Из кабины такси

Километры жизни

На всю жизнь запомнится мне число 12 мая 1929 года. В этот день я стал шофером такси.

Ранним утром я выехал из гаража, который находился на Гороховской улице (ныне Казакова). Можно легко представить мое состояние. Ведь я впервые в жизни вел по улицам Москвы свой «рено». Машина медленно тронулась с места и, набирая скорость, покатилась по булыжной мостовой Садового кольца.

На перекрестках улиц и переулков стояли извозчики. Это были мои конкуренты, серьезные, тонко знающие свое дело «соперники». И хотя их с каждым днем становилось все меньше и меньше, они не собирались уступать свое место.

Таксистов было очень мало, считанные единицы. Вот я въезжаю на Каланчевскую (ныне Комсомольская) площадь. Напротив Казанского вокзала, у Южного моста, самая большая извозчичья стоянка. А чуть подальше, у Ярославского вокзала, выстроились, как на выставке, автомашины самых различных марок — «мерседес», «фиат», «тальбот», «австродаймлер», принадлежавшие автовладельцам. На передней дверке каждой машины нарисован желтый круг, а в середине надпись: «Прокат».

Неподалеку от частников стояли государственные таксомоторы «рено». Их всего два десятка. Подъезжаю, становлюсь рядом со своими.

Надо заметить, что в то время в Москве пассажиры то ли по привычке, то ли из-за ложного представления, что автомобиль — «буржуазный предрассудок», избегали садиться в автомашины и предпочитали извозчиков. Вот и стоишь, мерзнешь, вертишь головой, как гусь, высматривая прохожих, ждешь, кто к тебе сейчас подойдет. Но никто не подходил. Никто не нанимал.

На Ярославский вокзал пришел поезд. Прокатчики выслали вперед своих бойких молодчиков-зазывал. Они, оглашая воздух, кричали: «Подвезу на такси», подхватывали чемоданы тех, кто соглашался принять их услуги, и тащили к машинам. Пассажиров много, но их быстро забрали извозчики. Уехали все прокатчики и кое-кто из наших «утюгов». А я стою, жду.

Еще и еще раз повторяю все наставления, которые дал мне заведующий гаражом перед выездом.

— Помни, — говорил он, — что у нас оплата за услуги потарифная. Если сел один пассажир — оплата по первому тарифу; более одного — включай второй; с багажом — третий.

Заведующий гаражом сунул мне в руку табличку с тарифами. Ее я несколько раз перечитал, ведь надо запомнить, ошибаться нельзя, на линии были четыре строгих контролера.

Наставления заведующего гаражом не ограничились только этим. Он разъяснял мне, в каких границах города могли действовать таксисты; они пролегали в основном по линии Камер-Коллежских валов. Чуть заехал дальше, уже начинал действовать загородный тариф — двойная оплата.

Стою. Обдумываю. Перебираю в памяти все, что мне говорили старшие, уже приобретшие опыт водители такси.

А пассажиров все нет…

Вдруг вижу, ко мне приближается женщина. У нее в руках тяжелые свертки.

— Что мне делать? Что делать? — заговорила она, положив свертки на землю. — Ни одного извозчика, а надо срочно доставить эти книги.

— Так садитесь, подвезу, — предложил я.

Женщина обрадовалась, но потом вдруг робко спросила:

— А вы ведь с меня много возьмете?

— Не беспокойтесь, дороже извозчика не станет. У нас плата по государственной таксе.

Женщина села. Это был мой первый пассажир, и я провез ее через всю Москву и высадил на Ленинградском шоссе, у здания Воздушной академии. Женщина расплатилась и ушла, а я скоро посадил профессора и повез его в центр.

Словом, в этот день я проделал несколько рейсов. Это были мои первые километры. Надо заметить, что все пассажиры без исключения были малоразговорчивы. Да это и понятно, ведь для большинства поездка в автомобиле была диковинкой. Поэтому они с таким интересом рассматривали проплывающий перед ними город.

А Москва тех лет не была похожа на нынешнюю. Уже в первый день работы я почувствовал тесноту московских улиц.

Застройка улиц была такой, что она очень мешала движению транспорта. Возьмем Садовое кольцо. На площадях Зубовской, Кудринской (ныне площадь Восстания), у Земляного вала посредине проезжей части стояли большие дома, так что по бокам в узкие проезды едва пролезал трамвай, в один ряд двигались автомашины и лошади, запряженные в телегу или пролетку.

А там, где Садовое кольцо пересекала первая Мещанская улица (ныне проспект Мира), возвышалась огромная Сухарева башня, вокруг которой бурлил знаменитый Сухаревский рынок — ни пройти, ни проехать.

В конце Тверской улицы (ныне улица Горького) на проезжей части стояла Триумфальная арка, возведенная в честь победы русского оружия в войне 1812 года, а вокруг нее змейкой извивались трамвайные пути. Так что автомобилю было очень трудно пробираться по этим улицам.

Как правило, все мостовые в городе булыжные, брусчаткой же были покрыты Красная площадь, Кузнецкий мост и Садовая-Самотечная.

…Наши таксомоторы, конечно, не имели хороших амортизаторов, так что уже в первый день я так натрясся на булыжных мостовых, что разболелась голова.

Уже несколько месяцев я работаю водителем такси. Исколесил город вдоль и поперек. Пассажирами были самые разные люди: нэпманы, «бывшие», попы, подгулявшие шабашники. Простой народ по-прежнему обходил такси, считал их роскошью, пользовался при надобности услугами извозчиков.

Как-то утром я подъехал к Казанскому вокзалу. Занял место на стоянке, она была ближе к тротуару, а напротив, у Южного моста, стояли извозчики. Сытые рысаки, пролетки с дутыми шинами стояли и ждали пассажиров. Наконец прибыл курьерский поезд, и на площадь вылился огромный людской поток.

Как и раньше, извозчиков брали нарасхват, а мы стояли без дела, хотя теперь тоже зазывали людей, предлагали прокатить с ветерком.

Еще издали я заметил на тротуаре двух прилично одетых мужчин в фетровых шляпах. Они остановились, о чем-то оживленно спорили, потом, ударив по рукам, разошлись в разные стороны. Один, помоложе, направился к извозчикам. Он выбрал, казалось, самого сильного рысака и сел в пролетку. Ко мне подошел человек с бородкой.

— Здравствуйте, — приветствовал он. — Вы свободны?

— Садитесь.

Пассажир сел.

— Вы отвезете меня в Богородское. Только я перед вами поставлю одно условие. Перегнать этого рысака и доставить меня домой быстрее моего товарища, который поспорил, что он на извозчике скорее доберется до Богородского. Задача ясна?

Я улыбнулся:

— Ясно, конечно.

— Так что вы уж постарайтесь. Я ведь инженер, поклонник техники, не подведите.

— Постараюсь.

С Каланчевской площади на Краснопрудную улицу мы выехали одновременно. Мой «рено» рвался вперед, и рысак, красиво гарцевавший, скоро оказался позади. Мой пассажир довольно улыбнулся.

Мы уже проскочили Сокольнический круг, вылетели на Богородское шоссе. Извозчик отстал от нас намного. Казалось, цель близка. И надо же было тому случиться: вдруг что-то попало в мотор моего «рено». Он закашлял, зачихал, и… машина стала. Инженер вместе со мной выскочил из кабины. Я поднял капот, стал искать причину неполадки и не мог найти.

Мимо нас с гиком пронесся извозчик. В пролетке — хохочущий приятель моего инженера.

Неполадку мы все же устранили, и инженера я доставил домой.

— Ничего, товарищ, — сказал он мне на прощание. — Ничего. Все равно победа будет за техникой. Будут еще у нас свои хорошие автомобили. Будут.

Весной в США, у фирмы «Форд» было закуплено двести легковых автомобилей, которые предназначались для московского такси.

Легковая машина «форд» представляла собой четырехместный лимузин. Причем водитель был изолирован от пассажиров застекленной перегородкой, в которой была маленькая форточка; через нее и происходило общение шофера с клиентом.

В салоне было четыре места, три — на заднем сиденье, а четвертое — на откидном стуле, последний был приделан около задней правой входной двери.

Автомобиль «форд» имел двойную окраску: верх — светлый, под слоновую кость, а низ — темно-голубой или светло-зеленый, за что водители прозвали его «сорокой».

Новые автомобили были оборудованы французскими счетчиками фирмы «Арго», которые имели освещенный циферблат и флажок красного цвета с надписью: «Свободен».

Автомашины «форд», как и «рено», отопления не имели, так что в зимнюю стужу приходилось дрожать от холода.

Если сравнивать автомашины марки «форд» и «рено» по техническим качествам, то предпочтение надо отдать последним. Они более практичны и выносливы, но стоимость их несколько выше.

Если, работая на «рено», водители не знали особых хлопот, то с «фордом» приходилось много нянчиться. Кроме того, что на нем стояли незавидные двигатель и коробка передач, очень много неприятностей доставляли мелкие детали, часто выходившие из строя. Например, часто барахлил трамблер, летели стойки амортизаторов, мучили диски колес с тангентными спицами и очень слабой опорой посередине, которую без конца приходилось заваривать автогеном. А больше всего раздражало то обстоятельство, что при захлопывании двери часто разбивались стекла. Непонятно, почему это происходило. Ведь, кажется, мягкие прокладки были на месте, но стекол нельзя было наготовиться.

Вообще в «фордах» было много разных неполадок, которые нарушали ритм нормальной работы. Единственным преимуществом этой машины был стартер.

…Машины прибывали, но где их разместить? В гараже на Гороховской становилось тесно.

В Георгиевском переулке, за Домом союзов, был гараж № 1 отдела коммунального хозяйства. В этот небольшой сравнительно гараж вместе с персональными машинами начали ставить и наши такси. Почему я говорю «наши», потому что меня вместе со сменщиком Александром Федоровичем Красовским перевели в Георгиевский гараж и посадили за руль «форда» — «сороки». Затем из этого гаража все персональные машины перевели и здесь остались одни такси. Так возник 1-й таксомоторный парк.

…Зима. Стужа невероятная. Мороз градусов тридцать пять. Стою со своим такси у Ярославского вокзала один-одинешенек. Пассажиров нет. От холода зуб на зуб не попадает. Опустил уши шапки, поднял воротник: все равно холодно. Окна автомобиля покрылись толстым слоем инея, ничего не видно.

Сижу, жду клиента, может быть, кто-нибудь подвернется. Двигатель работает на малых оборотах, боюсь, как бы не прихватило радиатор. Машины тогда ставились радиатором к проезжей части.

Вдруг дверцу моей машины открыл мужчина в прекрасном кожаном пальто с серым каракулевым воротником, на вид лет около сорока. У его ног — большой чемодан.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Отвезите меня на Большую Якиманку.

— Пожалуйста.

Пассажир всунул в кабину чемодан (багажников тогда в такси не было) и сейчас же захлопнул ее. Я включил счетчик, и машина тронулась.

Чтобы попасть на Большую Якиманку кратчайшим путем, нужно проехать через центр. Я направился на Мясницкую улицу (ныне улица Кирова), по которой в то время ходил трамвай. Узкая улица с трамвайными рельсами посредине представляла настолько опасную для движения магистраль, что по ней действительно приходилось двигаться с максимальной осторожностью, чтобы не попасть колесами в трамвайную колею.

Недалеко от Мясницких ворот меня с огромной скоростью обогнала легковая машина. Я еще подумал: «Какой это лихач так гонит! Машину может разбить, людей покалечить». Продолжая двигаться вперед, я переехал Бульварное кольцо. И тут меня остановил милиционер. Направо у тротуара стояла та темно-зеленая легковая машина, которая так бешено обогнала меня. Но дальше произошло что-то невообразимое. Рядом с милиционером стоял пассажир в кожаном пальто, который должен был бы находиться у меня в машине.

Не веря своим глазам, я обернулся назад и через стекло увидел, что задняя кабина была пуста, лишь на полу торчком стоял огромный чемодан моего клиента.

— Это он, товарищ милиционер! — мужчина с силой рванул дверцу моей кабины. — Вор, бандит несчастный!

Его лицо побагровело от бешенства; если бы не милиционер, он бы, наверное, учинил надо мной расправу. Я пытался что-то сказать в свое оправдание:

— Товарищ милиционер, понимаете, я еще неопытный водитель, а потом кабина изолирована. Стекла, мороз…

— Не оправдывайся. Вор ты, и все! — рявкнул мой пассажир и снова готов был ринуться на меня.

Но милиционер, высокий парень с добродушным лицом, остановил его:

— Спокойнее, гражданин. Поедем в милицию и там разберемся.

Итак, я впервые оказался в милиции и еще с таким невероятным обвинением, как попытка обворовать пассажира. В отделении милиционер объяснил все дежурному и удалился на свой пост.

Мой пассажир попросил дежурного отпустить его для того, чтобы он смог съездить на вокзал и взять там жену и ребенка и затем вернуться. Пассажир уехал, а меня, как настоящего преступника, посадили в кутузку и заперли на ключ.

Прошло минут тридцать, и вдруг я вспомнил, что машину на холоде может разморозить. Я стал стучать в дверь. Щелкнул ключ, и дежурный спросил, что мне нужно. Я объяснил, что необходимо пройти к машине и спустить воду, иначе она замерзнет. Это было мне разрешено сделать под конвоем. На мое счастье, теплая водица полила из крана, значит, за машину можно было не волноваться.

Морально я был подавлен. Время тянулось томительно долго. Наконец щелкнул замок и меня пригласили пройти к следователю, где уже сидел мой пассажир, а в дежурной комнате находились его жена с ребенком.

Следователь учинил обстоятельный допрос. Я пытался объяснить, что произошло недоразумение, но у меня не было веских доказательств. Кто поверит на слово?

Мой же пассажир рассказал, что он в Москве проездом, возвращается из Монголии, где пробыл несколько лет, к себе на родину, в Белоруссию. В столице он собирался пробыть несколько дней у товарища, который жил на Большой Якиманке.

— Я поставил чемодан в такси и пошел за женой с ребенком, — объяснял пассажир. — И только я сделал шаг, как этот ворюга включил мотор и дал драпа. У него губа не дура, ведь в моем чемодане много дорогих вещей. Куш неплохой.

В общем, рассуждая логично, виноваты мы были оба. Пассажир обязан был предупредить, что пошел за женой, а я, в свою очередь, прежде чем трогаться, должен был убедиться, все ли в порядке. Итак, с меня взяли подписку о невыезде из Москвы и отпустили.

После такой передряги работать я, конечно, не мог и вернулся в гараж. Войдя в диспетчерскую и отдавая ключи от машины (в то время ключи хранились там) старшему диспетчеру Александру Владимировичу Сухопарову, объяснил ему, в чем дело. Тот пошел и доложил директору. Директор немедленно вызвал меня к себе и, выслушав мой рассказ, улыбнулся. Хотя я молодой шофер, но был на хорошем счету как по производственной, так и по общественной линии.

— Поезжай и спокойно работай. Ничего тебе не будет, — заявил директор Александр Николаевич Лобанов.

— Не могу, Александр Николаевич, с меня подписку взяли о невыезде, значит, дело серьезное.

Лобанов тут же поднял телефонную трубку и позвонил кому-то.

— Послушай, Белов, кто у тебя работает в следственном отделе при таком-то отделении милиции? — он назвал номер отделения, в котором я был задержан. — Так вот что, позвони туда, пожалуйста, и скажи, что с водителем такси Евгением Васильевичем Рыжиковым произошло явное недоразумение. Я знаю хорошо этого водителя и ручаюсь, что он честный, добросовестный работник.

Ответа я не расслышал, но он, видимо, был весьма обнадеживающим.

Директор положил трубку и скомандовал мне:

— Марш работать!

Не знаю, как там это дело утряслось, но только меня больше никуда не вызывали.

Итак, в Москве появилось такси. Хотя и небольшой парк, но машины требовали за собой ухода, ежедневной профилактики. Без этого таксомоторы бегали по городу грязными, несмазанными, разболтанными. Если шофер человек старательный, он кое-где с помощью шприца сделает смазку (кстати говоря, фордовские шприцы тоже часто выходили из строя).

Дальше так продолжаться не могло. И вот было решено наш гараж переделать под станцию обслуживания, по типу заграничных, где бы машины можно было мыть, смазывать и делать им мелкий ремонт.

Завезли из-за границы оборудование и приступили к строительству. Однажды нас предупредили, чтобы с линии мы возвращались в новый гараж на Золоторожском валу. Но когда после окончания смены стали туда прибывать машины, то водители увидели на въездных воротах большой замок. И только после вмешательства Моссовета нас пустили «переночевать» в недостроенный гараж.

Но здесь мы обитали недолго. Месяца через три-четыре с Золоторожского вала нас перевели на Дружниковскую улицу, и опять в недостроенный автобусный парк.

Итак, встала острая проблема постоянного гаража для такси. Я должен оговориться, что парк такси на Гороховской улице, где стояли «рено», стал именоваться вторым таксомоторным и жил он более или менее оседло, а вот первый блуждал по Москве, не имея постоянного пристанища. Наконец, в начале 1931 года на Крымской набережной началось строительство первого таксомоторного парка.

В Георгиевском же гараже открылась неплохая станция обслуживания, куда мы периодически гоняли машины на профилактику. Это уже было достижением. В то время среди таксистов ходила шутка, что одному старому таксисту завязали глаза и предложили угадывать, какой марки прошел мимо него автомобиль. И он безошибочно называл машину и парк, которому она принадлежала. Потом привязали к хвосту кошки пустую консервную банку и пустили ее перед таксистом с завязанными глазами. И что же, тот заявил, что перед ним сейчас прошла машина «форд» из первого таксомоторного парка.

…Главным бичом автомобильного транспорта были дороги. Как в самом городе, так и на шоссе, идущих к столице, было булыжное покрытие. Но беда заключалась еще и в том, что за этими дорогами не было никакого ухода. На них были огромные ухабы и рытвины, и ездить по ним было очень трудно (я уж не говорю о сохранности техники).

Наконец, было организовано управление по дорожному строительству, которое помещалось на Кузнецком мосту, дом 14. Но так как специалистов-дорожников да и машин для дорожного строительства у нас не было, решено было пригласить на эту работу американцев, с тем чтобы у них поучиться.

К нам приехали специалисты из-за рубежа и стали строить дороги. Надо прямо сказать, что строили они не очень хорошо. Потом нашим советским специалистам пришлось все переделывать, а вскоре и вообще отказаться от услуг иностранцев.

Мне, как таксисту, довелось обслуживать американских специалистов из Управления дорожного строительства. Тогда-то и произошел такой случай.

Надвигалась осень. Как говорят в народе, засентябрило. Порывистый ветер рвал пожелтевшие листья с уже наполовину обнаженных деревьев, и колючий мелкий дождик непрестанно лил с хмурого серого неба.

Я, как обычно, к девяти часам утра подал такси в Управление дорожного строительства. Ко мне вышел переводчик, мы с ним заехали в гостиницу «Савой», посадили инженера-иностранца и отправились в район станции Перловская, где велись работы по асфальтированию Ярославского шоссе.

Я работал на «форде», у которого сзади на специальном кронштейне было привернуто запасное колесо, а по бокам, для предохранения задних крыльев, находились два бампера, формой своей напоминающих стулья с провалившимися сиденьями.

Московские мальчишки иногда катались на этих бамперах, держась за колесо запаса.

Я благополучно прибыл к месту назначения, поставил машину на обочину и вышел из кабины вместе с пассажирами для того, чтобы осмотреть автомобиль. И вдруг увидел примостившегося к покрышке запаса, на бампере, цыганенка, мальчика лет десяти. На нем была драная грязная рубашка и рваные штаны. Он был бос. Дрожа от холода, мальчишка умоляющим взглядом смотрел на нас и ничего не говорил.

Я снял его с импровизированного «кресла», посадил в кабину, где теплее, и спросил, как он здесь оказался. Мальчонка, с перепугу путая русский язык с цыганским, объяснил, что прицепился, когда машина стояла, и хотел доехать до табора (в ту пору по окраинам Москвы в большом количестве кочевали цыгане), но машина ехала так быстро, что он не смог соскочить.

Переводчик все это сообщил американцу, и тот вдруг громко рассмеялся. Потом он вытащил из кармана монетку и, бросив ее цыганенку, потребовал, чтобы тот сплясал.

Мальчонка на лету поймал монетку, соскочил на свежеуложенный асфальт и принялся отбивать босыми ножками чечетку. Это было жалкое зрелище. А американец так громко смеялся, что его жирный живот трясся.

Я не утерпел, схватил цыганенка за плечо.

— Хватит, — сказал я ему, полезай в кабину и согрейся.

Мальчишку долго уговаривать не пришлось. Он, сверкнув своими черными глазенками, быстро юркнул в кабину таксомотора.

На месте работ мы пробыли не более двадцати минут. Инженер, сделав некоторые указания, вернулся к машине, и мы двинулись в обратный путь.

Цыганенок отогрелся, повеселел. Он сидел рядом со мной, и все его живое смуглое личико сияло от удовольствия. Еще бы, он впервые в жизни по-настоящему, по-человечески ехал в автомобиле!

В селе Алексеевском я высадил мальчонку, и он, шлепая босыми ногами по осенним лужам, побежал к табору.

Когда я подрулил к гостинице «Савой» и высадил американца, то переводчик мне заметил, что мистер Томпсон был очень удивлен, что мы везли с собой цыганенка.

Я задумался над этим. Ведь верно: в Америке негры, цыгане принадлежат к «низшей» расе. Но у нас-то этого нет, так что я ничего не сделал предосудительного. И тут же подумал: а над чем же так громко смеялся иностранец? Он смеялся не только над цыганенком, который за мелкую монету готов был отбить пятки об асфальт, нет, американец смеялся над нашей бедностью, отсталостью, над нашими ветхими деревянными домами, на которые он все время тыкал пальцем, когда мы проезжали мимо. Он думал: «Вот она, лапотная Россия — страна дикарей. Такой и останется».

Мне, шоферу такси, было противно смотреть на толстое, лоснящееся лицо американца и как-то обидно становилось, что действительно отсталость наша выпирала со всех сторон и резко бросалась в глаза.

Но я верил, что придет время, не будет цыганских таборов с босыми цыганятами, исчезнут ветхие домишки с московских окраин. И я не ошибся. Теперь уже нет кочующих цыган под Москвой, нет булыжника и хижин. Зато есть широкая асфальтовая магистраль — проспект Мира, застроенная красивыми многоэтажными домами со множеством магазинов и культурно-бытовых учреждений. Теперь на этой магистрали стоит Выставка достижений народного хозяйства СССР, в павильонах которой нашли яркое отражение успехи нашей Советской страны во всем.

Теперь я вспоминаю и цыганенка. Где он, кем стал?

Может быть, он стал шофером, инженером, директором завода или артистом? Во всяком случае, он живет и работает как полноправный гражданин Страны Советов.

В эти давно минувшие годы большинство такси работало только днем, на ночь оставалось тридцать — сорок машин.

Я еще раз хочу подчеркнуть, что рядовые жители Москвы не очень-то часто пользовались такси, поэтому ночные водители (а у нас была такая группка «специалистов») обивали пороги ресторанов, которых было немало. Там всю ночь гуляли и пьянствовали осколки бывших нэпманов, темные дельцы, растратчики и, как придаток ко всей этой компании, женщины легкого поведения.

У «ночников», так называли водителей такси, работающих ночью, рестораны делились как бы на две категории: скучные и веселые. Например, «Савой», «Националь», «Метрополь» считались скучными, чопорными. А вот «Прага», «Подвальчик», «Звездочка», а особенно «Ливорно» на Рождественке (ныне улица Жданова) были веселыми. В последнем выступал хор цыган. Был еще доходный ресторан «Олень» в Сокольниках.

Так от ресторана к ресторану и кочевали «ночники». Причем у ресторанов за рулем автомобилей ни один из них не сидел, а очередь, кому везти клиента, соблюдалась в раздевалке.

А те немногие ревизоры, которые в то время существовали, ночью не утруждали себя контролем за работой таксомоторов и спали спокойно дома.

…Как я уже отмечал, началось строительство гаража для первого таксомоторного парка.

В те годы в нашей стране очень часто устраивались субботники. Рабочие и служащие в свободные дни выходили на стройки и помогали возводить заводы, шахты, строить дома, благоустраивать улицы и площади.

Были проведены субботники и на строительстве таксомоторного гаража. К весне он был уже почти готов. Получился хороший гараж. Здесь было предусмотрено все: стоянка автомобилей, мастерские, профилактика и мойка. А также был сооружен административный корпус. Единственно, чего недоставало для полной готовности, — крыши.

Вот с ней-то и получился казус.

Конструкция гаража была такой: пять отдельных больших боксов, над каждым в центре — остроконечная стеклянная крыша, а скаты крыши кто-то предложил покрыть галалитом. На галалитовом заводе в Мневниках имелось много отходов, решено было их использовать.

Галалитовая крыша получилась на редкость красивой, монолитной, водонепроницаемой.

Строительство окончено, все были довольны. Наконец-то мы получили собственный гараж.

Но вот наступило жаркое лето, и галалит стал плавиться. Наша крыша потекла. Пришлось снова собирать народ, раскрывать крышу, а затем покрывать самым обыкновенным толем.

…Когда человек молод, здоров, энергичен, то ему всякая работа по плечу. Я все больше осваивался с работой шофера. Теперь уже хорошо знал «повадки» своей автомашины, усвоил особенности московских пассажиров, знал места, где их бывает больше и меньше. Все шло хорошо.

И вдруг со мной случилось что-то удивительное: стоило только сесть за руль автомобиля, как я чувствовал, что меня клонит ко сну. «Хорошенькое дельце, — подумал я, — заснуть за рулем. Чем это может кончиться?»

К врачам я не обращался, потому что чувствовал себя превосходно. Режим дня у меня был довольно строгий. Вовремя ложился спать. Сон крепкий. Вставал в определенный час.

Видимо, сказывалось нервное напряжение в работе, действовало утомительное однообразие. Как все это побороть? И тут пришла на помощь жена.

— Я тебя вылечу от этой «сонной» болезни, — сказала она.

Однажды, когда я заехал домой обедать, она мне насыпала полный карман мелких хлебных сухариков и сказала:

— Если захочешь спать, клади в рот сухарь и жуй, это прогонит дремоту.

И что же вы думаете? Помогло, отлично помогло! Несколько лет я ездил с этими «противосонными» сухариками.

…Из событий того времени мне хочется вспомнить встречу с наркомом тяжелой промышленности товарищем Серго Орджоникидзе. Эта незабываемая встреча с простым, чутким человеком никогда не изгладится в памяти.

Это было так.

Короткий декабрьский день. Ненадолго на небе появилось солнце, и в его неярких лучах засверкала, закрутилась мелкая снежная пыль. Она медленно опускалась на крыши домов, на деревья, на пустые скамейки в сквере, падала на крылья автомобиля.

Я стоял на площади Свердлова в ожидании пассажиров. В лобовое стекло наблюдал, как, подгоняемые морозом, быстро снуют по площади пешеходы.

Пронесся мимо извозчик. В легко скользящих по снегу узких санках два седока. У них подняты воротники, ноги прикрыты покрывалом вишневого цвета. Сам извозчик в темно-синем суконном полушубке, шапка надвинута на уши, подпоясан темно-красным кушаком, такого же цвета шарф. В руках вожжи, но они повисли, не погоняет ими ямщик лошаденку; она, рыжая, низкорослая, бежит быстро, словно понимает, что надо торопиться. Вся она в белом инее, как и все окружающее.

В замерзшее стекло моего «форда» кто-то постучал, я приоткрыл дверцу, передо мной стоял мужчина лет пятидесяти, в шубе с бобровым воротником, на голове фетровая шляпа с наушниками.

Очень вежливо он осведомился, сможет ли меня занять. Услышав «пожалуйста», он сел в машину и стал объяснять мне характер поездки. В его речи чувствовался не наш, не московский выговор, он все время «окал». Человек этот оказался главным инженером Ярославского автомобильного завода.

— Сейчас мы поедем с вами в Кутузовскую слободу, — сказал он. — Там около «Кутузовской избы» будут ждать меня сотрудники нашего завода. Мы приехали показать наркому тяжелой промышленности товарищу Орджоникидзе два экспериментальных дизельных автомобиля, сконструированных нашим заводом. Потом мы поедем в хозяйство Виленское, где нас должен принять нарком. Причем я вас, товарищ, хочу попросить, чтобы вы меня подождали. Мы недолго, товарищ Орджоникидзе только осмотрит автомобили. Я своих отправлю обратно в Ярославль, а мы с вами должны будем кое-куда заехать.

И мы поехали.

На обочине Можайского шоссе нас ждали две большегрузные машины с инженерами, техниками и рабочими Ярославского автозавода. Я пристроил свою машину в голову колонны, и мы тронулись в путь. Хотя на повороте в Виленское висел знак — воспрещен въезд, но мой пассажир предъявил какой-то документ, и нас пропустили.

И вот мы уже во дворе. Там стоял деревянный двухэтажный дом, выкрашенный в светло-зеленый цвет, перед крыльцом большая площадка, обрамленная красивыми серебристыми елями.

Шоферы поставили машины на площадку, а я свой «форд» сбоку и до отказа закрутил часовой механизм счетчика. Ведь за простой таксомотора надо платить.

На пороге появился нарком. Он поздоровался с присутствующими и подошел к машинам. После осмотра Орджоникидзе тепло поздравил автостроителей, а затем вдруг сказал:

— Товарищи, вы, наверное, устали, замерзли и проголодались. Прошу всех в дом. Не отпущу, пока не покушаете и не отогреетесь.

Отряхивая перчатками заснеженные валенки, люди повалили толпой в дом. А я подумал: «Ну, теперь это надолго».

Нарком стоял на крыльце, пропуская людей в дом. Все вошли. Один я возился около своей машины, наглухо прикрывая теплым капотом радиатор.

— Быстрей, товарищ, я вас жду, — услышал я голос Серго.

Я подошел к нему:

— Товарищ Орджоникидзе, я же не ярославец, а просто московский таксист, меня нанял главный инженер и просил подождать.

— Очень хорошо, что вы московский автомобилист. Будете от автомобильной общественности Москвы поздравлять ярославцев. Проходите.

Во втором этаже дома, в просторной комнате были накрыты два стола. За ними и расселись ярославские автостроители, работники наркомата.

За столом обсуждались многие вопросы развития автомобильной промышленности в Советском Союзе. Нарком внимательно слушал ярославцев и сам давал хорошие советы. Вдруг он вспомнил:

— А где московский таксист?

Я сидел на отдаленном от него конце стола.

— Здесь я, товарищ нарком.

Все взоры присутствующих обратились ко мне.

— Расскажите-ка нам, как работают в Москве таксисты, — попросил меня нарком.

Я рассказал, что работаем на импортных французских и американских машинах, а отечественных такси пока нет. Таксомоторы сильно поизносились, так как гаражные условия не позволяют нам как следует за ними ухаживать. Отметил, что только сейчас дело стало постепенно налаживаться: в Москве уже построен таксомоторный парк и станция обслуживания, но оборудование в них тоже пока что импортное.

После того как я кончил говорить и сел, снова заговорил нарком:

— Дорогие товарищи, недалеко то время, когда у нас в Союзе будет много своих автомобильных заводов. Уже в будущем году должен вступить в строй Горьковский завод, а на базе авторемонтных мастерских АМО вырастет гигант — Московский автомобильный завод. Модернизируем мы и ваш Ярославский и построим в разных местах Советского Союза еще много предприятий автомобильной промышленности. У нас будут свои легковые и грузовые автомобили, шины, электрооборудование и все необходимое для автомобильной промышленности.

После этого приема нарком любезно нас проводил. Он встал у двери и каждому пожимал на прощанье руку.

Когда очередь дошла до меня, он подал мне руку и сказал:

— Вы товарищ молодой, у вас все впереди. Поверьте мне, что у нас будут свои прекрасные автомобили, хорошие дороги, порукой тому наш талантливый трудолюбивый народ.

Теперь, когда я пишу эти строки, то думаю, как был прав товарищ Серго.

В начале года в Москве, за Крестьянской заставой, на Остаповском шоссе был открыт автомобильный завод, которому было присвоено имя Коммунистического Интернационала Молодежи (в настоящее время завод малолитражных автомобилей). Но в то время на этом предприятии шла сборка и ремонт автомашин заграничных марок. В частности, для такси здесь собирались автомобили «форд», детали которых прибывали из США.

Итак, в этом году таксомоторный парк Москвы пополнился еще двумя сотнями автомашин «форд», но уже обновленной конструкции.

На одном из таких таксомоторов работал лучший водитель парка, большевик Василий Федорович Ананьев. Он трагически погиб при исполнении служебных обязанностей.

Вот об этом-то я и хочу рассказать.

В Москве, на Крымской набережной, в доме № 14, в стене бывшего первого таксомоторного парка была замурована урна.

На мраморной плите под урной высечена золотыми буквами такая надпись:

Мы, таксисты, очень любили и уважали нашего товарища — Василия Федоровича Ананьева. Это был человек средних лет, крепкого телосложения, очень рассудительный.

Ходил и работал он в темных синих очках, так как на войне потерял один глаз. И меня, молодого водителя, всегда удивляло это. Ананьев, работая с одним глазом, не имел ни одной аварии, ни одного нарушения правил уличного движения. И только теперь, когда я приобрел уже стаж и опыт вождения автомобиля, мне стало понятно, что у Ананьева был во всем тонкий расчет и быстрая реакция на любую создавшуюся обстановку.

Василий Ананьев — прапорщик царской армии, в 1917 году перешел на сторону Советской власти и с оружием в руках мужественно защищал завоевания молодой Советской республики. В одной из жарких схваток он был тяжело ранен и, потеряв глаз, уже не мог оставаться в рядах действующей армии.

Ананьев поступил работать шофером такси. И здесь сразу же выдвинулся в число лучших водителей. Он работал на лимузине «форд» коричневого цвета, гаражный № 265. Этот номер я очень хорошо запомнил, потому что у нас в парке велся учет работы каждой машины. И на видном месте на огромном табло против номера каждого таксомотора проставлялась цифра ежемесячного пробега.

Меня всегда удивляло, что против автомобиля № 265 всегда была самая крупная цифра и он стоял выше всех в таблице. Да, Василий Ананьев умел хорошо работать.

Я, бывало, часто беседовал с ним, и он, как опытный наставник, учил, как лучше и быстрее в совершенстве постичь технику, как устранять дефекты в автомобиле.

Ананьев очень часто говорил о том, что пора нам научиться хорошо и культурно обслуживать советского человека.

— Женя, — говорил он мне, — ты, как молодой шофер столичного такси, должен добиваться того, чтобы пассажир, выходящий из машины, был доволен твоей работой. Будь всегда вежлив и предупредителен. Добьешься всего этого — будешь всегда в числе лучших.

И вот однажды Василий Ананьев захватил двух матерых бандитов и сдал их властям. Но дружки пойманных бандитов решили Ананьеву отомстить.

…Был теплый летний вечер. Начался ливень. По рассказам очевидцев — водителей такси, на стоянку у Ленинградского вокзала к машине Ананьева подошли трое: двое в форме пограничников и молодая женщина — и попросили отвезти их за город.

Надо заметить, что Ананьев очень любил загородные поездки, и преступники воспользовались этим. Короче говоря, пассажиры уселись в машину Ананьева и уехали с ним.

В этот день машина в гараж не вернулась, не было ее на второй и третий день. Тогда на ноги подняли уголовный розыск Москвы и области. И вот что удалось обнаружить: на шоссе Энтузиастов, метрах в четырехстах от поворота на станцию Реутово, на обочине была найдена грязная помятая фуражка, небольшой клок одежды и пуговица, принадлежащие Ананьеву. На шоссе, в километре от поворота на Орехово-Зуево, в придорожной канаве был обнаружен труп, тщательно забросанный ветками деревьев. Это был Ананьев. Бандиты нанесли ему несколько ножевых ран в грудь и спину. Как показало следствие, убийство произошло там, где найдена была фуражка. Ананьев, человек очень смелый и сильный, видно, отчаянно защищался.

День похорон отважного водителя такси вылился в демонстрацию, его приехали хоронить все таксисты. Вереницей в двести с лишним машин, с гудками провожали в последний путь погибшего товарища.

Месть была задумана тонко. Ни машину Ананьева, ни бандитов, совершивших убийство, не удалось найти.

…Когда я пишу эти строки, то мне вспоминаются теплые, задушевные беседы, которые я вел с Василием Федоровичем. Они для меня, молодого шофера, были своего рода заветами опытного, горячо любящего свое дело водителя.

И я свято выполняю заветы моего друга и учителя. За 40 лет работы в такси на меня не было ни одной жалобы.

…В городе Горьком закончилось строительство автомобильного завода. Пока завод строили, большая группа советских специалистов побывала на автомобильных предприятиях США, где обстоятельно изучила производство. Много ценного и полезного они получили в этой командировке. Теперь можно было начинать строить отечественные автомобили. И вот первая партия автомашин с маркой ГАЗ была выпущена. Это были: легковая ГАЗ-А, грузовая ГАЗ-АА и трехосная ГАЗ-ААА.

Чтобы испытать эти автомобили, 6 июня 1933 года был дан старт большому автопробегу Москва — Кара-Кумы — Москва.

В отличие от нашумевшего в свое время перехода французских автомашин «ситроен» через пустыню Сахара, в котором участвовали всего три специально оборудованных автомобиля, в каракумском пробеге принимали участие снятые с конвейера обычные серийные автомашины. Причем маршрут пробега был на триста километров длиннее.

По дорогам Чувашии, Татарии и Средней Волги, по пустыням и бездорожью Казахстана, под знойным солнцем Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, по верблюжьим тропам и барханным пескам Кара-Кумов советские машины прошли девять тысяч пятьсот километров. И на этом пути только семьсот километров шоссейных дорог.

Весь пробег был завершен за восемьдесят шесть дней.

Серьезный экзамен советские автомобили выдержали блестяще. Об этом говорит тот факт, что ни одна из машин не потерпела аварии.

О каракумском автопробеге я вспомнил лишь потому, что в нашем первом таксомоторном парке работала шофер Татьяна Тихонова — участница этого испытания.

Физически крепкая, энергичная Татьяна Тихонова была первой московской таксисткой. Ее пригласили участвовать в каракумском пробеге. Пройдя медицинскую комиссию, она села за руль автомобиля и отправилась в дальний поход.

Наша Таня не посрамила чести москвички, водителя столичного такси. Она провела свою машину по всему маршруту без единой поломки.

От москвичей стали поступать жалобы на плохую работу столичного такси. Шли письма в советские органы, в газеты и журналы. Люди жаловались на скверное техническое состояние машин, на плохое обслуживание, рвачество и грубость шоферов.

Тогда-то один из талантливых советских журналистов, Михаил Ефимович Кольцов, оделся в костюм шофера и сел за руль таксомотора.

После трех дней работы на линии Кольцов написал яркий, красочный репортаж «Три дня в такси», где описал Москву того времени, техническое состояние автомашин, характер работы такси на линии, вывел разные типы пассажиров и не забыл раскритиковать московскую милицию.

Вот так описывает в своем репортаже М. Кольцов таксомотор того времени:

«По шоферской путевке я получил из первого таксомоторного парка машину, не старую и не плохую, форд-лимузин американского производства. Мотор стучит. Аккумулятор на последнем вздохе, надо всегда держать наготове ручку для заводки. Тормоза или совсем не берут, или прилипают целой колодкой к барабану. Гудок прерывается, как крик умирающего. Один фонарь слепой, другой слепнет каждую минуту. Спидометр вырван с мясом. «Дворник» давно исчез, и через каждые несколько минут приходится становиться, чтобы протирать стекло снаружи тряпкой. Ну, а внизу кругом — все безнадежно дребезжит, гремит, грохочет, — не автомобиль, а расхлябанный по проселкам дедовский тарантас».

Да, это была сущая правда. В наше время такую машину, конечно, не выпустили бы из ворот гаража, а если бы она и появилась на улице, то ее немедленно вернул бы первый инспектор ОРУДа.

В репортаже Кольцова очень хорошо описаны взаимоотношения шофера и пассажира. Они бывают простые и сложные, но водитель такси всегда должен быть выдержанным. Ему, на мой взгляд, надо быть немного психологом, нужно уметь сразу определить, что за пассажир.

Я всегда старался быть сдержанным и на грубость грубостью не отвечать. Многих людей мне приходилось урезонивать, доказывать их неправоту по отношению к таксистам. В большинстве случаев мои слова доходили до них и они меняли свое мнение, но попадались и такие, которых ничем не прошибешь.

Я всегда испытывал чувство удовлетворения, когда из моей машины выходили люди довольные обслуживанием, в хорошем настроении.

В 1934 году в нашем первом таксомоторном был организован пункт по вызову такси на дом. Пункт работал круглые сутки. Высылали машины по телефонным вызовам три диспетчера. Фамилию одного из них — Редичкина — я запомнил на всю жизнь. Он был всегда такой внимательный и предупредительный. Шоферы такси его очень уважали за добрую душу и кроткий, мягкий характер.

Если таксомотор высылали по вызову, то порядок оплаты был такой: машина подавалась в любой конец города без включенного счетчика, но с клиента водитель получал два рубля. Это считалось оплатой за вызов. А по окончании работы эти деньги вместе с вызывными талонами сдавались в кассу парка, сверх суммы, указанной на путевке.

…С самого возникновения таксомоторного транспорта в Москве шоферам такси выдавались квитанционные книжки. Водитель после окончания рейса выписывал под копирку квитанцию в двух экземплярах, дубликат оставался в книжке у таксиста, а основной экземпляр он отдавал пассажиру.

В первые годы таксисты в основном обслуживали учреждения, и тогда, может быть, эта система была нужна. Но коль скоро москвичи и гости столицы стали все больше и больше привыкать к такси и чаще ими пользоваться, эта система превратилась в тормоз. На заполнение квитанции уходило много времени. И квитанционные книжки были отменены.

Движение в городе нарастало, и встала острая проблема реконструкции многих улиц Москвы. В городе было много таких узких мест, где образовывались заторы транспорта. Принятый Советским правительством генеральный план реконструкции Москвы положил начало комплексному переустройству городских улиц, площадей и проездов.

Кому, как не шоферу такси, видеть, как меняется облик родного города.

В то время, я побывал на рабочих окраинах, где были настоящие трущобы. Здесь развернулась большая стройка. Возникали, словно по волшебству, новые, благоустроенные жилые кварталы с широкими улицами и площадями. Такие поселки появились на Ленинской слободке, в Дубровке, Усачевке, за Краснопресненской заставой.

А в центре я медленно еду от Красной площади вверх по улице Горького. Прежде всего бросается в глаза светофор. Он повешен на выезде с Красной площади на улицу Горького, у бывших Иверских ворот.

Это был первый московский светофор стрелочной конструкции. Напоминал он собой пирамидальный четырехгранный фонарь. На каждой грани было нанесено трехцветное поле — красное, желтое, зеленое. По этим граням светофора и передавалась белая стрелка. Если она оказывалась на красном поле, то движение приостанавливалось, перемещалась на зеленое — путь транспорту открывался.

Рядом со светофором стоял милиционер и наблюдал за его сигналами и движением транспорта. Надо сказать, что на первых порах между водителями и милиционером возникало множество «конфликтов». Каждый доказывал свое. Один говорил, что стрелка была на зеленом поле, а другой утверждал, что она уже перешла на желтое.

Потом еще два таких светофора были установлены на Страстной (Пушкинской) и Триумфальной (Маяковского) площадях.

Впоследствии ввиду неудобства в таком регулировании стрелочные светофоры были заменены световыми. А вообще-то в тридцатых годах в Москве не было настоящего регулирования уличного движения в современном понимании.

…Так вот, еду я медленно по улице Горького. Слева почти в самом начале улицы вовсю идет строительство Центрального телеграфа, а справа все подготовлено для передвижки старых домов и возведения новых. В то время очень трудно было представить, какой будет улица Горького через пять — десять лет.

Весной 1935 года на улицах Москвы промелькнули последние такси «рено». На смену им пришли наши отечественные «газики», как любовно назвал народ первые такси. Горьковский автозавод наладил серийное производство легковых автомобилей, и большая партия отечественных такси поступила в таксомоторные парки Москвы.

Первая модель легкового автомобиля ГАЗ-А представляла собой четырехместную машину. И у нас, у таксистов, разгорелось своего рода соревнование за то, кому первому сесть за руль советского автомобиля. Претендентов было много, но предпочтение было отдано шоферу Михаилу Николаеву. Этот веселый, общительный человек отлично освоил автомобиль. Он вполне заслужил это почетное право — повести по улицам столицы первый «газик»-такси.

— Женя, ты не представляешь себе, как я рад, — говорил мне Михаил, когда я пришел утром на работу. — Я на новом автомобиле поеду по Москве.

Выезд на линию первого «газика»-такси действительно вылился в большой праздник для нас. Мы облазили весь автомобиль, осмотрели каждую его деталь, и нам все нравилось. Все было хорошо, а главное — это наш, советский автомобиль.

А между тем среди таксистов нашлись и такие, которым автомобиль ГАЗ не понравился, и они оскорбительно назвали его «козлом».

— Куда ему до «рено» и «фиата»! Вот погодите, намучаетесь! — говорили скептики.

— Да вы не каркайте, как вороны. Ведь хорошая машина, — отвечал им Миша Николаев.

Он готов был всем сердцем и душой защищать новинку. Потом говорили, он с кем-то из противников «газика» чуть не подрался.

Первый советский таксомотор ушел в путь. Мы его проводили. И каждый из нас в душе завидовал Михаилу Николаеву.

День начался хорошо. Даже на стареньких «фордах» мы работали с огромным рвением. Ведь каждый из нас думал о том, что настанет час и день и все мы пересядем на новые отечественные автомобили.

Поздно ночью, когда наши таксомоторы «сбегались» в гараж на ночлег, нас всех потрясла страшная весть. Только что сообщили из милиции: в 1-м Неопалимовском переулке у подъезда большого серого дома был найден на сиденье «газика» шофер с перерезанным горлом. Это был Михаил Николаев. Все документы и деньги у шофера были целы.

Мы были потрясены. «Если это не ограбление, не убийство, то что же такое? — спрашивали мы себя. — Ведь Михаил Николаев первым повел по улицам Москвы советский автомобиль-такси, и, может быть, кому-то это не пришлось по нраву. А кому?»

Это было страшное, таинственное преступление. Преступников обнаружить не удалось.

…С начала организации таксомоторного парка в Москве за руль такси могли сесть только те, у кого стаж работы был не менее года, причем класс водителя во внимание не принимался. Иногда автомашины простаивали в гараже, но без шоферского стажа никогда никого на таксомотор не сажали. Было такое правило.

Позднее на работу в такси стали принимать водителей со стажем уже не менее полутора лет, но обязательно первого или второго класса. Шоферов третьего класса заставляли учиться. Все эти ограничения были не случайны.

Никогда не забуду, когда я и мои товарищи по автошколе — Борис Ланзаус и Толя Трищенко — пришли на работу, то сам заведующий гаражом Федор Сергеевич Корзун, просмотрев наши документы, заявил:

— Я вас принимаю. Но запомните, мы людей перевозим, а не дрова. Берегите жизнь людей.

…Теперь посмотрим, что же за люди работали за рулем таксомотора в начале тридцатых годов.

Они резко делились на две группы.

Одна в большинстве своем состояла из молодых людей, окончивших среднюю школу и затем автомобильные курсы шоферов. Это был контингент людей, горячо, бескорыстно любящих свое дело.

Вторую группу шоферов такси составляли бывшие кулаки, подкулачники и различные хозяйчики, выброшенные из своих насиженных гнезд обстоятельствами советской жизни. В начале тридцатых годов в деревне началось раскулачивание. Многие кулаки сбежали в город, устроились у родственников или знакомых, поступили на краткосрочные курсы шоферов и после окончания их шли куда-нибудь работать на грузовой машине, а затем, проработав на ней год, перекочевывали в такси. В эту же группу входили бывшие ломовые и легковые извозчики, расставшиеся со своими лошадьми, потому что автомобили стали вытеснять гужевой транспорт. И этим людям, как «природным транспортникам», волей-неволей пришлось переквалифицироваться в водителей автомашин.

Разговоры о том, будто в такси можно много заработать, привлекали мародеров и стяжателей, девизом которых было: «Нажива прежде всего!»

Администрация и общественность боролись с этим злом. Но острая нужда в шоферских кадрах заставляла брать и этих людей, затаивших злобу на все советское. Они ненавидели тех, кто работал добросовестно, как подобает столичному шоферу такси. Может быть, жертвой этой незримой внутренней борьбы и явился Михаил Николаев.

Несколько позже другой случай подтвердил это.

…Работал у нас в первом таксомоторном парке водитель Константин Пахомов, человек довольно молодой, очень энергичный, грамотный. Костя Пахомов был нештатным корреспондентом московских газет и журналов, а также писал брошюры по вопросам, связанным с эксплуатацией автомобиля. К тому же Пахомов обладал незаурядными ораторскими способностями. Когда он выступал на собраниях, то невзирая на лица, будь то директор, шофер или уборщица, беспощадно критиковал и клеймил позором всех за халатное отношение к своим обязанностям, лень, хулиганство и мародерство.

В парке Пахомов вел ответственную и почетную общественную работу — он был председателем товарищеского суда. Строго, но справедливо карал суд общественности провинившихся работников парка.

И естественно, кипучая общественная деятельность вызвала лютую ненависть той группы таксистов, где были бывшие кулаки и подкулачники. Костя получал анонимные письма с угрозами. Как-то поздно ночью группа хулиганов подкараулила его в темном переулке и сильно избила. Но Пахомов был не трусливого десятка, он продолжал активно работать, разоблачать преступников.

И все же Пахомова постигла печальная участь. В один из дней на Звенигородском шоссе за Краснопресненской заставой был обнаружен труп, накрытый рогожей. Это было тело Кости. Его убили во время работы, машину угнали и бросили.

На этот раз преступники были пойманы. Ими оказались таксисты — бывшие кулаки, которые были по разным причинам уволены из парка. Активное участие принимал в убийстве некто Завьялов, как поговаривали, дальний родственник бывшего купца-скобяника.

Шайка убийц получила по заслугам. Но — увы! — человека не стало, да какого человека! Константин Пахомов не был коммунистом, но его честная, прямая натура, его упорная борьба с пережитками старого показывали нам человека с большой, чуткой душой. Он упорно боролся за честное имя столичного шофера такси, выкорчевывал все плохое, что мешало нам жить и работать.

Какой таксист не знает, что в новогоднюю ночь всегда бывает очень много работы. И я с удовольствием выехал в ночную смену 31 декабря 1934 года.

Говорят, что Новый год самый веселый праздник во всем мире. И действительно, я весь вечер развозил счастливых, празднично настроенных людей. На стоянках они с бою брали такси, держа в руках множество покупок и подарков.

Пошел двенадцатый час ночи. Очередного пассажира я высадил на улице Средняя Пресня (ныне улица Заморенова) и не успел отъехать ста метров, как меня остановили двое парней. Это были молодые ребята, на вид лет по восемнадцать-девятнадцать.

— Отвези-ка нас, шеф, на Звенигородское шоссе, тут близко, за Пресненской заставой.

Приехали на место. Один остался в машине, другой, перескочив через кювет, скрылся в темноте. Через пять минут он был уже в машине, и мы поехали дальше, на улицу Горького, в Пименовский переулок.

Пассажиры попросили меня остановиться на углу Пименовского и Воротниковского переулков.

Опять тот же парень, оставив товарища в машине, быстро юркнул за угол дома.

Тут я простоял опять недолго. Во время стоянки услышал, как Кремлевские куранты на Спасской башне отбили полночь. Наступил Новый, 1935 год.

Мой пассажир привел с собой такого же молодого человека, и пассажиров стало трое.

— А теперь, шеф, в первый Тверской-Ямской переулок. Знаешь, где находится фабрика «Дукат»?

Автомобиль мой остановился напротив фабрики, на углу теперь уже несуществующего Табачного переулка.

Часы показывали десять минут первого. На улице ни души. Все сейчас сидели за праздничным столом, поздравляя друг друга с Новым годом. В воздухе резко потеплело, повалил густой, мокрый снег.

Мои клиенты вышли из машины и со словами: «Шеф, мы с тобой в расчете», — пошли прочь.

Я выскочил из машины, догнал их.

— Вы дурака не валяйте, платите деньги за проезд.

Все трое обернулись.

— Так тебе, милейший, мало заплатили? — И тут я получил сильный удар в ухо, такой, что в глазах потемнело.

— Ах вы мерзавцы, драться задумали!

Я схватил одного парня крепко за шиворот, а другой рукой хотел достать свисток, поднять тревогу, позвать на помощь.

Но свисток мне достать не удалось, что-то теплое потекло по моей спине, и я потерял сознание.

Очнулся я уже в хирургическом корпусе № 10 больницы имени Боткина. Лежал в довольно темной узкой комнате.

Впоследствии я узнал, что это был изолятор, куда помещались безнадежные больные.

Удар ножом мне пришелся между ребер в спину, на уровне правого легкого. Рана была квадратной. Удар был настолько силен, что кортик прошел сквозь меховую шубу, одежду и глубоко вошел в легкое.

Не знаю, как назвать моих бывших пассажиров, хулиганами или бандитами, но они предусмотрительно на месте преступления не оставили никаких следов и скрылись. Разыскать их не удалось.

Когда я стал выздоравливать, ко мне в больницу, по подозрению, милиция приводила до десятка молодых парней. Но я не мог никого опознать.

Состояние мое было настолько тяжелым, что меня оперировать взялся искуснейший хирург, профессор Алексей Дмитриевич Очкин. Он и спас меня.

Три месяца пролежал я в больнице. Перед выпиской ко мне пришел Алексей Дмитриевич Очкин, он осмотрел меня и на прощание сказал:

— Это счастье, Евгений Васильевич, что у вас оказался крепкий организм. Он вынес все испытания отлично. Обязательно занимайтесь спортом.

После больницы и небольшого отдыха я снова стал работать, сел за руль такси. И, помня слова профессора Очкина, я сделал спорт своим постоянным занятием.

…Наконец-то получил новую, советскую машину и я. Перед тем как сесть за руль, я тщательно осмотрел автомобиль. На никелированной облицовке радиатора в овале красовались три буквы — ГАЗ.

Вот я уже разъезжаю по улицам Москвы на отечественном таксомоторе. Надо сказать, что «газик» привлекает внимание советских людей. Находишься ли на стоянке или едешь, везде начинаются расспросы.

— Значит, наша, советская машина?

— Ну, как она? Хороша?

— Хорошая, — отвечаю, — не капризничает. Лиха беда начало, а потом у нас будут автомобили не хуже иностранных.

Люди со мной соглашались. А я чем больше работаю на советском автомобиле, тем радостнее становится на душе от гордости за советскую Родину, за великий трудолюбивый народ, который создает новое, невиданное в мире общество.

Московский автомобильный завод начал выпускать легковые автомобили марки ЗИС-101. Синие, голубые, желтые, они стали поступать в таксомоторный парк, который был организован за Савеловским вокзалом — на Панской улице. Так возник в Москве тринадцатый таксомоторный.

Из первого парка очень много шоферов перевели в тринадцатый, в их числе был и я. Но, проработав там месяца три, я попросил перевести меня обратно в первый. Все-таки он был дороже, роднее, ведь тут началась моя карьера таксиста.

Перебравшись обратно в таксомоторный парк на Крымскую набережную, я познакомился там с очень хорошим человеком, моим сменщиком Виктором Павловичем Комраковым.

Быстро сдружились мы с ним. Жили и работали душа в душу, деля все радости и горести.

К тому времени горьковский автозавод освоил новую марку легкового автомобиля — М-1. Таксомоторный парк столицы пополнился этими машинами. На Вольной улице открылся четвертый таксомоторный парк. Кроме того, была оборудована площадка безгаражного хранения автомобилей около метро «Аэропорт». И вот, работая на новой машине, с Виктором произошел такой случай. О нем он мне сам рассказал.

«Дело произошло весной. Вечером я подъехал к стоянке такси на Серпуховской площади. Там стояла очередь пассажиров. Первым оказался мужчина лет сорока, который очень торопливо сел на переднее сиденье и попросил отвезти на Боровское шоссе, где якобы его давно ждали.

В то время вдоль Боровского шоссе, что пролегало за бывшей Калужской заставой, тянулись сплошные пустыри и свалки.

Едем. Всмотревшись в лицо пассажира, я узнал знакомого.

— Да ведь мы с вами знакомы, Белозеров! Не узнаете? В одном гараже работали на Самотечной.

— Верно. Знакомое лицо. Только фамилию забыл.

— Комраков.

— А, Комраков! Как же, помню старого дружка. — На лице пассажира появилось какое-то беспокойство. — Стоп! — вдруг крикнул он мне. — Вот здесь мы условились встретиться с одним товарищем. Он мне кое-что принесет и поедем обратно.

Белозеров нервно посмотрел на часы.

— Немного опоздали, но все равно приедет. Обождем минут с десяток.

Закурили по папиросе. Я развернул машину по направлению к Москве. Время шло, начинало смеркаться, и по-прежнему вокруг тишина и безлюдье. Белозеров крепко выругался:

— Ладно, черт с ним, поехали обратно. Только у тебя там впереди тесновато, я, пожалуй, сяду назад.

Пассажир пересел. Я завел двигатель и включил первую передачу. И вдруг почувствовал, как что-то обожгло затылок. Было такое впечатление, будто кто-то крепко огрел меня дубинкой. Я выпустил руль из рук, и машина правым колесом спустилась к канаве, накренилась, мотор заглох. Я потерял сознание. Белозеров быстро достал из кармана моей гимнастерки дневную выручку, вылез и, видимо, еще раз, для верности, выстрелил в меня.

Я некоторое время пролежал без сознания, потом опомнился. И первое, что меня встревожило: «Что с машиной? Ведь на улице холодно. Можно заморозить радиатор». И хотя кровь заливала мне лицо, я с невероятным усилием подполз под машину и открыл спускной кран. Полилась струя горячей воды. Я смыл с лица кровь, выполз из-под машины и пытался подняться на ноги, но тут мгновенно все закружилось, завертелось, и я упал.

Позже я узнал, что на меня наткнулись проезжавшие по шоссе колхозники. Они заехали в отделение милиции, расположенное у Калужской заставы, и рассказали, что видели на Боровском шоссе автомобиль, а около него в луже крови человека. Милиция быстро выехала на место, а через несколько минут карета «Скорой помощи» доставила меня в 5-ю Советскую больницу. Положение мое было тяжелое. Врачи приняли все меры, чтобы спасти меня. И спасли. Физически крепкий организм 25-летнего парня поборол смерть. А когда стал поправляться, ко мне в больницу зачастили следователи. Из-за ложного чувства товарищества я не хотел назвать фамилию своего «старого дружка». Но скоро меня все же убедили, и я назвал Белозерова.

Когда дело было тщательно расследовано, то выяснилось, что Белозеров служил адъютантом у одного из колчаковских генералов и был морально разложившимся человеком.

И скоро в клубе нашего парка состоялся судебный процесс. Суд приговорил Белозерова к расстрелу».

…Забегая несколько вперед, я хочу отметить, что Виктор Комраков, несмотря на такой трагический случай в его жизни, не бросил таксомоторный парк. Он по-прежнему любит свою профессию. Машина Комракова всегда в отличном техническом состоянии, план он перевыполняет. Комраков — пример для всех нас.

Со мной произошел один очень любопытный случай.

…Дело было так. На углу Динамовской улицы и Крестьянской площади, напротив огромной колокольни бывшего Спасского монастыря приютилась небольшая церквушка. Вот к ней-то мы и подъехали с молодым человеком, который сел ко мне у Крестьянской заставы.

— Подождите меня минут десять, — вежливо попросил он. — Сейчас кончится обедня, и вы отвезете владыку, куда он пожелает.

Это было в православный праздник пасхи. Действительно, через некоторое время какое-то волнение произошло в толпе верующих; они расступились, и на пороге показался исполинского роста священник, широкий в плечах. Его красивое лицо обрамляла большая каштановая борода с проседью. С первого взгляда трудно было определить, стар он или молод. Священник вышел в сопровождении двух женщин — одной, довольно молодой и очень интересной, и другой, уже совсем старой.

Усевшись в машину, приятным баритоном он произнес:

— Просто замечательно, какая чистая машина, и даже табаком не пахнет. Вы, наверное, не курите?

— Да, я не курю, — ответил я.

Привез я своих пассажиров на территорию бывшего Донского монастыря к одному из боковых флигелей. Расплачиваясь, священник обратился к молодой женщине:

— Вот, Лиза, прекрасная машина и хороший шофер. Мне очень понравилось, как он водит. Скажите, вы работаете каждый день?

Я объяснил, что работаю через день, что у меня есть сменщик. Тогда он осведомился, курит ли сменщик. Я сказал, что курит.

— Это нам не подходит, — пробурчал он. И, обращаясь снова ко мне, спросил: — Не могли бы вы послезавтра подать сюда машину утром, мы хотим совершить загородную прогулку?

Я согласился, такая поездка меня устраивала.

— Очень хорошо. Тогда вы подадите машину к десяти часам утра. Только, пожалуйста, не опаздывайте, — предупредил поп.

Итак, через день в назначенное время я прибыл к Донскому монастырю. Священник сел в машину с Лизой. Мы съездили в комиссионный магазин в Столешниковом переулке, затем по Можайскому шоссе помчались за город. Отмахали сорок километров, развернулись и поехали обратно. Причем пассажир просил ехать не быстро, объяснив мне, что быструю езду он не любит.

В Москве мы заехали в Гастроном № 1 и затем прибыли в Донской монастырь.

Не знаю, понравилось мое вождение или что другое, но только я стал подавать машину через день к Донскому монастырю. Утром поездки за город и по комиссионным и антикварным магазинам, а вечером иногда в церковь, где мой клиент служил всенощную.

С точки зрения коммерческой меня такой клиент вполне устраивал: стоять приходилось мало, и я всегда возвращался в гараж с перевыполнением плана и минимальным холостым пробегом.

Ни одно шоссе, которые разбегаются во все стороны от Москвы, не осталось без нашего визита. По некоторым из них мы проезжали по нескольку раз. Мой пассажир особенно любил четыре шоссе: Можайское, Дмитровское, Волоколамское и Ленинградское, объясняя это свое пристрастие тем, что здесь природа роскошнее и движение транспорта небольшое.

Интересно заметить, что в разговоре мой пассажир всегда называл себя во множественном числе: «Нам нравится эта вещь», «Мы не терпим запаха табака», «Подайте нам машину в такое-то время» и тому подобное. Причем так он выражался даже тогда, когда в машине находился совершенно один. Лизу он как-то вечером проводил с Курского вокзала на юг — отдыхать. Кстати сказать, я никак не мог определить, кем она приходится священнику: то ли жена, то ли любовница. В обращении друг с другом у них не чувствовалось той интимности, которая свойственна горячо любящим людям. Словом, я терялся в догадках и не мог прийти к определенному выводу.

Так прошло более трех месяцев. Как-то в августе утром я прибыл к Донскому монастырю. Поднялся на крыльцо, постучался в дверь. Мне открыла незнакомая женщина. Когда я заявил, что шофер, и подал машину священнику, она смущенно улыбнулась и сказала:

— Батюшка здесь больше не проживает, он уехал отсюда навсегда.

«Странно, — подумал я, — только позавчера вечером мы расстались. Он просил подать машину, как обычно, и ни о каком отъезде не было речи».

Я извинился и уехал.

Через некоторое время повесткой меня пригласили на Лубянку. Там меня препроводили в кабинет, где сидел большой начальник, не помню точно, но, кажется, у него в петлицах был ромб. Он весьма вежливо попросил меня рассказать все, что я знаю о священнослужителе, проживающем во флигеле Донского монастыря, и о наших с ним поездках по московским шоссе. Я все, что знал, видел, слышал, все рассказал.

— Спасибо, — сказал на прощание начальник. — Ваш рассказ очень поможет нам.

Я уехал. А примерно через два месяца в газетах прочитал такое сообщение:

«На Черноморском побережье органами государственной безопасности была задержана некая Елизавета К., которая выдавала себя за скромную советскую служащую, а жила не по средствам. Припертая к стенке неопровержимыми данными, Елизавета К. рассказала, что она была связана с неким священнослужителем Н., в обличии которого, как стало известно, был матерый иностранный шпион. При обыске на квартире в Донском монастыре у Н. было обнаружено большое количество кинопленки, на которой засняты важные военные объекты Подмосковья».

Я читал и не верил своим глазам. Вот, оказывается, кем оказался мой любезный «батюшка».

В начале года областной комитет профсоюза работников транспорта присвоил большой группе лучших шоферов звание мастеров-водителей высшего класса.

В первом таксомоторном парке ими оказались тринадцать человек, в том числе: Александр Бабаев, Василий Кочетков, Виктор Комраков, Василий Крылов, Анатолий Кузнецов, Серафим Кочегаров, Георгий Охотников, Леонид Оленин, Николай Савин, Павел Розанов, Михаил Чалов, Николай Яшин и я. Все мы, долгое время проработав за рулем такси, не имели аварий и повреждений, работали без нарушения правил эксплуатации и уличного движения, всегда содержали технику в отличном состоянии.

Звание «мастер-водитель» давало некоторые преимущества. Мы пользовались двухмесячным отпуском, каждый получал путевки в дом отдыха или санаторий за тридцать процентов стоимости и бесплатный железнодорожный проезд к месту отдыха.

Мастера-водители были проводниками всего нового, прогрессивного. Они шефствовали над отстающими, личным примером показывая, как нужно хорошо работать, выполнять и перевыполнять государственный план.

Каждый из тринадцати вел большую общественную работу. Мастера-водители были членами парткома и месткома парка.

Я, например, был редактором общепарковой стенной газеты «Таксомотор». Эта газета была очень большого размера и имела много корреспондентов. В газете широко освещалась работа таксистов. Очень интересным в ней был отдел сатиры, где в остроумной форме высмеивались наши недостатки. Водитель такси, мой друг Николай Константинович Ермолаев, оказался очень талантливым художником…

А вот какая у меня была встреча…

По Камергерскому переулку, мимо здания МХАТа, я всегда проезжал очень медленно в знак моего уважения к этому храму искусств. Я видел, как некоторые люди проходили мимо театра, сняв шляпы.

Таков уж у нас обычай — отдавать должное всему великому, благородному.

Вот и сейчас я медленно ехал. МХАТ для меня был самым любимым театром, здесь я просмотрел очень много спектаклей.

Вдруг из подъезда театра выскочил человек и с криком: «Такси, такси!» — помахал мне.

Я подъехал.

— Надо будет подвезти до дома Владимира Ивановича.

— Хорошо. — А сам думаю: «На свете много Владимиров Ивановичей. Подвезу и этого». Стою и жду. И тут вдруг меня осенило: «Владимир Иванович… так ведь это же Немирович-Данченко! Ну, конечно, это его я должен подвезти».

Не далее как вчера я отвозил одного мхатовского актера, и он рассказал об этом великом старике.

— Представляете, у него самое строгое расписание, которое нарушать он не позволяет никому. Встает ровно в восемь, кушает в девять. В десять прибывает в театр на репетицию. Ровно в двенадцать отправляется завтракать.

Я посмотрел на часы. Было пять минут первого. Опаздывает. Потому и потребовал такси. Ведь он живет где-то недалеко от театра.

Мои рассуждения прервал Владимир Иванович. Этот невысокий старик с красивой белой бородой лопатой быстро вышел из дверей театра, торопливо подошел к машине. Сопровождавший его молодой человек открыл дверь кабины. Владимир Иванович долго влезал в машину, он еще не успел сесть как следует, как молодой человек захлопнул дверь. И тут раздался крик старика: «Ай!» Все бросились к нему, открыли дверь. Владимир Иванович тряс в воздухе рукой.

«Прищемили дверью руку», — подумал я, так точно решил и молодой человек. Мы кинулись к Владимиру Ивановичу, стали осматривать руку. А он продолжал ею махать и стонать. Наконец он выдавил:

— Да не руку, а ногу прищемили.

Прищемили, и, видимо, очень больно. На этот раз регламент был сломан. Владимира Ивановича пришлось вытащить и отправить тут же к театральному врачу. Мой рейс с великим режиссером не состоялся…

Расскажу еще один эпизод.

С рюкзаками, чемоданами в руках они подошли ко мне и все сразу заговорили, умоляя поскорее доставить их на Казанский вокзал.

— Вы понимаете, мы можем опоздать. Уйдет эшелон…

— И все это из-за Мусиной мамы.

— Садитесь. — Я открыл дверцу салона, пошел к багажнику, уложил в него чемоданы и рюкзаки.

Трое — два парня и девушка — уселись на заднее сиденье. А девушка с косичками, торчащими в разные стороны, с чемоданом в руках все еще стояла около пожилой женщины и не решалась сделать шаг к машине.

— Муся, ну что же ты, давай скорее!

И девушка, словно очнувшись ото сна, встрепенулась, чмокнула в щеку женщину и решительно направилась к машине.

Она уже хотела было сесть на переднее место рядом со мной, как пожилая женщина, Мусина мама, отстранила ее.

— А, нет уж. Я поеду с вами до вокзала, — заявила она. — Садись туда, к ребятам, а я здесь.

— Муся, быстрее, быстрее, — торопили ребята девушку. И она, стройненькая, тонюсенькая, влезла в кабину, заняв совсем немного места.

Мы поехали.

Ребята, молодой, задорный народ, сразу же забыли обо всех тревогах и невзгодах, запели звонкую песню.

Мусина мама, сосредоточенно поджав губы, слушала. Потом, что-то вспомнив, перегнулась через спинку и на ухо стала давать Мусе наставления. Девушке было как-то неудобно, ей хотелось, как всем, петь, смеяться, радоваться.

— Ладно, ладно, мамочка! Все сделаю. Ты не беспокойся. Все будет хорошо.

К Казанскому вокзалу мы приехали вовремя. На привокзальной площади, в залах и на перроне — всюду гремела музыка, звенели песни.

Эшелон еще не ушел.

Ребята радостно загалдели.

— Успели, успели! — закричали они. — Спасибо вам, товарищ шофер, спасибо!

Я помог выгрузиться моим звонким пассажирам. И они, подхватив свои чемоданы и рюкзаки, разом растворились в такой же молодой, голосистой толпе. И только одна Мусина мама осталась стоять в нерешительности на тротуаре. Она хотела было ринуться за молодежью, но чьи-то руки ее оттеснили.

— Провожающие, останьтесь! Поезд уже отходит.

И в самом деле. Грянул оркестр, и, как бы стараясь его перекрыть, прозвучал паровозный гудок.

Эшелон звонкоголосых двинулся вперед. Ему вслед что-то кричали такие же женщины, как Мусина мама, махали руками, посылали поцелуи.

Эшелон ушел, и все стихло. Мусина мама повернулась, лицо ее было в слезах. Увидев меня, как уже знакомого человека, она бросилась ко мне. Я усадил женщину в машину и повез домой.

— Не стоит плакать, дорогая, — говорил я ей. — Уж таков долг нашей молодежи. Сегодня они уехали строить Комсомольск-на-Амуре, а завтра они двинутся в Сибирь, в пески Кара-Кумов, на далекий Север. Ведь всюду, всюду много дел молодым, горячим сердцам.

Мама Муси со мной согласилась. Мы расстались с ней как добрые знакомые. Она работала киоскером на Пушкинской площади, и я потом много раз, проезжая мимо, заглядывал к ней, интересовался Мусей.

— Все идет хорошо. Чувствует себя превосходно. Уже из палаток в новый дом переселились. Как вы думаете, Евгений Васильевич, она все упоминает о каком-то мальчике по имени Андрюша, уж не увлечена ли она им, а? Может, это любовь, а?

Я снова успокоил старую женщину, говорил, что это, видимо, школьный товарищ, хотя верил в то, что черноглазая Муся нашла свою судьбу там, в Комсомольске и, должно быть, никогда уже не вернется в Москву.

Эта история запомнилась мне, потому что была необычной.

На Верхней Радищевской улице, неподалеку от Таганской площади есть небольшой ресторан «Кама», а москвичи-старожилы помнят его как ресторан Матушкина, по фамилии владельца.

Раньше пассажиры шоферу такси так и говорили:

— Отвези-ка нас, любезный в Таганку, к «матушке».

Вот и сегодня. Уже полночь. Я привез очередных пассажиров к ресторану Матушкина (рестораны тогда работали до четырех утра).

Не успел я рассчитаться с пассажиром, как около машины появился милиционер.

— Вы освободились?

— Да.

— Тогда будьте добры подъехать к церкви.

Я включил таксометр, и мы подъехали к церкви, где на паперти спал пьяный мужчина лет сорока, а в объятиях его был крепко зажат пузатый портфель.

— Товарищ водитель, — обратился ко мне милиционер, — давайте доставим его в отделение милиции. Мне кажется, у него в портфеле ценности. Сам спит, а портфель, видите, как крепко держит.

Мы разбудили спящего. Спросили, где он живет. Он недоверчиво посмотрел на нас помутневшими глазами и пролепетал:

— Живу я в деревне Нагатино.

Он послушно, без нашей помощи, поднялся с каменных плит. Мы усадили его в машину и привезли в отделение милиции, которое находилось неподалеку, на Народной улице.

— Посидите минуточку, — сказал милиционер и скрылся за дверью отделения.

Через некоторое время мы ввели пьяного гражданина в дежурную часть. Он, по-видимому, становился трезвее и начинал кое-что соображать.

Дежурный в первую очередь открыл портфель, в нем оказалось: 25 тысяч рублей, паспорт и некоторые документы колхоза Нагатино.

— Что за деньги и куда их везете? — спросил строго дежурный у владельца портфеля.

— Деньги колхозные, везу в Нагатино. Получил в банке, — быстро ответил тот, по-видимому боясь, чтобы у него не отобрали содержимое портфеля.

— Разве можно с такими деньгами напиваться до такого состояния? — с укором сказал дежурный.

— Не знаю, как это все получилось. Все председатель виноват. Поедем, говорит, к «матушке» пообедаем.

— Какой председатель?

— Нашего колхоза.

— А где он?

— Не знаю. Да черт с ним, не пропадет. Вот, слава богу, деньги целы, — мужчина слегка всхлипнул, две слезинки выкатились из его пьяных глаз.

— Ну как, домой доедешь? — перешел дежурный с потерпевшим на «ты». — А то могу оставить в отделении переночевать.

— Нет, я поеду. Мне домой надо.

— Шофер, сколько будет стоить этот рейс? — спросил дежурный.

— Считайте, километров пятнадцать будет по пятьдесят копеек, семь пятьдесят, да сейчас на счетчике уже сумма есть.

Дежурный вынул из денежной пачки пятнадцать рублей и, подавая их мне, сказал:

— Вот тут с лихвой хватит. Отвезешь этого кутилу, водворишь прямо в дом, жене на руки сдашь. Понял? Председатель с казначеем между собой рассчитаются, впредь умнее будут.

Дежурный милиционер записал номер моей машины, номер парка, мою фамилию, и мы отправились в путь. Казначей сел со мной рядом, так же крепко обнимая свой драгоценный портфель.

…Колеса моей машины уже коснулись донельзя выбитой дороги деревни Нагатино. Я посмотрел на своего клиента. Он опять уснул.

«Вот, — подумал я, — до чего спокойный человек. Я бы, например, после такой передряги глаз не сомкнул». Теперь нужно узнать, где его дом.

Стояла темная, теплая августовская ночь. На улице ни души. Лавируя по разболтанной дороге, мы медленно продвигались вперед. Вот фары моей машины осветили скамеечку, на которой сидела парочка.

Я притормозил машину и крикнул им:

— Молодые люди, помогите мне найти один дом.

Парень и девушка подошли к машине и, увидев спящего пассажира, оба ахнули:

— Так это же Иван Филиппович! Его вся деревня ждет. Уже в милицию заявили.

— Где он живет? — спросил я.

— Да вот, четвертая изба направо. Видите, огонь горит. Наверное, тетя Фрося не спит. Бедная, вся изволновалась.

Я направил свой автомобиль на огонек.

Вошел в дом. Меня встретила женщина лет тридцати семи. За столом сидели двое ребят, мальчик и девочка, 10–12 лет, в одних нижних рубашонках. Вся семья не спала, теряясь в догадках, куда мог пропасть их муж и отец.

— Идите заберите из моей машины вашего хозяина, — сказал я им.

Они опрометью бросились на улицу. Разбудив спящего, приволокли его в дом.

Глаза женщины, высохшие от недавних слез, блестели. Кинулась к портфелю, увидела пачки денег, перекрестилась и улыбнулась. Хозяин молча сидел на лавке.

— Где же вас с председателем, окаянных, носило? — спросила она, вплотную подойдя к мужу. Тот медленно обвел глазами избу, посмотрел на ребят, перевел взгляд на жену и чуть слышно произнес:

— Я вот дома, а председатель, наверное, у «матушки» остался.

— Что ты врешь, сивый мерин! У какой такой матушки? Его, как часов пять назад, привезли вдрызг пьяного, дрыхнет уже. А вот ты действительно был у матушки. Дай срок, утром разберемся. Я те покажу матушку!

Ну, значит, все в порядке: и председатель и казначей невредимы, и деньги целы. Я не знаю, сколько они прогуляли, а пятнадцать рублей в милиции мне за доставку заплатили.

Я уехал…

…Я очень любил ездить по москворецким набережным. Они неповторимы по своей красоте. Тем более сейчас, когда появились новые мосты-красавцы — Москворецкий у Кремля, Большой Каменный, Большой Устьинский, ажурный Крымский.

Реконструкции подвергся Новоспасский мост. Нетронутым остался только Бородинский мост.

Вместе с мостами были заново реконструированы набережные, по ним пролегли широкие асфальтированные дороги.

Сейчас уже трудно представить себе на улицах столицы ломовых и легковых извозчиков, а ведь именно для гужевого транспорта были приспособлены дороги старой Москвы. Поэтому теперь все быстрее стал исчезать с московских улиц булыжник, уступая место асфальту.

С развитием уличного движения серьезно вставал вопрос и о его регулировании. На улицах Москвы появились первые регулировщики, которые еще не имели опыта, но пробовали, искали. И вот что произошло однажды.

…Пятницкая улица отличалась ото всех: она была покрыта гладкой брусчаткой; довольно узкая от Балчуга до Климентовского переулка, дальше она становилась несколько шире.

Как-то еду я по этой самой Пятницкой, от центра к Серпуховке. Вдруг у Вишняковского переулка меня останавливает регулировщик и строго требует права.

Подаю права.

— В чем дело? — спрашиваю. — Какое я сделал нарушение?

— Ты превысил скорость. Плати штраф!

— Откуда вы взяли? — оправдываюсь я.

— Меньше разговоров, если не хочешь попасть в милицию, немедленно плати! — обрывает милиционер. — Мне некогда с тобой разговаривать. Этот отрезок пути у нас находится под наблюдением.

Я заплатил, а потом узнал, что, оказывается, метров за двести от Климентовского переулка стоял своеобразный «милицейский стартер», который и махал флажком, как только машина проходила мимо него, а у Вишняковского переулка был «финиш». Здесь инспектор с секундомером в руках ловил водителей, превышавших скорость, в числе которых оказался и я.

Это были первые шаги появившегося тогда на свет ОРУДа.

…В предпраздничные и праздничные дни у нас, таксистов, появлялись очень интересные постоянные пассажиры. Это были артисты.

Москва имела довольно разветвленную сеть клубов и Дворцов культуры. В то время можно было устраивать концерты силами московских артистов, причем администрация предприятий рассчитывалась с ними наличными деньгами. Вот и разъезжал таксист с такой концертной бригадой из одного клуба в другой.

Я очень любил такие поездки. Они были не только приятны, потому что ты близко знакомился со многими актерами, но еще и потому, что ты привозил людям радость.

Трудно представить, с каким восторгом публика встречала таких артистов, как В. И. Качалов, Г. М. Ярон, В. Я. Хенкин, М. Гаркави и других.

Известная исполнительница русских и цыганских романсов Екатерина Николаевна Юровская была моей постоянной клиенткой. Если надо было ей ехать на концерт, она звонила ко мне по телефону накануне и говорила, к какому часу ей нужна машина.

Мне очень нравилась эта обаятельная, но очень строгая и удивительно требовательная женщина. Она страшно не любила, когда кто-нибудь опаздывал, сама же всегда и во всем была точна и аккуратна.

Однажды мы ехали с Юровской на концерт, который должен был проходить во Дворце культуры автозавода. Где-то у Крестьянской заставы нас остановила ватага празднично одетых молодых людей — парней и девушек. Недолго думая один из них, видно самый бравый, распахнул дверцу салона и совершенно бесцеремонно заявил:

— Ну-ка, бабусь, потеснись. Мы на концерт опаздываем. — Стал запихивать в машину своих девиц. Юровская была возмущена таким хамством. Она вся побелела, губы у нее задрожали. Но дверка машины захлопнулась, парень сел со мной рядом.

Так как я стоял у светофора и мне ждать было нельзя, мы вынуждены были проехать некоторое расстояние. Я остановился.

— Вылезайте! — скомандовал я молодым нахалам.

— И не подумаем. Бабуся, ведь вам торопиться некуда. А мы опаздываем во Дворец на концерт, — пытался объяснить парень.

— Вылезайте! — снова потребовал я. — А то сейчас высадим вас с милицией.

Юровская, видимо, поняла, что дело может принять затяжной характер, вдруг мне заявила:

— Ничего, Евгений Васильевич, везите. Ведь нам тоже надо во Дворец культуры. Там мы и поговорим.

— Правильно, — согласился парень. — Там мы вас уговорим пойти на концерт. Ведь выступает знаменитая исполнительница цыганских песен… Маша, как ее фамилия? — обратился парень, который, видимо, был под хмельком, к девушке, сидевшей рядом с Юровской.

— Не знаю точно, Орловская или Юровская. Но певица известная.

— Она и русские народные песни очень задушевно исполняет, — вставила другая девица. — Я всегда ее люблю слушать по радио.

Мы остановились у Дворца культуры. К нам навстречу уже бежал администратор.

— Екатерина Николаевна, концерт уже начался. Прошу вас. — Он подхватил Юровскую под руку и повел по лестнице.

Молодежи вдруг стало как-то неловко. Мне показалось, что с парня как рукой сняло всю наглость и нахальство.

— Скажите, — обратился он ко мне уже более вежливо, — эта бабуся какая-нибудь актриса?

— Да. Это и есть исполнительница русских и цыганских песен Екатерина Юровская.

— Вот влипли, мать честная, — вырвалось у парня, а девушки не могли удержаться от смеха. — Вы как хотите, но я не пойду на концерт. Мне неловко как-то.

— А вы после концерта подойдите к Юровской, извинитесь, — предложил я.

— Верно, Антон, ты так и сделаешь, — подтвердила Маша, и молодежь поднялась по лестнице во Дворец.

Высокий, элегантно одетый молодой человек встретил меня у самых ворот гаража, когда я еще только выезжал на линию.

— Вы свободны? — осведомился он.

— Да, только начинаю смену.

— Вот и хорошо. Я забираю вас на весь день. — Молодой человек сел рядом со мной. — Будем знакомы. Я концертный администратор Флавинский. А как вас величают?

— Евгений Васильевич.

— Чудесно, Евгений Васильевич. Нам с вами сегодня предстоит очень большая работа. Десять концертов. Адреса самые различные, главным образом, рабочие клубы. Мы должны будем с вами так разработать маршруты, чтобы не было никаких задержек и, упаси бог, срывов. Задача ясна?

— Яснее ясного.

Действительно, мы с Флавинским составили своего рода расписание, куда к кому заезжать, на какой концерт доставлять. Словом, получился довольно сложный, но вполне приемлемый график. И по нему мы стали действовать.

Я, пожалуй, за всю свою жизнь не видел и не слышал стольких знаменитостей. В одном из рейсов у нас в машине оказались Василий Иванович Качалов, Григорий Маркович Ярон и Владимир Яковлевич Хенкин. Качалов сел со мной рядом. Он, как ребенок, радовался огням иллюминации.

— Поезжайте помедленнее, голубчик! — просил он меня, когда мы проезжали мимо красочно иллюминированного здания Центрального телеграфа на улице Горького.

И Василий Иванович радостно улыбался, видя, как праздничное торжество все больше и больше захватывало город.

Ярон все время рассказывал что-то очень смешное Хенкину, а тот, откинувшись на спинку сиденья, был настолько злым и мрачным, что было очень трудно поверить тому, что это был знаменитый комический артист.

Я остановился у подъезда ярко освещенного клуба. Василий Иванович выскочил из машины первым. Он, можно сказать, рвался в бой. За ним шариком выкатывался Григорий Маркович, продолжавший звонко смеяться на анекдот, который рассказал сам.

Последним нехотя из машины вылезал Хенкин. Он не торопясь шел к клубу.

Ожидая, когда освободится очередная группа актеров, которых надо доставить в другое место, я проходил в зал и, стоя в дверях (мест свободных, как правило, не было), слушал выступления артистов.

Великолепен был Качалов. Публика по нескольку раз заставляла его читать стихи и рассказы.

Ярон выступал с молодой партнершей (фамилии ее я не знал). Маленький, юркий, уже немолодой артист на сцене преображался. Он пел, танцевал, как юноша. И этим страстным задором, неиссякаемым юмором он покорял зрителей.

Объявляют Хенкина. Публика встречает его бурными аплодисментами. На сцене появляется улыбающийся человек, юмор которого производит в зрителях бурю. Они долго не отпускают его со сцены, заставляя читать еще и еще.

…Поздно ночью моя машина, полная новых знаменитостей, мчится по притихшим улицам столицы. Закончен последний рейс. Доставлен домой последний артист. Со мной прощается Флавинский. Благодарит, обещает обратиться к моим услугам в следующий раз.

Я еду в гараж.

…Таксомоторный парк столицы продолжал увеличиваться. На Ярославском шоссе, в Графском переулке вступил в строй действующий четырехэтажный вместительный парк, который вначале именовался третьим, а теперь стал первым.

В первой половине 1939 года у Краснопресненской заставы, в Столярном переулке, был открыт еще один таксомоторный парк — десятый. А осенью того же года на Новорязанской улице ввели в эксплуатацию последний довоенный парк такси, который получил порядковый номер семнадцатый.

Меня всегда удивляло, почему нумерация таксомоторных парков производилась не по порядку, а вразнобой, создавалось такое впечатление, что в Москве существовало семнадцать таксомоторных парков, а фактически было всего только пять.

…В этом году мастера-водители попарно: Кочетков — Кочегаров, Розанов — Охотников, Чалов — Оленин и Комраков — Рыжиков, взяли на себя обязательство пройти на своих автомашинах М-1 сто тысяч километров без капитального ремонта.

Первой пробег закончила бригада Кочеткова — Кочегарова, а потом последовательно и остальные бригады, так что взятые на себя обязательства были выполнены с честью. Надо отметить, что это было огромным достижением.

Ведь если сравнить машины того времени с современной «Волгой», то сейчас никого не удивишь стотысячекилометровым пробегом без капитального ремонта. А тогда это было сенсацией. И нам, участникам этого огромного пробега, конечно, было приятно сознавать, что мы своим трудом внесли вклад в успешное освоение советского автомобильного транспорта.

…К 1939 году в основном закончилось асфальтирование всех московских улиц и переулков. От этого столица стала как-то чище, красивее, меньше шума и пыли стало на ее улицах. В моей записной книжке появились такие цифры: в 1913 году длина всех усовершенствованных дорог внутри Садового кольца составляла восемьдесят пять километров, а за пределами его таковых вообще не было; в 1939 году в кольце их было две тысячи километров, а за кольцом — две тысячи девятьсот километров.

Какой сдвиг в дорожном строительстве Москвы!

В раннее хмурое утро, подойдя к воротам таксомоторного парка, я был остановлен молодым военным командиром. На его симпатичном открытом лице были видны следы огромного волнения.

— Здравствуйте, скажите, вы здесь работаете? — спросил он.

— Да. А что вас интересует?

— Видите ли, какое дело. Я хотел бы взять такси до Горького.

Это меня заинтересовало:

— Почему именно такси, когда имеются поезда и самолеты?

Тогда он мне объяснил:

— Я служу в Горьком. И вот получил срочное предписание вернуться. Боевой вызов, понимаете. Поезд ушел, я опоздал. Для самолетов погода нелетная. На аэродроме мне посоветовали единственный выход — такси. Выручите…

— Но ведь это вам будет дорого стоить, проезд на такси оплачивается в оба конца.

— Что ж, раз такое дело, все оплачу сполна.

Раз такое серьезное дело, то надо было командиру помочь.

— Хорошо, — сказал я. — Вы меня здесь подождите. Я сейчас пойду спрошу. Разрешит начальство, отвезу.

В парке я встретил своего сменщика Комракова.

— Женя, машина готова, можно выезжать. У меня вчера потек бензиновый бак, но я его ночью запаял и поставил на место. Сейчас все в порядке.

Я рассказал ему про военного.

— Вот здорово, поедем вместе, одному трудно будет, — сказал он.

— Ну что ж, пойдем спросим разрешение у начальства.

Начальник эксплуатации товарищ Аврасин приходил на работу рано, и кабинет его находился непосредственно в боксе. Мы рассказали ему, в чем дело. Он дал свое согласие. Была выписана путевка, в ней указан маршрут и вписаны наши фамилии. Затем мы взяли с собой несколько бидонов с бензином, чтобы его хватило туда и обратно. Ведь тогда на шоссе заправочных станций не было. Виктор предупредил домашних по телефону, что уезжает; посадили командира и двинулись в путь.

Из Москвы мы выехали в семь часов утра.

Во Владимире сделали первую остановку. Покушали. Я осмотрел машину. Все было в порядке. Можно было ехать дальше.

Весна была в разгаре. И вот первая преграда. Река Клязьма разлилась, размыла часть шоссе. Наша машина застряла. Пришлось моим пассажирам разуваться и толкать машину. На это времени ушло немного. Вот сухое шоссе, и мы держим путь дальше. Миновав Гороховец, сверили часы. Оказалось, что мы наверстали упущенное и даже имели некоторый запас времени. Наш пассажир, успокоившись, предложил сделать остановку — перекусить и отдохнуть от тряски. Да, потрясло нас здорово, ведь шоссе в то время было покрыто не везде асфальтом, а много километров приходилось ехать по мелкой выбитой щебенке

Прибыли мы в Горький задолго до положенного срока, хотя солнце уже было на закате. Остановились у здания, где расположилась воинская часть.

Попросив нас обождать немного, командир юркнул в проходную. Прошло какое-то время. Мы уже стали волноваться.

— Неужели командир нас обманет? — спросил Комраков и тут же ответил: — Не может быть. Он должен быть честным.

Наконец командир появился, у него был расстроенный вид.

— Дорогие товарищи, приношу тысячу извинений, что так долго задержал вас. Дело в том, что в отпуске я несколько поиздержался и на расплату с вами у меня своих денег не хватило. Пришлось занять у друзей.

Он протянул нам пакет с деньгами.

— Большое вам спасибо за быструю доставку от меня и командования части. Я прибыл вовремя.

Мы взяли деньги и поехали обратно.

Ночью в дальний загородный рейс я мог бы и не поехать. Меня никто не смел заставить. Но бывают же в жизни обстоятельства, когда приходится отступать от правил. Так случилось и тут.

Молодая женщина с встревоженным лицом умоляла меня отвезти на станцию Удельная по Казанской железной дороге доктора и какие-то важные препараты к серьезно заболевшему человеку.

Я согласился. И мы уже мчимся по пустынному шоссе. Лишь изредка нам навстречу попадаются несущиеся с бешеной скоростью встречные машины.

Мои пассажиры всю дорогу молчали. По всему было видно, что оба волновались. Жена — за судьбу мужа, а доктор — за исход предстоящего лечения.

Вот и Удельная. Тихие улочки. На одной из них среди леса стояла большая двухэтажная дача. Во всех окнах огни. Обитатели дачи не спали. Увидев доктора, все облегченно вздохнули.

Я, конечно, не знал, какие процедуры производил привезенный доктор, только мне еще несколько раз приходилось привозить кислородные подушки.

Уж наступил рассвет, а огни в окнах дачи не гасли, люди то бегали и суетились, то вдруг замирали в ожидании чего-то. Когда на улице уже совсем развиднелось, из дачи ко мне вышел доктор, на его бледном лице светилась улыбка.

— Все в порядке, — сказал он. — Жизнь человека спасена. Помощь пришла вовремя.

И он почему-то очень крепко пожал мне руку.

— Товарищ шофер, — обратилась ко мне жена больного, — вы уж, пожалуйста, отвезите доктора в Москву, домой.

— Хорошо.

И мы поехали. По дороге доктор подробно рассказал мне о болезни известного конструктора, жизнь которого была спасена. И в числе спасителей оказался и я, простой шофер московского такси.

Я не могу везти пассажира молча, всегда с ним заговоришь. Разговор, как правило, начинается с погоды.

— Удивительная штука, почему наши синоптики не умеют более или менее точно предсказать погоду, ну хотя бы температуру. Прямо какие-то сапожники…

— Вы неправы, товарищ водитель! — перебил меня пассажир, уже немолодой загорелый человек, с серыми глазами и удивительно густыми бровями. — Вы неправы. Наши ученые очень много и упорно работают над прогнозированием погоды. И не от них, пожалуй, зависит, что еще есть много участков на нашей планете, где вообще не ведется никаких наблюдений. Потом «кухней погоды» принято называть верхние слои атмосферы, а вот туда-то наши синоптики забираются очень редко.

Я понял, что попал несколько впросак. Пассажир, если не сам синоптик, то, во всяком случае, имеет какое-то отношение к бюро прогнозов.

— Я геолог, — сказал он. — Мы занимаемся разведкой алмазных россыпей. И вот должен вам сказать, что мой лучший друг, тоже геолог-разведчик, из-за такого пренебрежения к синоптикам поплатился жизнью.

Я с удивлением посмотрел на геолога.

— Да, да. Мы в Якутии искали алмазы. Была снаряжена большая экспедиция. Первую группу разведчиков и возглавлял мой друг Алексей Козырев, горячий человек, одержимый страстной идеей поскорее и побольше открыть алмазных россыпей.

Так вот, все было готово к тому, чтобы отправиться козыревской группе в поход. И вдруг приходит сводка погоды: ожидается страшный ураган. Надо сказать, лето в том году было удивительно хорошее. Вот уже несколько недель подряд стояла ясная, солнечная погода.

«Откуда ураган? Синоптики опять чего-нибудь недоучли, — заявил Алексей профессору — руководителю экспедиции. — Выступление группы откладывать не будем».

Профессор согласился. И мы проводили группу разведчиков. Они ушли в тайгу, прокладывая нам тропу к заветной алмазной трубке.

День уже был на исходе. Все, признаться, забыли о тревожной сводке погоды, как вдруг на небе появились тяжелые свинцовые тучи, подул злой северный ветер. С каждым часом он крепчал и крепчал. И наконец разразился самый настоящий ураган, да такой сильный, что мощные порывы ветра вырывали с корнем многолетние деревья, срывали с домов крыши.

Тут-то мы не на шутку забеспокоились о судьбе наших разведчиков. Где они? Что с ними стало? Если они шли тайгой, то это было опасно. А может быть, они успели погрузиться на плоты (предполагалось, что какой-то отрезок пути они совершат по воде)? Тогда совсем страшно. Река бурлила так, что плоты будут разбиты в щепы.

Связь с группой оборвалась.

Самое страшное, что невозможно помочь разведчикам. Послать вертолет было нельзя.

Целых два дня бушевал ураган, на третий утих. Неделю мы не имели сведений о козыревской группе. Только на десятые сутки были найдены остатки разбитого плота. Десять человек так и не дошли до алмазных россыпей.

Геолог кончил свой рассказ. Немного помолчал, потом добавил:

— Так что видите, бюро прогнозов не всегда ошибается.

Мы приехали к месту назначения.

Прощаясь со мной, геолог заявил:

— А алмазную трубку, и не одну, мы все-таки нашли!

Московский автомобильный завод КИМ выпустил свой первый автомобиль КИМ-10. Он проходил испытания. В новой модели легкового малолитражного автомобиля было много недостатков.

Но устранить их помешала война.

…В Европе шла война. Немецкий фашизм пожирал одно за другим государства. Тревожная военная атмосфера проникла и в нашу страну. Люди находились в ожидании чего-то неотвратимого и страшного, ужасного.

Любопытно, что это настроение отразилось и на работе таксомоторного транспорта. Мы подолгу стояли без дела.

Как-то я совершил загородный рейс в подмосковный город Подольск. Пассажир обратно не ехал, так что мне пришлось возвращаться в Москву порожняком.

Проезжая мимо станции, я остановился выпить газировки. Но как только остановился, машину облепило громадное количество людей, желающих поехать, но не в Москву, а, наоборот, дальше за Подольск по Варшавскому шоссе до деревень Лукошкино, Вороново, Кресты.

Дело в том, что в то время до Подольска ходила электричка, а чтобы добраться до Гривны или Львовской, пассажирам приходилось ждать парового поезда, который курсировал очень редко. А по Варшавскому шоссе ходили всего два-три автобуса-калеки, которые то и дело выбывали из строя.

Я сделал несколько рейсов и с лихвой выполнил план. Это мне очень понравилось.

На другой день я сагитировал двух своих приятелей, и мы прямо из гаража с Крымской набережной подались в Подольск. Я не ошибся, работы всем хватило. Мы все трое привезли большую выручку, которая перекрывала холостой пробег. Я уже не говорю о том, как нам были благодарны люди, которые быстро попадали домой или на работу.

Но скоро подольская милиция, несмотря на протесты населения, категорически запретила нам эти «дикие» маршруты. Что делать, как быть? И мы решили рассказать про нашу работу заместителю директора по эксплуатации товарищу Аврасину — умному, толковому человеку. Он выслушал нас и учел всю выгоду работы в Подольске, так как в Москве по-прежнему делать было нечего. Аврасин съездил в Подольск и там в горисполкоме договорился о нашей работе.

Теперь уже в Подольск официально откомандировывалось десять машин московского такси. У вокзала была организована стоянка, на которой по очереди пассажиры садились в такси. В деревнях и поселках, куда мы ездили, тоже не было недостатка в пассажирах, так как молва о курсирующих такси быстро распространилась по всему району и нас везде ждали с нетерпением.

Хочу упомянуть об одном своем товарище — Павле Эпштейне, с которым в паре я работал на этих подольских маршрутах. После работы мы и в Москву возвращались вдвоем, так сказать, на всякий случай подстраховывали друг друга. Если случится поломка, вдвоем ее можно быстрее устранить. Так мы проработали до субботы 21 июня 1941 года.

В понедельник 23 июня Павел Эпштейн ушел на фронт. Он прошел путь от Москвы до Праги. После войны Павел вернулся на родину кавалером почетного ордена Чехословацкой Социалистической Республики. Он снова поступил работать на такси, мы и сейчас с ним очень дружны и часто на досуге вспоминаем «дикие» подольские маршруты.

В частности, припоминаем и такую комическую сценку, которая имела место на стоянке такси у привокзальной площади города Подольска.

Зима в том году была довольно суровой. Мы с Павлом в Подольск приехали с некоторым опозданием.

Вся привокзальная площадь кишела народом, который ждал какого-нибудь транспорта, чтобы подъехать. Как выяснилось, автобусы в тот день совсем не выходили в рейсы. Толпа штурмом взяла наши автомобили, и мгновенно в машины понабивалось по пять и даже по шесть человек. Но мы всегда строго придерживались правил эксплуатации, возили только, как положено, по четыре пассажира.

А когда мы проделали этот отсев и только хотели тронуться в путь, как сквозь толпу к машинам, энергично работая локтями и с криком: «Я первая!» — пробралась шустрая старуха в овчинной шубе, валенках и в огромной шерстяной шали с кистями.

Протиснувшись вплотную к дверце моей кабины, она взмолилась:

— Сынок, мне до Лукошкина, я вас два часа ждала. Меня сын поставил здесь на остановке и сказал: «Жди, мама, придет легковая машина, садись в нее, и тебя довезут до дома», — а сам ушел. Ему на работу надо.

— А где же ты была, бабушка, когда мы подъехали? — спросил я.

— Погреться уходила, сынок, погреться.

— Придется, бабуся, подождать другую машину, в наших места нет. И тут старуху точно оса ужалила, она выскочила на шоссе и, широко раскинув руки, крикнула:

— Или сажай, или дави. Мне домой надобно, там внуки малолетние оставлены.

Поняв, что упрямую старуху не уговоришь, мы с Павлом стали просить пассажиров уступить место бабке. Но никому не хотелось выходить из машины. Все наотрез отказались. Положение оказалось безвыходным; не желая обижать старую женщину, я рискнул посадить ее пятым пассажиром. Молодой человек, который сидел со мной рядом, пересел на заднее сиденье, уступив место старухе.

В Подольске у нас был такой порядок: каждый пассажир платил за проезд вперед. Когда я бабке предложил оплатить проезд, она наотрез отказалась это сделать, заявив:

— Деньги получишь и меня середь дороги высадишь, знаю я вас, шоферов.

В дороге она успокоилась, стала желать мне доброго здоровья, но деньги отдала только тогда, когда приехала в родную деревню Лукошкино.