Иван-дурак: Очерк русской народной веры

Глава первая. Крещение и Христос

Что такое христианство в русском народном понимании? Согласно взгляду Г. Федотова, который я во многом разделяю, это в первую очередь — крещение[120]. Поскольку православие, с точки зрения народа, — единственная правильная вера, то Русь — это крещеный народ, в отличие от всех прочих некрещеных народов (куда зачисляются и христиане других вероисповеданий — католики, протестанты). Само имя Христа по созвучию сближается с «крестом», которым крестилась Русь. В этом сближении — «Христос» и «крест» — уменьшается роль жертвы Христовой и преувеличивается значение религиозной чистоты. В таком понимании Иисус Христос не столько Искупитель, сколько Очиститель. Крест — не символ жертвы, а символ уже последовавшей за жертвой — чистоты. Говоря огрубленнее: и можно не следовать Христу и не знать Евангелия, но необходимо носить крест на шее. Как гласит поговорка: «Кто без крестов — тот не Христов».

Подобное магическое понимание креста свойственно многим христианским народам. Но у русского народа знак креста приобрел особую смысловую наполненность. Он стал, помимо прочего, знаком религиозного превосходства. В отличие от эпитета «христианский», определение «крещеный» содержит оттенок — лучший, добрый. «Православная наша вера, русская… она, милок, самая хорошая, веселая!»[121]

Слово «христиане», переложенное на «крест», превратилось в «крестьяне» — сделалось обозначением низшего слоя и громадного большинства земледельческого населения России. Это «христиане», изначально связанные с «крещеной землей», которая сама становится гарантией чистоты и праведной силы тех, кто на ней трудится.

Так очень рано возникает понятие «Святой Руси», которое существует до сих пор. Эта Русь в какой-то степени отождествляет себя с Палестиной, со святой землей, родиной Христа и креста. Между тем русский народ, конечно, сознавал, что он греховен и что на самом-то деле живет он не на святой, а на грешной земле, весьма далекой от совершенства. Спрашивается: как же это совмещалось: «Святая Русь» и реальное окружение? По-видимому, «Святая Русь» — это было прежде всего метафизическое и мистическое понятие, а не живая реальность. «Святая Русь» существовала где-то в глубине России и проявлялось чаще всего скрытым образом, как некое зерно, которое еще не проросло или прорастало когда-то очень давно. «Святая Русь» находится либо в прошлом, либо в проблематичном будущем России. Ее как будто нет в действительности, и вместе с тем, одновременно, она присутствует в качестве идеала, о котором всегда помнит и грезит русская земля, к которому она вечно стремится, хотя никогда не достигает. «Святая Русь» это религиозная утопия. Мы будем к ней периодически возвращаться как к лейтмотиву русской народной веры.

Поскольку русский народ это крещеный народ, особое значение приобрел на Руси праздник Крещения Христова (6 января)[122]. Это центральное событие в деле очищения человечества от грехов. В этот день вместе с Христом вся земля переживает таинство крещения, весь мир обновляется очистительной силой водной стихии, святой воды.

Или:

В ночь с 5-го на 6-ое января во всех реках и водоисточниках России крестится Сам Иисус Христос. Поэтому во всех реках, озерах и колодцах в это время — ровно в полночь — вода колышется, что и служит знаком того, что Христос погружается в воду. И если в самую полночь подойти к воде (а поскольку реки и озера в эту пору на Руси замерзали — надо было подойти к проруби), то по внезапному волнению на воде можно было убедиться, что в эту минуту совершается крещение Иисуса Христа. Вода на Крещение, почерпнутая из проруби или из колодца, обладает целебными свойствами. Это чудодейственная святая вода, которую освятил Сам Иисус Христос Своим Крещением. Она не портится, сколько бы времени ни прошло. А если эту воду заморозить в каком-нибудь сосуде, на льду появится отпечаток креста. При всем том русские люди отдавали себе отчет, что Иисус Христос родился и крестился не в России, а в Палестине и что река Иордан не принадлежит к русским рекам. И тем не менее на Руси существовал обычай (разумеется, для самых ревностных и смелых) в день Крещения, когда наступают самые жестокие, крещенские морозы, купаться в «Иордане». Искаженное слово «Иордан» звучало как «ердань» и означало — прорубь. В то же время «ердань» воздвигалась над прорубью — в виде шатра. Об этом рассказывает, вспоминая детство, писатель Иван Шмелев, знаток народного быта:

«Впервые везут меня на ердань, смотреть. Потеплело, морозу только пятнадцать градусов… Отец спрашивает — хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенном синеватом льду стоит на четырех столбиках, обвитых елкой, серебряная беседка под золотым куполом. Под ней — прорубленная во льду ердань». Искупавшийся в ней говорит: «— Хорошо мне, касатик… будто и я со Христом крестился, все жилки разымаются. Выростешь, тоже в ердани окунайся»[124].

И, надо сказать, это не противоречит общехристианской догматике. Ведь величайшие события Евангельской истории это не просто и не только исторические события. Это — то, что происходит в Вечности, на небе. Соответственно, на земле всякий год совершается и Рождество, и Крещение, и Воскресение Христово. Земной образ этой Вечности, этой Вселенской и небесной уже Истории воспроизводят христианские праздники. И уже не важно — где, в каком месте, совершаются эти праздники. В день Рождества Христова Христос всюду рождается, а в день Пасхи Он повсюду воскресает. И когда везде на Пасху говорят — «Христос Воскресе», то это не только память о том, что Он когда-то воскрес, но и знак того, что Он сейчас воскресает. Итак, Христос крестится повсюду. В том числе — в России. А позднее, когда весь мир отпадет от христианства (а такое представление было свойственно русскому народу), Христос каждый год крестится исключительно в России. Не у немцев же ему креститься… И потому наша земля — это крещеная земля, это святая земля.

Отождествление Христа с русской землей осуществляется реально. Если во всех русских реках купается Христос в момент Своего крещения, значит, Он буквально ходит по этой земле. Поэтому на Пасху, например, нельзя было, угощаясь крашеными пасхальными яйцами, выбрасывать (а тем более выплевывать) скорлупу за окно. Потому что в эту пору, в течение всей Святой Недели, сам Иисус Христос вместе с апостолами ходит по русской земле. Выбросив яичную скорлупу на улицу, можно попасть в глаза Спасителю и этим совершить святотатство.

В каком же образе и зачем Он ходит? Конечно, Он ходит обычно невидимо и в знак того, что эта земля крещеная. А вместе с тем, обходя землю, Христос следит за тем, как православные люди исполняют его завет. Завет же Христа состоит в том прежде всего, чтобы народ в эти дни особенно щедро оделял нищих или, как их называли на Руси, — нищую братию. Поэтому и Сам Христос и Его апостолы, являясь на землю, принимают образ нищего странника или одеваются в нищенское рубище. Во множестве народных легенд и христианских сказок Христос приходит в образе нищего.

Сближение Христа с нищими отвечает и смыслу Евангелия и общехристианскому духу милосердия, любви к ближнему. Это общехристианское правило ложится в основу народной веры. Но здесь же проявляется и специфически русский колорит. Ведь хранителями и носителями народной религии выступали подчас нищие. Не только потому, что нищих было много, но и потому, что нищие составляли околоцерковную среду и собирали подаяние именем Иисуса Христа. Подчас именно нищие были авторами и распространителями христианского фольклора. Они пели во славу Христа, и это был своего рода художественный промысел. Насколько тесно связана нищая братия с именем Христа — говорит духовный стих о Вознесении Господнем. Накануне Вознесения нищая братия просит Христа не возноситься на небо: если Христос уйдет на небо, кто же будет на земле поить-кормить нищую братию?

Христос обещает оставить нищим золотую гору. Но Ему предусмотрительно возражает св. Иоанн Златоуст. Ибо не пойдет впрок нищей братии золотая гора — об этом зазнают (узнают) сильные мира сего.

За этот добрый совет Христос дарует в награду Иоанну золотые уста, чем и объясняется его имя — Златоуст. Напомню, что Иоанн Златоуст один из Отцов Церкви, живший в IV в., автор многих сочинений поучительного содержания; его сочинения пользовались большой популярностью в Древней Руси. Из Отцов Церкви он был у нас самый популярный. Конечно, простой народ не читал его книг, а только слышал его красивое имя. В других вариантах этого духовного стиха ту же роль исполняет апостол Иоанн Богослов, которого Христос также награждает золотыми устами. Подобная путаница со святыми, когда одного святого принимали за другого или совмещали их в одном лице, случалась в народной среде. Но дело в той замечательной и вполне самостоятельной версии имени Иоанна Златоуста, которую в этом духовном стихе сочинили, очевидно, сами нищие, ходившие по Руси. Богатство — золотая гора — трактуется как что-то ненадежное и порочное, поскольку из-за золота люди враждуют и убивают друг друга. Не вызывают доверия и сильные мира сего — даже пастыри и власти. Выше золота ценится имя Христово, которым и кормится нищая братия. Ведь сама формула просящего милостыню звучала: «Подайте милостыньку Христа ради». Подаяние совершалось во имя Христа. А благодарность нищего выражалась формулой: «Спаси тебя Христос!» Благодарили также особого рода заздравными духовными стихами:

В результате просить милостыню означает прославлять Христа и давать милостыню — прославлять Христа. Ибо Сам Христос творит высшую милостыню — всем людям.

На Руси очень прочно утвердился культ милостыни и культ нищенства. Без нищих нельзя себе представить народную Русь и русскую народную культуру в прошлом. Соответственно, без милостыни нельзя вообразить русский путь спасения души человека. Творить милостыню это, может быть, самый главный моральный закон на Руси… Нищая братия в своем лице как бы воспроизводила образ русского Христа. Не подать милостыню нищему — равносильно отказать самому Христу. Ибо нищий — посланец Христа, а то и его потенциальный заместитель.

В народной сказке-легенде «Христов братец» говорится, как мужик на Пасху пошел в церковь христосоваться с нищими, раздавая крашеные яйца, а последнего нищего, которому ничего не досталось, повел к себе домой разговляться — разделить праздничную трапезу. В итоге они обменялись крестами. И вот простой человек, сам того не подозревая, становится крестовым братом Христа. Слово «крест» здесь опять-таки сближается с именем — Христос. Обменяться крестами — все равно что обменяться судьбой, побрататься. Крестовый брат — это даже крепче, чем родной брат. Крестовому брату полагалось оказывать заботу и помощь в трудную минуту. А сказочный мужик удостоился стать братом Христа исключительно потому, что творил милостыню нищим.

В широком смысле народ в своем нищелюбии, можно сказать, вольно или невольно стремился породниться с Христом. Оттого, в частности, и русская земля это праведная земля, которая, в основе, и называет себя «Святою Русью». Подтверждением тому служат толпы нищих, несущих Христов образ и Христово слово по лицу этой земли. Они как будто посредники между небом и землей. Другого рода посредником была, разумеется, Церковь. Но Церковь принадлежала к высшей, официальной культуре. А нищая братия, которая бродила возле церквей и монастырей, была собственно народной, околоцерковной средой.

Богословское содержание Церкви народу чаще всего было недоступно. Церковь понималась предметно — в значении церковного храма. Притом это не только самое святое, но и самое прекрасное здание на свете. Церковный храм своей архитектурой и убранством воплощал собою рай на земле, божественную Вселенную. Православные храмы всегда проектировались, строились и украшались росписями и иконами с таким расчетом, чтобы человек, попадая сюда, входил в мироздание в самом полном его земном и небесном выражении. Неслучайно от древнерусского зодчества почти не дошли до нас хоромы князей и бояр, а — исключительно — церковные сооружения, которые своим величием и убранством превосходили все остальные. Мы знаем, какую громадную роль в православном богослужении, в архитектуре и в иконописи играет эстетический элемент. С красотой связано само крещение Руси именно в греческую веру, а не в какую-нибудь другую. Первая летопись рассказывает, что князь Владимир разослал посланцев в разные земли и страны, чтобы те своими глазами убедились, какая вера лучше и какая вера больше всего подходит русским людям. И вот что доложили Владимиру посланцы, вернувшись из христианского Царьграда: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на земле или на небе мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той…»[127]

Знаменателен этот русский акцент на эстетической стороне веры. Очевидно, красота искусства, впервые открывшаяся русским людям, сыграла не последнюю роль в христианизации Руси. Красотой мотивирован выбор, павший на Византию. У немцев, по словам тех же посланцев, они таковую красоту не обнаружили: «И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой».

Подобающим образом воздвигались и русские православные храмы. На сооружение и украшение церквей расходовались огромные средства. Сюда стекалось все лучшее в национальной культуре. Эти материальные и духовные богатства были призваны утвердить особое, исключительное положение Дома, отданного Богу. Конечно, простой народ далеко не все понимал в этом сложном и тонком искусстве или многое понимал по-своему. Но красоту храма он воспринимал очень близко и влекся к ней. Церковные храмы в народном восприятии это в первую очередь украшение земли, подобное солнцу на небе. Или как поется в духовном стихе:

Красота храмов оказывается одним из проявлений праведности русской земли или воплощением Святой Руси в народном понимании. Поклонение Христу и Евангелию сближалось с поклонением родной земле, признаком которой становятся разбросанные по этой земле православные храмы. Вот почему Христос-Царь Небесный, и Богородица, и многие святые ходят по русской земле.

Глава вторая. Мать-сыра земля и Богоматерь

Идея Святой Руси дополняется древним представлением, имеющим магические и языческие корни, — о Матери-сырой земле. Это устойчивое народное понятие порой христианизируется, порою же выступает в более первобытном облике. Земля рождает и кормит все живое и оттого она, действительно, мать нам, а сырость — это символ ее жизни и чистоты. Некоторые родники и колодцы почитались на Руси святыми или целебными именно потому, что берут начало непосредственно из благодатных и неисчерпаемых недр Матери-сырой земли. По своей чистоте земля, согласно народным повериям, не держит в себе ничего нечистого и, в особенности, враждебного людям. Считалось, например, что трупы ведьм и колдунов земля не принимает и выбрасывает наружу, и чтобы их похоронить, требуются специальные обряды. С другой же стороны, как хранительница нравственного начала, земля тяжело переживает человеческие грехи. Они ее оскорбляют и ложатся на нее невыносимым бременем. В одном духовном стихе Мать-сыра земля жалуется Господу Богу:

Был обычай — кланяться земле и, перекрестившись, целовать ее при первом ударе весеннего грома. Вспомним, что и в сугубо христианском варианте Алеша Карамазов у Достоевского, переживая религиозный экстаз, бросается в исступлении на землю и со слезами радости ее целует. Для Алеши Карамазова это выражение любви к Богу и ко всему живому, а также своего рода клятва в верности христианским заветам старца Зосимы. Но мы знаем, что целование земли в виде клятвы было распространенным среди крестьян еще в конце прошлого века. В некоторых местах сын, оскорбивший публично мать или отца, обязательно, произнеся клятву покаяния, троекратно крестился, глядя на небо, после чего целовал землю. В других случаях целовал землю человек, заподозренный в каком-либо мирском преступлении — например, в поджоге, — и этим целованием снимал с себя обвинение. Особенно этот порядок был распространен при всякого рода земельных спорах, когда требовалось установить точные межевые границы — границы того или иного земельного участка. Иногда в этих случаях не только целовали землю, но брали ее в рот и ели, что считалось особенно крепкой клятвой.

Целительная сила родной земли обнаруживалась в русском обычае брать с собой горсть земли в случае дальнего переселения или путешествия. Это не просто символика. В конце прошлого века из одной Орловской деревни 24 семейства переселялись в Томскую губернию, в Сибирь. Каждая семья взяла с собою несколько горстей родной земли. Один переселенец это мотивирует: «Может случиться, что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится, — так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной»[129].

Случалось, горстку земли зашивали в сумочку с ладаном (в ладанку) и носили ее вместе с крестом на шее. Этим путем можно избавиться от тоски по родине, а также от болезни. Другой прием: приезжая на чужбину, человек высыпал на землю горстку родного песку и, ступая по нему, приговаривал: «по родной земле хожу». При этом твердо верят, что, взяв землю с собой, не будешь болеть и скучать по родному дому. Некоторые богомольцы, отправляясь по святым местам, — скажем, в Киев или в Соловецкую обитель, брали с собою землю с тем расчетом, что если доведется помереть в пути, то кто-либо из спутников закроет тебе глаза и посыпет их «родимой землицей». Мать переживала особенно большое горе, если сын умирал на чужбине, не запасшись родной землей, и похоронен без этой земли.

Известны разнообразные формы колдовства, связанные с культом Матери-сырой земли. Таков очень древний обряд под названием опахиванье, к которому прибегали в случае морового поветрия, какой-либо эпидемии. Чаще всего этот обряд совершали одни женщины, притом в глубокой тайне и в темноте ночи. Они оставались в одних белых рубахах, распускали волосы и сохой проводили глубокую борозду по земле, опахивая таким образом всю деревню, описывая ее магическим кругом. Предполагалось, что из земли подымется земляная сила и опояшет деревню спасительной границей, через которую не сможет переступить смерть. Существовал особый праздник (в разных районах он падал на разные дни в году), который назывался именинами Матери-сырой земли. По некоторым народным повериям, земля потому именинница, что в этот день ее сотворил Господь Бог. Притом сотворил прекрасной и ровной, а всякого рода ненужные и вредные неровности почвы — дело дьявола. Он украл у Бога клочок земли и спрятал за щеку. Этот клочок земли начал расти у него во рту, и от боли дьявол начал бегать и разбрасывать землю по сторонам. Где упало много земли — там выросли горы, а где мало — поднялись холмы. Кроме того, когда на небе происходила война, архангел Михаил столкнул дьявола на землю, с тем чтобы он сквозь землю провалился. Но, падая, дьявол на лету успел взрыть землю рогами, отчего и появились различные буераки и овраги. Оттого в день именин Матери-земли считается грехом ее беспокоить. В этот день нельзя ни рыть ямы, ни копать землю, ни пахать. Крестьяне в этот день падали на колени и по нескольку раз целовали землю. А также служили молебен в честь ее именин.

Церемонии, связанные с культом Матери-сырой земли, вступали в противоречие с христианским вероучением. Но вместе с тем могли совмещаться с христианством. Основой для такого совмещения служило представление, что родная земля это праведная земля, поскольку она крещеная. Особо важную роль посредника между Матерью-сырой землей и небесными силами исполняла Богородица — образ весьма почитаемый и в русской церкви, и в народном быту. Как и у многих других христианских народов, Богородица на Руси почитается утешительницей и заступницей человеческого рода. В каком-то отношении она даже ближе к людям, нежели Христос, обращаться к которому непосредственно удерживает религиозный страх и громадность расстояния между Богом и людьми. А Богородица, как страдающая мать, понятнее и доступнее людям. Сама Ее красота подернута слезами, поскольку Она всегда остается воплощенным страданием. Страдания Ее или страсти Богородицы начинаются еще до рождения Бога-Сына. Об этом гласит духовный стих, весьма распространенный, — «Сон Богородицы». Это пророческий сон, в котором Богородица видит Свою и Сына будущую судьбу. А Сын в утробе Матери толкует сон. Так, Она видит рождество и крещение Иисуса Христа и рядом вырастающее на берегу Иордана таинственное древо — то древо, из которого впоследствии будет сделан крест. Видит, что, едва родив Сына, Она вынуждена будет Его спасать от палачей царя Ирода, прозревает и бегство, и скитания. Весть о распятии Сына застает Ее в скитаниях. Она ходит по земле и ищет Христа. В некоторых вариантах Она ходит по Сионским горам, т. е. по земле Палестины, а в некоторых — «по святой Руси». Узнав о свершающейся казни, Богородица, сказано, «ударилась о землю, едва бысть жива» — в духе русских народных плачей и причитаний. А стоя перед крестом, Она упрекает Сына за Его добровольную и напрасную смерть: «Почто не послушал Матери Своей?» И говорит, как простая крестьянка:

Ведь сын в крестьянской семье это кормилец старой матери.

В Евангелии Христос, умирая на кресте, поручил заботу о Богоматери Своему любимому ученику Иоанну Богослову, который, таким образом, стал приемным сыном Богоматери. Это отражается и в русских духовных стихах.

Но, как это часто бывает в народе, Иоанна Богослова путают с другим святым — с Иоанном Предтечей, с Иоанном Крестителем. Однако Богоматери в духовных стихах на сюжет «Сон Богородицы» ни тот, ни другой Иоанн не сулят утешения. И тогда Ей Христос открывает Ее будущее прославление, связанное с Успением Пресвятой Богородицы, обращаясь по-русски ласково — Матушка:

Очевидно влияние иконы Успения Пресвятой Богородицы, где Иисус Христос, стоя перед Ее телом, принимает на руки Ее душу в виде маленького запеленутого ребенка. Отсюда слова в духовном стихе: «Я сам Твою душеньку выну». Но рядом сквозит явная народная фантазия, когда Христос обещает самолично похоронить Ее тело и Сам написать с Ее лика икону. По церковному преданию первую икону Богородицы с Младенцем написал апостол Лука, который и явился, таким образом, первым иконописцем. А здесь Христос обещает не только написать икону Богородицы, но и вместе с народом приложиться к этой иконе и молиться Ей.

Другое нарушение церковного предания — о воскрешении Богородицы, которая, как известно, была взята на небо не только душою, но и телом. А в духовных стихах Христос берет Ее душу и погребает Ее тело, Ее святые мощи.

Трудно сказать, почему народ упустил из виду тему воскрешения Богородицы. Может быть, для того чтобы прощание с Ней Иисуса Христа звучало бы более жалостливо, еще более трогательно. Но скорее потому, что хотел сохранить Ее святые мощи при себе, здесь на земле, как вещественный, материальный знак Ее с людьми пребывания.

Мощи святых, творящие чудеса, играли важнейшую роль и в церковной, и в народной религии на Руси. Русь нуждалась в телесном присутствии Бога на земле и потому особенно усердно поклонялась мощам. Даже Воскресение Иисуса Христа в русском религиозном фольклоре понималось далеко не по-церковному, хотя, конечно, народ знал, что Христос воскрес из мертвых, и праздник Пасхи был и остается самым главным христианским праздником, в отличие от Западной Европы, где первое место занимает Рождество. При всем том Воскресение Христово — самый главный, вероятно, догмат всего христианства — в русском народе, согласно духовным стихам, понималось двояко. С одной стороны, Христос воскрес телесно и взят на небо телесно, чему и учит Церковь. А с другой стороны, во многих духовных стихах воскресает и возносится лишь Божественный Дух Христа, тогда как Его нетленное тело, Его мощи, подобно мощам Богородицы, покоятся на земле. Прощаясь с телом Богородицы, Христос говорит:

Телесное Воскресение Христа, таким образом, откладывается на будущее, когда, в конце мира, накануне Страшного Суда, Христос воскреснет из гроба, после чего и начнется всеобщее Воскресение из мертвых и Страшный Суд. В результате образ Христа в народном сознании раздваивается. Как Вседержитель, как Бог, Он восседает на небе и творит свой грозный суд над людьми. А вместе с тем погребенное тело Его до поры до времени покоится во гробе, который находится в Иерусалиме, либо чудесным образом висит в воздухе. Очевидно, помимо прочего, народ помнил о Гробе Господнем как о величайшей святыне мира, и не мог — чисто психологически — допустить, чтобы этот великий Гроб оставался пустым. В духовных стихах о том гробе сказано: «Почивают книги самого Христа». По другой версии: «Почивают ризы самого Христа». В третьей, и самой распространенной, версии:

Вернувшись к теме Пресвятой Богородицы, мы должны обратить внимание на мотив трех гробниц: в первой покоится Иисус Христос, во второй — Иоанн Предтеча (вариант — Иоанн Богослов), а в третьей — Богородица. В ряде стихов Богородице отдается своего рода эстетическое предпочтение.

Пташки и лоза, т. е. ветка или куст, на котором расцветают розы, — символы райской и космической жизни, о которой тоскует человеческая душа. Хвала, которая воздается Богородице, говорит порою, что Она не только Мать Христа, но общая наша Мать, Мать всего живущего на свете. Нищий певец обращается к Ней: «Мать моя — Матушка Мария». Как высшая, божественная сила Она сливается и с Богом-Творцом, и со Святым Духом, и с Пресвятой Троицей. О ней говорится иногда, что Она «сотворила и небо, и землю, и солнце, и месяц, и частые звезды». Без Ее помощи не может ничто на земле родиться — ни скот, ни птица, ни человек.

В этом качестве, как выражение всеобщего материнства, образ Богородицы сливается иногда или сближается с Матерью-сырой землей. Полного отождествления, разумеется, не происходит, поскольку Мать-сыра земля — это все-таки мир нижний, земной, а Богородица — мир верхний, небесный. Но в этом соседстве какие-то качества Богородицы переносятся и на Мать-сырую землю. В результате языческий в основе образ Матери-сырой земли христианизируется, наполняется чистотой и святостью. Ибо Мать-сыра земля это тоже наша заступница и кормилица.

В одном житийном тексте, повествующем о битве русских с татарами, Мать-сыра земля (русская земля), как лицо вполне одушевленное, обращается к Пресвятой Богородице с плачем и смиренно передает свое заступничество за русских людей Матери небесной, взявшей под свой надежный покров всех православных христиан.

Русский человек знал трех матерей, которые, конечно, различаются между собою, но и находятся в определенном сродстве.

Третья, принявшая муки рождения, — твоя кровная мать. Русская народная вера — это во многом религия материнства. Христианство смыкается с древними родовыми представлениями, с родовой религией. Об этом свидетельствуют, в частности, некоторые человеческие грехи и преступления, которые считались особенно тяжкими. Разумеется, грехов было очень много и самых разнообразных. Но выделяются в специфическую группу грехи, направленные против родового начала. Среди них, например, матерная брань — весьма распространенная на Руси, к сожалению, которую в обыденной жизни мы и не считаем таким уж страшным пороком. А вот с точки зрения народной веры это грех тяжелейший, грех, направленный против Богородицы, которая, когда произнесет матерное слово мужчина, — отворачивает от него свой Пречистый Лик на три года, а если заругается женщина — на семь лет. При произнесении матерной брани Богородица вздрагивает на своем небесном престоле и невидимо сотрясаются небо и земля. Если это понимать буквально, то небо и земля на Руси только и должны делать, что трястись. Ибо грех этот потрясает основы божественного материнства и весь закон родовой жизни, и не только потому, что произносимые слова бесстыдны, а потому, что они звучали как магическое заклятие и воспринимались чересчур реально. То есть — грозили грехом кровосмешения и нарушения всех семейных устоев.

Столь же страшный грех — когда женщина проклинает собственного ребенка в утробе и этим заранее губит его душу, а то и жизнь. Опять-таки совершается грех против материнства. Сюда же относится ведовство и колдовство, направленное на разрушение семьи, на разлучение жены с мужем. Или на оскудение молока у коров, или на падение урожая. Это тоже грех против плодородия в природе.

Вот беглый перечень этих действий в стихе о грешной душе, которая, расставшись с телом, кается перед Богом.

Все это, в основном, мы видим, грехи, связанные с колдовством и ворожбой, с остатками первобытной магии, которые были еще сильны в народной среде и с которыми боролось христианское вероучение. Само это вероучение порою окрашивалось в магические и языческие оттенки. Но при этом, в своих главных устремлениях, оно противостояло язычеству. Это свидетельствует о новом уровне в существовании народной культуры.

В России, много позднее, культ Богоматери встретил противодействие со стороны религиозного философа Д. Самарина, обвинившего русскую веру в язычестве: «…Восстановление язычества стояло в тесной связи с почитанием Богородицы». Более того, из почитания Богоматери «вытекают весьма важные и неожиданные последствия, сближающие православие с хлыстовством Серафима Саровского и мистическим сектантством с их Богородицами и Христами… Православное отношение к иконе так близко и понятно хлыстовскому миропониманию, что составляет простой переход — мост от русского православия к хлыстовству»[133].

Тут есть чему возразить. Почитание Богоматери свойственно не только русским. Все католики чтут Богоматерь. Перед нами явная ересь протестантского толка. Что же касается хлыстовства (о нем см. в IV части книги), то здесь, по-моему, правильно уловлен акцент — на Святом Духе, с которым также сопряжена Богоматерь.

Но лучше же всего о Богоматери сказала бабушка М. Горького («В людях»):

«Богородица всегда была, раньше всего. От нее родился Бог…»

С Бога не убудет — если Его родила Богородица…

Глава третья. Святые угодники. Никола и Егорий

Особый характер почитания святых на Руси объяснялся тем, что народ нуждался в более конкретных и материальных религиозных представлениях, нежели это свойственно церковному пониманию. Народное миросозерцание всегда материально. Это не исключает мистики и спиритуализма в каких-то верованиях или ответвлениях народной веры. Но бывает даже мистика облекается в народе в материальную плоть, и дух воспринимается как вещество. В результате святые располагаются на Руси где-то по соседству с простыми мужиками и принимают в их жизни самое активное участие.

Наиболее популярный на Руси святой это Николай-Чудотворец, которого у нас в народе величают запросто и любовно — Никола, или еще более огрубление и просто — Микола. Хотя Николай-Чудотворец не был русским и жил в IV веке, в народном сознании он совершенно обрусел. Об этом рассказывает немецкий путешественник Адам Олеарий, который в 30-е годы XVII в. побывал в Московии и написал о своем путешествии любопытнейшую книгу. «…Имеют они и собственного своего русского святого учителя — Николу Чудотворца»[134]. Очевидно, будучи лютеранином, Адам Олеарий не знал раньше о существовании такого святого. Он высказывает мнение, что вера у русских христианская, но какая-то подозрительная. Потому, в частности, что, кроме Христа, русские поклоняются святым и даже их изображениям — иконам. Тем не менее сам факт, что Адам Олеарий принял Николая Чудотворца за исключительно русского и собственно русского святого, говорит, каким почетом и преимуществом был окружен образ Николы на Руси. Многочисленные народные сказания это подтверждают.

На Украине существовала шутливая побасенка, которая построена в форме диалога двух мужиков. Один мужик спрашивает: «А що буде, як Бог помре?» И второй отвечает: «А Микола святый на що?» Если умрет Бог, то на этот непредвиденный случай еще остается в запасе Никола. Разумеется, это сказано с юмором. Но это, вместе с тем, говорит о том, что Никола рассматривался самым старшим и самым близким к Богу святым угодником. Это как бы заместитель самого Бога. И в то же время Никола рисовался в виде скромного, седенького старичка, который в лаптях, с посохом в руке ходит по всей России. Либо сидит под деревом и плетет лапти. Словом, среди всех святых, почитаемых на Руси, Никола не только самый уважаемый святой, но и самый теплый, самый простой. Это вечный странник и вечный работник, это самый трудолюбивый святой, потому что, может быть, наиболее земной и конкретный. Он и ближе всех других святых к Богу, он же ближе всех других к человеку, к мужику.

У святого Николы самое широкое поприще. Он не привязан к какой-то единственной функции. Никола и в земледелии, в урожае первый, и у рыбаков, и среди плавающих и путешествующих. Эта широта деятельности Николы определяется тем, что Никола — это скорый помощник. И само словосочетание «Никола — скорый помощник» — превратилось в устойчивый образ, в постоянный эпитет.

О скорой помощи Николы ходило и ходит по сей день множество рассказов. Даже я слышал историю о том, как помог Никола одному солдату во время последней войны. В момент переправы через Днепр плот, на котором плыл солдат, был взорван. Бедолага оказался в воде и чувствует, что тонет, потому что плыл он во всей амуниции и в тяжелых сапогах, которые тянули его на дно. Тогда он взмолился Николе, и вдруг, в одно мгновенье, почувствовал, что с него прямо в воде кто-то чудесным образом стаскивает сапоги, и в результате он выплыл и остался жив. Короче говоря, стоит призвать Николу в роковую минуту, и он тут же явится и окажет деловую помощь. Притом эта скорая помощь производится в самом широком диапазоне и обращена к самым бедным, к самым несчастным и гибнущим людям.

В отличие от некоторых других святых (например, от Ильи-Пророка) и даже в отличие от самого Христа, образ Николы не несет в себе ничего грозного, страшного. Никола это постоянный милостивец русского народа. Ради проявления милости ему приходится иногда обманывать других святых и самого Христа, настолько в народном сознании Никола живет как воплощенная снисходительность к нашим земным несчастьям и как деятельная, практическая любовь и пособничество в нужде.

В христианской сказке «Илья-пророк и Никола» все начинается с того, что названные святые идут полем одного мужика, который молился Николе, а Ильей-пророком пренебрегал. А Илья-пророк, между тем, владеет громом и молнией, градом и дождем, катаясь по небу на огненной колеснице, и поражает громом и молнией чертей и грешников, попадая иногда и в невиновных, если черти прячутся в их доме. В день Пророка Илии обязательно кого-нибудь убьет молнией. Словом, это не самый добренький святой.

«Вот раз как-то идет Илья-пророк с Николой полем этого самого мужика; идут они да смотрят — на ниве зеленя стоят такие славные, что душа не нарадуется. „«Вот будет урожай, так урожай! — говорит Никола. — Да и мужик-то, право, хороший, доброй, набожной; Бога помнит и святых знает! К рукам добро достанется…“ „А вот посмотрим, — отвечал Илья, — еще много ли достанется! Как спалю я молнией, как выбью градом все поле, так будет мужик твой правду знать, да Ильин день почитать“. Поспорили-поспорили и разошлись в разные стороны. Никола-угодник сейчас к мужику: „Продай, говорит, поскорее ильинскому батьке весь свой хлеб на корню; не то ничего не останется, все градом повыбьет“».

Ильинский батька, очевидно, поп в соседней деревне, где находилась Ильинская церковь, которой Илья-пророк благоволил. Совершается еще несколько пертурбаций, в ходе которых мужик с помощью св Николы богатеет.

«„Э, брат Никола! — догадался Илья-пророк. — Это все ты мужику пересказываешь“. — „Ну, вот выдумал; стану я пересказывать…“ — „Как там хочешь, а уж это твое дело! Ну, будет же меня мужик помнить!“ — „Что ж ты ему сделаешь?“ — „А что сделаю, того тебе не скажу“. — Вот когда беда, так беда приходит! — думает Никола-угодник, и опять к мужику: „Купи, говорит, две свечи большую да малую и сделай то-то и то-то“.

Вот на другой день идут вместе Илья-пророк и Никола-угодник в виде странников, и попадается им навстречу мужик: несет две восковые свечи — одну большую рублевую, а другую копеечную. „Куда, мужичок, путь держишь?“ — спрашивает его Никола-угодник. „Да вот иду свечку рублевую поставить Илье-пророку; уж такой был милостивой ко мне! Градом поле повыбило, так он батюшка постарался, да вдвое лучше прежнего дал урожай“. — „А копеечная-то свеча на что?“ — „Ну, эта Николе!“ — сказал мужик и пошел дальше. „Вот ты, Илья, говоришь, что я все мужику пересказываю; чай, теперь сам видишь, какая это правда!“

На том дело и покончилось; смиловался Илья-пророк, перестал мужику бедою грозить; а мужик зажил припеваючи, и стал с той поры одинаково почитать и Ильин день, и Николин день»[135].

Никола — добрый и милостивый святой, а Илья-пророк — ревнивый и грозный. И безусловно Никола ближе мужику, чем Илья-пророк. И Никола действует куда более умно и расторопно, но чтить нужно обоих.

Персонажи, несмотря на то что оба они святые (т. е. принадлежат к безгрешной, небесной иерархии), ведут себя как самые обыкновенные люди, как простые мужики. Они ревнуют один к другому и соревнуются друг с другом — кто кого пересилит, кто кого перехитрит. Причем Никола, мы видим, перехитрил Илью и несколько раз его обманул. Однако обман и хитрость Николы — во спасение человеку, и потому образ Николы и все сказание проникнуты добрым юмором.

Наконец, мы видим, как просты, как непосредственны и как подчас примитивны взаимоотношения между святыми угодниками и русским народом. Они строятся на взаимной выгоде, по принципу: ты — мне, я — тебе. Святому можно и нужно угодить, поставив свечку. За эту свечку он тебя наградит. Мужик как будто подкупает святого, и в этом проявляется безусловно здравый смысл и практицизм народа, который и сам живет во многом сугубо практическими, хозяйственными интересами, и религию склонен трактовать на свой житейский манер. Потому и святые угодники на Руси, сойдя с небес, ведут себя очень поземному. Однако, с другой стороны, эта примитивность религиозных представлений народа говорит не только о его невежестве или грубости, но и о детской чистоте этой веры. Свеча, поставленная тому или иному угоднику, это материализованный образ веры.

Русский народ не любил отвлеченных рассуждений на богословские темы, а просто — верил, не рассуждая и не вдаваясь в глубину религиозных предписаний. Эта простота и непосредственность веры таила свои опасности — например, извращения христианской веры на языческий лад. Но в этом же заключалась определенная сила и красота народной веры. Потому и возможны были столь прямые и быстрые контакты с небесными силами. Мы порою подсмеиваемся над этими наивными сказаниями и вместе с тем ими любуемся. Как всякий народный примитив, они и смешны и трогательны одновременно.

Итак, Николу, как и всякого другого святого, можно ублажить, поставив ему свечу или усердно молясь на его икону. И это есть проявление веры в него, именно в него, персонально, за что он и платит сторицей. Или — как пелось в духовном стихе об одном благочестивом человеке:

И, соответственно, Микола сделался как бы патроном этого человека и помог ему в трудную минуту. Отсюда и восхваления в его честь:

Однако, вступая в своего рода материальную сделку с Николой, русский человек понимал, что Николу нельзя обманывать и сделка эта не должна служить безнравственным целям. В одной легенде рассказывается о человеке, который промышлял обманом и воровством и всякий раз, обделав какое-нибудь дельце, ставил в церкви свечку Николе. В результате ему всегда везло в воровстве и в мошенничестве. Но вот однажды его заприметили и бросились в погоню. Выбежал он в поле, за село, бежит по дороге, а навстречу старичок нищенского вида. Спрашивает: куда бежишь?

«— Ой, дедушка, выручи! Не дай пропасть, схорони: настигнут, животу не бывать.

— А ложись, — говорит старик, — вона в ту канавку.

Вор лег в канавку, а там дохлая лошадь валяется. Он и спрятался под ней, закопавшись в падаль. Погоня пробежала мимо, не заметив. Вор вылез из канавы, а на дороге тот же старичок стоит и спрашивает:

— Что, Ипат, хорошо тебе было в сырости-то лежать?

— Какой, дедушка, хорошо, — чуть не захлебнулся!

— Ну, вот, видишь, захлебнулся! — сказал старик и стал такой строгий, — а мне, как думаешь, от твоих свечей слаще? Да свечи твои, слышишь, мне, как эта падаль!»[138]

Эта притча — «Свеча воровская» — гласит, что Никола (так же как другие небожители) нуждается не во всяком подношении, на манер языческих идолов, но в подношении, произведенном от чистого сердца и на основаниях христианской нравственности. И вместе с тем примечательно, что, прочитав вору строгую мораль и показав ему наглядно, что такое «воровская свеча», т. е. свеча, поставленная на неправедные деньги, Никола тем не менее помог ему избежать смертельной опасности. Потому что Никола верен тем, кто в него верит.

Но особенно Никола добр по отношению к бедному люду и не щадит себя, стараясь помочь в беде. На этот счет имеется удивительно поэтическая легенда, связанная также с другим святым — Касьяном. Как в паре с Ильей-пророком, который грозен и ревнив, ярче выявлялась мягкость, добрая расторопность и изворотливость Николы, так и здесь, в паре с Касьяном, нагляднее выступает отзывчивость Николы и его готовность помочь. Дело в том, что Касьян занимает исключительное положение в ряду других святых. Если Никола самый любимый на Руси святой, то Касьян — самый нелюбимый. И у него есть постоянный эпитет — немилостивый. В некоторых областях даже имя Касьян считалось позорным. Народ боялся Касьяна, поскольку считалось, что у Касьяна недобрый, дурной глаз. «Касьян на что ни взглянет — все вянет», — говорили в народе.

Если Касьян взглянет на скотину — скотина передохнет, на лес взглянет — лес засохнет, на человека посмотрит — с человеком этим приключится великое несчастье. На этот сюжет было сложено несколько поговорок. Про человека угрюмого, тяжелого и необщительного говорили, что он «Касьяном смотрит». Про человека способного сглазить: «Касьян косоглазый! От него хороните все, как от Касьяна, — живо сглазит, да так, что потом ни попы не отчитают, ни бабки не отшепчут».

Дурная репутация Касьяна связана, вероятно, с тем, что его именины отмечаются только один раз в четыре года — 29-го февраля. Этот день в старину был настолько опасным, что на Касьяна крестьяне старались не выходить со двора и спали до обеда, чтобы переждать лихое время. Соответственно, високосный год на Руси считался повсюду недобрым, а самый неприятный день в этом году — 29 февраля. Обдумывая, почему день св. Касьяна празднуется так редко, в народе решили, что очевидно Касьян самый нехороший святой и, значит, чем-то не угодил Богу.

И вот идут однажды вдвоем по дороге Касьян и Николай-Чудотворец и встречают мужика, у которого застрял в грязи тяжелый воз. Мужик попросил помочь ему воз вытащить. Касьян отказался. «Не могу, говорит, еще испачкаю об твой воз свою райскую ризу, как же мне после этого в рай прийти и на глаза Господу Богу показаться?» А Николай-Чудотворец молча уперся плечом, поднатужился и помог вытащить воз. Вот приходят они в рай, а у Николы вся риза в грязи выпачкана. Господь и спрашивает: «Где это ты, Микола, выпачкался?» Тот рассказывает, как было дело. Господь спросил Касьяна, а почему он не помог мужику. «Я, Господи, боялся ризу запачкать». Не понравилось это Богу, и определил Он: быть Касьяну именинником один раз в четыре года. А Николаю-Угоднику — за его доброту — праздновать именины два раза в год[139].

На Руси день Николы праздновали 9 мая (Никола летний или Никола вешний) и 6 декабря (Никола зимний). Праздник этот — очень широкий — продолжался иногда несколько дней, порой — целую неделю. Дни празднования назывались — «никольщиной». Гуляли сообща, вскладчину. Отсюда пошли поговорки: «На никольщину и друга зови и недруга зови: все друзья будут». А кто уклоняется от этого совместного пьянства, проявляя скаредность, — над тем смеются и того позорят, пока не выставит всем обильное угощение. Отсюда же забавные народные неологизмы или словоизобретения. Например, «николить», что означает пировать, гулять, пьянствовать. Говорили: «наши заниколили» — наши мужики загуляли. Поговорка «Что наковал, то и прониколил» означает: что заработал, то и прогулял. Или: «дониколился до сумы» — все деньги спустил.

Все это говорит, как любил русский народ Николу, который возбуждал именно радостные чувства и тягу ко всеобщему братству, ко взаимной щедрости.

Даже в советское, атеистическое время Никола как персонаж религиозного фольклора продолжает действовать. Вот какую историю я сам слышал в юности, притом как историю вполне достоверную. Произошла она, как меня уверяли, ссылаясь при этом на очевидцев, в г. Куйбышеве. Но впоследствии я встречал людей, которым точно такую же историю или ее вариант рассказывали в других местах и ссылались на другой город. Значит, это опять-таки — бродячий сюжет.

Компания молодых людей и девушек устроила вечеринку в частном доме. Все начали танцевать, а к одной девице парень, которого она ждала, не пришел: потом выяснилось, что он успел напиться раньше и уснул где-то на улице. Словом, у девицы не нашлось пары для танцев. Тогда она вынула из киота икону Николы Чудотворца и, поскольку была, как и все там, неверующей, легкомысленно заявляет: «Ну, Коля, пойдем потанцуем!» И в обнимку с иконой давай кружиться по комнате. И тут же — окаменела. По другой версии, более реалистической, ее разбил паралич, и она застыла с иконой в руках. Ее уложили на кровать, но вынуть икону не сумели. Компания в ужасе разбежалась. Все-таки кто-то сообщил куда-то об этом чуде. Немедленно на место происшествия явились сотрудники МГБ. Дом оцепили. Пробовали силой извлечь икону из объятий окаменевшей девицы, вызвали врачей, но сделать ничего не смогли. По одной — простейшей — версии, девицу с иконой тотчас увезли, чтобы скрыть следы чуда. Согласно другой, более фантастической, попробовали эту статую сдвинуть с места. Не сдвигается. Пытались вырубить кусок пола вместе с ней — но тогда из-под земли появились языки адского пламени, и попытку пришлось оставить. Однако при всех вариантах, немедленно вызвали в МГБ всех участников вечеринки и взяли с них подписку о неразглашении этого события. Разыскали и парня, который не явился на танцы, и сколько тот ни оправдывался, что был пьян, ему особенно досталось. Потому что по его вине произошло чудо. Окна в доме заколотили, чтобы никто туда не проник. Соседей выселили. А у дверей поставили милиционера.

И вот третья, самая интересная версия. Стоит ночью милиционер на посту, охраняет дом, где находится парализованная девица с иконой в объятиях, и вдруг видит, что по улице идет убогий старичок и направляется прямо к нему. Говорит, что ему нужно в этот дом. Милиционер не пропускает. Но старичок все же проходит. Реплика таинственным шепотом: ведь святому чудотворцу ничего не стоит и через стену пройти. Это, конечно, был сам святой Никола. Вошел он в дом, подошел к девице, вынул у нее из рук икону и поставил на подоконник. Когда пришли утром с проверкой, то и увидели, что икона на подоконнике. А девица стоит по-прежнему или, по другому варианту, лежит на кровати, как каменная. Тогда поняли, кто приходил в дом.

Но по четвертой версии, самой, как мне кажется, достоверной, Никола, войдя, вынул икону из объятий девицы со словами: «Иди и больше не греши!» И девица исцелилась. Наутро ее все равно увезли в МГБ, в неизвестном направлении, чтобы скрыть от народа чудо.

Спрашивается, как же народ все-таки узнал о событии? Пожилая женщина, которая рассказывала мне про это чудо, пояснила, что ей лично все это по большому секрету сообщила жена того милиционера, который в ту ночь стоял на посту и все видел.

Впервые услышав эту историю, я пришел в восторг. Особенно меня порадовало, как мистика или, если это сказка, как древняя фантастика сплетается здесь с советской современностью. Тут и танцплощадка в доме, и милиционер, и всесильное МГБ, которое преследует веру и старается вытравить из народа память и мечту о чуде. И все-таки Николай-Чудотворец оказался сильней МГБ. Это значит, что религиозное творчество народа продолжается. И потому св. Никола все еще жив на Руси.

Второе после Николы место занимает св. Георгий. Или как его обычно именовали на Руси — св. Егорий (он же — Юрий). Великомученик Георгий, исповедник христианства, человек знатного происхождения, занимал высокое положение в войске. В самом начале IV века, при римском императоре Диоклетиане, когда последовали очередные гонения на христиан, Георгий подвергся длительным пыткам и был обезглавлен. В официальную русскую культуру он вошел как святой воин — Георгий Победоносец, победивший дракона или змия. Своей стойкостью Георгий победил язычество, олицетворением которого и выступает змий. Но в одной из распространенных версий жития св. Георгия он буквально победил дракона или змия, которому на съедение была отдана царская дочь. Георгий ее спас и благодаря тому обратил царство в христианскую веру. В результате в образе св. Георгия с давних пор во всем христианском европейском мире соединились два понятия: великомученик, который понес тяжкие страдания от царя Диоклетиана, и змееборец, победитель, рыцарь, богатырь. В таком же качестве он попал на Русь и с момента крещения Руси сделался ее военным покровителем. Помимо иконы, образ св. Георгия на коне, поражающего дракона копьем, стал изображаться на княжеских, а потом на царских монетах и печатях. По числу и вариантам подобного изображения Русь намного превосходит все христианские страны, в том числе Византию. Св. Георгий Победоносец вошел в государственный герб Москвы при Дмитрии Донском (XIV в.) и сделался олицетворением освобождения Руси от татарского ига, а затем и всякой другой победы над иноверцами.

Образ св. Георгия, государственный и церковный, а в особенности икона с изображением чуда Георгия о змие, сильно повлияли на собственно народную культуру и здесь, на почве фольклора, во многом совпали с героическим эпосом (с былинами) и с народными русскими сказками, где битва героя со змием это постоянный и еще дохристианский мотив.

Словом, св. Георгий пришелся на Руси ко двору — и в церковно-государственной, и в народной интерпретации. Однако в народной трактовке св. Георгий получил несколько иное значение под именем св. Егория. Как и подобает св. Георгию Победоносцу, Егорий в народе сопровождается титулом или постоянным эпитетом — Храбрый. Никола Милостивый и Егорий Храбрый — вот два святых угодника, украшающие Русскую землю. Один — Никола — в образе нищего старика странствует по русской земле. Другой — Егорий в виде воинственного рыцаря скачет на своем борзом коне, утверждая повсюду крещеную веру.

А в то же время, в народном понимании, Егорий приобретает не воинственные, а мирные черты — покровителя земледелия и скотоводства, всякой живности. В результате культ Георгия тесно связан с сельским хозяйством и с природным кругооборотом крестьянина.

Земледельческие функции Георгия вытекают уже из его имени. По-гречески «Георгий» означает — земледелец. На Руси у Георгия было два праздника в году — так же, как у святого Николы, весной — 23 апреля — Егорий вешний, и поздней осенью — 26 ноября — Егорий холодный. И само расположение этих праздников позволило им сделаться важнейшими датами сельскохозяйственного календаря. Вот почему этот святой приобретает такое значение именно в хозяйственной жизни русского мужика. С Егория начинается и Егорием заканчивается круг летних работ. Отсюда множество народных примет и поговорок, которыми окружено его имя. Весною с Егорьева дня запахивают пашню. С того же дня начинается ранний сев яровых хлебов. Поэтому крестьяне очень зорко следили, какая погода в этот день. В народе широко бытовали поговорки такого типа: «На Егорья мороз — будет просо и овес» или «На Егорья роса — будут добрые проса». «На Юрья дождь — скоту легкий год», «Егорий с водой (с росой), а Никола с травой». Характерны и другие прибаутки, связанные с крестьянским бытом: «Один Егорий холодный, а другой голодный» — к осеннему празднику Егория уже наступают холода, а к вешнему Егорию у многих крестьян подходит к концу зимний запас хлеба и кормов. Поэтому говорят: «До Юрья корм есть и у дурня», или: «До Юрья бьют дурня (бьют за то, что запас кончился раньше этого срока), а после Юрья и разумного». Запас сена «у дурня до Юрья, у разумного до Николы» (т. е. до 9 мая, когда трава подросла и старого сена уже не нужно).

Итак, с Егория вешнего все начинается в природе. Предполагалось, что в этот день Егорий своими ключами отпирает землю и небо для новой жизни. Существовал древний обряд в этот день — «окликать» Егория, т. е. произносить или петь особого рода заклинательные молитвы, вызывая святого:

Роса, выпавшая в этот день, считалась целительной. Она спасала от дурного глаза и от семи недугов. По этой росе валялись и катались. Восклицали: «Будь здоров, как Юрьева роса!» И гнали скотину «на Юрьеву росу». Ибо с этого же дня начинали пасти скот. Для начала с иконой Георгия Победоносца обходили скотину, собранную вместе, затем служили молебен, окропляли стадо святой водой и гнали за околицу, какая бы ни была в этот день погода. Этот же день был праздником пастухов. Их угощали всем миром и окатывали водой, чтобы летом они не дремали и берегли скотину. А верховным надзирателем за пастухами и над скотиной был Егорий. В день своего весеннего праздника он разъезжал по лесам на белом коне и всем зверям раздавал наказы. Он поддерживает в природе своего рода баланс, заботясь о разумном распределении и пропитании всех животных, в том числе хищных зверей. Отсюда удивительная по мудрости народная поговорка: «Что у волка в зубах, то Егорий дал». Ведь волку тоже нужно что-то есть. И вот Егорий, в роли хозяина пастбищ и покровителя стад, отчисляет волкам необходимый прожиточный минимум. И строго следит, чтобы ничьи права не нарушались. Он и коню дает корм, согласно календарной примете: «На Егория (т. е. 23 апреля) конь травы поест». Он и волков кормит. В народе верили, что всякая зарезанная волком или задавленная медведем скотина — будь то корова, овца или лошадь — была обречена на съедение самим Егорием, и будучи обреченной, как покорная жертва, сама идет навстречу зверю и останавливается перед ним как бы в столбняке. И с этим нельзя уже ничего поделать: выбор исходит от Егория.

В легенде, навеянной безусловно иконописным изображением Егория-всадника, ехал однажды Егорий и вдруг выскочил волк и вцепился в ногу его белого коня. Егорий ударил его копьем. Раненый волк завыл человеческим голосом: «За что ты меня бьешь, коли я есть хочу?» Егорий ответил: «Если хочешь есть, то спроси у меня. Вон возьми ту, другую лошадь и ее тебе хватит на два дня»[141]. Согласно другому легендарному рассказу один пастух продал овцу бедной вдовы, а в свое оправдание и в объяснение сказал, что ее волк задрал. Егорий приказал змее больно ужалить пастуха, а когда тот покаялся — его исцелил. Поскольку Егорий повелевает не только зверями, но и гадами, в старину ему молились — также с просьбой уберечь от укуса змеи и ядовитых насекомых. И здесь мы видим влияние иконы, где Егорий поражает змия копьем, а потом его связывает и отдает на привязи спасенной царевне.

Связь Егория с календарем когда-то, в далеком прошлом, играла и очень важную социальную и юридическую роль на Руси, тоже устанавливая своего рода баланс в положении крестьянства. Здесь особое значение имел второй праздник Егория — осенний — 26 ноября или Егорий холодный, который знаменовал конец всех земледельческих работ и был долгожданным, заветным днем для мужиков. В этот день кончались сроки найма батраков, а также — что еще важнее — за неделю до этого и спустя неделю — крестьянин имел право перейти от одного землевладельца к другому, по личному выбору. В результате зависимость крестьянина от помещика не была столь полной, столь рабской, какой она стала впоследствии. Да и богатые землевладельцы, которые между собой конкурировали и переманивали друг у друга крестьян на Юрьев день, должны были создавать для рабочей силы более выгодные и благоприятные условия. Таким образом. Юрьев день служил своего рода регулятором помещичьих нравов. В конце XVI века Юрьев день был отменен и крестьяне были прикреплены к земле, к тому или иному помещику-землевладельцу, без права менять хозяина. Это был решительный шаг на пути утверждения крепостного права. Тогда же возникла в народе поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», в значении неприятной неожиданности: «Вот те на!»

Соответственно, образ Егория Храброго перекочевал в жанр духовных стихов, которые дошли до нас во множестве записей и вариантов. Наиболее интересен сюжет, где св. Егорий выступает последовательно в роли великомученика и в качестве устроителя русской земли. Роль великомученика, как известно, изначально присуща св. Георгию, который подвергся длительным пыткам от царя Диоклетиана и тем не менее устоял в своей христианской вере. Но эта реальная биографическая история породила еще на греческой почве апокрифическое житие св. Георгия, где сказано, что во время длительных пыток Георгий три раза умирал и три раза воскресал. Но еще более фантастический характер носят русские духовные стихи, где к апокрифическому житию подсоединились мотивы богатырского эпоса и волшебной сказки.

В духовных стихах говорится, в частности, что Егорий родился в Иерусалиме, в святой Русской земле. Иерусалим, таким образом, расположен на Святой Руси. Мать его именуется — святая София Премудрая. Но мы знаем, что св. София, согласно церковным толкованиям, это Премудрость Божия, которая вмещает в себя весь мир. В честь Софии — Премудрости Божией — были построены знаменитые православные храмы — София в Константинополе, София в Киеве, София в Новгороде. Короче говоря, София это необычайно сложный и тонкий образ, принадлежащий к самым вершинам христианской культуры. А в русском духовном стихе София Премудрая это реальная женщина, у которой родились три дочери — Вера, Надежда, Любовь и сын Егорий. Уже здесь очевидно соединение высокой богословской теории с волшебной сказкой, с мотивом премудрой Девы или Премудрой Жены, которая в русских сказках выступает, например, под именем Василисы Премудрой. Влияние волшебной сказки на религию продолжается в образе новорожденного Егория: у него ноги по колено из чистого серебра, руки по локоть из золота, а голова покрыта жемчугом. Или в другом варианте — во лбу у Егория горит солнце, а на затылке — месяц и звезды. Перед нами сказочный, волшебный герой.

Затем бусурманский царь берет его в плен. Это может быть Татарский царь или Вавилонский царь, который выступает под разными именами в разных вариантах. Но чаще всего его зовут — Диоклетианище. Проступает реальная историческая канва. Однако в духовном стихе св. Егорий, подвергаясь пыткам и казням, оказывается не только морально стойким, но и физически неистребимым. Когда рубят его тело топорами — топоры затупляются. Когда пилят его тело пилами — пилы затупляются. Когда бросают Егория в чан с кипящей смолой, он плавает на поверхности и «поет стихи херувимские»:

Егорию ничего не страшно. В результате он одерживает не моральную и не духовную, а физическую победу над силами зла, не испытав никаких мучений.

Царь Диоклетианище воплощает все зло на свете и всякое инаковерие. Он подвергает Егория пыткам ради того, чтобы перевести его в басурманскую веру. Басурманская (или бусурманская) — значит, нечистая, языческая. Вместе с тем, для русского человека все чужие, неправославные религии — бусурманские. Поэтому в стихах о Егории эта чужая вера, помимо прочих определений, аттестуется «латынской» (латынская — значит «католическая»). Но латынская в русском народном понимании то же самое, что мусульманская вера, и то же, что идолопоклонство.

В старинной повести о Бове-королевиче дочь бусурманского царя хочет соблазнить христианского рыцаря Бову и перевести его в свою бусурманскую веру. Она говорит отцу:

«А ты, государь батюшка, дай его (Бову) мне на руки, и я его превращу в свою веру латынскую и в нашего бога Ахмета…»[142] Латынская вера здесь, таким образом, означает магометанство. Подобное смешение мы наблюдаем и в стихах о Егории. Все веры, кроме православия, сливаются в одну отвратительную лжерелигию, которая предполагает в конечном счете поклонение самому сатане.

Собственная же, православная вера в стихах о Егории Храбром понимается очень просто. В споре с Диоклетианищем Егории восклицает:

В данном случае даже имя Христа отсутствует. На первый план выдвигаются три признака: это вера — «крещеная», это вера в Богородицу и вера в Пресвятую Троицу. В признаки истинной веры на Руси обязательно входит Богородица. И на протяжении всего текста эта формула истинной веры сохраняется. Победив нечестивого царя Диоклетианища, Егорий утвердил святую веру в Вавилонском царстве.

В другом варианте говорится, что в чужой земле, обращенной Егорием в христианство, поставили три храма:

В стихе о Егории народ не забыл помянуть и своего любимого Николу. Отсюда видно, какие святые угодники всех выше и всего популярнее на Руси. Или — еще вариант того же стиха в иерархической последовательности:

Вернемся немного назад по сюжетной канве, чтобы выявить вторую сторону Егория — устроителя русской земли. После пыток, бессильный что-либо сделать с чудесным телом Егория Диоклетианище сажает его в темницу, в глубокие погреба. Но по молитве Егория или по молитве его матери святой Софии Премудрой, или по велению самой Богородицы налетают ветры буйные и освобождают его из плена. Егорий возвращается на Святую Русь, в город Иерусалим, разоренный Диоклетианищем. Тут очевидная аналогия с набегами татар на русские земли и города. Заручившись благословением матери, на богатырском коне Егорий направляется наказывать царя Диоклетианища. А по дороге занимается мироустройством, что совпадает с насаждением повсюду христианской веры.

Эта поездка, на мой взгляд, самое интересное в духовных стихах о Егорий Храбром. Потому что Егорий, утверждая веру христианскую и побеждая бусурманскую, делает это не среди людей, не в человеческом общежитии, а в мире самой природы. Явственно звучит космогонический мотив. Егорий из хаоса творит космос, насаждает или восстанавливает божественный порядок на земле. Скажем, на его пути встают горы и не дают ему проехать. Тогда он произносит:

И горы ему повинуются. Они раздвигаются и распределяются правильно. То же самое происходит с лесами. Они разрастаются по всей русской земле и именно там, где им Господь повелел. Далее — очередь рек:

Наконец, Егорий приказывает всем зверям разбежаться по русской земле и поедать только «поведенное, благословенное от святого Егория Храброго». Любопытно, что в последнем случае звери должны питаться не тем, что Господь повелел, а тем, что Егорий повелел, посулил и благословил. Отсюда видно, что Егорий становится полновластным хозяином звериного царства, которым он и управляет. В некоторых случаях уточняется, что это за звери. Это «звери — рогатые», то есть в первую очередь домашний скот. Иногда это — волки. В одном из вариантов Егорий говорит волкам:

Имеется в виду в данном случае драка со змием, и Егорий сближается с образом сказочного охотника.

Христианская вера в народном понимании это не только вера, в которую крестился народ. Сама земля на Руси и природа на Руси как будто крестились и потому приобрели удобный для человека и благообразный вид. Христианство в народном понимании это не только человеческая, но космическая гармония. И если гармония иногда нарушается, то это происходит либо по вине нечистой силы, либо в наказание за наши грехи. За то, что мы недостаточно чтим Бога и его святых угодников.

Глава четвертая. Специализация святых

Чаще всего святые на Руси выполняли узкие функции. Покровителем домашнего скота был св. Власий или Влас. В русских деревнях в коровниках и хлевах вешали иконки с изображением Власия. К нему же обращались с молитвой в момент падежа скота. Известна заклинательная молитва, обращенная к Власию: «Св. Власий, дай счастья на гладких телушек, на толстых бычков, чтобы со двора шли — играли, а с поля шли — скакали»[146].

У лошадей тоже были отдельные, персональные святые — Флор и Лавр. Имена этих святых иногда сливаются в одно имя — Фролы. В их день (18 августа) на лошадях не работали. Этот день назывался «лошадиным праздником». И тоже была специальная икона с их изображениями, которую вешали в конюшне. На Руси полагали, что лошадь «сама умеет Богу молиться».

Дробление функций святых по профессиям, все более и более узким и связанным с какой-то одной практической областью, — типичное явление народной веры. У пчел и пчеловодов были свои покровители — Зосима и Савватий, соловецкие чудотворцы. У овец тоже свои заступники (Анисим и Евдокия). И даже у гусей был свой, исключительно для гусей, святой — Никита-мученик.

Вот что пели на Руси нищие, благодаря тароватого хозяина за приют и за ласку:

Словно за мужицким хозяйством и его нуждами должна присматривать целая армия святых.

Подобное измельчание, а также крайняя материализация религиозных понятий, сопряженных со святыми угодниками, кажется нам подчас чем-то смешным и диким. Как будто у каждого дела приставлен свой божок, которому надо поклоняться в связи именно с этим делом, с этой отраслью хозяйства. Порою это сильно отдает язычеством. Но это же одновременно свидетельствует о том, насколько был пронизан религией повседневный быт русского народа и как реально она воспринималась, руководя не только спасением души, но и всей практической жизнью.

Почему же тот или иной святой оказался на Руси покровителем именно этого локального дела, и откуда пошла его специализация? Тут действовали самые разные мотивы. Иногда в основе лежало житие святого или предание, связанное с его именем. Скажем, Зосима и Савватий стали покровителями пчел, потому что считалось, они первыми завезли в Россию пчел и пчеловодство, переняв в Египте это доброе и святое занятие. Пчела на Руси почиталась «чистым насекомым». Потому, в частности, что пчела дает не только мед, но и воск, а из воска делают церковные свечи. Была поговорка: «Пчела — Божья угодница». Пчела работает и на человека, и на Бога.

Другой возможный путь святого в народный быт осуществлялся по аналогии. Так, апостол Петр повсюду на Руси слыл покровителем рыбаков. Ибо до встречи с Христом он занимался рыболовством, что потом символически перешло на его апостольскую деятельность (к тому же один из самых ранних символов христианства — рыба). Рыбаки восприняли рыболовецкий промысел ап. Петра буквально и перенесли его на собственную профессию. В некоторых местах, где народ промышлял рыбной ловлей, апостол получил прозвище Петр-Рыболов.

Мышление по аналогии, свойственное древней магии, сказывается и на мире святых. Это особенно заметно в отношении к Иоанну Крестителю, которому Ирод отрубил голову и чей праздник называется в церкви днем Усекновения главы Иоанна Предтечи (29 августа). В народе этот праздник именовался проще: Иван Постный, поскольку Иоанн Предтеча известен как великий аскет, который много лет провел в пустыне, проповедуя еще не явившегося Христа. В этот день постились. Помимо того существовал целый ряд народных обычаев, связанных с этой датой: например, нельзя брать в руки ничего острого, поскольку это может напомнить меч, которым отсекли голову Иоанну, а в результате такого неприятного напоминания Иоанн Креститель может рассердиться на обидчика и наслать наказание неурожаем или потерей здоровья. Вот это и есть мышление по аналогии: на какие-то предметы в доме и действия в определенный день накладывается своего рода табу, с тем чтобы предотвратить опасную ассоциацию с давно минувшим событием. Если хозяйка с вечера забыла нарезать хлеб, то на Ивана Постного резать хлеб возбранялось — нужно было его ломать. А если резать хлеб, то на нем может выступить кровь — в напоминание о казни Иоанна Крестителя и в укор нарушителю правила. Считалось грехом есть в этот день круглое: картофель, капусту, лук, яблоки — поскольку они могут опять-таки напомнить отсеченную голову Иоанна Крестителя. Избегали есть красное (например, арбуз): оно напоминает кровь. Не принято было что-либо подавать на блюде, чтобы не вызывать ассоциаций с блюдом, на котором была поднесена Иродиаде голова Иоанна Крестителя. В этот праздник запрещались пьянство, песни и пляски. В частности, потому, что Иродиада песнями и плясками дочери добилась головы Иоанна. Наконец, лица, страдавшие головной болью, ходили в этот день в церковь и просили исцеления у Иоанна Предтечи, чья голова так тяжело пострадала.

Мы видим в итоге, что все эти магические обычаи и запреты вращаются вокруг отсеченной головы Иоанна, представленной зрительно — под воздействием, очевидно, иконы на эту тему и праздника с тем же однозначным зловещим названием: образ (или образное слово) находит отклик в образно-предметном мышлении народа.

Отсюда только шаг до словесной магии, когда источником верований становится одно слово, одно наименование. Из этого слова-наименования вытекает функция святого, его локальная специальность. Происходит и производится аналогия — по слову. Например, церковный праздник Константина и Елены. Исторически с этими именами связано утверждение христианства как государственной религии в IV в. Народ же из этого праздника запомнил только имя матери Константина — Елены, переделав его на русский лад: Олена и связав со словом «лен». В старину лен служил основой почти всей одежды, всей, так сказать, текстильной промышленности в русской деревне. Лен сеяли, льном занимались, в основном, русские бабы. И слово «лен» совпало с именем святой царицы Елены-Олены. Тем более совпало, что церковный праздник Константина и Елены падает на 21 мая, когда на Руси обыкновенно и начинали сеять лен. Так св. Елена стала покровительницей льна — исключительно от словесного совпадения — и сделалась олицетворением льна. Истинное, историческое значение этого имени исчезло. Бабы молились Олене, чтобы уродился лен. При этом еще в прошлом столетии существовал абсолютно языческий обычай. При посеве льна баба раздевалась догола с тем расчетом, что лен, глядя на ее наготу, сжалится над ней и оденет. Лен, предполагалось, подумает: «бедная баба — у нее даже рубашки нет, дай-кось я одену ее и для этого получше и повыше вырасту»[148]. Все это — реликты первобытной магии. Позволительно спросить — кому баба, собственно, молится — св. Елене-Олене или льну, который она сеет. Так язычество сливается с христианством на основании одного лишь словесного совпадения, которое и становится единственной мотивировкой функции святого.

А параллельно практиковались уже чисто языческие способы воздействия на лен. Бабы перед посевом клали в семя льна яйца, а мужики эти яйца подбрасывали как можно выше, чтобы лен выше вырос. В некоторых губерниях катались зимой, на масленицу, со снежных гор на прялочных донцах — «чтобы лен долгим рос». Да и сами русские прялки — как произведения изобразительного искусства — испытывают явную тягу к сюжету катания и становятся сказочной вариацией коня и саней. Кроме прямого своего назначения, не служили ли прялки орудием колдовства, направленным, в частности, на произрастание льна? Ведь прялка это своего рода маленькая языческая и женская церковь в избе, усаженная сверху маковками, которые так и назывались — «церквами».

В народной вере слово становится начатком мифотворчества — христианского и одновременно языческого. При этом христианская канва иногда невероятно искажается, поскольку народ знает и помнит только одно слово и на основании этого слова начинает фантазировать, домысливать, изобретать, толковать. В результате народное толкование далеко расходится с тем, что имеет в виду Церковь.

Таков большой церковный праздник, который официально именуется Воздвижение креста Господня. В его основании лежит священное историческое событие. А именно, в IV в. царица Елена посетила Иерусалим с целью разыскать место погребения Христа и тот самый крест, на котором Его распяли. Это было делом нелегким, поскольку Голгофа и вся округа, вместе с пещерой Гроба Господня, была завалена и застроена противниками христианства, чтобы изменить это место до неузнаваемости. На месте распятия и погребения Христа были построены языческие храмы. По приказанию царицы Елены были произведены расчистки и раскопки, и в результате в глубине земли нашли три креста, на которых в свое время распяли Иисуса Христа и двух разбойников. Согласно церковному преданию, с тем чтобы окончательно удостовериться, какой из этих трех крестов принадлежит Спасителю, кресты поочередно прикладывали к телу покойника, которого в этот момент несли по улице для погребения. И от прикосновения Господнего креста мертвый ожил, а крест получил название «животворящего». Чтобы все молящиеся могли видеть этот крест, его поднимали или воздвигали над толпой, отчего и получил название праздник, который отмечается Церковью 14 сентября, в память о таком событии в христианской истории.

Однако простой народ зачастую не знал, в чем состоит истинный смысл и содержание праздника, и само слово «Воздвижение» понимал и толковал по-своему. Если праздник называется «Воздвижение», то, значит, в этот день в самой природе должно что-то «сдвинуться» с места. И такие «сдвиги» действительно находили. Говорили, например, что на Воздвиженье «хлеб с поля сдвинулся», поскольку как раз в середине сентября оканчивалась обыкновенно уборка хлеба на полях и его начинали возить на гумно и молотить. А поскольку с этого же времени начинались или приближались холода, то в народе говорили: «Воздвиженье кафтан сдвинет, а шубу надвинет». Или: «на Воздвиженье кафтан с шубой сдвинулись (соединились) и шапка надвинулась». Также в этот день «птица в отлет двинулась» — начался перелет птиц. «Сдвигаются» в день Воздвиженья также все гады — змеи и прочие пресмыкающиеся. В этот день они уходят с поверхности земли и сползаются в одно место, под землею, к своей матери, где и проводят всю зиму, вплоть до первого весеннего грома, который служит им сигналом выползать на свет Божий. Оттого в праздник Воздвиженья мужики тщательно запирали ворота, калитки и двери, чтобы какая-нибудь гадина, двинувшись в путь к своей матери, под землю, не заползла бы по ошибке на мужичий двор и там не спряталась. А в лесу в день Воздвиженья лешие сгоняют подвластное им зверье в одно место и делают ему смотр перед наступающей зимой. Человеку в этот день ходить в лес очень опасно: можно тяжело пострадать от лешего…

В итоге мы видим, что все эти сдвиги и передвижения, связанные с хозяйственным бытом и с миром природы, полностью заслонили в народном сознании Воздвижение Креста Господня. И одно Воздвиженье подменили другим, собственно народным воздвиженьем. Причем исходной точкой в развитии народной фантазии служит само слово, по аналогии с которым и строятся все дальнейшие представления.

Глава пятая. Календарь

Другой стороной в развитии образа становится календарь. Ведь все праздники и святые строго приурочены к какому-либо определенному дню, а календарные даты в свою очередь привязаны к каким-то хозяйственным делам и переменам в природе, в погоде, которые необходимо знать крестьянину и которые ему крайне интересны. Вот и получается, что вместе с празднованием дня какого-либо святого празднуется или отмечается событие, лежащее в совершенно иной плоскости — в годовом кругообороте природы и крестьянского быта. В результате календарное число порою оттесняет на задний план церковное содержание праздника. Или сообщает имени святого дополнительные признаки. Святой обрастает приметами, которые почерпнуты из окружающего мира. Таким образом, церковный календарь дает толчок в развитии народного творчества и в итоге, имея дело со святыми на Руси, мы попадаем в мир поэтических имен и метафор, когда земные признаки природы и погоды переносятся на имя святого. Имена святых на Руси это причудливое кружево, сплетенное народным словотворчеством и образотворчеством по календарной канве.

Святой Власий — в связи с календарем — назывался: Власий-бокогрей и еще более замысловато: Власий-сшиби-рог-с-зимы. Этими странными эпитетами Власий обязан тому, что его праздник (11 февраля) падает на такое время зимы, когда холода становятся менее лютыми и солнце начинает сильнее припекать. Иногда поясняют, что с Власьева дня «корова бок греет». Ибо, по народной примете, в эту пору выпущенная на прогулку скотина старается повернуться так, чтобы солнышко ее лучше пригревало. Во втором словосочетании «сшиби-рог-с-зимы» сама зима уподобляется бодливой корове, у которой Власий, как повелитель скота, отнимает один рог — делает зимнюю стужу менее жестокой (но второй рог у зимы еще остается). Так народное словотворчество идет рука об руку с мифотворчеством, и христианский календарь наполняется полуреальными, полуфантастическими существами и напоминает волшебную сказку.

Святая Евдокия, чей праздник отмечается 1 марта, сопровождается прозвищем «плющиха», потому что снег в это время начинает подтаивать, оседать и сплющивается. Это настолько устойчивый образ, что в народе само имя св. Евдокии и ее праздник заменяются словом Плющиха. Второй титул: Евдокия-подмочи-порог — говорит о том же, о начале оттепели, когда во дворе под порогом дома становится мокро. Евдокию также называют — свистунья, потому что в эту пору начинают дуть и свистать буйные весенние ветры. В народе полагали: с какой стороны на Плющиху подует ветер, оттуда и весна придет. Таким образом, Евдокия — это предвестница весны. Отсюда много примет, связанных с этим днем и отложившихся в народных пословицах и поговорках. Например, «На Плющиху погоже — все лето пригоже». Иными словами, от того, какая будет погода в этот день, зависит дальнейшее прохождение весны и лета. В старину в деревнях на Плющиху женщины и дети влезали на крыши или на пригорок и начинали «кликать весну» — петь песни-веснянки, призывающие весну.

Так христианский праздник смешивался с языческими и магическими поверьями. На Плющиху приносили сучья из лесу и топили избы, чтобы весна в этом году была теплой. Или — скидывали снег с Крыши, а к вечеру примечали: если на крыше сосульки длинные, то и лен в этом году вырастет длиннее.

Особенно поэтично звучало имя святой Марии Египетской (1 апреля). Ее называли: Мария-зажги-снега и Мария-заиграй-овраги. Ибо в эту пору весна уже в разгаре и снег повсюду тает. Мы видим, как природный образ разрастается и вытесняет церковный. Верх берет декоративная сторона языка, как это вообще свойственно народному искусству. Христианский календарь прорастает народным орнаментом и прозвище берет верх над именем святого. Допустим, Семен-Летопроводец (1 сентября) — это св. Симеон Столпник, который провожает лето и с этого дня начинается осень. Благодаря календарю, святой получает сугубо земные ориентиры. Это касается иногда даже имени Спасителя, которого на Руси называли Спасом, и Спасом же называли праздник Преображения Господня (6 августа). Но священный, евангельский смысл Преображения почти не доходил до народного сознания. Его вытеснило календарное положение праздника, который повсюду считался праздником урожая и плодов земных. Спас именовался Яблочным, поскольку к этому дню поспевали яблоки и с этого дня разрешалось их есть. В этот же день приносили для освящения в церковь плоды урожая — горох, картофель, огурцы, репу, рожь, ячмень, яблоки и т. д. Пробовать яблоки до этого дня считалось большим грехом. В особенности это касалось крестьян, у которых когда-либо умерли дети во младенческом возрасте, а теперь они, естественно, находятся в раю, где растут на серебряных деревьях золотые яблоки. Но эти золотые яблоки раздаются в раю только тем детям, родители которых строго воздерживаются от употребления плодов до яблочного Спаса.

Помимо этого главного Спаса, который назывался также вторым Спасом, в том же августе отмечали еще два праздника Спаса, менее значительные, — первый Спас (1 августа), который назывался Медовым, потому что к этому дню пчеловоды вырезали соты с медом, и третий Спас (16 августа), который называли Ореховым, потому что к этому дню поспевают лесные орехи.

Одновременно с этим превращением церковного календаря в хозяйственно-природный мы наблюдаем олицетворение самих этих дней в виде каких-то человеческих образов. Действующим лицом подчас становится не сам святой, а заместившее его число в календаре. Тогда какая-то важная календарная дата уже полностью отделяется от имени святого и начинает действовать на правах самостоятельного лица.

Такова, например, Пятница, пятый день недели, которую представляли в виде конкретной женщины по имени Пятница. Почитание Пятницы связано с христианской традицией, поскольку в Страстную пятницу распяли Христа и Он претерпел крестные муки. Пятница у христиан — это постный день. В этот же день возбранялись некоторые виды работ. Мужики не должны пахать. Бабы не должны прясть, стирать белье и мыть полы. Эти запреты в особенности касались женщин, поскольку Пятница, как и подобает истинной женщине, особенно строго следила за их поведением.

Существовало поверье, что та баба, которая прядет в пятницу, засоряет глаза своим покойным родителям, и в результате они будут на том свете слепыми. Кто в пятницу много смеется, тот в старости будет много плакать (поскольку смеяться в постный день — грешно). А кто моет в пятницу полы, тот после смерти будет валяться в помоях. В итоге Пятница считалась несчастным днем для начинания каких-либо серьезных работ. Отсюда поговорка: «Кто в пятницу дело начинает, у того оно будет пятиться», — типичный пример народной этимологии, когда что-то объясняется по чисто звуковой аналогии.

Пятницу почитали и Пятницу боялись как некое реальное божество. Это божество могло наказывать и могло помогать, передавая Богу, наравне с другими святыми, людские просьбы и молитвы. Таким путем само число в календаре или день недели, Пятница, мифологизировались и обретали человекоподобный образ.

Об этом свидетельствует весьма распространенное на Руси сказание или поучение «О двенадцати пятницах». Оно известно во множестве вариантов — в виде духовных стихов и в виде прозаических рукописных правил или наказов, которым следует подчиняться. Двенадцать пятниц — это самые главные пятницы в году. Число двенадцать возникло, очевидно, по аналогии с двенадцатью апостолами и с двенадцатью («двунадесятыми») самыми важными христианскими праздниками в течение года — Рождества, Крещения, Пасхи и т. д., параллельно которым и возникло представление о двенадцати Пятницах. Эти особо важные дни предшествуют праздникам, но уже не обязательно из числа тех, которые Церковь считает главными в году. Тут уже проявляется народный произвол, наделяющий те или иные даты бо́льшим значением, чем это предполагается Церковью. И все же великие Пятницы располагаются в основном так, чтобы предшествовать какому-то церковному празднику, «супротив» (накануне. — А. С.) которого они стоят. Это были дни особо строгого поста:

Человек, соблюдающий эти Пятницы, избавляется, по сути дела, от всех бед и несчастий. Более того, ему обеспечено по смерти Царство Небесное и сама Богородица отнесет его душу в рай. Все это говорит, как важна в православии обрядовая сторона, принимающая в народном понимании уже характер магии. Награда как бы автоматически следует за соблюдением обряда, который в данном случае необыкновенно сужается. В этом, конечно, таилась большая опасность — прежде всего для нравственно-религиозного, подлинно христианского содержания народной веры. Ведь получается так, что во все другие дни можно сколько угодно грешить, забывая Евангелие: только соблюдай указанные Пятницы — и все будет в порядке. А с другой стороны, возникает формализация религиозного обряда, ведущая в конечном счете к омертвению веры.

Из приведенного текста также видно, что каждая Великая Пятница получает свою специализацию, подобно тому, как это было со святыми угодниками на Руси. Действует обычно очень прямая и наивная логика — по сходству, по аналогии. Скажем, — пятница перед Ильей Пророком спасает от огня и пожара. Это — очевидно: недаром у Ильи Пророка огненная колесница. Труднее понять, почему Пятница перед праздником Благовещения спасает от болезней. Но, поразмыслив, можно догадаться. Ибо сказано, в день Благовещенья Господь Святым Духом сошел и воплотился во чреве Богородицы и, значит, вся внутренность Ее освящена и очищена. Это святое нутро Богородицы переносится на человека, который поклоняется благовещенской Пятнице. Впрочем, во всем этом нет строгой последовательности и точности, и функции Пятниц в разных вариантах того же текста иногда меняются. Так, в одном случае от лихорадок избавляет Пятница перед праздником Преображения (безо всякой логики, а просто так, произвольно), а в другом — от двенадцати лихорадок помогает Пятница на Троицу, что более логично, поскольку на Троицу Св. Дух сошел с неба на 12 апостолов (и там, и тут число 12). В одном случае Пятница на Рождество Христово сулит душе человека после смерти вознесение на небо на руках самой Богородицы — очевидно, потому, что радость Пресвятой Богородицы в день Рождества Христова была особенно велика и сами ангелы сошли с неба к Ней и к Ее Младенцу. В другом варианте та же Пятница на Рождество исполняет совсем иную и куда более простую функцию: сохраняет человека от страшных рождественских морозов и от «зяблой смерти», от замерзания.

Человека, который не поклоняется Великим Пятницам и пропускает их, как обычные дни, ждет, разумеется, посмертное наказание — вечные муки в аду. А зачатый в Великую Пятницу ребенок сулит родителям всякие неприятности еще здесь, на земле, ибо они нарушили пост.

Или:

Одна из великих Пятниц (обычно 10-я) носит персональное имя — Параскева Пятница. Это реальная святая, мученица Парасковия (Парасковия по-гречески означает — пятница), которая была казнена при императоре Диоклетиане, так же как св. Георгий. О ней говорили: «Параскева Пятница Христовым страстям причастница». Вместе с тем ее образ необычайно расширился, и Параскева Пятница стала олицетворением дня Пятницы вообще. Она считалась покровительницей этого соименного ей дня недели, и потому все народные поверия, которые касаются дня пятницы, относятся и к конкретному лицу Параскевы. Ее можно назвать «бабьей святой», поскольку крестьянки повсюду считали ее своей заступницей. Но особое покровительство она оказывала прядению, но строго следила за тем, чтобы этой работой бабы не занимались по пятницам, что было как бы личным оскорблением св. Параскевы.

Параскева Пятница почитается также покровительницей брака — наряду с Покровом. Имеется в виду праздник Покрова Пресвятой Богородицы (1-го октября). В это время начинали справлять свадьбы: крестьяне уже освобождались от полевых работ и оставалось больше свободного времени для гулянья. Кроме того, свадьба требовала больших расходов, и потому девушку выдавали замуж, когда уже вполне определился итог урожая и появились запасы для большого праздника. Соответственно, и праздник Покрова считался покровителем свадеб.

Существовали приметы. Если в день Покрова будет очень ветрено — значит ожидается большой спрос на невест. А если в этот день выпадет снег — будет счастье молодым. В день Покрова всякая девушка-невеста считала своим долгом побывать в церкви и поставить свечку перед иконой Покрова. Причем, та, которая первой поставила свечу, и замуж выйдет раньше всех. Девицы произносили молитвы, похожие на заклинания: «Батюшка-Покров, мою голову покрой. Матушка Пятница Параскева, покрой меня поскорее». Интересно, что Покров и Параскева Пятница стоят рядом, словно отец и мать девушки-невесты.

Что же означали слова: «голову покрой»? Замужние женщины, в отличие от девушек, появляясь в публичных местах и даже у себя дома, покрывали голову платком, повойником, кикой или другим головным убором. Ходить с непокрытой головой считалось в высшей степени неприличным. И если женщина ходит по улице простоволосой (т. е. с непокрытой головой), — она ведет себя позорно и бесстыдно. Девушка, пока не вышла замуж, может прельщать парней своими косами. А для замужней женщины — это недостойно.

Когда русский царь Лжедимитрий собирался жениться на полячке Марине Мнишек, он из Москвы направил в Польшу договор, в котором заранее оговаривал условия этого брака. Отдельным пунктом в этом договоре — и безусловно очень важным — была фраза, обращенная к его будущей жене: «Волоса бы покрывала». Очевидно, Димитрий боялся, что полячка, не зная русских нравов, может его опозорить, появившись простоволосой.

Обращение девушки-невесты к батюшке-Покрову: «мою голову покрой» — имело вместе с тем более широкий смысл, связанный и с русской природой, и с русским народным отношением к слову. Слово становится источником действия. И если праздник называется Покровом, значит, исходя исключительно из имени, он все покрывает и должен покрывать. Отсюда поговорка: «Покров землю покроет» (имеются в виду сухие листья и снег). И рядом: «Покров девке голову покроет». Возникает типичный для народного мышления параллелизм: тому, что происходит в природе, соответствует или должно соответствовать происходящее в человеческой жизни. Снег, если он выпадает на Покрова, 1-го октября, — самый ранний, а может быть, и самый первый снег в году, — распространяется на девушку, которая тоже впервые становится невестой и в обряде бракосочетания покрывается белой фатой, похожей на легкий белый снег, который только что покрыл землю. Все это и позволяет женскому полу повторять слова молитвенного заклятия: «Батюшка-Покров, покрой мать-сыру землю и меня, молоду!» Или: «Бел снег землю прикрывает — не меня ль, молоду, замуж снаряжает?» Как если бы это сам Покров выдавал невесту замуж. И сама мать-сыра земля тоже становится аналогией, ибо девица, выходя замуж, должна стать матерью.

Так осуществляется древнейшая, с доисторических времен, магическая связь между женщиной и сырой землей. И та и другая должны плодоносить, и та и другая покрываются — одна снегом, другая замужеством. Иногда в этом параллелизме звучат эротические мотивы, как и подобает первобытной магии. Девка, желая выйти замуж, просит: «Батюшка-Покров, покрой землю снежком, а меня — женишком», а в более скромном варианте: «покрой землю снежком, а мою голову венцом». Но всегда сохраняется тесная связь между заснеженной землей и невестой.

Помимо мотива плодородия, здесь слышится воззвание к высшим Покровителям — к Богу и Богородице, с которой непосредственно связан праздник Покрова. И в замужестве девка тоже ищет покровительства — и небесного, и земного, которым становится муж. Отсюда просьба: «покрой меня женишком». Не только потому, что женишок ляжет на нее и оплодотворит, но муж укроет и пристроит ее в своем доме и послужит ей защитой. Покровом. Так само слово «Покров» с давних времен приобрело на Руси очень широкое и поэтическое звучание.

Но свадебными или девическими затеями слово и понятие Покров не ограничивается. Поскольку Покров — это предвестие зимы, и уже холодно, в этот день начинали топить печи. При этом бабы приговаривали: «Батюшка-Покров, натопи нашу хату без дров». Имелось в виду, что дрова следует беречь до наступления настоящей зимы. А также подразумевалось, что снег, который начинает выпадать с Покрова, послужит земле одеялом и сбережет ее тепло. Если долго нет снега или мало выпадает снега зимой, земля промерзнет и на будущий год не даст урожая. Не говоря уже о том, что снег это запасы воды по весне, когда он потает и напитает землю. Тогда же, с Покрова, крестьяне начинали конопатить и ремонтировать избы, приговаривая: «Батюшка-Покров, покрой избу тесом, а хозяев добром». Покров должен был служить чем-то вроде крыши на зиму, под которой спрячется вся семья с домашним хозяйством.

При всех этих разнообразных и широких значениях слова «Покров» обращает на себя внимание тот факт, что праздник Покрова выступает в мужском роде. Словно это какое-то мужское божество, некий отец или муж, который обо всех заботится. Тогда как в действительности — это праздник Пресвятой Богородицы и на самом деле Ей, женщине, принадлежит Покров. Почему же он превратился в мужчину? Очевидно, это вызвано тем, что сам праздник Покрова персонифицировался в виде какого-то самостоятельного лица, подобно тому, как это случилось с Пятницей. Произошло отчуждение календарного дня от того святого имени, которому этот праздник посвящен. Да и слово «покров» — мужского рода. Вот и стал Покров — Батюшкой.

Однако, параллельно с Покровом-Батюшкой, который связан с житейскими нуждами крестьянина, особо важное значение приобрела на Руси тема Покрова Пресвятой Богородицы в ее подлинном и очень широком, общенациональном содержании. Что же такое Покров в его истинном, церковном значении?

В середине X в. в Константинополе произошло чудо. Во время церковной службы в одном из храмов явилась Богоматерь. Стоя на воздухе, в окружении святых, Она простирала над молящимися свой Покров в знак защиты и Своей молитвы о мире. Это чудесное видение случилось в тот момент, когда Византия вела войну с сарацинами и городу угрожала беда. В результате город был спасен, а сарацины отражены. Это событие и послужило причиной установления православного праздника. В XII веке аналогичное видение имел князь Андрей Боголюбский. Он увидел Богородицу, молящуюся за Русь, и потом много способствовал утверждению и распространению праздника Покрова. Надо полагать, сама идея Богородицы-заступницы за русскую землю оказалась чрезвычайно созвучной народу, даже если он не всегда знал и понимал истинное содержание этого священного события. В результате этот праздник причислен к 12-ти главным православным праздникам в году. Весьма известная икона Покрова по своей композиции, по своему иконографическому типу, имеет не византийское, а собственно русское происхождение. Короче говоря, Покров стал как бы исключительно национальным достоянием. Настолько, что идея Покрова пересеклась, мне кажется, даже с развитием церковного зодчества.

Мы не будем здесь вникать в проблемы церковной архитектуры, поскольку это выходит за пределы нашей темы. Скажу лишь о специфически русском — и в том числе народном — понимании храма. Наша церковь всегда намного ниже готического собора Европы, она более кругла и приземиста. И этому была своя, несколько наивная, мотивировка. Нам, дескать, не надо слишком стремиться ввысь, в небо, как это делают иноземцы. Потому что Бог обитает с нами, здесь, на Руси. И оттого готическому томлению духа по небу, по высоте, на которой еще надо поискать Бога, противостоит круглота и полнота здесь, в самом храме, заключенного блага. Этой идее круга, заключившего в себе полноту божественной благодати, и соответствует Покров. Да и сам храм — это Покров. Отсюда преобладание круглых форм над острыми и высокими. Отсюда чувство тепла и уюта, чувство укрытости, защищенности, возникающее при входе в церковь.

Об этом чувстве Божьего Покрова и покровительства очень хорошо и просто рассказывает великий и тонкий знаток народного быта и народной веры — Лесков, в повести «На краю света». В данном случае он ставит, в частности, вопрос: что такое русский Бог? То есть — как чувствуют Бога русские люди? Разумеется, он не дает здесь исчерпывающего ответа. Ибо люди чувствуют Бога очень по-разному. Но одну из сторон веры он приоткрывает.

В повести «На краю света» простой монах — родом из очень бедной семьи — рассказывает архиерею о чудесном покровительстве Божием, которое он испытал на себе в раннем детстве. Он убежал с уроков гулять и купаться, подбив других ребятишек обманом, сказав, будто школьный смотритель их всех отпустил.

«А к вечеру на меня страх и напал: что мне будет, как домой вернемся? — запорет смотритель. Прихожу и гляжу — уже и розги в лохани стоят; я скорей драла, да в баню, спрятался под полок, да и ну молиться: „Господи! Хоть нельзя, чтобы меня не пороть, но сделай, чтобы не пороли!“ И так усердно об этом в жару веры молился, что даже запотел и обессилел; но тут вдруг на меня чудной прохладой тихой повеяло, и у сердца как голубок тепленький зашевелился, и стал я верить в невозможность спасения как в возможное, и покой ощутил и такую отвагу, что вот не боюсь ничего, да и кончено! И взял да и спать лег: а просыпаюсь, слышу, товарищи-ребятишки весело кричат: „Кирюшка! Кирюшка! Где ты? Вылезай скорей, — тебя пороть не будут, ревизор приехал и нас гулять отпустил“.

— Чудо, — говорю, — твое простое.

— Просто и есть, владыко, как сама троица во единице — простое существо… Да ведь как я, владыко, Его чувствовал-то! Как пришел-то Он, батюшка мой, отрадненький! Удивил и обрадовал. Сам суди: всей вселенной Он не в обхват, а, видя ребячью скорбь, под банный полочек к мальчонке подполз в дусе хлада тонка и за пазушкой обитал…

Я вам должен признаться, что я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего русского Бога, который творит себе обитель «за пазушкой». Тут, что нам господа греки ни толкуй и как ни доказывай, что мы им обязаны тем, что и Бога через них знаем, а не они нам Его открыли; — не в их пышном византийстве мы обрели Его в дыме каждений, а Он у нас свой, притоманный (домашний. — А. С.) и по-нашему, попросту, всюду ходит, и под банный полочек без ладана в дусе хлада тонка проникнет, и за теплой пазухой голубком приоборкается»[152].

Лесков не совсем прав, противопоставляя православное смирение пышному византийскому богослужению и убранству. Церковная пышность была не менее свойственна Древней Руси. Но вот идея укрытости и какого-то по-домашнему теплого Покрова характерна для нашего храма. И Бог обитает как бы за пазухой, в виде святого веяния или дуновения, близко к телу и сердцу человека. Отсюда и возникает народное чувство, что Он свой, наш, домашний, природный, русский Бог. Человек живет под Его Покровом. И сама природа это тоже как бы Божий покров — и снег, укрывающий землю от стужи, и звездное небо, и растительный орнамент, раскинутый ковром по земле. И, наконец, Покров — само здание Храма, куда сходит Св. Дух и здесь, где-то рядом с нами, обретается.

Глава шестая. Иконы

Наглядный образ и материальную достоверность религиозным понятиям сообщали иконы. В них как бы оживали святые. Не разбираясь в тонкостях богословия, народ тем не менее реально представлял себе и Спаса, и Богородицу, и многих святых угодников.

Сами по себе иконы никоим образом не были произведением народной веры. Это была высокая и сложная церковная культура, заимствованная у Византии. На русской земле она дала оригинальные ростки и плоды, но сохранила официальный статут и создавалась по строгим канонам. К иконописанию в Древней Руси допускались лишь опытные мастера, работавшие под контролем Церкви. А русский народ не представлял ни собственной жизни, ни православной веры без икон.

С давних времен — и в церковных кругах, и в народной среде — ходили и пользовались особым успехом, и воспринимались с полной верой рассказы о чудотворных иконах и вообще о чудесах и знамениях, каким икона себя проявляла и утверждала в быту крещеного народа. Ведь даже само ее красочное вещество способно по временам оживать и подавать зримые знаки присутствия Бога в этом образе. Известны многочисленные факты, когда икона отвращала свой лик от недостойного просителя или говорила с молящимися. Порой изображение выходило из доски, причем, выйдя, сохраняло тот же самый вид и образ, в подтверждение той божественной реальности, которая стоит за иконой. Согласно православному вероучению, икона не Бог, но через нее и Бог, и все святые могут себя проявлять, ибо она представительствует Божество. Она канал, или окно, или дверь в потустороннюю реальность. И потому через икону тот свет особенно полно осуществляет контакты со здешним миром. Более того, через икону иногда удавалось (разумеется, очень редко) наладить связь отсюда туда, в потусторонние области, и таким путем узнать волю Божью на то или иное человеческое предприятие.

Об этом повествует «Сказание о Щилове монастыре в Великом Новгороде». Был в Новгороде богатый посадник по имени Щил, наживший свое богатство ростовщичеством, ссужая деньги под очень большие проценты. На свои доходы он решил построить церковь и тем искупить свою вину перед Богом. Новгородский Архиепископ благословил его на доброе дело, и храм начали строить. Но пока его строили, Архиепископ вдруг засомневался в правоте своего решения и как-то, стоя на молитве, мысленно вознегодовал, что Божий храм строится на деньги, нажитые неправдой. Когда Щил явился к нему с извещением, что строительство закончено и остается лишь освятить церковь, Архиепископ поставил его на исповедь и уже досконально выяснил, что все строительство производилось на нечистые деньги. Тогда он приказал Щилу идти домой и устроить себе гроб в стене собственного дома, а затем облечься в саван, лечь в гроб и заказать над собою надгробное пение. Дальнейшее решение Архиепископ отдавал на волю самого Господа.

Плача и рыдая, Щил вернулся домой и все исполнил, как ему было предписано. И когда он лежал в гробу, то во время надгробного пения внезапно скончался, а гроб с его телом вдруг исчез на глазах у певчих и на его месте разверзлась пропасть. (По логике вещей, легко догадаться, что Щил вместе с гробом провалился прямо в ад.) Узнав об этом событии, Архиепископ пришел в ужас и внутри новопостроенной церкви приказал на стене написать красками ад, а на дне адском — изобразить Щила, лежащего в гробу. Церковь же повелел опечатать, с тем чтобы туда никто не проник. И стал дожидаться нового проявления воли Божьей.

У посадника Щила оставался единственный сын, который был человеком богобоязненным. Он весьма сокрушался по поводу странной и внезапной кончины отца и пришел к Архиепископу за советом. Тот ему велел сорок дней молиться и заказывать ежедневно у сорока церквей панихиды по умершему. А также раздавать щедро милостыню нищим. Сын все это исполнил. По прошествии сорока дней Архиепископ послал тайно Архидьякона в опечатанную церковь, с тем чтобы тот посмотрел изображение и проверил, все ли там по-старому, а церковь потом вновь бы опечатал. Архидьякон доложил, что на изображении он увидел Щила в гробу, но голова у Щила располагается уже вне адской пропасти. Тогда Архиепископ приказал сыну Щила еще сорок дней молиться и заказывать панихиды. И по прошествии нового срока второй раз послал Архидьякона в опечатанную церковь. На сей раз тот увидал, что Щил вместе с гробом уже по пояс находится за пределами ада. Архиепископ в третий раз повелел сыну молиться сорок дней за спасение души отца. И в третий раз посланный Архидьякон увидел, что гроб со Щилом уже полностью вышел за пределы ада. Тогда, поняв, что душа Щила спасена, Архиепископ распечатал и освятил церковь. Впоследствии на этом месте был основан Щилов монастырь[153].

Эта легенда замечательна тем, что между церковным изображением и происходящим за сценой, за гробом, устанавливается как бы тождество или соответствие. Изображение в данном случае точно передает реальное положение дел в загробном мире, куда живой человек не может проникнуть, и оно, изображение, изменяется вместе с переменами в потустороннем, невидимом плане бытия. Церковная живопись в полном смысле слова становится окном в загробное царство. Или, как говорил греческий богослов и один из учителей церкви Дионисий Ареопагит, иконы содержат в себе не образы окружающего нас земного мира, но образы мира горнего, небесного. Они, по формуле Дионисия Ареопагита, это «видимые изображения тайных и сверхъестественных зрелищ».

Однако, предписывая поклоняться иконам, православная церковь не отождествляет икону с Богом. Бог присутствует в иконе и проявляется через нее, но далеко не полностью. Если бы Он проявлялся полностью, икона превратилась бы в идола. Икона стоит на границе описуемого и неописуемого, видимого и невидимого. И, молясь на икону, мы молимся стоящему за ней Первообразу.

Между тем простой народ далеко не всегда разбирался в этой догматике и склонен был отождествлять иконы с теми, кто на них изображен. Недаром иконы подчас называли «богами». По словам Адама Олеария, на Руси относились к ним, как к живым существам, которые все видят и все слышат. Поэтому, например, перед тем как ложиться в постель, муж и жена завешивают красный угол, чтобы боги не видели срама. Олеарий ссылается также на рассказ одного датского дворянина, который сам видел, как в русской семье варили пиво и для того, чтобы пиво лучше сварилось, опускали туда на палке икону.

Понятно, в народной среде, где были живы магические представления, подобные сдвиги в сторону идолопоклонства случались, и нередко. Все это, конечно, отклонения от норм церковного православного иконопочитания. Но сами эти отклонения и суеверные извращения были возможны именно потому, что Русь вообще воспринимала икону чрезвычайно реально и актуально, как постоянную соучастницу национальной жизни, в особенности в какие-то трудные или критические времена.

Стоит в этой связи задержаться на литературном документе XVII века — «Повести об Азовском осадном сидении донских казаков». Эта повесть написана очень живым языком и рисует нам народную жизнь, правда весьма специфическую, военную, — но в интересующем нас повороте, в соотнесенности с иконами. Перед нами, можно сказать, открывается тема: икона и война, и все это в сугубо народном преломлении.

Тут содержится описание реального исторического события — трехмесячной осады г. Азова турками в 1641 году. Все это облечено в форму донесения царю Михаилу Федоровичу. Историческая подоплека повести такова: казаки самовольно, без согласования с Москвой, захватили город Азов в устье Дона, служивший важным турецким форпостом в Причерноморье. Турецкий султан послал под Азов огромную армию — 250 тысяч человек. Казаков было меньше 10 тысяч, но они выдержали осаду и, с тем чтобы удержать Азов далее, хотели передать его Московскому государству. Но Москва, опасаясь войны с Турцией, отказалась принять Азов под свою руку.

Повесть об осадном сидении знакомит нас с весьма своенравной казачьей средой, с образом жизни этого вольного войска, в большинстве своем состоявшего из бывших беглых холопов. Вырисовывается колоритный социально-психологический тип — воина и, если выражаться современным языком, русского патриота, а вместе е тем разбойника и вора по отношению к государству. Определением «вор» награждали тогда не только того, кто что-то у кого-то украл, но «вор» в старину также — изменник, бунтовщик и всякий, кто посягнул выйти самовольно за пределы государства. В таком понимании все беглые холопы и все тогдашние диссиденты — это воры, пускай они украли всего лишь самих себя из-под власти государства. Казачья среда — это смесь рыцарского благородства, разбойного удальства и монашеского аскетизма.

Вот как сами себя аттестуют казаки — в ответ на предложение турецкого султана сдаться и в напоминание, что они, эти сидевшие в осаде русские люди, на самом-то деле преступники в глазах Московского государства: «И мы про то сами ж и без вас, собак, ведаем, какие мы в государстве Московском на Руси люди дорогие и к чему мы там надобны… Государство великое и пространное Московское многолюдное, сияет оно посреди всех государств и орд бусурманских и еллинских и персидских, яко солнце. Не почитают нас там на Руси и за пса смердящего. Отбегохом мы из того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да зде вселилися в пустыни непроходные, живем, взирая на Бога. Кому там потужить об нас? Ради там все концу нашему. А запасы к нам хлебные не бывают с Руси николи. Кормит нас, молотцов, небесный царь на поле своею милостию: зверьми дивиими да морскою рыбою. Питаемся, ако птицы небесные: ни сеем, ни орем, ни збираем в житницы. Так питаемся подле моря Синяго. А сребро и золото за морем у вас емлем. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим».

Иными словами, казаки совершают набеги на турецкие берега, грабят, разбойничают и берут женщин у турок. А вместе с тем, по собственному самоощущению, они живут согласно евангельской заповеди — как птицы небесные: не жнут, не сеют, не заботятся о завтрашнем дне, не накапливают богатства. Легко можно представить, что это значит: грабят и проматывают награбленное. И чувствуют себя бедными птичками в пустыне, как и повелел Христос… И вот, оказывается, в этой среде — разбойничьей, рыцарской и несколько монашеской одновременно — необычайным авторитетом пользуются — иконы. Притом иконы местные, казацкие, принесенные с собою в Азов и здесь же поставленные в виде главной защиты от бусурманской осады. Названы две самые важные для этой среды иконы. Николая-Чудотворца — по-видимому, потому, что он скорый помощник, а скорая помощь этим людям крайне необходима. И вторая икона — Иоанна Предтечи, который почитался главным покровителем донских казаков. Очевидно, потому, что Иоанн Предтеча долгие годы провел, как аскет, в пустыне, и примеру его следуют казаки, поселившись в пустыне, в безлюдных местах, на свой страх и риск. А также, может быть, потому Иоанн Предтеча покровительствует казакам, что ему отрубили голову, что, в общем-то, ждет каждого из этой казацкой среды: либо в битве с турками сложить голову, либо русский царь ее отрубит, как и положено поступать с разбойниками и с изменниками родине. Так или иначе, но все действие в повести об осадном сидении вращается вокруг этих двух икон — Николы-Чудотворца и Иоанна Предтечи. И все повороты судьбы казачьего войска связаны с этими двумя иконами. К ним прибегают за советом и за помощью; к ним относятся как к живым и реальным существам; их — Николу и Ивана Предтечу — именуют «казацкими воеводами». Особенно тяжело донским казакам досталось, когда турки изменили тактику осады и, пользуясь численным превосходством, начали применять эти силы попеременно, днем и ночью, не давая роздыха. Казаки, по своей малочисленности, во время этих штурмов не могли подменять друг друга на месте сражения и изнемогали от усталости:

«И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ран своих, и от всяких лютых нужд, и от духу смраднаго труплова отягчали мы все и изнемогли болезньми лютыми осадными… Ни на единый час отдохнуть нам не дадут. В те поры отчаяли уже мы весь живот свой и в Азове городе и о выручке своей безнадежны стали от человек, толко себе и чая помощи от вышняго Бога. Прибежим, бедные, к своему лиш помощнику, Предтечеву образу, пред ним, светом, росплачемся слезами горькими: „Государь-свет, помощник наш, Предтеча Иван, по твоему, светову, явлению разорили мы гнездо змиево, взяли Азов город. Побили мы в нем всех христианских мучителей, идолослужителей. Твой, светов, и Николин дом очистили, и украсили мы ваши чудотворные образы от своих грешных и недостойных рук. Бес пения у нас по се поры перед вашими образы не бывало, а мы вас, светов, прогневали чем, что опять идете в руки бусурманские? На вас мы, светов, надеяся, в осаде в нем сели, оставя всех своих товарыщев. А топере от турок видим впрям смерть свою. Поморили нас безеонием, дни и нощи безпрестани с ними мучимся. Уже наши ноги под нами подогнулися и руки наши от обороны уж не служат нам, замертвели, уж от истомы очи наши не глядят, уж от беспрестанной стрелбы глаза наши выжгли, в них стреляючи порохом, язык уж наш во устнах наших не воротитца на бусурман закрычать — таково наше безсилие, не можем в руках своих никакова оружия держать. Почитаем мы уж себя за мертвой труп… Не бывать уж нам на святой Руси“».

И при этих словах казаки поднимают на плечи свои иконы, Предтечеву и Николину, и идут с ними на вылазки, бросаются в атаки. И побеждают, поскольку им помогают иконы. Более того, эти святые — Иван Предтеча и Никола-Чудотворец — самолично участвуют в битве и сражаются, как воины. В момент сражения казаки их не видят, но видят турки и потом спрашивают с ужасом: кто это были такие? И казаки им отвечают с гордостью: то наши воеводы! Казаки могут судить о небесной помощи также по трупам убитых врагов. Тела пластаны и сечены наполы, т. е. разрублены пополам, как не в силах рассечь человеческая рука.

В конце концов, отбив турок, казаки просят царя Михаила Федоровича принять у них из рук Азов-город, как свою государеву вотчину — «ради светлых образов Предтечи и Николы, потому что им, светам нашим, угодно тут». То есть, сами иконы выказывают желание здесь оставаться, и потому следует удержать Азов в православных руках. Себя же казаки, среди которых не осталось ни одного здорового и непокалеченного человека, просят постричь в монахи и принять в монастырь Ивана Предтечи. «А буде государь нас, холопеи своих далних, не пожалует, не велит у нас принять из рук наших Азова города, заплакав, нам ево (придется) покинута. Подымем мы, грешные, икону Предтечеву да и пойдем с ним, светом, где нам он велит. Атамана своего пострижем у ево образа, тот у нас над нами будет игуменом, а ясаула пострижем, тот у нас над нами будет строителем. А мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступим от ево Предтечева образа, помрем все тут до единого. Будет вовеки славна лавра Предтечева».

Итак, иконы от начала и до конца сопровождают казаков. И потому так прост и психологически легок переход этих бывших вояк, которых на Руси почитают разбойниками, — в монахи и отшельники. Ведь они и раньше — в положении вора — рядом с этими иконами, чувствовали себя отшельниками.

Но царь не принял дара и приказал вернуть Азов туркам. Повесть заканчивается кратким и очень сдержанным резюме, которое, после всех произведенных усилий и понесенных страданий, звучит поистине драматически: «в нынешнем (1642) году, по прошению и по присылки посольства, он, государь царь и великий князь Михайло Федорович, пожаловал турского Ибрагима салтана царя, велел донским атаманом и казаком Азов-град покинуть»[154].

«Повесть об Азовском осадном сидении» в научной литературе рассматривается обычно по классу и жанру воинских повестей. Но даже в эту, далекую от церковной жизни, среду проникают и становятся в ее центре — иконы. В результате повесть о военной осаде и боевых подвигах с неменьшей силой звучит как рассказ о народном на Руси иконопочитании.

Глава седьмая. «Голубиная книга»

Народная среда — многообразная, неоднородная по своему составу включала в себя круги, ближе стоявшие к церкви и к религиозным запросам, нежели основное население России. Эти круги и были создателями духовных стихов, как особого фольклорного жанра, стоявшего на границе между устной и письменной культурой, между безграмотной массой и церковной или псевдоцерковной, апокрифической книжностью. Из всех фольклорных жанров именно духовные стихи ближе всего расположены к книжным источникам, откуда они и черпают подчас свои сюжеты. Сочинители духовных стихов — это люди, подчас если не вполне книжные, то во всяком случае много знавшие, хотя бы понаслышке, о книгах на религиозные темы. Это была своего рода народная интеллигенция или полуинтеллигенция с глубокими духовными запросами, с интеллектуальной проблематикой и религиозными исканиями. Она хотела знать, как устроен мир, и откуда что началось на свете, и чем кончится, и что будет с человеком после смерти, и как спасти душу в этом грешном мире.

На первом месте по своей значительности и вместе с тем обособленно от других духовных стихов стоит очень большой по объему стих о «Голубиной книге». Он был весьма популярен и потому известен во многих вариантах.

Стих о Голубиной книге имеет очень древнее происхождение. В основе его апокрифы, построенные в данном случае в виде вопросов и ответов или загадок и отгадок на космогоническую тему. Не исключено, что какие-то мотивы Голубиной книги восходят к еще более далекой, дохристианской древности. Сам эпитет Голубиная означает глубину премудрости, которая содержится в этой книге. Иначе сказать, Голубиная книга — это глубочайшая книга, собравшая все тайны земли и неба, всю, так сказать, мировую науку, в народном представлении. Возможна также и другая аналогия этого названия — с голубем как символом и выражением Святого Духа. Ибо речь идет о книге чудесной, боговдохновенной, пророческой, которая упала прямо с неба и была написана либо самим Господом, либо, в других вариантах, пророком Исайей. Можно сказать, это всем книгам книга. Вот как описывается внешность этой книги (размеры даются в локтях):

Уже эти невероятные, гиперболические размеры Голубиной книги говорят нам, что такое истинная книга в народном представлении. Это книга единственная и универсальная, содержащая в себе все или, по крайней мере, все самое важное. Безусловно, на такое понимание книги повлиял образ Священного Писания, Библии, как книги книг, абсолютной и божественной. Да и другие книги в Древней Руси поражали народное воображение своими размерами, объемом, тяжелым весом и убранством. Ведь книгу в старину одевали в толстую кожу, причем кожу наклеивали для прочности на деревянные дощечки. Корки книги снабжались медными застежками. Порою книга заключалась в тяжелый кованый оклад, украшалась драгоценными каменьями и напоминала подчас сундук или богатый ларец. Она была монументальным сооружением, предполагавшим сохранность на века. В этом сказывалась не только трудность ее создания и распространения рукописным путем. Своим внешним видом, объемом и весом книга заявляла также о своем авторитете, и это отвечало ее содержанию, ее жанру и самому понятию — Книги. И вот в своем воображении народ, который за редким исключением этих книг не читал, а только видел их в церкви, создал образ еще более великой и таинственной Голубиной книги, которая содержит исчерпывающий ответ на все загадки мирового бытия.

К этой книге, упавшей с неба (иногда выпавшей из темной, грозной тучи), съезжаются сорок царей со царевичи, сорок князей со князевичи и обращаются с вопросами к самому среди них мудрому Давиду Евсеевичу. Этот Давид (или Давыд) Евсеевич возник, очевидно, по аналогии с библейским царем Давидом, автором Псалтири. Цари просят его прочесть Голубиную книгу и ответить на их вопросы. Но и Давид Евсеевич прочесть ее не в силах. А на вопросы отвечает:

Можно заметить, — Давид Евсеевич действует фольклорным методом — изустно, по памяти, что много проще и надежнее, чем по грамоте, в которой он не силен так же, как эти сказители-певцы духовных стихов. Спрашивается, откуда же он знает, что написано в Голубиной книге, если он ее не читал, да и никто из людей прочесть ее не в состоянии? На этот счет в одном из вариантов существует такое решение:

Иначе говоря, книга сама себя прочитала или другим чудесным образом открыла свое содержание Давиду Евсеевичу, а тот уже по памяти ее излагает, отвечая на все поставленные царями вопросы.

Первая группа вопросов и ответов касается происхождения мира. Это вопросы о начале всего, о начале начал

Как мы видим, величайшие вопросы космогонии и метафизики были не чужды пытливому народному уму, и народ, подобно ребенку, искал окончательные и исчерпывающие ответы на эти извечные темы, над которыми всегда билось человечество, пытаясь разрешить загадку происхождения Вселенной.

Возможны и другие версии:

Или:

Или — совсем неожиданно:

Подобные ответы нам кажутся подчас слишком простыми и наивными. Между тем они содержат весьма глубокое представление о том, что весь мир, так же как человек, это не только творение Божие, но и образ Божий или Его икона. Отсюда протягивается связь между микрокосмом (человеком) и макрокосмом (вселенной), связь, которую признают и христианские теологи, и многие философы древнего и нового времени. Между прочим, в «Голубиной книге», наряду с проблемами космогонии, ставятся вопросы и даются ответы на тему антропологии — из чего сотворен человек, по частям: откуда у нас разум, откуда помыслы, откуда кости, откуда тело, откуда кровь? И ответы: разум — от самого Христа, помыслы — от облаков небесных, кости крепкие — от камня, тело — от сырой земли, кровь — от моря.

Отдаленные аналогии «Голубиной книги» мы можем порой уловить в языческих мифах разных народов. В скандинавской мифологии, в текстах «Младшей Эдды» говорится, что еще до рождения богов самозародились в мировой бездне великаны, во главе со злым великаном Имиром. Затем боги убили этого великана и сделали из плоти его землю, из костей — горы, из зубов и осколков костей — камни и валуны, из крови — море и все воды, из волос — леса, из мозга — облака, из черепа — небосвод.

Однако связь «Голубиной книги» с этими языческими мифами о сотворении вселенной и человека осуществлялась, конечно, не прямо, а опосредствовано, через христианские апокрифы, хотя и религиозного, но легендарного, полусказочного содержания, не апробированные и отвергнутые Церковью. Например, в апокрифическом сказании о сотворении человека, повлиявшем на «Голубиную книгу», рассказывается, что у Адама из земли было сделано тело, из камня — кости, от моря — кровь, от солнца — глаза, от облаков — мысли, от ветра — дыхание, от огня — тепло, а душу Господь вдохнул.

Очень многие произведения и языческой древности, и Средних веков, посвященные проблемам мироустройства, составлены в виде загадок или головоломок, на которые даются вразумительные ответы. С этой же — очень широкой — традицией связана и «Голубиная книга». Тяга к загадкам и отгадкам в подобного рода сочинениях, как и вообще природа загадок в качестве особого фольклорного жанра, стимулирована не только извечным стремлением человека объяснить происхождение и сущность вещей, исходя из каких-то логических посылок и религиозных представлений. Она вызвана также сознанием, что мир, нас окружающий, полон чудес, и все вещи на свете хитроумно и замысловато устроены. Загадка, в сущности, это не загадка, а разгадка чуда, поскольку предполагает ответ, что это значит или откуда произошло. На этой стадии сознания мир еще чудесен и достаточно метаморфичен: скажем, превращение земли в человеческую плоть, а моря в кровь, лица Божьего — в красное солнце.

Итак, первая группа вопросов в «Голубиной книге» говорит о корнях мироздания и человеческого естества: откуда что началось? Вторая группа вопросов повернута в иной плоскости: это поиски самых главных, фундаментальных на земле величин. Не что из чего произошло, а что самое важное?

Слово «мать» (в других вариантах «отец») означает не родословную, а старшинство и превосходство над всеми. То есть — какой город среди всех городов самый главный, самый лучший, самый первый по значению? Кто над зверями зверь? Или всем птицам — птица? Ответом обязательно должно быть единственное лицо, единственное имя. В однородном ряду вещей необходимо отыскать одну вещь, которая по своему качеству и по своему месту в иерархии превосходит все остальные. Но в «Голубиной книге» дело обстоит сложнее. Потому что, во-первых, избранные в качестве самых главных предметы и лица почти во всех вариантах «Голубиной книги» (а этих вариантов очень много) остаются теми же самыми, на своих местах. Лишь иногда меняется мотивировка: почему именно этот предмет самый главный. Во-вторых, здесь нет последовательности в самом принципе отбора. В одном случае признаком первенства является одно, в другом — другое, порою совершенно фантастическое допущение.

Белый царь это, конечно, русский, православный царь. Эпитет «белый» означает чистый, светлый, а также — самый лучший, самый правильный. Аналогия в языке: «белый свет», что означает одновременно — и ясный день, и весь наш вольный мир, свободный от черной, нечистой силы, и всю землю, и саму жизнь. Когда сказочный герой выходит из преисподней, из царства смерти, — он выходит на белый свет.

Почему же русский царь — Белый по «Голубиной книге»? Потому, главное, что он верует в «крещеную веру», что означает крещение и веру «во святую Богородицу» и «во Троицу неразделимую». На первом месте, как и во многих других духовных стихах, стоит Богородица, потом Троица. И далее сказано, что Белый царь «стоит за дом Богородицы», — это, безусловно, православная Церковь. Потому и русская церковь, и русская земля (Святая Русь) в фольклоре подчас сопровождаются тем же эпитетом — «белая». Далее, как явствует из «Голубиной книги», Белый царь «над всеми царями царь» — потому, что ему покорились все «орды» и все «языцы», то есть все племена и народы. Слово «орды» позволяет догадываться, что русскому царю покорилась даже татарская орда, которая несколько столетий угнетала Русь. Таким образом, первенство русского царя над всеми прочими объясняется его силой. Но сама сила его — это производное от его святости, от того, что он «Белый царь».

Следующий вопрос: какой город самый главный? По логике вещей, после Белого царя следовало бы ответить — Москва. Но в «Голубиной книге» дается другой ориентир — Иерусалим. Это уже иной поворот темы. С давних времен Иерусалим почитался центром земли. Там же находится Гроб Господень, и там же происходили важнейшие события всечеловеческой истории — Распятие и Воскресение Иисуса Христа.

Ряд дальнейших краеугольных понятий связан с христианской религией. Так, всем рекам мать — Ердань-река (Иордан), потому что в ней крестился сам Иисус Христос. Главная гора — Фавор-гора, потому что на Фаворе произошло Преображение Господне. Главное дерево — это кипарис, поскольку из кипариса был сделан крест, на котором распяли Христа.

Трудности для нашего понимания начинаются дальше, когда речь заходит о вещах мифических и фантастических.

Например, на вопрос: какая самая главная трава? — следует ответ: Плакун-трава. Почему? Потому что, когда распинали Христа, Богородица шла по земле и роняла слезы, — на месте этих слез и выросла Плакун-трава. Между тем, что такое Плакун-трава, мы в точности не знаем. Из корней этой травы, говорится в «Голубиной книге», вырезают кресты старцы-монахи, которыми они и спасаются от грехов. Согласно другим народным поверьям, от Плакун-травы плачут бесы и ведьмы. Словом, это волшебное растение.

Кто над всеми рыбами — рыба? Ответ: Кит-рыба. Потому, что на Кит-рыбе или на трех Китах держится вся земля. Если Кит-рыба поворачивается — происходят землетрясения. По другому варианту: когда Кит-рыба повернется, тогда начнется конец света. Тут надо вспомнить, как представляли себе землю на Руси в древности самые образованные люди. Земля — плоская и продолговатая. Она омывается океаном, до конца которого доплыть невозможно. По ту сторону океана, на твердом основании, в виде стен, переходящих в купол, воздвигнут небесный свод. Отсюда-то и возникает дальнейшее предположение или гипотеза, не всегда, правда, подтвержденная в книжных источниках, что в этом океане земля и держится на спине гигантской рыбы-Кит или на трех китах.

Куда сложнее расшифровать два следующих образа — главной птицы и главного зверя. Тут начинается какая-то невнятная фантастика, с которой нашей научной логике трудно справиться. Главная птица именуется: Стре́фил-птица (другие варианты имени: Стра́фил или Стра́тим-птица и т. д.). Про нее говорится, что она живет посреди моря-океана и там же питается, и там же плодит детей. А когда она вострепещет крыльями, тогда на море поднимается буря и тонут корабли. С другой же стороны, в иных вариантах, про ту же птицу сказано, что когда она вострепещет крыльями, тогда, во втором часу ночи, по всей земле начинают петь петухи и просвещается или освещается вся земля. Очевидно, птица Стрефил является предвестием рассвета.

Кто же эта птица и как она совмещает такие невероятные способности? В научной литературе некоторые авторы, исходя из этимологии слова (Стрефил — Страфил), сближают ее с птицей страус, тем более что страус это самая большая птица на земле. И тут же ставят знак вопроса, поскольку это не доказуемо, а страусы, как известно, не живут в море. К тому же русские люди не знали страусов. В России существует другая, степная птица, под названием стрепет (из породы дроф), на которую охотятся и название которой связано с шумным трепетом крыльев. Однако эта аналогия тоже сомнительна, именно потому, что русские люди слишком хорошо знали степную птицу стрепет и не могли ей приписывать сверхъестественные свойства. Очевидно, мы должны отказаться от каких-то натуральных сближений. Речь идет не о действительной, а о сказочной птице. В одном из вариантов «Голубиной книги» в виде главной птицы называется птица Феникс, про которую известно, что, умирая, она вновь возрождается. Здесь же сказано, что у нее лицо девы, а пение столь сладостно, что человек, услышав ее песни, забывает отца и мать. Таким образом, на птицу Феникс распространяются свойства райской птицы Сирин. А птица Сирин, в свою очередь, связана, по всей вероятности, с Сиренами, которые своим пением в море обольщали Одиссея.

Вот здесь-то, мне кажется, мы и можем нащупать ниточку, которая в какой-то мере способна распутать этот смысловой клубок. А именно, птица Стрефил живет на море в соответствии с тем, что сирены живут в море. Она топит корабли, потому что сирены своим пением зазывают мореплавателей и губят. С другой же стороны, птица Стрефил знаменует рассвет пением петухов и совершает благое дело, освещая всю землю, поскольку райская птица Сирин это святая птица, которая вместе со своим сладостным пением распространяет сияние и служит выражением всепоглощающей райской красоты. Само же имя — Стрефил — этимологически, возможно, связано со словом «трепет»: трепет крыльев, трепет света, трепет музыки или пения. Разумеется, все это лишь домыслы, а не окончательное решение.

Также никто не видел зверя, который всем зверям зверь и который именуется Индрик-зверь. Иногда его называют Единорогом. О баснословном, мифическом единороге писали еще античные авторы. Единорог был хорошо известен и в средневековой Европе, где обычно его изображали наподобие быка, оленя или лошади с одним рогом на лбу, торчащим горизонтально земле. Единорог в Европе почитался священным животным, хотя и буйным: только чистая дева могла его укротить. На Руси, в «Голубиной книге» ему даются особые функции. Он живет под землей и свободно расхаживает куда хочет по подземелью и своим рогом прочищает все подземные ключи и ручьи и питает этой ключевой водою всю землю. Иногда он живет в какой-то определенной святой горе и молится Богу. А когда он повернется или разыграется внутри этой горы или под землей, то гора колышется и все звери ему поклоняются как своему царю[161].

Имея дело с этими странными, фантастическими существами, вроде Стрефил-птицы или Индрик-зверя, мы не должны думать, что русский народ их просто изобретал. Какие-то сведения о них, весьма отрывочные и туманные, он черпал понаслышке, из книг, из научной литературы Древней Руси. А эта литература, восходящая к античным и древневосточным авторам, полна описаний мифических животных, даже когда это были вполне реальные существа. Скажем, лев согласно официальной, книжной зоологии Средних веков (этот жанр называли «физиологом»), имеет три главных свойства. Первое: львица рожает мертвого и слепого львенка и сидит над ним, и охраняет его три дня. На третий день приходит лев, дует ему в ноздри, и львенок оживает. Далее идет научно-богословское толкование этого свойства. Так же и мы, все христианские народы; до крещения мертвы, а после крещения оживаем и просвещаемся силою Святого Духа. Второе свойство льва: когда лев спит, то очи его смотрят. Также и Господь Бог сказал, что когда Он спит, очи Его бдят и все видят. Третье свойство льва: когда он убегает, то заметает хвостом следы, так что охотник не может его отыскать. Так и ты, человек, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что творит твоя правая рука, чтобы не поймал тебя дьявол.

Все повадки льва, таким образом, соотносятся со Священным Писанием и содержат постулаты христианской нравственности. Фантастические представления о льве могли существовать в средневековой литературе достаточно долго и не возбуждали никаких сомнений. Ибо тогдашнего жителя свойства льва интересовали не сами по себе, как они интересуют нас, а лишь как символы божественного законоучения. Природный мир для средневекового человека тем и занимателен, что в нем можно отыскать нечто более великое и священное, чем это кажется на первый взгляд. Нам все это представляется какой-то выдумкой, которая противоречит логике и здравому смыслу. Между тем книжники Средних веков, сообщая эти сведения, доходившие до них издалека, через третьи руки, не фантазировали, а старались придать им логический и разумный характер, увязав их с главным тогда и самым авторитетным источником знания — со Священным Писанием.

Конечно, фольклор в этом отношении куда более раскован, нежели официальная письменная литература. Но и фольклор, имея дело с проблемами мироустройства, как это было в «Голубиной книге», старался поменьше фантазировать и много заботился о логике своих рассуждений. В отличие от книжной словесности здесь нет непременных ссылок на Святое Писание. Но и этим мифическим животным народ старался придать целесообразность, которая и позволяет им выступать в роли самых главных существ.

Слушатели и исполнители «Голубиной книги» воспринимали ее не как забавную сказку, но как авторитетный источник самых важных сведений о мире. Их не смущала непонятность или туманность иных фактов, которые здесь излагаются. Ведь за исключением Белого царя и Святой Руси (которая также иногда входит в состав краеугольных понятий — как всем землям мать), все прочие фундаментальные вещи лежат за пределами непосредственного достижения, как и подобает фундаментальным вещам. Да и сама «Голубиная книга», как сказано в ее начале, не доступна прочтению и человеческому разумению.

Третья и последняя часть «Голубиной книги» содержит пророческие сны или видения и толкование этих снов. Кто-то из царей видел во сне, как в поле сходились и боролись два зайца (вариант — два зверя), белый и серый, и один другого хотел одолеть. Спрашивают царя Давида Евсеевича — что это значит? И тот отвечает, что это не два зверя и не два зайца дрались, а Правда и Кривда. Правда — белый заяц, Кривда — серый. Правда и Кривда это олицетворенные понятия Добра и Зла, праведной и греховной жизни.

Варианты:

Мораль: кто будет жить по Правде, тот пойдет в Царство Небесное, а кто по Кривде — на муки вечные. На том и кончается «Голубиная книга».

Встает законный вопрос: насколько эта притча о Правде и Кривде соответствует предшествующему тексту? Не есть ли это какой-то случайный довесок или придаток? Ведь раньше речь шла о космогонии, о происхождении вселенной (1-ая часть) и о самых главных вещах в земном мире, на которых он стоит (2-ая часть). Почему же в 3-ей части вдруг вторгается какой-то нравственный аспект и вместе с ним аспект исторический и социальный? Речь заходит о наших временах, о современной певцу духовных стихов действительности. Возникает определенного рода логическая неувязка. От Святого Духа зародился белый свет. И царь у нас на Руси это Белый царь, который выше и чище всех других царей. И Святая Русь всем землям мать, потому что она верует в «веру крещеную» и вся «изукрашена Божьими церквами». И вдруг по этой Святой Руси, по всему ее народу христианскому, словно какая-то черная тень, проходит Кривда.

На мой взгляд, противоречия здесь нет — поскольку в первых двух частях речь идет о метафизике, о первоначальном устройстве мира, а в 3-ей части говорится о конечных результатах. Да, созданный Богом мир свят и прекрасен, но человеческая история развивается не к лучшему, а к худшему. В человеческой истории побеждает Кривда, а Правда уходит на небо, назад к Богу, с которого все начиналось. Ведь мы, в представлении народа, живем не при первых, а при последних временах. И потому в сознании народа тесно соседствуют два плана. Первый, изначальный, метафизический план — Святая Русь, как самая лучшая земля. И второй, реальный, исторический и вместе с тем апокалиптический план: эта Святая Русь вдоль и поперек, на все четыре стороны света, покрыта грехом, и всюду берет верх Кривда, что, конечно, свидетельствует о скором конце света и о Страшном Суде.

По своей композиции «Голубиная книга» в некоторой степени напоминает композицию Библии. Вначале — «Бытие», происхождение мира — самое прекрасное. А в конце — Апокалипсис, конец мира — самый ужасный для земного человечества. Вот почему я не думаю, что притча о Правде и Кривде в конце «Голубиной книги» это какой-то случайный или искусственный придаток. Тем более что все варианты «Голубиной книги» заканчиваются этой притчей. И вместе с тем это значит, что в течение веков русский народ жил, в своем историческом сознании, в ожидании не лучшего, а худшего. История мира развивалась по направлению к Страшному Суду, который произойдет потому, что мы в своей человеческой истории переполнили чашу грехов. И этим грехам была свидетельством окружающая реальность, где каждый старается друг друга обмануть, где торжествует неправда, где даже государственный, царский суд, это неправедный суд. Отсюда появилась русская поговорка: «Где суд — там и неправда».

Это народное мировоззрение находится в противоречии с нашим современным сознанием. За редким исключением, все мы надеемся, что мир идет — к лучшему. Этому соответствует теория и практика прогресса, которыми руководствуются все западные страны. Этому же пониманию — вперед! к лучшему! — отвечает марксистская идеология. В Средние века и в церковном, и в народном сознании господствовала другая, противоположная идея: мир идет к своему концу. Отсюда и победа Кривды над Правдой здесь, на земле, — ввиду окончания мира и ввиду господствующей на земле окружающей неправды.

Глава восьмая. Духовные стихи о бегстве из мира сего. Страшный суд

Взгляд на историю и современность, высказанный в конце «Голубиной книги», весьма пессимистичен. В этой ситуации победы Кривды над Правдой, естественно, обострялся вопрос: как же спастись человеку в этом мире, где повсюду господствует неправда? Выход один: уйти, фигурально выражаясь, — с земли на небо жить вопреки земным, человеческим установлениям. Появляется множество духовных стихов, проникнутых крайне аскетическим, монашеским взглядом — на тему спасения души человека, его бегства от жизни, от земли, к Богу. Таковы стихи об Иосафе-царевиче.

Царевич Иосаф, убедившись в том, что мир полон неправды, удаляется в пустыню. Так как песчаных или каменистых пустынь на Руси поблизости не было, то уйти в пустыню чаще всего означало — уйти в леса. Ибо лес был самым безлюдным местом, а леса были громадны. Одинокие монахи-отшельники или целые общины, желающие удалиться от мирской суеты, от всеобщей греховной жизни, уходили в лес, в скиты. Пустыня предполагала удаление от общества, от людей и полное одиночество, посвященное Богу. С другой стороны, поскольку пустыня это лес, она наполнялась зеленой лесной природой, что мы и находим в стихе об Иосафе-царевиче. Эта пустыня олицетворялась в виде женского лица, в образе матери-пустыни. Подобно тому, как у всех людей есть мать-сыра земля, у монаха-отшельника появляется мать-Пустыня. Духовный стих о царевиче Иосафе и представляет собой диалог между матерью-Пустыней и этим удалившимся в лесную Пустыню царевичем. Мать-Пустыня отговаривает царевича Иосафа от его религиозного подвига, предупреждая, как трудно жить в лесу, где нечего есть, а пить придется болотную воду. Но главная трудность — это полное одиночество. И когда начнется весна и вся природа расцветет, деревья покроются листьями, говорит Пустыня, ты меня покинешь. Тебя потянет назад к людям, к земной жизни. Но царевич Иосаф клянется в верности матери-Пустыне и ей возражает. И вот эти возражения нам особенно интересны, поскольку прославление Пустыни как ступени в Царство Небесное здесь совмещается с восхвалением живой природы.

Другой вариант:

Мы видим, как аскетический стих во славу пустыни проникается тонким эстетическим чувством и молитвенное созерцание Царства Небесного переплетается с созерцанием красоты окружающей природы. А вместе с тем эта природа одухотворяется. И трепет листьев, и пение птиц в лесу перенимают ангельский образ. В пустыне, вместе с бегством от мира и земных страстей, природа не увядает, а воскресает. Но воскресает уже в каком-то небесном сиянии или во Святом Духе.

Занимаясь народной верой, нам приходилось много говорить о материализме религиозных представлений народа. А здесь мы находим другую сторону той же веры — ее глубокий мистицизм и религию Святого Духа, которая свойственна православию, может быть, больше, чем другим христианским религиям. В русских духовных стихах почти не упоминается Бог-Отец, но третья ипостась Божества Святой Дух встречается достаточно часто. Напомню, что в «Голубиной книге» само происхождение мира начинается со Святого Духа: «Начался белый свет от Свята Духа, от Свята Духа самого Христа». Святой Дух понимается порою как дыхание Христа. В частности, в стихах о Двенадцати великих пятницах сказано, что в пятницу накануне Святой Троицы сам Христос сходит с неба на землю и посылает Святой Дух «во сырую землю» и распускает Святой Дух по всей земле, по всей вселенной. Святым Духом как благодатной и таинственной силой Божией проникается и одухотворяется вся природа. И потому она так прекрасна в молитвенной пустыне, где обитает Иосаф-царевич.

Хотя русский народ не очень разбирался в догматическом содержании Пресвятой Троицы, он очень чтил Троицу. Очевидно потому, что Троица связана с понятием Святого Духа. Ведь сам праздник Троицы — на пятидесятый день после Пасхи — сопряжен с тем, что в этот день Святой Дух сошел на апостолов. А в народном представлении Святой Дух сходит не только на апостолов, но и на всю природу. Ибо Святой Дух это сила животворящая. Отсюда, по всей вероятности, повелся и утвердился повсеместный на Руси обычай в день Троицы украшать церкви зеленью — травами и ветками деревьев. В старину по всей России на Троицу возили эти ветки целыми возами и увешивали ими двери домов и косяки окон. Деревенские улицы украшали березками. Прихожане на праздник Троицы являлись в церковь с букетами полевых цветов. В некоторых губерниях эти букеты именовались «духами», — что опять-таки указывает на связь со Святым Духом. Эти цветы, побывавшие в церкви, затем высушивали и хранили за иконами — для разных целей, поскольку, считалось, эти цветы обладают святой силой. Их клали, например, в амбары, где хранится зерно, мука и другие припасы, чтобы там не заводились мыши. Или — подвешивали на чердаке во избежание пожаров. Особенно на Троицу украшали церковь: туда вносили срезанные деревья, а пол устилали свежей травой. Затем эту траву прихожане уносили с собой, примешивали к сену и кипятили в воде, а воду эту пили, потому что она считалась целебной. Этот обычай украшать зеленью церкви и дома на Троицу говорит насколько в народе была крепка вера в силу Святого Духа. Получалось так, что Святым Духом в этот день освящается вся земля.

Возможно, с религией Святого Духа связан и другой обычай на Руси, который приурочен к празднику Благовещения (25 марта). В этот день архангел Гавриил возвестил Деве Марии, что Святой Дух низойдет на Нее и Она понесет Сына Божия — Иисуса Христа. Символом Святого Духа был голубь. А шире — птицы, как олицетворение души. Считалось, что Благовещение празднуют не только люди, но и птицы, которые в этот день особенно радуются и не работают — не вьют гнезда. Одна кукушка нарушила этот запрет и в день Благовещения свила гнездо. В наказание за это с тех пор она не имеет собственного угла и не умеет его строить, и поэтому подкладывает свое яйцо в чье-нибудь чужое, готовое гнездо. Ради этого праздника на Руси существовал обычай — в день Благовещения выпускать птичек из клеток, даруя им свободу. Для этого в городах перед Благовещением специально торговали птицами, чтобы каждый мог в этот день выпустить птицу на свободу.

Множество других поверий позволяют утверждать, что православная вера и русский народ особенно чтили Третью Ипостась, Святого Духа, что религия Святого Духа особенно близка русскому национальному характеру и окрашивает очень многое в русской народной вере. Да и не только в народной.

Но вернемся к духовным стихам о спасении человеческой души из плена земной, греховной жизни. Один путь, как мы видели на примере Иосафа-царевича, — это удалиться в пустыню. Другой возможный путь представлен духовными стихами об Алексее, человеке Божием. Речь здесь идет о том, что сохранить или обрести чистоту и святость, находясь в обществе, живя бок о бок с другими людьми, в миру, можно путем добровольной нищеты и юродства. В основе этого сюжета лежит житие святого Алексея, который пренебрег своим знатным происхождением, богатством и семьей. По требованию родителей (чтобы не нарушать заповедь — повиновения им) он обвенчался с невестой, но чтобы не нарушать другой обет — целомудрия, он в ночь свадьбы ушел из дома, обменялся платьем с первым же встречным нищим, переехал в другой город и стал нищенствовать. Причем всю собранную милостыню раздавал другим нищим. Через семнадцать лет этого подвижничества сама Богоматерь приказала ему вернуться в родной дом и там поселиться под видом нищего странника, что Алексей и исполнил. Ни родители, ни жена, ни бывшие слуги-рабы его не узнали. Отец отвел ему каморку в доме, как последнему нищему. Но слуги над ним издевались и его презирали, плевали на него, ругались, а он все это терпел с благодарностью и молился Богу за своих рабов. Только когда он умер, родители поняли, что это был их сын, и все узнали, кто он и какой это великий подвижник, поскольку от его мертвого тела стали исцеляться больные и слепые.

Итак, это тоже путь аскетизма, путь бегства от жизни. И потому духовные стихи об Алексее, человеке Божием, приобрели на Руси особую популярность среди нищей братии. Поскольку, согласно изложенной здесь концепции, нищий, самый последний и самый презираемый в глазах людей человек, перед лицом Господа Бога может оказаться самым первым и самым прекрасным. Социальное неравенство выравнивалось нравственным превосходством и посмертным воздаянием.

Об этом же неравенстве и подобном же воздаянии гласили духовные стихи на другой сюжет — о Лазаре. В основе — евангельская притча о Лазаре (Евангелие от Луки), в которой рассказывается о том, как у ворот богача лежал нищий, по имени Лазарь, и мечтал утолить голод крошками, падающими со стола богача. А потом оба они умерли, и богач в аду, в пламени, просил, чтобы Лазарь омочил палец в воде и поднес к его воспаленным устам. Но в этой просьбе богачу было отказано, поскольку все свое добро он сполна получил при жизни и за это мучается, а Лазарь при жизни видел лишь одно зло и теперь утешается. Эта притча несколько трансформирована в духовных стихах о Лазаре. А сами эти стихи были настолько популярны в России, что народная идиома «петь Лазаря» стала синонимом понятия — просить милостыню. Нищие ходили по домам и, собирая милостыню, пели чаще всего именно эти стихи о Лазаре. «Петь Лазаря» означает также тянуть что-то жалостливое, печальное.

Сюжет песен о Лазаре очень прост, но весьма страшен. Жили-были два брата — иногда их обоих именуют Лазарями — один богатый, другой нищий. Богатый устроил роскошный пир, созвал знатных гостей — бояр и князей, а когда пришел к нему нищий брат просить милостыню, богатый вытолкал его с крыльца, натравил на него собак и бросил его в навоз. И вот доведенный до отчаяния нищий Лазарь молит Господа Бога о смерти.

Тогда богатый брат, позавидовав счастливой участи нищего, тоже просит у Бога:

Согласно народным представлениям, возможны два вида смерти. Одна смерть, легкая и честная, когда добрые ангелы, посланные Богом, вынимают душу из тела через рот, через уста, то есть очень осторожно, и несут ее в рай. Другая смерть, тяжелая и постыдная, когда недобрые ангелы или демоны пробивают человека копьем, вынимают душу сквозь ребро и несут ее в ад. Речь идет, разумеется, не столько о физических муках человека перед смертью, сколько о разном способе изымания души из тела — для праведников и для грешников.

Самое интересное в приведенном стихе о Лазаре — это его стилистика, построенная на контрасте между человеческой просьбой о смерти и ее реальным исполнением по воле Бога. Происходит, можно сказать, игра от обратного. Нищий Лазарь дошел до того, что просит Бога о смерти, самой тяжелой и страшной (сквозь ребро), о смерти без милости потому якобы, что его душа при жизни уже получила все радости. Это сказано, конечно, с горькой иронией. Господь услышал его молитву. И это тоже сказано с иронией. Потому что Господь поступает вопреки молитве, поскольку видит несравненно глубже и дальше, чем человек предполагает. Тот же прием повторяется с богатым братом, который пытается попасть в рай путем обмана и говорит, что при жизни уже намучился. Но здесь, по отношению к богатому брату, господствует уже самая злая ирония. И смерть его рисуется очень страшно, благодаря наглядности и материальности образов — когда недобрые ангелы должны воздеть его душу на острое копье, поднять высоко в небо и сбросить в преисподнюю. В результате всех этих оттенков и многообразных поворотов внутри весьма небольшого по размеру и несложного по сюжету поэтического текста духовный стих о Лазаре обладает большой художественной силой. И, конечно, этот стих доставлял громадное моральное удовлетворение нищей братии, которая его распевала, да и вообще всем бедным людям, и служил хорошим средством пропитания, пугая богатых и скаредных угрозой Божьего возмездия.

Подобно стихам о Лазаре, стих о Страшном Суде говорит о Божьем возмездии и Божьем воздаянии, но уже по отношению ко всему человечеству, к земле в целом. Порою исследователи духовных стихов (например, Г. Федотов) — удивляются изобилию текстов на тему Страшного Суда, а также самому содержанию этих текстов. Стих о Страшном Суде глубоко пессимистичен. Получается, что русский народ весьма печально смотрит на свое будущее, на человеческую историю и на судьбу человека вообще. Или — как сказано в одном из вариантов стиха о Страшном Суде:

Поражает и ужасает жестокость Страшного Суда. Тут рисуются самые разные виды казни и пыток, которым подвергаются грешники. Одни грешники подвешены за языки, вытянутые до темени. Другие подвешены за хребты, на железных гвоздях, над раскаленными плитами. У третьих змеи высасывают грудь и сердце. Четвертые кипят в смоле, в медных котлах и т. д. При этом грешники искренне раскаиваются в своих грехах, совершенных порой по неведению, и молят Христа о прощении. В этих грешниках живет любовь к Богу и стремление к Царству Небесному. Но все мольбы и слезы — напрасны. Христос — беспощаден. В некоторых вариантах Богородица, испытывая жалость к грешникам, просит Христа их помиловать. Христос соглашается исполнить Ее просьбу. Но тогда, выясняется, Христу надо второй раз идти на распятие, для того чтобы искупить эти грехи. Второго распятия Сына Богоматерь вынести не в силах, и Она отказывается от своей просьбы и перестает жалеть грешников:

Тогда грешников запирают так глубоко под землей, заваливают камнями и плитами железными, чтобы они своими страданиями и воплями не тревожили Богородицы и не омрачали радости праведников.

Вот этот безысходный визг грешников, отсутствие какого-либо просвета и беспощадность Страшного Суда смущают некоторых исследователей духовных стихов. Ибо это противоречит нашим гуманистическим понятиям. Федотов даже считает, что это находится в противоречии с самим христианством как религией божественной любви и милосердия. Чтобы как-то свести концы с концами, Федотов предполагает, что на духовных стихах о Страшном Суде отразился XVI век, когда в русской православной церкви победило строго законническое, жестокое и ритуальное направление (иосифлянство), и власть Бога, в трактовке московского государства, стала сближаться с властью грозного самодержавного царя. Евангельские и мистические источники тогда ослабли, и религия милости сменилась религией жестокого закона.

Все это правильно по отношению к XVI веку, который ознаменован Иваном Грозным. Однако, на мой взгляд, у нас нет никаких реальных оснований сближать духовные стихи о Страшном Суде исключительно с этой эпохой. Народ на протяжении нескольких веков пел эти стихи и, очевидно, ценил их, поскольку они дошли до нас в таком количестве. С другой же стороны, мы знаем и по западным и по русским источникам, что все средневековое понимание Страшного Суда, а также представление вечных загробных мучений, которые ожидают грешников, — достаточно страшны. У нас нет уверенности, что это так уж противоречит Евангелию, потому что и в Евангелии, и в Апокалипсисе и во многих высказываниях Отцов Церкви содержатся на этот счет весьма твердые и резкие слова.

По складу ума и душевным влечениям русский народ — апокалиптичен. Он склонен искать какие-то окончательные, последние решения в мировой истории, ждать этих решений и даже отчасти их осуществлять. Эта черта отмечалась некоторыми русскими философами и писателями и по-разному проявлялась в русской культуре. Естественно, это отразилось и в народной вере, в частности в духовных стихах о Страшном Суде. Страшный Суд это событие, о котором народ не мог забыть, — тем более глубоко верующие люди, которые были носителями духовных стихов. Это событие пугало и привлекало. Привлекало, поскольку сулило окончательное уничтожение зла, пускай и страшной ценой. Весь мир тогда должен обновиться, очиститься. Притом, согласно народным верованиям, отразившимся в духовных стихах, земля сначала очистится огнем, мировым пожаром, а затем водой, всемирным потопом. Об этом сказано, что сначала явится Антихрист и убьет святых пророков, посланных Богом на землю:

После этого космического переворота и начнется Страшный Суд.

Вторая причина, обусловившая актуальность Страшного Суда, заключалась в самом понимании мировой истории в Средние века. Ведь история представляла тогда замкнутый цикл, который легко поддавался обозрению. История, даже если считать от сотворения мира, начиналась всего лишь за 5508 лет до Рождества Христова, а конец света ожидался в ближайшем будущем. На Руси в XIV и в XV веках широкое хождение получила теория, согласно которой конец мира и светопреставление намечались совершенно точно и конкретно на 1492 год. Потому что в этом году истекало седьмое тысячелетие от сотворения мира, а мир должен существовать только семь тысяч лет, что соответствовало бы семи дням Бытия. И эта дата зафиксирована документально в пасхальных календарях. А дни Пасхи каждый год меняются и высчитываются на особицу. И вот старинные таблицы доводили расчет лишь до этой круглой даты, до 1492 года по нашему счету, т. е. до семитысячного года от сотворения мира. А после этого, в конце, следовало предостережение: «Здесь страх, здесь скорбь, так же как с распятия Христова этот круг начинался, и в этом году будет конец света, в нем же чаем и всемирное Твое (Христово) пришествие».

В ходе русской истории появлялись и другие прогнозы о конце света и Страшного Суда. Но так или иначе человек Древней Руси жил в достаточно четко очерченном и замкнутом кругу своих исторических представлений, и история эта должна была скоро окончиться.

Следующая причина, заставлявшая напряженно ожидать Страшного Суда и много думать об этом, заключалась, по-видимому, в самой жизни, для простого народа нелегкой. Многие исторические бедствия, которых на Руси было достаточно, воспринимались как непосредственное предзнаменование скорого конца света. Да и хронические социальные болезни наталкивали на ту же мысль. Жизнь, казалось, становится все хуже и хуже, и люди ведут себя все безнравственнее — значит наступают последние времена. В этом свете Страшный Суд рисовался как торжество справедливости, в которой особенно нуждались низшие, наиболее страдающие слои населения.

В одном из вариантов духовного стиха о Страшном Суде есть весьма интересное противопоставление Страшного Суда земным судам и судьям, которые возбуждали в народе особенно горькое чувство несправедливости, сплошь и рядом решая дела в пользу богатых и сильных мира сего.

Судей было легко подкупить, и это было сущим бедствием на Руси для людей неимущих. В духовном стихе говорится, что отделением праведников от грешников руководит Архангел Михаил с помощью огненной реки. Праведники спокойно переходят огненную реку, «ровно по суху и ровно по земле», огонь их не трогает, и направляются прямо в рай. А далее сказано:

Грешники пытаются дать взятку Архангелу Михаилу, как привыкли это делать в земных судах. Но не тут-то было. Вот почему нужен Страшный Суд.

Наконец, тема Страшного Суда и скорого конца света резко возросла в той народной среде, которая в XVII веке откололась от официальной церкви и стала подвергаться тяжелейшим религиозным гонениям…

Глава девятая. Бродячая Русь

Носителями народной веры зачастую выступали паломники и странствующие богомольцы. Этот широкий круг смыкался порой с нищей братией, но отличался людьми начитанными и наслышанными. Их называли — «каликами перехожими». Слово калика — латинского происхождения, по названию специальной паломнической обуви: caligae. В старину на Руси это слово путали с другим — «калека». Потому что в виде «калик перехожих», поющих духовные стихи и собирающих милостыню, выступали большей частью нищие слепцы — калеки. Однако «калики перехожие» совсем не обязательно калеки и не обязательно нищие. Порою это были люди состоятельные, которые пускались в дальнее странствование в Царьград или в Иерусалим — не в одиночку, а большой общиной или дружиной и заказывали по дороге молебны, нанимали проводников. Известна былина, которая может рассматриваться также в качестве духовного стиха — «Сорок калик со каликою». Она повествует о каликах, которые больше похожи на могучих богатырей. Да и одеты они богато:

Это красивые и сильные молодцы. От их крика дрожит земля, падают маковки с теремов, и князь их принимает с великими почестями. В одном из вариантов литовский король им говорит:

Но это все-таки не богатыри, а калики, т. е. паломники, и потому они не совершают воинских подвигов, хотя и наделены богатырской силой. Обладают они и чудесной, святой силой. Скажем, их атаман дует «святым духом своим» на молодую княжну, которая его оклеветала и потому заболела неизлечимым недугом, и ее исцеляет. При всем том на пути к святым местам калики собирают милостыню. Но не проявляют никакой униженности и милостыню берут, сказано, не рублями, а тысячами. Такие чудесные калики перехожие появляются иногда и в других, собственно богатырских былинах, одаривая богатырей сверхъестественной силой.

Загадка: что же это за люди, которые одновременно и богатыри, и не богатыри, богатые и нищие? Некоторые исследователи высказывают предположение, что это «калики перехожие» в их самом древнем прошлом, когда далекие паломничества могли совершать только очень сильные, богатые или очень благочестивые люди. Вот они и стоят у истоков духовных стихов. Калики перехожие в их древнем варианте, в отличие от богатырей, никогда не ездят на конях, а ходят пешком, и никогда не нарушают христианские заповеди, в отличие от обычных богатырей. За малейший грех на этом пути они дают зарок расплатиться жизнью. А иногда и расплачиваются, — но не за грех, а по ложному доносу, подозрению и обвинению в грехе. Короче говоря, это рыцари, которые приняли на себя крест не военного, а религиозного подвига, а возможно и подвига добровольного нищенства. И потому они, с одной стороны, сохранили черты рыцарства и богатырства, а с другой, приобрели черты нищего странника.

Но возникает дополнительный вопрос: а не есть ли все это просто-напросто гиперболизация самими нищими своего нищенства, своего странничества? Не есть ли это, так сказать, мания величия нищего, который втайне, в душе, мнит себя святым богатырем? Я думаю, все эти оттенки возможны, и они смешиваются в былине «Сорок калик со каликою», где богатырство внезапно смыкается с нищенством. Нужно помнить, что эту былину пели не рыцари и не богатыри, а — нищие, как бы вспоминая о своем далеком прошлом и путая этот идеальный образ со своим сегодняшним днем. Никаких богатырских калик в реальном доступном нам обозрении Древней Руси мы не знаем. Если таковые и были когда-то, в далекой древности, то потом их сменили толпы нищих и толпы просто усердных богомольцев, ходящих по святым местам: из Москвы — в Киев, из Киева — на Соловки.

Это странничество, или паломничество, принимало порою настолько массовый характер, притом стихийный, иррациональный, что Московское государство и православная Церковь, несмотря на все сочувствие паломникам, вынуждены были иногда принимать заградительные и запретительные меры. Создается впечатление, что если бы народной вере и народной Руси дали полную волю ходить, куда она хочет, то русское государство развалилось бы. Настолько странничество приобретало по временам общенациональный размах и характер.

Что искали эти люди, снявшиеся с места и бродившие по дорогам России? Трудно дать на этот вопрос однозначный ответ: в этом странничестве сплетались разные мотивы, разные социальные слои и человеческие судьбы. Но главное, что побуждало русского человека в путь, это, конечно, поиски религиозной святости. Говоря иными словами, русский народ — по всей России — искал ее, Россию, в идеализированном образе Святой Руси. Порой ее приходилось выдумывать, домысливать, воображать.

С давних пор на Руси складывались всевозможные версии о какой-то идеальной земле, спрятанной внутри страны или за ее пределами. Один из множества вариантов — благословенная Микитина вотчина, якобы обещанная Иваном Грозным брату царицы, Никите Романовичу. В песне о взятии Казани Никита Романович просит царя:

Широчайшей известностью пользовалась легенда о святом граде-Китеже, который скрылся из человеческих глаз при татарском нашествии, да так и остался незримым до конца света. Вокруг озера Светлояр, где, согласно преданию, расположен чудный город, собирались толпы молящихся. Многие из них надеялись с помощью Божьей увидеть в прозрачном озере отражение Китежа или услышать его колокольный звон. Легенда о граде-Китеже, в сущности, говорит нам о том, что Россия, при всех грехах и беззакониях, в своей глубине продолжала осознавать себя Святой Русью, пускай недостижимой.

Находились лица, которые будто бы побывали в невидимом Китеже. Распространялись письма, посланные из Китежа людьми, проникшими в это заповедное царство. В них рассказывается, как истово там свершается весь порядок богослужения, как молитвы святых отцов предстают там в виде столпов огненных, доходящих до неба. Путешествие в невидимый Китеж, который сам Бог укрыл Своей дланью, было обставлено строгими условиями и обязательствами. Требовалась «клятвенная молитва», что человек готов жизнью пожертвовать, умереть от голода или иные страхи претерпеть ради того, чтобы увидеть этот священный город. Путь туда должен совершаться в великой тайне: о своем намерении нельзя говорить ни матери, ни отцу, ни братьям, ни сестрам. В случае разглашения тайны не только не увидишь град-Китеж, но и понесешь суровое Божье наказание…

Сошлюсь на собственную скромную практику, чтобы хоть в малой степени передать подобные ощущения. Однажды, бродя по Русскому Северу, мы узнали, что где-то здесь, в двенадцати километрах, в глухом лесу, есть старинная часовня. Местные жители показали общее направление, но не стали объяснять подробности дороги: дойти до той часовни, — сказали они, — может лишь человек, который направляется туда с чистыми помыслами. В противном случае он просто заплутается и, сколько бы ни старался, не найдет той лесной часовни. Можете вообразить, какую радость мы испытали, доплетясь до этой часовни запутанными лесными тропинками: это как бы подтверждало чистоту наших намерений…

В массовом паломничестве осуществлялись контакты народной среды с высокой церковной культурой. Но дело не сводилось к посещению прославленных святынь и общению с избранными духовными лицами. Странствуя, человек чувствовал себя на земле пришельцем, чужестранцем, отрывался от житейских забот и пребывал в Небесной Отчизне. Порой весь мир для него таинственно преображался. В Евангелии сказано: «…Царствие Божие внутрь вас есть» (Лука, 17:21). Вот как об этом, через свой персональный опыт, свидетельствовал в прошлом столетии благочестивый странник из крестьян. Он ходил по России и побуждаемый Святым Духом творил непрестанно сердцем Иисусову молитву.

«Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем забот, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело… Молитва сердца столько меня услаждала, что я не полагал, есть ли кто счастливее меня на земле, и недоумевал, какое может быть большее и лучшее наслаждение в царствии небесном. Не токмо чувствовал сие внутрь души моей, но все и наружное представлялось в восхитительном виде, и все влекло к любви и благодарению Бога; люди, древа, растения, животные, все было мне как родное, на всем я находил изображение имени Иисуса Христа. Иногда чувствовал такую легкость, как бы не имел тела, и не шел, а как бы отрадно плыл по воздуху… иногда чувствовал такую радость, как будто сделан я царем и при всех таковых утешениях желал, когда бы Бог дал поскорее умереть и изливаться в благодарности у подножия Его в мире духов…»[171]

В богомольной, околоцерковной среде исключительное положение занимали юродивые. Они были известны и в других странах, однако на Руси юродство пользовалось наибольшим спросом, авторитетом, составляя специфический колорит русской православной жизни. Оно было окружено богобоязненным страхом и смехом. По словам современного исследователя: «Юродивый — это посредник между народной культурой и культурой официальной. Он объединяет мир смеха и благочестивой серьезности… балансирует на рубеже комического и трагического. Юродивый — это гротескный персонаж»[172].

Рассуждая шире, юродивые — это религиозные шуты и клоуны, вариация сказочного Ивана-дурака на христианской почве. Подлинное юродство — дар Божий, святой подвиг. Юродивый нарушает внешние, общепринятые нормы поведения. Он валяется в грязи, носит рваную — до непристойности — одежду, кривляется, сквернословит, городит бессмыслицу и околесицу (имеющую тайное, провидческое значение), совершает с виду алогичные поступки, — словом, на людях ведет себя так, чтобы выглядеть безобразным и безумным.

В основе юродства лежит глубокая религиозная идея: пренебрежение своим человеческим обликом и достоинством во славу Божию. Ведь один из страшных соблазнов, особенно опасный в церковной и монашеской практике, это гордость собственной святостью или благочестием. Да и вообще человек как существо эгоистичное склонен превозноситься в собственных и чужих глазах, возвеличиваться и кичиться, ставя себе в заслугу Божью помощь. Вот этой гордыне, самомнению, тщеславию и противостояли юродивые. Они уничижали себя и глумились над собою, поступая как люди, потерявшие стыд и разум. В действительности это были натуры, освобожденные от власти своего греховного «я» и всецело преданные вере, которую они скрывали под маской глупости или буйства. Юродство, можно сказать, это святость или праведность в нарочито сниженной форме.

Смеялись они и над окружающим миром с его неправдой, и над здравым смыслом, прозревая высшие истины. В XIV веке в Новгороде подвизались юродивые Николай и Федор. Они жили в разных частях города, разделенного рекою Волхов, и громко переругивались через реку, а порою дрались между собой, пародируя драки новгородцев. Если один пытался перейти на другой берег по мосту, второй бежал ему навстречу и гнал назад с криком: «Не ходи на мою сторону, живи на своей!» Легенда утверждает, что когда один юродивый скидывал другого с моста в реку, тот преспокойно возвращался восвояси, ступая по воде как посуху — демонстрируя великое чудо, сотворенное еще Иисусом Христом[173].

Нелепые поступки юродивого порою содержат мудрый смысл, поскольку он видит то, чего другие не замечают. Московский юродивый XVI в. Василий Блаженный, именем которого называют Покровский собор на Красной площади, швырял камни в дома добродетельных граждан и целовал стены домов, где жили люди порочные. Ибо в первом случае он видел бесов, которые жались по стенам снаружи, бессильные войти в дом праведника, а во втором — ангелов, которые оплакивали погибшие души порочных. Другой пример его прозорливости: царь дал св. Василию золото, а тот передал это золото — однако не убогим и нищим, как можно было ожидать, а — купцу: как выяснилось, тот потерял все свое состояние и жестоко голодал, стыдясь просить милостыню.

Юродивые не боялись говорить правду в глаза сильным мира сего. Легенда приписывает тому же Василию следующий жест (что к тому времени Василия уже не было в живых, для легенды несущественно): во время страшного погрома и террора, которым Иван Грозный подверг Новгород, юродивый принялся угощать царя кровью и сырым мясом, а когда тот воспротивился, показал ему возносившиеся в небе души невинно убиенных. Ужаснувшись, царь велел прекратить казни, и тотчас мясо с кровью превратились в вино и сладкий арбуз.

Похожая история произошла тогда же у Ивана Грозного с юродивым Николой во Пскове, которому угрожала участь Новгорода. Св. Никола поставил перед царем сырое мясо. Царь отверг угощение, ссылаясь на свое христианство, на Великий пост. Тогда Никола спросил: «А кровь христианскую пьешь?»

Как тут не вспомнить «Бориса Годунова», где Юродивый обличает царя Бориса и отказывается за него молиться: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя-Ирода: Богородица не велит».

Таким образом, у Пушкина представлены два полюса древнерусской культуры: летописец Пимен, носитель церковной книжности в высочайшем ее проявлении, и Юродивый, как выражение не менее чистой народной веры и совести. Они дополняют друг друга и гармонически смыкаются…

Глава десятая. Образ русской православной святости. Серафим Саровский

Картина народной веры будет неполной, если мы не коснемся православной святости, к которой, как к своему идеалу, тянулась Русь. Я имею в виду святых подвижников, которых называли старцами. Они принимали для утешения и наставительной беседы людей всех сословий и званий. Так же как монашество и духовенство в целом, старчество не принадлежит к явлениям собственно народной культуры. Это культура церковная. Но к ней притекала народная Россия за помощью, за добрым словом, за душевным, а то и за физическим исцелением.

Остановлюсь лишь на одной фигуре — на преподобном Серафиме Саровском. Время его подвижничества (он умер в 1833 г.) сравнительно хорошо поддается обзору, и преподобный Серафим являет образ самой высокой русской святости уже не в древней, а в новой истории. С другой же стороны, его образ привлекает нас своими народными чертами. Недаром один его почитатель сближал о. Серафима с мужиком Акимом из драмы Л. Толстого «Власть тьмы», служившим — при всей своей как бы «дурацкой» простоте — эталоном религиозной нравственности.

Два эпизода из жития св. Серафима позволяют увидеть, какое мистическое влияние он оказывал на окружающих. Первый связан с молодой барышней, а вскоре монахиней — Еленой Васильевной Мантуровой. Брат ее, Михаил Васильевич, был исцелен о. Серафимом, повелевшим ему отдать все состояние на построение соседней женской обители, куда и постриглась Елена Васильевна. Через семь лет после пострижения (а было ей тогда, перед смертью, двадцать семь) призвал старец Серафим Елену Васильевну и дал новое послушание. Старец Серафим сказал монахине:

«…Ты всегда меня слушала, радость моя, и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание… Исполнишь ли его, матушка?» «Я всегда вас слушала, — ответила она, — и всегда готова вас слушать!» «Во, во, так, радость моя! — воскликнул старец и продолжал. — Вот, видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему умирать… умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то… Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!» «Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто покойно. О. Серафим после этого долго-долго беседовал с ней… Е. В. молча все слушала, но вдруг смутилась и произнесла: «Батюшка! Я боюсь смерти!» «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя! — ответил о. Серафим, — для нас с тобою будет лишь вечная радость!»

Простилась Елена Васильевна, но лишь шагнула за порог — упала. О. Серафим приказал положить ее на стоявший в сенях гроб, окропил и напоил святой водой. А вернувшись домой, Елена Васильевна заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более не встану!» И через три дня скончалась. Ее последние дни сопровождались видениями, которые она, умирая, поведала на исповеди священнику, а тот все это подробно и точно записал:

«…Я не должна была ранее рассказывать это, — объяснила Е. В., — а теперь уже могу! В храме я увидела в раскрытых царских дверях величественную Царицу, неизреченной красоты, которая, призывая меня ручкой, сказала: „Следуй за Мной и смотри, что покажу тебе!“ (Далее — описание дворца из прозрачного хрусталя и золота; ряд видений пропускаю. — А. С.) …Следующая зала была еще большей красоты; вся она казалась залитою светом! Она была наполнена одними молодыми девушками, одна другой лучше, одетыми в платья необычайной светлости и с блестящими венцами на головах. Венцы эти различались видом, и на некоторых было надето по два и по три зараз. Девушки сидели, но при нашем появлении все встали молча, поклонились Царице в пояс… „Осмотри их хорошенько, хороши ли они и нравятся ли тебе“, — сказала Она мне милостиво. Я стала рассматривать указанную мне одну сторону залы, и что же: вдруг вижу, что одна из девиц, батюшка, ужасно похожа на меня!» Говоря это, E. B. сильно смутилась, остановилась, но потом продолжала: «Эта девица, улыбнувшись, погрозилась на меня! Потом, по указанию Царицы, я начала рассматривать другую сторону залы и увидала на одной из девушек такой красоты венец, такой красоты, что я даже позавидовала!.. И все это, батюшка, были наши сестры, прежде меня бывшие в обители и теперь еще живые, и будущие! Но называть их не могу, ибо не велено мне говорить…»

Иными словами, перед смертью Елена Васильевна побывала на том свете, у Самой Богоматери, и убедилась, что там ее ласково ждут. И умирала спокойно. Только просила, чтобы ее, еще живую, приготовили к положению во гроб. Гроб этот, выдолбленный из целого дуба, за трое суток до ее кончины прислал отец Серафим, словно в подарок. Когда все монахини оплакивали ее, старец Серафим говорил: «…Какие вы глупые, радости мои! Ну, что плакать-то! Ведь это грех! Мы должны радоваться: ее душа вспорхнула как голубица… Она прислужница Матери Божией, матушка! Фрейлина Царицы Небесной!..»[174]

Трудно представить современного читателя, который без смущения принял бы эту историю. Она может показаться чудовищной. Да и как умереть одному человеку по духовному повелению взамен другого? Как встретить на том свете самого себя в ряду еще не живших, будущих персонажей? Остается развести руками: что человеку невозможно, Богу возможно…

Закрадывается сомнение: не из корыстного ли расчета предпринимает старец такую затею? Ведь сам он признается, что брат Елены Васильевны ему еще нужен, поскольку на его деньги продолжается строительство монастыря. Но дело ведь не просто в деньгах. Важно — чьи деньги и какие. Михаил Васильевич Мантуров взял на себя подвиг добровольного нищенства, и потому его деньги угодны Богу и Царице Небесной. Некоторым дарителям о. Серафим наотрез отказывает: «…Не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря какие деньги: бывают деньги обид, слез и крови! Нам такие не нужно!..»[175]

Давая такое задание — умереть, — старец Серафим, разумеется, исполнял не свою, а Божью волю. У него давно уже нет воли собственной, вне Бога. Он знал, что центр бытия, человеческой судьбы и души находится не здесь, на земле, а на небе. Оттого и смерть перестает быть страшной, ибо умирая, человек переселяется к себе домой, на свою родину. Год спустя после кончины Елены Васильевны старец Серафим тоже скончался — молясь на коленях перед иконой Божией Матери…

Другой знаменательный эпизод (1831) сопряжен с учением преподобного Серафима о Святом Духе, составлявшем зерно его религиозных воззрений. Записал это большой почитатель старца Н. А. Мотовилов. Однажды он допытывался у преподобного, что значит Святой Дух и как Его возможно стяжать и вместить человеку, в чем, по словам святого отца, и заключается цель православного христианина.

Беседуя о Святом Духе, они удаляются в лес. Идет снег… «Тогда он, — рассказывает Мотовилов, — взял меня весьма крепко за плечо и сказал мне: „Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой: что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня?“ — Я отвечал: „Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли“. Он отвечал: „Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь так же светлы стали“, — и, преклонив ко мне голову свою, тихонько на ухо сказал мне: „Благодарите же Господа Бога!.. Вы видели, что я и не перекрестился, а только в сердце моем мысленно помолился Господу и сказал: «Господи, удостой его телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего Святого, которым Ты удостаиваешь рабов своих…», и вот Господь и исполнил мгновенно просьбу убогого Серафима… Что же не смотрите мне в глаза? Смотрите и не убойтесь!..“ И когда я взглянул после этих слов в лицо его, то на меня напал еще больший благоговейный ужас. Представьте себе в середине солнца, в самой блистательной яркости полуденных лучей его, лицо человека, разговаривающего с Вами. Вы, например, видите движение уст и глаз его, изменение в самих очертаниях лица, чувствуете, что Вас кто-то держит рукой за плечи, но не видите не только рук его, но ни самих себя, ни его самого, а только один ослепительнейший, простирающийся на несколько сажень кругом свет…»

Далее старец Серафим спрашивает Мотовилова, что тот еще чувствует. «Необыкновенное тепло», — говорит Мотовилов. «А как тепло?» — «Как в бане…» «Да как же, — продолжал он, — тепло? Ведь теперь конец ноября месяца; зима стоит, и снег под ногами, и вершок снега на головах наших насыпало, и снег идет, и ветер дует: как же может быть так тепло, как в бане?» И тут же сам пояснил, что это тепло не в воздухе, а в них самих, что оно исходит от Святого Духа. Подобным же теплом святые отшельники согревались зимою в морозы. Та же благодать Святого Духа обращалась прохладой и защищала их от солнечного зноя, и спасала иногда в самом пламени костров и огненных печей, которые разжигали мучители христиан…[176]

Я привожу эту историю, чтобы еще раз показать, как значительны для православной веры символ и знаменования Святого Духа. Мистические озарения православных подвижников и заключались обычно в видении невещественного света, которое продемонстрировал Мотовилову старец Серафим. Тот же свет представлен на иконах — нимбами над головами Иисуса Христа, Богоматери, ангелов и св. угодников, а также в образе золотого света, на котором эти иконы писались, возвещая о потусторонней действительности. Сама светоносная яркость древних икон, по своей идее, содержала свет, испускаемый силой Святого Духа. К этому свету, в Церковь, и влекся русский народ, искал его в хождении по святым местам и в собственных умозрительных странствиях.