Избранники светил

Звезды. Красные тона

Ступив на вьетнамскую землю, Сэм Хаммер поранил руку. Ничего страшного, мелкая царапина, но кровь выступила.

С того момента вся война для него окрасилась алым и багровым. Задумываясь о прошедших днях, он вспоминал прежде всего отблески заката, красных муравьев, ползущих по стволам деревьев, кровь из мелких ранок и ржавый оттенок воды, нередко встречавшейся в лесу.

Багряный цвет виделся ему везде, даже почему-то в зеркале. Но что удивительного? Цвет крови. А на войне она льется щедро.

С кровопролитием, правда, Сэм встретился далеко не сразу. Все время поначалу занимали долгие и утомительные походы, подготовка лагеря, безрезультатные засады, обустройство и хозяйственные дела… ну так без этого не обойтись, верно?

Хаммер обнаружил в себе талант отстраняться от происходящего, взирая словно с расстояния; особенно он пригодился, когда приходилось копать ямы и строить ограду вокруг лагеря. Усилием воли Сэм погружал разум в подобие ленивого сна, отрешался от монотонной работы и давал телу действовать. Усталости он в таком состоянии почти не чувствовал и мог трудиться, пока сержант Элиас не хлопнет по плечу, сообщая – делу конец.

Иногда ему казалось, что окружающие его почти не замечают. Да, он, конечно, всегда вел себя тихо и редко подавал голос – но солдаты все равно часто вскидывались, сообразив, что Сэм рядом.

Впрочем, чужаком он все равно не выглядел. Обычный парень из Аризоны, такой же, как и многие другие; разве что во вьетнамскую военную жизнь он скользнул так легко, словно всегда ей принадлежал.

Пару раз Хаммер вспоминал сцену, которую застал на вербовочном пункте, за сотни миль от дома: сержант погнал прочь молодого парня, решившего вызваться добровольцем, рявкнув – «Иди на хрен, Тэйлор! Тебе там делать нечего». Встретившись взглядом с парнем, Сэм был склонен согласиться – да, не тот взгляд, который нужен для войны.

Откуда взялось такое уверенное суждение… этого Сэм сказать не мог. Но считал, что судьба распорядилась правильно, отправив во Вьетнам его самого; Кинг как-то раз с усмешкой заметил: «Хаммер, ты тут словно родился». Солдат подумал и согласился: постоянное напряжение почему-то чувствовалось куда более родным и приятным, чем домашний покой.

День проходил за днем, и Сэм все больше вживался во вьетнамскую жизнь… и находил в ней все больше красного цвета. Как тогда, ночью в засаде, когда внутренний толчок пробудил его, заставив вскочить и послать автоматную очередь в смутные тени – за секунду до того, как подкравшиеся вьетнамцы сами открыли огонь.

Тогда от шальной пули погиб один из солдат, и кровь, казавшаяся в ночи черной для всех, в глазах Хаммера почему-то пылала красным. Именно этот образ – одежда, залитая кровью – первым приходил на ум, когда Сэм потом вспоминал о ночном бое.

Но сама гибель не вызвала в душе какого-то отклика. На войне умирают. Одна из общих черт войн во всех местах и временах.

Не вызвала никакой реакции и ругань сержанта Барнса, который прошелся по всем, в том числе и по Сэму, пусть и несправедливо. Хаммер и сам потом удивлялся своему спокойствию. Да, он смеялся вместе со всеми, сидел за карточным столом, ворочал грузы и ругал начальство – но внутри оставался почти бесстрастным, собранным и… нет, не напряженным. Ожидающим.

Чего именно – он сказать не мог.

Иногда Сэм чувствовал себя просто наблюдателем. Кем-то, кто взирает на взвод и оценивает его; кто учится у Элиаса вдыхать дым через ружейный ствол, весело ругается с Джуниором, слушает ругань О’Нила… Впрочем, нет. Любые попытки осмыслить приводили к перечислению в уме всего, что делает этот «наблюдатель» – и все.

Это ощущение пропадало только во время боев. Словно невидимая волна смывала отстраненность, принося взамен удивительно четкое понимание того, что и как надо делать. За проведенные во Вьетнаме месяцы Хаммер ни разу не был ранен и успевал вовремя дернуть других в сторону, убирая из-под пули.

Понемногу во взводе его начали считать приносящим счастье. Сэм не возражал. Даже сам так подумал, когда отряд во время рейда налетел на ловушки, и он успел оттащить Сэнди, прежде чем тот угодил под взрыв.

Но потом Мэнни пропал – и обнаружился уже позже, изуродованный и привязанный к дереву. И когда на его глазах Барнс допрашивал старика, что возглавлял деревню неподалеку… Про себя Сэм подобрал возникшему внутри чувству простое определение.

Конец удачи.

Особенно когда Барнс походя застрелил жену старика (опять брызги красного!), приставил пистолет к голове его дочери и был изрядно бит Элиасом; вот это Хаммеру показалось удивительно правильным.

Он не знал, почему не вмешался. Наверное, потому что казалось – это вражда Элиаса и Барнса, их поединок, куда другим нельзя вмешиваться.

Гораздо позже, уже в лагере, когда они с Элиасом сидели ночью под звездами, Хаммер проронил:

– Барнс считает, что поступил правильно. Но это… нарушение.

– Нарушение? – удивленно взглянул на него Элиас поверх трубки.

– Да. Это… это…

Сэм замялся, не зная, как объяснить то, что ему казалось простым и очевидным. Показать разницу между убийством в бою и вне его, насколько различны правила в обоих случаях. Но тогда бы пришлось и объяснять, что именно он понимает под «правилами» – а этого Хаммер не осознавал и сам. Просто чувствовал, но облечь в слова не мог.

– Если будут такие «нарушения» и дальше, – мрачно ответил Элиас, – то мы проиграем эту войну. Я этого так не оставлю, Хаммер. Может, если Барнсу убийство с рук не сойдет, то другие задумаются…

– Это твой бой, – кивнул Сэм. – Но я буду рядом.

– Хаммер, – рассмеялся Элиас, затягиваясь и выпуская к небу сладковатый дым, – ты иногда так выражаешься, что я прямо древнего рыцаря вижу.

Сэм пожал плечами. Образ ему понравился.

Элиас не дожил до того, как смог «не оставить». Очередной бой, очередная вылазка в джунгли – и он не вернулся; Барнс бросил, что он погиб на его собственных глазах. Хаммер не поверил; особенно после того, как увозящие солдат вертолеты чуть-чуть не успели к вырвавшемуся из джунглей окровавленному человеку, которого пули прошили как за мгновение до того, как спустилась подмога.

Сэму даже не понадобилось переводить взгляд на Барнса, чтобы ощутить исходящее от того холодное удовлетворение.

Об этом он и сказал вечером в казарме. Спокойно. Размеренно, как и всегда, даже чуть задумчиво.

Может, потому-то все лишь вздрогнули, переглянулись, а потом Джуниор заявил:

– У тебя нет доказательств.

– Мне они не слишком нужны, – произнес Хаммер. – Да и вам не нужны. Вы же знаете, что было так.

Он не спрашивал – он утверждал, и солдаты вновь замолчали.

– Барнс семь раз был ранен, – нервно бросил Джуниор. – Никто даже и не поверит, если ты скажешь…

– Да и вообще, Элиас просил тебя соваться в его битвы? – вставил Ра.

Слова отозвались в душе странным, звенящим ощущением; прислушавшись к нему, Сэм неспешно сообщил:

– Нет. Но у Барнса не было права втягивать его в свою битву… в свое желание убивать.

– Убивать? – послышалось от входа; все резко повернулись к двери. Сэм – последним.

Сержант был явно навеселе; улыбка кривила губы, шрам на щеке выделялся особенно явно.

– Об убийстве, значит, говорите… Ты говоришь, Хаммер, – Барнс двинулся к Сэму. – Ты знаток? Ты тут в убийстве разбираешься? Да никто из вас… Сидите, трепетесь, дерьмо курите – лишь бы от реальности сбежать.

Он стукнул кулаком по стене.

– Вот, я – ваша реальность, ясно?! Элиас – придурок. Ни хрена не понимал в том, как тут живут… хотите вступиться?

Барнс вновь улыбнулся, и солдаты невольно попятились.

– Вас тут шестеро, я один. Ну? Давайте, парни. Убейте меня.

Повисло краткое молчание; солдаты нерешительно переглядывались, не трогаясь с места. Сэм вновь ощутил прежнее странное спокойствие, ощущение, что он смотрит на происходящее со стороны. И когда с губ сержанта уже была готова сорваться презрительная фраза, Хаммер проронил:

– Не время.

– Что? – поперхнулся Джуниор.

– Еще не время, – повторил Хаммер. – Каждому человеку есть свой срок и приговор, Барнс. Твой срок еще придет.

Воцарилось молчание; солдаты непонимающе смотрели на товарища, из глаз сержанта исчезло пьяное веселье. Сэм сухо усмехнулся и вернулся к своей койке; растянулся, заложив руки за голову.

Барнс ушел молча, бросив на Хаммера взгляд, из которого исчезло всякое выражение. Остальные разошлись по собственным местам, и больше в этот вечер не прозвучало почти ни слова.

Казалось, конфликт на этом угас, хотя Сэм нередко чувствовал на себе пристальный, опасный взгляд сержанта. Потянулись дни, и Хаммера вновь затопила спокойная отстраненность… но и ощущение битвы звенело где-то на краю разума. Вплоть до ночи, когда взвод разделился, засев в засады и укрытия. Были спокойные дневные часы. Была вечерняя болтовня с Фрэнсисом, напарником по посту.

А затем ночь обратилась в поле боя, когда внезапная атака вьетконговцев прорвала оборону, и мир вокруг затопили выстрелы, крики и грохот взрывов. Враг перешел в наступление и сделал это умело и жестоко.

Видеть Сэм мог только маленький кусочек боя, то, что обрушилось на их с Фрэнсисом окоп… но почему-то осознавал, что их стрельба и побег как раз перед тем, как прилетит граната – лишь часть куда более крупного и сложного рисунка битвы. Неожиданно ярко вспыхнувшее чутье послушно развернуло перед Хаммером сотни связей, придало значение каждому слышимому выстрелу и взрыву.

Он понимал, что далекий грохот означает гибель азиата-смертника, со взрывчаткой ворвавшегося в командный бункер. Что выстрелы уносят жизни Банни и Джуниора, что Фрэнсис, исчезнувший в темноте, умудрился спрятаться от врага, и что еле слышное гудение – это приближающиеся самолеты, призванные капитаном Харрисом.

А еще Сэм чувствовал, что он переживет этот бой, который он так хорошо понимал. Ночная темнота, торчащие из земли корни, ветви и листья вокруг – все это не мешало ему двигаться и стрелять; сейчас Хаммер самому себе казался то ли совершенной вычислительной машиной, то ли актером, играющим сотни раз отрепетированную роль.

С каждой секундой крепло ощущение того, что он действительно в своей стихии. Что он поступает правильно – и при этом близится к границе, за которой лежит что-то очень важное.

И когда Сэм услышал треск выстрелов, а потом яростный вопль и звуки ударов, то сразу понял, к кому приближается, снимая врагов короткими очередями.

Да, сержант Барнс дрался с вьетконговцами – вернее, как раз добивал врага, вонзив ему в горло лопатку. Движения сержанта потеряли солдатскую отточенность; он бился как зверь, яростно и жестоко.

– Барнс, – окликнул Хаммер, останавливаясь.

Сержант мгновенно обернулся; лицо его исказилось яростью и Барнс замахнулся лопаткой, едва не раскроив Хаммеру череп – но тот успел уклониться, удивительно стремительным движением перехватил и выкрутил руку; лопатка полетела в траву. Быстрый точный удар по ноге сержанта лишил ее подвижности, толчок швырнул на дерево.

– Ну! – выдохнул Барнс, в глазах которого блестели отблески рассекавших ночь очередей. – Ты этого хотел, Хаммер? Давай! Попробуй убить меня!

Солдат смотрел на него, осознавая, что тело привычно скользнуло в боевую стойку, гармоничную и отточенную. Неизвестно где – никто никогда не учил Сэма Хаммера из Аризоны так сражаться.

– Попробуй! – рычал Барнс. – Скажешь еще, что я погиб в бою!

В бою.

Слова зазвенели в ушах Хаммера, закружились мириадами алых искр в глазах. Лицо исказила странная улыбка – словно творившееся вокруг было шуткой, доступной лишь избранным; кровь на лице сержанта, казалось, засверкала алым сиянием.

– Нет, – промолвил он. – Мне не нужно тебя убивать, Барнс. Просто не обязательно. Ведь тебя не существует.

– Ты свихнулся? – выдавил сержант.

– Нет, все верно, – ответил Сэм, опуская руки и выпрямляясь во весь рост. И в голосе его звучала такая уверенность, что Барнс смог лишь спросить:

– Почему?

Хаммер поглядел на него, отстраненно улыбнулся и произнес:

– Потому что некогда жила дева…

И мир расцвел алыми лентами.

Сияющие полосы кружились вокруг Хаммера, рассекая темноту; он двинулся с места, даже не глядя на землю – и легко переступая корни и тела. Казалось, он чувствует бой, что продолжает кипеть вокруг; онемевший Барнс смотрел ему вслед.

– …чьи битвы увели ее далеко от дома, – продолжил Сэм, проходя мимо тела вьетконговца и рухнувшего неподалеку американского солдата.

Вверху уже гудели самолеты; секунду спустя воздух разрезал вой падающих бомб и взрывы разорвали ночь, перекрывая стрельбу и крики. Но даже на фоне взрывов ясно звучал холодный, спокойный голос:

– Она убила существо, которого более всего страшилась, и завоевала землю, пугавшую ее.

Бомба разорвалась неподалеку, и высокое дерево накренилось в сторону Хаммера; тот не замедлил шаг и с идеальной точностью прошел под ним за долю секунды до того, как ствол рухнул, вздымая пыль.

Сквозь стягивающую лоб повязку, сквозь грязь и пыль, пробивался свет – красный, яркий свет, что сплетался в странную фигуру, замысловатый знак.

Вскинув голову к звездам, Сэм прорычал:

– Пока она сражалась вдалеке – она знала, что ее детям требуется наставление.

Автоматная очередь вспорола воздух и листья; чуть повернувшись, Хаммер встретил ее открытой ладонью, и пули бессильно ударились о нее, разлетелись в стороны, рассыпались по земле.

Порожденное взрывами пламя металось по лесу, окрашивая мир вокруг желто-багровыми отблесками – и вплетаясь в бешеный темно-красный ореол, в ауру, что все сильнее расцветала вокруг солдата, шагавшего сквозь хаос боя.

Она знала, что к ним явились тираны, – лилась с губ чеканная тихая литания, вплетающаяся в грохот бомб. – Она знала, что к ним пришел страх.

С каждым шагом он менялся; кожа стала немного темнее, черты лица заострились, на подбородке густой тенью взошла борода, карие глаза окрасились все тем же отблеском красного огня.

С каждым шагом Сэм Хаммер погибал, растворялся в охватившем его яростном багровом сиянии. И из света войны, среди грохота рвущегося металла, заново рождался тот, кем он был на самом деле.

Сэн Хамар. Избранный Марс. Сторонний касты Битв.

– В родных землях все шло не так, – прогремел его голос, звучавший теперь гораздо ниже; тени шарахнулись прочь, когда острые лучи алого звездного света вокруг фигуры ужалили их.

Солдат – воин Бюро Судьбы, Щитоносец – шел сквозь битву, теперь понимая, почему он чувствовал себя здесь как дома. Это и был дом. Это была его судьба.

– И потому она воздела руку к солнцу, отбросила тень на мир и утопила беды своего дома во тьме, – произнес Сторонний, шагая на открытое пространство и останавливаясь.

Вверху взвыли моторы; самолеты устремлялись на финальный заход, стремясь нанести окончательный, добивающий удар.

И когда последние бомбы устремились к джунглям, когда им оставалась лишь пара мгновений до того, чтобы утопить лес в вихре пламени и железа – в эту секунду Сэн Хамар прошептал, вскидывая руки к небу и падающей с него смерти:

– И она изрекла: «Выживает достающий далеко».

Мир застыл. Бомбы замерли в воздухе; поблекли краски, истаяли звуки.

Мгновение – и реальность вокруг начала рушиться; сотни линий распороли лес, разделяя его на бессчетные тысячи осколков, падающих вниз, оставляющих за собой только черноту, оставляя бездну.

Сэн Хамар последовал за градом осколков, когда трава ушла из-под ног, разбившись словно стекло.

Голову охватывал раскаленный обруч боли, пульсировавший в висках. Щека касалась гладкой поверхности – камня… нет, гладкого дерева, похожего на камень. В горле царила страшная сухость, будто он только что выбрался из пустыни близ Гема.

Сторонний попытался приподняться, не смог – тело сковало тяжестью. Он сумел опереться на локоть, перевернуться на спину, уткнувшись взглядом в покрытый мягко сияющим узором потолок.

Рядом послышались легкие шаги. Прозвучал негромкий женский голос:

– Вижу, ты пришел в себя. Хочешь пирожок?

Щитоносец с трудом поднял голову, найдя взглядом лицо говорившей.

Невысокая полненькая женщина с мягкой рассеянной улыбкой и розоватыми волосами. Шелковое, со вкусом подобранное платье, в руках – поднос с двумя пиалами чая и ароматными булочками; ее имя – Пушистая Сова – удивительно ей подходило.

Милая симпатичная домохозяйка, каких полно по всему Творению. Так бы сказал каждый, и так действительно было легко подумать.

Легко подумать – если не знать, что Сова отмерила уже тринадцать веков жизни, что она – Сторонняя Финалов, числится в списке лучших мастеров боя в Братстве и была ученицей одного из самых смертоносных людей Творения. И что ее наставник Совой очень гордился.

Уже не первый век она наставляла в боевых искусствах своих собратьев-Провидцев, и Сэн Хамар стал очередным учеником Совы, устремившись к постижению самых опасных и могучих стилей Творения.

Старшие друзья предупреждали его перед обучением, что оно будет нелегким. Кто-то заметил: «Сова учит великолепно. Но она вынет из тебя душу, вывернет наизнанку, а потом предложит булочку с кремом».

Тогда Сэн Хамар счел эту фразу метафорой.

Сова грациозно опустилась рядом, поставила поднос на пол и подняла одну из пиал, поднося к губам Щитоносца. Тот, благодарно кивнув, сделал глоток, чувствуя, как сухость в горле проходит, а силы постепенно возвращаются; стянул с головы мокрую от пота повязку, не дававшую волосам лезть в глаза при тренировке.

Он уже понял, что произошло. Вернее – вспомнил, как они беседовали о методах ведения войны и о высших боевых искусствах; Сова была одним из немногих мастеров, овладевших стилем Границы Калейдоскопической Логики. И теперь Хамар помнил, как во время тренировки попытался пустить в ход придуманную им самим комбинацию приемов… и налетел на ответ.

На Восход Медитативного Поля. Высшее мастерство Границы, способное ввергнуть сражающихся в иной мир, создаваемый мастером стиля. Существовал ли этот мир на самом деле? Возникал ли только в умах вовлеченных в него?

Ответа, как считалось, не знали даже сами Сторонние, овладевшие этим искусством. Или, по крайней мере, так они говорили.

– Как, – Сэн Хамар глубоко вздохнул, снова попытался сесть – на этот раз удалось. – Как вы изобрели такую войну, сифу?

– Мне не понадобилось, – пожала плечами Сова. – Я повлияла на твою память, воплотила себя в лесе… и дала тебе сделать с пространством все остальное.

Щитоносец на мгновение сомкнул глаза, обдумывая все грани прозвучавшей фразы. Наставница любила выражаться с кажущейся простотой, за которой часто таился совсем иной смысл.

Он отвлекся от мыслей, только когда Сова, улыбнувшись, вложила ему в пальцы булочку; вновь склонив голову, Сторонний откусил и медленно прожевал кусок ароматной выпечки. Пожалуй, кулинарное мастерство Совы не уступало ее мастерству боя и убийства.

О чем они говорили незадолго до тренировки? Да… о методах ведения войны. О том, как он сам понимал судьбу Избранного Битв – того, кому со сражениями и войнами приходится иметь дело все время. Кому приходится их организовывать, предотвращать, следить за проведением…

Он считал, что хорошо понимает путь, уготованный ему Девой Битв. Сейчас… сейчас Щитоносец не был в этом уверен.

– Я думал о войне как о судьбе и славе, – медленно сказал Сэн Хамар. – А вы хотели показать мне все ее стороны…

– Не думай о том, что я хотела или не хотела показать, – посоветовала Сова. – Думай о том, что ты увидел.

Снова простые слова, навевающие размышления. Но этого и стоило ожидать; для Сторонних мысль была не менее важна, чем действие, и именно потому их магию пронизывали странные, парадоксальные сутры.

Разве не вырвался он из сотворенного Совой мира, сосредоточив свою волю через сутру Девы на Войне?

Сова молчала, спокойно поднося к губам пиалу с чаем; казалось, ее внимание полностью поглощено приятным напитком. Только фиолетовые глаза Финальной продолжали невозмутимо и пристально следить за лицом ученика.

Что он увидел? То, как сражаются смертные, лишенные магии. То, как на одной и той же войне восстают герои и убийцы, как бьют издалека и как сходятся лицом к лицу. Все это Сэн Хамар знал… но не видел. Не чувствовал.

До сегодняшнего дня.

– Мне о многом надо подумать, – проронил он, и Сова кивнула с легкой улыбкой.

– Полагаю, ты теперь лучше поймешь это поле битвы, – заметила она, изящным жестом указывая на грудь собеседника.

На сей раз смысл сказанного был очевиден; в конце концов, этим ощущением была пронизана вся судьба Избранных Марс.

Истинное поле боя каждый носит в себе; без этого нельзя выжить на полях, что находятся вне тела. Но вот каким будет это поле, что есть душа – пожалуй, на этот вопрос не ответит даже самый мудрый наставник. Впрочем, мудрый и не станет отвечать.

– Кажется, – задумчиво произнес Сэн Хамар, – я знаю, каким будет мой мир, если я когда-нибудь освою Калейдоскопическую Логику.

И снова повязал голову темно-красной лентой.

28.09.2012 – 04.10.2012