Из книг мудрецов (проза древнего Китая)

Юй сказал так:

— Еще во чреве матери тебе не хватало жизненных сил — а материнского молока ты получал в избытке. Болезнь твоя возникла не за утро и не за вечер — но развивалась постепенно. Она неизлечима

— Хороший врач,— сказал Цзи Лян. И велел его накормить.

А Лу сказал так:

— Недуг твой — не от Неба, не от людей, не от духов. Еще при зачатии и образовании зародыша кто-то о нем уже знал и кто-то им управлял. Разве помогут тут иглы и снадобья?

— Чудесный врач! — сказал Цзи Лян — и отпустил его с богатыми дарами.

А болезнь вдруг прошла сама собой.

***

Циский царь Цзин-гун, гуляя по горе Нюшань, приблизился с северной стороны к стенам своей столицы и, проливая слезы, воскликнул:

— Как прекрасно мое царство! Как пышны и роскошны деревья и травы! Как обильны потоки! Неужто я все это оставлю и умру? Ах, если бы люди не умирали издревле — разве покинул бы я эту землю, для того чтоб куда-то уйти?

Историограф Кун и Лянцю Цзюй, вторя ему, зарыдали в голос:

— Благодаря щедротам государя мы имеем возможность есть грубые овощи и жесткое мясо, можем ездить на норовистых конях, в тряских повозках — и то умирать неохота. А что же говорить о нашем государе!

И только Янь-цзы, стоя в сторонке, усмехнулся.

Государь вытер слезы и, обернувшись к нему, сказал:

— Нынче я, гуляя, опечалился, а Кун и Цзюй, вторя мне, разрыдались. Отчего же ты один смеешься?

— Если бы мудрецы всегда оставались на троне,— ответил ему Янь-цзы,— на нем навеки пребывали бы Тай-гун и Хуань-гун. Если бы храбрецы всегда оставались на троне—на нем навеки пребывали бы Чжуан- гун и Лин-гун. Эти монархи сидели бы на троне, а вы, мой государь, в плаще из соломы, в бамбуковой шляпе, стояли бы где-нибудь в поле. В изнуренье от тяжких трудов, разве нашли бы вы время думать о смерти? Да и как бы вы, мой государь, обрели этот трон и утвердились на нем? Ведь он достался вам лишь потому, что те государи поочередно его занимали, поочередно его оставляли. И проливать из-за этого слезы — недостойно. Я увидел недостойного государя и его слуг — льстецов и угодников. И при виде того и другого позволил себе усмехнуться.

И тогда Цзин-гун, устыдившись, наказал сам себя штрафным кубком. А каждого из обоих приближенных — двумя.

***

Жил среди вэйцев некий Дунмэнь У. Умер у него сын — а он не печалился.

— Ведь вы любили сына, как никто в Поднебесной,— сказал ему тамошний первый министр.— Отчего же теперь, когда он умер, не печалитесь?

— Прежде у меня не было сына,— ответил Дунмэнь У,— и я не печалился. Теперь, когда он умер, у меня, как и прежде, нет сына. О чем же мне печалиться?

***

ИЗ ГЛАВЫ VII

Ян Чжу говорил:

— Сто лет жизни — большой срок. Прожить его не удается и одному из тысячи. А если и найдется такой — младенчество и старческая дряхлость отнимут у него едва ли не половину. Сонное забытье по ночам, растраченные зря часы дневного бдения отнимут почти половину того, что осталось. Страдания и недуги, скорби и горести, потери и утраты, печали и страхи еще отнимут почти половину того, что осталось. А из оставшихся десяти с чем-то лет не найдется и мига, когда бы человек вполне был счастлив, доволен и беззаботен. На что же тогда человеку жизнь? И какие от нее радости? Красота и яства? Музыка и любовь? Но красотой и яствами нельзя наслаждаться вечно — они приедаются. Музыкой и любовью тоже нельзя услаждаться вечно — и они приедаются. Сдерживаемые наказаниями и поощряемые наградами, подхлестываемые честолюбием и удерживаемые законами, в суете и тревоге соперничаем друг с другом за миг пустой славы и домогаемся посмертных почестей. Одинокие странники, боимся ввериться тому, что видит глаз и слышит ухо, и не смеем отдаться желаниям — истинным или ложным. Понапрасну лишаем себя лучших радостей этих лет, ни на миг не даем себе воли — чем же мы отличаемся от колодника в путах и тяжких оковах?

Люди глубокой древности знали, что жизнь внезапно приходит, знали, что смерть внезапно уносит,— и потому во всем, что ни делали, слушались сердца; не шли наперекор естественным стремлениям, не чурались житейских радостей — потому и слава их не прельщала. Развлекались, следуя природе, не противились естественным влечениям, не гнались за посмертной славой — потому и наказания их не настигали. Не размышляли они ни о прижизненной, ни о посмертной славе, ни о том — сколько лет проживут.

***

Ян Чжу говорил:

— Все сущее различается в жизни и уравнивается

в смерти. Пока живем, есть среди нас мудрецы и глупцы, знатные и низкие — этим мы различаемся. А после смерти — смрад и гниль, распад и разложение, и это всех уравнивает. Однако быть мудрецом или глупцом, знатным или низким — не в нашей власти, как и не в нашей власти — смрад и гниль, распад и разложение. Ибо жизнь — не по воле живых, а смерть — не по воле мертвых; быть мудрецом — не в воле мудрого, а быть глупцом — не в воле глупого, быть знатным — не в воле знатного, а быть низким — не в воле низкого. Но если оно так — то все сущее равно и в жизни, и в смерти, и в мудрости, и в глупости, и в знатности, и в низком состоянии. Умирают и в десять лет, умирают и в сто. Умирают гуманный и мудрый, умирают злодей и глупец. При жизни — Яо и Шунь, после смерти — истлевшие кости. При жизни — Чжоу и Цзе, после смерти — истлевшие кости. Истлевшие кости — все одинаковы, и кто разберет— где чьи. А потому спешите жить — к чему тревожиться о том, что будет после смерти?

***

Мэнсунь Ян спросил Ян-цзы:

— Вот перед нами человек — дорожит своей жизнью, бережет свое тело. Добьется ли он этим бессмертия?

— По законам естества нет бессмертия,— ответил Ян-цзы.

— А добьется ли он этим долголетия?

— По законам естества нет долголетия,— ответил Ян-цзы.— Жизнь не сохранишь, дорожа ею, тело не укрепишь, даже если его бережешь. Да и на что она — долгая жизнь? То, к чему влекутся и от чего отвращаются пять чувств, и в древности было таким же, что и ныне. Покой и беспокойство для четырех конечностей и в древности были те же, что и ныне. Муки и радости мирских деяний и в древности были те же, что и ныне. Превращения и перемены, порядок и смута и в древности были те же, что и ныне. Всё это уже слыхали, всё это уже видали, всё это уже испытали. Этим пресытишься и за сто лет — а что же говорить о муках долгой жизни!

— Если так,— сказал Мэнсунь Ян,— то ранняя смерть лучше, чем долгая жизнь. Стоит лишь кинуться на меч или пику, броситься в кипяток или в огонь — и обретешь желаемое.

— Нет,— сказал Ян-цзы.— Уж если живешь, то отдайся жизни и претерпи ее, и в ожидании смерти изведай все ее желания. А придет время умирать—отдайся смерти и претерпи ее, изведай все ее пути и дай ей волю до конца. Всему отдайся и все претерпи — и не пытайся удлинить или укоротить жизненный срок.

***

Цинь-цзы спросил Ян Чжу:

— Если бы нужно было выдернуть у себя лишь один волосок, чтобы помочь целому миру,— вы бы это сделали?

— Миру одним волоском не поможешь,— ответил Ян Чжу.

— А если бы можно было помочь? — спросил Цинь- цзы.— Вы бы сделали это?

Ян Чжу ничего не ответил.

Цинь-цзы вышел и рассказал обо всем Мэнсунь Яну.

— Вы не постигли мысль Учителя,— сказал Мэнсунь Ян.— Позвольте, я вам ее поясню. Согласились бы вы поцарапать себе кожу — чтобы получить за это десять тысяч слитков золота?

— Согласился бы,— ответил Цинь-цзы.

— А вырезать себе сустав — чтоб получить за это царство?

Цинь-цзы промолчал.

— Волосок меньше кожи,— сказал Мэнсунь Ян,— а кусочек кожи меньше сустава — это ясно. Но ведь, по волоску собираясь, и образуется кожа, а кожа, собравшись, образует сустав. И пусть волосок всего лишь одна из десятка тысяч частиц, составляющих тело,— можно ли им пренебречь?

— Я не сумею вам ответить,— сказал Цинь-цзы.— Но если бы ваш вопрос задать Лао Даню и Гуань Иню — ваши слова показались бы им справедливыми. А если бы мой вопрос задать Великому Юю и Мо Ди—им показались бы справедливыми мои слова.

Мэнсунь Ян обернулся к своим ученикам — и заговорил о другом.

***

Ян Чжу, посетив лянского царя, сказал ему:

— Править Поднебесной — все равно что катать на ладони шарик.

— У вас есть жена и наложница,— сказал царь,— и вы не можете с ними управиться. Есть огород размером в каких-то три му — и вы не в силах его прополоть. Как же вы говорите, что править Поднебесной — все равно что катать на ладони шарик?

— Видали вы, как пасут овец? — спросил Ян Чжу.— Когда потребуется сотню овец собрать в стадо — пошлите к ним мальчонку-пастуха ростом в пять чи и с кнутом на плече: захочет, чтоб шли на восток,— пойдут на восток, захочет, чтоб шли на запад,— пойдут на запад. А прикажите-ка Яо протащить за собой на веревке хотя бы одну-единственную овцу да приставьте к ней Шуня с кнутом на плече — и овца не сдвинется с места. Слыхал я, что рыба, глотающая корабли, не заплывает в протоки, а высоко воспаряющий лебедь не сядет на илистый пруд. Почему это так? Потому что предел их далек. Почему древний колокол не может вторить шумной пляске? Потому что звуки его размеренны и величавы. Ведь недаром говорят: кто справится с большим — не справится с малым, способный совершить великий подвиг — не совершит малого.

***

Ян Чжу говорил:

— Кто помнит деяния глубокой древности? Они исчезли. Деяния трех владык — то ли были они, то ли нет? Деяния пяти государей — наяву они были или во сне? Из тьмы деяний трех царей — скрытых или явных — не помним ни единого. Из деяний, совершенных при нашей жизни — слыхали ль мы о них или видали — не запомним и одного из десятка тысяч. Из нынешних деяний, оставшихся или уже забытых, не запомним и одного из тысячи. А лет, протекших с давней древности до наших дней, и вовсе не счесть. Лишь со времен Фу Си минуло их уже триста с лишком тысяч... Мудрецы и глупцы, красавцы и уроды, победители и побежденные, правые и виноватые— все исчезли: кто—раньше, кто—позже. Принимать близко к сердцу мимолетную хулу или хвалу, томить и изнурять и дух, и плоть ради нескольких сот лет посмертной славы... Разве сможет она оживить иссохшие кости! Так в чем же тогда радость жизни?!

***

Путешествуя по Лу, Ян Чжу остановился как-то в доме семьи Мэн.

— Стоит ли добиваться славы, если достаточно просто быть человеком? — спросил его хозяин.

— Славу используют, чтоб стать богатым,— ответил Ян Чжу.

— Почему же, разбогатев, не останавливаются на этом?

— Стремятся стать знатными,— ответил Ян Чжу.

— Почему же, став знатными, не останавливаются на этом?

— Стремятся к почетной смерти.

— К чему же можно стремиться после кончины?

— Помочь сыновьям и внукам.

— Какую же пользу может принести им слава?

— Добивающийся славы изнуряет свое тело и испепеляет сердце; возможность же использовать его славу распространяется на весь его род, а выгода от славы — на всю его деревню! — ответил Ян Чжу.

— Но ведь все, кто добивается славы, должны быть бескорыстными, бескорыстие же ведет к бедности; все, кто добивается славы, должны быть уступчивыми, уступчивость же ведет к низкому положению!

— Когда Гуань Чжун был первым министром в Ци, его стремления совпадали со стремлениями правителя, а слова не расходились с его словами; правитель развратничал — и он развратничал; правитель расточительствовал — и он расточительствовал. В результате его учение было осуществлено и Ци добилось гегемонии над другими царствами; однако после его смерти ничего, кроме фамилии «Гуань», не осталось. Когда же первым министром в Ци был господин Тянь, его поведение было другим: правитель был высокомерным, он же—снисходительным; правитель обирал народ, он же — раздавал зерно народу. Народ подчинился ему, и он смог завладеть царством Ци. Поэтому его сыновья и внуки наслаждаются властью в Ци вплоть до настоящего времени.

— Значит ли это, что настоящая слава ведет к бедности, а ложная — к богатству?

— Истинное не обладает славой, обладающее славой не обладает истиной. Все пользующиеся славой обманщики. В древности Яо и Шунь притворялись, что уступают Поднебесную Сюй Ю и Шань Цзюаню; однако они не только не потеряли Поднебесной, но и наслаждались счастьем еще сто лет. А Бои и Шуци действительно уступили престол правителей Гучжу и в конце концов не только потеряли свое царство, но и сами умерли от голода на горе Шоуян. Вот как обнаруживается различие между истинным и ложным.

***

Ян Чжу сказал: «Бои отнюдь не был лишен желаний. Однако, строго следуя чистоте, довел себя до голодной смерти. Чжань Цзи отнюдь не был лишен страстей. Однако, кичась целомудрием, обрек себя на одиночество, не продлив своего рода. Вот как чистота и целомудрие ввели добрых людей в заблуждение».

***

Ян Чжу сказал: «Юань Сянь бедствовал в Лу; Цзыгун преуспевал в Вэй. Бедность Юань Сяня сократила его жизнь; богатство Цзыгуна стало для него обузой. Если и беднеть нельзя, и богатеть нельзя — что же тогда можно? Можно наслаждаться жизнью, можно не обременять себя заботами. Поэтому умеющий наслаждаться жизнью — не бедствует, а не обременяющий себя заботами — не богатеет».

***

Ян Чжу сказал: «В древней пословице говорится: «При жизни следует сочувствовать друг другу, после смерти следует покидать друг друга». В пословице достигнут предел истины. Принцип «сочувствовать друг другу» касается не только чувств — он и в том, чтобы дать отдых усталому, досыта накормить голодного, согреть замерзшего. И принцип «покидать друг друга» отнюдь не означает, что никого не следует оплакивать. Не следует лишь класть покойнику в рот жемчуг и нефрит, облачать его в узорную парчу, приносить ему в жертву животных, ставить в могилу великолепную утварь...»

***

Ян Чжу сказал: «Человек подобен небу и земле и, как они, таит в себе природу пяти движущих начал. Человек — самое разумное среди всех существ, наделенных жизнью. И в то же время ногти и зубы человека недостаточно сильны, чтобы обеспечить ему охрану и защиту; мускулы и кожа недостаточно крепки, чтобы оборонять его и отражать удары; ноги недостаточно быстры, чтобы унести от опасности. У человека нет ни шерсти, ни перьев, защищающих его от холода и жары, и, чтобы прокормиться, он должен полагаться не на силу, а на разум. Поэтому человек высоко ценит разум и с пренебрежением относится к силе, ибо разум сохраняет его существование, а презренная сила вершит насилие над внешними вещами».

***

Ян Чжу сказал: «Существуют четыре причины, мешающие людям спокойно жить. Первая — желание долголетия; вторая — жажда славы; третья — стремление получить чиновничью должность; четвертая — жажда богатства. Из-за этих четырех страстей люди боятся власти и духов и опасаются людей и наказаний. Это называется бегством человека от его природы. Он может пасть убитым, может остаться в живых — его судьба не зависит от него.

Зачем долголетие тому, кто не идет против судьбы? Зачем слава тому, кто не ценит знатности? Зачем чиновничья должность тому, кто не стремится к власти? Зачем богатство тому, кто не алчет состояния? Это называется следованием человеческой природе. У такого человека нет соперников в Поднебесной. Поэтому его судьба зависит от него самого.

В чжоуской пословице говорится: «Хочешь убить землепашца — заставь его сидеть сложа руки». Уходить с рассветом в поле и возвращаться затемно — этот удел он считает истинным для человека, а похлебку, бобы, коренья и ботву—наивкуснейшими яствами. Его кожа и мясо грубы и толсты, мускулы и суставы натянуты и крепки. Проснись он однажды утром на мягком пуху и изведай изысканных яств из зерна и мяса — тотчас бы закралась в его сердце тоска, тело охватило бы беспокойство, а внутренний жар вызвал бы болезнь. И наоборот: если бы, подобно землепашцу, в поле поработали шанский или луский государи, не прошло бы и мгновения, как их охватила бы усталость. Вот почему в Поднебесной нет ничего выше того, в чем находит покой деревенский человек, как нет ничего выше того, в чем он находит красоту.

В давние времена в царстве Сун был некий землепашец. Зимой он носил старый халат, подбитый очесами конопли, когда же наступала весна и начинались весенние полевые работы, грелся на солнце. Так он и жил, не ведая о том, что в Поднебесной существуют просторные хоромы и нагретые покои, теплая одежда и пушистые меха. Как-то, поразмыслив, он сказал своей жене: «Никто не знает, как греет солнце, когда повернешься к нему спиной. Если я доложу об этом нашему государю, то получу большую награду».

Услышав это, один из богатых жителей его деревни сказал ему: «Когда-то был человек, который вкуснейшими из яств считал дикие стебли конопли, сельдерей и ряску. Однажды он стал расхваливать эти кушанья влиятельным жителям деревни. Те попробовали их — и рты у них обожгло, а желудки разболелись. Жители деревни стали насмехаться над этим человеком и презирать его; ему же стало очень стыдно. Ты тоже принадлежишь к этой породе людей».

***

Ян Чжу сказал: «Обладающему богатым домом, изящными одеждами, изысканными яствами и прекрасными женщинами — чего еще домогаться от внешнего мира? Обладать всем этим и еще чего-то домогаться — не значит ли это иметь ненасытный характер? Ненасытный же характер — это червь, съедающий жизненные силы человека.

Чтобы обеспечить спокойствие государя, недостаточно одной верности; однако ее достаточно, чтобы подвергнуть свое тело опасности; чтобы принести пользу другим людям, недостаточно одной справедливости;

однако ее достаточно, чтобы причинить вред собственной жизни. Обеспечить спокойствие государя и подданных, приносить пользу и себе, и другим — вот учение людей древности...»

***

ИЗ ГЛАВЫ VIII

Ле-цзы учился стрелять. Попал в цель и попросил у Гуань Инь-цзы дальнейших указаний.

— Знаешь ли ты, почему попал в цель? — спросил Инь-цзы.

— Не знаю,— ответил Ле-цзы.

— Значит, еще не овладел мастерством.

Ле-цзы отправился восвояси и три года упражнялся в стрельбе. А затем явился с отчетом к Гуань Инь- цзы.

— Знаешь ли ты, почему попадаешь в цель? — спросил его Инь-цзы.

— Знаю,— ответил Ле-цзы.

— Вот теперь ты овладел мастерством. Храни его и не теряй. Оно пригодится не только в стрельбе, но и в управлении государством и самим собой. Ибо мудрец исследует не жизнь и смерть,— но их причины.

***

Ле-цзы говорил:

— Тот, кто в расцвете красоты,— заносчив, а тот, кто в расцвете сил,— необуздан. С такими нельзя говорить об Учении. Пока у них не появилась проседь, не стоит и толковать с ними об Учении и уж тем паче о том — как его применить. Ведь тому, кто необуздан, не станут подавать советов. А если не будут давать ему советов — он останется в одиночестве, без помощников. Умный же опирается на других, а потому, даже если и стар годами — не дряхлеет, даже если истощил свой разум — не путается. Трудность в управлении государством — не в том, чтоб самому быть умным, а в том, чтоб находить умных.

***

Некий сунец вырезал из нефрита древесный листок для своего государя. Трудился над ним три года — и был тот листок весь в жилках и волосках, со стебельком и с зубчиками. Если смешать с настоящими листьями — не отличишь. Сунское царство кормило этого человека за его мастерство.

Учитель Ле-цзы, услыхав о том, сказал:

— Если бы небо и земля, порождая все вещи, по три года трудились над одним листочком — немного нашлось бы растений с листьями! Потому-то мудрец полагается не на знания и мастерство, а на естественные превращения.

***

У некоего Ши из Лу было два сына. Один любил науки, другой — военное искусство. Тот, что любил науки, решил послужить своими знаниями цискому царю. Царь взял его к себе на службу и назначил наставником при царевичах. А тот, что любил военное искусство, отправился в Чу и предложил свои услуги чускому царю. Он сумел угодить царю, и тот поставил его военачальником. Оба сына жалованьем обогатили семью, чинами прославили родителей.

У соседа Ши — некоего Мэна — тоже было двое сыновей: оба увлекались тем же, что и сыновья Ши, но прозябали в нищете. Завидуя богатству семьи Ши, они неотступно просили рассказать, как те сумели так быстро возвыситься. Сыновья Ши рассказали им все как есть.

И вот один из сыновей Мэна отправился в Цинь, желая послужить циньскому царю своей наукой. Но царь сказал ему:

— Ныне, когда все цари что есть мочи соперничают друг с другом, следует думать лишь об оружии и провианте. Если же управлять моим царством с помощью человечности и справедливости, это приведет его к гибели.

И, приказав оскопить пришельца, прогнал его прочь.

А другой сын отправился в Вэй, желая угодить вэйскому царю познаниями в военном деле.

— Царство у меня слабое,— сказал ему царь,— и сильные царства нас теснят. Безопасности ради стараюсь услужить крупным царствам и поддержать малые. Если же вздумаю положиться на военную силу — мае постигнет гибель. Но если отпустить тебя целым и невредимым — ты пойдешь в другое царство и причинишь нам вред.

И, повелев отрубить ему ноги, отправил обратно в Лу.

Когда оба сына вернулись домой, и сами они, и отец их стали бить себя в грудь и поносить семейство Ши. А Ши сказал им так:

— Всякий, кто удачно выберет время, преуспеет. Всякий, кто его упустит, пропадет. Путь ваш тот же, что и у нас,— а итоги совсем другие. Не оттого, что действовали неверно,— а оттого лишь, что упустили время. Ведь нет среди законов Поднебесной таких, чтоб всегда были правильны, и нет среди ее деяний таких, чтоб всегда были ошибочны. То, что годилось прежде, нынче могут и отвергнуть. А то, что отвергли нынче, позже может и пригодиться. Для того, что пригодно, а что непригодно, нет точных правил. И нет рецептов — как пользоваться случаем, ловить момент и поступать по обстоятельствам. Это зависит от смекалки. А уж коли ее не хватает, то будь вы столь же многознающи, как сам Конфуций, и столь же искусны, как Люй Шан,— всюду, куда ни пойдете, попадете впросак.

Гнев Мэна и его сыновей утих, а с лиц их сошло выражение досады. И они сказали:

— Мы все поняли. Не стоит повторять.

***

Цзиньский царь Вэнь-гун выступил в поход, намереваясь вместе с другими напасть на Вэй. А царевич Чу взглянул на небо и рассмеялся.

— Чего смеешься? — спросил его царь.

— Да вот смеюсь над тем,— ответил царевич,— как один мой сосед, провожая жену к ее родителям, увидал по дороге женщину, что обрывала листья шелковицы. Она ему приглянулась, и он уж начал с ней заигрывать. Да только обернулся, поглядел вслед своей жене: глядь — уж и ее кто-то подманивает. Вот я и рассмеялся.

Царь, уразумев намек, тут же остановился и повернул войско обратно. Не успел дойти до дому, а уж кто-то напал на северные окраины царства!

***

Царство Цзинь страдало от разбойников. А некий Си Юн умел распознать разбойника по обличью: только вглядится, бывало, в выражение лица — и знает уже, что у того на уме. Цзиньский царь поручил ему опознание разбойников — и тот из сотен и тысяч не упускал ни единого. Царь в великой радости поведал о том Чжао Вэнь-цзы, сказав ему так:

— Нашел я одного человека — от него всем разбойникам в моем царстве скоро придет конец. На что мне теперь куча людей?

— Если вы, государь,— сказал Чжао Вэнь-цзы,— собираетесь переловить разбойников, полагаясь на слежку,— они не переведутся. А Си Юн, уж конечно, не умрет своей смертью.

И вот разбойники, собравшись на совет, решили:

— Это Си Юн довел нас до последней крайности!

И, набросившись на него все разом, растерзали в клочки.

Услыхав о том, цзиньский царь пришел в ужас. Он тут же призвал к себе Вэнь-цзы и сказал ему:

— А ведь и впрямь вышло по-твоему: сыщик-то мой погиб. Но как же я теперь выловлю разбойников?

— Чжоуская пословица гласит,— сказал Вэнь- цзы,—«не высматривай рыбу в омуте—накличешь беду, не выслеживай тех, кто прячется,— наживешь неприятности». Если государь желает избавиться от разбойников, то лучшее средство — приблизить к себе мудреца и довериться ему. Пусть он просветит тех, что наверху, и перевоспитает тех, что внизу. Если народ обретет стыд и совесть—к чему ему разбойничать?!

И царь поручил дела правления Суй Хуэю. А разбойничьи шайки поспешили удрать в Циньское царство!

***

Конфуций, возвращаясь из Вэй в Лу, остановил повозку у моста и загляделся на реку: водопад ниспадал с высоты в тридцать жэней, водоворот бурлил на девяносто ли — ни рыбе не проплыть, ни черепахе, ни кайману...

А некий человек собрался перейти его вброд. Конфуций послал к нему учеников, чтоб удержать его и сказать:

— Водопад ниспадает с высоты в тридцать жэней, водоворот бурлит на девяносто ли, ни рыбе не проплыть, ни черепахе, ни кайману... Тому, кто вздумает через него перебраться,— придется нелегко!

Но человек их не послушался: он перешел через поток и выбрался на другой берег.

— До чего же вы ловки! — воскликнул Конфуций.— У вас, видно, есть свой секрет? Как это вам удалось войти в такой водоворот и выбраться оттуда невредимым?

И человек ответил так:

— Как только вступаю в поток — весь отдаюсь

ему и вверяюсь. Так, отдавшись и вверившись, следую за ним до конца. Отдавшись и вверившись, располагаю свое тело в волнах и течениях, не смея своевольничать. Вот почему могу войти в поток и снова выйти.

— Запомните это, ученики! — сказал Конфуций.—

Воистину, даже с водой, отдавшись ей и вверившись, можно сродниться— а уж тем более с людьми!

***

Чжаоский государь Сян-цзы послал Синьчжи Му- цзы в поход на варваров ди. Тот же, одолев их, взял города Цзожэнь и Чжунжэнь и отправил вестника с донесением.

Государь, сидевший за трапезой, опечалился.

— За одно лишь утро,— сказали ему приближенные,— пали два города: люди такому радуются. Отчего же у вас опечаленный вид?

— Половодье на реках,— ответил им царь,— длится не больше трех дней. Ураган и гроза не длятся весь день. Солнце в зените — один только миг. В роду Чжао немного было доблестных деяний — и вдруг два города за одно утро... Уж не грозит ли нам погибель?

Услышав о том, Конфуций сказал так:

— Вот почему процветает род Чжао! Печалится — оттого и процветает. А те, что радуются,— гибнут. Не так трудно одержать победу, как трудно ее удержать. Умный правитель стремится удержать победу — потому-то его успехи переходят и к потомкам. Царства Ци и Чу, У и Юэ все когда-то побеждали, но в конце концов от этого и гибли. Ибо не умели удержать победу. А способен ее удержать лишь правитель, постигший Учение.

***

У Конфуция достало бы силы поднять засов на воротах столицы, но он не хотел прославиться силой. Мо-цзы, готовясь отразить нападение, одолел Гуншу Баня, но он не хотел прослыть стратегом. Ибо тот, кто умеет удержать победу, силу считает слабостью.

***

В одной из сунских семей на протяжении трех поколений ревностно соблюдались заповеди человечности и справедливости. И вдруг их черная корова без всякой на то причины отелилась белым теленком. Спросили об этом Конфуция— а тот сказал:

— Это благое предзнаменование!

И посоветовал принести теленка в жертву Небесному Владыке. А через год отец из той семьи беспричинно ослеп.

И вот их корова опять отелилась белым теленком. И отец повелел сыну снова спросить совета у Конфуция.

— Чего еще спрашивать? — сказал сын.— Ведь спрашивали уже — а ты потерял зрение!

— Слова мудреца,— ответил ему отец,— бывает, сперва не сбываются, но сбудутся после. Пока дело не кончилось — спроси-ка его еще.

И сын опять спросил совета у Конфуция, а тот сказал:

— Благое предзнаменование!

И снова повелел принести теленка в жертву. Сын, вернувшись домой, передал указание отцу. А тот сказал:

— Исполняй повеление Конфуция!

Через год и сын беспричинно ослеп. А потом чусцы напали на сунцев и осадили их город. Люди обменивались детьми и поедали их, раскалывали кости и варили. Все здоровые и сильные сражались на городской стене — и погибших было больше половины. А отец и сын — как увечные — этого избежали.

Когда же кончилась осада — оба выздоровели.

***

Циньский князь Му-гун сказал конюшему Бо Лэ:

— Ты уже стар годами. Нет ли кого в твоем роду, кто бы умел отбирать коней?

— Доброго коня,— ответил Бо Лэ,— можно узнать по стати, мускулам и костяку. Однако у Первого коня в Поднебесной все это — словно бы стерто и смыто, скрыто и спрятано. Такой конь мчится не вздымая пыли, не оставляя следов. Сыновья же мои малоспособны: они смогут отыскать хорошего коня, но не сумеют найти Первого коня в Поднебесной. Когда-то я таскал вязанки дров и связки овощей совместно с неким Цзюфан Гао. Он разбирался в лошадях не хуже вашего слуги. Пригласите его.

Князь принял Цзюфан Гао и немедля отправил его за конем. Через три месяца Цзюфан Гао вернулся и доложил:

— Отыскал. В Песчаных холмах.

— А что за конь? — спросил Му-гун.

— Кобыла... буланая...

Послали за кобылой, а оказался — вороной жеребец.

Князь, опечалившись, позвал Бо Лэ и сказал ему:

— Ничего не вышло! Тот, кого ты прислал отбирать коней, даже в масти не способен разобраться, жеребца от кобылы отличить не может — какой уж из него лошадник!

— Неужто он этого достиг! — сказал Бо Лэ, вздохнув в глубоком восхищении.— Да после этого тысячи и тьмы таких, как я,— ничто в сравнении с ним. Ведь Гао видит природную суть. Отбирает зерно—отметая мякину, проникает вовнутрь — забывая о внешнем. Видит то, что нужно видеть, а ненужного — не замечает. Глядит на то, на что следует глядеть, пренебрегая тем, на что глядеть не стоит. Да такое умение — дороже любого коня!

Когда жеребца привели — это и впрямь оказался Первый конь в Поднебесной!

***

Чуский царь Чжуан-ван спросил Чжань Хэ:

— Как управлять царством?

Чжань Хэ ответил так:

— Я, ваш слуга, сведущ в том, как управлять собой, но не сведущ в том, как управлять царством.

— Я обрел право,— сказал Чжуан-ван,— приносить жертвы в храме Предков и на алтаре Земли и Злаков. Хочу научиться — как его за собой сохранить.

— Я никогда не слыхал,— сказал Чжань Хэ,— о смуте в царстве у того, кто умеет управлять собой. Не слыхал никогда и о том, чтоб был порядок в царстве у того, кто собой управлять не умеет. Ибо корень — в самом себе, а за вершину отвечать не смею.

— Превосходно! — воскликнул чуский царь.

***

Старейшина с Лисьего холма спросил Суньшу Ао:

— Знаете ли вы о трех людских досадах?

— О каких же? — спросил Суныиу Ао.

— О зависти к высоким титулам. О неприязни государя к занимающим большую должность. О досаде на тех, что получают большое жалованье.

— Чем выше мой титул,— сказал Суньшу Ао,— тем скромней мои желания. Чем больше должность — тем смиренней мое сердце. Чем обильней жалованье — тем щедрей мои раздачи. Можно ли этим отвратить эти три досады?

***

Суньшу Ао занемог и был при смерти. И так наказывал сыну:

— Царь настойчиво жаловал меня землями — я же от них отказывался. Когда умру, царь будет жаловать и тебя. Ни за что не бери богатой земли. А вот есть на границе между Чу и Юэ холм Усопших. Земля там тощая и славу имеет недобрую: чусцы избегают ее из-за привидений, а юэсцы — из-за дурных примет. Только этой землей и можно владеть долго.

Когда Суньшу Ао умер, царь и впрямь стал предлагать его сыну тучные земли, но тот от них отказался, а попросил холм Усопших. Царь отдал ему эту землю — и потомки Суньшу Ао владеют ею и поныне.

***

Чжу Лишу служил у цзюйского князя Ао-гуна. Полагая, что князь его не ценит, он ушел от него и поселился у моря. Летом питался водяными орехами и зернами лотоса, зимой — каштанами и желудями. Когда же Ао-гун попал в беду, Чжу Лишу, решившись умереть за него, стал прощаться с друзьями.

— Ты же сам считаешь, что тебя не оценили,— сказали ему друзья,— и потому ушел. А ныне собрался

умереть за князя. Стало быть, тебе безразлично — ценят тебя или нет?

— Нет, это не так,— сказал Чжу Лишу.— Считаю, что меня не оценили,— и потому ушел от князя. А нынче за него умру — значит, и впрямь не оценили. Смертью своей пристыжу всех последующих государей, что не будут ценить своих слуг. Кто будет ценить — за того и станут умирать, а за тех, что не будут ценить,— и умирать не станут: вот это и будет прямой путь.

Можно сказать: Чжу Лишу был в своем недовольстве упорен до самозабвения!

***

Как-то раз Ян Бу, младший брат Ян Чжу, вышел со двора в белом платье. Пошел дождь, и Ян Бу, сняв свое белое платье, переоделся в черное и так вернулся домой. Собака не узнала его и встретила лаем. Ян Бу, рассердившись, хотел уже ее ударить, но Ян Чжу сказал ему:

— Не бей ее! Ведь ты и сам бы поступил подобным образом: ну разве не опешил бы ты, если б твоя собака, выбежав из дома белой, вернулась черной?!

***

Ян Чжу говорил:

— Добро творят не ради славы—но следом приходит и слава. Стремясь к славе, не ждут выгоды — но следом приходит и выгода. Стремясь к выгоде, не ожидают тяжбы — но следом приходит и тяжба. Вот почему достойный муж, творя добро, должен быть осмотрительным.

***

Жил в старину человек, учивший, как познать путь к бессмертию. Яньский государь послал за ним, но посланец его не спешил, и человек тот умер. Государь, в страшном гневе, хотел казнить посланца. Но любимый слуга государя, увещевая его, сказал ему так:

— Ничто не печалит людей так сильно, как смерть. И ничто не ценят они так высоко, как жизнь. А тот сам утратил жизнь — как же мог он, государь, научить вас бессмертию?!

И посланца помиловали.

Некий Ци-цзы тоже хотел познать путь к бессмертию и, услыхав о смерти учителя, стал, с досады, бить себя в грудь. Фу-цзы, услышав о том, поднял его на смех:

— Хотел научиться бессмертию, а учитель сам умер.

И он еще досадует! Сам не знает, чему собирался учиться!

— Фу-цзы не прав,— сказал Ху-цзы.— Бывает, что человек и знает средство, да не может им воспользоваться. Бывает и так, что может воспользоваться, да не знает средства. Некий житель царства Вэй умел хорошо считать. Перед смертью он передал свой секрет сыну — в виде притчи. Притчу-то сын запомнил, а применить не сумел. Кто-то спросил его про секрет, и он передал тому человеку слова отца. А тот, что спросил, воспользовавшись этим, овладел искусством счета не хуже, чем покойный. Но если так, разве не мог умерший поведать и о тайне бессмертия?!

***

Жители Ханьданя в день Нового года подносили государю своему Цзянь-цзы голубей, а тот за это, в великой радости, щедро всех одаривал.

— Зачем вы это делаете? — спросил его гость.

— Отпуская в день Нового года птиц на волю,— ответил Цзянь-цзы,— я проявляю милосердие.

— Всем известно,— сказал гость,— что вы отпускаете их на волю, оттого их и ловят наперебой, и птицы гибнут во множестве. Если хотите, чтоб они жили, не лучше ли вовсе запретить их ловить? Ведь если ловить их и выпускать, то никакое ваше милосердие не возместит причиняемого ущерба.

И Цзянь-цзы с ним согласился.

***

Тянь, родич государя Ци, принеся жертвы духам дороги, угощал у себя во дворце тысячу человек. Когда гостям, сидевшим посредине, подали рыбу и гусей, Тянь обозрел пирующих и сказал, умиленно вздыхая:

— Как щедро Небо к людям! Взрастило для них пять хлебов, размножило рыб и птиц.

И гости поддакивали ему, словно эхо.

Но тут вышел вперед мальчик лет двенадцати из семьи Бао, что был во втором ряду, и сказал так:

— Нет, господин, вы не правы. Небо и земля порождают все живое так же, как и нас. И нет среди тварей ни знатных, ни подлых: одни берут верх над другими лишь потому, что крупней их, умней и сильней, и пожирают других совсем не потому, что те

рождены быть пожранными. Разве Небо творит существа на потребу человеку? Он сам себе выбирает то, что годится ему в пищу. Комары и москиты впиваются нам в кожу, а тигры и волки пожирают нашу плоть. Так неужто же Небо создало человека для комаров и москитов, для тигров и волков?!

***

У одного человека засох платан, и старик сосед сказал ему, что засохший платан — не к добру. Тот человек, испугавшись, срубил его, а сосед попросил отдать ему срубленное дерево на дрова. И человек тот, опечалившись, сказал:

— Соседу моему нужны были только дрова — потому и подучил меня срубить дерево. Как можно быть таким коварным и поступить так не по-соседски!

***

Пропал у одного человека топор, и он подумал на соседского сына. Поглядит на походку — точь-в-точь как у вора! На выражение лица — точь-в-точь как у вора! И даже говорит — точь-в-точь как вор! Все движения, все повадки — точь-в-точь как у вора!

***

Стал рыть землю в ложбине — и вдруг нашел там свой топор. А на другой день снова увидел соседского сына: ни в движениях его, ни в повадках — ничего похожего на вора!

Как-то раз одному жителю Ци очень захотелось золота. Чуть свет оделся, надел шапку и отправился на рынок. Подошел к лавке, где торгуют золотом, схватил — и бежать. Рыночный стражник поймал его и спросил:

— Зачем схватил чужое золото, ведь кругом люди?

И человек тот ответил:

— Когда хватал, людей не видел, видел только золото!

***

ИЗ „ХУАЙНАНЬ-ЦЗЫ”

«Хуайнань-цзы» — «Учители из Южного заречья реки Хуай» — весьма обширное философское сочинение даосского толка, созданное при дворе удельного князя Лю Аня, жившего в 180(?)—122 гг. до н. э., в правление знаменитого ханьского императора У-ди.

При дворах различных правителей, вообще знатных людей, и ранее, еще в доимперский период, существовал институт, похожий на институт клиентелы в Древнем Риме. Здесь, в Китае, эти клиенты звались «гостями». То был многочисленный отряд, как мы бы теперь сказали, служилой интеллигенции: музыканты, художники, поэты, врачи, советники по политическим (гражданским и военным) делам, ораторы, дипломаты, танцовщики, и среди прочих — философы. Они служили хозяевам, давали им советы, просто развлекали и за это получали одежду, пищу и кров. В период Империи (с VI в. до н. э.) число «гостей» при дворах достигало нескольких тысяч. В их среде создавались различные кружки, в частности поэтические и философские, во главе с меценатом,— именно такую роль играли здесь знатные хозяева, сами подчас являясь неординарными философами, поэтами, музыкантами. Хуайнаньский же князь Лю Ань известен, пожалуй, больше всех других меценатов Раннеханьской эпохи.

Лю Ань был личностью незаурядной. Внук легендарного основателя Ханьской династии, сын человека, который долгое время считал себя ровней императору и умер, не пережив позора, заточенный в железную клетку, Лю Ань получил в наследство богатейшие владения, завидное образование и немалые амбиции. Однако он был чужд забав, развлекавших прочих владетельных князей: не травил лесных зверей на охоте, не радовался музыке и танцам, пренебрегал гаремными красавицами. Видимо, и он, подобно своему отцу, лелеял честолюбивые замыслы. Во всяком случае, образованные люди и доблестные воины, привлеченные его радушным приемом, стекались к князю со всей Поднебесной. Скрывал он у себя и беглых. Популярности князя в народе немало способствовало его покровительство даосам, занятия тайными даосскими науками — ведь даосские общества, через сто лет начавшие гигантскую крестьянскую войну, уже тогда набирали силу. Громкая слава Лю Аня вызывала естественные подозрения; какое-то время император еще сдерживал свою раздражительность, ограничившись символической казнью кузена — у того отрубили мочки ушей,— но доносы продолжали поступать... И когда у княжеского дворца внезапно появились императорские чиновники, Лю Ань понял, что игра проиграна. Историки сообщают, что гордый князь покончил с собой, но народная фантазия распорядилась его судьбой иначе — она создала красочную легенду о его чудесном спасении. В своеобразном «житии» хуайнаньского князя, составленном автором «Бао Пу-цзы», Гэ Хуном, мы найдем рассказ о «восьми старцах», якобы руководивших князем в его исканиях,— они-де помогли ему создать эликсир бессмертия. Люди показывали камень, с которого будто бы в момент опасности вознесся ввысь Лю Ань,— на камне отпечатались его ступни и копыта его коня. А в земной юдоли остались: посрамленный Сын Неба, недруги, доносчики — и бессмертные «Учители из Южного заречья...».

Публикуемые здесь фрагменты из этой книги являются типичными образцами древнекитайской философской прозы, еще во многом сохраняющей черты устного выступления. Тогда писали во многом так, как говорили. Отсюда множество «общих мест», повторяющихся сюжетов из прошлой и недавней истории Китая, материал мифов и легенд, притчи, пословицы, поговорки. Частично философы сознательно имитируют формы и художественные средства устного народного творчества, частично находятся под их влиянием. Все это заключено в жанровую форму философского диалога, так что каждая глава представляет собой цепь диалогов, связанных между собой философской идеей. Древнему читателю были хорошо знакомы имена действующих лиц и связанные с ними исторические и бытовые эпизоды: главное было не в них, а в том контексте, который их окружал. Это была новая интерпретация старого материала, она-то и возбуждала интерес современников.

Лю Аню и его кружку, помимо «Хуайнань-цзы», приписывается целый ряд сочинений, в том числе поэтические сборники и трактаты по астрономии, астрологии и магии. К сожалению, из всего этого наследия до нас дошло лишь одно стихотворение — да и то подлинность его сомнительна.

С другими текстами из «Хуайнань-цзы» читатель может познакомиться в книге Л. Е. Померанцевой «Поздние даосы о природе, обществе и искусстве» (М., Изд-во МГУ, 1979). Настоящий перевод публикуется впервые.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ОТЗВУКИ ДАО»

Бай-гун задал вопрос Конфуцию:

— Можно ли говорить намеками?

Конфуций молчал.

— Что будет, если камень бросить в воду? — продолжал Бай-гун.

— Ныряльщики из У и Юэ достанут его,— отвечал Конфуций.

— А если одну воду плеснуть в другую?

— Смешаешь воду из рек Цзы и Шэн — ИЯ все равно различит на вкус.

— Выходит —нельзя говорить намеками?

— Почему же нельзя? — отвечал Конфуций.— Кто знает, что значат слова? Тот же, кто знает,— говорит без слов.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Слова имеют основу, дела — хозяина».

Хуэй-цзы разработал закон и представил его царю. Тот остался доволен и передал его на рассмотрение Ди Цзяню.

— Можно дать ему ход? — спросил у него царь.

— Нет,— ответил Ди Цзянь.

— Но если он хорош, почему же не дать ему ход?

— Когда поднимают большое дерево,— отвечал Ди Цзянь,

— передние восклицают: «Юй-сюй!», а задние вторят им. Почему же при этом не поют песен Чжэн и Вэй, не напевают быстрых мелодий Чу? Потому что они не годятся для этого дела. Так и хорошо управляемое государство — опирается на ритуал, а не на изощренное красноречие.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Когда множатся законы и приказы, растет число воров и разбойников».

Тянь Пянь беседовал с циским ваном об искусстве Дао.

— Мои владения — царство Ци,— отвечал ван.— Искусство Дао мало пригодно для устранения бед, поэтому хотелось бы послушать об искусстве управления.

— Мои слова,— отвечал Тянь Пянь,— хотя и не об управлении, однако могут быть полезны и для него. Возьмем, к примеру, лес. Это не материал, но он может стать материалом. Вдумайтесь, господин, в то, что сказано, и сами выберите пригодное для управления. Хотя Дао и не устраняет бед, но его силою все переплавляется и преобразуется во Вселенной и в пределах шести сторон света. Зачем же спрашивать о делах правления в царстве Ци?!

Именно это имел в виду Лао Дань, когда говорил: «Форма без формы, образ без вещи». Ван спросил о царстве Ци,— Тянь Пянь ответил примером о древесном материале: материал — еще не лес; лес — еще не дождь; дождь — еще не Инь-Ян; Инь-Ян — еще не Гармония, а Гармония — еще не Дао.

Бай-гун завоевал Цзин и никак не мог решиться разделить имущество со складов и арсеналов среди своих людей. Прошло семь дней, и Ши Ци сказал ему:

— Неправедно добытое, да еще не розданное — приводит к беде. Не можешь отдать — лучше сожги, но не восстанавливай людей против себя.

Бай-гун не послушался, и через девять дней явился Е-гун. Он открыл большие склады и арсеналы и раздал товары и оружие народу, а затем напал на Бай-гуна и через девятнадцать дней пленил его.

Итак, царство не принадлежало ему, а он захотел владеть им — это можно назвать верхом алчности; не уметь принести пользу ни себе, ни людям — можно назвать верхом глупости.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Чем переполнять сосуд — лучше его вовсе не наливать; как ни заостряй предмет при ковке — он скоро затупится».

Чжаоский Цзянь-цзы назначил Сян-цзы своим преемником. Узнав об этом, Дун Яньюй сказал ему:

— Усюй — из худого рода. Почему же вы сделали его своим наследником?

— Он из тех людей, что могут стерпеть позор ради родных алтарей.

Прошло время. Как-то Чжи-бо с Сян-цзы сидели на пиру, а Чжи-бо вдруг схватил Сян-цзы за голову. Дафу просили позволения убить его, но Сян-цзы остановил их.

— Когда прежний ван,— сказал он,— ставил меня на престол, он сказал: «Сян-цзы может ради родных алтарей стерпеть позор»; разве он сказал: «Сян-цзы может убить человека»!?

Через десять лун Чжи-бо окружил Сян-цзы в Цзинь- яне. Разделив свои отряды, Сян-цзы нанес Чжи-бо сокрушительное поражение, а из его головы сделал винную чашу.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Знающий свою силу, умеющий быть слабым — для Поднебесной как горная долина».

Ду Хэ говорил с чжоуским правителем о том, как покоить Поднебесную в мире. Государь сказал:

— Хотел бы научиться тому, как покоить в мире Чжоу.

— Если мои слова не годны, то не суметь вам покоить Чжоу,— отвечал Ду Хэ,— а если годны — Чжоу само придет к миру и покою.

Это и называется «не приводя в покой, покоить». Поэтому Лао-цзы говорит: «Великий резчик не режет», «Высшее богатство — отсутствие богатства».

По законам царства Лу, пожелавший выкупить раба - лусца у чжухоу, мог взять деньги на это в казне. Цзыгань выкупил одного лусца, а деньги брать отказался.

— Ты делаешь ошибку,— сказал Конфуций, узнав об этом.— Действия мудреца могут изменять обычаи и нравы, а его уроки — распространяться на последующие поколения, потому что они годны для всех. Ныне в царстве богачей мало, а бедняков много. И тем, и другим не жаль казенных денег. Если же лусцы не будут брать в казне — то не станут выкупать своих у чжухоу.

О Конфуции можно сказать, что он знал толк в ритуале. Поэтому Лао-цзы говорит: «Видеть значительное в малом — называется мудростью».

Вэйский У-хоу спросил у Ли Кэ:

— Отчего погибло царство У?

— Оттого, что много воевало и много побеждало.

— Но разве много воевать и много побеждать — не благо для государства?

— Когда много воюют — народ распускается,— отвечал Ли Кэ,— когда много побеждают — правители становятся высокомерны; а при высокомерных правителях и распущенном народе редко бывает, чтобы царство не погибло. Высокомерие ведет к произволу, произвол — к жестокости; распущенность порождает злобность, злобность — волнения. Правители и народ находились в таком напряжении, что гибель У даже поздно наступила!

Поэтому Лао-цзы говорит: «Небесное дао велит отступить, когда подвиг свершен и пришла слава».

Нин Юэ желал служить цискому Хуань-гуну, но был беден и выделиться ему было нечем. Тогда он нанялся к странствующим купцам грузить телеги. Пришли они в Ци и расположились на ночлег за городскими воротами. Ночью ворота открылись, и, тесня груженые телеги, с многочисленной свитой и огнями в город въехал Хуань-гун. Нин Юэ, который в это время кормил вола, увидел издали Хуань-гуна и загрустил. Ударяя в воловий рог, он запел песню купца. Хуань-гун услышал и, тронув своего возничего за руку, сказал:

— Это поет необыкновенный человек!

И приказал следующей за ним на колеснице свите пригласить певца во дворец. Поправив одежду и шапку, он принял Нин Юэ и заговорил с ним о делах Поднебесной. Довольный беседой, Хуань-гун решил взять гостя на службу. Однако его чиновники воспротивились:

— Гость — человек из Вэй,— сказали они.— Вэй не так далеко от Ци. Послали бы, государь, расспросить. Если и после этого гость окажется достойным, не поздно будет его принять.

— Нет,— отвечал Хуань-гун.— Начнем расспрашивать и вдруг, к несчастью, у него окажется какой-то недостаток. Из-за мелкого недостатка забудем о больших достоинствах. Именно так государи теряют настоящих мужей Поднебесной!

Чуский Чжуан-ван спросил Чжань Хэ:

— Как управлять государством?

— Умеешь управлять собой и не умеешь управлять государством?

— Я поставлен хранить храм предков и алтари и хотел бы знать, как их уберечь,— пояснил Чжуан-ван.

— Мне никогда не доводилось слышать, чтобы царство того, кто умеет управлять собой, было в смуте; или сам бы ван был в смуте, а царство его — упорядочено. Таким образом, корень в тебе самом. Не смею договаривать до конца.

Некогда Цзы Хань, управляющий строительными работами, был первым министром в Сун.

— Покой или непрочное положение государства,— говорил он сунскому государю,— порядок или смута в народе зависят от государевой политики наград и наказаний. Народ любит чины, награды, пожалования— пусть государь дает им это; смертную же казнь, наказания и штрафы народ ненавидит, и поэтому, прошу вас, передайте их в мое ведение.

— Хорошо,— сказал государь.— Я возьму на себя то, что нравится им, а ты на себе испытаешь их ненависть.

С тех пор подданные в царстве знали, что убийства и казни дело рук Цзы Ханя; большие чиновники стремились приблизиться к нему, народ боялся его. И вот не прошло и месяца, как Цзы Хань, оттеснив сунского государя от управления, сосредоточил всю власть в своих руках.

Вот почему Лао-цзы говорит: «Нельзя рыбе покидать глубины, средства управления нельзя обнажать перед народом».

Ван Шоу перебросил через плечо котомку с книгами и отправился в путь. По дороге он встретил Сюй Фэна.

— События свершаются под воздействием перемен,— сказал тот,— а перемены происходят от времени. Поэтому тот, кому ведомо время, не имеет постоянных занятий. Книги — это произнесенные слова, слова произносятся знающими, а знающие — не хранят их в книгах.

Услышав это, Ван Шоу сжег книги и исполнил танец.

Вот почему Лао-цзы говорит: «Обильные слова легко исчерпываются, лучше держаться меры».

Первый министр Цзы Пэй пригласил на пир чуского Чжуан-вана. Чжуан-ван принял приглашение. Цзы Пэй ждал его на башне Цзинтай, а Чжуан-ван не пришел. На следующий день, сложив почтительно руки и обратившись лицом к северу, Цзы Пэй, босой, предстал пред государем в тронном зале.

— Ранее государь принял приглашение, а ныне не пришел. Думаю, в этом моя вина,— сказал он.

— Я слышал, что ты приготовил пир на башне Цзин-тай,— отвечал государь.— На юг с нее открывается прекрасный вид на гору Ляошань и реку Фанхуан, слева течет Янцзы, справа — Хуай. Любоваться этим —такое наслаждение, что можно забыть о смерти. Я слаб и не могу позволить себе это удовольствие: боюсь, останусь там и не вернусь.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Не смотри на вожделенное, не приводи чувства в смятение».

Цзиньский царевич Чун Эр, спасаясь от преследования, проходил через Цао. В Цао ему не отдали почестей. Жена Ли Фуцзи сказала своему мужу:

— Господин не отдал почестей цзиньскому царевичу. Между тем, я видела его свиту—все достойные люди, похожие на вас. Царевич вернется в Цзинь и непременно поднимет войска на Цао. Почему бы вам заранее не выказать ему доброе отношение?

Ли Фуцзи послал царевичу сосуд с едой и нефритовый круг. Чун Эр принял еду, а нефрит отослал обратно. Когда он вернулся в Цзинь, то поднял войска в поход на Цао и покорил его, приказав не вторгаться в деревню Ли Фуцзи.

Лао-цзы говорит: «Ущербное становится полным, кривое — прямым».

Чжаоский Цзянь-цзы умер, но еще не был похоронен, когда город Чжунмоу отделился и перешел к Ци. На пятый день после похорон Сян-цзы поднял войска и атаковал Чжунмоу. Однако не успел он сомкнуть кольцо, как стены сами рухнули на десять чжанов. Сян-цзы тотчас ударил в гонг и отступил. Тогда военачальники стали убеждать его:

— Государь наказал Чжунмоу за предательство, и стены сами рухнули. Если Небо помогает нам — зачем же уходить?!

— Я слышал, как Шу Сян говорил: «Благородный муж не пользуется чужой неудачей и не преследует того, кто в опасности». Пошлите починить стену. Когда стена будет готова — снова атакуем.

Услышав о справедливости Сян-цзы, жители Чжунмоу попросили позволения сдаться.

Вот почему Лао-цзы говорит: «С тем, кто не соперничает, в Поднебесной никто не может соперничать».

Цзинь пошло походом на Чу. Через три перехода, которые покрыли, не останавливаясь на привал, дафу испросили позволения начать штурм.

— Во времена прежнего государя Цзинь не ходило походом на Чу,— сказал чуский Чжуан-ван.— Когда же на престол сел я, сирота, оно пошло. Моя вина, позор мне!

— Во времена прежних слуг Цзинь не ходило походом на Чу,— сказали дафу.— Ныне же, когда мы служим, оно пошло. Это наша вина! Позвольте отразить удар.

Ван пал ниц и, оросив слезами полу халата, поднялся и поклонился дафу.

Узнав об этом, цзиньцы сказали:

— Государь и слуги спорят друг с другом — кто виноват! Не много славы добудем мы, победив таких слуг.— И ночью отвели войска.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Ваном может называться лишь тот, кто способен принять позор страны на себя».

Некогда, будучи в Чжао, Гунсунь Лун сказал своим ученикам:

— С неспособными людьми я не странствую.

Вскоре в сермяге, подпоясанной веревкой, явился странник и, попросив его принять, сказал:

— Я умею кричать.

— Есть среди нас человек, умеющий кричать? — спросил Гунсунь Лун, обернувшись к ученикам.

— Нет,— был ответ.

— Тогда включите его в список учеников.

Через несколько дней Гунсунь Лун отправился на переговоры с яньским ваном. Подъехал к реке и увидел, что паром — на другом берегу. Велел новому ученику вызвать его. Тот крикнул — и паром пришел. Поистине: наличие мудреца не исключает присутствия умельца.

Лао-цзы говорит: «Человек не пренебрегает человеком, вещь — вещью; это и называется высшей мудростью».

Когда Цзы Фа атаковал Цай и одержал победу, Сюань- ван выехал в предместье приветствовать победителя. Он отмерил ему во владение сто цинов земли и преподнес нефритовый скипетр. Но Цзы Фа не принял дары, сказав:

— Управлять страной, осуществлять правление и принимать послов от чжухоу — дело государя; издавать распоряжения, рассылать приказы, заботиться о том, чтобы противник бежал прежде, нежели войска сомкнут кольцо,— дело военачальника. Вступать же строем в бой и побеждать противника — дело простых людей. Воспользоваться заслуженной ими наградой и забрать положенные им титулы и жалованье — дело несправедливое и недостойное; поэтому отказываюсь и не принимаю.

Лао-цзы говорит: «Свершает подвиг и не заботится о славе; именно потому, что не заботится, слава не оставляет его».

Цзиньский Вэнь-гун напал на Юань. Для взятия его назначил трехдневный срок. Когда через три дня город еще не пал, приказал отвести войска. Дафу, увещевая, сказали:

— Еще день-два, и Юань будет повержен.

— Когда я назначал трехдневный срок,— отвечал Вэнь-гун,— я был уверен, что этого достаточно для взятия города. Но теперь, когда срок истек, не отвести войска — значит подорвать к себе доверие. Стоит ли того Юань?

Жители города, узнав об этом, сказали:

— Такому государю можно сдаться.

И сдались. Город Вэнь также попросил взять его под свою руку.

Лао-цзы говорит: «Прекрасные речи могут произвести впечатление, прекрасные же деяния поистине возвышают».

Первый министр царства Лу — Гунъи Сю, любил рыбу. Одно из царств поднесло ему рыбу, но он отказался принять. Ученики спросили:

— Учитель так любит рыбу, почему же не принял?

— Вот потому что люблю, и не принял,— отвечал Гунъи Сю.— Примешь — лишишься должности и вовсе останешься без рыбы. А если не примешь, то и должности не потеряешь, и рыбу всегда будешь иметь.

Это мудрость человека, знающего свою пользу.

Лао-цзы говорит: «Знай меру и не испытаешь позора».

Чуский полководец Цзы Фа любил отыскивать людей, сведущих в каком-либо искусстве. В Чу был один искусный вор. Прейдя к Цзы Фа, он сказал:

— Я слышал, господин ищет людей, сведущих в каком- либо искусстве. Я — рыночный вор. Хотел бы пополнить ряды ваших умельцев.

Услышав его слова, Цзы Фа, не подпоясав платья и не поправив шапку, поспешно вышел и встретил гостя согласно ритуалу.

— Вор — разбойник Поднебесной, к чему с ним разводить церемонии? — заметили его люди.

— Не ваше дело,— отвечал Цзы Фа.

Через некоторое время цисцы напали на Чу. Цзы Фа трижды выставлял против них войска, и трижды войска отступали. Вскоре лучшие люди в Чу исчерпали все планы обороны, а циские войска все наседали. Тогда перед Цзы Фа предстал рыночный вор и сказал:

— Искусство мое невелико, но я хотел бы употребить его для господина.

Цзы Фа ни о чем не спросил его и отпустил. Между тем вор снял с шатра полководца Ци полог и принес его Цзы

Фа. Цзы Фа приказал вернуть полог противнику со словами: «Солдат вышел за хворостом, а принес полог от шатра полководца. Отдайте распорядителю».

На следующее утро вор уже принес изголовье полководца. Цзы Фа опять послал человека вернуть его. Тогда вор принес булавку от головного убора военачальника. И вновь Цзы Фа велел вернуть украденное. Узнав об этом, циские воины всполошились, а военачальник стал держать с чиновниками совет:

— Если нынче не уйдем — боюсь, унесут и мою голову.

И они отступили и отвели войска. Поэтому и говорится:

правителю могут быть полезны и те, кто обладает небольшими талантами.

Циньский Му-гун поднял войска, собираясь напасть на Чжэн.

— Нельзя на них нападать,— сказал Цзянь Шу.— Я слышал, нападать можно на царство, отстоящее не более чем на сто ли — если ехать на повозках, и не более чем на тридцать ли — если идти пешим ходом, дабы весть о походе не успела разнестись, латы не износились, оружие не притупилось, провиант не истощился, а люди не заболели и не разбежались. Ты же отправляешься в поход на тысячи ли и еще должен не раз пересечь земли чжухоу. Подумай, государь.

Му-гун не послушался, и Цзянь Шу провожал войска в траурном одеянии и с плачем. Когда, пройдя Чжоу, войска Му-гуна повернули на восток, чжэнский купец Сянь Гао преподнес им двенадцать волов. Военачальники встревож ились:

— Мы прошли много тысяч ли, чтобы напасть на них, и еще не дошли, а они уже знают о нашем походе. Наверняка заранее приготовились — как теперь наносить удар? Лучше уж повернуть войска.

В это время как раз умер цзиньский Вэнь-гун, и Сянь Чжэн, с согласия Сян-гуна, поднял войска и, наголову разбив циньцев в сражении при Яо, взял в плен трех военачальников.

Вот почему Лао-цзы говорит: «Знать и думать, что не знаешь,— высшее; не знать, а думать, что знаешь,— ошибка».

Цзи Фуцзы правил в Даньфу уже три года, когда У Маци в простой одежде под видом простолюдина отправился посмотреть на его преобразования. Как-то ночью он увидел, что рыбак поймал рыбу и отпустил ее. У Маци спросил:

— Рыбак должен ловить рыбу — зачем же ты ее отпустил?

— Цзи Фуцзы запрещает ловить маленькую рыбу, вот я ее и отпустил.

Вернувшись домой, У Маци доложил Конфуцию:

— Цзи Фуцзы обладает великой силой! Даже ночью его люди ведут себя так, словно им грозит суровая казнь. Как ему удалось достичь этого?

— Мне случалось спрашивать его об искусстве управления,— отвечал Конфуций,— и он говорил: «Предостерегай одних и наказывай других». Возможно, в этом все дело.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Откажись от одного — возьми другое».

Полутень спросила у Тени:

— Белый свет — это божественный свет?

— Нет,— отвечала Тень.

— Откуда ты знаешь?

— Смена дня и ночи происходит на Фусане,— отвечала Тень.— Солнце освещает космос, лучи белого света заливают пространство меж четырех морей; но закрой дверь, прикрой окно—и они не проникнут. Божественный же свет льется со всех четырех сторон одновременно, и нет места, которого бы он не достигал: вверху граничит с небом, внизу доходит до земли. Поднимешь ли голову, опустишь ли — он везде. Разве это доступно белому свету?!

Поэтому Лао-цзы говорит: «Самое нежное в Поднебесной побеждает самое крепкое».

Бай-гун Шэн замыслил смуту, распустил двор, встал на престол. Однажды, нечаянно повернув к себе острием палку, которой пришпоривают лошадей, поранил щеку. Кровь стекала на пол, а он не замечал.

Отсюда видно, что если дух устремлен вовне и мысли клубятся внутри, то нельзя не утратить контроль над телом. Когда дух занят далеким — упускается близкое.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Чтобы знать Поднебесную, не надо выходить со двора; чтобы видеть небесное дао — не надо выглядывать из окна; чем дальше идешь, тем меньше знаешь».

Завладев Поднебесной, циньский Хуан-ди боялся ее не удержать. Он создал пограничные гарнизоны, построил Великую стену, привел в порядок заставы и мосты, установил преграды и заграждения, завел почтовые станции, поставил пограничные посты,— но род Лю забрал все это с легкостью, с какой поворачивают ключ в замке.

Некогда У-ван пошел походом на Чжоу и разбил его при Муе. После этого насыпал могильный холм над могилой Би Ганя, восстановил селение Шан Юна, взял под защиту людей Цзи-цзы, стал вести царские приемы в храме Чэн Тана, открыл склады с зерном у моста Цзюй, раздал богатства башни Лутай, разбил барабаны, поломал барабанные палочки, расслабил луки, порвал тетиву. Покинул дом, ночевал в поле. Снял меч и повесил на пояс дощечку для письма — чтобы показать, что нет у него врагов и что он ищет мира. Тогда Поднебесная возликовала и воспела его, ко двору явились с данью чжухоу, и его потомки удерживали власть в течение тридцати четырех поколений.

Лао-цзы говорит: «Кто умеет закрывать — и без замка закрывает так, что не открыть; кто умеет завязывать узел — и без веревки завязывает так, что не развязать».

Некий Цы Фэй из Цзин добыл драгоценный меч в Ганьсуе и, возвращаясь домой, переправлялся через реку. Когда лодка достигла середины течения, Ян-хоу поднял волны и два водяных дракона закружили лодку.

— Случалось ли раньше кому-нибудь остаться при этом в живых? — спросил лодочника Цы Фэй.

— Никогда не слышал,— отвечал лодочник.

Тогда Цы Фэй, сощурив в ярости глаза, взмахнул рукавами и выхватил меч.

— Воину пристало рассуждать о ритуале и добродетели, а не грабить и отнимать. Бросай меч, речная падаль! Не жди пощады от меня!

С этими словами он прыгнул в воду, пронзил мечом драконов и отрубил им головы. Ветер и волны успокоились, все, кто был в лодке, остались живы.

За этот подвиг цзинцы пожаловали ему титул «держащий нефритовый жезл».

Поэтому Лао-цзы говорит: «Тот, кто не цепляется за жизнь, мудрее ценящего свою жизнь».

Цисец Чуньюй Кунь обсудил с вэйским ваном план действий, и ван одобрил его. Снарядили десять колесниц, с которыми Чуньюй Кунь должен был отправиться в Цзин. Он простился и уже собрался в путь, как нашелся кто-то, кто посчитал его план ненадежным и так же красноречиво выступил с другим планом. Тогда вэйский ван отставил поездку Чуньюй Куня, а его самого отдалил. В результате ван отказался от одного плана, но ничего не достиг и с помощью другого. Так и должно было быть.

В словах есть корень, в делах — основа. Будь сколь угодно разнообразны умения и способности, они не стоят ничего, если не знать, в чем корень.

Поэтому Шэнь-цзы говорит: «Плотник, который делает дверь, еще не знает, что такое дверь. Чтобы узнать это, надо ее закрыть».

Среди моистов был некий Тянь Цзю. Он стремился попасть на аудиенцию к циньскому вану. Снарядил колесницы, приехал в Цинь и остался там жить. Но в течение целого года не мог добиться встречи с ваном. Нашелся некий гость, который рассказал об этой истории чускому вану, и тот пригласил Тянь Цзю к себе. Благосклонно принял, вручил ему верительную дщицу полководца и отправил с нею в Цинь. Циньский ван принял его и был с ним приветлив. Выйдя с царского двора, Тянь Цзю сказал своим людям:

— Три года я прожил в Цинь, но так и не удостоился приема, и не знал, что путь к этому лежит через Чу.

Среди вещей поистине есть такие, которые кажутся близкими, а далеки, кажутся далекими — а близки.

Некогда джаоский Вэнь-цзы спросил у Шу Сяна:

— Из шести цзиньских полководцев кто погибнет первым?

— Чжунхан и Чжи.

— Почему?

— Потому что мелочную придирчивость они считают требовательностью, нажим — умелым руководством, жестокость— проявлением преданности, множество планов — заслугой. Это все равно что тянуть кожу — тянуться- то она тянется, да скоро лопнет.

Лао-цзы говорит: «Когда правление великодушно — народ прост; когда правление докучливо — народ изворотлив».

Цзин-гун спросил своего Главного гадателя:

— Что может твое искусство?

— Может поколебать землю.

Потом к гуну пришел на аудиенцию Янь-цзы, и гун ему сказал:

— Я спросил Главного гадателя, что может его искусство, он ответил, что оно способно поколебать землю. Может земля поколебаться?

Янь-цзы промолчал, ничего не ответил. Выйдя от гуна, он прошел к Главному гадателю:

— Ночью я видел,— сказал он,— что звезда Крюк заняла положение между созвездиями Покои и Сердце. Это поколеблет землю?

— Да,— ответил гадатель.

Янь-цзы ушел, а гадатель направился к гуну.

— Я не могу поколебать землю,— сказал он гуну,— но земля непременно поколеблется.

Тянь Цзыян, услышав эту историю, сказал:

— Янь-цзы потому промолчал и не отвечал, что не хотел смерти Главного гадателя; а пошел к нему потому, что не желал, чтобы гун был обманут. Янь-цзы можно назвать преданным высшим и милостивым к низшим.

Лао-цзы говорит: «Острый, а не колет; имеет углы, а не ранит».

Вэйский Вэнь-хоу угощал дафу в Цюйяне. Порядочно опьянели, и Вэнь-хоу, вздохнув, сказал:

— Разве только у меня нет в слугах Юй Жана?!

Цзянь Чжун, подняв чашу и передавая ее Вэнь-хоу,

воскликнул:

— Штрафная, государь!

— За что?

— Я слышал, что счастливые родители не ценят почтительного сына, а праведный правитель — верного слугу. Разве не таков был господин Юй Жана?

Вэнь-хоу принял кубок и осушил его, не передавая дальше.

— Не стало таких слуг, как Гуань Чжун и Баошу Я, потому и Юй Жан уже славен.

Лао-цзы говорит: «Когда государство в смуте, появляются верные слуги».

Осматривая храм Хуань-гуна, Конфуций заинтересовался сосудом, который назывался ючжи.

— Как хорошо, что мне довелось увидеть этот сосуд! — воскликнул Конфуций. И, обернувшись к ученикам, добавил: — Принесите воды.

Когда сосуд наполнили до половины — он стоял прямо, когда же налили доверху — перевернулся.

— Прекрасно! Да ведь он держит полноту! — изумлено воскликнул Конфуций.

Стоявший рядом Цзыгун спросил его:

— Позвольте узнать — что значит «держит полноту»?

— Прибавь — и нанесешь ущерб.

— Что значит — «прибавь — и нанесешь ущерб»?

— Упадок начинается с расцвета, высшее наслаждение переходит в скорбь, солнце в зените — значит, начинает садиться, полнолуние ведет к ущербу. Поэтому мудрость сохраняется глупостью, образование и красноречие — невежеством, сила и мужество — страхом, богатство и преуспеяние — экономией, благодеяния и раздачи — воздержанием от них. Благодаря этим пяти вещам прежние ваны хранили Поднебесную и не утрачивали ее; пренебрежение же ими ведет к краху.

Поэтому Лао-цзы говорит: «Верные этому пути избегают полноты; ведь изнашиваться, не превращаясь в нечто новое, может только неполный».

***

ИЗ ГЛАВЫ «ДЕЛА ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ»

Сила мысли — вот что заставляет человека высоко ставить свое достоинство и воздавать себе хвалу; но мысль же виновна в том, что человек унижается и клевещет на себя.

Слово, слетевшее с уст, не поймать; дело трудно завершить, но легко проиграть; славу трудно добыть, но легко потерять. Тысячемильная плотина истачивается муравьями; дом высотой в сто сюней сгорает из-за щели в дымоходе.

Люди пренебрегают мелочами, а потом раскаиваются. Беда приходит — и только тогда задумываются. Словом, ищут хорошего лекаря, когда болезнь уже приняла опасный поворот. И тут хоть обладай искусством Бянь Цюэ и Юй Фу — мертвого не оживить. Пришло несчастье — человек сам его породил, пришло счастье — человек сам его вырастил. У несчастья и счастья одни двери, польза и вред — соседи.

Вот почему, берясь за дело, заранее все изучи, проверь, оцени, а уж потом принимай решение. А принесет оно пользу или вред — зависеть будет от твоего ума или глупости. Ум же — это понимание естественного хода вещей. Если бы все знали, в чем истина — дела шли бы как по маслу и не заходила бы в тупик Поднебесная.

Ныне же Поднебесную подтачивают три зла: порочные — пользуются большими милостями; малоталантливые занимают высокое положение; не имеющие заслуг — получают щедрое жалованье.

Бывает так, что убыток оборачивается прибылью, а прибыль — убытком.

Некогда чуский Чжуан-ван одержал в Хэюне победу над Цзинь. Возвратившись из похода, он пожаловал Суньшу Ао надел, но тот отказался его принять. Уже будучи при смерти, Суньшу Ао сказал своему сыну:

— Как только умру, ван непременно пожалует тебе надел. Не бери жирные и плодородные земли, а бери каменистые и песчаные. Вот холмы Юцинь: земля там бесплодная, известна как дурное место. Она никому не нужна.

Суньшу Ао умер, и ван действительно хотел пожаловать его сыну жирные и плодородные земли. Однако тот отказался их принять и попросил юциньские холмы. По обычаю, в царстве Чу всякому, кто имел заслуги в двух поколениях, давали жалованье и надел. И только один Суньшу Ао сумел сохранить и то и другое. Вот случай, когда убыток оборачивается прибылью.

Что же тогда называется «получить прибыль, а на самом деле потерпеть ущерб»?

***

Некогда цзиньский Ли-гун ходил походом на юг — на Чу, на восток — на Ци, на запад — на Цинь, на север — на Янь. Его войска бесчинствовали по всей Поднебесной и все склоняли пред ним головы. Самодовольный и исполненный гордыни, Ли-гун стал без меры предаваться излишествам, разбойничать и истязать простой народ, казнить старших чиновников и приближать к себе льстецов. Чжу- хоу отказались его поддерживать, и не было у него верных слуг, могущих помочь ему советом. И вот на следующий год он отправился во владения Цзянли, где был схвачен Луан Шу и Чжунхан Янем и заточен в тюрьму. Среди чжухоу не нашлось никого, кто выручил бы его, а среди простого народа — кто оплакал бы. Через три луны он умер.

Военные победы, трофеи, расширение земель, почетное имя — все это прельщает людей в Поднебесной. Когда же все это кончается не только собственной гибелью, но и гибелью государства,— то это называется «приобретя — потерять». Так, Суньшу Ао, взяв каменистые земли юциньских холмов, сохранял их в течение многих поколений. Цзиньский же Ли-гун созвал чжухоу в Цзялине — а в результате погиб во владениях Цзянли.

Простолюдины знают, что выгода — это выгода, а ущерб — это ущерб, и только мудрецу ведомо, когда ущерб обращается в выгоду, а выгода — в ущерб. У дважды плодоносящего дерева непременно поранены корни; в семье, извлекшей сокровища из могилы, непременно кто-нибудь погибнет. Иной раз кажется, речь идет о большой выгоде — оборачивается же она вредом.

Чжан У подстрекал Чжи-бо отнять земли Хань и Вэй — в результате Чжи-бо был схвачен в Цзиньяне. Чуский Чжуан-ван по наущению Шэньшу Ши дал надел потомкам рода Чэнь — и стал баваном в Поднебесной.

Хочешь принести пользу — она оборачивается вредом; хочешь нанести вред — он оборачивается пользой. Поистине: переходы пользы и вреда, границы счастья и несчастья неуловимы.

Ян Ху поднял мятеж в Лу. Луский правитель велел закрыть городские ворота, пообещав тому, кто схватит Ян Ху, щедрую награду, а тому, кто упустит — жестокое наказание. Окруженный тройным кольцом, Ян Ху уже поднял меч, собираясь заколоться, как вдруг стражник у городских ворот остановил его:

— Поднебесная велика! Я выпущу тебя!

Тогда Ян Ху бросился на окружение и, прокладывая себе дорогу мечом, скрылся. Стражник выпустил его из ворот, но вдруг тот вернулся и, притянув стражника за рукав, ранил его подмышку. В гневе стражник воскликнул:

— За что ты ранишь меня?! Разве не я, рискуя жизнью, помог тебе освободиться от врагов?!

Услышав, что Ян Ху скрылся, луский правитель пришел в великий гнев и велел схватить стражника, подумав, что если он ранен, то получит награду, а если нет — то подвергнется тяжкому наказанию.

Это и называется нанести вред, а извлечь пользу.

Что же тогда называется «хотеть принести пользу, а нанести вред»?

Чуский Гун-ван имел сражение с цзиньцами в Яньлине. В разгар битвы он был ранен и остановил бой. Сыма Цзыфань, мучимый жаждой, попросил пить. Мальчик - слуга Ян Гу поднес ему вина. Отведав сладость вина, Цзыфань уже не мог оторваться от ковша и, в конце концов опьянев, заснул. Между тем Гун-ван решил продолжить бой и послал за Сыма Цзыфанем. Тот же отказался, сославшись на боль в сердце. Тогда ван поехал взглянуть на него, вошел в шатер, почуял запах вина и пришел в великий гнев:

— В нынешней битве я, несчастный, ранен. Единственая опора — Сыма, а Сыма — вот каков! Гибнут чуские алтари, и не с кем мне, несчастному, продолжить бой.

И, отведя войска, он казнил Сыма Цзыфаня как потерявшего честь.

Итак, поднося вино, Ян Гу вовсе не хотел навлечь на Цзыфаня несчастье — он искренне любил его и хотел доставить ему удовольствие, однако привел только к гибели. Это и называется «хотеть принести пользу, а нанести вред».

Больной ревматизмом старается больше есть, а страдающий лихорадкой — пить холодное. Простолюдин считает это здоровым, а хороший врач — вредным. Глупец думает — все полезно, что радует глаз и сердце; мудрец же избегает этого. Мудрец сначала противится, а потом соглашается, толпа же сначала соглашается, а потом противится. Всяк стремится к заслугам, и все страшатся наказаний. Но бывает, имеющий заслуги навлекает на себя подозрение, а свершивший преступление вызывает к себе доверие. Порою тот, кто имеет заслуги, забывает об отеческой любви и долге, а тот, кто свершит преступление, остается верен чувству милосердия.

Когда вэйский полководец Юэ Ян атаковал Чжуншань, сын его был в плену у чжуншаньцев и находился внутри города. Враги подвесили его так, чтобы он был виден Юэ Яну.

— Долг слуги — прежде отцовского долга! — вскричал Юэ Ян и еще ожесточеннее атаковал Чжуншань.

Тогда чжуншаньцы отрубили его сыну голову и послали ее Юэ Яну. Идя за послом, несшим голову, Юэ Ян, плача, восклицал:

— Это мой сын!

Вернувшись в Чжуншань, посол доложил:

— Этот человек умрет, исполняя долг. Его не разжалобить!

И чжуншаньцы сдались. Благодаря Юэ Яну вэйский Вэнь-хоу расширил земли, однако стал с этого времени меньше доверять ему. Это и называется «иметь заслуги, а быть на подозрении».

Что же тогда называется «совершить проступок и тем усилить к себе доверие»?

***

Мэнсунь на охоте добыл олененка и велел Цинь Сиба приготовить его к обеду. Цинь Сиба направился домой, а мать олененка шла следом и плакала. Не в силах этого вынести, Цинь Сиба отдал ей малыша. Вернувшийся с охоты Мэньсунь потребовал оленины.

— Его мать шла следом и плакала,— ответил Цинь Сиба.— Я не мог вынести этого и отдал ей его.

Мэнсунь разгневался и прогнал Цинь Сиба со службы; однако через год он взял его наставником для сына.

— Цинь Сиба виновен перед вами, вы же делаете его наставником сына! — сказали приближенные.

— Если уж он пожалел олененка,— отвечал Мэнсунь,— то что тогда говорить о людях?!

Это и называется «совершить проступок и тем усилить к себе доверие». Вот почему, делая что-либо, нужно быть осмотрительным.

Так, Гунсунь Ян был обвинен Цинями в преступлении и не смог войти в Вэй. И хоть заслуги его были немалы, недолжный поступок стал причиной того, что в трудный момент ему некуда было поставить ногу.

Случается, захватишь что-либо, а на поверку окажется — отдал, или отдал что-либо, а потом окажется — пол учил.

Чжи-бо потребовал земли у вэйского Сюань-цзы; тот не хотел отдавать. Тогда Жэнь Дэн сказал:

— Могущество Чжи-бо наводит трепет на всю Поднебесную. Если не отдадим земли, которые он требует,— навлечем на чжухоу несчастье.

— А если он возьмет земли и не успокоится, тогда как? — возразил Сюань-цзы.

— Отдадим ему земли,— продолжал Жэнь Дэн,— он на радостях вновь потребует. Тогда вся Поднебесная объединится и разработает план. И то, что мы получим от этого единства, намного превзойдет то, что мы сейчас потеряем.

И вэйский Сюань-цзы отрезал земли и отдал Чжи-бо. Чжи-бо тотчас потребовал земель от ханьского Кан-цзы, и тот не посмел не дать. И вновь потребовал земель Чжи- бо— теперь от чжаоского Сян-цзы; но Сян-цзы не дал. Чжи-бо повел на него войска и, взяв с собою войска Хань и Вэй, окружил Сян-цзы в Цзиньяне. И тогда Хань, Вэй и Чжао сговорились, схватили Чжи-бо, а земли его поделили между собой.

Это и называется «захватить, а самому оказаться захваченным». А что тогда называется «отдать, а на самом деле взять»?

Желая попросить проезда у Юй, чтобы напасть на Го, цзиньский Сянь-гун послал в подарок юйскому гуну диск из нефрита Чуйцзи и упряжку, запряженную цюйчаньскими конями. Юйский гун соблазнился подарками и решил дать им дорогу. Гун Чжици, увещевая его, сказал:

— Их нельзя пропускать. Ведь Юй и Го — что повозка и колеса: колеса поддерживают повозку, повозка опирается на колеса. Сила Юй и Го — во взаимной поддержке. Если дать цзиньцам дорогу, Го погибнет утром, а Юй вечером.

Юйский гун не послушался увещеваний и дал дорогу. Сюнь Си повел войска на Го и покорил его, а на обратном пути напал на Юй и взял его.

Это и называется «отдать, а на самом деле взять».

Горы достигают высоты — и поднимаются облака; воды достигают глубины — и рождается водяной дракон; благородный муж достигает пути — и к нему приходят счастье и почет. Кто не ищет благодарности за благодеяния — обязательно бывает награжден; кто живет, не требуя признания своей праведности, обязательно будет прославлен.

В древности канав не прорывали, дамб не строили, и воды наносили людям вред. Юй прорыл Драконовы ворота, вскрыл Ицюэ, выровнял землю, упорядочил воды, и люди стали жить на суше. Родственных чувств простой народ не знал, пять норм отношений не соблюдал. Ци научил порядку отношений между господином и слугой, между отцом и сыном, между мужем и женой, между старшими и младшими. Поля еще не возделывались, пищи людям не хватало. Тогда Хоуцзи научил людей расчищать земли, поднимать новь, унавоживать почву, сеять зерно. И то, что после трех владык — Юя, Ци, Хоуцзи — ничего не осталось неупорядоченным — следствие бескорыстия их благой деятельности. Когда же Чжоу ослабели, ритуал и нормы отношений пришли в упадок, тогда Конфуций стал проповедовать миру путь Трех владык. И то, что их потомки до сих пор преемствуют друг другу,— результат его подвижнического труда.

Циньский царь поглотил Поднебесную и потерял ее, Чжи-бо завоевал чужие земли и тоже погиб, Шан Ян был четвертован, Ли Сы разорван колесницами. Три династии правили, взращивая добро, а циский Хуань-гун прервал род и стал баваном. Но посеявший просо — не пожнет гаоляна, посеявший ненависть — не пожнет добра.

В семье одного сунца, известного в течение трех поколений своим добролюбием, без всякой на то причины родился белый теленок от черной коровы. Сунец обратился к гадателю.

— Это к счастью,— сказал гадатель.— Принесите теленка в жертву духам.

Прошел год, и его отец ослеп, а корова снова родила белого теленка. Тогда отец стал посылать сына к гадателю, но сын возразил:

— Мы прежде послушались его, и ты ослеп. Зачем же снова посылать за ним?!

Но отец настаивал:

— Словам мудрецов сначала противятся, а потом с ними соглашаются. Дело еще не кончено. Пойди и снова спроси — что бы это значило.

— Это к счастью,— сказал гадатель.— Принесите еще раз жертву духам.

Сын вернулся домой и передал слова гадателя отцу.

— Поступай как сказал учитель,— ответил отец.

Через год внезапно ослеп и сын. А после этого Чу напало на Сун и окружило город. Все молодые и сильные погибли, а старые, больные и дети были на стенах, крепко держали оборону и не сдавались. Когда город пал, чуский ван в сильном гневе велел перебить всех его защитников. И спаслись только отец и сын: из-за слепоты они не были на стенах. Когда осада была снята и войска распущены, они оба прозрели.

Так, сменяя друг друга, счастье и несчастье вращаются по кругу, и трудно уловить их переходы.

У одного добродетельного человека из пограничной полосы вдруг пропала лошадь. Все стали выражать ему сочувствие. А его отец сказал:

— Как знать— не обернется ли это счастьем?

Через несколько лун лошадь пришла, приведя с собою хусского рысака. Люди наперебой поздравляли этого человека, а его отец сказал:

— Как знать — не обернется ли это несчастьем?

Дом был богатый, кони добрые, сын любил скакать

верхом, и вот однажды упал и сломал себе бедро. Все выражали ему соболезнование, а отец сказал:

— Как знать— не обернется ли это счастьем?

Прошел год, хусцы глубоко вторглись в пределы пограничной полосы. Молодые и сильные взяли луки и устремились в бой. Из каждых десяти погибло девять. И только этот человек по причине хромоты остался жив. Так счастье оборачивается несчастьем, а несчастье — счастьем.

А как бывает, когда прямыми речами нельзя помочь делу? Собравшись строить дом, Гао Янтуй спросил совета у плотника.

— Рано,— отвечал тот,— дерево еще живое, насыплешь на него земли — оно обязательно прогнется. Если на сырой материал навалить тяжелую землю, он когда-нибудь обрушится.

— Нет,— возразил Гао Янтуй,— когда дерево сохнет, оно становится прочнее, когда глина подсыхает, она становится легче. У нас же легкая глина окажется над крепким деревом. Поначалу будет вроде и плохо, зато потом хорошо.

Исчерпав все доводы, плотник выстроил дом, как приказал Гао Янтуй, и дом вскоре обрушился. Это и называется «слова прямы, но бесполезны».

А как бывает, когда совершил преступление, а достоин награды? Или имеешь заслуги, а достоин наказания?

Симэнь Бао правил в Е. В амбарах не имел запасов зерна, в казне — денег, в арсеналах — оружия, чиновников не собирал для отчета. Люди жаловались на него Вэнь-хоу. В конце концов Вэнь-хоу сам поехал к нему в уезд—все оказалось так, как говорили люди. Тогда Вэнь-хоу сказал Симэнь Бао:

— Ди Хуан поручился за тебя, а ты, управляя Е, все развалил. Есть что сказать — говори, а нет — велю тебя казнить.

— Я слышал,— отвечал Симэнь Бао,— что для вана главное — рост населения, для бавана главное — рост вооружения, а в гибнущем царстве главное — богатые арсеналы. Ныне ван желает стать баваном, поэтому я и стремлюсь к тому, чтобы у народа был запас продовольствия. Прошу разрешить подняться на стены и ударить в барабан. Латы, оружие, зерно, рис — все немедленно будет здесь.

Симэнь Бао поднялся на стены и ударил в барабан. При первом же ударе люди надели латы и, взяв кинжалы и самострелы, вышли из домов. При следующем ударе барабана они уже прибыли, ведя за собой волов, груженных зерном.

Симэнь Бао продолжал:

— У меня с народом уговор: не иметь в государственных амбарах запаса зерна ни на день. Раз обманешь — потом уж не поверят. Янь постоянно вторгается в города Вэй. Прошу позволить атаковать Янь — с тем, чтобы вернуть отторгнутые земли.

Получив дозволение, он атаковал на севере Янь и, подняв войска, вернул захваченные земли.

Это и называется «свершить преступление, а быть достойным награды».

Будучи правителем Восточного надела, Цзе Бянь подал доклад, в котором говорилось, как можно поднять доход государства в три раза. Имеющий отношение к этим делам чиновник просил наградить Цзе Бяня. Но Вэнь- хоу сказал:

— Земли мои не расширяются, население не множится — как же поднять доход государства?

— Зимой,— отвечал Цзе Бянь,— можно заготавливать лес, а весной — сплавлять его по реке и продавать.

Вэнь-хоу возразил:

— Весной народ все силы отдает пахоте, летом — прополке, осенью — жатве, зимой же у него дел нет. Заготавливать зимой лес — означает использовать народ, не давая ему отдыха. Люди надорвутся, и, хотя доход и будет увеличен в три раза — зачем он будет нужен тогда?

Это и называется «иметь заслуги, а быть достойным наказания».

Мудрый правитель не прельщается неправым приобретеньем, преданный слуга не ищет неправой выгоды. Добродетельный не ранит жизнь страстями, знающий не жертвует долгом ради выгоды. Мысли мудреца простираются далеко, а мысли глупца — коротки.

Преданный слуга стремится возвысить добродетели своего господина, а лицемерный — расширить его земли. Достигший вершин славы — погибает, исчерпавший человеческие возможности — терпит поражение.

***

ИЗ „БАО ПУ-ЦЗЫ”

Книга «Бао Пу-цзы» — «Учитель, объявший Безыскусное»— принадлежит кисти Гэ Хуна (ок. 250—330 гг.), одного из поздних классиков даосизма, оказавшего немалое влияние на развитие учения даосов не только в Китае, но и в сопредельных странах. Гэ Хун жил в смутное время Шести династий, когда Китай страдал от бесконечных междоусобных войн, заговоров и мятежей, от страшных нашествий кочевников. Он родился в эпоху Троецарствия и умер при династии Цзинь (265— 420 гг.), на сравнительно недолгий срок объединившей страну перед тем, как произошло великое переселение народов и весь север Китая был завоеван кочевниками.

Гэ Хун происходил из старинного знатного рода, но когда тринадцати лет он лишился отца, бедность стала уделом его семьи. В своем послесловии к «Бао Пу-цзы» автор пишет о лишениях юности, может быть несколько преувеличивая их: мы узнаем, что ему приходилось страдать от голода и холода, самому пахать землю, вставать при звездах, писать при лучине, рубить и продавать дрова, чтобы купить бумагу и кисти. Да еще бесконечные нашествия солдат, грабивших жителей и сжигавших их дома, утрата драгоценного семейного наследия — старинных книг... С большими трудами и не сразу удалось будущему мыслителю овладеть необходимой книжной премудростью. Правда, уже в юные годы мысль Гэ Хуна шла не только проторенными путями конфуцианской учености, но — не без влияния семейных традиций — пыталась проникнуть и в тайные знания даосов. В его труде мы найдем упоминание о почти трехстах даосских книгах: большинство их ныне нам не известно, да и тогда имело скрытое хождение, попадая только в руки избранных.

«Я в молодости полюбил искусство магии и предпринял путешествие, чтобы спрашивать об учении у знающих людей и учиться у них,— пишет Гэ Хун.— Я не боялся больших расстояний и всякий раз бывал рад, когда слышал нечто необычное. Хотя порой я встречал насмешки и хулу, они меня не огорчали. Я знал, что будущее не сравнится с нынешним днем.

Поэтому я написал это сочинение, чтобы открыть то, что знаю... Я хочу, чтобы этот труд стал известен потомкам, и верю, что он в конце концов распространится по свету». Однако он считал, что истинное знание доступно не каждому. «Ведь даже расцвет Ян не может заставить цвести прах и гниль. Даже наивысшая мудрость не сможет исправить низких и глупых. Книги передаются лишь понимающими, дела ценятся только знающими. А простой крестьянин будет алым ритуальным луком прогонять птиц с полей, южные варвары станут в ритуальном облачении собирать хворост»,— эти вещи не для них.

Гэ Хун интересовался так называемой внутренней алхимией, в процессе которой многократно проходящий по каналам человеческого тела жизненный эфир в конце концов претерпевает нужные превращения и сообщает телу бессмертие. Но, подобно другим средневековым алхимикам, всему прочему он предпочитал транс мутации золота и ртути, видя в них высший путь обретения бессмертия. Причем все это не обходилось без «призывания духов Неба и демонов Земли» — китайская алхимия сохраняла все атрибуты «тайных наук». Легенды утверждают, что Гэ Хуну не удалось вознестись на небеса, однако, благодаря приобретенному искусству, смерти он избежал. Все это, естественно, относится уже к области народной фантазии. Нам же он интересен тем, что оставил огромное философско-литературное наследие, не полностью сохранившееся, но сконцентрировавшее в себе богатейшую даосскую философию своего времени. О многом мы никогда не узнали бы, не будь Г э Хуна — например, о замечательном философе Бао Цзинъяне, о котором читатель прочтет в одной из «внешних», «профанических» глав «Бао Пу-цзы».

Трактат «Бао Пу-цзы» никогда не переводился у нас раньше, фрагменты, публикуемые в переводе Е. А. Торчинова,— это первая попытка заполнить пробел. А с увлекательными, мастерски написанными Гэ Хуном «Жизнеописаниями святых и бессмертных», в которых автор видит жизнь как постоянное чудо, читатель может познакомиться в сборнике «Пурпурная яшма» (М., Художественная литература, 1980, с. 87—132).

***

ИЗ ГЛАВЫ «ОПРОВЕРГАЮ БАО ЦЗИНЬЯНЯ»

Господин Бао, по имени Цзиньянь, любит сочинения Лао-цзы и Чжуан-цзы и весьма сведущ в искусстве красноречия. Он считает, что древние превосходили современных людей, так как у них не было государей. В его произведении мы читаем: «Конфуцианцы говорят: «Небо породило народ, а затем насадило государей». Державное Небо или же люди, заинтересованные в таком положении вещей, произносят подобного рода речи? Известно ведь: сильные подчиняют себе слабых — и слабые покоряются им, а мудрые обманывают глупых — и глупые служат им. Потому и возник путь государей и подданных и оказался управляемым лишенный мощи народ. Стало быть, господство и подчинение возникают из борьбы между могущественными и слабыми и из противостояния мудрых и глупых. И синее Небо не имеет к этому никакого отношения.

Если ободрать коричное дерево и срезать кору с лакового, то это не пойдет им на пользу. Если вырвать перья у фазана и лишить зимородка его красы, то это вряд ли будет приятно птицам. Природе лошади противно понуждение ее уздою и удилами, и ярмо, взваленное на буйвола, отнюдь не доставляет ему радости. Сила, противостоящая истине, порождает ложь. Подрывать корни жизни ради бесполезных украшений, отлавливать крылатые существа для изысканных забав, проделывать в носу животных искусственные отверстия и связывать ноги тварей, созданных Небом свободными,— разве это не противно природе и стремлениям всех существ? Простой народ работой своей и повинностями кормит чиновников, однако он голоден и нищ, а аристократия счастлива и сыта.

Когда в Поднебесной смута — появляются «гуманность и справедливость»; когда шесть родственников не пребывают в согласии — появляются «сыновняя почтительность и материнская любовь». Прежде, в древние времена, не было ни государей, ни подданных. Люди рыли колодцы и пили из них, возделывали поля и тем добывали себе пропитание; солнце вставало — шли работать, солнце садилось — отдыхали. Лишенные оков и оружия, они никого не боялись и не ведали ни славы, ни позора. В горах не было троп, в реках — лодок, потоки и долины были неизведанны, люди не объединялись и военных походов не замышляли.

Гнезда на деревьях не разорялись, глубокие водоемы не иссякали. Фениксы гнездились прямо во дворах людских жилищ. Драконы и цилини стаями бродили в садах и обитали в водоемах. На голодного тигра можно было наступить, ядовитую змею взять в руки. Когда люди переходили вброд реку, чайки даже не взлетали, а когда входили в леса, зайцы и лисы не пугались. Сила и выгода не применялись, городские стены не строились, мириады вещей покоились в сокровенном единении, и все пребывало в Дао-Пути. Моры и поветрия не распространялись, и люди доживали до преклонных лет. Они были чисты, и хитрость не рождалась в их сердцах. Они находили себе пропитание и жили в мире, насыщались и путешествовали. Их речи не были цветисты, поступки не были порочны. Разве можно было тогда отнять у народа его богатства или бесчинствовать, расставляя капканы и ловушки?

Когда эта эпоха пришла в упадок, появились знания и мудрость, прибегающие к искусным уловкам. Дао-Путь и Дэ-Благодать оказались отброшены, а почтение и презрение обрели свой порядок. Живущие в роскоши и изобилии еще более возвысились, а неимущие потеряли и последнюю свою выгоду.

Появляются чиновничьи пояса, шапки и императорские ритуальные шелковые одежды для почитания Неба и Земли. Сооружаются дворцы, касающиеся небес, строятся здания с киноварно-красными и зелеными балками и перекладинами, стоящие в тени утунов и платанов. Богачи самозабвенно копят драгоценности и собирают извлекающийся из бездн морской пучины жемчуг. Что до яшмы — то ее у них так же много, как деревьев в лесу, но все же мало, чтобы насытить их алчность; и горы собранного ими золота не в состоянии покрыть их мотовство. Предаваясь в опустошенных ими землях разврату и беззакониям, они восстают против Великого Начала. Умножая излишества, все дальше уходят от дней предков и отворачиваются от первозданной простоты.

Не возвышай они «мудрецов» — не восставал бы народ против «славы»; не накопи знать огромных богатств — не появились бы воры и разбойники. Ведь от одного взгляда на желанные вещи доброе сердце приходит в смятение, а когда душевные силы направлены на получение выгоды, человек вступает на стезю бесчинств и насилий. Создание изощренного оружия влечет новые войны и сражения. И вот уж все обеспокоены, что старые самострелы бессильны будут в битве, броня уступит в крепости, копья не принесут былой пользы, а щиты окажутся недостаточно прочными для оружия противника. Не будь бесчинств и насилий — не понадобилось бы оружие. Если белый нефрит не обработать — можно ли из него сделать скипетр? Если б не были отброшены Дао-Путь и Дэ-Благодать — могли бы появиться «гуманность и справедливость»?

С тех пор как разделился народ на государей и подданных, он все больше страдает от растущего зла и своеволия властей, пытающихся сломить его колодками и наручниками, хотя он и так томится и мучается в грязи и угольной пыли. Укрощать народ ритуалом, «исправлять» его казнями — все равно что выпустить на свободу половодье Небесного источника и, оказавшись на пути потока, всю мощь которого нельзя даже и представить, попытаться преградить ему путь горсточкой плодородной земли!»

Бао Пу-цзы отвечает на это: «Лишь только услышал я незрелые и темные речи его, как сразу же замыслил их опровергнуть.

Мутное и порочное опускается вниз, чистое и ясное — возвышается. Возвысившееся пребывает наверху — достаточно взглянуть на него, чтобы увидеть, как покрывает оно все куполом своим. Все прочее внизу: голову склони и увидишь, как покоится оно. Небо и Земля утвердились и, в отдалении, породили все сущее. Небо почитают, Землю презирают, и это отразилось в отношениях людских. Внизу, на Земле, оформились люди, возникли первоправители и их верные помощники, наметился порядок разделения на государей и подданных. Таким путем пришел конец череде злодейских убийств.

В порядке определенном лето сменяет зиму, распределяя все сущее по их непреложным местам. Мудрый министр упорядочивает дела современников, умело назначает чиновников и распределяет должности. И таков порядок и в мире, и во вселенной. Установлены нормы знатности и ничтожества — люди ищут наград и страшатся наказаний. Силы людей равны — и, не страшась тирании, они вступают в соперничество друг с другом. Так появляются совершенномудрые, которые, следуя веленью Неба, изобретают сети для охоты и рыбной ловли и орудия для добывания огня; испробовав разные растения, избирают зерновые для употребления в пищу и строят дома, чтоб было где укрыться; удаляясь от зла и радуясь успеху, готовят много разнообразных вещей и преподносят их людям. Народ ликует и чтит их, превозносит и преклоняется перед ними. Так и появляется на свет путь государей и путь подданных. Откуда же тогда взяться законопорядку, при котором обманывают глупых и притесняют слабых?

Три государя и пять царей, сменяя друг друга, установили порядок: поощряли одно и пресекали другое. Сочинялись дивные, просветленные песни, широко и величаво свершались изменения. Великой основой было благоденствие. Во времена семи правлений голоса птиц, звучавшие в листве утунов, встречали солнечное утро, пробуждая спящих. Цилини были довольны, их души радостны, драконы и черепахи выплевывали водоросли на пологих речных берегах. Величавые старцы приумножали славу, продвигаясь по дороге, предуказанной Небом. Опасное оружие хранилось под замком, и царственный ветер веял над девятью областями. И произошло все это благодаря следованию ритуалу; государь был спокоен, радость царила вокруг, а все наказания были оставлены.

И уж если мотовство, разврат и буйство коренятся в людях — то неужели же не коренится в них необходимость в государе? Лишь один господин Бао утверждает, что власть монарха возникла по вине пришедших в упадок поколений. Говоря так, он не вникает в смысл верховного правления. Ведь в отдаленной древности первозданная простота еще не претерпела изменений, народ был уважаем, и к детям относились как это должно по молодости их. Лукавые помыслы не появлялись, отцы ставились детям и внукам в пример, и мудрость не извращалась. О недолжном знали, но недолжного не совершали; умели и желать, и терпеть. Если же человек с человеком начнут бороться за право владения травой и сорняком, семья с семьей затеют тяжбу из-за земель с гнездами и норами, а наверху не будет чиновника, выпрямляющего искривленное, тогда как внизу будут могущественные клики,— то их борьба между собой перейдет во всеобщую войну, люди заострят палки и камни, дабы могли они служить оружием в боях, поля же покроются рядами трупов, и кровь обагрит дороги. И если долго не будет государя, то погибнут и оставшиеся в живых.

Итак, почтенный господин, если бы неупорядоченный хаос был прекрасен, то Небо и Земля не смогли б разъединиться! Так неужели же творенье мира было заблужденьем и мрак скрывается в сиянии небес?!

Древние при жизни не обитали в домах, а после смерти не покоились на кладбищах. Весел тогда не знали и по рекам не плавали, а на суше не использовались телеги, запряженные лошадьми. В те времена люди могли невзначай проглотить яд, этот огонь, сжигающий все внутренности, и погибнуть от него в жестоких муках. Болезни тогда не лечили — ведь искусство врачевания было неведомо. Смерть от пустых причин была обыкновением и уносила бесчисленное множество жизней. В последующие эпохи совершенномудрые исправили это положение и передали плоды своей мудрости потомкам. И поныне люди ценят их несравненное милосердие и получают выгоду от искусных орудий, изобретенных ими.

Сейчас вы, почтеннейший господин, живы, и вас не гонят в презренные гнезда и норы, а умрете — и тело ваше не бросят средь поля. Ныне и воды усмирили, и по каналам можно путешествовать, и даже безбоязненно странствовать в горах с ношей, так как освоены и горы.

Пренебречь котлами — и питаться протухшим мясом; отказаться от иглоукалывания и лекарственных минералов — и страдать от посылаемых природой недугов; считать наготу украшением — и не носить одежду, встретить женщину— и вступить с ней в брак без посредничества свахи — все, к чему вы, почтенный господин, призываете, совершенно невозможно! И уж тем более нельзя обойтись без государя!

Если из-за желудей и камней люди спорят и борются между собой, то уж употребление в пищу лебеды и ботвы гороха способно породить насилия и грабежи. Такова природа желаний и страстей: в день, когда пробудился дух вожделения и впервые возникло стремление к богатству, началась и череда убийств, насилий, жестоких злодейств. И происходит это, пока возлагают надежды лишь на одну природу естества. Так в чем же наилучший принцип, вовсе исключающий смуту? Когда царствует просвещенный монарх, весь народ соблюдает установления, до утра пребывает в покое, а перед рассветом вкушает свою пищу. Отбрасывает в сторону клевету и злословие и продвигается вперед, обретая заслуги. Несет ответственность за пополнение храмового имущества и внимает звукам народных песен, слагающихся в разных провинциях. Чистый ветер сметает грязь мерзости, утверждаются высокие устои, и смертью наказуются преступления даже за самую малую вину. Девятью походами карается большой мятеж, и делается это во избежание вступления людей на путь жестокости и зверства. Когда же нормы и принципы морали не соблюдаются как должно, тогда, к несчастью, обретают силу буйство, разврат и вероломство, наносящие зло стране.

Вот почему ни одна эпоха не знала недостатка в жестоких ястребах из управ, что попусту используют пращи и арбалеты, и в чиновниках, с яростью тигра орудующих палками и секирами на своих высоких должностях. Когда же верховная власть потакает им и они не ведают страха — тогда и появляется разбойник Чжи, повсюду бесчинствуя, убивая и грабя. Людям же достойным только и остается, что, склонив голову, покорно ждать, когда грянет беда. И нет тогда правителя, способного издать указ, как нет и сильного человека, на которого можно положиться. И вот уж семьи, возжелавшие чужого, уподобляются варварам, а люди становятся похожими на Хуэя, жившего под ивами: хотят взвалить на плечи свиную тушу — и не чувствовать вони, зайти в воду — и не замочиться, скакать во весь опор без поводьев и узды и плыть в лодке без рулевого колеса — как будто это возможно!»

***

ИЗ «ГУАНЬ ИНЬ-ЦЗЫ»

Книга «Гуань Инь-цзы» — «Учитель Инь с заставы» — названа по имени легендарного древнего мудреца Инь Си (или Гуань Инь-цзы)—того самого, что последним вел беседы с Лао-цзы, прежде чем патриарх даосизма покинул Срединные царства. Далеко продвинувшийся по пути духовного совершенствования, Инь Си якобы по колебанию эфира, по фиолетовой дымке определил приближение человека необыкновенного и оказал ему радушный прием, а после упросил написать «Даодэ- цзин», чтобы мудрость Лао-цзы не была утеряна для Китая безвозвратно. По одной версии, Инь Си последовал за Лао-цзы в его путешествии на запад; по другой — остался в Срединных царствах и имел учеников. Само существование книги «Гуань Инь-цзы», где собраны его изречения, предполагает именно второй вариант. Небольшая книжечка состоит из девяти глав с очень характерными названиями: «Столп», «Предел», «Талисман», «Зерцало», «Эликсир» и т. д. Древний библиограф Лю Сян в своем предисловии называет ее «тайной книгой», повествуя о том, как некогда она была захоронена вместе с другими драгоценными предметами при погребении первого министра древнего удела Цао, как затем некий маг преподнес ее увлекавшемуся даосизмом ханьскому императору У-ди и как она попала, наконец, в библиотеку князя Лю Аня — составителя философского компендиума «Хуайнань-цзы». Отец Лю Сяна, занимавшийся делом мятежного князя, привез ее к себе домой, где она стала одной из любимых книг юного Лю Сяна. Тот сразу подметил ее отличие от других творений древнего даосизма: человеческой душе она «сообщает прохладу и легкость, не делая ее безумной».

К сожалению, уже в средние века текст «Гуань Инь-цзы», да и предисловие, приписываемое кисти знаменитого Лю Сяна, вызывали у знатоков большие сомнения. И дело не только в отличии языка «Гуань Инь-цзы» от языка Лао-цзы и Чжуан- цзы, в явно более поздней лексике и грамматике, но и в том влиянии буддийского мировоззрения, которое ощущается в этом памятнике. Конечно, известно, что при династии Поздняя Хань, во II в., в столице Китайской империи уже существовала довольно значительная буддийская община, и предания рассказывают о еще более раннем проникновении буддизма в Китай. Но влияния на развитие древней классики буддизм оказать не смог — он еще только накапливал силы, оставаясь в сфере идеологии аутсайдером. Положение в корне изменилось в эпоху Южных и Северных династий (IV—VI вв.) и тем более в эпоху Тан (VI—IX вв.) — обычно к этому времени и относят «Гуань Инь-цзы» (не позднее VIII в.) — своеобразный сплав даосизма с буддизмом. Быть может, «Гуань Инь-цзы» действительно поздняя подделка, заимствовавшая название у древнего сочинения, что упоминается еще в первой китайской библиографии, в «Истории династии Хань». А может быть, что-то сохранилось здесь и от древнего «Гуань Инь-цзы»... Во всяком случае, художественные достоинства этого памятника несомненны, мысль своеобразна, и мы представляем несколько фрагментов из него на суд читателя — тем более что на русский язык «Гуань Инь-цзы» никогда не переводился.

***

Гуань Инь-цзы сказал: «Без Дао-Пути нельзя было бы говорить, но то, о чем нельзя сказать, и есть Дао-Путь; без Дао-Пути нельзя было бы мыслить, но то, о чем нельзя помыслить, и есть Дао-Путь. Небо и все сущее под ним кружится в бурлящем водовороте, люди и дела их переплетены и смешаны; все находится в непрестанном коловращенье и взаимопроникновении — кажется, вот оно, но вот уже и исчезло. Говорить о нем — дуть на отражение, думать о нем — резать пылинки. То, что нельзя содеять и разделить, называют Небом, судьбой, духом, изначальным, все же вместе — Дао-Путем.

***

Один гончар может изготовить мириад кувшинов, но никогда не будет ни одного кувшина, который мог бы изготовить гончара или повредить гончару. Один Дао-Путь может создать мириад существ, но никогда не будет ни одного существа, которое могло бы создать Дао-Путь или повредить Дао-Пути.

***

Если люди ищут Дао-Пути посредством слова, действий, учения и познания, то они лишь будут пребывать в постоянном коловращении и никогда не обретут его. Знай, что слова подобны журчанию источника; что действия подобны полету птиц; что учение подобно попытке схватить отражение; что познание подобно размышлениям во сне. Зная это, не успеешь и вздохнуть, как наступит единение с Дао-Путем.

***

Среди живущих в мире людей иные умирают в первый день жизни, иные на десятом году, иные на сотом. Умершие в первый день жизни сразу же обретают Дао-Путь, умершие на десятом или сотом году жизни обретают Дао-Путь как бы через промежуток времени. Те, что еще не умерли, хотя и действуют разумно и мудро, связали свою славу со славой жизни, а не со славой смерти. Те, кто еще не обрел единение с Дао-Путем, хотя и действуют мудро и разумно, связали свою славу со славой дел, а не со славой Дао-Пути.

***

Когда сходятся два стрелка из лука, они смотрят, кто из них искусен, а кто неумел. Когда сходятся два игрока в шашки, они смотрят, кто выиграл, а кто проиграл. Когда же сходятся два человека, обретшие Дао-Путь, то им нечего смотреть друг у друга. У тех, кому нечего смотреть друг у друга, нет ни искусства, ни неумения, ни победы, ни поражения.

***

Гиря ничтожного человека тянет его ко злу, гиря благородного мужа склоняет к тому, что нельзя обрести. Только то, что нельзя обрести, и может привести к Дао-Пути.

***

Мой Дао-Путь подобен мечу. Если его лезвием рассекать вещи — будет польза; если же хвататься за лезвие рукой — только порежешься.

Смена мороза и зноя, холода и жары — того же рода, что черепица и камни: разведешь огонь — они нагреваются, польешь водой — охлаждаются. Выдыхаешь воздух — он теплый, вдыхаешь воздух — он холодный. Именно по этой причине внешние вещи то появляются, то исчезают, словно те черепица и камни. Реальность же, напротив: не появляется и не исчезает. Тому пример — отражение в воде, которое может то исчезать, то появляться. Если же говорить о самой воде, то в ней поистине ничто не появляется и ничто не исчезает.

***

Не оценивай совершенных мудрецов по их делам — ведь Дао-Путь бессловесен. Не оценивай совершенных мудрецов по их возможностям — ведь Дао-Путь пребывает в недеянии. Не оценивай совершенных мудрецов по их внешности — ведь Дао-Путь не имеет облика.

***

Следуя за науками, совершенномудрый человек устанавливает прядение и ткачество; следуя за сусликами, создает ритуал; следуя за боевыми муравьями, приводит в порядок войска. Все люди следуют за мудрецами, мудрецы следуют за совершенномудрыми, совершенномудрые следуют за всем сущим. Только совершенномудрые пребывают в единстве с сущим и потому у них нет «Я».

***

Если рыба хочет покинуть стаю, она выбрасывается на берег и погибает. Если тигр хочет покинуть стаю, он спускается с гор и входит в город, где его и ловят. Совершенные мудрецы не покидают людскую толпу, и потому другие существа не могут схватить их.

***

Если человеку, играющему на цитре, грустно, звуки его музыки печальны; если он задумчив, звуки его музыки медленны; если обижен — широки; целеустремлен — протяжны. Потому и говорится, что печаль, задумчивость, обида и целеустремленность не сводятся к руке, бамбуку, струнам или тунговому дереву. В единство с рукой приходит душа человека, в единство с инструментом — рука. У людей есть лишь Дао-Путь, и нет ничего, не исшедшего из Дао-Пути.

***

Мудрецы пекутся о возвышенном и забывают о низменном. Толпа печется о низменном и забывает о возвышенном. Только совершенномудрые равно пронизывают и возвышенное, и низменное. Так не удалиться ли от мудрецов и толпы — ведь кроме них есть еще и совершенно-мудрые!

***

Навозный жук скатывает шарик из навоза. Когда шарик готов, жук погружается в сосредоточенное созерцание его. Вскоре внутри шарика появляется белый шевелящийся червячок. Внезапно он выходит из оболочки наружу и становится цикадой. Не размышляй навозный жук — как бы побелел шевелящийся червячок?

***

Повар варит крабов и случайно забывает одну ножку краба на столе. Крабы уже сварились, а оставшаяся ножка все еще дергается. Это значит, что нет ни абсолютной жизни, ни абсолютной смерти,— а люди в неведении говорят о них.

***

Иные люди в момент смерти стоят, иные сидят, иные лежат. Одни умирают от болезней, другие от злоупотребления лекарствами, но между разными видами смерти нет никакой разницы. Ученый муж, постигший Дао-Путь, не смотрит на жизнь и потому не видит смерти.

***

Есть люди, гнушающиеся жизнью и смертью и благодаря этому возвысившиеся над ними. Разве это не великое горе! Разве такие люди не похожи на призраков, созданных искусством магии? Вот почему человека, гнушающегося жизнью и смертью и возвышающегося над ними, именуют «нечистью-яо».