Из глубин древности

БИТВА ЧУДОВИЩ

Когда-то, давным-давно, в конце раннего третичного периода, по привольно раскинувшемуся древнему лесу лениво текла широкая река с ее тысячами излучин.

Во времена, когда хлесткие и обильные дожди проливались из серых туч, захватывая на час-другой власть над целым обширным краем, река выходила из берегов, сильно затапливала весь лес, а потом новые неисчислимые потоки устремлялись к далекому морю.

По окончании сезона дождей вода быстро спадала и яркое тропическое солнце тут же высушивало образовавшиеся из-за разлива лужи. Могучие лесные деревья местами образовывали над временными водоемами красивые зеленые своды, в которых будто драгоценные камни светились и сияли сказочно-великолепные орхидеи удивительных цветов и с чарующими ароматами. Да и сам древний лес был необычайно прекрасен. Он разрастался по бесконечной равнине с низкими холмами, глубокими долинами и несчетными болотами, заросшими тростником, бамбуком, ситником и камышами. Стволы старых лесных великанов походили на великолепную колоннаду некоего исполинского храма, воздвигнутого мифическими гигантами в честь какого-то их божества. Их широкие кроны смыкались и образовывали неописуемой красоты зеленый потолок, с которого к небосводу поднимался нежный шелест вечернего ветерка, а иногда вырывался дикий рев и вой смерчей с бурями.

Длинные лианы подобно гигантским змеям обвивали стволы и ветви деревьев. Они опутывали их, оплетали густой непроницаемой сетью, образуя висячие занавесы, которые колыхались на ветру точно огромные зеленые ленты. Некоторые из лиан своими воздушными корнями впивались в кору, срастаясь в подобие поясов и решеток неправильной формы, душа и, в конце концов, уничтожая дерево. А когда корни сливались в прочный монолитный панцирь и самостоятельно закреплялись в земле, то такие агрессоры со своим полым «стволом» вырастали до огромной высоты.

В сырой почве леса зеленели изящные веера низких папоротников, коврики мхов и печеночников, там и сям виднелись орхидные вымерших родов проторхис и палеорхис с их чудесными цветами, растущие в чарующе-прекрасном беспорядке. Местами выделялись и чистейше-белые воронковидные чашечки ароидных.

Там, где дождь из солнечных лучей не закрывали древесные кроны и он освещал землю, среди кустов, зарослей и зеленых трав вспыхивали красные и желтые, синие и лиловые, розовые и белые огоньки различных цветов — простых и роскошных, с нежными, приятными запахами. На стеблях трав выводили однообразные скрипучие песни бесчисленные кузнечики и кобылки. С листьев кустарников о своем присутствии веселым стрекотом объявляли цикады. С цветка на цветок с жужжанием перелетали громоздкие шмели, а вместе с ними — осы, пчелы и многочисленные мухи, на земле сквозь травяные дебри продирались пестрые жуки и вечно спешащие муравьи, подстерегали добычу крупные пауки и ядовитые скорпионы.

Глубоко в лесной чаще располагалась огромная топь, чьи берега покрывала болотная растительность. Над темной водой, омываемые солнечным дождем, меж зелеными дисками листьев кувшинки раскрывали свои замечательные цветы — шедевры природной красоты и изящества. На краю древнего леса были хаотично разбросаны огромные, покрытые мхом валуны, между ними лежало несколько стволов старых, поваленных бурями древесных великанов. Кое-где в мягкой почве среди зеленого подлеска виднелись большие ямы. Из них во все стороны торчали разорванные корни, облепленные все еще влажной землей. Иные из вывороченных ям уже заполнила растительность, а сгнившие стволы деревьев покрылись зеленым мхом и серебристыми лишайниками.

Сюда, к топи, из лесной чащи направлялись несколько диковинных животных. Это были меритерии. Когда они вышли из леса, то пришлось еще продираться через низкие заросли, ведь только так они могли добраться до берега болота, где всегда охотно пили и купались. Как только меритерии оказались у воды, тут же наклонили головы и большими глотками начали утолять жажду.

Большой величиной животные не отличались, но являлись важным звеном эволюции, ведь это были предки всех хоботных, как давно исчезнувших, так и еще живущих в наши дни. По размеру они не превышали современных тапиров. Со слонами, своими последними потомками, меритерии не имели даже отдаленного сходства. И самих хоботов у них не было. Зато зубов имелось больше, чем у любого другого хоботного, все — одинаковые, с бугорчатыми коронками. Вторые резцы на обеих челюстях превратились в небольшие бивни — первый шаг к чему-то новому, такому, чем доселе не могли похвастаться другие млекопитающие и что лишь в поздних эпохах достигло у мамонтов и слонов своей безупречности, грациозности и величины.

Утолив жажду, меритерии зашли в воду и с наслаждением принялись плескаться. Лишь одна из самок оставалась у самого берега, чуть намочив ноги, ведь у ее бока семенил маленький детеныш всего нескольких дней от роду. Это был умилительного вида толстячок, который только лишь начал узнавать мир, он дрожал от страха и трепетал от радости жизни. Все вокруг очень сильно впечатляло маленького меритерия, он всему удивлялся и всем восхищался. В своем невинном радостном простодушии детеныш воспринимал все так, словно эта прекрасная земля принадлежала лишь ему, солнце, тепло и вода тоже существовали лишь для него, а все вкусное — приготовлено специально для рта маленького обжоры. Он был бесконечно счастлив в своем беззаботном зверином детстве.

Его мама валялась в неглубокой воде, полной жирного ила — жмуря глаза от удовольствия, перекатываясь с боку на бок и позволяя поливать себя жарким волнам полуденного солнца. Но она ни на миг не забывала про свое чадо, без конца поглядывая в его сторону, а когда убеждалась, что детенышу ничего не угрожает, опять спокойно принимала илисто-солнечную ванну.

Толстенький малыш стоял в воде недалеко от матери и неуклюже топтал своими ножками вязкое дно, отчего взбаламученная грязь темными клочками расплывалась во все стороны.

Неожиданно меритерии, неспешно шагая, направились к берегу и, выбравшись на него, пошли между валунами и стволами поваленных деревьев в сторону леса. Они двигались по узкой дорожке, которую протоптали за долгие годы.

Лишь самка с детенышем мешкали с уходом. Ей было так хорошо здесь, всего хватало и не мучил голод. Из сырой и болотистой почвы поднималось столько аппетитных и полных сладких соков растений, что оставалось лишь воспользоваться дарами буйно процветающей природы и начать пастись.

Зато детеныш вел себя немного беспокойно. Он привык быть в стаде, а теперь остался почти в одиночестве. Малыш подошел к самке, прижался к ее боку и тихонько застонал.

Стон детеныша тысячью раскаленных игл вонзился в сердце матери. Она словно поняла, что малышу не по себе, тут же решила оставить болото и направиться за своими сородичами. Самка резко встала на ноги и направилась к берегу, а за ней мелкими шажками спешил толстый детеныш. Бедный, он не знал, что это последний путь в его жизни!

Самка с малышом пошли по дорожке вслед за скрывшимися из вида собратьями.

Она вела через лощину, где извивался маленький ручеек. Склон, по которому бежала дорожка, был невысоким, но зато обрывистым, а на противоположном, широком и пологом, росли пальмы, акации, фиговые и миртовые деревья. Всюду было тихо и мирно, разносилось лишь легкое бормотание ручья, заглушаемое топотом детеныша и его матери.

Далеко впереди, обвившись вокруг ветви могучего дерева, своей раскидистой кроной нависавшего низко над тропинкой, застыла громадная змея. Она совсем не двигалась, лишь раздвоенный язык порой вылетал из ее пасти подобно черной молнии. Рептилия была голодна, потому что уже давно доела последние остатки небольшой протосвиньи, пойманной недалеко от этого места.

Внезапно затаившийся питон заметил приближающихся меритериев, самку с детенышем. Он понял, что в этот раз охота может оказаться удачной.

Когда чуть раньше внизу прошли быстро покинувшие болото меритерии, питон продолжал спокойно лежать на ветке, он видел — среди них нет ни одного подростка, на которого можно напасть, а взрослые животные были ему не по зубам. Теперь же к нему шел маленький детеныш, с которым ничего не стоило справиться, а потом проглотить. Поэтому змея поползла по стволу дерева, спустилась чуть ниже и выжидала.

Между тем малыш беззаботно топал впереди своей мамы. Маленький меритерий весело оглядывался кругом, а глазки его сияли радостью жизни. Он был точно нежный, совсем недавно распустившийся цветок.

Детеныш дошел до дерева, где притаилась смерть.

В ту же секунду питон встрепенулся и бросился на него. Малыш-меритерий изумленно взвизгнул, но прежде чем он смог рассмотреть уродливую шипящую голову, маленькое тельце уже давила и душила со страшной силой обвившая его змея.

Детеныш снова издал вопль, теперь полный ужаса и боли.

Остановившаяся еще после первого крика самка оцепенела от ужаса, увидев поднятую шипящую голову с горящими глазами и могучие кольца, все сильнее сжимающие в тесных объятиях ее малыша. Она наблюдала в испуге за страшной гибелью детеныша, ничем не в силах ему помочь.

А питон сдавливал несчастного маленького меритерия все с новой и новой силой.

Внезапно голова его метнулась к самке, пристально уставилась ей в глаза, потом змея бешено зашипела.

Та мгновенно опомнилась от оцепенения, бросилась прочь с тропинки к ручейку, но не убежала. Из зарослей неподалеку она беспомощно наблюдала за умирающим детенышем.

Огромный питон, удостоверившись, что его не попробуют атаковать, снова повернул свою голову к уже задушенному маленькому меритерию, который лежал без движения в смертоносных объятиях. Змея долго глядела на него, а затем длинным раздвоенным языком несколько раз лизнула голову добычи.

Когда питон осознал, что детеныш мертв, то ослабил хватку и тельце безвольно повалилось на землю.

В ту же секунду самка, словно обезумев, выскочила из зарослей и помчалась к нему. Но прежде чем ей это удалось, питон поднял над землей свою мерзкую плоскую голову и угрожающе зашипел. Едва лишь смолкло шипение, как самка остановилась, будто бы этот звук напомнил ей о бесполезности всяких действий. Она снова отступила, медленно пятясь назад, к зарослям, будто бы глядящие с угрозой глаза змеи все еще не отпускали ее.

Когда самка отошла к кустам возле ручейка, где опять беспомощно взирала на неподвижное тело детеныша, питон успокоился и собрался съесть пойманную добычу. Разинув пасть, он высунул наружу отверстие гортани, чтобы при заглатывании не задохнуться, и, ухватив голову детеныша, начал постепенно проталкивать его себе в глотку.

Но ему не довелось спокойно сожрать маленького меритерия.

На краю крутого склона лощины, прямо над местом, где гигантская змея начала проглатывать свою добычу, происходила схватка двух чудовищных, огромных как слоны зверей. Их головы были вооружены парой могучих, длинных и острых рогов, растущих на носу. Маленькие глазки сверкали боевым блеском. Поодаль, в тени нескольких акаций, тихо стояло животное того же вида, напряженно наблюдая за дикой битвой.

Это были арсинойтерии, два дерущихся за самку самца.

Они представляли собой огромных копытных, о чьем происхождении и родственных связях почти ничего не известно. Высотой арсинойтерии превосходили современных носорогов, а в длину достигали больше трех метров. Голова их выглядела особо примечательно. Из носовых костей торчали два мощных сросшихся костяных выроста, которые наподобие гигантских рогов поднимались наискось вверх над пастью. Это было мощное оружие, которого боялись крупные хищные твари. За ними, возле их заднего края, росли из цельной кости еще два рога, но только совсем маленькие.

И вот теперь эти рогатые чудища сошлись из-за самки в жестокой схватке. Резко разбегаясь, самцы наклоняли головы и сталкивались, словно две неукротимые бури. Рога ударялись о рога, их острия ранили кожу на головах. Из глоток обоих сражающихся великанов исторгался смешанный рев бешенства и боли.

Они отскочили и вновь кинулись друг на друга. А когда сшиблись, то каждый начал напирать на противника могучими рогами. С неимоверной силой один старался оттеснить другого на самый край обрывистого склона лощины. Но каждый остался на своем месте как вкопанный — их силы были равны. Лишь хитрость могла бы помочь кому-то из сражающихся и таки помогла.

Один из них, стоящий ближе к обрыву, вдруг отскочил в сторону. А другой арсинойтерий, не ожидавший такого трюка и изо всех сил давивший на него, пошатнулся и с наклоненной к земле головой пронесся по инерции вперед до самого края. Прежде чем он опомнился и сумел затормозить ногами, противник подскочил к нему и сильным ударом ткнул в бок обоими острыми рогами.

Атакованный самец взревел от боли и рухнул наземь.

Противнику хватило одного этого удара, чтобы столкнуть его с края обрыва на дно лощины. А когда самец с кровоточащей раной катился вниз по склону, наверху торжествующе заревел победитель.

В мгновение ока арсинойтерий тяжело рухнул в лесное ущелье, оказавшись как раз там, где гигантский питон начал пожирать маленького меритерия.

Быстрое падение огромного зверя напугало змею и было досадной помехой, ведь она не успела заглотить даже голову детеныша. Тело жертвы еще торчало из невероятно разинутой, источающей слюну пасти. Питону сейчас требовался только покой, а не волнение и суматоха.

Свалившийся самец быстро вскочил на ноги. Его горячая кровь уже остыла и весь боевой пыл выбило тяжелым падением на твердую землю. Арсинойтерий уже не жаждал дальнейшего боя с соперником, а искал возможность поскорее покинуть место своего поражения.

Но, поднимаясь на ноги, он по чистой случайности наступил питону на кончик хвоста и своим огромным весом раздавил его.

Длинное тело змеи содрогнулось от дикой боли. Питон резко вытолкнул из пасти заглоченную часть добычи и с диким шипением вцепился в голову ни о чем не подозревающего копытного.

Арсинойтерий поначалу перепугался, он ведь не заметил змею и не понимал причины ее нападения. Но оно вынудило зверя защищаться. Мощным взмахом рогатой головы он стряхнул вцепившегося в нее питона. Еще взмах — и змея полетела на землю. А потом арсинойтерий наступил на голову своего обидчика и начал давить ее своими колоннообразными ногами. Тело питона дико заметалось, обвилось вокруг ног разъяренного копытного, но тот не обратил на это внимания, а все топтал и топтал. Когда голова питона превратилась в комок из раздробленных костей и лоскутов кожи, взбешенный зверь с той же злобой принялся крушить и его мускулистое тело.

С ужасом в глазах из кустарника неподалеку глядела на это мать несчастного детеныша. Она стояла без движения и лишь смотрела. Видела, как тело погубившего ее малыша врага перестало быть тем, чем было, понемногу превращаясь в бесформенное месиво из костей и чешуйчатой кожи.

Не шелохнувшись, она все так же глядела на то же самое место и после того, как арсинойтерий давно уже скрылся в древней чаще.

И лишь тогда, когда солнце исчезло за дальними горами и на весь край начали тихо опускаться вечерние сумерки, самка-меритерий вышла из зарослей и потихоньку, осторожно направилась туда, где лежали мертвое тело ее детеныша и раздавленный питон.

Она подошла к своему малышу, склонила над ним голову и нежно облизала его языком. А потом издала ободряющее похрюкивание, будто пытаясь сказать детенышу, что пора уже идти и дальше оставаться здесь нельзя. Но тот не шелохнулся. Тогда самка легонько ткнула его головой, словно настойчиво напоминая, что больше нельзя терять время — скоро наступит полная опасностей ночь.

Но детеныш опять остался неподвижен.

Снова наклонившаяся самка лизнула его морду. И лишь теперь жуткая действительность заставила ее тело оцепенеть. Детеныш был холодным как кусок льда, что неумолимо означало конец. Этот мертвенный холод похоронил все надежды матери на то, что обессилевший малыш просто крепко спит.

В тишине вечера раздался жалобный и тонкий трубный рев, прокатившийся печальным эхом по всей лощине.

Это не было просто криком, ведь в нем звучало такое горе, глубже которого уже не может быть…