Из круга женского: Стихотворения, эссе

Что-то глубоко-певучее слышится

В плеске и рокоте волн,

Как-то свободно и радостно дышится,

Мерно качается челн.

Грезы забытые вновь просыпаются,

Что-то творится с душой,

Мысли тревожные все удаляются,

Будто сливаясь с волной…

Издали песня рыбачья доносится,

Брызги порою летят…

Тихая думушка на сердце просится,

Волны шумят и шумят.

День вечерел, когда она пришла ко мне,

Скользнула в комнату, склонилась надо мною

И всколыхнула сон в затихнувшей душе…

Она была, как египтянка, в длинном покрывале,

Закрыты были все черты ее лица,

И лишь загадочно-блестящие глаза

С тревожащим укором на меня взирали…

Его тихая ласка согрела меня,

Взволновала душевный покой,

И смущенные мысли мои залила

Золотистой горячей волной.

И, как солнце купается в зыбкой волне,

Золотым рассыпаясь дождем,

Так заискрилось счастье в согретой душе,

Отразившись лучистым снопом…

Он мне дал для встревоженных мыслей моих

Столько нежных, сверкающих слов,

И затеплилось жаркое чувство во мне,

Встрепенувшись на ласковый зов.

Словно кто-то невидимо водит рукой

По натянутым, гибким струнам,

И мелодии льются волшебной волной,

Горячо призывая к словам.

Затаивши дыханье, я слушаю их,

Восхищенья и страха полна,

И не верю, что это, волнуясь, поет

Моя грустно-немая душа…

Если б только умела я лучше любить

И прижаться к нему горячо,

Чтоб услышать он мог, как проснулась душа,

Как воспрянуло сердце мое.

Какой был тягостный и длинный день!

Как много было лиц, улыбок, разговоров,

Как трудно было говорить и спорить

И слушать все ненужные и пошлые слова!

И ты устала, милая? Пойди и сядь сюда!

Чтобы забыть, как речь звучит людская,

Чтоб отогнать несносный шум и заглушить его —

Подумаем и вспомним, как бывает,

Когда бывает хорошо….

Ты помнишь утро раннее в горах альпийских

И чистый звук рожка в прохладной дали?

Свежо глядели сосны, пробудясь от сна,

А сонные вершины чуть дремали.

Весь мир казался храмом нам, —

И как молитвы чистые к далеким небесам,

Сияли там и сям снега безгрешной белизною…

И шли мы — бодрые и ясные, как это утро,

Свободные, как ветер, как волна…

И воздух нас ласкал струями голубыми,

И на траве блестела жемчугом роса…

А помнишь ты другое счастье?

— праздник света…

Когда с блестящими глазами над столом склонясь,

Мы жили мыслями любимого поэта…

Приникнув к ним — мы слушали их зарожденье,

Сливались с ним взволнованной душой,

И трепетали крыльями под нашею рукой

Его мечты, тревоги и сомненья…

Потом — у нас был друг… Ты помнишь нас тогда?

Сверкающую дрожь души согретой,

И солнце, озарившее нас ярким светом,

И ласку теплую, и милые слова…

Когда так близко счастье подходило,

Что стоило лишь руку протянуть, чтоб взять его,

Но мы, не шевелясь, смотрели, как оно,

Сливаясь с золотым закатом, — тихо уплывало,

И на душе все пело, ликовало…

Сестра моя! мой друг! ты помнишь эти дни?

Прости же жизни бледные и скучные часы

И речи праздные… Они замолкнут все.

Опять неслышной поступью к нам счастье подойдет,

И засмеется, и шептать начнет

Свои горячие, лучистые слова…

Опять наступят тихие, как дума, вечера,

Залитые серебряным мерцаньем мысли…

А там, в горах, окутанные мглою,

Вершины дремлют в царственном покое,

И не растаяли еще альпийские снега…

Я ушла в одинокий, запущенный сад,

Словно тени, бесплотные мысли встают,

Надо мной обнаженные ветви шумят,

Мутной тиной подернулся пруд…

Я не знаю, весна или осень в саду…

Все прозрачно кругом, воздух влажен и чист,

Ветер гонит и крутит безжизненный лист,

Неподвижно у старой сосны я стою.

На душе, как на голой и теплой земле,

Прошлогодние листья лежат,

Среди них зеленеет трава кое-где,

Молодые побеги сквозят…

Но как слабы, бледны, как бессильны они…

Почерневших же листьев лежит целый слой,

Заглушат ли они молодые ростки,

Или те их покроют собой?..

Я не знаю, весна или осень в душе,

Ветер гонит и листья, и мысли мои…

Обнаженные ветви шумят, как во сне,

Я стою неподвижно у старой сосны…

Как живучи они… Сколько жизненных сил

В этих маленьких нежных цветах!

Они выросли где-то в теснинах души,

Как альпийские розы в снегах…

Уж над ними гроза пронеслась в небесах,

Туч свинцовых надвинулась рать,

Уж завяли живые цветы на полях,

А они… не хотят умирать.

Они сотканы были дрожащей рукой

Из лучей золотистых любви,

Их согрела улыбка и взгляд дорогой,

И от ласки они расцвели…

Эта ласка и взгляд уж погасли давно,

Тени черные всюду встают,

На душе, как безлунною ночью, темно,

А они — все живут и живут…

Опять ты здесь? Неслышно, как всегда,

Беззвучными шагами ты подкралась…

Я чувствую — твоя рука

Холодная на грудь мою легла,

И потому так тяжело дышать мне стало…

Давно уж здесь? Сидишь и смотришь на меня?

И ждешь? Ты думаешь, что без тебя я все забыла —

И тусклой жизни гнет, и тяжкую борьбу,

Что без тебя страдать я разучилась…

Постой! Не говори! Я все сама скажу…

Ты мне пришла напомнить все улыбки жизни

И показать, как жалки и бледны они,

Ты хочешь мне сказать, что жизнь уж отзвучала,

Замолкли песни все, потушены огни…

Что, как всегда, играла я лишь пеною одной,

Но и она растаяла, исчезла под рукой,

Что сказка кончена, что мрак растет везде,

Что наступила ночь… И в гаснущей душе

Остался только стыд пред жизнью и собой…

Ты видишь? Без тебя я знаю все…

Молчишь? Я не даю тебе сказать ни слова?

А может быть, ты знаешь что-нибудь еще,

Чего не знаю я? Еще страшней? Я слышать все готова…

Я не боюсь!.. Дай заглянуть в твои глаза,

Дай руку мне — твою безжалостную руку,

Вот так… Какая мягкая, прохладная рука!

За что тебя не любят? Я — люблю тебя.

Ты ничего не скажешь? Правда, слов не надо!

Ты поведешь меня туда, где не нужны слова,

Где нет их… где в душе застывшей

Все вянет, не узнав ни солнца, ни тепла.

Не прозвучав ни разу песней или сказкой,

Не засверкав горячей, трепетной слезой,

Не распустясь цветком, не отогревшись лаской,

Живет и гибнет все, окутанное тьмой…

Ты видишь?.. Я согласна… Ты права во всем.

И говорить мне, право, нечего тебе…

Как саван, надвигается густая тень.

Мне ничего не жаль! Пойдем!

Пусть сумерки сгущаются кругом,

И гаснет бледный, истомленный день!

Он мне чужой… Порыв небрежный ветра

Пригнул тростник на камень мшистый,

Прильнув головкою пушистой, —

Он что-то шепчет ему нежно,

Ласкает, гладит, шелестит…

Но ветер стих… И гибкий стебелек,

Как прежде, далеко стоит,

А камень снова одинок.

Пускай звучали радостные речи,

Пусть в этой новой яркой встрече

Слилися мы взволнованной душой —

Настала вновь разлука… И сурово

Звучит в душе все то же слово:

Он мне чужой.

Там, далеко, в стране чужой

Есть крест, —

Забытый одинокий крест.

К нему не подойдет никто,

Цветов не принесет

И не заплачет.

Но там — моя душа.

Она к нему прильнула, приросла,

И оторвать нет сил ее…

Она томится и тоскует там,

Ей холодно и страшно по ночам,

И я хочу назад ее призвать,

Хочу ее оттуда взять —

И не могу…

Там, далеко, в стране чужой

Есть крест,

Забытый, одинокий крест…

Но там — моя душа.

Не знаю — отчего…

Потише говори!

Смотри, как жизнь за нитью нить прядет,

И ткань густая медленно растет.

Сегодня тихо. Тени от людей

Тревожно не скользят по ней,

Так ясно видно все,

И слышно, как станок поет,

И как, склонясь над ним,

Угрюмо, терпеливо

Она прядет…

Смотри, как много нитей новых

Вплелось за эти дни…

Откуда все они?!

Смотри! Вот целая седая прядь!

Все тяжелей и гуще виснет пелена,

А пряха старая прядет, не зная сна.

Не будем ей мешать!

И ей порой

Нужна глубокая, слепая тишина…

И вот сегодня — день такой!

Потише говори!

У нас пленные звезды томятся в душе,

Они блещут, как искры огня…

Но их родина — небо. Их тянет туда —

Вознестись и сиять в высоте…

Их небесные сестры к себе их зовут.

Они рвутся из темной души, —

Но помочь им нельзя. Лишь в глубокой тиши

Они зреют, пылают, растут…

Часто та, что горит ярче алой зари,

Вдруг померкнет, сгоревши дотла,

И угаснет неслышно, незримо она,

Не блеснув никому на пути…

А другая — чуть вспыхнет, чуть в сердце видна,

А уж рвется, дрожа, на простор…

Бросишь на небо взор — а уж там, разгорясь,

Светит новая ярко звезда…

Снова ночь, — и опять я с тоской на душе

Разметавшись на жаркой подушке лежу,

Злые мысли меня в этой тьме стерегут,

И, я слышу — как крадутся тихо ко мне…

Надо думать о ясных, далеких вещах…

Надо вспомнить, как звезды дрожат в небесах,

Как колышется поле в полуденный зной

Золотистой волной…

Ты скажи: отчего все так скоро прошло?

Еще осени нет — а уж все отцвело,

Еще хочется жить — а поблекли мечты,

Как увядшие листья, кружат надо мной,

И весь мир непроглядной седой пеленой

Застилают они…

Но ведь осень проходит… вернется весна…

Ведь неправда, что я не увижу тебя?

Ты меня позовешь?..

Ах, опять неотвязные думы о нем,

Словно рой мотыльков, облепили меня,

Я, как пламя, свечусь в этом мраке ночном,

И, как пламя, мерцает и гаснет душа,

Пусть придет кто-нибудь, тяжело быть одной,

Пусть мне скажет, как быть, что мне сделать с собой,

Чтоб дожить до утра….

Пусть мне скажет, за что я должна так страдать?

На душе так невинно, как в поле цветы,

Созревала горячая сила любви

И хотела, как солнце, светить и ласкать,

Не жалея лучей, не прося ничего…

Но холодная туча закрыла ее,

Ты скажи мне — за что?..

Как устала я ждать… Как горит голова!

Злые думы, как змеи, обвили меня…

И бороться нет сил… На душе тяжело…

Этой ночи беззвездной не будет конца!

О, приди хоть на миг!.. я закрою глаза,

Положи свою руку на сердце мое…

Убаюкай меня…

Не Вы — а я люблю! Не Вы — а я богата…

Для Вас — по-прежнему осталось все,

А для меня — весь мир стал полон аромата,

Запело все и зацвело…

В мою всегда нахмуренную душу

Ворвалась жизнь, ласкаясь и дразня,

И золотом лучей своих огнистых

Забрызгала меня…

И если б я Вам рассказала,

Какая там весна,

Я знаю, Вам бы грустно стало

И жаль себя…

Но я не расскажу! Мне стыдно перед Вами,

Что жить так хорошо…

Что Вы мне столько счастья дали,

Не разделив его…

Мне спрятать хочется от Вас сиянье света,

Мне хочется глаза закрыть,

И я не знаю, что Вам дать за это,

И как мне Вас благодарить…

Не будем говорить о ней!

Она горит таким лучистым светом,

Так ярко, что,

Не поднимая глаз —

Вы видите ее всегда…

Не будем говорить о нем!

Моя судьба ясна,

Когда бы ни пришла она —

Я жду ее — и буду

Страдать, любя…

Мне хочется забыть о нем, о ней, —

И помнить только нас…

Два мира в нас живут,

Две жизни бьются,

Сливаются,

И чутко слушают,

И ждут…

Склонясь над вашею душой,

Прильнув к ее краям —

Мне кажется, что в бездну я смотрю…

И жадно я ловлю те огоньки,

Что вырываются порой

Из глубины…

Быть может, я одна

Увижу их…

И рада я,

Что кроме звезд, и неба, и судьбы,

Есть волны вечного, живого бытия,

Есть искры мысли,

Взгляды и слова,

Есть — Вы,

Есть я…

Сегодня я проснулась,

Глаза открыла,

И вижу —

Все другое стало…

Любви уж нет. —

Везде разлит спокойный ровный свет,

Нет жгучих, трепетных лучей,

Нет пятен черных, ни теней…

И видно далеко — вперед, назад,

Кругом…

Как озеро зимой,

Закованное льдом,

Мерцает жизнь,

Холодная,

Прозрачная,

Опал…

Над нею с берегов крутых

Нависли сталактиты,

Причудливо застывшие…

Быть может, это слезы были

Мои?

Не знаю…

Быть может, жизнь в них билась,

Горячая,

Живая…

Пытливый взор по ним скользит,

Не узнавая…

И мысли — белые, бесстрастные,

Плывут, как облака,

Там, в синеве небес,

Не трогая меня…

Плывут, проносятся,

Сменяются другими —

Не накопляясь тучей дождевой,

Не изливаясь в мир

Грозой…

Какая тишина!

Любви уж нет.

Как будто инеем занесена

И спит под ним

Моя душа…

Есть лес такой… И есть дорожка

В еловом пасмурном лесу

На высоте…

Неверный, странный мир!

Там, что ни камень — клад…

Сорвешь цветок — и вместе с ним

Волшебную, летучую мечту…

Она дрожит в руке —

И вянет… рвешь другой…

Мечты теснятся пестрою гурьбой —

Я знаю — сказка там.

Там затаилось и живет

Все то, что жизнь изгнала,

Там «все, что я ребенком знала,

Все то, что потеряла я…».

Но труден путь туда —

Все в гору, в гору…

Пока взберешься — силы все ушли…

Туда вступаешь, как в зеленый склеп,

Темно и холодно…

Неслышный влажный мох и иглы под ногой…

Корявые, ползут землистые змеями корни,

Переплетаясь меж собой…

Здесь камень, ржавчиной покрыт,

Под ним прижался папоротник яркий…

Вот — камень весь, как пеною морской,

Забрызган белым лишаем…

Там — красный ствол сосны мелькнул,

К нему — луч солнца проскользнул —

И бриллиантами горит сосна…

Везде сочится струйками вода.

А я сажусь, бессильная, на первый пень

И знаю — скоро уж погаснет день,

И мне пора домой…

И знаю, что, быть может, шаг один,

И сказка будет здесь…

Что где-то близко уж

Она свершается, и шепчет, и журчит.

Еще немного — и увижу все,

Узнаю то,

О чем грущу, чего ищу

Скитаясь по земле в тоске…

Вот тянется навстречу мне

Корявый сук —

Косматый дед, поросший мхом…

Спросить бы у него!

Он видел их, он знает все…

Они прошли пред ним зеленой вереницей,

Но он не выдаст никого…

Насупившись, упрямо на меня глядит

Суровый, старый дед…

И клочьями на нем висит

Лохматая седая борода…

А мне — домой пора…

И я встаю — едва задетая крылом

Неузнанной и недобытой сказки,

Вся повитая чудным сном,

И уношу в себе

Лишь отблеск золотых чудес

Да запах хвои…

Усталая, блаженная — иду назад…

И вот — раздвинулся холодный влажный мир,

Опять зеленые луга, и солнца свет,

И люди, и земля, —

И сказки больше нет.

Но завтра я опять пойду туда,

И буду каждый день ходить,

Подстерегать и приручать ее…

Приду доверчивой, невинной, как дитя —

И, может быть, она откроется тогда,

Заговорит, окутает меня

Своей тревожной лаской…

Еще последний взгляд туда…

— Прощай, смолистая, немая сказка!

Раз только в жизни, осенней порой,

Вместе с багрянцем листвы золотой,

С шелестом ветра, с туманами мглистыми,

С плеском волны и плодами душистыми

Счастье закралось ко мне…

Но не под силу мне счастье то было,

Душу оно, как грозой, надломило, —

Ночи тревожные, думы бессонные,

Слезы, горячим огнем опаленные,

С ним неразлучно пришли…

Сердце все крепче с тем счастьем срасталось, —

Только не долго оно продолжалось…

Нет его больше. А слезы остались,

Слезы по прежним слезам безмятежным

Да по листам золотистым и нежным,

Что облетели навек…

Из темной холодной воды

Задумчиво тянутся вверх

Несмелые белые лилии

На тонких дрожащих стеблях.

Зачем они тянутся вверх?

Их листья остались в воде, —

До солнца, до света дойти

Они не могли.

И выйдя на солнечный свет,

Печальные бледные лилии

Стыдятся своей наготы

И ищут напрасно листвы,

Чтоб спрятаться в ней..

Тоскующе смотрятся вниз,

В холодную черную гладь,

И стелются робко они,

Ложатся на тихой воде,

Боятся ее всколебать,

Чтоб взор не направить к себе,

И гнутся на слабом стебле,

И тянутся в воду опять…

Спускаться вниз и знать, что никогда

Уж не вернешься в царство света,

Что больше для тебя с вершины этой

Не заблестят снега…

Расстаться с тем, чем сердце все полно,

Одной остаться с мертвым горем,

И оглянуться тяжким взором —

И не узнать — за что?..

И мимо, мимо проходить всегда,

Сменяя тусклый день ночной тоскою,

И выпускать из рук все дорогое,

И знать, что — никогда…

Что мне делать с любимой могилой?!

Я обвила ее зеленью нежной.

Бледные розы на ней посадила,

Грею ее пеленой белоснежной…

Я стерегу ее ночью безлунной,

Тихо баюкаю черные тени,

Чтоб не сгущались над нею с угрозою…

— Нет ей покоя! И нет ей забвенья!

Вянут на ней все цветы и все травы,

Ветер их в поле уносит далеко, —

Серым угрюмым холмом предо мною

Высится в мире она одиноко.

Все золотые ракушки и камни

С берега моря сюда приношу я —

Все здесь песком рассыпается серым,

Всюду земля одна тускло-седая…

Там, на снежной вершине, как схимницы, ели,

Облаченные в девственный, строгий наряд.

Под сверкающим солнцем недвижно стоят.

Там живут и родятся одни иммортели.

И желанья, и думы — все к небу стремится,

И как гимны из вечных, незыблемых слов,

Застывают под чистым дыханьем снегов.

Там живет только тот, кто земли не боится.

А пониже, в долине, снега уже тают,

Здесь, на светлом лугу, анемоны цветут,

Своей нежной, лиловою жизнью живут

И на серых пушистых стеблях умирают.

И в душе, как на этой поляне зеленой,

Распускаются, гибнут и вянут цветы.

— Каллироя! Зачем ты спустилась с горы?

Каллироя! Зачем ты рвала анемоны?

Ты уж кончила страницу?

Хочешь дальше поскорее?

Я прошу не торопиться,

Я так скоро не умею!

Головой склонившись низко,

Нам вдвоем читать неловко.

Мы прижались близко, близко.

Пропускаешь ты, плутовка!

Каждой строчкой дорожу я, —

Ведь она не повторится!

На меня ты негодуя,

Крутишь уголок страницы.

Ты прижмись ко мне поближе,

Я боюсь — она изменит…

Перечти еще раз! Вижу,

Ты горишь от нетерпенья.

Ждешь, что там любовь другая?

Новый мир? Другие люди?

Верь мне, милая, — я знаю:

Лучше, чем теперь, не будет!

Зачем все страшное молчит всегда?

Молчит холодная, глухая ночь,

Тяжелый мертвый сон, немые небеса,

Молчит застывшая от ужаса душа…

Есть страшные слова… Они молчат,

В них самый звук безмолвием объят…

Я часто женщину одну встречаю,

Всю в черном… я ее не знаю,

Но, проходя, боюсь ее задеть, —

Мне страшно на нее смотреть…

Она молчит. И все, к чему с тоскою мы взываем,

Все непонятное, безбрежное, далекое,

Все — вечное, нездешнее

Молчит…

Мне снился сон. Лежала я в степи

Одна. И вот со всех сторон пришли

Беззвучные, немые тени,

У ног моих легли —

Ручные, кроткие… И женщина пришла

И села рядом…

Молчали мы…

О, если б зазвучать они могли!

Сгущенные безмолвием своим,

Плененные своею тяжкой тайной,

Неся ее в себе,

Собою тяготясь,

Чудовища для всех —

Не люди и не звери,

Бесплотные, но тяжкие, как мгла,

Они тоскливо жались вкруг меня

И жаждали живого слова.

И мне казалось — стоит их назвать,

И распадутся страшные оковы,

И, облаком они развеясь голубым,

Куда-то унесутся снова…

Но я назвать их не могла,

И, тяжело дыша,

Молчали мы…

И женщина сидела близ меня,

Понурив голову…

Но в этот миг я не боялась,

А жалела их!..

Потом проснулась я, но помнила,

Что не бояться, а жалеть их надо,

Смотреть на них горячим взглядом,

Не прятаться от них, а их искать,

Не спрашивать, а отвечать за них,

Страдать молчаньем их и облегчать его,

Прощать им все, не понимая….

Порой я их на миг теряю,

И в душу страх закрадется опять,

Но я с них глаз стараюсь не спускать…

Когда я женщину на улице встречаю,

Я кротко руку ей сжимаю,

Зову ее с собой.

Но, молча, головой она качает

И грустно от меня скользит —

Куда-то далеко,

В тот мир, где все

Молчит…

Детские ручки меня

Все эти дни обвивали,

Детскою лаской душа

Словно весной согревалась…

Девочку-крошку к себе

Я на колени сажала,

Во взоре ее вся земля

В светлых лучах отражалась…

«Ты не бойся, детка!

Нас никто не тронет…

Едет храбрый витязь,

А за ним погоня…

Вот уж настигает…

Вдруг открылось море —

В рыбку превратившись,

Он нырнул проворно…

Так и мы с тобою, —

Обернемся птицей,

Унесемся в небо,

Чтоб от всех укрыться…

Ты сама не знаешь,

Что в тебе за сила!

Я с тобою вместе

Мир бы покорила…

Лишь бы твоя ручка

Так меня сжимала —

Все тогда сумею,

Все начну сначала!

Что нам люди злые!

То ли мы видали!

Помнишь — у Кащея

Мы с тобой бывали?

А сегодня ждет нас

В темном лесе башня…

Сядь ко мне поближе!

Нам не будет страшно!»

Девочка ближе ко мне

Жмется и ждет мою сказку,

Смелой отвагой горят

Милые черные глазки…

Люди не знают кругом,

Как все их козни напрасны,

Как хорошо нам вдвоем,

Как для нас все безопасно.

Сосны столпилися

Ратью угрюмою,

В цепи закованы

Строгою думою.

Сосны зеленые!

Сосны несмелые…

Там, за песчаными

Дюнами белыми

Сосны! Вы слышите?

— Море колышется…

Как непохожа здесь

Жизнь подневольная,

Логово мшистое,

Слезы смолистые —

На своевольное,

Чудно-привольное,

Дико-свободное

Море раздольное!

Сами не ведая,

Вы поселилися

Близ все смывающей

Бездны играющей,

Где все решается,

Вмиг изменяется,

Гибель с рождением

Вместе сливаются…

Радость погибели

Вы не узнаете,

Крепко корнями вы

В землю врываетесь.

Тихо вы шепчете

Думу сосновую,

Никнут под думою

Ветви угрюмые…

Долго вы будете

Здесь, терпеливые,

Ждать, неподвижные,

Ждать, молчаливые,

Миг откровения,

Тайны рождения —

И не дождетеся…

Там же, за дюнами,

Вечно безродное

Веще-свободное —

Сосны! Вы слышите?

— Море колышется…

Я уж стара, и тебе не обидно, резвушка,

Будет послушать неспешные речи мои…

Тихо пойдем мы с тобой по песчаному взморью

Берегом ровным, едва окаймленным

пахучею, черной травой…

Будем следить, как огненный шар

погружается медленно в воду,

Блеском своим золотя и лаская

неслышный прибой.

Если замедлю твой бег молодой

и твое нетерпенье,

На руку тихо твою опираясь рукой, —

Ты мне простишь, когда в сердце

моем и во взоре

Встретишь любовь ко всему, что

ты любишь сама,

Тайный ответ угадаешь на тайные думы…

Может быть, юность, сплетаясь со

со спокойным и ясным закатом,

Ярче познает себя…

Мысли твои, как то облако,

розовым светом нальются

От красок последних усталого мирного солнца…

В сердце ж моем, как по

дремлющим вечером водам,

Трепетом легким, как рябь золотая,

юность твоя пробежит,

Все озарив на мгновенье…

Не задержу я тебя. — Ты не бойся,

пойдем!

Чуден на взморье закат.

По Балтике серой плывем одиноко,

Все тихо, безлюдно, безмолвно кругом,

Скала за скалою, да камни, да ели

Сурово и мрачно таят о былом.

Морщины покрыли утесов вершины,

Распалась на камни от бури скала,

Скривилися сосны, пригнулися ели,

Не видя ни солнца, ни ласки века.

Свои охраняя ревниво сказанья,

Как стража гарема, сурово-бледны…

Так что ж к тебе манит, страна полуночи?

Что тянет, влечет и тревожит, — скажи?!

Меня спросили:

Зачем живу я?

Какой-то клад

Здесь стерегу я.

Где он хранится —

Сама не знаю,

Как страж безмолвный,

Вокруг блуждаю…

Порой так близко

Его я чую,

Что затрепещет

Душа, ликуя…

Но силы нет

Сдержать мгновенье, —

Колышась, тает

Мое виденье…

Я знаю, витязь

Придет могучий,

С рукою сильной,

Со взором жгучим…

Добудет клад он

Из темной бездны

И миру кинет

Потоком звездным…

Взыграет пламя

На светлой тризне…

Тогда могу я

Уйти из жизни.

Тихая гостья отшельная

В час полуночный

Над городом-мороком

В башню стучится

И медлит робко

У входа.

Отвычное сердце

Жарко дышит,

Горним видением

Объятое…

Из немых глубин

Вознеслась душа

На простор вершин,

Где горят снега,

На отроги скал,

Где орлуют орлы,

Где гибель ликует

Средь вихрей света,

Носясь, хмелея

На буйной воле.

И дрожит над бездной,

За край цепляясь,

Душа темнодолая…

А в солнечном горне

Уж плавятся крылья —

Дар бескрылой…

И плачет Радость,

Прижавшись к камню,

Воздевши очи

Горе.

Поздняя гостья,

Из дебрей пришлая,

На вещем пороге

Зыблется пламенем,

Не знает, можно ль?

Слушает душу

И зрит, слепоокая,

Дивуясь, —

Чудо.

В рубище ходишь светла,

Тайну свою хороня, —

Взором по жизни скользишь,

В сердце — лазурная тишь…

Любо, средь бедных живя,

Втайне низать жемчуга;

Спрятав княгинин наряд,

Выйти вечерней порой

В грустный безлиственный сад,

Долго бродить там одной

Хмурой, бездомной тропой,

Ночь прогрустить напролет —

Медлить, пока рассветет,

Зная, что Князь тебя ждет.

Русское сердце пречистое,

Властная кротость очей…

Не звоны ль плывут серебристые

Сквозь сонную мглистость полей?

Рукою покорной и зрящею

Низводишь ты мир на чело —

Ни сердце, ни солнце палящее

Тебя разбудить не могло.

Душа колосится невнятная,

Ей снится серпа острие —

То доля поет неотвратная,

То волит безволье твое.

Слетайте листья — огни осенние!

…………………………………

Вздымайте к небу свои моления,

Венчайте гибель своей игрой!

Уж обменялись мы взглядом с вечностью,

Скреплен безмолвный наш договор, —

Играйте, листья, над бесконечностью,

Сметайте пышный земной костер!

Затихла воля, душа в безбрежности,

Не нужно ярких обличий ей,

Вы только знаки былой мятежности,

Вы — вздохи пленных земных теней.

Лучатся думы, еще невнятные,

К иному манят меня пути…

Пылайте, листья, красой закатною,

Взметайте думы и скорбь земли.

Вешними, росными, словами-зорями

Поведай миру, как утром ранним

Стезей серебряной — ты в даль туманную

Ушла неслышная.

Куренье утра и гор созвучье,

И горечь воли, и песнь разлуки

Поведай людям.

Зыбкими, легкими, словами-вздохами

Поверь внимающим,

Как кротость лилий и пламя маков

Срывала тихо, рукою зрячей,

Свивая скорбно венок-молитву, венок-могилу,

Вплетая тесно с стеблями лилий

Свою свободу, свое незнание.

Ты не знала кому — гость незнаемый,

Не ждала никого — гость нежданный

Пришел ввечеру, когда в венке полевом

Села ты за холмом,

Рукой заслонясь от пламени неба.

Тянулась вдаль задумчивым оком.

И кто-то тихо тебя коснулся,

Плеча коснулся.

И, обернувшись, ты увидала…

Не давно ль он стоял здесь невидимый?

Не звучала ли речь неслышная?

Милостно в очи вечерние тебе глянул,

Скорбь умиленную в сердце пролил —

«Путь к тебе знаю я ныне,

Я приду опять…»

Так ли было о вечере алом, когда ничего не случилось

И беззаботной толпой люди из храма текли?

Личины спали предо мной,

В себе замкнулся пламень сжатый;

И только стонет речь Глашатай,

Носясь меж небом и землей.

И вижу я в лучах заката

Твой крестный путь, твой путь страстной.

Ты гневно раздвигаешь грани,

Доверясь пламенной тоске,

И тает скорбный сон незнанья,

Сгорая в чернозыбкой тьме.

И Ангел твой, как инок строгий,

Идет, не глядя на тебя.

Тяжка, страшна твоя дорога —

Он здесь, у тайного порога,

Стоит и, бледный, ждет тебя.

Как жить, когда восторги славы

Зардели золотом старинным,

И Милостный, Имущий державу

Проснулся в сердце пустынном?

Как сердцу заслужить прощенье

За знанье тайны заветной,

Что тленному не будет тленья

И все для всех беззапретно?

Над миром шелестит Пощада

Крылом своим голубиным.

Я знаю, говорить не надо

О том, что стало Единым.

Подвига просит сердце весеннее —

Взять трудное на себя и нести,

Хочет истаять самозабвеннее,

В муке родной изойти.

Снова открылись горы жемчужные,

Покорная серебристая даль,

Все, что манило, стало — ненужное,

Радостна только печаль.

На богомолье в мир я рожденная,

Не надо мне ничего для себя.

Вон голубая, мглой озаренная

Вьется все та же стезя.

Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь.

Я не знаю, кому и о чем я молюсь.

Силой жадной мольбы, и тоски, и огня

Растворятся все грани меж «я» и не-«я».

Если небо во мне — отворись! Отворись!

Если пламя во тьме — загорись! Загорись!

Чую близость небесных и радостных встреч.

Этот миг, этот свет как избыть? Как наречь?

Солнце рдеет тоскою заката,

Жгучи последние красные стрелы.

Кличет брат разлученного брата,

Тайнам внемлет дол потемнелый.

Смирную душу и тело земное

Жалит луч призывно-багрян,

Будит, мятежит дыханье слепое,

Шепоты, ропоты темных семян.

«Кто нас пронзает?

Кто призывает?

О кто вы? Кто вы?

Сорвите оковы!»

— Мы — лучи

Души бестелесной.

Мы — ключи

Влаги небесной.

Мы — бледные тени

Божьего зрака.

Мы — обличенья

Дольнего мрака.

Расклубись, тишина!

Пробудись от сна!

Слушайте нас!

Мы — неба глас.

Мы заблудились

В дебрях ночей,

Мы изумились

Муке своей.

Нам выхода нет.

Погас наш свет.

Стонем от боли

В темной неволе.

«Вознесите свой глас

Из утробных глубин.

Протянитесь, светясь,

Сквозь гряду судьбин!»

— Мы забыли вещее слово,

Потеряли заветы Отцовы.

За чью вину

Мы в глухом плену?

Чьи мы дети?

Умрем на рассвете?

Где конец пути?

Как нам смерть найти?

«Слитно, безвольно

Тянется нить.

Путь богомольный

Надо свершить.

Вспомните смутный сон,

Тайну святых имен.

Вспомните — в светлом Храме

Вас излучало пламя.

Больше сказать не дано,

Пало святое зерно.

Разгорится, не зная,

Темный мир распиная.

Побед не бывает

Без тяжкого стона,

Вернетесь опять

В родное лоно».

Рдяный зрак окутал тени,

Тихо колдуют туманные росы;

Гуще плоть и вздохи томленья.

Ночь размела свои черные косы.

Иду в вечереющем, вольном мире,

Нетленном в веках веков.

Такая усталость от дали, шири,

От вещих, безбрежных снов.

Кругом разметенная степь без граней

Раскинулась, вся застыв.

И только струится покорность знанья

И дум огневой разлив.

Вечерние выси святей, смиренней,

Бог близко, но так далек.

Пускай он дарует мне миг забвенный,

Огнем озарит чертог.

Так хочется двери, закрытой, тесной,

Простых, человечьих слов.

На эти врата глубины небесной

Набросить земной покров.

На миг отдохнуть от молитв пустыни,

Забыть голубой свой путь,

Стать другом, сестрой, но одной, единой,

Стать всем для кого-нибудь.

На небе затеплились Божьи свечи,

И стало призывно там.

Тому, кто мне встретится в этот вечер,

Я душу свою отдам.

Мати, моя мати,

Пречистая Мати!

Смерть тихогласная,

Тихоокая смерть!

Тяжко, тяжко нынче

Твою волю править,

Возвещать на ниве

О приходе жницы.

Ты меня поставила

Меж людей разлучницей,

Путы, узлы расторгать.

Тебе, Мати, людей уготовлять!

Ронют они слезы,

Нету моей воли,

Жалко, жалко, Мати,

Их незрячей боли.

Две души сплелись,

Два огня свились,

Туго стянут узел,

Крепко руки сжаты, —

Кто здесь виноватый?

Как разлучить?

Как все избыть?

О горе! О люто!

Мати моя, Мати!

Ты подай мне знак,

Отмени свой наказ,

Отведи этот час.

Всколебалось в сердце пламя,

Расторгается звено.

Божий дом горит огнями,

Явь и сон сплелись в одно.

Из разорванных здесь нитей

Ткутся где-то ризы света.

И несет в себе разлука

Радость нового обета.

Утолилось влагой сердце,

Мировое, золотое —

Мира два глядят друг в друга,

Отдавая, обретая.

Друг во друге топят очи,

И течет душа струями…

Святый Боже! Святый Крепкий!

Где Ты — в нас или над нами?

Воссияла пред иконой

Кротость свечки запрестольной,

Развяжу я нить неслышно,

Развяжу — не будет больно.

В облачной выси, в поле небесном,

Горной тропой,

Тихо иду я краем отвесным

Легкой стопой.

Путь мой по звездам лентою млечной

Клонится с круч,

И нисхожу я — воли предвечной

Трепетный луч.

Звездные хоры, лилий дыханье

Гаснут вдали.

Небу навстречу встало алканье

Душной земли.

Тяжкой угрозой близко темнеет

Сумрак лесов.

Смутной тревогой на душу веет

Тесный покров.

Стало далеким близкое чудо.

Стелется мгла.

Я не забуду, кто я, откуда,

Как я пришла.

У крутого поворота,

У обвала-перевала,

Ждал меня нежданный кто-то,

Встретил тот, кого не знала.

Небо жертвой пламенело,

Гас закат багряно-желтый.

«Проводить меня пришел ты

У последнего предела?»

— Для меня везде все то же,

Нет предела, нет заката,

Я не друг и не вожатый,

Я — случайный, я — прохожий

По полянам сновидений

Среди песен и забвений.

«Пусть случайный, беспредельный,

Но уж раз мы здесь с тобою,

Поиграй со мной последней

И смертельною игрою.

Видишь, гасну, как звезда, я —

Солнце скрыться не успеет,

Закачусь я, догорая, —

Ты же пой со мной, играя, —

Песня смертью захмелеет.

Оплети меня словами,

Опали огнем заветным,

Все, что будет между нами,

Будет вещим, беспредельным!»

У обвала-перевала

Сердце вдруг нездешним стало.

Закатилось, позабылось

Все, чем небо золотилось.

Вот иду я в край заторный,

Только снится мне, что кто-то,

Незакатный, непокорный,

Все стоит у поворота.

Умей затихнуть, когда снегами

Вдруг заметется твоя стезя.

И в белой тайне, как за стенами —

Заря ли, ночь ли — узнать нельзя.

Когда невнятно, о чем веленье,

Гроза иль милость к тебе идет.

И только слышно — в тиши мгновений

Неотвратимо судьба растет.

Не отзывайся на гул вселенной.

Родится воля из тьмы слепой.

Замкнись душою в тиши священной

И, если можешь, молись и пой.

Свежесть, утренность весенняя!

За ночь лес мой побелел.

И молитвенно-нетленнее

Вся прозрачность Божьих дел.

В мглистом облаке вселенная,

Сердце тонет в красоте,

И свобода дерзновенная

Разгорается во мне.

Мир видений и безмерности

Я как клад в себе несу.

Не боюсь твоей неверности

В этом утреннем лесу!

Не хочу любви застуженной

В мире пленном и скупом,

Мое сердце,

Как жемчужина,

Вновь заснет на дне морском.

Оплетут его подводные

Голубые нити сна.

Только нежному, свободному

Надо мною власть одна!

Сосны млеют, запрокинуты

В сине-бледной вышине,

Не останусь я покинутой

В этой утренней стране.

Я приманка, всем желанная,

(Перестанешь обнимать),

Станут зори златотканые

Хороводы вкруг водить.

Разомкну свои оковы я,

Струны в сердце задрожат,

И вплетутся песни новые

В мой причудливый наряд.

В каждый миг отчизна тайная

Стережет меня вдали.

Я недолгая, случайная…

Завершились мои скитания,

Не надо дальше идти,

Снимаю белые ткани я —

Износились они в пути.

Надо мной тишина бескрайная

Наклоняет утешный лик,

Зацветает улыбка тайная,

Озаряя грядущий миг…

Всю дорогу искала вечное,

Опьяняясь духом полян.

Я любила так многое встречное

И несла в руке талисман.

Чрез лесные тропы сквозистые

Он довел до этой страны,

Чьи-то души, нежные, чистые,

За меня возносят мольбы.

И не надо больше искания,

Только ждать, горя об одном:

Где-то ткутся мои одеяния,

Облекут меня в них потом.

Озаренье святое, безгласное

Утолило печаль и страх,

И лежу я нагая, ясная

На протянутых Им руках.

Мерцает осень лилово-мглистая

И влажно льнет к земле родимой,

Горит любовь непобедимо

Янтарно-чистая.

Осенний ветер шумит просторами,

Дрожит прибрежная ракита.

Повсюду даль во мгле пробита

Людскими взорами.

Перед руками, с мольбою вздетыми,

Растают призрачные ткани, —

И грусть полей, и тьма желаний

Зажгутся светами.

Вся жизнь земная — богослужение

В душе поверившей, осенней.

Все безграничней и священней

Растет терпение.

О, этот зал старинный в Канашове!

Встает картин забытых рой,

И приближается былое

Неслышной плавною стопой.

Колонны белые. За ними

Ряд чинных кресел и столов.

В шкафу тома в тисненой коже

«Благоговенья» и «Трудов».

Рабочий столик, где, склонившись,

В атласных, палевых тонах

Мечтала бабушка, вздыхая,

Об эполетах и усах.

Рассказы вел о том, как было,

Герой Очаковских времен,

И за зелеными столами

Играли в безик и бостон.

Старинный, красный фортепиано!

Какой души сокрыт в нем след?

Из перламутра клавиатура

Звучит, как эхо прежних лет.

Гравюры гордо повествуют

О том, как персы сражены.

И сам Паскевич Эриванский

Взирает гордо со стены.

А дальше — в рамах золоченых

Красивых предков целый ряд, —

За мной хотя и благосклонно,

Но недоверчиво следят.

Кругом снега. Во всей усадьбе

Стоит немая тишина.

И в окна мерзлые из парка

Струит свой бледный свет луна.

И я хожу, полна раздумья,

Средь этих лиц, средь этих стен,

И чую, что для нас былое —

Глубокий, неразрывный плен.

Душа окована, как сетью,

Наследием минувших лет.

И мы живем и умираем,

Творя их волю и завет.

Быть может, мы — лишь тень былого?

Как знать, где правда и где сон?..

Стою тревожно в лунном свете

Среди белеющих колонн.

Мы на солнце смотрели с кургана

Из-за сосен, что нас обступили,

Как колонны в готическом храме,

Как бойцы на священной могиле.

Мы смотрели, как солнце скользило

За убогие, черные хаты,

Расстилая по снежной равнине

Все пыланье и славу заката.

Мы стояли, внимая призыву

Сквозь безмолвие чистой дали

И вверяя небесному диву

Всю бескрайность земной печали.

Было в мире молитвенно-строго,

Как в готическом, вечном храме,

Мы смотрели и слышали Бога

В догорающей глуби над нами.

И пошли они по разным дорогам.

Навек одни.

Под горой, в селеньи убогом

Зажглись огни.

Расстилается тайной лиловой

Вечерний путь.

Впереди — равнина, и снова

Туман да муть.

Все дороги, верно, сойдутся

В граде святом.

В одиночку люди плетутся,

Редко — вдвоем.

Где скорей? По вешнему лугу

Иль тьмой лесной?..

Поклонились в землю друг другу:

— Бог с тобой!

И пошли. В селеньи убогом

Чуть брезжит свет.

Все ль пути равны перед

Богом Или нет?

О, не дай погаснуть

Тому, что зажглось!

Что зажглось — дыханьем

Прожги насквозь!

Среди снега в поле

Стою и молю;

Обливает месяц

Печаль мою.

Засвети, о Боже,

Светильник в ночи,

Растопи под снегом

Мои ключи!

О, как страшно сердцу

Играть и гадать,

Как боится сердце

Мольбы слагать!

Я стою средь поля,

Боюсь вздохнуть.

Обливает месяц

Пустынный путь.

Над миром тайна и в сердце тайна,

А здесь — пустынный и мглистый сон.

Все в мире просто, необычайно;

И бледный месяц, и горный склон.

В тиши вечерней все стало чудом,

Но только чудо и хочет быть,

И сердце, ставши немым сосудом,

Проносит влагу, боясь пролить.

Рдяные крылья во тьме повисли,

Я знаю меньше, чем знала встарь.

Над миром тайна и тайна в мысли,

А между ними — земной алтарь.

Я не знаю, так ли оно приближается?

Такой ли шорох его одежды?

Что мне овеяло сонные вежды?

Что в тишине благое свершается?

Я не знаю, муки нужны ли крестные,

Чтоб семя к жизни прозябло новой?

Может ли сердце проснуться без зова,

В солнечной выси греясь, безвестное?

Заблудиться в мире среди бездорожия

И встретить счастье в пути случайно,

Можно ль? Нет ли? Там многое — тайна,

Как распознать веления Божии?

Все стоять бы и ждать, покуда узнается,

Стоять и ждать, — не прошло бы мимо,

Мнится мне, чудо проходит незримо…

Так ли, не так ли оно приближается?

Все идем на пир единый,

Лентой вьется путь змеиный,

Но когда мы в сборный дом

Все придем —

Всем ли будет место?

Я, как нищая, без роду,

Стану трепетно у входа,

Вмиг припомню все до дна, —

Как бедна,

Как скудна любовью.

Я пришла сюда без зова,

За меня кто молвит слово?

Скажет, что и я Христова?

Что и в тьме моей зажжен

Звездный сон,

Сон еще незримый?

Словно белые виденья,

Всюду двигаются тени,

Ждут и знают, как принять

Благодать —

Все ли, все любимы?

Сердце дрогнет от надежды…

Я возьмусь за край одежды

Той, что ближе… Светлый миг…

Стерт мой лик,

Речь неуловима.

Стану я на всех похожей,

Вся предамся воле Божьей.

И когда все в круг войдут —

Нарекут

Новое мне имя.

Как сделать, чтоб жить, совсем как в будни,

Все погасив ввечеру?

Стыдно душе усталой и скудной

Делать из жизни игру.

Кто ходит за мной, всегда на страже,

Всюду готовя пиры?

В пустыне безлюдной сучья вяжет

И распаляет костры?

Хочу помолиться тише, строже,

Слезы и скорбь затая,

А скорбь уже стелет мягкое ложе

И колыбелит меня.

Пусть каждое слово будет честно,

Честно, как праведный суд,

А все они ярки, все телесны,

Вечно лукавят и лгут.

Как страшно, что нет нигде простого,

Всюду таится игра.

Мне нужно, нужно прожить сурово

Последнюю ночь до утра.

Моя осень с листьями пестрыми

Завершит без меня свой круг.

Уж не выйду за руку с сестрами

На вечерний, грустящий луг.

Без меня облетят багряные,

Мне последних цветов не жаль.

Не в них теперь необманная

Одинокость моя и печаль.

Я пойду и сяду, покорная,

На развилии трех дорог,

Буду мига ждать чудотворного

И глядеть в огневой восток.

Проплывет ли весть колокольная,

Разольется ль в мире свет, —

Те, кто знают, все богомольные,

Что содеют ему в ответ?

Не спрошу, где путь к сокровенному,

Пусть проходят, неся свой рок.

Я одна останусь блаженная

На развилии трех дорог…

Не всегда будет имя все то же —

Мне другое дадут потом.

Полнозвучней, сильнее, строже

Начертается путь мой в нем.

Оно будет в руке, как лампада.

Я увижу, где тьма и где свет,

И куда мне пойти теперь надо,

И простили ль меня, или нет.

Мы — слепые, живем, забывая,

Только слышим и кличем звук,

Наше имя, во тьме погасая,

Замыкается в мертвый круг.

И в названьи своем, как в темнице,

Мы недвижно, уныло ждем…

Трудно двери во тьме отвориться,

И безвыходен старый дом.

Я забыла. Теперь не забуду,

Кто мне светоч опять зажжет;

Я доверюсь ему, как чуду,

И пусть имя меня ведет.

Две их. Живут неразлучно,

Только меж ними разлад.

Любит одна свой беззвучный,

Мертвый, осенний сад.

Там все мечты засыпают,

Взоры скользят, не узнав,

Слабые руки роняют

Стебли цветущих трав.

Солнце ль погасло так рано?

Бог ли во мне так велик? —

Любит другая обманы,

Жадный, текущий миг.

Сердце в ней бьется тревогой:

Сколько тропинок в пути!

Хочется радостей много,

Только — их где найти?

«Лучше друг с другом расстаться!

Нет мне покоя с тобой!»

«Смерть и забвение снятся

Под золотою листвой!»

Вечер наступит унылый,

Грустной вернется она.

«Как ты меня отпустила?»

«Это твоя вина!»

Вновь разойдутся и снова,

Снова влечет их назад.

Но иногда они вместе

Спустятся в тихий сад.

Сядут под трепетной сенью,

В светлый глядят водоем,

И в голубом отраженьи

Им хорошо вдвоем.

Это ничего, что он тебе далекий,

Можно и к далекому горестно прильнуть

В сумерках безгласных, можно и с далеким,

Осенясь молитвой, проходить свой путь.

Это ничего, что он тебя не любит, —

За вино небесное плата не нужна.

Все мы к небу чаши жадно простираем,

А твоя — хрустальная — доверху полна.

Про тебя он многое так и не узнает,

Ты ему неясная, но благая весть.

Позабыв сомнения, в тихом отдалении

Совершай служение. В этом все и есть.

И дошла я до царства третьего,

Третьего царства, безвестного,

Знать, весной здесь распутье великое,

Не видать окрест ни дороженьки.

Аль туманы меня затуманили,

Аль цветы на пути одурманили,

Как из сердца-то все повымело,

Да из памяти все повышибло!

Чуть травинки по ветру колышатся,

Птицы малые где-то чирикают.

Сяду я посередь на камушке,

Да припомню заблудшую долюшку.

Помню, шла я широкой дорогою,

Было в сердце желанье мне вложено,

Была дума крепко наказана,

Впереди катился золотой клубок.

В руке была палочка-отпиралочка.

Так прошла я два первых царствия,

Голубое царствие, да зеленое.

Шла я, шла, по сторонкам поглядывая,

В разные стороны сердце разметывала.

Разметала, знать, душу единую,

Потеряла словцо заповедное.

Укатилось желанье в воды во глубокие,

В темные леса, да во дремучие.

Ты весна ль, разливная веснушка,

Ты скажи мне, куда да почто я шла?

Не на игрище ль, да на гульбище,

На веселое пированьице?

Аль кручину справлять великую?

Аль молитву творить запрестольную?

Вы послушайте, ветры шатучие,

Не со мной ли блуждали, блудячие?

Не за мной ли веяли, вейные?

Вы пройдите-ка путь мой исхоженный,

— Обронила я там мою долюшку!

Ты пади с небеси, звезда вечерняя,

Упади на дорожку замкнутую!

Вы развейтесь, травы муравые!

Ты раскуйся, страна безвестная,

Что сковала меня молчанием!

Хоть бы знать мне, что за сторонушка,

За царствие третье, безвестное,

Куда я зашла, горемычная бродяжница,

Во какие гости незнакомые?

Не видать ни прохожих, ни проезжих,

И сижу я с заранья до вечера,

С вечера до утра, припечалившись,

На катучем сижу белом камушке,

Слезно плачу во сыром бору

В темну ноченьку.

Долго ль мне тут быть-бытовать?

Наяву ли мне правда привидится?

Не во сне ль святая покажется?

Ты расти, тоска моя, расти травой незнаемой,

Процветай, тоска, лазоревым цветком,

Протянись стеблем к красну солнышку,

Умоли его себе в заступники.

Все сказала я по-своему, по-девически,

Это присказка была,

Не зачнется ли новая сказка?

Я на званый пир позвана,

Гости брагу пьют.

Я, наверно, им не равна,

Так зачем я тут?

На столе хрустали горят.

Как нарядны все!

На меня сейчас поглядят,

Не уйти ли мне?

Что случайная гостья я,

Все заметят вдруг…

Улыбаюсь притворно я

Всем вокруг.

Что это — властное, трепетно-нежное,

Сердце волнует до слез,

Дух заливает любовью безбрежною,

Имя чему — Христос?

Был ли Он правдою? Был ли видением?

Сказкой, пленившей людей?

Можно ль к Нему подойти с дерзновением,

Надо ль сойтись тесней?

Если б довериться, бросив сомнения,

Свету, что в мир Он принес,

Жить и твердить про себя в упоении

Сладостный звук — Христос!

Если бы с Ним сочетаться таинственно,

Не ожидая чудес,

Не вспоминая, что он — Единственный,

Или что Он воскрес!

Страшно, что Он налагает страдание,

Страшно, что Он есть искус…

Боже, дозволь мне любить в незнании

Сладкое имя — Иисус.

Опять, я знаю, возникнут все те же

Скудные, неумелые слова,

Только звучать они будут все реже

И угасать без следа.

Все труднее мне станет ткать одеянье

Из ненужных словесных оков,

И стих последний будет признаньем,

Что больше не нужно стихов.

Но в этом не боль, не бедность земная,

Здесь путь, уводящий на много лет…

И все бледнее, в песке теряясь,

Заснет человеческий след.

Дальше нельзя идти, —

Я не вижу пути.

Все скользит из руки —

Стало все равно.

Знаю, что есть страна,

Где печаль не нужна,

Все не так, как здесь…

Может быть, все был сон.

Веры нет в закон.

Полноту времен

Мне не здесь найти.

На лужайке, раскинув руки,

Лежу. Блаженная лень.

Догорают слова разлуки…

Сегодня Троицын День.

Я одна, и в душе веселье,

Уехал горестный друг.

Это — девья лесная келья.

Березы поют вокруг.

Отчего ничего не надо,

Когда весна и — одна?

Сквозь зеленых ветвей преграду

Дорога в небо видна.

Я смогу ль пребыть весенней,

Когда мой князь и жених

Возвратится, не став смиренней,

Из трудных браней мужских?

Ах, не быть ни женой, ни девой,

Расти и таять, как тень,

Прославляя своим напевом

Зеленый Троицын День.

Я дошла до соснового скита

Среди тесных, высоких крыш,

На меня, грозою омыта,

Дышала смолистая тишь.

Холодели вечерние тени,

Подходили неслышной толпой,

Поднимались, крестясь, на ступени.

Я прижалась к окну за стеной.

Там вечернее шло служение,

Разгорелся, туманился взгляд,

Было страшно от синих курений

И от близости Божьих врат.

И на миг сердцу стала внятна

Вся бездонность моих потерь.

Молодой и бледный привратник

Затворил тяжелую дверь.

По тропе моей горной, утешной

Я иду из желанной страны,

Унося в руке своей грешной

Только ветку Господней сосны.

Печально начатый, печальный день,

Как пронесу тебя сквозь блеклые поляны?

Твоим ланитам как верну румяна?

Сотру ли скорбную с них тень?

Ограблен ты безверием моим

С утра. И вот бредешь, увялый,

Согбенный старец и усталый,

Еще не бывши молодым.

Слежу за гибелью твоей смущенно,

А мелкий дождик сеет полусонно.

Ты хочешь воли темной и дремучей,

Твой дух смущен, коснувшися души чужой,

И кажется тебе изменой и игрой

Случайный миг душевного созвучья.

В пустыне одинокой и зыбучей,

Не зная отдыха, в себе затаена,

Душа твоя сгустится пламенною тучей

И изольется вдруг потоками дождя.

Иди ж туда, куда зовет тебя твой гений,

Питайся родником своим, средь всех одна,

Никто не перейдет черту твоих владений.

Но чую, что, когда засветит вновь весна,

За этой ночью тайных дерзновений

Сведет нас вновь, волнуя, тишина.

Он здесь, но я Его не слышу,

От сердца Лик Его сокрыт,

Мне в душу Дух Его не дышит,

И Он со мной не говорит.

Он отлучил от единенья,

Отринул от священных стен.

Возжажди, дух мой, униженья

И возлюби свой горький плен.

Глаза отвыкли от моленья,

Уста не помнят Божьих слов.

И вянут в горестном забвеньи

Мои цветы — Его садов.

Внемлю, как тяжкие удары

Смыкают цепи бытия,

И жду — какой последней карой

Воспламенится ночь моя.

Прихожу я в тихую свою обитель,

Приношу свое слепое сердце

И сажусь одна, от всех сокрыта,

Дожидаться друга одноверца.

Он придет ли? Нет? На пир незваный…

Для него убрать бы эту келью,

Постелить покров бы тонко-бранный,

Угостить его на новоселье.

Ничего для друга не готово,

Ни речей приветных, ни покоя,

Только сердце ждет его без слова

И горит, и плачется, слепое.

И уста неслышно шепчут что-то,

И зовут кого-то издалече.

Отворитесь, крепкие ворота!

Засветитесть, сладостные речи!..

Покидаю тихую свою обитель,

Не дождавшись друга дорогого…

Не услышав сладостного зова.

Каждый день я душу в поле высылаю

На простор широкий, в золотые дали,

Ты пойди, покличь на чистом поле,

Погляди, нейдет ли друг твой милый.

«Ах, не нудь меня, пожди, пойду я ночью,

Мне в ночи посветят Божьи звезды,

Я в тиши ночной услышу лучше,

Где мой милый от меня таится.

Припаду к земному изголовью,

Заслужу его своей любовью…»

Как наступит ночь, она бредет неслышно,

Припадает ухом к влажным травам,

Поднимает очи к тайне неба

И сиротно кличет кликом позабытым

Там, за черной пашней и за буйным житом.

У меня были женские, теплые руки,

Теперь они стали холодные.

Были разные встречи и боли разлуки,

И сердце заклинало несвободное.

Но давно отгорели мои заклинания.

Все, что бывает, — мне жизнью даровано,

Я ни на кого не смотрю с ожиданием,

Не говорю никому речей взволнованных.

Но мне кажется, что жить так дольше не стоит,

И боль во мне неизлечимая, —

Ко мне не подойдет, меня не укроет

Самое святое, любимое.

Благодарю Тебя, что Ты меня оставил

С одним Тобой,

Что нет друзей, родных, что этот мир лукавый

Отвергнут мной,

Что я сижу одна на каменной ступени, —

Безмолвен сад, —

И устремлен недвижно в ночные тени

Горящий взгляд.

Что близкие мои не видят, как мне больно,

Но видишь Ты.

Пускай невнятно мне небесное веленье

И голос Твой,

Благодарю Тебя за эту ночь смиренья

С одним Тобой.

Благослови меня служить Тебе словами, —

Я, кроме слов, не знаю ничего —

Играя, их сплетать причудливо венками

Во имя светлое Твое.

Пошли меня слугой в далекие державы

И засвети передо мной свой Лик.

В веселии моем — увидят Твою славу,

И в немощи моей — как Ты велик.

Дозволь, чтоб песнь моя казалась мне забавой,

А дух сгорал в любви к Тебе — дозволь!

Пока не тронешь Ты души моей бесправой,

Слова немеют в тягости неволь,

А в сердце стыд и горестная боль.

Я хочу остаться к Тебе поближе,

Чтобы всякий час услыхать Твой голос,

Мои руки бисер жемчужный нижут,

Перевить им пышный, зернистый колос.

Этот колос поле Тебе напомнит,

Он, как злак в земле, в моих косах темных.

И одну лишь лилию с горных склонов

Я заткну за пояс, за шнур плетеный.

Твой любимый цвет — голубой и белый,

Твоя Мать, я знаю, его носила.

Видишь, я такой же хитон надела,

Рукавом широким себя прикрыла.

У пречистых ног я сажусь, стихая,

Ярким светом в сердце горит виденье.

Ты любил Марию, но честь благая

Ведь и мне досталась в моем смиреньи.

Став рабой Твоей — стала я царицей,

Телом дева я и душой свободна.

Кипарисный дух от одежд струится…

Ты скажи — такой я Тебе угодна?

Он мне позволил не ведать тайное

И жить не помня, не жалея,

Сказал: пой песни свои случайные,

Я позову тебя позднее.

И я осталась здесь за оградою,

Близ отчего блуждаю дома —

Исполнен горькой мой дух усладою,

Все здесь изведано, знакомо.

Сыграю песню порой недлинную,

Сплету венок из маргариток.

Он мне позволил творить невинное,

Свернув и спрятав вещий свиток.

Смотрю на окна. Стою, недвижимая,

И знаю — так неотвратимо:

Пока закрыто мне непостижимое

(Я вся во власти, в снах природы) —

Хочу — простое, но волю — тайное,

И медлю, торопить не смея…

Пытаюсь снова вязать случайное —

Он позовет меня позднее.

Дремлет поле вечернее, парное,

Рдея навстречу дням грядущим.

Стихает сердце пред ним благодарное,

Перед тихим, глубоким и ждущим.

Рядом желтые сжатые полосы,

Отгорев, полегли в смирении.

И ни шепота трав, ни птичьего голоса

В красном, немом озарении.

Священно поле в час повечерия.

И не нужно слов и моления…

Вся молитва в безбрежном, благом доверии

К небу и смерти, к земле и к рождению.

Я прошла далеко, до того поворота,

И никого не встретила.

Только раз позвал меня кто-то,

Я не ответила.

Не пройти, не укрыться средь черного леса

Без путеводных знамений.

И от взоров тревожных скрывает завеса

Мерцание пламени.

Отчего так печальны святые страны?

Или душа застужена?

Или из дому вышла я слишком рано,

Едва разбужена?

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?

Те ли мои слова?

Тихо иду по весеннему полю,

Блещет росой трава.

Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,

Как в него вступишь Ты?

Хочешь ли Ты моих новых песен,

Нищей моей простоты?

Смолкну, припав к Твоему подножью,

Чуть уловлю запрет…

Быть Тебе верной — прими, о Боже,

Эту мольбу и обет!

Много путей, перепутий много,

Мигов смятенья и тьмы,

Будуль молчать или нет дорогой —

Будет, как хочешь Ты.

За домом моим есть кладбище

На высокой горе, где храм.

Тропинкой крутой обрывистой

Я хожу туда по утрам.

Там пахнет прелыми листьями

И весенней, сырой землей,

Чернеют ряды кипарисные

И глубок священный покой.

Над каждой истертой надписью

Ждал ответа скорбящий взгляд.

Узнали про вас умершие,

Но знанье свое хранят.

Все близки холмы родимые,

И где разделенья черта?

Прижавшись к кресту могильному,

Я учусь призывать Христа.

Душа уязвлена предчувствием ночного,

В нее вошла святая, строгая тоска,

Но я не помню, кто разбил оковы,

Когда и чья отринула меня рука.

Когда мне стало мало солнечных мгновений,

Созвучных флейт и запаха земли,

Когда померкли прежние виденья,

И новые когда проснулись вожделенья,

И новый стыд, как зарево, зажгли.

На этот мир смущенная гляжу я,

Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров,

А строгая печаль ласкает, испытуя,

И ждет, и требует еще не бывших снов.

Пробуждая душу непробудную,

Оковав молчанием уста,

Он ведет меня дорогой трудною

Через тесные врата.

Будит волю мою неподвижную,

Научает называть Себя,

Чтоб была я простая, не книжная,

Чтоб все в мире приняла, любя.

Потеряюсь среди бездорожия —

Зажигает свет в Своем Дому, —

Нахожу опять тропу я Божию,

Среди ночи стучусь к Нему.

Закрепленная Его прощением,

Охраняемая как дитя,

Я живу в сладострастном прозрении,

То задумываясь, то грустя…

Был серый день, и серое дымилось море,

И редкий дождь чуть капал влагою скупой,

Когда ты села на песке с тоской во взоре

И на колени мне склонилась головой

Под бременем земного тяжкого томленья,

Что претворить ты не смогла в небесное горенье.

«Мы лжем, когда мы молимся, — сказала ты, —

Зачем мы говорим: да будет Твоя воля,

Когда нет сил переступить черты

И покорить Ему слепую свою долю?

И ныне дух восстал и рвется из оков.

Я не приемлю рок неотвратимый,

Хочу, чтоб чаша проходила мимо,

А если это дар, — я не прошу даров!»

И я молчал, не знал ответных слов.

Рукой касаясь головы твоей склоненной,

Смотрел, как зыблется седой покров,

И было жаль земли неозаренной…

А ты, — ты думала, в немые глядя дали,

Что мы Христа с тобою распинали.

Я иду, я спешу по хребту каменистому —

Котловины, обрывы со всех сторон,

И весенние травы, и мхи серебристые

Шелестят и блестят, как обманный сон.

Ветер веет и гонит; угрозы взвились,

Уж нога на уклонах срывается,

Мой малиновый шарф развевается —

Унесет меня с кручи вниз.

Я спешу, я несу всю мятежность вины,

Словно тяжкое давит похмелье.

Ах, укрыться, зарыться в глухом подземелье

И стать тише самой тишины!

Что сказать, как начать, чтобы сердце унять,

Поискать ли мне травы целебные?

Или сеять и ждать, и с зерном умирать,

Чтоб воскреснуть с колосьями хлебными?

Как уйти из-под вихря, с крутого хребта?

Всем ли в мире дано искупление?

Где-то голубя белого есть оперение,

Ах, и благость, и легкость прощения,

И вся кротость Христа!

Я лежу близ оливы под краем отвесным,

И усталое сердце стучит,

Грех стал проще и стал бестелесным,

Притомился и стихнул стыд.

Бег по круче и ветер теперь не нужны,

Дар вины я приму терпеливо.

И всю горечь земли, все обманы весны

Освятит голубая олива.

Он в горницу мою вступил

И ждал меня. А я не знала,

Других гостей я поджидала, —

Час поздний был.

Был никому не нужный бал,

Теснилось праздное, людское,

А Он во внутреннем покое

Стоял и ждал.

Дымились и мерцали свечи,

Ненужные сплетались речи,

А там, внутри — никто не знал —

Чертог сиял.

Слепой был предрассветный час,

И Он, прождав меня напрасно,

Ушел неслышно и безгласно —

И дом погас.

И только с наступленьем дня

Душой усталой и бесслезной

Узнала я, — но было поздно, —

Кто ждал меня.

У меня нет родины,

Нет воспоминаний,

Тишина ль осенняя

Мне дала название?

Дальние ль равнины

С соснами и елью

Думам моим детским

Были колыбелью?

Кто призывом жарким

Сердце мне затеплил?

Оскудел ли дух мой,

Очи ли ослепли?

Нет начала, цели,

Нет зари, заката,

Я не знаю, с кем я,

В чем моя утрата.

Может быть, я к родине

Приближаюсь ныне,

Слушаю предания,

Узнаю святыни?

Я жила безродно,

Без любви и гнева,

Оттого так бедны

Все мои напевы.

Пусто в сердце нищем,

Пробираюсь краем,

И кругом потемки…

В странном танце выступаю

Я по мягкому ковру,

Стан, как иву, выгибаю,

Руки к бедрам прижимаю,

Недоступна никому.

Я должна быть вечной девой —

Суждено так от веков, —

Но смотрю я вправо, влево,

Внемлю всякому напеву,

Отзовусь на всякий зов.

Ах, не знаю я, не знаю…

Строгой быть так трудно мне!

От кого я убегаю?

Чьи заветы выполняю?

Вдруг служу я сатане!

Но сгибаются колени,

Головой клонюсь к ковру,

Тает сердце на мгновенье —

В покаянии? В моленьи?..

Все похоже на игру…

Пляской горестной молиться —

Не умею, не могу!

Вечно, вечно мне томиться

В заколдованном кругу!

Снова в танце выступаю,

В танце девственных невест,

В строгость душу облекаю,

Плечи медленно сжимаю,

Будто сбрасывая крест.

Она пришла и ушла из моей жизни.

И я по-прежнему добр и весел,

Два раза она звонила у двери,

Два раза сидела среди этих кресел.

Она приходила такой неутоленной…

Глаза ее с тревогой спрашивали…

И были слова мои мудро примирении.

Как у того, кому ничто не страшно.

Она смотрела на кусты сирени,

Из моего окна вся перегнулась,

Просила книг ей дать для чтенья

И забыла взять, когда я завернул их.

И вновь смотрела и ждала укора,

Сказала, что в Церкви молиться не может,

И ушла, унося тревогу взора

И какую-то странную правду Божью.

И я не сумел ей дать ответа.

«Что же, в тоске бескрайной

Нашла ты разгадку чуду,

Или по-прежнему тайна

Нас окружает всюду?»

— Видишь, в окне виденье…

Инеем все обвешано.

Вот я смотрю, и забвеньем

Сердце мое утешено.

«Ночью ведь нет окошка,

Нет белизны, сиянья,

Как тогда быть с незнаньем?

Страшно тебе немножко?»

— Светит в углу лампадка,

Думы дневные устали.

Вытянуть руки так сладко

На голубом одеяле.

«Где же твое покаянье?

Плач о заре небесной?»

— Я научилась молчанью,

Стала душа безвестной.

«Горько тебе, или трудно?

К Богу уж нет полета?»

— В церкви бываю безлюдной.

Там хорошо в субботу.

«Как же прожить без ласки

В час, когда все сгорает?»

— Детям рассказывать сказки

О том, чего не бывает.

Твоя судьба, твой тайный лик

Зовут тебя в иные страны,

Ни бездорожье, ни туманы

Не заградят последний миг.

Забыла ты, где явь, где сон,

И ищешь здесь не то, что нужно,

И не на то твой взор недужный

С больной любовью устремлен.

Еще так много горных стран

Твоя стопа не преступала

И столько зорь не просияло

Над тишиной твоих полян.

В чужом дому нельзя уснуть, —

Неверный кров жалеть не надо,

Ты выйди утренней прохладой

На одинокий, вольный путь.

Росистой мглой луга блестят,

Мир многолик и изобилен,

Иди вперед, — Господь всесилен,

И близок пламенный закат.

Вечереет, и белый покров

Там, за лесом, встает в полусне.

Нет прозрений и вещих снов.

Я сижу между сосен на пне.

Ткется белый туман на лугу,

Горький запах несется с болот,

Я сегодня опять не усну,

Не забудусь всю ночь напролет.

Буду долго и кротко лежать,

Предо мной догорит темнота.

И об имени светлом Христа

Прочитаю несмело опять.

Я честна, я права, что молчу,

Не тревожу ничем тишины,

Я свой круг перейти не ищу

И мне сказки теперь не нужны.

Искушенья и стыд, и вина

Улеглись под одной пеленой…

Только как себе буду верна,

Когда мальчик мой станет большой?

Он волшебное спросит кольцо;

— Чем душа моя, — скажет, — жива? —

И увидит, что бледно лицо,

И услышит простые слова.

Ветер где-то вздохнул и затих,

Солнце низко над лесом стоит.

Это вечер слагает мой стих,

Это дух без святыни скорбит.

Нет меры горести, и благу, и смиренью…

«Расстанемся опять, — сказал он мне вчера, —

Все наши встречи — ложь. И ложь, что вы — сестра,

И простоты нет там, где нет забвенья».

И поднялось опять знакомое мученье,

Пронзавшее все дни и ночи до утра…

«Еще не волен я, и не пришла пора.

Быть может, через год придет освобожденье…»

Забыл, что нет годов, и дней осталось мало.

Измучен дух, последнее настало…

Но вдруг к ногам моим беспомощно приник,

И головой колен коснулся богомольно.

И долго мы сидели безглагольно,

Благословляя этот горький миг.

Как много было их, — далеких, близких,

Дававших мне волнующий ответ!

Как долго дух блуждал, провидя свет,

Вождей любимых умножая списки,

Ища все новых для себя планет

В гордыне Ницше, в кротости Франциска,

То ввысь взносясь, то упадая низко!

Так все прошли, — кто есть, кого уж нет…

Но чей же ныне я храню завет?

Зачем пустынно так в моем жилище?

Душа скитается безродной нищей,

Ни с кем послушных не ведя бесед…

И только в небе радостней и чище

Встает вдали таинственный рассвет.

Люблю пойти я утром на работу,

Смотреть, как медленно растет мой дом.

Мне запах дегтя радостно знаком,

И на рабочих лицах капли пота.

Томясь от стрел и солнечного гнета,

Трепещет мир в сосуде голубом.

И слышится в усилии людском

Служения торжественная нота.

Благословен немой тяжелый труд

И мирный быт. Присевши у ограды,

Я думаю, как нужен нам приют,

Чтоб схоронить в нем найденные клады.

И каясь, и страшась земных уныний

Уйти самой в далекие пустыни.

Крадусь вдоль стен с лампадою зажженной,

Таюсь во мгле, безвестность возлюбив,

Страшусь, что ветра позднего порыв

Загасит слабый пламень, мне сужденный.

Как бледен голубой его извив!

Как мир огромен — тайною бездонной,

Над ним взметнувшись и его укрыв,

Чуть тлеет свет, величьем уязвленный.

И вот рука усталая, застыв,

В траву роняет светоч бесполезный.

И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной,

Своим сиянием весь мир облив.

И вновь рука подъемлет и, лелея,

Несет в тиши дыхание елея.

Постой на миг. Расстанемся сейчас.

Еще мы близки. Я твоя подруга.

Дай руку мне. Как натянулась туго

Та жалость тонкая, что вяжет нас!

И ныне, как всегда, в последний раз,

И нет конца, нет выхода из круга,

И знать нельзя, чем кончится рассказ?

Зачем нужны мы были друг для друга?

Свою ли боль, тебя ли я любила?

Кругом пустыня — не взрастет могила,

Где скорбной мглою дышит тихий сад.

Еще рука трепещет, умирая,

А полые зрачки уж вдаль глядят,

Пустынное пространство измеряя.

Ах, весна по улицам разлилась рекою!

Все, что похоронено, — встало вновь живое!

Радостное, милое стережет нас где-то,

Хочется расспрашивать и не ждать ответа.

Отчего все близкие — самые далекие?

Есть ли еще где-нибудь терема высокие?

Что нам заповедано? Где наше призвание?

Правда ли, что слышится вновь обетование?

Эту смуту вешнюю не унять ответами!

Полон воздух песнями, снами недопетыми,

Стало все чудеснее, но и все забвеннее,

И спешат по улицам девушки весенние.

Все молчит моя дочь бледнолицая,

А давно ль признавалась мне:

«Это тайна, но знаешь, царица я

Наяву, а совсем не во сне!

Я и добрая буду, и властная,

Мне не страшно, что мир так велик!

Для меня ничего нет опасного!»

И читала мне вслух свой дневник.

А теперь, обожженная думою,

Одинокая бродит везде,

Меж деревьями парка угрюмого,

В чьем-то темном, небрежном плаще.

И, когда мы сойдемся нечаянно,

Беспокойно следит ее взор.

Где-то дверь отворилася тайная

И за нею тревожный простор.

Я ж в беседке, листвою укрытая,

Свою горесть пытаюсь унять.

Гибнет царство ее позабытое

И вина моя в том, что я мать.

Ты не знаешь, что все небывалое

Я могла бы принять и нести.

Твои косы тугие, усталые,

Чуть касаясь, легко расплести.

Я вечерние пела бы песенки,

Чтобы детский призвать к тебе сон.

Я молчу. Я спускаюсь по лесенке,

Уважая железный закон.

И садимся за стол, будто дружные,

А вести разговор все трудней.

И молчит моя мудрость ненужная

Перед тем, что свершается в ней.

Затаилась и не дышит — свирель пана.

Захотелось сердцу слышать — свирель пана.

Я пробралась в чащу леса, где спят звери,

Не звенит ли там, где тише, — свирель пана?

Где-то близко трепетала — душа леса.

Ветер хвои не колышет — свирель пана?

Я ли мертвая стою, или пан умер?

Расскажи мне, как услышать — свирель пана.

«Видал ли ты эбеновые дуги

Под сенью тяжких кованых волос?»

«Запомнил трепетный, точеный нос,

Уста алее роз на дальнем юге?»

«Раскаты чуял заглушенных гроз?»

«Ее озерные покои, други,

Держали вас, как в заповедном круге?» —

Так за вопросом сыплется вопрос.

Художники, толпясь вокруг любовно

И соревнуясь в пышности речей,

Все выше строят деве мавзолей.

Она ж, в своих богатствах невиновна,

Стоит, спокойно душу затая,

Средь брызг и воль земного бытия.

Был поздний час, и веяла прохлада,

Когда переступил он наш порог.

В тяжелом пламени немого взгляда

Зрел неуклонный непонятный рок.

В душе его мы чуяли преграду,

Он среди всех казался одинок.

Хотелось знать, где боль и где отрада,

В какой борьбе он духом изнемог.

Шли дни, — и все, что было в сердце сжато

Средь творчества и дружеских бесед,

Исторглось песнями и стало свято,

С судьбы был снят мучительный запрет.

Пришел к нам бранник темн<ый> и винов<ный>

— Ушел свободный жертвенный < …>

Ты мне сказал, что любишь мало,

Что страсть упала,

И ум ленив, и скуден дух.

Но речь твоя не испугала.

Давно я знала,

Что я должна любить за двух.

Пребудь в дремоте невзмутненной,

Смотри, как мимо

Печаль и радость летят, —

Я понесу одна, незримо,

Неутомимо,

Любви таинственный обряд.

Пока позволено мне быть невинной,

Приемлю все без думы и борьбы,

Не испытую дерзостью судьбы,

И бережется посох мой пустынный

И дух полынный.

В душе уснули строгие обеты,

И клады скорби, и кристаллы слез,

Не слышу моря стихшего угроз,

Лучами солнца вечного пригрета,

Играю где-то.

А всколыхнется бездна роковая,

Прихлынет горькая к ногам волна,

Я вспомню все, покорна и верна,

И понесу печаль земли, играя,

К воротам рая.

Рифма, легкая подруга,

Постучись ко мне в окошко,

Погости со мной немножко,

Чтоб забыть нам злого друга.

Как зеленый глаз сверкнет,

Как щекочет тонкий волос,

Чаровничий шепчет голос,

Лаской душу прожигает

Едче смертного недуга.

Рифма, легкая подруга,

Все припомним, забывая.

Похороним, окликая.

Он первый подал знак. Еще дразня,

Томились мы надеждой и безводьем

И уз не разрывали.

А он покинул нас, и мы узнали,

Что он ушел вперед на богомолье,

Где тьма растет, безумствует земля,

И жить, как жили мы, уже нельзя.

Не дни ль Суда настали?

Зачем цветы увяли,

Куда ведет горючая стезя?

Но, скованный дремотой,

Упорно медлил дух и ждал чего-то.

Какие путы держат в жизни нас?

Как нам оставить то, что было мило,

Развеять сны былого?

Ах ты знойная, холодная

Страна!

Не дано мне быть свободной

Никогда!

Пораскинулась пустыней

Среди гор.

Поразвесила свой синий

Ты шатер.

Тщетны дальние призывы —

Не дойти!

Всюду скаты и обрывы

На пути.

И все так же зной упорен —

Сушь да синь.

Под ногами цепкий терен

Да полынь.

Как бежать, твой дух суровый

Умоля?

Полюбить твои оковы,

Мать земля!

В кресле глубоком, старом

Поникла старая — я.

Легким, туманным паром

Зыблется жизнь моя.

Было на сон похоже.

Как трудно руку поднять!

Суд совершался Божий —

Некому было понять.

Гибли народы, дети.

С тех пор в голове моей шум.

Много лилось на свете

Крови, и слез, и дум.

Искрится нить огневая —

Это Он проложил стезю.

Вот отчего, догорая,

Все еще я горю.

Прошлое давит мне плечи.

Скорее бы мне уснуть!

Милые! Ждите встречи,

Близок теперь вам путь!

Нет прекраснее

И таинственней нет

Дома белого,

Где немеркнущий свет,

Где в курении

Растворяется плоть, —

Дом, где сходятся

Человек и Господь.

Ничего, что мы забыли Божии

Сады и не поливаем их?

Отмирают день за днем похожие,

Теряясь в заботах дневных.

Обуяли нас труды безвестные,

За ними не видно нам,

Зацветают ли поля небесные

И лилии есть ли там?

Ах, премудрость нас уводит тайная,

Тяжелой рукой обняв.

Впереди — пустыня бескрайняя

И горечь неведомых трав.

Приду в далекое селенье

К святому старцу отдохнуть.

Скажу: «Открой мне, в чем спасение,

Забыла я свой строгий путь.

Забыла ближнее и дальнее,

Все нити выпали из рук,

И вот я стала бесстрадальная

Среди страдающих подруг.

Земные сны и наказания

Уж сердце не язвят мое.

Легки обиды и незнания,

Не страшно мирное житье.

Душа незамутненно ясная,

Но и слепа, слепа всегда…»

Приду, скажу, на все согласная,

И буду ждать его суда.

Но вдруг в привычной безмятежности

Забуду то, зачем пришла,

И потону в небесной нежности,

Присев у ветхого окна.

В родимом граде Скоропослушница снимает грех,

В любимом Храме моя Заступница сбирает всех.

Толпятся люди и к плитам каменным с тоскою льнут.

Чуть дышат свечи из воска темного. Прохлада, муть.

«Уж чаша наша вся переполнена и силы нет,

Скорей, скорей, Скоропослушница, яви нам свет!

От бед избавь, хоть луч спасения дай увидать!»

С печалью кроткою глядит таинственно Святая Мать.

И мне оттуда терпеньем светится пречистый взгляд,

Ей все открыто: ключи от Царства в руке дрожат.

Лишь станет можно — откроет двери нам в тот самый час.

О сбереги себя, Скоропослушница, для горьких нас.

Ты о чуде долго молила,

Призывая Матерь Господню.

И все глуше, все безысходней

Становилось в жизни немилой.

И вняла Царица небесная —

Развязала путы безбольно

И под светлый звон колокольный

Послала гостя чудесного.

Но, изжив мгновение это,

Жажда чуда в сердце упала,

И навек тебя осияла

Благодать вечернего света.

Говорили люди с участьем:

«Она вовсе стала блаженной»

И не видели нити нетленной,

И не знали, в чем ее счастье.

Греет солнце, как прежде

В бестревожные годы.

Всюду вешние всходы

В изумрудной одежде.

Шумно бегают дети,

Реют птицы в лазури,

Будто не было бури,

Будто мирно на свете.

Только то стало ново

В каждый миг этой жизни,

Что к небесной отчизне

Потянулись мы снова.

Господь сбирает дань с Своих садов.

У нас весна, чуть роза зацветает,

На небе осень рано наступает —

Полны корзины огненных плодов.

И ангелы покинули свой рай,

Чтоб жать, сбирать и числить урожай.

О, только бы ко мне не подошли!

В душе бесплодной не созрели

Дары Ему — и даже иммортели

Бессмертные лежат в пыли.

Не возрастет колосьев золотых

В земле, дождем не орошенной,

И, прячась от Него, смотрю смущенно,

Как Он сбирает дань с садов Своих.

Не входи — я жду другого,

Не веди приветной речи,

Я готовлюсь к новой встрече,

Видишь — Гостя жду большого.

Его Имя, как светило,

Пламя жизни излучает.

Его Имя разлучает

С тем, кому оно не мило.

У меня здесь нет чертога,

Чтоб принять Его, как Бога,

Но, слагая гимн незримый,

День и ночь неутомимо

Буду ждать я у порога.

Проходи же молча мимо.

Таясь за белыми ставнями,

Я жизнь твою стерегу.

С твоими врагами давними

Глухую веду борьбу.

Люблю колебания голоса,

Смотрю, как, бродя босиком,

Ты рыжие сушишь волосы

В саду под моим окном.

Смотрю, как страсть ненасытная

Сдвигает жадную бровь.

Ах, только моею молитвою

Спасется твоя любовь!

Наступит радость живых встреч,

Живая вновь зазвучит речь.

Вот руки руку, как встарь, жмут

И взоры взорам творят суд.

Пытают: «Бури взошел сев?

В душе проснулся святой гнев?

Прозреть во мраке твой дух смог?

Куда уводит тебя рок?»

Но сердце молит: — Молчи, друг,

Пусть замыкается весь круг!

Давай забудем, какой плод.

Мы снова вместе, смотри — вот

И вместе плачем, и Бог есть,

И эти миги — Его весть.

Завесы темной взвился край.

Я помню, Боже, что есть рай.

Господь мой, запрети ветрам!

Их гибель стала неминучей,

А дух борением измучен,

Не к небу льнет, к земным страстям.

Господь мой! Души успокой!

Все глуше рокот непогоды.

Тебе подвластны сушь и воды —

Сойди к ним пенною стезей!

Не грезится больше, не спится,

Ничто не радует взоры.

Владычица стала черницей,

И сняты с нее уборы.

Тревогою сердце сжато.

Рассыпалось все на свете.

Не стало ни мужа, ни брата,

Остались только дети.

Их больше, чем было прежде,

Собой мы их заслоняли,

В изношенной, тесной одежде

Милей еще, чем бывали.

Им нужно, чтоб их любили,

И нужно, чтоб их одели…

О, если б они свершили

Все то, что мы не сумели!

Так сладко за них молиться:

Помилуй, храни их Боже!

Ах, снова мы в них царицы

Богаче еще и моложе.

Когда я умру — ты придешь проститься,

Мертвым нельзя отказать —

На умершие, стихшие лица

Сходит с небес благодать.

Для строгой души и строгого тела

Не будет ни зла, ни добра…

Ты скажешь, ко мне наклонясь несмело:

«Она была мне сестра»…

С высот незыблемых впервые

Я созерцаю тяжкий дол.

Неясной мглой туман оплел

Хребты и впадины глухие.

И память скудная забыла,

Какая правила там сила.

Здесь вольный дух и перекаты

Громов, стихающих вдали,

Там — дней бессонные рои

Несут усталость и утраты.

И всякий подвиг, всякий миг

Для сердца труден и велик.

И держит крепко и сурово

Меня приведшая рука:

«Ты спустишься опять туда,

Зажжешь свою лампаду снова».

Но испытаньям нет конца —

Вот путь и замысел творца.

Трепещет бездна голубая:

Долины, люди, цепи гор

Плетут таинственный узор.

И дни, что были там, у края,

Все дальше к вечности идут,

Творя земной и Божий суд.

Свершилось все. Огонь заката

На кручах каменных горит,

И муравьиный дол кипит.

Сжимаю руку провожатой:

«Я вижу все, но надо жить,

Благослови меня забыть».

Лунная дорожка

Светит еле-еле.

На моей постели

Посиди немножко.

Стали без пощады

И земля, и Небо.

Я не знаю, где бы

Засветить лампады.

Хочется молиться,

Но слова забыла.

Господи, помилуй

Всех, кто здесь томится,

Чьи безумны ночи

От бессонной боли

И в тоске неволи

Чьи ослепли очи.

Помнить эту муку

Сердце так устало.

Здесь, на одеяло

Положи мне руку.

В этот миг не ранят

Нас ни Бог, ни люди.

Расскажи, как будет,

Когда нас не станет.

Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь,

Брожу, не смея подойти.

Над бездной тихой, колыхаясь,

Встают блудящие огни.

Мой дух, не знавший бурь, не ведавший сомнений,

Влачится жадно к твоему,

Познавши вечного смиренья

Неискупимую вину.

Принять твою тоску, твою изведать муку,

Твой страшный сон изведать въявь…

И Ангелу, что на плечо кладет мне руку,

Шепчу безумное: Оставь!

На моей могиле цветы не растут,

Под моим окном соловьи не поют.

И курган в степи, где мой клад зарыт,

Грозовою тучею смыт.

Оттого, что пока не найден путь,

Умереть нельзя и нельзя уснуть.

И что кто-то, враждуя со мной во сне,

Улыбнуться не может мне.

Одной рукой глаза мои накрыл,

Другую мне на сердце положил,

Дрожащее, как пойманная птица,

И вдруг затихшее, готовое молиться,

И ждущее Его завет.

Но я не знала: здесь Он или нет,

Лежала долго так, боясь пошевелиться.

И тлела жизнь, как бледною лампадой

Чуть озаренная страница.

Вокруг была прохлада.

По бледным пажитям, ища уединений,

Блуждаю, робко озирая мир.

Сменяются полдневный зной и тени,

Вечерний воздух свеж и сыр.

И всюду близ себя я тихий голос слышу,

Как флейта нежная, трепещет и поет —

То говорит со мной, живет и дышит

Душа, ушедшая вперед.

Душа: «Да, это так. Тоска неисцелима.

Пусть от зари до поздней ты поры

Дневную пряжу ткешь неутомимо.

И это все? Где ж вечности дары?

Где радость тайная и неземная,

Что расцвела в годину темных бед?

Что ты возьмешь с собою, умирая?

Какой ты Богу дашь ответ?»

Я: «Не спрашивай меня. Меня заткала

Густая паутина бытия.

Судьбы моей давно не стало,

И мне неведомо, где я.

Но что-то здесь во тьме еще роится

И алчною тоской меня гнетет…

Что это? Грех? Он мне простится?

Скажи, ушедшая вперед».

Душа: «Цветок, оторванный от корня, — вянет,

И гаснет свет, из пламени изъят.

Смотри, смотри! Все ярче и багряней

На небе стелется закат…

Уж близки сроки и блаженны встречи,

Быть может, ты права в своем пути,

Менять судьбу во власти ль человечьей?

Поможет только Он — Его проси».

И голос смолк. Как будто дух крылатый

Умчался вдаль, крылами шевеля.

Как сладостно в ночи дыханье мяты!

Как тесно слиты небо и земля!

Есть путь прямой — прямое достиженье.

Ничьим не внемля голосам,

Из всех темниц, минуя все сомненья, —

Лицом к лицу, уста к устам.

Господи, везде кручина!

Мир завален горем, бедами!

У меня убили сына,

С Твоего ли это ведома?

Был он, как дитя беспечное,

Проще был других, добрее…

Боже, мог ли Ты обречь его?

Крестик он носил на шее.

С детства ум его пленяло

Все, что нежно и таинственно,

Сказки я ему читала.

Господи, он был единственный!

К Матери Твоей взываю,

Тихий Лик Ее дышит сладостью.

Руки, душу простираю,

Богородица, Дева, радуйся!..

Знаю, скорбь Ее безмерна,

Не прошу себе и малого,

Только знать бы, знать наверно,

Что Ты Сам Себе избрал его!

Жила-была дева, чиста и стыдлива,

Росла, расцветая людям на диво.

Играйте, мертвые струны, играйте!

Пришел, соблазнил ее витязь лихой,

Сманил ее лаской и песней хмельной.

Увел, нагулялся, натешился вволю,

Любовь разметал по безгранному полю.

Лежит она где-то мертва и бледна,

Погасли у Бога ее письмена.

Плачьте, ржавые струны, плачьте!

Здесь, на земле, уж стопы ее стерты,

К небу душа и очи простерты.

Пусть каждый, кто может, кольцо ей скует.

Поднимется цепь в голубой небосвод.

Звените, струны, звончей звените!

Ныне молчать не пристало!

Мертвая дева восстала.

Сколько скуют ей жертвенных звений,

Столько на небе будет ступеней.

Пойте, кто может, пойте!

Звенья златые стройте!

Кто первый обмолвился словом,

Сказал: «Ты поэт»?

Увел от пути земного

Звездам вослед.

Отравлен тонким соблазном,

Скитается он,

Стихом своенравным и праздным

Заворожен.

Мечтает, как будто бы ныне

К мечтам есть возврат!

Средь мертвой горючей пустыни

Копает клад.

Блуждает, и в зимней стуже,

Как летом, одет.

Ну разве кому-нибудь нужен

Теперь поэт?

Чуть замрет юдоль земная,

Муку жизни затаив,

Прошепнет душа, стихая:

— Дух, ты жив?

Все вокруг темно и слепо,

И во сне и наяву.

И в ответ звучит из склепа:

— Я живу.

Все былое — небылицей

Стало уж для нас.

Замурованный в темнице

Ждет свой час.

Да, я умру, не поняв мою землю,

Не развернувши ее пелену,

Выси и бездны ее не объемлю,

К сердцу ее не прильну.

На заклинания не отвечу,

От лихолетья не спасу —

Новым и темным мирам навстречу

Душу несу.

Эта боль — это расплата

За недавний смех.

Все, что молодо, богато,

Стало — грех.

Не пройдет душе задаром

Беззаботный миг.

Слышу в вечном страхе кары

Звон вериг.

Мне нечего больше отдать.

Вся юность души и желанья,

И смех — были первою данью

Тому, кто нас учит страдать.

Где все, что мне было дано?

Где песни мои и одежды?

А радостные надежды

Разве не взяты давно?

Отымется кров и жилище,

Чем дальше, тем меньше жаль,

Тем легче довлеет печаль

Душе обнаженной и нищей.

Друзья! Ведь это только «путь»!

Когда заря погаснет в небе,

Нам можно будет отдохнуть,

Тоскуя о небесном хлебе.

Молитве краткую шепнуть,

На миг поверить близкой встрече,

А утром снова, снова в путь

Тропой унылой человечьей…

Звезды над ней не блещут,

Птицы над ней не плещут.

Господи! Помоги нам…

Я растеряла свою душу

В низинах бытия,

Теперь не помню и не слышу,

Где я.

Душа развеяна на части,

Пробита острием копья.

В мечтах? В смирении? В несчастьи?

Где я?

С собой я тщетно жажду встречи,

Зову себя из забытья…

Ни эти возгласы, ни речи, —

Не я!

Одно лишь мне не изменило —

Предвечная вина моя.

Она одна в себе сокрыла,

Где я.

Я всегда хожу около,

Будь то жизнь или смерть.

Я не выпущу сокола

В небесную твердь.

В ясновидящих душах я

Не узнаю, что есть.

Обрываю не слушая

О грядущем весть.

И чем встречный любимее,

Чем желанней любовь —

Назову лишь по имени,

Отдаляясь вновь.

Есть обет и в безверии,

В небытии — бытие.

Не во храме — в предверии

Место мое.

Ты грустишь, что Руси не нужна ты,

Что неведом тебе ее путь? —

В этом сердце твое виновато:

Оно хочет забыть и уснуть.

Пусть запутана стезя!

Спать нельзя! Забыть нельзя!

Пусть дремуч и темен лес —

Не заслонит он небес!

Выходи поутру за околицу,

Позабудь о себе и смотри,

Как деревья и травы молятся,

Ожидая восхода зари.

Нам дано быть предутренней стражей,

Чтобы дух наш, и светел, и строг,

От наитий и ярости вражей

Охранял заалевший восток.

Мне блаженно мое незнание.

Среди мудрых иду не спеша,

И призывные их касания

Отстраняет тихо душа.

Все веления мне непонятные,

Как чужое добро, я чту.

В заповедном кругу они спрятаны,

Кто поймет, перейдет черту.

Только тайна одна необманная

Мне открылась и дух зажгла, —

Как любить любовью безгранною,

Как в любви вся земля светла.

И мне кажется, знать больше нечего,

И блажен, кто весь мир любил, —

Эта тайна открылась мне вечером,

И другой мне искать — нет сил.

Заросла тропа моя к Богу

Травою густой.

Никто не покажет дорогу,

Нужно самой.

Я не знаю, что сделать надо,

Чтобы смертный мог

Принести из Божьего сада

Для себя цветок.

У меня лишь могильные севы,

Всюду тлен и муть.

Богородица Приснодева,

Укажи мне путь!

«Ты сложи суету земную,

В нищей встань чистоте,

И в святую рань, в золотую,

Выходи налегке.

Разойдется трава густая,

Просветится стезя,

И фиалку из Божьего рая

Я сорву для тебя».

Долог ли, короток ли

Нашей жизни сказ,

Близится неслышно

Смертный час.

Все тебя мы втайне молим:

Приходи, ускорь свой миг!

Мы страшимся оттого лишь,

Что сокрыт твой лик.

Ты, как полымя в степи,

Все сжигаешь на пути!

Эта память держит, помнит,

Душу не отпустит!

В радости заемной

Столько грусти!

Искушает нас обманом

Память — наш двойник,

Сыплет горькие румяна

На увядший лик.

Через омут жизни мутный,

Как сверкающий алмаз,

Ты нас тянешь, ты нас манишь,

Смертный час!

Солнце хочет закатиться,

Сердце хочет пробудиться

Там, в обители иной,

За разлучною чертой,

Там, откуда тайный глас

Кличет нас.

Так всю жизнь, того не зная,

Мы пытаем, мы гадаем,

Как нас встретит,

Что ответит

Смертный час.

Метель метет, темно и холодно.

Лицо закидывает стужей,

А дома дети мои голодны,

И нечего им дать на ужин.

Над человеческим бессилием

Ликует вьюга и глумится.

А как же полевые лилии?

А как же в поднебесьи птицы?..

Зачем везде преграды тесные?

Нет места для людей и Бога…

Зачем смущенье неуместное

У незнакомого порога?

Есть грань — за нею все прощается,

Любовь царит над миром этим.

Преграды чудом распадаются.

Не для себя прошу я, детям.

Кто знает сладость подаяния?

— Вдруг перекликнулись Земля и Небо.

По вьюжной тороплюсь поляне я,

В руке сжимая ломтик хлеба.

Святая книга. Я одна.

За мною — день чернорабочий,

Еще не спала пелена,

Не тороплюсь навстречу ночи.

Лежу так, как легла, — ничком,

Не шевелясь усталым телом.

Еще не смолк дневной содом,

Еще нет воли крыльям белым.

Безмолвна под рукой моей

Пророчественная страница.

Ах! Впереди таких же дней

Неисчислима вереница!

Что скажешь в утешенье Ты?

Простишь ли в благостной святыне

Всю неулыбность нищеты?

Все малодушие уныний?

Объемлет тяжкий сон меня,

Не давши разгореться мигу.

Сжимает сонная рука

Молчащую святую книгу.

Поддержи меня, Господи Святый!

Засвети предо мною звезду.

Видишь, нужен мне провожатый,

Еще шаг — и я упаду.

Знаю, раб я негодный, ленивый,

Не сумела сберечь свой кров.

С трудовой твоей Божьей нивы

Не собрала плодов.

И теперь, среди голых окраин,

Я колеблема ветром трость…

Господи, ты здесь хозяин,

Я — только гость.

Отпусти же меня этой ночью,

Я не дождусь зари…

Отпусти меня в дом мой Отчий,

Двери Свои отвори!

А душа поет, поет,

Вопреки всему, в боевом дыму.

Словно прах, стряхнет непосильный гнет и поет.

На пустынном юру затевает игру,

С одного бугра на другой мост перекинет,

Раскачается над бездной седой и застынет.

Пусть рухнет, коль хочет —

Другой будет к ночи!

Из песен строит жилье людское —

Палаты и хаты — выводит узор —

В тесноте простор.

Спите, кто может, на призрачном ложе.

А кругом стоит стон.

Правят тьму похорон.

Окончанье времен.

Погибает народ.

А душа поет…

Она прошла с лицом потемнелым,

Как будто спалил его зимний холод,

Прошла, шатаясь ослабшим телом.

И сразу я уразумела,

Что это голод.

Она никого ни о чем не просила,

На проходящих уставясь тупо.

Своей дорогою я спешила,

И только жалость в груди заныла

Темно и скупо.

И знаю, знаю, навеки будет

Передо мною неумолимо

Стоять, как призрак, она, о люди,

За то, что, не молясь о чуде,

Прошла я мимо.

Не зажигай свечи в ночи,

Она потушит

Тот светлый блик, что как родник

Объемлет душу.

Проснется кровь, почует вновь,

Что мир расколот.

И тех же стен без перемен

Тоску и голод.

Благословенна тьма-тюрьма,

Где мы замкнуты,

Где сон-паук заткал в свой круг

Дневные смуты.

Земная плоть! Уйми, сомкни

Слепые очи!

Тебя пасет здесь дух-пастух

В пустыне ночи.

И каждый день с угрозой новой

Нас крутят волны бытия,

И только в ночь пристанет снова

К земле ладья.

И каждый день нас обуяет,

О, маловеры, жалкий страх,

И сердце рабски забывает

О чудесах.

А чудеса меж Ним и нами,

Сверкая, стелятся, как мост.

Смотри — вся ночь зажглась огнями

Падучих звезд.

У мира отнят волей Бога

Небесный дар — насущный хлеб

За то, что тело так убого,

А дух ослеп.

Когда под солнцем, на свободе,

К земле тяжелый колос ник —

Не знали мы, что он Господен

И так велик.

Изысканной не просит пищи

Смирившаяся ныне плоть,

Но нужен ей с сумою нищей —

Ржаной ломоть.

Как грешница без покрывала

Стоит бесхлебная страна.

Господь, сними с нее опалу

И дай зерна.

Когда-то любила я книги

(Блаженные годы и миги!),

Они были ближе людей

В сафьяновой, мягкой коже.

Любила картины я тоже

И много других вещей.

Живее живых созданий

И вазы, и мягкие ткани,

Все в жизни вокруг

В плену меня сладком держало.

Теперь предметов не стало,

Распался волшебный круг.

Иду и рассеянным взором

Снимаю последний покров.

Иду, как пустым коридором,

И слушаю гул шагов.

Чуть помню, что было мило.

Не ждет торопящий рок.

Успею ль на эту могилу

Последний сложить венок?

Как листья, осыпятся годы.

Жестокое бремя свободы

Подъяла душа и несет.

Простите, ненужные ныне!

Без вас в этой строгой пустыне

Мне легче идти вперед.

Я не знаю, я не помню,

Я терплю.

То грядущим, то былому

Я внемлю.

Век назад на этом месте

Жил мой дед.

Он оставил мне в наследство

Свой завет —

Лестницу о сто ступеней

И девиз:

«Силой, мудростью, терпеньем

Доберись!»

Ввысь тянусь я каждодневно,

Как во сне.

Только воли его гневной

Нет во мне.

Изменились наши цели

И наш час,

Лишь ступени уцелели

Да указ.

Было ясно, было четко,

Близок рок.

Стало смутно, стало кротко —

Путь далек.

Даже ветхие перила

Раздались,

Но таинственная сила

Тянет ввысь.

Уж ты мать сыра земля.

Просо, рожь, да конопля!

Уж как ты, родная мать,

Нас заставила плясать.

Поднялися рад не рад,

Закружились стар и млад,

Заметалися в тоске,

Словно рыбы на песке.

Эх-ла! Тра-ла-ла!

Голытьба плясать пошла.

И все тот же сон нам снится —

Колосится рожь, пшеница,

Благодатные туманы

По раздолию плывут,

Скоро, скоро милость Божью

Спелой рожью соберут.

Где же нынче Божья милость?

Знать, душа не домолилась!

Где же нынче наше поле?

Пропадай, людская доля!

Ой-ли, ой-лю-ли!

Снова песню завели.

Вплоть до ночи спозаранку

Плачем, пляшем под шарманку,

Над своей кружим могилой,

— Господи, помилуй!

Истрепали все лохмотья,

Поскидали вместе с плотью,

Все истлело позади,

Суд последний впереди.

Ей, Господи, гряди!

Никому не нужна ты

В этой жизни проклятой!

Близким и дальним —

В тягость и в жалость.

Как ни старалась

Телом страдальным,

Как ни металась…

Никто не поверит,

Все стали как звери,

Друг другу постылы,

Жадны и хилы.

Люди живут,

Ни сеют, ни жнут.

Дни так похожи —

Этот, вчерашний,

Господи Боже,

Страшно мне, страшно!

Где же Евангелье,

Светлые ангелы?

Оком незрячим,

Люди, заплачем!

Потоками слезными

Сердце омоется,

Молитвами грозными

Дух успокоится.

Тише, тише!

Я уже слышу,

Где-то здесь рядом

Тихая дума…

Только не надо

Земного шума!

Есть злаки пришлые, что только внешне

Растут, цепляясь, на земле.

О, лилия долин нездешних

На странно-согнутом стебле!

Цветет в неведомой отчизне

Несбывшаяся здесь мечта,

И терпкий привкус твоей жизни

Томит и дразнит мне уста.

Цветок, надломленный грозою!

Как сладко сердцу угадать,

Что в чаше, избранной тобою,

Играет Божья благодать.

Я не знаю, осень ли, лето

На земле и в жизни моей, —

Обступили меня предметы

И сдвигаются все тесней.

Я вещам отдана в ученье.

Испытания долог срок.

Но уж близится примиренье —

Станет другом враждебный рок.

Целомудренны вещи, ревниво

Охраняют свою мечту,

И, служа им, — раб терпеливый —

Я законы их свято чту.

Но протянуты долгие тени

От вещей к звездам золотым.

Я их вижу, и в дни сомнений,

Как по струнам, — вожу по ним.

Это странно, что смерть пришла днем.

Так спокойно она подошла,

Что за сон я ее приняла,

За усталость пред сном.

Я покорно и просто жила,

Расточая свое бытие.

Свою долю из чаши пила,

Не готовясь увидеть ее.

Не успела принять эту весть,

Как средь всех я осталась одна.

Словно встала глухая стена

Между тем, что прошло и что есть.

Это значит, что пробил мой час,

И не жаль, и не страшно ничуть.

Но хотелось бы мне еще раз

На детей, улыбнувшись, взглянуть.

Вот не стало земных уже слов

И нельзя ни просить, ни желать,

Но зачем так легко умирать,

Если дух мой еще не готов.

Стосковался мой голубь в темнице,

Мой сизокрылый, мой строгий —

Услыхал, как вещие птицы

Воркованием славят Бога.

И забился крылами в стены,

Стены темны и низки.

Рвется из долгого плена,

Чует, что сроки близки.

Что это? Пенье ли птицы?

Или то звон колокольный?

О, как трепещет в темнице

Голубь святой, подневольный!

Я стала робкой в годы эти, —

Чужая молвь невнятна мне.

Так непохоже все на свете

На то, что снилось мне во сне.

Мои движения нечетки,

Живу и вижу все сквозь сон.

И речи неуместно кротки,

И старомодно вежлив тон.

Я ночью забрела незваной

В чужой, неведомый мне сад,

И далеко — в стране тумана

Зарыт ненужный, милый клад.

А здесь я нищая. И надо

Труды покорные нести.

Чему же сердце смутно радо?

Горит пред образом лампада

И главный Гость еще в пути.

Он был молод и жил среди нас.

Целый день его шутки звенели…

Кто сказал бы, что кончен рассказ,

Что всех ближе к последней он цели?

Отзвучали и речи, и смех,

Повернулась земная страница.

Ныне ясно: он был не из тех,

Кто в неволе подолгу томится.

Видно, в воинстве Божьем стал нужен

Тот, кто молод, и светел, и смел.

От земного был сна он разбужен,

Чтоб принять свой небесный удел.

Нет, не плакать над горькой утратой,

Не молчать, свою боль затая, —

Будем веровать в чудо возврата,

Будем ждать новых тайн бытия!

Пусть наш мир полон слез и печали,

Но он полон и вещих чудес.

Мы идем — и в неведомой дали

Мы узнаем все то, что не знали,

Что он умер и тут же воскрес.

Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?

Вокруг нас, над нами хранители?

И правду ли нам возвещает Евангелье

О вечной, незримой обители?

А вещи земные, земное томление

Растет? Волною раскатится?

Не правда ль, у входа в Господне селение

Земля наша только привратница?

Запретны, гонимы тайны нездешние…

Монашеские одеяния…

О, как разучилась я, темная, грешная,

Воздушным и нежным касаниям!

Какая радость снять оковы

Сомнений, робости, забот!

Вокруг — пустынно и сурово, —

Кто близок мне — еще придет.

Из темных недр, из заточенья

Всех выпускать на вольный свет!

Пусть думы, шепоты, виденья

Узнают вновь, что смерти нет.

Слова танцуют, как в похмельи,

И каждый звук их к сердцу льнет.

Из них сплетая ожерелье,

Неслышно двигаюсь вперед.

Как знать, дождусь ли я ответа,

Прочтут ли эти письмена.

Но сладко мне перед рассветом

Будить родные имена.

Дают нам книги холодные, мудрые,

И в каждой сказано о Нем по-разному.

Толкуют Его словами пророческими,

И каждый толкует Его по-своему.

И каждое слово о Нем — обида мне,

И каждая книга, как рана новая,

Чем больше вещих о Нем пророчеств,

Тем меньше знаю, где правда истинная.

А смолкнут речи, Его взыскующие,

И ноет сердце от скуки жизненной,

Как будто крылья у птицы срезаны,

А дом остался без хозяина.

Но только свечи перед иконами.

Мерцая, знают самое важное.

И их колеблющееся сияние,

Их безответное сгорание

Приводит ближе к последней истине.

Напиток мудрости, отстоянное зелье,

Всю сладость знанья с горечью земной

Мы бережно несем навстречу их веселью

И любящей им подаем рукой.

Резвясь, спешат, — толчок! — и из сосуда

Все вылилось… И разум заодно…

Но все, чего они коснутся, — чудо! —

Все превращается в вино.

Оно играет, бродит вместе с ними,

Они пьянеют, и пьянеем мы…

И все бледнее, все неуловимей

Разлитой мудрости следы.

С утра стою перед плитой,

Дрова, кастрюли, мир предметный,

С утра дневною суетой

Опутана и безответна.

Привычной двигаюсь стопой,

Почти любя свой бедный жребий,

Но сердце ловит звук иной,

К далекой приникая требе.

Звучит торжественный обряд.

Несутся стройные моленья,

И мнится мне, что с ними в лад

Творю и я богослуженья.

Если это старость — я благословляю

Ласковость ее и кротость,

И задумчивую поступь.

Нет былой обостренности

Мыслей и хотений.

Ночью сон спокойней.

Ближе стали дети,

И врагов не стало.

Смотришь — не желая, помнишь — забывая,

И не замышляешь новых дальних странствий

В бездны и на кручи.

Путь иной, синея, манит, неминучий.

И в конце дороги — пелена спадает,

И на перевале — все былое тает,

И в часы заката — солнце проливает

Золото на землю.

Если это старость — я ее приемлю.

Холодно, страшно на свете.

Нынче весь день я грущу,

Все мне мерещатся дети,

Бедные дети в лесу.

Видится лес мне далекий,

Ели чернеют везде,

Дети бредут одиноко,

Видно, забыли их все.

Скоро уж ночь наступает,

Выхода им не найти!

Между кустов пробираясь,

Плачут тихонько они.

Холодно. Некуда скрыться,

Маленьким страшно одним,

С дикой угрозою ели

………………………

Сквозь мрачность враждебных туч

Один только путь есть вперед:

И познанья стелется луч

Из этого мира в тот.

Я вижу ложь. Среди ночного бденья

Слежу бесстрастной, зоркою душой,

Как новые она сцепляет звенья,

И под ее неслышною враждой

Как истина меняет облик свой.

Я вижу грех. Он дышит черным тленьем,

Вползает в тело кольчатой змеей…

Чей нежный голос гаснет в отдаленьи?..

Я думала, что ничего,

Что бант на ней был ярко-синий,

И огненный парик, и что она графиня…

Я думала, что ничего.

Она ко мне подсела ближе

И говорила о Париже — вовне,

А в глубине

У всех есть храм.

Сверкало море, реял хохот детский,

Учил их кто-то плавать и грести…

И пахло сладостно духами от Coty,

И лестно было мне быть тоже светской…

Дивясь душой какой-то шутке грубой,

Ища ответа своего…

Лишь дать зарок последний, тайный

И жить спокойно на виду.

Что мне до горести случайной?

Я завтра в монастырь уйду.

На сердце наложила знак…

Среди житейской мутной страды

Стоит спасительный маяк…

… Есть тайны тонкие, как тени,

Обеты есть, как Божий глас,

И есть слова, и есть виденья,

Что охраняют в жизни нас…

«…И эта женщина, дщерь блуда,

Вошла туда, где Он возлег,

И с алавастровым сосудом

Склонилась у Пречистых ног…»

Есть мир вещей смиренный и упрямый,

Под ликом кротости таящий свой закон.

Неистребимый, беспощадный

И неизменный от времен.

Мы так несхожи. Мне чужда

Их неподкупная душа.

Ни гнев, ни хитрости, ни стих

Не соблазняют малых сих.

Безмолвно, прочно, безусловно

Они живут — и я виновна…

Там, на земле изборожденной,

Мелькнул знакомый ровный след.

Кто смог средь пляски исступленной

Пройти походкой прежних лет?

И там, где слышен неустанно

Невнятный гул, звериный рык,

Раздался музыкой старинной

Простой размеренный язык.

Пусть эти звуки устарели,

И их отвергнул мир, презрев.

Но слаще сладостной свирели

Старинный, медленный напев.

Опять доверием объята,

Душа волнуется слегка,

И верится — заклятье снято,

И к другу тянется рука.

Из суеты дневной в ночную страду

Вступаю я,

Ни горяча, ни холодна, все та же,

Все та же я.

Мне на руку легла с немым запретом

Рука незримая — остановись!

Я поняла: не время быть поэтом…

Давно уже не было острой муки,

Не приходил жестокий вожатый,

Не клал мне на плечи тяжкие руки,

Не требовал от меня расплаты.

Но кто ж позовет к себе гостя такого,

Кто сам наденет венец терновый?

Немудрое тело боится страданья,

Но втайне от тела — сердце готово

И просит себе наказанья.