Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки

ГЛАВА ВТОРАЯ ОТ АЛТАЯ ДО ТЯНЬ-ШАНЯ

[42]

В пространстве между Алтаем на севере и Тянь-шанем на юге расстилается обширная пустыня, для которой, по общему названию этой части Центральной Азии, может быть приурочено название пустыни Чжунгарской. На западе она также резко ограничивается Сауром и теми горными хребтами (Семиз-тау, Орхочук, Джаир и Майли), которые тянутся от Тарбагатая к Тянь-шаню. На востоке описываемая пустыня, много суженная тем же Алтаем и тем же Тянь-шанем, непосредственно соединяется со степями и пустынями Центральной Азии, известными под общим названием Гоби. Эта связь существовала и в те далекие времена, когда вся площадь нынешней Гоби была покрыта морем, о котором, под названием Хан-хая, знают и китайцы. Тогда пустыня Чжунгарская представляла собой огромный залив этого моря, сообщавшийся в свою очередь с другим обширным морем — Арало-Каспийским. Но в позднейшую геологическую эпоху внутреннее азиатское море высохло; взамен же его явилась или маловодные степи, или бесплодные пустыни. Чжунгарское море превратилось также в пустыню, притом в одну из самых диких и неприветливых во всей Центральной Азии(12).

Формы поверхности Чжунгарской пустыни. Если исключить одинокие бесплодные группы холмов или невысоких гор, там и сям разбросанных по описываемой пустыне, то ее поверхность, в особенности на западе и севере, представляет в общем обширную волнистую равнину; в восточной части почва повышается и здесь являются горы более значительные. Абсолютная высота в диагональном направлении от Саура к г. Гучену не превосходит 2 500 футов; но опускается до 2 100 футов в северной и до 1 000 футов в южной части того же пути. По дороге от р. Урунгу к Гучену (через колодец Кайче) наименьшая абсолютная высота найдена также в южной части пустыни и равняется 2 100 футам; да и сам г. Гучен, лежащий у северного подножья Тянь-шаня, поднят лишь на 2 300 футов над морским уровнем. Вообще самые низкие части Чжунгарской пустыни лежат на ее юге. Здесь, в котловине оз. Эби-нор, местность ниспадает даже до 700 футов абсолютной высоты, т. е. на такую цифру, каковой уже нигде более не встречается в Центральной Азии(13).

В северной и восточной частях Чжунгарской пустыни почва состоит из острого щебня и гравия — продуктов разложения местных горных пород. На западе же и в особенности на северо-западе преобладают залежи лёссовой глины; на юге раскидываются сыпучие пески, которые в окрестностях оз. Аяр-нор мешаются с мелкими солеными озерами и обширными солончаками [43].

Лёсс. Вышеназванная лёссовая глина, столь распространенная во Внутренней Азии [45] и известная китайцам под названием куанг-ту [44], представляет собой серовато— или беловато-желтую массу, состоящую из мелкоземлистой глины, мельчайшего песка и углекислой извести. Вся масса лёсса проникнута, наподобие губки, множеством мельчайших, часто инкрустированных известью, трубочек или пор, происшедших от истлевших травянистых растений. Эти трубочки, вместе с известью, настолько крепко цементируют лёсс, что последний в сухом виде хотя и представляет породу нежную, мягкую, легко растирающуюся между пальцами, но тем не менее, под влиянием удобно просачивающейся внутрь воды, а также ветров и других атмосферных деятелей на готовые обнажения, образует вертикальные обрывы в несколько сот футов высотой и дает правильные параллелепипедальные оползни. Такое свойство обрываться вертикальными оползнями, вместе с пористым сложением и отсутствием слоистости, составляет характерные особенности лёсса. Кроме того в нем, благодаря присутствию той же извести, нередко образуются мергельные стяжения (конкреция). Наконец в лёссе встречаются ископаемыми лишь сухопутная и пресноводная фауны, но никогда фауна морская.

О происхождении лёсса было высказано много мнений, но вероятнее всего, что он образовался в лишенных стока бассейнах из осадков атмосферной пыли, столь обильной и постоянной во Внутренней Азии. Местами эти воздушные осадки вымыты были из своего первоначального залегания водой и вновь отложены в озерах. Таким путем получился вторичный, озерный лёсс, который отличается от первичного или сухопутного более бледным цветом, отсутствием пористости, большим содержанием соли, а также включением прослоек песка и гальки(14).

Благодаря чрезвычайной тонкости своих составных частей, прекрасному механическому их смешению и, по большей части, выгодному процентному содержанию солей, лёсс при орошении необыкновенно плодороден. Во всех культурных местностях Внутренней и Восточной Азии, до Китая включительно, он играет роль нашего чернозема. Из лёсса же возводятся там и все постройки, так как, будучи смоченной, эта глина делается весьма вязкой, а высыхая на солнце, твердеет, как камень.

На юго восточной окраине Центральной Азии и в западных частях собственно Китая лёссовая почва, будучи размыта реками во всю свою толщину, обнажает мощные пласты, иногда до 2 000 футов по вертикали. В Гобийской же пустыне, при крайней бедности атмосферных осадков и отсутствия стекающих к океану вод, лёссовые залежи лишь изредка и обыкновенно незначительно изборождены. Здесь лёссовый осадок то в чистом виде, то в смеси с продуктами разложения местных горных пород, то, наконец, покрытый массами сыпучего песка, заполняет глубокие котловины, трещины и впадины горного скелета, чем придает стране однообразный, равнинный характер.

Орошение. Орошение Чжунгарской пустыни крайне бедное, да и то только по окраинам. На севере здесь протекает р. Урунгу; на юге, с Тянь-шаня, бегут многочисленные речки, но они оплодотворяют лишь узкую подгорную полосу и исчезают вскоре по выходе на равнину. Только два притока озера Аяр-нор — Цин-шуй и Улан-усу и р. Кийтын, впадающая в оз. Эби-нор [46], пробегают на некоторое расстояние по южной части пустыни. В последней, кроме двух вышеупомянутых соляных озер и солончаков, перемешанных с мелкими озерками на юге, в западной части лежит также соленое оз. Орху, а в северо-западном углу — озеро Улюнгур, пресное и наибольшее по величине.

Затем внутри описываемой пустыни весьма редки даже ключи, да и то, большей частью, они соленые; еще реже колодцы. Только во время случайных летних ливней или весной, при быстром таянии зимнего снега, образуются кратковременные потоки, вырывающие себе глубокие русла и разливающиеся иногда небольшими озерами на глинистых площадях.

Климат. По своему климату Чжунгарская пустыня не отличается от всей Гоби вообще. Как там, так и здесь главной характеристикой климатических явлений служат: огромная сухость воздуха при малом количестве атмосферных осадков в течение всего года; резкие контрасты летнего жара и зимнего холода; наконец, обилие бурь, в особенности весной.

Точных метеорологических наблюдений в Чжунгарской пустыне пока еще не делалось; поэтому для характеристики здешнего климата [47] можно воспользоваться лишь теми отрывочными данными, которые добыты здесь нами в октябре, ноябре и в первой половине декабря 1877 года [48], а затем в апреле и в первой половине мая 1879 года, т. е. при настоящем путешествии; сверх того кое-какие расспросные сведения заимствованы от туземцев.

Если начать с осени, то это время года, как и для всей Центральной Азии, наилучшее. Сильных жаров нет, равно как и больших холодов; погода стоит постоянно ясная и тихая. Так, в течение всего октября 1877 года [49] облачных дней было только два; бурь также считалось две. Однажды шел дождь, и четыре раза падал снег, но всегда в небольшом количестве; сухость воздуха постоянно была очень велика. При наблюдениях в 1 час пополудни максимум тепла в первой половине описываемого месяца (11-го числа) равнялся +15° в тени; тем не менее 23 октября, после накануне выпавшего снега, мороз на восходе солнца достигал –23°. В ноябре минимум температуры, также при наблюдениях на восходе солнца [50], равнялся –26,2°. В декабре же, с 5 до 10-го числа, следовательно пять суток сряду, ртуть в термометре по ночам замерзала, т. е. охлаждение переходило за 40° Ц [51]. И это происходило под 46° северной широты; притом же на абсолютной высоте, не превосходившей 2 500 футов. Бурь в ноябре не было ни одной, в декабре только две; погода также стояла большей частью ясная. Снег шел девять раз в ноябре [52] и четыре раза в первой половине декабря, но всегда в самом малом количестве. В южной части пустыни этот снег едва прикрывал землю; далее же к северу, в особенности ближе к Сауру, снежный покров достигал от 2 до 4 дюймов толщины; местами надуты были сугробы в 2–3 фута. Вообще Чжунгарская пустыня, находящаяся под более близким влиянием Сибири, вероятно, обильнее атмосферными осадками, нежели лежащие под одной с ней широтой средние части Гоби. По крайней мере киргизы нам сообщали, что в описываемой пустыне нередки дожди во время лета. Это последнее, как и следует ожидать, характеризуется сильными и продолжительными жарами, дающими себя чувствовать и в культурной полосе вдоль северной подошвы Тянь-шаня.

Весна в Чжунгарской пустыне, вероятно, наступает рано, так как оголенная почва, в особенности песчаная, быстро нагревается солнцем, стоящим уже в феврале довольно высоко на этой широте.

Максимум температуры в апреле достигает +27,2° [53], но тем не менее, утренние морозы в последних числах этого месяца, правда на абсолютной высоте 3 900 футов, возле оз. Гашун-нор, доходили до –7,8°. Даже в низкой котловине р. Уруггу случилось 8 апреля, что после полуденного жара в +22,5°, следующею ночью шла снежная крупа. В первой половине мая, в восточной более возвышенной части пустыни, трижды случились морозы по — 2,5°; притом 11 числа термометр в 1 час пополудни показывал лишь +7,7° тепла.

Рядом с резкими скачками температуры стояла страшная сухость воздуха [54]. Хотя в апреле считалось 9 дождливых дней, а в первой половине мая 3, но дождь шел обыкновенно не подолгу и почти не увлажнял собою атмосферы, разве на самое короткое время. Погода стояла почти постоянно ясная; в апреле было 9 облачных дней, а в первой половине мая 6.

Причины центральноазиатских бурь. Но самую характерную черту весеннего кламата Чжунгарии, как и всей вообще Центральной Азии, от Сибири до Гималаев, составляют частые и сильные бури, приходящие, почти исключительно, с запада и северо-запада. Зимой эти бури также обыкновенны, но редки летом и, в особенности, осенью. Начикается буря часов около девяти или десяти утра, реже с полудня, или после него, и почти всегда стихает к закату солнца. Сила ветра достигает огромней напряженности; атмосфера наполняется тучами пыли и песка, инегда затемняющих солнце. Таких бурь в Чжунгарии мы наблюдали в апреле 10, в первой половине мая –7; кроме того, в этот же период времени, ветер все так же западный или северо-западный, 6 раз достигал значительной силы, хотя и не превращался в настоящую бурю.

Появление описываемых бурь почти исключительно днем, в определенные часы, притом в одинаковом направлении — с запада или северо-запада, наконец, преобладание их весной, наводят на мысль, что помимо общих, главных причин, обусловливающих в Восточной Азии воздушные течения, причины местные, истекающие из особенностей физического характера этих стран, играют в данном случае весьма важную роль.

Известно, что зимой в Монголии и в Восточной Сибири, вследствие сильного охлаждения, а следовательно, и сгущения воздуха, барометр стоит очень высоко[55], тогда как в океане, омывающем восточные и южные берега Азии, в это время, при значительной температуре, воздушное давление несравненно меньше. Летом же бывает наоборот: пустыни Монголии сильно нагреваются, и над ними образуется громадный восходящий ток расширенного воздуха, тогда как воздух над Восточным и Индийским океанами в это время нагрет менее, а потому и тяжелее. В обоих случаях для восстановления равновесия в атмосфере холодный воздух должен притекать к странам, где воздушная оболочка нагрета более; следовательно, зимой направляться изнутри азиатского материка к его восточным и южным морям; летом — наоборот.

Такая главная причина обусловливает господство на востоке Азии зимой северных или северо-западных ветров; летом же — южных и юго-восточных. Первые приносят сухую, ясную погоду; последние, приходя с океана, несут тучи и дождь.

Правильная смена воздушных течений и атмосферных осадков, словом, область муссонов, захватывает огромное пространство Восточной Азии: от южной Кохинхины до северных частей Охотского моря. Внутри материка она распространяется, кроме побережья Охотского моря и частью Забайкалья, на весь бассейн Амура, Корею, восточную окраину Монголии, собственно Китай и восточную часть Индо-Китая[56]. Нагорье Тибета и вся почти Гоби находятся вне этой области [57]. Между тем, именно здесь, т. е. во всей Центральной Азии, замечается решительное преобладание весной и зимой западных и северо-западных ветров.

Причина такого явления, мне кажется, местная и заключается в ежедневно, при ясной погоде, являющейся разности температуры всех вообще выдающихся предметов пустыни (гор, скал, холмов, песчаных бугров и пр.) на стороне, освещенной солнцем, и той, которая находится в тени. Известно, что в разреженном воздухе высоких плоскогорий, тем более при оголенной почве, как охлаждение ночью вследствие лучеиспускания, так и нагревание днем от солнца происходят весьма быстро. Освещенная взошедшим солнцем, т. е. восточная сторона каждого предмета в пустыне, скоро нагревается и сообщает свою теплоту ближайшему слою воздуха; тогда как на западной, теневой, стороне тех же предметов все еще остается гораздо низшая, ночная температура. Отсюда в тысяче тысяч пунктов является стремление воздуха уравновеситься, и образуется ветер, который, раз возникнув, уже не имеет препон на безграничных равнинах пустыни, но, постоянно усиливаясь, вскоре превращается в бурю. А так как более тяжелый, холодный воздух находится на западной стороне предметов, то понятно, что и движение бури должно быть с запада на восток. Частое же уклонение к югу, другими словами, северо-западное направление бурь можно отчасти объяснить тем, что пока солнце достаточно нагреет освещенные им предметы, само оно уже успеет подвинуться на юго-восток, оставляя теневую сторону на северо-западе.

Вероятно, существуют и другие более общие причины центрально-азиатских бурь, но они весьма сильно маскируются причиной вышеизложенной. Эта последняя достаточно объясняет также, почему описываемые бури редки в облачную погоду[58] и еще реже ночью; почему они. начинаясь поздним утром[59], оканчиваются обыкновенно к вечеру, когда обошедшее горизонт солнце восстанавливает равновесие в атмосфере. Наконец, так как сила ветра зависит от разности температур, нарушивших атмосферное равновесие, то, конечно, наиболее частые и сильные бури должны господствовать именно весной, когда разность ночного охлаждения и дневного нагревания, в особенности для пустынь Центральной Азии, наибольшая.

Флора. Растительность Чжунгарской пустыни крайне бедна и в общем мало отличается от наиболее бесплодных частей всей Гоби. Как там, так и здесь на почве песчаной, в особенности если к ней примешано немного лёссовой глины, флора все-таки разнообразнее, нежели на площадях чисто лёссовых или покрытых щебнем; солончаки еще того бесплоднее. В горных же группах, изобильных в восточной части описываемой пустыни, растительная жизнь несколько богаче.

Деревьев в Чжунгарской пустыне нигде нет. Из кустарников преобладает саксаул (Haloxylon ammodendron), маленькая Ephedra [60] и низкорослая, издали похожая на траву, Reaumuria songarica [61]. Последняя растет почти исключительно на лёссовой глине; саксаул и Ephedra, напротив, изобилуют на песках. Здесь же обыкновенны: Hedysarum [62] и Galligonum [63], а из трав полынь и какой-то мелкий злак[65]. Вне песков к растениям описываемой пустыни прибавляются, хотя и не в особенном обилии: хармык (Nitraria Schoberi), золотарник (Garagana pygmaea [64]), Zygophyllum xanthoxylon парнолистник], Atraphaxis compacta [курчавка скученная]; из трав же преобладают здесь различные солянки (Kalidium, Suaeda, Kochiaets. [поташник, шведка, кохия и др.]); возле редких ключей кое-где растет дырисун (Lasiagrcstis splendens). Затем разбросанно весной попадаются: Zygophyllum rnacropterum [парнолистник], Phelipaea salsa [заразиха], Cynomcrium coccineum [циноморий]; в распадках же холмов — ревень (Rheum leucorhizumj и маленькие тюльпаны (Tulipa uniflora). Последние обыкновенно скучиваются небольшими обществами, цветут ранней весной и являются для путешественника неожиданной аномалией среди общего бесплодия пустыни.

Из всех вышепоименованных растений самые замечательные, конечно, саксаул и дырисун. Оба они свойственны всей Внутренней Азии от пределов собственно Китая до Каспийского моря. Много раз придется еще нам встречаться с этими дарами Азиатской пустыни [66], поэтому расскажем теперь о них несколько подробнее.

Саксаул (haloxylon ammodendron) принадлежит, как известно, к семейству солянковых растений, имеет безлистные, похожие на хвощ, и притом вертикально торчащие, ветви. Само растение, называемое монголами зак [67] является в форме корявого куста или дерева, иногда до двух сажен высотой, при толщине ствола у корня от 1 /2 до 3 /4 фута. Впрочем, подобных размеров саксаул достигает не часто и то в самых привольных для себя местностях, как, например, в северном Ала-шане, — там царство саксаула. Последний всегда растет на голом песке и притом врассыпную. Рядом с живущими экземплярами обыкновенно торчат или валяются экземпляры уже иссохшие, так что саксаульный лес, если только можно так его назвать, имеет самый непривлекательный вид, даже в пустыне, тем более, что описываемое растение почти не дает тени; песчаная же почва саксаульных зарослей лишена всякой другой растительности и почти всегда выдута бурями, в виде бесконечно чередующихся ям и бугров.

Для номадов пустыни саксаул составляет драгоценное растение: дает хороший корм верблюдам [68] и доставляет превосходный материал для топлива. Древесина описываемого растения чрезвычайно тяжелая и крепкая, но до того хрупкая, что даже большой ствол разлетается на части при ударе обухом топора. Следовательно, на постройки саксаул не годен; да и не найти в нем хотя бы двухаршинного ровного бревна. Зато горит превосходно, даже сырые ветки, которые, как у многих солянковых растений, чрезвычайно обильны соком, вероятно потому, что очень плотная наружная кожица препятствует даже в сухом климате пустыни испарению вытянутой корнями влаги. Саксаульные дрова, словно каменный уголь, горят очень жарко и, перегорев, еще надолго сохраняют огонь. Цветет саксаул в мае мелкими, чуть заметными желтыми цветочками; семена также мелкие, плоские и крылатые, серого цвета, густо усаживают ветви и поспевают в сентябре.

Географическое распространение саксаула во Внутренней Азии весьма обширно. С запада на восток это растение встречается от Каспийского моря до пределов собственно Китая. Северная граница проходит в Чжунгарии под 471 /4 ° северной широты (на оз. Улюнгур), а южная — в Цайдаме под 36 1 /2 ° северной широты; здесь саксаул растет на высоте около 10 000 футов [69]. Впрочем, описываемое растение принадлежит всего более Гоби (главным образом северному Ала-шаню и Чжунгарии), да нашему Туркестану(15); на Тибетском нагорье встречается лишь в Цайдаме. Замечательно, что саксаул не растет на Лоб-норе и нижнем Тариме [70], хотя обширные здешние пески, повидимому, совершенно одинаковы с теми, которые залегают в северном Ала-шане; нет также саксаула по пескам южной половины того же Ала-шаня.

Саксаульные заросли дают пищу и приют для некоторых животных пустыни. В них укрываются волки и лисицы, но всего обильнее песчанки (Meriones), которые выкапывают норы в песчаных буграх; питаются же влажными ветками описываемого растения, следовательно могут обходиться без воды. Кроме того, саксаул едят антилопы хара-сульты (Antilope subffutturcsa) [71], зайцы и (в Чжунгарии) дикие верблюды. Вероятно, им также пользуются при сильной засухе и другие травоядные звери пустыни.

Оседлых птиц в саксаульниках держится немного. Всего чаще здесь встречаются саксаульный воробей и саксаульная сойка. Летом по саксаулу также мало гнездится пернатых, но на пролете в саксаульных зарослях находят для себя временный отдых и кое-какую пищу многочисленные пташки. Пресмыкающиеся (ящерицы, змеи) в саксаульниках редки; земноводные не живут вовсе.

Дырисун [72]. Другое, еще более важное для обитателей пустыни, растение принадлежит к семейству злаков и называется монголами дырисун, киргизами — чий; научное же его название Lasiagrostis splendens.

Подобно саксаулу, дырисун распространен по всей Внутренней Азии: к северу заходит до 48° северной широты, южная же его граница, в местностях, нами исследованных, проходит по окраине Северного Тибета к Цайдаму, немного южнее 36° северной широты. Здесь описываемое растение, правда уже чахлое, поднимается до 13 000 футов абсолютной высоты [73].

В Монголии дырисун растет всего обильнее по долине Желтой реки, там, где она огибает Ордос; встречается спорадически и всегда лишь небольшими площадями. На Тариме, в Гань-су и Северном Тибете дырисун не растет вовсе; на Куку-норе и в Цайдаме довольно редок.

Везде описываемый злак избирает для себя почву глинисто-соленую и притом хотя немного влажную, но настоящих солончаков избегает. Растет дырисун отдельными кустами и достигает от 5 до 6, иногда даже от 7 до 9 футов вышины. Каждый такой куст, у своего основания, представляет кочкообразную массу от 1 до 3 футов в диаметре. Отсюда весною выходят новые побеги; старые же стебли, обыкновенно объеденные скотом, торчат подолгу. Пространство между отдельными кустами дырисуна — почти всегда голая глина. Как видно на приложенном рисунке, кусты дырисуна обыкновенно развешиваются немного в стороны своими длинными, но жидкими серовато-коричневыми метелками. Собственно зелени такой куст показывает немного, так что площадь, поросшая дырисуном, имеет даже летом зелено-серый цвет. Человеку, забравшемуся в высокий дырисун, ничего не видно, кроме неба да ближайших кустов самого растения; если заросль обширна, то легко заблудиться.

В дырисуне находят для себя приют фазаны, куропатки, перепела, жаворонки, а также зайцы, лисицы, волки и барсуки. Для домашнего скота описываемое растение составляет превосходный корм(16). Кроме того, из чрезвычайно крепких, почти как проволока, стебельков дырисуна китайцы делают летние шляпы и метелки; киргизы же плетут прочные цыновки, которыми обставляют бока своих войлочных юрт или кибиток [74].

Фауна. Животное царство Чжунгарской пустыни так же бедно, как и ее флора. Правда, фауна этой местности мало исследована. В оба раза, которые нам привелось здесь проходить, мы шли быстро и притом не могли посвящать себя, как вообще в путешествии, исключительно зоологическим занятиям. Тем не менее, при однообразии физических условий пустыни, даже при сравнительно быстрых караванных передвижениях, можно сделать достаточно наблюдений над флорою и фауною, по крайней мере для общей характеристики страны.

Всего в Чжунгарии нами найдено 27 видов млекопитающих, кроме домашних. Но если исключить из этого числа виды, свойственные горам западной и северной частей той же страны, равно как долину р. Урунгу, то собственно для пустыни останется только 13 видов. Из них наиболее характерными могут считаться: антилопа хара-сульта (Antilope subgutturosa), свойственная всем вообще пустыням Центральной Азии, но везде не особенно обильная [75]; антилопа сайга (Antilope saiga), обитающая, и в достаточном числе, лишь в западной части Чжунгарской пустыни; два вида песчанок (Meriones), многочисленных в песчаных буграх; дикий верблюд (Gamelus bactrianus ferus), живущий также в песках южной части пустыни; наконец, три вида однокопытных: джигетай (Аsinus hemionus), хулан (вероятно, Asinus onager)(17) и дикая лошадь (Equus przevalskii n. sp.). Из перечисленных животных самые замечательные, конечно, дикий верблюд и дикая лошадь. Немного ниже о них будет рассказано подробнее.

Птиц в Чжунгарии нами найдено около 160 видов, считая пролетных, гнездящихся и оседлых. Но такая значительная цифра относится, главным образом, к горам, в особенности западным, к оз. Улюнгур и р. Урунгу. В самой пустыне едва наберется десяток оседлых видов, из которых более обыкновении: больдуру, или больдурук — Syrrhaptes paradoxus [76], весьма характерная птица для пустынь всей Внутренней Азии; саксаульная сойка (Podoces hendersoni), пустынный вьюрок (Frythrospiza mongolica), ворон (Corvus corax) и рогатый жаворонок (Otocoris albigula); реже встречаются мохноногий сыч (Athere plumipes) и саксаульный воробей (Passer ammedendri). Пролетные птицы являются здесь также в весьма ограниченном числе, так как многие виды, главною своею массою, облетают описываемую пустыню, захватывая отчасти лишь западную ее окраину. Действительно, Чжунгарская пустыня представляет весьма невыгодное место для пролета птиц как по своему собственному бесплодию и безводию, так и потому, что далее на юг, вплоть до Индии, лежат самые непригодные пролетным птицам местности: сначала высокая стена Тянь-шаня, далее Таримская пустыня, а за нею громадное плоскогорье Тибета. Вот почему многие виды пернатых направляются с Енисея и верхней Оби, вероятно, не прямо на юг, но облетают Чжунгарскую и другие названные пустыни, вдоль западных подножий Алтая и Тянь-шаня, на верховья Сыр— и Аму-дарьи и уже отсюда, через Памир и Гиндукуш, попадают в Индию. Этим, более удобным, путем, вероятно, пользуются даже сильные птицы, каковы лебеди и журавли. Те и другие замечены нами на пролете в пустынях Чжунгарии и Лоб-нора только как редкость; между тем, весьма обыкновенны на оз. Зайсане, а лебеди и на оз. Улюнгуре. Правда, громадная масса уток, появляющихся раннею весною на Лоб-норе, летит отсюда прямо через Тянь-шань и пустыню на север; но эти утки находят на рано вскрывающемся Тариме прекрасное для себя место отдыха и все-таки, как показали мои наблюдения весною 1877 г., попадают на Лоб-нор с юго-запада и запада, т. е. пересекают из Индии Тибетское нагорье в самом узком его месте. Осенью же, по словам лобнорцев, на их озере пролетных уток бывает гораздо меньше, вероятно потому, что возвращаясь обратно, они не пускаются напрямик через Чжунгарскую пустыню.

Рыбы в этой последней нигде нет, за исключением р. Урунгу и оз. Улюнгура. Земноводные нами такжа не найдены. Из пресмыкающихся же обильны ящерицы, принадлежащие исключительно к двум родам — Phrynocephalus и Podarces.

Теперь о дикой лошади и о диком верблюде.

Дикая лошадь. Дикая лошадь, единственный экземпляр которой находится в музее С.-Петербургской Академии наук, недавно описана нашим зоологом И. С. Поляковым и названа моим именем — equus przewalskii [77]. Она хотя и представляет некоторые, даже значительные, признаки (отсутствие длинных волос на верхней половине хвоста, отсутствие чолки, короткая, прямостоячая грива), свойственные ослам, но по общности других, более важных, зоологических отличий (по форме черепа и копыт, присутствию мозолей на задних ногах, чего не бывает у ослов, неимению спинного ремня, наконец, по общему складу) весьма приближается к домашней лошади и в зоологической системе должна быть поставлена рядом с этою последнею. Таким образом, новооткрытый вид представляет, по исследованию Полякова, промежуточную форму между ослом и лошадью домашней; быть может, и весьма даже вероятно, составляет уцелевшего еще родоначальника некоторых пород домашней лошади, много уклонившейся от первоначального типа, под влиянием давнишнего приручения человеком.

По своей наружности Equus przewalskii роста небольшого [78]. Голова, сравнительно, велика, с ушами, более короткими, нежели у ослов; грива короткая, прямостоячая, темнобурого цвета, без чолки; спинного ремня нет. Хвост на верхней половине мохнатый, но без длинных волос и только в нижней своей половине покрыт черными, длинными, как у лошадей, волосами. Цвет туловища чалый, на нижних частях тела почти белый; голова рыжеватая; конец морды белый. Шерсть (зимняя) довольно длинная, слегка волнистая. Ноги сравнительно толстые; передние — снаружи, в верхней половине, беловатые, над коленями рыжеватые, далее вниз черноватые и возле копыт черные; задние — беловатые, возле копыт также черные; копыта круглые и довольно широкие.

Новооткрытая лошадь, называемая киргизами кэртаг [80], а монголами также [79], обитает лишь в самых диких частях Чжунгарской пустыни. Здесь кэртаги держатся небольшими (5-15 экземпляров) стадами, пасущимися под присмотром опытного старого жеребца. Вероятно, такие стада состоят исключительно из самок, принадлежащих предводительствующему самцу. При безопасности звери эти, как говорят, игривы. Кэртаги вообще чрезвычайно осторожны; притом одарены превосходным обонянием, слухом и зрением. Встречаются довольно редко; да притом, как сказано выше, держатся в самых диких частях пустыни, откуда посещают водопои. Впрочем, описываемые животные, как и другие звери пустыни, вероятно, надолго могут оставаться без воды, довольствуясь сочными солончаковыми растениями.

Охота за дикими лошадьми чрезвычайно затруднительна; притом на такую охоту можно пускаться лишь зимою, когда в безводной пустыне выпадает снег. Тогда, по крайней мере, нельзя погибнуть от жажды. Зато в это время охотников будут донимать день в день сильнейшие морозы. Чтобы укрыться от них хотя ночью, необходимо взять с собою войлочную юрту; затем следует запастись продовольствием и вообще снарядить небольшой караван, так как на подобной охоте придется выездить многие сотни верст и потратить месяц времени. Мне лично удалось встретить только два стада диких лошадей [81]. К одному из этих стад можно было подкрасться на меткий выстрел, но звери почуяли по ветру, по крайней мере за версту, моего товарища и пустились на уход. Жеребец бежал впереди, оттопырив хвост и выгнув шею, вообще с посадкою совершенно лошадиною; за ним следовали семь, вероятно, самок. По временам звери останавливались, толпились, смотрели в мою сторону и иногда лягались друг с другом; затем опять бежали рысью и, наконец, скрылись в пустыне. Замечательно, что в упомянутом стаде два экземпляра были какие-то пегие — хорошенько нельзя было рассмотреть.

За исключением Чжунгарии кэртаг нигде более не водится. Таким образом, прежний обширный, как показывают палеонтологические изыскания, район распространения дикой лошади в Европе и Азии ныне ограничен лишь небольшим уголком центральноазиатской пустыни. В других ее частях диких лошадей нет. Об этом я могу теперь утверждать положительно. Рассказы монголов, слышанные мною в Ала-шане, еще во время первого (1870–1873 годы) путешествия в Центральной Азии, о стадах диких лошадей на Лоб-норе, оказались выдумкою [82].

Дикий верблюд. Противоположно дикой лошади, о существовании которой в Центральной Азии до сих пор ничего не знали, дикий верблюд (gamelus bactrianus ferus), обитающий в той же центрально-азиатской пустыне, известен был по слухам уже шесть веков тому назад, со времен Марко Поло, который первым из европейцев упоминает об этом животном. Еще ранее, по словам синологов, неоднократно говорится о нем в китайских летописях. В более близкие нам времена, о диком верблюде упоминают Дюгальд и Паллас, а из новейших путешественников — Шау, Форзейт, Беллю, Элиас, Певцов и другие(20). Но ни один из них лично не видал и не наблюдал дикого верблюда; сообщались только рассказы, слышанные от туземцев. Даже вопрос о существовании истинно дикого верблюда подлежал сомнению, так как многие натуралисты, и в том числе знаменитый Кювье(21), полагали, что верблюды, живущие на свободе в некоторых местностях Центральной Азии, суть только одичавшие животные, ушедшие от своих хозяев или выпущенные ими на свободу, по обычаю буддистов. Впрочем, Паллас держался противоположного мнения и полагал найти в верблюдах, живущих на свободе, вполне диких животных.

На мою долю выпало счастье отыскать дикого верблюда на его родине. в пустынях Лоб-нора, и наблюдать здесь это замечательное животное. Его нрав и образ жизни описаны были мною тогда же, в отчете о путешествии на Лоб-нор [83]. Вместе с тем я высказался, что найденные мною верблюды суть дикие животные. Мнение это подтверждено И. С. Поляковым, сделавшим специальное зоологическое описание дикого верблюда [84] по экземплярам и черепам, привезенным мною с Лоб-нора, а также добытым в 1878 году охотниками киргизами в песках южной Чжунгарии.

По исследованию Полякова зоологические отличия дикого верблюда от домашнего (также двугорбого) невелики и заключаются, главным образом, в малых горбах диких экземпляров; затем в отсутствии у этих последних мозолей на коленях передних ног [85]. Черепа диких верблюдов, при сравнении их с черепами прирученных двугорбых, представляют различия лишь в мелочах. Но, с другой стороны, весьма также схожи черепа двугорбого и одногорбого верблюдов и их ископаемого собрата, недавно найденного на Волге [86].

Подобное явление можно объяснить лишь одинаковостью пищи, климата, местности, словом, всех тех физико-географических условий, среди которых жили и живут как домашние верблюды, так и дикие. Понятно, что при отсутствии изменяющих причин не могло произойти каких-либо значительных изменений в типе животного, изменений, которые, по законам "соотношения развития", отразились бы и на устройстве черепа. Только спины верблюдов домашнего и дикого, как справедливо указывает Поляков, находятся уже много веков не в одинаковых условиях. Домашний верблюд целые тысячелетия таскает на себе кладь; дикий же его собрат не знает этого. Вот почему малые гербы диких верблюдов, находящиеся, быть может, в связи с меньшим развитием или даже несколько измененным положением тех отростков на спинных позвонках, которые образуют горб, составляют весьма важный зоологический признак. К сожалению, скелета дикого верблюда еще нет в музеях.

Не буду повторять здесь уже сказанного мною в вышеупомянутом отчете о путешествии на Лоб-нор относительно образа жизни и привычек дикого верблюда. Вовремя нынешнего путешествия в Тибет мы не охотились (по недостатку времени) за этим животным, хотя и проходили районы, им обитаемые.

Теперь можно с точностью указать местности Центральной Азии, где еще доныне живет дикий верблюд. Везде эти местности обозначаются недоступными сыпучими песками, в которых описываемое животное укрывается от человека. Вообще район распространения дикого верблюда несравненно обширнее, нежели район жительства дикой лошади. Остатки этой последней сохранились только в Чжунгарии. Дикий же верблюд занимает пустыни нижнего Тарима, Лоб-нора и Хамийскую; затем обитает, в достаточном числе, в песках южной Чжунгарии, к северу от городов Гучена и Манаса; наконец, на Тибетском нагорье живет в северо-западном Цайдаме — в песках близ урочища Сыртын и в пустынных окрестностях оз. Хыйтун-нора.

Наш путь от оз. Гашун-нор. Начнем снова о путешествии.

Простояв четверо суток на оз. Гашун-нор, мы наняли себе проводника-тургоута и направились к югу прямым путем на г. Баркуль. Киргиз Мирзаш, до сих пор провожавший нас из Зайсана, но далее не знавший дороги, был отпущен обратно и награжден за свои услуги. С новым проводником мы выступили в путь 2 мая и в тот же день оставили позади себя южный Алтай. Его отроги, сопровождавшие до сих пор левые берега Булугуна и верхней Урунгу, резко окончились. Впереди нас раскинулась, необозримая равнина, ограниченная на юге довольно высоким [87] хребтом Байтык и его более низкими восточными продолжениями, носящими имена Хаптык и Барлык. К востоку упомянутая равнина уходила за горизонт; на западе же, т. е. вправо от нашего пути, виднелись невысокие горы, составляющие, быть может, продолжение хребта Кутус, расположенного на левом берегу Урунгу, близ сворота гученской дороги.

От ключа Холусутай-булык предстоял безводный переход в 74 версты. Поэтому мы запаслись водою и тронулись с места после полудня, чтобы ночевать, пройдя треть пути; на следующий день прошли остальные две трети и сильно усталые, уже почти ночью, разбили свой бивуак на ключе Хыльтыге, в восточном подножии гор Байтык. Эти последние видны были нам совершенно ясно еще верст за пятьдесят. Казалось, вот-вот скоро доберемся до желанного места. А между тем, проходили час, другой, третий в непрерывном движении — и все-таки горы не приближались заметно.

Обманчивость расстояний. Так везде обманчивы, еще более для новичка, расстояния в пустынях Центральной Азии, конечно, если только атмосфера свободна от поднятой ветром пыли. В особенности ясно видны бывают на громадном расстоянии высокие горы. Так, например, Тянь-шань из Чжунгарской пустыни виден довольно хорошо верст за двести. Громадную же вершину того же Тянь-шаня — Богдо-ула, стоящую близ Гучена, мы могли заметить с высот на р. Урунгу, близ сворота гученской дороги, следовательно за 250 верст. Причины такой дальности, а вместе с тем и обманчивости обозреваемых расстояний в равнинных местностях пустыни, заключаются: во-первых, в разреженности, сухости, следовательно и прозрачности воздуха, в особенности на больших высотах; затем в отсутствии большей частью промежуточных предметов; наконец, в контрасте равнин и гор, обыкновенно являющихся рядом, без постепенного перехода.

Равнина к югу от Алтая. Вышеупомянутая равнина, по которой мы проходили от Алтая до Байтыка, имеет около 3 500 футов абсолютной высоты и кой-где испещрена небольшими группами холмов. Почва в северной ее половине глинисто-солончаковая, достаточно поросшая травою, удобною для корма скота. Здесь зимовью кочевья тургоутов. Местами соль лежит сплошными кусками в дюйм толщиною. Солончаки эти составляют продолжение речек Уюнчи [88] и Барлык, которые выбегают из Алтая и теряются в описываемой равнине. Южная, большая, ее половина состоит из гальки и гравия, по которым растут редкий саксаул и ephedra [89]. Зелени и цветов, несмотря на май, здесь не имелось. Зверей также мы не видали, кроме небольшого стада диких лошадей и нескольких антилоп хара-сульт; из птиц же встретили несколько пролетных, быть может заблудившихся, розовых скворцов (pastor roreus) и синиц-ремез (aegithalus pendulinuj). Зато на ключе Хыльтыге, где мы дневали, нашлось, сверх ожидания, достаточно мелких пташек — erythrospiza mongolica, saxicola atrogularis, cerydalla richardii, budytes flava etc. [90], несколько десятков которых убиты были для коллекции. Окрестные горы оказались совершенно бесплодными. Но в них, невдалеке от нашего бивуака, встретились, лежащие совсем наружу, залежи каменного угля довольно хорошего качества.

Состояние погоды. Несмотря на перепадавшие до сих пор довольно сильные жары (до 27,0° в тени), утром 8 мая случился мороз в –2,5°, так что вода на болоте Тала-окчин, где мы тогда ночевали, замерзла. Затем, лишь только взошло солнце, как по обыкновению, началась буря. Эти бури, все с запада и северо-запада, сильно донимали нас во время пути от Гашун-нора через Чжунгарскую пустыню. При таких бурях, если они начинались рано утром, обыкновенно становилось холодно; если же буря поднималась перед полуднем, когда солнце уже достаточно нагревало почву, то порывы ветра не охлаждали значительно атмосферу.

Во время бури воздух наполнялся тучами мелкого песка и соленой пыли. От последней обыкновенно страдали глаза; самый же ветер, в особенности если он был встречным, сильно мешал ходу вьючных верблюдов, да и людям надувал в лицо и уши до головной боли. Притом в такую погоду трудно было делать дорогой съемку, а по приходе на место бивуака иногда вовсе нельзя было итти на экскурсии. В редкие затишья, при ясном небе, всегда становилось жарко. Сухость воздуха постоянно была очень велика [91]. Словом, погода стояла та же самая, как и вообще во всей Гоби весною.

Горы Хара-сырхэ и Куку-сырхэ. От урочища Тала-окчин, довольно обильного кормом и ключевой водою, нам снова предстояло пройти 50 безводных верст. Вышли после полудня, ночевали с запасною водою на полпути, а на завтра, без особенного труда, сделали остальную часть дороги. Впрочем, последней здесь нигде нет; нет даже тропинок; вожак вел нас напрямик, по известным приметам местности. Пустыня была дика, как и прежде. Почва залегала та же: галька и гравий, реже песок или песок с лессовою глиною. Из растений встречались только саксаул и ephedra, да и то не в обилии.

Во второй половине того же безводного перехода, среди пустыни встретилась невысокая горная группа, известная в западной своей части под именем Хара-сырхэ, а в восточной Куку-сырхэ. На северном склоне эти горы бесплодны, как Хаптык, предгорья Байтыка и посещенные нами части южного Алтая; но на южной стороне тех же гор почва делается глинисто-песчаною (с небольшою примесью гальки) и довольно плодородною. Из кустарников здесь в небольшом количестве найдены: золотарник — Сaragana pygmaea [92], сплошь залитый своими желтыми цветками, и Zygophyllum xanthoxyloa [93]. Из трав же цвели: молочник (Tragopogon ruber), лапчатка (Potentilla bifurca), три вида Astragalus, узколистный касатик (Iris tenuifolia), молочай (Euphorbia subccrdata), Sterigma sulphureum, Dontostemon perenras; кроме того, обильны были лук (Allium sp.) и кипец (Festuca sp.).

Абсолютная высота описываемых гор, вероятно, не превосходит 5 000 футов. Из зверей здесь попадались нам довольно часто хуланы, привлекаемые в это время из пустыни молодою травою; изредка встречались хара-сульты; по валявшимся рогам видно было, что здесь водятся и аркары, т. е. горные бараны.

Общий характер пройденной пустыни. По обе стороны гор Куку-сырхэ и Хара-сырхэ, к востоку и западу, раскидывается необозримая равнина, совершенною гладью убегающая за горизонт, — это Чжунгарская пустыня в последний раз являлась перед нами. Здесь, сколько кажется, проходит главный рукав описываемой пустыни, которым она соединяется с остальною Гоби. Вообще вся местность к югу от Алтая до предгорий Тянь-шаня, в пройденном нами направлении, представляет высокую пустынную равнину, по которой разбросаны большею частью невысокие горы. Ближе к этим горам почва обыкновенно взволнована пологими увалами и прорезана сухими руслами дождевых потоков. В лучших местах, там, где почва сырее от влаги, просачивающейся изнутри и иногда выходящей наружу в виде тощего ключа, являются дырисун, тростник, джингил, тамариск; изредка шиповник и золотарник. Возле самого ключа иногда выдастся зеленая площадка травы в несколько десятков квадратных сажен; покажутся птички — anthus aquaticus, budytes citreola, budytes flava, cerydalla richardii, totanus ochropus, totanus calidris [94], которых нигде до сих пор не было видно; иногда встретится гнездящаяся пара турпанов (casfrca rutila) или отсталая утка. Но и подобные оазисы попадаются лишь изредка. Безжизненная пустыня заполнила все собою; даже на горах везде лежит ее мертвая печать.

Встречаются оазисы и безводные, обыкновенно солончаковые. Здесь, если найдется ямка воды, то она негодна для питья. Растительность в таких местах еще беднее; птиц обыкновенно нет; из зверей же изредка попадется пугливое стадо хуланов, а иногда и диких лошадей. Издалека почуют они караван и умчатся в пустыню. Вообще, сколько можно было заметить, все звери в Чжунгарии гораздо пугливее, нежели в Монголии, на Куку-норе и в Тибете; вероятно потому, что реже видят человека, но усерднее им преследуются.

Жителей, как в этой части, так и во всей Чжунгарской пустыне, нет; даже привычному ко всяким лишениям номаду здесь невозможно кочевать. Лишь по окраинам той же пустыни, в более плодородных гористых местностях на западе и севере, кочуют тургоуты и киргизы. К ним, на верховьях Урунгу, в небольшом числе примешиваются урянхайцы. Наконец подгорная полоса вдоль Тянь-шаня занята оседлым китайским и частью мусульманским (дунганы, таранчи) населением.

Предгорья Тянь-шаня. Сделав от гор Куку-сырхэ два небольших перехода, мы опять вошли в горы, которые, по словам туземцев, составляют предгорья Тянь-шаня, но не носят общего определенного названия. Впрочем, местность здесь не имеет вполне гористого характера; скорее же представляет обширное, довольно высокое (приблизительно до 6 000 футов абсолютной высоты) плато, на котором густо рассыпаны, без всякого порядка, отдельные горки и небольшие хребтики. Ближе к наружной окраине, откуда мы вошли, описываемые горы скалисты и довольно дики. Преобладающей в них породой, как и в горах Куку-сырхэ, является серый гнейс. На самом плато отдельные вершинки ниже скал и меньше. Узкие долины, или по-сибирски пади, встречаются очень часто, более редки ущелья; ключей довольно и вода в них прекрасная; по горным скатам и в падях отличные пастбища. Из трав преобладают: кипец, низкорослая полынь и дырисун; изредка попадается ковыль. Сверх того, найдены цветущими, кроме уже поименованных для гор Куку-сырхэ: герань (geranium pseudosibiricum), дымянка (fumeria officinalis), nonnea caspia, hypecoum erectum [95] и др. Из кустарников встречены: казачий можжевельник (juniperus sabina), довольно обыкновенный; таволга (spiraea hyperieifolia), также обыкновенная; жимолость (lonicera microphylla var. sieversiana) и карагана (ceregana tregacantheides), довольно редкие; шиповник (resa sp.), попадающийся лишь изредка, и еще более редкая дикая яблоня (pyrus sp.), растущая в узких ущельях небольшим деревцом от 5 до 7 футов высотою. Вообще флора описываемых гор была настолько разнообразна, что в один день (13 мая) мы собрали в свой гербарий 32 вида цветущих растений, тогда как до сих пор, в течение всего апреля и почти всей первой половины мая, нами найдено было лишь 52 вида цветов. Впрочем, далее к г. Баркулю горы становятся гораздо бесплоднее.

Из млекопитающих в тех же горах мы встретили много аркаров (Ovis heinsii?), но не могли взять в коллекцию ни одной их шкуры, так как звери находились в сильном линянии; добыта была каменная куница (Mustela foina); попадались лисицы, а по широким долинам — хуланы и хара-сульты. Норы мелких грызунов встречались часто; самих же зверьков мы не видали.

Из птиц обыкновенны были: стренатка (Emberiza huttoni), прекрасно поющий чеккан (Saxicola isabellina), каменный дрозд (Petrocincla saxatilis), горный и пустынный вьюрки (Montifringilla leueura, Erythrcspiza mongolica).

В описываемых горах впервые встретилось и население, которого мы не видали от оз. Гашун-нора. То были китайцы, живущие оседло возле ключевых ручьев и занимающиеся земледелием. Прежде этих китайцев обитало здесь больше, чем можно было видеть по разоренным во время дунганского восстания фанзам. Кочевников же в горах, несмотря на привольные пастбища, нигде не было; вероятно, китайцы не позволяют им здесь жить.

Всегдашние затруднения с проводниками. Проводник-тургоут, взятый нами с Гашун-нора и плохо вообще знавший даже до сих пор направление пути, теперь окончательно сбился с толку, войдя в горы, не имеющие никаких резких примет для ориентировки. Тем не менее монгол не сознавался в своем неведении и водил нас наугад из одной пади в другую. Так, блуждая, сделали мы целый переход. На следующий день повторилось то же самое. Тогда я прогнал негодяя-проводника, который и раньше того не один раз обманывал нас, за что, конечно, получал должные внушения.

Вообще путешественнику в Центральной Азии редко когда удается иметь хорошего проводника. Обыкновенно бывает одно из двух: или плут, или дурак. Притом же тот и другой одинаково получают от китайцев приказания следить за тем, что мы делаем, не говорить ничего лишнего и возможно больше обманывать нас во всем, чего мы не можем увидеть собственными глазами. Поэтому все расспросы, в особенности про окрестную страну, ее производительность, быт населения и т. п., из десяти раз на девять приводят к совершенно отрицательным результатам. Даются показания ложные, а если проводник глуп, да притом еще усердствует, отличиться перед своим начальством, то обыкновенно рассказывает совершенную галиматью.

При этом нужно правду сказать, что расспросы через переводчика также немало влияют на суть самого рассказа. Такое неудобство чувствуется всего сильнее при разговоре о предметах более или менее отвлеченных. Тут нужно сначала втолковать своему толмачу, а затем уже немало ждать, пока он, конечно по-своему, разъяснит монголу и получит от него ответ, который также передаст по собственному разумению. В результате обыкновенно получается такая ахинея, что только махнешь рукою и перестанешь понапрасну тратить время.

Выход в Баркульскую равнину. Прогнав вожака-монгола, мы расспросили у китайцев про дальнейший путь и спустя немного вышли на колесную дорогу, которая ведет из Гучена в Баркуль. Следуя по ней, мы и без проводника не могли заблудиться. Впрочем, это была только боковая ветвь главной дороги, направляющейся вдоль всего северного подножия Тянь-шаня. Снега последнего совершенно ясно виднелись вправо от нас. С каждым днем мы понемногу к ним приближались. Местность же, по которой мы теперь шли, была попрежнему усыпана мелкими горами; только горы эти сделались бесплоднее и вода в них стала редкостью. Наконец, 18 мая, караван наш вышел в обширную равнину и расположился бивуаком близ китайской деревни Сянто-хуаза, в 20 верстах от города Баркуля.