Избранное

Раны сердца!

Или я впустую

Сдерживал себя

В лихой судьбе?

Ведь пока я

Их не забинтую —

Даже друга

Не впущу к себе.

Если ж стало

Кое-что понятно,

То отнюдь

Не по моей вине:

Это крови

Проступали пятна

Сквозь бинты,

Белевшие на мне.

Эти строки — вне выгод и схем,

Я надеялся: ты мне простишь их,

После чтения шумных поэм

Отдохнув на моих восьмистишьях.

Уж и так я в долгу как в шелку,

Но опять меня совесть осудит,

И опять я по слабости лгу —

Ибо отдыха нет и не будет.

Дружите с теми, кто моложе вас, —

А то устанет сердце от потерь,

Устанет бедный разум, каждый раз

В зловещую заглядывая дверь,

Уныло думать на пороге тьмы,

Что фильм окончен и погас экран,

И зрители расходятся — а мы

Ожесточаемся от новых ран.

Злая совесть-каторжанка,

Жизни видимой изнанка,

Арестантская жена.

Все равно — ты мне нужна.

Злая совесть-каторжанка,

Рваный ватник и ушанка,

За тобой не в монастырь,

А на каторгу, в Сибирь.

Злая совесть-каторжанка!

Ты в чужой избе лежанка,

Где не спится до зари.

Сам с собою говори.

Злая совесть-каторжанка!

Я — слуга, а ты — служанка,

У доски у гробовой

Мы помиримся с тобой.

Мне хорошо знакома,

Помимо прочих бед,

Тоска аэродрома,

Когда полетов нет.

О, давняя невзгода

Туманов и дождей —

Нелетная погода

В поэзии моей!

На море — штиль. Вода мертва от зноя,

А в небе равномерно-голубом

Лишь облачко одно плывет тайком

Пленяя нас прохладной белизною.

И так нарядно-женственно оно

Что только рыбаки и мореходы

Определят: какой оно породы

И сколько злобы в нем заключено.

Так, во флотской форменной шинели,

Черной среди серых, на снегу,

Я ли не находка для шрапнели,

Не подарок лютому врагу?

Но, судьбе навстречу вырастая,

Я иду не медля, не спеша.

Где ты, Вулич? Где твоя простая

Сербская и страшная душа?

Жить — страшный пир не прерывая...

Горит свеча, звенит металл.

Игра ведется роковая —

Ты сам ее изобретал.

Ты жив? — Кто эту ставку снимет?

Врагам открыт твой добрый клуб.

О, ты расплачивался с ними,

Не горевал и не был скуп.

Но чем платил ты в час печали,

Наедине с собой самим,

Об этом и друзья не знали,

Да и не нужно это им.

А дни бегут, проходят годы,

И ты, сгорающий дотла,

С твоею призрачной свободой

Вдвоем остались у стола.

Что ж, кто-то где-то знает меру,

И, проигравшим на пиру

Любовь и дружбу, стыд и веру,

Ты продолжай свою игру!

Тебе это нравится, что ли, чудак?

Поэты кругом. Остряки.

И вместо пустыни и солнца — коньяк,

Нарзан — вместо горной реки.

И долго ты жить собираешься так?

Ну, умник, ответь! Изреки!

Мне — жизнь и смерть. Тебе — одна забава.

Закат. Конец томительного дня.

Как много отнято. А ты вдобавок

И мужество украла у меня.

Ужели я такой судьбы достоин?

Среди войны какой придумал враг,

Чтоб вышел не ревнивец и не воин,

А просто грустный, мнительный дурак?

Но от щедрот своих или из чувства

Добра и Материнства, ты опять

Мне оставляешь в жизни два искусства

Два утешенья: пить и умирать.

Вот отдых твой: здесь нету даже писем,

А только поезд — сквозь песок пустынь

Ты одинок — и, значит, независим.

Сядь, покури и от страстей остынь.

Там — за окном вагона-ресторана —

Песок, нагретый солнцем. Тишина.

И для тебя уже совсем не странно,

Что существует на земле она.

А ночью — все по-старому. И снова

От прошлого избавиться нельзя,

Опять проходят в сумраке суровом

Потерянные годы и друзья.

Порой поверить трудно, сколько вздору

Идет на ум. А ты — гляди во тьму,

Не спи всю ночь, броди по коридору,

За все плати искусству своему.

— Чего тебе надо от девочки этой?

Смятения, грусти, заплаканных глаз,

Тревоги, хотя бы и в рифмах воспетой

Впоследствии? — Ладно. Я слышал не раз.

Веди меня мучить в бессонный застенок,

Затем что и в этот раскаянья час

Есть в горечи маленький, подлый оттенок

Тщеславия. Вот тебе все. Без прикрас.

Как далеко до Азии.

Деревья

Всю ночь бушуют на снегу седом.

В Елизаветине,

В глухой деревне,

Литфонд мне приготовил стол и дом.

Наполнил лампы светлым керосином,

И, наконец,

Желая мне добра,

Хотел, чтоб я писал пером гусиным,

Но я не отдал вечного пера.

Вы знаете —

Само понятие «вечный»

Приятно для поэта.

Что-то в нем

Горит в годах эпохи быстротечной

Честолюбивых замыслов огнем.

И вот теперь мы не в своей тарелке,

Когда природа шепчет нам хитро:

— Нехорошо, чтоб вечные безделки

Писало вечное твое перо.

Прислушайся, усилий не жалея,

К зеленому изделию «Прометея»,

Оно скрипит тебе в тиши ночной:

«Уж если ты вооружился мной,

Раскинь мозгами, милый человек,

Пиши надолго — если не навек».

Как хорошо болтать на эту тему,

Когда заря зажгла свои огни.

А севшему впервые за поэму

Не избежать излишней болтовни.

Что ж, болтовней залечиваешь раны.

Я не имел — в коротеньких стихах —

Возможности поговорить пространно

И о своих

И о чужих грехах.

А тут валяй, дружище, днем и ночью

Не упускай возможности такой.

И водит дьявол болтовни, как хочет,

Поэта неуверенной рукой.

Но меру знай:

Смиряй свои мечты,

А то совсем заговоришься ты

И сможешь уподобиться поэту,

Который тем обрадовал планету,

Что, чудною невинностью влеком,

Любимую свою назвал «дубком».

Да это что!

Я знаю поименно

Тех, поднятых случайною волной,

Братишек, окружающих знамена

Еще доходной лирики блатной,

Явившихся незваными гостями

В военный лагерь,

Приглашая нас

Сменить ремень на поясок с кистями,

Винтовку бросить — и пуститься в пляс.

Мы помним их,

Когда у самовара

Затренькает зловещая гитара

Или жаргон бесстыдно воровской...

Нет, братцы, нет.

Уж лучше Луговской.

А лучше — мне подумалось —

Движенье

Той молодежи, рвущейся вперед,

Что не продаст республику в сраженье

Не хнычет в жизни

И в стихах не врет.

Мир хорошо, по-моему, устроен.

Я — за него.

И я веду к тому,

Что вот уже — не двое и не трое

Теперь любезны сердцу моему.

Вы скажете —

Январскою тоскою

Полемика пустая рождена,

И автора коснулась седина,

И он смешон с наивностью такою,

Короче —

Груз ему не по плечам,

И, на обратной стороне медали,

Заметно всем, что это нервы сдали,

Что душу тратит он по мелочам.

И многое еще у вас найдется,

Чтобы совсем унизить стихотворца.

Друзья мои!

Вас хлебом не корми,

А дай поиздеваться над людьми.

Но тут шалишь.

Тут даже не минута

Случайной слабости.

Тут сам с собой

Поговорил поэт довольно круто,

Но он — живой.

И он не бьет отбой.

Табак дымит — и трубка разгорелась,

Свет ремесла идет ко мне опять,

И эту наступающую зрелость

Мне тяжелей, чем молодость, отдать

В пустынный клуб редакций и журналов.

……………………

Да и к тому же просто надоело

Выслушивать советы —

Каждый рад

Учить других,

А разобраться делом,

Так врач больного хуже во сто крат.

Другое дело —

С дружеских позиций

Мне указать на промах боевой,—

Что неразумно столько провозиться

Над бестолковой этою главой,

Узнать ночной бессонницы соседство

И увидать к утру, часам к шести,

Что это не глава,

А просто средство,

Чтоб хоть немного душу отвести.

Не торопись. Ты будешь стар и сгорблен,

Но, вспоминая прожитые дни,

Не оскорби ее в минуты скорби,

За тень измены женской не кляни.

Пусть в этой, мертвой для тебя, столице

Останется живое существо,

Кому ты сможешь верить и молиться,

Кем любоваться и простить кого.

Ты говорил: «Мы все сгнием и сгинем,

И, празднуя короткий век земной,

Я не богам молился, а богиням», —

Неправда. Ты молился ей одной.

Она влекла пути иные мерить

И в тайны-тайных дверь приотворить.

О, не монах — мятежник должен верить

Не Авель — Каин с небом говорить!

И эти годы странствий и разлуки,

Пока ты шел за роковой рубеж,

Она к тебе протягивала руки,

Благословив на подвиг и мятеж.

Ложь вкрадчива, но истина упряма.

Открой глаза, уверься, и покинь

Мир, где давно бордель на месте храма

В бордель пристроили твоих богинь,

Всех до единой. И они отлично

Там прижились. И платят им сполна,

Наличными. Валюта безразлична:

Чины и деньги, власть и ордена

И просто мускулы. И даже вирши

Твоих приятелей — всё в ход идет,

Всё предлагают на любовной бирже

И всё годится. Лишь любовь не в счет.

Лишь горестное сердце человека,

Лишь потрясенная его душа

На рынках девятнадцатого века

Давным-давно не стоят ни гроша.

Я — разум твой. Нельзя одновременно

Обманом жить и правдою. Скажи,

Чем любоваться — низостью измены?

Чему поверить — слабости и лжи?

Пока ты жив — мне пировать с тобою.

И ты утешься. Ты молчи и пей.

За мелкий дождь над мелкою судьбою,

За бурю над могилою твоей.

Был я молод и грешен,

Но рассудок сберег —

Оттого неизбежен

Этот грустный упрек.

Он упрям и взаимен,

Он не стар и не нов,

Он — как праведник Пимен

И Борис Годунов.

Полон вечной печали,

Он не всем по плечу:

То, что мне не прощали,

То и я не прощу.

Он почти неизменен

До конца своего,

Он вполне современен —

Даже больше того.

К опасным приближаясь берегам,

Два голоса, во мраке, над камнями.

Один: живешь и ссоришься с друзьями

Другой: умри, понравишься врагам.

Когда придет Печаль с Отчаяньем в союзе,

Ты, может быть, запомнишь навсегда,

Освободясь от маленьких иллюзий,

Судьбу большого — малого труда.

На Севере, на станции Оленьей,

Меня настигло горе. Падал снег.

А был со мной один — на удивленье

Простой и настоящий человек.

И с ним — почти шестидесятилетним —

Вдвоем мы вышли в тундру. У костра

Он мне сказал: «Тут будет незаметней

Все то, что нас тревожило вчера».

Я не хочу, чтоб жизнь была легка мне.

Но память так твердит об этом дне:

Мне помогали мхи, деревья, камни...

Ужели люди не помогут мне?

В тайниках души, в тревожных недрах,

Сознаюсь: порой неясно мне —

С кем пирую? Кто мой друг, кто недруг

Так однажды ночью на войне,

Среди сосен низких и горбатых,

Подходили к нам из-за пурги

Люди в маскировочных халатах:

Не поймешь — друзья или враги.

Немного ближе иль немного дальше,

Побольше иль поменьше было фальши,

Не все ль равно, кто длань свою простер

Московский или питерский актер?

Их освещала рампа мне когда-то,

А ныне разум моего заката

Проник сквозь грим — и я теперь смотрю,

Смеясь и плача, на свою зарю.

Знаете забавные занятья —

Нарядить кого-нибудь шутом,

А потом встречать его по платью

В нашем странном веке золотом.

Сколько надо разума и силы,

Чтобы вовремя уйти во тьму.

Человека в раннюю могилу

Провожают все же по уму.

Давным-давно, не знаю почему,

Я потерял товарища. И эти

Мгновенья камнем канули во тьму;

Я многое с тех пор забыл на свете.

Я только помню, что не пил вино,

Не думал о судьбе, о смертном ложе.

И было это все давным-давно:

На целый год я был тогда моложе.

Пусть этой муке кто-то знает меру —

Мы знаем лишь ее страшнейший миг,

Когда в ночи, как жизнь, теряет веру

Влюбленный в эту веру ученик.

Может надо, пословице веря,

Нам учесть этот странный пример —

Как твоей помогали карьере

Те, кто слали тебя на карьер?

Там, где некуда больше податься,

Среди стужи, сводившей с ума,

Матерьял для твоих диссертаций

Поставляла природа сама.

Был твой путь неподкупен и долог,

И поэтому — веку подстать —

Лучше всех научился геолог

О поэзии нашей писать.

Ночью лоб мой весь в огне

И с трудом смежил я веки:

Как бы в судорожном сне

Ангелом сражен навеки.

Грустно светится душа

Ласковой лучиной ночи,

Еле в сумраке дыша, —

Но несчастье не пророча.

Мне снилось, что ты разлюбила меня,

Что я побежден среди белого дня.

Но странная боль не позволила мне

Оружие взять, как я брал на войне,

Где все понимали, что я не могу —

Пусть раненым — сдаться на милость врагу

И вот я томлюсь без тебя и друзей

В плену у смертельной печали моей.

Нам не выбор, а жребий был дан,

И в предчувствии жребия злого

Берегли мы и холили слово,

Чтобы зря нам не кануть в туман.

Сколько раз я прощался с тобой

На переднем краю ожиданья —

Бой, в котором я был, — это бой,

Где оправдано право прощанья.

А теперь — не война, не тюрьма,

Похоронят меня домочадцы,

Потому что природа сама,

А не люди — велит попрощаться.

В те годы войн,

А то и худших бедствий,

Когда на разум

Посягала тьма,

Мы не нуждались

В постороннем средстве,

И дружбу

Проверяла жизнь сама.

Так проверяла,

На ходу и с ходу,

Что нам была

На праведном пути

Неделя дружбы —

Равносильна году,

А то и трем,

А то и десяти.

Такой с другими,

Может, и не будет:

Не то чтоб

Потерял я интерес.

Не то чтоб

В мире хуже стали люди,

А потому,

Что времени в обрез.

Той дружбы смысл,

Как высшая награда —

Со всей страной

Связующая нить,—

Гласит:

«Медовых месяцев не надо.

Меня лишь годы

Могут утвердить».

Ты сделал первый, трудный шаг

Судьбой влекомый,

Ты попрощался — скажем так

С одной знакомой.

Неплохо было вам вдвоем,

И в знак доверья —

Тебе вручили веру в дом

И ключ от двери.

Перенеся лихой содом

И все потери,

Ты возвратился в старый дом

С ключом от двери.

Дышали тополи в окно

Ночной истомой,

Но ей уж было все равно —

Твоей знакомой.

Кому повем

Печаль мою:

Судьбу поэм

Случайную.

Не будет больше

Всех утех —

Ни этих

И ни тех.

На чем я поставлю святую печать —

Чем буду гордиться и что завещать?

Чем будут хвалиться — другим не чета

Богатство мое и моя нищета?

Быть может, я старых друзей не берег

Быть может, мне это поставят в упрек

А может быть, то, что, надежды губя,

По мягкосердечью губил я себя?

Ни то ни другое и молвить нельзя —

Молчат, словно камни, враги и друзья

И только во сне померещится вдруг:

Себе самому-то — я враг или друг?