Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки

ПЕРВОЕ ТИБЕТСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКОГО

1879–1880 гг. Н. М. Пржевальский совершил третье центрально-азиатское путешествие, которое он назвал первым тибетским путешествием [1].

Это путешествие было организовано Пржевальским вскоре после возвращения из Лобнорской экспедиции, когда уставший и измученный болезнью наш путешественник: прерывает свои работы и по вызову из Петербурга уезжает туда лечиться и набираться новых сил. Но недолго продолжается этот перерыв. С фанатической страстью рвется Пржевальский в новое путешествие: Тибет попрежнему не исследован, неизвестность манит, высокая заветная страна влечет путешественника. Расставаясь с Зайсаном и уезжая больным в Петербург, Пржевальский записывает в своем дневнике:

«Хотя остановка экспедиции совершилась не по моей вине и притом я сознаю, что это самое лучшее при настоящем состоянии моего здоровья, — все-таки мне крайне тяжело и грустно ворочаться назад. Целый день вчера я был сам не свой и много раз плакал. Даже возвращение в Отрадное меня мало радует…».

В конце дневника лаконичная, но выразительная подпись, отмеченная 31 марта 1878 г.: «Перерыв, но не конец дневника». И действительно, через год — 21 марта 1879 г. — из того же Зайсанского поста, направляясь в Центральную Азию, вновь выходит экспедиция Пржевальского. Длинной цепочкей протянулся караван, состоящий из 35 верблюдов и 5 верховых лошадей. Мерная поступь, неторопливый ход, изредка слышится недовольный рев верблюда, и опять тишина и безмолвие.

«Итак, мне опять пришлось итти в глубь Азиатских пустынь! Опять передо мною раскрывался совершенно иной мир, ни в чем не похожий на нашу Европу! Да, природа Центральной Азии действительно иная! Оригинальная и дикая, она почти везде является враждебной для цивилизованной жизни. Но кочевник свободно обитает в этих местах и не страшится пустыни; наоборот, она его кормилица и защитница».

Туда, в пустыни и высокие, холодные, неприветливые горы Центральной Азии, всегда тянет Пржевальского, этого ученого — рыцаря путешествий. Нет места беспокойному и мятущемуся путешественнику в большом городе, с его академиями, музеями, приемами и театрами, церемониями и условностями. Как истый отшельник, он тоскует, когда остались позади пустыни и окончен опасный путь, а следующая экспедиция будет только через два-три долгих и скучных года.

Эта книга заканчивается рассказом о заманчивости страннической жизни.

«Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мною, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растет эта тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе… Притом самое дело путешествия для человека, искренно ему преданного, представляет величайшую заманчивость ежедневной сменой впечатлений, обилием новизны, сознанием пользы для науки. Трудности же физические, раз они миновали, легко забываются и только еще сильнее оттеняют в воспоминаниях радостные минуты удач и счастья.

Вот почему истому путешественнику невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях дальнейшего существования. День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить: променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь».

Трудно представить себе Пржевальского вне его путешествий, вне его научных работ в Центральной Азии; ведь для него время между экспедициями было только необходимым перерывом, который нужно было использовать для обработки привезенного научного материала, для написания полного отчета, для составления и утверждения нового плана работ опять в Центральной Азии.

Все путешествия Пржевальского — подвиг! Удивительный подвиг, вернее, целая цепь подвигов, совершенных русским человеком, величие которого подчеркивается тем, что для него они явились обычной работой на благо своего народа, принесшего за это Пржевальскому глубокую благодарность. Не случаен приказ Пржевальского по поводу окончания четвертого путешествия, приказ, обращенный к своим верным спутникам: «Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили».

Третье путешествие в Центральную Азию Пржевальского является одним из самых интересных и плодотворных, богатых научными результатами. Маршрут этой экспедиции охватил Джунгарию, Восточный Тянь-шань, Нань-шань, Тибет, Куку-нор и верховья Желтой реки (страна Амдо), Ала-шань, Монголию.

К главнейшим научным результатам третьего путешествия следует отнести:

Помимо В. И. Роборовского, на этот раз Пржевальского сопровождал также Ф. Л. Эклон, уже ходивший вместе с ним в Лобнорское путешествие на Алтын-таг и по Джунгарии до Гучена.

Третья центральноазиатская экспедиция нелегко далась Пржевальскому и его спутникам. Не говоря уже о тяжести путешествия в пустынях Гоби и в Тибете, обстоятельства здесь осложнились в результате упорного нежелания китайских и тибетских властей допустить русских в Южный Тибет, в Лхасу, к которой всю жизнь стремился наш путешественник. Какие только хитрости и угрозы не приходилось обходить Пржевальскому, который только своей волей и решимостью, находчивостью и бесстрашием гениального исследователя смог достичь того, что ему удалось сделать, и проникнуть в Центральный Тибет, дойдя почти до хребта Ниенчин-танла.

Вот некоторые интересные для читателя факты, с которыми пришлось столкнуться Пржевальскому при следовании в Тибет.

Китайская администрация в оазисе Са-чжоу всячески старалась отговорить путешественника следовать в Тибет, ссылаясь при этом на трудности путешествия, на бескормицу в пути, на разбойничьи племена Северного Тибета, наконец на пример венгерского путешественника графа Сечени, который послушался благоразумия китайцев и повернул в сторону, по пути, указанному администрацией.

«Нам с первого же раза отказали дать проводника не только в Тибет, но даже в соседние горы, отговариваясь неимением людей, знающих путь. При этом китайцы стращали нас рассказами о разбойниках-тангутах, о непроходимых безводных местностях, о страшных холодах в горах и т. д. На все это я поставил один категорический ответ: дадут проводника — хорошо; не дадут — мы пойдем и без него…

Самое большое препятствие, которое труднее всего было преодолеть, это тайный приказ китайцев всему населению, всем феодальным князьям, всей администрации на местах не давать проводников русским, не сообщать никаких сведений, вообще не общаться с путешественниками.

Пржевальский же был тверд в своем намерении выполнить задачи экспедиции, он шел без проводников, нередко сбиваясь с пути, отыскивая правильную дорогу и вновь ее теряя. В пустынных, редко населенных местах Северного Тибета, где тропинка часто пропадает, нелегко было ориентироваться, а неправильный вариант приводит к тупику в ущелье, к невозможности перевалить через высокие и труднодоступные горы Нань-шаня или Тибета. Часто было плохо с продовольствием, с топливом, особенно с кормами для животных. Один за другим гибли верблюды от бескормицы и холодов. Голодные животные съели свои седла, набитые соломой; путешественники вынуждены были набивать седла волосами дикого яка.

Холодной, суровой зимой, уйдя в пустыни Тибета, населенные воинственными тангутскими племенами, Пржевальский надолго исчез из поля зрения китайской администрации. Подвергшись нападению тангутов, экспедиция с боем пробилась через их окружение и невредимой вышла в Центральный Тибет.

Пока шли трудные экспедиционные будни, в Пекин доносились вести об исчезновении Пржевальского, о его гибели. Слухи распространялись очень быстро, и уже скоро русская столичная печать писала о смерти путешественника. В поисках следов Пржевальского усиленно переписывался русский поверенный в делах в Пекине А. И. Кояндер с китайскими министрами. Последние ссылались на то, что Северный Тибет населен непокоренными тангутами, не признающими власти китайских чиновников, на труднопроходимые горные перевалы, занесенные снегом, и говорили, что при таких условиях гарантировать жизнь путешественников китайское правительство не может.

Ссылка на несостоятельность китайского влияния в Тибете явно имела характер дипломатического хода. В то время в Лхасе жили постоянные китайские резиденты; на их помощь напрасно надеялся Пржевальский, когда полагал, что выдача ему китайского паспорта и визы для следования в Тибет обеспечит защиту и поддержку китайских представителей при далай-ламе. Наоборот, программа китайского правительства состояла в том, чтобы всеми силами не допускать иностранцев в Тибет, ибо их проникновение сюда грозило Китаю потерей политического влияния и торговой монополии. Это легко понять, учитывая отдаленность Тибета от восточных, наиболее важных и производящих областей Китая, труднодоступность Тибета и свободолюбие его кочевых скотоводческих племен.

Давая Пржевальскому визу в Тибет, китайское правительство одновременно приняло все возможное для недопущения его в Лхасу. Сделать это было не так трудно через своих резидентов в Лхасе. Помимо лхасских представителей, Китай располагал еще целым сонмом чиновников во всех крупных населенных пунктах Тибета. Во второй столице Тибета — Шйгатце — постоянно пребывал китайский амбань. В пограничных пунктах Тибета стояли китайские пикеты, строго следящие за путниками, направляющимися в Тибет. Пржевальский справедливо подозревал китайскую администрацию в лицемерии, когда они отговаривали его не ходить в Тибет, не давали ему проводников, чинили всяческие препятствия.

В своем очередном письме китайскому правительству 12 января 1880 г. А. И. Кояндер писал:

„Хотя, если судить по донесениям этих властей, в тех краях и господствует почти полная анархия, однако по сведениям, полученным из других источников, можно заключить, что картина рисуется вашими начальниками более страшная, нежели действительность, доказательством чему служит вполне безопасность проследования через эти места того же полковника Пржевальского и в 1872 году. Все эти соображения, а также известная осторожность и энергия нашего путешественника, не оставляют во мне сомнения в том, что он благополучно проследовал через пустыни Северного Тибета и достиг местностей, где начинается оседлое население и где властям почтенного государства не может представиться затруднительным оказывать ему должную защиту и покровительство“ (по Н. Ф. Дубровину, Н. М. Пржевальский, СПб., 1890, стр. 322).

Впрочем, тот же Кояндер, не имея в течение полугода никаких известий от Пржевальского и от китайского правительства, сам очень сомневался в вопросе о судьбе экспедиции, и в письме в Министерство иностранных дел в Петербург он пишет: „…что ввиду пустынности проходимых мест китайские власти не могут быть ответственными за случайности. Что означают эти донесения? Простую ли предосторожность, принимаемую властями на всякий случай, или же желание подготовить меня к более тревожным и неприятным вестям, — определить трудно. Газета „Голос“ призывала отправиться на поиски Пржевальского и возмущалась, что „Ливингстона искали, Пайера [4] искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает“.

За границей также интересовались судьбой нашего путешественника. Через графа Сечени, вернувшегося из Китая, стало известно, что с Пржевальским что-то неладно. Газеты писали, что весь конвой разбежался, что Пржевальский ограблен и так оставлен в пустынях Тибета, где ему грозила верная смерть; наконец, сообщалось, что он убит.

Между тем Пржевальский продолжал свое дело; он стоически преодолевал трудности, поставленные ему природой и людьми, расширяя территорию своих исследований. Коллекции его росли, распухали дневники, куда путешественник ежедневно и аккуратно своим размашистым и крупным почерком вносил все виденное и замеченное. Экспедиционная жизнь текла своим чередом, впрочем, об этом гораздо интереснее и полнее расскажет сама книга.

Книга „От Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки“ впервые появилась в печати в 1883 г. В 1881 г. Пржевальский принялся за обработку своих полевых материалов, за писание этого труда. В обработке коллекций приняли участие виднейшие русские ученые: академики К. И. Максимович и А. А. Штраух, профессора А. А. Иностранцев, С. М. Герценштейн, К. В. Шарнгорст, а позже и А. И. Воейков. Данные этих ученых Пржевальский частично включил в настоящий том, полностью же они были опубликованы в специальных выпусках, выходивших под общим названием „Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии“.

В первом издании книга была иллюстрирована многочисленными рисунками с натуры, сделанными спутником Пржевальского — В. И. Роборовским. Роборовский не профессионал-художник, но его иллюстрации хорошо дополняют текст и являются также документами путешествий Пржевальского. Внимательно просматривая рисунки Роборовского, замечаешь, как хорошо удавались ему зарисовки животных, людей, этнографические картинки. Хуже, по нашему мнению, исполнены рисунки, изображающие рельеф и вообще пейзаж. Индивидуальная манера стилизации пейзажных рисунков лишила их реалистичности и в научном отношении, конечно, снизила их ценность. В настоящем издании мы оставляем часть, по нашему мнению, наиболее удачных рисунков В. И. Роборовского, которые очень оживили текст. Известно, что первые два отчета Пржевальского: „Монголия и страна тангутов“ и „Из Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор“ в первом издании были без иллюстраций.

Книга „Из Зайсана через Хами в Тибет“ в свое время была очень тепло принята в России, и уже через год после выхода ее из печати в Петербурге она появилась в переводах за границей. Замечательная манера, принятая Пржевальским в своих отчетах, — совмещать увлекательность и красочность описания путешествия со строгой научностью, сделали эту книгу интересной не только для специалистов. Ею зачитывались все и всюду. Писательский талант Пржевальского, его непосредственность и искренность сразу же располагают читателя к книге, к ее автору.

Известный русский общественный деятель М. И. Семевский (умер в 1892 г.), историк и редактор „Русской старины“, поздравил Пржевальского с выходом книги и написал ему:

„От всей души благодарю Вас за наслаждение, какое доставило мне чтение Вашего "Третьего путешествия в Центральную Азию". Я только что кончил чтение этого превосходного труда и под живым впечатлением восторга написал отзыв в "Русскую старину". Изложение сжато, просто, никаких вычурностей, ни слова лишнего, а между тем — ничего сухого, нет и тени той вялости, какую зачастую встречаешь в описаниях других путешественников. Необходимо будет сделать дешевое, популярное издание этой книги, в особенности для юношества. В заключение повторяю: я в восторге от Вашей книги. Давно, очень давно не читал ничего с таким удовольствием. Как прочел ее, и в моем воображении — вслед за Вами: от Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Крепко жму Вам руку и горжусь тем, что имел случай первым выразить, в торжественном заседании С.-Петербургской городской думы, общее желание моих сограждан — видеть Вас почетным гражданином столицы дорогого нашего отечества" [5].

Не говоря уже о большом научном материале, содержащемся в этой книге, изложение порою дается настолько мастерски — точно и в то же время в блестящей литературной форме, что чтение отдельных мест доставляет читателю большое удовлетворение.

Не могу не обратить внимания на некоторые такие разделы. Третья глава начинается с описания походной "обыденной" жизни. Это описание просится в географическую хрестоматию:

"Перенеситесь теперь, читатель, мысленно в центральноазиатскую пустыню к нашему бивуаку и проведите с нами одни сутки, — тогда вы будете иметь полное понятие о нашей походной жизни во все время путешествия.

Ночь. Караван наш приютился возле небольшого ключа в пустыне. Две палатки стоят невдалеке друг от друга; между ними помещается вьючный багаж, возле которого попарно спят казаки. Впереди уложены верблюды и привязана кучка баранов; несколько в стороне наарканены верховые лошади. Утомившись днем, все отдыхают. Только изредка всхрапнет лошадь, тяжело вздохнет верблюд или бредит сонный человек…

В сухой, прозрачной атмосфере ярко, словно алмазы, мерцают бесчисленные звезды; созвездия резко бросаются в глаза; млечный путь отливает фосфористым светом; там и сям промелькнет по небу падучая звезда и исчезнет бесследно… А кругом дикая, необъятная пустыня. Ни один звук не нарушает там ночной тишины. Словно в этих сыпучих песках и в этих безграничных равнинах нет ни одного живого существа…

Но вот забрезжила заря на востоке. Встает дежурный казак и прежде всего вешает в стороне на железном треножнике термометр; затем разводит огонь и варит чай…" и т. д.

Прекрасно описание пустыни Ала-шань: "Тяжелое, подавляющее впечатление производит Алашанская пустыня, как и все другие, на душу путника" (глава восемнадцатая), или общая характеристика Тибета, написанная в виде пролога к главе девятой: "Грандиозна природа Азии, проявляющаяся то в виде бесконечных лесов и тундр Сибири, то безводных пустынь Гоби, то громадных горных хребтов внутри материка и тысячеверстных рек, стекающих отсюда во все стороны…".

Можно было бы привести еще несколько примеров, но читатель сам оценит яркий талант Пржевальского, талант не только путешественника, но и писателя. Как в этом, так и в предыдущих его отчетах много интересного о научных работах, о походной жизни, о населении, о жизни растений и животных, о всех проявлениях природы. Таким образом — это своеобразная географическая энциклопедия; которая далеко не каждому путешествующему под силу. Но как мало в отчетах Пржевальского о самом себе, о своих настроениях, о своих привязанностях, о думах! Интимного у Пржевальского в дневниках и отчетах нет! Поэтому так скупы многочисленные биографии, написанные с упором больше на освещение путешествий, чем личности самого путешественника.

Редко-редко когда Николай Михайлович скупо скажет о себе и при этом как бы просит прощения у читателя за свою нескромность: "В заключение да позволено мне будет еще раз вернуться к своим личным впечатлениям".

В настоящем сочинении Пржевальский нередко ссылается на труды других путешественников, изучавших Центральную Азию. В тексте и подстрочных примечаниях можно встретить ссылки на М. В. Певцова, З. Л. Матусовского, Сечени, Крейтнера, а также на труды миссионеров, изучавших Восточный Китай и Тибет (Дезгодин, Одорик, Давид Арманд и др.), и на свидетельства индусов, пандитов, собравших в путешествиях по Тибету интересные географические сведения (Наин Синг, Сарат Чандрадас и др.). Но, к сожалению, нигде Пржевальский не упоминает о замечательном путешествии русских, совершенном еще в самом начале XVIII века. Об этом путешествии мало известно, однако оно представляет большой интерес, так как наши соотечественники первыми достигли берегов Куку-нора, побывали на Алтан-голе, представляющем самые верховья Желтой реки, в Синине. Причиной, побудившей русских совершить столь далекое и полное опасностей путешествие, были слухи о "песочном золоте в Эркети", т. е. Яркенде. По указанию сибирского губернатора князя Гагарина для проверки слухов и нахождения этого золота был послан тобольский дворянин Трутников, который еще в 1713 г. прошел через Восточный Туркестан в Северный Тибет, откуда направился в город Калган, вернувшись в Тобольск в 1716 г. Трехлетнее путешествие Трушникова громадным маршрутом охватило всю Центральную Азию от Сибири до Северного Тибета, от Кашгарии до Калгана (т. е. почти до берегов Тихого океана). Сведения об этом путешествии сообщены Ф. И. Миллером в статье "Известия о песочном золоте в Бухарии" в "Ежемесячных сочинениях" за 1760 г.; на них ссылается и Н. В. Кюнер в своем "Описании Тибета" (вып. 1. Владивосток, 1907, примечания, стр. 55 и сл.).

Остается сделать еще одно замечание. Выше мы говорили о лицемерии китайских администраторов, получивших соответствующие указания из Пекина не допускать русских путешественников в Лхасу. Пржевальский это хорошо понял и имел немало тому доказательств, на них он часто останавливается в этой книге. Однако справедливость требует отметить, что раздраженный путешественник не жалел резких слов даже там, где они не совсем были оправданы, награждая, например, весьма нелестными характеристиками мелких монгольских князей-феодалов, которые получили строгий и определенный приказ — не оказывать никакого содействия русским и всячески постараться выпроводить их обратно. Можно представить себе, что нарушение такого приказа ничего хорошего не сулило мелким князькам, находившимся в полной зависимости от китайских наместников.

Сошлемся на свидетельства других русских путешественников, побывавших в тех же местах, где был Пржевальский. В примечании № 123 мы привели выдержку из книги В. А. Обручева, в которой он дает характеристику монгольского князя Курлык-бэйсе и приводит его высказывание относительно третьей экспедиции Пржевальского. Обручев и Курлык-бэйсе расстались друзьями, и русский путешественник уезжает в дальнейший путь, напутствуемый пожеланиями хорошего пути, угощениями и охранной грамотой, в которой предлагалось оказывать всяческое содействие нашему геологу в его путешествии.

В связи с этим свидетельством В. А. Обручева интересно отметить, что когда Пржевальский в своем первом — монгольском — путешествии шел в сопровождении очень небольшой группы, состоящей всего из четырех человек, без специального конвойного охранения, он встречал к себе хорошее отношение со стороны мелких князей и небольших чиновников. Правда, и в первом путешествии Пржевальский не раз сетует на препятствия, которые ему чинили представители китайской администрации в городах Внутренней Монголии и Северного Тибета.

Пржевальский удивляется, почему те же люди, те же монгольские князья, с которыми он дружески расстался несколько лет назад, теперь угрюмо встречали третью экспедицию и старались поскорее отделаться от нее.

Другой путешественник, слову которого есть все основания верить, Г. Н. Потанин, пишет, что сининский амбань был с ним очень любезен и просил Потанина не ходить по разбойничьим местам, которых не боялся Пржевальский, потому что у него была охрана. Все же амбань, уступая настойчивым желаниям Потанина, разрешил ему итти в избранном направлении, снабдив рекомендательными письмами и проводником. Вот что пишет Потанин, характеризуя сининского амбаня: "Генерал Лин был тот самый амбань, который совершенно в той же обстановке принимал за год перед нами Пржевальского; характеристика, которую сделал Пржевальский, совсем другая; не знаю, кто из нас ошибся, мы ли были одурачены и не раскусили коварства под знаком внешней любезности, или Пржевальский был вовлечен в ошибку своей излишней мнительностью и увидел там подозрительность, где ее вовсе не было. Кажется, вернее объяснить эти старания местных властей отклонять европейских путешественников от опасных пустынь боязнью за них перед пекинским начальством" ("Тангутско-Тибетская окраина Тибета и Центральная Монголия", т. I, СПб., 1893, стр. 207 и сл.).

В обоих этих случаях местные власти — монгольский князь и сининский амбань — не получали специальных указаний из Пекина, которые, без сомнения, были даны относительно Пржевальского. Может быть, здесь сыграло роль то, что Пржевальский был военным, в то время как Обручев и Потанин путешествовали без всякого конвоя и без вооружения, хотя всех их объединяла лишь одна цель — научное изучение Центральной Азии. Пржевальский же, встречая препятствия на каждом шагу своего путешествия, имел основания быть мнительным и подозрительным и поэтому не всегда справедливо и резко критиковал людей, с которыми ему пришлось встречаться. Долго помнило население Монголии и Северного Тибета экспедицию Пржевальского. Глубокое впечатление оставили у монголов и тангутов храбрость Пржевальского, его решительность, воля, способность ориентироваться; они всегда удивлялись умению Николая Михайловича метко стрелять, охотиться за диким зверем.

Г. Ц. Цыбиков указывает, что, когда во время путешествия 1899–1902 гг. он посетил реку Баян-гол в Цайдаме, то местные монголы расспрашивали и вспоминали об "иэхэ гэдэ-суту амбане" (большебрюхом генерале), под которым должно разуметь знаменитого Пржевальского, а также о многих других европейских путешественниках, собственных имен которых не знают, но определяют по каким-нибудь отличительным признакам.

В их рассказах с примесью былей и небылиц замечается какое-то уважение к русским, сознание справедливости их требований, сознание того, что даже "уртай-амбань", т. е. "сердитый генерал" (Пржевальский) наказывал лишь за неправый поступок и щедро награждал за полезные услуги" ("Буддист паломник у святынь Тибета. По дневникам, веденным в 1899–1902 гг.". Русское Географическое общество, Петроград, 1918, стр. 63 и 64).

Настоящее издание нами подготовлено в соответствии с изданием 1883 г. Редактор счел возможным сделать очень небольшие сокращения из первоначального текста, там, где ему казалось это целесообразным по ряду причин, и только в тех местах, которые сейчас не представляют особого научного и литературного интереса. Такое сокращение, в общем весьма незначительное, ничего не изменило ни в конструкции, ни в содержании книги. В остальном текст оставлен без изменений. Только в ряде мест мы внесли некоторые разъясняющие названия или термины. Это касается русских названий животных и растений, географических названий, даваемых в современной транскрипции при первом упоминании, и их синонимов и т. д. Все такие вставки или сноски взяты в прямые скобки. Старые меры длины и веса, употребляемые Пржевальским, мы не переводили в современные, это очень загромоздило бы текст. В конце книги даны таблицы перевода таких мер, по которым в случае необходимости легко и просто это сделать.

Все латинские названия растений и животных, упоминаемые в настоящем сочинении, подверглись ревизии в соответствии с формами, принятыми в современной систематике. В тексте всюду оставлены формы, употреблявшиеся Н. М. Пржевальским, но в конце книги приложены таблицы, в которых в алфавитном порядке указаны латинские названия растений и животных, какие были приняты во второй половине прошлого столетия, соответствующие им формы, наиболее принятые ныне, и русские названия.

Проверку зоологической номенклатуры взял на себя, как и в предыдущих книгах Пржевальского, доцент А. Г. Банников, а ботаническая номенклатура подверглась сверке старшим научным сотрудником Ботанического института Академии наук СССР — Л. Е. Родиным. Обоим им — большая благодарность за их кропотливый, но весьма полезный труд.

А. Г. Банников просил меня привести здесь следующее его замечание:

"За 60 лет со времени, когда эту книгу писал Н. М. Пржевальский, систематика животных сделала большие успехи. Ревизия многих групп показала, что число видов значительно меньше, чем представлялось систематикам раньше. Большое количество видов редуцировано или сведено до ранга подвида.

Поскольку обозначить подвидовую принадлежность всех животных, упоминаемых Н. М. Пржевальским, без специального пересмотра его коллекционных материалов не представляется возможным, постольку для однообразия в прилагаемом индексе дается только видовое название, что необходимо иметь в виду при его использовании".

Л. К. Родин также считает целесообразным снабдить настоящее введение к книге такими словами:

"Названия растений проверены по работе В. Л. Комарова "Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную Азию, вып. 1. Маршруты Н. М. Пржевальского". Труды Главного Ботанического сада, т. 34, вып. 1, Петроград, 1920. Названия растений от семейства Hymenophyllaceae до семейства Leguminosae изменены согласно "Флоре СССР", тт. I–XII. При современном более дробном понимании вида, отличном от понимания, имевшего место во времена Пржевальского, легко могли вкрасться иногда ошибочные названия, устранение которых возможно лишь при условии пересмотра заново всего гербария, собранного Н. М. Пржевальским".

В дополнение к тексту книги настоящее издание мы снабдили примечаниями и комментариями; они пронумерованы от № 1 до № 178 и соответствуют номерам в тексте.

Все примечания сгруппированы по главам, на которые разбита книга, в том же порядке, как и в издании 1883 г.

Э. МУРЗАЕВ