МОСТ ПОПЕРЕК РЕКИ Драма в двух частях
МАРИНА }
МИШКА }
ОЛЬГА }
АНДРЕЙ }
СТЕПКА }
ВО́ЙНА } молодые люди.
СИНИЦЫН }
ШЕГЕЛЕВ }
ИВАНОВ }
ПЕТРОВ }
СИДОРОВ }
КУЗЬМИЧ }
СОСНОВСКИЙ }
СТЕПАН }
ГЕРАСИМ }
ГЕРАСИМИХА }
ЛЕОНТИЙ } зрелые люди.
АНЮТА }
ОСИП }
ЗАХАР }
МАКСИМ }
СТЕФАНИЯ } старые люди.
МИТЬКА-ЗЭК, был человеком.
ОФИЦЕР.
Андрея, Мишку и Леонтия, Степана и Герасима, Осипа и Митьку-Зэка играют одни и те же актеры.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
I
Раннее утро. С высокого замчища открывается чудесный вид — широкий заливной луг голубой подковой огибает река. У подножия замчища — несколько курганов, заросших березняком. На самом замчище, перед небольшой площадью, расступилось несколько крестьянских изб. Чуть в стороне от них — неказистая церквушка без креста. Перед ней — невысокая подремонтированная звонница. С т е п а н — худой, рыжеватый, с большим кадыком и острым носом человек в очках-кругляшках, и совсем белый, маленький, однорукий дед лет под девяносто по имени М а к с и м с помощью примитивного полиспаста подтягивают на перекладину звонницы довольно внушительных размеров и веса почерневший от времени колокол.
Из избы выходит О л ь г а — молодая, красивая девушка.
О л ь г а (наливая воду в умывальник). Здравствуйте, дедушка Максим! Доброе утро, дедушка Степан!
С т е п а н. Здравствуй, милая!
М а к с и м. Здравствуй, красивая!
Появляется М и т ь к а по кличке Зэк — молодой еще мужчина со всеми признаками алкоголика.
М и т ь к а (Ольге, мимоходом). Привет советскому учительству! (Старикам.) Тужитесь, божьи одуванчики? Рупь шесть на «чернила», и Митя автокраном поднимет этот котелок на недосягаемую высоту.
М а к с и м. Проходи, Митя. Проходи, родной, не задерживайся.
М и т ь к а. Ну и хрен с вами! Надрывайте пупы, старые жмоты. (Уходя.) А Дмитрий Осипович это запомнит…
М а к с и м. Не получился у Осипа сын. Не получился. Одно слово — Зэк.
Из избы выходит пожилая крестьянка. Это А н ю т а.
С т е п а н. Осип по инвалидности своей пил, а этот?!.
А н ю т а (Ольге). Телефон там… Председатель, кажись.
О л ь г а. Спасибо, мама. (Уходит в избу вместе с Анютой.)
Закрепив веревку на перекладине, Максим проводит рукой по краю колокола, очищая его от налипшей земли, и натыкается на щербину. Видимо, она и наводит его на мысль.
М а к с и м. Я так думаю, что наш котелок царь-колоколу правнуком приходится.
С т е п а н. Сам ты — котелок… Прадедом он ему приходится, а не правнуком.
М а к с и м. Да ну?!
С т е п а н (подвязывая к колоколу било). Вот те и гну. А царь-пушке — одногодком.
М а к с и м. А тебе откуда знать?
С т е п а н. Темный ты у нас, Максим Захарович.
М а к с и м (не сердясь). Я темный, як пробка, а ты светлый, як бутылка.
С т е п а н. Взял бы глаза в руки да почитал. (Читает литеры, отлитые по краю колокола.) «Мар-тин ме-ня сливал в ро-ку тысяча пятьсот восемьдесят пятом». (Дотрагивается до литер тыльной стороной ладони, вроде надеется ощутить тепло.)
М а к с и м (удивленно). Скажи ты?! А я думал тут по-немецку…
С т е п а н. Литеры немецкие, а написано по-нашему. Вот гляди: «Навечна па-мять бла-го-вер-но-го христо-люби-вого вельможного пана Во́йны…»
М а к с и м. Фамилия у пана дивная — Во́йна… Как у нового участкового…
С т е п а н. Ничего дивного. Паны — Во́йны, мужики — Могильницкие. (Философски.) Богу — богово, кесарю — кесарево…
М а к с и м. Известно, сколько живем, столько воюем.
Слышится быстро нарастающий звук вертолета. На какое-то время машина зависает над площадью. Максим и Степан что-то кричат друг другу. Вертолет улетает.
М а к с и м. Опять, должно, храм наш на кино снимают, еж им за пазуху. Или как думаешь?
С т е п а н. Сначала снимут, а потом взорвут. Или же взорвут, а потом снимут.
М а к с и м (в тревоге). Можеть, еще передумають?
С т е п а н. Может, и передумают…
М а к с и м. Как же, передумають! В городе храм взорвали — не нашей развалюхе чета. Сказывають, в нем сам Александр Невский или другой какой князь то ли крестился, то ли венчался. Думаю, так оно и было, если развалины того храма теперь как ценность великую охраняють.
Появляется О л ь г а. Выходит из избы и А н ю т а. Обе встревожены.
С т е п а н. Что это вы?
О л ь г а. Председатель звонил. Начальство прилетело. Сегодня будем закладывать комплекс.
С т е п а н (беспомощно опускается на лавочку у звонницы). Значит, все под бульдозер?!
М а к с и м. Выходит, не дошли наши телеграммы до высоких столов, до умных голов…
А н ю т а. А может, пропади оно все пропадом?! Вам уже на этом свете жить осталось… (Осеклась.)
М а к с и м. Тьфу, ты… Сколько живем, столько воюем… И колокол этот в дезертирах еще не был. (Кричит.) Не был! (Берет за веревку била и неожиданно бьет в набат.)
Сцена затемняется. Тревожно, надрывно гудит колокол.
В деревянной церквушке, продуваемой всеми ветрами, однорукий, еще не старый М а к с и м, в поповской рясе явно с чужого плеча, затыкает узкое, как бойница, окошко. Г е р а с и м — рослый худой мужчина, очень похожий на Степана, в рваной фуфайке поверх черной и не менее рваной, чем фуфайка, рясе, растапливает печку, сделанную из железной бочки, труба которой выведена в другое окно-бойницу. Раздув огонь и протерев заслезившиеся от дыма глаза, он откашливается и начинает распеваться. С улицы слышится густой бас колокола, зовущий к заутренней.
Г е р а с и м. Госпо-ди-и-и, по-ми-луй… Госпо-ди-и-и, по-ми-луй… Госпо-ди-и-и, по-ми-лу-у-уй…
Кто-то стучит в дверь церквушки, но ни поп, ни диакон не спешат ее открывать. Каждый занимается своим делом.
М а к с и м. Герасим, не гогочи, отопри и к политинформации готовься.
Г е р а с и м (невозмутимо). И сам отопрешь, не сломаешься. (Опять распевается.)
М а к с и м (терпеливо). Отопри и хватит выть!
Герасим открывает дверь. На пороге появляется парнишка лет шестнадцати в очках-кругляшках. Это сын Герасима — С т е п к а.
Г е р а с и м. Чего тебе, сынок?
С т е п к а (одним духом). Немцы!!!
М а к с и м. А-а-а, еж им в глотку…
Г е р а с и м. А мы вместо тревоги заутреннюю вызваниваем?!
С т е п к а (с готовностью). Я сейчас отбой ударю…
М а к с и м. Не суетись, Степан! Поздно уже. Только паники наделаешь… Сколько их?
С т е п к а. Один.
М а к с и м. Тьфу, еж тебе…
Г е р а с и м. Ну и слава богу, что один! И неча в храме сквернословить.
М а к с и м. Не можеть в партизанской зоне нормальный немец в одиночку ходить…
С т е п к а. А если разведка?
М а к с и м. Все равно, один не можеть!
С т е п к а. Так двое же еще в кустах на кладбище притаились…
М а к с и м. Вот это уже другой коленкор. Герасим, раздувай кадило — и живо!
Скрипят петли дверей, и в церковь входит закутанный платком поверх пилотки н е м е ц с автоматом на шее; на глазах очки, под носом усики.
Н е м е ц. Гутен морген, гросфатер! (Подает руку Максиму.) Гутен морген, фатер! (Подает руку Герасиму.) Гутен морген, энкель! (Здоровается со Степкой.)
Необычное поведение немца шокирует «служителей культа». А он тем временем не спеша обходит церквушку, какое-то время рассматривает резные «царские врата», надолго задерживается у иконы божьей матери с младенцем, потом подходит к печке и долго греет руки над ней.
М а к с и м (заискивающе). Что, панок, зимно? Кальтно?
Н е м е ц. Дер винтер, дер кальт, дер шайзе.
М а к с и м. Переведи, Степа.
Г е р а с и м. Коли опять за яйцами, то скажи: откуда же зимой яйца?
М а к с и м. А ежели затребуеть сала, то… сало пропало.
С т е п к а. Да не требует он ничего. Зима, говорит, холодно и дер шайзе.
Н е м е ц (кивает в знак согласия). Я-я… Шайзе, дрэк, доннерветтер, ферфлюхтер, фердамт нох айн маль!
М а к с и м (Степке). Ну, чего ему еще?
С т е п к а. Матюкается, стыдно переводить.
М а к с и м. Ну и черт с ним, пущай себе матюкается. Ты только вникни, с чего матюкается.
Г е р а с и м. А им что сортир, что храм божий. Одно слово — басурманы.
М а к с и м. Не лезь в политику!
Н е м е ц (кричит, подняв автомат). Цурюк! Раус! Шнель! (Вытолкнув Г е р а с и м а и С т е п к у из церкви и закрыв за ними дверь, передает Максиму полоску бумаги.) Битте-дритте, гросфатер Максим. Лезен и быстро! Шнель читай! Некогда мне.
М а к с и м (обрадованно). Мишка?! (Хочет обнять «немца».)
М и ш к а. После будем обниматься, отец Максим. Некогда мне.
Пока Максим ищет очки, а затем читает записку, М и ш к а выходит из церкви.
М а к с и м. Дела, еж им… (Бросает записку в огонь.) Из алтаря за Максимом наблюдает Герасим.
Г е р а с и м (неожиданно). Ответствуй, протоиерей Максим, что тебе тайно передал супостат?!
М а к с и м. Следил-таки?
Г е р а с и м (выходит из укрытия). Следил или не следил, а комбригу доложу.
М а к с и м. Знаю, что доложишь, а в военную тайну все одно не суйся. Коспирация у меня, еж тебе за пазуху. И ты должон сей минут найти мне в Писании святые слова про лошадей, упряжь, хлеб и партизанскую зону… с семейным лагерем. С народом говорить надо. Дела серьезные…
Г е р а с и м. Коли бы я Святое писание сам писал, может, и нашел бы… про семейный лагерь…
М а к с и м (категорично). Должон найти! На то ты ко мне и диаконом приставлен, чтобы в точку подбирать лозунг момента. И особливо насчет оружия…
Г е р а с и м. Про оружие оно есть, но…
М а к с и м. Никаких «но» — время военное!
Г е р а с и м. Потому и «но», что военное, а у апостола, как назло, сказано: перекуем мечи на орала…
М а к с и м. Прохвост твой апостол. (Подумав.) Пойдеть.
Г е р а с и м (растерянно). Как это — пойдеть?! (Категорично.) Как это — пойдеть? В войну-то — мечи на орала?!
М а к с и м. Наоборот, пойдеть. Библию все наоборот читають. А потому: перекуем орала на мечи, раз все для фронту, все для победы. Понял?!
Колокол умолкает, и в церквушку один за другим входят ж е н щ и н ы, с т а р и к и, с т а р у х и. Среди них — глухой дед по имени З а х а р, очень похожий на нынешнего Максима, и средних лет одноногий мужчина по имени О с и п, похожий на Митьку-Зэка, и С т е п к а.
О с и п. Наше вам с бантиком, ваше святое преподобие.
М а к с и м. За несурьезность твою, Осип, достукаешься ты у меня анафемы.
О с и п. Это за какие такие грехи? (Скручивает козью ножку.)
Г е р а с и м. Ведешь себя, как на колхозном собрании.
О с и п. А ты мне, таракан божий, собранием не тычь! Я что-то в стахановцах тебя не помню…
М а к с и м (строго). Осип, не раскалывай коллектив! Наше тут слово и закон! Не самовластно, а народом к амвону поставлены.
О с и п (миролюбиво). Ладно ужо, стойте.
З а х а р (не расслышав и не поняв смысла перепалки). Опять попа выбирать будем или на фронте чего?
О с и п. Ясное дело — на фронте.
З а х а р. Не наступають, часом?
О с и п. Наступають.
З а х а р. А которые?
О с и п. Чего — которые?
З а х а р. Наступають которые?
О с и п. А вот это вопрос…
З а х а р (Максиму). Тогда, может, ты, сынок, прояснишь? Может, листки были или газета?
М а к с и м. На войне, батька, завсегда одни наступають, другие отступають, а то и наоборот.
З а х а р. Вот я и думаю, что на этот раз наоборот. Нагнулся вчерась над пустой бочкой, а она гудить всеми калибрами. Вчерась еще тише, а сегодня как в русско-японскую. Порт-Артур, и только!
М а к с и м. А чего спрашиваешь?
З а х а р. Чтобы и недотепе Осипу ясно стало, которые наступають, а которые наоборот.
Оскорбленный Осип поднимает шум. Назревает скандал.
Г е р а с и м (громовым голосом). Ти-хо!
М а к с и м. Ну вот так и постойте — службу править буду.
Герасим подает Максиму Библию, показывает то место, которое следует зачитать. Максим надевает очки, Степка подсвечивает ему.
(Читает нараспев, по складам.) «Господи боже наш, избави нас от врагов наших! Спаси от кровожадных! Ибо нечестивые натянули лук, стрелу свою приложив к тетиве, чтобы во тьме стрелять в праведных сердцем. Боже! Сокруши зубы их, зарой их всех в землю и лица покрой тьмой!»
О с и п (Захару, громко, чтобы слышали все). Ну и насобачился твой преподобный.
М а к с и м (срывается). Поставят тебя, черта однопалого, и ты насобачишься!
О с и п. Можно подумать, что ты двупалый.
Г е р а с и м. Придержали бы языки свои от зла, и уста свои от непотребных слов. (Максиму.) Читай дальше со смирением…
М а к с и м (читает). «Яд у них как у глухого аспида». (Поднимает глаза на прихожан.) А вы соображайте — у кого! (Читает дальше.) «Утвердились они в злом намерении, идуть войсками, как дровосеки, вырубят нас, ибо они несметны: их более, нежели саранчи, и нет им числа…».
О с и п. Да не крути ты — свои же все! А если каратели или еще какая саранча, так и говори, не петляя!
З а х а р. И неча народ запугивать, так запужаны — дальше некуды.
М а к с и м. Вы у меня дофулиганитесь! Вы меня доведете! Что эта коспирация мне одному нада?! Вам же она и нада! А ежели я про аспидов да саранчу, так опять же, блокада начинается. А потому — всем в зону и чтобы к утру в деревне духу ничьего не осталось!.. Сам Орлов приказываеть…
Г е р а с и м. Только вдвоем с Максимом и остаемся… для связи. Сигналы колоколом давать будем. (Степке.) А теперь, сынок, бей тревогу!
Сцена затемняется. Мощно и тревожно рокочет колокол.
Около звонницы стоят М а к с и м и С т е п а н. Из избы, напротив церкви, выбегает С т е ф а н и я — высокая, сухопарая и крепкая еще старуха, лет под восемьдесят.
С т е ф а н и я (встревоженно). Где горить?! Что горить?!
М а к с и м. Ничего нигде не горить.
С т е ф а н и я. Что же ты трезвонишь?! Сердце оборвалось…
М а к с и м. Вспомнилось, вот я и ударил.
С т е ф а н и я. Если каждый, кому что вспомнится, начнет в колокол колотить…
М а к с и м. А я Мишку твово вспомнил, как он ко мне «немцем» приходил. Вам, говорит, — не первая блокада, мне — не первый эшелон.
Быстро собираются м о г и л я н ц ы — кто с ведром, кто с лопатой, кто с багром. Максим еще раз тянет за веревку и долго вслушивается в затихающий звук колокола. Слышен треск мотоцикла. Затем появляется участковый В о́ й н а — молодой парень в форме курсанта милицейского училища.
М а к с и м. Граждане могилянцы, не на пожар я вас позвал, а на всенародное вече…
В о́ й н а. Что здесь происходит?!
М а к с и м. Плохо, граждане односельчане и соседи, с памятью стало… Того и гляди порвется связь времен!
В о́ й н а. Я спрашиваю, кто трезвонил?! Или не знаете, что колокольный звон…
С т е п а н. Знаем… Знаем, но у нас минута памяти…
В о́ й н а. Какой еще памяти?! Кстати, как раз ты, батюшка Иллиодор-Терриодор, мне и нужен.
С т е п а н (сдержанно). Почтальон я, а не батюшка.
М а к с и м. Степаном Герасимовичем его кличуть. А можно еще проще — товарищем Могильницким. И лучше, ежели на «вы».
В о́ й н а. Какой же он мне товарищ? Враг он мой… идейный, конечно. И то что расстригся из попов в почтальоны, лично меня еще не убеждает. И колокол этот дурацкий вам так не пройдет.
М а к с и м. Не торопись, служивый, и не мешай. Видишь, я народ собрал…
В о́ й н а. Зачем собрали?!
М а к с и м. Митинг буду делать, сходку, вече всенародное…
В о́ й н а. Какой еще митинг?!
М а к с и м. Протеста… Протестовать будем супротив глупости и дурноты.
В о́ й н а. Чего-чего?
С т е п а н. Необразованности, головотяпства и преступного равнодушия.
В о́ й н а. Граждане, я попрошу!..
М а к с и м. А я тоже попрошу. (Толпе.) Граждане, я хочу говорить!
Максима принимают кто всерьез, кто в шутку. Раздаются голоса: «Дайте ему сказать!», «Что тут такого?», «А может, он и умное что скажет?!», «Куролесит дед!» О д н и м о г и л я н ц ы уходят, другие остаются. Призывы Во́йны никто не принимает всерьез.
Сцена затемняется.
Вслед за архитектором Ш е г е л е в ы м, на одной руке которого карликовый пинчер, а в другой — большой футляр, в которых носят чертежи проектов, в кабинет председателя райисполкома И в а н о в а входят его заместитель П е т р о в, начальник отдела культуры С и д о р о в и секретарь исполкома К у з ь м и ч.
Ш е г е л е в (с порога). Здравствуйте, Виктор Викторович! Если не возражаете, мы ворвемся.
И в а н о в (здороваясь). Возражаете… Да мы ждем вас не дождемся, а не возражаем.
Ш е г е л е в (сунув собачонку Кузьмичу). Приласкай ее, братец. (Иванову.) Можете не сомневаться, Виктор Викторович, что наше нетерпение еще большее. Если не возражаете, я разверну наш Бекон-городок.
И в а н о в. «Разверну»… Вы его уже построить должны были. (Смеется вместе со всеми.)
Ш е г е л е в (вынимая рулон из футляра). Дайте срок.
И в а н о в. За такие проволочки с проектом следовало бы и срок дать. (Смеется.) Помогите ему, мужики!
Кузьмич сует собачонку Петрову, а сам с Сидоровым разворачивает рулон в длинную ленту и прислоняет ее к стене. На ней — великолепная панорама застройки производственного комплекса и жилого массива, опоясанного излучиной реки. Присутствующие в восторге.
С и д о р о в. Вот это да!
К у з ь м и ч. С ума сойти!
П е т р о в. Здорово!
И в а н о в. Красиво, и ничего не могу сказать другого.
П е т р о в. Для свиней даже жалко.
И в а н о в. Не скупись — на века строим. Пришло время сказать: никакого свинства в свиноводстве. Эстетика, братцы, эстетика — настоятельное веление времени.
С и д о р о в. Жить богато — не вопрос! Надо жить красиво! И тут уж подай ее, эстетику.
П е т р о в. Культура — понимает.
Ш е г е л е в (Иванову, кивнув на проект). Если позволите…
И в а н о в. Мы требуем, а не то что позволяем.
Ш е г е л е в (вооружившись указкой, как дирижерской палочкой). Используя природные условия и ландшафтную ситуацию, мы, естественно, ставили своей задачей непременно вписать комплекс в излучину реки. Эта естественная подкова предоставила нам счастливую возможность добиться не только идеальной архитектурно-планировочной завершенности, но, естественно, и полного, органического слияния застройки с окружающей средой. Вы видите, что собственно свинокомплекс займет верхнюю часть излучины; слева, ближе к деревне, «сядут» кормоприготовительные цеха; водонапорную башню поставим вот здесь, на высотке, где церквушка с кладбищем; естественная впадина под косогором будет использована под жижесборник. Пересыхающее озерцо может стать естественным навозохранилищем. Административно-деловой центр Беконгородка и его жилой сектор, или город-спальня, как теперь принято определять жилые микрорайоны при комплексах, разворачиваются вдоль косогора, который, собственно, замыкает эту естественную подкову.
Слышен звук подъехавшего мотоцикла. Вбегает запыхавшийся С о с н о в с к и й, за ним входит О л ь г а.
С о с н о в с к и й (Иванову). По-моему, его вертолет. Третий круг над Могилицами делает.
И в а н о в. «По-моему»… Некому там больше кружить. (Всем.) Действуем, как условились. За Сосновский — народ.
С о с н о в с к и й. Обеспечим!
И в а н о в. За Сидоровым — оркестр.
Петров передает собачонку Сосновскому.
Петров доставляет капсулу, а (на Ольгу) Кужельная читает послание к потомкам.
П е т р о в. С капсулой как раз и неувязка.
И в а н о в. Что значит — неувязка?!
П е т р о в (разводя руками). «Сельхозтехника», Виктор Викторович, — где сел, там и слез. Поршневого цилиндра расточить не могут, а тут капсула из нержавейки.
С и д о р о в. А если гильзу… дюралевую… сотого калибра?.. Я бы мог через замполита…
И в а н о в. Гильзу?.. А что?! В гильзе даже что-то есть… Ей-богу, есть!
Слышен нарастающий шум вертолета.
Всем на посадочную площадку!
Все поспешно выходят. Звонит один из телефонов.
Кузьмич задерживается.
С о с н о в с к и й (передает ему собачонку). Будь другом, возьми псину. (Выбегает.)
К у з ь м и ч (сняв трубку, на собачонку). А что б тебе сдохнуть! (В трубку.) Извините, это я не вам. (Стушевавшись.) Да-да, секретарь райисполкома Кузьмич слушает… Записываю. (Торопливо и испуганно пишет, собачонка мешает ему.)
Появляется С и д о р о в.
С и д о р о в (набирает номер телефона). Культура говорит. Соедините с замполитом… Привет, Василий! Начальство, кажись, в воздухе. Как условились, капельдудкина с оркестром гони прямо в Могилицы. Да, гильзу ему дай… сотку… от самоходки… Что закладывают?.. Свинарник… большой-пребольшой… со всеми удобствами. (Кладет трубку, выходит.)
Появляется О л ь г а, хочет позвонить, но Кузьмич отвлекает ее.
К у з ь м и ч (берет телефонограмму). С ума сойти! Ты только послушай. (Читает.) «В районе населенного пункта Могилицы планируется закладка свинокомплекса. Из-за головотяпства проектировщиков и местных властей под уничтожение попадают ценнейшие памятники истории, культуры и природы. Просим, настаиваем, категорически требуем предотвратить акт вандализма. Степан, Максим, Стефания, Анюта Могильницкие». И такие послания поступили в Совмин, в ЦК, в Академию, в общество охраны памятников… Ну не паразиты ли?!
О л ь г а. А почему, собственно, паразиты?
К у з ь м и ч. Потому, что этот Максим еще при немцах попом был. И Степан, который тридцать лет Иллиодором прикидывался, — его выкормыш из поповского отродья!.. (Потрясает телефонограммой.) Да за такие вещи… Раскрылися подколодники! Но теперь они у Виктора Викторовича собственноручно опровержение напишут!.. Думается мне, Ольга Ивановна, и тебе не поздоровится. Черт те что творится в бригаде! (Передает собачонку Ольге.)
Входит С и н и ц ы н — пожилой, но крепкий еще мужчина в полуохотничьем костюме и сапогах.
С и н и ц ы н (подает руку Ольге). Синицын Иван Васильевич…
О л ь г а. Кужельная Ольга Ивановна.
С и н и ц ы н. Очень приятно. (Здоровается с Кузьмичом.)
Входят в с е в с т р е ч а в ш и е Синицына, почтительно расступаются перед проектом, который снова раскручивают Сидоров и Кузьмич.
И в а н о в. Взгляните, Иван Васильевич!
С и н и ц ы н (долго рассматривает проект). С вертолета — красотища, а на картинках и того более!
Ш е г е л е в. Прекрасное место! Как архитектор, я просто счастлив. (Нежно поглаживает пинчера.)
С и н и ц ы н. Могилицы не мешают?
Ш е г е л е в. Как вам сказать… Село неперспективное.
И в а н о в. Лес рубят, Иван Васильевич…
С и н и ц ы н. И леса жалко, и щепки не радость.
С о с н о в с к и й. Тут уж, как говорится, судьба… Соберем народ, растолкуем, призовем и заложим, хотя бы символически.
Все смеются.
(Понимает свою оплошность.) Я хотел сказать, «завяжем» строителей, а то опять перенесут на следующий год.
Кузьмич, передав проект Сосновскому, пытается доложить Иванову телефонограмму, но тот отмахивается от него.
И в а н о в. Иван Васильевич, нам бы торжественно хотелось и с вашим участием. Мы тут и обращение к потомкам подработали. Ольга Ивановна, ты уж не таись… Она у нас в этом деле мастер. Может, у Ивана Васильевича какие пожелания будут…
О л ь г а. Извините, но на этот раз я не подрабатывала послание.
И в а н о в. Я вас не понял…
О л ь г а. Я говорю, если Беконгородок будет построен там, где его намечают построить, то лично мне нечего сказать потомкам.
К у з ь м и ч. С ума сойти!
С и д о р о в. Вот это да!
И в а н о в (строго). Мы не поняли вашей шутки, товарищ Кужельная!
О л ь г а. А я не шутила. Я серьезно.
Кузьмичу удается вручить телефонограмму Иванову. Он берет ее, но не успевает прочесть — в кабинет вбегает растерянный участковый В о́ й н а.
В о́ й н а. Разрешите доложить… Поскольку в моей практике… Но тем не менее…
П е т р о в. Что случилось, курсант?
В о́ й н а. Митинг! Митинг в Могилицах!
И в а н о в. Какой еще митинг?
В о́ й н а. Протеста… Вроде веча всенародного. Старики могильницкие собрали. Колоколом. Народ шумит, а этот, который в войну попом был, Максим, выступает.
К у з ь м и ч. С ума сойти!
С и д о р о в. Вот это да!
С и н и ц ы н. Что за Максим?
П е т р о в. Есть тут у нас один оригинальный дед. Несколько лет тому назад привез в милицию пулемет и две коробки пулеметной ленты. Все досмотрено, смазано. Заберите, говорит, «максима». Войны не должно быть, а если и будет, то я, мол, уже больше не смогу. А тот, говорит, кто мне его оставил, видимо, уже не придет.
С и н и ц ы н. Оригинальный дед. Как, говорите, фамилия?
И в а н о в. Могильницкий.
П е т р о в. Там все село Могильницкие. Мы этого оригинала потом спрашивали: что же ты пулемет тридцать лет хранил? А чего, говорит, стоить — и пущай стоить: есть не просить.
С и д о р о в. Этот пулемет у него вроде бы какой-то партизанский командир по случаю оставил и должен был забрать, да так и не забрал… Вот дед и хранил, хозяина дожидаясь.
Ш е г е л е в. Этот митинг только подтверждает, что бывшие служители культа Максим и Степан Могильницкие активизировали свою провокационную деятельность, пытаясь возбудить религиозный фанатизм…
О л ь г а. Ну зачем же вы глупости говорите? Старики как старики. И никого они не возбуждают. А если бы строительство за реку отодвинуть да старого не трогать, и вовсе успокоились бы.
Ш е г е л е в. Как — отодвинуть?! Это же комплекс, а не стул или стол, которые можно двигать туда-сюда. Мы же «привязались» к Могилицам! Согласовали проект!
О л ь г а. Так «отвяжитесь» и пересогласуйте.
С о с н о в с к и й. А платить кто будет? (Передает собачонку Шегелеву.)
П е т р о в. А договор? А время? А подрядчики?!
И в а н о в. Им только дай повод, они через год строить не начнут…
Ш е г е л е в. И вообще, что это за детские рассуждения: отвяжитесь, передвиньтесь?
О л ь г а. Но стариков тоже можно понять. Да и не только стариков. Лично я…
И в а н о в (перебивает). Лично вы плохо работаете! В бригаде творится черт знает что, а вы, товарищ Кужельная, заняли какую-то непонятную позицию.
О л ь г а. Никакой я позиции не занимала.
И в а н о в (с возмущением). Тем хуже для дела и для вас… лично. Ведете себя, как…
О л ь г а (спокойно). Да никак я себя не веду. И вы на меня не кричите!
С о с н о в с к и й. Ольга, не лезь в бутылку.
П е т р о в. И помни, что ты не просто Ольга из Могилиц, а завуч школы и член парткома!
С и н и ц ы н. Мужики, мужики! Мягче же вы, ей-богу…
В о́ й н а (уловив момент). Я бы еще хотел добавить…
И в а н о в. Чего уж тут добавлять?..
В о́ й н а. Мне удалось установить, что поп Иллиодор, который теперь Степан-расстрига, собирает по деревням иконы и вроде бы перепродает их бородатикам.
С о с н о в с к и й. Ну и пропади он пропадом со своими иконами. Больше продаст — меньше у нас останется.
В о́ й н а. Дело в том, что это дело валютное, а помогает ему в этом деле какая-то девица из местных.
И в а н о в. Вот когда узнаешь какая, тогда и доложишь.
В о́ й н а. Слушаюсь! (Уходит.)
Ш е г е л е в. А девица — это, случайно, не любовница бывшего попа? Анюта? Мне тут рассказывали…
О л ь г а. Анюта моя мама, а вы… вы пошляк с собачкой!
С о с н о в с к и й. Ольга!
Воцаряется тишина. Как раз в этот момент пинчер тычется своей мордочкой прямо в губы Сосновскому.
Слушай, убери ты свою псину! (Брезгливо сплюнув, вытирает рукавом губы.)
Ш е г е л е в (хохочет). Просим пардону, хотя поцелуй наш был искренним.
С и н и ц ы н. А вы не могли бы при вашей искренности попросить пардону у дамы?
Ш е г е л е в (удивленно). Я?! Нет уж, увольте, при всем моем к вам уважении, Иван Васильевич.
С и н и ц ы н. Тогда при моем к вам я сделаю это за вас.
О л ь г а. А стоит ли?
С и н и ц ы н. Что так?
О л ь г а. Я ведь не только дочь поповской любовницы. Я еще и девица, которая помогает попу-расстриге собирать иконы.
С о с н о в с к и й (поражен). Очумела?!
К у з ь м и ч. Виктор Викторович, вы все-таки прочтите телефонограмму.
И в а н о в (прочитывает телефонограмму и передает ее Синицыну). Вот откуда ноги растут… И вам, уважаемая Ольга Ивановна, это дорого обойдется.
С и н и ц ы н (возвращая Иванову телефонограмму). А с оркестром, гильзой и посланием к грядущим поколениям, кажется, придется повременить. (Уходит.)
И в а н о в (Петрову). Позвони в райком и скажи, что закладка откладывается… По техническим причинам… скажи.
С и д о р о в. Вот так!
К у з ь м и ч. С ума сойти!
Сцена затемняется.
Крестьянская изба. А н д р е й — молодой парень, очень похожий на Мишку, — уплетает картофельные оладьи, запивая их молоком. Последнюю порцию С т е ф а н и я подает ему пряло на сковородке. Он с благодарностью улыбается ей, а она садится напротив, любуется и его аппетитом и его здоровьем.
А н д р е й. Что, бабуля?
С т е ф а н и я. Люблю, когда хорошо едят.
А н д р е й. Это мы можем.
С т е ф а н и я. И на здоровье… А приезжаешь редко. И не женишься. А я правнучка дождаться хочу, а то бы давно померла.
А н д р е й. Ты только живи подольше, бабуля, а правнучка я тебе обещаю, и не одного.
С т е ф а н и я. Побожися!
А н д р е й. Ей-богу!
С т е ф а н и я. Ну и слава богу. Я теперь и вовсе помирать не буду.
А н д р е й. И правильно сделаешь.
С т е ф а н и я (уже совсем серьезно). Последний ты в роду, Андрейка. Не дай бог, куст наш совсем зачахнет…
А н д р е й. Ну, если уж я приехал, то…
С т е ф а н и я. Дай-то бог, только Сосновский этот под Оленьку клинцы так и подбивает.
А н д р е й. Да?!
С т е ф а н и я. То-то и оно, внучек. Как бы тебе с носом не остаться.
Над домом пролетает вертолет и зависает где-то поблизости. Стефания и Андрей подходят к окну.
Глянь, на лугу садится! Может, сбегаем?
А н д р е й (смеется). Ты, бабуля, одна сбегай, и не к вертолету, а вон туда, к звоннице. По-моему, там Оля с кем-то приехала.
С т е ф а н и я (всматривается и через очки, и без очков). Не те уже глаза. Не разглядеть издали.
А н д р е й. А ты подойди, бабуля. Подойди поближе и придумай нечто такое, чтобы она сюда пришла, и неотложно. (Нетерпеливо.) Изобретай, изобретай, бабуля, а то сейчас уедет.
С т е ф а н и я. А ты не в деда пошел, мой внучек, не в деда. Тот сам к девкам бегал, а не бабку посылал.
А н д р е й. Так ведь не в службу, бабуля, а в дружбу.
С т е ф а н и я. Ладно, сбегаю, а ты притаись. Во радость-то девке будет. (Выходит.)
Через некоторое время в избу вбегает О л ь г а и попадает в объятия Андрея.
О л ь г а. Андрей?!
А н д р е й. Оленька!
О л ь г а. Откуда ты взялся?
А н д р е й. За тобой я.
О л ь г а. В каком смысле? (Высвобождается из объятий.)
А н д р е й. В буквальном и прямом. (Переходит на шутливый тон.) Понимаешь, Оленька, я свою бабулю очень люблю, а она говорит: помру, если правнука не дождусь… Оленька, милая, давай мы с тобой в конце концов… пожалеем бабулю…
О л ь г а. Молодец! Кратко, четко, убедительно, но… Но, согласись, несколько необычно. Хотя любовь к бабуле — тоже аргумент… (Серьезно.) Когда других аргументов нет.
А н д р е й (шутливо). Про то, что я еще и тебя люблю, в Могилицах по крайней мере все знают.
О л ь г а. Мне по крайней мере ты тоже мог бы сказать.
А н д р е й. Разве я не сказал об этом тысячу и один раз?
О л ь г а. А ты в тысячу второй скажи. Тебе лично это не повредит, а мне хоть не большая, но радость.
А н д р е й (серьезно). Я люблю тебя, Оленька!
О л ь г а. Но, к сожалению, это ничего не меняет.
А н д р е й. Как — не меняет?!
О л ь г а. Я никуда из Могилиц не уеду, и ты это тысячу раз знаешь.
А н д р е й. И не надо.
О л ь г а (удивленно). Как — не надо?
А н д р е й. А вот так — не надо, и все. Насовсем я вернулся. (Шутя.) Всю вселенную проехал, а лучше милой не нашел. (Хочет обнять Ольгу.)
О л ь г а (уклоняясь от объятий). А если серьезно?
А н д р е й. Если серьезно… (Долго смотрит в окно.) Если серьезно… Наездился, намотался, устал предельно… И истосковался по земле нашей, по Могилицам, по тебе, по бабуле.
О л ь г а. Вот уж спасибо…
А н д р е й. Не язви, Ольга.
О л ь г а. Не язвить?
А н д р е й. Я абсолютно серьезно! Одна ты у меня единственная на всем белом свете. Как звездочка. И светишь, и зовешь, и манишь.
О л ь г а. И ты вернулся?! Теперь вместе будем тосковать… на звезды глядя.
А н д р е й. Зачем тосковать? Нормально жить будем, по-людски, по-человечески… Работать будем, детей рожать, растить их, учить, внуков-правнуков дожидаться.
О л ь г а. Какой рационалист из романтика получился…
А н д р е й (не слушая). Раскуститься хочу на земле этой, да так, чтобы куда ни глянь — везде Могильницкие жили. И дружно, прочно, обстоятельно. Осточертела зыбкость и неопределенность. Корнями в землю свою хочу врасти, чтобы зерна мои никакими ветрами с нее не сдувало. А того, кто из рода моего сам бросит землю предков, чтобы они же и прокляли как отщепенца.
О л ь г а (удивленно). Чудной ты сегодня…
А н д р е й. Счастливый я, а не чудной. Даже если ты за меня не пойдешь, все равно счастливый. Издали буду на тебя смотреть и радоваться, что ты есть на белом свете.
О л ь г а. Могу обрадовать. Сосновский давно клинцы подбивает, как бабуля говорит. С ним так можно раскуститься, что тебе и места не останется. Бульдозер, а не мужик.
А н д р е й. Я Ангару укрощал, а ты меня бульдозером пугаешь.
О л ь г а. Не переоцени своих возможностей.
А н д р е й. Это против него старики вече собирали?
О л ь г а. Стариков никто не принимает всерьез. Сосновский ведет себя оголтело, а другие равнодушны, как столбики. Я попыталась открыть рот, на меня цыкнули, и я притихла. Исторические памятники и народные святыни действительно будут опоганены, а то и вовсе стерты с лица земли. Вот и воюем, как разумеем. Старикам проще. Они бузят в открытую. Им уже нечего терять. Я попала в какое-то идиотское положение. С одной стороны, райком поручает мне стариков урезонить, а с другой — я всей душой на их стороне. И мало того, что это никак не вяжется с моим положением депутата и секретаря партгруппы, так меня еще заподозрили в связи с бывшим попом…
А н д р е й. В каком смысле?
О л ь г а. Иконы собираю и прочее.
А н д р е й. Да плюнь ты на все эти сплетни. А с памятниками и святынями разберемся.
О л ь г а. «Плюнь»… Я же на самом деле со Степаном Герасимовичем увлекаюсь этими иконами, и давно.
А н д р е й. Постой-постой…
О л ь г а. Но иконы — что? Мы недавно такое нашли — ахнешь!.. Минутку подожди, я принесу. (Выходит.)
Вбегает испуганная А н ю т а.
А н ю т а. Беда! Деточки, беда! Милиция Олю ищет…
А н д р е й. Какая еще милиция?
А н ю т а. В шапке и с погонами! Где, спрашивает, ваша дочь — у меня дело. (Выбегает.)
Появляется О л ь г а.
О л ь г а (передает Андрею фотографию). Вот, посмотри!
А н д р е й (с недоумением рассматривает снимок). Странная фотография.
Сцена затемняется. В глубине ее высвечивается застывшая группа людей на фоне мишеней. На переднем плане — С т е п к а. Радостно улыбаясь, он вроде придерживает очки. Раскинув руки, как при игре в жмурки, ж е н щ и н а как бы хочет поймать Степку. За Степкой и женщиной — толпа прижавшихся друг к другу полураздетых людей — ж е н щ и н, д е т е й, с т а р у х и с т а р и к о в. Среди них — З а х а р, О с и п, молодая женщина с годовалым ребенком на руках. На лицах людей застыл смертный ужас и отчаяние.
Сцена освещается.
А н д р е й. Странная фотография…
О л ь г а. Если бы только странная…
А н д р е й. Что за люди?
О л ь г а. Наши люди, могилянские. Вот этот улыбающийся, в очках — Степка… Степан Герасимович, поп бывший.
А н д р е й. А старуха?
О л ь г а. Его мать. Слепая…
А н д р е й. А женщина с ребенком?
О л ь г а. Твоя мама, Андрей.
А н д р е й. Мама?!
О л ь г а. А на руках у нее ты… Из немецких архивов снимок.
Сцена затемняется. Высвечивается только ж е н щ и н а с р е б е н к о м. Она напоминает мадонну с младенцем. Освещается и начинает оживать вся ранее застывшая толпа. Воет вьюга. В всплесках света в панике мечутся люди. Все заполняет плач детей, стенания женщин, свирепый лай овчарок и не менее свирепые, по-немецки резкие и отрывистые команды. Кольцо ф а ш и с т о в все сжимается и сжимается. В числе окруженных — много людей, похожих на тех могилянцев, что присутствовали на собрании. Но есть среди них и еще нам незнакомые, в том числе муж Стефании — Леонтий. Раздается автоматная очередь и команда «ахтунг». Люди замирают в ожидании, слышен только лай овчарок. Появляется о ф и ц е р.
О ф и ц е р (зычно, отрывисто). Leute abteilen![52]
Автоматчики бросаются в толпу. В считанные секунды они выталкивают в одну сторону мужчин, в другую — женщин, детей и стариков. Как только «сортировка» заканчивается, подростков и мужчин помоложе автоматчики оттесняют в сторону.
(Указывая на женщин, детей и стариков.) Jeden zweiten erschießen![53]
Автоматчики мгновенно перестраиваются в две шеренги. Люди оказываются между ними. Затем солдаты отсчитывают каждого второго, и тот, подталкиваемый коваными сапогами и прикладами, оказывается под высоким косогором на фоне мишеней, установленных за криницей с невысоким срубом. Отсчет проводится быстро, профессионально. Люди не успевают опомниться.
Ein, zwei. Ein, zwei. Ein, zwei[54].
Жребий выпадает на Герасимиху.
Г е р а с и м и х а (кричит). Сыночек, родненький!
Степан разрывает кольцо автоматчиков, подбегает к матери и оказывается под автоматами у мишеней.
О ф и ц е р (продолжает считать). Ein, zwei. Ein, zwei. Ein, zwei.
Жребий выпадает на Марину.
М а р и н а (кричит). Мамочка, возьмите Андрейку!
Стефания пытается вырваться из своего кольца, но падает от удара прикладом. Муж Стефании Леонтий видит эту расправу, но и ему не вырваться из своего кольца.
Отобранных на смерть выстраивают: впереди — детей, за ними — подростков, потом — стариков, старух, женщин ростом пониже, за ними — самых высоких. Наконец автоматчики отходят в сторону. Устанавливается жуткая тишина. Только Степка не обращает ни на что внимания — он потерял в суматохе очки и теперь ищет их, разгребая руками грязный снег. Офицер видит это и предупредительно поднимает руку: не мешайте, мол. Слепая Герасимиха обнаруживает, что рядом нет сына.
Г е р а с и м и х а (зовет). Сыночек, Степочка! Где же ты?! Что же ты меня кинул — я ничего не вижу!
С т е п к а. Подожди, мама, я тут… Тут я…
О ф и ц е р. Was ist denn los?[55]
С т е п к а (вроде извиняясь). Очки! Потерял очки! (Делает движение руками, как бы надевая очки.)
О ф и ц е р (солдатам). Ein Exemplar![56] (Хлопает Степку по плечу.)
Пользуясь тем, что солдаты и офицер отвлеклись, Марина завертывает в фуфайку ребенка и кладет его на землю у своих ног.
Г е р а с и м и х а. Где же ты, сыночек?!
С т е п к а (находит очки). Тут я, мама… Тут… Во!.. Нашел-таки! Оглобельки, холера, разогнулись. (Надевает очки, радуясь находке.)
Мать идет на голос сына. Солдат с фотоаппаратом делает фотоснимок. Появляется Г е р а с и м с крестом в руке.
Г е р а с и м (кричит что есть мочи). Пощадите! Побойтесь бога!
О ф и ц е р (поднимает руку и резко опускает ее). Feuer![57]
Всплески света соединяются с пулеметной очередью. Люди оседают медленно, как во сне. Герасимиха падает почти одновременно со Степкой, но он все же оказывается прикрытым ею. Голосят, причитают, воют те бабы, на кого не выпал жребий. Автоматчики угоняют м у ж ч и н и д е в у ш е к. Приходит в себя Стефания и поднимается с земли на колени. Леонтий видит ее живой.
Л е о н т и й (кричит). Стефания! Стефания!..
С т е ф а н и я (причитает). Ленечка, родненький, что же мне теперь делать одной на белом свете?!
Л е о н т и й. Принеси мне что-нибудь надеть! Принеси мне что-нибудь теплое…
Конвоир бьет Леонтия плетью. Всех угоняют. Герасим ходит между живыми и мертвыми. Потом приближается к колоколу и начинает неистово бить в набат. Появляется о ф и ц е р и несколько раз стреляет в спину Герасима из пистолета. Затем долго и тщательно рассматривает колокол, пытается прочесть надписи на нем.
О ф и ц е р. Wojna… Warum Wojna?[58]
Сцена затемняется и вновь освещается. Появляется курсант В о́ й н а.
В о́ й н а. Здравия желаем! Если не ошибаюсь, Ольга Ивановна Кужельная?
Ольга. Не ошибаетесь.
В о́ й н а (берет под козырек). Исполняющий обязанности участкового курсант-стажер Во́йна.
О л ь г а. Чем обязаны курсанту-стажеру?
В о́ й н а. Дело у меня к вам, так сказать, деликатного свойства и, может быть, не совсем для вас приятное.
О л ь г а. Берите быка за рога. А ты, мама, иди. Я сейчас…
В о́ й н а. Нет-нет, вы мне нужны обе.
А н д р е й. А что, собственно, случилось?
В о́ й н а. Извините, гражданин, но не будем вмешиваться.
А н ю т а (Ольге, со слезой). Я не раз говорила, а тебе всегда больше всех надо…
В о́ й н а. Так вот, Ольга Ивановна, только что бывший служитель культа Иллиодор, то бишь гражданин Могильницкий Степан Герасимович, сказал мне, что передал вам ключи от церкви.
О л ь г а. Допустим.
А н д р е й. И что вас лично взволновало в этом знаменательном факте?
В о́ й н а. Хотел бы заметить, что я лично при исполнении не взволновываюсь. Вас же, гражданин, попрошу удалиться, ибо мешаете следствию.
А н д р е й намеревается сказать Во́йне что-то дерзкое, но сдерживается и выходит.
Вот так-то лучше… А вас, гражданка Кужельная, ставлю в известность, что хотел бы посредством указанного ключа вышеупомянутого служителя Иллиодора при вашем участии безотлагательно открыть церковь для осмотра и описи обнаруженного в ней.
О л ь г а. Скромное желание…
В о́ й н а. Скромное и к тому же вполне законное желание представителя уголовного розыска. (Улыбаясь.) Следствие ведут знатоки. Шучу, конечно.
О л ь г а. Я так и поняла. Только знатоки не смогут ни осмотреть, ни описать.
В о́ й н а. Это почему же?
О л ь г а. Хотя бы потому, что вышеупомянутый Иллиодор — не Иллиодор.
В о́ й н а. Это нам уже известно.
О л ь г а. И в вышеозначенной церкви не служит, а живет.
В о́ й н а. Это нам тоже известно.
О л ь г а. Но вам еще должно быть известно, что жилище неприкосновенно, даже для знатоков.
В о́ й н а. А я вас понятыми возьму.
О л ь г а. Не возьмете.
В о́ й н а. Почему же?
О л ь г а. Мы подозреваемы, а потому не положено. Более того, состоим с бывшим попом… как бы это деликатнее выразиться…
В о́ й н а (удивленно). Обе, что ли, состоите?
О л ь г а. В некотором роде да…
В о́ й н а. Очень даже вас понимаю.
О л ь г а. Потрясающая проницательность.
В о́ й н а. Стараемся… И кто же с ним еще состоит?..
О л ь г а. Позвольте не отвечать.
В о́ й н а. Это ваше право, но чистосердечное…
О л ь г а. Непременно воспользуюсь нашим гуманным законодательством.
В о́ й н а. На кого работаете?
О л ь г а. На общество.
В о́ й н а. И на себя?
О л ь г а. Разумеется.
В о́ й н а. Признаться, не предполагал, что вы вот так сразу и расколетесь.
О л ь г а (разводит руками). Улики, что поделаешь? А повинную голову, говорят…
В о́ й н а. Учитывают, а как же…
О л ь г а. Будете брать или на свободе пока покантуюсь?
В о́ й н а. Закончу дознание, возбудю… возбу… простите… заведу дело, а потом как водится… в смысле, по закону.
О л ь г а. А если я смоюсь?
А н ю т а (плачет). Куда ты, глупая, денешься? Они тебя из-под земли достанут.
В о́ й н а. Не беспокойтесь, мамаша, я с нее подписку о невыезде возьму. Церковь опечатаю. Куда после этого бежать? С чем бежать? Так что не надо преждевременно плакать. И садитесь, пожалуйста, я надолго.
А н ю т а (вытирая слезы). Спасибо, теперь уже насидимся…
В о́ й н а. Не знаю, как вы, на возраст и скостить могут, — а у Ольги Ивановны действительно… И чего человеку не хватало?!
О л ь г а. Знаете, гражданин начальник, засосало, затянуло…
В о́ й н а. Это точно. Я ведь дворов сто пятьдесят опросил и почти в каждом подтвердили. Было, говорят, дело. Спрашивала учительница про иконы. Словом, прошу ответить: товарец за червонцы сбывали или валютой брали?
О л ь г а. Щенками… борзыми. Видали, у архитектора?
В о́ й н а. Не будем шутить!
О л ь г а. Какие шутки соловью…
В о́ й н а. Простите, за дачу ложных показаний предупреждаю соответствующей статьей уголовного кодекса. (Подает бланк предупреждения.) Читайте и расписывайтесь. Допрашивать пока буду как свидетеля. А вы, гражданка Могильницкая, погуляйте, но никуда не уходите и ни с кем не общайтесь.
Анюта уходит.
Да, хотел спросить: кто этот дерзкий гражданин будет — знакомый, сосед, родственник?..
О л ь г а. Уполномоченный… по ящуру. Квартирует у бабки Стефании, а параллельно за мной ухаживает. Теперь я его до суда окручу, хоть будет кому передачи носить.
В о́ й н а (поражен услышанным). И вот таким мы доверяем воспитание подрастающего поколения?!
О л ь г а (глянув в окно, собираясь уходить). Да, воспитание подрастающего поколения — это вещь серьезная.
В о́ й н а (опешив). Куда же вы?
О л ь г а. На вече… По-моему, начальство вече созывает. (Уходит.)
В о́ й н а. Я категорически требую вернуться! (Уходит вслед за Ольгой.) Категорически!
Сцена затемняется.
На площади у звонницы собралось все село: м у ж ч и н ы, ж е н щ и н ы, с т а р и к и, д е т и. Одни сидят, другие стоят. Место в президиуме за складным столиком занимают И в а н о в, П е т р о в и С о с н о в с к и й с шегелевским пинчером на руках. Сам Ш е г е л е в все с той же указкой выступает у схемы застройки, прикрепленной к столбам звонницы. С и н и ц ы н и С и д о р о в сидят среди крестьян. Подходят О л ь г а и А н д р е й, затем — В о́ й н а.
Ш е г е л е в. …Таким образом, к вашим услугам, дорогие товарищи, как жилой комплекс, так и свинокомплекс с комплексом кормоприготовительных цехов.
С о с н о в с к и й. Словом, будет у нас все как в «Гиганте», если слышали. Точь-в-точь как в «Гиганте».
С т е ф а н и я. Какой же это гигант? Это же город.
Ш е г е л е в. Агрогород, бабушка, а точнее — Беконгородок.
С т е ф а н и я. Я ж и кажу…
И в а н о в. Ну а нравится?
С т е ф а н и я. Чего же не нравится?
М а к с и м. Как в телевизоре жить будем.
Ш е г е л е в. Сейчас у нас тридцать тысяч неперспективных деревень. А остаться из них должно только три тысячи, перспективных.
М а к с и м. А остальные куды?
Ш е г е л е в (не слушая). Если на прежних этапах ростки нового приживались медленно, то теперь, естественно, происходящие изменения бурно ломают и отбрасывают все старое и отжившее.
М а к с и м (Стефании). Поняла? На слом старое. На дрова. Сплошные бекон города будуть.
С о с н о в с к и й. Дед, помолчи!
Ш е г е л е в. Все вышеупомянутые объективные процессы, обуславливающие развитие сельского поселения по комплексному типу, позволяют нам эффективно решать важнейшую социальную задачу по преодолению различий между городом и деревней…
М и т ь к а. Далеко нам еще до города. В городе, к примеру…
Во́йна кладет руку на плечо Митьке.
Понял. Глохну.
Ш е г е л е в. Между городом и деревней, между умственным и, естественно, физическим трудом. И наша политика по отношению к деревне состоит в том, чтобы на основе научно-технического прогресса все более сближать село с городом и тем самым, естественно, повышать культуру сельской жизни.
М и т ь к а. По хорошей дороге мы сами бы до культуры доперли.
М а к с и м. К ресторану тебе дорогу…
М и т ь к а. А почему бы и нет?! За свои пьем, а комфорту нету.
В о́ й н а. Выведу и отправлю… с комфортом.
М и т ь к а. Митька понял. Митька глохнет.
М а к с и м (Митьке). Вытрезвитель бы надо построить перво-наперво, а потом уже остальные комплексы.
И в а н о в. Все молчим, дедушка, докладчик говорит!
Ш е г е л е в (глянул в тезисы). И чем скорее будет осуществляться перестройка, тем очевиднее станет значение происходящих перемен по преодолению идиотизма крестьянской жизни, о чем говорил в свое время Владимир Ильич Ленин.
С т е п а н. Прошу извинить, но осмелюсь сказать, что товарищ Ленин в свое время имел в виду совсем другой идиотизм…
С о с н о в с к и й. А тебе-то откуда знать?
С т е п а н. Ученье — свет… На сегодняшний день сорок восьмой том дочитываю по Полному собранию. А вам, позвольте спросить, сколько еще осталось?..
С и д о р о в. Вот так!
П е т р о в. С ума сойти!
С о с н о в с к и й. Вот и сиди… тихо… грамотей.
И в а н о в (Сосновскому). Спокойно. (Шегелеву.) Продолжайте, пожалуйста.
Ш е г е л е в. В то же самое время, как вы знаете и видите (смотрит на Степана и Максима), некоторые консервативно настроенные элементы, естественно, пытаются помешать посадке комплекса в подкову указанной излучины реки. Видите ли, им жалко своих Могилиц! Товарищи даже не предполагают, какое счастье им выпало. Они даже не думают, что об этом мечтают поселяне тех деревень, которые на двадцать-тридцать лет отнесены к неперспективным. Вот у них-то как раз и будет законсервирован тот самый «идиотизм» — без клуба, магазина, дороги, а порой и без света. И если на то пошло, мы вовсе и не сносим ваших Могилиц. Фактически мы их развиваем, даем им неограниченную перспективу роста, открываем путь к композиционной завершенности. Разве не ясно, что в ваших Могилицах, нелепо прилепившихся на этом бугре, композиционная завершенность всегда была относительной, а возможность развития абсолютной. Вот почему наша схема зиждется на единстве таких противоположностей, как завершенность и потенция роста. На наш взгляд, такой путь развития сельских поселений можно было бы назвать спонтанно регулируемым, ибо он, естественно, использует и объективные законы развития, и сознательную целеустремленную субъективную деятельность человека как индивидуума. На этом я, пожалуй, и закончу. Спасибо за внимание.
Сосновский аплодирует, предварительно зажав между колен пинчера. Собачонка визжит.
(Замечает это и вовремя вызволяет ее, успокаивает.) Если будут вопросы, то, естественно…
И в а н о в. Вопросы будут? Вопросов нет!
М а к с и м. Два имеются…
И в а н о в. Пожалуйста, дедушка.
М а к с и м. Как думаешь, товаришок, пока будем беконгородки строить, люди из тех неперспективных сел совсем не разбегутся? И второй вопрос: сможем ли мы их потом в эти города собрать?
И в а н о в. Вопрос не по существу, дедушка.
М а к с и м. Тогда ответь по существу, внучек: какого полу у товарища щенок будеть — кобелек аль сучечка? И что получится, ежели его, к примеру, со Степановым Шариком спарить?
Собрание покатилось со смеху.
И в а н о в (успокоив аудиторию). Молодец, дедушка! Юмор тоже движущая сила. Ну а теперь все! Посмеялись — и будет! А после всего нами сказанного, а вами услышанного и на картинках увиденного, я думаю, у нормального человека едва ли возникнут сомнения в преимуществах нашего Беконгородка перед вашим селом с его уныло-загробным названием. У кого, я спрашиваю, может повернуться язык сказать, что это некрасиво?!
М а к с и м. Что красиво — то красиво, только мужик никогда не путал красивое с разумным, а потому имею вопрос…
И в а н о в. Пожалуйста, дедушка.
М а к с и м. Интересуюсь, что будеть с храмом, озером, криницей и…
С т е ф а н и я. И кладбищем?
Опять шумит, смеется народ.
М а к с и м. Желаем знать, где будеть кладбище, ежели городище — под водокачку?
С о с н о в с к и й. В таком раю, дед, какой мы тебе вместо Могилиц построим, помирать не захочешь.
М а к с и м. А я кроме шуток! Дубеть в болоте не желаю. Вот не желаю — и все! На бугре лежать хочу, и весь мой сказ!
С о с н о в с к и й. Ну, если ты такой серьезный, то будет тебе кладбище по первому сорту: и с песочком, и с соснячком, и с чистым воздухом, но… на другом бугре. А церквуху-развалюху все же придется за ненадобностью под бульдозер вместе с вашими халупами.
М а к с и м. В озере купальню для свиней сделаете. А на месте Святой криницы — жижесборник…
С о с н о в с к и й. Жижа, дед, — тоже хлеб. А рельеф под жижесборник действительно подходящий.
М а к с и м (к собранию). Кто за то, чтобы отодвинуть этот Беконгородок за реку? И пущай озеро останется озером, криница — криницей…
С т е ф а н и я. А кладбище — кладбищем.
И в а н о в. А мост?
М а к с и м. Что — мост?
И в а н о в. Как мост строить?
М а к с и м. Поперек реки, товаришок, а как же еще.
И в а н о в. Дедуня, милый, мост миллион стоит. В трубу колхоз вылетит. И на это никто не пойдет!
С о с н о в с к и й. Другим передадут строительство.
П е т р о в. А им без разницы: где, что и как строить.
С о с н о в с к и й. Им вообще до лампочки ваши Могилицы.
И в а н о в. Голосуем! Ставлю оба предложения в порядке поступления. Кто за утвержденный проект посадки Беконгородка?
Большинство присутствующих поднимают руки.
По-моему, все ясно и считать нет надобности.
М а к с и м. А кто за то, чтобы отодвинуть свинячий город за реку?
Становится тихо. За предложение Максима поднимают руки Степан, Анюта и еще несколько стариков. Раздается довольно дружный смех тех, кто голосовал «за».
О л ь г а (вскочив с места). Что же вы наделали, могилянцы?!!
И в а н о в. Это мы вам в другом месте объясним… и скоро. Садитесь в мою машину!
С о с н о в с к и й. Все, товарищи. Можно расходиться.
М а к с и м. Умом такие дела надо решать, еж вам за пазуху, а не голосованием.
С т е п а н. Будем писать…
И в а н о в. Будем читать.
М а к с и м. А мы не вам, мы партии и правительству писать будем. Они знають, что, где и как строить. И дурноты, которую этот… с собачкой, задумал, не допустят. (Иванову.) А про тебя, председатель, я завсегда думал, что ты из разумных мужиков. (Отходит вместе со Степаном и Анютой к избе Стефании.)
М о г и л я н ц ы расходятся по домам.
И в а н о в (Синицыну). Вот таков народец…
С и н и ц ы н. А что, не устраивает?
И в а н о в (чуть растерявшись). Я в том смысле, что… (кивнув на Ольгу) вот такие фортеля… Может, вместе девицу урезоним… Похоже, удила закусила, а я ее знаю…
С и н и ц ы н. Без меня… Я по Могилицам побродить хочу.
И в а н о в. Тогда мы поехали?
С и н и ц ы н. Не возражаю.
Ш е г е л е в (Иванову). Я задержусь буквально на две минуты.
И в а н о в. Хорошо. (Уходит.)
Шегелев направляется к Стефании, которая подошла к Максиму и Степану.
С и н и ц ы н (Андрею). А вы не удивились, что я не признал вас при людях?
А н д р е й. Я подумал, не заметили.
С и н и ц ы н. Заметил. (Заговорщически.) Но пока мы незнакомы. А с начальством вы познакомитесь чуть погодя, и самостоятельно. Есть у меня одна задумка. (Уходит.)
Андрей с недоумением смотрит вслед Синицыну.
Ш е г е л е в (Стефании). Бабушка, у вас молочка парного не найдется?
С т е ф а н и я. Почему же — не найдется? Обеденное, свеженькое…
С т е ф а н и я уходит в избу, а Максим и Степан с интересом рассматривают Шегелева и его пинчера. Подходит Андрей. Появляется С т е ф а н и я с кувшином и кружкой.
С т е ф а н и я (торопливо). Обеденное. Свеженькое. А как же…
Ш е г е л е в (забирает кувшинчик). Большое спасибо.
С т е ф а н и я. На здоровьечко. (Протягивает чашку.)
Ш е г е л е в. А чашки не надо.
С т е ф а н и я. И то правда. (На Андрея.) Мой внучок, бывало, как приложится к этому кувшинчику, так и не передохнет, пока донышка не увидит.
Но Шегелев уже не слышит Стефанию. Присев на корточки, он услужливо держит кувшинчик перед пинчером, который жадно набрасывается на молоко. Чем молока становится меньше, тем он глубже в лазит в кувшин. Хозяин нежно поглаживает его по спинке, и удовольствие расплывается по его лицу, будто бы это он сам, а не собака, наслаждается тем молоком. Растерянная и обескураженная, Стефания смотрит на Шегелева, а Андрей, Анюта и Степан смотрят на Стефанию.
Ш е г е л е в (накормив животное, Стефании). Спасибо. (Отдает кувшинчик и бросает в него полтинник.)
Стефания хочет вернуть деньги Шегелеву, но тот уже балуется с насытившейся собачонкой.
С т е ф а н и я (чтобы не слышал Шегелев). И вернуть не с руки — еще обидится человек, и брать гадко. (Андрею.) Может, ты отдашь?.. Дармовое, скажи, у меня молоко… Из колхоза… целый литр на день… без денег… на старость…
Андрей берет полтинник. С т е ф а н и я уходит в избу.
М а к с и м (подмигнув Андрею). А как же зовут вашу сучечку?
Ш е г е л е в (не уловив подвоха). Люськой, Люськой ее зовут. (Балуется с собачонкой.) Люська, стойку!.. Стойку, Люська!..
М а к с и м. Как же можно псину девичьим именем крестить?
Ш е г е л е в (нравоучительно). Собак, между прочим, любить надо, дедушка. Собака все видит и понимает, только, к сожалению, ничего сказать не может, даже если ее оскорбляют.
А н д р е й. Собака может лаять и скулить. И в том ее собачье призвание. А любить или хотя бы уважать следовало бы людей, и не между прочим.
Ш е г е л е в. Про то, что их любить следовало бы, уже много говорено. (С издевкой цитирует.) «Человек! Это — великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать Человека!» (И уже совсем нагло.) За что? Чем дальше, тем не лучше становится человеческая порода. И не надо корчить из себя… Занимайтесь ящуром — в том ваш и удел. Как говорится, что кому… или каждому свое.
А н д р е й (после паузы). По ассоциации я должен был представить надпись такого содержания на воротах концлагеря Бухенвальд, а мне почему-то представилась такая картина: приходишь в театр, а в зале — одни пинчеры. А на сцене карликовый пинчер в костюме Сатина обращается к мелкопсовой публике со словами: «Со-ба-ка! Надо уважать собаку! Не жалеть, не унижать ее жалостью… уважать надо!» (Протягивает Шегелеву полтинник.) Возьмите. У бабушки Стефании молоко дармовое… из колхоза… без денег… на старость… целый литр на день. (Опускает монету в карман Шегелеву.)
Ш е г е л е в уходит. Андрей и Максим долго смотрят ему вслед.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
VII
В церквушке у той же печки из железной бочки сидят С т е п а н и С и н и ц ы н.
С т е п а н (вспоминает, пересказывает). «Степочка, молись! Степочка, после первого выстрела падай… Закапывать не будут, разве что снегом…». Сорок лет скоро, а я все слова ее слышу, во сне Голгофу ту вижу… Поначалу уверовал: промыслом господним спасен раб божий Степан. А какой же в том промысел, если половину моих пуль мать на себя взяла?.. Среди убиенных меня Максим нашел и отцовскому однокашнику попу Ананию из соседнего прихода передал. Он меня недобитого и выходил, и в семинарию после войны определил… В чаду жил, в чаду учился, даже женился в чаду — перед тем, как приход дать, женили меня святые отцы на одной курве. Терпел, пока не начала иконы продавать бородатикам и с ними же за царскими вратами прелюбы чинить…
Входит М а к с и м с ружьем за плечами, присаживается к Степану.
А в Могилицах у меня девушка была еще с довойны. Стихи ей писал. Целовались… два раза… Когда меня расстреляли, ее в Германию увезли…
М а к с и м. Номером клеймили…
С и н и ц ы н. Погибла?
М а к с и м. Зачем — погибла! Живеть…
С т е п а н. Свидетелем и моего падения и моего воскрешения.
Сцена затемняется и вновь освещается. В церквушке темно и холодно. С т е п а н, облаченный в рясу и с крестом на груди, зажигает свечу, которая освещает лики немногочисленных икон.
С т е п а н. Так кто же кого обманул и обокрал, мои вы боги? (Смотрит на иконы.) Я вас или вы меня? (Подходит к иконе Христа.) Ну, что молчишь?
Скрипят церковные двери. Степан не оборачивается. Он знает, что это А н ю т а.
А н ю т а. Один?
С т е п а н. Один…
А н ю т а. Опять я первая?
С т е п а н. И последняя…
А н ю т а хочет поцеловать батюшке руку.
Не надо!
Она не понимает, почему не надо, А Степан неожиданно, здесь среди церкви, опускается на колени, берет ее худенькую руку и прижимает к своим губам. Рука у Анюты шершавая и холодная, с номером на запястье. Он держит ее у своей щеки, вроде хочет отогреть.
А н ю т а (испуганно). Что ты?! Что ты, батюшка?! (Отнимает руку.)
С т е п а н. Так надо, Анюта. День такой пришел.
А н ю т а (чтобы сказать хоть что-нибудь). На исповедь я…
С т е п а н. Знаю. Но сегодня мы с тобой поменяемся ролями.
А н ю т а. Как это?
С т е п а н. Просто. Теперь уже просто и… надо.
А н ю т а (в растерянности). Откуда же мне знать, как оно надо?
С т е п а н. Сегодня я тебе исповедоваться буду…
А н ю т а (удивленно). Что же я, поп какой?
С т е п а н. Нет больше попа, батюшки, протоиерея. Ты мне сегодня будешь и попом, и богом, и судьей. (Закрывает лицо руками и долго молчит.) Вся жизнь пошла не туда. Даже умереть, как другим, не удалось. И били — не добили, и жил — не жил. И ты за меня не пошла… Из приюта себе дочку взяла.
А н ю т а. Не смогла я… за Иллиодора. Я Степана… Степан мне был люб… А без Оли не смогла бы.
С т е п а н. А они мне дали в матушки, что им под руку попалось, а я взял не глядя. Стерпится — слюбится. А она сколько со мной жила, столько к другому бежать собиралась, а потом и вовсе скурвилась.
А н ю т а. Я знаю…
С т е п а н. Что ты знаешь?
А н ю т а. Все знаю. Я только не знаю, что ты сейчас делать будешь: ни церкви, ни веры, ни уважения людского.
С т е п а н. Исповедоваться буду другим в науку, может, тем и верну уважение людское. Тебя о единственном прошу: прости, что по моей вине в бога уверовала…
А н ю т а (тихо). Ни в кого я не уверовала…
С т е п а н (опешив). Как — не уверовала?!
А н ю т а (зло). А вот так! Нашел верующую!
С т е п а н (почти кричит). Тогда какого же ты черта в эту церковь тридцать лет таскалась?!
А н ю т а (покорно). Я не таскалась. Я к тебе приходила, Степа…
Сцена затемняется и вновь освещается.
С т е п а н. Попробуй теперь разберись: благодарить попа Анания, что от смерти спас, или проклинать, что мертвецом среди живых сделал… Бог от тебя пулю отвел, бог тебя во храм ввел. Ему ты должник вечный… А почему должник?! Что мы с отцом да мамой моей взяли у бога перед тем, как нас убили у Святой криницы?!.
М а к с и м. А теперь криницу эту — под бульдозер. Озеро — под отстойник дерьма свинячего.
С т е п а н. А ведомо ли вам, что испокон века все молодожены, прежде чем под венец стать, ехали на лодке к середине этого озера и, оставляя там на воде цветы, в любви и верности до гроба клялись… С чего бы это, спросите? Скажу. У помещика-крепостника был сын, горбун и урод. И служила у него крестьянка, юная и красивая. И решил помещик сына-урода на красавице женить, хоть любила она крестьянского парня, такого же бедного и красивого, как сама. Узнав о том, помещик стал срочно готовить сыновью свадьбу. Тогда и отплыли влюбленные на середину озера, да и не вернулись обратно.
М а к с и м. Искали — не нашли. Думали, всплывуть — не всплыли…
С т е п а н. И только ли кости влюбленных в этом озере? На его дне, почитай, все Могилицы покоятся…
М а к с и м (показывает на камень у церковной стены). Вон на том камне про это выбито.
С и н и ц ы н (подходит к камню, читает). «Упокой, господи, души рабов твоих, поселян Могилиц, безвинно загубленных шведскими находниками в лето тысяча семьсот восьмое от рождества Христова». А еще в летопись занесено про то, как повелел царь Петр Великий жечь все дотла…
М а к с и м. До нитки, до последнего зерна, чтобы супостату шведскому, Карлу, ни есть, ни пить, ни от стужи-холоду укрыться…
С т е п а н. Господом богом, всеми святыми заклинал государь мужиков живота не щадить, а зверя лютого измором взять! И сотворили могилянцы славное.
М а к с и м. Сожгли село, а сами в лес метнулись. Только перехватили их шведы и в полынье посреди озера заживо утопили. Отсюда ему имя Святое.
С т е п а н. Как свидетельствует предание, только гонец к Петру один-одинешенек из всех могилянцев и остался в живых.
М а к с и м. Сказывають, Андреем звали.
С т е п а н. Ему бы съехать на край света, уйти куда глаза глядят или головой в ту черную полынью, а он с церквушкой рядом, прямо на замчище хату поставил, в соседней деревне жену себе взял, детей нарожал, внуков-правнуков дождался и, как молва о том дошла, не умирал, пока род его во всю силу не раскустился…
Тихо открывается дверь, и в церковь, крадучись, входит какой-то человек с большой плетеной корзиной, полной ветоши. Поставив ее под стену и не замечая Синицына, Степана и Максима, он поливает из бутылки и начинает чиркать спичками. От волнения или страха руки дрожат, и спички ломаются. Наконец ветошь вспыхивает, и огонь освещает лицо М и т ь к и - З э к а. Максим берет ружье, взводит курок и стреляет вверх. Митька от неожиданности распластывается на полу.
М а к с и м. Встань, Митя, и сделай хенде хох!
Митька вскакивает и инстинктивно поднимает руки.
С т е п а н. Туши огонь, паскудник!
Митька торопливо тушит пламя.
М а к с и м. А теперь — к стенке, еж тебе в глотку!
М и т ь к а. Митька понял. Митька глохнет… Но прошу помилования. Ей-богу, не по своей воле…
М а к с и м. Мордой к стенке и руки вверх!
М и т ь к а. Нарушаете, граждане. Права человека — это вам… А вы, товарищ представитель, будете свидетелем.
М а к с и м (взводит второй курок). Руки, Митя! Во втором стволе тоже соль.
М и т ь к а (мгновенно поворачивается лицом к стенке и вытягивает вверх руки). Конституцию забываете, граждане, а за это…
М а к с и м. Оголи зад, Митя!
М и т ь к а (испуганно). А это еще зачем?
М а к с и м. Чтобы штаны не портить. Они же у тебя, должно, последние.
М и т ь к а (в ужасе). Пощади, дед! Все скажу…
С т е п а н. Когда скажешь, может, и пощадим. (Отстегивает Митьке брючный ремень.)
М и т ь к а (плаксиво). Зачем же тогда штаны?
С т е п а н. Не убежишь и не удавишься. Опусти руки и держи штаны.
М и т ь к а (выполняя команду). А что дальше?
М а к с и м. Дальше будешь грехи отмаливать. (Стегает Митьку ремнем.)
М и т ь к а (поворачивается лицом). Не верующий я, не верующий! И попрошу без самосуда!
М а к с и м. У нас уверуешь. (Откидывает крышку подвала.) В подземелье — шагом арш, и живо, а то хуже будеть!
Митька колеблется.
А может, все-таки влеплю паскуднику ниже сиделки? (Заходит со спины.)
Митька мгновенно исчезает в подвале.
Степан закрывает крышку. Слышно, как бушует «узник».
М а к с и м (открывает крышку). Чего тебе, родной?
М и т ь к а (из подвала). Требую прокурора!
М а к с и м (спокойно). Будеть. Придет час, будеть тебе и прокурор, и судья, и народные заседатели. (Закрывает крышку.)
Сцена затемняется.
На председательском месте за столом заседаний — И в а н о в, напротив — О л ь г а, по правую сторону от Иванова — П е т р о в и С и д о р о в, по левую — Ш е г е л е в и К у з ь м и ч. Он ведет протокол.
О л ь г а (твердо и решительно). Нет! Нет! И еще раз нет!
И в а н о в. Но почему?!
О л ь г а. Потому, что мы, младшие, наконец поняли: памятникам угрожает опасность! Мы осознали зависимость жизни памятников от нас. Еще мы поняли, как много лишился бы мир, если бы нам не удалось их сохранить. Сегодня эта мысль захватывает миллионы.
С и д о р о в. Вот так!
К у з ь м и ч. С ума сойти!
И в а н о в. Совсем не обязательно. И в принципе я мог бы согласиться с Ольгой Ивановной. Но что-нибудь менять в размещении Беконгородка уже поздно. Поздно, понимаете?!
О л ь г а. А где вы были раньше?! Чем вы думали раньше?! Почему вас не трогали протесты стариков?
Ш е г е л е в. Не надо прятаться за стариков.
П е т р о в. Все протесты против свинарника сочиняли вы, а они подписывали.
О л ь г а. Я это делала только потому, что любовь к Родине начинается с привязанности не к свинарнику, каким бы совершенным он ни был, а к отчему дому, к своей реке, роще, озеру, кургану, березке под окном. Или вы полагаете, что выращивать свиней будут железные роботы, а не люди?
И в а н о в. Здесь мы задаем вопросы. И не надо разворачивать нас лицом к прошлому.
О л ь г а. Прошлому тоже надо честно смотреть в глаза!
Ш е г е л е в. Смотреть в глаза надо будущему. Жаль, что вы этого не понимаете.
О л ь г а. Вам ли, разрушителю памяти, говорить о будущем?!
С и д о р о в. Не юродствуйте, Кужельная! Стыдно!
О л ь г а. Стыдно?! А вы думаете, мне не стыдно доказывать очевидное столь высокой аудитории, и в том числе вам, заведующему отделом культуры, на чьем попечении должны быть все памятники — большие и малые… Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. И это не в евангелии записано. Это Пушкин сказал!
С и д о р о в. Не надо, знаете ли, прикрываться классикой. Не надо.
О л ь г а. Поистине трагична шутка, что руководить сельским хозяйством и культурой может любой.
И в а н о в. Вы зарываетесь, уважаемая!
П е т р о в. Мы поставим вас на место!
О л ь г а. Не лучше ли поставить свинарник за рекой, а на место заведующего отделом культуры кого-нибудь пообразованнее и поинтеллигентнее.
П е т р о в. Не вас ли поставить?
О л ь г а. А почему бы и нет, если на то пошло…
К у з ь м и ч. С ума сойти!
Ш е г е л е в. По-моему, суду понятно.
О л ь г а. Если вы вообразили себя судом, то я требую последнего слова.
И в а н о в. Последнее будет за нами.
О л ь г а. Я на своем настаиваю.
П е т р о в. А я настаиваю кончать… со всеми вытекающими для вас последствиями.
О л ь г а. Ну покончим с такими, как я. Ну настроим свинарников и коровников — само по себе это не так уж и сложно, — ну наедимся мяса, насытимся, а что дальше? Чем дальше жить будем?! Не беконом же единым жив человек…
Входит А н д р е й.
А н д р е й. Прошу извинить, здравствуйте!
И в а н о в. В чем дело, товарищ?
А н д р е й. Иван Васильевич Синицын посоветовал мне принять участие в разрешении конфликта, который возник между могилянцами и…
Ш е г е л е в. А вы, собственно, кто?
А н д р е й. Могильницкий. Назначен начальником строительства Беконгородка.
Больше всех удивляются Ольга и Шегелев.
И в а н о в. Кстати! Очень даже кстати! (Здоровается за руку.) Иванов. Прошу познакомиться — мой заместитель Петров, заведующий отделом культуры Сидоров, секретарь исполкома Кузьмич, архитектор Беконгородка Шегелев и…
А н д р е й. С товарищем Шегелевым и Олей… простите, с Ольгой Ивановной я уже знаком.
П е т р о в (удивленно). Могилянский, что ли?
А н д р е й. Могилянский.
О л ь г а (подождав, пока Андрей сядет за стол, всем). Если возражений не будет, я продолжу…
И в а н о в. Да-да, конечно…
О л ь г а (Шегелеву). Вы на курганы свинарник посадить собираетесь, а городище превратить в карьер…
Ш е г е л е в. Естественно. Строительству нужен гравий. (Андрею.) И я надеюсь, что начальник строительства…
О л ь г а (перебивает). Естественно?! Они же реликвии Киевской Руси десятого — двенадцатого веков. От них название села нашего!
Ш е г е л е в. Ну и что?
П е т р о в. Молиться теперь будем и на курганы, и на могилы, и на Могилицы.
О л ь г а. Будем! Иначе исчезнем из памяти, растворимся в пространстве, забудемся во времени.
И в а н о в. Позвольте…
О л ь г а. Не позволю, пока не скажу все!.. Редкое селение края может сравниться по долголетию с нашими Могилицами. Еще в лето тысяча двести восемьдесят четвертое на месте курганов у подножия замка (цитирует) «великий князь Рынголд наголову разбил войско татаро-монгольское и билися воины его крепко почниша от поранка аж до вечера. И полегли тут многие тысячи людей наших…». И это не сказочное предание старины далекой. Я процитировала слова древнейшей из летописей. В преданиях же говорится, что за день до «битвы кроволитной тяжкое злодеяние учинили чумозлаи над поселянами Могилиц». Перебив мужчин, решили над женщинами и девушками надругаться. А те в церкви нашей затворились. Вместе с церковью они и сожгли их заживо. И нет сегодня ни на Белой, ни на Красной, ни на Великой Руси памятника деревянного зодчества, равного нашей могилянской церкви. Сколько бы раз она за семь веков ни горела, могилянские мастера воссоздавали ее первородный облик, как память ушедшим в небытие.
Ш е г е л е в. Вас послушать, так здесь плюнуть некуда — обязательно на памятник угодишь.
О л ь г а. Вы не далеки от истины. Только на этот раз вам расплеваться не удастся. И свинарнику в зоне памятников не бывать!
И в а н о в. А вы могли бы ваш тон на две октавы ниже?
О л ь г а. Могла бы, но не хочу. Слишком мало памятников осталось. Даже энциклопедия вынуждена придумывать постыдные формулировки. О памятниках, уничтоженных своими руками, пишем — «не сохранился». А надо бы писать: «уничтожен по нерадению, по глупости, по недосмотру, по равнодушию, по злой воле». Так-то честнее было бы, а может, и насторожило бы того, кому следует быть настороже.
Ш е г е л е в. Господи! Да пускай бы она стояла, ваша церковь, еще хоть тысячу лет. Но она мешает!
А н д р е й. Еще хотя бы тысячу лет должны бить ключи Кровавой криницы, жить Святое озеро, стоять Высокое замчище и курганы у его подножия.
Ш е г е л е в (удивленно). Вы хотите сказать…
А н д р е й (перебивает). Я хочу сказать, что все перечисленное следует объявить мемориальной зоной, а Беконгородку искать новое место. Строительства города-спальни при свинарнике я тоже не допущу.
П е т р о в. Вот это да!
К у з ь м и ч. С ума сойти!
И в а н о в (Андрею). Теперь я вижу, что вы тоже из Могилиц.
А н д р е й (смотрит на Ольгу). Не подозревайте нас в предвзятости, и кое-что еще удастся спасти. Я строитель. Я много ездил и многое видел. Строил плотины и заливал огромные территории со всей их культурой и историей, спрямлял улицы, видел, как вздрагивали и оседали соборы, возводил многоэтажные железобетонные дома…
Ш е г е л е в. Вы хотите…
А н д р е й. Сам хочу и вам советую собирать людей села к родным местам, а не распугивать их бульдозером. Сам хочу и вам советую созидать, а не отнимать у них малую Родину, если мы хотим, чтобы большая была в счастье и благополучии. Наконец, хочу и вам советую: верните гуманистический характер современному строительству. Хочу, чтобы урбанизация сохраняла все накопленное историей человечества.
Ш е г е л е в. Оптимист…
А н д р е й. Иначе бы я сюда не вернулся. Полагаю, что изменение отношения к селу и его судьбам — больше вопрос воли и политики, чем возможности и невозможности. Примером тому — возрождающееся Нечерноземье. А продовольственная проблема — это еще и нравственная проблема. Проблема жизни человека на земле, его любви к ней, уважения, нежности, если хотите. На бульдозер как средство решения проблемы, могут уповать только беспросветные деляги.
С и д о р о в. А кто против этого возражает? Но памятник памятнику рознь. И не надо нас, знаете ли…
О л ь г а. Никто не призывает воспринимать все памятники буквалистски, безотносительно к их идейно-эстетической сути, но в то же время никому непозволительно насаждать нигилизм по отношению к духовному достоянию народа. По крайней мере своим ученикам эту мысль я внушала, внушаю и буду внушать.
С и д о р о в. Ну и на здоровье.
О л ь г а. Дело в том, что, если меня поставят вместо вас, я ее еще буду внушать не только детям, но и взрослым.
Все весело принимают эту реплику.
И страшит меня только одно…
И в а н о в. Что же вас страшит при вашей-то смелости?
О л ь г а. Угасание потребности в поклонении народным святыням. Падение простого, органичного, конкретного отношения к традиции. Непонимание, что памятник или памятное место — это то, что позволяет людям утверждать свою общность, познавать себя и одновременно обновляться. И мне больно вам доказывать, что историческая память всегда являлась гарантией социальной и политической зрелости и силы народа. А памятники — большие и малые — его духовный потенциал. В защиту всего этого я обещаю поднять не только стариков и детей, но и их родителей. И сама встану перед вашим бульдозером…
Ш е г е л е в. А надо ли столько пафоса?
О л ь г а. Надо.
И в а н о в. Все это красиво и даже где-то убедительно, но нам надо строить. Вчера еще надо было строить!
А н д р е й. Я же сказал, что буду строить, но в другом месте… Что касается товарища Шегелева, то со мной ему явно не повезло.
К у з ь м и ч. С ума сойти!
Почти вбегает встревоженный и растерянный В о́ й н а.
В о́ й н а. Виктор Викторович, старики угрожают заминировать подступы к Могилицам!
И в а н о в. А вот это уже не смешно.
С и д о р о в. Вот это да!
К у з ь м и ч. Обалдеть можно!
В о́ й н а. Какой смех? Если они тридцать лет пулемет не сдавали, то заминируют, как нить дать! А гражданку Кужельную я хотел бы задержать и допросить.
Сцена затемняется.
Церквушка превращена в музей древнего искусства. Но не только. Здесь со знанием дела оформлен уголок крестьянской избы. Представлены образцы национальной одежды. Отдельно размещены орудия крестьянского труда, в том числе бондарного, ткаческого, плотнического, столярного, рыболовецкого, бортнического. Здесь же и целая коллекция музыкальных инструментов: цимбалы, цитра, бубен, скрипка, дуда, жалейки и другие. Освещается все это несколькими свечами, и разглядеть предметы трудно.
Завершаются последние работы перед открытием музея: О л ь г а распределяет экспонаты, М а к с и м приспосабливает к стенке борону, С т е п а н навешивает картину, А н ю т а подметает пол, А н д р е й помогает О л ь г е. Появляется С т е ф а н и я.
О л ь г а. Ну, что он там?
С т е ф а н и я. Сидим, чаевничаем, беседуем. По-моему, уважительный человек…
А н д р е й. Тогда веди его сюда, бабуля.
С т е ф а н и я (окинув взглядом музей). Что натворили, что натворили! Это же придумать только! Даже прялка моя тут… Ну, бегу… (Выходит.)
Появляется пьяный М и т ь к а - З э к с бутылкой вина в руке.
М и т ь к а (заметив Анюту). А-а-а, Анюта… я тута… (Показывает на крышку подвала.) И я был тама, а теперя тута. Митька-Зэк не из таких погребков уходил. (Заметив Андрея.) Ты понял меня, коровий доктор?
Андрей подходит к Митьке и выпроваживает его за дверь, но он появляется снова.
Митьку не задевай, не советую!
А н ю т а. Бога бы побоялся, если людей не стыдно.
М и т ь к а. Бога нет, попов не надо. И храма вашего не будет.
М а к с и м. Как это — не будет?
М и т ь к а. По просьбе трудящихся.
Андрей более решительно выталкивает Митьку и закрывает за ним дверь, но он появляется опять.
На тебя, говорит, Митя, вся надежда. Митька понял, Митька глохнет…
А н д р е й. Ты уйдешь отсюда?!
М и т ь к а. Неси посуду, я те налью.
А н д р е й. Добром прошу — исчезни!
М и т ь к а. А если я за мир? (Поет.) Мы мирные люди, но наш бронепоезд… А тот интеллигент со щенком тоже… Ты можешь сказать, зачем умному человеку щенок?.. Собака — друг человеку, да? А человек кому друг? (Поет.) Жили два друга… супонь и подпруга… А дальше слов не знаю. Песни люблю, а слова вылетели. Испарились. Выдуло, и пусто. А песня — это… Я спрашиваю: душа песни просит? Просит! У кого? У народа! Значит, песня — душа народа. Не плохо сказал, правда? А у тебя есть душа?.. Молчишь… Ни у кого нет души, душа с вас вон. Сучечка есть, должность есть, души нету. Но на «чернила» дали: пей Митька-Зэк, хоть залейся. Пью — спасибо. Но души нету. Испарилась, выдуло, пусто…
Входят С и н и ц ы н и С т е ф а н и я.
С и н и ц ы н (Митьке). Уже на свободе?..
М и т ь к а. Амнистия. Но Митька обиды не прощает! (Исчезает.)
С и н и ц ы н (окинув взглядом экспозицию, восторженно). И это все — коллекция вашей церквушки?!
С т е п а н. Не только нашей. После того как я разошелся с богом и сошелся с Оленькой, простите, с Ольгой Ивановной, мы, почитай, всю округу облазили… Хороша, не правда ли, покровительница торговли Параскева Пятница? Тысяча пятьсот тридцать восьмым годом датируется. Обнаружена на одном чердаке моей помощницей. (Смотрит на Ольгу.)
О л ь г а. Между прочим, талантливейшая работа древнего мастера и вернейшее доказательство становления местной иконописной школы.
С и н и ц ы н. Основания?
О л ь г а. Лик святой. Смотрите, как он дан конкретно, как много внесено в него жизненного, светского. (Переходит к другой картине.) А это уже новый шедевр и новый этап живописи. Без излишней скромности его можно назвать маленьким белорусским голландцем. Обратите внимание, здесь мастер как бы забывает о вере и боге и изображает конкретные моменты жизни и быта.
С и н и ц ы н (Андрею, шепотом). Не ваша, случайно, находка?
А н д р е й (тоже шепотом). Мои поиски несколько в иной сфере.
С и н и ц ы н. В какой, если не секрет?
А н д р е й (шепотом, чтобы слышала Ольга). Ищу невесту.
С и н и ц ы н. Желаю успеха.
А н д р е й. Спасибо.
С т е п а н. А вот это полотно к нашей чести и гордости сохранялось и сберегалось могилянцами не менее четырех столетий. Создал его наш земляк Петр Авсиевич из Голынца. Эту картину можно по праву назвать первой энциклопедией нашего края начала шестнадцатого века. Посмотрите на эти предметы крестьянского быта: цебр, кадка, намитка, кошелек…
О л ь г а. А эти цветы! А сам натюрморт?! А как чудно переданы орнаменты на подушках!
С т е п а н. И как они похожи на орнаменты твоей кофточки, Оленька! А прошли столетия!
А н д р е й. А отношения людей между собой?!
С т е п а н. Именно людей, а не святых.
О л ь г а. А здесь первая половина семнадцатого века. Этот вариант «Покрова» появился на стыке двух эпох в живописи: Рубенс только что умер, а Семен Ушаков еще не был известен… Обнаружен и добыт учащимися. А в этой иконе как бы слились воедино традиции европейской и русской живописи. Более ранний памятник этого рода пока не найден и уже едва ли будет найден.
С т е п а н. Все тленно, а иконы, при нашем к ним отношении…
О л ь г а. Или возьмите вот эти миниатюры. Мы же в буквальном смысле выхватили их из огня… Датируются опять же шестнадцатым веком.
С т е п а н. А теперь взгляните на этих белорусских мадонн. Разве наши мастера делали не то же самое, что делал Рафаэль, создавая свою Сикстинскую мадонну?!
О л ь г а. Как и великий мастер, наши земляки так же в меру своего таланта вдохновенно и просто запечатлели свое понимание красоты.
С т е п а н. А самое главное — они смогли потрясающе правдиво передать красоту и святость отношений матери и ребенка!
А н д р е й. Ничего от религии и в то же время все свято, все святость.
С т е п а н. Воистину справедливо!
О л ь г а. А это уже семнадцатый век. «Троица». Свидетельство того, что наш мастер хорошо знал Андрея Рублева и под его влиянием сделал свою картину.
С т е п а н (Синицыну). А вот это (указывает на «царские врата») — доказательство освоения мастерами местной школы византийской и ренессансной культуры и их тесной связи с русской школой.
А н д р е й. Вы полагаете, что мастера…
С т е п а н. Никаких сомнений — местная школа.
О л ь г а. Обратите внимание, как передача облика и состояния персонажей перекликается с гравюрами Франциска Скорины. А какая детальная проработка рисунка! Какая точная характеристика образов! Какое умелое соединение разных техник резьбы!
С т е п а н. Сравнить его можно, пожалуй, только с работой Анания, относящейся к тысяча четыреста девяносто девятому году.
С и н и ц ы н. А тут что спрятали? (Указывает на картину, прикрытую занавеской.)
С т е п а н. Сейчас увидите. (Отодвигает занавеску.)
Взору присутствующих открывается прекрасное лицо молодой женщины. В церкви становится тихо. Все как загипнотизированные смотрят на изображение.
С и н и ц ы н. Джоконда?! Разбей меня гром, Джоконда!
О л ь г а. Для удобства обращения, специалисты назвали ее Джокондой Могилянской. К сожалению или к счастью, уезжает она от нас, и навсегда…
С и н и ц ы н. Позвольте! Что значит — навсегда?! Такими вещами, знаете ли, не шутят! Если на то пошло — это национальное достояние. И вам так легко не следовало бы…
О л ь г а. Наша Джоконда включена в число шедевров, которые будут экспонироваться на выставке ЮНЕСКО в Париже. По возвращении получит постоянную прописку в Музее древней культуры Белоруссии.
С и н и ц ы н. Бесподобный портрет! Нет, вы только посмотрите!..
М а к с и м. Ты лучше вот на этого служивого посмотри. И фамилия у него — Во́йна, Георгий.
С и н и ц ы н. И кто же он будет?
С т е п а н. Должно, участковый семнадцатого века.
А н ю т а. А вот этот святой на деда Максима похож.
С т е ф а н и я. А эта богоматерь — на тебя.
О л ь г а. А святая богородица — на бабушку Стефанию.
С т е п а н. Ничего удивительного, что похожи. Художники писали с наших дедов-прадедов. Отсюда и схожесть с нынешними могилянцами.
С и н и ц ы н. Ну а эти алкаши кто такие будут? Средний — копия Митька-Зэк.
Присутствующие весело реагируют на эту реплику.
С т е п а н. Вся прелесть вашего вопроса в том, что уже более трехсот лет эта икона вызывает именно такие ассоциации. Перед вами «Три святителя» из Шерешовской церкви. Там святителей тоже называли пьянчужками. И, между прочим, не без оснований. Эта икона — явная издевка художника над униатами. Она богохульна в самой своей основе. А ценна тем, что ничего подобного ни в западной, ни в восточной живописи мы не найдем.
С и н и ц ы н. «Ценна»… Да всему этому цены нет!
С т е п а н. Почему — нет? Товарищ Шегелев, например, сулил мне по полтораста целковых за штуку. Оптом хотел взять… Не сошлись…
С и н и ц ы н (очень заинтересованно). Вот как?!
Слышен нарастающий грохот трактора, последний звук разбитого колокола, треск ломающегося дерева и скрежет железа. В дверь церквушки врываются яркие снопы света фар. О л ь г а бросается на улицу. Оттуда слышен ее крик: «Стой! Стой! Не смей! Андрейка! Мама! Помогите!» Все выбегают из церквушки. Сцена затемняется. По ней шарят лучи фар, ревет мотор бульдозера. Через этот рев долетают слова Митьки: «Отойди! Кому сказано, отойди!» Из-за поверженной звонницы и раздавленного колокола медленно отступает Ольга перед надвигающимися на нее фарами и лемехом бульдозера. В страхе мечется и причитает А н ю т а. Появляется С о с н о в с к и й и бросается к Ольге.
С о с н о в с к и й. Очумела, дура! (Хватает ее на руки и относит в сторону.) Ты что, не видишь, что он пьяный?!
Как только Сосновский относит Ольгу и опускает ее на землю, она бьет его по лицу, потом бьет другой рукой, по-девичьи колотит его обеими кулачками. Обессилевшая, опускается на землю и рыдает, дав себе полную волю.
С о с н о в с к и й (безуспешно пытается утешить ее). Оленька! Миленькая! Ну что ты?! Ну перестань! Ну не надо! Пошутил я. И сам знаешь как испугался! А Митька, ясное дело, дурак пьяный…
Слова не помогают, и Сосновский на первых порах осторожно и нежно, а потом все более решительно начинает целовать ее руки, волосы, добирается до лба и щек. Это приводит плачущую в чувство.
О л ь г а (трезво и спокойно). А с чего это вы решили, что меня вот так запросто можно целовать?
С о с н о в с к и й. Оленька! Родная! Так я же давно люблю тебя, понимаешь, безумно, можно сказать…
О л ь г а (удивленно). Да?
С о с н о в с к и й. О чем разговор?.. Я тебя как первый раз увидел, все, думаю, амба! Судьба!.. А сказать не мог. С другими запросто, а перед тобой робел. А тут вот…. случай… Как поднял тебя на руки, так бы, кажется, и не отпускал вовеки…
О л ь г а. Короче, подвернулся случай.
С о с н о в с к и й. Это точно… И гори она гаром, эта церковь, чтобы из-за нее… А с другой стороны, не схвати я тебя на руки — не осмелился бы, ей-богу…
О л ь г а. Прорвало, значит, жениха?
С о с н о в с к и й. Вообще-то, если честно, прорвало, и еще как, что тут говорить, если честно…
О л ь г а. А я все хожу. А я все мучаюсь и жду. Спиной чую, пожирает меня Сосновский глазами, сверлит до позвоночника. Ну когда же, думаю, наконец… С другими вроде мужик как мужик.
С о с н о в с к и й. Нет, серьезно?!
О л ь г а. Ну какие шутки? Просто извелась. Два раза, думаю, человек уже развелся, а такая робость…
С о с н о в с к и й (пытается обнять). Оленька! Голубонька!
О л ь г а. Остыньте!
С о с н о в с к и й. В каком смысле?
О л ь г а. В смысле — потерпите.
С о с н о в с к и й. Потерпеть, конечно, можно, но клянусь тебе — я серьезно. И с регистрацией, и со всем прочим. Судьба, понимаешь?
О л ь г а. А зачем нам регистрироваться?
С о с н о в с к и й. Как — зачем?
О л ь г а. Вы — берете, я — иду.
С о с н о в с к и й. А если я…
О л ь г а. Ну и что? Не разжениваться же вам будет в третий раз. Могут и не так понять…
С о с н о в с к и й. Меня-то поймут, а тебе потом как?
О л ь г а. Ерунда. Лучше побыть недельку-другую молодой женой, чем всю жизнь старой девой. Так что не будем тянуть резину.
С о с н о в с к и й (опешив). А чего это ты вдруг? Не сегодня же?
О л ь г а. Сегодня или никогда! Вы думаете, нам, девицам, так и жениться не хочется? Как еще, бывает, хочется. А жених вы что надо: и должность, и зарплата, и прочее. Вон какой бычастый…
С о с н о в с к и й (в восторге). Ну и девка! Много я вашего брата знал, но такую, как ты…
О л ь г а. То ли еще будет…
Сосновский снова наклоняется, чтобы поцеловать Ольгу, но крепкая рука А н д р е я берет его за воротник и разворачивает на сто восемьдесят градусов.
А н д р е й. Вот так, и идите ровненько, а то сделаю больно. (Отпускает и слегка подталкивает.)
О л ь г а (рыдая). Андрейка, милый, увези меня отсюда, хоть в тайгу, хоть в тундру, хоть на луну. Я не могу здесь больше!
А н д р е й уводит О л ь г у. Сосновский издали наблюдает за ними. Появляется М и т ь к а - З э к.
М и т ь к а. Будь человеком, председатель, дай рупь шесть на опохмелку, а то всей деревне расскажу, как тебя учителка чихвостила, а ты перед ней на коленях ползал и обцеловывал.
Сосновский замахивается, чтобы ударить Митьку наотмашь, но тот уклоняется.
(Вслед удаляющемуся Сосновскому.) Обидел! Крепко обидел! А Митька-Зэк обид не прощает. (Уходит.)
Вокруг поверженного колокола собираются М а к с и м, С т е п а н, С т е ф а н и я, С и н и ц ы н. Стоят как над покойником. Затем в скорби расходятся. К Стефании подходит А н ю т а.
С т е ф а н и я. А где наши?
А н ю т а. В хате. (Интимно.) Целуются…
С т е ф а н и я (сердито). Бесстыжая ты, Анюта.
А н ю т а (виновато). Потушили бы лампу — кто бы их видел?
С т е ф а н и я. И бессовестная…
А н ю т а (как оправдание). Чует мое сердце, осиротеем мы на этот раз, Стефочка. Свезет он ее…
С т е ф а н и я. Ну и слава богу! Не с тобой же ей век вековать. Судьба она его… Судьба!
А н ю т а. Судьба-то судьба, а если ее посадят. Милиционер так и вертится, так и вертится…
С т е ф а н и я. Лечиться тебе надо, Анютка. (Уходит в избу.)
Чуть повременив, за ней уходит и А н ю т а.
Сцена затемняется.
М а к с и м и С и н и ц ы н укладывают над криницей новый венец сруба, С т е ф а н и я посыпает вокруг него свежим песком. А н д р е й со С т е п а н о м прикрепляют к обелиску из свежего дерева увеличенную фотографию расстрела могилянцев. В стороне на скатерти, расстеленной на земле, А н ю т а готовит поминальный стол. Подходят и подходят м о г и л я н ц ы, наблюдают за происходящим, прислушиваются к разговору.
С т е ф а н и я. Сколько помню, криница эта за нашим родом считалась. За прабабкой моей называлась Иванихиной, за бабкой — Кузьмихиной, за мамой — Константинихиной, а после войны — моей, Лявонихиной. А коли мой внук женится, Андреихиной назовем. (Помолчав.) А бывало, мы ее каждый год чистили. Ручеинку аж до самой речи прокапывали… Кипит ключ в криничке, вода на солнце серебром переливается, журчит ручеинка по камешкам, а вода холодная, аж зубы ломит. Аршина два глубина, а на донышке каждую песчинку пересчитать можно. А когда людей перебили, красная лента под снегом аж до реки пролегла.
М а к с и м. Если вспомнить, так никто и не знаеть, когда эта криница к людям пробилась. Святая и святая. А отчего святая, никому и неизвестно.
С т е п а н. А за сорок четвертый ты ей такого звания вроде и не присвоил бы?
М а к с и м. Сорок четвертый — это сорок четвертый. Тут другие мерки. А святой ее испокон звали.
С т е п а н. Те же мерки. А что свято — то свято.
А н д р е й. При чем тут бог? Святость?
С т е п а н. Бог ни при чем, а раз люди прозвали Святой, значит, что-то было.
С т е ф а н и я (задумчиво, после паузы). Криница, криница — живая водица…
М а к с и м. Андрея вот да Степана оживила — им святая. А кто ее своей кровушкой до краев залил, тем клятая. Может, потому село и не хочеть пить из нее. Как считаешь, Андрей Михайлов?
А н д р е й. Так или иначе, но, возвращаясь в Могилицы, загадал я на эту криницу. Если живет, подумалось, не заглох родник, все у меня будет путем…
М а к с и м. Вроде верующего рассуждаешь, а сам коммунист, должно?
А н д р е й. В святое и коммунисты должны верить. Родник же земли всегда чист, а потому свят.
М а к с и м. Ишь куда ты повернул!
С т е п а н. Досмотр криниц у славян издревле святым делом считался. И чистили их непременно под купальскую ночь. Водой предки омывались, огнем очищались, а потом уже звали на встречу души своих прародителей.
М а к с и м (Андрею). Жил бы тут сам — и криница жила бы. А с криницей и имя твое не затерялось бы. (Синицыну.) Мишку Могильницкого, отца его, мы только после войны вместе с могильянцами схоронили.
С и н и ц ы н (очень заинтересованно). Стефания Сидоровна, а ваш сын в партизанах не был?
С т е ф а н и я. Как же не быть? Все были, и мой был.
М а к с и м. У Орлова в бригаде. На языках говорил, а в разведке это первейшее дело.
С и н и ц ы н. В разведке?.. Вы не ошибаетесь?
М а к с и м. Как же я ошибаюсь, если Орлов меня самого для конспирации попом назначил. Жаль, свидеться не удалось. Рассказывали, на выручку нам с отрядом шел, а немцы по дороге перехватили. И сам погиб и могилянцев не спас. Только и удачи было, что колокол наш у карателей отбили.
С и н и ц ы н. А где погиб Михаил Могильницкий?
Слезы не дают Стефании говорить.
М а к с и м. Про то, где да как, мы только после освобождения заговорили, а то все шепотом.
С и н и ц ы н. А что так?
М а к с и м. Передал он мне в тот день приказ Орлова деревню в зону вывести, а сам с товарищами — на железку. Ночью эшелон свалили и отходить, а немцы заметили и с собаками по следу. Обоих его товарищей из пулемета убили, а Мишка видить, что невыкрутка, — на сеновал, вон там, на отшибе, стоял. Забежал и ворота на запор. Пока патроны были, отстреливался, а потом подпалил солому и сгорел заживо.
С т е ф а н и я. Ему смерть лютая, деревне расстрел наполовину, а мне кара вечная.
С и н и ц ы н. Какая кара?
М а к с и м. А такая, что вроде на ней вина за сына перед убиенными могилянцами. Не должон был он гибнуть. А с другой стороны, если бы они его живым взяли или мертвым опознали, всей бы деревне смерть. А так только каждому второму. Вроде даже хорошо. (Закуривает.)
С т е ф а н и я (долго смотрит на курящих). Когда у криницы всех перебили, очнулась я, а мужчин и девчаток уже угоняють. И мой Леонтий там. Что же мне теперь одной на белом свете делать, голошу. А он кричит: схорони их, Стефания… И табаки посей, если до весны не вернусь… С той поры весен двадцать сеяла… Рассады, бывало, высажу, время придет — цветы оборву, пасынки обломаю, как он, бывало. Осенью срежу — под крышей, на чердаке, высушу. Зимними вечерами на его машинке скрошу, в мешок ссыплю. Новая весна придеть — я тот мешок незаметно в яму от старого колодца высыплю. Можеть, и отдала бы кому, только не оставила нам война курцов… А с новой весной опять рассады посажу… И грядки делаю — наплачуся, и цветочки срываю — наплачуся. Андрейка, бывало, спрашиваеть: чего у тебя, бабуля, слезки? Известно, говорю, табака… горькая. А Максим смеется: что ты, говорит, который год табаку сеешь, а примака не берешь?.. А мне в ушах слова те: не забудь, Стефания, табаки посеять… А в хате тихо, а в хате пусто… И кажется, если бы хоть кто-нибудь закурил… Если бы только дымом запахло… (Слезы не дают говорить.)
М а к с и м. Ну, не одна ты у нас табак сеяла. Из каждой хаты война курца взяла, а то и всех сразу.
С т е ф а н и я. То война взяла, а я своего сама под погибель подвела. Своими руками из-за дурной головы загубила.
М а к с и м. Как — сама? Что это ты говоришь, старая?!
С т е ф а н и я. То и говорю, что ты чуешь.
Подходит С т е п а н.
М а к с и м. Немцы взяли, немцы и загубили. При чем тут ты?
С т е ф а н и я. Немцы взяли, а плащ и сапоги я ему сама принесла… Зима же была. Принеси, кричит, что-нибудь теплое. Принесла…
М а к с и м. Ну?!
С т е п а н. «Ну»… Командирский то плащ был. И сапоги командирские. Брата ее, Данилы, обмундирование старое. А на плаще том дырочки и ржавчина от командирских кубиков, а на рукаве уголочки комиссарские. За комиссара они Леонтия посчитали, вместе с комиссарами и замучили.
М а к с и м. И ты про это знал?
С т е п а н. Кабы не знал, то не говорил бы.
М а к с и м. И ей рассказал?
С т е п а н. Рассказал. Еще в шестьдесят четвертом. А то бы по сей день табак сеяла…
М а к с и м. Дуралей!
С т е п а н. Может, и дуралей…
М а к с и м. Не «может», а точно дуралей! Ей что́, из-за сына муки мало, так ты еще и про плащ, еж тебе…
С т е п а н. Негоже у святыни сквернословить! Помолчим, поскорбим…
М а к с и м (разливает по стаканам водку; Синицыну). У нас уже как-то само собой в привычку вошло: восьмого мая поутру криницу чистим, к полудню на кладбище идем, могилки правим, памятники красим, в скорби по чарке берем… и молчим, а назавтра — девятого — известно, День Победы празднуем как полагается и берем чарку радостную. А как же… не поскорбевши и радость не в радость. (Поднимает стакан.) Говори, Стефания, ты у нас старшая…
С т е ф а н и я (подняв рюмку, сидя). Что ж тут нового скажешь? Испокон говорили: земля им пухом, сынкам нашим, и мужьям, и родичам, и односельцам…
С т е п а н. И вечная память.
Отпивают.
М а к с и м. Тебе даю слово, Анюта.
Анюта берет рюмку, но слезы не дают ей сказать.
Садись, Анюта, опосля скажешь. (Синицыну.) Она у нас завсегда скорбить за тех, что в лагерях сгинули и за всех клейменных. Потому как сама клейменная в тех же Бухенвальдах. Покажи клеймо, Анюта. Тут ничего стыдного. Не каждый видел, а брата вашего не так уж много осталось. Покажи…
Синицын берет руку Анюты, наклоняется и целует ее.
Тоже не грех…
Анюта в страшном смущении отнимает руку. Стефания ласково успокаивает ее.
(Ольге.) Твое слово, племя молодое да раннее. Говори, пока не поздно! А то уедеть гость — жалеть будешь…
О л ь г а. Скорбим, потому что любим, скорбим, потому что надеемся, скорбим, потому что нередко терпим поражения. Скорблю и радуюсь, что сегодня к нашей могилянской скорби и памяти вольно или невольно приобщились вы, Иван Васильевич, для кого Могилицы были столь же далеки, сколь и неведомы.
С и н и ц ы н. Вы так думаете?
О л ь г а. А что же нам еще остается думать, если думать вслух и честно. За светлую память тех, кого уж нет с нами и кому было дорого и любо то, что мы защищаем. (Пригубливает рюмку.)
М а к с и м (Синицыну). Теперь твой черед, добрый человек, а то все ходишь, смотришь и молчишь…
С и н и ц ы н (встает). Спасибо, Максим Максимович…
М а к с и м. Да ты сиди. Кто мы такие, чтоб перед нами стоя говорить?
С и н и ц ы н. Мне и стоя сказать будет не просто… А дело все в том, что мы никогда раньше не виделись, но я уже лет сорок знаю вас. Заочно знаю, по войне, через связных. Знал и о трагедии могилянцев, которых убили, и тех, которые остались живы. Но меня поразило, потрясло, что вы, Стефания Сидоровна, кто отдал войне и мужа, и сына, и невестку, по сей день казнитесь перед расстрелянным селом. А вы, Максим Максимович, по сей день вините себя за то, что не в те руки отдали раненого мальчишку Степана, жизнь которого в вечный укор вам сложилась если не трагически, то весьма печально. Сами же вы, Степан Герасимович, казнитесь тем, что не смогли принести счастья тому, кто его ждал и кто имел на него естественное человеческое право… Знайте же и вы мою вину перед всеми вами. Это я не смог, а должен был спасти Могилицы от расстрела… Колокол спас, а людей не успел. Это я, Стефания Сидоровна, послал вашего сына, а вашего отца, Андрей Михайлович, на смерть, чтобы тем самым спасти чьих-то сыновей. Я — Орлов, комбриг Иван Орлов…
М а к с и м (прерывая установившуюся паузу). Подожди, человек, какой же ты Орлов, если ты Синицын?!
С и н и ц ы н. В войну с чужой фамилией ходил, после — к своей вернулся.
М а к с и м. Вот это коспирация, еж тебе за пазуху! Ну, за встречу, комбриг! (Выпивает рюмку.) А то меня некоторые до сих пор попом числять, а разжаловать некому. Степан вон уже успел и уверовать и отречься, а я все под коспирацией. За встречу, комбриг, и чтоб наша доля нас не чурался! (Берет у Стефании рюмку.) Что ты скажешь, а?! А насчет вины да самоказни, так оно, может, люди тем и живы, что еще вину друг перед дружкой чують. Ежели люди душой да совестью оглохнуть, порвется связь времен и родники заглохнуть. А это беда на всех… (Забирает рюмку Анюты и выпивает.) Вот это встреча, еж тебе за пазуху…
Слышен треск подъехавшего мотоцикла. Появляется растерянный курсант В о́ й н а, в мотоциклетном шлеме.
В о́ й н а (Синицыну). Товарищ председатель, разрешите обратиться! Тут такое…
С и н и ц ы н. Пожалуйста, обращайтесь. А что случилось?
В о́ й н а. Они все вокруг заминировали!
С и н и ц ы н. Кто, что и где заминировал?
В о́ й н а. Я не знаю кто, но надписи «заминировано» торчат вокруг городища, на кладбище, у курганов, около звонницы и по дороге.
С и н и ц ы н. Бросьте вы ерунду пороть…
В о́ й н а. Никак нет!..
М а к с и м. Правду говорит служивый. Заминировал я это дело.
С и н и ц ы н. Как — заминировали? Зачем?!
М а к с и м. Чтобы бульдозеры не перли. Насмерть стоять решил, пока комиссия из центру не приедет.
В о́ й н а. Это кошмар какой-то! Разрешите, я в райком.
С и н и ц ы н. Разрешаю.
В о́ й н а (Максиму). А вас я задерживаю. (Уходя.) И только попробуйте убежать!
Слышен шум отъезжающего мотоцикла.
М а к с и м. Некуда мне бежать.
С и н и ц ы н (заразительно хохочет). Нет, с вами не соскучишься! Что, действительно заминировали?
М а к с и м. Заминировал… тыквами… и дощечки поставил… Хочу, чтобы начальство приехало.
Сцена затемняется.
Под крышей восстановленной звонницы на тумбе, сколоченной из теса, С т е п а н складывает раздавленный бульдозером колокол. Обломки не сразу подходят туда, куда их пытается пристроить Степан, и сооружение то и дело рушится. С и н и ц ы н сидит тут же и наблюдает за Степаном. Появляется М а к с и м с топором и фанерным щитком. Он приколачивает его к столбу звонницы. На щитке одно слово — «заминировано».
С т е п а н (никак не реагируя на действия Максима, вроде бы сам себе). Когда ломают без ума, сердца и совести — больно до жути… Если бы я другую жизнь прожил… слова бы мои…
С и н и ц ы н. Слова как слова.
М а к с и м (присаживаясь напротив Синицына). Слова, слова, слова. Все норовят словами. Через слова, как через лес, продраться нельзя. Аукаешь, аукаешь, а кругом глухо. Как перевелись все равно мужики толковые: чтобы по делу и с умом. На своей земле вроде квартирантов живем.
Слышен шум подъехавшей машины.
(Синицыну.) Кто, как ты думаешь?
Появляются П е т р о в, С и д о р о в, К у з ь м и ч, И в а н о в, В о́ й н а и Ш е г е л е в.
С и н и ц ы н. По-моему, мужики… и не бестолковые.
М а к с и м. Дай-то бог.
И в а н о в. Неужели правда, Иван Васильевич?!
С и н и ц ы н (показывает на щиток). Читайте!
К у з ь м и ч. С ума сойти!
И в а н о в. Кто это мог сделать?
М а к с и м. Я.
С и д о р о в. Вот это да!
В о́ й н а. Вы знаете, что за такие вещи полагается?
С и н и ц ы н (всем). Посидите. Сейчас разминируем. А то мы Степана Герасимовича перебили.
С т е п а н. А вы знаете, что этот колокол звал людей не только на моленья?! Он звал мужика и на шумное вече, и на кровавую битву. И отлит он был не в честь святых апостолов, а во имя и память благородных воинов Отечества. Вы думаете, патриотизм народа воспитывается только на фактах и событиях новейшей истории? Нет, уважаемые! Патриотизм испокон вечное чувство народа, и по нему не надо гусеницами бульдозера. Не надо, если мы не хотим остаться Иванами, не помнящими родства. Не надо, уважаемый Иван Васильевич!
С и н и ц ы н. Разве я возражаю?
С т е п а н. А зачем неразумным волю даете? Да и что вы можете возразить?! Древнее название села нашего занесено в летописи, энциклопедии. А вы признали его не только неблагозвучным, но и не идейным. Одно слово — Могилицы! Тогда давайте будем и свои фамилии менять. Были Могильницкими, станем Беконгородоцкими или Беконманами. Отрекаться — так уж от всего сразу. Поначалу меняют фамилию, потом село, город, а потом и Отечество… Иль нет примеров?
С о с н о в с к и й. Слова вы хорошие говорите, жаль, с делами расходятся.
С т е п а н. Слова?! Если то, что я говорю, — слова, то это не вечевой колокол, а металлолом.
С о с н о в с к и й. Посмотрим, что ты запоешь, когда мы в церкви обыск сделаем.
В о́ й н а (Иванову). Разрешите приступить?!
И в а н о в. Приступайте!
В о́ й н а (предъявляет Степану ордер). Извольте ознакомиться с ордером. А там ясно станет, какой вы радетель за памятники.
С т е п а н. Валяйте.
В о́ й н а. Попрошу ключ.
С т е п а н. Взывающего да услышат.
В о́ й н а. Чего?
С т е п а н (кивает на церковь). Стучите, говорю, да отверзнется.
В о́ й н а. А у вас там не заминировано?
М а к с и м. Да пошутил я с минами.
И в а н о в. Как — пошутил?
М а к с и м. А вот так — взял да и пошутил. Пока будете разминировать, можеть, и начальство подъедеть, которое понимаить.
Начинают собираться м о г и л я н ц ы.
Ш е г е л е в. Я своего шефа тоже вызвал.
С и н и ц ы н (жестко). Никакого начальства и никаких шефов! Я здесь и шеф и начальство! За реку, на пустоши, комплекс вынесем! А Могилицы с их святынями будут стоять в веках, как доселе стояли. И если кто посмеет…
В о́ й н а (растерянно). А как же с обыском?
С и н и ц ы н. Согласно ордеру…
С т е п а н (кивает на церковь). Стучите, говорю, да отверзнется.
Все идут к церквушке, у которой собираются могилянцы.
В о́ й н а (собравшимся). Граждане, прошу разойтись! Остаются только понятые и представители. (Стучит в дверь церквушки.)
Г о л о с и з - з а д в е р и. Кто?
М а к с и м. Все свои…
Скрежещет засов, и дверь распахивается настежь. В ее проеме, перетянутом красной лентой, появляется О л ь г а, в нарядном национальном костюме, с подносом старинной работы в руках. На подносе — ножницы.
В о́ й н а. Что еще такое?
О л ь г а. Разрежьте и входите.
Во́йна растерянно смотрит на начальство.
С о с н о в с к и й. Не поняли замысла…
С и н и ц ы н. Что же вы такие недогадливые? (Подходит к Ольге, берет ножницы, разрезает ленту.) Добро пожаловать!
С недоумением переглядываясь, в церквушку направляется н а ч а л ь с т в о, а за ним и м о г и л я н ц ы. Последним идет Шегелев с пинчером.
С т е п а н. С животным не входить. (Преграждает дорогу.) Как-никак культурно-просветительное учреждение.
З а н а в е с.
1982
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги