Из книг мудрецов (проза древнего Китая)

***

Туда, где умеют щедро вознаграждать, всегда стекается народ. Кто сумеет привлечь народ, тот сумеет добиться успеха. Однако если успех достигнут мошенничеством, он непрочен и скоро оборачивается крахом. В Поднебесной многие добивались побед; среди них мы находим и Вэнь-гуна, понимавшего, каким образом закрепляются победы. Те же, кто просто побеждает, но не знает, каким способом закрепить победу, все равно как и не одерживали побед. Так, циньцы победили жунов, но проиграли битву при Сяо; чусцы выиграли сражение при Чжуся, но потерпели поражение при Боцзюй. Между тем достаточно было узнать об этом У-вану, как он сумел одной-единственной победой обеспечить себе власть над всей Поднебесной.

В царстве Юэ случился великий голод. Обеспокоенный, царь Юэ призвал к себе Фань Ли и обратился к нему за советом.

— Государю не о чем беспокоиться,— сказал тот.— То, что у нас сейчас голод,— удача для Юэ, хотя и несчастье для царства У. Известно, что царство У очень богато. Правитель там молодой. Знаний у него немного, способности не успели развиться. Он так стремится к славе, что неспособен задумываться о последствиях своих действий. Если вы, царь, пошлете ему богатые подарки и смиренно попросите помощи зерном, мы не останемся без пропитания. Если же у нас будет продовольствие, то когда-нибудь мы, конечно же, овладеем царством У. О чем же государю беспокоиться?

— Отлично! — сказал юэский царь и послал в У посольство с просьбой о продовольственной помощи. Уский правитель уже было хотел предоставить такую помощь, когда к нему явился У Цзысюй и стал всячески отговаривать:

— Нельзя им ничего давать. Известно, что земли У и Юэ соприкасаются, граница у них общая, сообщение удобное, люди то и дело переезжают из одного царства в другое. Вот почему эти царства всегда будут враждебны друг другу. Если У не покончит с Юэ, то Юэ покончит с У. Такие царства, как Янь, Цинь, Ци, Цзинь, не в счет,— все они в горной местности, на возвышенностях; чтобы напасть на У, им пришлось бы преодолеть пять озер, девять рек, семнадцать естественных преград. Поэтому я и говорю: если У не покончит с Юэ, то рано или поздно Юэ покончит с У. Если теперь обеспечить их продовольствием — это будет означать, что мы оказываем помощь сопернику и пособничаем врагу. Наши собственные запасы уменьшатся— а это вызовет недовольство среди народа. Раскаиваться же потом будет поздно. Нужно не помощь им оказывать, а немедленно напасть на них,— вот единственно правильное решение! Именно таким образом сумел добиться гегемонии ваш царственный предок! К тому же известно: голодные годы следуют за урожайными, подобно тому как горы сменяют равнины. В каком государстве их не случается!

— Нет и еще раз нет! — воскликнул уский царь.— Я слышал о другом: войско справедливого не нападает с целью покорять; тот, в ком есть человечность, не отказывает в еде голодающему! Ныне они сами покорны нам, и если я двину на них войска, это будет несправедливой войной; ныне они голодают, и если я откажусь их накормить, это будет крайней бесчеловечностью. Творить же несправедливые и бесчеловечные деяния я не стану и ради десяти таких царств, как Юэ!

И он оказал юэсцам помощь продовольствием.

Не прошло и трех лет, как случился голод в У. Отправили посольство с просьбой о продовольствии в Юэ, но юэский царь в просьбе отказал, а затем двинулся походом на У. Тогда-то и был пленен уский царь Фу-ча.

***

Чуский царь пожелал захватить царства Си и Цай. С этой целью он сначала сблизился с цайским правителем и стал как бы советоваться с ним:

— Хотелось бы мне овладеть Си. Как бы это сделать?

— Жена правителя Си — сестра моей жены,— сказал цайский правитель.— Я мог бы пригласить вас отправиться вместе со мною на праздник, который я уговорю правителя Си и его жену устроить для нас. Таким образом, вы сможете застать их врасплох.

— Договорились,— сказал чуский царь.

Он действительно отправился вместе с цайским правителем на праздник, устроенный для них в Си, и захватил это царство. На обратном пути он остановился в Цай и захватил его тоже.

***

Когда чжаоский Цзянь-цзы занемог, он послал за наследником — старшим сыном Сян-цзы.

— Когда я буду мертв,— сказал он,— ты совершишь обряд погребения, облачишься в траурные одежды, поднимешься на вершину горы Сяу и посмотришь окрест.

Сян-цзы почтительно согласился и, когда отец умер, совершил обряд погребения, облачился в траур и, призвав придворных, сообщил:

— Я собираюсь нынче подняться на гору Сяу и полюбоваться открывающимся оттуда видом.

— Если вы предпримете восхождение на гору Сяу,— заговорили придворные,— это будет похоже на развлекательную поездку, тем более что вы собираетесь любоваться видами. Такое путешествие в траурном облачении... Как можно!

— Такова воля покойного правителя,— сказал Сян- цзы,— и я не могу ею пренебречь.

Придворные почтительно согласились. Сян-цзы совершил восхождение на гору Сяу и, взглянув окрест, увидел земли Дай. Пораженный их необычайной красотой, он сказал:

— Безусловно, мой покойный отец желал, чтобы это послужило мне наставлением.

Вернувшись из путешествия, он только и думал о том, как бы заполучить земли Дай, и стал заигрывать с тамошним правителем. Дайский правитель любил женщин, и Сян-цзы предложил ему в жены свою младшую сестру. Стоило тому согласиться, как сестра Сян-цзы уже отправилась в путь; и это был лишь один из тысячи способов, которыми Сян-цзы стремился угодить ему.

В свою очередь, дайский правитель решил подарить Сян-цзы лучшего скакуна из славившегося прекрасными конями округа Мацзюнь. По этому случаю Сян-цзы нанес визит дайскому правителю и пригласил его отпраздновать это событие в округе Мацзюнь, дабы там и покончить дело, поскольку он уже заранее послал туда танцоров, числом сто человек, с оружием, спрятанным среди перьев их костюмов, а также приказал доставить туда огромный железный ковш.

Когда дайский правитель, приникнув к ковшу, пил из него вино, Сян-цзы вдруг резко вырвал его и расколол им дайскому правителю голову. В тот же миг танцоры выхватили спрятанное оружие и перебили всю свиту дайского правителя до последнего человека.

Затем Сян-цзы на колеснице дайского правителя отправился навстречу его жене, но та, поняв, какой оборот приняло дело, вытащила острую шпильку и закололась. По этой причине у чжаосцев до сих пор в ходу в качестве эмблемы острая шпилька, и каждому там понятно, что значит «вырвать ковш».

***

И великие дела, и громкая слава — все зависит, от Неба. Однако отрицать при этом заслуги людей тоже было бы неверно.

Когда не настало еще время Байли Си, ему пришлось бежать из Го и терпеть плен в Цзинь. В Цинь, куда он был продан, как говорят, за пять бараньих шкур, он кормил волов, пока его не нашел там Гунсунь Чжи, кото¬рый страшно обрадовался, что встретил такого человека. Он представил его Му-гуну, а еще через три дня уже просил позволения передать ему бразды правления. Му-гун тогда сказал:

— Этого человека купили за пять бараньих шкур, вы же предлагаете вручить ему бразды правления. Не станут ли в Поднебесной над нами смеяться?

Гунсунь Чжи ответил ему так:

— Если некто обладает истинной мудростью и правитель берет его на службу,— это свидетельствует о ясном уме правителя. Если подданный, видя, что некто обладает большими способностями, чем он сам, уступает ему первенство,— это свидетельствует о бескорыстии поданного. Если же правитель обладает ясным умом, подданный бескорыстен, а взятый на службу в самом деле мудр — то в пределах страны все будут изъявлять покорность, а враждебные государства пребывать в страхе. Кто же в таком случае осмелится смеяться?

Му-гун взял Байли Си на службу, и советы его были всегда дельными, а начинания неизменно завершались успехом. А между тем он был ничуть не мудрее, чем раньше. Остается предположить, что, при всех своих способностях, Байли Си остался бы неизвестен нам, если бы не встретил в своей жизни Му-гуна. Как знать, нет ли такого же Байли Си и среди людей нашего времени?

***

Некий чужестранец явился к царю Юэ, чтобы показать ему свое искусство игры на флейте. Все пять нот — юй, цзюэ, гун, чжи и шан — звучали в его исполнении безупречно, но юэскому царю его музыка не понравилась, так как он любил только простые деревенские песни. То же бывает и с речами, в которых возвещается истина.

Родителям одной молодой женщины, бывшей в замужестве, некто стал советовать:

— Замужество еще не означает обеспеченности на всю жизнь. Лучше бы ей припрятать на черный день платье и вещи...

Родители сочли это разумным и велели дочери припрятать свои вещи где-нибудь вне дома. Это заметили свекор и свекровь и стали возмущаться:

— Живет у нас в невестках, а помыслы у нее о другом... Нечего ее держать в доме!

И выгнали ее вон. Родители же этой женщины думали, что некто, давший им такой совет, по-настоящему им предан, и до конца своих дней хорошо к нему относились.

***

Жил некогда человек, от которого исходил столь дурной запах, что его близкие, братья, жены и знакомые просто не могли рядом с ним находиться. Он и сам так страдал от этого, что поселился в одиночестве на берегу моря. Меж тем жителям побережья понравился исходящий от него запах, и он никак не мог от них отделаться — ни днем, ни ночью.

***

Когда У-ван разгромил иньцев, он решил лично допросить двух пленных и обратился к ним с вопросом:

— Не было ли в вашем царстве зловещих предзнаменований?

— Да, были,— отвечал один из пленных.— Средь бела дня видны были звезды, с неба падал кровавый дождь — такой ужас!

— Да, все так,— заговорил другой пленный,— но не это было самым ужасным из предзнаменований, а то, что сыновья перестали слушать отцов, младшие братья — старших, и никто не выполнял повелений правителя — вот это действительно был ужас!

У-ван встал со своей циновки и поклонился им дважды, но не из почтения к пленным, а из почтения к сказанному.

***

Когда Гуань Чжун заболел, Хуань-гун пришел навестить его и спросил:

— Поскольку болезнь у вас, Отец Чжун, серьезная — что бы вы мне сказали в поучение?

— У простолюдинов в Ци есть такая поговорка: «Здесь себя не обременяй, туда же и вовсе ничего не бери»,— ответил ГуаньЧжун.— Я уже собрался в дальний путь, и ничего не осталось, о чем стоило бы меня спрашивать.

— И все же хотелось бы, Отец Чжун, чтобы вы не отказывали мне в этом,— попросил Хуань-гун.

И Гуань Чжун заговорил:

— Что ж, мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя повара И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и вэйского княжича Ци Фана.

— ИЯ, чтобы доставить мне удовольствие, зажарил собственного сына,— сказал Хуань-гун,— как же я могу сомневаться в нем?

— Разве в природе человека — не любить собственного сына? — отвечал ему Гуань Чжун.— И если уж человек способен подвергнуть мучительной смерти собственное чадо — на что же он способен по отношению к своему прав ителю?

— Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне,— сказал Хуань-гун.— Как я могу в нем сомневаться?

— Разве в природе человека — не любить собственное тело? — отвечал Гуань Чжун.— Если уж человек решается искалечить собственное тело — на что же он решится в отношении своего правителя?

— Колдун из Чан владеет секретами жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему? — настаивал Хуань-гун.

— Жизнь и смерть зависят от судьбы, душевные болезни — от недостатков характера,— сказал Гуань Чжун.— Коль скоро вы, правитель, не желая положиться на судьбу и позаботиться об исправлении собственного характера, ждете помощи от какого-то там колдуна из Чан, то уж он, воспользовавшись этим, сотворит с вами все, что ему заблагорассудится.

— А вэйский княжич Ци Фан?— воскликнул тогда Хуань-гун.— Ведь он служит мне уже пятнадцать лет, и даже когда умер его отец, он не поехал на родину, чтобы его оплакать,— в нем-то уж невозможно сомневаться?

— Разве в природе человека—не любить своего отца? — сказал Гуань Чжун.— Если уж человек пренебрегает собственным родителем — чего же ждать от него?

— Обещаю,— сказал Хуань-гун и, когда Гуань Чжун умер, отослал их прочь.

Вскоре он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, его вновь охватила тоска, двор утратил былой блеск. Так прошло три года, и наконец он сказал:

— Нет, все же Отец Чжун зашел слишком далеко в своих суждениях. Да и кто сказал, что он ни в чем не мог заблуждаться?

И Хаунь-гун вновь призвал тех четверых ко двору.

В следующем году Хаунь-гун заболел, и колдун из Чан, появившись из внутренних покоев, объявил, что смерть правителя последует в такой-то день. После чего И Я, Шу Дао и он сам, сговорившись между собой, подняли смуту и, запечатав дворцовые ворота, окружили дворец высокой стеной. За стену же никого не пускали под тем предлогом, что такова воля правителя.

Между тем одна из жен правителя сумела перебраться через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун.

— Хочется есть,— проговорил он.

— Мне негде взять еды,— сказала жена.

— Хочется пить,— попросил Хуань-гун.

— И питья достать негде,— повторила женщина.

— Что же происходит? — спросил правитель.

— Колдун из Чан, выйдя от вас, объявил, что вы, правитель, скончаетесь в такой-то день,— стала рассказывать женщина.— Потом они, сговорившись с И Я и Шу Дао, подняли смуту, заперли дворцовые ворота, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. А княжич Ци Фан уже успел передать царству Вэй сорок ваших поселений.

Тогда Хуань-гун глубоко вздохнул, заплакал и сказал:

— Увы мне! Как же далеко способен видеть мудрец! Если после смерти придется свидеться — какими глазами посмотрю я в лицо Отцу Чжуну?

Затем он закрыл лицо руками и навсегда отбыл во дворец долголетия.

***

Как-то раз вэйский Сян-ван сидел за вином в окружении своих приближенных. Несколько захмелев, он поднял тост за присутствующих:

— Пусть исполнятся желания всех моих подданных!

Тогда встал Ши Ци и сказал:

— Среди подданных есть умные и глупые. Хорошо, если исполнятся все желания умных; но что будет, если исполнятся также и желания глупых?

— Ну хорошо,— сказал Сян-ван.— Пустьтогда исполнятся желания только таких замечательных подданных, как Симэнь Бао.

— Что касается Бао,— продолжал Ши Ци,— то у нас в Вэй существует правило: при обложении земель налогом начинать счет с полей размером в сто му, и только в местности Е — с двухсот, так как земля там плохая. Между тем рядом там протекает река Чжан. Если Симэнь Бао не знал, как использовать это обстоятельство, тогда он просто глуп, но если знал и ничего не сказал об этом, тогда он не предан вам. Так или иначе — едва ли он может считаться идеальным подданным.

Сян-ван промолчал, но на следующий день призвал Ши Ци и спросил:

— А что— водами реки Чжан действительно можно оросить поля в местности Е?

Ши Ци ответил утвердительно, и Сян-ван спросил:

— Отчего бы вам тогда не сделать этого для меня?

— Боюсь, что вы, правитель, не сумеете удержаться в вашем намерении до конца,— ответил Ши Ци.

— Если вы и впрямь способны сделать это для меня,— сказал тогда Сян-ван,— обещаю во всем слушаться вас.

Ши Ци почтительно согласился и заговорил с царем о деле:

Как только я начну осуществлять мой план, народ непременно ополчится на меня. В худшем случае меня убьют, в лучшем — ввергнут в узы. Однако, буду ли я казнен или в узах, в любом случае прошу вас послать тогда вместо меня другого, чтобы он продолжил мое дело.

Царь обещал и отправил его управлять областью Е. Однако стоило Ши Ци прибыть туда и взяться за дело, как тамошний народ возмутился и решил предать его суду Дело дошло до того, что Ши Ци не смел появляться на людях, и ему пришлось скрыться. Тогда царь послал вместо него другого человека, дабы тот продолжил начатое дело.

И только когда вода пошла на поля, народ почувствовал, какая в этом заключается выгода, и даже сложил в честь Ши Ци песню.

Конечно, если бы сам народ мог знать, что выполнимо, а что нет,— ни к чему были бы и мудрецы. Мудрые властители и верные подданные, если они не в состоянии наставить глупых и обучить неразумных, не оставят потомству ни славы, ни великих свершений Ши Ци, конечно, понимал, что подобные замыслы легко не осуществляются, однако сознательно шел на все из верности правителю. В свою очередь, вэйский Сян-ван, можно сказать, проявил настоящую твердость в осуществлении доброго дела

Ибо тот, кто искренне стремится к свершению добрых дел, не должен отступать, невзирая на ропот толпы. Именно толпа стоит на пути великих дел. Из-за нее случается гибнуть целым государствам. Средний правитель, столкнувшись с непониманием толпы, способен отказаться от благого намерения; но мудрый и среди криков толпы продолжает делать свое дело.

***

В царстве Чу был приграничный город под названием Бэйлян. Некая девица из этого города собирала тутовые листья вместе с другой девицей из приграничного города, принадлежавшего царству У. Дело было на самой границе.

Забавляясь, девица из Бэйляна каким-то образом поранилась. Тогда люди из Бэйляна обвинили в этом девушку из У и ее родителей. Те извинились, но, видимо, недостаточно вежливо. И тогда разгневанные чусцы убили их.

Усцы отправились мстить в Чу и уничтожили там всю семью чуской девицы. Это привело в ярость бэйлянского правителя: «Да как смеют эти усцы нападать на мой город!» Он поднял войска, повел их в ответный поход на тот город в царстве У и истребил там всех от мала до велика.

Узнав про это, разгневался уский царь И Мо. Во главе своих войск он захватил пограничный город чусцев, сровнял его с землей, а затем отступил в свои пределы. С той поры царства У и Чу стали непримиримыми врагами.

В конце концов наследник Гуан из царства У вновь пошел войной на чусцев, что и привело к битве при Цзифу. Там он нанес царству Чу сокрушительное поражение, пле-нил трех полководцев, а затем привел войска под стены чуской столицы Ин, где захватил и увел с собой жену царя Пин-вана. Вот отчего произошло знаменитое сражение при Цзифу.

***

Инь Вэнь предстал пред циским царем.

— До чего же люблю государственных мужей! — сказал ему царь.

— Хотелось бы услышать — какого мужа вы называете государственным? — спросил Инь Вэнь.

Царь не знал, что ответить.

— Положим,— заговорил тогда Инь Вэнь,— некто почтителен с родственниками, верен в службе правителю, надежен в дружбе и уживчив с соседями. Можно ли назвать государственным мужем того, у кого в характере присутствуют эти четыре качества?

— Именно такого мужа я и называю государственным мужем! — воскликнул циский царь.

— А если бы вы сумели заполучить такого человека, сделали бы вы его своим приближенным? — спросил Инь Вэнь.

— Весьма охотно,— сказал царь,— только где найти такого?

— Теперь предположим,— продолжал Инь Вэнь,— что такой человек во время официальной встречи был бы кем-нибудь глубоко оскорблен, однако не вступил бы с обидчиком в поединок. Оставили бы вы его в числе приближенных?

— Конечно нет,— сказал царь.— Если дафу оскорбляют, а он не вступает в поединок — он опозорен. Того же, кто опозорен, я не потерплю в числе приближенных!

— Однако же,— возразил Инь Вэнь,— то, что этот человек подвергся оскорблению и не вступил в поединок с обидчиком, не означает, что он утратил качества характера, о которых вы говорили ранее. А коли он не утратил эти четыре качества — значит, не утратил ни одного из свойств, благодаря которым мог бы стать вашим приближенным. Невзирая на это, вы все же не считаете для себя возможным по-прежнему видеть его среди своих приближенных. Кого же тогда считать, по-вашему, государственным мужем?

Царь ничего не ответил.

— Предположим теперь,— продолжал Инь Вэнь,— что некто, управляя царством, станет наказывать и тех, кто поступает беззаконно, и тех, кто поступает по закону, и равно будет карать тех, на ком есть вина, и тех, на ком вины нет. Будет ли он при этом вправе жаловаться на то, что народом трудно управлять?

— Конечно нет,— сказал царь.

— Мне все же кажется,— сказал Инь Вэнь,— что некоторые мелкие чиновники в Ци управляют именно таким способом.

— Если мое правление и впрямь таково,— отвечал царь,— тогда мне, конечно, не приходится жаловаться на народ; однако, кажется, до этого еще не дошло.

— Раз уж я заговорил об этом,— продолжал Инь Вэнь,— не хочется оставлять что-то недосказанным; позвольте объяснить, что я имею в виду. Ваш царский указ гласит: «Тот, кто убил, должен быть предан смерти; кто нанес увечье, должен быть подвергнут пытке». Таким образом, те из ваших подданных, кто трепещет перед царским указом, даже если и подвергнутся оскорблению, ни за что не посмеет вступить в поединок, так как для них превыше всего исполнение царской воли. Между тем, вы говорили: «На того падет позор, кто, будучи оскорблен, не вступит в поединок». И получается, что вы караете того, на ком нет вины.

Циский царь не знал, что сказать.

***

Гуань Чжун обратился к Хуань-гуну с докладом:

— В том, что касается расширения городов, обработки земли и сева зерновых,— мне не сравниться с Нин

Су. Поэтому прошу вас назначить его министром земледелия. В том, что касается вежливых речей, входа в зал и выхода из него, знания, когда выступить вперед, когда отступить назад, когда оставаться в неподвижности, когда же, напротив, поспешить,— мне далеко до Си Пэна. Поэтому прошу вас назначить его главным церемониймейстером. В том, чтобы раньше всех являться на службу, а покидать присутствие последним, по выражению лица определять настроение властителя и всегда оставаться преданным и честным в докладах, пусть бы это грозило смертью, и равнодушным к чинам и богатству,— в этом мне не сравниться с Дунго Я; а потому прошу вас назначить его главным цензором. Рассчитать все так, чтобы на равнине и в поле боевые колесницы не сцеплялись осями, бойцы не наступали друг другу на пятки, а боевой дух был такой, чтобы каждый в армии был готов погибнуть без рассуждений,— в этом мне не сравниться с княжичем Чэн Фу; поэтому прошу вас назначить его главнокомандующим. Разбирать судебные дела, так соблюдая законность, чтобы не казнить ни одного невиновного и не опозорить ни одного честного,— в этом мне не сравниться с Сюань Чжаном, и потому прошу вас назначить его верховным судьей. Если вы, правитель, желаете привести страну к порядку, а войско сделать сильным — пяти этих мужей будет достаточно. Если же желаете стать гегемоном — присоедините к ним еще и меня.

— Отлично! — сказал Хуань-гун и повелел пяти мужам вступить в указанные должности под началом Гуань Чжуна. В последующие десять лет ему девять раз удавалось собрать под своим началом чжухоу и держать в руках всю Поднебесную,— и все это благодаря способностям Гуань Чжуна и пяти его министров!

Гуань Чжун был всего лишь подданным и потому не полагался на свои силы в том, к чему не чувствовал себя способным. Напротив, он старался полностью использовать способности пяти своих министров. Каждый из них был прилежно занят своим делом, надеясь этим заслужить себе почет, а в результате — слава каждого соответствовала его действительным заслугам. Именно это и называется познанием дао.

***

Если в повозку, запряженную четверкой лошадей, посадить четверых и дать каждому по кнуту — они не сумеют выехать за ворота. Вот что такое отсутствие единства!

Как-то чуский царь спросил у Чжань Хэ об управлении царством.

— Я знаю, как управлять собой, но не знаю, как управлять царством,— ответил тот.

Конечно же, Чжань Хэ не хотел этим сказать, что царством можно и не управлять. Он хотел сказать, что основа управления любым царством — в умении управлять самим собой. Когда все в порядке с самим человеком — в порядок приходит и его семья. Когда семья в порядке — приходит к порядку и царство. Когда царство в порядке — порядок устанавливается и по всей Поднебесной. Потому и говорится: «Занимайся собой, чтобы послужить семье; семьей, чтобы послужить царству; царством, чтобы послужить Поднебесной». Ибо хотя эти три установления различны по форме, они едины по сути.

***

У Ци спросил у Шан Вэня:

— Неужели и впрямь продвижение по службе зависит лишь от судьбы?

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Шан Вэнь.

— Если внутри государства необходимо установить порядок, устроить школы и улучшить нравы, чтобы правитель и подданный знали свои обязанности, а отец и сын — свои права,— кто сумеет лучше справиться с этим: вы или я? — спросил У Ци.

— Вы справитесь лучше меня,— ответил Шан Вэнь.

— Теперь предположим,— сказал У Ци,— что некто приносит вступительные дары, и сразу же после занятия им должности его властитель ощущает успокоение; но стоит ему в один прекрасный день вернуть свою печать и оставить должность, как его властитель тут же чувствует сильнейшее беспокойство,— про кого это: про вас или про меня?

— Это про вас,— согласился Шан Вэнь.

— Далее,— сказал У Ци,— предположим, что войска выстроились в боевом порядке на поле брани пред лицом грозного неприятельского войска. Кто сумеет сделать так, чтобы при первом же ударе в барабан все войско кинулось в бой, как будто бы его ждет не смерть, а спасение,— вы или я?

— Вы,— сказал Шан Вэнь.

— Итак,— заключил У Ци,— как вы и сами признали, ни в одном из трех случаев вы не могли бы действовать лучше меня; однако же положение, которое вы занимаете, значительно выше моего. Потому я и говорю: случай, и больше ничего,— вот единственная причина продвижения на службе у нашего правителя!

— Что ж, вы спрашивали меня; теперь позвольте и мне спросить вас,— сказал Шан Вэнь.— Когда обстановка неопределенна, правитель еще юн, в придворной клике грызня, а народ неспокоен — кому лучше доверить судьбу страны: мне или вам?

Некоторое время У Ци пребывал в безмолвии. Затем признал:

— Вам.

— Вот поэтому мое положение и выше вашего,— заключил Шан Вэнь.

***

Чжаоский Хуэй-ван обратился за советом к Гунсунь Луну:

— Вот уже десять лет, как я, недостойный, стремлюсь к разоружению, но не преуспел в этом. Может быть, дело это вообще невозможное?

— Стремление к разоружению проистекает из всеобъемлющей любви к людям,— сказал ему Гунсунь Лун.— Однако любовь к людям не должна оставаться пустым названием,— ее нужно доказывать делами. Между тем, когда два ваших владения, округа Нин и Лиши, вошли в состав царства Цинь, вы, правитель, помнится, облачились в траурное платье и траурную головную повязку. Когда же ваши войска нанесли удар восточному соседу, царству Ци, и захватили там город, вы устроили пир. Выходит, что, когда выигрывает Цинь — вы облачаетесь в траур; когда же проигрывает Ци — у вас праздник. Что-то не похоже это на всеобъемлющую любовь к людям. По этой причине и с разоружением ничего не получается. Ведь это все равно как если бы грубиян и нахал требовал к себе уважения, а интриган и себялюбец — исполнения своих капризов, или кто-нибудь то и дело менял бы порядки и при этом желал в стране спокойствия. Да ведь тут и у самого Хуан-ди ничего бы не вышло!

***

Когда циский Хуань-гун собирал при дворе чжухоу, вэйский правитель опоздал. Посовещавшись с Гуань Чжуном, Хуань-гун принял решение покарать Вэй. Когда, по окончании совета,- он возвращался к себе, одна из его жен, родом из Вэй, задержала его у входа. Дважды поклонившись, она стала упрашивать его не карать вэйского правителя за его проступок.

— У меня нет никаких намерений в отношении Вэй,— сказал Хуань-гун.— Непонятно, почему вы просите за них?

— Я видела, как вы входили,— пояснила жена.— Шаг у вас был широкий, вид решительный. Так бывает, когда вы собираетесь в поход. Когда же, увидев меня, вы изменились в лице, мне стало ясно, что вы собираетесь покарать Вэй.

На следующий день, приняв прибывших ко двору, Хуань-гун пригласил к себе Гуань Чжуна.

— Вы, господин, оставили свои планы в отношении Вэй? — сразу же спросил Гуань Чжун.

— Как вы догадались, Отец Чжун? — удивился Хуань-гун.

— Приветствуя прибывших ко двору, вы, господин, были спокойны и ласковы с ними,— сказал Гуань Чжун.— Но, увидев меня, пришли в замешательство, и мне стало ясно, в чем дело.

— Отлично! — сказал Хуань-гун.— Пока вы, Отец Чжун, следите за внешним, а моя жена — за внутренним, мне, несчастному, по крайней мере, не грозит превратиться в посмешище для чжухоу!

***

Цзиньский Сян-гун отправил посланника к чжоускому двору. Прибыв, тот выступил со следующей речью: «Наш властитель почувствовал себя плохо и слег. Гаданье на черепашьем панцире показало, что болезнь вызвана неблагорасположением духа горы Саньту. Наш правитель послал меня, недостойного, испросить разрешения на свободный проезд через чжоуские земли, дабы принести умилостивляющие дары».

Сын Неба дал соответствующее разрешение и удостоил посланника приема при дворе. По окончании дела, когда гость отправился в дальнейший путь, Чан Хун обратился к Лю Кан-гуну:

— Ехать с умилостивляющими дарами к горе Саньту и по пути быть принятым самим Сыном Неба,— разве это не приятные дела? Между тем вид у нашего гостя суровый. Боюсь, у него иные намерения. Лучше бы вам подготовиться ко всяким неожиданностям.

Тогда Лю Кан-гун повелел держать наготове оружие, колесницы и войска. Впоследствии оказалось, что цзиньцы действительно посылали того человека, чтобы, воспользовавшись этим, Ян-цзы во главе 120-тысячного войска мог перейти брод Цзи и, напав на Ляо, Юань и Лянмань, уничтожить эти три царства.

***

Когда Цзычань стал управлять царством Чжэн, Дэн Си намеренно воспротивился наведению порядка. Вступив в сговор с теми, кто судился, он стал брать за ведение крупного процесса верхнюю одежду, за ведение малого — куртку и штаны. Народ понес ему штаны и куртки, чтобы научиться у него сутяжничеству,— от желающих не было отбоя. Ложь выдавали за правду, правду выставляли ложью—невозможно стало определить, где правда, а где — ложь, а понятия о дозволенном и недозволенном менялись что ни день. Стоило Дэн Си пожелать, чтобы истец выиграл процесс — и тот его выигрывал; стоило захотеть, чтобы обвинили ответчика — и того обвиняли. Все царство Чжэн было охвачено смутой, народ только и знал, что разглагольствовать.

Страдая от этого, Цзычань казнил Дэн Си и выставил его останки на всеобщее обозрение. И народ покорился в сердце своем. Правда и ложь получили определенность, законы и распоряжения стали выполняться беспрепятственно. Между тем, желая навести порядок у себя в стране, люди нашего времени не решаются для начала казнить таких, как Дэн Си. От этого все их усилия по наведению порядка приводят лишь ко все большей и большей смуте.

***

У одного служилого мужа в царстве Ци погиб господин, но он не последовал за покровителем в смерти. Некоторое время спустя один из старых знакомых, встретив его на улице, осведомился:

— Ты что же это — все еще живой?

— Именно,— ответил служилый.— Ведь я служу ради выгоды, в смерти же — какая выгода?

— И как же ты сможешь людям в глаза смотреть? — продолжал знакомый.

— А что, по-твоему, если бы я умер — тогда, что ли, смог бы им в глаза смотреть?

***

Сунец Чэн-цзы потерял как-то свое черное одеяние и отправился по улице его искать. Там ему встретилась женщина в черном платье. Он схватил ее и никак не хотел отпускать,— пусть, мол, вернет его одежду. При этом он приговаривал:

— Потерял нынче черное платье!

— Может, вы, господин, и впрямь потеряли черное платье,— отбивалась женщина,— но это платье я сшила собственными руками!

— Тем более скорее давай его сюда,— кричал Чэн - цзы.— Платье, что я потерял, было совсем новое, черное, а твое, хоть и черное, да какое-то блеклое... Отдашь мне это, линялое, взамен того, нового,— тебе же еще и выгода!..

***

Сунский правитель обратился к своему советнику министру Тан Яну:

— Сколько народу казнил — а в моих подданных все нет надлежащего трепета. Не знаю — в чем тут дело.

— Обычно вы казните только действительных злодеев,— объяснил Тан Ян,— а когда казнят настоящих злодеев, людям невинным не из-за чего особенно беспокоиться. Если вы, господин, хотите, чтобы ваши подданные трепетали по-настоящему, вам надо время от времени казнить кого-нибудь просто так, не разбирая — виновен он или нет. Вот тогда все задрожат!

Через некоторое время сунский правитель казнил самого Тан Яна.

***

Хуэй-цзы создал новые законы для вэйского Хуэй- вана. Когда проект был готов, он был представлен на всенародное рассмотрение, и народ его одобрил. Когда после этого проект был подан Хуэй-вану, он, также его одобрив, ознакомил с ним Ди Цзяня. Тот также нашел, что проект куда как хорош.

— Будем проводить в жизнь? — осведомился Хуэй- ван.

— Ни в коем случае,— отвечал Ди Цзянь.

— Вы же сами говорите — проект хорош,— удивился ван.

— Вы, господин, видали когда-нибудь, как тащат огромное бревно? — спросил Ди Цзянь.— Передние гаркнут «ух-ху», а задние в ответ подналягут. Так вот, для перетаскивания бревен такое «ух-ху» лучше песен царств Чжэн и Вэй, как они ни прекрасны сами по себе. А государство...— это такое же бревно!

***

Царства Ци и Цзинь воевали. Некий солдат, родом из Пинъэ, что в Ци, утратил на поле брани свою секиру, но захватил неприятельское копье. Возвращаясь в поддавленном настроении, солдат обратился по дороге к встречному путнику с вопросом: правильно ли он поступил.

— То — оружие, и это — оружие,— сказал прохожий.— Так что ты приобрел то, что потерял,— можешь ступать домой на побывку.

Воин побрел дальше, но на душе у него было по- прежнему скверно, и когда на пути ему встретился дафу из Гаотана по имени Шу Усунь, он преградил путь его коню и спросил:

— Сегодня в бою я потерял свою секиру и захватил неприятельское копье — можно мне теперь в отпуск?

— Копье — не секира, а секира — не копье,— сказал ему Шу Усунь.— Как ты смел подумать, что, потеряв одно, а добыв совсем другое, ты выполнил свой долг?

Солдат из Пинъэ глубоко вздохнул и вернулся в бой. Он храбро сражался, но отличиться больше не удалось — он погиб.

Узнав об этом, Шу Усунь сказал:

— Я слышал, что благородный муж должен разделить участь того, кто пострадал по его вине.

Стегнув коня, он ринулся в бой и также был убит.

***

Во времена циского Чжуан-гуна жил некто по прозванию Бинь Бэйцзюй. Как-то раз во сне ему привиделся статный муж в шапке из белого шелка с красными завязками, в зеленом платье, новых туфлях и с мечом в черных ножнах на боку. Подойдя, незнакомец грубо обругал его и плюнул в лицо. Тут Бинь Бэйцюй очнулся и понял, что это был всего лишь сон. Однако уснуть уже не удалось и до самого утра он был весьма опечален.

Утром он отправился к своему другу, все ему рассказал и пожаловался:

— Смолоду я ценил мужество и, дожив до шестидесяти лет, ни разу ни от кого не потерпел оскорбления. Нынешней же ночью меня опозорили. Буду искать обидчика: найду — хорошо, не найду — останется только умереть.

С того дня он каждое утро выходил в сопровождении своего друга на перекресток и весь день стоял там в ожидании обидчика. Через три дня, так и не встретив того человека, он вернулся домой и покончил счеты с жизнью.

***

Жун И покинул Ци и направился в Лу. На дворе было свежо, а городские ворота, когда они с учеником достигли их, были уже заперты, так что им пришлось ночевать под городской стеной. Ночью Жун И совсем озяб и сказал ученику:

— Если отдашь мне свою одежду, я останусь в живых. Если я тебе отдам свою — ты останешься в живых. Я — муж государственный, моя жизнь нужна стране, так что мне умирать негоже. А ты — человек заурядный, и твоя смерть — событие небольшое. Так что лучше бы ты мне отдал свою одежду.

— Если я человек заурядный,— ответил ученик,— то с какой стати стану я отдавать свою одежду государственному мужу?

Глубоко вздохнув, Жун И сказал:

— Увы! Не утвердить мне истины в этом мире!

С этими словами он снял с себя одежду и отдал ее ученику. Среди ночи он умер, ученик же его остался жив.

***

Во время инспекционной поездки по южным землям Юй плыл по реке Цзян. Неожиданно из воды показался Желтый дракон и подхватил лодку на спину. Люди на палубе пришли в замешательство. Тогда Юй поднял глаза к небу, глубоко вздохнул и сказал:

— Небо избрало меня — и я делаю все, что в моих силах, чтобы прокормить свой народ. Рождение человека— от природы, смерть его — от судьбы. Так стоит ли бояться драконов?

Покорно прижав уши и опустив хвост, дракон удалился.

***

Когда Ши Иньчи был посланником от царства Чу в царство Сун, он был принят тамошним начальником земельных работ Цзыханем. Во время приема Ши Иньчи обратил внимание, что у соседа начальника с южной стороны стена дома совсем покосилась, а от соседа с западной стороны вода стекает прямо во двор к начальнику. Он осведомился о причинах такого положения.

— Мой сосед с южной стороны — ремесленник, шьет сапоги,— сказал ему начальник.— Я хотел переселить его подальше, но его отец пришел ко мне и сказал: «Мы занимаемся сапожным ремеслом на протяжении жизни трех поколений. Если вы теперь переселите нас, сунцы не будут знать, куда им идти за сапогами, и нам нечего будет есть. Просим начальника не отнимать у нас заработок». Поэтому я не стал его наказывать. Что касается западного соседа, то его дом стоит выше моего, и после ливней вода стекает ко мне — с этим уж ничего не поделаешь!

Ши Иньчи вернулся в Чу как раз когда там поднимали войска, чтобы идти походом на Сун.

— На Сун нельзя нападать,— предостерег Ши Иньчи чуского вана.— Правитель там добродетелен, министр милостив. А народ любит добродетельных и послушен милостивым. Если мы на них нападем, выгоды не будет никакой, зато опозоримся перед целым светом.

Чусцы оставили Сун в покое и напали на царство Чжэн.

***

Сюань-ван из Ци задумал построить огромный дворец, площадью в сто му, чтобы зал мог вместить сразу триста семейств. Со всего царства были собраны лучшие мастера, строительство шло уже три года, но конца так и не было видно. Никто из подданных не решался выступить перед правителем с увещеваниями. Тогда перед Сюань-ваном предстал Чунь Цзюй.

— Чуский правитель решил отказаться от обрядов и музыки древних, находя, что музыка — нечто неважное. Осмелюсь спросить — можно ли после этого считать, что в Чу есть правитель? — спросил он.

— Нет у них правителя,— ответил Сюань-ван.

— Есть в Чу и несколько тысяч подданных, однако ни один не смеет выступить перед правителем с увещеванием,— можно ли считать, что в Чу есть преданные подданные? — продолжал Чунь Цзюй.

— И преданных подданных там нет,— сказал правитель.

— Ныне вы, государь, строите огромный дворец,— продолжал Чунь Цзюй,— на целых сто му, чтобы собирать там сразу по триста семейств во время приемов. Собрали лучших мастеров по всему Ци, прошло уже три года, а дворец все еще не готов. Из подданных же никто не решается выступить перед вами с увещеванием. Позвольте осведомиться — есть ли у вас, господин, верные поданные?

— Нет у меня верных подданных,— ответил Сюань- ван.

— Разрешите удалиться,— сказал Чунь и направился к выходу.

— Мастер Чунь, мастер Чунь, вернитесь! — закричал вслед ему Сюань-ван.— Что же вы так поздно обратились ко мне? Я, недостойный, тут же распоряжусь о прекращении строительства.

Затем, обращаясь к записывавшим, сказал:

— Я, недостойный, утратил добродетель, пристрастился было к гигантским сооружениям, но мастер Чунь поправил меня, недостойного.

***

Утопив своего подданного Луань Цзяо в Желтой реке, чжаоский Цзянь-цзы сказал:

— Я любил красивых женщин — и Луань Цзяо поставлял мне их. Мне нравились дворцы, залы и террасы — и Луань Цзяо заботился о том, чтобы все это у меня было. У меня был вкус к хорошим скакунам и красивым колесницам —и Луань Цзяо мне их охотно добывал. Но, помимо всего этого, мне нравились также и настоящие государственные мужи, а вот их-то мне за шесть лет Луань Цзяо не представил ни одного. От этого мои ошибки умножились, а сильные стороны ослабли.

***

Царство Чу воевало с царством У. Перед сражением оказалось, что чусцев меньше, чем усцев. Тогда чуский военачальник Цзынан сказал: «Если я вступлю сейчас в бой с усцами — мы непременно потерпим поражение. Но если я приведу войско своего государя к поражению, покрою имя правителя позором и утрачу наши земли — для меня, как верного подданного, это будет непереносимо».

И он покинул поле боя, даже не послав донесения правителю. Только достигнув столичного пригорода, отправил он гонца, чтобы тот известил властителя: «Ваш подданный просит разрешения умереть».

— То, что вы вернулись, заслуживает всяческого поощрения,— сказал при встрече ван.— Если же вы заслуживаете поощрения, то к чему вам подвергать себя смерти?

— Если того, кто отступает без приказа, не считать преступником,— сказал Цзынан,— то в будущие времена все ваши подданные, беря с меня же пример, станут отступать под любым предлогом и царство Цзинь в конце концов придет в полный упадок в Поднебесной

С этими словами он лег на свой меч и закололся

— Что ж, надо подумать о верности других военачальников,— сказал ван и велел похоронить Цзынана в простом гробу из тунга всего трех цуней толщиной, а внутрь в знак осуждения положил плаху

***

Глава школы моистов, по имени Мэн Шэн, водил дружбу с правителем города Янчэн в царстве Чу Тот поручил Мэн Шэну управление своей областью и, в подтверждение этого сломав яшмовое кольцо, отдал ему половину, оговорив при этом такое условие:

— Если тебе когда-нибудь предъявят вторую половину кольца и края его совпадут, ты должен будешь послушаться этого человека во всем.

Когда чуский ван умер, правители областей решили напасть на царство У. Войска собрали как раз в том месте, где происходили похороны. Янчэнский правитель также был среди них. Чусцы обвинили его в некоем преступлении, он бежал, чусцы захватили его область.

— Мне дали в управление область,— рассудил Мэн Шэн,— и передать ее я имею право лишь тому, кто предъявит полномочия. Полномочия мне не предъявлены, но и сил оказать сопротивление у меня нет Остается лишь принять смерть.

— Если бы от вашей смерти был хоть какой-нибудь прок для янчэнского правителя,— стал уговаривать его один из младших моистов, по имени Сюй Жо,— в ней был бы смысл. Однако пользы не будет никакой, зато школа моистов потерпит ущерб, потеряв вас, как можно помышлять о смерти!

— Нет! — ответил Мэн Шэн.— По отношению к янчэнскому правителю я или учитель, или друг, или, по крайней мере, подданный. Если я не умру—к моистам впредь перестанут обращаться в поисках суровых наставников, мудрых друзей или верных подданных. Если же я умру — все увидят, как монеты относятся к своему долгу, и дело наше от этого только выиграет. А дела школы я передам сунскому главе моистов Тянь Сян-цзы — он человек мудрый, и мне нечего будет опасаться, что наше дело потерпит ущерб.

— Если вы так решили,— сказал тогда Сюй Жо,— позвольте мне умереть первым, чтобы приготовить вам путь.

Он отступил на шаг и на глазах Мэн Шэна отсек себе голову. Тот, отправив двух других учеников оповестить Тянь Сян-цзы о том, что дела школы переходят к нему, также покончил с собой. Вместе с ним добровольно расстались с жизнью еще 183 ученика.

Двое посланных, побывав у Тянь Сянь-цзы, также решили вернуться в Чу, чтобы принять там смерть вслед за Мэн Шэном. Тянь Сянь-цзы стал было удерживать их, указывая на то, что сам Мэн Шэн сделал его главой школы, однако они не послушали его и, вернувшись обратно, покончили с собой.

***

Цзиньский Вэнь-гун осаждал город Юань. Перед этим он обещал своим воинам, что дело будет сделано за семь дней. Однако прошло семь дней, а Юань так и не пал. Тогда он отдал приказ снять осаду. Некто из военного совета возразил:

— Юань должен скоро пасть. Мы, воинские начальники, просим еще повременить.

— Вера в слова главы государства — великое сокровище,— сказал Вэнь-гун.— Взять какой-то Юань ценой утраты его — это не по мне.

И он отступил. На следующий год Юань был осажден вновь, и Вэнь-гун обещал своим воинам, что вернется, лишь только город будет взят. Когда же юаньцы услышали об этом — они сдались сами.

***

Ханьцы обносили новой стеной свою столицу, определив срок завершения всех работ в пятнадцать дней. Смотрителем был назначен Дуань Цяо. Одна из строительных команд опоздала на два дня, и Дуань Цяо велел начальника этой команды заключить под стражу.

Тогда сын арестованного пришел к начальнику пограничной стражи Цзы Гао.

— Только вы, преждерожденный, можете спасти моего отца от смерти,— сказал он,— Прошу вас взяться за это дело.

Цзы Гао согласился, отправился с визитом к Дуань Цяо и в его сопровождении поднялся на новую стену. Взглянув налево и направо, он восхитился:

— Какая великолепная стена! Поистине—это великий труд. Вы, несомненно, будете за него щедро вознаграждены. Подумать только — ведь никому еще с древности и до наших дней не удавалось проделать такую огромную работу и при этом не предать казни ни одного человека!

В ту же ночь Дуань Цяо повелел освободить арестованного от пут и потихоньку выпустить.

***

У Ци управлял землями к западу от Желтой реки, когда Ван Цо оклеветал его перед вэйским Ухоу, и тот послал людей, чтобы принять у него дела. Оставив свой пост, У Ци доехал до Аньмэня, где сошел с колесницы отдохнуть. Взглянув на свои западные земли, он зарыдал так, что слезы полились потоками.

— Насколько я понимаю,— сказал ему слуга,— для вас расстаться с Поднебесной все равно что расстаться с парой старых сапог. Отчего же вы рыдаете, расставшись всего лишь с западными землями?

— Ты не понял меня,— ответил У Ци, утирая слезы.— Если бы правитель знал, что я за человек, и позво¬лил мне исполнить мои намерения, царство Цинь, возможно, было бы низложено, а к западу от Желтой реки утвердилось бы правление истинного вана. Но правитель слушает речи низкого клеветника и отвергает меня — так что западные земли скоро попадут в руки циньцев, а царство Вэй начнет клониться к упадку.

Затем У Ци покинул Вэй и отправился в Чу, а земли к западу от Желтой реки оказались в конце концов у циньцев. Вэй день ото дня слабело, Цинь день ото дня крепло,— именно это предвидел У Ци и потому плакал.

***

Фу Цзыцзянь управлял областью Даньфу. Он пел и играл на цине, даже не покидая зала совета,— а область Даньфу пребывала в порядке и спокойствии. Сменивший его Ума Ци вставал с последними звездами, а возвращался — с первыми, во все вникал сам, не знал отдыха ни днем ни ночью— и в области Даньфу по-прежнему царили порядок и спокойствие.

Наконец Ума Ци решился спросить об этом Фу Цзы - цзяня.

— Я полагаюсь на людей,— ответил ему мастер Фу,— а вы — на собственные силы. У того, кто полагается только на свои силы, всегда будет много забот; тот же, кто полагается на людей, может найти отдохновение.

***

Чжоуский Ли-ван жестоко обращался со своим народом, и народ роптал. Тогда Шао-гун обратился к царю с речью:

— Народ больше не в силах терпеть; вы же, господин, через своего вэйского колдуна еще выискиваете крамолу. Тех, на кого он указывает, предают смерти, так что люди теперь даже слово сказать боятся — на дорогах, встречаясь, лишь смотрят друг на друга.

Речь Шао-гуна очень обрадовала царя.

— Наконец-то я пресек крамолу! — вскричал он.

— Помешать — еще не значит пресечь,— сказал Шао-гун.— Закрывать уста народу — опаснее, чем запруживать реку. Если прорвет запруду — многие пострадают!

***

Лецзин Цзыгао пользовался расположением циского Минь-вана. Будучи франтом, он любил наряжаться в зеленные одежды, белые шляпы и остроносые сапоги. Но однажды шел сильный дождь, и он появился при дворе, осторожно ступая и придерживая подол руками.

— Как я выгляжу? — обратился он к людям из своего окружения.

— Прекрасно, прекрасно,— заверили они его.

Цзыгао подошел к колодцу и погляделся в него: вид был как у мужлана.

— Льстят мне мои люди,— вздохнул он.— И все из-за того, что я пользуюсь расположением нашего вана. Как же они должны льстить тому, чье расположение заставляет их льстить мне?

***

Гоу Чэн-цзы отправился послом из царства Лу в царство Цзинь. Когда он проезжал царство Вэй, тамошний сановник Юцзай Гучэнь задержал его у себя. На приеме присутствовали музыканты, но хозяин велел им хранить

молчание. Позже, за вином, он, растрогавшись, преподнес гостю драгоценную яшму. Однако на обратном пути, возвращаясь после завершения миссии через Вэй, Гоу Чэн-цзы не заехал к нему попрощаться.

— Недавно вы, господин, как будто остались довольны приемом, оказанным вам Юцзай Гучэнем — сказал Чэн-цзы его слуга.— Отчего же не заехали к нему на обратном пути?

— То, что Гучэнь принимал меня у себя — знак его благорасположения ко мне,— ответил Гоу Чэн-цзы.— То, что он пригласил музыкантов, но не позволил им играть — знак его тайной печали. Когда же, растрогавшись за вином, он подарил мне драгоценную яшму,— мне стало ясно, что царство Вэй находится на пороге внутренних потрясений.

Не успели они удалиться от пределов Вэй на тридцать ли, как их настигло известие о том, что Нин Си поднял мятеж и Юцзай Гучэнь погиб при исполнении долга.

Развернув свою колесницу и трижды оплакав убитого, Гоу Чэн-цзы продолжил свой путь. Вернувшись, он послал за женой и сыном погибшего, отделил им под жилье часть своего дома и позаботился о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Когда сын погибшего вырос, Чэн-цзы вернул ему драгоценную яшму.

***

У чжоусцев неподалеку от границы с жунами были дворцы в Фэн и в Хао. По соглашению с местными чжухоу они воздвигли там высокие сторожевые башни с барабанами наверху. Их бой был слышен по всей округе, и, в случае появления жунов, войска чжухоу по этому сигналу должны были спешить на выручку к Сыну Неба.

Как-то раз разбойники - жуны действительно появились. Ю-ван велел бить в барабаны, и войска чжухоу быстро прибыли. Между тем барабанный бой очень понравился любимой жене Ю-вана, Бао Сы. Желая позабавить ее, Ю-ван несколько раз приказывал бить в барабаны, когда никаких жунов и в помине не было, и каждый раз войска чжухоу исправно прибывали.

Наконец жуны и впрямь напали. Ю-ван велел тотчас бить в барабаны, однако на сигнал тревоги никто не появился, и Ю-ван, на потеху всей Поднебесной, расстался с жизнью у подножия горы Ли.

***

Как-то циский Хуань-гун, Гуань Чжун, Бао Шу и Нин Ци сидели за вином. Когда все пришли в хорошее расположений духа, Хуань-гун обратился к Бао Шу:

— Почему бы вам не поднять кубок за наше долголетие?

Выйдя вперед с кубком в руках, Бао Шу сказал:

— Пусть наш правитель никогда не забывает, что некогда ему пришлось искать убежище в Цзюй; Гуань Чжун всегда помнит о путах царства Лу, а Нин Ци постоянно держит в памяти то время, когда он кормил вола и жил под колесницей!

Встав с циновки, Хуань-гун дважды поклонился и сказал:

— Если я и мои друзья всегда будем помнить то, о чем вы сказали, алтари Земли и Злаков в Ци никогда не подвергнутся опасности!

***

ИЗ„ГОЮЯ”

В отличие от большинства древнекитайских книг, название этого памятника переводится вполне однозначно: «Речи царств». Перед нами записи, или скорее вольные изложения речей выдающихся государственных деятелей Древнего Китая, живших и действовавших в царстве Чжоу и в восьми главных уделах, на которые оно раскололось в VIII в. до н. э. По преданию, когда Конфуций создал свой летописный труд «Весны и осени», его лапидарный стиль оказался трудным для восприятия неподготовленным читателем — и тогда один из последователей Учителя, Цзоцю Мин, собрав старые записи, написал своеобразный комментарий, где каждое событие получило свое описание и пояснение. Однако строгие законы жанра позволили ему использовать далеко не все собранные материалы: яркие и образные речи древних государственных деятелей, дипломатов и полководцев, как бы хороши они ни были, остались за пределами летописи, вместившей только канву событий, И тогда Цзоцю Мин решил объединить эти речи в особую книгу, сгруппировать их по тем царствам, где жили и действовали ораторы,— так якобы родились «Речи царств», состоявшие, как и ныне, из двадцати одной главы, или свитка. Многие века они считались как бы «внешним комментарием» летописи Конфуция, делающим ее доступным пониманию профанов. Самую древнюю из речей памятника традиция датирует 967 г. до. н. э., самую позднюю — 453 г. до. н. э.

Трудно сказать, действительно ли этот памятник создал Цзоцю Мин — современная наука склонна датировать его появление более поздним временем. Не возьмемся также утверждать, существовало ли в Древнем Китае ораторское искусство как самостоятельный вид словесного творчества Бесспорно лишь одно: устное выступление перед правителем и его окружением в момент кульминации событий играло огромную роль в политической жизни того времени, оно записывалось логографами и передавалось стоустой молвой, а книга «Речей царств» сохранила

для нас лучшее из того, что было сказано. Устное слово тогда казалось бесценным — исторгнутое из сердца, оно рождалось там прикосновением к бестелесному Пути — Великому Дао, сути и двигателю всякого бытия, являлось выражением сокровенного.

С самого начала публичное выступление мыслилось как предостережение от нарушения благого порядка и как средство пресечения смуты: возникла смута — и «появилось оружие, чтобы карать, снаряжение для походов, указы для устрашения смутьянов, красноречие для обвинений»,— читаем мы уже на первых страницах «Речей царств». Устное слово представлялось естественным проявлением движения мировых сил, к нему следовало прислушиваться и не пытаться его пресечь, иначе правителя ждали неисчислимые бедствия. «Тот, кто имеет дело с рекой, открывает ей путь, чтобы текла по руслу; тот, кто имеет дело с народом, призывает его говорить»,— читаем мы там же. Можно разослать повсюду доносчиков и казнить каждого хулителя, как сделал это в свое время царь Ли-ван, при котором подданные осмеливались при встрече только обмениваться многозначительными взглядами. Но что это сулит в будущем?! «Теперь не смеют болтать!» — радовался недальновидный царь, гордый тем, что он один сумел прекратить злословие. Однако минуло всего три года — и он бежал, спасаясь от народного гнева, прорвавшегося, как река в половодье.

Каждая из речей, включенных в книгу, приурочена к какому-то событию и сама полна исторических примеров и аналогий, выражает определенный взгляд на мир и на ход истории. К сожалению, до сих пор полный перевод «Речей царств» на русском языке не публиковался; отдельные фрагменты из этого памятника мы даем в переводе М. В. Крюкова.

***

ИЗ ГЛАВЫ I

Во второй год правления Ю-вана в районе трех рек в Западном Чжоу произошло землетрясение.

— Чжоу накануне гибели! — сказал Бо Янфу. Это светлое начало Ян не может выйти наружу, потому что темное начало Инь подавляет его и не дает подняться вверх — отсюда землетрясение. Если светлое начало находится ниже темного, иссякают источники рек. А когда источники иссякают, государство погибает. Ибо если вода и земля взаимодействуют — народ обеспечен всем необходимым. Когда же вода и земля не взаимодействуют — народ страдает от нехватки продовольствия и близок к гибели.

В древности высохли реки И и Ло — и династия Ся пала. Высохла Хуанхэ—и пала династия Шан. Ныне и жизненная сила Чжоу на исходе, к тому же иссякают источники рек...

Существование государства зависит от гор и рек. Если горы рушатся, а реки высыхают — жди гибели государства. Когда высохнут реки — неизбежно обрушатся горы. До гибели государства осталось не более десяти лет,— ибо небо отворачивается от людей именно раз в десять лет.

Со временем три реки в Западном Чжоу высохли, а гора Цишань обрушилась. И вот в одиннадцатый год Ю-ван потерпел поражение, а столица Чжоу была перенесена на восток.

***

ИЗ ГЛАВЫ VI

— Каким образом следует организовать занятия народа? — спросил Хуань-гун.

— Необходимо, чтобы каждое из четырех сословий жило отдельно, дабы их речи были достойными, а занятия не менялись,— сказал Гуань-цзы.

— Как же тогда следует поселять их? — спросил Хуань-гун.

— В древности мудрые правители поселяли людей просвещенных в уединении, ремесленников — поблизости от казны, торговцев — на рынке, земледельцев — в полях.

Если люди просвещенные будут жить вместе, но при этом отдельно от других сословий, то отцы смогут говорить друг с другом о долге, дети — о почтении к старшим, служащие правителю—об уважении к вышестоящим, юные — о братской любви. Сердца их будут спокойны, ибо, не зная иной жизни, они не будут к ней стремиться. Поучения отцов и старших братьев будут естественными, а стремление сыновей и младших братьев к учению без труда увенчается успехом. По этой причине дети людей просвещенных также станут людьми просвещенными.

Если ремесленники будут жить вместе, то смогут, учитывая времена года, выбирать для своих поделок подходящий материал, тщательно определять его достоинства и недостатки, обрабатывать его день-деньской и с выгодой для себя распространять повсюду. Поучая детей и младших братьев, говорить о своем деле, выказывая мастерство и демонстрируя результаты своего труда. Сердца их будут спокойны, ибо, не зная иной жизни, они не будут к ней стремиться. Поучения отцов и старших братьев будут естественными, а стремление сыновей и младших братьев к учению без труда увенчается успехом. По этой причине дети ремесленников также станут ремесленниками.

Если торговцы будут жить вместе, то смогут, учитывая времена года, обеспечивать рынок товарами; перенося товары на себе или запрягая в повозки быков и лошадей, способствовать их распространению; меняя то, что имеют, на то, чего не имеют, покупать по низкой цене и продавать по высокой; поучая детей и младших братьев, говорить о выгоде и показывать друг другу барыши, дабы преуспеть в торговле. Сердца их будут спокойны, ибо, не зная иной жизни, они не будут к ней стремиться. Поучения отцов и старших братьев будут естественными, а стремление сыновей и младших братьев к учению без труда увенчается успехом. По этой причине дети торговцев также станут торговцами.

Если земледельцы будут жить вместе, то смогут, учитывая времена года, тщательно выбирать орудия — сохи, мотыги, серпы; глубоко пахать и хорошо размельчать почву, дожидаясь поры дождей; расстегнув грубые одежды, с соломенными шляпами на головах, потные, босые, полуобнаженные, с утра до вечера работать в поле, отдавая ему все свои силы. Сердца их будут спокойны, ибо, не зная иной жизни, они не будут к ней стремиться. Поучения отцов и старших братьев будут естественными, а стремление сыновей и младших братьев к учению без труда увенчается успехом. По этой причине дети земледельцев также станут земледельцами.

***

ИЗ ГЛАВЫ XVI

— Ждет ли Чжоу погибель? — спросил чжэнский Хуань-гун.

— Почти неизбежно! — ответил Ши Бо.— В «Тай ши» сказано: «Небо всегда следует тому, чего хочет народ». Ныне государь удаляет от себя мудрых и выдающихся и благоволит к посредственным и невежественным; питает неприязнь к одаренным и знающим и приближает к себе тупых и недалеких; отказывается от взаимодополняющего и предпочитает совпадающее.

Между тем взаимодополняющее— источник вещей, а совпадающее — источник гибели. Взаимодополнение — это выравнивание непохожего похожим. Именно поэтому оно может расти и процветать, именно поэтому все живое следует ему. Если же добавлять подобное к подобному — в конце концов оно иссякнет.

Вот почему древние правители совмещали землю с металлом, деревом, водой, огнем, и тем самым возникало все сущее. По этой причине яства, дополняющие друг друга по вкусу, приятны рту, шесть гармонирующих музыкальных тонов радуют слух, а приведенные в соответствие семь органов чувств служат сердцу.

Во всех вещах существует либо взаимодополняющее» либо совпадающее. Один звук не услышишь, один зигзаг не составляет узора, одну вещь не сопоставишь с другими. А между тем государь собирается отказаться от взаимодополняющего и отдать предпочтение совпадающему. Не иначе как небо лишило его мудрости.

Можно ли в этом случае избежать погибели?

***

ИЗ ГЛАВЫ XXI

На третий год после восшествия на престол юэский правитель Гоу Цзянь вознамерился пойти походом на У.

Фань Ли принялся отговаривать его:

— Любые события в государстве могут быть отнесены к одной из трех категорий — сохранение благополучия, устранение опасности, воздержание от деяний.

— И как же надлежит поступать в каждом из этих случаев? — спросил правитель.

— Сохраняя благополучие, следуй Небу,— ответил Фань Ли,— устраняя опасность, полагайся на людей; воздерживаясь от деяний, следуй Земле. Вы, о государь, не спрашивали меня об этом, и я не осмеливался говорить. Путь Неба состоит в том, что, будучи полным, оно не переливается через край. Преисполненное силы, оно чуждо сомнения. Непрерывно двигаясь, не стремится преувеличить свои деяния. Совершенномудрый человек всегда действует, сообразуясь со временем, Небесное время не настало — не становись незваным гостем. События не развернулись— не начинай их сам.

Ныне, мой государь, вы поступаете таким образом, что еще неполное уже переливается через край, не набравшееся силы уже преисполнено сомнения, не имеющее заслуг уже преувеличивает свои деяния. Небесное время еще не настало, а вы первым хотите напасть на других. События не развернулись, а вы сами их начинаете. Это противоречит пути Неба и не соответствует желаниям людей. Если, мой государь, вы не измените своего решения, это причинит ущерб государству и повредит его правителю.

Правитель не прислушался к предостережению, и тогда Фань Ли вновь стал увещевать его:

— Храбрость противоречит добродетели; оружие — это орудие убийства; соперничество — последнее из человеческих деяний. Замышлять тайные планы, действовать вразрез с добродетелью, применять орудия убийства, первому выступать против других — не значит ли это в конце концов быть уничтоженным другими?!

— Довольно возражений,— отвечал Гоу Цзянь.— Решение принято!

И он действительно двинул войска и напал на У. Проиграв сражение близ Пяти озер, правитель укрылся в горах Гуйцзи и призвал к себе Фань Ли.

— Я не послушался вас, и вот результат; что же теперь предпринять?

— Разве вы, мой государь, забыли: «Сохраняя благополучие, следуй Небу; устраняя опасность, полагайся на людей; воздерживаясь от деяний, следуй Земле».

— Но как же мне сейчас полагаться на людей? — спросил правитель.

— Быть скромным в речах, тщательно соблюдать этикет, захватить с собой драгоценности и красавиц, употреблять при обращении почтительные выражения. Если же цель не будет достигнута, то самому остаться у них.

— Пусть будет так,— ответил правитель и приказал сановнику Чжуну взять с собой священные сосуды и отправиться в У для заключения мира.

Однако люди У не приняли его предложений. Сановник Чжун вновь отправился в У.

— Наш государь просит разрешения стать подданным вашего государства в качестве простого музыканта,— сказал он правителю У.— Он постоянно будет следовать за вами, а вы, о государь,— распоряжаться его судьбой.

И тогда люди У ответили согласием.

Отправляясь в У, правитель наказал Фань Ли управлять за него государством.

— В делах управления народом в пределах страны,— отвечал тот,— мне не сравниться с сановником Чжуном. В делах же, требующих принятия важных решений в отношении враждебных государств, Чжуну не сравниться со мной.

— Согласен,— отвечал правитель и приказал сановнику Чжуну управлять страной, а сам вместе с Фань Ли отправился в У, чтобы служить там в качестве раба.

Прошло три года, и люди У отпустили их. Когда они вернулись к себе, правитель Юэ спросил у Фань Ли:

— И как же следует воздерживаться от деяний?

— Воздерживаясь от деяний,— отвечал Фань Ли,— следуй Земле. Лишь Земля способна объединить все живое. Совершая все в надлежащее время, она порождает все сущее, творит птиц и животных и делит с ними приносимую ими пользу. Нужно дожидаться того, что приходит, и только тогда исправлять его; устанавливать что бы то ни было в зависимости от подходящего времени; уравнять труд мужчин и женщин, устранить вред, причиняемый народу; исходить из постоянных законов Неба и Земли,— только тогда можно будет достичь успеха в Поднебесной. Пока же дела не претерпели изменений, а время не совершило круговорота, следует заботиться о народе и, в ожидании этого, соблюдать все поучения.

***

ИЗ „ЧЖАНЬГОЦЭ”

«Чжаньгоцэ» — «Замыслы враждующих царств», или «Планы сражающихся царств» — как единый литературный памятник возник сравнительно поздно, уже в Ханьское время. Он был составлен принадлежавшим к императорской фамилии знаменитым библиографом Лю Сяном (ок. 77—6 гг. до н. э.), которому китайская история обязана приведением в порядок большей части дошедшего до нас от доимперского времени литературного наследия. Составляя свой труд, Лю Сян опирался на богатейшую летописную традицию, имевшуюся в каждом древнекитайском царстве, где обязательно фиксировались не только важнейшие события, но и речи государственных деятелей. После падения царств и книжных аутодафе Цинь Ши-хуана из этих летописных материалов мало что уцелело, однако в императорских архивах и книгохранилищах, которыми заведовал Лю Сян, ему все же удалось собрать ряд интереснейших записей, в общей сложности составивших тридцать три свитка. Пустить в дело сохранившиеся тексты тоже оказалось не просто: многие ремешки, связывавшие бамбуковые планки-строки, давно истлели, и текст рассыпался, надписи на дощечках оказались полустертыми; их изъело время, а в довершение ко всему, писанные задолго до эпохи Цинь Ши-хуана, унифицировавшего иероглифы по всей Поднебесной, знаки в каждом государстве были непохожи один на другой. Помогло «двойное сличение», впервые примененное Лю Сяном, когда двое редакторов «подобно соперникам, выступали друг против друга»; труд был титаническим, но завершился успешно.

«Чжаньгоцэ» является памятником философской мысли, которая претворяется здесь в мысль политическую и выступает таким образом в сугубо прагматическом обличье. Некоторые исследователи расценивают его как памятник ораторского искусства, поскольку в нем представлены речи различных государственных деятелей, произнесенные ими по случаю тех или иных дел «большой международной политики». Китайская же традиция всегда относила «Замыслы...» к исторической литературе, причем к литературе второй категории, именуемой «разными сочинениями». Однако в любом случае перед нами книга, донесшая живое дыхание того удивительного времени, которым были недовольны все его лучшие умы и которое тем не менее оставило Китаю ни с чем не сравнимые сокровища культуры, времени междоусобной раздробленности и поисков единства, времени жестокой борьбы за власть и отрицания этой власти — словом, всего, что характеризует эпоху Враждующих царств (эпоха «Чжаньго», V—III вв. до н. э.).

В эту эпоху Поднебесная в основном ограничивалась бассейнами рек Хуанхэ и Янцзы; среди множества государственных образований, утвердившихся на развалинах бывшей Чжоуской державы, здесь постепенно выделились семь наиболее могущественных владений,— борясь за власть над доступным им миром, эти царства постепенно поглощали более слабых соседей. Вступая в разного рода коалиции, применяя все дозволенные и недозволенные приемы в дипломатической игре, они поочередно становились «гегемонами», но так и не сумели создать из Китая единое целое. Сделать это было суждено самому крупному хищнику из семерых,— наследственному владению Цинь Ши-хуана государству Цинь, поставившему все на службу военной машине. Борьба, впрочем, оказалась долгой и упорной, «поперечный» союз царств противостоял в ней «продольному», и деятельность дипломатов — таких, как герои книги Су Цинь и Чжан И,— сыграла немалую роль. «Замыслы враждующих царств», к сожалению, никогда не переводились на русский язык целиком; однако часть текстов читатель найдет в исследовании К. В. Васильева (Планы сражающихся царств. М., Наука, 1968, с. 193—230).

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЗАПАДНОГО ЧЖОУ»

Чуский житель Ян Юцзи отлично стрелял из лука: стреляя по листику ивы на расстоянии в сотню шагов, попадал в ста случаях из ста. Все, кто был рядом, восторгались.

А какой-то прохожий сказал:

— Неплохо стреляешь — самое время тебя и поучить.

— Все только восторгаются,— сказал Ян Юцзи,— ты же говоришь: самое время меня и поучить. А ну-ка возьми да постреляй вместо меня!

— Я не берусь тебя научить, как держать лук левой рукой и как сгибать правую,— ответил прохожий.— Но если ты, стреляя по листику ивы и попадая в цель в ста случаях из ста, не сможешь вовремя остановиться, то вскоре сила твоя пойдет на убыль, лук дрогнет в твоей руке и стрела полетит вкось. А стоит тебе лишь раз промазать— и вся твоя слава пойдет прахом!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИНЬ»

ЧАСТЬ 1

У некоего чусца было две жены. Один человек стал заигрывать с его старшей женой — и та его отругала. Тогда начал он приставать к его младшей жене — и та была с ним ласкова.

Вскоре двоеженец тот умер. И кто-то спросил человека, который приставал к его женам:

— Какую из них думаешь взять замуж — старшую или младшую?

— Думаю взять старшую,— ответил тот.

— Да ведь она же тебя отругала— а с младшей вы поладили. Зачем же ты хочешь взять старшую?

И человек этот ответил так:

— Когда жила она с мужем, я тщетно добивался ее ласки. Теперь же надеюсь, что, став моей женой, из верности ко мне будет столь же сурова с другими!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИНЬ»

ЧАСТЬ 2

Однажды два тигра сцепились в схватке из-за человечины. Гуань Чжуан-цзы хотел уже броситься на них, чтобы прикончить, но Гуань Юй его удержал.

— Тигр — лютый зверь,— сказал он,— а человек — любимое его лакомство. И вот теперь два тигра сцепились в схватке за человечину — тот, что послабей, конечно же, погибнет, а тот, что посильней, наверняка будет сильно изранен. Дождись, когда он весь изойдет кровью — тогда и прикончишь. И одним ударом получишь в добычу сразу двух тигров. Не потратив сил и на одного, прослывешь убийцей двоих!

***

Знаменитый лекарь Бянь Цюэ как-то раз посетил циньского царя У-вана. Тот поведал ему о своей болезни — и Бянь Цюэ тут же вызвался ее излечить.

— Ваша болезнь, государь,— сказал кто-то из приближенных,— засела где-то перед ушами и ниже глаз. Если взяться ее лечить, то еще неизвестно, наступит ли улучшение — зато можно лишиться и зрения, и слуха.

Государь передал эти слова Бянь Цюэ. А тот в гневе швырнул свои иглы наземь и сказал так:

— Вы, государь, обсуждали этот вопрос с человеком сведущим — и позволили испортить все дело невежде! Если будете подобным же образом вести и дела государственные, то можете вот так же, одним махом, загубить и собственное царство!

***

Цзэн-цзы жил некогда в Ми. И вот некий его тезка и однофамилец, что проживал там же, убил человека. И кто-то сказал матери Цзэн-цзы:

— Цзэн Шэнь убил человека!

— Мой сын не мог убить,— сказала мать Цзэн-цзы — и продолжала спокойно ткать. А тут еще пришел кто-то и сказал:

— Цзэн Шэнь убил человека!

Мать Цзэн-цзы продолжала ткать как ни в чем не бывало. Но вот еще кто-то пришел и сказал:

— Цзэн Шэнь убил человека!

И тут уже мать Цзэн-цзы перепугалась не на шутку. Бросила наземь свой челнок, перелезла через забор — и убежала.

А ведь Цзэн-цзы был человеком высоких достоинств, и мать верила ему во всем. Но стоило троим посеять в душе ее сомнение— и разуверилась даже родная мать!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ»

ЧАСТЬ 1

Циский царевич Цзинго-цзюнь задумал построить крепость на своих землях в Се. Многие из тех, кто к нему приходил, его от этого отговаривали. И Цзинго-цзюнь сказал привратнику:

— Ни о ком мне больше не докладывай!

И все же один цисец стал проситься к царевичу:

— Прошу разрешения сказать ему только три слова,— сказал он.— Если еще хоть слово добавлю — можете сварить меня живьем!

Царевич его принял. А гость торопливо к нему подошел и сказал:

— Рыба в море!

Повернулся и бросился бежать.

— Прошу тебя остаться! — сказал ему царевич.

— Ничтожный ваш слуга не смеет шутить собственной жизнью! — ответил гость.

— Не бойся и продолжай говорить,— сказал царевич.

— Вы не слыхали о большой рыбине? — спросил гость.— Ее не могли изловить сетями, не могли удержать на крючке. Но стоило ей опрометчиво выбраться на берег — и ею вволю полакомились муравьи и медведки. Царство Ци для вас — та же вода, вы всегда находитесь под его защитой. Зачем же вам строить крепость в Се? Ведь если покинете Ци, то пусть ваша крепость подымется хоть до небес — проку от нее не будет!

— Ты прав! — сказал царевич. И отказался от своей затеи.

***

Цзоу Цзи ростом был в восемь чи с лишком и к тому же весьма пригож. Как-то утром, надев платье и шапку и поглядевшись на себя в зеркало, он спросил у жены:

— Кто красивей — я или Сюй-гун из Северного предместья?

— Ты очень красив,— сказала жена.— Разве может Сюй-гун с тобой сравниться!

А этот Сюй-гун из Северного предместья был известный на все царство Ци красавец. И потому Цзоу Цзи не поверил жене и решил спросить у наложницы:

— Кто из нас красивей — я или Сюй-гун?

— Разве может Сюй-гун сравниться с вами! — сказала наложница.

В тот же день пришел к нему гость, и они, усевшись, принялись беседовать. И Цзоу Цзи спросил у гостя:

— Кто же из нас красивей — я или Сюй-гун?

— Сюй-гуну далеко до вас! — ответил гость.

А на другой день и сам Сюй-гун явился к нему в гости. И Цзоу Цзи, внимательно к нему приглядевшись, сам понял, что уступает ему в красоте. А поглядевшись после того еще и в зеркало, убедился, что уступает значительно. И вечером, ложась спать, подумал:

— Жена считает меня красавцем — оттого что любит. Наложница — оттого что боится. А гость — оттого что во мне нуждается.

И вот, явившись ко двору, Цзоу Цзи сказал царю Вэй-вану:

— Достоверно знаю, что в красоте уступаю Сюй-гуну. Но жена моя любит меня, наложница — боится, а гость — во мне нуждается, и оттого все трое уверяют, будто я красивей Сюй-гуна. Царство Ци простирается на тысячу ли вдоль и на тысячу ли поперек, имеет сто двадцать городов. И все ваши наложницы и приближенные вас любят, все ваши слуги вас боятся, и все, кто проживает в пределах четырех границ вашего царства, в вас нуждаются. Отсюда видно, как сильно они вас обманывают.

— Ты прав,— сказал царь. И тут же издал указ:

«Те из придворных, чиновников и простого народа, кто сможет мне прямо в лицо указать на мои недостатки, получат высшую награду. Те, кто пришлет мне обличительные письма, получат среднюю награду. А те, кто сможет осудить меня публично, но так, чтоб это до меня дошло, получат низшую награду».

И едва он издал свой указ, как все его подданные так и ринулись выступать с обличениями — и дворец уподобился шумному рынку. Но уже через несколько месяцев обличения стали поступать заметно реже. А через год иной и рад бы высказаться — да только уж не к чему было придраться! А правители царств Янь и Чжао, Хань и Вэй, узнав об этом, все как один явились к цискому двору. Вот так-то циский царь, что называется, «одержал победу, не выходя из дворца»!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ»

ЧАСТЬ 2

Некий чусец, совершив жертвоприношение, пожаловал своим нахлебникам кувшин вина. А те, посовещавшись, сказали:

— На несколько человек все равно не хватит, а одному — хватит с избытком. Пусть каждый нарисует по змее — кто первый закончит, тому и достанется.

И вот один человек разделался со своей змеей раньше всех и уже собрался выпить — взял в левую руку кувшин, а правой продолжая рисовать, сказал:

— Я еще могу подрисовать ей ножки!

Не успел их закончить, как кто-то другой, завершив свой рисунок, выхватил у него кувшин и сказал:

— Нет у змеи никаких ног! Как же ты можешь их ей

подрисовывать?!

И осушил кувшин до дна. А тот, что вздумал подрисовать змее ножки, так и остался ни с чем.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ»

ЧАСТЬ 3

На берегу реки Цзышуй истукан, что вылеплен был из глины, беседовал с другим — вырезанным из ствола персикового дерева. И деревянный истукан сказал глиняному:

— Ты всего-навсего глиняный ком с западного берега Цзышуя. Вот взяли этот ком и слепили человека. А настанет восьмая луна, польют дожди, Цзышуй выйдет из берегов— ты и развалишься!

— Так да не так,— ответил глиняный истукан.— Пусть

я и глина — но, развалившись, снова вернусь на свой западный берег. А вот ты деревянный обрубок из восточных краев: взяли тебя — и вырезали человека.

Польют дожди, Цзышуй выйдет из берегов и подхватит тебя волнами — и куда-то они тебя унесут?!

***

Как-то раз Чуньюй Кунь за один только день представил царю Сюань-вану семерых достойных мужей.

— А ну-ка подойди поближе,— сказал ему царь.— Я вот слыхал: если на тысячу ли найдется лишь один достойный муж — это уже все равно как если б они стояли толпой, подпирая друг друга плечами; если на сто поколений родится один сверхмудрец — это уже все равно как если б они являлись один за другим, наступая друг другу на пятки. Ты же за одно лишь утро представил мне сразу семерых — не многовато ли?!

— Отнюдь,— ответил Чуньюй Кунь.— Ведь птицы одной породы держатся стаей, а звери бродят стадами. Если целебные травы чайху и цзегэн искать в сырой низине — их не отыщешь там и за несколько жизней. Но стоит лишь подняться на северный склон гор Ишу и Лянфу — и можно возить их оттуда возами! Ибо всякая вещь живет семьей. Вот я, Кунь, принадлежу к семье достойных. И когда вы, государь, спрашиваете меня о достойных мужах — это все равно что черпать воду из реки или высекать огонь из кремня. Я буду и впредь представлять вам достойных мужей — неужто же их наберется только семеро!

***

Хань Цзылу был лучшим гончим псом в Поднебесной, а Дунго Цюнь — самым увертливым зайцем среди четырех морей. Гоняясь однажды за Дунго Цюнем, Хань Цзылу трижды обежал кругом горы, пять раз взбегал на нее, пять раз с нее сбегал. И вот, наконец, заяц изнемог от бега, а пес от погони, оба отдали все силы без остатка — и каждый издох где он был.

А какой-то мужик увидал, без труда подобрал их обоих — и унес как добычу!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ» ЧАСТЬ 4

Циский царь Сюань-ван сказал отшельнику Янь Чу:

— Хотел бы попросить дозволения стать вашим учеником. Вы, господин Янь, будете проводить время со мной, питаться — одними яствами, ездить — только в колеснице, а ваша супруга будет ходить в нарядных платьях.

Янь Чу ответил отказом, сказав при этом так:

— Яшма родится в горах. Шлифуя, ее только калечат: она не утратит своей цены — но лишится цельности. Ученый живет в глуши. Можно продвинуть его и сделать чиновником: он не утратит достоинства—но дух его и тело также лишатся цельности. Хочу вернуться домой. Поздняя трапеза заменит мне мясо, неторопливая прогулка — колесницу. Сознание невиновности заменит знатность, а чистота и прямота будут моей отрадой. Вернусь к естеству, обрету простоту — и до конца своих дней не буду знать бесчестья.

***

Один цисец, явившись к Тянь Пяню, сказал ему:

— Наслышан о ваших высоких устремлениях — ведь вы заявили, что в чиновники идти не собираетесь, а намерены трудиться бескорыстно.

— Откуда ты про это знаешь? — спросил Тянь Пянь.

— Да надоумил меня пример соседской дочки,— ответил цисец.

— Что это значит? — спросил Тянь Пянь.

— Дочь моего соседа,— сказал цисец,— заявила, что замуж она не пойдет. И вот в свои тридцать лет уже имеет семерых детей. Не пойти-то она не пошла — да только переплюнула замужних! Вот и вы заявили, что служить не собираетесь,— а имеете тысячу чжунов жалованья и сотню человек прислуги. Не служить-то вы не служите — да только богатством превзошли любого чиновника!

И Тянь Пянь поспешил с ним распрощаться.

***

Некий цисец, по имени Фэн Сюань, по бедности не мог себя содержать и попросил доложить Мэнчан-цзюню, что хотел бы пойти к нему в нахлебники.

— А что ему нравится? — спросил Мэнчан-цзюнь.

— Ничего не нравится,— ответил посланец.

— А что он умеет?

— Ничего не умеет.

— Ну, так уж и быть! — сказал Мэнчан-цзюнь, рассмеявшись,— и велел принять его в нахлебники.

А приближенные Мэнчан-цзюня, посчитав, что господин их относится к Фэн Сюаню с презрением, стали кормить его грубой пищей.

И вот однажды Фэн Сюань, прислонясь к колонне и аккомпанируя себе на собственном мече, запел:

— Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Рыбы мне здесь совсем не дают!

Приближенные доложили об этом Мэнчан-цзюню— и тот приказал:

— Кормить его, как остальных моих нахлебников!

Прошло немного времени — и Фэн Сюань опять запел,

аккомпанируя себе на мече:

— Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Выехать в город не на чем мне!

Приближенные рассмеялись и доложили Мэнчан - цзюню.

— Дать ему колесницу, как всем моим конным нахлебникам! — распорядился Мэнчан-цзюнь.

И вот Фэн Сюань уселся в свою колесницу, высоко поднял меч и, приехав к другу, сказал ему:

— Мэнчан-цзюнь взял меня к себе в нахлебники!

Прошло еще немного времени — и Фэн Сюань, аккомпанируя себе на рукоятке меча, опять запел:

— Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Нечем родню мне прокормить!

И тут уже приближенные вознегодовали, сочтя, что он жаден не в меру.

— А что, у господина Фэна есть родные? — спросил Мэнчан-цзюнь.

— Есть старуха мать,— ответили ему.

Мэнчан-цзюнь приказал дать ей пропитание — чтоб не

знала нужды. И больше Фэн Сюань уже не пел.

А вскоре Мэнчан-цзюнь повелел вывесить послание, в котором обращался к своим нахлебникам с вопросом:

«Кто из вас силен в счетоводстве и сможет собрать для меня недоимки в моем уделе Се?»

— Я смогу,— сказал Фэн Сюань—и поставил свою подпись.

— Кто это? — удивленно спросил Мэнчан-цзюнь.

— Да тот самый, который все распевал: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам?» — ответили приближенные.

— А он ведь и вправду сможет! — сказал Мэнчан- цзюнь, рассмеявшись.— А я виноват перед ним — даже ни разу еще его не принял.

И, пригласив к себе Фэн Сюаня, сказал, извиняясь:

— Устал от дел, одурел от забот... К тому же еще вял и медлителен по природе — и по уши увяз в государственных делах. Оттого и проявил к вам непочтительность. И вы, не оскорбившись этим, хотите собрать для меня недоимки?

— Да, хочу,— сказал Фэн Сюань. И тут же заложил колесницу, уложил в нее долговые бирки, погрузил свои вещи и собрался в путь. А прощаясь, спросил:

— Если соберу все долги сполна — чего вам на них купить?

— А вы сами посмотрите — чего еще не хватает в моем доме,— ответил Мэнчан-цзюнь.

Прискакав в Се, Фэн Сюань приказал местным чиновникам созвать всех должников — и чтобы каждый захватил с собой свою бирку. Когда же все бирки совпали, встал и, будто бы по приказанию свыше, простил народу его долги и бросил все бирки в огонь.

— Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет! — воскликнул народ.

А Фэн Сюань, нигде не останавливаясь, на рассвете прискакал в Ци — и тут же попросил у Мэнчан-цзюня аудиенции. Тот, удивившись, что он так скоро обернулся, принял его в парадном одеянии и шапке и сразу же спросил:

— Ну как, собрали все недоимки сполна? Почему так быстро?

— Все собрал сполна,— ответил Фэн Сюань.

— И что же вы на них купили?

— Не вы ли мне сказали, чтоб я сам посмотрел, чего не хватает в вашем доме? — ответил Фэн Сюань.— Вот я и позволил себе принять в соображение, что дворцы ваши полны сокровищ, что собаки и кони заполняют даже дальние ваши конюшни, а красавицы теснятся даже в задних рядах. Единственное, чего вам не хватает — это справедливости. Вот я и взял на себя смелость купить для вас справедливость.

— Что это значит — купить справедливость? — спросил Мэнчан-цзюнь.

— Вы владеете крохотным уделом Се,— сказал Фэн Сюань.— Однако обходитесь с его жителями не как подобает любящему отцу—но обираете их, как барышник. Вот я и позволил себе, будто бы по вашему приказанию, простить людям их долги и сжег их долговые бирки. И весь народ воскликнул: «Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет!» Вот так я купил для вас справедливость.

— Ну что же,— сказал Мэнчан-цзюнь с неудовольствием,— видно, уж так тому и быть!

А через год циский царь сказал Мэнчан-цзюню:

— Не смею больше почитать слуг покойного государя собственными слугами!

И Мэнчан-цзюнь отправился в свой удел Се. До города оставалась еще сотня ли — а уж весь народ, и стар и млад, вышел ему навстречу. И Мэнчан-цзюнь, оглянувшись на Фэн Сюаня, сказал:

— Только теперь вижу — что вы для меня купили!

— У хитрого зайца,— сказал Фэн Сюань,— всегда три норы: только так удается ему избегнуть погибели. У вас же пока — всего одна, и вы еще не можете спать спокойно. Позвольте вырыть для вас еще две!

Мэнчан-цзюнь дал ему пятьдесят колесниц и пятьсот цзиней золота, и Фэн Сюань отправился на запад — в Вэйское царство.

— Царство Ци,— сказал он царю Хуэй-вану,— изгнало своего сановника Мэнчан-цзюня за пределы страны. Тот из государей, что примет его первым, разбогатеет и будет иметь сильную армию.

И вэйский царь поспешил освободить для Мэнчан - цзюня высший после себя пост в государстве — а прежнего первого министра поставил главнокомандующим. После чего направил к Мэнчан-цзюню посланца с тысячей цзиней золота и сотней колесниц —пригласить его на должность. Но Фэн Сюань его опередил — дабы остеречь Мэнчан-цзюня:

— Тысяча цзиней — щедрый подарок, а сотня колес¬ниц — почетный эскорт. И в Ци, надо думать, про это уже знают!

Вэйский посланец трижды приезжал к Мэнчан-цзю¬ню — но тот наотрез отказывался ехать.

А циский царь и его приближенные, прослышав о том, перепугались. И царь послал к Мэнчан-цзюню великого наставника — дабы преподнести ему в дар тысячу цзиней золота, две четверки коней с расписными колесницами и меч для ношения на поясе. И еще направил запечатанное письмо с извинениями:

— Не умею править, и предки ниспослали мне наказание: я окружен льстецами и угодниками и провинился перед вами. Не стою того, чтоб вы мне служили,— и все же хотел бы просить вас взять на себя попечение над храмом моих предков, хотя бы на время вернуться в страну и взять на себя управление народом.

А Фэн Сюань дал Мэнчан-цзюню совет:

— Почему бы вам не попросить у царя утварь для жертвоприношений, что осталась от прежних государей, и не поставить этот храм в своем уделе Се?

Когда же храм был готов, явился к Мэнчан-цзюню и доложил ему:

— Вот теперь у вас есть три норы: можете спать спокойно и со всеми удобствами!

После этого Мэнчан-цзюнь несколько десятков лет был в царстве Ци первым министром и не имел за это время никаких неприятностей. И все благодаря расчетам Фэн Сюаня!

***

Циский царь направил к чжаоской государыне Вэй - хоу посланца — справиться о здоровье. Та же, прежде чем вскрыть царское письмо, спросила посланца:

— Хорош ли у вас нынче урожай? Благополучен ли народ? Здоров ли государь?

— Я удостоился от государя поручения быть к вам посланным,— сказал посланец с неудовольствием,— вы же, прежде чем справиться об его здоровье, спрашиваете меня об урожае и народе... Возможно ли сперва осведомляться о вещах ничтожных и лишь потом — о самом драгоценном?!

— Ты не прав,— сказала царица.— Если не будет урожая — чем будет жить народ? А не будет народа — чем будет жить государь? Так можно ли, забыв о корнях, спрашивать о макушке?!

И, подойдя к нему ближе, спросила:

— Есть у вас в Ци отшельник по имени Чжунли- цзы — как его здоровье? Ведь это какой человек? Есть у кого хлеб, нет ли — всегда накормит; есть у кого одежда, нет ли — всегда оденет. Он помогает государю кормить народ — так отчего же до сих пор не состоит у него на службе? А здоров ли Шэян-цзы? Ведь это какой человек? Жалеет вдовцов и вдов, печется о сирых и одиноких, поддерживает нищих и убогих, выручает нуждающихся... Он помогает государю сохранять народ — так отчего же до сих пор не служит? А здорова ли Инэр-цзы, что из рода Бэйгун? Отдала свои кольца и серьги, до старости лет так и не вышла замуж — и все ради того, чтоб прокормить отца и мать. Явила народу пример дочернего благочестия— так отчего же она до сих пор не приглашена ко двору? Если два таких мужа не состоят у вашего государя на службе, а такая женщина не принята при его дворе — то какой же он царь и отец своему народу?! Ну, а Цзычжун из Улина — этот жив еще? Ведь что это за человек? Государю не служит, с семьей управиться не может, с князьями дружбы не водит... Только являет народу пример никчемности. И его до сих пор не казнили?!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ»

ЧАСТЬ 5

Су Цинь, увещевая циского царя Минь-вана, говорил ему так:

— Я слышал, что нападение и война — не лучший путь и не стоит ему подражать. Даже с миллионной армией можно помериться силой в парадном зале. Даже полководцев, подобных Хэ Люю и У Ци, можно взять в плен во дворце. Стены в тысячу чжанов преодолеваются за пиршественным столом. Боевые колесницы в сотню чи рушатся на спальной циновке. Потому-то и говорят: когда Шан Ян принялся строить планы вместе с циньским царем, он составлял договоры, не вставая с циновки, обговаривал их между чашей и блюдом и завершал свои замыслы в парадном зале. А в итоге — вэйские полководцы попали в плен к цисцам, и циньский царь, не двинув ни единой боевой колесницы, получил земли за рекой Сихэ!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЧУ»

ЧАСТЬ 1

Тигр охотился на разных зверей и пожирал их. И вот как-то раз поймал лису.

— Только не вздумай меня съесть! — сказала лиса.— Небесный Владыка прислал меня сюда начальницей над всеми зверями. Сожрешь меня — нарушишь его волю. А если не веришь — давай я пойду впереди, а ты ступай следом. Сам увидишь — посмеют ли звери, при виде меня, не разбежаться!

Тигр ей поверил — и пошел следом. Все звери, завидев их, разбегались кто куда. Невдомек было тигру, что звери разбегаются из страха перед ним, и он решил, что они и вправду боятся лисы!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЧУ»

ЧАСТЬ 2

Су Цинь, явившись в Чу, только на третий день добился приема у царя. Побеседовал с ним, простился и направился к выходу.

— Вы для меня — как древний мудрец,— сказал царь.— И вот нынче, не посчитав тысячу ли за расстояние, приехали ко мне. И вдруг не хотите остаться. Хотел бы узнать о причине.

— У вас в Чуском царстве,— ответил Су Цинь,— продовольствие дороже яшмы, а дрова дороже коричного дерева. Встретиться с вашим церемониймейстером так же непросто, как увидеть привидение. А уж встретиться с вами, государь, так же трудно, как с Небесным Владыкой. И вы хотите, чтоб я питался яшмой и готовил еду на огне из корицы, а ради встречи с вами — сносился с привидениями!

— Ступайте в свои покои,— сказал царь.— Ваши слова для меня — как приказ.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЧУ»

ЧАСТЬ 4

Чжуан Синь, покинув Чу, отправился в Чжао и про¬был там пять месяцев. А тем временем Циньское царство захватило чуские земли и города Янь, Ин, У, Чэнь и Шанцай. Чуский царь Сян-ван бежал в Чэнъян и пребывал там в бедственном положении. И тогда он отправил в Чжао конного вестового — за Чжуан Синем.

— Хорошо, я приеду,— сказал Чжуан Синь.

Когда же он приехал, Сян-ван сказал ему:

— Не сумел воспользоваться вашими советами — и вот до чего дошло... Как теперь быть?

— Слыхал я пословицу,— ответил Чжуан Синь: — «Если увидел удирающего зайца — еще не поздно спустить на него собак. Если потерял овцу—еще не поздно заделать дыру в хлеву».

***

Было это давно. Стрелок Гэн Лэй и вэйский царь стояли вдвоем под высокой террасой и, запрокинув голову, смотрели на пролетающих птиц.

— Чтоб вас потешить,— сказал Гэн Лэй,— могу натянуть и спустить тетиву без стрелы — и птица упадет сама!

— Возможно ли подобное мастерство? — спросил царь.

— Возможно,— ответил Гэн Лэй.

И вот, через мгновение, с востока показался гусь. Гэн Лэй спустил пустую тетиву — и птица упала камнем.

— Возможно ли подобное мастерство! — воскликнул царь.

— Это был подранок,— пояснил Гэн Лэй.

— Как ты про это узнал? — спросил царь.

— Летел он медленно,— сказал Гэн Лэй,— кричал тоскливо. Летел медленно — оттого что ныла старая рана. Кричал тоскливо — оттого что давно отбился от стаи. Рана еще толком не затянулась, а страх еще не прошел. Едва услыхал звон тетивы — из последних сил рванулся ввысь. Рана открылась —и он камнем упал на землю.

***

Тысячеверстный скакун, состарившись, тащил вверх по горной дороге воз с солью. Копыта его скользили и разъезжались, колени подкашивались, хвост растрепался, шкура протерлась, слюна и пот текли ручьем. На полдороге он и вовсе встал: дергал, дергал оглобли — и не мог даже стронуться с места.

А мимо проезжал Бо Лэ. Он соскочил с коляски, погладил коня — и заплакал. Снял с себя холщовое платье и укрыл им коня. И тот склонил перед ним голову — и фыркнул. И тут же ее вскинул — и заржал. И ржанье его, подобное звону металла и камня, донеслось до небес...

Почему он заржал? Потому что увидел: Бо Лэ понимает — кто он такой!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ВЭЙ»

ЧАСТЬ 1

Гора из перьев потопит корабль. Куча легких вещей переломит тележную ось. Тьма людских языков расплавит металл.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ВЭЙ»

ЧАСТЬ 2

Лянский царь Хуэй-ван задал пир для князей на башне Фаньтай. И когда гости захмелели, предложил лускому государю поднять чашу и провозгласить тост. Луский царь поднялся, сошел с циновки и, собравшись с мыслями, сказал так:

— В старину государева дочь повелела И Ди приготовить сладкое вино — и поднесла его Юю. Юй испил — и вино показалось ему восхитительным. И тогда он удалил от себя И Ди и вовсе отказался от сладкого вина, сказав при этом так:

— Среди последующих государей непременно найдутся такие, что из-за вина погубят свое царство!

Циский князь Хуань-гун как-то раз среди ночи почувствовал голод. И вот его повар И Я принялся для него жарить и парить, тушить и томить, смешивать сладкое с горьким, соленое сдабривать кислым и острым — и преподнес все это князю. А тот наелся до отвала и проспал беспробудно до самого утра, после чего сказал:

— Среди последующих государей непременно найдутся такие, что из-за яств погубят свое царство!

Цзиньский князь Вэнь-гун получил в подарок красавицу Наньчживэй — и на целых три дня забросил государственные дела. После чего распрощался с красавицей и удалил ее от себя, сказав при этом так:

— Среди последующих государей непременно найдутся такие, что из-за женской прелести погубят свое царство!

Чуский царь поднялся однажды на башню Цянтай полюбоваться горою Бэншань: по левую руку была Янцзы, по правую — озеро... И, прохаживаясь по башне, он в восторге забыл обо всем. А затем тут же, на башне, поклялся никогда на нее больше не подниматься, сказав при этом так:

— Среди последующих государей непременно найдутся такие, что из любви к горам и водам погубят свое царство!

А ныне в вашем кубке, государь, вино — как у И Ди, а в ваших яствах — приправы самого И Я. По левую руку от вас — Бай Тай, по правую руку—Люй Сюй, прекрасные, как Наньчживэй. Там, впереди,— роща Цзялинь, а позади — башня Ланьтай, способные вызвать такой же восторг, как виды с башни Цянтай. И одного из этих соблазнов довольно, чтоб загубить царство,— вы же владеете сразу четырьмя! Как можно быть таким неосторожным?!

Лянский царь так и рассыпался в похвалах.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ВЭЙ»

ЧАСТЬ 4

Вэйский царь собрался в поход на Ханьдань. Цзи Лян услыхал о том — и с полдороги повернул обратно. Не разгладив измятого платья, не вытряхнув пыль из волос, явился к царю и сказал:

— Когда я нынче ехал к- вам, встретил я по дороге человека, который направлялся на север. И он мне говорит: «Я еду в Чу».— «Если вы направляетесь в Чу,— говорю я ему,— зачем же едете на север?» А он мне отве¬чает: «У меня добрые кони».— «Пускай у вас добрые кони,— говорю я ему,— только эта дорога ведет не в Чу». А он мне в ответ: «У меня куча денег на путевые расходы».— «Пусть у вас куча денег,— говорю я ему,— да дорога-то эта ведет не в Чу!» А он мне в ответ: «У меня искусный возница!» Но ведь чем лучше у него кони и чем больше денег, чем искусней его возница — тем дальше он будет от Чу! Вот и вы, государь, во всех своих делах и помышлениях стремитесь стать первым среди царей и обрести доверие Поднебесной. Сами же, пользуясь тем, что царство у вас большое, а войско отборное, хотите пойти на Ханьдань — дабы еще больше расширить пределы царства и тем прославиться. Но чем чаще вы станете действовать подобным образом — тем дальше будете от того, чтоб стать владыкой Поднебесной. Ведь это то же самое что, направляясь в Чу, ехать на север!

***

Синьлин-цзюнь убил Цзинь Би, избавил Ханьдань от вражеской осады, разбил циньское войско, спас царство Чжао — и чжаоский царь вышел из города, чтоб его встретить. Но Тан Цзюй сказал Синьлин-цзюню так:

— Слыхал я: есть вещи, о коих не следует знать, и вещи, о коих нельзя не знать; есть вещи, о коих нельзя забывать, и вещи, о коих не следует помнить.

— Как это все понимать? — спросил Синьлин-цзюнь.

— Если меня кто ненавидит,— ответил Тан Цзюй,— об этом нельзя не знать. Если же я кого ненавижу — нельзя, чтоб он об этом знал. Если кто оказал мне услугу — об этом нельзя забывать. Если же я кому оказал услугу—об этом не следует помнить. Вот и вы убили Цзинь Би, избавили Ханьдань от осады, разбили циньцев, спасли царство Чжао — все это великие заслуги. И сам чжаоский царь вышел сегодня из города — чтоб встретить вас. Но если вы еще когда его увидите — надеюсь, вы забудете о ваших заслугах!

— Я крепко-накрепко запомню ваше наставление,— сказал Синьлин-цзюнь.

***

Циньский царь направил к Аньлин-цзюню посла, поручив ему сказать следующее:

— Хотел бы обменять ваш Аньлин на пятьсот ли земли. Надеюсь, государь мне это позволит?

— Великий царь так милостив, что большее меняет на меньшее— и это прекрасно,— ответил послу Аньлин- цзюнь.— Но земля эта досталась мне от моих предков, и я хотел бы сохранить ее до конца своих дней — а потому не решусь ее обменять.

Циньский царь выразил неудовольствие. И тогда Аньлин-цзюнь послал к нему Тан Цзюя.

— Я предлагаю за Аньлин пятьсот ли земли,— сказал Тан Цзюю циньский царь.— Отчего же Аньлин - цзюнь не соглашается на обмен? Ведь Циньское царство уничтожило Хань и покончило с Вэй, а ваш государь со своими пятьюдесятью ли земли уцелел: из уважения к нему я оставил его в покое. Теперь я предлагаю ему вдесятеро больше — дабы расширить его владения, а он упрямится. Да уж не пренебрегает ли он мною?!

— Нет, это не так,— сказал Тан Цзюй.— Аньлин - цзюнь унаследовал эту землю от предков и потому ее бережет. Он и на тысячу ли ее не променяет — не то что на пятьсот!

И тогда циньский царь, побагровев от гнева, спросил Тан Цзюя:

— Слыхал ли ты, как гневается Сын Неба?

— Нет, не доводилось,— ответил Тан Цзюй.

— Когда Сын Неба в гневе,— сказал царь,— трупы валяются сотнями тысяч, кровь течет — на тысячи ли!

— А слыхал ли великий царь, как гневается простолюдин?— спросил Тан Цзюй.

— Когда простолюдин разозлится,— сказал царь,— он лишь сорвет с себя шапку и обувь, да еще колотится головой о землю — только и всего!

— Это гнев заурядного человека — но не ярость героя,— сказал Тан Цзюй.— Когда Чжуань Чжу задумал убить Ван Ляо — комета затмила луну; когда Не Чжэн собрался убить Хань Гуя — белая радуга пронизала солнце; когда Яо Ли замыслил убить Цин Цзи — седой ястреб грянулся о кровлю дворца. И все трое были простолюдинами. Гнев их, бывало, еще не успеет прорваться наружу — а уж с неба нисходит знамение. Теперь, вместе со мной, их станет четверо. Когда муж отваги разгневан не на шутку — на землю лягут лишь два трупа и кровь потечет только на пять шагов. А в траур оденется— вся Поднебесная. И этот день настал!

И, выхватив меч, Тан Цзюй вскочил с циновки. Циньский царь побелел от страха, привстал на циновке и сказал, извиняясь:

— Прошу вас, сядьте — ну, зачем же так? Теперь я понял, как удалось Аньлин-цзюню уцелеть на своих пяти десятках ли, в то время как Ханьское и Вэйское царства погибли. Лишь потому, что у него есть вы!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЯНЬ»

ЧАСТЬ 1

Один человек служил где-то в дальних местах, а тем временем жена его завела себе любовника. И вот случилось так, что муж этой женщины должен был вскоре вернуться, и любовник ее был очень этим встревожен. А женщина ему сказала:

— Не беспокойся. Я уже приготовила отравленное вино—чтоб попотчевать муженька!

И вот через два дня муж ее вернулся — и жена велела служанке поднести ему бокал с вином. Служанка знала, что вино это — отравленное: если поднести его хозяину— он умрет, а если рассказать ему все как есть — хозяйку прогонят из дома. И она, притворившись, что оступилась, пролила вино на пол. Хозяин же страшно разгневался — и велел ее высечь.

А ведь в сущности-то служанка эта, оступившись и пролив вино, спасла этим хозяину жизнь, а хозяйку избавила от изгнания. Была такой преданной — а порки не избежала: именно верностью своей и преданностью и навлекла на себя хозяйский гнев!

***

В старые времена один государь готов был отдать тысячу золотых за тысячеверстного скакуна — и за три года так и не смог его купить.

— Позвольте поискать мне,— сказал один из сановников.

И государь отправил его за конем. Через три месяца сановнику удалось найти тысячеверстного скакуна — но тот, увы, уже издох. Тогда он купил его голову, отдав за нее пятьсот золотых, и, вернувшись, доложил обо всем государю.

— Мне нужен живой конь! — сказал государь в великом гневе.— На что мне дохлый?! Да еще выбросить за него пятьсот золотых!

— Если вы даете пятьсот золотых за дохлого коня,— сказал сановник,— то сколько же дадите за живого?! Теперь-то уж вся Поднебесная поймет, что вы настоящий покупатель,— и нынче же приведет вам коня.

И впрямь: и года не прошло— а царю уже предложили троих тысячеверстных скакунов!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЯНЬ»

ЧАСТЬ 2

Один человек продавал скакуна: три утра подряд стоял с ним на рынке — и никто не сумел разобраться в коне. Тогда человек этот пришел к Бо Лэ и сказал ему:

— Есть у меня добрый конь, хочу его продать. Три утра подряд стою с ним на рынке — никто даже не спросит о цене. Вот если бы вы прошлись вокруг моего коня, да хорошенько его оглядели, а уходя — еще и оглянулись... А я заплачу вам за время, что вы на это потратите.

И Бо Лэ прошелся вокруг коня, и оглядел его со всех сторон, а уходя — еще и оглянулся. И цена, что за него предлагали, за одно только утро выросла вдесятеро!

***

Речная устрица вылезла погреться на солнышке — а птица-рыболов тут же ее и схватила. Но устрица успела сомкнуть створки раковины — и защемила птице клюв.

— Не будет дождя сегодня, не будет завтра — и ты подохнешь! — сказала птица.

— Не выпущу твой клюв сегодня, не выпущу завтра — и ты тоже подохнешь! — ответила ей устрица.

Ни та, ни другая не хотела отцепиться первой. Увидал их рыбак — и поймал обеих.

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ХАНЬ»

ЧАСТЬ 1

Су Цинь, желая укрепить в интересах Чу Продольный союз, так вразумлял ханьского царя:

— Вы угождаете Циньскому царству — и оно непременно потребует у вас Иян и Чэнгао. Нынче уступите их — а через год Цинь потребует у вас новые земли. Дадите — так больше уж нечего будет давать. А не дадите — все прежние ваши уступки не в счет и вас ожидают еще горшие беды. Ведь землям вашим есть предел, а вожделения Цинь — беспредельны! И если будете пытаться своими землями, которым есть предел, удовлетворить беспредельные вожделения — этим лишь наживете вражду и напасти и без войны потеряете земли. Слыхал я пословицу: «Уж лучше быть куриным клювом, чем коровьим задом». Вы же теперь, обратясь лицом на Запад, покорствуете и угождаете Цинь. Чем же вы отличаетесь от коровьего зада?! С вашей-то мудростью да с вашим мощным войском — прослыть коровьим задом... Мне стыдно за вас, государь!

Ханьский царь побагровел от гнева, засучил рукава, схватился за меч... И тут же, обратясь лицом к небу и негодующе вздохнув, воскликнул:

— Пусть я умру — но Циньскому царству служить не буду!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЧЖАО»

ЧАСТЬ 4

Едва успела вдовствующая чжаоская царица взять в свои руки дела правления, как Циньское царство поспешило напасть на Чжао. Чжаоский правящий дом обратился за помощью к Ци. Но циский царь сказал:

— Пусть Чанань-цзюнь будет у меня заложником — только тогда пришлю войска.

Государыня не соглашалась — и сановники всячески ее уговаривали. Наконец она заявила им со всей прямотой:

— Если еще кто вздумает меня уговаривать, чтоб я послала Чанань-цзюня заложником — я, старуха, плюну ему в лицо!

И когда левый наставник Чу Чжэ пожелал увидеться с государыней, она, в ожидании его, так и кипела от раздражения. Он же, войдя в ее покои, с трудом засеменил к ней, подошел поближе и сказал, извиняясь:

— Ноги болят — никак не могу ходить быстро. Оттого и позволял себе так долго вас не видеть. И лишь из опасения, что вы, государыня, быть может, не совсем здоровы, попросил об аудиенции.

— Да, могу передвигаться только в паланкине,— сказала царица.

— А не ухудшился ли аппетит? — спросил Чу Чжэ.

— Питаюсь одной жидкой кашей,— ответила царица.

— А вот у старого вашего слуги,— сказал Чу Чжэ,— аппетит в последнее время совсем было пропал. Так я заставляю себя ходить пешком, каждый день по три- четыре ли — и аппетит стал чуть получше, и телу польза.

— Ну, уж это мне, старухе, не под силу,— сказала царица. И гневное выражение на ее лице слегка смягчилось.

— Мой недостойный младший отпрыск Шуци совсем еще бестолков,— сказал Чу Чжэ.— А я уже стар — и очень люблю его и жалею. Хотел бы, чтоб он пополнил ряды гвардейцев в черных одеждах и охранял государев дворец— и вот, рискуя головой, решаюсь вас о том попросить.

— Изволь! — сказала царица.— А сколько ему лет?

— Да только пятнадцать,— ответил Чу Чжэ.— Но, хоть он и мал, хотел бы, пока еще жив, поручить его вам.

— Выходит, и мужчины жалеют своих детей*?— спросила царица.

— Даже больше, чем женщины! — ответил Чу Чжэ.

— Ну уж нет,— рассмеялась царица,— женщины жалеют сильнее!

— А мне вот кажется,— сказал Чу Чжэ,— что яньскую царицу вы любите больше, чем Чанань-цзюня.

— Ты ошибаешься! — ответила царица.— Люблю, но не так сильно, как сына.

— Любящие родители,— сказал Чу Чжэ,— всегда думают о том, как бы лучше устроить своих детей. Когда вы, госпожа, провожали яньскую царицу, вы, усадив ее в экипаж, все держались за ее пятку и плакали — скорбя и убиваясь, что она уезжает так далеко. Когда же она уехала, вы беспрестанно думали о ней и, совершая жертвоприношения, молились: «Только бы ее не вернули обратно!» Разве не строили вы дальних расчетов — мечтая,

чтоб сыновья ее и внуки, наследуя друг другу, были царями?!

— Да, это так,— сказала царица.

— Вот уже несколько поколений подряд,— сказал Чу Чжэ,— с той самой поры, как род Чжао стал царствующим домом, чжаоские государи жалуют своих детей и внуков титулами. А продолжают ли потомки тех, кто был пожалован, носить эти титулы?

— Нет,— сказала царица.

— И разве так обстоят дела в одном только Чжао? — сказал Чу Чжэ.— Разве в других царствах — по-другому?

— Не слыхала, чтоб было по-другому,— ответила царица.

— Ведь государи сами действуют себе во вред, да еще навлекают беду на детей и внуков. Разве их дети и внуки так уж малоспособны? А все оттого, что положение их высокое — а заслуг нет, жалованье обильное — а достается без труда, и дома их полны драгоценностей. Вот и вы, госпожа, высоко вознесли Чанань-цзюня, жалуете его тучными землями, щедро одаряете дорогой утварью — а до сих пор не позаботились о том, чтоб он имел заслуги перед царством. И когда однажды вас не станет — на что ему тогда опереться в чжаоском царстве? Вот и кажется мне, что не думаете вы всерьез об его будущем — потому и считаю, что любите его не так сильно, как яньскую царицу.

— Ну, так уж и быть,— сказала царица,— поступлю по твоему совету!

И приказала снарядить для Чанань-цзюня сто колесниц и отправить его заложником в Ци. А цисцы тут же прислали войска.

Цзы-и, услыхав о том, сказал так:

— Дети государя — это плоть его и кровь. Но и они не могут занимать высокое положение, не имея заслуг, получать жалованье, не потрудившись,— да при этом еще собирать сокровища. А уж простые подданные — тем более!

***

ИЗ „ЧУЦЫ”

«Чуцы» — «Чуете строфы» — собрание поэтических и прозопоэтических произведений южного царства Чу (IV—III вв. до н. э.) и более поздних произведений, написанных в их стиле.

***

Один заезжий певец пел как-то раз на рыночной площади чуской столицы. Сперва спел песню «Сычуанец в деревне» — и ее тут же подхватили несколько тысяч человек из тех, что были на площади. Потом спел песню «Роса на листьях под ярким солнцем» — и ее подхватили уже только несколько сотен. Затем спел песню «Белый снег под весенним солнцем» — тут уже из всей толпы вторило ему лишь несколько десятков. Когда же начал песню с мелодией и тонкой, и глубокой, с изысканными модуляциями — ему подпевали лишь единицы.

Чем выше был напев — тем меньше ему вторили!

КОММЕНТАРИИ

Стр. 6. Инь и Ян — согласно представлениям древних философов, два мировых начала, возникших из изначального хаоса; два состояния мирового эфира. Инь—темное, земное, вещественное, «женское», мягкое, пассивное; Ян — светлое, небесное, духовное, «мужское», твердое, действенное. Ян стремится вверх, Инь стремится вниз.