Из глубин древности

ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ ТРОПИНКА

С высоких гор, чьи склоны поросли лиственными чащами, цветущими азалиями и рододендронами, в широкую низинную котловину сбегал небольшой поток.

Чистая и холодная вода маленькими волнами плескалась с камня на камень и, тихо журча, неслась по руслу быстрины. Во многих местах, там, где оно резко опускалось по скальному обрыву, образовывались миниатюрные водопады. Они, обрушиваясь вниз, несли с собой хлопья белой пены, а когда вода падала прямо на твердую поверхность — валуны или скалы — то разбивалась там на тысячи мелких капелек, которые в свете палящего солнца превращались в сверкающие самоцветы, разлетающиеся во все стороны. Здесь, в облаках водяной пыли с их радужным сверканием, тихое журчание сменялось гудящим шумом, который разносился по лесу будто гордая песнь силы и решимости.

Когда же сбегавший с гор поток оказывался у их подножия, то весело разливался по широкой равнине и воздух дрожал над ним, раскаленный огненными стрелами солнечного диска. Здесь раскинулись огромные лесные чащи, соседствуя с обширными лугами, из чьей зелени выглядывали цветы, в горячих лучах вспыхивающие самыми разными красками. Над их пестрыми чашечками и над короткими мечевидными листьями травы темнели словно большие холмы высокие кусты. Многие из них возносили вверх, к небу, свои ветки с пучками блестящих листьев, создающих пышную зеленую бахрому, колышущуюся всякий раз под порывами ветра.

На равнине горная речка меняла свой облик. Исчезало быстрое и дикое течение, бешено несущее воду через все преграды вниз по склонам. Теперь спокойный поток подобно серебряной ленте вился по древнему лесу и лугам, пока, наконец, не вливался в широкое озеро.

И оно было здесь не единственным. Всю огромную котловину под горными склонами усеивали озерца, пруды и бочажины, в ее зелень вплетались русла стекающих с вершин потоков.

Картина была поистине чудесной и великолепной, когда закатное солнце прощалось с этим краем эпохи позднего третичного периода. Коснувшись горных вершин, оно изливало потоки последних в этот день лучей, которые золотили не только лишь одни скальные пики, но и неоглядную зелень древних чащ и цветущих лугов. Гладь озер, прудов и темных омутов сверкала неисчислимыми золотистыми и серебристыми отблесками, а маленькие волны жадно ловили их в свои объятья и, покачав, уносили к буйным джунглям ситника и тростника, и те поглощали свет, будто голодные. А когда солнце, словно уставший путник, садилось за каменные макушки гор, то вмиг вспыхивали и облака, и чарующая красота золотых оттенков разливалась в неизмеримой выси. Вот в закатных небесах нежных оттенков внезапно загорался алый сполох, за ним второй, третий, а потом и множество других продолжали без устали полыхать, как языки пламени в некоем невероятно огромном по размерам очаге. Казалось, небосвод охвачен гигантским пожаром — неугасимым и поразительно прекрасным. И все это отражалось красными отблесками на поверхности прудов, озер и болот, до тех пор, пока медленно, но неудержимо подступающая со всех сторон темнота не гасила небесные огни. Тогда воды темнели, а вместе с ними — дремучие леса и луга с цветами и кустарниками. Ночь укутывала край своей черной пеленою, заполняла тьмой каждый уголок и смыкала сном веки живых созданий.

Она тяжело падала на все вокруг, словно сумрачная завеса веков, которую никак не сдвинуть. Гробовая тишина заполняла край, глубокая и тягостная, не нарушаемая ни единым шелестом листьев и травы, ни единым жужжанием насекомого, ни единым всплеском подскочившей над поверхностью воды рыбы, ни единым шумом птичьих крыльев и ни единым звуком со стороны спящих в лесных чащах млекопитающих. Такими ночами черная тьма и безмолвная тишь владели целым краем.

А иногда над лесом поднимался серебристый лик луны и ее белые лучи падали на зеленый ковер лугов и кустарников, где создавали причудливую смесь света и тени. Дождь из лунного серебра проливался на кроны столетних буков, грабов и дубов, ореховых и фиговых деревьев, на лавровые кусты и узколистые восковницы, кипарисы, ели и гигантские секвойи, а также и на роскошные пальмы, которые по ночам, бывшим все еще теплыми, но по сравнению с прошлым уже слишком прохладными для них, зябко дрожали, с нетерпением ожидая прихода дня и солнца.

В колдовском лунном свете поверхность озер и прудов превращалась в исполинское зеркало, а реки и ручьи — в потоки жидкого серебра. Бледные лучи заливали и буйную растительность болот и топей, неумолимо проникали в заросли тростника, рогоза и высоких хвощей, пробивались через гущу аира и осоки, и там, где они падали, черный сгусток тьмы исчезал в белом блеске.

Но случалось и так, что тишину темной или лунной ночи нарушали гул и грохот, которые далеко разносились над целым краем. Это происходило тогда, когда открывались старые полости под земной корой и оттуда в клубах чада и дыма вытекала лава. Она громоздилась целыми курганами и отвесными конусами, которые после остывания торчали посреди широких равнин высокими темными кучами из базальта и фонолита. В тех местах, где из перетопленного подземного котла через уродливые жерла наружу пробивалась раскаленная лава, все живое убегало прочь, в диком страхе и сломя голову, подальше от жаркой гибели, покидая свои берлоги и дупла, чтобы уже никогда туда не возвращаться.

Грохот и гул, сопровождавшие вытекание сжигавшей все магмы и отражавшиеся тысячекратным эхом от скалистых гор, будили и спавших далеко от места извержения животных. Те вскакивали на ноги и с ужасом в глазах опрометью бросались наутек или же прятались в самых темных и самых дальних уголках каких-нибудь ущелий, где не было видно ни малейшего отблеска багрового зарева, испускаемого кратером вулкана, пылавшего как исполинский факел и как огромный прожектор прорезавшего ночную тьму.

Но старые раны Земли залечивались столь же быстро, как и открывались. Пышущая жаром лава остывала, закупоривая глубокие жерла. Сожженные территории вокруг серых магматических холмов снова начинали зеленеть, как только их орошали обильные дожди. Вода смывала в море забвения ужас и страх, сопровождавшие недавнее извержение. И все создания возвращались к прежней жизни, забыв миновавшую опасность и не заботясь о новых, угрожающих им в будущем.

Из густых зарослей олеандра, растущих у самых подножий гор, с треском выбрался амфицион.

Это был крупный хищник величиной с современного волка, по виду нечто среднее между собакой и медведем, покрытый грубой шерстью бурого цвета с более светлой «манишкой» под горлом. Длинный и толстый хвост волочился следом, а крепко сложенное тело покоилось на сильных, не владеющих искусством быстрого бега лапах, они выглядели тяжелыми и неуклюжими. Зверь был примером древних хищников, в которых сочетались признаки двух семейств, псовых и медвежьих.

Оставив позади кусты олеандров, амфицион направился к маленькому потоку, текущему в глубоком русле, полном скатившихся откуда-то высоко с гор валунов.

В одном месте, где образовался глубокий омут, на плоском камне грелась ныне вымершая черепаха рода трионикс. Но хотя рептилия и наслаждалась солнцем, тем не менее, зорко наблюдала за всем вокруг, чтобы в случае чего тут же скользнуть в воду. Она знала, что поблизости лютует хищный амфицион, лишивший жизни уже многих ее неосторожных сородичей.

Амфицион обосновался здесь совсем недавно. Возле пруда, где на сухой почве вокруг скалы росло несколько сосен, он обнаружил маленькую пещерку. После осмотра место понравилось зверю и стало его берлогой, откуда он выходил на охоту.

Вскоре хищник оценил выгодное расположение своего жилища. К пруду неподалеку на водопой приходило много животных. Потому он не заботился о поисках добычи, здесь был большой выбор. Утолить жажду являлись мастодонты — огромные вымершие слоны с четырьмя бивнями, великаны-дейнотерии — тоже хоботные слоноподобного вида, но с короткими, клыкообразными бивнями, продолжавшими загнутую нижнюю челюсть. Нарушать покой таких гигантов амфицион не осмеливался, также не трогал и больших древних носорогов. Зато он бесчисленное множество раз нападал на гиотериев и хоэротериев, некрупных протосвиней, которые многочисленными стадами блуждали по лесу, выискивая топкие и болотистые места. Не единожды добычей хищника становился и редкий пугливый прототапир.

Сперва зверь жил там один, но однажды привел с собой подружку. Та была по телосложению подобна ему, но только более хрупкой. С тех пор хищники охотились вместе.

Но со временем дела с добычей становились все хуже и хуже. Звери обходили далеко стороной пруд рядом с берлогой амфиционов и шли утолять жажду где-то еще. Поймать добычу стало нелегко, приходилось отправляться за ней в дальние места. К тому же амфиционы не были искусными охотниками. Им недоставало многих качеств, которые делали другие виды хищников внушающими страх. Неуклюжие, не способные сильным прыжком броситься на намеченную цель, эти звери даже не были в состоянии догнать или вымотать погоней свою жертву. Потому в те времена, когда хищники оставались без свежего мяса, им приходилось довольствоваться найденной мертвечиной или утолять голод всякими лесными плодами.

Вот уже несколько дней на охоту выходил только амфицион-самец. И искать добычу ему приходилось гораздо усерднее.

Когда зверь увидел, что возле пруда нет ничего, на что можно было бы наброситься или напасть из засады, то отправился дальше.

Амфицион медленно и осторожно обследовал подножия гор, тщательно осматривая все кусты и заросли, но нигде ничего не обнаружил.

Раздраженный неудачами и постоянным голодом, он внезапно выбрел на берег быстрого потока, мчавшегося с гор по глубокому ущелью. Хищник постоял в нерешительности, а затем двинулся против течения в сторону скал.

Он осторожно шел по берегу, сосредоточенно следя за тем, чтобы не свалиться в бегущую воду. Речка шумела и гудела между огромными валунами, которые она скатила во время наводнений со склонов гор в долину.

И вот так, осторожно ступая, амфицион вдруг увидел перед собою изувеченное мертвое тело огромной, почти метр длиной саламандры вымершего рода андриас.

Оно зацепилось за ствол вывороченного дерева, лежавшего поперек русла речки и было сплошь покрыто ранами, полученными при падении вместе с быстро бегущим потоком. Ведь эти гигантские саламандры обитали только в холодных водах высоко в горах, в глубоких и тихих озерах или источниках, где, скрывшись под валунами или подмытыми берегами, выслеживали червей, рыб и лягушек. Всякий раз, когда одна из громадных амфибий умирала, ее подхватывало течение и уносило с собой. Безвольное тело налетало на камни, обплывало их или его волокло по ним. Его швыряло с водопадов, трепало водоворотами и каждый сильный удар покрывал рваными ранами мертвую кожу.

Над одним таким изломанным и израненным телом саламандры стоял хищный амфицион. Ему еще никогда не доводилось видеть ничего подобного. Потому зверь и застыл в изумлении — почти так же, как много миллионов лет спустя пожилой ученый, разглядывавший окаменевший скелет одного из собратьев древней амфибии и узревший в нем останки погибшего во время всемирного потопа ребенка, которые он и обозначил именем «homo diluvii testis», то есть «человек — свидетель потопа»!

Но удивление амфициона не было долгим.

Он спрыгнул с берега на камень и по нему осторожно подполз к мертвой саламандре. А когда, наконец, добрался до нее, то еще раз тщательно оглядел, потом наклонил голову и осторожно схватил падаль.

Но едва хищник вонзил свои зубы, как тут же быстро выплюнул саламандру и несколько раз облизнулся. Тряхнув головой, он начал медленно ползти по камню обратно к берегу. Ледяное мясо огромной амфибии не пришлось зверю по вкусу и показалось отвратительным.

Очутившись на берегу, амфицион не знал, куда ему идти. Может, дальше, против течения потока, или же лучше вернуться назад и попытаться поймать добычу возле прудов и озер в котловине? Ему было все равно, главное лишь бы поймать хоть что-нибудь.

А ловить следовало как можно быстрее — и не только для себя, но и для четырех других голодных ртов, которые в нетерпении ждали его возвращения.

Это произошло несколько недель тому назад, когда самка однажды вечером не пустила самца в их логово, устроенное в маленькой скальной пещерке. В тот раз она лежала близко к входу и с мрачным предостерегающим рычанием скалила зубы на своего друга. Тот ошарашено смотрел на самку, не в состоянии понять такое странное поведение, только осознавал, что предупреждение это — ясное и настойчивое. Самец попятился и бесцельно бродил какое-то время вокруг берлоги. Потом его снова одолела тяга к теплому и уютному логову. Амфицион осторожно приблизился к входу скальной расселины, но, когда уже был совсем рядом, внезапная нерешительность придавила его будто тяжелый валун. Зверь сел на задние лапы, направив долгий пристальный взгляд на темное отверстие входа, из которого предостерегающе сверкали глаза наблюдавшей за ним самки. И долго еще так сидел.

Когда холод наступающей ночи начал все сильнее проникать под его шкуру, самец предпринял еще одну попытку проникнуть в теплое логово. Но получилось только приподняться и сделать единственный шаг вперед. В тот же миг разъяренная самка оказалась у самого входа и, угрожающе разинув пасть, пресекла все дальнейшие попытки. Тогда амфицион осознал, что сегодня переночевать в берлоге не получится. Он понуро отошел к близлежащим кустам, свернулся там клубком и чуть погодя крепко заснул.

Разбуженный утренней зарей, самец напрасно звал самку на совместную охоту. На всего его призывы та отвечала тихим и неласковым ворчанием, означавшим, чтобы он оставил ее в покое и не пытался проникнуть внутрь. И вот долгое время самец опять охотился один. Когда ему посчастливилось поймать где-то на краю пруда небольшого кабанчика, он съел лишь часть мяса, а остальное отнес самке. Но внутрь логова зайти так и не отважился — бросил добычу поближе к входу и отбежал. Вернувшись, самец увидел, что мясо бесследно исчезло. Примерно так же, с небольшими вариациями, прошли несколько дней.

А потом произошло неожиданное.

Однажды, принеся долю самки к логову, самец увидел, что та лежит снаружи перед входом. Он сперва остановился, а потом, когда самка не выказала неприязни, а лишь довольно заворчала, набрался храбрости. Постепенно приблизился к ней, в любой момент готовый отступить, если нужно.

Самка на сей раз была настроена миролюбиво и позволила подойти прямо к ней. Как только амфицион выпустил из пасти остаток пойманной добычи, она набросилась на мясо и жадно его проглотила. Самец лег рядом, не спуская глаз с подруги. Насытившись, самка поднялась и потрусила к логову. Перед входом она остановилась и повернула голову назад. Увидев, что самец не следует за ней, самка призывно взвизгнула. Он быстро вскочил и в несколько длинных прыжков оказался у ее бока. Амфицион недоверчиво глядел на подругу, но когда не смог прочесть в ее глазах ни неприязни, ни угрозы, то, не мешкая, проскользнул следом в логово. Сперва мрак ослепил его, но потом привычные к темноте глаза быстро приспособились и тогда в одном из углов скальной расселины самец разглядел три пушистых комочка, лежащих на куче сухой травы, пищащих и неуклюже ворочающихся. Несколько секунд он ошарашено смотрел на них, потом было опустил голову, чтобы обнюхать, но тут же отдернул ее, когда рядом раздалось предостерегающее рычание самки. Прежде чем самец успел что-то сделать, она отпихнула его и легла к детенышам, свернувшись клубком. Те прижались к ней и крохотными пастями ухватили ее млечные железы. Они с таким усердием сосали сладкий материнский нектар, что их маленькие животы спустя немного времени раздулись как шары.

И тогда самец стрелой выскочил из логова, а когда очутился в солнечном свете, то радостно залаял. Басовитый и резкий лай разнесся далеко по округе, затрепетал над цветущими лугами и над широкими просторами топей и болот, пролетел над сияющей водной гладью, отразился от скальных стен и, в конце концов, смолк где-то в тихих уголках бескрайних чащоб.

С тех пор амфицион с удвоенным рвением старался на благо своего семейства. Он охотился почти всегда один, потому что самка не хотела далеко уходить от своих маленьких и беспомощных детенышей. Потому-то самец и стремился сегодня побыстрее найти что-нибудь и отнести добычу своим отпрыскам, ведь те так радовались жизни и постоянно хотели есть.

Но охота теперь не ладилась. Когда амфицион замечал цель, то должен был осторожно подползти к ней, то есть, используя все возможные уловки, приблизиться настолько, чтобы после одного или нескольких небольших прыжков повергнуть жертву наземь. Сейчас же у него не имелось возможности караулить в засаде и ждать, пока самка выгонит на него добычу, он также не мог догнать вспугнутое ей животное. До того, как самцу удавалось отыскать и поймать что-то годное, способное насытить его и самку с детенышами, ему приходилось чем дальше, тем больше расширять границы своих охотничьих угодий, продираться сквозь непролазные заросли, густую траву и буреломы. И хоть с каждым разом становилось все тяжелее добыть что-нибудь, он должен был сделать это — хоть здесь, хоть в каком-то другом месте.

Поэтому, стоя над изувеченным трупом гигантской саламандры, амфицион не ведал, куда направиться — то ли вдоль потока в горы, то ли в зеленую низину с ее озерами и болотами. И когда заметил, что стены ущелья впереди сужаются и становятся обрывистыми, то развернулся и направился к долине.

Зверь осторожно шел по берегу потока. Обходил попадавшиеся по пути валуны или неуклюже перелезал через них, когда не мог этого сделать. Спустившись по склону, он через ивовые заросли добрался до сердца зеленой низины. И вдруг остановился, навострив уши и настороженно вслушиваясь. Откуда-то доносились треск веток и хруст ломаемого кустарника.

Амфицион спрятался за густой куст и замер там. Когда же он определил, откуда слышался шум, то медленно и осторожно пополз в этом направлении. И вскоре увидел, как через заросли продирается небольшое стадо огромных мастодонтов, направлявшихся к бывшему неподалеку месту своего водопоя и купания.

Перед голодным амфиционом маршировали целые горы мяса. Взгляд на них будоражил, побуждал в нем желание вырвать хотя бы один кусок, но опыт предостерегал от атаки и победил слепую алчность. Амфицион дождался ухода мастодонтов и лишь тогда продолжил путь.

Миновав заросли, он перешел цветущие луга, старательно обойдя подальше парочку гигантов-дейнотериев, прошел по тенистым чащам и остановился, прячась за стволом векового дуба, на краю огромной топи, окаймленной широкой линией поросли хвощей и ситника, аира и тростника. И тут увидел, что в буйном переплетении болотных растений пасется древний тапир палеотапирус. Это была молодая, еще не достигшая зрелости особь, подходящая добыча для охотящегося хищника.

Но напасть на юное животное амфициону не удалось. Он долго глядел на него, ожидая, не покинет ли прототапир болото и не пойдет ли в лес. А тот все мирно пасся, удаляясь от берега.

Амфицион возбужденно дернул хвостом, когда увидел, что добыча уходит от него. Зверь не мог следовать за ней, ведь при своих неуклюжести и весе даже попытка броситься на прототапира с небезопасного и зыбкого берега болота выглядела ненадежной. И тогда из-за осознания невозможности нападения из горла амфициона исторгся тихий вой. Этого вполне хватило, чтобы предупредить прототапира о чьем-то присутствии. Он поднял голову, посмотрел в направлении раздавшегося звука, а когда разглядел затаившегося хищника, бросился вперед и скрылся в зеленых болотных джунглях.

Едва прототапир сорвался с места, в неуклюжий бег пустился и разочарованный амфицион. Он упрямо бежал краем болота, не оглядываясь, все вперед и вперед.

Когда хищник, в конце концов, остановился, бока его ритмично вздымались и опадали, а из разинутой пасти вниз свисал длинный алый язык.

Но долго отдыхать ему не пришлось.

Испуганный, полный боли визг, раздавшийся вдруг из ближних зарослей, разом прогнал усталость и амфицион мгновенно кинулся туда. Продравшись через переплетение побегов и веток и очутившись на маленькой поляне, он резко остановился.

Хищник увидел, что над пойманным поросенком гиотерия стоит с разинутой пастью симоцион — подобный шакалу зверь, но гораздо больший по размеру. Хруст, с которым амфицион продирался сквозь заросли, предупредил другого хищника о возможных неприятностях. Потому тот приготовился к сопротивлению и беспощадному бою за добычу, если это потребуется, и встретил амфициона раскрытой пастью и бешеным рычанием.

Но у того не возникло ни малейшего желания драться. Амфицион знал, что против симоциона ему вряд ли выстоять, ведь тот был намного сильнее и к тому же вертким, как любой ловкий хищник. И хотя он вздыбил шерсть, оскалил зубы и угрожающе рычал, но понемногу отступал назад в заросли и, наконец, скрылся там.

А пока симоцион наполнял свое голодное брюхо, амфицион пытал счастье в другой охоте. Он тихо полз по окраине луга, окаймлявшего буковый лес, в тени которого старался укрыться. Хищник внимательно озирался, но не обнаружил ничего, кроме старого безрогого носорога ацератерия. Его он обошел издали, потому что это травоядное было весьма небезопасным.

Между тем солнце нещадно палило, воздух над целым краем пылал как в раскаленном горне и амфицион внезапно ощутил мучительную жажду.

По этой причине он свернул к протекавшей по краю маленькой речке и тут же оказался возле нее. Остановившись на берегу, зверь начал жадно лакать воду. Он не заметил, как своим резким появлением всполошил большую стаю мелких рыбок пролебиас, которые быстро метнулись на глубину из взбаламученного прибрежного мелководья.

А утоливший жажду амфицион двинулся вдоль берега речки. И когда он бежал, следовавшая за ним по пятам тень скользила по глади воды и перепугала тауматуров, лососевых рыб размером с форель, всполошила караулящего добычу древнего хариуса прототималлуса, загнала на глубину линей, плотву и уклеек. Даже большущая щука в страхе спустилась поближе ко дну.

Внезапно хищник остановился, пристально глядя на противоположный берег речки. Там, между лесными деревьями, неспешным шагом шел удивительный зверь макротерий.

Животное это и в самом деле было очень необычным представителем копытных. Крестец и задние конечности макротерия выглядели недоразвитыми. Ноги не имели копыт, как у всех его родичей, вместо них там торчали странные, толстые и глубоко раздвоенные когти, которые были ничем иным, как видоизмененной последней фалангой пальцев.

Макротерий степенно шагал между деревьями и с завидным аппетитом срывал с них сочную листву. Иногда зверь упорно рыл когтистой ногой землю, пока не доставал оттуда клубни или сладкие коренья, которые с удовольствием поедал.

Амфицион жадно рассматривал хоть и крупное, но беззащитное создание. Лишь изредка сталкивался он с ему подобными в своих скитаниях, ведь макротерии были весьма немногочисленны. Но при каждой встрече хищник легко с ними справлялся и на какое-то время забывал про нужду и голод.

Однако с охотой сегодня ему явно не везло.

Казалось бы, вот большая добыча, которой ничего не стоило завладеть, а на пути амфициона вновь возникла преграда; в случае с прототапиром ей оказалась опасно-мягкая почва бездонного болота, а здесь — водный поток. И хотя речка была неширокой, неуклюжий хищник все равно не осмеливался ее перескочить. Он растерянно бегал с места на место, много раз готовился к прыжку, пока, наконец, не отступил, побоявшись упасть в бурно текущую воду.

Амфицион бешено рявкнул в бессильной злобе.

Свирепый вопль хищника привлек внимание макротерия. Он с ужасом несколько мгновений глядел на истекавшего слюной амфициона. И как только опомнился от первого испуга, сразу же смешным галопом ринулся в лесную чащу, где вскоре исчез без следа.

Пока амфицион на берегу со злобным лаем сетовал по поводу улизнувшей добычи, на самом дне рак из рода палемон, чьи сегодняшние потомки сменили пресную воду ручьев, рек и озер на соленую морскую, пожирал останки лягушки. Он был так увлечен своим пиром, что не заметил приближавшуюся хищную костноганоидную рыбу амию. Ее темно-зеленое тело вдруг мелькнуло в воде и не успел бедный рак опомниться, как уже исчез в зубастой пасти. А амия снова метнулась и скрылась в глубине, когда смолк жалобный амфиционов лай и на речной поверхности после ухода зверя промелькнула его тень.

Еще какое-то время амфицион рысил вдоль речки. Потом резко развернулся и через цветущий луг направился к недалекому озеру. Его гладь в ослепительном свете солнца блестела словно поверхность расплавленного серебра. Берега озера украшала пышная болотная растительность и обширные кустарники, а за ними уже высился большой лес. По стволам столетних деревьев карабкались бесчисленные лианы, они свисали с каждого сука и с каждой ветви в надежде поскорее добраться до крон, до неоглядного моря света и до дождя из солнечных лучей. В местах, где древние чащи подступали почти к самому берегу озера, в кристально-чистой воде, блестя и сияя, отражалось все их сказочное великолепие, пока солнце не садилось на западе.

Жужжание и стрекот бесчисленных насекомых сопровождали каждый шаг амфициона по лугу. Мелкие и пестро окрашенные ящерки, гревшиеся в лучах солнца, прыскали перед ним в стороны и укрывались под камнями. Кузнечики убирались с пути хищника длинными скачками, разлетались бессчетные кобылки, треща крыльями. Там, где протопали тяжелые лапы зверя, лежали примятые травы и стебли растений, с чьих цветов падали на землю бурые и зеленые клопы, взлетали жужжащие шмели, стройные осы, обсыпанные пыльцой пчелы и пестрые мухи, а порой и большие бабочки чудесной окраски.

Амфицион добрался до озера.

Он шагал по берегу, пока не очутился у песчаной отмели в устье одного из многочисленных стекавших с гор потоков.

На берегу грелось несколько протокрокодилов диплоцинодонтов. Они лежали, прижавшись к теплому песку и нежили на солнцепеке свои длинные тела. Их зелено-коричневая кожа с грубыми пластинами отражала дневной свет, словно ствол старого дерева с морщинистой, покрытой мхом и лишайниками корой. В то время как вокруг кипела жизнь, они впали в дремоту.

Неожиданно один из протокрокодилов открыл глаза и взглянул на воду. Пару мгновений он внимательно рассматривал некий темный предмет, принесенный течением потока и теперь свободно качавшийся на поверхности озера. А был это все тот же труп гигантской саламандры андриас, теперь очутившийся уже здесь, где мог впоследствии оказаться погребенным в илистых донных отложениях. Когда диплоцинодонт распознал мертвечину, то шустро кинулся в воду, чтобы попировать.

Столь лакомый кусок привлек и остальных протокрокодилов. Все они мигом нырнули в воду и устремились к падали. Завязалась драка, из-за чего гладкая поверхность озера дико забурлила. Вода всколыхнулась брызгами и пенилась, как кипяток. Стая уток вымершего рода взмыла в воздух и быстро улетела в более спокойную часть озера. Нескольких красивых лебедей из также давно исчезнувшего рода обеспокоила шумная битва протокрокодилов. Они вытянули шеи и зашипели, но затем мирно поплыли дальше. Птицы направились было к берегу, но сменили направление, увидев пришедшего туда на водопой двурогого носорога дицератерия, а чуть поодаль — таящегося в зарослях хищного амфициона. Теперь лебеди поплыли на середину озера, все дальше и дальше, понемногу исчезая из вида, пока стало невозможно отличить их от белых цветов кувшинок.

Амфицион же все еще пробирался через заросли. Он по-прежнему был голоден и по-прежнему не имел возможности вернуться в логово — сытый и с куском мяса для своих детенышей.

Выбравшись из зарослей, хищник очутился на какой-то тропинке.

Амфицион остановился и, опустив голову, внимательно обнюхал следы, отпечатавшиеся в мягкой почве. Потом, задрав нос, он чутко изучил запахи в воздухе.

Зверь постоял неподвижно и потом начал осторожно красться по тропке в направлении озера. Постепенно он достиг прибрежных зарослей.

Там амфицион и остановился, прижавшись к земле и с плотоядным блеском в глазах глядя на близкий берег озера.

На берегу озера утоляли жажду два маленьких стада древних мунтжаков — нежных животных, одних из первых оленевых, появившихся на нашей Земле. С одной стороны пили воду несколько палеомериксов размером с современную лань, с другой — дикроцерусы размером с серну. Палеомериксы были безрогими, а вот самцы-дикроцерусы уже имели примитивные рога, которые не сбрасывались и украшали голову животного всю его жизнь. Из нежных ртов выглядывали длинные саблевидные клыки наподобие тех, какими хвалится современная кабарга.

Амфицион прервал свое созерцание пьющих воду маленьких оленей. Его опыт был всяко сильнее сиюминутно пробудившейся страсти к немедленной атаке.

Чутье подсказывало хищнику, что напасть врасплох не получится, потому что по сравнению с быстрыми животными он слишком тяжелый и неуклюжий. Опять же благодаря опыту он понимал: надо уйти с тропинки и укрыться в зарослях до того, как утолившие жажду и ни о чем не подозревающие мунтжаки пойдут по ней назад до самого леса. Лишь в этом случае охота могла быть успешной.

Поэтому амфицион вернулся назад по тропинке и, как только приметил подходящий густой куст, спрятался за ним и терпеливо ждал.

Когда мунтжаки напились, то все еще оставались на берегу. Некоторые из них легли в тень первых кустов леса и отдыхали. Другие с любопытством разглядывали пышные пучки трав, а когда обнаружили растения, выглядящие особенно соблазнительными, то не удержались от того, чтобы не попробовать их.

Озерная гладь была тиха и недвижна, как и весь край вокруг. Казалось, что здесь властвуют лишь покой и красота. Но реальность была иной. Здесь процветали коварство и гибель, но исподволь, не выставляя себя напоказ, таясь в тенях и темноте и избегая яркого света.

Так происходило и в озере, и на суше.

Тихая поверхность внезапно взвихрилась и из воды высоко выпрыгнул жирный голавль, спасающийся от хищного панцирника — костноганоидной рыбы с вытянутой и полной острых зубов пастью. Пролетев по длинной дуге, он вновь со слабым плеском нырнул куда-то в глубину. Вода успокоилась, ее неподвижная поверхность опять светло и благостно улыбалась в лучах солнца, а между тем где-то в серой глубине панцирник продолжал преследовать голавля.

Плеснувшая на озере рыба нарушила мирный отдых маленьких оленей.

Боязливые дикроцерусы сбились в кучу и один за другим устремились к кустам. За ними потянулись и палеомериксы.

Достигнув края зарослей, самец-вожак ступил на тропинку и быстро скрылся внутри. За ним последовали и все остальные. Они спокойно шли по тропинке, вытоптанной ими и другими животными, по которой ежедневно ходили утолять жажду к любимому водопою. Олени не подозревали, что путь этот сегодня не безопасен, что его случайно обнаружил хищный амфицион, подстерегающий в засаде где-то здесь.

Амфицион был начеку. Он видел приближающихся дикроцерусов, напряжено и неустанно наблюдая за ними. Зверь еще сильнее прижался брюхом к земле и тем самым еще лучше укрылся под густыми ветками кустарника. Но не двинулся с места, хотя его наполняли азарт и нетерпение.

Вот самец-вожак и несколько его собратьев миновали караулящего хищника. А когда рядом проходила самка, ветки кустарника внезапно раздвинулись и появившийся оттуда амфицион ударом лапы свалил ее на землю. И прежде чем маленькая олениха опомнилась, мощные зубы уже вонзились в ее мягкое горло.

Предсмертный хрип атакованной самки и внезапное появление амфициона привели в ужас остальных мунтжаков. Те, что шли впереди, с диким страхом в глазах помчались дальше по тропке. Те, что оказались сзади, без размышления прыгнули в заросли, которые милосердно приняли и укрыли их. На тропинке остался лишь хищник со своей жертвой.

Амфицион стоял с вздыбленной шерстью над пойманной добычей до тех пор, пока в глубине зарослей не стихли треск и шум, вызванные убегающими мунтжаками. Его горло издавало тихое низкое рычание.

Когда вновь воцарилась тишина, хищник затащил добычу в заросли и долго пожирал мясо. Наевшись, амфицион раздвинул кустарник и вышел на тропинку. В его окровавленной пасти болтались остатки тела оленихи, которые он собирался отнести самке с детенышами.

Зверь тяжело побежал по тропинке к лесу. Добравшись до него, он растворился в тенях деревьев и без остановки помчался рысью вперед, к подножиям гор — туда, где в скальном логове нетерпеливо ждала его возвращения самка вместе с их голодным потомством.