Из истории Боспора

Задача издаваемого исследования — дать характеристику вещественного материала, найденного в городище у станицы Елисаветовской во время работ экспедиции ГАИМК в 1928 г., и определить, что дает этот материал для выяснения характера данного поселения[184].

Истории расследований Елисаветовского городища мне придется коснуться только в рамках стоящей передо мной задачи: приступая к обзору находок 1928 г., мы должны отчетливо представить себе, какая работа в этой области уже проделана, и какие вопросы, разрешению которых должно помочь изучение находок, уже поставлены прежними исследователями Елисаветовского городища.

Основная цель, которая стояла перед первыми исследователями области нижнего Дона Стемпковским и Леонтьевым[185], состояла в отыскании древнего Танаиса, который, как «самое большое после Пантикапея торжище варваров»[186], внушал надежды на богатые находки ценных в материальном или художественном отношении вещей, могущих обогатить коллекции столичных музеев. В связи с таким подходом, внимание раскопщиков неизбежно должно было сосредоточиться на двух самых больших и наиболее подходивших для Танаиса по своему внешнему виду и местоположению городищах данной области — Недвиговском и Елисаветовском; но в результате лежащей в основе того же подхода погони за ценными находками оба эти поселения раскапывались совсем не так, как следовало бы: до сих пор раскопаны лишь ничтожные кусочки их, давшие материал, крайне недостаточный для сколько-нибудь ясного представления об их характерных особенностях.

В этом отношении история расследований Елисаветовского городища действительно поучительна. Открывший Елисаветовское городище и впервые выдвинувший гипотезу об его соответствии «дополемоновскому» Танаису Леонтьев, естественным образом, относился с напряженным интересом к его расследованию; тем не менее, на городище он ограничился пятью «пробными ямами», уделив главное внимание курганному некрополю. Причины такого хода работ вполне ясны: «время, а еще более руки рабочих были нам дороги», пишет Леонтьев[187], а курганы составляют «предмет разысканий во всяком случае более надежный и к тому же в особенности указанный моею инструкциею». В итоге работ, предпринятых с целью выяснения возможности отожествления Елисаветовского городища с древним Танаисом, оказались раскопанными 23 кургана некрополя, едва ли заключавшего погребения основной массы населения Елисаветовского городища, самое же городище осталось едва тронутым.

Было бы, впрочем, ошибочным винить за такую постановку дела самого Леонтьева. Он понимал, что значение добытых при раскопках вещей нельзя определять только по их художественной или материальной ценности; он мечтал о времени, когда с ростом археологической науки «вещи, не имеющие в отдельности никакой цены, получат неизмеримую ценность, как памятники цивилизаций, отличающихся друг от друга и уже не безыменных»[188]. Но он знал, что от него ждут именно ценных вещей, «археологической добычи», как он сам обозначает находки при раскопках, знал и то, что без такой «археологической добычи» раскопки считаются не оправдывающими производимых на них затрат, и с этими требованиями не мог не считаться. Более того, его действия были и прямо стеснены особой инструкцией, характер которой вполне ясен как из приведенной выдержки, так и из других неоднократных упоминаний Леонтьева.

Что же извлек Леонтьев из своих работ для определения характера городища? В пяти «пробных ямах», по его словам, «не было найдено никаких вещей, кроме одной чашечки хорошей формы с черною поливой и вообще попадалось мало остатков древних построек»[189], а несколько предметов, случайно найденных на поверхности городища, также не дали чего-либо решающего; что же касается раскопанных Леонтьевым курганов, то в них и их материале Леонтьев просто не сумел разобраться. Для того, чтобы оказалось возможным признать Елисаветовское городище дополемоновским Танаисом, требовалось, по мнению Леонтьева, во-первых, чтобы среди находок были типичные греческие вещи, во-вторых, чтобы эти вещи принадлежали «дополемоновскому» времени. Подойдя с этой точки зрения к добытому в курганах материалу, Леонтьев стоит перед ним в полном недоумении, не находя типичных предметов, «оказывающих греческое искусство времени до р. Хр.»; более того, он вообще не знает, как к этим находкам подступиться, к какому времени отнести: «Вообще свойство елисаветовских находок такого рода, что эпоху курганов трудно определить: иные могут восходить весьма далеко в древность; другие могут относиться ко времени довольно позднему, далее, может быть, ко времени аланов»[190]. В полное недоумение повергает его находка наконечника стрелы из кремня: он колеблется, отнести ли его «в самую отдаленную древность, можно даже сказать, во времена незапамятные», или «ко времени переселения народов, когда следы греческой образованности должны были в таких странах совершенно исчезнуть»[191]. Подводя итоги всем своим наблюдениям над материалом курганов, Леонтьев дает им общее определений, что они, «очевидно, принадлежат не греческому племени, но показывают однако же цивилизацию, испытавшую греческое влияние»: вследствие этого не в этих курганах надо искать погребения основного греческого населения дополемоновского Танаиса. Отсюда естественно вытекает и заключительный вывод Леонтьева, что центр тяжести предстоящих работ должен быть перенесен с курганов на городища Недвиговское и Елисаветовское вместе с их грунтовыми некрополями.

Несомненно, что со своей точки зрения, т. е. с точки зрения исследователя, ищущего «дополемоновский» Танаис, Леонтьев вполне правильно наметил очередные задачи предстоящих в области нижнего Дона работ. Эти задачи остались очередными и до наших дней, несмотря на то, что вопрос о местоположении Танаиса продолжал оставаться в центре внимания многих археологов, несмотря также и на то, что область дельты Дона раскапывалась не так уж мало.

Следующими за Леонтьевым работами в области Елисаветовского городища были расследования Хицунова в 1871 г.[192] На городище его работы состояли в прорытых в 40 местах «пробных канавах и ямах». Эти «раскопки», несомненно, сильно повредили слои городища (40 пробных канав и ям!) и, по-видимому, дали небезынтересный материал: автор отчета так описывает эти находки: «Раскопки… обнаружили остатки жженой земли, угля, золы и мусора, разбросанные дикарные камни, несколько поврежденных широкогорлых амфор с потертыми греческими клеймами и простых глиняных лампочек, следы фундамента, построенного из дикарного камня, глиняную урну, заключавшую в себе пережженные человеческие кости; черепки глиняной посуды, отчасти простой, отчасти покрытой черною поливою, обломки глиняных грузил для сетей и толстых костяных игл, рыбьи кости и толстые слои рыбьей чешуи, заставляющие предполагать, что и древние обитатели этой местности подобно нынешним казакам занимались рыболовством. Только в одном месте найдены две бронзовые боспорские монеты, по-видимому, II в. по р. X. и античный резной камень с изображением мужской головы». Значение всех этих находок не было оценено Хицуновым: судя по одной из его дальнейших фраз, он считает результаты этих работ «неудачными» и ограничивается лишь приведенным сухим перечислением материала, в большей своей части оставленного им на месте и в силу этого безвозвратно потерянного для археологической науки. К определению того, что мы можем извлечь даже и из этого перечня, мы еще вернемся. Сверх работ на городище, Хицуновым было раскопано несколько курганов, дающих некоторые интересные данные о курганном некрополе.

В течение длинного периода между работами Хицунова (1871) и началом работ А.А. Миллера (1908) городище, насколько я знаю, не раскапывалось совсем; для курганного некрополя событием явилась раскопка в 1901 г. знаменитого Ушаковского кургана[193].

С 1908 г. начинается период планомерных и научно поставленных расследований А.А. Миллера. Уже в первый год его работ (1908) было произведено самое тщательное обследование всей местности Елисаветовского городища, причем работы не ограничивались одной лишь площадью городища, а включали и его окрестности, был раскопан целый ряд курганов и проведена небольшая «пробная траншея» в городище. В следующие годы работы продолжались и на городище, и в курганном некрополе. Но распределение работ между городищем и курганами было очень неравномерным: при значительном количестве раскопанных курганов на городище было проведено в 1908, 1909 и 1910 гг. всего три совсем небольших (9,10×3,10 м; 10,60×3,00 м, третий определяется в отчете как «траншея на незначительной площади») раскопа, давших материал безусловно показательный, но слишком малочисленный. В отчетной статье А.А. Миллера о расследованиях 1908–1909 гг. находкам на городище посвящено несколько страниц; здесь мы получаем представление о характерных группах находок, а наиболее показательные экземпляры воспроизведены на хороших рисунках. К сожалению только, А.А. Миллер, давая в своей публикации представление о встреченных в Елисаветовском городище группах материала, совсем не касается вопроса о соотношении этих групп между собой, что для правильного представления о характере поселения особенно важно. Сосуществование в обиходе привозных греческих предметов с типичными местными изделиями вроде грубых вылепленных от руки горшков — черта, общая для всех поселений северного Причерноморья, будут ли это греческие колонии или местные городища; разница между различного рода поселениями будет состоять главным образом именно в соотношении этих групп между собой. Не помогает и приложенная к статье А.А. Миллера опись находок: в нее включен только отобранный материал, и, как мы видим, отобрано было очень мало предметов. Сам А.А. Миллер не вводит в свою статью попытки определить на основании находок характерные черты поселения и ограничивается указанием на обширность площади находок и время, которые могут «вполне соответствовать древнему Танаису»[194].

Подводя итоги проделанным за весь дореволюционный период работам, мы не можем не отметить еще раз, как мало внимания было уделено самому городищу. Курганный некрополь раскапывался многократно и основательно: более сотни раскопанных курганов, дают возможность составить вполне ясное представление о характерных особенностях погребений этого некрополя, хотя многие из курганов и оказались разграбленными. Что же касается городища, то там в итоге всех работ мы имеем «пробные ямы» Леонтьева и Хицунова и три совсем небольших раскопа А.А. Миллера. Мы уже указывали на основную причину сосредоточения внимания на курганах: гласными и негласными инструкциями курганы постоянно указывались как «предмет разысканий во всяком случае более надежный» в смысле возможности получения ценных находок. Та же погоня за «археологической добычей» влекла за собой и вообще недостаточное внимание к области нижнего Дона, отношение к ней как к чему-то безусловно стоящему на втором плане по сравнению с крупными колониями, как Ольвия, Херсонес и др. Уже Леонтьев вполне определенно высказывает такой взгляд в конце упоминавшейся нами статьи: «Наш „тихий“, „святой“ Дон не может соперничать не только с знаменитыми местами нахождения археологических памятников, какие представляют Италия, Греция, Египет, Передняя Азия, но и с многими пунктами в нашем отечестве. Ольбия и Херсонес, Керчь и Тамань из мест исследованных или исследуемых имеют над ним несомненное преимущество»[195]. Очевидно, той же точки зрения держались и археологи XX в., уделявшие Ольвии, Херсонесу и Керчи гораздо больше внимания, чем поселениям области нижнего Дона. Даже Недвиговка, соответствие которой Танаису римского времени уже давно вполне доказано, не составила исключения. После Леонтьева здесь копали в 1867 г. Тизенгаузен, в 1870 г. — Хицунов[196], затем всякие работы на городище прекращаются до 1908 г.; в 1908–1909 гг. Веселовский копал, только некрополь[197]. В общем о Недвиговском городище мы знаем все же значительно больше, чем о Елисаветовском, так как в результате работ археологов прошлого столетия в нашем распоряжении имеется богатый эпиграфический материал, не только устанавливающий с полной несомненностью существование близ Недвиговки Танаиса римского времени, но и заключающий важнейшие сведения о жизни и организации этого поселения. Зато по части наличного материала положение дел с Недвиговским городищем много хуже, чем с Елисаветовским: работ, подобных работам А.А. Миллера, не производилось там вовсе, и в наши музеи попали оттуда только отдельные немногочисленные предметы более или менее художественного характера. Что касается остальных поселений области нижнего Дона, то в них работы производились в еще значительно меньших размерах, и опять-таки они сводились преимущественно к раскопкам курганов[198].

Описанный характер расследований и самого Елисаветовского городища, и других поселений той же области неизбежно должен был привести к недоразумениям. Курганный некрополь около городища при станице Елисаветовской оказывался почти единственным источником для суждения о типе данного поселения, при самом слабом представлении о материале, найденном в самом городище, при невозможности учесть особенности всей области нижнего Дона. Между тем интерес к вопросу о местоположении древнего Танаиса не падал. А.А. Миллер в уже упоминавшейся нами статье высказался в пользу отожествления Елисаветовского городища с древним «дополемоновским» Танаисом; взгляд его не встретил поддержки у других археологов. Миннз, ссылаясь на отсутствие среди елисаветовских находок типичного для греческих поселений материала, в частности эпиграфического, склонен считать Елисаветовское городище упоминаемой Страбоном Алопекией[199]; с резким отпором против мнения А.А. Миллера выступил и М.И. Ростовцев, с наибольшей определенностью высказывающийся в «Скифии и Боспоре»[200]: «Во всяком случае, Елисаветовское городище на роль древней Танаиды претендовать не может. Курганный некрополь его дает картину, типичную для некрополей около городищ Киевщины, Полтавщины и Подолья, отнюдь не картину греческого некрополя и даже не картину некрополя смешанного, как мы его наблюли в соседстве Нимфея, Горгиппии и полуэллинских городов устья Днепра и Буга, раскопанных Гошкевичем и Эбертом»[201]. Наиболее вероятным представляется Ростовцеву, что и в дополемоновское время Танаис находился, там же, где мы знаем его в римскую эпоху, т. е. на месте Недвиговки.

Итак, Миннз возражает против возможности локализации древнего Танаиса около нынешней Елисаветовской станицы главным образом на основании отсутствия материала, характеризующего греческое поселение; Ростовцев — потому, что курганный некрополь дает иную картину, чем некрополи греческие или смешанные. По существу вопроса я выскажусь тогда, когда, ознакомившись с находками 1928 г., мы сможем сделать ряд твердых выводов о времени существования Елисаветовского городища и о характере, который оно имело. Сейчас коснусь только аргументации обоих авторов. Как мы видели, оба они исходят из представления о Танаисе, как о чем-то почти идентичном крупнейшим причерноморским городам — Ольвии, Пантикапею и другим. Это, несомненно, ошибка. Танаис, как это достаточно ясно отражено в известиях древних авторов, не колония греков — ионийцев или дорийцев, а торговый пункт, основанный жителями Боспора, при этом основанный далеко от Черноморского побережья, поддерживавшего деятельные сношения с метропольной Грецией; местные условия не могли в силу этого не сказываться здесь гораздо резче, чем в остальных колониях. И то, что мы знаем о Недвиговке — Танаисе римского времени, — вполне подтверждает такое представление: неоднократно отмечалось исследователями, что танаисские надписи дают больший процент негреческих имен и более испорченный греческий язык, чем надписи других причерноморских городов; архитектурные остатки, по свидетельству Леонтьева, также отличаются несвойственной греческим строениям грубостью и небрежностью, свидетельствующей, «что тот Танаис, развалины которого мы имеем в Недвиговском городище, не только не есть греческий город хорошего времени, но и вообще не есть чисто-греческий город»[202]. Леонтьев склонен считать отмеченные им черты особенностью Танаиса позднего, «возродившегося» после разрушения его Полемоном, от Танаиса же «дополемоновского» он ждет и большего богатства, и более греческого облика. Едва ли он в этом прав.

Несостоятельность аргументации Ростовцева еще усиливается тем, что она основана на изучении одного только курганного некрополя: этот курганный некрополь он сравнивает с некрополями других поселений, известными нам полнее, во всех их частях. Между тем курганный некрополь Елисаветовского городища еще не есть весь его некрополь: грунтовые погребения не раскопаны, а мы знаем хорошо, что в смешанных некрополях (напр., некрополе того же Нимфея) именно грунтовые погребения и принадлежат обыкновенно греческому населению. Пока эта часть некрополя не раскапывалась, нельзя противополагать Елисаветовский некрополь некрополям смешанным.

Из рассмотрения всей той полемики, которая возникла вокруг вопроса о Елисаветовском городище, мы видим, в каком трудном положении оказывались все исследователи, интересовавшиеся данным поселением: самое городище почти не раскапывалось, материала добыто было мало, и то, что было найдено, не было сделано достаточно доступным широким кругам археологов; а неудовлетворительность постановки расследований донских поселений не давала возможности выяснить положение Елисаветовского городища среди всех поселений той же области.

Существенно меняется вся постановка работ в области нижнего Дона после революции, когда во главе археологических расследований становится преобразованная из Императорской археологической комиссии Академия истории материальной культуры. «Южнодонские городища, — пишет А.А. Миллер в своем отчете о работах Северо-Кавказской экспедиции в 1923 г.[203], — введены были в план работ экспедиции не в пределах исторических уже вопросов о месте древнего Танаиса, итальянской Таны или соотношений между эпохами эллинистической и римской, насколько это соотношение могло быть выражено в реальных остатках древних поселений. Задача поставлена была шире — предстояло сделать рекогносцировку всей территории дельты Дона, точно определить места нахождения остатков древних поселений и характер их культуры в пределах того, что могла дать разведка». И хотя ежегодно имевшие, место в течение следующих шести лет (1923–1928 гг.) работы в области нижнего Дона и производились обычно в течение лишь очень незначительного отрезка времени, результаты нового подхода уже скоро сказались; время существования большинства южнодонских городищ и основной их характер выяснились настолько, что сейчас мы уже располагаем данными, позволяющими набросать хоть и схематическую, но все же достаточно ясную картину жизни области нижнего Дона в античную эпоху; Елисаветовскому городищу принадлежит в этой картине уже вполне определенное место.

Производившиеся за годы 1923–1928 в Елисаветовском городище работы состояли, кроме инструментальной съемки городища, нивелировки некоторых его участков и обследования местности в целях изучения изменений русла Дона, также в проведении небольших пробных раскопов, давших возможность ознакомиться со всей системой слоев городища; кроме того, во время всех останавливавшихся здесь экспедиций (в 1923, 1924, 1925, 1927 и 1928 гг.) производился тщательный сбор находок на поверхности городища, с отбором всего сколько-нибудь показательного материала. Таким образом, также и эти работы носили характер чисто разведочный — систематические раскопки городища не производились, даже не были начаты и в эти годы; но нельзя не отметить все же, что работы эти существенно отличаются от всех предыдущих. Разрезы с исследованием слоев и послойным изучением материала были проведены в целом ряде мест, намеченных не случайно; площадь городища и в особенности те ямы, где вследствие выемки местными жителями камней вышел наружу материал из более глубоких слоев, обследовались самым тщательным образом на всей территории городища. Возможность случайного подбора материала становится при таких условиях уже весьма маловероятной, хотя мы все же должны сделать оговорку, что все наши выводы должны рассматриваться пока, до систематических раскопок городища, лишь как предварительные.

С такими предпосылками мы должны подойти и к той задаче, которая стоит сейчас перед нами. Работы 1928 г. завершают собой всю длинную, начатую еще Леонтьевым серию разведочных расследований на территории Елисаветовского городища: необходимо подвести итоги всему сделанному, необходимо постараться определить, что же на основании этих работ мы знаем или хотя бы можем предполагать о данном городище, чтобы на этой почве можно было правильно наметить и ближайшие задачи предстоящих расследований; расследований уже вполне планомерных и систематических. Следует при этом, коснуться тех вопросов, с которыми мы будем подходить к изучаемому материалу. Исследователи XIX в. ставили себе главной целью отыскание древнего Танаиса, в котором они видели, прежде всего, богатый источник для получения ценных вещей; и из слов Леонтьева ясно вытекает, что если «пробные канавы» не оправдают его надежды обнаружить на месте Елисаветовского городища греческий город, работа должна быть оставлена. Мы подходим к задачам расследований иначе. Мы, прежде всего, интересуемся воссозданием картины жизни человеческого общества, занимавшего данное поселение, и изучать это общество мы должны во всем его своеобразии, выясняя не только принадлежность его тому или иному типу, той или иной общественно-экономической формации, но и все те специфические особенности, которые характеризуют именно данное общество данного поселения. А случай перед нами несомненно сложный. В области, население которой характеризуется еще очень примитивной ступенью общественно-экономического развития, возникает город, «торжище», основанное греками, но греками, живущими за пределами собственной Греции уже по меньшей мере в течение столетия. Что происходит в результате этого столкновения двух обществ, стоящих на совершенно различных уровнях, каковы будут судьбы и местных и греческих элементов в этой удаленной от всех античных центров области? Все это вопросы, ответ на которые мы едва ли будем в состоянии дать теперь, но которые должны быть в сфере нашего внимания даже и при самом начале нашей работы. А этим определится и весь план этой работы. Подойти к разрешению поставленных вопросов можно только на фоне изучения всего данного района во всех его частях. Мы должны составить себе представление, прежде всего, о той среде, которая имеется в данной области еще до появления в ней греков; и мы должны заняться всеми поселениями, имеющимися здесь в интересующую нас эпоху, выясняя роль и значение каждого из них: только так мы сможем разобраться во всем том сложном комплексе явлений, который развертывается здесь перед нами.

Само собой разумеется, что данная работа — только первый шаг по намеченному пути. Более того, выяснение и решение интересующих нас вопросов окажется возможным только тогда, когда более полные и систематические раскопки данного района дадут нам и более показательный материал. Но едва ли было бы правильно откладывать какие бы то ни было обобщения по затронутым вопросам до того, как будут проведены эти раскопки: подведение итогов тому, что мы знаем на основании уже проделанных расследований, даст нам возможность поставить хоть первые вехи и вместе с тем наметить и ближайшие задачи предстоящих расследований.

В этом смысле следует понимать и стоящую передо мной задачу, о которой я говорила в первых словах моей статьи. Мы видели, что посвященные области Елисаветовского городища публикации не дали чего-либо определенного и общепризнанного для определения характера данного поселения; да, в сущности, авторы их и не делали попыток выяснить на основании результатов исследований все специфические черты поселения, ограничиваясь высказываниями о его соответствии или несоответствии древнему Танаису. В результате этого археологи до сих пор не могут столковаться между собой по вопросу о Елисаветовском городище. И поскольку эта неясность, эти разногласия зависят не только от того, что городище мало расследовано, но в значительной мере и от того, что даже и производившиеся расследования слишком мало известны широким кругам археологов, мы и должны постараться устранить эту причину недоразумений.

Для выполнения той части задачи, которая лежит на мне, я и считаю нужным дать, прежде всего, возможно более полный обзор всех находок 1928 г. с привлечением, конечно, также и материала предшествующих годов и затем попытаться наметить, что дает этот материал для выяснения характера городища.

Еще два слова по вопросу о соответствии Елисаветовского городища древнему Танаису. Вопрос этот будет, конечно, интересовать и нас, поскольку Танаис играет роль действующего фактора в протекающем в данной области процессе изменения ранее сложившегося здесь общественного строя — процессе разложения родового строя и превращения общества доклассового в классовое. Но тот или иной ответ на этот вопрос ни в коем случае не будет иметь для нас настолько решающего значения, как это было для Стемпковского и Леонтьева. Мы не оцениваем, как Леонтьев, различные поселения с точки зрения «археологической добычи». В поставленной нами задаче любой местный рыболовный поселок заслуживает ничуть не меньшего внимания, чем богатый торговый город: два таких поселения освещают разные стороны изучаемого нами явления, которое должно быть охвачено все целиком.

Перехожу к рассмотрению находок, сделанных во время работ 1928 г. Материал, подлежащий нашему рассмотрению, был в главной своей части извлечен из раскопов, проведенных в различных местах площади Елисаветовского городища. Всего было проведено шесть раскопов, все по одной линии, пересекающей городище с севера на юг, начиная с примыкающего к нему с севера старого протока Дона и кончая пространством между внутренней и внешней оградой в южной части (см. рис. 27). Порядок этих раскопов в направлении с севера на юг: IV, II, I, III, V, VI.

В связи с задачей, стоящей перед нами, оба южных раскопа (V и VI) не имеют значения: материал, извлеченный из них, был и очень немногочислен, и маловыразителен. Но раскопы I, II, III и IV содержали значительное количество находок, дающих вполне определенное представление о времени существования поселения и характерных его чертах. При исследовании этих находок особое значение имели для меня раскопы I и IV, содержавшие правильные, неперекопанные слои, что дало мне возможность сделать некоторые наблюдения об изменениях, происходящих в материале за время существования городища; особенно важный материал дал в этом отношении раскоп I. Приведу краткое описание всех раскопов.

Раскоп I. Расследование велось на участке неправильной, формы, размером 6×4 м; до лёсса, не содержащего находок, был раскопан четырехугольник площадью в 5×4 м. Общая толщина культурного слоя колеблется на этом участке между 2,51 м и 2,90 м; он заключал три следующих слоя:

I (нижний). Толщина 0,60-0,95 м. В основе песок с примесью глины и изредка золы; слой желтовато-серого цвета, плотный, однородный, без признаков слоистой стратификации.

II. Толщина до 0,80 м. Мешаный слой, рыхлый, легкий, сухой, пепельно-серого цвета, с резко выраженной слоистой стратификацией. В основе зола, перемешанная с камешками и черепками; в средней части слоя примесь желтоватого суглинка; в нижнем горизонте выделяется особая зольная прослойка, состоящая из золы с кусочками угля. Местами слой имеет розовый оттенок от примеси горелого песка.

III. Толщина 1,22-1,80 м. Аморфный почвенный слой темного, буровато-серого цвета с значительным содержанием мелких камней и обломков керамики; местами зола; встречаются полуистлевшие корни растений.

Из трех перечисленных слоев слои I и III прошли через весь раскоп в виде ясно выраженных и мощных отложений; слой II, более толстый в восточной части раскопа, к западу становился все тоньше и тоньше и наконец исчез совсем: на западной стенке раскопа слой III лежит непосредственно на слое I. Исследование многочисленных находок, сделанных в слоях I и III, свидетельствует о том, что эти слои соответствуют двум разновременным отрезкам времени: слой II заключал в себе материал промежуточной эпохи. Подробнее мы ознакомимся с этим при рассмотрении сделанных в раскопе I находок.

Раскоп IV. Второй раскоп, также сохранивший правильные, соответствующие определенным отрезкам времени слои, — раскоп IV, у старого протока. Раскопка велась на площади 6×4 м; общая толщина культурного слоя около 1,50 м, на глубине 1,57 м (от пикета 47) — уровень стояния воды. Привожу описание слоев.

I (нижний). Песок, разделяющийся на несколько горизонтов; волнистая стратификация. Верхний горизонт песка окрашен в серый цвет и имеет характер нижнего почвенного яруса. Песок не имеет глинистой примеси, слегка цементирован. Нижний ярус песка более светлый, не содержит находок. Неизменный уровень водоносного слоя во время раскопов.

II. Пестрый стратифицированный слой; более интенсивно окрашен, внизу имеет характер болотного почвенного образования. Стратификация волнистая и прерывистая. В числе находок большое количество кусков обмазки. Песок в большом количестве, как в виде небольших прослоек, так и в виде конкреций.

III. Темный ровно окрашенный почвенный слой.

Как мы увидим при рассмотрении находок, здесь мы также имеем последовательные, сменяющие друг друга наслоения, соответствующие определенным периодам жизни поселения.

Что касается раскопов II и III, то там картины правильных слоев мы не имеем. Многочисленные наслоения раскопа II, иногда резко различающиеся между собой по характеру почвы, нельзя, по-видимому, считать слоями, соответствующими последовательно сменяющим друг друга периодам жизни поселения: этого мнения держатся как руководившие раскопкой данного участка Π.Н. Шульц и Д Б. Пиотровский, так и начальник экспедиции А.А. Миллер. Отмечу, что и находки раскопа II подтверждают высказанное мнение. Здесь нет, как в раскопах I и IV, смены раннего материала нижних слоев поздним материалом слоев верхних: разновременные находки встречаются вместе и вверху, и внизу, причем некоторые самые поздние экземпляры оказались лежащими особенно глубоко и наоборот — ранние попали наверх. Первоначальные слои здесь, несомненно, потревожены. Раскоп же III весь относится, по-видимому, к одной эпохе. Характерных, четко отделяющихся друг от друга слоев в нем замечено не было; весь поддающийся датировке материал принадлежит приблизительно одному времени.

Перейдем к рассмотрению находок. На стр. 198–199 нами дана таблица всех находок, сделанных в упомянутых шести раскопах. Эта таблица, нуждается в пояснениях и дополнениях.

Прежде всего, о датировках, которые устанавливаются на основании найденного материала и для всего городища, и для отдельных раскопов или слоев раскопов. Возможность довольно точных датировок создается главным, образом обломками греческой керамики, в значительном количестве встречавшимися в городище. Рассмотрим с этой точки зрения последовательно, все раскопы.

Раскоп I. Слой I. Наиболее показательны №№ 212, 290, 297, 301, 306–307, 320.

№ 290 (рис. 30, 1) — обломок аттического краснофигурного сосуда, очень маленький и не дающий ясного представления ни о форме сосуда, ни о содержании росписи. Покрытие внутренней стороны черным лаком указывает на то, что мы имеем дело с сосудом открытым: вероятно, это был килик или cкифос. По характеру росписи (тонкие веерообразные расходящиеся линии, исполненные частью густым, частью разбавленным лаком) и по качеству густого черного лака мы можем с полной уверенностью датировать обломок еще V в. до н. э. Пятому веку принадлежит и второй краснофигурный обломок I слоя, № 212 (рис. 30, 2) — обломок глубокого килика; на наружной стороне сохранилась часть женской головы, на внутренней — исполненный белой краской по лаку растительный орнамент, типичный для данной разновидности килика. Также к V, может быть к самому началу IV в., относится и ряд чернолаковых обломков: № 297 — обломок ручки чернолакового килика простой и строгой формы, характерной для раннего времени, с лаком густым, черным и блестящим; № 306/307 — обломок кувшинчика, покрытый прекрасным черным лаком, снаружи сплошь, внутри в верхней части; № 222/223 — обломок стенки открытого сосуда, отличающийся лаком исключительно высокого качества, и другие.

№№ 320 и 210 (рис. 28, 1–2) представляют нижние части днищ остродонных амфор. Обе они принадлежат раннему типу, восходящему еще к архаической эпохе и не встречающемуся позже V — начала IV века до н. э. Этот тип характеризуется коротким, по большей части припухлым горлом, короткой ножкой с глубокой ямкой внизу на наружной стороне дна и округлыми стенками, постепенно переходящими в плечи. Характерный экземпляр такой амфоры, найденной в Марицыне, в погребении V в. до н. э., воспроизведен на рис. 29, 1[204].

Из наших обломков № 320 представляет данный тип в ранней его разновидности: амфора, которой он принадлежал, могла бы относиться даже еще и к VI в., во всяком случае не позже чем к V в. до н. э. № 210 — ножка амфоры, представляющей более позднюю разновидность того же типа; в форме появляется известная подчеркнутость, зависящая от меньшей постепенности переходов. Такие амфоры типичны для слоев и погребений раннеклассической эпохи (V — начало IV в. до н. э.)[205]. № 301 (рис. 28, 4), найденный на границе слоя II, представляет обломок верхней части (ручка с частью горла) амфоры уже более позднего типа, появляющегося не раньше 2-й половины V в. и характерного для IV в. до н. э. Горло здесь удлиненное, постепенно расширяющееся книзу, ручка длинная и плоская. Это — ранний экземпляр того типа узкогорлых стройных амфор, который становится господствующим в IV–III вв. до н. э.; но форма венчика и общий характер очертаний говорит еще за сравнительно раннее время — не позлее начала IV в. до н. э.

Тот же характер имеют и все остальные находки слоя I: преобладает материал V в., отдельные экземпляры могут относиться к началу IV в. По этим поздним экземплярам мы и должны датировать слой: время его, следовательно, конец V или начало IV в. Характерно полное отсутствие в этом слое типичных для верхнего слоя обломков амфор с клеймами, раннеэллинистической керамики с буроватым тусклым лаком и т. д.: здесь перед нами чистая картина слоя классической эпохи, при этом сравнительно раннего ее периода.

Слой II. Большая часть поддающихся датировке находок II слоя указывает на время несколько более позднее. Так, краснофигурный обломок № 285 (рис. 30, 3) уже значительно отличается от найденных в I слое №№ 290 и 212. Это часть краснофигурного скифоса IV в., подобные которому уже встречались в районе Елисаветовского городища, а именно — в погребениях курганного некрополя (см. изображенный на рис. 31 скифос, найденный в 1911 г.: пальметка под ручкой совершенно аналогична пальметке нашего обломка). Лак этого обломка уже не имеет блеска и густоты, свойственных V веку. Среди чернолаковых обломков слоя II попадаются отдельные экземпляры с хорошим лаком, черным и блестящим, но преобладают обломки, покрытые лаком более тусклым, иногда имеющим сильный металлический отлив. Типичный для IV в. экземпляр представляет обломок реберчатого канфара № 110/237 (рис. 30, 4): за данное время говорят и техника, и детали выделки, чуждые V в. Вместе с тем материал, указывающий на эллинистическую эпоху, отсутствует и здесь: нет ни типичной эллинистической керамики с коричневым или красноватым лаком, ни амфорных обломков с клеймами III–II вв.

Слой III. Новая черта в материале этого слоя — присутствие предметов эллинистического времени. Здесь интересны, прежде всего, амфоры с клеймами, дающими уже довольно надежную опору для датировки. Всего в III слое раскопа I было найдено 6 амфорных обломков с клеймами — №№ 88, 120, 127, 130, 134, 146 (см. список амфорных клейм на стр. 200). По определению специально прорабатывавшего этот материал О.О. Крюгера, клеймо № 134 по характеру письма может относиться еще к IV в. до н. э.; № 127 — из-за плохой сохранности не поддается определению; №№ 120, 130, 146 принадлежат III в. до н. э. и все относятся к группе «клейм с именами астиномов»[206]. Наиболее вероятной представляется О.О. Крюгеру датировка III веком и для последнего экземпляра — № 88: высказаться о нем с уверенностью он затруднялся[207]. Датировке, данной на основании амфорных клейм, вполне соответствуют также и наблюдения над формой амфор III слоя. Здесь встречаются уже только амфоры удлиненной формы, с длинным прямым горлом и вытянутой длинной и тонкой ножкой, характерные для IV и III вв. до н. э.; таким амфорам принадлежат, например, воспроизведенные на рис. 32, 1–3 обломки №№ 321, 126, 157, также №№ 172 и 174, рис. 29, 2 и рис. 33 дают представление о типах амфор, каким могли принадлежать обломки III слоя[208].

Меняется характер также и других групп керамики. Прежде всего, следует отметить присутствие в этом слое типичной для эллинистической эпохи керамики, покрытой уже не черным, а коричневым лаком — более тусклым, более бледным, часто имеющим металлический отлив (напр., №№ 139, 150, 204, 249, 251 и др.), также обломков сосудов, украшенных поверх темного лака орнаментом, исполненным полужидкой массой желтого цвета (№№ 68, 231, 233, 234; из них № 231 изображен на рис. 30, 5); все эти обломки датируются временем не раньше IV в., а скорее уже и III в. Не раньше второй половины IV в. и единственный найденный здесь краснофигурный обломок № 274 — ручка с частью стенки скифоса. Среди довольно многочисленных обломков чернолаковой керамики есть и более ранние, но ни один не может принадлежать ни V, ни даже началу IV в. до н. э.

Не встречается здесь и материала, датирующегося временем более поздним, чем III в. Если большая часть находок III слоя отличается от типов, характерных для классической эпохи, то нет здесь также и материала, типичного для эпохи развитого эллинизма: отсутствуют так часто встречающиеся в поселениях северного Причерноморья группы «мегарских чашек», александрийская керамика с росписью по белой обмазке; а из керамики с орнаментом, исполненным резьбой и накладными красками по лаку коричневатого цвета, здесь представлены только самые ранние образцы. Привозный греческий материал отражает, таким образом, эпоху раннего эллинизма, почти эпоху перехода к эллинизму.

Итак, время всех наслоений, открытых нами в раскопе I, охватывает века V (вторую половину), IV и III; преобладающее количество находок принадлежит IV в.

Приблизительно ту же картину мы находим и во втором раскопе, сохранившем неповрежденные слои, — раскопе IV. И здесь нижний слой (I — песчаный) содержит ранние находки не позже начала IV в. до н. э., насколько, по крайней мере, можно судить: определение материала затрудняется сохранностью обломков — большая часть их окатана водой. Самую раннюю дату дает здесь обломок № 448 (рис. 30, 6), принадлежавший ионийскому чернофигурному сосуду конца VI в. до н. э.: сохранилась часть характерной для этой группы рамки, образованной перекрещивающимися линиями, от самого изображения не осталось ничего. Очень маловыразительны и десять чернолаковых обломков слоя I; мы можем лишь заметить, что везде, где можно хоть в какой-либо мере уловить характер очертаний сосуда, очертания эти просты и строги; по-видимому, большинство этих черепков принадлежит V или началу IV в. С этим совпадает и характер их лака, более всего напоминающего лак ионийской чернолаковой керамики конца VI и V веков до н. э. Из двух найденных здесь ножек остродонных амфор одна (№ 628, рис. 28, 3) принадлежит амфоре уже встречавшегося у нас типа, характерного для VI и V вв. до н. э., другая (№ 640) — более позднему типу амфоры с вытянутой ножкой, но ранней его разновидности: амфора сходной формы была найдена в характерном погребении первой половины IV в. в Марицыне[209]. Итак, I слой раскопа IV соответствует, по-видимому, I слою раскопа I: и здесь весь материал относится к V и началу IV в. до н. э.

Поддающиеся датировке находки II слоя указывают на более позднее время. Чернолаковые обломки имеют очертания менее строгие и четкие; среди них попадаются экземпляры, характерные для развитого IV в. Не раньше IV в. должны быть датированы и все амфорные обломки. Из трех найденных в этом слое обломков с клеймами, 563, 564, 597, наиболее четкое и характерное клеймо имеет № 597 — обломок ручки херсонесской амфоры с клеймом ΑΠΟΛΛΑ[210]; по определению О.О. Крюгера, характер букв указывает на IV, может быть и III в. до н. э. Два других обломка (№№ 563 и 564) сохранили часть клейма на горле. Датировать их на основании характера букв О.О. Крюгер счел затруднительным; но несомненно, что оба обломка принадлежат амфорам все той же группы, принадлежащей, как это выяснил Б.Н. Граков, IV–III в. до н. э. (см. примечание 2 на стр. 129). Таким образом, слой II раскопа IV заключает материал IV–III вв. до н. э.; он близок слою III раскопа I, но не содержит настолько типичных экземпляров III в.

В слое III все находки создают еще более определенную картину эпохи раннего эллинизма: III век представлен здесь уже вполне характерными образцами. Таков, например, обломок ручки амфоры № 546 с клеймом ΑΣΤϒΝΟΜΟϒ ΜΝΗΣΙΚΛ… датирующимся III в.[211]; этому времени соответствуют и формы встречающихся здесь ножек, чаще всего аналогичных № 321 раскопа I (рис. 32, 1), иногда дающих иные разновидности (напр., 542, см. рис. 32, 4). Чернолаковые обломки слоя III принадлежат также все позднему времени — простые, строгие формы, блестящий черный лак отсутствуют здесь совсем; впрочем, самые поздние экземпляры датируются все же временем не позже III в. К числу таких поздних экземпляров относится № 535 (см. рис. 35, 1) — обломок стенки канфара; характерны для этого времени вызванные неравномерным обжигом переходы основного темного цвета лака в красный. Слой III раскопа IV совершенно одновременен, таким образом, слою III раскопа I: они сходны и по характеру — здесь и там это темный почвенный слой, аморфный, без признаков слоистой стратификации. По-видимому, также и слой II раскопа IV должен быть по времени объединен со слоем III того же раскопа; во всяком случае, он ближе к III слою, чем к I.

В раскопах I и IV устанавливаются, таким образом, два основных слоя, соответствующих двум периодам жизни поселения: нижний песчаный, с материалом V и начала IV в. и верхний почвенный, с находками второй половины IV и III вв. Более позднего материала оба раскопа не дали совсем.

К тем же V–III вв. относятся и все находки остальных раскопов, а также материал, собранный на поверхности городища. Большое количество обломков греческой керамики, легко поддающихся датировке, дал раскоп II. Самый ранний типологически предмет данного раскопа — обломок ножки амфоры № 443 (рис. 34, 1) уже встречавшегося у нас типа VI и V вв.; здесь этот обломок обточен, просверлен и использовался, вероятно, в качестве какого-то грузила. К числу поздних экземпляров относится обломок горла амфоры с клеймом NI (№ 374), отнесенный О.О. Крюгером к III или концу IV в., также обломки ножек №№ 455 и 463 (рис. 34, 2 и 3).

Приблизительно тем же временем датируются и некоторые экземпляры чернолаковой керамики с типичным для конца IV и III вв. плохим тусклым лаком, напр., № 347 — ножка канфара с характерным для малоазийской керамики III в. небрежно очерченным профилем (рис. 35, 4), № 364 — обломок чашечки с лаком, имеющим сильный металлический отблеск (рис. 36, 2), № 388 и другие. Наконец, в том же раскопе найден и обломок раннеэллинистического большого сосуда (кратер) с росписью, исполненной коричневой и красной красками по белой обмазке; о месте его производства я затрудняюсь высказаться с уверенностью, скорее всего, это один из малоазийских центров. Из остальных находок большая часть принадлежит IV в.

В раскопе III греческой керамики было найдено очень мало; то, что найдено, не выходит за пределы того же промежутка времени. Два обломка чернолаковых сосудов (№№ 722 и 723) принадлежат IV, может быть началу III в.; два имеющиеся налицо обломка амфорных донышек (№№ 695 и 696) и один обломок, оставленный на месте, недостаточно ясно воспроизведенный в журнале раскопок, принадлежат знакомому нам типу амфоры с вытянутой ножкой IV–III вв. до н. э. Форма ножки № 695 близка уже упоминавшемуся нами № 321 (рис. 32, 1); она встречает многочисленные аналогии в марицынских погребениях IV–III вв.[212]; форма донышка № 696 (рис. 34, 4), повторений которой я не знаю среди изданного материала, встречает наиболее близкие аналогии опять-таки среди амфор из комплексов IV–III вв.[213]; наконец, воспроизведенный в журнале обломок в точности соответствует № 542 раскопа IV, найденному в III слое, с материалом IV–III вв. (см. рис. 32, 4).

Определить время раскопов V и VI невозможно — в них было найдено очень мало материала, и весь он сводился к обломкам стенок амфор или грубых горшков, не дающим представления о типе сосуда. Во всяком случае, обломков более поздних, чем в остальных раскопах, и здесь обнаружено не было.

Значительное количество материала, собранного сотрудниками экспедиции на поверхности, также не дало ни одного экземпляра, относящегося к другой эпохе, чем V–III вв. до н. э., и вместе с тем пополнило собрание елисаветовских находок характерными и хорошо датируемыми обломками керамики. На первом месте здесь стоит целая коллекция обломков амфорных ручек с клеймами — «астиномными», родосскими, фасосскими и херсонесскими (№№ описи 742–763). Все они были определены О.О. Крюгером и все, по его заключению, должны быть отнесены к III в. до н. э.; возможность датировки началом II в. допускается только для № 763. Не вносит никаких изменений в наши заключения и ряд обломков греческой чернолаковой керамики: все они укладываются в тот же промежуток времени V–III вв. до н. э., причем подавляющее большинство должно быть отнесено к IV в.

Я задержалась так долго на датировке, так как по вопросу о времени существования Елисаветовского городища между исследователями не было полного соглашения; вместе с тем от той или иной даты зависит и определение городища, в частности решение вопроса, можно ли видеть в Елисаветовском городище древний Танаис, прекративший существование вследствие разрушения его Полемоном. А.А. Миллер в прежних своих работах относил время Елисаветовского городища к длинному периоду с VI по I в. до н. э.; прекращение существования поселения связывалось у него благодаря такой датировке с известием о разрушении Танаиса Полемоном[214]. М.И. Ростовцев, выдвигая ряд доводов против отожествления Елисаветовского городища с «дополемоновским» Танаисом, указывает также и на неточность датировки А.А. Миллера: сам он высказывается за IV–III вв. до н. э., как за дату городища[215]. Мы видели, что обе датировки нуждаются в поправках: А.А. Миллер чрезмерно расширяет, М.И. Ростовцев несколько сужает временные границы, в которые укладывается жизнь Елисаветовского городища.

Следует отметить, что все находки, добытые предыдущим расследованием городища, вполне подтверждают датировку, получившуюся у нас на основании материала экспедиции 1928 г.

Характерно, что при отсутствии в Елисаветовском городище типичной эллинистической керамики II–I вв. — «мегарских чашек», светильников и бальзамариев выраженных эллинистических типов эллинистической керамики с резным и накладным орнаментом, наконец, позднеэллинистических остродонных амфор — мы находим все эти группы в той же области нижнего Дона, но в другом поселении, а именно в Недвиговском городище. Это еще более подтверждает то заключение, что отсутствие данных групп в нашем городище не является случайным, а действительно указывает на прекращение жизни поселения в то время, которым датируются эти группы.

Перейдем к рассмотрению найденного при расследованиях 1928 г. материала. В помещенной у нас на стр. 198–199 таблице указаны все группы, на которые распадается этот материал, с количественным учетом находок в каждом раскопе и каждом слое. Эти данные требуют пояснений и дополнений.

Среди керамических находок, сделанных в 1928 г. в Елисаветовском городище, постоянно отмечаются следующие группы: 1) керамика, характеризующаяся применением черного «лака»[216]: сосуды, сплошь покрытые этим лаком («чернолаковые»), или с поверхностью, частью сплошь закрашенной, частью расписанной лаком по фону красноватой глины («чернофигурная» и «краснофигурная» керамика); 2) большие остродонные амфоры; 3) простая керамика из глины красно-желтого цвета — в дневниках раскопок она фигурирует под именем «тонкостенной» или «простой тонкостенной»; 4) керамика из серой глины; 5) сосуды — обычно большие чашки и блюда — из светлой и довольно грубой глины, отличающиеся очень толстыми стенками, большой тяжестью и простыми, чисто-хозяйственными формами; обычное определение — «толстостенная керамика»; 6) керамика из серой глины с поверхностью, подвергнутой «лощению»; 7) сосуды, сделанные от руки, без гончарного круга, из грубой глины с большим количеством примесей («грубая местная керамика», «лепная местная керамика»).

Такого рода обозначения — обозначения чисто-внешние, формальные — простительны, а иногда и неизбежны в условиях полевой работы, но совершенно недопустимы в отчете, имеющем целью охарактеризовать значение сделанных находок. Мы должны, прежде всего, расшифровать все эти определения, объяснить, где мы имеем дело с местной продукцией, где с импортом, и если с импортом, то откуда; должны объяснить также основной характер и назначение каждой из групп. Только тогда этот материал получит какое-то значение, и только тогда он создаст возможность обобщений, касающихся всей культуры поселения.

Начнем с керамики, характеризующейся применением черного лака. Не так давно понятия керамики чернолаковой или краснофигурной неизбежно ассоциировались с представлением об Аттике; исключение делалось чуть ли не для одной Италии. Сейчас такое представление приходится совершенно оставить. Многочисленные раскопки, производившиеся в целом ряде областей античного мира, убеждают нас в том, что производство такого рода керамики существовало чуть ли не везде, куда проникали в сколько-нибудь значительном количестве греки, вернее, где они составляли значительную часть постоянного оседлого населения. К сожалению, как раз для классической эпохи все такого рода наблюдения до сих пор высказывались лишь в виде отдельных замечаний: сводных работ о различных локальных группах мы почти не имеем. Такое положение дел заставит нас несколько дольше задержаться на вопросе о группах, представленных в Елисаветовском городище, чем это было бы необходимо при большей изученности вопроса.

Для Елисаветовского городища работа по классификации чернолаковой керамики особенно осложняется тем, что там преобладают мелкие обломки, не дающие представления о форме сосуда, часто при этом с сильно поврежденной поверхностью. Но, при значительном количестве экземпляров трудно определимых, мы все же отчетливо различаем в материале 1928 г. три различных группы. Первая группа характеризуется особенно высокими техническими достоинствами. Глина очень хорошо обработанная, мелкозернистая, однородная, с мельчайшими частицами слюды и без сколько-нибудь заметных других примесей; цвет ее обычно оранжево-красный. Высокими качествами отличается и лак — густой, черный, иногда имеющий коричневатый, синеватый или оливковый оттенок; покрытая им поверхность на ощупь гладкая и ровная; обычно лак имеет сильный блеск. Все перечисленные черты свойственны аттической керамике V–IV вв. до н. э. — группе, хорошо известной благодаря богатейшему материалу, найденному на почве самой Аттики.

Сколько-нибудь крупных и значительных экземпляров аттической керамики в 1928 г. найдено не было: все находки — мелкие черепки, определяемые по их глине, лаку и некоторым техническим особенностям. Составить представление о форме сосуда удается лишь в редких случаях. Я перечислю наиболее характерные находки:

1. № 212, рис. 30, 2. Обломок глубокого килика с краснофигурной росписью (часть женской головы) снаружи и растительным орнаментом, исполненным белой краской по черному лаку, внутри. Принадлежит к довольно распространенному типу аттических киликов на низкой подставке, датирующихся еще V в. до н. э. Найден в I слое раскопа I.

2. № 290, рис. 30, 1. Маленький обломок краснофигурного открытого сосуда. Изображение трудно понять по сохранившейся слишком незначительной части его (одежда со складками?), но характерные черты аттической росписи V в. с обозначением деталей тонкими линиями, исполненными частью густым, частью разбавленным лаком, выражены здесь вполне ясно. Найден в I слое раскопа. I.

3. № 274. Обломок краснофигурного скифоса — ручка и часть стенки с сохранившимся у верхнего края ничтожным кусочком краснофигурного изображения. Форма ручки, лишенная строгости и простоты ранних сосудов, и характер лака — буроватого, не очень блестящего — заставляет датировать обломок IV в., вероятно, даже второй половиной его. Найден в III слое раскопа I.

4. № 285, рис. 30, 3. Обломок нижней части краснофигурного скифоса IV в., подобного только что описанному. Сохранилась часть пальметки, находившейся внизу боковой части скифоса, под ручкой; ср. изображенный на рис. 31 краснофигурный скифос с аналогичным орнаментом, найденный в одном из курганов Елисаветовского некрополя[217]. Найден во II слое раскопа I.

5. № 406. Обломок небольшого сосуда с прямыми, вертикально вверх поднимающимися стенками. Поперечные борозды на наружной стороне не покрыты лаком и по фону глины закрашены красной краской. На внутренней стороне сохранялись остатки орнамента, исполненного белой краской по лаку. V — начало IV в. до н. э. Найден во II раскопе.

6. № 422. Часть стенки килика (у основания ручки). По характеру лака принадлежит V или первой половине IV в. Найден во II раскопе.

7. № 472. Обломок миниатюрного канфара с реберчатым туловищем. V — первая половина IV в. Найден во II раскопе.

8. № 222/223. Обломок открытого сосуда, покрытого лаком особенно высокого качества, с сильным зеркальным блеском. V — начало IV в. Найден в I слое раскопа I.

Сверх перечисленных восьми экземпляров, к группе аттической керамики бесспорно принадлежит также целый ряд обломков, или вовсе не дающих представления о форме сосуда, или позволяющих восстановить только небольшую его часть. Описывать их все не стоит; всего таких обломков найдено в 1928 г. до 20.

Значительно большим количеством экземпляров представлена вторая группа чернолаковой керамики. От первой ее отличает ряд особенностей. Глина не так хорошо обработана; по большей части она содержит большое количество частиц слюды, не настолько измельченных и не так равномерно распределенных, как в глине аттической; у глины некоторых экземпляров резко выражена слоистая структура. Оттенки глины различны, но нигде она не имеет свойственного аттической глине теплого, оранжевого оттенка — основная окраска всегда остается коричневатой. Иного качества и лак; никогда он не достигает блеска и густоты аттического и всегда имеет более или менее выраженный коричневый оттенок. Часты стоящие в зависимости от несовершенств обжига переходы основного темного цвета в красный; нередко лак имеет также металлический отлив.

Различия наблюдаются и в очертаниях сосудов. Правда, основываясь на нашем материале, представляющем сплошь обломки, часто не дающие возможности восстановить форму сосуда, мы лишь очень осторожно можем об этом говорить. И, тем не менее, разница очевидна. Во второй нашей группе нет той четкости, выражающейся и в общих очертаниях, и в отдельных деталях формы, того, можно сказать, архитектурного строения сосуда, которое свойственно керамике аттической. Переходы одной части сосуда в другую в этой группе обыкновенно менее резко выражены, формы упрощены, они отличаются меньшим количеством таких деталей, как уступы, рельефные пояски и т. д. Вместе с тем этой группе свойственны определенные детали формы, не встречающиеся в другой группе и постоянно повторяющиеся в данной. Примером могут служить хотя бы подставки чашек и блюд. Если не считать поздних форм, упрощенных и выродившихся, основные разновидности подставок чашек и блюд той группы, о которой идет речь, сводятся к двум типам, воспроизведенным у нас на рис. 36, 3 (тип первый) и рис. 36, 4–6 (тип второй). Особенно характерным приходится считать второй наш тип, с выемкой на нижней части подставки. Среди елисаветовских находок 1928 г. мы четыре раза встречаем такую подставку — № 411, 441, 523 (см. рис. 36, 4–6) и 770; все эти четыре обломка относятся по своим техническим особенностям к только-что описанной группе. Просматривая находки, сделанные в том же Елисаветовском городище за предыдущие годы, мы и там встречаем целый ряд повторений тех же двух типов подставок, опять-таки в сочетании с упомянутыми техническими особенностями нашей второй группы.

Между тем в аттической группе мы находим у блюд и чашек тех же форм подставки иначе очерченные, как вообще находим иные детали формы.

Все перечисленные черты различия между двумя группами чернолаковой керамики, состоящие, как мы видели, в характере глины, лака, разновидностях типов, но не в самых типах, являются обычными чертами, отличающими друг от друга две родственные, но принадлежащие разным местностям группы. Рассматриваемая нами группа является скорее всего малоазийской. За это говорит, прежде всего, сходство наших обломков с чернолаковой керамикой, находимой в греческих городах Малой Азии наряду с аттическим импортом; уже высказывалось предположение, что в этих малоазийских находках мы имеем местную малоазийскую продукцию[218]. Действительно, сравнивая нашу вторую группу с теми, малоазийское происхождение которых едва ли может возбуждать сомнение, как группа архаической ионийской керамики с одной стороны и находимая в громадном количестве в Малой Азии эллинистическая керамика, покрытая коричневатым лаком, с другой, мы убеждаемся в близком родстве всех этих трех групп между собою. Это родство проявляется в глине, совпадающей иногда до мельчайших деталей структуры и цвета, в лаке, всегда во всех трех перечисленных категориях имеющем более или менее коричневатый цвет и не сильный блеск, наконец, в некоторых деталях росписи и формы. Отличие группы малоазийской чернолаковой керамики и от большей части архаической ионийской керамики и от керамики эллинистической состоит в более высоком качестве лака; но это — общее явление, свойственное греческой керамике классической эпохи: ведь и аттический лак архаического и эллинистического времени значительно уступает лаку V и IV вв. до н. э. Вместе с тем те из малоазийских сосудов групп архаической и эллинистической, которые хронологически наиболее близки классической эпохе, оказываются иногда по своей технике вполне тождественными чернолаковой малоазийской керамике классической эпохи. Такова, например, ионийская чернофигурная керамика конца VI в. до н. э., технически часто ничем не отличающаяся от нашей группы чернолаковых сосудов.

Что наша вторая группа чернолаковой керамики идентична той, которая представлена малоазийскими находками, не подлежит сомнению. Мы находим в последней все те особенности, которые отметили в нашей. Особенно характерно повторение некоторых деталей, как, например, уже упоминавшиеся нами два типа кольцеобразных подставок (см. рис. 36, 4–6, где воспроизведены профили наших елисаветовских обломков, рис. 37, где изображены два обломка, найденные в Пергаме).

Как я уже указывала, обломков малоазийской чернолаковой керамики найдено в 1928 г. в Елисаветовском городище значительно больше, чем аттической, — свыше 90 экземпляров первой, около 20 — второй; здесь мы говорим, конечно, об экземплярах, определение которых не вызывает сомнений. Среди находок малоазийской группы также не было найдено ни одного целого сосуда; но по некоторым обломкам сосуд может быть восстановлен полностью, другие дают во всяком случае достаточно ясное представление о форме. Некоторые формы повторяются с большим постоянством. Я перечислю все главные типы сосудов, которые нам удается установить.

1. Канфар (см. рис. 35). Разновидности определяются главным образом характером стенок — «реберчатых» или гладких, формой сосуда, более стройной или приземистой, и различием в соотношении между собой частей сосуда: так, горло бывает более или менее длинным, ножка более или менее высокой и т. д. Часто горло украшено рельефным, исполненным полужидкой желтой массой растительным орнаментом (см. рис. 30, 5); венчик иногда образует над стенками значительный выступ. Встречается чаще других типов; найденные в 1928 г. обломки канфаров принадлежат по меньшей мере 30 различным сосудам. Большое количество канфаров найдено было в районе Елисаветовской станицы и в прежние годы — и в городище, и в курганах[219]. Среди обломков канфаров, найденных в 1928 г., большая часть принадлежит IV в., но встречаются экземпляры и III, и V вв. до н. э.

2. Чашки различной величины: диаметр колеблется между 0,07 м и 0,24 м. Две основные разновидности: а) чашка с округлыми стенками и загибающимся внутрь краем (рис. 36, 1) и б) чашка с более выраженным в средней части перегибом и выступающим наружу венчиком (рис. 36, 2)[220]. Чашки, особенно разновидности а, довольно сильно распространены в Елисаветовском городище: находки 1928 г. принадлежат по меньшей мере 9 различным сосудам. Изображенные на рис. 36, 1–2 №№ 538 и 364 принадлежат оба чашечкам раннеэллинистической эпохи: лак в обоих, случаях тусклый, буроватый, имеет, особенно у № 364, сильный металлический отлив; около подставки № 538 сохранились отпечатки пальцев, державших чашечку при покрытии ее лаком. Из других обломков большинство отличается лаком лучшего качества; они относятся все к IV, может быть, еще к концу V в.[221]

3. «Рыбные блюда» (рис. 36, 3). Хотя ни один из обломков не дает возможности восстановить форму целиком, общий тип вполне ясен: это — блюда с отогнутым книзу, обычно под прямым углом краем, с углублением в виде чашечки («солонки») в центре и небольшой кольцеобразной подставкой; от хорошо известных аттических «рыбных блюд» наши блюда отличаются обычной для малоазийских сосудов меньшей четкостью контуров. Особенно типичный экземпляр представляет № 572 (рис. 36, 3) — часть наружного края блюда. Здесь особенно ясно выражено сходство с архаической ионийской керамикой, сказывающееся и в глине коричневато-желтого цвета с многочисленными частицами слюды, близко напоминающей некоторые экземпляры группы «Фикеллура», и в темно-коричневом, местами имеющем дымчатый оттенок лаке. Всего в 1928 г. было найдено 4 обломка рыбных блюд. Все они представляют части наружного края; недостающая средняя часть с центральным углублением и кольцеобразной подставкой восстанавливается по материалу предыдущих годов и по находкам в других местах-в греческих городах Малой Азии[222] и у нас, на юге СССР.

4. Маленькая чашечка с вогнутыми стенками (рис. 36, 7). Тип представлен всего одним экземпляром (№ 211), принадлежащим концу V или началу VI в.[223]

5. Блюда и тарелки с широким плоским дном на кольцеобразной подставке. Среди обломков этой формы некоторые принадлежали блюдам очень значительных размеров.

Восстановить по найденным в 1928 г. обломкам форму хотя бы одного из этих блюд не удается — большая часть их дает только плоское, совершенно горизонтальное дно; внутри на дне часто встречаются круги из насечек. Все их подставки принадлежат двум упоминавшимся нами типам. Обломков блюд найдено было в 1928 г. много, и принадлежат они по меньшей мере 14 различным блюдам.

6. Килики различных типов: неглубокие килики на высокой ножке и глубокие, на низкой кольцеобразной подставке. Обломков, бесспорно принадлежащих киликам, всего 4; по лаку они все должны относиться к раннему времени.

Кроме перечисленных шести форм, вне сомнения существование в Елисаветовском городище еще целого ряда типов или разновидностей типов малоазийских сосудов, но о них мы не можем составить себе сколько-нибудь ясного представления. Описывать все эти обломки стенок, ручек, венчиков и подставок нет никакого смысла: ограничусь краткой характеристикой всего этого материала. Прежде всего, останавливает внимание большое разнообразие форм сосудов, о чем свидетельствуют различные типы венчиков, ножек, ручек, восстанавливаемые по нашим обломкам. Преобладают сосуды небольших размеров; многие из них представляют различные виды питьевых чаш или кубков — скифосов, канфаров, киликов, на что указывает значительное количество различного рода ручек, похожих на ручки таких сосудов. Встречаются также обломки закрытых сосудов, опять-таки маленьких размеров: скорее всего это флаконы для ароматических масел — леифы, алабастры, амфориски; возможно, что некоторые обломки принадлежат светильникам.

Среди всех ионийских обломков заслуживает особого внимания № 648 — обломок сосуда с чернофигурной росписью (рис. 30, 6). От изображения сохранилось очень мало — угол рамки, исполненной тонкими линиями густого темно-коричневого лака, и совсем уж незначительный остаток какого-то рисунка, сделанного широкими мазками и более жидким лаком. Тем не менее, принадлежность черепка группе чернофигурной ионийской керамики второй половины VI в. до н. э. вне сомнения. Находка эта важна именно вследствие своей ранней даты: это та же группа и то же время, какие устанавливаются для чернофигурного обломка из кургана, раскопанного Ушаковым[224].

Третья представленная находками в Елисаветовском городище группа чернолаковой керамики резче отличается от обеих рассмотренных групп, чем эти группы друг от друга. Особенно значительны отличия в лаке: он имеет блеклый, то буроватый, то темно-серый цвет, часто видоизменяющийся под влиянием обжига в коричневато-красный; наложен по большей части неровными мазками и покрывает поверхность тонким слоем, не скрывающим ее неровностей; блеска не имеет или почти не имеет. Глина по большей части обработана хуже, чем не только в аттической, но и в малоазийской группе; характерны примеси, — кроме слюды, в ней встречаются частицы кварца, иногда крупинки непромешанной извести; окраска бледная, со значительными колебаниями в оттенках — то красноватая, то почти чисто серая: переходы от бледно-красного цвета к серому наблюдаются иногда на одном обломке — они обусловливаются, по-видимому, особенностями обжига. В выделке сосудов, как это можно видеть даже и по нашему очень скудному материалу, наблюдается большая упрощенность и небрежность. Так как некоторые экземпляры этой группы были найдены в глубоких слоях вместе с ранними аттическими и ионийскими обломками, то возможность отнести технические несовершенства этой керамики на счет позднего времени отпадает безусловно.

Типичный экземпляр этой группы — килик на низкой подставке № 236/304, найденный разбитым на много кусков на границе слоев I и II раскопа I; форма восстанавливается почти полностью (см. рис. 38, 1). Все отмеченные черты техники и формы выражены в этом килике особенно резко. Лак жидкий, тусклый, бурого цвета, на внутренней стороне покрасневший; форма упрощена, в выделке деталей наблюдается большая небрежность (подставка, ручки). Другие два обломка, дающие представление о форме сосудов, принадлежат оба средней части рыбных блюд. Из них № 230 (рис. 38, 2) представляет состоящий из двух кусков обломок подставки рыбного блюда небольшой величины. Характерен «лак» этого обломка — не черный и даже не коричневый, а весь темно-серый, с чем следует сопоставить и серый цвет глины: то и другое обусловливается, очевидно, характером обжига. На наружной стороне дна процарапаны буквы ФА. Форма подставки очень упрощена; ни подставка, ни прилегающая к ней нижняя сторона дна не покрыты лаком. Обломок найден в I слое раскопа I. № 768 (рис. 38, 3) принадлежит блюду значительно больших размеров; по качеству желтовато-серой с многочисленными примесями глины и буровато-серого тусклого и жидкого лака он стоит еще ниже и еще дальше от характерной чернолаковой керамики Аттики и Ионии. Подставка № 768, при крайне небрежной и грубой ее выделке, имеет характерную форму: это три лежащих один над другим валикообразных уступа. Обломок найден на поверхности городища, на месте одного из прежних раскопов (Леонтьева или Хицунова.)

В этой группе я склонна видеть продукцию мастерских Боспорского царства, скорее всего — мастерских Пантикапея. Первым доводом за это является характер глины этих сосудов, крайне сходной с глиной многочисленных изделий, найденных в Пантикапее и прилегающей к нему области. Особенно убедительным представляется мне сходство глины данной группы керамики, с глиной различных простых поделок (грузил, пряслиц и т. д.), местное производство которых едва ли можно подвергать сомнению. Сходную глину имеют также и грубые терракотовые фигурки местных божеств, глиняные модели скифских повозок и другие характерные изделия, боспорское производство которых стоит уже безусловно вне сомнений, а также и простая керамика, в большом количестве находимая в области Пантикапея и принадлежащая весьма значительному промежутку времени с V–IV в. до н. э. до позднего римского времени. Среди ранних экземпляров этой простой керамики встречаются типы, в выделке и деталях формы которых обнаруживаются случаи полного совпадения с «чернолаковыми» сосудами нашей третьей группы. Об этой простой керамике речь еще будет в дальнейшем. Далее, уже самый район распространения чернолаковой керамики рассматриваемой группы говорит в пользу высказанного предположения. Чернолаковая керамика такого рода известна мне только в области Боспора — прежде всего, в районе Пантикапея, затем в городищах Таманского полуострова. Многочисленный материал, добытый на Таманском полуострове последними экспедициями, дает возможность сравнить эту группу керамики с аналогичными группами других областей северного Причерноморья — Ольвии с прилегающим районом, Херсонеса и др. Разница бросается в глаза — у каждой из этих групп есть свои характерные черты, выражающиеся в строении и цвете глины, в характере лака, в формах сосудов; те особенности, которые мы наблюдаем в наших елисаветовских находках, свойственны именно керамике, находимой в области Боспора.

Я не имею возможности в данной работе уделять слишком много внимания интереснейшему и крайне мало разработанному вопросу о местной керамике Боспора, в частности — о чернолаковой боспорской керамике. Укажу, только, что даже беглое ознакомление с тем материалом, который мы без колебаний можем сопоставить с третьей елисаветовской группой чернолаковой керамики, наводит на мысль о том, что производство и чернолаковой и расписной керамики было развито в Боспорском царстве гораздо значительнее, чем это принято думать. Просматривая находки, сделанные в районе Боспорского царства, мы убеждаемся, что те технические черты, которые были мною отмечены в связи с нашими обломками, свойственны очень значительному количеству экземпляров, среди которых есть и сосуды, украшенные краснофигурной росписью. И, что особенно убеждает меня в правильности сделанного наблюдения, этим техническим особенностям сопутствуют также и определенные детали формы. Возьмем пример. Где в типичной греческой керамике классической эпохи — малоазийской или аттической — мы встретим подставку из трех валиков, подобную подставке нашего № 768? Между тем в Боспорских находках такой тип встретился мне в целом ряде случаев, и, что особенно привлекло мое внимание, такую подставку, при этом тоже небрежно вылепленную, мы находим у большого красно фигурного рыбного блюда, найденного на Таманском полуострове в 1913 г.[225] И у таманского рыбного блюда мы встречаем все отмеченные нами технические черты боспорской чернолаковой керамики: жидкий и тусклый лак буроватого цвета, небрежными мазками покрывающий поверхность, глину блеклого цвета, ничего общего не имеющую с глиной Аттики, которой приписывали и продолжают и теперь приписывать всю краснофигурную керамику, находимую в Причерноморье. Сделанные наблюдения убеждают нас еще раз в том, что настоятельно необходима основательная работа по классификации керамических находок причерноморских поселений, с выделением как различных привозных групп, так в особенности групп местных. К сожалению, в области керамики классической эпохи опыты такой классификации не делались, насколько я знаю, совсем.

По вопросу о назначении чернолаковых сосудов всех трех групп мы должны отметить существование известной разницы в положении каждой из этих групп. Аттическая керамика, чернолаковая и расписная, в значительной степени и керамика ионийская, никак не могут считаться обычной хозяйственной утварью, бывшей в ежедневном употреблении всей массы населения Елисаветовского городища. Значительную часть в этих группах составляют мелкие туалетные вещицы для ароматического масла, для хранения мелких украшений и т. д.; некоторые сосуды (расписная керамика) служили для целей декоративных более, чем для практического применения. Но и те сосуды, употребление которых в ежедневном обиходе более вероятно, как разные блюда, чашки и т. д., были обиходной посудой, конечно, только у наиболее состоятельной части населения: таково назначение большей части ионийской чернолаковой керамики. Что касается третьей нашей, Боспорской группы, то такая посуда, очевидно, ценилась дешевле и могла употребляться и менее состоятельными слоями елисаветовского населения.

Еще меньше установленного и общепризнанного в смысле локализации производства имеется для групп простой керамики без росписи и глазури. Как не подходящие под понятие изделий художественных, эти сосуды привлекали очень мало внимания — издатели отчетов о раскопках обыкновенно удовлетворялись указанием на находки простых кувшинов, чашек или тарелок, не задаваясь вопросом о их происхождении.

Я начну с той группы, которая в раскопочных дневниках и описях обозначается как «тонкостенная простая керамика». Глина большей части сосудов этой группы имеет основной красновато- или розовато-желтый цвет, довольно бледный; обычно она тонко измельчена, хорошо промыта и содержит характерные для нее примеси. Особенно типичны для этой массы ямки, получившиеся в результате разрыва поверхности при выделении плохо промешанной извести; из примесей встречаются мелкие частицы слюды и кварца. Часто основной красноватый цвет этой глины переходит в серый — иногда в виде отдельных пятен, иногда на более значительных участках. Настоящей обмазки или глазури нет, но иногда поверхность или часть ее бывает подкрашена белой, желтоватой, реже красной краской. В выделке этих сосудов наблюдаются довольно значительные колебания. Встречаются сосуды с толстыми стенками, плохо сглаженной поверхностью, грубой глиной; но преобладают тонкие стенки, тщательно сглаженная поверхность, хорошо обработанная глина. Наряду с этими особенностями привлекает внимание у сосудов самой лучшей работы некоторая, а иногда и очень значительная небрежность, сказывающаяся с одной стороны в выделке деталей, с другой — в нарушении симметрии. В результате у сосуда с очень тонкими стенками и изящными очертаниями оказывается неожиданно грубо и упрощенно вылепленная подставка (особенно та часть ее, которая не видна, когда сосуд стоит), а ручки скривлены набок. Такое сочетание работы тщательной и небрежной особенно свойственно данной группе в противоположность большинству известных нам греческих групп, будет ли то продукция Аттики, Ионии, Коринфа или еще какой-либо области.

Употребительных в этой группе форм сосудов очень немного; они сводятся к следующим шести основным формам:

1. Кувшин — одна из особенно часто встречающихся форм: найденные в 1928 г. обломки принадлежат по меньшей мере 18 различным сосудам. Характерный экземпляр, дающий представление о наиболее употребительной разновидности этого типа, воспроизведен у нас на рис. 39; этот кувшин находится в Керченском музее. Рис. 40 воспроизводит некоторые из елисаветовских обломков, дающие различные разновидности того же типа.

2. Глубокие чашки на кольцеобразной подставке; обломки, найденные в том же году, принадлежат по меньшей мере 8 чашкам. Воспроизведенная у нас на рисунке 41, 1 чашка № 397 отличается довольно толстыми стенками и грубой выделкой; из других обломков некоторые (№ 439; № 134 из находок 1927 г., см. тот же рис. 41, 2, 3) принадлежат, напротив, тонкостенным сосудам хорошей работы. Разновидности данного типа обусловливаются главным образом формой венчика, также характером выгиба стенок, то более округлых, то согнутых почти под углом.

3. «Рыбные блюда» — тип, аналогичный уже встречавшемуся у нас в ионийской и боспорской чернолаковой керамике (рис. 45, 4–5; ср. рис. 36, 3). От «чернолаковых», особенно ионийских, наши блюда отличаются еще более упрощенной формой; выделка обычно еще проще и грубее, чем у рассмотренных форм. Встречаются, впрочем, экземпляры, характеризующиеся тщательной работой и иногда применением орнаментальных деталей (напр., № 566, украшенный двумя тонкими желобками вдоль края). Найденными в 1928 г. обломками представлено не менее 14 блюд.

4. Чашки с крышкой и ручками (рис. 42, 1–4). Несмотря на значительное количество обломков, принадлежащих не менее чем 27 различным сосудам, форма не может быть восстановлена полностью; вполне ясна только верхняя часть. Внизу, судя по отдельным обломкам, по всей своей выделке очень напоминающим эти чашки, сосуд кончался плоским донышком без подставки. С наружной стороны эти чашки постоянно бывают покрыты копотью, иногда заходящей и на крышку, — по-видимому, в них приготовлялась пища прямо на огне. В соответствии с их назначением в качестве кухонной утвари, вся их выделка значительно проще и грубее, чем у других перечисленных типов; часто и глина хуже промыта, не так измельчена. Что касается разновидностей данной формы, то они определяются, по-видимому, прежде всего, глубиной чашки; иногда они очень мелки, и весь сосуд превращается в нечто вроде нашей сковороды, иногда (см., напр., 42, 4) сравнительно глубоки. Ручки, судя по найденным обломкам, всегда круглые в разрезе.

5. Блюдца и тарелки. Характерные черты типа: край, загнутый внутрь, почти вплотную к стенке; низкая подставка; постепенное прямолинейное углубление к центру, так что вся тарелка приобретает форму очень раскрытой воронки. В 1928 г. найдено всего два маленьких обломка таких блюдец, №№ 93 и 94; оба принадлежат верхней части. Более полное представление о типе дают находки предшествующего времени — и в городище, и в курганах.

6. Открытый светильник. Тип представлен у нас двумя обломками №№ 599/600 и 213, не дающими возможности восстановить форму полностью; более показателен обломок № ΧΧΙII/89, найденный в 1927 г. и дающий другую разновидность того же типа (рис. 43).

Кроме обломков, принадлежащих сосудам шести перечисленных типов, есть еще целый ряд таких, которые, не давая ясного представления о форме, заставляют предположить существование если и не новых типов, то во всяком случае значительных уклонений в их разновидностях. Так, среди находок 1928 г. имеется значительное количество обломков сосудов данной группы маленьких размеров — иногда настолько маленьких, что наиболее естественно считать их детскими вещами; по очертаниям стенок, по форме ручек можно предположить, что многие из этих обломков принадлежали кувшинчикам, близким типу 1-му. Но указаний на существование совсем новых типов в той же группе керамики материал 1928 г. не дает; а находки в Елисаветовском городище в более ранние годы дают, сверх перечисленных, еще два типа: маленький кувшинчик с шаровидным туловищем и узким и коротким горлом и сосудик без ручек типа эллинистического бальзамария[226].

За исключением «чашки с крышкой» (тип 4-й), все перечисленные типы сосудов являются в основных своих чертах характерными для греческой керамики. В то же время следует отметить, что в данной группе наблюдается ряд особенностей, свойственных именно ей и отличающих ее от всех известных мне групп греческой керамики. Характерными чертами отличается, прежде всего, выделка сосудов. При очень тонких стенках, при известной претензии на особенно изящные и иногда вычурные очертания (ср. сильно изогнутые ручки кувшинов), бросается в глаза известная небрежность работы. Ручки часто бывают скошены вбок; кольцеобразная подставка имеет очертания очень упрощенные и даже грубые, резко отличающиеся от свойственных обычным типам керамики классической и раннеэллинистической эпохи четких контуров со стереотипно повторяющейся детализацией (выемки, выступы и т. д.). Характерна также техника передачи некоторых деталей формы. Так, обычно в греческой керамике профиль наружной стороны создается выгибом всей стенки, так что контур наружной стороны вполне соответствует контуру внутренней; здесь же такого соответствия нет, иногда даже применяются совсем необычные для античных сосудов приемы, когда, например, выступ стенки создается налеплением сверху полоски из глины (см. рис. 40, 3). Не встречает повторений в материале известных мне групп греческой керамики и глина со всеми ее перечисленными выше особенностями.

Вне Елисаветовского городища наибольшее количество находок керамики данной группы приходится на область Боспорского царства и, прежде всего, на район Пантикапея[227]. При этом следует особенно подчеркнуть, что здесь мы встречаем группу не родственную, а безусловно идентичную той, которая представлена находками в Елисаветовском городище. Вместе с тем «тонкостенная» керамика, в значительном количестве встречающаяся и в других причерноморских колониях с их районами (Ольвия, Херсонес и др.), уже бесспорна не идентична, а лишь аналогична нашей; у нее иная глина, иные детали форм, далее и самые формы сосудов. Интересную картину дают, далее, находки сходной керамики на Таманском полуострове. Эта тонкостенная керамика очень распространена и там, во всех поселениях и курганах, содержащих материал классической и эллинистической эпохи; но среди таманских находок мы отчетливо различаем две главные группы, из которых одна совершенно идентична керамике, встречающейся в Керчи и в Елисаветовском городище, другая, несомненно, родственна ей, но отличается, прежде всего, по глине, более яркой и содержащей значительное количество примесей частиц кварца и слюды, также по некоторым деталям формы. Первая группа, вполне тождественная встречающейся в Елисаветовском городище, на Таманском полуострове представлена. главным образом в районе городища у станицы Таманской, т. е. в наибольшей близости к Пантикапею; вторую мы найдем в целом ряде городищ и курганов, расположенных дальше в глубь полуострова.

Уже эти данные, касающиеся района распространения этой группы «тонкостенной керамики», наводят на мысль, что в ней мы имеем продукт производства мастерских Пантикапея. Веским доводом в пользу такого предположения является и характер глины этих сосудов. В еще большей степени, чем можно было констатировать это для нашей третьей группы чернолаковой керамики, «тонкостенная» керамика ближайшим образом напоминает распространенные в области Пантикапея характерные местные изделия — терракотовые фигурки, глиняные пряслица и т. д., — в большей степени, так как здесь близка не только самая глина, но и обработка ее поверхности. Далее, близкие аналогии, уже не только глине, но и всем особенностям этой керамики, мы найдем еще в одной группе — в боспорской группе так наз. «акварельных ваз»[228]; только у последних, в связи с их назначением для культовых целей, а не для употребления в ежедневном обиходе, глина часто бывает грубее, а обжиг слабее, чем у наших кувшинов, чашек и других обиходных сосудов. Особенности же выделки, формы, далее детали формы (подставки, венчики, ручки) совпадают в двух этих группах настолько, что объяснены они могут быть только при допущении общности производственного центра. В этом обстоятельстве — новое подтверждение нашему определению: что в «акварельных пеликах», находимых в области Боспорского царства, мы имеем группу местную, скорее всего выделывавшуюся именно в Пантикапее, едва ли кем-либо может оспариваться.

Отдельные обломки «тонкостенной керамики», найденные в Елисаветовском городище, отличаются глиной совсем иной, чем у тех сосудов, которые мы определили как пантикапейские. Эта глина имеет основной коричневато-желтый, на поверхности серый цвет, она менее плотна, содержит много примесей, среди которых попадаются частицы какого-то темного минерала. Почти все такие обломки принадлежат типу 4-му («чашка с крышкой»). Определить центр производства этой керамики я затрудняюсь. Она во всяком случае очень близка только что рассмотренной; может быть, она представляет также продукцию какого-либо из боспорских центров, но не исключена возможность, что она изготовлялась и в самой области нижнего Дона. За последнее предположение как будто говорит характер глины этих обломков, напоминающих грубую, вылепленную от руки керамику, уже безусловно изготовлявшуюся в области нижнего Дона. Но для окончательного суждения по данному вопросу мы имеем слишком мало материала; и во всяком случае подавляющее большинство «тонкостенной простой керамики», употреблявшейся в обиходе Елисаветовского городища, привозилось сюда с Боспора.

Тесно связана с рассмотренной группой «тонкостенной керамики из красной глины» группа сосудов из серой глины. Сходство проявляется, прежде всего, в формах сосудов. Вполне ясно восстанавливаются по нашим обломкам формы кувшина, совершенно аналогичного типу 1-му керамики из красной, глины (№ 446, рис. 40, 5), «рыбного блюда» (тип 3-й), чашки (тип 2-й), открытого светильника (тип 6-й), наконец, энохои. Эти сосуды из серой глины принадлежат в некоторых случаях несомненно к той же самой группе тонкостенной керамики, которая только что была нами рассмотрена. Строение глины этих сосудов и сосудов из красной глины совершенно сходно, а разница в окраске должна быть приписана условиям обжига: и как у сосудов из глины красного оттенка встречаются участки сероватого, иногда совсем серого цвета, так и у серых сосудов встречаются иногда участки красновато-желтые. Но эти наблюдения касаются не всей массы серой керамики. Для некоторых из серых сосудов, наряду с постоянным чисто-серым, грифельно-серым цветом, одинаковым и на поверхности и в изломе черепка, характерна и несколько иная выделка: стенки обычно толще, пропорции тяжелее, контуры проще и грубее; среди форм сосудов этой группы попадаются более выраженные негреческие типы. Первая из этих групп безусловно принадлежит тому же центру, что и «тонкостенная керамика из красной глины», следовательно, скорее всего Пантикапею; вторая, несомненно, родственна ей и, вероятно, представляет также продукцию мастерских Боспорского царства; но имеем ли мы здесь дело с другим поселением, или только с другой пантикапейской мастерской, сказать с уверенностью не решусь.

Вся эта «тонкостенная керамика» представляет простую обиходную посуду, о чем достаточно убедительно свидетельствуют формы сосудов и отсутствие росписи или какой-либо иной орнаментации; судя по многочисленным находкам, она была широко распространена в обиходе населения Елисаветовского городища, во всяком случае населения центральной части городища: об обиходной посуде населения окраинной части мы еще будем говорить в дальнейшем. Итак, в главной своей части эта обиходная посуда представляет импорт из центральной части Боспорского царства, главным образом из Пантикапея.

Чисто-хозяйственное назначение — точнее определить это назначение я пока затрудняюсь — имели, далее, тяжелые блюда и чаши на низкой подставке из светлой глины — «толстостенные блюда и чаши» (рис. 44). Все они отличаются большой простотой и грубостью выделки: стенки толстые, глина плохо очищена, крупнозерниста, обжиг слабый, в связи с чем стоит и большая тяжесть этих чаш. У всех глина светлая; по оттенкам ее выделяются два главных типа: очень светлая глина розоватого тона, с большим количеством примесей, среди которых особенно заметны мелкие частицы какого-то темного, почти черного минерала, и глина серовато-желтого, иногда зеленоватого цвета, с меньшим количеством примесей. Последний тип глины заставляет вспомнить грубые, сделанные от руки горшки местного изделия, в большом количестве представленные среди находок в Елисаветовском городище, вследствие чего эти чаши естественнее всего считать сделанными на месте; что касается других, из глины светлой, с темными примесями, то причерноморское изготовление их стоит вне сомнений, но центр назвать я бы затруднилась: грубые, несомненно не привозные изделия из такой глины встречаются в разных местах северного Причерноморья, и приурочить их к одной какой-либо местности было бы трудно. Очевидно только, что для Елисаветовского городища следует предполагать подвоз таких блюд опять-таки скорее всего с Боспора.

О найденных в 1928 г. обломках остродонных амфор мне приходилось не раз говорить — в связи с датировкой отдельных слоев, также при выяснении всей эпохи существования Елисаветовского городища. Здесь мне остается только дать общую сводку. Начну с обломков, имеющих клейма. Материал, поддающийся определению, хотя бы в смысле зачисления в какую-либо категорию, локализация которой иногда все еще остается, спорной, распадается на следующие группы[229]:

1. Группа фасосская, представленная шестью обломками — №№ 742, 745, 748, 749, 752, 753; все они найдены на поверхности городища, и все, за исключением № 745, не поддающегося определению вследствие плохой сохранности клейма, относятся к III в. до н. э.

2. Группа родосская, представленная одним обломком — № 747, найденным на поверхности городища и принадлежащим к началу III, может быть концу IV в.

3. Группа херсонесская, представленная шестью обломками; из них пять — №№ 743, 754, 757, 759, 761 — найдены на поверхности, один — № 597 — во II слое раскопа IV. Последний обломок принадлежит еще IV в., остальные — III в. до н. э.

4. Группа амфор «с именами астиномов». Вопрос о происхождении этой группы едва ли можно считать вполне решенным. Мнению Гракова[230] о синопской локализации этих амфор в самое последнее время противопоставлено Коноваловым[231] предположение о выделке их на Боспоре. Эта гипотеза, на мой взгляд, во всяком случае заслуживающая внимания, не представляется мне достаточно обоснованной тем материалом, который приводится автором. Необходим новый пересмотр данного вопроса, при котором не только был бы привлечен эпиграфический материал всех причерноморских колоний, но и широко использовались бы все местные керамические изделия тех же центров. Только так мы сможем решить вопрос в сторону Синопы, Боспора или Ольвии (последнее тоже отнюдь не исключено). Всего в 1928 г. было найдено 11 обломков амфор с астиномными клеймами: три из них — №№ 120, 130, 146 — были найдены в верхнем слое раскопа I, остальные — №№ 746, 750, 755, 756, 758, 761, 763 — на поверхности городища. За исключением № 763, может быть, относящегося к началу II в. до н. э., все обломки принадлежат к III в. до н. э.

5. Группа амфор с «энглифическими»[232] клеймами (т. е. с клеймами, буквы которых не рельефны, а вдавлены) на горлах. Эти амфоры особенно распространены на протяжении всей области северного Причерноморья, при этом не только в колониях, но и в местностях, заселенных негреческим населением. Укажу, например, что при раскопках Эберта в Марицыне в 1911 г. такого рода амфор было найдено 25 штук, при полном отсутствии амфор с клеймами других групп. Значительное количество их дали также производившиеся А.А. Миллером в 1908–1913 гг. раскопки курганного некрополя у Елисаветовского городища; много десятков — и целых амфор, и обломков — было найдено в Керчи, на Таманском полуострове, в Ольвии, в Херсонесе. Б.Н. Граков, которому принадлежит последняя публикация, посвященная этой группе[233], насчитывает всего до 800 экземпляров, относящихся к ней; все они происходят с юга СССР. Вне области северного Причерноморья мы не встречаем этих амфор вовсе. Это придает особую важность решению вопроса о их происхождении.

Все особенности рассматриваемой группы подробно освещены в уже упоминавшейся мною статье Б.Н. Гракова: они состоят в глине, типичной чертой которой является значительное содержание примесей, особенно белого кварца и какого-то темного блестящего минерала, в типе амфор (рис. 33, на котором воспроизведены две амфоры данной группы, изображенные у Гракова), в диалекте и содержании клейм. Ознакомление с этими особенностями заставляет объединить все амфоры с «энглифическими» клеймами в одну группу, ввозившуюся в различные местности северного Причерноморья из какого-то общего центра. Время существования этих амфор ограничивается, как это вполне убедительно показал на основании шрифта и диалекта клейм Б.Н. Граков, неполным столетием с конца IV в. до третьей четверти III в. до н. э. К высказанным Граковым соображениям прибавлю, что эта датировка вполне подтверждается анализом находок тех комплексов, в которых были найдены такого рода амфоры[234].

Что касается центра производства данной группы, то последнее слово об этом, на мой взгляд, еще не сказано. Соображение Гракова, что таким центром может служить только одна из мегарских черноморских колоний, представляется мне вполне убедительным; но конечный вывод — что этот центр следует видеть скорее всего в Гераклее, может быть, в Каллатии — не кажется мне достаточно обоснованным. В частности, недоказанной остается для меня невозможность херсонесского происхождения этой группы. Не имея возможности углубиться здесь в разработку затронутого вопроса, я остановлюсь лишь на некоторых обстоятельствах. Сличение имен, встречаемых нами на «энглифических» клеймах, с именами херсонесских надписей, также как и сравнение особенностей диалекта двух упомянутых категорий памятников, заставляет меня склониться как раз к выводу о вероятности локализации производства данной группы в Херсонесе. Далее, как раз такую глину, с белыми и темными частицами, мне пришлось встретить у целого ряда найденных в Херсонесе сосудов простой и грубой выделки. Предположить в этих сосудах импорт из Гераклеи, на мой взгляд, совершенно невозможно, если учесть степень развития керамического производства в Херсонесе. По-видимому, Б.Н. Граков сравнивал глину амфор с энглифическими клеймами только с глиной херсонесских амфор с клеймами на ручках, а не с глиной херсонесских керамических изделий вообще; между тем, даже беглый просмотр найденных в Херсонесе простейших керамических изделий, местное производство которых едва ли может возбуждать сомнение, приводит нас к определенному наблюдению о существовании в Херсонесе различных месторождений глины и различных керамических мастерских. И наряду с светло-красной чистой и плотной глиной мы нередко встречаем у этих изделий как раз ту глину с многочисленными белыми и черными частицами, которая так характерна для рассматриваемой группы амфор. К сожалению, Граков не указывает точнее, какие именно «некоторые диалектические особенности» так отличают клейма наших амфор от херсонесских надписей.

Все это только некоторые соображения по данному вопросу. На решение его я не претендую — для этого нужна еще большая специальная работа. Пока локализация производства амфор с энглифическими клеймами не может считаться установленной.

Экземпляров данной группы в 1928 г. было найдено всего 8;. из них №№ 88 и 134 найдены в верхнем слое раскопа 1, №№ 353, 374 и 514 в раскопе II, №№ 563 и 602 во II слое раскопа IV, № 760 — на поверхности городища.

Если и при наличии клейма мы не всегда можем определить происхождение амфоры, то еще хуже обстоит дело с определением тех амфор или амфорных обломков, где клейма нет. В таком положении оказываются, например, ранние амфоры VI–V вв. до н. э., на которых клейма не ставились. В Елисаветовском городище, преимущественно в нижних слоях, найдено несколько обломков амфор «архаического типа» (см. рис. 28, 1, 2, 3 и рис. 34, 1). Подобные амфоры широко распространены везде, где вообще можно установить присутствие греческого импорта в VI–V вв. до н. э.; известная их часть, на основании особенностей технических должна быть отнесена к Ионии, но несомненно, что и в других областях существовало производство амфор того же типа: разбираться в них вполне уверенно мы еще не научились. К числу обломков, бесспорно принадлежащих ионийским амфорам, относится, например, № 320 (рис. 28, 1). Кроме этой категории ранних амфор ионийского типа, мы не наблюдаем каких-либо новых групп: все обломки распределяются на те же группы — фасосскую, родосскую и пр. Судя по глине и по очертаниям, преобладающее количество елисаветовских амфорных обломков, принадлежит группе, родственной, если не прямо идентичной, последней рассмотренной нами категории амфор с клеймами — группе, характеризующейся наличием «энглифических» клейм на горлах. Если эта группа, действительно, представляет продукцию Херсонеса, мы получаем интересное наблюдение о том, что и вино поступало в Елисаветовское городище больше из других центров северного Причерноморья, чем из Греции материковой или ионийской; во всяком случае, ввоз херсонесского вина в большей или меньшей степени имелся — на это указывают обломки нашей группы 3-й.

Переходим к рассмотрению группы уже чисто-местной — сосудов, вылепленных от руки из грубой глины. Судя по находкам 1928 г., эта группа занимала видное место в обиходе населения городища при станице Елисаветовской; во всех раскопах количество таких обломков значительно превышало все другие группы керамики, за исключением одних только амфор, которые, как сосуды очень уж больших размеров, в особом положении. Вспомним, далее, что один из раскопов (раскоп III) дал, за вычетом амфор, почти исключительно эту группу. Тем важнее постараться правильно определить то место, которое принадлежит ей среди других категорий утвари.

Отметим, прежде всего, что подобного рода горшки, вылепленные от руки из грубой местной глины, мы встречаем в поселениях нижнего Дона на протяжении всего периода их существования — и в древнейшие времена, предшествовавшие греческой колонизации северного Причерноморья, и в течение всей античной эпохи, и в продолжение многих веков после конца этой эпохи. В этой группе — одно из наиболее ясных проявлений того местного элемента, который во все времена существования поселений северного Причерноморья отличал их от поселений других областей[235]; задача всестороннего изучения этой местной утвари в античную эпоху, выяснения ее отношения к аналогичным группам эпох предшествующих и последующих, ее роли в эпоху античную и тех изменений, которые она претерпевает при внедрении в данную область греческих колонистов, приобретает таким образом первостепенное значение в деле изучения всех специфических особенностей уклада северного Причерноморья.

Моя работа никак не может претендовать на решение этой задачи: материал слишком еще незначителен, относится к очень ограниченному хронологическому отрезку, включает слишком мало экземпляров, найденных в условиях, позволяющих установить более точную датировку. Все мои наблюдения носят поэтому характер только предварительный.

Характерные черты обломков такой керамики, находимых в Елисаветовском городище, сводятся к следующему: глина крупнозернистая и грубая, плохо промешанная; много примесей, среди которых особенно бросаются в глаза камешки — светлые и красные и иногда кусочки раковин; цвет чаще всего серовато-желтый, иногда с зеленоватым оттенком, нередко серый; иногда, особенно в изломе, глина совсем черная, обуглившаяся. Все сосуды сделаны от руки; выделка очень несовершенная — поверхность образует бугры, стенки в разных местах имеют неодинаковую толщину. Поверхность большей части обломков не подвергается никакой особой обработке — нет ни какой-либо обмазки, ни лощении. Все эти несовершенства особенно бросаются в глаза при сравнении этой керамики с группами более ранними и, прежде всего, с распространенной в той же области нижнего Дона и наиболее близкой к ней хронологически керамикой «кобяковской культуры I»[236].

Следует, впрочем, отметить, что известная часть найденных в 1928 г. обломков отличается качествами значительно более высокими. Глина плотнее, чище, более мелкозернистая; обжиг сильнее; линия профиля более четкая и правильная. К этим обломкам мы еще вернемся.

Переходя к вопросу о формах сосудов, мы должны, прежде всего, указать, что находки 1928 г. не дали ни одного целого сосуда и очень мало обломков, представляющих хотя бы значительную часть сосуда. Приходилось восстанавливать формы по обломкам; а при этом всегда возможна неточность, если учесть, что сосуды сделаны от руки и поперечное сечение их хотя и приближается к форме круга, но не всегда вполне ей соответствует. При этом большинство обломков не позволяет восстановить сосуд целиком, а дает только известную часть его. Общее представление об основных типах, мы, впрочем, все же можем себе составить.

Безусловно преобладающей является форма горшка довольно значительных размеров, представленная в ряде различных типов или разновидностей типов. Главных типов горшка три:

1. Горшок с округлыми боками, постепенно переходящими в отогнутый наружу венчик (рис. 45, 1–3). Разновидности этой формы создаются различной степенью выгнутости стенок, благодаря чему и венчик может быть больше или меньше выражен, различной шириной венчика, более резким или более округлым переходом горла в плечи. Орнамент, если он имеется, обычно очень примитивен (см. рис. 49, на котором представлены разные типы орнамента лепных сосудов). По большей части это различные вдавлины, черточки и насечки, сделанные особенно часто надавливанием ногтя на сырую поверхность, иногда надавливанием палочек или стебельков; в зависимости от формы такого орудия получаются дужки, кружки, треугольники и т. д. Реже мы встречаем тоненькие черточки, проведенные заостренным предметом. Чаще всего орнамент располагается в месте перехода венчика в плечи или по верхнему краю венчика; нередко и здесь, и там одновременно. Иногда плечи отделены от венчика опоясывающим сосуд выступом; бывает, что орнамент обычного типа располагается по этому выступу.

Размеры этих горшков очень различны. Преобладают горшки с диаметром вверху в 17–25 см, но встречаются сосуды и значительно больших размеров, до 40 см вверху, и меньших, сантиметров в 10.

Описанная форма, несомненно, наиболее распространена: обломки этого типа, найденные в 1928 г., принадлежат по меньшей мере 50 различным сосудам.

2. Второй тип горшка (рис. 46, 1–3) характеризуется вертикально вверх направленным коротким горлом, резко, под почти прямым углом, переходящим в плечи; бока, по-видимому, более округлые, чем у типа 1-го. Все наши обломки позволяют восстановить только верхнюю часть сосуда, поэтому и о разновидностях типа мы можем говорить только применительно к верхней части. Варианты создаются главным образом особенностями очертаний горла, то почти совсем прямолинейно и вертикально поднимающегося вверх, то слегка отогнутого наружу; в последнем случае стенки его обыкновенно слегка вогнуты. Орнаментация по большей части отсутствует совсем; там, где она встречается, она аналогична орнаментации типа 1-го и также расположена или по верхнему краю венчика, или на плечах, несколько ниже сгиба. Горшки типа 2-го встречаются значительно реже, чем типа 1-го.

3. Для третьего типа горшка (рис. 47, 1–2) характерно отсутствие выраженного горла: округлые, в верхней части направленные внутрь стенки сосуда или доходят до отверстия, вовсе не образуя венчика (см. рис. 47, 1), или венчик представляет совсем маленький и узкий отгиб (см. рис. 47, 2). Книзу эти сосуды сужаются, по-видимому, значительнее, чем кверху. Орнамент в виде вдавлин располагается только у самого отверстия, чаще его нет совсем. Нередко встречаются налепные выступы, заменяющие отсутствующие ручки (см. рис. 53, 1–4). Разновидности создаются большей или меньшей выпуклостью стенок, также присутствием или отсутствием венчика. Этот тип представлен еще меньшим количеством экземпляров, чем второй.

Ряд обломков дает представление о нижней части горшков (см. рис. 47, 3); но какому из трех типов принадлежит каждый из них, установить не удается, вследствие чего нельзя выяснить и то, отличается ли каждая из трех форм свойственной ей нижней частью, или замечаемые варианты могут наблюдаться внутри каждого типа. Все обломки нижней части имеют плоское дно; разница формы будет состоять только в том, образуют ли стенки отгиб наружу в месте их соединения с дном, или не образуют, также в относительной толщине дна и боковых стенок.

Целый ряд обломков имеет контуры, не совпадающие вполне ни с одним из описанных типов, а представляющие формы переходные. Особенно часты формы, представляющие переход от типа 1-го к типу 2-му; примером может служить обломок № 529 (рис. 45, 3). Встречаются также формы переходные от типа 1-го к типу 3-му.

Значительно реже, чем горшок, встречаются сосуды других форм: здесь каждый тип представлен уже только отдельными обломками. Более других распространены расширяющиеся кверху чашки. Каждый из наших обломков чашек принадлежит, в сущности, новой форме; в значительной степени условно мы можем выделить два основных типа: тип чашки со слабо выпуклыми стенками и слегка отогнутым наружу краем (тип 4-й; см. рис. 48, 1) и тип чашки с прямыми стенками; край чашки этого типа иногда загибается внутрь (тип 5-й; рис. 48, 2).

Из всех принадлежащих чашкам обломков только один — № 61 — имеет орнаментацию, при этом очень своеобразную: стенки в большей своей части покрыты сеткой, образованной пересекающимися крест-накрест линиями, исполненными каким-то зубчатым штампом (см. рис. 49, 11). Все остальные экземпляры не украшены ничем. Некоторые чашки характеризуются выделкой исключительно грубой и небрежной даже при сравнении их со всеми типами горшков; пример — № 275, см. рис. 48, 2.

Последняя восстанавливающаяся у нас полностью форма (тип 6-й) — сосудик цилиндрической формы с плоским дном. Эта форма представлена у нас одним обломком № 273 крайне грубой работы (рис. 48, 3). Характеристику форм сосудов следует еще дополнить указанием на найденные обломки крышек, совершенно аналогичных по глине и выделке вышеописанным обломкам. Этими крышками закрывались, очевидно, некоторые из горшков, особенно горшки типа 3-го.

Как я уже упоминала, местная керамика, вылепленная! от руки из грубой глины, встречается в городищах нижнего Дона в течение всего периода их существования: и в эпоху, предшествующую греческой колонизации северного Причерноморья, и в течение всей античной эпохи, и еще много позже. В связи с этим интересно представить себе, в каком отношении находится местная керамика Елисаветовского городища к группам, предшествующим и последующим, то есть, с одной стороны, к керамике, поселений, существовавших в области нижнего Дона в догреческую эпоху, с другой — к местной керамике римского времени[237]. Обе названные группы имеют и черты сходства, и черты различия по отношению к елисаветовской керамике; но как оценивать эти моменты сходства и различил, какое значение им придавать? Иначе говоря, следует ли представлять себе эти три группы как продолжающие друг друга, как три периода существования одной общей группы, или различия таковы, что следует усматривать здесь три самостоятельные группы, производителями которых были различные народности? Поставленный вопрос связан, таким образом, с общей проблемой судеб местного населения северного Причерноморья и с проблемой о том, следует ли те изменения, которые мы можем уловить в жизни этого населения в известные периоды, приписывать появлению здесь новых пришлых народностей, или в основе здесь одно население, переживающее различные стадии своего общественно-экономического развития.

Соотношения между данной группой и местной донской керамикой римского времени я пока касаться не буду — для этого должна быть проделана большая специальная работа по изучению городищ римской эпохи, в настоящее время едва начатая. Я остановлюсь поэтому только на вопросе о связи между елисаветовской керамикой и ближайшей предшествующей ей группой керамики «кобяковской культуры II».

Вопрос этот был уже поставлен А.А. Миллером, посвятившим интересующей нас группе несколько страниц в отчете о разведочных работах в Елисаветовском городище в 1927 г.[238] «Вопрос о более точной формулировке может быть выражен так, — пишет он в вводных словах к отчету: — есть ли в Елисаветовском городище доскифская кобяковская культура II и не преобразуется ли она в те туземные формы, которые уже сопутствуют датируемым греческим изделиям?»[239]

Добытый экспедицией 1927 г. материал по самому своему характеру не дал возможности окончательно разрешить поставленный вопрос. По поводу первой части этого вопроса — о существовании в Елисаветовском городище кобяковской культуры II, А.А. Миллер отмечает находку ряда обломков с лощеными поверхностями, «что весьма сближает их (как и по керамическому тесту) с соответствующим материалом культуры II Кобякова городища».

Осторожность в формулировках А.А. Миллера по данному вопросу всецело объясняется характером материала, не включающего ни обломков, позволяющих реконструировать форму сосуда, ни обломков с орнаментальными украшениями. Все указанные обломки, равно как и обломки сосудов еще более ранних, сопоставляемых А.А. Миллером с кобяковской культурой I, были найдены ниже того уровня, из какого идут в сколько-нибудь значительном количестве находки греческой привозной керамики. Таким образом, первая часть поставленного вопроса должна была, по-видимому, решаться положительно. Что касается второй его части, т. е. того, не преобразуется ли кобяковская культура II в те туземные формы, которые уже сопутствуют датируемым греческим изделиям, то здесь А.А. Миллер склоняется к решению отрицательному. Отмечая выражающееся в основном типе и пропорциях сходство главного елисаветовского типа — горшка с отогнутым венчиком — с аналогичной формой в кобяковских культурах I и II, он в то же время считает, что этим сходство и ограничивается, и перечисляет целый ряд признаков, не совпадающих в группах «скифских» и «доскифских», признаков, которым он придает значение принципиальное.

Экспедицией 1928 г. был добыт гораздо более показательный материал, позволяющий отчасти дополнить, отчасти изменить высказанные А.А. Миллером положения.

Если сравнить типичный экземпляр кобяковской культуры II с теми сосудами, которые приходится считать наиболее характерными и наиболее часто встречающимися среди елисаветовских находок, разница, конечно, бросится в глаза. У кобяковских сосудов несравненно лучше вся выделка, глина лучше обработана, поверхность выровнена и подвергнута характерному «лощению», стенки тоньше. Но при внимательном рассмотрении всех елисаветовских обломков местной керамики мы убеждаемся, что материал этот далеко не однороден и противоположение его кобяковской культуре II не может считаться правильным для всех без исключения экземпляров. Разобраться в этом нам поможет рассмотрение находок в датируемых слоях, т. е. в слоях раскопов I и IV. В нижнем слое мы, прежде всего, должны отметить безусловное присутствие обломков керамики кобяковской культуры II или, во всяком случае, какой-то очень близкой к ней группы. Сходство с кобяковской группой выражается здесь не только в хорошо обработанной, плотной глине и типичном лощении, что наблюдалось уже и у некоторых обломков из находок 1927 г.: здесь мы встречаем и характерные для этой группы профили венчиков (см., напр., рис. 51, 4, 5), и свойственные ей же орнаментальные мотивы (см. рис. 50). Всего в 1928 г. найдено 16 обломков, бесспорно аналогичных кобяковской культуре II; большая их часть найдена в нижнем слое раскопов I и IV, который мы отнесли к концу V — началу IV в. до н. э. Итак, первое наблюдение, которое мы можем сделать на основании находок 1928 г., — что в Елисаветовском городище безусловно имеется керамика, аналогичная керамике кобяковской культуры II, и что эта керамика продолжает существовать здесь и тогда, когда в быту населения Елисаветовского городища начинают играть существенную роль греческие привозные изделия; точнее это время определяется второй половиной V, может быть — началом IV века до н. э.

Далее, сравнивая все вообще (т. е. и вполне аналогичные керамике кобяковской культуры II, и определенно от нее отличающиеся) обломки местной керамики из нижнего слоя с тою же керамикой верхнего слоя, мы почувствуем заметную разницу между этими двумя группами находок. Все обломки местной керамики нижнего слоя характеризуются значительно более высоким качеством выделки, чем обломки той же группы в верхнем слое: это относится как к экземплярам, находящим безусловные аналогии в сосудах II кобяковской культуры, так и к таким, в которых присутствуют элементы, несвойственные культуре II. Везде глина лучше обработана, поверхность тщательнее сглажена, а во многих случаях и подвергнута лощению; профиль дает линию более четкую и чистую (см. рис. 51, на котором в верхнем ряду помещены профили обломков, найденных в верхнем слое, в нижнем — обломков из нижнего слоя). При вычерчивании профилей бросается в глаза еще одна особенность: у черепков нижнего слоя профили продольного разреза; взятые в разных местах черепка, будут совершенно совпадать, между тем как материал верхнего слоя таких совпадений не дает, — напротив, здесь различия в профилях продольных разрезов одного и того же черепка иногда очень значительны.

Наряду с известным количеством обломков, ближайшим образом напоминающих керамику кобяковской культуры II, большая часть местной керамики также из нижнего слоя имеет целый ряд черт, отличающих ее от кобяковского материала. Эти новые черты мы найдем в некоторых приемах орнаментации, например, в схеме, воспроизведенной на рис. 49, 3 — схеме, очень распространенной среди елисаветовского материала и верхних и нижних слоев; новым является применение гребенчатого штампа (см., напр., рис. 49, 11); отличия от кобяковской керамики проявляются также в формах сосудов: так, если наш тип 1-й в основных своих чертах повторяет тип широкогорлого горшка кобяковских культур I и II, то типы 2-й и 3-й имеют в этих культурах аналогии уже гораздо более отдаленные[240]. Наконец, самая выделка керамики нижнего слоя далеко не всегда отличается качествами настолько же высокими, как керамика кобяковской культуры II, хотя все же в общем она еще значительно лучше, чем у экземпляров верхнего слоя. Итак, местная керамика нижних слоев частью принадлежит группе аналогичной керамике кобяковской культуры II, частью составляет группу несомненно иную, но близкую ей в гораздо большей степени, чем материал верхнего, почвенного слоя: это группа переходная, позволяющая перебросить мост от кобяковской культуры II к местной донской керамике раннеэллинистического времени, представленной в верхних слоях Елисаветовского городища.

Наконец, еще одно наблюдение: елисаветовская местная керамика и нижних и верхних слоев сохраняет и в орнаментации, и в деталях формы много элементов, присущих «доскифским» культурам и, прежде всего, все той же кобяковской культуре II. А.А. Миллер в уже упоминавшемся отчете об экспедиции 1927 г. отмечает целый ряд моментов, отличающих «доскифскую» керамику от керамики Елисаветовского городища. Это «почти полный параллелизм в кривых наружных и соответствующих им внутренних поверхностей», свойственный елисаветовской керамике и отличающий ее от «своеобразных профилей доскифских»; опоясывающий сосуд выступ («гурт») в месте встречи кривой горла с кривой тела сосуда, характерный для «доскифской» керамики и не встречающийся в керамике «скифской»; отсутствие или крайняя редкость в елисаветовской керамике характерного для ранних групп лощения; наконец, различие в орнаментации. Находки, сделанные в 1928 году, приводят к другим заключениям.

Прежде всего, о профилировке сосудов. Принципиального различия между профилями сосудов «доскифских» и группой елисаветовской я не нахожу. Некоторые профили, безусловно характерные для керамики кобяковской культуры II, встречаются в очень близком виде и в елисаветовской группе: различия в них приходится скорее отнести на счет качества работы, более тщательной в кобяковской группе, небрежной — в елисаветовской. Примером могут служить профили отогнутых венчиков больших горшков кобяковской культуры II[241], повторяющиеся в очень близкой форме у нас (см. рис. 51, 6–8); совершенно аналогичный профиль имеют и нижние части сосудов в месте перехода дна в стенки[242]. Опоясывающий сосуд выступ в месте перехода горла в плечи, характерный для «доскифской» керамики, не только имеет место на черепках, найденных в 1928 г. в Елисаветовском городище, более того — он встречается там настолько часто, что его приходится признать характерной чертой этой группы (см. рис. 52, 1–6 — елисаветовские обломки — и 7–8 — кобяковские обломки); и так же, как в кобяковской культуре II, очень часто по этому выступу бывал расположен орнамент.

Далее, лощение поверхности было обнаружено на целом ряде обломков, найденных в Елисаветовском городище в 1928 г.; все они происходят из нижних слоев раскопов I и IV; поверхность некоторых из них имеет характерный для керамики кобяковской культуры II желтый («охряный») цвет, у других — также встречающийся в кобяковской группе черный цвет. На одном обломке, найденном в нижнем слое (№ 279, см. рис. 50, 7), и наружные и внутренние поверхности подвергнуты характерному заглаживанию чем-то вроде щетки или метелочки, дающей вдавленные полосы. К этим особенностям можно прибавить и еще некоторые черты, позволяющие сблизить елисаветовскую керамику с группами «доскифскими». Так, характерные для групп «доскифских» заменяющие ручки выступы на боках горшков были четыре раза встречены и в елисаветовской группе; из них три принадлежат обломкам нижних слоев, один — верхнего слоя (см. рис. 53, 1–4 — елисаветовские обломки — и 5 — кобяковский обломок). Общие черты наблюдаются и в орнаментации. Уже А.А. Миллером было обращено внимание на «кольчатые штампы», свойственные елисаветовской керамике и вместе с тем часто встречающиеся и в кобяковской культуре II[243]. Орнаменты из различного рода вдавлин и насечек, сделанных то просто пальцем или ногтем, то простейшим орудием (палочкой, костью), составляющие основную массу орнаментальных украшений елисаветовской керамики встречаются также и в керамике кобяковской культуры II главным образом среди находок в верхних, поздних ее слоях.

Особенно характерным следует считать повторение в елисаветовской группе случаев, замеченных в кобяковской культуре II, когда вся поверхность сосуда покрывается вдавлинами (№ 119; ср. № 296 из находок 1927 г.)[244]; обыкновенно такие вдавлины располагаются, в один ряд в месте перехода венчика в плечи или по верхнему краю венчика.

Итак, основной наш вывод будет значительно отличаться от вывода, к которому пришел на основании находок 1927 г. А.А. Миллер: местная керамика, изготовлявшаяся в Елисаветовском городище в античную эпоху, составляет продолжение керамики предшествующей эпохи, «доскифской», и является, таким образом, продукцией, не какого-то нового племени, пришедшего в данную местность незадолго до появления в ней греков, а коренного местного населения, обитавшего здесь задолго до греков. Черты различия между группами местной керамики эпохи, предшествующей греческой колонизации северного Причерноморья (иначе — «доскифской»), и той же местной керамикой, выделывавшейся здесь при греках, должны быть отнесены на счет изменения той роли, которую играет эта керамика при изменившемся укладе городища: с началом ввоза греческой керамики, отличающейся более высокими техническими качествами, местные лепные сосуды перестают быть единственным сортом посуды — они превращаются с одной стороны в кухонную утварь, с другой — в посуду низших слоев населения. Это и вызывает быстрое падение качества этой керамики, наблюдаемое как раз в то время, к которому относится большая часть находок простой посуды боспорского производства; ввоз последней (а не ввоз художественной греческой керамики — чернолаковой, чернофигурной, краснофигурной и т. д.) безусловно сыграл здесь решающую роль. Что наше, наблюдение правильно, на это определенно указывает тот факт, что из распространенных в эпоху «кобяковской культуры II» типов в античную эпоху уживаются и развиваются как раз формы простых грубых горшков, в то время как сопутствующие им типы более тонкой выделки, с более сложной орнаментацией совершенно отживают: такая керамика более не нужна — она заменяется керамикой привозной, входящей в обиход не только пришлых греков, но и все более и более резко выделяющегося в составе местного не греческого населения имущественно обеспеченного слоя.

В высшей степени интересно было бы составить себе представление о жизни Елисаветовского поселения до появления в нем греков. Как я уже отмечала, в 1928 г. не было обнаружено слоя, соответствующего этому периоду: все упоминавшиеся обломки, близко напоминающие керамику «кобяковской культуры II», были найдены вместе с греческой керамикой V и IV вв. до н. э. Иную картину дают находки 1927 года. Преобладающее количество обломков с лощеными поверхностями было, найдено в слое, лежащем ниже слоя, содержащего греческую керамику, и, следовательно, соответствующем периоду, когда греческий импорт еще не проникал в данную область. Все эти обломки очень невелики, не дают представления о форме сосуда или хотя бы части сосуда; но технические особенности, отличающие группы керамики «доскифской», выражены здесь вполне ясно, на что было указано и А.А. Миллером[245]. Единичные находки той же керамики можно, впрочем, констатировать и в следующем слое, содержащем греческую керамику и, по-видимому, соответствующем слою I нашего раскопа I.

Сопоставление находок за оба года, 1927 и 1928, дает нам возможность, таким образом, сделать некоторые наблюдения, касающиеся жизни негреческого населения в Елисаветовском городище. В эпоху, предшествующую проникновению греков в область нижнего Дона, здесь существовало местное поселение; относящиеся к этому периоду находки свидетельствуют о соответствии этого поселения «доскифским» поселениям, обнаруженным в других местах Нижнедонской области. Обитатели этого поселения, вернее, их потомки, продолжают жить здесь и во все то время, когда в Елисаветовском городище живут и греки: представляющая продукцию этой части населения Елисаветовского городища лепная местная керамика претерпевает в течение этого периода довольно значительные изменения, обусловленные проникновением сюда греческого импорта; но она никак не может рассматриваться как что-то новое, свидетельствующее об изменении в этническом составе местного населения.

Последнюю из групп керамики, обнаруженных в Елисаветовском городище расследованиями 1928 т., составляет керамика «лощеная», хорошо известная нам по находкам в местных городищах и курганах последних веков до н. э. и первых веков н. э.; исследователи считали ее обыкновенно характерной принадлежностью «сарматской» культуры. В Елисаветовском городище такая «сарматская керамика» представлена только немногими обломками, из которых только четыре — два обломка венчиков широких горшков №№ 365 и 496 (см. рис. 54, 1–2), обломок горла кувшина № 561 (рис. 54, 3) и обломок ручки № 469 — дают хоть какое-то представление о сосудах, которым они принадлежали. У всех этих обломков поверхность подвергнута лощению и имеет то серый, то почти черный цвет; глина грубая, с многочисленными крупными частицами слюды; следов гончарного круга нет, но выделка довольно тщательная, особенно у № 305 (рис. 54, 1). Останавливаться подробнее на этой группе я пока не буду: опыт ее характеристики я дам в работе о поздних донских поселениях, давших обильный материал этой керамики.

Рассмотренные группы охватывают все керамические находки, сделанные в Елисаветовском городище во время расследований 1928 г.

Не керамические находки очень немногочисленны. Среди них одно из первых мест по интересу и значению принадлежит форме для отливки какого-то металлического изделия № 764 (см. рис. 55). По-видимому, оно представляло плоскую подвеску с шариками на концах; повторений или хотя бы аналогий этому типу я не знаю нигде — он не похож ни на одно из известных мне украшений, употреблявшихся в Греции или ее причерноморских колониях. Во всяком случае найденная форма важна для нас, как свидетельство о существовании в Елисаветовском городище производства металлических ювелирных изделий. А с этим интересно сопоставить и факт находок в курганах при Елисаветовском городище металлических изделий, резко отличающихся от тех, которые мы встречаем среди продуктов металлического производства крупных колоний северного Причерноморья — Ольвии, Пантикапея и др.[246] Эти елисаветовские изделия характеризуются, прежде всего, своим материалом — сплавом, в котором золото составляет не очень значительную часть, на что указывает очень бледный, чуть желтоватый цвет всех этих изделий; этим особенностям материала постоянно сопутствует и своеобразный стиль. Античные мотивы составляют и здесь основное содержание изображений; но они являются здесь в такой местной «варварской» трактовке, какой мы не встретим у изделий ни одной из крупных причерноморских колоний, во всяком случае в это время. Ярким примером этого своеобразного местного стиля могут служить бляшки с изображениями сирен из раскопанного А.А. Миллером в 1909 г. кургана № 14[247] или бляшка с головой Медузы из кургана 1908 г. № 4[248].

Металлические предметы, найденные в Елисаветовском городище в 1928 г., дошли до нас за немногими исключениями в настолько измененном виде, что сказать о них что бы то ни было крайне трудно: по большей части это совершенно бесформенные комки окислов меди или железа. Из обломков, сохранивших форму предмета, следует упомянуть: обломок железных удил — № 229 (рис. 56, 1); обломок лезвия ножа обычной «скифской» формы — № 207 (рис. 56, 2); обломок бронзовой фигурки какого-то животного — № 426. Для каких бы то ни было обобщений такого материала, конечно, очень мало — трудно было бы даже решить, представляют ли эти предметы продукты местного производства, или они привезены; в последнем случае естественнее всего предполагать ввоз опять-таки из области Боспора.

Далее следует отметить находки грузил или отвесов различных типов, глиняных и каменных. Из них некоторые, особенно каменные, представляют скорее всего рыболовные грузила, другие естественнее считать пряслицами, отвесами прядильных станков. Выяснение назначения всех этих «грузил» и «пряслиц», в большом количестве находимых при раскопках всех поселений северного Причерноморья, — один из важнейших очередных вопросов; до такой специальной работы, пока еще проделанной только в известной части[249], было бы преждевременно делать на основании такого рода находок какие бы то ни было заключения о существовании и распространенности на месте этих находок текстильного или еще какого-нибудь производства.

Предметов украшения экспедиция 1928 г. нашла мало, и сводится весь материал данной категории к 15 отдельным бусам и подвескам из стекла или стеклянной пасты, найденным в разных местах раскопок, по одной — по две. Большая часть их представляет бусы из одноцветного стекла, синего или белого, различных форм — круглые, пирамидальные, биконические, цилиндрические; встречаются также, синие бусы с «глазками» желтыми и белыми. Все найденные в 1928 г. разновидности находят многочисленные повторения как среди находок в колониях Боспора, так и в материале из курганов при Елисаветовской станице; вероятно, и в этой группе мы имеем импорт из Боспора.

Особого внимания заслуживают обнаруженные в 1928 г. остатки строительных сооружений. Мы, прежде всего, должны констатировать существование в Елисаветовском городище строительства городского типа, может быть, и менее совершенного, чем то, которое мы знаем в главных причерноморских колониях, но, тем не менее, бесспорно аналогичного именно этому последнему. Правда, обнаружить и расследовать сколько-нибудь значительную часть какого-нибудь здания не удалось. В раскопе I был обнаружен в с.-в. углу большой кусок каменной кладки, уходившей в восточный обрез, но за недостатком времени расследование ее не было произведено: кладка засыпана землей и, таким образом, сохранена для доследования ее при предстоящих раскопках. Но части кладок, сложенных из тесаных, хорошо подогнанных камней, попадались неоднократно. С этим следует сопоставить. находки обломков черепицы — соленов и калиптеров, встречавшихся во всех раскопах, расположенных внутри ограды (раскопы I, II, IV); наконец, среди случайных находок на площади городища в одной из ям, получившихся в результате выемки местными жителями камней, был найден кусок штукатурки, окрашенной с поверхности в красный цвет и совершенно аналогичной многочисленным обломкам штукатурки из Ольвии, Пантикапея, Херсонеса и т. д. Может быть, также к числу строительных остатков следует отнести и несколько обломков обработанного мрамора, обнаруженного в дерновом слое раскопа I (№№ 5, 6, 65). Всеми указанными находками засвидетельствовано с полной несомненностью существование в Елисаветовском городище строительства городского типа.

Наряду со строительным материалом такого рода встречаются во всех раскопанных участках городища остатки-строений совершенно иного типа. Этот второй тип представляют постройки из камыша или прутьев, обмазанные глиной и с глинобитным полом (см. два обломка обмазки от таких жилищ на рис. 57, 1–2). Тип постройки по материалу, найденному в Елисаветовском городище, установить не удалось; но следует отметить, что все попадавшиеся остатки этих строений (многочисленные куски глиняной обмазки со следами камыша и прутьев; части пола; куски полуистлевших жердей) совершенно аналогичны тому материалу, который дали в большом количестве расследовавшиеся А.А. Миллером местные городища области нижнего Дона, особенно Кобяково городище[250]. Остатков жилищ данного типа найдено было в 1928 г. в Елисаветовском городище значительно больше, чем строений типа городского.

Очень мало можно сказать о находках обломков каменных изделий. Среди них следует отметить куски гранитной зернотерки, аналогичной встречающимся в местных поселениях нижнего Дона, и ряд обломков орудий из кремня, порфира и других камней. Все эти обломки очень мелки и не дают возможности восстановить тип какого-либо из орудий; но все же они дополняют наши наблюдения о существовании в нижних слоях I Елисаветовского городища материала, аналогичного материалу «архаических» поселений нижнего Дона.

В заключение коснусь найденных в 1928 г. костей млекопитающих и рыб. К сожалению, большая их часть была найдена в виде раздробленных, иногда полуистлевших обломков, не поддающихся определению, и передать для определения оказалось возможным очень незначительное их количество. Кости млекопитающих оказались принадлежащими крупному быку, теленку, лошади и овце. Среди костей рыб попалось значительное количество щитков ганоидных (осетровых) рыб, более точному определению, в силу плохой сохранности, не поддающихся; из хорошо сохранившихся костей одна принадлежит севрюге, остальные представляют позвонки каких-то очень крупных рыб, вид которых установить трудно: возможен сом или очень крупный сазан[251].

Мы рассмотрели весь материал, найденный в 1928 г. в Елисаветовском городище; подведем итоги сделанным при этом наблюдениям. Среди рассмотренного материала оказался, прежде всего, целый ряд групп предметов, которые следует считать привозными; две категории, на которые распадается импорт по месту его происхождения: товары, выделывавшиеся в метропольной Греции, и товары, представляющие продукцию мастерских северного Причерноморья. К первой из этих категорий относится ряд групп керамики аттического и ионийского производства — чернолаковой, краснофигурной, чернофигурной и т. д.; о ввозе греческого вина и масла свидетельствуют амфорные обломки с клеймами родосскими и фасосскими. Вторая категория включает главным образом боспорские изделия: простую обиходную посуду, строительные полуфабрикаты, мелкие украшения из стекла; может быть, с Боспора привозилась и часть металлических предметов. Ввозились также и продукты других центров северного Причерноморья; засвидетельствованным это можно считать для Херсонеса (вино). Следует думать, что весь этот импорт направлялся сюда через посредство Боспора: по словам Страбона, в данной области обмен производился между кочевниками и «плывущими с Боспора»[252]; и действительно — среди всех привозных групп нет ни одной, которая не встречалась бы, при этом в совершенно сходном виде, в главных боспорских колониях. Разница наблюдается только в качестве товаров: среди елисаветовских находок нет, например, ни одного обломка, принадлежащего тем первоклассным аттическим вазам, которыми так богат Пантикапей. Причину надо искать в отсутствии в Елисаветовском городище того слоя, который в городах Боспора был главным потребителем этих товаров; во всяком случае, этот слой был, очевидно, менее богатым.

Материал, представляющий продукцию Елисаветовского городища, резко отличается от всего привозного. Если привозный свидетельствует о наличии греческих черт в обиходе населения или части населения городища, то в местном проявляются как раз черты негреческие, черты, свойственные местным поселениям области нижнего Дона. Основная местная группа — грубые, вылепленные от руки сосуды, которые мы сопоставили с местной керамикой, выделывавшейся в данной области и до появления в ней греков. Эта группа является «местной» в обоих смыслах, в которых употребляется данное слово: потому, что она сделана здесь, на месте, и по своему «местному», негреческому характеру, иному, чем стиль и характер вещей, изготовлявшихся, хотя бы и в северном Причерноморье, мастерами-греками. Малочисленность и плохая сохранность найденных в Елисаветовском городище металлических предметов не позволяет сказать с уверенностью, не является ли также и некоторая часть этой группы местной, негреческой продукцией, дальнейшее изучение которой может вскрыть перед нами черты жизни местного населения области нижнего Дона. Обломок ножа «скифской» формы, обломок бронзовой фигурки животного как будто свидетельствуют о существовании производства металлических вещей «скифского» характера; но говорить об этом с уверенностью, конечно, невозможно.

Одно, что можно считать во всяком случае весьма вероятным, — что Елисаветовское городище собственной большой промышленности не имело; то производство, которое мы находим здесь в развитом виде, является производством местного негреческого населения и никак не обусловлено пребыванием здесь греков. Мы видели, что среди групп, представляющих аналогии греческому материалу, не удается усмотреть местной елисаветовской продукции: отдельные обломки, на которые я указывала (стр. 154), были очень уже немногочисленны и маловыразительны. А в связи с этим, также и вследствие ряда других соображений, о которых речь будет ниже, является предположение, что Елисаветовское городище вообще было центром преимущественно торговым, гораздо более торговым, чем производственным.

Чрезвычайно важно представить себе соотношение между всеми перечисленными группами, т. е. с одной стороны соотношение отдельных групп между собой во всем городище в целом, с другой — то, как это соотношение менялось в разных местах городища и в разные эпохи его существования.

Прежде всего, интересно поставить вопрос о соотношении между группой грубой местной керамики с одной стороны и группами керамики греческих форм и типов с другой; в эту вторую категорию мы отнесем и привозную из метропольной Греции керамику чернолаковую, краснофигурную и чернофигурную, и простую посуду боспорского производства, словом — все группы привозной керамики за исключением простых остродонных амфор, которые, конечно, в особом положении. По данному вопросу мы можем сделать следующее наблюдение: во всех раскопанных участках городища и во всех его слоях (то есть, во все периоды его существования) количество обломков лепной грубой керамики далеко превышает количество обломков всех остальных групп, взятых вместе. Этот факт отличает Елисаветовское городище от крупнейших причерноморских колоний, как, например, Ольвия, Пантикапей, городище у станицы Таманской (Корокондама?), Фанагория: преобладание лепной грубой керамики над другими группами утвари там наблюдалось, по крайней мере, насколько мне приходилось это видеть, лишь как исключение, обычно же мы постоянно имеем там значительное преобладание других групп.

Что касается взаимоотношения между группами привозными, то керамика боспорского производства везде преобладает над керамикой метропольной Греции, но не везде в одинаковой степени. Так, раскоп II дал значительное преобладание боспорской посуды над ионийской и аттической (271 и 39), в других случаях преобладание боспорских изделий оказывалось менее значительным[253].

По вопросу об изменении во времени соотношения между различными группами сказать можно мало. Резкого изменения в соотношении групп во всяком случае не наблюдается. По-видимому, в более позднее время увеличивается процент боспорской керамики; это и естественно: по данным, которыми мы располагаем для боспорских центров, развитие керамического производства падает там как раз на IV–III века; в V и начале IV в. до н. э. в быту боспорских поселений безусловно преобладают изделия метропольной Греции. Далее, в поздних слоях значительно увеличивается количество амфорных обломков, — по-видимому, потребление греческого вина и масла в Елисаветовском городище заметно растет с течением времени. Наконец, перемены наблюдаются в области строительства. Все остатки, принадлежащие строениям городского типа, как обломки черепиц, части кладок, концентрируются в верхних слоях раскопов I и IV; если это не случайное явление, следует думать, что в V в. и начале IV городское строительство было здесь развито слабо — рост его наблюдается уже в более позднее время. Ко всем этим наблюдениям приходится, впрочем, относиться очень осторожно; напомню еще раз, что непотревоженные слои, соответствующие определенным периодам существования поседения, мы нашли только в двух раскопах, занимающих в общем очень незначительное пространство.

Очень интересен вопрос о том, как распределяется материал по различным участкам городища. Здесь расследования.1928 г. дали нам один в высшей степени интересный и важный факт. Раскоп III, расположенный, в противоположность раскопам I, II и IV, не в центральной, обнесенной внутренней оградой части городища, а за пределами внутренней ограды, в южной части, дал за вычетом амфорных обломков почти исключительно обломки грубой местной керамики: на 702 обломка этой местной утвари приходится всего два обломка чернолаковой керамики и один обломок серого сосуда. Едва ли следует считать случайностью и то, что именно среди материала этого раскопа найдено наибольшее количество разновидностей лепной местной керамики и в смысле форм сосудов, и в отношении орнаментации. Характерны и остальные находки: два экземпляра пряслиц (одно целое, один обломок), два куска точильного камня; осколок кремневого орудия. В раскопе III попадались куски глиняной обмазки, но не было найдено никаких остатков строительства городского типа — ни частей кладок, ни обломков черепицы, хотя по найденным обломкам чернолаковой и боспорской керамики, также и по характеру местной лепной керамики, время всего этого материала не очень раннее, не раньше второй половины IV в. а, может быть, мы имеем здесь дело уже и с III в. до н. э. Нет среди находок этого раскопа и никаких украшений — ни бус, ни подвесок. Не подлежит сомнению, что данный участок принадлежит району, заселенному населением негреческим и имущественно обеспеченным значительно слабее, чем население частей, вскрытых раскопами I, II, IV. Что представляло собой это сосредоточенное в окраинной части городища население, каково было его социальное положение, в каких отношениях находилось оно к населению центральной части, можно, конечно, только гадать. Но несомненно, что обнаруженный факт заслуживает самого внимательного отношения к себе и что он должен быть учтен и при дальнейших расследованиях городища. Необходимо проверить сделанное наблюдение и, по возможности, дополнить его; в связи с этим расследование данной части городища должно быть признано одной из важнейших очередных задач.

Интересно, что и в других поселениях мы встречаем явления, в известной мере аналогичные только что описанному. Так, при разведочных работах на территории городища у станицы Таманской мне пришлось наблюдать за расследованием наслоений античного времени в двух местах — в центральной части городища («раскоп у моря») и в окраинной части его («раскоп у старого озера»). Разница в находках этих двух частей городища оказалась значительная. Центральная часть дала заметное преобладание импорта из метропольной Греции, в то время как в окраинной преобладали местные боспорские изделия, частью, по-видимому, привезенные из лежавшего вблизи, по ту сторону пролива, Пантикапея, частью местного производства Таманского городища. Эти боспорские изделия — как раз та группа «тонкостенной керамики», которая в Елисаветовском городище оказалась посудой более состоятельных слоев; здесь ей принадлежит место до известной степени аналогичное тому, которое в Елисаветовском городище занимает грубая лепная керамика. Что касается этой последней группы, то она встречается в сравнительно незначительном количестве даже и в окраинной части Таманского городища.

Итак, самое явление — сосредоточение менее обеспеченного населения в окраинной части поселения — повторяется в обоих городищах; разница, в материале, характеризующем каждый из слоев населения, здесь и там, стоит, несомненно, в связи с общим различием между этими двумя поселениями.

Прежде чем формулировать выводы, вытекающие из рассмотренного нами материала, необходимо коснуться находок, сделанных на территории Елисаветовского городища за годы, предшествующие экспедиции 1928 г. Ограничусь всего лишь немногими словами.

Как я уже указывала, работы на территории Елисаветовского городища велись Леонтьевым в 1853 г., Хицуновым в 1871 г. и А.А. Миллером в 1906, 1908 и 1910 гг., затем в 1923, 1924, 1925 и 1927 гг. При этом небольшие раскопы производились только в 1908, 1909, 1910 и 1927 гг., в остальные же годы, кроме некоторых работ по съемке и нивеллировке городища (1923 г.), производился только сбор на поверхности. Из всех сделанных во время перечисленных работ находок мне удалось просмотреть материал годов 1910 и 1923–1927; материал 1908 и 1909 гг. известен мне только по публикациям А.А. Миллера, находки Леонтьева и Хицунова неизвестны мне совсем.

Насколько могу судить при таком неполном знакомстве, со всем найденным материалом, существенные дополнения к тому, что дают находки 1928 г., могут быть внесены только в. одном отношении — по вопросу о существовании на месте Елисаветовского городища в доантичную эпоху поселения, аналогичного «доскифским» поселениям области нижнего Дона. Эти дополнения состоят, как я уже указывала, в установлении факта существования в данном месте поселения, предшествовавшего проникновению сюда греческого импорта, что доказывается обнаружением слоя, лежащего ниже всех слоев с греческими находками; этот ранний слой содержал обломки керамики, сопоставленные А.А. Миллером с материалом кобяковских культур I и II. В этом — главное достижение работ 1927 г.; но и до того находки «доисторической» керамики встречались неоднократно на территории Елисаветовского городища: в проделанном в 1910 г. раскопе были найдены отдельные, но весьма показательные экземпляры (см. рис. 50a, 1–3), а среди обломков, собранных в 1924 г. на поверхности городища, имеется свыше 20, принадлежащих к группам, аналогичным частью кобяковской культуре II, частью — даже и кобяковской культуре I[254]. Общее количество найденных на территории Елисаветовского городища обломков, аналогичных двум указанным группам, достигает в настоящее время 60.

По тому же вопросу о раннем местном поселении небезынтересно вспомнить также раскопки Хицунова в 1871 г. Мимоходом, не придавая, по-видимому, особенного значения сделанному наблюдению, Хицунов отмечает в прорытых канавах и ямах «обломки глиняных грузил для сетей и толстых костяных игол, рыбьи кости и толстые слои рыбьей чешуи, заставляющие предполагать, что и древние обитатели этой местности подобно нынешним казакам преимущественно занимались рыболовством»[255]. Для нас это наблюдение в высшей степени ценно. Ведь, эти остатки рыболовных приспособлений и особенно толстые слои рыбьей чешуи — как раз то, что так хорошо знакомо всем тем, кто присутствовал при открытии донских поселений догреческой эпохи; вместе с тем, такая картина не характерна для слоев Елисаветовского городища IV–III вв. до н. э. Весьма вероятно, что Хицунов в своих канавах наткнулся на неповрежденные слои, принадлежащие догреческой эпохе существования Елисаветовского городища.

Что же касается эпохи более поздней, характеризующейся применением в обиходе Елисаветовского городища греческих привозных изделий, то находки за все более ранние годы не вносят ничего существенно нового в ту картину, которая устанавливается на основании рассмотренного нами материала 1928 г. Все эти находки относятся к периоду с конца V до середины или конца III в. до н. э. и распределяются они по тем же группам, которые были нами установлены. Дополнения, которые может дать этот материал, будут состоять, таким образом, только в выяснении некоторых новых типов или разновидностей типов сосудов; даже и эти дополнения не могут быть значительны, и касаться они будут главным образом чернолаковой керамики, аттической и ионийской.

В непосредственной близости к городищу лежит многократно и основательно исследовавшийся курганный некрополь. Детальная характеристика этого некрополя не входит в мою задачу; остановлюсь лишь на некоторых моментах. Не подлежит сомнению, что все раскопки погребения этого некрополя принадлежат туземному населению. Повторяющийся в громадном большинстве курганов обряд погребения с характерными негреческими чертами[256], оружие скифского типа и другие свойственные скифским погребениям предметы[257], представляющие постоянную составную часть инвентаря погребений Елисаветовского некрополя, — все это создает в общем характерную картину негреческого некрополя[258], действительно, «отнюдь не картину греческого некрополя и даже не картину некрополя смешанного, как мы его наблюли в соседстве Нимфея, Горгиппии и полуэллинских городов устья Днепра и Буга, раскопанных Гошкевичем и Эбертом»[259].

В то же время несомненна тесная связь этого некрополя с городищем[260], и именно с городищем того периода, который характеризуется появлением в нем греческих вещей. За исключением Ушаковского кургана, принадлежащего к концу VI в. до н. э.[261], и некоторых курганов с одной только «доисторической» керамикой, вся масса расследованных курганов падает на краткий период IV–III в. до н. э., и если время до указанного периода представлено всего лишь отдельными находками, то позже III в. нет вообще ни одного кургана. Среди всей массы происходящего из этих курганов материала я не нашла ни одного сосуда, типичного для позднеэллинистической эпохи, вроде «мегарских» чашек, эллинистической керамики с резным и накладным орнаментом по коричневому или красному полю, александрийской керамики и т. д., ни одной амфоры, принадлежность которой даже II в., не говоря уже о I, доказывалась бы или формой сосуда, или клеймами. Везде мы имеем дело с материалом, типичным для классической, самое позднее раннеэллинистической эпохи, т. е. для того периода, которому принадлежит и весь рассмотренный нами материал городища.

Тесная связь некрополя с городищем обнаруживается также и в характере вещей. Не только основные группы, с преобладанием группы ионийской, будут одни и те же здесь и там; еще характернее, что даже типы и разновидности типов, встречаемые в городище, повторяются в некрополе в том же самом виде. Также и немногие имеющиеся экземпляры расписной керамики опять-таки почти идентичны в городище и некрополе. Различие между инвентарем курганных погребений и материалом городища состоит главным образом в отсутствии в большинстве курганов характерной для городища грубой лепной керамики и в очень небольшом количестве простой боспорской посуды. Это приходится приписать тому, что в расследованных курганах погребены по большей части представители более богатого слоя туземного населения, у которых грубая лепная керамика была только кухонной утварью, а не посудой, предназначенной и для приготовления, и для потребления пищи; кухонную же утварь мы вообще обычно не встречаем в погребениях. Что касается боспорской простой посуды, то она вообще была мало распространена в быту негреческой части причерноморского населения. Экономическое и социальное положение погребенных в курганах сказывается также в присутствии золотых предметов, иногда очень дорогих.

Все эти факты, устанавливающие связь некрополя с городищем, в том числе, подчеркиваю, и связь во времени, заслуживают самого внимательного к себе отношения. Сосредоточение здесь богатых скифов, во всяком случае рост их притока, стоит в несомненной связи с существованием здесь торгового пункта.

К вопросу о некрополе и конкретном содержании, которое надо вкладывать в понятие связи между городищем и некрополем, нам еще придется вернуться.

Переходя к формулировке основных обобщений, которые позволяет сделать рассмотренный материал, я считаю нужным еще раз подчеркнуть, что все эти обобщения должны рассматриваться как предварительные: во-первых, потому, что вопрос о Елисаветовском городище, его характере и значении для всей области нижнего Дона может быть решен только при рассмотрении данного городища на фоне всех поселений той же области, между тем работа над нижнедонскими поселениями еще далеко не закончена; во-вторых, потому, что и Елисаветовское городище, и остальные расследовавшиеся поселения той же области расследованы так мало, что приходится учитывать возможность обнаружения в дальнейшем совершенно нового материала и новых явлений, из-за которых, может быть, все мое построение должно будет подвергнуться коренному пересмотру. Итак, перехожу к основным выводам, вытекающим из рассмотрения материала Елисаветовского городища.

1. До того, как в окрестностях Елисаветовской станицы сложилось поселение, в обиходе которого заметное место занимают привозные греческие изделия, там уже существовало местное поселение. Судя по относящемуся к этому времени материалу, это поселение было аналогично тем, которые существовали и в других местах области нижнего Дона и характерным образцом которых является исследовавшееся А.А. Миллером поселение Кобякова городища («кобяковские культуры I и II»).

2. Время существования здесь поселения, в обиходе которого существенную роль играет греческий привозный материал, ограничивается периодом с конца V в. до середины или конца III в. до н. з.

3. Находки, сделанные здесь, создают картину большого разнообразия групп материала, применяющегося в быту населения Елисаветовского городища, прежде всего, групп керамики. Мы встречаем здесь изделия художественные, как, например, различные категории расписной керамики или некоторые экземпляры греческой чернолаковой керамики; утилитарное значение их было, несомненно, ничтожно — это скорее в известном смысле предметы роскоши. Столовой посудой, но посудой, так сказать, высшего качества, употреблявшейся, несомненно, только самыми состоятельными слоями населения, была чернолаковая керамика более утилитарных типов (рыбные блюда, чашки, тарелки, канфары и килики и т. д.); обиходную посуду, применявшуюся более широкими слоями населения, мы имеем в группе простой керамики боспорского производства. Наконец, широко распространены во всем городище были грубые местные сосуды, вылепленные от руки; они представляли посуду низших слоев населения и кухонную утварь более обеспеченных групп. Засвидетельствованное строительными остатками различие в типах жилищ еще ярче дополняет наше впечатление. Все это говорит во всяком случае о существовании здесь общества значительно более сложного, чем общество местных поселений предшествовавшей эпохи; с несомненностью мы можем констатировать во всяком случае значительное расслоение в среде этого общества, не предрешая пока характера этого расслоения.

4. Для решения вопроса, имеем ли мы поселение в основе местное, но употребляющее в своем обиходе греческие изделия, или можем говорить о поселении, в котором грекам принадлежит заметное место, существенную роль играют два момента. Первым из них является присутствие значительного количества простой керамики греческих форм, свидетельствующей о греческих чертах в обиходе во всяком случае заметной части населения. Этой простой керамике боспорского производства приходится придавать гораздо более важное значение, чем чисто-художественным греческим предметам. Мы знаем, что типичные местные комплексы постоянно содержат изделия художественные, играющие роль предметов роскоши, но простая, ничем не покрытая и не украшенная греческая посуда является в них исключением; такая простая керамика греческих форм типична для обихода колоний. Второе, не менее важное обстоятельство — несомненное существование строительства городского типа, на что указывают части кладок и обломки черепицы, находимые здесь наряду с остатками глинобитных жилищ. Всем этим Елисаветовское городище определенно отличается от местных поселений северного Причерноморья, сближаясь в указанных моментах с бытом колоний.

5. В то же время особый, своеобразный характер Елисаветовского городища состоит в том, что в составе населения необычайно велик процент местного негреческого элемента. Мы уже видели, что городище с греческими чертами в обиходе возникло на месте ранее существовавшего здесь местного поселения; и в дальнейшем местные негреческие племена, населявшие это поселение, продолжали жить здесь же, сосредоточившись может быть, главным образом на окраинах городища. Определить роль этого местного населения и его взаимоотношения с населением греческим на основании имеющегося материала едва ли возможно — это вопрос, подойти к решению которого должны помочь дальнейшие расследования городища. Пока мы можем сделать только одно наблюдение о судьбах местного производства этого населения: керамическое производство, в котором жители поселения достигли значительных успехов еще в доантичную эпоху, в течение античного периода не развивается, не совершенствуется, а быстро ухудшается под влиянием растущего импорта греческих изделий, конкурирующих с местной керамикой,

6. Размеры Елисаветовского городища, его местоположение у судоходной реки, пристань — все это, вместе с особенностями вещественного материала, содержащего значительное количество привозных изделий, создает впечатление, что здесь мы имеем дело с крупным торговым пунктом. С этим, согласуется также и то, что, по всем имеющимся данным, Елисаветовское городище никак не может рассматриваться как производственный центр: мы видели, что за исключением одной только грубой местной керамики в обиходе населения преобладали изделия не местные, а привозные. Вполне понятен у крупного торгового пункта также и обширный курганный некрополь с погребениями местного населения. Курганы с не греческими погребениями, при этом преимущественно принадлежащими представителям состоятельных слоев местного населения, мы встретим около каждого из крупных торговых пунктов северного Причерноморья. Вспомним, например, местный курганный некрополь около Нимфея или аналогичные курганы, хотя и не лежащие такой сплошной группой, около Фанагории, Пантикапея и т. д. Это — та часть местного населения, которая участвует в торгово-посреднических операциях, производящихся в каждом из таких торговых пунктов; по отношению к остальной массе местного населения этот слой становится все более и более в положение антагонистическое, сближаясь на почве эксплуатации неимущих слоев населения с греками-колонизаторами. Мы имеем случаи, когда представители данной группы местного общества совсем близко входят в жизнь греческих колоний, занимая место в среде господствующего рабовладельческого класса этих колоний. Именно так, я думаю, следует понимать такие комплексы, как, например, погребение «на земле Мирзы Кекувацкого» в некрополе пантикапейской знати на горной цепи Юз-оба близ Керчи. Различие между приведенными аналогиями и Елисаветовским некрополем состоит в том, что в последнем некрополе сильнее проявляются негреческие черты, что понятно в связи с наличием тех же особенностей и в Елисаветовском городище.

7. Последний вопрос — о том положении, которое занимает Елисаветовское городище среди других поселений области нижнего Дона, с чем связан и вопрос о возможности его отожествления с Танаисом.

Я уже указывала в начале моей работы, что расследования, производившиеся в области дельты Дона в течение последнего времени, позволяют нам внести систему в прежние наши крайне неполные и случайные представления об этой области. Обследование всего района с детальным ознакомлением с каждым из поселений, его местоположением, размерами, очертаниями и рельефом, по большей части сопровождавшееся съемкой городища и нивеллировкой некоторых его частей, сбор материала с поверхности и по обрезам — сбор не случайный, а проводившийся с большой полнотой и систематичностью; наконец, что особенно важно, более основательные работы, произведенные в городищах Кобяковом и Гниловском[262], — все это принесло ценнейший материал, который вместе с тем, что мы имеем еще от прежних исследований, дает нам возможность составить себе известное представление и обо всей области. На основании всех этих данных мы можем сделать ряд наблюдений о том положении, которое принадлежит Елисаветовскому городищу среди всех поселений той же области.

Прежде всего следует отметить, что уже по внешнему своему облику Елисаветовское городище резко отличается от большинства других городищ области нижнего Дона. Уже Леонтьевым было отмечено то впечатление, которое производит данное городище при сравнении его с остальными донскими поселениями — по размерам, по обширному некрополю; и тем же Леонтьевым Елисаветовское городище было правильно сопоставлено с городищем Недвиговским. Действительно, внешне оба эти городища выделяются среди окружающих их поселений, выделяются как центры, как «столицы»; при этом Елисаветовское городище по размерам занимает первое место. Различие наблюдается и в характере вещественного материала. Это бьющее в глаза различие заключается в большем количестве греческих привозных изделий, находимых в Елисаветовском городище: ни Кобяково городище, ни городище у Гниловской станицы, в которых я имела возможность следить за находками в слоях античной эпохи, не дают ничего похожего, а подъемный материал, собранный в других поселениях (городище у ст. Хапры, у Чалтура и т. д,), также содержит импортные изделия в минимальном количестве. И в этом отношении аналогичным Елисаветовскому городищу является опять-таки только Недвиговское: при большом количестве обломков местной керамики — и грубой лепной, и лощеной «сарматской» — обломки привозной посуды также встречаются здесь постоянно и на поверхности, и по обрезам. Только этот сбор дает уже более не чернолаковую керамику — преобладают черепки малоазийских краснолаковых сосудов римской эпохи, реже обломки «мегарских чашек» и других сосудов позднеэллинистической эпохи.

Далее, особенность, выделяющая Елисаветовское городище уже из всех поселений данной области, — это эпоха, устанавливающаяся на основании сделанных находок. Из всех городищ области нижнего Дона одно только Елисаветовское содержало находки классической эпохи: в Недвиговке повторные исследования постоянно давали материал эллинистический и римский[263], в других городищах античная эпоха была представлена только находками римского времени, не ранее I в. н. э. Едва ли можно предполагать, что поздний материал попадался в этих городищах только случайно. В Кобяковом и Гниловском городищах, где производились и небольшие раскопочные работы, картина получилась вполне ясная: выше слоев доантичных, «архаических» («кобяковская культура I и II») в обоих городищах оказался пласт земли без находок, над которым сразу же начинался материал римского времени не раньше I в. н. э. Существование этого слоя без находок, отделяющего доантичные наслоения от наслоений римской эпохи, свидетельствует с полной несомненностью о каком-то перерыве в жизни этих поселений; спорным можно считать только одно: каким временем датировать верхние, позднейшие слой кобяковской культуры II. Судя по находкам в Елисаветовском городище, где черепки, вполне аналогичные керамике кобяковской культуры II, были обнаружены в слое конца V — начала IV в., и где изменение в характере этой керамики мы приписали влиянию ввоза греческой посуды, вполне возможно, что кобяковская культура II продолжает еще существовать и в V, может быть, и в IV в. до н. э.

Итак, по вопросу об отношении Елисаветовского городища к другим поселениям области нижнего Дона мы приходим к следующим заключениям: вместе с Недвиговским Елисаветовское городище резко выделяется среди всех остальных по размерам, по сосредоточению вокруг него большого курганного некрополя и по несомненно более выраженной связи с Грецией. Учитывая, с одной стороны, все то, что мы знаем о Недвиговском городище на основании и вещественных находок и эпиграфического материала, с другой — то, что отмечено было нами об Елисаветовском городище в предыдущем пункте, мы приходим к выводу, что оба эти поселения играют в данной области роль баз, учрежденных здесь боспорскими греками в целях организованной эксплуатации всего района Придонья.

Правильно ли видеть в Елисаветовском городище ранний Танаис? Окончательно решить этот вопрос мы сможем только после систематических раскопок и Елисаветовского и Недвиговского городищ. Но и сейчас в нашем распоряжении имеется кое-какой материал, дающий нам возможность высказаться по данному вопросу. До сих пор все, занимавшиеся и интересовавшиеся Елисаветовским городищем, подходили к вопросу об отожествлении Елисаветовского городища с Танаисом всегда в связи с рассказом Страбона о разрушении Танаиса Полемоном в I в. до н. э.; для подтверждения возможности такого отожествления требовалось, чтобы елисаветовский материал доходил до времени этого разрушения, т. е. до I в. до н. э., а находки в Недвиговке начинались не ранее той же даты. Что же дает по данному вопросу рассматриваемый нами материал?

Мы видели, что конец Елисаветовского городища датируется значительно более ранним временем, чем время Полемона. Из всей массы имеющихся у нас находок, сделанных в данном поселении, мы не нашли ни одного, обломка, который с какой-либо долей уверенности можно было бы приписать времени более позднему, чем III в. до н, э.: одна-единственная амфорная ручка с клеймом принадлежит, по мнению определявшего эту группу О.О. Крюгера, скорее всего III в., но возможно и начало II в., для всех же остальных находок невозможно даже такое допущение — они все безусловно раньше II в. Итак, материал не подтверждает теории о существовании Танаиса на месте Елисаветовского городища до разрушения его Полемоном, т. е. до I в. до н. э.

С другой стороны, для решения того же вопроса необходимо точнее представить себе время недвиговских находок. Мне удалось ознакомиться со всем недвиговским материалом, имеющимся в Эрмитаже (раскопки Леонтьева в 1853 г.; Тизенгаузена в 1867 г.; курганы, раскопанные Н.И. Веселовским в 1908 и 1909 гг.) и в Государственной Академии истории материальной культуры (подъемный материал, собранный во время экспедиций 1924 и 1928 гг.). Преобладающая масса всех этих находок принадлежит к римскому времени (I–IV вв.), но также имеются находки эллинистического времени. Среди эллинистического материала больше всего предметов II и начала I вв. до н. э., есть и более поздние; отдельные обломки принадлежат по-видимому, еще к III в. Эти более ранние экземпляры — обломок небольшого сосуда (канфара) с поверхностью, покрытой тусклым коричневатым лаком, и несколько амфорных обломков, ручек и горлышек с клеймами, по шрифту также принадлежащих III в. Во время экспедиции 1928 г. была сделана попытка ознакомиться с материалом нижних слоев городища; с этой целью была, проведена «подчистка» слоев, обнаружившихся по обрезу канавы, прорытой вдоль южной части городища. Из нижнего слоя, лежащего, по-видимому, на материке, были извлечены обломок эллинистического сосуда (№ 279) и обломок «мегарской чашки» (№ 70), изображенный на рис. 58, 4.

Таким образом, на основании наличного материала мы делаем наблюдение, что в Недвиговском городище материал начинается с того самого времени, каким кончается материал елисаветовский: это время — III в. до н. э. Следовательно, если переход поселения из окрестностей нынешней Елисаветовской станицы на территорию Недвиговки имел место, то он совершился не в I в. до н. э., а раньше, в III в., и, таким образом, никакого отношения к разрушению Танаиса Полемоном не имел, а был вызван какими-то иными причинами.

Мне такой переход Танаиса представляется вполне вероятным, тем более, что благодаря исследованиям А.А. Миллера мы знаем и причины, вызвавшие переселение Елисаветовского поселения: это — заиливание прежде судоходного протока, у которого оно было расположено и от которого должна была ближайшим образом зависеть вся жизнь города, торгового по преимуществу, каким достаточно определенно рисуют нам Танаис древние авторы[264]. Ясно, что с того момента, как затрудняется сообщение по реке, по которой идет импорт и экспорт товаров, должна возникнуть мысль о перенесении главного торгового пункта туда, где условия окажутся более подходящими, и район нынешней Недвиговки должен был быть в то время именно таким подходящим местом.

Вообще же все, что мы знаем и об Елисаветовском и о Недвиговском городищах, представляется мне вполне подтверждающим данное предположение. Хотя еще нельзя сказать «последнего слова о местоположении Танаиса» до систематических раскопок обоих главных городищ области нижнего Дона, все же слишком трудно считать случайностью отсутствие доэллинистических находок в Недвиговке, так упорно повторяющееся при всех расследованиях и городища и некрополя; с другой стороны, если Елисаветовское городище — не Танаис, то трудно допустить также, чтобы существование поселения таких размеров и такого характера никак не отразилось в известиях авторов, упоминающих здесь, как крупный торговый пункт, только Танаис. Ведь, ясно, что если Елисаветовское городище и не носило имени Танаиса, то во всяком случае оно играло здесь ту же роль, какую играл Танаис: все данные говорят за это слишком определенно.

Возражения Ростовцева, построенные главным образом на том, что курганный некрополь Елисаветовского городища дает картину некрополя местного, а не греческого и даже не смешанного, не представляются мне обоснованными. Я уже отмечала, что негреческий характер погребений курганного некрополя не может еще решать вопроса о характере поселения. Курганный некрополь при Елисаветовском городище еще не есть весь некрополь городища, и весьма возможно, что нераскопанные грунтовые погребения именно и окажутся погребениями греческими; само же по себе существование негреческого некрополя около торговых пунктов — явление обычное, засвидетельствованное многочисленными примерами.

Что же касается того, что и самое городище, как мы в этом могли убедиться, существенно отличается от крупных колоний северного Причерноморья, как Ольвия, Херсонес и другие, отличается главным образом наличием гораздо более выраженных местных черт, то здесь ничего противоречащего возможности отожествления Елисаветовского городища с Танаисом я не вижу: Танаис не только мог, но и должен был отличаться от этих колоний. Начать с того, что он возник в области, лежащей далеко от охваченного греческой колонизацией северного побережья Черного моря, в области, население которой и в представлении греческих авторов характеризовалось иным, более «диким» укладом, чем то же местное население, но жившее ближе к колониям[265]. Далее, Танаис — не колония греков, ионийцев или дорийцев, он основан греками Боспора[266], которые в глазах греков метрополии уже представляли нечто иное, чем они сами; и его роль «общего торжища азиатских и европейских кочевников и тех, кто плыл с Боспора по озеру (Меотийскому, т. е. Азовскому морю)»[267], требовала стечения в него значительных масс негреческого населения. Эти-то азиатские и европейские кочевники, участвовавшие в торговых операциях Танаиса, и погребены были, очевидно, в том курганном некрополе, который вызывал у Ростовцева такие сомнения в возможности отожествления Елисаветовского городища с Танаисом[268].

Вот те заключения, которые можно сделать на основании рассмотрения материала, найденного в Елисаветовском городище, главным образом материала экспедиции 1928 г. Мне могут указать, что мы все-таки знаем о городище очень мало, что неразрешенными и неосвещенными остались основные вопросы экономики Елисаветовского городища; в частности, никак не разрешен вопрос, намеченный мною еще в самом начале моей работы, — о том, что получается в данной области из столкновения двух обществ — античного рабовладельческого и местного, социально-экономическая структура которого характеризуется как разложение родового строя. Но этот и подобные ему вопросы требуют материала гораздо большего, чем тот, который имеется у нас в результате проделанных разведочных работ. Я же вновь и вновь подчеркиваю, что задачей своей я считала определение вещественного материала с формулировкой тех обобщений, которые непосредственно вытекают из этого вещественного материала; я сознательно стремилась к тому, чтобы моя работа представляла не рассуждения о Елисаветовском городище, а скорее «демонстрацию материала». Мы могли убедиться, что ряд разногласий по вопросу о Елисаветовском и Недвиговском городищах, существовавших и существующих между исследователями, был вызван не только и не столько тем, что имеющийся материал допускал разные толкования или что материала имеется очень уж мало, но, прежде всего, тем, что наличный материал не был достаточно известен и доступен. Если моя работа устранит хоть в известной мере этот повод к недоразумениям, я буду считать задачу выполненной.

Приложение I Таблица находок в раскопах, проведенных в Елисаветовском городище в 1928 г.

Приложение II Список клейм на амфорных обломках, найденных в Елисаветовском городище в 1928 г.

I. Фасосская группа.

1. № 742.

ΘΑΣ. ΩΝ Θασ[ί]ων.

рука

ΘΕΣΤΩ Θέστω[ρ?]

Найден на поверхности городища.

2. № 745.

Λ. ΙΕΜ Μει…?

Найден на поверхности городища.

3. № 748.

ΘΑΣΙΩΝ Θασίων

амфора

Найден на поверхности городища.

4. № 749.

ΘΑΣΙΩΝ Θασίων

сосуд без ручек

Найден на поверхности городища.

5. № 752.

ΘΑΣΙΩΝ Θασίων.

голова животного вправо

ΡΙΣΤΕΙΔΟ [Ά]ριστειδο[υ]

Найден на поверхности городища.

6. № 753.

Найден на поверхности городища.

II. Родосская группа.

7. № 747.

ПЕ…πε…

Найден на поверхности городища

III. Херсонесская группа.

8. № 597.

АΠΟΛΛΑ Άπολλᾶ

Найден в слое II раскопа IV.

9. № 743.

ΣΤϒ [ά]στυ[νόμου]

10. № 754.

ΙΛΟϒ…λου

ΟΜΟϒ [άστυν?]όμου

Найден на поверхности городища.

11. № 757.

АПОΛ Άπολ….

ΑΣΤϒΝΟΜ άστονομ[ου].

Найден на поверхности городища.

12. № 759.

Следы неразборчивого прямоугольного клейма.

Найден на поверхности городища.

13. № 762.

ΝΙΔΑ [‘Απολλο]νίδα

ΝΟΜΟϒ [άστυ]νόμου

Найден на поверхности городища.

IV. Группа «клейм с именами астиномов».

14. № 120.

ΑΣΤϒΝΟΜΟϒ άστυνόμου

ΕϒΧΑΡΙΣΤΟϒ Εύχάρίστου

ΘϒΑΙΑΣ Θυαίας

Найден в слое III раскопа I.

15. № 130.

ΑΣΤ άστ[υνόμου]

КРАТ Κρατ[ιστάρχου]

ΚΑΛ Καλ[λισϑνους]

Найден в слое III раскопа I.

16. № 146.

APT Άρτ[εμιδόρου]

ΑΣΤϒ άστο[νομούντος]

ΣΤΕ Στε[φάνου]

Найден в слое III раскопа I.

17. № 746.

TϒN [άσ]τυν[όμου]

ΜΙΚΡΙΑ Μικρία

ΙΣΤΙ Ίστι[αίου]

Найден на поверхности городища.

18. № 750.

ХАВР Χαβρ[ίας]

ΑΣΤϒ άστυ [νόμου]

ΚΡΑΤΙ Κρατι[στάρχου]

Найден на поверхности городища.

19. № 751.

ΑΣΤϒΝΟΜΟϒ άστυ νόμου

ΑΙΣΧΙΝΟϒ Αίσχίνου

ΗΡΑΚΛΕΙΔΗΣ Ήρακλείδης

виноградная гроздь

Найден на поверхности городища.

20. № 755.

ϒΝΟΜΟϒ [άστ]υνόμου

TIMАХϒ [Άν]τιμάχου

ΛΙΣΘΕΝΟϒΣ [Καλ]λισϑένους

рог изобилия

Найден на поверхности городища.

21. № 756.

ΜΙΘΡΑΔΑΤΗ Μιϑραδάτη[ς]

ΑΣΤϒΝΟΜΟϒ άστυνόμου

ΚΡΑΤΙΣΤΑΡΧΟ Κρατιστάρχου

бородатая голова

Найден на поверхности городища.

22. № 758.

ΟΡΟ…ορο…

часть изображения птицы.

Найден на поверхности городища.

23. № 761.

ΜΙΘΡΑΔА. ΗΣ Μιϑραδά[τ]ης

ΑΣΤϒΝΟΜΟϒ άστυνόμου

ΚΡΑΤΙΣΤΑΡΧΟϒ Κρατίστάρχου

голова вправо.

Найден на поверхности городища.

24. № 768.

Неразборчивое слово.

ΜΕΝΕΣΘΕΩΣ Μενεσϑέως

Найден на поверхности городища

V. Группа энглифических клейм на горлышках амфор.

25. № 88.

ΕΠΙΚΡΑΤΙΝ έπί Κρατίν[ου]

Найден в слое III раскопа I.

26. № 134.

Неразборчивое клеймо.

Найден в слое III раскопа I.

27. № 353.

КЕР Κερ[κίνος]

ꓒꓱꓘ или Κερ[κίνου]

Найден в раскопе II.

28. № 374.

ΝΙ Νι[?]

Найден в раскопе II.

29. № 514.

ΩΝΙ…ωνι…

Найден в раскопе II.

30. № 563.

ЕТϒ Έτύ

МОϒ μου

Найден во II слое раскопа IV.

31. № 602.

МОϒ…μου

Найден во II слое раскопа IV.

32. № 760.

ΕΙ…ει…

Найден на поверхности городища.