ГЛАВА ПЕРВАЯ СНАРЯЖЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ В ЗАЙСАНЕ. ПУТЬ ПО ЧЖУЕГАРИИ ДОЛИНОЮ Р. УРУНГУ

[9]

План и состав экспедиции. — Окончательное снаряжение в Зайсане: запасы продовольственные; боевые и охотничьи; для научных работ; одежда, обувь и жилище; подарки туземцам; деньги; укладка багажа; экспедиционные животные. — Важность вооружения экспедиции. — Предположенный путь. — Проводник Мирзаш. — Выступление из Зайсана. — Мысли у порога, пустыни. — Первые дни путешествия. — Местность от Зайсана до оз. Улюнгура. — Описание этого озера. — Городишко Булун-тохой. — Река Урунгу. — Ее нижнее течение. — Местная флора и фауна. — Соседняя пустыня. — Среднее течение Урунгу. — Путь наш вверх по этой реке. — Зимовка бежавших киргизов. — Верхняя Урунгу. — Река Булугун. — Охота на кабанов. — О торгоутах.

Иследованием Лоб-нора и западной Чжунгарии закончилось второе мсе путешествие в Центральной Азии [10]. Постигнутый болезнью как результатом чрезмерного напряжения сил, различных лишений и неблагоприятных климатических условий, я принужден был отказаться от намерения пройти из Кульджи в Тибет через Хами и в конце 1877 года возвратился из г. Гучена в наш пограничный пост Зайсанский [11]. Здесь в течение трех месяцев, при заботливом внимании местных врачей, здоровье мое достаточно восстановилось. Тогда я выступил было вновь из Зайсана в путь, как получил телеграммою из С.-Петербурга приказание отложить на время экспедицию, ввиду обострившихся затруднений наших с китайцами по поводу владения Илийским краем(1).

По пословице "нет худа без добра" подобная, обязательная отсрочка путешествия явилась весьма кстати. Мне можно было ехать на родину, и здесь в продолжение лета 1878 года, в тиши деревни, окончательно отдохнуть от многоразличных невзгод Лобнорского путешествия.

Между тем недоразумения с китайцами не только не улаживались, но еще более осложнялись. Казалось, им не предвиделось и конца. Ожидание "благоприятного" времени для путешествия могло отдалить это путешествие на целые годы. Да и тогда кто мог поручиться, что экспедиция наша не встретит препятствий в том или другом виде и характере? По опыту предшествовавших странствований мне было достаточно известно, что успех путешествия в таких диких странах, какова Центральная Азия, много, даже очень много, зависит от удачи, счастья, т. е. от таких условий, которые невозможно определить заранее. Необходимо рисковать, и в этом самом риске кроется значительный, пожалуй даже наибольший, шанс успеха…

Со всегдашней горячей готовностью откликнулись Географическое общество и Военное министерство на поданный мною проект о новом путешествии в глубь Азии. Целью этого путешествия намечался далекий, малоизвестный Тибет. Путем же следования было избрано направление из Зайсана через Хами, Са-чжеу и Цайдам-по местностям, которые сами по себе представляли высокий научный интерес. Срок путешествия полагался двухлетний; личный состав экспедиции определен был в 13 человек; на расходы исчислялось 29 000 рублей [12].

Ближайшими моими помощниками, принесшими неоценимые услуги делу экспедиции, были два офицера, прапорщики — Федор Леонтьевич Эклон и Всеволод Иванович Роборовский. Первый из них, еще будучи юнкером, сопутствовал мне на Лоб-нор; второй теперь впервые отправлялся в Азию. Эклону поручено было препарирование млекопитающих, птиц и пр., словом заведывание зоологической коллекцией; Роборовский же рисовал и собирал гербарий. Кроме того, оба названные офицера помогали мне и в других научных работах экспедиции. В составе последней находились, кроме того, трое солдат: Никифор Егоров, Михаил Румянцев и Михей Урусов. Пять забайкальских казаков: Дондок Иринчинов — мой неизменный спутник при всех трех путешествиях в Центральной Азии, Пантелей Телешов, Петр Калмынин, Джамбал Гармаев и Семен Анносов; вольнонаемный препаратор отставной унтер-офицер Андрей Коломейцев и переводчик для тюркского и китайского языков уроженец города Кульджи Абдул Басид Юзупов, уже бывший со мною на Лоб-норе.

Таким образом вся наша экспедиция состояла из 13 человек, — как нарочно, из цифры, самой неблагоприятной в глазах суеверов. Однако последующий опыт путешествия доказал всю несправедливость нареканий, возводимых на так называемую "чортову дюжину".

Притом более обширный персонал экспедиции едва ли был бы на пользу дела. В данном случае, более чем где-либо, важно заменить количество качеством и подобрать людей, вполне годных для путешествия. Каждый лишний человек становится обузой, в особенности если он не удовлетворяет вполне всем требованиям экспедиции. В длинном же ряду этих требований далеко не на последнем месте стоят нравственные или, вернее, сердечные качества. Сварливый, злой человек будет неминуемо великим несчастьем в экспедиционном отряде, где должны царить дружба и братство рядом с безусловным подчинением руководителю дела.

Затем на стороне маленькой экспедиции то великое преимущество, что нужно гораздо меньше различных запасов, равно как вьючных и верховых верблюдов, которых иногда совершенно нельзя достать; легче добыть продовольствие, топливо и воду в пустыне; легче забраться в труднодоступные местности; словом, выгоднее относительно выполнения прямых задач путешествия. При этом, конечно, обязательно откинуть всякий комфорт и довольствоваться лишь самым необходимым.

Окончательное снаряжение в Зайсане. В конце февраля 1879 года мы все собрались в посту Зайсанском, в котором оставлено было на хранение прошлогоднее снаряжение экспедиции. Теперь оно пополнилось новым привозом, так как требовалось запастись всем необходимым до последних мелочей и притом на долгий срок. Правда, мы не позволяли себе роскоши, скорее даже урезывали необходимое, но тем не менее в багаже нашем собралась куча самых разнообразных предметов, требовавших тщательной сортировки и укладки.

Запасы продовольственные. Продовольственные запасы составляли, конечно, вопрос первостепенной важности. У нас, как и в караванах туземцев, они состояли из трех главных предметов: баранов, которых гнали живьем, кирпичного чая и дзамбы, т. е. поджареной ячменной или пшеничной муки. Мука эта, завариваемая в виде толокна горячим чаем с прибавкой соли, масла или бараньего сала, хорошо заменяет хлеб, притом долго сохраняется и весьма удобна для перевозки вьюком. Затем, где возможо, мы покупали во время путешествия рис и просо; иногда же китайскую финтяузу и гуамян [13], а также пшеничную муку, из которой, обыкновенно на дневках, пекли лепешки в горячей золе. Из Зайсана было взято сверх того семь пудов сахара, около пуда сухих прессованных овощей, по ящику коньяка и хереса и два ведра спирта для коллекций.

Презервов мы с собой не брали, так как, во-первых, их надо было бы слишком много; во-вторых, они возбуждают сильную жажду; затем портятся при сильных жарах в пустыне(2). Не годятся здесь также водоочистители. Лучшее питье при путешествии — это чай, в особенности если к нему прибавлять лимонной кислоты или клюквенного экстракта. Тем и другим можно запастись вдоволь, без излишнего обременения вьючного багажа. Табак ни я, ни офицеры не курим, так что в этом отношении не предстояло заботы.

Кухонная наша посуда состояла из большой медной чаши, где варились суп и чай, медного котелка, двух небольших, также медных, чайников, кастрюли, сковороды, железной миски и двух железных ведер для черпания воды. Запас последней летом всегда возился в двух плоских деревянных бочонках, вмещавших в себе девять ведер.

Столовые принадлежности также гармонировали с кухонными. Каждый из нас имел деревянную чашку, в которую попеременно наливался то суп, то чай; складные ножи служили для разрезывания мяса, а пальцы рук заменяли вилки; ложки имелись вначале, но впоследствии поломались и растерялись, так что заменены были самодельными деревянными лопаточками.

Один из казаков назначался поочередно на месяц поваром, — уменье в расчет не принималось — тем более, что наш обед и ужин почти всегда состояли из одного и того же бараньего супа, с приложением жареной или вареной дичины, если таковую удавалось добыть на охоте. Рыба попадалась редко, как исключение. Продовольствовались мы вместе с казаками из общей чаши, одной и той же пищей. Только сахар к чаю, за невозможностью достать его в пустыне, давался казакам лишь изредка, по праздникам. На случай заболевания взята была небольшая аптека. Но так как никто из нас не знал медицины, то в дороге мы не прибегали ни к каким другим средствам, кроме хины и желудочных капель, да притом и не заболевали серьезно.

Боевые и охотничьи. Боевое и охотничье снаряжение нашей экспедиции было вполне удовлетворительное. Каждый из нас имел винтовку Бердана за плечами и два револьвера Смита и Вессона у седла; за поясом же штык к винтовке и два небольших патронташа с двадцатью патронами в каждом. Охотничьих ружей имелось семь. К ним взято было, для стрельбы птиц в коллекцию и для охоты вообще, три пуда пороха и двенадцать пудов дроби. Для винтовок отпущено нам было шесть тысяч патронов, а для револьверов — три тысячи. Патроны возились в цинковых ящиках, нашей войсковой укладки, по 870 штук в каждом. Ящики эти, весом около двух с половиною пудов, взамен деревянной форменной обложки обшивались толстым войлоком, обвязывались веревками и в таком виде отлично сохранялись в дороге. Порох сохранялся в жестянках, уложенных в деревянный ящик. Дробь же размещалась вместе с другими вещами по кожаным сумам и служила прекрасным материалом для уравновешивания вьюков.

Для научных работ. Для научных работ имелись: два хронометра, небольшой универсальный инструмент, барометр Паррота с запасными трубками и ртутью, три буссоли Шмалькальдера, несколько компасов, шесть термометров Цельсия, гипсометр и психрометр(3). Сверх того сделаны были запасы для препарировки зверей и птиц, как-то: пинцетки, ножики, мышьяковое мыло, квасцы, гипс, несколько пудов пакли и ваты. Для сбора рыб и пресмыкающихся уложены были в особый ящик с гнездами стеклянные квадратные банки с притертыми пробками; наливались они спиртом. Впоследствии спирт можно было заменить крепкой китайской водкой. Для гербария запасено было полторы тысячи листов пропускной бумаги, которой, впрочем, нехватило на два летних сбора. Пришлось экономить перекладкою растений между листами и добавить весьма плохой бумаги китайской.

Одежда, обувь и жилище. В путешествии форменного военного платья мы не носили. Тем не менее с нами везлись наши мундиры, которые иногда приходилось надевать для визитов крупным китайским властям. Казакам на тот же случай были сшиты из плиса русские костюмы. Затем во время самого пути как мы так и казаки, носили ситцевое белье, летом парусиновые блузы и панталоны; зимою же панталоны суконные или теплые из бараньего меха и полушубки. Обувью служили охотничьи сапоги. Казаки же нередко шили себе из сыромятной кожи сибирские унты, чирки и ичиги. Вообще как одежды, так и обуви изнашивалось очень много; поэтому запасы того и другого были немалые.

Постелью всем нам служили войлоки, постилавшиеся на землю; в изголовьях клались кожаные подушки. Покрывались летом байковыми одеялами; зимой теплыми одеялами из бараньего меха. Впрочем, казаки ни подушек, ни одеял не имели; покрывались же всегда своими шубами, а изголовье устраивали из снятого на ночь верхнего платья.

Походным нашим жилищем были две парусиновые, монгольского образца, палатки — одна для нас, другая для казаков. Впоследствии, зимою в Тибете, одна из таких палаток заменена была войлочной юртой [14].

Подарки туземцам. Для подарков туземцам, без чего невозможно обойтись в Азии, закуплено было в Петербурге на 1 400 рублей: несколько охотничьих ружей, револьверов, игральных машинок, карманных часов, складных нейзильберных [15] зеркалец, ножей, ножниц, бритв, бус, ожерелий и гармоний; сверх того иголки, магний, сусальное золото, несколько магнитов, кусок плису, стереоскоп, калейдоскоп, две маленькие электрические батареи и, наконец, телефон. Последний, впрочем, не производил впечатления, так как требовал для своей оценки достаточно умственного развития. Зато электрическая батарея и раскрашенные карточки актрис (да простят они мне это) везде производили чарующее впечатление на туземцев Монголии и Тибета.

Деньги. Наконец, чтоб довершить перечисление нашего экспедиционного багажа, скажу, что в нем находилось еще десять пудов купленного в Семипалатинске китайского серебра в больших (около 41 /2 фунтов) и маленьких слитках, так называемых ямбах, и мелко нарубленных кусочках. Серебро это, принимаемое на вес, заменяет собою ценную монету на всем обширном пространстве Китайской империи. Здесь единицей монетного веса служит, как известно, лан, ценою равняющийся, средним числом, двум нашим металлическим рублям, а по весу заключающий в себе 8,7 золотников серебра. Впрочем, вес лана бывает троякий: казенный, рыночный и малый. Десятая часть лана называется цян, а десятая часть цяна — фын. Мелкая монета, так называемая чжосы или чохи, состоит из сплава чугуна с цинком и имеет бесконечно различные счет и курс. Средним числом таких монет, величиною с нашу прежнюю копейку, только с квадратным отверстием для нанизывания на нитки, приходится около тысячи на наш металлический рубль. В Пекине и в других больших городах существуют в обращении бумажки, выпускаемые солидными торговыми домами; только эти бумажки не принимаются вне городских стен.

Укладка багажа. Как ни старались мы ограничиться в своих запасах только самым необходимым и притом в умеренном количестве, все-таки багаж наш с укупоркой весил около двухсот пудов. Распределено было все это на 46 вьюков, которыми предназначалось завьючить 23 верблюда. Сортировка вьюков и их упаковка произведены были самым тщательным образом — от этого очень много зависит как благополучное сохранение самых вещей, так и вьючных животных.

Наиболее подверженные порче вещи размещены были в двенадцать больших и средней величины деревянных ящиков, большая часть которых, сверх того, наполнялась ватой и паклей для набивки чучел птиц, укладывающихся в те же самые ящики. Две пары из них определены были под растения; еще в одной паре, всегда вносившейся в нашу палатку или юрту, сохранялись дневники, инструменты, походная аптека и такие вещи, которые необходимо было всегда иметь под рукой.

Кожаные сумы, числом восемь, вмещали в себе белье, платье, обувь, дробь, серебро и пр., словом, те предметы, которые не требовали тщательной укладки и не портились от случайных ударов. Наконец патронные ящики и мешки с продовольствием дополняли собою ту кладь, которая ежедневно возлагалась на спины наших верблюдов.

Экспедиционные животные. Понятно, что от качества этих последних много зависел самый успех путешествия, тем более при крайней затруднительности, даже почти невозможности достать вьючных животных по нашему пути через Чжунгарию и в Хамийской пустыне. Да и ни на каких других животных, кроме верблюдов, нельзя пройти по этим местностям, нередко представляющим на многие сотни верст бесплодную пустыню. В этой-то пустыне, на своей родине, верблюд действительно составляет для путешественника самую надежную движущую силу, пожалуй, даже более удобную, нежели сила любой машины. Для последней необходима вода и топливо, не говоря уже о других приспособлениях. Верблюд же разыщет себе корм в самой бесплодной местности и обойдется без воды в течение нескольких суток. Умейте только обращаться с этим животным, и оно, не требуя почти ничего, перенесет благополучно и вас и ваши вьюки через сыпучие пески, бесплодные солончаки и галечные равнины, словом, через самые дикие места пустыни [16].

Необходимость добыть не только хороших, но даже отличных верблюдов доставила нам немало хлопот. Только благодаря содействию военного губернатора Семипалатинской области генерала А. П. Проценко и начальника его штаба полковника В. Ф. Ильинского мы купили у зайсанских киргизов [17] 35 превосходных верблюдов. Из них 23 предназначались под вьюки, 8 под верх казакам; остальные 4 шли как запасные. Сверх того, при экспедиции состояло 5 верховых лошадей: для меня, моих помощников офицеров, препаратора и переводчика.

Важность вооружения экспедиции. В продолжение более трех недель, проведенных в Зайсане, мы каждый день занимали казаков практической стрельбой из берданок и револьверов. Уменье хорошо стрелять стояло вопросом первостепенной важности, — это была гарантия нашей безопасности в глубине азиатских пустынь, наилучший из всех китайских паспортов. Не будь мы отлично вооружены, мы никогда не проникли бы ни во внутрь Тибета, ни на верховья Желтой реки. Мы не могли бы, как то нередко случалось во время настоящего путешествия, итти напролом, не спрашивая позволения или, лучше сказать, не слушая китайских стращаний и запрещений. И если бы наша маленькая кучка не уподоблялась ощетинившемуся ежу, который может наколоть лапы и большому зверю, то китайцы нашли бы тысячи случаев затормозить наш путь или, быть может, даже истребить нас подкупленными разбойниками.

Предположенный путь. Как выше сказано, более трех недель пробыли мы в Зайсанском посту, снаряжаясь в предстоящий путь. Правда, сборы наши окончились скорее, но выступлению мешала поздняя весна, наступавшая в этом году особенно лениво. В степи Зайсанской, вообще обильной снегом, в зиму 1879/80 года этого снега выпало более против обыкновенного, так что до половины марта не показывались даже проталины. Наконец, потеплело, снег быстро начал таять, и мы могли двинуться в путь. Последний избран был нами мимо оз. Улюнгура через город Булунтохой и вверх по р. Урунгу, а отсюда прямо на гг. Баркуль и Хами. Следуя этим направлением, мы выгадывали себе несколько верст движения вдоль реки; затем проходили по неизвестной местности между Алтаем и Тянь-шанем, наконец избавлялись от необходимости следовать, между Гученом и Баркулем, по довольно густому, вдоль Тянь-шаня, китайскому населению и по линии расположения китайских войск, где весьма легко могли встретить самые неприятные случайности со стороны грубых и недисциплинированных китайских солдат.

Проводник Мирзаш. Проводником на первое время взят был нами киргиз Зайсанского приставства Мирзаш Аллиаров, тот самый, который осенью 1877 года водил нас из Кульджи в Гучен. Мирзаш отлично знал прилежащую к нашей границе западную часть Чжунгарии, где много лет занимался барантою, т. е. воровством лошадей. Как известно, подобный промысел нисколько не презирается у киргизов; наоборот, искусный барантач считается удальцом, заслуживающим удивления и похвалы. Мирзаш своими подвигами снискал себе даже почетнее прозвище батырь, т. е. богатырь. Этот богатырь сам сознавался нам, что в продолжение своей жизни (ему тогда было 53 года) украл более тысячи лошадей; неоднократно бывал в самом трудном положении, но обыкновенно выпутывался из беды. Впрочем, большой шрам на лбу, нанесенный топором хозяина украденной лошади, ясно свидетельствовал, что не всегда благополучно проходили нашему герою его воровские похождения. Как проводник, Мирзаш был очень полезен; только необходимо было его держать, как говорится, в ежовых рукавицах.

Выступление из Зайсана. На восходе солнца 21 марта [18] караван наш был готов к выступлению. Длинной вереницей вытянулись завьюченные верблюды, привязанные един к другому и разделенные, для удобства движения, на три эшелона. Казаки [19] восседали также на верблюдах. Остальные члены экспедиции ехали верхом на лошадях. Каждый эшелон сопровождался двумя казаками, из которых один вел передового верблюда, другой же подгонял самого заднего. Впереди всего каравана ехал я с прапорщиком Эклоном, проводником и иногда одним из казаков. Прапорщик Роборовский следовал в арьергарде, где также находился переводчик Абдул Юсупов, препаратор Коломейцев и остальные казаки. Здесь же, под присмотром казака, то шагом, то рысью, не забывая притом о покормке, двигалось небольшое стадо баранов, предназначенных для еды. Наконец волонтерами из Зайсана с нами отправилось несколько собак, из которых, впрочем, впоследствии оставлено было только две; одна из них выходила всю экспедицию.

Мысли у порога пустыни. Итак, мне опять пришлось итти в глубь азиатских пустынь! Опять передо мною раскрывался совершенно иной мир, ни в чем не похожий на нашу Европу! Да, природа Центральной Азии действительно иная! Оригинальная и дикая, она почти везде является враждебной для цивилизованной жизни. Но кочевник свободно обитает в этих местах и не страшится пустыни; наоборот, она его кормилица и защитница. И, по всему вероятию, люди живут здесь с незапамятных времен, так как пастушеская жизнь, не требующая особого напряжения ни физических, ни умственных сил, конечно, была всего пригоднее для младенчествующего человечества. Притом же, в зависимости от постоянного однообразия физических условий, быт номадов, конечно, не изменился со времен глубочайшей древности. Как теперь, так и тогда, войлочная юрта служила жилищем; молоко и мясо стад — пищей; так же любил прежний номад ездить верхом; так же был ленив, как и в настоящее время. Сменялись народы пустыни, вытесняя один другого; сменялась их религия, переходя от фетишизма и шаманства к буддизму, но самый быт кочевников остался неизменяемым. Консерватизм Азии достиг здесь своего апогея.

И надолго останется таковою большая часть Центральной Азии! Природа пустыни едва ли будет вполне побеждена даже при помощи науки. Конечно, со временем местности, пригодные для культуры, оседло населятся, и артезианские колодцы отнимут еще несколько клочков у бесплодной пустыни. Быть может, ее прорежет железная дорога, хотя бы сибирско-китайская. Вообще район кочевой жизни в будущем значительно сократится, но все-таки большая часть Центральной Азии останется пустыней навсегда. Здесь не то, что в Северной Америке, где все прерии годны для обработки и где поэтому культура подвигается исполинскими шагами. Природа азиатской пустыни всего лучше и всего дольше защитит туземных номадов перед напором цивилизации. В далеком будущем эти номады останутся живыми памятниками исторического прошлого. Стада домашнего скота, антилопы, хуланы [20], а на Тибетском нагорье дикие яки еще долго, долго будут бродить по пустыням Центральной Азии…(4).

Первые дни путешествия. Выступив из Зайсана, мы сделали первый переход в 25 верст до небольшого и весьма бедного казачьего селения Кендерлык, за которым невдалеке проходила государственная наша граница с Китаем.

От с. Кендерлык колесная дорога ведет через урочище Майхабцагай на оз. Улюнгур и далее в г. Булун-тохой. По этой дороге от Зайсана до Улюнгура считается 175 верст. Мы же должны были сделать 15 верст лишних и итти от Кендерлыка до урочища Туманды обходным, более южным путем, где снегу в это время лежало меньше. Все-таки и на этом обходе мы немало натерпелись с своими верблюдами от грязи и снежных зимних наносов, встречавшихся в каждой попутной рытвине. Притом 26 марта нас угостило таким снежным бураном, какой впору было видеть лишь в глубокую зиму. При сильнейшей буре с запада и морозе в 9°Ц [21], снег, разбиваемый в мелкую пыль, залеплял глаза, а ветер сшибал с ног. Едва-едва мы могли добраться до места ночлега и поставить свои палатки. Верблюдов тотчас уложили возле вьюков; лошадей привязали здесь же. Ни тех, ни других невозможно было отпустить на покормку. Лошадям дано было только на ночь по гарнцу ячменя, взятого с собой из Зайсана. К утру снег сплошь покрыл землю, и грянул мороз в 16°Ц; зима явилась настоящая, по крайней мере на этот день. Впрочем, в Центральной Азии подобные сюрпризы весной довольно обыкновенны.

Местность от Зайсана до оз. Улюнгур. Местность по пути от Зайсана до оз. Улюнгур довольно рельефно обрисована. На юге высокой стеной стоит хребет Саур, достигающий в вечноснеговой группе Мус-тау 12 300 футов абсолютной высоты; на севере вдали виден Алтай. Между этими хребтами расстилается обширная долина Черного Иртыша, изобилующая вблизи названной реки бугристыми сыпучими песками. Пески эти поросли мелкой березой, осиной и джингилом (halimodendron argenteum); кроме того, здесь встречаются calligonum mongolicum, tragopyrum и ephedra [22]; нередок также песчаный тростник (psamma arenaria); по лощинам, между буграми, растет довольно хорошая трава, доставляющая корм стадам кочующих здесь зимою киргизов. Вне песков описываемая равнина имеет почву глинисто-солонцеватую, в лучших местах покрытую высоким чием или, по-монгольски, дырисуном (lasiagrostis splendens). Ближе к горам местность начинает полого повышаться, а вместе с тем являются галька и щебень — продукты разложения горных пород Саура. Последний коротко и круто обрывается на юг; на север же имеет длинный, изборожденный ущельями склон и непосредственно связывается здесь с дру ими меньшими горными группами, из которых Кишкинэ-тау стоит возле самого Зайсана. К северо-западу от Саура [23] невысокий хребет Манрак, а на западе [24] соединяется с Тарбагатаем. На востоке, от снеговой группы Мус-тау, описываемый хребет начинает быстро понижаться и, с поворотом к северо-востоку под именем Кара-адыр, небольшими возвышениями оканчивается возле западного берега оз. Улюнгура.

Южный склон Саура безлесен. На северном же склоне этих гор, в которых, нужно заметить, побывать нам не удалось, в высоком поясе видны с долины довольно обширные площади лесов, состоящих, как говорят, почти исключительно из сибирской лиственицы. Другие древесные породы, как-то: осина, береза, тополь, рябина, дикая яблоня и кустарники — смородина, жимолость, малина, боярка, черемуха, шиповник, таволга и пр. запрятаны в глубине ущелий, по дну которых, от вечных снегов Мус-тау, бегут многочисленные ручьи. Соединившись, эти ручьи образуют речки — Кендырлык, Уласты, Туманды и др., из которых лишь первая впадает в оз. Зайсан; остальные же пропадают в соседней равнине, образуя там местами болотистые разливы. На Зайсанскую равнину описываемый хребет имеет то неблагоприятное влияние, что заслоняет собою скоро нагревающуюся и малоснежную Чжунгарскую пустыню. Поэтому зима на северной стороне Саура бывает суровее и обильнее снегом; весна же наступает позднее, в особенности вблизи самых гор, как например, в селении Кендырлык и в Зайсане.

К северу от гор Кара-адыр, но отделенные от них широкой и довольно высокой (до 2 700 футов абсолютной высоты) долиною, стоят несколько связанных между собою небольших и невысоких горных кряжей, из которых самый восточный, называемый Нарын-кара, тянется по северной стороне оз. Улюнгура (5).

Описание этого озера. Это озеро, по берегам которого в 1253 году проходил францисканский монах Рубруквис, посланный Людовиком ix к великому хану монголов в Кара-корум, имеет около 130 верст в окружности и лежит, по моему барометрическому определению, на абсолютной высоте 1 600 футов [26]. С востока оно принимает довольно большую р. Урунгу; стока же вовсе не имеет. Вода в Улюнгуре светлая, слегка лишь солоноватая [27], вполне пригодная для питья. Глубина озера, судя по наклону его южных, западных и в особенности северных берегов, должна быть весьма значительная. На северной стороне Улюнгура стоят, как упомянуто выше, горы Нарын-кара. К западному и южному берегам, впрочем немного в отдалении, подходят невысокими холмами строги хребтов Кара-адыр и Салбурты. Между этими холмами и берегом самого озера, местами обрывистым, простирается бесплодная солончаковая равнина, поросшая редким саксаулом, тамариском (Tamarix sp.), сугаком (Lycium sp.) и Suaeda sp. [25]. На восточном берегу, в особенности при устье р. Урунгу, раскидываются болота, покрытые высоким и густым тростником (Phragmites communis). Эти болота, мешаясь с песчаными, буграми и солончаками, тянутся к юго-востоку, верст на 15, до другого несравненно меньшего, но все-таки довольно значительного оз. Бага-нор [28]. Названное озеро некогда было частью нынешнего Улюнгура, но, отделившись от него в замкнутый резервуар, сделалось соленым. По этой причине в Бага-норе нет рыбы, которою столь изобилует оз. Улюн-гур. Характерной особенностью этого последнего является невысокий и притом узкий (не более 4–5 верст в поперечнике) увал, который отделяет северо-восточный угол описываемого озера от Черного Иртыша, следовательно от сообщения с бассейном Оби и Ледовитым океаном.

Мы пришли на Улюнгур 31 марта. Озеро еще сплошь было покрыто льдом [29], хотя уже непрочным; небольшие полыньи встречались только у берегов. Сверх ожидания, пролетных птиц, даже водяных, оказалось немного, хотя валовой пролет уток начался близ Зайсана еще в половине марта, и к концу этого месяца в прилете замечено было 37 видов птиц. На Улюнгуре же мы встретили в это время валовой пролет только лебедей (Gygnus bewickii), обыкновенно стадами в несколько сот экземпляров. Стада эти летели то довольно высоко, то очень низко и присаживались отдохнуть на льду озера. Притом все лебединые стаи направлялись непрямо на север, но с западного берега Улюнгура поворачивали к востоку на оз. Зайсан, конечно, для того, чтобы облететь высокий, в это время еще весьма обильный снегом, Алтай.

Городишко Булун-тохой. Пройдя по западному и южному берегам оз. Улюнгура, караван наш направился к р. Урунгу, близ устья которой расположен китайский городишко Булун-тохой, основанный в 1872 году на месте небольшого китайского же поселения. Несмотря на свое недавнее существование, Булун-тохой несколько раз подвергался нападениям дунган, ради чего большая часть жителей переселилась в окрестности Гучена и Чугучака. При нашем посещении в Булун-тохое находилась лишь сотня китайских солдат, да несколько десятков частных обывателей. В окрестностях кое-где встречались поля, обрабатываемые китайцами и тургоутами. Летом здешние жители сильно страдают от невообразимого обилия комаров.

Река Урунгу. В четырех верстах за Булун-тохоем мы вышли на берег р. Урунгу, единственного, но вместе с тем весьма значительного притока оз. Улюнгур. Истоки Урунгу лежат в южном Алтае; длина всего ее течения (принимая за вершину р. Чингил [30]) около 450 верст; общее направление восточно-западное с уклонением, в особенности в низовье, к северу. В среднем и нижнем свеем течении Урунгу проходит по северной окраине Чжунгарской пустыни и не имеет ни одного, хотя бы маленького, притока. Ложе реки сильно врезано в почву, так что Урунгу течет как бы в глубокой рытвине. Дно этой рытвины, расширяющейся верст на пятнадцать в низовьях описываемой реки, футов на 300–400 ниже ее окрестностей. Последние представляют сначала, т. е. в нижнем течении Урунгу, необозримую слегка шероховатую равнину, которая дальше к востоку начинает волноваться небольшими увалами, горками и скалистыми холмами, а затем, на верховьях той же Урунгу, переходит в настоящую горную страну южного Алтая.

Ее нижнее течение. Нижнее течение описываемой реки простирается верст на 70 вверх от ее устья; здесь лучшая и наиболее плодородная часть всей Урунгу. Она имеет от 35 до 40 сажен ширины; течение весьма быстрое; дно большей частью песчаное, иногда галечное; направление русла довольно извилистое. Глубина реки при малой воде (весной и осенью) не велика; броды часты, но также часты и омуты. Летом в июне и июле от дождей и таяния снегов в Алтае вода Урунгу сильно прибывает, и течение делается еще стремительнее. Тогда по реке несется множество карчей, т. е. деревьев, упавших с подмытых берегов. Это обстоятельство, вместе с быстротой течения, делает крайне затруднительным плавание даже в нижнем течении Урунгу, в средней же и верхней ее частях плавание вовсе невозможно(8).

Местная флора и фауна. Берега нижней Урунгу поросли довольно густыми рощами высоких осокорей (populus nigra) и талом нескольких видов; реже здесь попадается серебристый тополь (populus alba). Из кустарников обыкновении: джида (elaeagnus sp.), изредка встречающаяся деревом; шиповник (rosa sp.), малина (rubus idaeus), смородина (ribes nigrum?), жимолость (louicera sp.) и боярка (crataegus piiuiatifida). Густой высокий тростник (phragmites communis) часто сплошь зарастает значительные площади, в особенности ближе к оз. Улюнгуру. Вблизи наружной окраины долины реки, где почва более солонцевата и песчана, встречаются: джингил (halimodendron argenteum), саксаул (haloxyloii ammodendron), тамариск (tamarix sp.) и обширные площади дырисуна (lasiagrostis splendens), одного из самых характерных растений всех степей Внутренней или так называемой Средней Азии от Каспийского моря до собственно Китая.

Из зверей в береговых рощах Урунгу водятся кабаны (Sus scrofa aper), косули (Cervus pygargus) и волки (Canis lupus), также лисицы (Canis vulpes), зайцы (Lepus sp.) и барсуки (Meles taxus). Среди птиц больше разнообразия, хотя все-таки здешняя орнитологическая фауна не может похвалиться своим богатством даже в период весеннего пролета. В большем обилии замечены нами были в апреле: орланы (Haliaetus albicilla, Н. macei), скопы (Pandion haliaetus), коршуны (Milvus melanotis), черные вороны (Corvus Orientalis), сороки (Pica leucoptera), галки (Corvus monedula), скворцы (Sturnus purpurascens), гнездящиеся во множестве в дуплах старых деревьев, пеночки (Phillopneuste tristis), синицы-ремезы (Aegiathalus pendulinus), висячие гнезда которых часто попадались на глаза. Кроме того, обыкновенны были дятлы (Picus leuconotus, Р. canus, P. minor); бородатые синицы (Panurus barbatus), бухарские синицы (Parus bucharensis) и серые куропатки (Perdix cinerea)(9). Поближе к наружной окраине долины реки часто попадались сорокопуты (Lanius isabellinus), славки (Sylvia curruca) и чекканы (Saxicola atrogularis, S. morio). По самой реке и на небольших болотцах или озерках, образованных пересохшими ее рукавами, встречались в достаточном числе гуси (Anser cinereus, А. cygnoides), утки (Anas boschas, А. crcca), гоголи (Bucephala clangula), крохали (Mergus merganser) и бакланы (Phalacroccrax carbo). Последние были в особенности обильны в первой половине апреля, так как встречали на Урунгу множество рыбы, которую нельзя было добывать на покрытом еще льдом оз. Улюнгур.

Мы также усердно занимались рыболовством во все время двадцатидневного следования вверх по Урунгу, но добыли здесь только пять видов рыб. Вероятно, большего разнообразия не имеется и в самом Улюнгуре, в котором, нужно заметить, рыболовство вовсе не производится, хотя рыбы, по всему вероятию, великое множество. На Урунгу, из пяти найденных нами видов, голавли — Squalius sp. [31] — встречались в невероятном обилии; сколько кажется, они направлялись вверх по реке для метания икры. В меньшем количестве, но все-таки обильны были, по заливам и озеркам, крупные (до 12 дюймов длиною) караси (Gtrassius vulgaris); здесь же изредка попадались и лини (Tinea vulgaris); в самой реке нередко излавливались пескари (Gobio sp.), реже окуни (Perca fluvialitis), из которых иные достигали! I1 /, фута в длину.

Хотя, конечно, лесные и кустарные заросли по Урунгу производили отрадное впечатление, сравнительно с дикостью и бесплодием окрестной пустыни, но все-таки в этих рощах весенняя жизнь проявлялась далеко не в том обилии и прелести, в каковых мы привыкли встречать это время в лесах наших стран. Певчих птиц было немного, да и те не могли вдоволь петь при частых и сильных северо-западных ветрах, господствовавших здесь в апреле. Растительная жизнь развивалась также туго, несмотря на перепадавшие сильные жары. Вообще всюду заметно было, что только благодаря влаге, приносимой рекою, на узком пространстве ее берегов приютилась небогатая органическая жизнь среди мертвого царства окрестной пустыни.

Соседняя пустыня. Эта пустыня залегла по обе стороны описываемой реки — к северу до Алтая, к югу до Тянь-шаня. В местностях, ближайших к берегам Урунгу, она несет один и тот же характер: то раскидывается необозримой гладью, то волнуется пологими увалами: лишь далее вверх по реке, в ее среднем течении, начинают появляться невысокие глинистые горки и каменистые холмы. Почва пустыни почти везде усыпана острым щебнем и нередко прорезана оврагами с сухими в них руслами дождевых потоков. Из растений только кое-где торчит уродливый кустик саксаула, бударганы (kalidium) или reaumuria songarica. Впрочем, весной растительная жизнь, правда также весьма бедная, пробуждается не надолго даже и в описываемой пустыне. По каменистым скатам холмов тогда нередко встречается ревень (rheum leucerhizum) и дикий лук (allium sp.), а в пологих ложбинах, где более задерживается влаги, цветут молочай (euphorbia blepharophylla) и тюльпаны (tulipa uniflora); здесь же, равно как иногда и в самой пустыне, внимание путника привлекается красивыми крупными листьями какого-то зонтичного растения, которое в апреле еще не цвело. Но и весенние травы встречаются лишь врассыпную или небольшими кучками и нисколько не изменяют однообразного грязно-серо-желтого фона пустыни. Общий пейзаж здесь одинаков как весной, летом, так и поздней осенью, пока не выпадет снег. Только крайности климата отмечают собою времена года: страшные зимние морозы заменяются страшными летними жарами, и подобный переход весной делается быстро, почти без промежутка. Да, много нужно жизненной энергии, чтобы в таком климате и на такой почве не погибнуть окончательно даже той злосчастной растительности, которая развивается в пустыне весной на несколько недель. Недаром многие здешние травы до того упорны в сохранении влаги, что их весьма трудно высушить для гербария.

Бедна растительность пустыни — еще беднее (в смысле разнообразия), ее животная жизнь. Даже весной, пройдя здесь целый десяток верст, только кое-где встретишь маленькую ящерицу (Phrynocephalus sp.), окрашенную как раз под цвет почвы, или непоседливого чеккана (Saxicola atrogularis, S. morio); иногда быстро пролетит с своим обычным криком небольшое стадо больдуруков — Syrrhaptes paradoxus или плавно пронесется коршун (Milvus melanotis), высматривающий добычу. Мертво, тихо кругом днем и ночью. Только частые бури завывают на безграничных равнинах и еще более дополняют безотрадную картину здешних местностей…

Площадь пустыни, как выше упомянуто, поднята от 300 до 400 футов над долиной р. Урунгу, к которой спускается то крутыми скатами, то высокими (60–80 футов) обрывами, так что долина или, вернее, рытвина, в которой течет река, резко обозначена.

Ширина этой рытвины, в низовьях Урунгу, достигает верст 15 или даже более. Затем, с поднятием вверх по реке, ее рытвина значительно суживается и, наконец, в 70 верстах от оз. Улюнгура, боковые обрывы впервые подходят к самой Урунгу, так что нередко вовсе не оставляют места для долины.

Среднее течение Урунгу. Отсюда и начинается среднее течение описываемой реки, характеризуемое обилием ущелий, по которым Урунгу иногда проходит целые десятки верст. Затем береговые обрывы, то глинистые, то, реже, скалистые, снова отходят в стороны, даже довольно далеко, оставляя место для зеленеющего оазиса. В этих оазисах, равно как и на всей средней Урунгу, растительность вообще беднее, но та же самая, что и на низовьях реки; фауна также одинакова. Вообще на Урунгу встречается явление, свойственное всем степным рекам, именно однообразие растительного и животного царства вдоль течения, часто на многие сотни верст.

Земледелия по долине Урунгу нигде нет; кочевники здесь также не живут летом, по причине обилия комаров и оводов, мучающих стада. Зимой же на описываемую реку приходят урянхайцы и частью тургоуты [32] из южного Алтая.

Путь наш вверх по этой реке. Придя на Урунгу, мы разбили свой бивуак в прекрасной роще на самом берегу реки. Место это показалось еще приятнее сравнительно с пустынными берегами оз. Улюнгур. Там всюду было мертво, уныло; здесь же, наоборот, можно было послушать пение птиц и подышать ароматом распускающихся почек высоких тополей; глаз приятно отдыхал на начинавшей уже пробиваться травянистой зелени; кое-где можно было встретить и цветущий тюльпан (tulipa uniflora), — первый цветок, замеченный нами в эту весну. К довершению благодати вода в Урунгу в это время (5 апреля) уже имела +13°, так что можно было с грехом пополам купаться, тем более, что в воздухе полуденное тепло достигало +16,8° в тени. Между тем всего восемь дней тому назад нас морозил сильный снежный буран и холод в –16° на восходе солнца. Впрочем, в данном случае быстрому увеличению тепла помогло и то обстоятельство, что мы уже миновали высокий, снежный Саур и находились в районе скоро согревающейся Чжунгарской пустыни.

Рыболовство, которым мы тотчас же занялись по приходе на Урунгу и продолжали практиковать во все время следования по этой реке, давало результаты баснословные. Небольшой сетью, всего в пять сажен длины, мы нередко вытаскивали из реки за одну тоню 5–6 пудов голавлей, все, как один, около фута длиною. В меньшем количестве попадались и другие рыбы из числа пяти поименованных видов, водящихся в Урунгу. Несколько десятков экземпляров положены были в спирт для коллекций. Рыбы эти должны были пропутешествовать с нами всю экспедицию, а затем уже попасть в музей С.-Петербургской Академии наук. В этом-то и великое затруднение собирания коллекций, да и снаряжения научной экспедиции в азиатские пустыни вообще, что каждая вещица, даже самая ничтожная, но часто необходимая, должна возиться тысячи верст на вьюке, прежде чем пригодится для дела.

Обилие рыбы давало нам возможность иметь ежедневно отличную уху, а иногда и жаркое. Впрочем, подобная постная пища мало пригодна для волчьего аппетита, каким все мы обладали во время путешествия. Баранина, обыкновенно вареная, составляет здесь незаменимую пищу, которая притом имеет то великое достоинство, что никогда не надоедает, подобно, например, разной дичине или мясу рогатого скота.

Рядом с рыбной ловлей ежедневно производились и охотничьи экскурсии. Однако птиц добывалось для коллекции немного, при сравнительной бедности здешней орнитологической фауны. Еще меньше добывали мы зверей, хотя вместе с казаками усердно преследовали кабанов и косуль, довольно обильных в лесных зарослях на нижней Урунгу. Охотничьим экскурсиям много мешали частые и сильные северо-западные бури.

Миновав низовья Урунгу, мы вступили в область ее среднего течения, где, как упомянуто выше, котловина реки сильно суживается скалами и окрайними обрывами соседней пустыни. Эти скалы и обрывы оставляют по берегам Урунгу лишь узкую полосу, обыкновенно поросшую лесом, часто же совершенно стесняют течение реки и только изредка отходят от нее на несколько верст в стороны. Дорога, все время колесная, не может уже следовать, как в низовьях Урунгу, невдалеке от ее берега, но большей частью идет по пустыне, где щебень и галька скоро портят подошвы лап вьючных верблюдов. Не меньше достается и сапогам путешественника, который хотя едет верхом, но все-таки нередко слезает с лошади, чтобы пройтись и размять засиженные ноги. Притом же и время перехода, при таком попеременном способе движения, проходит быстрее.

Однако ночлеги попрежнему располагаются на берегу Урунгу, где караваны находят все для себя необходимое т. е. воду, топливо и корм животным. Впрочем, подножный корм на средней Урунгу не особенно обилен, да и лесная растительность гораздо беднее, нежели на низовье реки. Рощи, за небольшими исключениями, более редки; лугов и тростниковых зарослей мало, так что почва в лесах зачастую голая глина, из которой, при неимении другого материала, наши обыкновенные муравьи строят свои жилые кучи. Кочевников попрежнему нам не встречалось, и только, в расстоянии 25–30 верст друг от друга, попадались китайские пикеты, на которых жили по нескольку человек тургоутов, исполнявших должность ямщиков при перевозке китайской почты.

Зимовка бежавших киргизов. Но незадолго перед нами, в тех же самых местах, т. е. на средней Урунгу, провели целую зиму киргизы [33], убежавшие летом и осенью 1878 года из Усть-Каменогорского уезда Семипалатинской области в пределы Китая. Всего ушло тогда 1 800 кибиток в числе, приблизительно, около 9 000 душ обоего пола.

Беглецы укочевали частью в южный Алтай, частью на р. Урунгу. Впрочем, они попали сюда, попробовав сначала двинуться из Булун-тохоя прямой дорогой к Гучену. Пустыня оказалась непроходимой, и партия вынуждена была возвратиться на Урунгу, где провела зиму 1878/79 года, испытав страшные бедствия от бескормицы для скота. Мы шли по средней Урунгу, как раз теми самыми местами, где зимовали киргизы, укочевавшие, незадолго перед нашим приходом, к верховьям описываемой реки. На этой последней, начиная верст за сто от ее устья и до самого поворота гученской дороги вправо от Урунгу, т. е. всего верст на полтораста, зимовью кочевья киргизов встречались чуть не на каждом шагу. На всем вышеозначенном пространстве положительно не было ни одной квадратной сажени уцелевшей травы; тростник и молодой тальник были также съедены дочиста. Мало того, киргизы обрубили сучья всех решительно тополей, растущих рощами по берегу Урунгу. Множество деревьев также было повалено; кора их шла на корм баранов, а нарубленными со стволов щепками кормились коровы и лошади. От подобной пищи скот издыхал во множестве, в особенности бараны, которые возле стойбищ валялись целыми десятками. Даже многочисленные волки не могли поедать такого количества дохлятины, она гнила и наполняла заразою окрестный воздух. Притом помет тысячных стад чуть не сплошной массой лежал по всей долине средней Урунгу.

Грустный вид представляла эта местность, довольно унылая и сама по себе. Словно пронеслась здесь туча саранчи, — даже нечто худшее, чем саранча. Та съела бы траву и листья; на Урунгу же не были пощажены даже деревья. Их обезображенные стволы торчали по берегу реки, словно вкопанные столбы; внизу же везде валялись груды обглоданных сучьев. Местность обезображена была на многие годы.

Так ознаменовали свой проход и временное стойбище несколько тысяч кочевников. Что же было, невольно думалось мне, когда целые орды тех же номадов шли из Азии в Европу! Когда все эти гунны, готы и вандалы тучами валили на плодородные поля Галлии и Италии! Какой карой божьей должны были они тогда казаться для культурных местностей Западной Европы! На наше счастье молодая трава к половине апреля уже начала отрастать, и корма для вьючных животных нашлось достаточно, иначе мы не могли бы пройти вверх по Урунгу.

За 260 верст от устья этой последней колесная дорога сворачивает от реки вправо и направляется к Гучену. Всего здесь восемь станций, расстояние же 275 верст. Местность сначала довольно гористая; затем пустынная, весьма бедная водой. Но все-таки здесь лежит лучший путь сообщения между Гученом и Зайсаном. Прямая дорога между этими пунктами, направляющаяся из Зайсана через кумирню Матеня, колодцы Бадан, Кашкыр и Сепкюльтай, хотя короче, но до того бедна подножным кормом и в особенности водой, что летом вовсе непроходима даже для малых караванов.

Верхняя Урунгу. Невдалеке от вышеупомянутого сворота гученской дороги начинается верхнее течение Урунгу, которая образуется здесь из трех рек: Чингила — главной по величине, и двух, близко друг от друга в тот же Чингил впадающих, — Цаган-гола и Булугуна [34]. От устья последнего соединенная река принимает название Урунгу и сохраняет это название до самого впадения в оз. Улюнгур. Впрочем, в своем низовье та же Урунгу нередко называется местными жителями Булун-тохой-гол, т. е. Булунтохойская река.

Порешив еще заранее следовать в Баркуль не на Гучен, но через отроги южного Алтая, а затем напрямик через пустыню, мы миновали сворот гученской дороги и, пройдя немного вверх по Урунгу, пересекли по хорде крутую дугу ее южного поворота. Здесь в последний раз ночевали мы на берегу описываемой реки, которая все еще имеет сажен 25 ширины и быстро катит по каменистому дну светлую воду. На берегах попрежнему растут рощи высокоствольных осокорей; нередки также и кустарники, к которым здесь прибавляется акация. Вообще растительность на верхней Урунгу снова делается лучше, нежели в средних частях реки; притом же здешние рощи уцелели от обезображения их киргизами.

Местность принимает вполне гористый характер на обеих сторонах верхней Урунгу, — это южный Алтай надвинулся сюда своими отрогами. В особенности высоки, дики и каменисты горы на южной стороне описываемой реки. Преобладающими породами являлись по нашему пути по правой стороне Урунгу сиенитовый гранит, сильно выветрившийся, и серый глинистый сланец; на левом же берегу преобладает серый гнейс. Но как там, так и здесь, описываемые горы очень бедны водой и растительностью. Лесов нет вовсе, а из кустарников по ущельям встречаются свойственные соседней пустыне саксаул и тамариск, рядом с небольшими площадками дырисуна; кое-где под скалами виднелись кустики невысокой таволги (Spiraea hypericifolia); по горным же склонам, большей частью оголенным, врассыпную росли дикий лук и несколько видов трав, которые во время нашего прохода еще не цвели.

Река Булугун. Почти такая же бедность флоры царит и на берегах Булугуна, куда мы пришли 24 апреля. Местность поднялась здесь до 3500 футов абсолютной высоты, поэтому как молодая трава, так и тальник еще только начали зеленеть; между тем на Урунгу к этому времени деревья и кустарники уже вполне развернули свои листья. Ширина Булугуна не более 8-10 сажен; длиною же он менее Чингила(10). Так по крайней мере узнали мы из расспросных сведений. Рощи по Булугуну уже не встречаются; берега реки поросли высоким тальником, иногда же и джингилом; изредка попадается тростник, а на лучших местах долины растет дырисун. Окрестные горы высоки и крайне бесплодны.

Пройдя верст сорок вверх по Булугуну, мы встретили невдалеке от реки небольшое озеро Гашун-нор, имеющее версты 4 в окружности и воду немного горьковатую. Глубина этого озера невелика; из рыб в нем водятся крупные караси и окуни. На Гашун-норе мы пробыли четверо суток и отлично поохотились на кабанов.

Охота на кабанов. Последние в обилии держались, невдалеке от нашей стоянки, по зарослям лозы и тростника на берегах Булугуна. Площадь этих зарослей была здесь не обширная — версты две в длину и около версты в ширину; притом лоза и тростник скучивались небольшими островами. Тем не менее кабанов собралось множество, вероятно потому, что здесь не было кочевников; на нижнем же и на верхнем Булугуне везде жили тургоуты. Самки [35] в это время уже имели поросят, иногда довольно взрослых. Ходили обыкновенно стадами по нескольку выводов вместе; старые самцы держались в одиночку. Те и другие вообще были не пугливы, хотя довольно чутки.

Ранним утром, еще на заре, отправлялись мы с несколькими казаками в обетованные заросли и шли цепью, осторожно высматривая кабанов. Последние обыкновенно ранее замечали нас, бросались на уход и набегали на кого-нибудь из охотников. Иногда подобным образом наскакивало целое стадо, так что глаза разбегались, в которого зверя стрелять. При такой суматохе немало было промахов, еще более уходило раненых; но все-таки мы добыли несколько кабанов, в том числе одного старого самца длиною в 5 футов 8 дюймов, высотою в 3 фута и весом около 10 пудов. Больших экземпляров, по словам туземцев, здесь не встречается, чему можно верить, так как азиатский кабан вообще меньше европейского.

Добытый на Булугуне старый кабан наскочил на меня очень близко, притом почти на чистом месте, так что я успел посадить в зверя четыре пули из превосходного двухствольного скорострельного штуцера Ланкастера, подаренного мне моими товарищами, офицерами Генерального штаба. Этот дорогой для меня подарок сопутствовал мне в двух экспедициях и немало послужил на различных охотах. Берданки же, с которыми охотились казаки, несмотря на свою меткость, весьма малоубойны, именно потому, что пуля имеет малый калибр и громадную начальную скорость. Рана, причиняемая зверю такой пулей, в большинстве случаев не бывает тотчас смертельна, если только снаряд не попадет в голову, сердце или в позвоночный столб. С простреленным же насквозь животом или грудью не только кабан, но и всякий другой зверь уходят иногда очень далеко. Даже заяц, пронизанный пулей берданки, нередко убегает; дикий гусь, с выбитыми той же пулей внутренностями, улетает за несколько с шагов; пробитый орел делает то же самое. Для устранения, хотя отчасти, подобного недостатка, мы делали бердановские пули разрывными, просверливая цилиндрическое гнездо в передней половине пули и наполняя его смесью бертолетовой соли с серой. Меткость стрельбы, по крайней мере шагов до пятисот, для подобного снаряда почти не уменьшалась, зато действие пули было лучше.

Здесь кстати сказать, что стрельба зверей пулями на большом расстоянии мало приносит процентов удачи не только для берданок, но и для всяких других штуцеров. Средним числом можно положить, что при охоте в степях или в горах, при стрельбе с дистанции около 300 шагов, как всего чаще и случается, на десять выстрелов хорошего стрелка убиваются наповал лишь один или два зверя, хотя ранятся еще два-три экземпляра, которые обыкновенно уходят и пропадают для охотника. Такой незавидный результат выведен из многократных опытов наших охот в Центральной Азии [36]. Правда, при стрельбе в мишень на отмеренное расстояние и при спокойном состоянии стрелка можно притти к выводам более утешительным; но при них всегда отсутствует весьма важный фактор — практическое живое дело, со всеми вариациями внешней обстановки.

О тургоутах. Во время пути по Булугуну нам нередко встречались кочевья тургоутов [37], народа, принадлежащего к племени западных монголов. Эти тургоуты, как свидетельствует Потанин [38], исконные здешние жители и кочуют по рр. Чингилу и Булугуну, следовательно на южном склоне Алтая. Они подчинены китайскому губернатору в Кобдо и делятся на пять сумо — почему называются табын-сумын-тургоут, — управляемых родовыми князьями различных степеней.

Другая часть тургоутов, называемая цохор-тургоут, живет в северозападной Чжунгарии, к югу от Тарбагатая и Саура. Это те самые тургоуты, предки которых, будучи вытеснены чжунгарами, прикочевали в конце XVII века в пространство между Уралом и Волгой и приняли наше подданство. Затем, в 1770 году, большая часть тургоутов с их соплеменниками — хошотами, дурботами, хойтами и олютами(11), — незадолго перед тем также прикочевавшими с р. Или на Волгу, всего около 460 000 кибиток [40], под предводительством хана Убаши, неожиданно вновь ушли в глубь Азии, сначала на оз. Балхаш, а потом в Илийский край. Дорогой беглецы сильно натерпелись от бескормицы, равно как и от стычек с попутными кочевниками. Погибло множество людей и скота. Однако на Или пришло все-таки 260 000 [41] человек обоего пола. Они приняли подданство Китая и были поселены в различных местах провинции Или, а также на Юлдусе — высоком и обширном, притом, весьма богатом пастбищами, степном плато Центрального Тянь-шаня. На Юлдусе тургоуты кочевали до последнего дунганского (магометанского) восстания. Затем, будучи разграблены инсургентами [39], ушли на юг Тянь-шаня, частью в окрестности г. Карашара, частью укочевали к своим собратьям в Чжунгарию; в большом же числе поселились в долине верхней Или, в бывших наших кульджинских владениях. После окончательного покорения в 1878 году китайцами Кашгарского царства Якуб-бека тургоуты вновь убрались с Или на Юлдус и к Карашару.

По своему наружному типу тургоуты резко отличаются от коренных монголов — халхасцев. Роста обыкновенно среднего или небольшого, сложения не сильного, тонкие, сухопарые; в общем имеют вид изнуренный, в особенности женщины. Настолько же разнятся тургоуты от халхасцев и по своему характеру.

Одежда тургоутов, как и вообще у монголов, состоит из халата, сшитого из синей китайской далембы (дриллинга) и подпоясанного кожаным ремнем, за которым висят огниво и небольшой китайский нож; сапоги тоже китайские; на голове низкая войлочная шляпа с отвороченными полями. Зимой халат заменяется шубой, шляпа — меховой шапкой с широкими наушниками и назатыльником. Голову свою тургоуты бреют, оставляя косу на затылке; бороду и усы, вероятно, выщипывают. Женщины-тургоутки носят платье, похожее на мужское; волосы на голове тщательно причесывают, нередко смазывая их небным клеем.

Язык описываемого народа, сколько кажется, мало отличается от халхаского. Религия буддийская, хотя, быть может, далеко не в той силе, как у других монголов, имеющих постоянные сношения с Тибетом. Жилищем служит, как и для всех монголов, войлочная юрта. Такие юрты располагаются в одиночку или по нескольку вместе, но не скучиваются в большие аулы, как то обыкновенно можно встретить у киргизов. Главное занятие тургоутов скотоводство. Земледелие хотя и существует в удобных для того местах, но служит лишь подспорьем к доходам от скота; притом подобное занятие весьма не нравится тургоутам, как и всем вообще номадам.

Загрузка...