Избранное

ИГНАТ КРИВИЧ, 75 лет.

АННА, его жена, 70 лет.

ИВАН, сын Игната, 55 лет.

ИРИНА, жена Ивана, 40 лет.

ФЕДОР МАКСИМОВИЧ, 60 лет.

ХОЗЯИНОВ, 45 лет.

ТРОЯН, 40 лет.

НИКОНОВ, 30 лет.

СЕМЕНОВ, 50 лет.

МУХИНА, 50 лет.

БОЛОТИН, 30 лет.

ШАШЕЛЬ, 30 лет.

КОЛУН-КОРОЛЕВИЧ, 35 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Просторный крестьянский дом. У левой стены — довоенный диван с высокой спинкой, но с яркой современной обивкой. Над диваном — небольшое зеркало. По одну сторону от него в рамке — увеличенная фотография двух девочек лет четырнадцати, по другую — в такой же рамке фотографии трех молодых крестьянок. Стена справа увешана рамками с одиночными и групповыми фотографиями красноармейцев, парней и мужчин в партизанских одеждах, женщин, девушек, подростков и детей. Несколько рамок без фотографий, но с подписями фамилий по белому полю. В середине этой галереи — плакат «Родина-мать зовет!» и второй, партизанский, «Смерть немецким оккупантам!». У стен — крепкие табуреты, широкая лавка, полка для посуды, завешанная ситцевой занавеской в ромашках. Входит И р и н а и накрывает белой скатертью длинный дощатый стол. Берет с полки граненые маленькие стаканчики и расставляет их по краям стола. Кашель не дает ей покоя. Слышен шум подъехавшей машины. Входит взволнованный И в а н. Швырнув на диван папку с бумагами, пытается закурить сигарету, но спички ломаются в дрожащих пальцах.

И в а н. Все! Больше не могу… Все!

И р и н а (незаметно наблюдая за ним). Опять что-то случилось?

И в а н (взрывается). Случилось?! Нет, это не случайность! Это все по системе!

И р и н а (обезоруживающе спокойно). Ну а шуметь зачем?

И в а н. Шуметь?! Тут завыть впору!

И р и н а (улыбаясь). Злоупотребления властью — были, пьянки — были, в браконьерстве обвинялся… А что на этот раз?

И в а н (с жалкой улыбкой). Сожительство с секретаршей…

И р и н а. Бог тебя знает. Седина в голову — бес в ребро…

И в а н. С ума можно сойти, свихнуться — шестая комиссия за четыре месяца! И хоть бы кто-нибудь вначале следствие провел, а потом уже обвинениями швырялся!.. Нет! Где уж нам такая роскошь?! И что удивительно: я, председатель райисполкома, народный депутат, съежившись перед проверяльщиком, как кролик перед удавом, начинаю опровергать чушь собачью. Доказываю, доказываю, доказываю, что не верблюд, не вор, не лиходей. А теперь вот еще и не бабник…

И р и н а (садится рядом с Иваном). Успокойся, бабник. (Приглаживает ему взлохмаченные волосы, покашливает.)

И в а н (чуть успокоившись). А может, в самом деле по бабам мотануть?.. Оправдать доверие товарищей.

И р и н а (откашлявшись). Попробуй, но, боюсь, не получится у тебя этот номер.

И в а н (задет). Почему это у меня не получится? У других же получается!..

И р и н а. Замотанный ты, Ванечка, больше, чем надо. А посему очень будет своевременно и полезно мотануть тебе не по бабам, а в очередной отпуск, и лучше всего всем семейством в круиз… подальше от секретарши.

И в а н. В круиз семейство поедет без меня.

И р и н а (настороженно). Как — без тебя?

И в а н. Вдруг подтвердится, что бабник? А там Европа…

И р и н а. Пусть не волнуются, я постерегу тебя в Европе.

И в а н. Между прочим, книгу мою тоже вычеркнули из плана… на всякий случай, а из фильма вырезали кадры с моей физиономией.

И р и н а (подавив кашель). Да, змея кусает не для сытости…

И в а н. Самое ужасное, что я, кажется, сделал сегодня открытие.

И р и н а. Чем же тебе еще заниматься, как не открытиями?

И в а н. Понимаешь, Иринушка, анонимщики и проверяльщики сыплются на мою грешную голову, как только я начинаю активно защищаться или напористо наступать на уважаемого родственничка.

И р и н а (удивленно). Ты хочешь сказать…

И в а н. Факты говорят…

И р и н а (взволнованно). Нам еще не хватало заподозрить в подлости близких людей!!

И в а н. Я же нутром чую!

И р и н а. В этом деле нутро — советчик ненадежный. И боже тебя упаси опуститься до уровня частного детектива! (Задыхается от кашля.)

Иван, мечется по дому, не зная, что делать. Потом укладывает Ирину на диван. Приносит целую коробку лекарств, но не знает, какое из них нужно Ирине.

И в а н. Иринушка, милая, ну что ты?! Что ты?!

И р и н а. Воды!..

И в а н выбегает и возвращается с кружкой, дает отпить Ирине.

И в а н. Ну вот. А теперь вздохни. Глубже, глубже дыши… Молодцом… Вот видишь?..

И р и н а (совсем ослабев). Спасибо, Ваня. И не пугайся. Сейчас все пройдет. (Загадочно.) Все пройдет, Ваня…

И в а н (присаживаясь на диван). Ну, знаешь!! Бить тебя некому… Врач, называется, — так запустить грипп. Других осложнениями пугаете, а сами…

И р и н а. Уже лучше. (Преодолев слабость.) Уже хорошо. (После паузы.) Все хорошо. А если честно, то все очень плохо, Ванечка. (Пытается сесть, Иван помогает ей.) Все очень плохо, родной ты мой. (Плачет.)

И в а н (испуганно). Что — плохо?! Почему — плохо?! Ты же никогда не жаловалась…

И р и н а. Не на кого жаловаться — сама виновата…

И в а н. В чем виновата?! Перед кем виновата?! (Сердится.) Ты толком сказать можешь?!

И р и н а (справившись с новым приступом). Когда я поставила свой рабочий стол в реагентном цеху, многие смеялись. А все оказалось совсем не смешно…

И в а н (нетерпеливо). Что — не смешно?!

И р и н а (не слушает). Я не могла понять, почему в таком теплом цеху столько простудных заболеваний: ангины, катары, бронхиты…

И в а н. И ты сидела в цеху и простуживалась вместе со всеми?

И р и н а. Я не только сидела. Я работала вместе с рабочими… и без маски, и без спецодежды; все по шесть часов, а я — девять, на свои полторы ставки…

И в а н (испуганно). Сумасшедшая!

И р и н а. Нет, Ваня, я провела свой эксперимент в здравом рассудке, хотя и не предполагала столь печальных последствий.

И в а н (встревоженно). Каких еще последствий?

И р и н а. Заболевания не от простуды. Все дело в реагентах и в нарушении техники безопасности. Вентиляция… (Снова кашляет.)

И в а н (в отчаянии). Ты убила себя!

И р и н а. У врачей это называется иначе. Потом я не думала…

И в а н. Ты же взрослый человек, врач!

И р и н а. Не надо кричать.

И в а н (обезоруженно). А что же мне делать?

И р и н а. Каждый должен делать свое дело, и делать его хорошо. Я свое сделала…

И в а н. Ты сделала глупость! Глупость! Глупость!

И р и н а (очень спокойно). Я помню, как на нашем выпускном, после принятия клятвы Гиппократа, ты сказал: если бы такие клятвы принимали не только медики, но и учителя, и юристы, и партийные работники — вообще все… (Помолчав.) Если бы ее еще принял наш родственничек со своими помощниками… В условиях безответственности я должна была…

И в а н (перебивает). Ты никому ничего не должна! (Кричит.) Мы ничего ни у кого не одалживали!

И р и н а (почти отчужденно). Без меня, Ваня, тебе не доказать. И если бы ты вдруг сказал, что не должен воевать с тем, с чем всю жизнь воюешь, вопреки всем доносам, я уважать тебя перестала бы… а я люблю тебя, Ваня. Я же всех люблю вас, добрые вы мои. И ты сыновьям круиз не срывай. Мы с тобой вдвоем погорюем, а они… потом они…

И в а н (в отчаянии). Ирина!!

И р и н а. Не паникуй. Может, все еще обойдется. Мы с тобой народ тяговитый. Выкарабкаемся… А мои аргументы тебе пригодятся.

И в а н. А если не обойдется?!

И р и н а. Тогда аргументы станут еще убедительнее…

Входит А н н а. В ее руках тарелка с маленькими ломтиками черного хлеба.

А н н а. Что это вы нахохлились? Никак, поругались? (Не торопясь раскладывает ломтики хлеба рядом со стаканчиками.)

И в а н (удивленно). А что это вы колдуете?

А н н а. Поминки у нас сегодня, Ваня.

И в а н (опешив). Какие еще поминки?

А н н а. По убиенным воинам, сынок, и душам, невинно загубленным.

И в а н (простонал, ударив кулаком по валику дивана). Забыл!!! Из-за гнусного о святом забыл…

А н н а. Думаешь, ты один забыл?.. Я подсказать хотела, а батька говорит: если сам не вспомнит, то и не надо. А стол попросил дома накрыть. Так что мойся беленько — гости близенько.

И в а н (показывает на стол). А почему дома, а не у могилы, как всегда?

А н н а. До могилы теперь и не доехать и не дойти.

И в а н (удивленно). Как — не дойти?

А н н а. Добрым путем, сынок, бог правит, а лихим — черт…

Входит Х о з я и н о в.

Легок, зятек, на помине, легок.

Х о з я и н о в (нарочито шумно и непринужденно). Приветствую вас сердечно, дорогие своячки-родственнички, а во первых строках — любимую тещу. (Обнимает и целует Анну, вручает коробку конфет.)

А н н а (принимает тон зятя). А мой же ты свой, да не родненький…

Х о з я и н о в. За грибочки спасибо. Пойдут для самых дорогих гостей. (Целует Ирине руку, вручает цветы.) Вот кого бы приветствовал хоть семь раз на день. Все цветешь, Иринушка, все хорошеешь (на Ивана) этому бирюку на радость, а чужим мужикам на загубу. Не будь в родстве — поухаживал бы, ей-богу. (Подает руку Ивану.) Держи на дружбу. И червей копай. В пятницу на ночь едем. Место узнал…

И в а н (пожимая руку). Неужто на дружбу?

Х о з я и н о в (задерживает руку). На взаимную.

А н н а (вздохнув). Дружба, дружба — тяжкая служба…

И в а н. Не взял мытьем — решил катаньем… по-родственному?

А н н а (Ирине). Пойдем по хозяйству, невестушка, пока начальники принюхаются. Ишь, натопырились. (Уходит вместе с Ириной.)

Х о з я и н о в (садится, закуривает). Сознаюсь — по части катанья вариантик имеется… запасной…

И в а н. По запасному тоже не выйдет…

Х о з я и н о в. Тяжело мне с тобой, родственничек, тяжело.

И в а н. Это еще и потому, что я председатель райисполкома.

Х о з я и н о в. Надо выселять людей, Иван. И Кривичи, и соседние деревни под снос. Мне земля нужна. Я же под вами давно копаю. Пойду в атаку — возьму больше. Ты меня знаешь!

И в а н. Илья Михалыч, Илья Михалыч, ну как ты понять не можешь, что кривичи никогда без боя со своей земли не уходили, а с боем — и подавно. Хлеб у них на ней насущный, Тот самый хлебушек, который даждь нам днесь. Поверь слову, куда ни приеду, у мужика одна молитва: защити, председатель, ниву хлебную и избави нас от лукавого.

Х о з я и н о в. Это они при тебе такими набожными стали.

И в а н. Что ты, Илья Михалыч! С времен языческих кривичи хлебу молятся, земле и солнцу поклоняются, а теперь еще в райком-исполком верят.

Х о з я и н о в. Силен!.. Выходит, твой хлеб — это хлеб, а мой — и не хлеб вовсе?

И в а н. Ирина только что рассказывала, как ты его печешь и на чем замешиваешь. Колом мне в горле твой хлеб.

Х о з я и н о в. Голод не тетка. Проглотишь. А землю я через твою буйную голову возьму… раз уж по-родственному не получается.

И в а н. Через мой труп — возможно, через голову — не возьмешь.

Х о з я и н о в (поднимается). Стало быть, не сговоримся…

И в а н. Нет.

Х о з я и н о в. Спасибо за откровенность.

И в а н. Жаль, что не связаны мы клятвой.

Х о з я и н о в. Какой еще клятвой?

И в а н. Гиппократа. (Цитирует.) «Клянусь всеми богами и богинями, беря их в свидетели, чисто и непорочно прожить свою жизнь и провести свое искусство. Мне же, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и слава у всех людей на вечные времена…».

Х о з я и н о в (заразительно хохочет). Оригинальный ты у нас председатель. И мужику молишься, и в Гиппократа веришь…

И в а н. Ну а ты во что веришь?

Х о з я и н о в. В промфинплан, уважаемый, в промфинплан я верю. И в заповедь: быстрее, больше и дешевле.

И в а н. Не будет нам славы на вечные времена, если мы так бездарно поведем свое искусство. Не будет…

Х о з я и н о в (хохочет). Сейчас тебе будет такой Гиппократ…

Входит А н н а. В руках бутылка водки.

Вот это дело: зять на порог — теща за бутылку. Похоже, что гульнем мы с тобой, Иван Игнатович.

А н н а. Гуляй, мамо, гуляй, тату, развернули свиньи хату.

Х о з я и н о в. А мамаша все прибаутками сыплет..

Вбегает взволнованный Ш а ш е л ь.

Ш а ш е л ь (суетливо). Илья Михалыч, они, кажется, летят! Здравствуйте, Иван Игнатич! Здравствуйте, Анна Даниловна! (Разводит руками.) Вот так, летят! А куда денешься?

И в а н. Кто летит?

Ш а ш е л ь (крайне удивленно). Как — кто?! Вы шутите?!

Х о з я и н о в. Доложи руководству, товарищ Шашель.

Ш а ш е л ь. А куда денешься? Сижу, как говорится, мозгую, вдруг особый правительственный дззз, дззз! Хватаю трубку: так, мол, и так, у аппарата генеральный директор… в смысле помощник генерального директора Шашель. А он: на связи вертолет Федора Максимыча! На связи вертолет Федора Максимыча… Мать честная!

Х о з я и н о в. Короче, он сейчас будет здесь. Я только понять не могу, каким образом (Ивану) наш папаша на борт вертолета угодил.

А н н а. Это я тебе, зятек, опосля скажу, если не догадаешься.

Слышен рокот вертолета. Все, кроме Анны, выходят из дома. Ш а ш е л ь возвращается и хватает букет васильков со столика у галереи портретов. Анна забирает у него цветы и ставит их обратно в вазу.

Ш а ш е л ь (опешив). Миленькая, это же Федор Максимыч!!!

А н н а. Не суетись.

Ш а ш е л ь. Федор Максимыч, понимаете?!

А н н а. А я чего говорю?.. И не расходися хо́дором перед нашим Хведором.

Ш а ш е л ь. Как вы сказали?!

А н н а. Горазд, говорю, чужими цветами свою стежку устилать.

Ш а ш е л ь. Кошмар!!! (Выбегает.)

А н н а уходит. Слышен голос Игната: «Заходите смелее, заходите». Входят Ф е д о р М а к с и м о в и ч, Х о з я и н о в, Ш а ш е л ь, И в а н, И г н а т.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (подходит к фотографиям на стене; Игнату). Какой же ты молодец, командир! Здесь почти весь первый отряд! Как тебе удалось?

И г н а т. С живыми переписываюсь, а у погибших дети и родичи остались. А у этих (указывает на рамки без фотографий) никого и ничего не осталось — наши в основном, местные. (На фотографию детей.) А вот этих малявок, пожалуй, не признаешь?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (рассматривает фотографию). Этих… этих нет.

И г н а т. Вот этот лопоухий — нынешний генеральный директор будет. (Кивает на Хозяинова.)

Ш а ш е л ь. Потрясающе! (Фотографирует Федора Максимовича.)

И г н а т. А вот эта малая — Зинка Мухина. Академик теперешний. Жаль, не смогла приехать.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Не горюй, я тебе устрою с ней встречу.

И г н а т. Без тебя она мне не в моде… А теперь погляди сюда. (Переходит к снимку трех крестьянок.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (удивленно). Мама?!

И г н а т. Она, соседушка. А по сторонам жены мои — первая и вторая.

Федор Максимович взволнованно рассматривает фотографию. Шашель снова пытается сделать фотоснимок, но Игнат отводит его в сторону.

Ш а ш е л ь. В чем дело?

И г н а т. Как тебя зовут?

Ш а ш е л ь. Шашель… Разве вы меня не знаете? Я уже третий год при вашем зяте… А куда денешься?

И г н а т. То, что ты Шашель при зяте, все знают. Зовут как?

Ш а ш е л ь. Допустим, Валерий Николаевич…

И г н а т. Допустим… (Почти на ухо.) Валерий Николаевич, дорогой, мы войну выиграли… Даст бог, и дальше без помощников обойдемся.

Ш а ш е л ь. Вы так выражаетесь, что вроде я против…

И г н а т. Как же ты можешь быть против? Ты, Валерий Николаевич, будь «за», но не путайся под ногами.

Ш а ш е л ь. Миленький мой, этим же кадрам цены не будет.

И г н а т. И не вздумай торговать кадрами. (Подходит к Федору Максимовичу.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (обнимая Игната за плечи). Спасибо тебе за встречу. (Окидывает взглядом галерею, весь дом.) Мне сейчас показалось, что в этом доме за сорок лет ничего не изменилось. Даже занавеска та самая… с ромашками…

И г н а т. Занавеска другая, а ромашки те же. Довоенной занавеской, помнишь, Саньку Болотина перевязали, когда ему осколок от мины в живот попал. Как сейчас слышу: не порти, говорит, Кириллович, ромашки, мне все одно конец… Не хочу ничего тут менять. Примета у нас такая — ничего не менять. Вот диван только перетянули по-модному.

Появляется А н н а.

А н н а. И напрасно перетянули. Той коже износу не было. Доброго вам здоровьечка. (Федору Максимовичу.) И комиссар! Волк в лесу околеет — завернул-таки в наш угол. (Всем.) Не признает?! Да не на меня, старую, гляди, если вспомнить хочешь, а на диван вот этот. А еще лучше за диван. (Смеется.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (как открытие). Тетя Аня?! (Обнимает, целует ее.) Тетя Аня! Родная вы моя!

А н н а. Ну что ты, что ты, Феденька, старую бабу целовать. Тебе, поди, и молодая еще щечку подставит и ручку подаст. Как в телевизоре появляешься, я каждый раз думаю: а мой же ты соколик, и пригожий, и разумный, и годы ему нипочем… (На Игната.) Вот уж знал мой дед, кого себе в комиссары выбирать!

И г н а т. Ладно тебе, мать, к начальству подлизываться.

А н н а. Чего мне подлизываться?! Я сама себе начальство. А люблю его, так у души спросивши, а не за должности высокие. А вот ты, зятек, про диван не знаешь… Это же на первом году войны было. Наши засаду за Кривичами между озер сделали, а немцев оказалось бить — не перебить. Отходить к лесу стали. Глянула в окно, а к дому бежит кто-то: то упадет, то опять встанет. Открываю двери (на Федора Максимовича), а он на пороге: в одной руке автомат, в другой — палка. Положили мы его, сердешного, на этот диван, разули, а крови — полный сапог. Полотенце с иконы — и бинтовать, а стрельба за гумнами. Хотели в погреб, а он без памяти: ни поднять, ни сдвинуть! Что делать? (Всем.) Так мы его за диван, а сверху тряпьем всяким, фуфайками, кожушком. А как немцы на порог, я на диван — шасть и давай причитать, и все больше про тиф.

И г н а т. Это известно. Немчура тифу и партизан одинаково боялася.

А н н а. Ну а к вечеру они всех нас к силосной яме, и пулеметы кругом. Деточек меньшеньких первыми поставили, а большеньких — за ними, а в третий ряд таких, как Зойка и Надька. Это они, рыбочки мои, на карточке. У ямы мы с Машей, мамой его, оказались. Шепнула я ей: Федю, говорю, твоего за диваном спрятала. Обняла она меня, заголосила. А потом говорит: ты его спасла, я тебя спасу. И в последнюю минуту впереди меня встала… Всех положили: и маленьких, и стареньких. К утру я из той кровавой ямы вылезла, руку простреленную тряпкой стянула, Максимовича под руку и в семейный лагерь. Там уже после Олечку Игнатову нашла. (Смотрит на Хозяинова.) За директором теперь наша Олечка. А у Игната после войны ни кола ни двора, так он при наших детях в моем доме и остался. Один мужчина на все село. Мы его — председателем… Ну а как сына (смотрит на Ивана) в район выбрали, не с руки стало батькой командовать. На пенсию старый пошел.

И г н а т. Ладно, мать! Не о нас сегодня разговор. (Подходит к столу, откупоривает бутылку.)

Входит И р и н а с миской конона[51] и ложками. Здоровается кивком, ставит на стол миску, раскладывает ложки. Становится тихо.

А н н а. Подходите ближе, подходите. Тут без угощения.

Все подходят к столу.

И г н а т (берет стаканчик). Помянем друзей-товарищей. (Смотрит на фотографии.) В бою убитых, в болотах померших, живыми сгоревших, повешенных, газом удушенных, в реках утопленных, голодом замученных, на каторге сгинувших…

Пауза. Все берут рюмки.

И поговорим… Поговорить надо, комиссар… как бывало… перед боем… Может, рассудишь, может, осудишь, а может, и нашу сторону возьмешь…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Поговорим, командир.

А н н а. Сколько людей в земельку полегло? Если каждому в отдельности памятник поставить…

И г н а т (перебивает). Если в отдельности, то пашни под хлеб не останется. Лесом обелисков зарастет земля. Может, потому наши испокон веков и хоронили своих под курганами да в братских могилах.

А н н а. Дорогой, ой дорогой землицей у нас хлебушек дешев.

И г н а т (помолчав). Склоним головы над боевыми товарищами нашими, а у тех, кому сегодня в братских могилах и под курганами солоно и горько стало (смотрит на Хозяинова), прощения попросим…

И в а н. Может, не надо, отец? (Смотрит на Федора Максимовича.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Надо, я думаю, надо.

И г н а т. Прощения попросим и клятву дадим. (Помолчав.) Беречь землю не только в лихие, но и в счастливые времена!

А н н а. Пущай им светит вечная вечность.

Выпив, все ставят на стол рюмки и, отломив крохотные кусочки хлеба, заедают кононом, черпая ложками из общей миски.

И р и н а. Как мы радовались закладке первого рудника. Люди понимали, что большое калийное производство — это в первую очередь большой хлеб. И вот прошло более двадцати лет. У нас сегодня и большое производство и большой город. Люди назвали его Любоградом. Но загляните в глаза этим людям — и вы не увидите в них радости. Вы прочтете в них… (Кашляет.)

Анна подает Ирине воду.

«Я ввел вас в землю плодоносную, чтобы вы питались плодами ее и добром ее, а вы вошли, и осквернили землю мою, и добро ее сделали мерзостью». (Кашляет.)

И г н а т. Ты, Илья, думаешь, мы это сами сочинили? Пророк Иеремия сказал.

Х о з я и н о в. Ну, это вы, знаете… со своими пророками… Я не советовал бы…

А н н а. Известно, не советовал бы…

Х о з я и н о в. И вам бы, мамаша, иных послушать.

А н н а. Ты, зятек, ясное дело, сидишь высоко и плюешь далеко. Только то, что ты поехал широким возом по узкой колее, всякому видать.

Х о з я и н о в. Федор Максимович, может, нам перенести место встречи?

И г н а т. Перенесешь, только я сначала в своем доме спрошу тебя при комиссаре: с человеческой совестью жить дальше будем или с какой другой? Он, должно, только тебя еще уважает и боится. Поверишь, Федор, ни в бога, ни в черта не верю и помирать только оттого боюсь, что спросят они меня (смотрит на галерею портретов) как же ты допустил, командир, чтобы кости наши соленой жижей залило, лес над нами засох и птицы умолкли?! Я не смогу им ответить, комиссар.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Кто-нибудь знал раньше, что братскую могилу поглотило болото?

И г н а т (через паузу). В Кривичах новую частушку-нескладушку придумали: «У Хозяина течет, у кривичей мокро, и кому какое дело, куда брызги полетят…»

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (через паузу, Ивану). Ты тоже не знал, председатель?

И г н а т. А у него о живых забота: то хата у мужика в преисподнюю проваливается, то коровник колхозный на две половины разламывается, то улица трещину дает. Бабы с перепугу в голос, а мужики в бога, в душу и в директора мать… А председатель наш добрый да уступчивый по характеру, все поладить хочет. Вместо того чтоб кому следует мозги вправить, селян россказнями успокаивает: ничего, мол, бабоньки, и не надо паники — это всего-то-навсего земля над выработанными шахтами, по науке, оседает-опускается, раз природа не терпит пустоты. А как природа такого хозяина, как мой зятек, терпит, того он бабам объяснить не может, потому как сам не знает.

Х о з я и н о в (настойчиво). Может, хватит, отец?

И г н а т (срывается). Ты мне не сын! Ты враг моей земле. И я объявляю тебе войну! Иначе не будет мне места в той могиле!

А н н а. Догорела, зятек, свечечка до полочки…

Х о з я и н о в. А такой пословицы вы не знаете: не поморив пчел, меду не добудешь?

И в а н (взрываясь). Илья! Илья Михайлович! Товарищ Хозяинов! Гражданин генеральный директор!!! Я еще могу понять Шашеля, но ты же мужицкий сын! Эта земля полита потом и кровью и твоих близких! Ты же вырос на ее воде и хлебе! Что же ты с ней делаешь, Илья?!

Х о з я и н о в (хохочет). А он у нас не такой уж и добренький, как вам кажется. Наступи только на мозоль, как лев бросится.

И г н а т. Загубить более двухсот квадратных километров такой земли! Ее же впору на хлеб намазывать! А она, родимая, в судорогах корчится, проваливается, покрывается струпьями и вопит от боли и обиды. Это чтобы на Любоградской земле и солончак?! На той самой земле, в которую кнутовище воткни — оглобля вырастет! Пауза.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы решили не отвечать вашим оппонентам, Илья Михайлович?

Х о з я и н о в. Это имело бы смысл, Федор Максимович, если бы (Игнату) первый из них был менее эмоционален, а второй (Ивану) более компетентен. Не обижайся, Иван Игнатович, но тебе, аграрнику, трудно судить о проблемах горнодобывающей и химической промышленности.

И в а н. Что же делать, если другие не судят?

И р и н а. Если бы у нас с первого дня закладки рудников по чести и совести применялись законы, многие уже но три раза из заключения вернулись бы. Но у нас все молчат: кто из трусости, кто из скромности, кто из подлости, кто из мудрости… А мертвящие рассолы, пыль и газы, как раковая опухоль, расползаются по земле и губят все живое. Но химикам все сходит с рук. У них, видите ли, государственные интересы…

Ш а ш е л ь. Представьте себе, государственные. А куда денешься?

Х о з я и н о в. Уважаемый Федор Максимович, мне крайне неудобно за все, что здесь происходит, и я…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А мне, вы полагаете, удобно?

Х о з я и н о в. В иной обстановке…

И г н а т. В иной ты бы сам сбежал или меня выпер. А в этой дверью не хлопнешь и меня не выставишь.

А н н а. На поминках ты у нас, зятек. А на поминках и не шумнешь и не топнешь. (Выходит.)

И г н а т. Сиди и скорби, хоть для виду. А то деревня скажет: хорохорился, как дурень на поминках. Поверь, комиссар, я бы не позвал тебя, не заманил в ловушку, если бы меня хоть в одном месте до конца дослушали. Беда, комиссар! Отсидели начальники уши.

И в а н. Слушать-то нас слушали. И бумаги наши читали, порой сочувствовали, иногда искренне, и ничего не делали, чтобы навести элементарный порядок…

Х о з я и н о в. Федор Максимович, если эту демагогию прекратить нельзя, позвольте мне по существу…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Я здесь не председательствую. На поминках я… И положение мое отличается от вашего только тем, что я в долгу неоплатном перед людьми этой земли, да и за вас, как генерального директора, в ответе. Извините, что перебил.

Х о з я и н о в. Слов нет, Федор Максимович, калийное производство, к сожалению, имеет огромное «хвостовое» хозяйство. И эти злополучные «хвосты» многое губят. Но давайте посмотрим на вещи спокойно, реально, без эмоций. Калий, извлеченный из-под одного гектара пашни, губит эту пашню и, пожалуй, — навсегда, но… Но он же дает на других гектарах такую прибавку урожая, которую тот, загубленный гектар, дал бы за пятнадцать тысяч лет. Повторяю, за пятнадцать тысяч лет. Это же поистине волшебная палочка!

Ш а ш е л ь. Может быть, кому-то кажется, что от этого можно отказаться в угоду такой милой нашему сердцу фауны и флоры Любоградского промрайона?! Но куда денешься?

И в а н. Вам Любоградчина — промрайон, а нам еще земля отцов и колыбель целого народа!.. И от этого действительно никуда не денешься!

Ш а ш е л ь. Не надо, знаете ли, играть на чувствах целого народа — он же вас на это не уполномачивал. Извините, Илья Михалыч.

Х о з я и н о в. Я еще хотел добавить, что калийное производство — самое безвредное из всех химических производств.

И в а н. Видимо, поэтому вокруг обогатительных фабрик и промплощадок не растет трава, сохнут сады, в озерах и реках вымерло все живое, не появляется зерно у гречихи и завязь у картофеля.

И г н а т. Скоро не только у бульбы и гречихи, но и у баб завязи не будет.

Х о з я и н о в. Простите, но мы никогда не допускали превышений предельно допустимых концентраций производственных выбросов. А допустимые разрешаются медициной. Посему будем надеяться, что по части рождаемости все будет в норме.

И р и н а. Побойтесь бога, если ничего уже не боитесь! Федор Максимович, посмотрите на их нормы. Они ужасны!

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (берет у Ирины листок, читает). «Ежесуточно предприятия объединения выбрасывают в атмосферу до шести тонн солевой пыли, серного ангидрида, окиси азота, углерода, хлор-иона и других химических веществ. Загрязнение атмосферы над городом и прилегающими к рудникам населенным пунктами превышает…». Откуда у вас эти данные?

И р и н а. Да как вам сказать. Добыты в лаборатории «Любоградкалия» агентурным путем.

Ш а ш е л ь (Хозяинову). Она опять подсидела Ольгу Игнатовну.

И г н а т. Обрати внимание, комиссар, на резолюцию: «Для сведения» и буква «Д». В дело, стало быть. А в действительности — на гвоздь. Бумагу, как видишь, написала моя дочь Оля — она у своего мужа лабораторию охраны возглавляет, резолюции наложил мой зять Илюша, а списал их помощник Валера.

Входит А н н а.

А н н а. Который из вас Шашель?.. Шашеля по телефону просють. (Выходит вместе с Шашелем.)

Х о з я и н о в. При всех выбросах смертность в районе и городе, насколько мне известно из официальных, а не агентурных сведений, за последние двадцать лет не увеличилась.

И р и н а. Но и рождаемость тоже… И еще, в реагентном производстве допускается преступное нарушение охраны труда.

Х о з я и н о в. На сей счет у вас нет никаких доказательств.

И р и н а (через сильный кашель). К сожалению, они у меня есть. Заведующая лабораторией или не делала, или фальсифицировала контрольные замеры на загрязнение воздуха аминами.

Х о з я и н о в. Вы ненавидите Ольгу…

И г н а т (перебивает). Будь же ты мужиком, Илья!

Приступ кашля становится таким сильным, что И р и н а в сопровождении И в а н а выходит.

(Федору Максимовичу.) Здоровая с виду баба, а простуды боится, как дите малое. Просто диво…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (думая о другом). Диво… диво…

Входит Ш а ш е л ь и что-то шепчет Хозяинову.

Х о з я и н о в. А что ты мне шепчешь? Ты всем скажи…

Ш а ш е л ь Нет, пускай уж лучше сам Игнат Кириллович скажет. Он их посадил — ему и карты в руки.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. С вами не соскучишься. Посвяти, Игнат Кириллович, если не секрет…

И г н а т. Какой там секрет! Про это безобразие вся округа знает. Задумал Хозяинов железную дорогу к новому комбинату строить. Вечером задумал, а утром бульдозеры пустил поперек огуречного поля, кюветы откопал, столбики поставил. Зять у меня решительный. Но мы тоже за себя решили постоять. Теперь злоумышленники дают показания прокурору, а депутатская комиссия подсчитывает огуречные убытки.

Ш а ш е л ь. Это уму непостижимо! Вы могли задержать изыскателей, могли, в конце концов, и посадить, но зачем же было выдергивать столбики и бульдозером заутюживать кюветы?! Миленькие мои, это же железная дорога, а не брюки. Подумаешь, помяли овощи и фрукты! А у нас стоят два комбината, тысячи рабочих валяют дурака и матюгают директора и выше…

Хозяинов в ужасе смотрит на Шашеля. Вся в слезах входит А н н а.

А н н а. Игнатка, Феденька, в больницу надо, доктора… ей так плохо, что и не знаю. Если ничего не сделать, задохнется — и все тут. Обвяла вся, как листочек. (Уходит.)

И г н а т и Ф е д о р М а к с и м о в и ч быстро выходят вслед за Анной.

Х о з я и н о в (срывается на крик). Вы идиот, Шашель! Вы пень неотесанный, а не помощник! Как вы могли, как вы смели ляпнуть про остановку рудников. Это же бюро! Скандал! Катастрофа!

Ш а ш е л ь (опешив). Илья Михалыч, миленький, чтоб у меня радиатор потек, если я хотел! Чтоб нам каждый день гости, если я нарочно! Мне и в голову не могло прийти, что эти борцы-защитники не используют перед Федором Максимовичем такой аргумент, как остановка рудников! (Хватается за голову.) Ой! Ой! Ой!.. И после этого Шашель должен хорошо думать о прохвостах.

Х о з я и н о в. Исчезни с моих глаз!

Входит И г н а т.

И г н а т. Вот это ты правильно делаешь.

Ш а ш е л ь. Я думаю, что это спорно.

Х о з я и н о в (Игнату). А вам я этого никогда не прощу.

И г н а т. Чего — этого?

Х о з я и н о в. Засады, блокады или как у вас там еще… Не прощу!

И г н а т. Умный бы ты был мужик, Илья Михайлович, кабы не дурак. (Выходит.)

Ш а ш е л ь. Можете снять с меня голову, но я убежден, что промрайону нужен не аграрник, и тем более не родственник. Нам нужен председатель с государственным мышлением, высоким техническим умом и широким политическим кругозором. Иван Игнатович — сухая ветвь, и ее надо отрубить!

Х о з я и н о в (удивленно). Ну и Шашель!!

Ш а ш е л ь (зло улыбаясь). Не «ну и Шашель», а «на то и Шашель». И этого председателя я возьму на себя…

Слышен звук улетающего вертолета.

Затемнение.

Кабинет Хозяинова. Стол с приставкой. Слева — столик для селекторной установки и нескольких телефонных аппаратов. У стены справа — книжный шкаф. У стены слева — стол для заседаний. На стене — карта-схема Любоградского промышленного района. Н и к о н о в что-то пишет, Х о з я и н о в смотрит в окно. Слышно, как подъехала машина.

Х о з я и н о в. Кажется, прибыл…

Н и к о н о в. Хорошо, хоть не заставляет себя ждать.

Х о з я и н о в. Все зануды пунктуальны. Ты это учти. И вообще держи ухо востро. Положение на рудниках знает прекрасно. В свое время я, по глупости, его жену санитарным врачом взял. Все наши промахи и недостатки у него на учете. Запросто может заложить обоих министру. Вот таков родственничек.

Н и к о н о в. Что он у тебя — дурак?

Х о з я и н о в. Он у меня принципиален до безрассудства и вхож к высокому начальству. А это хуже, чем просто дурак.

Н и к о н о в. А как с инстинктом самосохранения?

Х о з я и н о в. Лишен напрочь. И постоянно ищет амбразуру…

Н и к о н о в. Ну и пусть его. Чего ты испугался?

Х о з я и н о в (с иронией). Жалко. Родственник… все-таки.

Входит И в а н. Здоровается.

Н и к о н о в. Ну что, Илья Михайлович, как говорится, начнем, пожалуй!

Х о з я и н о в. Прошу. (Приглашает за стол.) Как Ирина?

И в а н. Спасибо, лучше.

Х о з я и н о в. Ну и прекрасно… Там Оля кое-что хочет передать. Загляни на обратном пути.

И в а н. Спасибо.

Н и к о н о в. Итак, Иван Игнатович, первое, что нам предстоит сделать предельно оперативно, — это выселить людей из особо опасной зоны. Второе — рассмотреть перспективу первоочередного снесения восьмидесяти деревень, оказавшихся в зоне интенсивных выработок. Насколько мне известно, оседание поверхности с разломом почвы значительно продвинулось в сторону водохранилища.

И в а н. Я только что оттуда.

Х о з я и н о в. Тогда тебе все ясно. Эвакуацию необходимо начинать неотложно.

Н и к о н о в. Как-никак тысячи людей.

И в а н. Разве эвакуация — самый главный вопрос? Эвакуация — это уже следствие вашей работы! Давайте посмотрим в корень. Давайте подумаем, как поправить положение с гибелью земли, воды, всей природы. Ну, хотите, я войду с ходатайством в правительство, в министерство. Попросим средств, раскроем картину, докажем, убедим. Нельзя же жить одним днем.

Х о з я и н о в. Добрый ты мой человек…

И в а н. На добрых, говорят, воду возят. Так что давайте официально.

Х о з я и н о в. Можно и официально. Только ты нам, Ваня, не рассказывай сказок — «официально»! Сказок у нас и так много. И я бы предложил перейти от прекрасных сказок в твоем исполнении к нашей суровой действительности.

И в а н. Можно и к действительности. (Твердо.) Но тогда я попрошу тебя, Илья Михайлович, представить исполкому бюллетени состояния воздуха и воды, составленные вашей лабораторией.

Х о з я и н о в. И зачем они понадобились исполкому?

И в а н. Хочу поделиться новостями с коллегами из сопредельных районов. Что же касается актов об аварийных выбросах и утечке рассолов на поля, то с ними познакомится прокурор.

Х о з я и н о в. Какой ультиматум ты нам еще заявишь, Иван Игнатович?

И в а н. Заявляю еще, что ни одна автомашина, если она не будет соответствующим образом оборудована под перевозку удобрений, через территорию района не пройдет.

Х о з я и н о в. Ну, это мы еще посмотрим.

И в а н. Распоряжение ГАИ на сей счет уже дано.

Н и к о н о в. Вы думаете…

И в а н (перебивает). Не управится ГАИ, позову людей. Они помогут. Хватит дороги удобрениями посыпать и поля травить. Баста!

Н и к о н о в (с трудом сдерживаясь). И на каком же основании, позвольте полюбопытствовать, вы решили все это провернуть?

И в а н. Все это, позвольте вам заметить, мы осуществим на основании пункта «б» статьи десятой устава общества охраны природы, членом которого я являюсь.

Н и к о н о в (заразительно хохочет). Нет, у вас что-то не сходится. (Вытирает слезу.) Давно так не смеялся.

И в а н. В здоровом теле здоровый смех. Короче, с сегодняшнего дня, с самого утра, мы начнем работать, неукоснительно исполняя законы, правила, инструкции и уставы — от устава общества охраны природы, над которым вы смеетесь, до устава нашей партии, членами которой мы с вами являемся.

Х о з я и н о в. Дорогой Иван Игнатович, когда в Англии начинают работать по правилам, производственная жизнь в стране парализуется.

И в а н. Так это же в Англии.

Х о з я и н о в. Ну вот что, побалагурили, и хватит. У тебя имеются соображения по переселению людей?

И в а н. Имеются, но с твоими не совпадают.

Н и к о н о в. Да?.. Поделитесь, если не секрет.

И в а н. Секрет у нас такой: людей не трогать! А спустите ли вы водохранилище, укрепите ли дамбы — это вопросы технические. Ваши вопросы. Вы солидная и богатая фирма. Вот и решайте их солидно и капитально, но не за счет живущих на этой земле. Мы же тем временем аппетиты ваши умерим, права урежем, на заводские трубы и прочие источники загрязнения набросим крепкий намордник. Общественность нам поможет.

Н и к о н о в. Черт знает что! Иной раз думаешь — куда ты попал? Или у вас партизанское движение все еще продолжается?! Вы что, всерьез намерены впутывать в это более чем щекотливое дело общественность?

И в а н. Непременно! И поскольку мы тут лапоть не на руку надеваем, а…

Н и к о н о в (перебивает). Вы дети природы, а вам уже впору быть детьми века, двадцатого века, который требует от руководителя вашего ранга более масштабного мышления.

И в а н. Товарищ Никонов, об охране природной среды и земли, на которой хлеб надо растить, у нас заботятся партия, правительство, и безусловно, общественность. Если хотите, покажу, где об этом написано… Вчера на исполкоме мы условились в полном объеме воспользоваться преимуществами социалистической законности и социалистического метода хозяйствования. А с теми, кто деляческим подходом вольно или невольно сводит эти преимущества на нет, будем бороться всеми доступными нам средствами. Райком и, надеюсь, обком нас поддержат. И уверяю вас, все двадцать пять тысяч селян останутся жить там, где они живут сейчас. Им некуда и незачем уходить с земли предков. Вам же эту землю придется «отремонтировать», и капитально. Свинячить на новых землях мы вам больше не позволим!

Н и к о н о в (с иронией). Если я правильно вас понял, селяне останутся жить в «отремонтированной» зоне, а мы, в свою очередь, закроем рудники, поскольку они пылят и дымят.

Х о з я и н о в. А я стану на четвереньки и во главе многотысячного коллектива шахтеров направлюсь в лес, назад, к естественному состоянию, к первобытному, так сказать, образу жизни, и тем самым обеспечу полную гармонию во взаимоотношениях с природой.

И в а н. Сам можешь хоть в лес, хоть в болото, а люди пойдут своей дорогой. Она у них четко определена.

Входит К о л у н.

К о л у н. Приветствую, товарищи! Разрешите причалить?

Х о з я и н о в. Милости просим, Роман Демидович! Давненько не навещали. (Никонову.) Роман Демидович Колун, так сказать, проверяющий товарищ.

К о л у н (подает руку). Колун-Королевич.

Н и к о н о в. Очень приятно. Никонов.

К о л у н. Кому, понимаешь, приятно, а кому и нет. (Смотрит на Ивана, садится.)

Входит Ш а ш е л ь.

Ш а ш е л ь. Во-первых, Илья Михалыч, районная санстанция опечатала столовую на первом руднике — вроде вода не та; во-вторых, все автомашины, которые без крыш и с дырками, вернулись и разгружаются — на всех дорогах гаишники. А в-третьих, та же станция предписала в трехдневный срок отремонтировать пылеуловители на фабрике третьего рудоуправления, или последняя, как они выражаются, будет закрыта, а загрязнители привлечены. Разрешите, я выйду и доложу куда следует. (Выходит.)

Х о з я и н о в (Ивану). Закрыть фабрику?! Ты понимаешь, что творишь?! У нас и так два рудника стоят!

И в а н. Это нехорошо. Рудники должны работать!

Н и к о н о в. Удивляюсь, как же вы можете проявлять мальчишество в такой обстановке? Производство и так на грани паралича!

И в а н. Именно в этой экстремальной обстановке мы применим закон и инструкции. Любой из вас может отменить санкции районных властей и взять всю ответственность на себя.

Н и к о н о в (с угрозой). «Любоградкалий» — союзное предприятие, и вы здесь не зарывайтесь! Я предупреждаю: не зарывайтесь!

И в а н. А мы здесь что — не «союзные»?! Или вы хотите, чтобы я у вашего министра выяснил, кто из нас более «союзный»?

Н и к о н о в (испуганно). Вы меня не так поняли.

И в а н. Я вас понял.

Н и к о н о в. В стране одиннадцать калийных производств. И положение везде одинаково. Одни и те же проблемы. И министр об этом знает.

И в а н. Тем хуже для вас, раз уж вы курируете эту отрасль. Интересы страны требуют, чтобы положение на химических производствах изменилось, и не только у нас, а повсюду.

Н и к о н о в. Между прочим, как раз наше министерство…

И в а н. В вашем министерстве содрогаются при одной мысли о возможности жесткого контроля за химическими предприятиями. Разве вы по-хозяйски ведете дело? Вы грабите землю, как налетчики: что в мешок, а что под ноги. Гребете, что ближе лежит и что сегодня в дефиците. Наш, а вернее, ваш способ добычи благ из земли заграница окрестила русским «хапстопингом» — нашел, разворотил, хапанул сверху и дальше бежать, а там хоть трава не расти. И трава не растет. В погоне за прибылями капиталист ни перед чем не останавливается — чем же ваш способ лучше? Невольно приходишь к выводу, что общественная алчность, если ее эксплуатируют делячески, столь же разрушительна, как и алчность частника… Я пришел к твердому убеждению, что для нас сегодня ничего нет опаснее делячества, равнодушия и чиновной тупости.

Н и к о н о в. Как же много вы себе позволяете?!

И в а н. Это еще и потому, что вы, Петр Саввич, столько лет к нам приезжаете, на все смотрите и никогда себе не «позволяете». А вместе мы могли бы сделать многое.

К о л у н. Возмутительно ты ведешь себя, Кривич.

И в а н. У нас разные понятия о возмутительном.

Н и к о н о в. В США и ФРГ уровень загрязнения среды на калийных предприятиях в десять раз выше нашего.

И в а н. А если они увеличат загрязнение в сто раз? Нет, для меня это не является аргументом. От того, что у них негров бьют, нам радости мало.

Н и к о н о в (возмущенно). Ну, знаете!

И в а н. У вас же нет настоящих погрузочных площадок. Вы же не построили очистных сооружений. Ни на йоту не изменили допотопную варварскую добычу руды и хранения «хвостов». Половина добра остается в шахтах…

Х о з я и н о в (взрывается). Да! Да! Да!.. Все так и было! Все так и есть! Мы спешим! Гоним! Требуем! Мы жмем и выжимаем! Мы работаем, как в войну! А на войне как на войне: и разрушаем, и уничтожаем, и что-то теряем. Но мы добываем! И не мыльные пузыри, а дополнительный, большой, до зарезу необходимый сегодня хлеб, а стало быть, мясо, молоко, валюту! Да! Валюту, без которой… Да что говорить?! А ты закусил удила и прешь без понятия…

Н и к о н о в. Уяснить не можете, что благодаря именно этим комбинатам мы сами хлеб едим и с соседями делимся. Разве вам, председателю райисполкома, мы должны разъяснять, как школьнику, что хлеб — это оружие, и, может быть, самое мощное, а наша торговля им — это одна из форм борьбы за друзей, за союзников, за укрепление наших позиций на континентах — за мир, если хотите. Или вы думаете, что в условиях, когда ретивые президенты объявили крестовый поход… Хлеб для нас — проблема стратегическая! Прозевай мы в свое время с добычей удобрений и сидели бы теперь на полуголодном пайке. Или их чечевица уже забылась?! Уже не помнится?!

Х о з я и н о в. Его послушать, так сегодня впору закрыть рудники, шахты, карьеры, чтобы не портить ландшафты. Стране нужны удобрения, и мы будем расширять их добычу. Все!!!

И в а н (очень спокойно). Стране еще нужны дисциплина, ответственность и порядок на предприятиях. И мы этого порядка добьемся.

Н и к о н о в. Вы только председатель райисполкома, которому, кстати, производственное объединение неподведомственно. И не вам…

И в а н (перебивает). Как — не нам?! А кому же еще?! У вас окончится командировка, и вы уедете. Но вам не увезти с собой нашу боль и наш стыд перед людьми за эту безответственность. И последнее: или министерство и дирекция производственного объединения меняют отношение к делу, или я делаю депутатский запрос на очередной сессии Верховного Совета.

Входит Ш а ш е л ь.

Ш а ш е л ь. Извините но…

Х о з я и н о в. Что на этот раз?

Ш а ш е л ь. Тесть.

Х о з я и н о в. Какой еще тесть?

Ш а ш е л ь. Ваш, Илья Михалыч.

Х о з я и н о в. Подождет тесть! Нашел время.

Входит И г н а т со стопкой книг.

И г н а т. Ты не торопись, Илья Михайлов, принес я тут тебе сочинения Маркса — Энгельса, товарища Ленина и академика (смотрит на обложку) Федорова Е. К. Тоже за природу здорово пишет. Если, говорит, не одумаемся, то пропадем. Можешь читать дома, можешь — на работе. А то иной (показывает на стеллажи с книгами) и Марксом, и Энгельсом кабинет обставит и до самой пенсии ни одну книжку так и не откроет, а на пенсии уже вроде ни к чему.

Х о з я и н о в (с трудом сдерживаясь). Что еще?

И г н а т (вынимает из планшетки и выкладывает документы). Еще уполномочила меня комиссия передать тебе копии исков и актов. Вот это за сады, в которых камыши растут, а это — за дорогу через огуречные грядки, опять же — за гречиху, которая семян не дала, за бульбу, что не завязалась. А за рыбку, которую ты в озерах живьем засолил, да за старый бор, в котором ежи дохнут и сосенки сохнут, я тебе счетик днями принесу. У нас по этому делу вся комиссия работает.

Звонит телефон.

Ш а ш е л ь (снимает трубку, с тревогой). Прокурор вроде… вас, Илья Михалыч…

Х о з я и н о в (взяв трубку). Слушаю, Хозяинов. (Пауза.) С вещами приходить или без?.. И на том спасибо. (Кладет трубку.) Пока прохожу по делу в качестве свидетеля. Ну, я пошел. Принеси, Иван Игнатович, передачу, по-родственному, если я задержусь. (Уходит.)

И в а н (Шашелю). Я просил вас, Валерий Николаевич, подготовить мне материалы.

Ш а ш е л ь (с издевкой). Миленький мой, после случая утечки информации все материалы переданы на хранение в спецчасть.

И в а н (подходит к телефону, набирает номер). Александр Адамович, изымите у Хозяинова все необходимые бумаги, пока их Шашель не попортил… Уже?.. Ну и отлично. (Кладет трубку.)

Н и к о н о в. Вам не кажется, Иван Игнатович, что вы переиграли?

И в а н. Мы не играем. Мы начали работать по законам, правилам и совести, чего и вам желаем.

Н и к о н о в (многозначительно). Мммда… (Уходит с Шашелем.)

К о л у н. Мне с тобой пора поговорить, Кривич.

И в а н. Непременно, Роман Демидович.

К о л у н. Тогда садись. В ногах правды нет.

И в а н. А в чем есть?

К о л у н. И не задавай мне трудных вопросов. Это я делать буду. (Вынимает из портфеля кипу бумаг.) Пишут тут на тебя, понимаешь? А цвет лица мне твой не нравится. Болеешь или выпиваешь?..

И в а н (кивает на бумаги). Это все на меня?..

К о л у н. И на тебя, и на других. Вчера, к примеру, одного художника пришлось прорабатывать. Чудаковатый такой товарищ попался. Картинки рисует, черт те что на них изображает, а думает, что гений. Гениев, понимаешь, развелось, девать некуда. Кони у него красные, бабы голые — ни народности, понимаешь, ни реализму. А доход имеет — будь здоров. (Ищет нужные бумаги.) Пригласил товарища, побеседую, думаю. А он мне вопрос с порога: а вы, спрашивает, товарищ Колун-Королевич все мои картинки видали? Ить, думаю, наглец… Мне, говорю, вот этого (показывает на бумаги) до глубокой старости не переглядеть, а ты хочешь, чтобы я за твоими абстрактными бабами гонялся. Я у тебя, говорю, перед войной что-то видел, но уже не помню что. И не вспоминайте, улыбается, и вы и я после войны родились. Юморной такой нахал, улыбчивый… Да, понимаешь, зачитываю я телегу, которую на него «народные мстители» накатали…

И в а н. Кто-кто?

К о л у н. Эти, которые от имени народа в инстанции без подписи пишут.

И в а н. Понятно.

К о л у н. Да, внимательно так слушает, а потом говорит, что все это, мол, не про него написано. Я шучу: написано, мол, пером… И хоть я Колун, но помочь тебе, к сожалению, ничем не смогу. Шучу так, а он говорит, что у каждого свой жанр, вот мы и рисуем, кто картинки, а кто доносы. А вы, мол, на то и Колун, чтобы тонко разобраться, кто лучше рисует. А на анонимки, говорит, я не реагирую. Порвал письмо, поднялся и ушел не попрощавшись. Вот так, понимаешь. Интеллигенция!.. Глянешь в анкету — из мужиков, вахлак, а туда же, в творческие личности… На тебя тоже написали. Сам будешь читать, или я услужу?

И в а н. Спасибо, лучше уж сам. (Берет письмо у Колуна.)

К о л у н. Тогда давай громко, я на слух лучше беру.

И в а н. Нет уж, этого удовольствия я вам не доставлю.

К о л у н. Как знаешь, как знаешь. (Копается в бумагах, пока Иван пробегает глазами письмо.) Крепко сформулировали товарищи…

Иван медленно рвет анонимку на мелкие кусочки.

(Очень спокойно.) Плохо тебе будет, Кривич. Казенные бумаги рвать не положено.

И в а н. Бог не выдаст… И никогда больше не называйте меня на «ты».

К о л у н (с ударением на «ты»). И ты в творческие интеллигенты?

И в а н. Сами научили. Счастливо оставаться, товарищ Колун-Королевич.

К о л у н. До скорой встречи, товарищ Кривич…

И в а н выходит, но тут же возвращается.

И в а н (набирает номер телефона). Ординаторская?.. Кривич беспокоит… Да-да, насчет жены… Хорошо, позвоню позже…

К о л у н. Что-нибудь серьезное с женой?

И в а н (будто не слышит вопроса). Да, хотел спросить, что с художником было?

К о л у н. Отстранили художника…

И в а н. И что, больше не пишет?

К о л у н. Кто?

И в а н. Художник.

К о л у н. От должности отстранили. Теперь пущай пишет.

И в а н. Спасибо.

К о л у н (с хитрой улыбкой). Не возражаешь, если я к тебе завтра вечерком на село заявлюсь?..

И в а н (помолчав). А почему бы и не заявиться? Я и баньку истоплю.

К о л у н. А почему бы нам и генерального директора не пригласить?

И в а н (подчеркнуто). С помощником, конечно?

К о л у н. А тебя голой рукой не бери.

И в а н. Голой не бери. (Высыпает на стол кусочки анонимки.) Честь имею! (Уходит.)

К о л у н. Ни черта ты, брат, не имеешь. А у меня две копии остались: одна из «Правды», другая из «Известий».

Входит Ш а ш е л ь.

Во работа, понимаешь, не то что у тебя, короеда.

Ш а ш е л ь. Видал, гусь?.. Что-то надо делать, Роман Демидович.

К о л у н. Ты еще поучи Романа Демидовича…

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кабинет Федора Максимовича. Он ничем не отличается от кабинета Х о з я и н о в а. Только побольше телефонов. На стене слева — карта республики; над картой — портрет В. И. Ленина.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч просматривает документы.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Федор Максимович, инженер Болотин уже здесь.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Пусть заходит. Остальных в том порядке, как условились, и непременно по-одному.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Хорошо.

Б о л о т и н (входя). Разрешите, Федор Максимович?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (выходит из-за стола, здоровается). Приветствую вас. Садитесь, пожалуйста. (Указывает на стол заседаний, садится напротив.) Василий Николаевич, пожалуйста, предельно коротко и предельно честно по Любоградской проблеме.

Б о л о т и н. Если коротко, то дело плохо. А если и честно, то будет еще хуже… Арифметика проста. За двадцать лет мы добыли не многим более двухсот миллионов тонн сильвинитовой руды и при этом засолили и затопили столько земли, на которой хлеб рос, что приходится переселять двадцать пять тысяч крестьян. К двухтысячному году добудем миллиард и переселим еще тысяч семьдесят пять. А что же будет, когда добудем все восемьдесят миллиардов?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А почему этот вопрос вы задаете мне?

Б о л о т и н. Чтобы ответить: если в ближайшие годы не изменится технология добычи и переработки руды, трагедия будет неизбежна, а процессы разрушения живого на территории в двадцать тысяч квадратных километров необратимы. А на них сегодня проживает около семисот тысяч человек.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Но это если технология не изменится.

Б о л о т и н. Дело в том, Федор Максимович, что ни наука, ни министерство такой задачи, по крайней мере в этом тысячелетии, перед собой не ставят.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (после паузы). Что еще? Вы уж давайте все страхи сразу.

Б о л о т и н. Шутка ли сказать: ежегодно на протяжении двадцати лет многие тысячи тонн солевой пыли ветер разносит над полями и лесами. Многие миллионы тонн химически не безобидных рассолов отравляют грунтовые и артезианские воды. Катастрофические последствия этого трудно себе представить. (Долго молчит.) Когда мы подсчитаем ущерб, нанесенный обществу и природе, обнаружится, что добыча калия тем способом, каким мы это делаем сегодня, была нашей самой расточительной авантюрой.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы не сгущаете?

Б о л о т и н. Я знаком с исследованиями двух десятков институтов, которые пытаются что-то предложить по спасению окружающей среды Любоградчины. Я же пытаюсь как-то скоординировать их деятельность.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Что значит — пытаетесь?! Вам поручили возглавить разработку комплексной программы охраны природы промрайона, а вы — пытаетесь!

Б о л о т и н. Дело в том, Федор Максимович, что программа не обеспечена ни технически, ни финансово, ни организационно.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Я уже третий месяц работаю секретарем обкома. Почему же вы сообщаете мне об этом только сегодня?!

Б о л о т и н. В министерстве, которому подчинен наш институт, мне категорически не рекомендовали этого делать. А на днях запретили обнародовать технико-экономические выкладки по проблемам охраны среды в промрайоне.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (взрывается). Выкладки! Записки! Докладные! Вас же не регистратором ужасов поставили в Любограде!

Б о л о т и н. Когда производственники, чиновники и ученые симулируют кипучую деятельность, должен же кто-нибудь хотя бы регистрировать подлинное положение вещей.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы коммунист?

Б о л о т и н. Беспартийный. Но тоже честный человек. Слабый, но честный. Поэтому было бы очень справедливо, если бы вы поставили вместо меня кого-нибудь другого, покрепче. В таких больших и серьезных вопросах одной честности и исполнительности мало. Здесь зубами надо…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. За откровенность спасибо. А работать я вас заставлю! Вы у меня будете работать и головой и зубами!.. Нашелся непротивленец…

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Федор Максимович, академик Мухина…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Очень кстати. Просите.

М у х и н а (входя). Здравствуйте, Федор Максимович. Приветствую вас, Василий Николаевич.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (идет навстречу). Рад вас видеть, Зинаида Тарасовна. Присаживайтесь. У нас разговор о защите сущего на земле. Не поддержите?

М у х и н а. С радостью, Федор Максимович. С большой радостью. Сама собиралась к вам, из дальних странствий возвратясь. Вы знаете, гора вопросов. Уйма впечатлений. Конференция в Женеве, симпозиум в Варшаве, коллоквиум в Москве, потом республиканский съезд охраны природы. Очень жалели, что вы не смогли быть. Но заверяю вас, все прошло на высоком организационном и политическом уровне. И доклады, и выступления, и приветствия сверху, и критика снизу, хотя, естественно, пришлось поработать.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. И что же там в Женеве?

М у х и н а. Вы знаете, послушаешь представителей капстран — волосы шевелятся. Пессимизм и безнадега предельные. Ученые с мировыми именами, а терминология и оценки — жутчайшие. Один о перегреве планеты и всемирном потопе, второй об омертвлении мирового океана, третий об опустынивании континентов. Поначалу даже трудно было сориентироваться. Но потом посоветовались, как-то определились и дали паникерам и капитулянтам достойный бой. Надо сказать, что после этого наша делегация была в центре внимания. А когда я в докладе заявила, что у нас в прекрасном состоянии десять тысяч озер, шесть тысяч рек…

Б о л о т и н. Четыре тысячи рек…

М у х и н а. Почему — четыре? Всегда было шесть.

Б о л о т и н. Всегда было, а теперь четыре. И озер уже наполовину меньше.

М у х и н а (делает вид, что не слышит Болотина). А когда сообщила, что одна треть республики занята прекрасными лесами, в которых до сих пор обитают зубры, бобры, медведи и прочие представители фауны, а общество охраны десять лет подряд держит переходящее знамя, зал буквально взорвался… аплодисментами.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы считаете, что аудиторию так взволновало переходящее знамя?

М у х и н а (не уловив иронии). Думаю, что не только. Они буквально устроили овацию, когда я сообщила, что у нас, как и в других союзных республиках, уже издана «Красная книга», в которую мы внесли не меньшее количество животных и растений, чем в любой развитой капстране.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Поистине велик подвиг — уничтожить, чтобы потом занести… (Очень жестко.) Чем учреждать «Красные книги», не лучше ли не переступать красной черты!

М у х и н а. Федор Максимович, вы замечательно сказали. И если взять в масштабах республики и страны…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (перебивает). Простите, Зинаида Тарасовна, наша беседа сегодня не будет выходить за пределы Любоградского района.

М у х и н а. Понимаю…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А поскольку вы не только возглавляете наше славное общество охраны природы, но и являетесь руководителем научного Совета по проблеме ликвидации вредных последствий калийного производства, то я буду благодарен, если вы…

М у х и н а. Понимаю, Федор Максимович.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. И если можно…

М у х и н а. Конечно, Федор Максимович. И я рада доложить вам, что результаты работы нашего Совета превзошли все ожидания — три докторские и одиннадцать кандидатских диссертаций, четыре монографии, ряд сборников и десятки статей. Нам удалось выйти на простой и оригинальный способ, паллиативно решающий проблему предотвращения просадки почвы над выработками.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (с иронией). А вы паникуете, Василий Николаевич!

С е м е н о в (входя). Разрешите?..

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Заходи, медицина, заходи.

С е м е н о в. Извините, если опоздал. (Здоровается со всеми.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ничуть. Пришел вовремя. Мы тут по поводу природы защитительно-обвинительные речи произносим.

С е м е н о в. Наслушались мы с Зинаидой Тарасовной этих речей. Ох, и крепко буржуи влипли в беду века, но нет нам от того радости. Собственные проблемы и не проще и не легче. Цепная реакция уничтожения живого на планете приобретает размеры и скорости угрожающие. Да что на планете?! Я, пока через Любоградчину проехал, такого нагляделся… Сады в болотах, поля в провалах, реки пересохли, деревья чахнут… Куда идем?! К чему движемся?! Мне иной раз думается: если мы хотим спасти биосферу, от которой зависит наше существование…

М у х и н а (перебивает). Ну, это вы зря паникуете, Николай Сергеевич.

С е м е н о в (задет). Может быть, поэтому, Зинаида Тарасовна, мне и не понравился ваш бодренький доклад в Женеве.

М у х и н а (оскорблена). Ну, это дело вкуса.

С е м е н о в. Извините, о вкусах можно спорить, обсуждая, скажем, достоинство шляпки или чего-то в этом роде…

М у х и н а (кокетливо). Вы обижаете меня, Николай Сергеевич.

С е м е н о в. Только потому, что экологическая проблема — это мировая, вселенская проблема! И в сфере этой проблемы нам не следует себя убаюкивать, а то пропадем вместе со вселенной. А я, почитай, всю вселенную проехал. И наше положение не лучше, чем у них. На одном шарике ютимся. А он такой маленький и уязвимый.

М у х и н а (полушутя). Николай Сергеевич, вы уж совсем теряете классовые позиции…

С е м е н о в. Если мы будем по-настоящему бороться за чистоту земли и неба и у себя дома, и в Женевах, наша позиция всегда будет классовой. Опасность — и реальная — в том, что биосфера может исчезнуть раньше, чем классы.

М у х и н а. Насколько я понимаю, наше правительство…

С е м е н о в. Я думаю, именно поэтому наше правительство внесло на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН резолюцию «Об исторической ответственности государств за сохранение природы земли для нынешнего и будущих поколений». Федор Максимович, вы знаете, что химические предприятия более или менее равномерно разместились на не очень обширной территории нашего края. И это не безопасно. Очистные сооружения не идеальны. Зачастую они примитивны. К тому же в этом деле много безответственности.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ты кому жалуешься?! На кого сетуешь?!

С е м е н о в. Я не сетую. Я констатирую создавшуюся ситуацию.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ах, констатируешь?!

С е м е н о в. И только потому, Федор Максимович, что она чревата…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Значит, ты меня еще и пугаешь?..

С е м е н о в. Я не пугаю. Я сам боюсь…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вот это уже проясняет обстановку.

С е м е н о в. Дело в том, что предприятия с «грязным производством» расширяются и будут расширяться, а вместе с ними — «зонтики» вредных выбросов. Если эти «зонтики» соединятся, нам всем будет плохо в переносном и прямом смысле.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ну и что ты предлагаешь в данной ситуации?

С е м е н о в. Я затрудняюсь предложить что-нибудь радикальное. Губят природу и отравляют атмосферу, как правило, крупные предприятия. И мы ничего не можем сделать. Их руководители ведут себя как удельные князья. Они независимы. Они просто игнорируют санитарную службу.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Что еще?

С е м е н о в. Еще, Федор Максимович, промышленность так быстро расширяет перечень элементов, попадающих в отходы, что медики и биологи не успевают рассчитывать предельно допустимые концентрации. Наши расчеты всегда основывались на прямом действии какого-то одного вредного вещества на организм человека. Теперь же этих веществ выбрасывается десятки. Они вступают в реакцию и образуют новые соединения, которые попадают в организм человека в концентрациях, превышающих предельно допустимые в десятки раз.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Теперь понятно, что при таких цифрах, ты даже не упоминаешь о том, что в воздухе нашего города фенол превышает допустимую норму более чем в сорок раз. А надо бы в колокола ударить! Сирену включить!

С е м е н о в. Не бью в колокола только потому, что появились опасности более серьезные. Сегодня со всей остротой в мире и, естественно, у нас встает вопрос о сохранении генетического фонда населения. Не растений, не животных — хотя эта проблема не меньшая, — а человека. Этот фонд под угрозой изменения, и не в лучшую сторону. Дело в том, что многие загрязнители, обладая мутагенным эффектом, поражают не только генетический аппарат нынешнего поколения. Еще большая опасность в том, что «скрытые» мутагенные изменения, возникающие в половых клетках, проявятся у грядущих поколений в виде наследственных болезней.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. И ты решил сообщить мне это по секрету? А я хочу, чтоб об этом знали все! А еще я не хочу, чтобы наши с тобой внуки и правнуки рождались калеками! Николай, дорогой, я понимаю, что это серьезно, но почему ты жалуешься, а не действуешь? Все норовят пожаловаться, поплакаться в жилетку, свалить с больной головы на обстоятельства. Ответственные люди превратились в сорок тысяч курьеров, поставляющих информацию! А кто же будет дело делать, действовать, решать вопросы, а не только ставить их?! Вопросы — они потому и вопросы, что на них отвечать надо делом, а не новым вопросом! Мы социализм построили, потому что действовали! Войну выиграли, потому что боролись! Мы на планете закрепились, чтобы жить на ней действуя, работая, борясь! Николай Сергеевич, ты же заместитель министра. Ты в ответе за здоровье целого народа! Протестуй! Требуй! Дерись! В кровь дерись, если обстоятельства того требуют! Дымят, коптят, вредят природе и людям — так останови, запрети, закрой, опечатай! Привлеки к ответственности невзирая, князь он или мелкий пакостник. Ты же член парламента! Так действуй от его имени! Принимай меры! И запомни: или действие в большом и малом, или все пойдет к чертовой матери!

М у х и н а. Я очень и очень согласна с вами, Федор Максимович.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Спасибо, что хоть не возражаете… (Семенову.) А теперь конкретно: кто, что и в каких концентрациях превышает в Любограде?..

С е м е н о в. О Любограде, Федор Максимович, разговор особый. Сегодня лишь скажу, что там «шутят» с аминами и другими реагентами. Для доктора Ирины Кривич, как вы, наверное, знаете, эти шутки окончились печально.

Федор Максимович, Мухина и Болотин непроизвольно и почти одновременно поднимаются с мест.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ирина умерла?!

С е м е н о в (поняв свою оплошность). Простите, жива, но…

М у х и н а (с облегчением). О господи! Разве так можно?!

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Николай! Она должна жить! Должна, понимаешь?!

С е м е н о в. Федор Максимович, мы делаем все необходимое, но острая интоксикация может завершиться развитием печеночной комы. Это почти всегда определяет судьбу больного.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. При чем тут печень? Я сам видел что-то вроде астмы!

С е м е н о в. То, что вы видели, лишь сопутствовало. Пораженными оказались печень, почки, дыхательные пути…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. И ты думаешь…

С е м е н о в. Да, Федор Максимович. Больная длительное время подвергалась ингаляционным воздействиям аминов. Это вызвало изменения в крови и угнетение нервной системы.

Входит И г н а т.

И г н а т. Можно, я без докладу?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Заходи, Игнат Кириллович.

И г н а т. Колун Ивана опять в контроль потянул. Нашел и на цугундер… Ну, затягали человека. Того и гляди, уложат вместе с женой.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Колун! Колун! Колун! Я без году неделя в обкоме, а только и слышу — Колун. Сколько ж их у нас?

И г н а т. А кто их считал?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч нажимает клавишу селектора.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Слушаю вас.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Будь ласков, поищи Колуна из контроля.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Хорошо, Федор Максимович.

И г н а т (Мухиной). Здорова, Зинаида. По начальству ходишь, а на партизанскую встречу не приехала.

М у х и н а. Сожалею, но была в Женеве.

И г н а т. Не сожалей. Из Женевы ты еще на той неделе вернулась, а мы вчера встречались. (Семенову.) И ты, Микола, давно на отцовскую могилу не приезжал. (Здоровается с Семеновым, Мухиной, Болотиным, садится за стол; Федору Максимовичу.) На моей совести та дорога, меня и казни. А Ивану Иваново еще будет… Там такое… (Отвернулся, смахивает слезу.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Я знаю…

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Федор Максимович, Троян хотел бы зайти.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Хорошо.

Входит Т р о я н. Здоровается с Федором Максимовичем, знакомится с Болотиным и Мухиной.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы разве не знакомы?

Т р о я н (садясь за стол). К сожалению…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (после паузы). К сожалению… (Внимательно рассматривает несколько встревоженного Трояна.) Давно не виделись, Михаил Кузьмич, вот я вас и рассматриваю. Редко встречаемся… к сожалению… Ну рассказывайте, как дела на рудниках…

Т р о я н. Все нормально, Федор Максимович. Соль идет на-гора, новый комбинат гудит на полную мощность. Настроение у рабочего класса хорошее, заработки тоже, а отсюда и показатели. Словом, пока все хорошо…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Все хорошо, все хорошо… Как в песенке: а в остальном — все хорошо…

Т р о я н. Вообще-то вопросы есть…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Выкладывайте, если есть.

Т р о я н (глянув на присутствующих). Я могу…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Можете как на духу.

Т р о я н. Когда мне рассказали про это хулиганство с дорогой, я не поверил. И если принципиально, по-партийному, то рано или поздно, а Кривича придется менять. Это, конечно, не мое дело, но что-то надо делать. Не работа, а сплошная нервотрепка. Сейчас, например, не дает землю под «хвосты»…

И г н а т. Двести гектаров Хозяинову под «хвост». Ничего, красиво звучит.

Т р о я н. Потом вечно дергается, суетится, всех разносит, чуть что — записки, протесты, акты. А теперь вот еще и диверсия. У них в крови уже эти партизанские замашки.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Что есть, то есть. (Смотрит на Игната.)

Т р о я н. И в калийном производстве ни в зуб ногой. Председатель исполкома, а мышление…

И г н а т. Словом, лоб широкий, а мозги жидкие… У отдельных начальников это бывает…

Т р о я н. Очень точное определение. И говорят, что у него папаша больно уж склочный. Когда-то был председателем колхоза, теперь на пенсии, но фактически руководит районом. Мне Шашель такие вещи рассказывал — уши вянут. Я, конечно, не могу категорически утверждать, что Кривич пристрастен или беспринципен по отношению к Хозяинову, но в том, что Илья Михайлович женат на его сестре, неудобства есть, и большие.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Что ж ему, разжениваться по этой причине?

Т р о я н. Я думаю, что целесообразно было бы…

И г н а т. Председателя заменить, а жену при директоре оставить.

Т р о я н. Цинично, но в принципе верно.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А с тестем директора как быть? Это он учинил диверсию.

Т р о я н. А тестя судить!

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Тогда начнем… Знакомьтесь, Михаил Кузьмич: перед вами отец председателя и тесть генерального директора, он же пенсионер, он же Игнат Кириллович Кривич. (Игнату.) Ты садись.

Т р о я н (вначале теряется, потом заразительно хохочет). Вот это пассаж, как говорили в старину. (Смеется.) Нет, это только вы можете, Федор Максимович! (Игнату.) А теперь спрашивается, зачем же вы, дорогой товарищ, в вашем-то возрасте хулиганите?!

И г н а т. А зачем вы в таком месте глупости говорите? Извините, не знаю, кто вы.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Михаил Кузьмич Троян — председатель Любоградского горсовета.

И г н а т. Слышал, но не видел Раза два пробовал увидеть, но он меня не принял. На партизанскую встречу тоже заманить не удалось. И если меня судить, то после него.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Богу богово, а сегодня тебе ответ держать. Будь любезен рассказать, как было дело.

И г н а т. Легко сказать — рассказать. Меня от одного воспоминания лихорадка бьет… Выхожу на улицу — мать честная, пыль столбом: бригадир Синица несется на мотоцикле сломя голову. Ну, думаю, опять дамбу с жижей прорвало. А он за матюками слова сказать не может. Посмотри, кричит, что сволочи с огурцами и помидорами сделали!.. На мотоцикл — прилетаем… Глянул — мать твою богородицу!.. Ты, Зинаида, не слушай… Все растет, бушует, огурцы по топорищу, помидоры по кулаку, а через всю эту красоту гусеницами магистраль пробита. От злости и обиды, думал, задохнусь. А морду, извиняюсь, набить некому — кругом ни души… Только бульдозер ихний среди поля. Что делать? Завели мы его, столбики повыдергивали и спалили тут же. Канавы загладили. А утром эти бандиты вваливаются в контору и ко мне с короткими гужами: ты председатель?! Я, отвечаю, — а председателя не было. Вы что тут орут, партизаните?! Мы дорогу ведем, ударно комбинат спасаем, а вы безобразие творите! Мы вас, кричит, судить будем! Пока старшой петушился, а помощники кудахтали, я позвал участкового и всех отправил к прокурору. Правда, старшего спросил, читает ли он газеты. Читаю, говорит. А закон о земле читал?.. Инженер-путеец с высшим образованием в огород с бульдозером, как свинья, рылом лезет, а законы не читал, паразит! Нам, говорит, не до законов, нас на прорыв бросили. Вижу, что дурак…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (перебивает). А дорога все-таки нужна?

И г н а т. Нужна, а кто говорит?..

Т р о я н. Он как чеховский злоумышленник. Только тот по одной гайке на грузила отвинчивал, а этот решил…

И г н а т. Не надо думать, что тот злоумышленник такой уж дурачок был. Вы же без железной дороги не можете, а он без грузила не мог…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ладно, не заводись. Карту прихватил?

И г н а т. А как же? Без карты нам — как без грузила. (Вынимает из старой планшетки видавшую виды карту и разворачивает на столе.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (удивленно). Неужели та самая?

И г н а т. Она, старушка. Каждая морщинка на ее лице видна, каждая бороздка. (Показывает на карте.) А вот и ваши пометки у моста, который мы в сорок третьем под Первое мая шарахнули. А Кривичи правее. Видите, почти рядом с новым рудником. А этот торфяник мы в прошлом году под полив освоили. Двести пятьдесят два гектара. Аэродром, а не поле! Зачем же его надвое дорогой резать? Обойти же можно по песчаникам и неудобицам. А дорогу закрутить. Федор Максимович, родной, богом прошу, не дайте дуракам обрадоваться! Закрутить надо вот сюда…

Т р о я н. Это же два лишних километра! Сотни тысяч лишних расходов!

И г н а т. Вы считаете свои, а я свои.

Т р о я н. Ох, и сидит же в вас это кулацкое…

И г н а т. А в вас купецкое. Горазды шиковать из народного кармана.

Т р о я н. Слушайте, уважаемый, как вы себя ведете?!

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (смеется). Лучше не заедайся, Михаил Кузьмич. Я по этой оплошности у него в сорок первом два раза на гауптвахте сидел. (Игнату.) Подай-ка мне карандаш. Не тот, красный давай. (Берет у Игната красный карандаш.) Закрутим, говоришь?

И г н а т. Закрутим. Вы же знаете…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А чего это ты со мной сегодня на «вы» перешел? Или гауптвахты испугался?

И г н а т. Не в том дело. Просто не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что я к вам в друзья лезу.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А ты этого не бойся. Я от своих друзей и командиров не отрекаюсь. А дорогу мы вот сюда, к лесу, закрутим. (Чертит карандашом на карте.) Чего ей сделается на пустырях да косогорах. А на черноземе хлеб растить будем, чтобы к огурцам у людей шкварка была.

И г н а т. Стой! Подожди! Отступи хоть на полкилометра. Мы же по косогору лесок посадили. Возьми выше! Это на карте сантиметр, а в натуре две версты. (Отодвигает пальцами карандаш.)

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ну и жмот старый!

И г н а т. Можешь и крепче обругать, только вот сюда веди. А теперь ниже. Балочка тут у нас, овражек. А дорогу вести будут — засыпят заодно. Что им стоит, миллионерам, а нам поле песком заносить не будет.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Кривая же дорога получается.

И г н а т. Дорога — не ружье. Нам с нее не стрелять. А ты не Николай Второй, чтобы по линейке дороги чертить. Веди, говорю, вниз и через овраг. (Забирает карандаш и дорисовывает линию сам.) Вот так будет в самый раз!

Т р о я н. Оригинальный мужичок.

И г н а т. У нас в Кривичах все такие. Не за свой огород воюю, а за народную землицу.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Федор Максимович, товарищ Хозяинов может зайти?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Думаю, что да. Пора, пожалуй…

Входит Х о з я и н о в. Здоровается с Федором Максимовичем за руку, с остальными — кивком. Садится напротив Трояна.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (Игнату). Я вот тут распишусь, а ты тем арестантам покажешь.

И г н а т. Спасибо тебе, родной! (Складывает карту.) Теперь я им, прохвостам, паршивой кочки без боя не сдам. (Федору Максимовичу.) Так я пойду… арестантам работу дам.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Посиди. И они пусть посидят, раз заслужили. А Михаил Кузьмич тем временем расскажет нам, как он в Любограде природу охраняет и комбинатами руководит.

Т р о я н. С удовольствием, Федор Максимович.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. С удовольствием руководишь или с удовольствием расскажешь?

Т р о я н (смеется). И то и другое.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Ну-ну…

Т р о я н. Мы считаем, Федор Максимович, что в вопросе охраны все идет нормально. Работают институты, составляют планы, провели симпозиум. Исключительно большую и плодотворную работу по защите природы проводит лично Илья Михайлович.

И г н а т (Хозяинову). А что это ты, Илья Михалыч, мне, как девица, на ногу наступаешь? Может, товарищу Трояну хочешь наступить?

Х о з я и н о в. Извините, я нечаянно.

И г н а т. А я подумал, что ты ему сигнал какой подать хочешь.

Х о з я и н о в. Какой еще сигнал?

И г н а т. Красный. В смысле — стоп, дальше не надо.

Т р о я н. Чего — не надо?

И г н а т. Заливать не надо. Заливаете вы здорово, дорогой товарищ. Поете как соловей, аж себя не слышите.

Т р о я н (растерянно). Нет, это невозможно…

И г н а т. Не сердитесь. Если по-доброму, то мне вас даже жалко маленько. Вас другие соловьи, вроде Шашеля и моего зятя, трелями убаюкивают, а вы с их свиста высокому начальству заливаете. А о том, что наше водохранилище на пять миллионов кубов оказалось выше той самой природной среды, которую все защищают, и эта гора воды может однажды выскочить из своих берегов и затопить всю округу, вот об этом почему-то все молчат.

Т р о я н. Как это — выскочить?

И г н а т. Как из щербатой миски. Вот Зинаида знает, когда соль выбирают — земля оседает. Под озером и под его дамбами тоже выбрали. Дамба однажды треснет, и начнем плавать. У нас лодки — нам привычно. А некоторых и смыть может. А если водицей еще и «хвосты» подмочит, то…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Прости, не понял?..

И г н а т. Доложи, Вася, а то другие стесняются.

Б о л о т и н. При аварийной ситуации шламохранилища и солеотвалы будут затоплены. Отравим и засолим не только озера, болота и низины, но все реки до самого синего-синего моря. Опасность еще и в том, что аварийная ситуация может сложиться не только в силу провалов дамб, но, что еще страшнее, и в паводковый период.

Т р о я н. Знаете, уважаемые…

И г н а т. Ясное дело, знаем. И вам бы знать надо, а не лить воду…

Т р о я н. Извините меня, Федор Максимович, но…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (перебивает). Не надо извиняться. Вы мне лучше ответьте как глава советской власти промышленного района: почему остановлены два рудника? И почему я об этом узнаю не от вас и не от Хозяинова.

Т р о я н (смотрит на Хозяинова). Как — остановлены?! Я же только что говорил с Шашелем.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вы не о том с ним говорили. А вы, Илья Михайлович, оказывается, скрыли ЧП не только от меня, но и от Советской власти?

Х о з я и н о в. А чем бы она мне помогла?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вот как?!

Х о з я и н о в (поняв оплошность). Мы думали, справимся сами… Своими, так сказать, силами. Понимаете, Федор Максимович… мы затоварились. Некуда девать готовую продукцию. Дорога-времянка — это было спасение, Федор Максимович, я готов нести ответственность, но…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Понесете без всяких «но»!

Т р о я н. И хорошо бы вместе с Кривичами.

Х о з я и н о в. Кривич-старший не решился бы сорвать строительство времянки без санкции Кривича-младшего.

И г н а т. Не надо крутить. Не надо! Когда мы сюда ехали, ты же, Илья, был рад, что Кривичи сорвали строительство твоей дурацкой времянки. Ты понял, что все свои фокусы-мокусы теперь можно будет свалить на председателя, а заодно — и его самого. Но не выходит! И как оно может выйти, если столбики мы повыдергивали третьего дня утречком, а рудники вы остановили когда?..

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Защищайтесь, товарищ Хозяинов!

И г н а т. Так нечем же крыть.

Х о з я и н о в. И Кривич-младший, и Кривич-старший ненавидят меня.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Жаль, что вы ничего не поняли ни третьего дня, ни сегодня.

Х о з я и н о в. Я все понимаю, но мне трудно защищаться.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Почему?

Х о з я и н о в. Кривичи злоупотребляют вашим именем и вашим добрым к ним отношением. Они готовят мне отставку.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А вот это уже запрещенный прием. Если не имеете оснований наступать, так хоть защищайтесь честно!

Х о з я и н о в. Не вижу смысла.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Как это — не видите?!

Х о з я и н о в. У нас разные весовые категории, Федор Максимович. И если я проигрываю Кривичам, то вам…

И г н а т. Казанская сирота…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (Хозяинову). Не прикидывайтесь загнанным в угол! Вы не из трусливого десятка. Я вас давно знаю. И от боя со мной вы уклоняетесь не потому, что у нас разные весовые категории. Я секретарь обкома, вы руководитель крупнейшего в стране производства! И вас сдерживает не дефицит веса. У вас есть вес, но у вас нет позиции и нет ответственности, или не было, или вы ее потеряли на каком-то этапе директорства. Ваша безответственность равноценна вредительству. Вам впору партийный билет положить. Вы скомпрометировали себя перед рабочим классом! А вы, Михаил Кузьмич, скомпрометировали Советскую власть!

Т р о я н. Федор Максимович, что тут могла Советская власть?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Советская власть в руках тех, кто имеет пристойную голову, может все! Все без исключения. Избиратели дали своей власти все полномочия и средства! А как вы ими пользуетесь?! Они же ржавеют в ваших холодных руках, эти самые могучие средства Советской власти! Поэтому, и только-поэтому, у вас распоясался удельный князь Хозяинов!

Т р о я н. Будем принимать меры…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Да бросьте вы!.. «Принимать меры»… Вы думали, что после поминок я улетел восвояси. Нет, уважаемые! Пролетая над рудниками, я заметил, что не дымят трубы обогатительных фабрик и замерли транспортеры. Я вернулся и облазил все. Видел и лунные пейзажи, и разломы, и провалы, и шлейфы дыма до горизонта.

И г н а т. Их только и брать с налета. А то бы навели марафет.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Зинаида Тарасовна, суть вашего проекта?

Х о з я и н о в. Суть его в том, что он обошелся бы нам в миллиард рублей.

М у х и н а. Да, такова стоимость ошибок и просчетов.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Если все считать на деньги, можно черту душу продать. Суть проекта?!

М у х и н а. Возвращение, то есть закладка всех твердых отходов производства в выработанные пространства шахт. Это единственное, что предотвратило бы провалы и оседание земной поверхности. И второе — закачка избыточных рассолов и шламов в поглощающие подсолевые горизонты.

Б о л о т и н. Расчет на закачку рассолов, как и захоронение солестволов, надо забыть навсегда, как, между прочим, и весь проект Зинаиды Тарасовны.

Х о з я и н о в. Абсолютно правильно. То, что уже извлечено из-под земли, назад не упрятать — за двадцать лет кровля шахт обвалилась. Закладка свежих выработок в ближайшее время тоже станет невозможной — мы переходим на способ добычи, при котором кровля шахт обрушивается с уходом комбайна и снятием креплений.

М у х и н а. На разработку своей идеи мы угробили двадцать лет и большие деньги. И знаете, не надо так размашисто.

Б о л о т и н. Размашисто?! Разве вам, Зинаида Тарасовна, неизвестно, как на закачке химических и других отходов уже серьезно обожглись не только немцы и американцы, но и мы. Дело в том, что сегодня никто не знает, где всплывут закаченные жидкости.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вас послушать, так выхода вообще нет?

Б о л о т и н. Выход есть. Он в безотходном производстве, то есть в производстве с полной переработкой отходов. В наших условиях уникальных, бесценных отходов.

Х о з я и н о в. Безотходное производство невозможно, как и вечный двигатель, ни завтра, ни послезавтра.

Б о л о т и н. Безотходное производство не утопия, а реальность наших дней. И владельцы «грязных производств» в капиталистическом мире идут по этому пути совсем не из любви к природе, но из экономической выгоды.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Федор Максимович, в приемной Никонов Петр Саввич. Спрашивает, когда вы сможете его принять.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Если у него от любоградцев секретов нет, пусть заходит сейчас.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Он говорит, что любоградцы даже кстати.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Прекрасно.

Входит Н и к о н о в. Здоровается со всеми.

Н и к о н о в. Федор Максимович, я отниму у вас буквально две минуты.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Я вас слушаю. Присаживайтесь.

Н и к о н о в (садится). Спасибо… Мне рекомендовано неотложно зайти к вам, Федор Максимович, и попросить отменить меры, принятые местными властями в отношении производственного объединения «Любоградкалий». Ибо они не только фактически парализуют производство, но и терроризируют кадры… в определенной степени. Я имею в виду санкции прокуратуры, санстанции и прочих. И мы настаиваем…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Вам можно просить и настаивать. Ведь вы не несете ответственности за санитарное и моральное состояние многотысячного населения огромной промышленной зоны. В этом отношении она вся на нашем попечении. Интересы же вашего ведомства замыкаются на количестве добытого сильвинита.

Н и к о н о в. Вы полагаете, что наши интересы расходятся. Если уж говорить об ответственности…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. О личной вашей ответственности, насколько я понял, перед лично вашим начальством. Но ведь должна же быть ответственность еще и перед собственной совестью. Гражданской и партийной. Коль уж фиксировать внимание на расхождениях.

Н и к о н о в. Что, так и передать министру?

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Так и передайте. (Долго молчит, потом встает из-за стола, ходит по кабинету; ни к кому не обращаясь.) Наука, производство и технология достигли сегодня такого уровня, когда проблемы окружающей среды не могут решаться людьми, которые не имеют социальной ответственности, не чувствуют природу, разучились плакать по земле! В мирные дни мы оставляем незаживающие раны на той самой земле, за которую в лихую годину отдали миллионы своих жизней. Забываем, что мы ее дети, часть ее живой природы, высшей, разумной природы. Прискорбно, что у тех, кто губит природу, мало души, а у тех, кто ее защищает, много эмоций. Но самое опасное, что ни те, ни другие не имеют о земле и природе достаточной информации, глубокой, научной информации. Надо же однажды остановиться, осмотреться, осмыслить время и вглядеться в него, определить себя в природе. Как-то в самолете случайно раскрыл журнал, а там стихи о том, что каждому цветку на земле соответствует звезда на небе, что надо беспокоиться о целостности и земного и звездного мира, ибо они связаны между собой через человеческое сердце, через его душу… Через сердце и душу… Цепная реакция количества должна управляться. Качество жизни, качество потребления, качество мышления — вот что должно стать ее итогом. Мы богаты, но богатства наши не беспредельны, как не беспредельна сама земля. Человечество вступает в период, в эпоху, в полосу, как хотите, строжайшей, если не жесточайшей экономии во всем. Поэтому я приветствую меры, принятые исполкомом, прокуратурой и санитарной службой. А остановку рудников рассматриваю как происшествие чрезвычайное! Как катастрофу, если хотите! И сегодня будут достаточными только такие меры, которые исправят положение и восполнят упущенные возможности добычи удобрений, или они — не меры. (Никонову.) Мы будем брать дары земли, но в то же время будем беречь эту землю, чтобы люди могли жить на ней тысячелетия. Нельзя допустить, чтобы сиюминутная выгода обернулась катастрофой.

Раздается зуммер селектора. Федор Максимович нажимает клавишу.

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Здравствуйте, Федор Максимович. Если вы меня искали по поводу Кривича из Любограда, то я и сам хотел как-то предварительно доложить и посоветоваться.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. Простите, а кто это говорит?

Г о л о с п о с е л е к т о р у. Колун. Колун-Королевич. Дело в том, Федор Максимович, что этот самый Кривич нагло злоупотребляет вашим именем. А у самого рыльце в пушку. И вообще, я «разрабатываю» его уже не первый раз…

Ф е д о р М а к с и м о в и ч. А это верно, что вы извлекли его сегодня из больницы?

Г о л о с К о л у н а. Вас, видно, неточно информировали. Я только попросил главврача передать, что Кривича ищет Колун-Королевич.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (с трудом сдерживаясь). Вам, товарищ Колун-Королевич, не нужна двойная фамилия, поскольку первую ее часть вы оправдываете вполне.

Г о л о с К о л у н а. Хорошо, Федор Максимович, я переменю фамилию еще раз.

Ф е д о р М а к с и м о в и ч (отключив селектор; всем). Хороший припев у немудрящей песни: «Рано или поздно не будет дураков, но лучше все-таки, если бы пораньше».

Затемнение.

Дом Игната. Здесь все без изменений.

А н н а накрывает стол. Входят И в а н, Ш а ш е л ь и К о л у н. Они в нательных рубашках после бани, разомлевшие, распаренные, умиротворенные, на шее льняные полотенца.

А н н а. С легким паром, мужчинки.

К о л у н. Спасибо, мать. Банька что надо. А это тебе веничек, хату мести. (Отдает веник, причесывается.) Давно так не парился.

А н н а. Пар костей не ломит. (Всем.) А что после баньки выпьем — беленькой или красненькой?..

К о л у н (нараспев). И пива…

А н н а. А то как же? Бельишко, говорят, продай, а пива после баньки выпей.

Входит И г н а т.

И г н а т. К телефону тебя, Ваня.

И в а н выходит.

К о л у н. Живете вы тут, понимаешь, как буржуи: и капустка, и грибочки, и шкварка, и чарка. (Осматривает стол, наливает пива.)

А н н а. Жить бы можно, кабы не продажники подколодные.

Ш а ш е л ь. Кто-кто?

А н н а. Писаки, чтоб по им вши писали. Ну так осатанели, ну так озверели… Едят поедом…

Ш а ш е л ь (поспешно). Это точно. А куда денешься?

И г н а т. Развелось. Ни дустом, ни гербицидами не вытравишь.

К о л у н. Зато и лиходеи трепещут…

И г н а т. Лиходеи… Лиходеи…

А н н а. Кабы лиходеи! Я вот за сына, за Ивана, скажу… И перед кем он только отчеты не держал, и от кого только не отписывался, и от кого не отбрехивался, и каких дурацких вопросов не наслушался. А как же, всем интересно, все знать хотят! А по селам слухи и в городе тоже. Одни его жалеют и удивляются — кому это все надо, а другие говорят, что дыма без огня не бывает. А писакам-невидимкам только этого и надо.

И г н а т. И получается, как в том анекдоте: или он украл шубу, или у него украли. Словом, было у председателя что-то с шубой.

А н н а. Я ему: что же ты молчишь, сыночек?! Чего же ты ждешь?! А он мне: ничего, мама, разберутся, и все станет на свое место. Как же оно, кричу, станет, если тебя на всю округу ославили? Ты же тут не сам по себе! Ты же всему району голова, а у тебя ворота дегтем вымазаны! Что же, говорит, делать, мама, если подметные письма как сажа — не спалят, так обмажут. И тут уж ничего не попишешь… Я на него гляжу, глазами хлопаю: не то святой, не то блаженный. А потом говорю: дурак же ты, мой сыночек, хоть и председатель. И если вы сами себя от гнуси защитить не можете, то кто вас защитит?

К о л у н. Защитим, мать. Разберемся и защитим.

А н н а. На вас, родимые, вся надежда… Берите что-нибудь. Выпейте, закусите, и Ваня тем часом… Я вот вам скажу. Когда позапрошлым летом у него с сердцем случилось, я к самому главному доктору добилась. А он только и сказал, что мунитет у Вани слабый. И все сердце в рубцах. Мало вроде у него мунитету этого. Я говорю — может, достать где, может, у меня взять, а ему перелить. А если по радио, говорю, сказать, так ему в нашем районе каждый отдаст, сколько сможет. Только, оказывается, мунитет не переливается. Признаться, я не очень поняла, что это такое, и сказать вам по-ученому не могу. Попросту оно так: если у человека кожа тонкая и деликатная даже на комарный укус, то у такого мунитету нет, а если как на барабане, тогда от нее все, и хорошее и подлое, отскакивает. Я спрашиваю: что же вы ему — кожу менять будете? А доктор мне: кожу менять, говорит, не будем, пущай со своей живет. Кожу, говорит, только гады меняют.

Ш а ш е л ь. Это он хорошо заметил. Но куда денешься?

А н н а. То-то и оно… Бывало же, и хворобы такой не было. А теперь то один, то другой, и все больше из начальства. Зашла в палату: наш — пластом, а второго сестра из ложечки, как дитятко, манной кашкой кормит. А третий лежа машинкой бреется. А им бы с косой, с топором в таких-то годах. Этот, который бреется, над собой смеется, а сестра ему: не смейте смеяться! Деточка, говорю, как это живому человеку не смеяться! Тихо, говорит, пущай смеется, а если громко, то вроде опять какая жилка в сердце порваться может… Отчего, доченька, спрашиваю, эта напасть на людей? Только и слышишь: инфаркт, инфаркт.. А она мне — вроде бы от темных пятен на солнце те жилки в сердце рвутся. Вроде как солнце чистое, тогда и начальству легче, а как только в пятнах, так их и валит с ног.

И г н а т. Не от тех пятен, что на солнце, их валит, а от тех, что на людской совести, под корень сечет.

А н н а. А я про что?! Сколько еще выродков с совестью в пятнах по земле нашей ползает?!

Возвращается И в а н.

И г н а т. Ну что там?

И в а н (обняв отца и мать). Радость у нас великая! Ирине лучше. Врачи сказали: жить будет!

А н н а. Слава тебе господи!

К о л у н. Ну, за это и выпить не грех. И вообще, ты хорошо придумал, Иван Игнатович, с банькой… Что ни говори, а веничек снимает и напряжение и недоразумения…

А н н а. Жаль, зятек не приехал.

Ш а ш е л ь. Железно обещал быть.

И г н а т. Не приедет, перестрахуется.

А н н а. А вот ты по-людски не можешь. Тебе бы с зятем только в рожки. Ваня, проси людей, сам садись. За чарочкой оно и поговорить…

Игнат, Иван, а за ними и другие садятся за стол.

И г н а т (мрачно). Все и так сказано, о чем еще говорить… (Выпив рюмку.) Черт болото запалил, немой караул закричал, безногий на пожар побежал… А пережеванного не варить…

К о л у н. Я вас таким пессимистом еще никогда не видел.

И г н а т. А я таким еще никогда не был.

К о л у н. На меня обиделись, что ли?

И г н а т. Боюсь помереть, на весь свет обидевшись. (Разливает водку.)

Пауза.

К о л у н. Как слеза! (Потирает руки.)

И г н а т. Слеза и есть… У нас уж так повелось: хочешь доброе дело сделать или злому помешать — клади жизнь, иначе не поверят. Что Ирину возьми, что его вот, Ивана. Ваше здоровье, дорогие товарищи. (Поднимает рюмку, смотрит на Шашеля и Колуна.)

Все выпивают, закусывают.

(Колуну.) Мне о вас сын рассказывал. Спасибо, что заехали…

К о л у н (смеясь). Ты думаешь, я поверю, что он про меня что-нибудь хорошее говорил? Такая работа, что… (Закусывает.)

И г н а т. Работа есть работа.

И в а н. О работе потом. Закусывайте.

К о л у н (наливает рюмку). Закусим, когда выпьем. (Выпивает; Игнату.) Иван у тебя мужик с перцем. Не полюбил меня, понимаешь, с первого взгляда.

И г н а т. Вы не девка, а он не жених, что тут обижаться.

К о л у н. Видать, мало ты его лупцевал в детстве. Строптивый больно и колючий как еж.

И г н а т. Это вы верно подметили. Теперь больше любят ежей, которые гладко бритые.

К о л у н (хохочет). Это точно… хотя и аполитично.

А н н а. А лупцевать не пришлось, потому что у него детства того не было. С четырнадцати в партизанах, с семнадцати на фронте. Вы уж, Роман Демидович, поимейте это в виду.

И в а н. Ты, мать, не обижайся, но дальше у нас мужской разговор будет. И дело у Романа Демидовича ко мне персональное…

А н н а (без обиды). Нешто мы без понятия, сынок? (Выходит.)

И г н а т. Еще одну выпьете?

К о л у н. Выпью, и не одну. (Выпивает, закусывает.) Вот сижу я с тобой, закусываю и думаю: что ты, Ваня, сейчас думаешь, про что я думаю. А я думаю, что ты лопух.

Шашель заразительно хохочет.

И не надо обижаться. Я так думаю только потому, что ты думаешь, что я лопух. А я не лопух. Я, понимаешь, Колун. И в этот капкан с банькой и выпивкой влез не по дурости, а из интересу. Твое приглашение совсем не тот случай, когда нижестоящий проверяемый приглашает в баньку вышестоящего проверяющего, да еще при свидетелях. (Обнимает за плечи Шашеля.) И ты не ждешь от меня беспринципности за рюмку и баньку. Интересные мы тебе, вот в чем дело. И ты захотел с нами пообщаться. Ты захотел, а мы, понимаешь, взяли да пришли. Не знаю, как другим, но ты мне лично тоже интересный. Давай пообщаемся. Давай прощупаем друг друга лазером, просветим рентгеном. Что у нас там внутри. Я же гадаю: умный ты или прикидываешься? У тебя тот же вопрос. Давай сэкономим время и упростим задачу: ты мне выкладываешь все, что обо мне думать, а я тебе — о тебе.

И в а н. По-честному?

К о л у н. За кого ты меня принимаешь? Но неси вторую бутылку на случай, если я расстроюся.

Шашель хохочет.

И в а н. Второй не будет.

К о л у н. Значит, трезвый разговор намечается.

И в а н. Трезвый.

К о л у н. Мы ведь тебе, Ваня, помочь хотим. А ты в экстремисты лезешь, по правилам работать хочешь, на министерство прешь, Хозяинов тебя не устраивает. А Хозяинов — железный мужик, и ты его не свалишь.

Ш а ш е л ь. Это точно. И куда денешься?

К о л у н. Его машина заведена и ни перед чем не остановится: ни перед твоими речками-садочками, ни перед соловьями-пичужками. Технический прогресс — это брат, революция. А революция, понимаешь, не таких, как ты, сметала… Сколько мероприятий было, сколько хороших решений. Многое сделали, а сколько не сделали?! А почему? Кишка у некоторых оказалась тонкая, вот почему. А потому доверять вам серьезное дело нельзя. Не тянете!

Ш а ш е л ь. А куда денешься?

К о л у н. А когда видите, что не тянете, начинаете пыль раздувать, новаторами, законниками прикидываться. С вами надо бдительно…

Ш а ш е л ь (смеется). Это точно.

И в а н. Не слишком ли вы бдительны?

К о л у н. В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть. (Выпивает и закусывает.) Ты на меня сердишься, а сам понятия не имеешь, как трудно бывает отличить клевету от правды…

И г н а т. И тут вы стараетесь перебдеть…

К о л у н. Совершенно верно… Однажды, к примеру, спрашиваю такого чудака, как ты, Ваня: что есть анонимка на современном этапе?.. Вздор, отвечает, на вздор помножь, чепухой подложь — вот тебе и анонимка. Нет, дорогой, анонимка — это о-го-го… Наверное, приходилось слышать, как иной раз мамаша на людях говорит: доченька или сынок умазался. Не говорит, что в пеленки наделал или еще проще, а «умазался». Вот ты, Иван Игнатович, тоже умазался. И без меня тебе не отмыться. Тут никакие баньки не помогут. И чем я хуже буду работать, тем ты дольше будешь ходить с запашком, а друзья-товарищи твои все больше и больше будут отворачивать от тебя свои интеллигентные носы. Друзей много, когда мы начальники большие. А когда тебя мазанули, друзья-товарищи как от чумного шарахаются: а вдруг кто-нибудь подумает, что это от тебя попахивает. (Выпивает.) Высказывайся, пока я закушу.

Ш а ш е л ь (хохочет). Нет, это не Колун. Это Высоковский, Райкин, Хазанов.

И г н а т. Зачем же ты Колуна с клоуном сравниваешь?

И в а н. Слышал о вас многое. А сегодня и до баньки, и в баньке, и теперь вот тоже присматриваюсь… Последнюю встречу вспоминал, анализировал. Что же он такое, думаю, Колун-Королевич?

К о л у н. Ну и как твое просвещенное…

И в а н. С клоуном вас не сравнишь. Тут нечто иное… Пришел к выводу, что человек вы малоинтересный, малообразованный и совсем не смешной, как кажется Валерию Николаевичу. Вы почти не читаете, театра, музыки не знаете и потому не любите. Мало радуетесь и мало печалитесь. Любите тот вид спорта, который больше нравится начальству.

К о л у н. Я не советовал бы тебе трогать начальство.

И в а н. Вас ценят на работе и терпят дома. Вы успешно маскируетесь под мужичка-простачка. Это вам идет, и это у вас получается.

Ш а ш е л ь. Простите, Иван Игнатович, но, по-моему, это бестактно.

И в а н. К этому привыкли окружающие и чаще всего не могут понять, шутите вы или говорите всерьез. Такая форма мимикрии вас устраивает.

К о л у н. Я способен слиться с окружающей средой. Что еще? И не стесняйся. Я тебя не пощажу.

И в а н. Вам доставляет удовольствие решать судьбы человеческие. Вы считаете, что ваши суждения о людях безукоризненно верные. Обходитесь вы, как правило, без доказательств. Самое точное мерило для вас — собственная интуиция.

К о л у н (хохочет). Ну нахал! Ну зараза! Пригласил, понимаешь, в гости начальника и раздевает до сподников. Ну и портретик ты с меня нарисовал! За это надо выпить. (Берет рюмку.) Давай, живописец. (Выпивает.) Или, думаешь, не угадал? Не сомневайся. Все точно. Такой я и есть. Ну и что?!

И в а н. Ничего.

К о л у н. Ничего?! Ну конечно! А как же иначе при твоей-то амбиции?! Ты у нас и грамотный, и культурный, и честный, и футбол тебе до фени, и за народное счастье борец, каких мало. Еще разочка два мазни твой портретик розовенькой помадкой, и получится святой. Куда уж нам при таких интеллигентных и образованных. Мы вам уж вроде и не нужны сегодня.

И в а н. Такие, как вы, вчера были уже не нужны. Вчера, понимаете?

К о л у н. Ей-богу? Или шутишь?

И в а н. Ей-богу.

К о л у н. А ты с папашей своим, значит, нужен?

И в а н. Папаша мой на земле и от земли, а вы, Роман Демидович, от бумаги. Когда я на таких, как вы, смотрю, мне кажется, что их не папа с мамой сотворили, а что они пером в чернильнице зачаты.

К о л у н (хохочет). Чтоб ты провалился!.. Придумать же… в чернильнице…

И в а н. По вам, мир пусть провалится в преисподнюю, лишь бы бумаги были в порядке. Особенно вам по сердцу доносы. Вы под них людей подгоняете. Это занятие для вас самое сладкое…

К о л у н. Похоже, ты меня воспитывать решил?

И в а н. Решил. Верю в человеческое в человеке. А вдруг еще удастся пробудить…

К о л у н. Нну, будильник, валяй дальше.

И в а н. Человек вы формальный, душевно глухой и завистливый, а потому жестокий. Вам бы самому анонимки писать, а вы их разбирать вынуждены. Вы мне в тот раз с таким аппетитом рассказывали, как художника перед публикой наголо раздели… Вы его не раздели, Роман Демидович. Вы у него душу вырвали, дегтем вымазали и в перьях обваляли. Сколько же ему сил и времени потребуется, чтобы душа на место встала, чтобы опять заиграла? Вы когда-нибудь слышали выражение: душа у человека играет? Если душа играет, человек может горы сдвинуть и на их место сад посадить. А вы ему душу вырвали. А он же имущество государственное. Их у нас сегодня пять таких художников на десять миллионов. По одному от двух миллионов. А красный конь вообще один и неповторим.

К о л у н. А ты председатель один от двух миллионов? Неповторимый…

И в а н. К счастью, нас намного больше и вы берегитесь…

К о л у н. Значит, ты и мне войну объявляешь?

И в а н. Объявляю. Иначе вы…

К о л у н. Молодец! Лучшая защита — нападение. За это надо выпить. (Поднимает рюмку.) Люблю смелых людей. Ну, давай!

И в а н. Не могу…

К о л у н. Ах, не можешь?! А я могу. И много… если хочу. А ты хочешь, но не можешь. Вот в чем между нами разница! И ты это учти, Иван Игнатьевич.

И в а н. Разница между нами в другом.

К о л у н (выпивает). Задел ты меня, Кривич, крепко задел. За простачка принял. В баньку пригласил. Пропарочку устроил. С наскока, понимаешь, хотел взять. Многое ты во мне угадал, но не все. Я о тебе буду знать все и более того. Я «разработаю» тебя до основания, до самого донышка. Если я тебя выпущу, ты меня…

И в а н. Непременно…

К о л у н. Вот видишь. Выходит, что твоя персоналка для меня — «быть или не быть». А я тоже имущество государственное и хочу «быть». А потому обвиняю тебя: ты злоупотребляешь добрым именем Федора Максимовича, так сказать, спекулируешь. А это серьезно. Тут или я, или ты.

И в а н. А вы еще и циник.

К о л у н. А как же… Я еще, понимаешь, и консерватор, и ретроград, и бюрократ, и… Ты меня еще узнаешь… Ваня.

И в а н. Все равно я рад нашей встрече.

К о л у н. Не радуйся, пожалеешь. (Вынимает из кармана конверт.) Люди про тебя такое знают, что…

И в а н. Новый донос?

К о л у н. Сигнал снизу. На этот раз в одном экземпляре, поэтому, извини, в руки не дам, но содержание изложу. Сигналят граждане, что живешь ты тут у родителя, а казенную квартиру в городе внаем племяннику сдаешь. Будешь оправдываться, что свежий воздух любишь… Кандидатскую диссертацию тебе всем районом собирали, а защитился ты один. Тоже будешь возражать. Удобного генерального директора подыскиваешь, а на Хозяинова бочку катишь. Этот факт у всех на виду. Панические слухи среди населения сеешь, что в районе якобы жить вредно… Возражай! Защищайся! Доказывай обратное.

И в а н. Бремя доказательств лежит на обвинителе.

К о л у н. И спросить у меня ничего не хочешь для интересу?

И в а н. Спросить хотел бы.

К о л у н (выпивает и закусывает). Спрашивай — отвечаю.

И г н а т. Страшный ты человек, Колун-Королевич. Редкий и страшный.

И в а н. Да не такой уж редкий… Вы не задумывались, товарищ Колун, над тем, что анонимные клеветнические доносы кому-то нужны?

К о л у н. Раз пишут, значит, нужны.

И в а н. Кому нужны?

К о л у н. Ну… как тебе сказать… связь с массами, низами.

И в а н. Не с низами, а с низкими тварями, трусами и провокаторами. С мерзавцами это связь, а не с народными массами.

Ш а ш е л ь. Миленький вы мой, но половина анонимок подтверждается!

И в а н (только Колуну). А вторая половина?.. Вторая половина?! Молчите?! Боитесь назвать своими именами вторую половину. Боитесь и поощряете выращивание слизняков, которые под своими доносами подписываются, как под некрологами, — группа товарищей. Кому же они товарищи?! Кому друзья?! Кто из вас может ответить мне на этот вопрос? Кто?! Молчите?! Мы же с вами мужественных, открытых и принципиальных граждан призваны воспитывать. А вы чем занимаетесь?! Чем вы занимаетесь?!

К о л у н. Активная гражданская позиция, мой дорогой…

И в а н (перебивает). Не кощунствуйте…

Ш а ш е л ь. Люди боятся писать открыто.

И в а н. Не клевещите на людей. Люди всегда были мужественны. Но среди людей была и есть сволочь, которая топила, предавала и стреляла в спину. Стреляла в самые решающие минуты. В те самые минуты, когда настоящие люди, не оглядываясь, шли на колючую проволоку, на амбразуры!.. Боятся подписываться?! Кого боятся?! Чего боятся?! Или у нас уже сил нет, чтобы защитить людей, если они открыто вступают в честный бой?! (Массирует сердце.)

И г н а т. Не надо, сынок. Хватит…

К о л у н. Возьми валидольчик, Ваня. (Протягивает тюбик.)

И в а н. Спасибо. (Кладет таблетку под язык.) Еще вопрос…

К о л у н. Я весь внимание…

И в а н. А не находите ли вы общее между клеветническими доносами, которые в лихое время стоили нам многих жизней добрых людей, с сегодняшними сигналами так называемых «народных мстителей»? И как вам, сыну партизана, нравится то, что святые слова, которыми народ по праву назвал своих героев, мерзавцы отняли у нас мирным способом? И не приходило ли вам в голову, что вас и подобных вам нынешние «народные мстители» могут использовать для удара по своим, то есть по нашим? (Массирует сердце.)

И г н а т. На кого ты тратишься, сынок?! Это же…

К о л у н (долго молчит, наливает две рюмки). Может, возьмешь грамульку? Расширяет сосуды. По себе знаю.

И в а н. Поначалу, может, и расширяет, но потом все равно сузятся.

К о л у н. А я не запускаю. (Выпивает.)

Входит А н н а.

И в а н. Нет, Роман Демидович, вам не приходило в голову, почему некто пишет на кого-то. Не приходило потому, что человек вы неразборчивый, думать и анализировать не склонный, а значит, для нашего коммунистического дела опасный.

К о л у н. По-твоему, выходит, что ты революционер, понимаешь, великий и борец, а я что-то вроде врага?..

И в а н. Вы не враг. Вы слепой инструмент в руках интриганов.

А н н а. На мужа моего первого, Николая, один выродок еще до войны написал. А тогда строго было. Не буду бога гневить, и не допрашивали чтобы очень, и не судили. От председательства только отлучили. А он колхоз наш своими руками ставил. От обиды недовером, как то дерево без воды, зачах и сгинул от чахотки скоротечной. А в войну, как только немцы заявились, один кулацкий прихвостень в полицаи сразу и записался. А дня через два к нам с повязкой и винтовкой является и говорит: это по моему доносу твоего муженька брали. Тогда я и скажи: вот какой ты, выходит, правдолюбец и защитник Советской власти был?.. А какая тебе разница, отвечает, я твоего большевичка все равно теперь бы повесил.

И г н а т. Да… Не там вы, Колун Демидович, контру ищете. Не там…

К о л у н (встает из-за стола). Может, там, а может, и не там… Спасибо за пар, за баню, за хлеб-соль. Такие угощения не забываются… Так что не прощаюсь…

И в а н. Чем богаты… И задержитесь, пожалуйста, еще на полминуты.

К о л у н. У тебя еще что-нибудь?

И в а н. Обвинение у меня…

К о л у н. Какое обвинение?

И в а н. Частное… По всем клеветническим доносам на меня проведено следствие. Установлено, что все они печатались вот на этой машинке. Поэтому следователю долго не приходило в голову сличить особенности ее шрифта с анонимными.

Ш а ш е л ь. Позвольте, но…

И в а н. Эту машинку у меня много раз брала сестра Ольга.

Ш а ш е л ь. Вы хотите сказать…

И в а н. Причастна ли к гнусностям Ольга и Хозяинов, сказать трудно. Но то, что вы, Шашель, их сочиняли и печатали на этой машинке, факт доказанный.

Ш а ш е л ь (кричит). Чем?! Чем доказанный? Вы сами клеветник и провокатор!

И в а н. Стиль ваш. И отпечатки пальцев на доносах. Возьмите на память. (Передает пленку с отпечатками.)

Ш а ш е л ь. Это еще не доказательство. Ольга Игнатьевна и Илья Михалыч могли брать бумагу у меня на столе. Вот вам и отпечатки.

К о л у н. Ну и мерзавец же ты, Шашель.

И в а н. Вы оба мерзавцы. Вон из нашего дома!

К о л у н и Ш а ш е л ь поспешно уходят. Иван, Игнат, Анна долго стоят молча.

И г н а т. Вот теперь, сынок, мне и умереть не страшно.

И в а н. Погоди, отец… (Хватается за сердце.) Не твой, видно, черед…

Резко звонит телефон. Иван не слышит его.

А н н а (подносит ему аппарат, не снимая трубки). Сыночек, слушай сам… Я его теперь, как змея, боюсь.

Иван снимает трубку. Услышанное поражает его.

И в а н (через паузу, упавшим голосом). Еду. (Держит трубку в опущенной руке, смотрит на Анну и Игната.) Чуяло мое сердце…

А н н а (в ужасе). Ванечка, что с ней?!

И в а н (помолчав). Беда, мама. Прорвало дамбу на водохранилище… (Рука сжимает сердце. Делает несколько шагов к дивану, но ноги подкашиваются, телефонная трубка выскальзывает и падает на пол. Из нее долетают короткие тревожные гудки.)

Сцена затемняется. Телефонные гудки постепенно переходят в звуки тонометра. Потом эти звуки становятся глуше и глуше, пока совсем не замирают.

Г о л о с И в а н а (из темноты). Не надо природу губить и грабить. Даже дикари не брали от нее лишнего. Они молились на нее, боготворили. Может, от страха, а молились и Лесу, и Озеру, и Реке, и Древу.

…И хлеб, и соль, и вода, и тепло, и прохлада, и ласка, и сила, и вечность, и красота — все от нее, от земли нашей. Ослепнет земля без голубых озер. И люди осиротеют, если аисты, не найдя на корм лягушек, неоперившихся жаворонков проглатывать будут. Я такое уже видел. Не дай вам бог это увидеть.

…Земля нам открыта, щедра, бескорыстна. Она наша на веки вечные. Она каждым листочком, как своим детям, шепчет нам: радуйся, Человек! Бери меня, Человек! Все это твое, Человек! Только будь человеком, Человек! А он рубит сплеча направо и налево, прет вперед бульдозером, а позади — кучи хлама. Из-за хлама тяжело становится не только идти, но и дышать.

…А я красивого коммунизма хочу. Какой же коммунизм без жаворонка, без ромашки?! И еще: все потеряет смысл, если человек будет звереть, если высшую природу гнусы и подлецы под корень рубить станут…

Сцена освещается. У рампы стоят все герои пьесы с наполненными гранеными стаканчиками, прикрытыми квадратиками черного хлеба с бугорками соли на них. На стене среди фотографий воинов и партизан — портрет Ивана с черной лентой на уголке.

З а н а в е с.

1980