Иван-дурак: Очерк русской народной веры

Глава первая. Языческие боги Древней Руси

Если сводить язычество на Руси до принятия христианства к каким-то специальным богам, то этот славянский Олимп, к нашему удивлению, окажется весьма скудным и мало вразумительным. Стоит, между тем, все же обозначить как-то эти имена, о которых дошли до нас смутные, противоречивые и не вполне достоверные сведения.

Перун — бог грозы, бог грома и молнии. Почитался покровителем военной дружины и князя. Известно, что за малое время до крещения Руси, в 980 г., киевский князь Владимир воздвиг на холме возле своего двора несколько идолов, в том числе деревянный идол Перуна, голова у которого была серебряная, а усы золотые. Тогда же идол Перуна был поставлен в Новгороде, втором по значению городе после Киева, над рекою Волхов. В момент крещения Руси эти идолы были повержены и преданы поруганию. Идол Перуна привязали к лошадиному хвосту, его волокли по земле и били, а потом сбросили в Днепр. Идол то тонул, то всплывал. Жители бежали по берегу с плачем, провожая Перуна, и молили его всплыть и выбраться из реки, что было бы доказательством его истинности и силы. Но Перун не всплыл. Это было решительным знаком победы христианства над язычеством.

Согласно другой летописной версии, с идолом Перуна в Новгороде произошло некоторое осложнение. Его сбросили в Волхов, он погрузился в воду, а потом всплыл. Тогда человек с моста метнул в него палицу. Но Перун поймал палицу и метнул ее обратно на мост, где толпился народ, и убил несколько человек. Он же, в отместку, навел на новгородцев как бы умственную и нравственную слепоту. С той поры, скорбно говорит летописец, новгородцы каждый год устраивают игрища на этом мосту и, разделившись на две партии, бьются между собой и, случается, кого-то в этих драках убивают. Имеется в виду старинный русский обычай драться на кулачки в виде забавы. И благочестивый летописец, конечно, осуждает эту вредную игру, видя в ней действие бесовской чары. Таким образом, языческий бог Перун в позднейшей, христианской интерпретации трансформируется в черта. Но вот что интересно: идол Перуна, оказывается, в глазах летописца и, по-видимому, не его одного, совсем не мертвое, бездушное дерево, но реальная сила (поэтому он может кинуть палицу и убить) — только менее значительная, нежели у христианского Бога, одолевшего Перуна.

Позднее, в христианизированной народной культуре, положительные функции Перуна как бога грома и молнии были перенесены на Илью Пророка. Это функции страшные (воплощение праведного гнева Божия) и благодетельные (дождь). Согласно народным приметам, на Ильин день (20 июля ст. ст.) всегда бывает гроза. Имя Перуна вычеркнуто из народной памяти. Но в Белоруссии и на Украине еще в прошлом столетии существовала идиома «чтоб тебя перун разразил». А в наше время я сам слышал в Новгородской области, как молнию называют «стрелой». Очевидно, имеется в виду смертельная стрела, которую в грозу мечет с неба на землю воинственный и гневный Перун, слившийся с библейским Ильей Пророком. Это слияние, вероятно, объясняется тем, что Илья Пророк живым вознесся на небо на огненной колеснице. Если он взят огнем, то он и проявляется огнем, в виде всепоражающей молнии.

Перед концом света, накануне Страшного Суда, Илья Пророк вновь явится на землю (поскольку он вознесся живым) и будет убит антихристом. Согласно другой, народной трактовке, перед концом света Илья спустится с неба и на своей колеснице трижды объедет землю, предупреждая о Страшном Суде.

В древнерусской летописи рядом с Перуном поминается Велес (или Волос), именуемый «скотьим богом» — покровитель скота и богатства. Когда в 907 г. князь Олег после военного похода на Царьград заключил с греками мир, то последние целовали крест, а русские по своему обычаю «клялись своим оружием и Перуном их богом, и Волосом богом скота, и утвердили мир»[77].

Ученые связывают Велеса с первобытным культом медведя, который почитался хозяином леса и всех зверей и располагался на границе человеческой и животной природы[78]. С пережитками культа медведя мы встречаемся в народных сказках, где тот представлен не только страшным и злым существом, но иногда и в положительном качестве, как тварь человекообразной породы. Народное объяснение: вы только присмотритесь — у медведя такие же ноги, как у человека[79].

Медведь в сказках способен вступать в брак с женщиной и иметь сына-человека. Существует версия, что когда-то в прошлом медведь был человеком.

Уважительное и доброе отношение к медведю проявляется и в языке, когда медведя ласково величают — Миша, Михаил Иванович, Михайло Потапыч, Михаил Топтыгин. Медведицу звали — Матреной, Аксиньей.

Отзвуки культа медведя сохранились в народных играх и праздниках — с медведем для потехи ходили скоморохи; в карнавально-маскарадных шествиях кто-нибудь наряжался медведем. Из «Жития протопопа Аввакума» известно, что в бытность деревенским священником ему довелось столкнуться с бродячими скоморохами, которые привели в село двух плясовых медведей, и Аввакум их прогнал, маски и музыкальные инструменты поломал и, обладая, очевидно, большой физической силой, одного медведя помял, а второго — отпустил в поле. В этой скоморошьей потехе или, как ее называют, в «медвежьей комедии», Аввакум, будучи человеком строгих и крутых церковных правил, усмотрел бесовское действо, остаток древних языческих представлений о хозяине леса — медведе.

Медведю, как и волку, приписывали свойства оборотня, способность превращаться в человека. В старинном «Словаре русских суеверий» о ведьме, помимо прочего, сказано: «Также когда некоторых медведиц обдирали, то вместо медвежьего мяса под кожею находили бабу в сарафане»[80]. Быть может, здесь просто-напросто реализовано созвучие слов: «медведь» и «ведьма»? Между тем многие языческие божества (в том числе — у славян) носили зооморфные признаки, восходящие к незапамятной древности, к тотемному предку и покровителю рода, племени.

Впоследствии, на христианской почве, Велеса сменил (по созвучию) покровитель скота св. Власий.

Дажьбог (или Даждьбог) — бог жатвы, урожая, бог солнца. Возможно — бог какой-то части славянских племен, введенный князем Владимиром в «общерусский» пантеон. Имя его восходит к молитвенным формулам: дай Бог, подай Боже (ср. в христианской молитве «Отче наш»: «хлеб наш насущный даждь нам днесь»). Параллельно Даждьбогу действовал Ярила (Ярило) — бог плодородия: от него плодоносят земля и все твари. Отсюда связь его имени со словами, обозначающими — весну, буйное созревание хлебов, сексуальную силу. Яр — в значении пыл, жар: «яровое поле», которое засевается весной; «бычок-яровик», «ярка» (молодая корова, телка); «ярый» — сильный, быстрый… Из животных образов русского народного эпоса исследователи сближают с Ярилой — тура (дикого быка, зубра): тур служил символом мужской силы и сопровождался постоянным эпитетом «ярый» («яр тур»). Иногда тура заменяет в сказке олень с золотыми рогами, добыть которого ставится задачей сказочному герою[81].

Крестьянские праздники в честь Ярилы были описаны лишь в XIX веке, когда сами крестьяне — участники этих праздников — не помнили и не могли объяснить, кто такой Ярила. Эти праздники в разных губерниях России, весной или ранним летом, обставлялись по-разному… Иногда Ярила представал в виде соломенного чучела или куклы с преувеличенными мужскими признаками, которую хоронили, сопровождая плачем и смехом, плясками и песнями порой непристойного свойства. Непристойность сопряжена с фаллическим культом, и, в целом, этот праздник Ярилы перекликается с вакханалиями во славу Диониса-Вакха и сопровождался пьянством и распутством. Захоронение в данном случае знаменовало одновременно — зачатие…

Киевский пантеон замыкает женское божество — Мокошь. Она ведала специфически женской сферой труда и хозяйства — прядением. Считалось, что когда все спят, Мокошь в доме садится за прялку. Но пряжа ее имела и более расширительный смысл (мифологическая параллель — мойры, парки, норны, плетущие нить жизни). Мокошь была воплощением ночного и влажного начала. В дальнейшем, с концом язычества, Мокошь на низком, бесовском уровне превратилась в кикимору, на высоком — в Параскеву Пятницу, «бабью святую», как ее звали на Руси, покровительницу женщин.

Имея дело с богами восточных славян, трудно не испытывать некоторого чувства досады или недоумения. Слишком много белых пятен и много неразрешимых вопросов. Почему, допустим, иные боги словно дублируют друг друга? Ярила, например, в чем-то уподобляется Даждьбогу, а тот в свой черед почитался сыном бога огня — Сварога и сливался со вторым богом солнца по имени — Хорс. С другой же стороны, удивляет невыявленность образа, четких функций и взаимоотношений у некоторых из этих богов. А главное, почему эти боги так легко исчезли из памяти народной? При всем своем устойчивом двоеверии, то есть склонности смешивать и совмещать языческие традиции с христианской религией, народ этих высших языческих богов не запомнил, да и скорее всего не слишком крепко за них держался. От архаических дохристианских времен мало что сохранилось, поскольку письменность на Русь пришла только вместе с христианством. Так что о названных богах мы вынуждены подчас лишь строить догадки по каким-то косвенным, вторичным и непроверенным сведениям. К тому же эти имена дошли до нас главным образом в заведомо искаженной христианской интерпретации. Русская летопись, как и вся древнерусская церковная литература, старалась по возможности не произносить имена языческих богов. Разумеется, церковь стремилась изгладить все следы чуждой и враждебной религии, которая еще недавно была ее конкурентом и представляла на первых порах главную опасность для зачинающегося христианства и христианского просвещения. Но, с другой стороны, это связано также с ощущением язычества как нечистой силы, которую поименно лишний раз лучше не поминать. Даже в священных текстах (Библия, Евангелие, сочинения Отцов Церкви) русские люди, читая вслух, старались опускать дьявольские имена — проглатывать, произнося неотчетливо или понизив голос. Согласно древнерусским представлениям, произнесение имени влекло к реализации связанного с именем образа в самой жизни. Здесь мы сталкиваемся с парадоксальным явлением — с остатками магического (т. е. языческого) отношения к имени внутри самого христианства. С язычеством боролись такие же остатки язычества, невольно усвоенные христианской культурой. Естественно, в этих условиях имена языческих богов подвергались стиранию, зачеркиванию, а никак не выяснению их первоначальной природы.

Невыявленность русского языческого Олимпа некоторые ученые связывают с тем, что все эти боги тоже были сравнительно поздним и новым явлением на Руси, попыткой утвердить государственную религию, не имеющую глубоких корней в народной почве. Дескать, князь Владимир сперва утвердил и воздвиг идол Перуна и другие кумиры, заимствованные у покоренных или соседних племен, а через несколько лет срубил эти идолы, найдя более подходящую, мощную и универсальную религию в виде православия. Во всяком случае, авторитетный исследователь в этой области утверждал: «Не из каких памятников нельзя вывести заключения, что боги Владимира представляли из себя какую-то систему воззрения народного на природу, и решительно ничто не роднит их ни с каким богом германских или греко-италийских народностей, кроме очень поздних и малодостоверных мудрствований книжников»[82].

Скорее всего, Перун и другие персонально оформленные боги на Руси составляли лишь некую поверхность славянского язычества, которое не успело сложиться в стройную мифологию, на манер античной. То есть религия славян до принятия христианства не сводится к Перуну и другой номенклатуре, но имеет более древнюю и разветвленную основу. Как что-то не вполне дооформленное Перун и другие идолы были довольно легко и сравнительно безболезненно сметены христианством. И потому не сохранились в народной культуре как персональные божества.

Языческая религия на восточно-славянской почве это что-то весьма аморфное и вместе с тем длительное по времени. На этом длинном пути она, эволюционируя, вбирает многие божества и даже вбирает само христианство или его окрашивает. В то же время она сохраняет за собою свой неопределенно-первобытный строй. Иными словами, эта языческая метафизика не переходит окончательно в физику, не создает окончательных, цивилизованных форм в своей текучей природе. Все усваивая, она как бы все в себе растворяет. Будь у нас, на Руси, точно означенные Перун, Ярила, Даждьбог и т. д. — это была бы цивилизация. Но у нас не было цивилизации на языческой основе, хотя все от начала до конца было проникнуто язычеством. Кое-где эта языческая река творила своих богов или пользовалась заимствованными, но никогда эти боги не носили окончательный характер, не застывали в виде строго формализованной системы, в образах четкой мифологии. Поэтому мы точно не знаем, где пребывает Ярила и кто такой Сварог, и в каких эти боги между собой находились сюжетно-космогонических отношениях. Мы не знаем, кто из них был главным и у кого какая была жена или дочь-богиня. В этом наш недостаток по сравнению со стройными религиозными системами и цивилизованной мифологией других народов. Но этот недостаток имеет определенное преимущество — вечно текучей и живой религии.

Глава вторая. Демонология. Домовой и его сродники

Перепрыгнем тысячу лет. Это вынужденный прыжок, потому что основные записи народных суеверий в России были сделаны главным образом в XIX и в начале XX века. Только тогда появились настоящая научная этнография и фольклористика — притом в ту пору, когда фольклор еще не угас и народная культура еще оставалась живым предметом современного исследования.

Истоки этих верований лежат в древности, не менее далекой, чем те великие языческие боги, которые сгинули. Однако важно учесть новый контекст — христианство. Материал, с которым предстоит иметь дело, это уже не вполне языческая, но христианизированная народная культура, хотя и сохранившая черты язычества. Значит, вопрос о Боге и о религии не вызывает в этой среде никаких сомнений. Религия — христианская, давно уже вошедшая в кровь и плоть народа. В результате все остаточные, языческие представления сдвигаются вниз. Речь пойдет не о языческих богах, в которых потихоньку продолжали верить русские люди. Но — о полубогах, и о четвертьбогах, и меньше, которые имеют лишь относительную силу и возбуждают двойственное отношение — страха и насмешки, почтения и презрения. Это, в общем-то, нечистая сила, осуждаемая христианской религией, но все еще продолжающая вызывать, по старой памяти, некоторое почтение. Как сказано в одной деревенской пословице: «Богу молись, а черта не гневи». Дескать, соблюдай и по отношению к черту определенного рода условия игры — как с опасным, но неизбежным соседом. Черту нельзя поклоняться, но с ним подобает держаться осторожно и вести себя обдуманно, чтобы его не раздражать.

Однако эта темная или нечистая сила далеко неоднородна по своему составу, по входящим в нее персонам. Они различаются между собой по значению, меньшему или большему, по степени злого или доброго начала, которое в них содержится, но, главным образом, — по месту жительства и по своей профессии. Это, можно сказать, локальные существа, связанные с крестьянским бытом и окружением. Каждый из них хозяин в какой-то определенной области.

Они не столь значительны по своему весу, как боги, вроде Перуна. В письменных древних источниках об этих «низших» богах почти не упоминается. Они сохранились лишь в устной молве и в быту. Но они жили и живут очень долго, в какой-то части своей дожив до сегодняшнего дня. Значит, это более устойчивые боги, нежели языческий Олимп восточного славянства. И можно предполагать, это более исконные и древние, более первобытные и более органические боги, сопровождавшие русский народ на всем протяжении его истории.

Другое преимущество этих низших богов заключается в том, что они непосредственно прилегают к повседневной жизни человека. Они и располагаются внизу — не в небе, а на земле, рядом с жильем крестьянина или в самом жилье. Это твари вроде кошки или собаки, которые нюхают ежеминутно и дым, и пот, и смрад, исходящий от человека, и пропитываются этим запахом. В итоге они становятся физиологически ощутимыми. При всех смутных представлениях о них, они более конкретны и более понятны. А это значит, они могут лучше характеризовать и русский быт, и народную культуру, нежели небесные мироправители, растерявшие свой первоначальный образ.

Начнем с Домового, как с самого близкого человеку и его жилью сверхъестественного существа. Домовой это тайный обитатель и тайный хозяин дома. В каждой избе имеется свой Домовой. Величают его по-разному, но чаще всего — «хозяином», а еще чаще — «дедушкой». Это очень почтительное обращение. И связано оно с тем, что Домовой, по-видимому, генетически, в далекой, первобытной древности, восходит к обожествленному предку рода, к пращуру, к родоначальнику семьи. Иначе сказать, Домовой продолжает религию, связанную с поклонением предкам, которые становятся покровителями рода, охраняющими дом и семейный очаг. Поэтому Домовой и крутится обычно вокруг очага. В крестьянской избе он живет либо на печи, либо за печью, либо под печью.

На Руси существовал обычай, указывающий на роль Домового как родоначальника семьи и связанный со свадебным ритуалом, когда две семьи должны были породниться. Сваты, заходя в дом, чтобы просватать девушку-невесту, первым долгом прикладывали руки к печи. Тем самым они отдавали себя под покровительство чужого родового бога, Домового. Потом невеста в знак согласия слезала с печи. А родители, благословляя ее на брак, садились у печи. И когда новобрачная впервые входила в дом мужа, она тоже первым делом прикасалась рукою к печи, и ее обводили вокруг домашнего очага. Тем самым она приобщалась к новому роду и к новому дому. Затем делала подарки Домовому или, условно говоря, приносила ему небольшие жертвы — в разных областях и губерниях России по-разному. На Украине новобрачная бросала под печь петуха. В Белоруссии — свой пояс или связку баранок. В других местах она ставила на печь хлеб. Все это означало, что молодая жена входит в новый род, становится членом новой семьи и отдает себя под охрану хозяина[83].

По виду своему Домовой — это старик с седой бородой, косматый. Он весь оброс мягким пушком. Даже подошвы ног и ладони рук у него волосатые. Об этом известно потому, что иногда зимой на снегу около дома остаются его мохнатые следы. А еще он имеет привычку ласково гладить по лицу кого-либо из членов семьи своей пушистой ладонью. Впечатление такое, будто провели по лицу собольим мехом. Это добрый знак. Но, как существо невидимое, Домовой очень редко показывается человеку. Иногда — перед несчастьем, предостерегая хозяев. Но хотя Домового не видят, его присутствие постоянно чувствуется в доме. Хозяева слышат порою его тихий плач и стоны или его отрывистый голос. Слышат, как он ходит ночью, возится за печью, гремит посудой[84].

В доме он выполняет роль доброго сторожа — охраняя человека, и скотину, и птицу. Он предупреждает об опасностях и, вообще, старается, чтобы все в доме было благополучно. Он любит лошадей и часто по ночам навещает их на конюшне. Особенно полюбившуюся ему лошадь он холит, чистит, подсыпает ей овса побольше, а порой заплетает у нее на хвосте и в гриве косички. У него просят совета, какой масти следует купить лошадь, чтобы ему понравилась, и Домовой отвечает. Раньше крестьяне новорожденную скотину — телят, ягнят — держали в избе. Когда их приносили из хлева, то совали головой в устье печи, и это называлось особым словом — скотину «водомляют», т. е. сродняют с домом, распространяя и на нее покровительство Домового.

Из всех низших крестьянских полубогов это — самое доброе существо. Недаром его называли также «Доброжил» или «Доброхот». И потому никогда не путали Домового с нечистой силой, с чертями, и считали домовых за особую, отдельную, добрую породу.

Но Домовой не только добр. Он еще и проказлив. Он любит шутить, дурить, забавляться — просто от скуки и по своему веселому нраву. Однако шутки его обычно безобидны. По ночам он иногда щекочет или щиплется, отчего на теле спящего остаются синяки, которые не болят. Также во сне он наваливается на грудь и давит.

Мне как-то поведали: если в доме затерялась какая-то вещь, про которую известно, что она только что тут была и вдруг куда-то запропастилась, — это игра Домового. В таких случаях следует обратиться к нему со словами: «Домовой-домовой, поиграй, да назад отдай!» Затем, в виде наказания, надо скрутить из воздуха воображаемую веревку и привязать Домового — разумеется, тоже воображаемым способом — к ножке стола или стула. Через короткое время он отдаст потерянное вами. «Привязав» Домового, эту вещь не надо искать: она сама нежданно найдется в самом неподходящем месте или там, куда ты ее положил. Я не раз таким способом находил потерянные предметы у себя дома, привязав Домового к ножке стула. Только нельзя забывать, после того как вещь нашлась, отвязать Домового и отпустить его на свободу. В противном случае он обидится и может отомстить за проявленное к нему неуважение — более жестоким образом.

Проказливость и шутовство вообще отличает нижний мир сверхъестественных существ от высшего, собственно божественного мира. Бог и святые пустой игрой и дурацкими шутками не занимались. Они либо карали человека, либо ему помогали, но вели себя серьезно и достойно. Возможно, проказливость низших божеств объясняется тем, что вера в них это уже полувера. Эти существа вызывают страх и уважение, но они же возбуждают желание их перехитрить. Они перестали быть полновластными господами. Вероятно, поэтому православная церковь, нетерпимая к любым проявлениям язычества, смотрела сквозь пальцы и сравнительно снисходительно на существование этих мелких, семейных полубогов, связанных с бытом и с хозяйством русского мужика. В условиях христианской религии они потеряли свою опасность и свою притягательность.

Другое возможное объяснение того, что эти некогда грозные владыки превратились в шутов и проказников, — это их слишком тесная близость к человеческому миру в самых простейших проявлениях. Соприкоснувшись с бытом и сжившись с людьми, они как бы заразились юмором, который присущ народу. И потому они вошли непосредственно в народную веру и стали достоянием народного искусства и народной фантазии. Разумеется, это не религия в настоящем смысле слова, это суеверия, то есть что-то недостоверное, ложное, связанное с игрою ума и воображения. И вместе с тем это сама плоть искусства и жизни русского крестьянина на протяжении веков.

В образе русского Домового совмещаются черты мудрого старца, который все знает и обо всем заботится, и маленького ребенка. Само это сочетание говорит о многом. О том, что Домовой воплощает собою народ в его исторической давности и вечном младенчестве. Это олицетворение дома, в котором рождается, живет, умирает и вновь рождается человек. И потому Домовой привязан к дому даже более прочно, чем люди — реальные, но временные хозяева и обитатели. Домовой это постоянный, от начала века и до конца, главный жилец в доме. К дому, как таковому, он более привержен, чем к его постояльцам. Потому с Домовым начинаются проблемы при всяком переезде. Если его забудут взять с собою, он останется жить на старом пепелище, даже когда изба развалилась, несмотря на то, что любит и очень ценит теплое жилье, печку[85]. Бывали случаи, когда русские переселенцы в Сибирь забывали взять своего Домового. И потом в этом пустом, брошенном доме, по свидетельству очевидцев, он страшно тосковал, мучился, плакал и не мог утешиться, но сам не двигался с места. Этнографы записали случай, который в конце прошлого века произошел в Орловской губернии. Там во время пожара сгорела вся деревня. И вот осиротевшие домовые так затосковали, что целыми ночами слышались их плач и стоны. Тогда погоревшие мужики решили прежде всего обеспечить домовых, сколотили на скорую руку деревянные шалашики и разбросали рядом с ними ломти хлеба, круто посолив (Домовой, как и русский мужик, любит черный хлеб с солью). Это было временное жилье исключительно для домовых, пока не срубили новые избы, куда те и переселились[86].

Из этой истории видно, как важно, переезжая в новый дом, взять с собой Домового. Ведь это добрый гений избы, который в течение десятилетий, а то и столетий, охранял домашний очаг. Но взять его с собою не так просто. Домовой капризничает и хочет всегда остаться на старом месте. Поэтому его выманивают, уговаривают. Задобрить Домового довольно легко. Ему нужно ласковое отношение и небольшие подарки в виде краюхи хлеба с солью или разноцветные лоскутья, в которые он любит играть, или нюхательный табак, до которого Домовой большой охотник. Или Домового заманивают просто горшком каши, с тем чтобы он переехал в новое жилье. При этом иногда Домового засовывают в мешок и так переносят в новый дом. Разумеется, это такое же воображаемое засовывание, как привязывание Домового к ножке стола. Это некий театр с остатками магических функций и воздействий.

С тем чтобы перевезти Домового из одного дома в другой, ему в виде телеги или коляски предлагают пустой лапоть. При этом приговаривают ласково: «Хозяин-дворовой, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего». Или Домового зовут на новоселье вместе с его женой «домовихой», которая как самостоятельное лицо не фигурирует и вообще не обязательна, но иногда, ради уважительного отношения к Домовому, упоминается: «Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу — как умею награжу». Все это свидетельствует о том, что старый Домовой ценится народом. И это же говорит о том, что Домовой, как божество, строго локален.

В русском быту у Домового есть помощники или двойники — рангом пониже, распределенные по другим помещениям крестьянского жилья и хозяйства. Каждый из них принадлежит к какому-то строго определенному месту в системе домашних построек. Есть, например, отдельный «бог», который живет в деревенской бане и называется Баенник или Банник. Существуют и другие «хозяева». В овине — Овинник. На гумне — Гуменник. Все это ответвления или вариации Домового, применительно каждый к своему месту или профессии. По сравнению с Домовым, они второстепенны и не так обязательны, не так определенны по своему образу и назначению. В сущности, Домовой всех их перекрывает, заменяет и объединяет, как главный хозяин дома, в то время как эти «боги» воплощают лишь какие-то отдельные функции домашнего обихода. Домовой — это центр, а вся прочая мелкая нечисть это периферия по отношению к дому. И если Домовой жил в каждом доме, то не в каждой волости и не в каждой деревне существовали эти отдельные, самостоятельные твари, сливавшиеся порой с образом Домового.

Помимо того, в отличие от Домового, они смыкались с нечистой силой. По сравнению с Домовым, это куда более низкие, нечистые и злобные существа, которые приближаются к бесам. Их отличие от чертей в том, что они строго прикреплены к месту и могут иногда, как вариант Домового, сотворить что-то доброе и полезное человеку. Из этих построек и помещений, второстепенных по отношению к дому, я остановлюсь только на бане, поскольку без нее немыслим русский народный быт. Деревенская баня — маленькая избушка, расположенная неподалеку от дома. Обычно у каждой семьи была своя баня, которая топится один раз в неделю, по субботам. Все моются в субботу, накануне воскресного дня, чтобы достойно встретить праздник. Русский человек в бане не только моется, но парится и, чтобы тело лучше распарилось, схлестывает себя березовым веником. Это считается полезным, выгоняет болезни и приносит человеку громадное удовольствие. Иногда он до того распаривается, что зимою выскакивает нагишом из бани и катается в снегу, чтобы прийти в себя, и бежит назад в баню. О бане на Руси сложено много шутливых поговорок и прибауток. «Баня парит, баня правит, баня все исправит». «Коли б не баня, все бы мы пропали». «Баня все грехи смоет». Когда окачивают водой напоследок, приговаривают: «Как с гуся вода, так с тебя худоба». О том, что баня не только полезное дело, но и веселое развлечение (своего рода цирк), гласят прибаутки: «Табак да кабак, баба да баня — одна забава». «Веник в бане всем начальник». «Банный веник и царя старше» — потому что и царь парится в бане, и царя хлещут веником.

О бане имеются свидетельства — в первой русской летописи «Повести временных лет», которая была составлена в начале XII столетия. Там, в частности, рассказывается о предыстории Руси и приводятся ранние сведения об этой земле. Они, согласно преданию, относятся к самому началу нашей эры — почти за тысячу лет до возникновения Руси. Эти сведения привез в Рим один из апостолов — Андрей Первозванный, который проповедовал христианство на южном берегу Черного моря, а затем на корабле прибыл в Корсунь — в греческую колонию Херсонес в Крыму. Тут он узнал, что неподалеку от Корсуни находится устье Днепра, и решил отправиться вверх по реке. Далее цитирую летопись в переводе на современный язык: «И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: „Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет великий город и воздвигнет Бог много церквей“. И взошел на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы той, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им… И пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: „Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги… и поднимут на себя молодые прутья, и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва слезут, еле живые, и тогда обольются водою студеною, и только так оживут. И делают это всякий день, никем не мучимые, но сами себя мучат, и это совершают омовенье себе, а не мученье“. Те, кто слышал об этом, удивлялись…»[87]

Русская баня показана глазами иноземца и похожа на комический спектакль, что соответствует одновременно русскому пониманию бани. И вся Русь, в изображении апостола Андрея (в изображении крупномасштабном), представлена двумя главными учреждениями — церковные храмы, которые в будущем покроют эту страну, и бани, которые существуют как бы изначально. Это и есть две культуры. Верх представлен церковной; а низ — народной культурой и народным бытом. Наверху — святость, внизу — юмор. Кажется, в этом небольшом летописном тексте, в одном абзаце, заснята вся Русь в ее определяющих чертах — дух и плоть Руси, и фантастический характер народа, который сулит в будущем еще большее удивление…

Итак, баня — это необходимая составляющая народного быта, которая отнюдь не сводится к мытью, но содержит целый комплекс занятий, забав и назначений. Включая и то, что русские бабы иногда рожали в бане, как в изолированном помещении. Так что русский человек впервые видел мир — в бане… И в то же время баня служила пристанищем всякой нечисти. Потому, возможно, что баня связана с сыростью, с копотью, с темнотой (а нечисть любит темную, болотистую воду), а также потому, что в бане, парясь, народ оставлял свои болезни и грехи, которые стекали под пол. Да и сам образ голых людей, которые скачут в горячем пару и хлещут себя прутьями до полусмерти, получая в том удовольствие, возможно, создавал картину какой-то веселой преисподней.

Но хозяин бани, играющий при ней роль банного домового, Банник, — это существо в основном злое и опасное; русские семьи обычно мылись в бане в три очереди и никогда — поздно вечером. В четвертую смену идти боялись. Потому что в четвертую смену в бане моются черти, лешие и сам Банник. Для этого им оставляют немного воды в кадушках и маленький кусочек мыла. Также банные веники никогда не уносят в избу. Если человек пойдет мыться в четвертую смену, черти могут его удушить, а людям покажется, что он угорел или запарился до смерти. Ни в коем случае не рекомендуется ночевать в бане, даже если нет другого ночлега. Но именно потому, что в бане водится нечисть, девушки ходили туда гадать. Гадание происходило так. Девушка просовывает в двери бани голый зад. Если Банник погладит ее мягкой лапой — это хорошая примета, она выйдет замуж. А если когтистой лапой — к беде. Где-то Банник со своей мохнатой лапой похож на Домового.

Из духов, обитающих в самом доме, помимо Домового, надо упомянуть Кикимору. В отличие от Домового, это существо злобное и чаще всего женского рода. По ночам Кикимора прядет, и, бывает, слышно, как свистит у нее веретено в руках и крутятся нити. Случается, Кикимора портит пряжу и творит людям другие пакости — в частности, вредит домашней птице, выстригает овец. Увидеть Кикимору с прялкой в переднем углу — дурной признак: скоро быть покойнику в избе. Но кое-где были известны и добрые свойства за Кикиморой, когда она оказывала покровительство старательным хозяйкам: убаюкивала по ночам детей, перемывала посуду и делала другие мелкие услуги. А ленивых баб Кикимора ненавидит: щекочет малых ребят, так что те все ночи ревут, пугает подростков. Однако в целом образ Кикиморы к концу прошлого века уже достаточно обезличился и стерся в народном сознании. Потому Кикимору иногда считают женой Домового, а в Сибири существовала лесная кикимора — жена Лешего — лешачиха. Что это создание негативное, видно уже из того, что имя «кикимора» стало бранным. Кикиморой называли и мрачного, неразговорчивого человека, который не выходит из дома, и женщину, которая слишком прилежно занимается пряжей или другой работой. Обманщика или сплетника тоже звали кикиморой.

То ли под руководством Кикиморы, то ли самостоятельно в доме действовали еще мелкие бесовские существа. Крикса, заставляющая младенца плакать и кричать. Она представлялась в виде махонького зверька: «и не видать, как проскочит»[88]. Есть еще Ночница — стоит прикоснуться к ней рукой, человек лишается сна, слабеет и умирает (Ночница — бессонница). Она в темной или в белой одежде входит неслышно в дом и садится на кровать. Да и мало ли еще какие низшие духи обитали и обитают вокруг нас!..

Глава третья. Леший и водяной

Леший — хозяин леса, лесной дух. Чаще всего он появляется в образе рослого мужика, косматого, без шапки, цвет лица синеватый, кровь у него синяя, глаза зеленые и горят, как угли. У Лешего нет правого уха. А волосы зачесаны (если они зачесаны) не направо, как у людей, а — налево. Правый лапоть надет на левую ногу, а левый — на правую. Это важная примета. Ведь нечистая сила — нечто противоположное человеку в его божественном образе. Поэтому она старается все перепутать и все переместить. Вместо добра творит зло, а правое заменяет левым. Не в одной России, но у многих народов правая сторона — это праведная сторона, а левая — ложная. Правая важнее левой, и выше, и лучше. У каждого человека позади с правой стороны стоит ангел-хранитель, а слева — черт, который нашептывает в левое ухо греховные помыслы. Правой рукой крестятся, в левую сторону плюют.

Это разделение на правое и левое было прочно усвоено русским народом и сохранилось до сих пор даже в языке. Например, идиома: «Ты что, с левой ноги встал?!» Вставать с постели надо с правой ноги. Так же как обувать полагается сначала правую ногу, а потом уже левую. А к тому, кто по забывчивости или рассеянности начинает день с левой ноги, привязывается черт. Другое народное выражение «Твое дело лево» — означает: твое дело неправо, криво. В одежде «левая сторона» — изнанка. Надеть рубашку «на левую сторону» — надеть навыворот, неправильно. Даже в современном советском языке широкое распространение приобрел оборот: «левый заработок» или «работать налево».

Помимо перекошенной в левую сторону внешности, Леший способен меняться в своем облике и то вырастать до размеров самого высокого дерева в лесу, то уменьшаться ниже травы. Ведь он само олицетворение леса как стороны, враждебной и противоположной дому. С древнейших времен существовала оппозиция: «дом» и «лес». Все страшные и невероятные вещи происходят в лесу, вдали от дома. Соответственно, Леший тем в основном и занимается, что пугает человека. Он кричит страшным голосом что-то нечленораздельное, свистит, дико хохочет и хлопает в ладоши. Возможно, гулкое, перекатистое лесное эхо способствовало его репутации. Он же бегает по лесу так, что трещат сучья, тревожно шумят и падают деревья.

Основная каверза Лешего заключается в том, что он водит человека по лесу, заставляя плутать и не давая выбраться. И если кто-то заблудился, то чаще всего это проделки Лешего. Заплутавшись в лесу, человек начинает кружить и, походив вокруг да около, подчас возвращается на старое место. Эти проказы Лешего несколько напоминают шутки Домового, но только более злые, хотя обычно все-таки они не ведут к человеческой гибели и тоже являются своего рода игрой. Заставляя человека кружить по лесу, Леший переносит с места на место дорожные знаки или сам прикидывается деревом, которое служило заблудившемуся приметой.

В этой беде надо знать определенный народный способ, как избавиться от Лешего и выбраться из лесу. Заблудившийся должен присесть на какую-нибудь первую попавшуюся колоду, раздеться, выворотить наизнанку всю одежду и потом, в вывороченном виде, надеть на себя. Также необходимо правый лапоть надеть на левую ногу, а левый — на правую. А если дело происходит в холодную пору, то же самое нужно проделать с рукавицами. После этого найдется дорога. Значит, человек, чтобы избавиться от Лешего, сам должен на какое-то время уподобиться Лешему и все сделать наоборот и навыворот по сравнению с собственной природой. В лесу он обязан на миг как бы вернуться из христианства в язычество и доказать Лешему, что он свой, брат. Это обращение к старому божеству, про которое уже известно, что оно нечистая сила, безусловно связано с древнейшей, первобытной идеей оборотничества. А также сопряжено с народным театром — маскарадом, который и состоял в том, прежде всего, что выворачивали шубу или тулуп и надевали на себя мехом наружу. Тем самым превращались в какое-то противоположное человеку зверино-божественное существо.

Поскольку Леший хозяин леса, у него в подчинении находятся все звери и птицы. Перемещение животных из одного лесного угодья в другое (миграция) объясняется тем, что один Леший перегоняет к другому Лешему — целыми стаями и стадами — зайцев, белок, волков, мышей и т. д. Обычно это вызвано карточным проигрышем. Известно, что лешие — отчаянные любители карточной игры, которую они ведут, собираясь для того иногда большими артелями. Согласно показаниям местного населения, которые были записаны этнографами, в 1859 г. состоялась грандиозная карточная игра между русскими и сибирскими лешими. Выиграли — русские. Продувшись, сибирские лешие гнали по тайге свой проигрыш, в виде переселения зверей, — через Урал в районы Печоры и Мезени[89]. Но чаще всего один сосед играет с другим и карточный долг отдает зайцами. Опять-таки с нечистой силой сопряжено игровое начало, присущее народному быту и фольклору.

Но Леший способен причинять и серьезные неприятности — правда, по вине самого человека. Леший карает за произнесение проклятий и ругательств. В особенности это касается рожающих женщин, когда те, не в силах вынести боли, проклинают себя и ребенка. В этом случае ребенок становится собственностью Лешего и тот его уносит, а на его место подкладывает «лесное детище» — больное и беспокойное.

На зиму Леший чаще всего проваливается под землю, с тем чтобы вновь объявиться весной, вместе с оживающим лесом. Но перед тем как уйти (4 октября ст. ст.), лешие невероятно скандалят — дурят и бесятся. Они учиняют между собою драки, ломают и выворачивают деревья, без толку гоняют зверей из конца в конец. В это время человеку в лес лучше не ходить.

Однако по степени причиняемого зла Леший все же не очень страшен. Он бесспорно хуже Домового, но лучше Водяного. Об этом гласят русские поговорки: «Домовой лешему враг». Или — в виде градации зла: «Домовой тешится, леший заводит, а водяной топит». В этой триаде Водяной наиболее злое и опасное существо. Он ближе всего к нечистой силе. Да и рисуется он обычно в самом омерзительном образе — в виде голого старика с зеленой бородой, опутанной тиной, с одутловатым брюхом и опухшим от беспробудного пьянства лицом. Иной раз водяных видели с рогами на голове, с длинными пальцами на ногах и с перепончатыми лапами вместо рук. Этими лапами-ладонями они, забавляясь, звучно хлопают по воде в какую-нибудь тихую ночь, и хлопанье далеко разносится по реке.

Водяной имеет привычку топить купающихся. Хватает своими цепкими лапами и во мгновение ока увлекает на дно, чаще всего в омут, где обыкновенно живет. Так он поступает с людьми, которые, войдя в воду, забыли перекреститься или купаются в неурочное время, после захода солнца (или, что тоже не годится, в самый полдень). С особенным удовольствием он топит тех, кто не носит нательный крест или снимает его перед купаньем. Когда вылавливают утопленников и находят на трупах кровоподтеки, раны, царапины и синяки, это служит наглядным доказательством, что человек побывал в лапах у Водяного[90]. Но водяные чинят и другие неприятности. У рыбаков — рвут сети. У мельников (поскольку водяные любят селиться возле водяной мельницы, под самым колесом) размывают и прорывают плотину. Оттого многие мельники вступают в тайную связь с Водяным и считаются колдунами. Водяному приносят жертвы. В древности, по всей вероятности, это были человеческие жертвы. Еще в конце прошлого века держалось поверье, что мельник, строя новую мельницу, в виде жертвы Водяному, подстерегает и сталкивает в воду какого-нибудь запоздавшего путника. Рыбаки в виде жертвы топили чью-то чужую лошадь, бросали в воду дохлых животных, которые шли на лакомство Водяному. Рыбаки после первого улова часть улова или первую рыбу, как дань Водяному, кидали назад в воду. За это Водяной может пригнать в их сети новый большой улов, поскольку он распоряжается рыбой так же, как Леший зверями и птицами.

Подводный мир Водяного иногда представляется наподобие здешнего мира. У Водяного хрустальные палаты, где на него работают утопленники и прислуживают ему русалки. В старину некоторые водяные заводили собственные стада коров, которых выгоняли пастись на берегах реки. Но все коровы у Водяного — черные. В этом качестве Водяной сближается с образом Морского Царя, который известен у многих народов, а в русском фольклоре ярче всего представлен былиной о новгородском купце Садко. Но Морской Царь это более могучее и облагороженное существо, по сравнению с Водяным. Или Водяной — это уменьшенный и локализованный в каждом местном омуте Морской Царь.

С Домовым Водяной находится в конфликте, и при случайных встречах они дерутся. Это естественно. Домовой благоволит человеку, а Водяной чужд и враждебен всему человеческому как откровенно нечистая сила, даже более злая и темная, чем Леший. Однако и с лешими водяные не ладят и подчас вступают в драку. Эта междоусобица домовых, водяных и леших коренится в строгой локальности подобных персонажей. Каждый из них не позволяет нарушать границы своих владений.

Тем не менее между этими низшими духами существует известная связь. Они дерутся и ссорятся, но и вступают между собою в некие отношения. Интересное свидетельство на этот счет дает Владимир Даль. Среди его записей есть следующий эпизод, который подтверждается материалами и других этнографов.

«Однажды ребятишки купались под мельницей; когда они уже стали одеваться, то кто-то вынырнул из-под воды, закричал: скажите дома, что Кузька помер — и нырнул. Ребятишки пришли домой и повторили отцу в избе слова эти: тогда вдруг кто-то с шумом и криком: ай, ай, ай, соскочил с печи и выбежал вон: это был домовой, а весть пришла ему о ком-то от водяного»[91].

Этот забавный случай отдаленно напоминает знаменитый рассказ Плутарха о том, как в I в. н. э. кормщик корабля, плывшего из Греции в Италию, внезапно услышал чей-то голос: «Умер Великий Пан!» По приказу императора это событие было обнародовано и породило разнообразные толки. Согласно толкованию христианских богословов, смерть Великого Пана знаменовала конец язычества и начало христианства. Возможно, эпизод с бедным Кузькой, который помер, это какой-то отголосок смерти Великого Пана — на русском вульгаризованном мужицком уровне.

Помощницами Водяному служат русалки. Это речные девы, иногда с рыбьим хвостом, — мифический образ, свойственный всем европейским народам, в том числе и славянам, западным и восточным. Но на Западе русалка чаще всего прекрасна и соблазнительна. В восточной и северной России она безобразна и представляет собою злое существо, наравне с Водяным. Русалки стремятся защекотать человека до смерти и утопить. Происходят они из утопившихся девушек или из детей, которые умерли некрещеными и потому попали во власть нечистой силы. Русалки иногда выходят на берег и лезут на деревья. Это важная примета: деревья, по верованию древних славян, это жилище мертвых. Русалки боятся далеко отходить от воды: если они обсохнут, то погибнут. На всякий случай у них имеется гребень, которым они расчесывают волосы, и с волос струится вода. Иногда русалки похищают у женщин пряжу и, раскачиваясь на древесных ветвях, ее разматывают. Все это говорит об очень древнем происхождении русалок, которые в славянском язычестве пересекаются с богиней Мокошь. В русалке соединяется несколько кардинальных символов, которые связаны между собой. Этот семантический или символический ряд можно представить словами: вода — женщина — смерть — волосы — пряжа — судьба.

Иногда самого Водяного представляют в образе русалки. В Новгородской губернии его наблюдали «в виде голой бабы, которая, сидя на коряге, расчесывала гребнем волосы, из которых бежала неудержимою струею вода»[92]. Водяной здесь превратился в русалку. Известно, что водяные никогда не умирают, переживая стадии молодости и старости в зависимости от лунных фаз. Как только показалась луна, они молоды, а когда луна на ущербе, они — старики.

Персонально, как низшие божества, русалки в XIX веке начинают исчезать. В них перестают верить. Оттого-то они и сливаются иной раз с образом Водяного, который более устойчив. Русалки на Руси в прошлом столетии это как бы уже необязательная игра народной фантазии.

Чтобы представить реальнее силу и облик Водяного, сошлюсь на собственный опыт. Однажды мы плыли вниз по Мезени всю белую ночь напролет. Расстояния колоссальные (до ближайшей деревни верст восемьдесят), и, пользуясь летним северным освещением, мы экономили время, пустив байдарку на волю волн, по течению. Казалось, сияющий вечер все еще продолжается, тогда как, судя по часам, перевалило далеко за полночь. Небо горело нездешним, смутным блеском. Река сверкала. Я едва подгребал, выравнивая ладью, только чтобы она не наткнулась на какую-нибудь водяную корягу или внезапный, на острых камнях, перекат. Жена спала, закутавшись в ватник. Круглосуточный путь, длительная белесоватая мгла, не похожая ни на день, ни на темень, ее доконали. Тогда-то, уже под утро, мне довелось не то, чтобы видеть, но слышать и осязать Водяного. Не скажу, что это было забавно или интересно. Крайне странное, острое, неприятное, мистически неприятное, в силу правдоподобия, чувство… Впереди мне послышалось хлопанье по воде. Оно приближалось со страшной силой, как если бы какая-то взбеленившаяся обезьяна бежала серединой реки по направлению к нашей байдарке, делая гигантские, кривые скачки на пружинистой, залубеневшей поверхности. Внезапно, порывом ветра в лицо, ударили клочья тумана; сбоку, с лесной протоки, по-видимому, хлестнуло мокрым, пробирающим душу ознобом; и седой орангутанг пронесся мимо, метрах в пяти от нас, локальным ураганом, обдав сумасшедшим топотом и брызгами из-под ног. Возможно, впрочем, он бежал на руках. Вода кипела и пенилась у меня под веслом; я еле удерживал брезентовую лодчонку, чтобы мы не опрокинулись. Ни я, ни жена плавать не умеем, и потонуть было недолго…

Шлепанье его широких подошв было столь достоверным, размашистым и полновесным, что жена в байдарке очнулась от сна и с удивлением спросила — что все это значит? откуда шум?.. Я подавленно молчал. Перед нами, в молочной воде, всходило парное солнце. Позади, вверх по реке, удалялась, раскатываясь по берегам, точно дурной хохот, ликующая, молодецкая поступь Водяного…

Глава четвертая. Нечистая сила

В собственном виде и качестве нечистая сила представлена многочисленными бесами. Их существование санкционировано официально — христианской религией. Да и вообще, нет оснований их реальность отрицать. Бесы не имеют локального прикрепления и строго профессионального лица. Они причиняют всяческое зло человеку и, обитая в преисподней, под землей, разгуливают по земле, где придется, и ищут только случая навредить людям. В русском народном быту существует множество предосторожностей и способов уберечься от черта, которые все не перечислить.

Строя дом, не полагалось ставить ворота на север. Потому что северная сторона с давних времен называется полночью и сопряжена с ночным мраком, который предпочтительнее чертям, нежели светлый день. Если поставить ворота на север, в дом налезет нечистая сила в таком невероятном количестве, что просто выживет хозяев: придется бросить дом и строить другой.

В деревне ведра и другие сосуды с питьевой водой всегда прикрывают крышкой или хотя бы двумя лучинками, положенными крест-накрест, чтобы в воду не влез черт. Существует вероятность, что вместе с водой черт проникает в человека и поселяется внутри. То же — когда человек зевает, он должен перекрестить рот, чтобы крестным знамением заградить вход нечистому духу. Имя черта стараются не произносить, чтобы не привлечь к себе или к кому-то его внимание. Отсюда эвфемистические замены: вместо слова «черт» говорят «шут», или «неладный», или просто «он», или «тот», или «не-наш» и т. д. Послать кого-то к черту считалось не просто ругательством или оскорблением, но ужасным проклятием. Мальчишкой я подружился в деревне с соседским мальчиком. Он страшно ругался и обзывал меня самыми непристойными, похабными словами. В конце концов, мне это надоело, и я послал его к черту. Он дико обиделся, и я не мог понять — почему. Ведь он меня обзывал еще худшими словами. До этого он смеялся, а тут говорит мрачно: «ты меня черным словом обозвал!» В его понимании «черное слово» было хуже всех ругательств. Ибо в ответ на «иди к черту» или «черт тебя возьми» черт действительно может явиться и забрать себе человека.

Мы знаем, как разнообразно, забавно, страшно и ярко изображены дьяволы в европейском искусстве Средних веков и далее. Ничего похожего мы не найдем в древнерусской иконе. Если и приходилось иконописцу по сюжету изображать чертей, то, во-первых, они, как правило, повернуты в профиль к зрителю, во-вторых, — сплошь замазаны и чаще всего черной краской, так что сам облик чертей не вполне различим. Это делалось из предосторожности. Чтобы черт своим мерзким видом не смущал молящегося. Крупнейший исследователь русской старины и фольклора писал о черте:

«Фантазия, скованная догматом, боязливо касается этой опасной личности и, упомянув о ней вскользь, старается очистить себя молитвою. Самые изображения бесов в русских миниатюрах до XVII столетия однообразны, скудны, незанимательны и сделаны как бы в том намерении, чтоб не заинтересовать зрителя… Фигуры и особенно лица бесов на миниатюрах древнейших русских рукописей иногда намеренно вытерты или запачканы, вероятно потому, что читатели не могли равнодушно смотреть на эту богомерзкую погань»[93].

Вред, приносимый чертями, — громаден. Это и злые шутки над человеком, и всякие беды в быту, в хозяйстве, и, конечно, все грехи, совершаемые по наущению черта. Существует устойчивая идиома в объяснение всякого греха или дурного поступка: «черт попутал!» В старину это понималось не фигурально, а буквально и служило иногда оправданием дурного поступка, который человек не сам совершает, а черт действует его руками. Как гласит народная поговорка, «черт горами качает». Вот эпизод, записанный в прошлом веке. «Жил в деревне парень хорошего нрава, смирный, одинокий, богомольный и зажиточный. Вдруг ни с того ни с сего начал пьянствовать и через неделю поджег свою деревню. Поймали его мужики со спичками в руках, связали, а он встал на колени перед народом и говорит:

„Простите меня, православные! И сам не ведаю, как такой грех прилучился, — и один ли я поджигал, или кто помогал и подговаривал — сказать не могу. Помню одно, что кто-то мне сунул в руки зажженную спичку. Я думал, что дает прикурить цыгарку, а он взял мою руку и подвел с огнем под чужую крышу. И то был незнакомый человек, весь черный. Я отдернул руку, а крыша уже загорелась. Я хотел было спокаяться, а он шепнул: «побежим от них!» …Оглянулся — половина деревни горит. Простите, православные!“

Стоит на коленях бледный, тоскливо на всех глядит и голосом жалобно молит; слезами своими иных в слезы вогнал. Кто-то вымолвил:

— Глядите на него: такие ли бывают лиходеи?

— Видимое дело: черт попутал.

— Черт попутал парня! — так все и заголосили. Судили-рядили, и порешили всем миром его простить»[94].

Несколько слов о наружности чертей. Как и в Европе, они хвостатые и рогатые. Но обычно хвосты и рога прячут от человека. Для этого носят на голове красные колпаки. Кроме того, черти востроголовые и, как правило, хромые. Они сломали себе ноги, когда Бог их скинул с неба на землю.

Однако черти могут являться в любом виде, потому что они — оборотни. Они способны превращаться в свинью, собаку, лошадь, змею, волка, зайца, мышь, лягушку, из птиц чаще всего в сороку. Но самый любимый образ, который они принимают, это черная кошка. И поэтому, если черная кошка перейдет человеку дорогу, это самая дурная примета, предвещающая несчастье. А при ссоре говорят, что между такими-то людьми пробежала черная кошка. Новобрачные, сидя за свадебным столом, переплетали ноги или ставили нога на ногу: чтобы между ними, не дай Бог, не пробежала черная кошка[95]. Оборотнями могут быть и колдуны и ведьмы — люди, наученные нечистой силой. Но в отличие от чертей, человеческие оборотни бывают белого и серого цвета. Тогда как черти предпочитают черную масть. Оборачиваются они и в неживые предметы — в клубок ниток, в кучу пакли, в камень, в стог сена. Принимают они также образ вихря. Если на дороге подымается столбом вихрь из пыли или снега, то это — чертова свадьба, на которой черти тешатся и венчаются с ведьмами. Бросить нож в этот вихрь — и нож оросится кровью.

С бесами связаны некоторые болезни. Скажем, лихорадка представлялась в виде девяти (или двенадцати) крылатых сестер бесовского типа, которых нечистый по временам спускает с цепей. Если одна из них пролетом поцелует человека, то обмечет ему губы, и на него нападет трясавица — сильная дрожь, озноб. Как известно, во время лихорадки после приступа наступает небольшой перерыв. Это происходит потому, что сестры-лихорадки улетели трясти другого больного, а этому дали временный покой. Пока они не вернулись, можно их обмануть. Для этого больные мажут лицо сажей или переодеваются в чужое платье с расчетом, что сестры-лихорадки, воротившись, не узнают человека. Также помогает скорый отъезд в другое место, пока они не вернулись. Лихорадки потеряют след человека. Я сам однажды спасся таким путем от тяжелейшей малярии и выздоровел, внезапно уехав. То ли сестры-лихорадки потеряли след, то ли это было вызвано резкой переменой климата.

В народе принято думать, что большие эпидемии, вроде чумы, холеры или тифа, продиктованы самим Богом для наказания людей и ради их вразумления. А индивидуальные болезни чаще всего насылаются колдунами и ведьмами с помощью нечистой силы. Душевные заболевания всегда вызваны чертом, который поселяется в человеке. Оттого сумасшедших в старину называли бесноватыми.

Особый вид беснования составляли кликуши и кликушество, которое в прошлом имело широкое распространение на Руси. Это особая форма истерии, которой чаще всего поддавались женщины. Сейчас эта болезнь мало известна, и носила она весьма странный и загадочный характер, нападая обычно на молодых баб (не на девиц и не на старух). Мужчины тоже бывали кликушами, но гораздо реже. Выражается эта болезнь в том, что в женщину вселяется бес или несколько бесов (иногда это происходит по наговору колдуна), и та начинает бессвязно выкрикивать или выкликать (отсюда и название — кликуша). Выкликает она нечеловеческим голосом какие-нибудь непотребные слова и ругательства, лает по-собачьи, мяукает, поет петухом, ржет как лошадь, кукует как кукушка. Бывает, что кликуша выкликает на разные голоса, поскольку каждый бес орет из нее собственным голосом. На вопрос, кто она такая, кликуша всегда говорит в мужском роде и называет имя беса или имена нескольких бесов, которые в нее вселились, а также имя колдуна-чародея, который ее околдовал или, как говорили в народе, — испортил. Кликушество порою сопровождается корчами, дикими гримасами, женщина падает на землю и бьется, как в падучей, и с такою силой, что ее не всегда могут удержать шесть здоровых мужиков. Причем начинается припадок всегда по одному и тому же стереотипу — в церкви, во время богослужения, перед выносом святых даров. Объясняется это тем, что нечистый дух, вселившийся в женщину, не в силах вынести их появления, начинает бунтовать, старается осквернить и нарушить благолепный ритуал самым грубым и непристойным образом.

Несмотря на кощунственность этих сцен, русский народ к кликушам относится мягко и сострадательно. Потому что это не человек виноват, а бес, который в него вселился и которого надобно изгнать. Кликушу не выводят из церкви за непотребное поведение, как следовало бы ожидать, но ведут к Царским Вратам и дают святое причастие, поят святой водой, читают над ней Евангелие и молитвы. Зная, что какая-то баба страдает кликушеством, ее специально приводят в церковь, хотя известно заранее, что это будет сопровождаться очередным припадком. От кликушества помогают христианские обряды, которые изгоняют черта, а также специальные заговоры, которые читаются наряду с молитвами, и другие чисто языческие способы (вроде того, например, что на бабу надевают лошадиный хомут), пытаются вызнать имя колдуна, который ее испортил. Затем колдуну грозят расправой, если он не заберет назад своего беса и, случается, расправляются с ним всей деревней. В доме к кликуше тоже относились ласково и освобождали от тяжелой работы, кормили лучшей едой и старались не сердить, чтобы она не выругалась «черным словом» и, таким образом, вновь не впала бы в кликушество.

Вот как описывает одна кликуша, что с ней произошло. Она пошла к колдунье, и та дала ей выпить немного вина: «пей, — говорит, — здоровее будешь… — а только я выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться…»[96] Кликушество, подобно заразной болезни, иногда перекидывается с одной бабы на другую. Случалось, следом за одной кликушей принимается голосить вторая, третья. Бывали своего рода эпидемии кликушества, когда сорок баб бегают по деревне простоволосые (что считается грехом и позором — ибо сама Богоматерь и та покрывала волосы) и дико вопят. К истинным кликушам присоединялись мнимые, т. е. не больные по-настоящему, а женщины, которым хотелось поинтересничать, обратить на себя внимание. Поэтому при Петре I были приняты государственные меры, и кликуш предписывалось разыскивать и подвергать пытке, чтобы выяснить — настоящие они или мнимые. Раньше пыткам подвергали колдунов, насылавших кликушество, а не самих кликуш. Но рационалистическое государство Петра стало относиться к кликушам недоверчиво, подозрительно. Даже в середине прошлого века кое-где в русской провинции местные полицейские власти подвергали кликуш негласно телесному наказанию и непродолжительному тюремному заключению.

Русские социологи, как правило, объясняли кликушество тяжелым положением женщины в деревне. Это рациональное объяснение мне кажется не вполне состоятельным или, во всяком случае, недостаточным. Здесь, по-видимому, следует учитывать, вообще, большую мистичность женской натуры. Тем более — в обстановке, где все пронизано чертями, где нечистая сила подстерегает на каждом углу, женщина охотнее вступала в соблазнительную связь с дьяволом — реальную или воображаемую, не так уж важно. В отличие от ведьмы, кликуша безгрешна и потому с большим основанием чувствует себя вправе бесноваться. К тому же существует очень древняя традиция — почитание женщин-прорицательниц, которые в бреду, в состоянии одержимости высказывают какие-то тайны и пророчества, недоступные прочим людям. Бесноватая женщина или кликуша это реликт языческой прорицательницы, связанный, однако, уже с осознанием, что ею управляет не божественная, а нечистая сила. Это психическая раздвоенность или шизофрения, сопряженная в данном случае с народным двоеверием, с раздвоенностью между христианством и язычеством, между Богом и чертом.

Поэтому кликуш не только жалели, но как бы втайне уважали. И это же иногда распространялось на сумасшедших вообще. Существует государственный документ XVII века, подписанный царем Алексеем Михайловичем, где речь идет о мужике по имени Дорофейко, который публично кричал «государево дело». Возгласить государево слово и дело означало тогда — объявить о каком-то серьезном политическом преступлении, о государственной измене, которую кричащий знает за собой или за кем-то другим и хочет кого-то изобличить. При произнесении этой формулы — «за мной государево слово и дело» — такого человека хватали и немедленно подвергали пытке, чтобы он во всем признался и никого бы не обвинил ложно. Неизвестно, что конкретно кричал этот Дорофейко. Его тут же схватили и предали бы самой жестокой казни, если бы не одно обстоятельство. Выяснилось, что все это он кричал не в своем уме. В результате следует специальный приказ Государя и Царя Всея Руси Алексея Михайловича тому начальнику, который задержал Дорофейку: Дорофейку освободить и — «чтоб он тому мужику наказанья не чинил, потому что он прост, кабы не в своем уме; а велел бы ему жить в той же волости, где он жил наперед сего, во крестьянстве по-прежнему». Но Дорофейко не унялся, а продолжал ходить по Москве и говорить крамольные речи государственного значения. Тогда царь распорядился отправить его в монастырь, но при этом позаботился, чтобы тот мужик попал «под начало старцу доброму», который бы хорошо относился к Дорофейке и водил бы его каждый день в церковь. И чтоб «работу на него положили небольшую», а ту, к какой он способен[97].

Эта забота самого царя о сумасшедшем мужике представляется нам чем-то странным. Но, повторяю, сумасшедшие пользовались определенным покровительством на Руси. Потому, во-первых, что это не они сами кричат, а это бес из них кричит. Во-вторых, эти люди, лишенные ума, может быть, знают что-то высшее и нам недоступное.

Правда, буйных бесноватых приковывали цепью к стене, чтобы они не навредили ближним. Но и буйных, и не буйных лечили или, во всяком случае, старались излечить. Разумеется, главным врачом и главной лечебницей в этой болезни была церковь. По-настоящему бороться с чертом и черта изгонять можно только силою христианского Бога. Вся христианская средневековая литература полна рассказами о сражении с чертями святых подвижников, монахов и просто отдельных лиц. И — рассказами об исцелении бесноватых.

На русской почве об этом особенно подробно и ярко поведал протопоп Аввакум в своем знаменитом «Житии». Его свидетельство тем интереснее для нас, что Аввакум в течение многих лет был простым священником и входил во все подробности русского народного быта. Аввакуму на его веку приходилось не раз изгонять бесов, и он дает серию картинок на эту тему, с подробным описанием — как это делалось.

«Как в попах еще был… была у меня в дому вдова молодая — давно уж, и имя ей забыл! Помнится, Офимьею звали, — ходит и стряпает, и все хорошо делает. Как станем в вечер начинать правило (богослужение. — А. С.), так ее бес ударит о землю, омертвеет вся, яко камень станет, и не дышит, кажется, — ростянет ее посреди горницы, и руки и ноги, — лежит, яко мертва. И я… кадилом покажу, потом крест положу ей на голову и молитвы Василиевы в то время говорю (молитвы святого Василия Великого почитались особенно действенными при изгнании дьявола. — А. С.): так голова под крестом и свободна станет, баба и заговорит; а руки и ноги и тело еще мертво и каменно. И я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я — и по другой, и другая так же освободится; я — и по животу, так баба и сядет. Ноги еще каменны. (Ноги и вся нижняя часть тела — это нечистая сторона, и поэтому Аввакум сомневается, можно ли прикасаться к ногам крестом. — А. С.). Не смею туда крестом гладить, — думаю, думаю, — да и ноги поглажу, баба и вся свободна станет. Вставше, Богу помолясь, да и мне челом…»[98]

Живость этой картины достигается тем, что Аввакум все свои движения изображает расчлененно, раздельно. А раздельность этих жестов — следствие неуверенности в себе, в своих силах и трудности стоящей перед ним задачи. Аввакум не может сказать в двух словах, что вот он взял крест и тут же изгнал беса. Ведь он не святой. Но ему приходится исполнять роль человека, наделенного высшими полномочиями и священными обязанностями.

В той же серии исцеления бесноватых приводится другой эпизод, еще из молодости Аввакума. Тогда он был простым попом, но уже из-за своего благочестия и религиозной ревности сделался известен в кругу духовных лиц, близких царскому дому. Оттуда ему была подарена книга св. Ефрема Сирина. И вот Аввакум тяжко согрешил: он эту священную книгу променял на лошадь. Новоприобретенную лошадь очень полюбил брат Аввакума, 14-летний мальчик, и так увлекся этой лошадью, что поил ее и кормил, забросив молитвенное правило. Тогда Бог наказал и Аввакума, и его брата. Бесы начали мучить лошадь, и она стояла в конюшне еле живая. А затем, внезапно во время чтения домашней молитвы, бесы овладели братом, и тот начал кричать и биться о землю, так что все домашние едва могли его удержать.

«Аз же начах действовать над обуреваемым молитвами Великого Василия… а прочие держали беснующегося. И егда в молитве речь дошла (следует текст молитвы. — А. С.): „аз ти о имени Господни повелеваю, душе немый и глухий, изыди от создания сего…“ — бес же не слушает, не идет из брата. Ох, горе мне!.. Как молы (молвить) — и срам, и не смею… Взял кадило, покадил образы и бесноватого и потом ударился о лавку, рыдав на мног час. Восставше, ту же Васильеву речь закричал к бесу: „изыди от создания сего!“ Бес же скорчил в кольцо брата и, сотрясши, изыде и сел на окошко; брат же быв яко мертв. Аз же покропил его водою святою; он же, очнувшись, перстом мне на беса, седящего на окошке, показует, а сам не говорит… Аз же покропил водою окошко, и бес сошел в жерновный угол (угол в избе, где стоял ручной, домашний жернов. — А. С.). Брат же и там его указует. Аз же и там покропил водою, бес же оттоле пошел на печь. Брат же и там указует. Аз же и там — тою же водою. Брат же указал под печь, а сам перекрестился… И аз не пошел за бесом, но напоил святою водою брата во имя Господне… Бился я с бесами, что с собаками, недели с три — за грех мой, дондеже взял книгу обратно и деньги за нея дал»[99].

Бес представляется и рисуется телесно, материально. Причем, в данном случае, как можно заметить, сам Аввакум его не видит. Но видит — очень реально — его бесноватый брат, который указывает на беса пальцем, следя за его движениями по избе. Нечистая сила буквально перемещается по дому. И так же буквально, физически она входит в телесный состав человека и из него выходит. Это не уменьшает мистичности народных представлений. Но делает эту мистику или фантастику предметной. Быть может, она несколько наивна в таком буквальном понимании. Зато она осязаема и проникает повсюду, пронизывая быт русского народа.

Глава пятая. Душа и вещи

Мы представляем душу как нечто бесплотное, воздушное, материально неосязаемое. В народном понимании это далеко не так: душа имеет образ и форму человеческого тела. Она ест и пьет, чувствует жар и холод и живет в тесном единстве с телом. По мере того как человек растет и взрослеет, душа тоже растет. Однако тут нет полного тождества. Скажем, душа не буквально поглощает ту же пищу, которую ест человек, а питается духом этой пищи — ее паром и запахом. Если кто-то потерял руку, или ногу, или глаз, или какой-либо другой член тела, душа эти члены сохраняет в целости. Но когда человек рождается калекой (допустим, слепым или горбатым), душа его несет те же самые изъяны. Правда, считалось, что в загробной жизни или после воскресения мертвых и Страшного Суда — все эти телесные недостачи будут восполнены Богом и там, в будущем веке, человек явится в своем совершенном облике.

Душа умершего тоже достаточно телесна. Существовал обычай: пока покойник лежит в доме, нельзя подметать пол: на пороге можно встретить душу умершего и нечаянно ее запылить и оскорбить. Души умерших представлялись одетыми в то же самое платье, в котором похоронили покойника. А те, кто подавал милостыню, будут одеты на том свете в платье, которое они роздали нищим. Похоронить человека в чужом платье рискованно: на том свете бывшие хозяева могут пожелать вернуть платье, и тогда покойник окажется раздетым[100].

Когда стрижешь ногти, не следует их разбрасывать или выбрасывать, но необходимо собирать обрезки и сохранять в одном месте. После смерти они пригодятся — помогут лезть на тот свет по какой-то крутой горе. И, соответственно, нельзя бить кошек: те из дружбы снабдят человека когтями, когда ему, после смерти, придется лезть на небо.

Мать-старуха, рассказывали мне недавно, вернулась из бани и, сидя на кровати в ночной рубашке, расчесывает волосы. Сын замечает, что у старухи на ногах отросли громадные ногти — очевидно, ей трудно самой стричь. Он предлагает свои услуги. Но мать отказывается. «Нет, — говорит, — сынок, не надо. Мне скоро помирать. Как же я без ногтей по горе на небо полезу?!» А ведь богомольная старуха понимала, что тело ее сгниет в могиле вместе с ногтями, что не в телесном же виде она перейдет на тот свет. Но, вероятно, в ее представлении какие-то свойства физического тела переносятся на душу. И душа, таким образом, снабжается ногтями. Это можно назвать мистическим материализмом или мистическим реализмом.

Душа, переходя на тот свет, должна иметь какой-то телесный минимум. Отсюда становятся понятными некоторые старинные обычаи в простонародной среде. В случае эпидемий или очень студеной зимой, когда трудно рыть могилу, иногда в одной могиле хоронили сразу двоих покойников. Тогда слабейшему из них клали палку, чтобы он мог обороняться от другого мертвеца. А если при рытье могилы случайно наталкивались на чей-то старый гроб, то в яму кидали деньги, чтобы старый хозяин по-доброму принял нового жильца. В противном случае мертвецы будут драться за свое место до конца света. С этими же представлениями о телесном облике отлетевшей души связаны поминальные обряды. До сих пор в день поминовения родителей православные люди идут на кладбище и разбрасывают на могилах кутью — кашу с изюмом. Эту кутью потом склевывают птицы. Но в старину думали, что эта пища идет душам умерших. Ибо душа человека способна прилетать на землю в образе птицы. В глубокой древности на Руси вообще полагали, что птицы небесные прилетают на землю из рая. До сих пор существует народная примета: если какая-то птичка случайно залетела в окно, это предвестие скорой кончины кого-то из живущих в доме. Это с того света прилетала родная душа в образе птицы — с предупреждением о смерти.

Еще в конце прошлого века в русских деревнях существовал следующий поминальный порядок. Во время поминального обеда ставили на стол лишний прибор — для покойного. Если после обеда ложка оказывалась немного влажной, это было признаком, что покойный ел.

Все это, вместе взятое, — пища, приносимая умершим, деньги, которые бросали в могилу, одежда, в которую одевают покойника, — безусловно восходит к очень древним временам. Как известно по многочисленным раскопкам, знатного человека хоронили вместе с его конем, оружием, утварью, драгоценностями, с его женой или рабыней, или несколькими слугами, чтобы он имел на том свете все самое необходимое. Тот свет рисовался достаточно материально. Эти обряды и обычаи известны по всему миру, в том числе и на территории нынешней России. Сохранилась очень подробная запись похоронного обряда, которую составил арабский путешественник и писатель Ибн-Фадлан. В начале X века, в 921 г., он через Среднюю Азию совершил путешествие в Поволжье, где располагалось тогда Болгарское царство. Там жили разные племена и народы (болгары, хазары и т. д.), в том числе — племя по имени русы (не нужно путать с русскими, поскольку, по всей вероятности, это были не славяне, а тюрки). Но, очевидно, быт и некоторые обряды этих племен не слишком отличались от славянских языческих обычаев. Ибн-Фадлан лично присутствовал на погребении знатного руса и оставил на эту тему уникальную запись.

В первую очередь семья покойного предлагала отрокам и девушкам (очевидно, его рабам и рабыням) вопрос: «Кто умрет из вас вместе с ним?» Находилась девушка, готовая уйти на тот свет со своим господином. Обреченная на смерть проводит время в пении и в веселии. Приготовления к похоронному обряду растягиваются на много дней и составляют своего рода торжественный праздник перехода человека в иной мир. И вот, — рассказывает Ибн-Фадлан, — я прибыл на берег реки (по всей видимости, Волги), на которой находился корабль покойного. Теперь этот корабль вытаскивают на берег и начинают обряжать. В середине ставят шалаш и покрывают его разными тканями. Умершего руса, роскошно одетого, извлекают из временной могилы, где он доселе находился, и сажают на скамью, установленную на корабле. Украшают цветами и плодами, ставят перед ним хлеб, лук и мясо. Появляется некая старуха, руководящая всей церемонией, — «ангел смерти». Девушка перед смертью произносит какие-то заклятья. Ибн-Фадлан, как дотошный исследователь, просил перевести, что говорит в этот момент девушка. «Она, — отвечал переводчик, — сказала в первый раз: — Вот я вижу своего отца и свою мать. И сказала во второй раз: — Вот все мои умершие родственники, сидящие. И сказала в третий раз: — Вот я вижу своего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, так ведите же меня к нему».

Затем девушка проходит по ладоням мужчин, которые образуют как бы живой мост. Когда она вступает на корабль, ей подносят кубок вина или какого-то хмельного зелья. Она выпивает в знак того, что прощается с подругами. Затем ей подносят второй кубок — она берет его и долго тянет напиток. А старуха стоит рядом и торопит войти в шалаш. Наступает решительная минута. Девушка колеблется. Тогда старуха силой вталкивает ее в шалаш, где сидит и ждет ее мертвый господин. Там ждут ее также двое мужчин. Они берут ее за руки и за ноги и начинают душить веревочной петлей, а старуха вонзает ей в грудь кинжал. Стоящие вокруг корабля родственники начинают в этот момент бешено бить по щитам, для того чтобы заглушить крики жертвы… Вечером, на закате солнца, Ибн-Фадлан видел, как на берегу огромной реки запылал костер. «Потом подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя огня, и разгорелось его пылание. Всего час пылал костер — и это было добрым знаком, — душа умершего быстро перешла в загробный мир. Над останками корабля насыпали курган…»[101]

В этом описании древнего похоронного обряда следует выделить несколько принципиальных моментов. Прежде всего — принесение человеческой жертвы. Конечно, мы приходим в ужас от подобных сцен, так же как Ибн-Фадлан, который это видел впервые. Однако для участников церемонии это было делом совершенно необходимым и вполне оправданным. Сама девушка выразила желание пойти за своим господином. Безусловно, она и раньше видела такие церемонии и точно знала, что ее ждет. Ее заклинательные формулы — своего рода откровение. Перед смертью ей как бы открывается загробный мир, где ждут ее души умерших. И душа самого господина уже сидит в каком-то райском саду. Поэтому и для самой девушки переход в загробный мир не так страшен.

В текстах древней Индии мы находим много доводов в пользу обычая сжигать вдову вместе с покойником. Причем эти афоризмы произносятся устами женщин: «Жена, которая после смерти мужа бросается в огонь, — вкушает блаженство на небесах». «Тридцать пять миллионов волос у человека, столько же лет проживет на небе та, которая последует за своим супругом». «Жена, исполнившая свой долг, спасает супруга, даже если он был виновен во всех грехах»…

В описании Ибн-Фадлана девушка на корабль переходит по живому мосту, который образуют сложенные руки мужчин. Интересно, что подобный же мост, сложенный из рук, применялся до недавнего времени на некоторых деревенских праздниках, уходящих в языческую старину. На проводах весны существовал обычай «вождения колоска». Роль колоска исполняла девочка с венком на голове, украшенная цветными лентами. Парни и девушки, взявшись за руки, становились в два ряда и по сомкнутым рукам пускали девочку. Шествие добиралось до поля, где девочку-колосок ставили на землю и обрывали с нее ленты. Не исключено, что в прошлом это было символическим изображением жертвы, за которым в совсем уже глухой и недоступной нашему взору старине стоял ритуал человеческих жертвоприношений.

Другая важная деталь в похоронах руса: покойник возносится к небу на собственном корабле. Корабль или ладья, в которой хоронили, означает плавание по реке или через реку смерти на тот свет. До сих пор, мы знаем, у многих народов форма гроба напоминает две положенные одна на другую лодки.

Еще одна важная деталь: перед покойником ставят цветы. Это знак его воскресения, возрождения за гробом или будущего воплощения на земле путем инкарнации. В первобытных могильниках археологи иногда обнаруживали следы цветочной пыльцы. Или же следы красной охры, которая, так же как цветы, знаменовала новую жизнь. Принося цветы или венки на могилу, мы следуем этому ритуалу, сами того не сознавая. Цветами мы как бы помогаем покойнику воскреснуть, возродиться.

В народной жизни сверхъестественное растворяется в естественном и может внезапно проявиться в любую минуту и в любой сфере природы и быта. Все вещи — даже сделанные руками человека — ведут собственную жизнь, скрытую от наших глаз. Поэтому они могут принимать человекоподобный образ, могут что-то говорить или предсказывать, совершать таинственные поступки. В одной старинной русской былине рассказывается о татарском нашествии на Киев («Василий Игнатьевич и Батыга»). Былина начинается со следующего вступления. Мимо Киева пробегают три тура. Они видят под Киевом дивное зрелище:

Туры бегут к своей матушке — златорогой турице и рассказывают ей об этом, и та отвечает:

Иначе говоря, городская стена может превращаться в какое-то подобие девы, и плакать, и предсказывать. Или, может быть, это выходила и плакала душа стены?

Даже самые обыкновенные предметы домашнего обихода, в которых, казалось бы, нет ничего чудесного, способны тем не менее вести по временам таинственную жизнь. Недаром некоторые народные загадки построены как диалог, который ведут вещи. Скажем, Чугунок разговаривает с Кочергой, тоже имеющей дело с огнем и печью:

Вещи шушукаются и перемигиваются в избе и весь мир полон подобным переговариванием. Озимое поле спорит с Городьбой, составленной из кривых палок:

Понятно, что в таком живом и таинственном окружении и появляется какой-нибудь Домовой или Овинник. Ибо сами вещи несут в себе скрытую духовную и сверхъестественную энергию, которая как бы спит в них или дремлет и пробуждается время от времени. Потому так много народных примет, связанных с вещами. Как если бы вещи обладали каким-то тайным знанием и заранее подавали сигналы о грозящей неприятности или несли добрую весть. Например, просыпать соль на столе означает семейную ссору, которая скоро произойдет. Нельзя оставлять ключи на столе — это ведет к безденежью, — а нужно класть или вешать их в стороне, в определенном месте. Нельзя здороваться, подавая руку через порог, — это приведет к непримиримой размолвке. Разбитое зеркало — предвестие скорой смерти. Разбитая чашка — к счастью. Уронить нечаянно ножик на пол — придет неожиданный гость — мужчина. Уронить ложку — в гости придет женщина. И такие же сигналы подают нам и животные, и части нашего тела, и случайные движения, и случайные встречи. Кошка умывается — гостей зазывает. Чешется левая ладонь — хороший знак: к деньгам. Чешется кончик носа — в рюмку смотреть: предстоит скорая выпивка. Свистеть в доме нельзя — высвистывать деньги. Пойти куда-то из дому и вернуться, что-то забыв, — не будет пути. Встретишь по дороге бабу с пустыми ведрами — не будет удачи, идешь по пустому делу. Встретишь с полными — наоборот: дело, по которому ты идешь, будет полным. Повстречать на дороге попа — к несчастью. А похоронную процессию — к удаче. Только, чтобы эта удача была полной, надо посмотрев на покойника, трижды сказать про себя: «тьфу, тьфу, тьфу три раза, чур не моя зараза!»

В основе этих примет лежит — магия. В виде схемы намечу некоторые черты, присущие магическому миропониманию.

Магия предполагает и исходит из того, что все естественное обладает скрытым сверхъестественным смыслом, что между материальным и духовным (или душевным) нет непроходимой границы.

Магия — утилитарна и, таким образом, тесно связана с бытом и с конкретными нуждами народа и человека. Магия — это мистика, но не созерцательная, а прикладная. Воздействуя на сверхъестественные силы и сверхъестественные свойства вещей, магия всегда ждет практического применения в жизни. И поэтому она так глубоко укоренилась в народном сознании.

За магическим действием или обрядом стоит метаморфоза, то есть чудесное превращение одной вещи в другую, одного образа в другой. Все может стать всем. Потому что все и является всем. В основе магии — представление о великом божественном единстве мира, благодаря которому одна форма легко и мгновенно переходит в другую. Неслучайно во всех великих мифах и религиях мира так явственно проступает метаморфоза. Всякое чудо — это и есть метаморфоза. Человек превращается в животное. А бог воплощается в человеческом образе. Вода превращается в вино. Мертвый — воскресает. Камень источает воду. Осколки метаморфозы — это наши метафоры — в поэзии и в языке. Когда в русской народное песне девушка метафорически уподобляется лебедю или яблоне или чему угодно — это значит, в далеком прошлом девушка имела возможность магическим путем буквально превратиться и в лебедя, и в яблоню. Ибо, в принципе, в мире все взаимосвязано, все взаимоподобно.

Магия — это наука, это очень точное знание о мире, а совсем не фантазия. Магия — это связь иррационального с самым что ни на есть рациональным. Поэтому, между прочим, магические образы, формулы и ритуалы так строго закреплены. Переходя из века в век, они почти не меняются. Ведь всякая религия для верующего в нее — истина, притом в последней инстанции. То же самое необходимо отнести к магической вере. И даже в большей степени, поскольку магия связана с весьма конкретными и практическими задачами, с повседневным опытом человека. Здесь уже нельзя ошибиться или произвольно нарушить найденное знание. Так же, как хирург не может произвольно нарушить свое знание о расположении внутренних органов человека. Это привело бы к величайшим несчастьям.

Глава шестая. Заговоры и заклинания

Заговоры и заклинания составляют древнейший пласт мировой культуры и непосредственно связаны с магией. Они предполагают воздействие на природу, человека и вещи с помощью определенного (чаще всего подобного) образа. И потому они так поэтичны. Но если самым широким, точным и образным воспроизведением любой вещи является слово, значит, именно словом можно видоизменять бытие, направлять его течение в желательную сторону. Даже в христианской интерпретации божественное Слово есть начало начал («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… В Нем была жизнь…» Евангелие от Иоанна, 1:1–4). Можно сказать, в начале всех вещей было Заклинание, которое и вызвало эти вещи на свет, сотворило из небытия.

Православный богослов и философ Павел Флоренский писал, что магическое заклятие — «это судьба мира, рок мира». Само слово «рок» в русском языке означает окончательный приговор и вместе с тем «изречение» (от слова «речь»). «Рок» это речь, снабженная волевой энергией и созидающая мир[103].

Слово — вещно. Слово — это сама вещь (в ее изначальном первообразе). И слово — всегда имя, это называние и вызывание вещи по ее собственному имени. Соответственно, магическое заклинание строится всегда на очень точных именах и на строгих формулировках, которые не должны и не могут изменяться. Магическое заклинание это точное знание имени, благодаря которому вещь начинает быть. Заговоров было очень много, и они существовали на все случаи жизни. Были заговоры от отдельных, конкретных болезней и вообще от всех болезней сразу. Заговоры от зубной боли и на то, чтобы остановить кровь, текущую из раны. Заговоры от укуса змеи и от бешеной собаки. Заговоры от пуль, от стрел и от меча. Заговоры любовные, привораживающие. Заговоры, защищающие от разбойников, от чертей, от суда и от начальства. Заговоры, помогающие всякому делу — охотнику, пчеловоду, рыболову, путешествию, гаданию на картах. Встречаются самые невероятные и невообразимые заговоры. Например, заговор оборотня, т. е. человека, который способен превращаться в волка и который при этом хочет, чтобы его никто не убил и не поймал, пока он будет волком.

Чаще всего заговоры строятся на переносе свойств одних явлений на другие. То есть в основе заговора лежит представление, что все в мире взаимозаменимо. Приведу самый простой и короткий пример — заговор, рассчитанный на доброе расположение начальников и вообще всех людей.

Или сходный случай — «Заговор на укрощение гнева родимой матушки», интересный еще тем, что рисует нам быт Древней Руси, где дети, даже будучи взрослыми, находились в полной зависимости от родителей.

«На велик день я родился, тыном железным оградился и пошел я к своей родимой матушке. Загневилась моя родимая родушка, ломала мои кости, щипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь. Солнце ясное, звезды светлые, небо чистое, море тихое, поля желтые — все вы стоите тихо и смирно; так была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, в нощи и полунощи. Как пчела поноску носит, так бы родимая матушка плодила добрые словеса за меня, своего родного сына. Как воск тает и горит от лица огня, так бы горело и таяло сердце моей родимой матушки. Как лебедь по лебедке тоскует, так бы моя родимая матушка тосковала по мне, своем родном сыне… Как дверь к косяку притворяется, так бы мои словеса к родимой матушке притворялись, по вся дни, по вся часы, во дни и нощи, в полдень и полночь»[105].

Насколько человек ощущал себя в родстве со стихиями и со всем окружающим его вещным миром — показывает древний заговор от меча. Он строится в виде обращения к мечу как к брату: «Кован еси, брат! Сам еси оловян, а сердце твое — вощано (из воска. — А. С.), ноги твои каменны, от земли до небес, не укуси пес отай! Оба есмя от земли! Коли усмотрю тя очима, своего брата, тогда убоится твое сердце моих очей усмотрения»[106].

Русские заговоры и заклинания подчас включают в себя какие-то элементы христианской молитвы — обращение к Господу Богу, Богоматери, святым угодникам, или содержат формулы типа «встану я помолясь, выйду перекрестясь». Христианские добавления и напластования призваны подкрепить магическую силу заклинания. А кроме того, они как бы снимают с человека, произносящего заговор, подозрение и обвинение в том, что он занимается в общем-то богопротивным делом, что, в сущности, он нарушает христианские заповеди и возвращается в язычество, а то и связывает себя с нечистой силой. Так что молитва играет роль алиби или носит характер формального привеска. На самом же деле заговор очень далек от молитвы и где-то ей противоположен. Ибо молитва произносится в смирении сердца. Заговор же предполагает обязательную силу при безошибочном произнесении. Это не просьба, а требование. Произнося заговор, человек в чем-то уподобляется Богу и диктует миру свои предписания. Поэтому заговор способен обходиться безо всякого Божьего имени, а порою призывает в помощники черта. В особенности если заговор направлен во вред кому-то и преследует заведомо злую цель. Тогда, произнося заклинание, человек как бы отрекается от Христа — иногда даже буквально.

Таков «Заговор на отстуду (охлаждение, несогласие, разлад) между мужем и женою». Начинается он с нарушения обычной заклинательной формулы. «Стану я, не благословясь, пойду не перекрестясь, не дверьми, не воротами, а дымным окном (в избах, которые топились по-черному, было окно, через которое выходил дым. — А. С.) да подвальным бревном, положу шапку под пяту, под пяту, не на сыру землю, не на сыру землю да в черный чобот; а в том чоботу побегу я в темный лес, на больше озерищо, в том озерище плывет челнище, в том челнище сидит черт с чертищей; швырну я с под пяты шапку в чертища. Что ты, чертище, сидишь в челнище со своей чертищей? Сидишь ты, чертище, прочь лицом от своей чертищи; поди ты, чертище, к людям в пепелище, посели, чертище, свою чертищу такому-то в избище; а в той избище, не как ты чертище со своей чертищей, живут людища мирно, любовно, друг друга любят… Ты, чертище, вели чертище, чтоб она, чертища, распустила волосища; как жила она с тобой в челнище, так жил бы такой-то со своей женой в избище. Чтоб он ее ненавидел. Не походя, не поступя, разлилась бы его ненависть по всему сердцу, а у ней по телу неугожество, не могла бы ему ни в чем угодить и опротивела бы ему своей красотой, омерзела бы ему всем телом»[107].

Характерны эти гиперболически-шипящие звуки, призывающие черта. Заговор заканчивается словами заключенного договора: «И вместо рукописи кровной отдаю тебе я слюну». Очевидно, при этих словах надобно плюнуть. Но, конечно, подобные заговоры довольно редки. Никому не хочется связываться впрямую с чертом.

Языческо-магический характер заговора проявляется не в сделках с нечистой силой, а чувствуется во всем содержании и формальном строе этих текстов. Человек призывает на помощь все естественные и сверхъестественные силы природы. Если, допустим, у него болят зубы, он просит новые зубы у зайца и у волка. Подчас, произнося заговор, человек как будто достигает космических сил и размеров. Как говорит о себе девушка, кланяясь на все четыре стороны: «Крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрылась»[108].

Словесный текст в заговоре, ради отождествления слова с предметом и его магического закрепления, обладает особой ударностью, волевым напором, гипнотической силой. Слова не просто произносятся, но как бы вдалбливаются, внушаются кому-то.

Особое значение в структуре заговора имеют заключительные формулы или, как их называют, — закрепки. Они призваны окончательно закрепить сказанное и придать ему непреложную власть. Это как бы замок, которым навеки запирается текст и который никто другой не должен отпереть. Отсюда многие закрепки так и звучат: «Ключ и замок словам моим»; «Ключ в небе, замок в море»; «Един архангел ключ, во веки веков аминь»; «А будь мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепчае камня Алатыря, могуче богатыря». В заговоре очень часто как символ крепости упоминается этот таинственный камень — Алатырь. В языческой старине это камень, способный исцелять, сообщать человеку мощь и крепость: перенося на него собственные свойства — камня. К этому камню когда-то прикасались, ему поклонялись. А в заговоре на него мысленно становятся или садятся, заручаясь его прочностью.

В заговоре важна точность произнесенного слова, в котором нельзя изменить ни единой буквы. Ведь сама форма здесь несет магическую силу. Поэтому заговоры нередко записывали, чтобы ничего не забыть. И сама эта запись становилась магической, и ее носили при себе как талисман. Среди тюремно-следственных дел и «пытошных» записей XVII в. мы находим следующий документ. В нем сообщается, что у одного арестанта в рубашке было зашито письмо, в котором сказано, что кто этот свиток будет носить при себе и кто с этим свитком пойдет на суд виноватым (т. е. действительно совершившим какое-то преступление), того все равно на суде оправдают. И сказано еще: «кто с тем письмом умрет, и тот человек избавлен будет муки вечныя»[109].

Это чисто языческое отношение к заговору, вера в его непреложную силу переносилась нередко и на собственно христианские молитвы и предметы. Мне довелось у одной пожилой крестьянки-староверки видеть тетрадь, где вперемешку были записаны заговоры, молитвы и апокрифы. К изложению некоторых апокрифов были сделаны добавления и даны ссылки на волшебные свойства этих документов. Один апокриф назывался «Сон Пресвятой Богородицы», о котором якобы сам Господь сказал, обращаясь к Богоматери: «…Воистину сон Твой праведен… а еще который человек сон Твой (т. е. этот список. — А. С.) в дому или в пути в чистоте держать будет, к тому дому или к человеку ни огонь, ни сатана, ни вор и разбойник, ни злой человек и нечистый дух диавол не прикоснется; в пути корысть и радость, и от скорби и от болезни избавлен будет, и еще на водах, на морях и на реках тихое пристанище, от водяного потопления сохранен будет, а еще в суде перед судьею оправдан будет, и еще у кого жена беременная будет, начнет родить детище и Твой сон, Богородице, прочитает или с верою послушает, то легкое рождение восприимет». А к другому апокрифу, также от имени самого Христа, прибавлено в финале: кто эту запись будет иметь при себе — «хотя бы на том человеке грехов было, как на небе звезд, или в море песку, или на дереве листов, то ему все грехи отпущены будут и Царствие Небесное получит»[110].

Разумеется, это не имеет ничего общего с христианской верой, а представляет собой реликт магического отношения к слову как к заклинанию. Но простой народ не всегда разбирался в подобных тонкостях.

Если слово заговора в силах произвести желаемый эффект, то и живописное изображение к этому способно. О магических возможностях рисунка в русском народе ходили предания и легенды. Например, рассказ о том, как Стенька Разин многократно уходил из тюрьмы — в записи прошлого века.

«Бывало его засадят в острог. Хорошо. Приводят Стеньку в острог. „Здорово, братцы“, — крикнет он колодникам. „Здравствуй, батюшка наш, Степан Тимофеевич!“ А его уже все знали!.. „Что здесь засиделись? На волю пора выбираться…“ — „Да как выберешься?.. — говорят колодники, — сами собой не выберемся, разве твоими мудростями!“ — „А моими мудростями, так пожалуй и моими!..“ Полежит так, маленько отдохнет, встанет… „Дай, — скажет, — уголь!..“ Возьмет этот уголь, напишет тем углем на стене лодку, насажает в ту лодку колодников, плеснет водой: река разольется от острога до самой Волги; Стенька с молодцами грянут песни — да на Волгу!.. Ну и поминай как звали!»[111]

Рисунок здесь выполняет функцию заговора. Через подобие вещи появляется сама эта вещь. В сущности, вся магия это искусство находить необходимые подобия и затем превращать их в реальность. Таким путем лечились, в частности, многие болезни. Скажем, ячмень. Чтобы от него избавиться, следует уколоть ячмень ячменным зерном, а потом это зерно отдать курице. Пользуясь родством слов (и тут ячмень, и там ячмень), болезнь переносили на ячменное зерно, а затем от нее окончательно освобождались заставив сгинуть у курицы в желудке. Или существовала магическая примета: если спящего человека обвести мертвой рукой, он спит непробудным сном. Этим в старину пользовались воры. Они прихватывали с собой руку мертвеца (еще в прошлом столетии российские воры иногда разрывали могилы) и ею усыпляли хозяев. Все это — перенос свойств одного предмета на другой благодаря образной аналогии — мертвая рука и мертвый сон.

В магии действует также закон перевода части на целое. Если хочешь кого-то извести, достаточно достать несколько волосков человека или его след на земле, а лучше то и другое вместе. Человек пройдет, а кто-то его выследит и вынет его след — горсточку земли из-под ноги. Землю в мешочке подвешивают в печке, а волосы, если таковые добудешь, замазываются глиной в печной трубе. Начнет земля сохнуть, начнет глина сохнуть — и будет тот человек сохнуть или, как говорили в старину, на него нападет сухотка.

Насколько это было распространенным явлением на Руси, свидетельствует указ Бориса Годунова, который боялся волшебства и заставил народ присягать, что никто не будет изводить ни его, ни членов его семьи ведовством и колдовством, никто не станет вынимать след царев, не станет насылать на царя никакого лиха по ветру и т. д. — с учетом и с перечислением всех возможностей черной магии. Эта присяга произвела на русских людей тяжелое впечатление. Не потому, что они не верили в магию. Присяга, к которой приводили народ, выдавала тайную неуверенность Бориса в божественной и земной законности его царской власти.

Однако магические слова и действия далеко не всегда принимали характер какого-то тайного обряда, исключительного, экстраординарного случая в человеческой жизни. Магия применялась ежедневно и настолько прочно входила в народную веру, что во многих своих проявлениях не считалась чем-то греховным, предосудительным или даже чем-то особенным. Очень часто это были нормальные меры предосторожности, которые в хозяйстве сами собою подразумевались. Скажем, покупает крестьянин корову и ведет ее домой, на новое место. В этом случае важно, чтобы корова быстро и спокойно прижилась на новом месте и не убегала бы по привычке к старому хозяину, не скучала бы по прежнему дому. Для этого, сопровождая новокупленную скотину домой, подбирают на дороге из-под ног какую-нибудь щепочку или палочку и ею погоняют корову. А когда приведут корову во двор, эту погонялку забрасывают подальше, сопровождая магический жест следующими словами: «Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить и не тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев и не сохла по ним»[112].

Перед нами самый обычный способ магического воздействия, когда подобное достигается подобным же. Корова должна так же спокойно перейти на новое местожительство, как перенесли палку с одного места на другое. Важно, конечно, что этой палкой прикасались к корове, погоняя ее по дороге домой, и что палка прошла тот же путь, что и корова, и таким образом переняла какие-то коровьи признаки. Тем не менее, обыкновенная палка становится своего рода волшебной палочкой, которой так часто пользуются в сказках. Только в ситуации с коровой крестьянин этого не замечает и не видит в своих действиях ничего сказочного и сверхъестественного. Это просто заурядная, бытовая необходимость, самая элементарная жизнь.

Глава седьмая. Колдуны и знахари

В старину к простейшей магической помощи прибегало на Руси почти все население. Но были в этой сфере и свои специалисты, занимавшие в обществе и в народном сознании особое место и положение. Это — колдуны и колдуньи, ведуны и ведьмы, ворожеи и знахари. Все они характеризуются своей исключительностью в магическом искусстве, куда более сложном, тонком и порою страшном, чем обычная крестьянская практика. Поэтому их можно объединить, независимо от оттенков, вокруг фигуры колдуна.

Колдовство и все его варианты предполагают тесное знакомство с какой-то древней, высшей и тайной наукой. Об этом прямо говорят и некоторые названия этих занятий. Ведьма — та, которая ведает. Знахарь — тот, который знает. Короче говоря, в основе своей это — профессиональные маги и волшебники, которых в далеком языческом прошлом называли на Руси — волхвами. По-видимому, это жрецы славянского язычества, своего рода духовенство. И вместе с тем это люди, наделенные в той или иной степени сверхъестественной силой, способные предсказывать будущее и совершать некоторые чудеса. Оттого их также называли кудесниками, а позднее — чародеями и колдунами. Когда-то они пользовались громадным влиянием в обществе. Ведь колдун стоит у самых истоков магической религии. Это мудрецпервосвященник, проводник племенной традиции — нравственной, религиозной и поэтической, — хранитель веры, носитель тайных знаний и мистических ритуалов. Не исключено, что колдуны в каких-то случаях играли или совмещали роль верховного правителя племени. Это впоследствии понятие колдун стало таким одиозным. Но первоначально оно соединяло все самое высокое в человеке. Об этом свидетельствуют даже некоторые русские былины, хотя былины, мы знаем, испытали на себе сильное и многовековое воздействие христианской истории, резко отрицательное по отношению ко всяким волхвам. Например, былины о Вольге, соединившем богатырскую силу с высокой образованностью и хитрой наукой магических превращений, с искусством волшебства и оборотничества.

В другой былине «Добрыня и Змей» речь идет о киевском князе Владимире, у которого огненный змей похитил любимую племянницу. Владимир на выручку племянницы скликает все лучшие силы своего государства:

Допустимо заключить, что в отдаленные времена волхвы и волшебники входили в элиту общества, наряду с самыми прославленными воинами и государственными мужами. Потом все изменилось, и бывшие мудрецы и пророки стали колдунами (с дурным и неприятным оттенком этого слова), ушли на далекую периферию русской жизни, где влачили нелегальное или полулегальное существование. Бывали колдуны тайные, а бывали более или менее явные, которые зарабатывали на хлеб своей профессией. Перед лицом церкви и государства они скрывались. Однако в народной среде (в особенности в глухих местах) они сохраняли за собой большой авторитет, хотя им уже приписывалась тайная связь с нечистой силой и сопутствовала самая недобрая молва.

Колдун, каким он дошел до нас по описаниям XIX века, это человек старый или хотя бы пожилой, с длинными седыми волосами, с нечесаной бородой, с неостриженными ногтями. Чаще всего — безродный и бессемейный, живущий где-то на отшибе, на краю деревни. Появляясь на людях, колдуны внушительны и строги и производят гнетущее впечатление. Они неразговорчивы, замкнуты, держатся всегда в стороне и ни с кем не водят дружбы, говорят отрывисто, иногда грубо, а смотрят исподлобья — «волчьим взглядом».

Русские исследователи-этнографы, которые собирали и записывали эти сведения, были, как правило, рационалистами. Они не верили в колдовство и считали колдунов наглыми обманщиками. Саму эту мрачную внешность колдуна и его дикие манеры они трактовали как своего рода личину или маску, как способ напустить на себя еще большую таинственность и тем самым приобрести влияние в темном народе. Я не склонен сводить эту сложную проблему к обману и маскараду. У колдунов были свои причины чуждаться людей. Ведь колдун был, действительно, отщепенцем в народе и в обществе, колдунов подозревали в самых страшных грехах, власти их в течение многих веков преследовали и истребляли; да и сам народ иногда прибегал к избиению или даже к сожжению колдуна, которого подозревали в чем-то особенно опасном. Естественно в этих условиях быть человеком нелюдимым и одиноким, прибегая, чтобы защитить себя, к помощи страха.

Колдун в народном представлении почти всемогущ. Он способен погубить урожай и напустить мор на людей и на скот. Колдун умеет оборачиваться волком и превращаться в других зверей и птиц. Согласно народным преданиям, случалось, что рассерженный колдун всю свадьбу, которая ехала в церковь, превращал в стаю волков, и та разбегалась по лесам и навсегда исчезала. Разумеется, все это колдун делает посредством нечистой силы, заложив собственную душу черту. Потому смерть колдуна тяжела и страшна. Это долгие предсмертные муки и судороги, посланные колдуну за его грехи. К тому же он не может уйти из мира, не передав кому-нибудь свой колдовской опыт, свои магические знания. Он должен оставить после себя другого колдуна. И вот колдун перед смертью старается кому-нибудь навязать свою волшебную силу, иначе ему предстоит долго мучиться, да и земля его не примет, и он будет выходить из могилы и вредить людям.

Передача колдовского наследия происходит просто: ему достаточно передать из рук в руки какую-нибудь вещь или только притронуться, сопроводив это заклятием. Опытные люди старались ничего не брать из рук больного колдуна, даже когда он приходился им родственником. И если больной колдун просил пить, ему приносили воду в ковшике, но не давали из рук в руки, а ставили рядом, так чтобы он сам мог дотянуться. Рассказывают такой случай (по записи XIX века). Умирает колдун, страшно мучается и не может умереть. Тогда он подзывает к себе какую-то девку, протягивает к ней руку и говорит: «На тебе!» Но та догадалась, в чем дело, и отвечает: «Отдай тому, у кого взял!» Застонал он, заскрипел зубами, посинел весь, глаза налились кровью. А в этот момент пришла колдуна проведать его племянница. Он и к ней обращается: «На, говорит, тебе на память!» Та, спроста, ничего не понимая, протянула руку и приняла от него пустую ладонь. Колдун захохотал и умер. А племянница невольно стала колдуньей[115].

На Руси различались колдуны добровольные и невольные (не считая тех колдунов, которые прямо так и рождались колдунами). Невольные колдуны сами не заключали сделки с чертом, они стали колдунами нечаянно, сами того не желая и не подозревая, на манер вот этой племянницы, которая сдуру протянула руку кому не надо. Для невольного колдуна возможно церковное покаяние и спасение. В старину случалось, что невольных колдунов отчитывали священники (читали над ними молитвы, освобождая от колдовской чары), их отмаливали в монастырях. Но для добровольного колдуна спасения нет.

Колдовство это, собственно, вид сверхъестественной энергии, которая, наподобие электричества, пронизывает все и способна всюду проникать путем малейшего контакта. Отсюда опасность и распространенность колдовства в Средние века, несмотря на все преграды и противодействия со стороны Церкви, государства и самого общества. С большим основанием можно предполагать, что колдовство это магическая религия, которая издавна была присуща всему человечеству, а теперь, в условиях победившего христианства, загоняется внутрь и делается составом души человека и, случается, преображает его в колдуна или в ведьму, которые, может быть, действительно обладают какой-то сверхъестественной силой.

На Руси считалось, что сам взгляд колдуна или его прикосновение способны вызвать неизлечимую болезнь или наслать на человека какое-либо несчастье. Поэтому колдуна задабривали, одаривали и — в ответственных случаях, например, на свадьбу — приглашали в дом и угощали как самого первого и почетного гостя, чтобы колдун не напортил молодым в их будущей, новой судьбе. А также для того, чтобы он все проверил и предотвратил возможные злые чары со стороны какого-нибудь другого колдуна. А вместе с тем за колдунами пристально следили, на колдунов охотились, колдунов выискивали, с тем чтобы предотвратить несчастья. Задача осложнялась и обострялась тем, что многие колдуны себя не объявляли, а существовали скрытым образом, в виде обыкновенных мужиков и баб. Особенно — ведьмы.

Ведьмы — прямая родня колдунам, но действуют они в женском образе и более скрытно. Они тайно сожительствуют с нечистой силой, занимаясь тем уже колдовством. Но у ведьм на Руси, помимо общих с колдунами занятий, существовал особый, бабий промысел. Ведьмы тайно выдаивали коров или высасывали из них молоко. Возвращается, к примеру, вечером корова домой, после того как долго паслась где-то в лесу, а молока у коровы нет. Значит, ее выдоила ведьма. И живет эта ведьма где-то поблизости, в виде злой и завистливой соседки…

Для поисков и обнаружения колдунов имелись разные способы — тоже магические. Лучший из них — «вербная свеча» — свеча из храма, которую брали в «вербное воскресенье», в праздник въезда Христа в Иерусалим. Стоит посмотреть на колдуна при свете «вербной свечи», как тот предстанет вверх ногами, обнаруживая свою истинную сущность, ибо любая нечистая сила — это противоположность Божьему образу в человеке, и поэтому она все делает наоборот и навыворот — вверх ногами.

Но колдуны иногда заходили в церковь — правда, делали это редко и неохотно, для того чтобы спрятать свои следы и выглядеть как все прочие православные христиане. Чтобы распознать колдуна в церкви, следует с собой захватить палочку рябины. С помощью этой палочки сразу видно, что колдун, хотя и присутствует в Божьем храме, но на самом-то деле стоит спиною к иконостасу. Тут его можно и обнаружить… Но из этого, увы, следует, что с колдунами боролись колдовскими же способами…

На Руси также бывали казни, сожжения колдунов и ведьм. Правда, не с таким размахом, как это происходило в Западной Европе в конце и после Средних веков, при участии инквизиции. Но, например, в XV веке, в Пскове, во время морового поветрия сожгли живьем 12 ведьм. Конечно, Русь отличалась от Европы меньшими масштабами в охоте на колдунов, но большей продолжительностью этих занятий. Мы и здесь, как всегда, отстали от Запада, и преследование колдунов несколько затянулось: во всяком случае, в конце XVII века колдунов на Руси еще жгли. Известен случай, когда подвергли жестокой пытке, а потом сожгли простого мужика по подозрению в том, что он напускает на людей икоту: люди рядом с ним ни с того ни с сего начинали вдруг икать. Официальные казни колдунов практиковались и в начале XVIII века. Пока власти не вспомнили, что Россия все-таки государство европейское, просвещенное, и не прекратили эти преследования.

Однако простой народ продолжал верить в колдовство и по-своему расправлялся с ведьмами и колдунами. В одном свидетельстве самого конца прошлого века, 1899 года, сообщалось, что в деревне Орловской губернии чуть было не убили женщину, которую сочли за ведьму. А дело было так: какая-то крестьянка, по имени Татьяна, поругалась на улице с другой бабой и пригрозила, что ее «испортит». На эту угрозу — «испортить» — явились мужики со строгим запросом и стали требовать от Татьяны откровенного признания — ведьма она или не ведьма. В ответ Татьяна пообещала, что превратит их всех в собак. Тогда ее начали бить и тут же решили проверить, есть ли у нее хвост. И если есть хвост — оторвать. Дело в том, что ведьмам полагается иметь маленький хвост. Напрасно муж Татьяны, честный мужик, за нее вступался и уверял, что никакого хвоста у нее нет. Мужа тоже побили, хвоста у Татьяны не нашли, но, сильно избитую, связали и отвезли в город, в тюрьму. Но в городе сказали, что за такие дела мужикам может влететь от начальства, так как, было сказано, — «теперь в колдунов и ведьм верить не велено». Мужики были крайне обескуражены и в итоге порешили всем миром, что Татьяна просто-напросто околдовала начальство, и впредь по таким делам лучше не обращаться в полицию, а нужно расправляться с ведьмами своим судом.

Или: в одной деревне Калужской губернии (тоже в конце прошлого века — начале нынешнего) семилетняя девочка Саша объявила родителям, что она ведьма, и что каждую ночь вместе со своей теткой Марьей, старой ведьмой, она летает на Лысую гору под Киев, куда согласно народным повериям по ночам слетаются на свои сборища ведьмы и черти. Саша рассказала, как это происходит:

«— Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее — и полетим. На горе скинем шкуру, разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело, свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я одна маленькая»[116].

Картина, как видите, весьма реалистическая. Встревоженный отец повел девочку к священнику, чтобы тот ее исповедал и причастил. Однако семилетняя Саша от исповеди отказалась. Она заявила — буквально: «Ведьмы не молятся и не исповедуются!» И, войдя в церковь, демонстративно повернулась спиной к иконостасу. По счастью, священник оказался просвещенным и добрым человеком и сказал, что все это пустая болтовня ребенка, на которую не стоит обращать внимания. Но по деревне пошла молва, и бедную тетку Марью начали травить — подсматривать за ней, кидаться камнями — за то, что она совратила девочку. В результате от горя тетка Марья заболела чахоткой и вскоре померла. Прошло 15 лет. Девочка Саша выросла и теперь всех уверяет, что ее детские рассказы были просто выдумкой. Но никто ей не верит. И хотя она девка хорошая, никто на ней жениться не хочет. Еще бы — кому захочется жениться на ведьме?

По поводу всех этих историй с ведьмами и колдунами русские этнографы прошлого и нынешнего века утверждают, что все это плод народной фантазии и народного невежества. Либо это какие-то истерические выдумки, вызванные желанием кому-то пригрозить или представить себя в таинственном свете. На этот счет я не в силах дать окончательного ответа. По-видимому, помимо прочего, какой-то комплекс колдуна и ведьмы существует в человеческом сознании или в подсознании и время от времени, при удобных обстоятельствах, у кого-то проявляется. Поэтому колдовские традиции оказались такими живучими. Известны случаи, когда — в прошлом столетии, во время моровой язвы — русские бабы ночью всей деревней садились верхом на метлы и на лопаты и таким хороводом ведьм объезжали деревню. Они воспроизводили какое-то древнее магическое действо во спасение деревни, хотя и понимали, вероятно, что уподобляются нечистой силе.

Определенно и четко стремятся отделить себя от колдунов и от нечастой силы знахари, основная специальность которых — врачевание людей и животных. По сути дела, это народные врачи, и хотя в народе порой считают, что они все-таки знаются с нечистой силой, если не прямо, то косвенно, — сами знахари это упорно отрицают. По-видимому, для этого у них были серьезные причины и помимо страха. И внутренне, субъективно, и на самом деле знахарь разительно отличается от колдуна.

На Руси в старину знахари не прятались, не скрывались и не напускали на себя мрачную таинственность, как это свойственно колдунам. Приходящих к ним за помощью они встречали приветливо, ласково и без креста и молитвы не приступали к делу. Крест у них всегда на первом месте. Крест они опускали в воду, прежде чем читать свои заклинания. И при этом приговаривали: «крест-креститель, крест — красота церковная, крест вселенный — дьяволу устрашение, человеку спасение»[117]. Хотя знахарство это тоже, в сущности, разновидность колдовства, за колдовство в собственном смысле слова знахари не брались. Они решительно отказывались от всякого злого дела — от магических слов и действий, направленных во вред другому человеку. Поэтому знахарь может помочь освободить человека от «порчи», которую наслал какой-нибудь колдун. Но сам насылать «порчу» знахарь никогда не станет. Знахарь охотно возьмется «снять тоску» с человека, который лишился любви или которого кто-то к себе насильственно приворожил. Но заставить кого-то полюбить знахарь не в состоянии. Потому что это значило бы напустить «присуху» — а это грех и привилегия колдунов.

И дело не только в терминах — «присуха», «снять тоску» или «приворожить». Сама любовь, как чувство исключительное, а тем более внезапная незаконная любовь, понималась как болезнь, которую кто-то наслал путем колдовства. Значит, кто-то испортил девку или парня, наслав на него «присуху» — любовь в виде безумия, какой-то любовной болезни, которая иссушает человека и не дает ему покоя. Как поется в русской народной песне, где молодой человек обращается к возлюбленной девушке, упрекая ее в том, что, дескать, она ему «раскинула печаль по плечам и пустила сухоту по животу»[118]. Здесь мы опять-таки имеем соединение естественного со сверхъестественным и телесного с душевным. Отголосок этих магических представлений мы слышим даже в современном языке: «она меня приворожила» или «он ее заворожил».

В переводе на язык европейского, интеллектуального оккультизма, знахари занимались «белой магией», а «черной магией» (вперемешку с «белой») занимались колдуны. «Белая магия», в отличие от «черной», не противопоставляет себя христианской религии, хотя и пользуется какими-то магическими и колдовскими средствами, восходящими к языческой древности. Но белая магия творит добро, а не зло. При этом она никогда не употребляет магию в собственную пользу.

Интересно в этой связи отметить, что русские знахари, как правило, за свою помощь брали со своих клиентов очень мало денег. По расценкам конца XIX века — 5–10 копеек, да и то при этом приговаривали, что берут эти копейки Богу на свечку. А подчас и вообще отказывались от всякой оплаты за свои труды. Приговаривали: «дело Божеское — за что тут брать?» Они полагали, по-видимому, что за доброе дело нельзя брать деньги и творили свое добро почти бескорыстно — еле-еле собирая на свой прожиточный минимум.

Это представляет знахарей в очень хорошем свете. Иногда — даже в лучшем свете, чем рисовались в глазах народа деревенские попы, взимавшие с населения обязательные поборы. А кроме того, знахари действительно обслуживали в России все население в качестве единственной медицинской помощи. Вплоть до начала XVIII века знахари на Руси лечили все сословия, включая высшие классы. И потому знахари держались так открыто и знахарей было так много, в отличие от колдунов. В энциклопедии Брокгауза и Эфрона указано, что в настоящий момент (т. е. в конце XIX века) знахарей в России много больше, чем профессиональных врачей. Можно представить, сколько же было знахарей в более отдаленные времена.

Знахари подчас были действительно знатоками всяких лекарственных трав и снадобий и, возможно, порою в этом знании природных средств где-то и в чем-то превосходили современную медицину. Но лечение состояло не только в лекарствах. Над всеми лекарствами, а также над больными непременно произносились заговоры и заклинания. Без этого произнесения лекарство само по себе не имело никакой силы. Заклинания произносились полушепотом. Потому знахарей на Руси называли — шептунами. Текст заговора произносился шепотом, а не громко, потому что предполагалось что, если это услышит непосвященный человек, заговор потеряет силу. Кроме того, главная тайна излечения должна оставаться достоянием одного знахаря как человека, владеющего этой тайной и этим знанием. Понятие тайны и понятие знания — сливались.

К этому следует прибавить, что болезни в старину рассматривались совсем не так, как в наше время. Болезни подчас представлялись в виде олицетворенных живых существ, которые овладевают больным, наподобие злой силы. Изгнать болезнь значило ее чем-то устрашить или уговорить, для чего и произносились все эти заклятия и производились определенного рода действия. Например, распространенная в народе болезнь под названием «утин». Утин — сильная ломота в спине или в пояснице. Лечилась эта болезнь следующим образом. Больного клали на порог избы животом вниз. Знахарь брал в руки тупой косарь (или косырь — большой тяжелый нож, которым щеплют лучину и скребут полы в доме) и этим косырем поколачивал спину больного, вступая при этом в переговоры с утином, спрашивая его и выслушивая ответы. Это заговор такого рода: «Что рублю? — Утин секу. — Руби гораздо, чтобы век не было». Иначе сказать, сопровождая массаж магическими действиями и заклинаниями знахарь старается напугать болезнь и заставить ее покинуть больного.

Знахарство это такое же колдовство, но только с добрыми целями и намерениями. Можно предполагать, что в отдаленные языческие времена колдуны вовсе не были злыми людьми, какими они прослыли впоследствии, но трудились на благо общества, служа ему верой и правдой.

В заключение перескажу историю об одном из последних колдунов, слышанную мною на Севере, в начале 60-х годов, в глухой лесной деревушке. К этому времени колдун уже два года как умер. А история произошла за пять лет до того. Рассказчик, веселый малый, матерщинник, с партбилетом в кармане, все приговаривал, что не верит ни в богов, ни в чертей (но все же выкинуть иконы из дома по требованию райкома воздержался — из уважения к старухе-матери). После всех партийно-матерных атеистических отступлений я не сомневался в правдивости его повествования… Тогда он был колхозным пастухом, и у него пропала корова. Трое суток он ее разыскивал, зная все эти леса как свои пять пальцев. За потерю коровы с него взыскали бы по закону в четырехкратном размере ее стоимости, и денег таких у него не было. Отчаявшись, решил обратиться к колдуну. «Ну, думаю, мать-перемать, если колдун не поможет — повыкидаю из дома всех богов!..» Колдун жил один, на отшибе, в стороне от деревни. Однако, зайдя к нему, пастух почему-то оробел. Стоит на пороге, молчит. А колдун и спрашивает: «Что ж ты пришел с пустыми руками?» Парень полез было в карман. А колдун, будто все уже знал, повторяет: «Что ж ты с пустыми руками? На что корову станешь привязывать?» Догадался. Сбегал в сельмаг, купил веревку. А колдун и говорит: «Ступай теперь на такое-то болото. (А я там десять раз уже все кусточки облазил!) Но не вздумай на тропочке, пока идешь, срезать какую-нибудь ветку. Ты рог у коровы срежешь! Присядешь отдохнуть — помни — ты на корове сидишь! Ножик воткнешь в землю — в корову воткнешь!» Денег колдун не взял. И, действительно, в том болоте завязла эта корова. Истощала вся, не может вылезти. Мычит. «Да я ж там все кусточки… Как ее волки не задрали?.. А я все ж ни в каких богов не верю. Потому что, мать-перемать, я партийный человек…»

Что самое удивительное в этом рассказе? Не прозорливость колдуна. Случаи ясновидения, в конце концов, известны. А вот что: нельзя по дороге ни срезать ветку, ни воткнуть нож в землю — все окажется коровой. Корова словно распространяется на всю природу, из которой колдун ее извлекает, поместив и сосредоточив в вышеозначенном болоте. Как он это сделал? Вспоминается заговор: «Умываюсь росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистым и звездами…»[119] И потом уже из этого вселенского, пантеистического состояния, из воздуха, из космоса, рождается некая форма. Проще говоря, колдун сначала вбирает в себя все, чтобы затем задержаться на какой-то искомой корове.