Избранные детективные романы. Сборник № 1. Книги 1-14

1

Сета Хаббарда нашли приблизительно там, где он и обещал быть, но не совсем в том виде, в каком ожидалось. Он висел на конце веревки в шести футах от земли и слегка раскачивался на ветру. Атмосферный фронт принес осадки, и Сет к тому времени, когда его обнаружили, промок насквозь, хотя ему уже было все равно. Кто-то заметил, что на его туфлях нет грязи, а на земле под ним – никаких следов. Выходит, когда начался дождь, он уже был мертв и висел на веревке.

Почему это важно? Да, по правде сказать, и не важно совсем.

Самому повеситься на дереве не так-то просто. Но Сет явно все продумал заранее. Веревка была натуральным манильским канатом, крученым, в три четверти дюйма толщиной, достаточно прочным, чтобы выдержать человека, весящего сто шестьдесят фунтов, как свидетельствовала запись врача, которого Сет посетил месяцем раньше. Впоследствии работник одной из фабрик Сета вспомнил, что видел, как хозяин отрезал от катушки кусок веревки длиной футов пятьдесят за неделю до того, как все узнали о столь драматическом финале его жизни.

Один конец веревки был привязан к нижней ветке дерева несколькими небрежными узлами и петлями, однако крепление выдержало. Другой был перекинут через верхнюю ветку толщиной около двух футов, нависшую ровно в двадцати одном футе от земли. Оттуда веревка свисала футов на девять и завершалась идеальным висельным узлом – наверняка Сету пришлось потренироваться, чтобы научиться вязать его. Петля была как с картинки в учебнике: тринадцать витков, которые должны были, легко соскользнув под тяжестью тела, мгновенно стянуть ее. Такой висельный узел резко сжимает шею, делая смерть быстрой и менее болезненной, и Сет отлично выполнил «домашнее задание». Никаких следов борьбы и страданий не было видно.

Шестифутовая стремянка, скорее всего откинутая ногой, валялась неподалеку. Видимо, Сет выбрал дерево, закинул на него веревку, закрепил узлами, вскарабкался на стремянку, приспособил петлю на шее и, когда все было сделано как надо, оттолкнул стремянку. Его руки свободно висели вдоль тела, кисти находились на уровне карманов.

Испытал ли он на миг сомнение, захотел ли в последнюю секунду вернуть все назад? Когда его ноги оторвались от спасительной опоры, схватился ли он инстинктивно руками за веревку над головой, попытался ли отчаянно бороться, прежде чем сдался? Никто никогда уже не узнает наверняка, но видимо, ничего такого не было. Более поздние свидетельства подтвердили, что Сет действовал целенаправленно.

Для совершения задуманного он выбрал лучший костюм, темно-серый, из плотной шерсти, какие обычно надевают на похороны в холодную погоду. Костюмов он имел всего три. Благодаря правильной технике повешения казалось, что тело вытянулось, поэтому обшлага брюк доставали только до лодыжек, а полы пиджака – до талии. Остроносые черные, без единого пятнышка, штиблеты были начищены до блеска. Синий галстук повязан идеально. А вот белую рубашку испачкала кровь, просочившаяся из-под веревки.

Спустя несколько часов стало известно, что Сет Хаббард присутствовал на одиннадцатичасовой службе в ближней церкви. Там он поговорил со знакомыми, пошутил со священником, положил деньги на блюдо для пожертвований – словом, выглядел так, будто пребывал в отличном расположении духа. Многие знали, что у Сета рак легких, хотя о том, что врачи отмерили ему очень короткий срок жизни, почти никому известно не было. Несколько человек даже вносили его в свои церковные записки «о здравии», несмотря на то, что он нес на себе клеймо двух разводов, чем навсегда запятнал звание истинного христианина.

Самоубийство его репутацию не улучшало.

Дерево, древняя сикамора[112], принадлежало семье Сета много лет. Земля вокруг густо поросла деревьями ценных пород с ядровой древесиной. Его отец приобрел ее в 1930-х годах весьма сомнительным способом. Сет неоднократно закладывал и перезакладывал участок и в конце концов обратил его в источник богатства. Обе бывшие жены Сета в бракоразводных войнах героически пытались оттяпать эту землю, но Сет сумел сохранить ее за собой.

Первым на месте действия появился Кэлвин Боггз, разнорабочий. Его Сет уже несколько лет нанимал поденщиком на ферму, парень всегда был на подхвате. Рано утром в воскресенье хозяин позвонил ему и сказал: «В два часа дня будь на мосту». Он ничего не объяснил, а Кэлвину задавать вопросы не пристало. Если мистер Хаббард велел ему быть в указанном месте в указанное время, значит, он должен там быть.

В последний момент десятилетний сын Кэлвина увязался за ним. Обычно Кэлвин не поддавался на его уговоры, но тут согласился взять с собой. Они поехали по засыпанной щебенкой дороге, которая тянулась на много миль, зигзагами пересекая владения Хаббарда. Крутя баранку, Кэлвин, конечно, недоумевал, зачем он понадобился хозяину, поскольку не мог припомнить ни одного случая, когда тот вызывал его куда-нибудь в воскресенье днем. Он знал, что хозяин болен, ходили даже слухи, будто умирает, но сам мистер Хаббард об этом, как, впрочем, и о чем-то другом, не распространялся.

Мост представлял собой деревянный настил, перекинутый через безымянный узкий ручей, зажатый между зарослями пуэрарии и кишащий водяными щитомордниками. Мистер Хаббард давно собирался забрать его в бетонную трубу, но болезнь отвлекла. Лишь по двум полуразвалившимся лачугам, гниющим среди разросшихся кустов неподалеку от поляны, можно было догадаться, что когда-то здесь располагалось небольшое селение.

У самого моста стоял принадлежащий мистеру Хаббарду «кадиллак» последней модели. Кэлвин остановился позади него и, глядя на открытые дверцу и багажник, испытал тревогу. К тому времени дождь уже разошелся, поднялся ветер. Странно, что мистер Хаббард оставил машину открытой.

Кэлвин велел сыну сидеть в грузовичке и медленно обошел «кадиллак», не прикасаясь к нему. Хозяина в машине не было. Кэлвин сделал глубокий вдох, вытер мокрое от дождя лицо и осмотрелся. На противоположной стороне поляны, ярдах в ста, он увидел висящее на дереве тело. Вернувшись к грузовичку, еще раз велел сыну не выходить из машины и запереть двери, но… Мальчик неотрывно смотрел на то самое дерево.

– Сиди здесь, – еще раз строго приказал Кэлвин, – из машины не вылезай.

– Да, сэр, – пробормотал мальчик.

Кэлвин шел медленно, поскольку ботинки скользили на мокрой земле, а главное, ему нужно было время, чтобы успокоиться. К чему тут спешка?

Чем ближе он подходил, тем яснее становилось: мужчина в темном костюме, висящий на веревке, мертв. А потом Кэлвин узнал его, увидел валяющуюся на земле стремянку, и картина сложилась. Ничего не трогая, он двинулся обратно, к своему грузовичку.

На дворе стоял октябрь 1988 года, и автомобильные телефоны наконец добрались и до сельских районов Миссисипи. По настоянию мистера Хаббарда Кэлвин установил такой телефон в своем грузовичке. Он позвонил в офис шерифа округа Форд, сообщил, что случилось, и стал ждать. Включив обогреватель и радио, откуда неслось умиротворяющее пение Мерла Хаггарда, не обращая внимания на сына, постукивая пальцами в такт движению стеклоочистителей, Кэлвин уставился на лобовое стекло и в какой-то момент понял, что плачет. Сын боялся с ним заговорить.

Спустя полчаса в одной машине прибыли два помощника шерифа, а пока они надевали непромокаемые плащи, подоспела и «скорая» с командой из трех человек. Стоя на щебенке, все напряженно всматривались через дождевую пелену в старую сикамору и через несколько секунд разглядели висящего на ней мужчину.

Кэлвин сообщил им все, что знал. Помощники шерифа решили, что действовать следует, как если совершено преступление, а потому запретили медикам из «скорой» приближаться к повешенному. Потом приехал еще один помощник шерифа, и еще один. Они обыскали машину, но ничего, проливающего свет на ситуацию, не нашли.

Сета глаза закрыты, а голова гротескно вывернута вправо, сфотографировали и сняли на видео. Землю вокруг сикаморы тщательно обследовали, но никаких улик не обнаружили. Один из помощников отправился с Кэлвином на его грузовичке в дом мистера Хаббарда, находящийся в нескольких милях оттуда. Мальчик, ни разу не открывший рта, ехал на заднем сиденье.

Двери отперли, и на кухонном столе нашли записку на желтом листке, вырванном из блокнота. Аккуратными печатными буквами Сет написал:

Кэлвину. Пожалуйста, сообщи властям, что я сам, без чьей-либо посторонней помощи, лишил себя жизни. Отдельно прилагаю распоряжения о своих похоронах. Никакого вскрытия! С.Х.

Записка была датирована тем же днем, воскресеньем, 2 октября 1988 года.

Помощники шерифа наконец отпустили Кэлвина. Он поспешно отвез сына домой, где тот рухнул на руки матери и до конца дня не произнес больше ни слова.

Оззи Уоллс был одним из двух черных шерифов штата Миссисипи. Другого только что избрали в одном из округов Дельты, где семьдесят процентов населения составляли черные. В округе Форд семьдесят четыре процента населения составляли белые, но Оззи второй раз победил на выборах с большим отрывом от остальных кандидатов.

Черные его обожали, считая своим. Белые уважали за то, что он независимый жесткий коп и бывшая футбольная звезда клэнтонской школы. В некотором смысле футбол на Глубоком Юге[113] медленно начинал превосходить значение расы.

Когда заработала рация, Оззи с женой и четырьмя детьми выходил из церкви, поэтому к мосту явился в костюме, без оружия и значка, но в багажнике у него всегда лежали старые ботинки. В сопровождении двух помощников он по грязи, под зонтом, дошел до сикаморы. К тому времени одежда Сета уже промокла насквозь, и вода капала с мысков его штиблет, с подбородка, ушей, кончиков пальцев и брючных манжет.

Оззи остановился перед деревом, приподнял зонт и посмотрел на мертвенно-бледное жалкое лицо человека, с которым при жизни встречался всего несколько раз.

Их отношения имели свою историю. В 1983-м, когда Оззи впервые баллотировался в шерифы, у него было три белых конкурента и ни одного доллара. Тогда ему позвонил Сет Хаббард, совершенно незнакомый белый мужчина. Как выяснил позже Оззи, Хаббард придерживался умеренных взглядов. Сет жил на северо-восточной окраине округа Форд, почти на границе с округом Тайлер. Он сообщил, что занимается лесозаготовками, торгует древесиной, владеет несколькими лесопилками в Алабаме, несколькими фабриками там-сям, и произвел на Оззи впечатление весьма успешного человека. Он предложил финансировать избирательную кампанию Оззи, но только при условии, что тот примет деньги наличными. Двадцать пять тысяч долларов наличными.

При встрече, заперев дверь кабинета, Сет Хаббард открыл ящик и показал Оззи деньги. Тот стал объяснять, что кандидаты обязаны официально сообщать обо всех финансовых поступлениях в избирательный фонд и все такое прочее, а Сет, в свою очередь, объяснил, что не хочет, чтобы конкретно о его взносе сообщалось официально. Либо они договариваются о расчете наличными, либо никак.

– И что вы хотите взамен? – спросил Оззи.

– Я хочу, чтобы вас выбрали. Больше ничего, – ответил Сет.

– Ну, в этом у меня уверенности нет.

– Как думаете, ваши оппоненты получают наличные под столом?

– Вероятно.

– Конечно, получают. Так что не глупите.

Оззи взял деньги. Он активно развернул кампанию, пробился в последний тур и легко обошел оппонента на общих выборах. После этого дважды заезжал в офис Сета, чтобы поприветствовать и поблагодарить его, но ни разу не застал. На звонки мистер Хаббард не откликался.

Оззи осторожно попытался собрать информацию о мистере Хаббарде из посторонних источников, но о нем мало что было известно. Ходили слухи, будто он сделал состояние на мебели, но точно никто ничего не знал. Он не пользовался услугами местных банков, юридических контор и страховых агентств. В церковь ходил от случая к случаю.

Четыре года спустя у Оззи не было серьезных противников на выборах, но Сет, тем не менее, изъявил желание встретиться. И снова двадцать пять тысяч долларов перешли из рук в руки, и снова Сет сразу исчез из поля зрения. И вот он мертв, задушен сделанной собственными руками петлей и мокнет под дождем.

Наконец прибыл Финн Паундерс, окружной коронер. Теперь можно было официально засвидетельствовать факт смерти.

– Давайте снимем его, – предложил Оззи.

Узлы развязали, и тело Сета на ослабленной веревке спустили с дерева. Его положили на носилки и накрыли термоодеялом. Четыре человека с большим трудом понесли носилки к машине «скорой помощи». Оззи следовал в конце маленькой процессии, пребывая в замешательстве, как и остальные.

Он уже без малого пять лет трудился на своем посту и повидал немало мертвецов. Несчастные случаи, автомобильные аварии, несколько убийств, самоубийства. Однако он не стал бесчувственным и не потерял интерес к службе. Ему доводилось не раз поздно вечером звонить родителям и женам жертв, но всякий раз, увидев труп он испытывал непреодолимое чувство страха.

Старина Сет… Кому Оззи должен позвонить? Он знал, что Сет разведен, но не знал, женился ли снова. Ему фактически ничего не было известно о его семье. Возраст Сета – около семидесяти. Если есть взрослые дети, то где они?

«Ладно, – подумал Оззи, – скоро выясню».

Направляясь в Клэнтон впереди «скорой», он начал уже из машины обзванивать тех, кто мог что-нибудь знать о Сете Хаббарде.

2

Джейк Брайгенс уставился на красные цифры электронного будильника, показывающего 5.29. Протянув руку, нажал на кнопку отбоя и осторожно спустил ноги с кровати. Карла перевернулась на другой бок и плотнее завернулась в одеяло. Он тихонько похлопал ее пониже спины и сказал: «Доброе утро». Она не отозвалась.

Несмотря на понедельник, будний день, она могла поспать еще час, прежде чем вскочить с кровати и, поспешно собрав, везти Ханну в школу. Летом Карла позволяла себе вставать еще позднее, и в это время весь ее день был заполнен девчачьими заботами Ханны, в зависимости от того, что та захочет делать.

Расписание Джейка редко менялось. Подъем в 5.30, в 6.00 – кофейня; без чего-то 7.00 – офис. Немногие начинали работать так рано, как Джейк Брайгенс, хотя теперь, достигнув зрелого возраста, тридцати пяти лет, он все чаще задавался вопросом: зачем именно ему вставать ни свет ни заря? И почему он упорно приходит в контору раньше остальных юристов Клэнтона? Ответы, некогда совершенно очевидные, становились теперь все более расплывчатыми.

Его давнишняя, со времен окончания юридического факультета, мечта стать знаменитым судебным адвокатом не потускнела. Он остался таким же честолюбивым, как и прежде. Но рутина раздражала. Десять лет в окопах, а контора по-прежнему забита завещаниями, договорами и никчемными спорными контрактами. Ни одного приличного уголовного дела, даже многообещающей автокатастрофы.

Момент славы пришел и ушел. Оправдание Карла Ли Хейли произошло три года назад, и порой Джейк опасался, что пик его карьеры позади. Тем не менее сейчас он, как обычно, отмел сомнения и напомнил себе, что ему еще только тридцать пять и он – гладиатор, у которого впереди множество побед на ристалищах в зале суда.

Пес больше не встречал его во дворе. Они потеряли Макса в пожаре, разрушившем их красивый, любимый и много раз заложенный викторианский дом на Адамс-стрит три года назад. Клан[114] поджег его в разгар процесса по делу Хейли в июле 1985-го.

Сначала во дворе крест сожгли, потом попытались взорвать дом. Джейк отослал Карлу и Ханну, что было весьма разумно с его стороны: после предпринимавшихся целый месяц попыток убить его. В конце концов подожгли дом. Ему пришлось выступать в суде с заключительной речью в одолженном костюме.

Разговор о том, чтобы завести другую собаку, не заводили. Несколько раз подступались к этой теме, но откладывали. Ханна хотела собаку, и, вероятно, собака была ей необходима, поскольку девочка, единственный ребенок в семье, часто жаловалась, что ей скучно играть одной. Но Джейк, а особенно Карла, прекрасно понимали, на кого лягут хлопоты по воспитанию щенка и уходу за ним. Кроме того, они жили в съемном доме, быт еще не был устроен. Может, собака и вернула бы его к привычному состоянию, а может, и нет. Джейк часто размышлял об этом в ранние утренние часы. Дело в том, что ему самому очень не хватало собаки.

Быстро приняв душ, Джейк оделся в маленькой свободной спальне, которую они с Карлой использовали в качестве гардеробной. В этом хлипком, не принадлежащем им доме все было маленьким. И все – временным.

Мебель представляла собой унылое собрание кем-то отданных за ненужностью или купленных на блошином рынке по дешевке старых вещей. Ее планировалось выбросить, если когда-нибудь дела, как они надеялись, пойдут лучше, хотя Джейк вынужден был признать, что пока никакого движения в этом направлении не наблюдалось.

Их иск к страховой компании увяз в досудебной трясине. Он подал его через полгода после вынесения вердикта по делу Хейли, когда пребывал на вершине славы и преисполнился уверенности в себе. Неужели страховая компания посмеет обмануть его? Дайте ему любое жюри присяжных в округе Форд, и он снова добьется своего и выиграет любое дело.

Но самодовольство и кураж улетучивались по мере того, как они с Карлой постепенно осознавали: заключенный ими изначально договор предусматривал страхование далеко не в полном объеме. В четырех кварталах от нынешнего жилья возвышался пустой и израненный остов их бывшего дома, год за годом накапливая опавшую листву. Соседка миссис Пикл приглядывала за ним, но особо приглядывать было не за чем. Соседи хотели, чтобы на месте пепелища вырос новый прекрасный дом, в который вернутся Брайгенсы.

Джейк тихо прошел в комнату Ханны, поцеловал ее в щечку и получше укрыл одеялом. Девочке семь лет, их единственный ребенок, и других, похоже, не будет. Она ходила во второй класс клэнтонской начальной школы, находящейся за углом детского сада, где преподавала ее мать.

В маленькой кухне Джейк нажал кнопку кофеварки и следил за ней, пока она не зашумела. Открыв портфель, потрогал свой полуавтоматический девятимиллиметровый пистолет в кобуре и засунул в портфель несколько папок с делами.

Он привык носить с собой оружие, и это его огорчало. Как можно жить нормальной, все время держа под рукой пистолет? А что делать, если твой дом сжигают после попытки взорвать его, твоей жене угрожают по телефону, в твоем дворе сжигают крест, мужа твоей секретарши избивают до потери сознания, и впоследствии он умирает, нанимают снайпера, чтобы убить тебя, но тот промахивается и убивает охранника, сеют террор в течение всего процесса и продолжают запугивать еще долгое время после его окончания?

Четверо террористов теперь отбывали наказание – трое в федеральной тюрьме, один – в «Парчмане». Только четверо, неустанно напоминал себе Джейк. А было их скорее всего не меньше дюжины – это мнение разделяли Оззи и другие представители властей о́круга.

По привычке и от отчаяния Джейк минимум раз в неделю звонил в ФБР, чтобы справиться, нет ли новостей о расследовании. Теперь, три года спустя, ему часто даже не отзванивали. Он писал письма. Документация по делу уже занимала целый шкаф в его кабинете.

Только четверо. Он знал имена многих других, они все еще оставались подозреваемыми, по крайней мере для Джейка. Кто-то уехал, кто-то остался здесь, но все они были на свободе и продолжали жить, будто ничего не случилось. Поэтому он обзавелся оружием, получив официальные разрешения.

Один пистолет Джейк носил в портфеле. Один всегда лежал у него в машине. Два – в офисе. Имелись и другие. Его охотничьи ружья сгорели при пожаре, но Джейк понемногу восстанавливал коллекцию.

Он вышел на маленькое кирпичное крыльцо и полной грудью вдохнул холодный воздух. На улице, прямо перед домом, стояла патрульная машина, принадлежащая офису шерифа округа Форд. За рулем сидел Луис Так, официальный помощник шерифа, работающий в ночную смену. Его главная обязанность – находиться поблизости всю ночь и особенно возле почтового ящика каждое утро точно в 5.45 с понедельника по субботу, когда мистер Брайгенс выходил на крыльцо и махал ему рукой в знак приветствия. Так махал ему в ответ. Это означало, что Брайгенсы пережили еще одну ночь.

Пока Оззи Уоллс остается шерифом округа Форд, а это еще минимум три года, а то и гораздо дольше, он и его подчиненные будут делать все возможное, чтобы защитить Джейка и его семью. Ведь Джейк взялся за дело Карла Ли Хейли, работал как вол за сущую мелочь, уворачивался от пуль, игнорировал реальные угрозы и потерял практически все, но добился оправдательного приговора, эхо которого все еще звучало в округе Форд. Защитить Брайгенса Оззи считал своим первейшим долгом.

Луис так медленно тронулся. Он несколько раз обогнет квартал, вернется через несколько минут после того, как уедет Джейк, и будет наблюдать за домом, пока не зажжется свет в кухне и он не убедится, что Карла встала.

Джейк ездил на одном из двух имеющихся в округе «саабов», красном, с пробегом сто девяносто миль. Машина нуждалась в капитальном ремонте, но Джейк не мог его себе позволить. Когда-то иметь столь экзотическую машину в таком маленьком городе казалось ему дерзкой и шикарной идеей, но теперь ремонтные расходы стали неподъемными. Ближайший сервисный центр располагался в Мемфисе, в часе езды, поэтому каждый визит туда отнимал полдня и обходился в тысячу долларов.

Джейк был готов сменить «сааб» на американскую марку и думал об этом каждое утро, когда поворачивал ключ зажигания и, затаив дыхание, ждал, заведется ли двигатель. Двигатель пока заводился, но за последние несколько недель Джейк не раз замечал, что происходит он это с отставанием, после одного-двух холостых оборотов, а это зловещее предупреждение: вот-вот случится плохое. Впадая в паранойю, он слышал посторонние шумы, дребезжание и едва ли не каждый день проверял покрышки, отмечая, как все больше стираются протекторы.

Джейк задним ходом съехал на Калберт-стрит. Она, хоть и располагалась всего в четырех кварталах от Адамс-стрит с их бывшим домом, не считалась центральной улицей города. Соседний дом тоже был сдан в аренду. Вдоль Адамс-стрит стояли более старые и представительные дома, созданные по авторским проектам. На Калберт-стрит царила мешанина из домов-коробок в провинциальном стиле, покинутых прежде, чем город серьезно приступил к районированию.

Хоть Карла и не говорила, он знал, что она мечтает перебраться отсюда. Они даже обсуждали возможность вообще уехать из Клэнтона. Три года, минувшие после процесса Хейли, оказались гораздо менее успешными, чем они рассчитывали и надеялись.

Если Джейку предстояла долгая, трудная карьера, исполненная борьбы, почему не бороться в другом месте? А Карла могла преподавать где угодно. Вдали отсюда запросто можно устроить спокойную жизнь, без оружия и необходимости постоянно держать ухо востро.

Черное население округа Форд уважало Джейка, но многие белые по-прежнему относились неприязненно. И здесь все еще гуляли на свободе безумцы. С другой стороны, жизнь среди друзей, которых они обрели, давала ощущение некоторой безопасности. Соседи внимательно следили за появляющимися на улице незнакомыми машинами и пешеходами. И каждый полицейский, каждый сотрудник офиса шерифа в округе знал, что обеспечение безопасности маленькой семьи Брайгенс – их непреложная обязанность.

На самом деле Джейк и Карла не могли уехать, хотя порой играли в «куда бы ты хотела (или хотел) податься». Но это не более чем игра, ведь Джейк знал суровую правду: он никогда не найдет работу в крупной фирме, в большом городе, да вряд ли отыщется и маленький городок в каком-либо штате, где нет голодных юристов. Он трезво смотрел на свое будущее, и оно его устраивало. Ему лишь требовалось сделать рывок.

Проезжая мимо обгоревшего остова на Адамс-стрит, он пробормотал несколько крепких ругательств в адрес трусов, которые сожгли его дом, а также в адрес страховой компании, и прибавил скорости. Потом он свернул на Джефферсон, потом на Вашингтон, которая, отходя от северного края Клэнтон-сквер, тянулась в обе стороны на восток и на запад.

Его контора располагалась на Вашингтон-стрит, прямо напротив внушительного здания суда, и он каждое утро в 6.00 парковался в одном и том же месте, хотя в этот ранний час свободных мест оставалось полно. Тишина будет царить на площади еще два часа, пока не откроются окружающие ее суд, магазины и офисы.

Между тем кофейня, когда Джейк вошел и поздоровался, уже кишела «синими воротничками», фермерами и разного рода служащими. Как обычно, он был единственным посетителем в пальто и галстуке. «Белые воротнички» собирались часом позже на противоположной стороне площади, в чайной, где обсуждали процентные ставки и мировую политику.

В кофейне говорили о футболе, местной политике и охоте на оленей. Джейк был одним из немногих профессионалов, которых принимали в кофейне. Тому имелось несколько причин: к нему хорошо относились, а сам он отличался толстокожестью и добродушием. Кроме того, всегда был готов дать неофициальную юридическую консультацию любому механику или водителю грузовика, попавшему в затруднительное положение.

Повесив пальто на вешалку, Джейк нашел место за столиком, где уже сидел Маршалл Празер, помощник шерифа. Двумя днями ранее «Оле Мисс»[115] проиграла Джорджии с разрывом в три тачдауна, и это было главной темой обсуждения.

Разбитная официантка Делл не переставая чавкала жвачкой. Пробираясь к столу, она умудрилась своим тощим седалищем толкнуть Джейка так, что он пролил свой кофе – это случалось каждый раз, шесть дней в неделю. Несколько минут спустя она принесла ему еду, которой он не заказывал: пшеничный тост, местную овсяную кашу и клубничный джем. Как всегда.

Когда Джейк выколачивал из бутылки на кашу соус «Табаско», Празер спросил:

– Слушай, Джейк, ты знал Сета Хаббарда?

– Никогда с ним не встречался, – ответил Джейк, поймав на себе несколько взглядов. – Раза два слышал это имя. У него дом где-то возле Пальмиры, кажется?

– Да, точно.

Некоторое время Празер жевал сосиску, а Джейк потягивал кофе.

– Поскольку ты поместил его в прошедшее время, – осторожно произнес Джейк, – можно, полагаю, сделать вывод, что с Сетом Хаббардом случилось нехорошее?

– Что я сделал? – переспросил Празер.

Помощник шерифа имел раздражающую привычку задать за завтраком вслух какой-нибудь многозначительный вопрос и после этого надолго замолчать. Он знал все, что происходило в городе, был в курсе всех сплетен, но неизменно любил проверить, нельзя ли выудить еще какие-нибудь подробности у собеседника.

– Упомянул его в прошедшем времени. Ты спросил, знал ли я Сета Хаббарда, а не знаю ли я его, как сказал бы, если бы он был жив. Я прав?

– Ну, в общем…

– Так что случилось?

– Он покончил с собой вчера, – громко ответил Энди Ферр, механик из ремонтной мастерской «Шевроле». – Повесился на дереве.

– Записку оставил, и все такое, – добавила Делл, проходя мимо с кофейником.

Кафе открылось час назад, поэтому можно было не сомневаться: она уже знает о смерти Сета Хаббарда не меньше, чем остальные присутствующие.

– И что было в записке? – спокойно спросил Джейк.

– Этого я тебе сказать не могу, мой сладкий, – прощебетала Делл. – Это наш с Сетом секрет.

– Ты же не знала Сета, – уставился на нее Празер.

Делл, та еще штучка, самый острый в городе язычок, с ответом не замешкалась:

– Как-то раз я любила Сета, а может, два… Всё и всех не упомнишь.

– Ну да, поскольку их слишком много, – поддел Празер.

– Конечно, но тебя среди них и близко не было, старичок, – парировала Делл.

– Как, ты что, забыла? – не остался в долгу Празер, чем сорвал несколько смешков.

– А где была записка? – спросил Джейк, пытаясь вернуть разговор к изначальной теме.

Празер набил рот блинчиками, прожевал и только потом ответил:

– На кухонном столе. Она сейчас у Оззи. Он все еще ведет расследование, но там нечего искать. Похоже, Хаббард посетил церковь и все там было нормально, потом вернулся к себе в поместье, взял стремянку, веревку и сделал дело. Один из его работников нашел его: он висел в петле под дождем при полном воскресном параде.

Это было интересно, странно, трагично, но Джейку трудно было сострадать человеку, которого он никогда не видел.

– И что, наследство осталось? – поинтересовался Энди Ферр.

– Не знаю, – ответил Празер. – Думаю, Оззи был с Сетом знаком, но он не распространяется.

Делл снова наполнила их чашки и задержалась у стола, подбоченившись.

– На самом деле я его не знала, но моя двоюродная сестра знала его первую жену – их у него было по меньшей мере две. По ее словам, у Сета имелась земля и водились денежки. Она говорила, Хаббард был очень скрытный и никому не доверял. И уверяла, что он – гнусный сукин сын. Но после развода все так говорят.

– Тебе ли не знать, – вставил Празер.

– Я-то знаю, старичок. Знаю намного больше твоего.

– А завещание имеется? – спросил Джейк.

Он не очень любил наследственные дела, но внушительное имущество покойного обычно подразумевало, что кто-то в городе получит приличный гонорар. А нужно-то всего лишь пошелестеть бумагами да пару раз появиться в суде – ничего трудного и не слишком обременительно. Джейк знал, что уже к девяти утра все городские юристы будут украдкой стараться узнать, кто составлял завещание для Сета Хаббарда.

– Пока неизвестно, – ответил Празер.

– Завещания ведь дело негласное, так ведь, Джейк? – спросил Билл Уэст, электрик с обувной фабрики, находящейся к северу от города.

– До тех пор, пока ты не умер. Завещание можно изменить в самую последнюю минуту, так что регистрировать его будет некогда. К тому же человек может не хотеть, чтобы, пока он жив, весь мир знал, что в нем написано. А вот когда ты умираешь и завещание открывается для утверждения, оно поступает в суд и становится достоянием общественности.

Окинув взглядом кафе, Джейк насчитал минимум три человека, для которых составлял завещания. Он умел облекать их в лаконичную форму, все делал быстро и дешево, и в городе это знали. Поэтому недостатка в такой работе у него не было.

– И когда состоится официальное утверждение? – поинтересовался Билл Уэст.

– Тут нет определенных временных рамок. Обычно вдова или дети усопшего находят завещание, относят юристу, и спустя месяц или около того после похорон все отправляются в суд, где начинается процесс.

– А если завещания нет?

– О, это – мечта любого адвоката, – рассмеялся Джейк. – Тогда неизбежна неразбериха. Если мистер Хаббард умер, не оставив завещания и имея парочку бывших жен, может быть, еще и взрослых детей и внуков, – кто знает, то все они проведут следующие пять лет в борьбе за его наследство. Разумеется, при условии, что он его оставил.

– О, он оставил! – подхватила Делл с другого конца зала – ее радар всегда был чутко настроен.

Стоило кому-нибудь кашлянуть, как она, где бы ни находилась, тут же справлялась о здоровье этого человека. Если кто-то чихал, спешила принести бумажные салфетки. Если ты вел себя тихо, могла сунуть нос в твои домашние или рабочие дела. Если ты готов был разговаривать с ней, она бесконечно долго стояла возле твоего столика, подливая кофе в чашку, независимо оттого, сколько там оставалось. От Делл ничто не ускользало, она все помнила и не упускала случая указать, что три года назад ты говорил совсем другое.

Маршалл Празер театрально закатил глаза, словно говорил: «Чокнутая, что с нее взять?», но благоразумно не произнес это вслух. Покончив с блинчиками, он собрался уходить.

Джейк задержался ненамного дольше. Он оплатил свой чек в 6.40 и покинул кафе, приобняв по пути Делл и едва не задохнувшись от ее дешевых духов. Небо на востоке окрасилось оранжевым, разгоралась заря. После дождя, прошедшего накануне, воздух был чистым и холодным.

Джейк быстрым шагом прошел мимо своего офиса, словно спешил на важную встречу. На самом деле никакой важной встречи у него в этот день не было – лишь несколько обычных визитов к людям, нуждающимся в его помощи.

Он просто совершал свой повседневный обход вокруг Клэнтон-сквер, проходя мимо банков, страховых агентств, агентств недвижимости, магазинов и кафе, расположенных впритык друг к другу и еще закрытых в ранний час. За небольшим исключением, дома́ здесь были двухэтажные, краснокирпичные, с ажурными коваными балконами, нависающими над тротуарами, которые правильным квадратом огибали площадь и лужайку перед зданием суда.

Клэнтон нельзя было назвать процветающим городом, но и умирающим, как многие маленькие городки на сельском Юге, он тоже не был. Согласно переписи 1980 года, население составляло чуть более восьми тысяч человек, четверть от всего населения округа, и ожидалось, что следующая перепись засвидетельствует его рост.

В городе не было пустых витрин, заколоченных дверей и табличек «Сдается», уныло пылящихся в окнах. Джейк был родом из Карауэя, маленького городка, где Главная улица медленно приходила в упадок, по мере того как сворачивали дела торговцы, закрывались кафе, и юристы, упаковав свои книги, переезжали в административный центр округа. Вокруг Клэнтон-сквер сейчас располагалось двадцать шесть юридических контор, и количество их увеличивалось, от конкурентов не было спасения.

«Интересно, сколько еще адвокатов город сможет переварить?» – часто думал Джейк.

Он получал удовольствие, проходя мимо других юридических контор, смотрел на их запертые двери и неосвещенные приемные. Это был почетный круг победителя, который готов к работе, когда его конкуренты еще спят.

Первой он миновал контору Гарри Рекса Воннера, быть может, самого близкого своего товарища по коллегии адвокатов, воителя, редко приходящего на работу раньше 9.00, хотя в это время приемная уже раскалена от обилия разводящихся клиентов. Гарри Рекс прошел через несколько браков, знал, что такое домашний хаос, и по этой причине предпочитал работать за пределами дома в вечерние часы.

Миновал Джейк и контору ненавистного Салливана – пристанище самого многочисленного собрания адвокатов в округе. Их здесь служило минимум девять. Девять полных болванов, с которыми у Джейка не было ни малейшего желания водить знакомство, впрочем, отчасти из зависти. Салливан обслуживал банки и страховые компании, и его юристы зарабатывали больше, чем все остальные, вместе взятые.

Далее, за дверью с висячим замком, находилась печально известная контора некоего деятеля по имени Мак Стаффорд. Его никто не видел и ничего о нем не слышал вот уже восемь месяцев, с тех пор как он исчез среди ночи, прихватив деньги своих клиентов. Его жена и две дочери все еще ждали предъявления обвинения. Втайне Джейк надеялся, что Мак где-нибудь на берегу залива благополучно потягивает ром и никогда не вернется. Это был несчастливый мужчина, состоявший в несчастливом браке.

«Беги, Мак, беги», – каждое утро мысленно произносил Джейк, на ходу касаясь рукой висячего замка.

Он прошел мимо редакции «Форд каунти таймс», чайной, которая только сейчас начинала оживать. Миновал галантерейный магазин, где на распродажах покупал себе костюмы, кафе «У Клода», которым владел чернокожий и где он каждую пятницу обедал с другими городскими белыми либералами. Затем путь Джейка лежал мимо антикварной лавки, против хозяина которой, проходимца, он дважды вел дела в суде, а также мимо участвующего в судебной тяжбе банка – держателя второй закладной на его дом, и окружного офисного здания, где работал новый прокурор округа, когда бывал в городе.

Прежний, Руфус Бакли, ушел с поста в прошлом году, когда его провалили на выборах, и больше никогда не вернется на какую бы то ни было выборную должность – во всяком случае, Джейк и многие другие надеялись на это. Они с Бакли чуть не задушили друг друга во время процесса над Хейли, и ненависть еще не остыла. Бывший окружной прокурор вернулся в свой родной город Смитфилд, округ Полк, где зализывал раны и тужился заработать на жизнь на Главной улице в своей юридической конторе, а таких котнтор там было полно.

Круг замкнулся, и Джейк отпер парадную дверь собственной конторы, которая, по общему признанию, считалась лучшей в городе. Здание, где она находилась, наряду с другими, выходящими на площадь, построило семейство Уилбэнкс сто лет назад и почти все это время какой-нибудь Уилбэнкс занимался в нем юридической практикой.

Цепочка прервалась, когда Люсьен, последний и, безусловно, самый безумный из оставшихся Уилбэнксов, был исключен из корпорации. Тогда он только-только взял на работу Джейка, выпускника юридического факультета, намереваясь втянуть того в свои коррупционные дела, но не успел: коллегия адвокатов штата лишила его лицензии.

С уходом Люсьена и за неимением в наличии других Уилбэнксов Джейк унаследовал великолепное помещение. Из десяти комнат он использовал только пять. Внизу находилась просторная приемная, где работала и встречала клиентов нынешняя секретарша. Над приемной, в роскошном кабинете площадью тридцать на тридцать футов, Джейк проводил рабочие дни за массивным дубовым столом, принадлежавшим когда-то Люсьену, а прежде – его отцу и деду. Когда уставал, что случалось часто, Джейк подходил к большой двустворчатой французской двери, распахивал ее и выходил на длинный балкон, откуда открывался прекрасный вид на площадь и здание суда.

В 7.00, строго по расписанию, Джейк сел за стол и сделал первый глоток кофе. Заглянув в ежедневник, он вынужден был признать, что день не сулит ни надежд, ни доходов.

3

Нынешнюю секретаршу, тридцатиоднолетнюю мать четырех детей, Джейк нанял только потому, что не нашлось другой, более подходящей. Она начала работать у него пять месяцев назад, когда он уже отчаялся кого-то найти. Звали ее Рокси, к достоинствам следовало отнести то, что она появлялась на работе каждое утро в 8.30 или несколькими минутами позже и более или менее удовлетворительно выполняла свои обязанности: отвечала на телефонные звонки, встречала клиентов, отваживала придурков, печатала тексты документов, подшивала бумаги и содержала свои владения в относительном порядке.

Но недостатки Рокси были куда существеннее: она не испытывала интереса к работе, рассматривала ее как временную, пока не найдет что-нибудь получше. Еще она курила на заднем крыльце и пахла задним крыльцом, постоянно ворчала по поводу маленькой зарплаты, расплывчато, но недвусмысленно высказывалась о том, как, по ее мнению, разбогатели все юристы, и была крайне неприятной в общении. Будучи родом из Индианы, она попала на Юг, выйдя замуж за военного, и, как многие северяне, нетерпимо относилась к здешнему культурному окружению: мол, получив великолепное воспитание, вынуждена теперь жить в захолустье.

Хотя Джейк никогда специально этого не выяснял, он подозревал, что брак Рокси более чем неудачный. Ее мужа уволили со службы за какой-то проступок. Рокси даже хотела, чтобы Джейк представлял его интересы в суде. Но Джейк отказался, и обида до сих пор тлела в ее сердце. Плюс ко всему из их скудной кассы пропало около пятидесяти долларов, и Джейк подозревал худшее.

Рано или поздно ему все равно придется выгнать Рокси, хоть он ненавидел увольнять сторудников. Каждое утро в минуты передышки он возносил небу ежедневную молитву, просил Бога дать ему терпения мирно просуществовать еще день бок о бок с этой женщиной.

Сколько же их прошло через его контору! Джейк нанимал молоденьких девушек, потому что их было много, а платить можно было мало. Самая лучшая из них вышла замуж, забеременела и потребовала полугодовой отпуск. Худшие кокетничали, носили обтягивающие мини-юбки и делали двусмысленные намеки. А одна, когда он решил ее уволить, даже пригрозила фальшивым иском за сексуальные домогательства, но, к счастью, была арестована за подделывание чеков и, таким образом, исчезла сама.

Он нанимал более зрелых женщин, чтобы исключить физическое искушение, но такие, как правило, любили командовать, вели себя покровительственно, страдали от климакса, постоянно бегали по врачам, говорили только о болезнях и обожали ходить на похороны.

Не одно десятилетие конторой Уилбэнксов в годы ее наивысшего расцвета твердой рукой правила Этель Твитти, легендарная особа. Более сорока лет все юристы ходили у нее по струнке. Она держала в страхе остальных секретарш и насмерть сражалась с младшими компаньонами: ни один из них не смог продержаться в конторе больше двух лет.

Но теперь Этель ушла на покой, Джейк заставил ее сделать это в разгар шумного процесса над Хейли. Тогда ее мужа избили бандиты, возможно, члены Клана, хотя расследование так и осталось незавершенным. Джейк не помнил себя от радости, когда ушла Этель, но теперь почти скучал по ней.

Ровно в 8.30 он спустился в кухню, чтобы налить себе еще кофе, потом послонялся по комнате, где хранились документы, делая вид, будто ищет старую папку. Когда в 8.39 Рокси проскользнула через заднюю дверь, Джейк стоял у ее стола в ожидании, листая папку и всем своим видом демонстрируя недовольство тем, что она в который раз опоздала на работу.

То, что у нее четверо маленьких детей, безработный и несчастный муж, нелюбимая работа, за которую она, по ее мнению, получала нищенскую зарплату, и куча других проблем, мало значило для Джейка. Если бы она ему нравилась, может, он испытывал бы к ней сочувствие. Но чем дальше, тем меньше его устраивала Рокси. Он копил факты, устные выговоры и вел мысленное досье, чтобы, когда настанет страшивший его момент решающего разговора, быть во всеоружии. Джейк ненавидел себя за то, что заранее планирует, как избавиться от нежелательной секретарши.

– Доброе утро, Рокси. – Он многозначительно взглянул на часы.

– Привет. Простите, я опоздала – отвозила детей в школу.

Его тошнило от лжи, какой бы незначительной она ни была. Детей в школу и обратно возил ее безработный муж. Карла это подтвердила.

– Угу, – промычал Джейк, взяв со стола только что принесенную ею стопку конвертов.

Не дав ей возможности рассортировать почту, он сам быстро просмотрел ее на предмет чего-нибудь интересного. Обычная макулатура, юридический мусор – письма из других фирм, одно – из офиса судьи, толстые конверты с копиями кратких изложений дел, ходатайств и тому подобным. Их он открывать не стал – это обязанность секретаря.

– Что-нибудь ищете? – спросила Рокси, положив на стол сумку и начиная устраиваться.

– Нет.

По обыкновению, она не успела привести себя в порядок – никакого макияжа, копна растрепанных волос – и поспешила в дамскую комнату улучшать свой внешний вид. Процесс нередко занимал четверть часа. Еще один негласный выговор.

В самом низу стопки лежал конверт стандартного размера, на котором Джейк увидел свое имя, написанное синими чернилами от руки. Обратный адрес удивил его настолько, что он чуть не уронил конверт. Швырнув остальную корреспонденцию на середину стола, он заспешил вверх по лестнице к себе в кабинет.

Войдя и заперев дверь, сел в углу возле выдвижного бюро, под портретом Уильяма Фолкнера, купленным мистером Джоном Уилбэнксом, отцом Люсьена, и осмотрел конверт. Стандартный, простой, белый, предназначенный для писем, из дешевой бумаги, вероятно, из тех, что стоят пять долларов за сотню, с двадцатипятицентовой маркой, на которой изображен астронавт, и довольно толстый – скорее всего в нем находилось несколько листов бумаги. Письмо было адресовано лично ему: «Достопочтенному Джейку Брайгенсу, адвокату, 146, Вашингтон-стрит, Клэнтон, Миссисипи». Без почтового индекса.

Обратный адрес: «Сет Хаббард. До востребования, п/я 277, Пальмира, Миссисипи, 386664».

Конверт был помечен штемпелем клэнтонского почтового отделения с датой 1 октября 1988 года, то есть вчерашней субботой. Джейк сделал глубокий вдох и стал размышлять о возможном развитии событий. Если верить сплетням, которые он услышал в кофейне, а у Джейка не было оснований не верить им, во всяком случае, сейчас, Сет Хаббард повесился менее двадцати четырех часов назад, в воскресенье днем. Сейчас понедельник, 8.45 утра. Чтобы на конверте в Клэнтоне успели проставить штемпель, датированный субботой, Сет Хаббард, или кто-то, действующий от его имени, должен был опустить письмо в почтовый ящик, находящийся внутри клэнтонского почтового отделения, либо вечером в пятницу, либо в субботу до полудня, то есть до закрытия почты. Клэнтонский штемпель может стоять только на местных отправлениях. Остальную корреспонденцию везут в региональный центр в Тьюпело, там сортируют, штемпелюют и рассылают по адресам.

Джейк нашел ножницы и аккуратно срезал тонкую полоску с одного края конверта – противоположного тому, где был написан обратный адрес, близко к марке, но так, чтобы ничего не повредить. Ведь существовала вероятность, что он держит в руках вещественное доказательство. Позже надо будет скопировать.

Немного сжав широкие края конверта, он вытряхнул из него сложенные бумажные листы. Разворачивая их, почувствовал, как учащенно бьется сердце. Листов было три, все белые, без всяких затей, без именной шапки. Расправив, Джейк положил их на стол, потом взял верхний. Синими чернилами, аккуратным почерком, удивительным для мужчины, автор писал:

Джейк ощущал сильное волнение и не сразу приступил к чтению завещания. Глубоко вздохнув, он встал, обошел кабинет, открыл дверь на балкон и обозрел по-утреннему прекрасный вид на здание суда и площадь, потом вернулся к выдвижному бюро. Еще раз перечитал письмо – оно будет служить доказательством завещательной правоспособности Сета Хаббарда – и на миг его парализовала нерешительность. Он вытер взмокшие ладони о брюки. Следует ли ему оставить письмо, конверт и еще непрочитанные страницы там, где они есть, и бежать к Оззи? Или позвонить судье?

Нет. Письмо прислано ему, конфиденциально, и он имеет полное право ознакомиться с ним. Тем не менее он ощущал, будто держит в руках тикающую бомбу. Джейк медленно отодвинул в сторону письмо и переключил внимание на следующую страницу. С бешено колотящимся сердцем и трясущимися руками он смотрел на синие чернильные строчки и полностью отдавал себе отчет в том, что они съедят следующий год его жизни, а может, и два.

На листе было написано:

Абсолютно разборчивая подпись была сделана аккуратным мелким почерком. Джейк снова вытер вспотевшие ладони и перечитал завещание. Оно занимало две страницы – безукоризненно ровные строчки, будто Сет писал, подложив под бумагу трафарет.

Десятки вопросов роились у Джейка в голове, требуя ответов. Прежде всего напрашивался такой: кто такая Летти Лэнг? И другой, тесно связанный с ним: что именно она сделала, чтобы заслужить девяносто процентов наследства? Следующий: насколько велико это наследство? Если оно действительно так существенно, то какую часть из него съедят налоги? Этот вопрос немедленно потянул за собой еще один: какую сумму может составить гонорар адвоката?

Не давая воли алчным фантазиям, Джейк, ощущал легкое головокружение и мощный выброс адреналина, обошел кабинет, пытаясь успокоиться. Какой намечается отменный судебный скандал! Раз на кону большие деньги, можно не сомневаться: семья Сета поставит на ноги всю адвокатуру и яростно бросится на борьбу за наследство.

Хотя Джейку еще не приходилось выступать защитником в полноценном процессе по опротестованию завещания, он знал: подобные дела рассматриваются в Судах справедливости, причем зачастую в присутствии присяжных. В округе Форд было мало прецедентов, когда покойный оставлял большое наследство, но случалось, какой-нибудь состоятельный человек умирал, не оставив четких распоряжений относительно имущества, или когда завещание представлялось по тем или иным причинам сомнительным.

Джейк аккуратно вложил конверт и три листа бумаги в папку и отнес ее вниз, к Рокси. К тому времени она выглядела получше, насколько это возможно, и распечатывала корреспонденцию.

– Прочтите это, – велел Джейк. – Медленно.

Она выполнила его распоряжение и, закончив читать, воскликнула:

– Вот это да! Отличное начало недели.

– Только не для старины Сета, – ответил Джейк. – Пожалуйста, отметьте в книге регистрации, что это пришло с почтой сегодня, третьего октября, утром.

– А зачем такая точность?

– Время получения письма может оказаться в суде решающим. Суббота, воскресенье, понедельник…

– А я буду свидетельницей?

– Может, да, а может, нет, но все надо предусмотреть. Правильно?

– Вам лучше знать, вы адвокат.

Джейк сделал по четыре копии конверта, письма и завещания. Один экземпляр полного набора документов он отдал Рокси, велев завести для него отдельную папку, два, поднявшись к себе в кабинет, положил в ящик стола и запер его.

Дождавшись девяти часов, вышел из конторы, имея при себе оригинал и одну копию. Рокси он сказал, что направляется в суд. После этого зашел в расположенный по соседству Залоговый банк и поместил оригинал в банковскую ячейку, принадлежащую его конторе.

Офис Оззи Уоллса находился в окружной тюрьме, в двух кварталах от площади, в приземистом бетонном здании-бункере, построенном задешево десять лет назад. Впоследствии к нему добавили напоминающую опухоль пристройку, где и работали теперь шериф, его помощники и служащие. Помещение было забито дешевыми столами и складными стульями, пол покрыт потертым ковром, обтрепавшимся вдоль плинтусов.

По понедельникам утром здесь обычно царила суматоха, поскольку приходилось улаживать дела, возникшие в результате игр и развлечений, имевших место в выходные. Разгневанные жены являлись освобождать под поручительство своих страдающих похмельем мужей. Другие жены врывались сюда, чтобы подписать бумаги, необходимые для препровождения их благоверных в тюрьму. Испуганные родители ожидали подробных разъяснений по поводу своих детей, пойманных с наркотиками во время облавы.

Телефоны надрывались больше обычного, и зачастую звонки оставались без ответа. Помощники шерифа шныряли взад-вперед, на ходу поглощая пончики и запивая их крепким кофе. А еще следовало упомянуть ажиотаж, связанный со странным самоубийством таинственного персонажа, чтобы понять, почему битком набитый холл офиса в то понедельничное утро выглядел особенно суматошным.

В глубине пристройки, в конце короткого коридора, находилась массивная дверь, на которой белой краской от руки было выведено:

«ОЗЗИ УОЛЛС, СТАРШИЙ ШЕРИФ, ОКРУГ ФОРД».

Дверь оказалась закрыта. Шериф, как всегда по понедельникам, находился в офисе с самого раннего утра и говорил по телефону со взвинченной дамой из Мемфиса. Ее сына задержали на дороге: он вел небольшой грузовик, в котором обнаружили, помимо прочего, внушительное количество марихуаны. Это случилось в субботу вечером возле озера Чатула, на территории принадлежащего штату парка, где правонарушения, связанные с наркотиками, были нередки. Мать горела желанием немедленно приехать и вырвать свое «невинное» чадо из темницы Оззин.

– Не так быстро, – охладил ее пыл Оззи. Послышался стук в дверь, и он, прикрыв трубку ладонью, крикнул: – Да!

Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и в щель просунул голову Джейк Брайгенс. Оззи расплылся в улыбке и сделал ему знак войти. Закрыв за собой дверь, Джейк прошел в кабинет и опустился в кресло. Оззи продолжил объяснять даме на другом конце провода, что, хоть парню только семнадцать лет, его поймали с тремя фунтами марихуаны, поэтому его нельзя выпустить под залог, пока на то не будет санкции судьи. Поскольку мамаша продолжала бушевать, Оззи, поморщившись, отвел трубку от уха, покачал головой и снова улыбнулся посетителю. Обычная рутина. Все это Джейк наблюдал не раз.

Послушав взволнованную женщину еще немного, Оззи пообещал сделать все, что сможет, и, наконец повесив трубку, привстал, пожал Джейку руку:

– Доброе утро, советник.

– И тебе доброго утра, Оззи.

Поболтав о том о сем, они неизбежно, как всегда, скатились к футбольной теме. До того как повредил колено, Оззи недолгое время играл за «Рэмз» и по-прежнему с религиозным рвением следил за игрой этой команды. Джейк болел за «Сейнтс», как и большинство жителей Миссисипи, так что говорить им было особенно не о чем.

Вся стена за спиной Оззи была увешана и уставлена футбольными реликвиями – фотографиями, вымпелами, почетными знаками и призами. В 1970-х Оззи, играя за университет имени Алкорна, даже входил в символическую студенческую команду «Лучшие в Америке» и педантично хранил все свои награды.

Иной раз в иной обстановке – желательно при достаточно многочисленной аудитории, скажем, в суде во время перерыва, когда вокруг собиралось множество адвокатов, – Оззи мог не устоять против искушения рассказать историю о том, как однажды сломал Джейку ногу. Джейк был тогда тощим второкурсником и играл квотербеком за Карауэй – команду гораздо меньшей школы, которая, однако, непостижимым образом из сезона в сезон протаптывала себе дорогу в финал, где сражалась с клэнтонской.

Той игре, решающей в межшкольном турнире, не суждено было закончиться. Оззи, тогда звездный лайнбекер, в течение трех периодов терроризировал защиту карауэйской команды, а к концу четвертого совершил блиц на далекого снеппера. Фуллбек, уже травмированный и напуганный, уклонился от атаки Оззи, и тот всей своей мощью обрушился на Джейка, отчаянно пытавшегося отобрать у него мяч.

Оззи всегда утверждал, что слышал, как хрустнула малая берцовая кость. По версии Джейка, в тот момент не было слышно ничего, кроме рычания Оззи, рвавшегося к воротам. Но независимо от того, чья версия была верна, историю эту Оззи рассказывал снова и снова – по меньшей мере раз в год.

Однако сегодня, в понедельник, трезвонили телефоны, и оба – и Оззи, и Брайгенс – имели кучу дел, поэтому очевидно, что Джейк пришел не просто поболтать.

– Похоже, меня нанял мистер Сет Хаббард, – сказал Джейк.

Прищурившись, Оззи пристально посмотрел на друга:

– Боюсь, Сет Хаббард уже никого нанять не может. Он лежит на столе у Магаргела.

– Вы его срезали с веревки?

– Скажем, опустили его на ней на землю.

Оззи взял со стола папку, открыл, достал три цветные фотографии размером восемь на десять дюймов и подвинул к Джейку. На фотографиях был запечатлен один и тот же объект в трех проекциях: спереди, сзади и справа – Сет, печальный и мертвый, висящий под дождем. Джейк был потрясен, но не подал виду. Вглядевшись в искаженное лицо, он заметил:

– Нет, я никогда с ним не встречался. Кто его нашел?

– Один из его работников. Кажется, мистер Хаббард сам это и устроил.

– Совершенно верно. – Джейк сунул руку в карман пальто, достал копии документов и передал Оззи. – Это я получил с утренней почтой. С пылу с жару. Первая страница – его письмо ко мне. Вторая и третья, судя по всему, – его завещание.

Оззи медленно прочел письмо, потом, сохраняя непроницаемый вид, – завещание. По окончании чтения он опустил бумаги на стол и потер глаза.

– Вот это да, – произнес он. – И это все законно?

– На первый взгляд – да, но я не сомневаюсь, что семья в любом случае оспорит завещание.

– Оспорит? Но как?

– Будут подавать всевозможные апелляции: мол, старик был не в своем уме, или эта женщина злоупотребила своим влиянием на него и уговорила изменить завещание. Поверь мне, если на кону большие деньги, залп дадут из всех орудий.

– Эта женщина… – повторил Оззи, потом его губы растянулись в улыбке, и он медленно покачал головой.

– Ты ее знаешь?

– О да.

– Черная? Белая?

– Черная.

Джек этого ожидал и не был ни удивлен, ни разочарован; скорее, в тот момент он уловил внутри первый, еще отдаленный рокот волнения. Белый мужчина с деньгами, составленное в последнюю минуту завещание, согласно которому он оставлял все черной женщине, очевидно, нравившейся ему… Отчаянная битва за утверждение завещания, разыгрывающаяся перед присяжными, и в самом ее центре – он, Джейк.

– Насколько хорошо ты ее знаешь? – спросил он.

Было широко известно, что Оззи знал всех черных в округе Форд: и зарегистрировавшихся в качестве избирателей, и тех, кто еще медлил; тех, кто владел землей, и тех, кто жил на пособие; тех, кто имел работу, и тех, кто работать не желал; тех, кто копил деньги, и тех, кто вламывался в чужие дома; тех, кто ходил в церковь каждое воскресенье, и тех, кто не вылезал из кабаков.

– Знаю, – ответил он осторожно, как всегда. – Она живет в пригороде Бокс-Хилл, в районе, который называется Маленькая Дельта.

– Я как-то проезжал через него, – кивнул Джейк.

– Дыра. Одни черные. Она замужем за неким Симеоном Лэнгом. Бездельник. Приходит – уходит.

– Никогда не встречал ни одного Лэнга.

– С этим тебе бы и не захотелось встретиться. Когда трезв, он, кажется, водит грузовик и работает на бульдозере. Знаю, что раза два работал за границей. Нестабильный. Четверо или пятеро детей, один парень сидит в тюрьме, одна дочь, если мне не изменяет память, служит в армии. Самой Летти, думаю, лет сорок пять. Ее девичья фамилия Тейбер, их в округе немного. А он – Лэнг, и, к сожалению, окрестные леса кишат Лэнгами. Я и не знал, что она работает на Сета Хаббарда.

– А Хаббарда ты знал?

– Немного. Он неофициально давал мне по двадцать пять тысяч долларов наличными на каждую мою избирательную кампанию и ничего не просил взамен. Более того, даже избегал меня все четыре года моего первого срока. Я увиделся с ним снова лишь прошлым летом, когда начинал кампанию по переизбранию на второй срок: он опять вручил мне конверт.

– Ты взял наличные?

– Мне не нравится твой тон, Джейк, – улыбнулся Оззи. – Да, я взял наличные, потому что хотел победить. К тому же все мои конкуренты брали наличные. Политика в наших краях – дело суровое.

– Да мне все равно. Сколько денег было у старика?

– Ну, он называл свое наследство «весьма существенным». Лично я не знаю – насколько. Это всегда оставалось тайной. Ходили слухи, будто он все потерял при разводе – Гарри Рекс его обчистил. Поэтому в дальнейшем Сет держал свои тайны за семью печатями.

– Очень благоразумно.

– У него есть земля, и он всегда баловался торговлей лесоматериалами. Кроме этого я ничего не знаю.

– А что насчет двух его взрослых детей?

– Вчера около пяти я разговаривал с Гершелом Хаббардом – сообщил ему плохую весть. Он живет в Мемфисе, но больше мне ничего не удалось узнать. Он сказал, что сам позвонит своей сестре Рамоне, и они постараются приехать как можно скорее. Сет оставил письменные распоряжения относительно своих похорон. Завтра в четыре часа состоится отпевание в церкви, потом – погребение. – Оззи замолчал и еще раз перечитал письмо. – Звучит довольно жестоко, ты не находишь? Сет хотел, чтобы члены его семьи оказали ему все посмертные почести, прежде чем узнают, что он продинамил их всех в своем завещании.

– Мне кажется, это очень остроумно. – Джейк хмыкнул. – Ты будешь на похоронах?

– Только если ты пойдешь.

– Договорились.

С минуту, несмотря на то что у обоих было много дел, они посидели молча, прислушиваясь к доносящимся из-за двери голосам и телефонному трезвону. Впереди, очень близко, маячило столько вопросов и столько драм!

– Интересно, что такого увидели эти мальчишки, – задумчиво произнес Джейк, – Сет и его брат?

Оззи покачал головой в знак того, что не имеет понятия.

– Энсил Ф. Хаббард, – заглянув в завещание, произнес он. – Я могу попробовать разыскать его, если хочешь. Посмотрю в нашей базе: вдруг он где-нибудь засветился.

– Да, пожалуйста. Буду благодарен.

– Джейк, – прервал молчание Оззи, – у меня сегодня дел по горло.

– У меня тоже. – Джейк вскочил. – Спасибо. Я тебе позвоню.

4

Дорога из центра Мемфиса в округ Форд занимала всего час, но для Гершела Хаббарда это всегда было одинокое тоскливое путешествие – весь день насмарку. Он воспринимал его как вылазку в прошлое, где его никто не ждал, и по многим причинам совершал такое путешествие лишь в случае крайней необходимости, которая возникала нечасто.

Он покинул родительский дом в восемнадцать лет, стряхнул его прах со своих ног и впоследствии старался обходить стороной. Гершел оказался невинной жертвой войны между родителями и, когда они в конце концов разошлись, остался с матерью, покинув округ Форд и отца. И вот двадцать восемь лет спустя он не мог поверить, что старик все-таки умер.

Попытки примирения предпринимались обычно по инициативе Гершела и Сет, надо отдать ему должное, какое-то время честно пытался терпеть сына и внуков. Но все сильно осложнил второй неудачный брак Сета.

Последние десять лет Сета не интересовало ничего, кроме работы. Он почти всегда звонил в день рождения и раз в пять лет присылал поздравительную открытку на Рождество, но это был предел отцовских усилий. Чем больше он работал, тем с большим презрением относился к карьере сына, и это стало главной причиной напряженных отношений между ними.

Гершел владел студенческим баром неподалеку от кампуса Мемфисского университета. Как и все подобные бары, он был популярен и всегда забит посетителями. Гершел оплачивал счета и припрятывал немного наличных. Так же как отец, он все еще мучительно преодолевал последствия собственного скверного развода, в котором безусловную победу одержала его бывшая: она получила обоих детей и практически все деньги.

Вот уже четыре года Гершелу приходилось жить с матерью в старом, медленно разрушающемся доме в центре Мемфиса. Он делил его с кучей кошек и терпел периодические запои матери. Несчастливая жизнь с Сетом и в ее душе оставила шрамы, в голове у нее теперь, как говорится, не хватало винтиков.

Он пересек границу округа, и настроение стало еще мрачнее. Гершел ездил на подержанном спортивном маленьком «датсуне», который купил главным образом потому, что его ныне покойный отец на дух не переносил японские автомобили, как и вообще все японское. Во время войны от рук японских захватчиков погиб его кузен, и с тех пор Сет дал волю своей оправданной ненависти.

Гершел настроил приемник на местную клэнтонскую станцию и сокрушенно покачал головой, услышав глупо-самодовольные комментарии диджея с пронзительным голосом. Этот совершенно другой мир он покинул давным-давно и надеялся забыть навсегда.

Он сочувствовал друзьям, по-прежнему живущим в округе Форд и не имеющим возможности вырваться отсюда. Две трети однокашников по старшим классам школы продолжали жить в здешних краях – работали на фабриках, лесопилках или водили грузовики. Их встреча по случаю десятилетия выпуска произвела на Гершела такое гнетущее впечатление, что на двадцатилетие окончания школы он не приехал.

После развода мать Гершела уехала из здешних краев и обосновалась в Мемфисе. Вторая жена Сета после развода тоже покинула Форд и осела в Джексоне. Поскольку ни одной из них семейный дом оказался не нужен, Сет сохранил его за собой вместе с землей, на которой тот стоял. Именно поэтому Гершелу приходилось возвращаться в кошмар своего детства, когда он навещал Сета – не чаще раза в год, пока отец не заболел.

Дом, одноэтажное краснокирпичное строение в фермерском стиле, располагался в глубине от сельской дороги, плотно окруженный мощными старыми дубами и вязами. На длинной открытой лужайке перед домом Гершел играл в детстве, но с отцом – никогда. Они никогда не перебрасывались бейсбольным или футбольным мячом, не устраивали веселых футбольных потасовок.

Свернув на подъездную аллею, Гершел еще раз удивился, какой маленькой казалась ему теперь эта лужайка. Он припарковался за стоящим во дворе незнакомым автомобилем с номерами округа Форд и, не выходя из машины, окинул взглядом дом.

Он всегда думал, что отцовская смерть не тронет его, хотя кое-кто из друзей предупреждал: все будет совсем не так. Ты повзрослел, научился контролировать эмоции, не обнимаешь отца при встрече, потому что он не из тех, кто поощряет объятия. Ты не посылаешь ему подарки, не пишешь письма, и уверен: когда он умрет, легко переживешь это. Немного грусти на похоронах, может, одна-две слезинки, но через несколько дней печаль пройдет, и ты вернешься к прежней жизни без всяких душевных ран.

Его друзья легко находили добрые слова для своих отцов. Они видели, как стареют их родители, и не задумывались о том, как перенесут их смерть, а когда она приходила, это оказывалось неожиданностью и ошеломляло безысходностью горя.

Гершел ничего не чувствовал – не было ни ощущения потери, ни печали о том, что закончилась целая глава в его судьбе, ни жалости к человеку, который страдал так сильно, что решился лишить себя жизни. Сидя в машине и глядя на дом, он признался себе, что ничего не чувствует к отцу. Вероятно, даже испытывал облегчение от того, что его больше нет: отцовская смерть означала, что одним осложняющим фактором в жизни Гершела стало меньше. Может быть.

Он направился к входной двери, которая открылась при его приближении. На пороге, утирая платком глаза, стояла Летти Лэнг.

– Здравствуйте, мистер Хаббард, – произнесла она сдавленным от горя голосом.

– Привет, Летти, – ответил он, остановившись на резиновом коврике, покрывающем цементный порог.

Если бы он знал ее лучше, возможно, сделал бы шаг навстречу и обнял или каким-нибудь другим жестом выразил сочувствие, но он не смог заставить себя это сделать. Гершел встречался с ней всего три-четыре раза в жизни и никогда не имел возможности узнать поближе. Она была экономкой, к тому же чернокожей, и ей положено было держаться в тени, когда в доме находился кто-нибудь из членов семьи.

– Мне так жаль, – вздохнула она, отступая.

– Мне тоже, – ответил Гершел.

Он последовал за ней в дом, через гостиную в кухню.

– Я только что сварила кофе. Хотите?

– Это ваша машина там стоит? – спросил он.

– Да, сэр.

– Почему вы поставили ее на подъездной аллее? Я думал, вы паркуетесь сбоку, рядом с отцовским пикапом.

– Простите, я просто не подумала. Сейчас переставлю.

– Нет, не нужно. Налейте мне кофе с двумя ложками сахара.

– Да, сэр.

– А где папин «кадиллак»?

Летти аккуратно налила кофе в чашку.

– Его забрал шериф. Сегодня, видимо, вернет.

– Зачем им понадобилась машина?

– Это вам лучше у них спросить.

Гершел выдвинул из-под стола стул, сел и обхватил чашку ладонями. Потом, сделав глоток, нахмурился:

– Как вы узнали об отце?

Летти прислонилась к кухонной стойке и скрестила руки на груди. Он окинул ее быстрым взглядом с головы до ног. На ней было привычное белое платье из хлопка чуть ниже колен, немного тесное в талии и весьма тесное в пышной груди – она набрала несколько фунтов.

Его взгляд не ускользнул от нее, она всегда замечала такие взгляды. В свои сорок семь лет, после пяти родов, Летти Лэнг все еще ловила на себе взгляды мужчин, но белых – никогда.

– Кэлвин позвонил вчера вечером, рассказал, что случилось, и попросил сегодня утром открыть дом и ждать вас.

– У вас есть ключ от дома?

– Нет, сэр. Ключа у меня никогда не было. Но дом не был заперт.

– А кто такой Кэлвин?

– Это белый, который работает здесь, в поместье. Он сказал, что мистер Сет позвонил ему вчера утром и велел ждать его у моста в два часа. Кэлвин, конечно, приехал. – Она сделала паузу в своем весьма пространном повествовании, чтобы промокнуть глаза платком.

Гершел отпил еще глоток.

– Шериф сказал, папа оставил записку и какие-то распоряжения.

– Я ничего такого не видела, но Кэлвин видел. Он сказал, мистер Сет написал, что сам лишает себя жизни. – Она заплакала.

Гершел подождал, пока она успокоится, потом спросил:

– Как давно вы здесь работаете, Летти?

– Не знаю точно, года три, – ответила она, глубоко вздохнув и вытерев щеки. – Я начинала с того, что дважды в неделю приходила убирать, по понедельникам и средам, на несколько часов. Уборка не занимала много времени, потому что мистер Сет жил, знаете, один и был очень аккуратен для мужчины. Потом он попросил, чтобы я ему готовила, я с удовольствием согласилась. Это занимало еще несколько часов. Я стряпала сразу несколько блюд и оставляла на плите или в холодильнике. А потом, когда заболел, он попросил меня приходить каждое утро и ухаживать за ним. Когда после химии ему бывало очень плохо, он сутками не вставал с постели.

– Я думал, у него были платные сиделки.

Летти знала, как редко мистер Гершел и миссис Дэфо навещали отца во время болезни. Летти знала все, а они не знали почти ничего. Тем не менее она отвечала с обычной почтительностью:

– Да, сэр, одно время были, но потом ему все это стало не нравиться. Ему каждый раз присылали новых сиделок, он никогда не знал, кто явится в очередной раз.

– Значит, вы работали здесь полный день? Как долго?

– Около года.

– Сколько отец вам платил?

– Пять долларов в час.

– Пять?! Довольно много за помощь по дому, не правда ли? Я хочу сказать, что живу в Мемфисе, в большом городе, и моя мать платит своей экономке четыре с половиной доллара в час.

Летти лишь кивнула, потому что ей нечего было ответить. Она могла бы прибавить, что мистер Сет платил ей наличными и зачастую давал немного сверх обычной платы, а еще одолжил пять тысяч долларов, когда ее сын попал в беду и угодил в тюрьму. И что он простил ей этот долг всего четыре дня назад. Никаких записей на этот счет не существовало.

Гершел пил кофе с недовольным видом. Летти стояла, уставившись в пол.

С подъездной аллеи донеслось урчание мотора, потом хлопнули две автомобильные дверцы.

Рамона Хаббард Дэфо начала плакать прежде, чем появилась в дверях. Она обняла старшего брата на пороге, и он, надо отдать должное, сумел принять подобающе печальный вид: глаза плотно закрыты, губы сжаты, на лбу – скорбные морщины. Мужчина в подлинном горе. Рамона завыла, словно искренне горевала, хотя Гершел в этом сомневался.

Войдя в дом, Рамона обняла Летти, будто обе они были детьми одного доброго любящего отца. Гершел между тем остался на крыльце, чтобы поздороваться с мужем Рамоны, человеком, которого он ненавидел, и ненависть эта была взаимной.

Йен Дэфо был отпрыском банкирского рода из Джексона, самого большого города, столицы Миссисипи, родины по крайней мере половины местных дебилов. Семейные банки давно накрылись, но Йен навсегда сохранил вид самодовольного юнца, даже несмотря на то, что женился на женщине более низкого положения и, как все, вынужден был теперь вертеться, чтобы заработать свой доллар.

Когда они вежливо обменивались рукопожатием, Гершел бросил взгляд через плечо, чтобы посмотреть, какая у них машина. Ничего удивительного не увидел. Блестящий, судя по всему, новенький «мерседес»-седан последней модели. Благодаря склонности Рамоны к выпивке и ее длинному языку, он знал, что миляга Йен брал машины в аренду на три года и возвращал раньше срока. Это тяжелым бременем ложилось на их бюджет, но не имело значения. Гораздо важнее для мистера и миссис Дэфо было, чтобы их видели в северном Джексоне на достойном их автомобиле.

Наконец все собрались и расселись в гостиной. Летти подала кофе и колу, после чего, как ей и подобало, отошла в тень – встала в открытых дверях спальни, находящейся в конце коридора, на месте, откуда часто слушала, как мистер Сет говорит в гостиной по телефону. Здесь ей было слышно все.

Рамона, еще немного поплакав, завела речь о том, как трудно во все это поверить. Мужчины слушали и соглашались, время от времени вставляя короткие восклицания.

Вскоре их прервал звонок в дверь. Прибыли две дамы из церкви с пирогом и запеканкой, отказываться нельзя. Летти засуетилась, приняла у них еду и унесла на кухню, а дамы, не дожидаясь приглашения, плюхнулись на стулья в гостиной и принялись судачить. Они видели своего брата во Христе Сета в церкви только вчера, и он замечательно выглядел. Да, они знали о раке легких и все такое, но, Господи милостивый, казалось, мистер Хаббард одолел его.

Гершел и чета Дэфо разговор не поддерживали. Летти слушала из своего укрытия.

Набожным дамам очень хотелось задать кучу вопросов: «Как он это сделал?», «Он оставил записку?», «Кто получит деньги?», «Существует ли вероятность, что смерть была насильственной?» Но они с сожалением понимали: такое любопытство будет плохо воспринято. Посидев еще минут двадцать почти в полном молчании, они утратили интерес к визиту и начали прощаться.

Через пять минут после их ухода в дверь снова позвонили. Выглянув в окно, присутствовавшие увидели на подъездной аллее новый автомобиль.

– Летти, спровадьте всех! – крикнул Гершел. – Мы спрячемся в кухне.

На сей раз посетительницей была соседка, живущая напротив. Она явилась с лимонным кексом. Поблагодарив ее, Летти объяснила, что дети мистера Сета действительно здесь, но «не в состоянии никого принимать». Соседка потопталась немного на крыльце, отчаянно пытаясь проникнуть внутрь и поучаствовать в семейной жизни, но Летти вежливо преградила. После того как дама наконец удалилась, Летти отнесла кекс на кухню, где он остался лежать на стойке нетронутым.

Сидящие за кухонным столом, не теряя времени, перешли к делу.

– Ты видел завещание? – спросила Рамона.

Ее глаза были теперь совершенно сухими и блестели от любопытства и подозрительности.

– Нет, – ответил Хершил. – А ты?

– Помнишь, в июле… – вклинился Йен, обращаясь к жене.

– Ну да, в июле. Я попыталась поговорить с папой о завещании. Он сказал, что юристы из Тьюпело уже составили его и что он должным образом позаботится о нас, но это все. А ты с ним когда-нибудь говорил на эту тему?

– Нет, – признался Хершил. – Мне это казалось бестактным. Старик умирает от рака, а я спрашиваю о завещании? Я не мог это сделать.

Летти незаметно прошмыгнула в коридор, пытаясь уловить каждое слово.

– А что насчет размеров его имущества? – невозмутимо спросил Йен.

Он имел причину интересоваться, поскольку его собственное имущество было не раз заложено, а его компания, строящая недорогие торговые центры, глубоко погрязла в долгах. Он прикладывал лихорадочные усилия, чтобы идти на шаг впереди кредиторов, но те неизменно настигали его.

Гершел метнул взгляд на своего зятя-пиявку, однако сохранил самообладание. Все трое подозревали, что с наследством Сета будут проблемы, поэтому торопиться казалось неблагоразумным: все равно вскоре предстояла война.

– Не представляю, – пожал плечами Гершел. – Он был очень скрытным, вы же знаете. Этот дом, двести акров земли вокруг, лесопилка в конце дороги, но мне ничего неизвестно о том, имел ли он невыплаченные кредиты и другие долги. Мы никогда не говорили с ним о делах.

– Вы ни о чем с ним никогда не говорили, – съязвила Рамона, но тут же осеклась. – Прости, Гершел. Пожалуйста.

Однако подобные дешевые выпады между братом и сестрой никогда не оставались безнаказанными.

– А я и не подозревал, что вы со стариком были очень близки. – Гершел усмехнулся.

Йен быстро перевел разговор на другую тему:

– У него здесь был кабинет или какое-то другое помещение, где он держал деловые бумаги? Давайте поищем. Должны же где-то храниться его банковские отчеты, документы на землю, контракты… Черт, я уверен, копия завещания в доме где-то есть.

– Летти должна знать, – предположила Рамона.

– Давайте не будем ее вмешивать в наши дела, – возразил Гершел. – Вы знаете, что он платил ей пять долларов в час за полный рабочий день?

– Пять долларов? – повторил Йен. – А сколько мы платим Бернис?

– Три с половиной, – ответила Рамона. – За двадцать часов.

– Мы в Мемфисе платим четыре с половиной, – самодовольно сообщил Гершел, словно это он, а не его мать, выписывал чеки.

– И с чего это старый скряга Сет расщедрился ради домработницы? – задумчиво произнесла Рамона, понимая, что никто из присутствующих не может ответить на этот вопрос.

– Пусть еще немного понаслаждается, – усмехнулся Гершел. – Дни ее в этом доме сочтены.

– Значит, мы ее увольняем? – спросила Рамона.

– Немедленно. У нас нет выбора. Ты что, хочешь продолжать транжирить уйму денег? Слушай, сестренка, план такой: проводим похороны, велим Летти все здесь прибрать, затем отпускаем ее на все четыре стороны и запираем дом. На следующей неделе выставим его на продажу и будем надеяться на лучшее. А ей ни к чему болтаться здесь за пять долларов в час.

Летти в своем укрытии понурилась.

– Может, не стоит спешить, – вежливо возразил Йен. – В положенное время – надеюсь, скоро – мы увидим завещание. Там будет сказано, кого Сет назначил своим душеприказчиком. Может, одного из вас. Обычно это бывает вдова или один из детей. И душеприказчик распорядится наследством в соответствии с волей покойного, выраженной в завещании.

– Все это мне известно, – заявил Гершел, хотя на самом деле это было не так.

Поскольку Йену приходилось чуть ли не каждый день общаться с адвокатами, он считал себя кем-то вроде семейного юрисконсульта. И это служило еще одной причиной неприязни к нему Гершела.

– Не могу поверить, что он мертв – Рамона постаралась выдавить слезу.

Взглянув на нее, Гершел испытал острое желание влепить ей пощечину. Рамона приезжала в округ Форд только раз в год, обычно одна, потому что Йен терпеть не мог это место, а Сет терпеть не мог Йена. Она выезжала из Джексона в девять утра, заранее договорившись позавтракать с Сетом в придорожном ресторанчике, всегда в одном и том же, в десяти милях к северу от Клэнтона, затем ехала вслед за ним до дома, где к двум часам ей все уже так надоедало, что в четыре она отправлялась в обратный путь. Двое ее детей, ученики средних классов школы (частной), много лет не видели деда. Разумеется, Гершел был ничуть не ближе с отцом, но он по крайней мере не проливал крокодиловых слез и не притворялся, будто горюет по старику.

Громкий стук в кухонную дверь заставил их встрепенуться. Это прибыли два помощника шерифа, оба в форме. Гершел открыл дверь и пригласил их войти. Остановившись возле холодильника, они неловко представились, потом сняли шляпы и обменялись рукопожатиями с мужчинами.

– Простите за беспокойство, – произнес Маршалл Празер, – но нас с мистером Луни прислал шериф Уоллс, который просил передать вам свои глубочайшие соболезнования. Мы пригнали обратно машину мистера Хаббарда.

Он вручил Гершелу ключи, тот поблагодарил. Другой помощник шерифа, Луни, достал из кармана конверт.

– А это то, что мистер Хаббард оставил на этом самом кухонном столе. Мы нашли это вчера, после того как обнаружили самого мистера Хаббарда. Шериф Уоллс снял копии, но считает, что оригиналами должна распоряжаться семья. – Он протянул конверт Рамоне, которая снова начала хлюпать носом.

Представителей шерифа поблагодарили, и после нового раунда неловких рукопожатий и кивков они удалились. Открыв конверт, Рамона достала два листка бумаги. На первом была записка Кэлвину, в которой Сет сообщал, что его смерть – это самоубийство. Второй текст был адресован его детям и всем, кого это касается. В нем говорилось:

Письмо передали по кругу, все поочередно прочли его в полном молчании, затем налили себе еще кофе. Гершел отрезал толстый ломоть лимонного кекса и сообщил, что он очень вкусный. Дэфо от кекса отказались.

– Видно, ваш отец все хорошо продумал заранее, – заметил Йен, снова перечитывая распоряжения. – Просто и быстро.

– Мы должны еще поговорить о вероятности насильственной смерти, – выпалила Рамона. – Никто ничего не сказал на этот счет. Давайте по крайней мере обсудим этот вопрос. Что, если это не самоубийство? Вдруг это сделал кто-то другой и замаскировал убийство под самоубийство? Неужели вы действительно верите, что папа мог покончить с собой?

Гершел и Йен уставились на нее, будто увидели только что выросшие рога. Обоим хотелось отругать ее, высмеять глупость, но никто не произнес ни слова. Воцарилось тягостное молчание. Потом Гершел медленно откусил кусок кекса.

– Дорогая, – помахал двумя листками бумаги Йен, – как кто-нибудь смог бы подделать вот это? Почерк Сета можно узнать с расстояния десяти ярдов.

Рамона плакала, вытирая слезы.

– Я спрашивал у шерифа, Мона, – подтвердил Гершел. – Он уверен, это самоубийство.

– Я знаю, знаю, – бормотала Рамона сквозь рыдания.

– Твой отец умирал от рака, – напомнил Йен, – он испытывал невыносимые боли и решил все взять в свои руки. Посмотри, какую он проявил предусмотрительность.

– Но я не могу в это поверить, – упрямилась Рамона. – Почему он не поговорил с нами?

«Потому что вы друг с другом вообще никогда не разговаривали», – мысленно произнесла Летти в своем укрытии.

– В этом нет ничего необычного для самоубийц, – заявил Йен с видом эксперта. – Они никогда ни с кем не разговаривают о том, что задумали, и могут весьма тщательно планировать самоубийство. Мой дядя застрелился два года назад и…

– Твой дядя был алкоголиком, – перебила его Рамона, вытирая слезы.

– Да, и когда стрелялся, тоже был пьян. Тем не менее он заранее все спланировал.

– Не могли бы мы поговорить о чем-нибудь другом? – попросил Гершел. – Нет, Мона, никакого убийства не было. Сет все сделал сам и оставил исчерпывающие объяснения. Давайте пройдемся по дому и поищем документы, банковские отчеты, может, завещание – все, что может оказаться нужным. Мы – его семья, и теперь за все отвечаем. В этом ведь нет ничего предосудительного, верно?

Йен и Рамона кивнули.

Летти улыбалась, стоя в коридоре. Мистер Сет унес все бумаги к себе в контору и запер их в шкафу. Весь последний месяц он педантично расчищал свой стол и забрал из него все, что могло представлять интерес. А ей он сказал: «Летти, если со мной что-нибудь случится, все важное – у меня в конторе, под надежным запором. Всем этим будут заниматься адвокаты, но не мои дети». А еще он сказал: «И я кое-что оставляю тебе».

5

В понедельник к полудню все адвокатское сообщество округа Форд гудело новостями о самоубийстве Сета Хаббарда и, что более важно, предположениями, какой фирме выпадет удача заниматься делом о его наследстве. Подобный ажиотаж среди юристов по очевидным причинам вызывало большинство дел со смертельным исходом: например, автомобильные катастрофы – в отличие от заурядных убийств. Убийцы обычно бывали представителями низших слоев общества, так что на сколько-нибудь приличный гонорар в этих случаях рассчитывать не приходилось.

В начале дня у Джейка не было ничего – ни убийства, ни автокатастрофы, ни многообещающего дела о наследстве. К ленчу, однако, он уже мысленно тратил кое-какие деньги.

Он всегда мог найти себе дело в здании суда, находящемся напротив его конторы. На втором этаже располагался земельный департамент – в длинной просторной комнате на стеллажах вдоль стен стояли толстые кадастровые книги, иные имели двухсотлетнюю историю.

В молодости, когда ему все надоедало или он хотел спрятаться от Люсьена, Джейк часами сидел над старыми актами об отчуждении, дарении или передаче прав собственности на землю, словно в них заключался большой смысл. Теперь, в свои тридцать пять, имея за спиной десять лет практики, он по возможности избегал заглядывать в эту комнату. Он видел себя действующим адвокатом, а не книжным червем, участником судебных баталий, а не робким незаметным юристом, довольствующимся сидением в архивах и перекладыванием бумаг на столе. Но даже при этом и независимо от его мечтаний каждый год выдавались периоды, когда ему, как и любому другому юристу в городе, приходилось на час-другой зарываться в документы.

В земельном департаменте было людно. Более процветающие фирмы пользовались услугами неквалифицированных помощников, чтобы проводить бумажные изыскания, и сейчас несколько таких сотрудников корпели над сводами актов и перетаскивали их с полок на столы и обратно. Джейк перебросился с несколькими юристами, занимающимися тем же самым, парой слов – главным образом о футболе, поскольку никто не хотел быть уличенным в том, что сует нос в возможно грязные делишки, связанные со смертью Сета Хаббарда.

Чтобы убить время, Джейк пролистал Свод завещаний в поисках какого-нибудь заслуживающего внимания Хаббарда, который когда-либо передавал Сету по наследству землю или имущество, но в пределах последних двадцати лет ничего не обнаружил. Затем он прошел в офис Канцелярского суда, расположенный в конце коридора, намереваясь просмотреть папки с делами о давних разводах, но там уже шустрили, вынюхивая все, что можно, другие адвокаты.

Джейк вышел из здания суда и отправился на поиски лучших источников информации.

Неудивительно, что Сет ненавидел клэнтонских адвокатов. Большинство участников судебных процессов, бракоразводных или других, кому довелось иметь противником Гарри Рекса Воннера, оставались обкраденными на всю оставшуюся жизнь и презирали все, что касалось профессии адвоката. Сет был не первым.

Гарри Рекс умел высосать из противной стороны всю кровь вместе с деньгами, землей и прочим имуществом, какое только попадало в поле зрения. Разводы были его специальностью, причем чем безобразнее выдавался процесс, тем лучше.

Ему доставляло наслаждение купаться в грязи, барахтаться, сцепившись с противником, в сточной канаве, сходиться в рукопашной. Он испытывал радостное возбуждение, вытаскивая на свет божий тайные записи телефонных разговоров или неожиданные снимки восемь на десять подружки ответчика в ее новеньком кабриолете. Судебные процессы Гарри Рекс превращал в окопную войну. Его сделки по алиментам вошли в анналы. Ради забавы он раздувал неоспоримые бракоразводные дела в длящиеся годами марши смерти.

Гарри обожал в судебном порядке преследовать бывших любовников за так называемое отчуждение привязанности: то есть увод жены от мужа или наоборот. Если ни один из арсенала его грязных трюков не срабатывал, он придумывал новые.

Будучи почти монополистом на этом рынке, он держал под контролем список предстоящих дел и изводил секретарей суда. Молодые адвокаты бежали от него, как от огня, более опытные, уже обжегшиеся, старались держаться подальше. Друзей у него было мало, а те, что сохраняли лояльность по отношению к нему, зачастую просто были вынуждены это делать.

Из всех юристов Гарри Рекс доверял только Джейку, и доверие это было взаимным. Во время процесса над Хейли, когда Джейк, теряя сон, худея, получая угрозы и в буквальном смысле уворачиваясь от пуль, был почти уверен, что близок к тому, чтобы проиграть самый крупный в карьере процесс, Гарри Рекс без лишних слов пришел ему на помощь. Оставаясь в тени, он тратил уйму времени на его дело, не требуя за это ни цента. Давал ему множество бесплатных советов и практически спас от помешательства.

Как всегда по понедельникам в это время, Гарри Рекс сидел за своим столом, поглощая гигантский сандвич с мясом, сыром и помидорами. Для специалистов по бракоразводным процессам понедельники – самые тяжелые дни, поскольку многие браки дают трещину именно в выходные, и супруги, уже пребывая в состоянии войны, бросаются в атаку. Джейк вошел в контору через черный ход, чтобы избежать встречи, во-первых, с его известными своей раздражительностью секретаршами, а во-вторых, с толпящимися в прокуренной приемной взвинченными клиентами.

Дверь кабинета Гарри Рекса была закрыта. Джейк прислушался и, не уловив никаких голосов, распахнул ее.

– Что вам нужно? – рявкнул Гарри Рекс с набитым ртом.

Огромный сандвич лежал перед ним на вощеной бумаге рядом с горкой картофельных чипсов. Все это он запивал бутылкой легкого «Будвайзера».

– Привет, Гарри Рекс. Простите, что прерываю ваш ленч.

Гарри Рекс вытер губы тыльной стороной здоровенной мясистой лапы.

– Ничто не может помешать моему ленчу. Что случилось?

– Уже выпиваете? – заметил Джейк, погружаясь в массивное кожаное кресло.

– Будь у вас такие клиенты, как у меня, вы бы начинали выпивать уже за ранним завтраком.

– Я думал, вы так и поступаете.

– Только не по понедельникам. Как там миз Карла?

– Прекрасно, благодарю, а как миз… гм, как ее зовут?

– Джейн, хитрая бестия. Джейн Эллен Воннер. Похоже, она не просто терпит меня, а хорошо справляется с ролью супруги и вполне довольна судьбой. Наконец-то я нашел женщину, которая меня понимает. – Он зачерпнул пригоршню поджаристых чипсов и набил ими рот.

– Поздравляю. Когда вы меня с ней познакомите?

– Мы женаты уже два года.

– Я знаю, но предпочитаю дождаться пяти. Нет смысла торопиться, поскольку у этих девиц бывает слишком короткий срок использования.

– Вы явились сюда оскорблять меня?

– Нет, разумеется, – ответил Джейк.

Обмениваться оскорбительными замечаниями с Гарри Рексом было бы глупой затеей. Он весил больше трехсот фунтов и передвигался по городу как неуклюжий старый медведь, но язык у него был поразительно злой и острый.

– Расскажите о Сете Хаббарде, – попросил Джейк.

Гарри Рекс рассмеялся, отчего частички еды взлетели над его замусоренным столом.

– Никогда не встречал большего му…ка. А почему вы меня о нем спрашиваете?

– Оззи сказал, вы вели один из его бракоразводных процессов.

– Вел. Второй. Лет, наверное, десять назад. Примерно в то время, когда вы объявились в городе и стали называть себя адвокатом. А почему вы заинтересовались Сетом?

– Потому что, прежде чем наложить на себя руки, он написал мне письмо и присовокупил к нему двухстраничное завещание. То и другое пришло по почте сегодня утром.

Гарри Рекс глотнул пива, прищурился и немного подумал, прежде чем спросить:

– Вы когда-нибудь с ним встречались?

– Никогда.

– Ваше счастье. Ничего не потеряли.

– Не говорите так о моем клиенте.

– И что там у него в завещании?

– До похорон не имею права ничего говорить и не могу начать процедуру утверждения.

– Кому все достанется?

– Не могу пока разглашать эти сведения. Сообщу в среду.

– Двухстраничное завещание, написанное собственноручное за день до самоубийства. На мой взгляд, это процесс лет на пять – золотое дно.

– Надеюсь.

– Какое-то время безделье вам грозить не будет.

– Мне нужна работа. Чем владел этот парень?

Гарри Рекс, качая головой, снова потянулся к сандвичу.

– Не знаю, – сказал он, откусывая.

Большинство друзей и знакомых Джейка предпочли бы не разговаривать с набитым ртом, но подобные мелочи никогда не останавливали Гарри Рекса.

– Насколько я помню, но, повторяю, это было десять лет назад, у него был дом на Симпсон-роуд с какой-то землей вокруг. Самые крупные его владения – лесопилка и лесной склад на Автостраде, возле Пальмиры. Моей клиенткой была Сибила Хаббард, жена номер два, а у нее, кажется, это был второй или третий брак.

После двадцати лет практики и бесчисленного количества дел Гарри Рекс все еще помнил своих подопечных. И чем колоритнее были подробности, тем дольше он помнил процесс.

Еще глоток пива, и он продолжил:

– Она была довольно миленькая и чертовски ушлая. Работала на лесном складе, фактически заправляла им, и этот окаянный склад приносил хороший доход, пока Сет не решил расширить дело. Он захотел купить еще один, в Алабаме, и начал тратить на него деньги. А там в головном офисе работала секретарша, на которую он глаз положил. Разразился скандал. Сет попался со всеми потрохами, и Сибила наняла меня, чтобы прищучить его. Я прищучил. Дом ей не был нужен, поскольку она не собиралась оставаться в здешних краях. Я убедил суд выдать предписание о продаже лесопилки и склада возле Пальмиры. Бизнес в Алабаме никогда прибыли не давал. Было выручено двести тысяч долларов, которые полностью отошли моей клиентке. У них также была чудная маленькая квартирка на берегу залива возле Дестина. Ее тоже получила Сибила. Вот краткая история того, что произошло. Само дело с фут толщиной, можете при желании пролистать.

– Вероятно, позднее. И вы не имеете представления о том, каков его текущий бухгалтерский баланс?

– Не-а. Я потерял след парня. После развода он залег на дно. Когда я последний раз встречался с Сибилой, она жила на побережье и веселилась с очередным мужем, который, по ее словам, намного моложе ее. Рассказывала, что, по слухам, Сет вернулся в лесной бизнес, но ей мало что об этом известно. – Он с усилием проглотил еду и запил пивом, потом громко рыгнул без всякого смущения и продолжил: – Вы говорили с его детьми?

– Еще нет. Вы их знаете?

– Знал в то время. С ними не заскучаете. Гершел – настоящий неудачник. Его сестра… как же ее звали?

– Рамона Хаббард Дэфо.

– Да, именно. Она на несколько лет младше Гершела и принадлежит к той особой публике, которая населяет северную часть Джексона. Ни сын, ни дочь никогда не ладили с Сетом, и у меня создалось впечатление, что он тоже особых отцовских чувств к ним не питал. Дети, судя по всему, хорошо относились к Сибиле, своей мачехе, а когда стало ясно, что она выигрывает бракоразводный процесс и деньги переходят к ней, окончательно примкнули к ее лагерю. Стойте, дайте догадаюсь: старик ничего им не оставил?

Джейк кивнул, но не произнес ни слова.

– Ну, тогда они взбесятся и пойдут войной. Вам предстоит заварушка, Джейк. Жаль, не могу в нее встрять и поиметь свою часть гонорара.

– Если бы вы знали все!

Остатки чипсов и последний кусок сандвича были отправлены в рот. Гарри Рекс смял бумагу, пакет, салфетки и швырнул все куда-то под стол вместе с пустой бутылкой. Потом выдвинул ящик, достал длинную черную сигару и, не прикуривая, зажал в уголке рта. Он бросил курить, но по-прежнему изводил до десяти сигар в день – жевал их и выплевывал.

– Я слышал, он повесился. Это правда?

– Правда. Причем хорошо подготовившись заранее.

– Есть предположения, почему он это сделал?

– Вы же знаете. Он умирал от рака. Это все, что нам известно. А кто был его адвокатом при разводе?

– Стенли Уэйд. И это была ошибка Сета.

– Уэйд? С каких это пор он занимается разводами?

– Больше не занимается, – расхохотался Гарри Рекс, причмокнул и посерьезнел. – Слушайте, Джейк, я сожалею, но то, что произошло десять лет назад, не имеет ровным счетом никакого значения теперь. Я отнял у Сета Хаббарда все деньги, разумеется, достаточно оставил, остальное отдал своей клиентке и закрыл дело. Что Сет делал после развода номер два – не мое дело. – Он помахал рукой над замусоренным столом. – Во всяком случае, в понедельник. Если захотите выпить позже, прекрасно, но сейчас у меня полно работы.

Выпить с Гарри Рексом позже означало где-то после девяти вечера.

– Конечно. Увидимся, – ответил Джейк, направляясь к двери и переступая через разбросанные по полу папки.

– Слушайте, Джейк, могу я предположить, что Хаббард аннулировал предыдущее завещание?

– Да.

– И оно было подготовлено более крупной фирмой, чем ваша?

– Да.

– Тогда я бы на вашем месте прямо сейчас помчался в суд и подал предварительную заявку на ведение дела о наследстве.

– Согласно воле моего клиента, я должен дождаться похорон.

– И когда они состоятся?

– Завтра в четыре часа дня.

– Суд закрывается в пять. Я бы поторопился. Всегда лучше оказаться первым.

– Спасибо, Гарри Рекс.

– Не за что. – Он снова рыгнул и взялся за очередную папку.

После полудня к дому Сета непрерывным торжественным потоком потянулись соседи, прихожане одной с ним церкви и другие знакомые, чтобы, согласно обычаю, принести угощение, но главным образом, чтобы проверить слухи, которыми полнилась северо-восточная часть округа Форд. Большинство посетителей Летти вежливо разворачивала обратно, она занимала стратегическую позицию у парадной двери, принимала подношения в виде тортов, пирогов, кексов и кастрюлек с различными кулинарными изделиями и в ответ на соболезнования снова и снова повторяла: члены семьи благодарят за участие, но слишком расстроены, чтобы кого-либо принимать.

Кое-кому, тем не менее, удавалось протиснуться в дом и добраться до гостиной, где они с огромным любопытством таращились на обстановку, чтобы проникнуться хоть немного атмосферой жизни своего дорогого почившего друга. Многие искренне горевали – избрать такой трагический способ ухода! Неужели он действительно сам повесился?

Чтобы избежать встречи с соболезнующими, семейство покойного пряталось на заднем дворике, сидя за садовым столом. Предпринятый ими обыск стола и шкафов Сета не принес желаемых результатов. Летти в ответ на расспросы заявила, что ничего не знает, хотя они не очень-то ей поверили. Она говорила спокойно, тихо, серьезно, и это порождало еще больше подозрений.

В два часа дня, когда в потоке посетителей случился перерыв, она подала им ленч там же, в патио. Они велели накрыть садовый стол скатертью, разложить льянные салфетки и сервировать его столовым серебром, хотя оно многие годы оставалось в доме Сета невостребованным и содержалось не в лучшем виде. По их не высказанному вслух, но единодушному мнению, за пять долларов в час самое меньшее, что должна была делать Летти, это добросовестно исполнять обязанности прислуги.

Подавая на стол и улавливая обрывки разговора, Летти поняла, что они обсуждают, кто должен присутствовать на похоронах, а кто – нет. У Йена, например, в разгаре было некое чрезвычайно важное дело, которое, вполне вероятно, могло оказать влияние на финансовое будущее всего штата. На следующий день ему предстояли важные встречи, если бы он пропустил их из-за похорон, это могло стоить ему целого состояния.

Гершел и Рамона неохотно смирились с тем, что не могут не присутствовать на службе, хотя порой Летти казалось, они придумывают всякие уловки, чтобы увильнуть. У Рамоны, например, здоровье якобы слабело с каждым часом, и она не знала, как сможет еще что-либо вынести.

Бывшей жене Гершела на отпевании определенно нечего было делать. Он не желал ее здесь видеть. Она никогда не любила Сета, а тот ее и вовсе презирал. Из двух дочерей Гершела одна училась в колледже в Техасе, другая – в школе в Мемфисе. Студентка не могла пропускать занятия, к тому же Гершел вынужден был признать, что с дедом она никогда не была особенно близка.

«Это уж точно», – подумала Летти, собирая тарелки.

Присутствие младшей дочери тоже оставалось под вопросом.

У Сета был единственный брат, их дядя Энсил, которого они никогда не видели и о котором ничего не знали. Согласно скудным семейным преданиям, Энсил, сказавшись старше, чем был, записался в военный флот шестнадцати или семнадцати лет от роду. Был ранен где-то в Тихом океане, выжил, объехал чуть ли не весь свет, нанимаясь на разные суда. Сет утратил связь с младшим братом не один десяток лет назад и никогда не упоминал о нем. Никакой возможности связаться с Энсилом не существовало, как и причин делать это. Вероятно, он был так же мертв, как и Сет.

Поговорили о некоторых старых родственниках. Ни одного из них они не видели много лет и не имели охоты видеть теперь.

«Какая удручающе странная семья, – подумала Летти, подавая на стол ассорти из пирожных. – Похоже, заупокойная служба обещает быть короткой и скромной».

– Давайте выгоним ее, – сказал Гершел, когда Летти вернулась на кухню. – Она сдирает с нас каждый час пять долларов.

– С нас? С каких это пор платим ей мы? – поинтересовалась Рамона.

– Брось, теперь она, так или иначе, на нашем счетчике. Деньги-то идут из наследства.

– Я не собираюсь убирать в доме, Гершел. Может, ты хочешь?

– Разумеется, нет.

– Давайте не будем горячиться, – решил вставить слово Йен. – Проведем похороны и все прочее, велим ей убрать дом, а в среду, когда будем уезжать, запрем его.

– Кто сообщит ей, что она уволена? – поинтересовалась Рамона.

– Я, – ответил Гершел. – Подумаешь, большое дело. Она всего лишь прислуга.

– Есть в ней что-то подозрительное, – заметил Йен. – Не могу понять, что именно, но она ведет себя так, будто знает нечто, чего не знаем мы, причем важное. Вам не кажется?

– Да, что-то определенно есть, – согласился Гершел, довольный, что в кои-то веки их мнения с зятем совпали.

– Это просто шок и печаль, – возразила Рамона. – Она была одной из немногих, кого Сет терпел или кто был способен вытерпеть его, и она горюет, что он ушел. Все дело в этом, а еще в том, что она лишается работы.

– Ты думаешь, она знает, что ее собираются уволить? – спросил Гершел.

– Думаю, догадывается и беспокоится.

– В любом случае она всего лишь домработница.

Летти вернулась домой с тортом – Рамона милостиво пожаловала ей один из принесенных соболезнующими. Это был тонкий слой теста, покрытый магазинной ванильной глазурью и выложенный поверху ломтиками консервированного ананаса, – безусловно, наименее привлекательный из полудюжины скопившихся на кухонном столе мистера Хаббарда. Его принес прихожанин, среди прочего поинтересовавшийся у Летти, не будет ли семья продавать пикап-«шевроле» Сета. Летти понятия не имела, но обещала узнать. Ничего подобного она делать не собиралась.

По дороге домой Летти подумывала, не выбросить ли торт в кювет, однако не смогла решиться на такое расточительство. Ее мать страдала диабетом, и лишний сахар ей ни к чему, если она и впрямь захочет пробовать торт.

Припарковавшись на подъездной аллее, Летти отметила, что старого грузовичка Симеона нет на месте. Впрочем, она и не ожидала его увидеть, поскольку Симеон уехал на несколько дней. Летти радовалась, когда супруг в отъезде, но никогда не знала, в какой день он вернется. Их дом не был счастливым и в лучшие времена, а муж редко когда добавлял ему радости.

Дети были еще в пути, возвращаясь после уроков на школьном автобусе. Летти вошла через кухню и поставила торт на стол. Сайпрес, как обычно, неизвестно какой час подряд смотрела телевизор в гостиной.

– Детка моя! Как прошел день? – Улыбнувшись, она воздела вверх руки.

Наклонившись, Летти вежливо обняла ее за плечи.

– Работы было много. А как у тебя?

– О, здесь только я и эти шоу, – ответила Сайпрес. – Как там Хаббарды, справляются с утратой, Летти? Пожалуйста, присядь и поговори со мной.

Летти выключила телевизор, опустилась на скамеечку возле инвалидной коляски матери и стала рассказывать о том, как прошел день.

– Ни одной свободной минуты с того момента, когда Гершел и Дэфо приехали и впервые вошли в дом, покинутый их отцом. Потом нескончаемой вереницей пошли соседи с угощениями. В общем, очень суетный день – приходилось вертеться, чтобы все шло гладко, без недоразумений.

Поддерживать в норме кровяное давление Сайпрес удавалось только с помощью кучи лекарств, и при малейшем намеке на волнение оно могло дать скачок. Рано или поздно, и момент этот был уже не за горами, Летти придется осторожно сообщить матери, что она скоро потеряет работу. Но не сейчас. Надо выбрать более подходящее время.

– А похороны? – спросила Сайпрес, поглаживая дочь по руке.

Летти посвятила ее в подробности, сказала, что собирается присутствовать на службе и с удовольствием поведала, что мистер Хаббард потребовал, чтобы чернокожих допустили в церковь.

– Возможно, ты будешь даже сидеть на задней скамье, – с усмешкой заметила Сайпрес.

– Возможно. В любом случае я туда приду.

– Мне бы хотелось пойти с тобой.

– Я бы тоже этого хотела.

Из-за лишнего веса и трудностей с передвижением Сайпрес редко покидала дом. Она уже пять лет жила с ними и сильно поправилась, ей с каждым месяцем становилось все труднее двигаться. Симеон старался чаще уезжать из дома, в том числе из-за матери Летти.

– Миссис Дэфо прислала нам торт, – сообщила Летти. – Хочешь маленький кусочек?

– А какой торт? – Несмотря на то что весила тонну, Сайпрес была разборчива в еде.

– Что-то с ананасом, точно не знаю. Видела его среди других. Но, может, попробовать стоит. Хочешь, я приготовлю к нему кофе?

– Да. И отрежь совсем маленький кусочек.

– Давай посидим на свежем воздухе, мама.

– С удовольствием.

Кресло едва проходило между диваном и телевизором, почти касаясь стен, проезжало через узкий коридор в кухню и дальше, задевая стол, к задней двери, через которую Летти бережно выкатывала его на прогнувшийся деревянный настил, сколоченный Симеоном несколько лет назад.

В хорошую погоду Летти любила посидеть здесь на исходе дня с чашкой кофе или ледяным чаем, подальше от шума и духоты тесного дома. Для маленького дома с тремя крохотными спальнями здесь было слишком много народу. Одну из спален занимала Сайпрес. Летти с Симеоном, когда тот бывал дома, обычно делили вторую с одним или двумя внуками. Их дочери непостижимым образом умудрялись плечом к плечу умещаться в третьей.

Шестнадцатилетняя Кларисса еще училась в школе, детей у нее не было. У двадцатилетней Федры один сын ходил в детский сад, другой – в первый класс, а мужа не было. Младший сын Керк, четырнадцати лет от роду, спал на диване в гостиной. Не так уж редко кто-нибудь из племянниц и племянников жил у них по нескольку месяцев, пока их родители улаживали свои дела.

Отпив глоток растворимого кофе, Сайпрес вилкой отломила кусочек торта, взяла его в рот и, медленно прожевав, поморщилась. Летти торт тоже не понравился, поэтому они просто пили кофе и говорили о Хаббардах и о том, как все у них странно. Они находили много забавного в белых людях, в частности в их похоронных обрядах, в том, как поспешно они хоронят своих покойников – иногда в течение двух-трех дней после смерти. У черных не принято торопиться.

– Что-то тебя беспокоит, детка, о чем ты думаешь? – мягко поинтересовалась Сайпрес.

Скоро из школы должны были вернуться дети, потом Федра с работы. Это были последние спокойные минуты до того времени, когда все улягутся спать. Летти глубоко вздохнула:

– Я слышала, как они разговаривали между собой, мама. Они собираются меня уволить. Наверное, уже на этой неделе, вскоре после похорон.

Сайпрес покачала большой круглой головой. Казалось, она была готова расплакаться.

– Но почему?

– Думаю, им не нужна экономка. Они хотят продать дом, он им без надобности.

– Господи!

– Ждут не дождутся, когда можно будет наложить лапу на его деньги. У них никогда не хватало времени приехать навестить его, а теперь кружат над домом, как ястребы.

– Белые. Что с них взять.

– Они считают, он слишком много платил мне, поэтому спешат от меня избавиться.

– А сколько он тебе платил?

– Зачем это тебе, мама?

Летти никогда не рассказывала никому из родных, что мистер Хаббард платил ей пять долларов в час наличными. Для помощницы по дому в Миссисипи это действительно было верхним пределом, и Летти не желала проблем. Члены семьи могли потребовать от нее прибавки. Друзья могли осудить. «Не выдавай секретов, Летти, – наставлял ее мистер Хаббард. – Никогда никому не рассказывай, сколько у тебя денег».

У Симеона могла пропасть охота что-либо приносить в дом. А его заработки и без того были нерегулярными, как и присутствие в доме. Чтобы заставить супруга зарабатывать даже самую малость, приходилось постоянно подстегивать его.

– Я слышала, как они называли меня прислугой, – вздохнула Летти.

– Прислугой? Давно не слышала этого слова.

– Они малоприятные люди, мама. Сомневаюсь, что мистер Хаббард был хорошим отцом, но его дети – просто ужас.

– И теперь они получат все его деньги.

– Наверное. Во всяком случае, они на это определенно рассчитывают.

– А много денег он оставил?

– Понятия не имею. – Летти покачала головой и отпила глоток кофе. – Не уверена, что кто-то вообще это знает.

6

Автомобильная стоянка Ирландской церкви Христианского пути была наполовину заполнена, когда во вторник без пяти четыре на нее свернула машина Оззи без опознавательных знаков. Никаких надписей и цифр на ней не было, Оззи предпочитал обходиться без них, но одного взгляда на автомобиль было достаточно, чтобы понять: это машина шерифа. Несколько антенн, маленький, круглый проблесковый маячок на приборном щитке, наполовину скрытый… Это был большой четырехдверный коричневый «форд» с черными колесами – такой же, как практически у всех шерифов штата.

Он припарковался рядом с красным «саабом», который стоял в стороне. Оззи и Джейк одновременно вышли из своих машин и вместе пересекли площадку.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Джейк.

– Никаких, – ответил Оззи.

На нем были темный костюм и черные ковбойские сапоги. Джейк был одет так же, только в туфлях.

– А у тебя? – поинтересовался Оззи.

– Тоже никаких. Думаю, фонтан дерьма вырвется завтра.

– Жду не дождусь, – рассмеялся Оззи.

Церковь изначально представляла собой краснокирпичную часовню с приземистой колокольней, возвышающейся над фасадом с двустворчатой входной дверью. Со временем, однако, община добавила к ней ставшие уже обязательными металлические сооружения: одно, по сравнению с которым часовня казалась совсем маленькой, – рядом, другое, в котором молодежь играла в баскетбол, – позади. На небольшом холме неподалеку от церкви, под тенистыми деревьями, располагалось кладбище – прелестный тихий уголок, отличное место для последнего упокоения.

Несколько курильщиков, сельских жителей в старых, неуклюже сидящих на них костюмах, делали последние затяжки. Они перебросились парой слов с шерифом и вежливо кивнули Джейку.

Внутри, на потемневших от времени дубовых скамьях, вразброс сидела достопочтенная публика. Свет был приглушен. Органист тихо наигрывал скорбную мелодию, настраивая присутствовавших на печальный ритуал. Закрытый гроб с телом Сета был установлен перед кафедрой проповедника и украшен цветами. Те, кому предстояло нести гроб, сидели плечом к плечу, с мрачными лицами слева.

Джейк и Оззи вместе устроились в заднем ряду, отдельно от всех, и стали оглядываться вокруг. Сбившись в кучку, неподалеку от них сидели несколько чернокожих, всего человек пять.

Оззи кивнул им и шепнул Джейку:

– В зеленом платье – это Летти Лэнг.

Джейк тоже кивнул и шепнул в ответ:

– А кто остальные?

– Отсюда не могу разглядеть, – пожал плечами Оззи.

Глядя в затылок Летти, Джейк попытался представить приключения, через которые им предстояло пройти вместе. Он совсем не знал эту женщину, даже имя ее впервые услышал только накануне, но очень скоро они должны будут весьма близко познакомиться.

Летти сидела, ни о чем не догадываясь, держа руки на коленях. Тем утром она отработала в доме три часа, прежде чем Гершел сообщил, что в ее услугах больше не нуждаются и что срок ее найма заканчивается в три часа следующего дня, то есть среду. Дом будет заперт и останется пустовать вплоть до распоряжения суда.

У Летти на текущем счету, о котором не знал Симеон, лежало четыреста долларов, еще триста она держала в банке из-под солений, спрятанной в кладовке. Кроме этого у нее не было ничего, и перспектива найти новую приличную работу казалась призрачной.

С мужем она не разговаривала уже почти три недели. Иногда он неожиданно возвращался домой с чеком или небольшой суммой наличными, но чаще просто бывал пьян и хотел выспаться.

В преддверии завтрашней безработицы, имея при этом кучу неоплаченных счетов и несколько голодных ртов, Летти должна была под печальную мелодию органа испытывать тревогу о будущем, но она ее не испытывала. Мистер Хаббард не раз говорил ей, что после своей смерти – а близкая смерть его была неминуема – он кое-что, немного, оставит ей. Немного – это сколько? Летти могла только гадать.

Сидя сзади, в четырех рядах от нее, Джейк подумал: «Если бы она только знала!»

Но Летти понятия не имела, зачем здесь Джейк, если вообще знала, кто он. Впоследствии она будет утверждать, что его имя было известно ей по процессу Хейли, но она никогда не видела мистера Брайгенса.

В центре, прямо напротив гроба, сидела Рамона Дэфо, Йен – слева, Гершел – справа от нее. Никто из их детей, внуков Сета, прибыть не смог. Они оказались слишком заняты, да и нельзя сказать, что родители настаивали на их приезде.

В следующем ряду расположились родственники, настолько дальние, что им пришлось представляться друг другу на парковке перед церковью. Впрочем, они тут же забыли только что произнесенные имена. Родители Сета Хаббарда умерли несколько десятков лет назад, а единственный близкий родственник Энсил давно пропал. Надо сказать, сколько-нибудь дружной семьи у Сета сроду не было, а в последние годы распались и последние связи.

За родственниками бессистемно расположились в темноте нефа несколько десятков других скорбящих – служащие Сета, друзья, прихожане. Когда пастор Дон Макэлвейн ровно в четыре часа поднялся на кафедру, и он, и все присутствовавшие знали, что служба будет краткой. После совместной молитвы пастор бегло изложил биографию покойного: Сет родился 10 мая 1917 года в округе Форд, где и скончался 2 октября 1988 года. Его родители, такой-то и такая-то, умерли; он оставил двоих детей и несколько внуков…

Слева, через несколько человек от себя, Джейк заметил знакомый профиль мужчины в дорогом костюме. Это был Стиллмен Раш, его ровесник и коллега, поверенный в суде, отпрыск в третьем поколении семейства голубых кровей, представляющий обширный клан юристов, специализирующихся по корпоративному и страховому праву, – обширный настолько, насколько это возможно в сельском Миссисипи. «Раш и Уэстерфилд», самая крупная фирма в северном Миссисипи, базировалась в Тьюпело и стремительно разрасталась, открывая все новые филиалы, так что каждый житель округа мог рассчитывать, что один из филиалов вскоре непременно появится в ближайшем к его дому торговом центре.

Сет Хаббард упоминал фирму Раша в письме к Джейку, а также в своем рукописном завещании, поэтому можно было не сомневаться: Стиллмен Раш в сопровождении двух шикарно одетых джентльменов явился позаботиться об интересах фирмы. Специалисты по страхованию всегда работали в паре. Даже когда речь шла о простейших юридических процедурах, ими занимались два юриста: вдвоем готовили документы для суда, вдвоем отвечали на реестровые запросы, вдвоем участвовали в слушаниях по неопротестованным делам, вдвоем разъезжали с поручениями и, конечно же, вдвоем гребли гонорары и раздували дела. Крупные фирмы беззаветно исповедовали культ малой производительности: больше рабочих часов означало больший гонорар.

Так что два юриста там, где легко справился бы один, было нормой. Но три!.. Всего лишь для участия в короткой поминальной церемонии в глухой дыре? Это производило впечатление и наводило на мысли. Это означало – деньги.

В сверхактивном мозгу Джейка не было места для сомнений: эта троица, покинув офис в Тьюпело, включила свои счетчики и теперь сидела, притворяясь, будто скорбит, за двести долларов в час каждый. Исходя из того, что написал Сет, его завещание от сентября 1987 года было составлено мистером Льюисом Макгвайром, и Джейк предположил, что им является один из трех джентльменов. Он не знал Макгвайра в лицо, в фирме трудилось слишком много юристов. Поскольку они готовили завещание, то, естественно, решили, что и доказывать его будут сами.

«Завтра, – подумал он, – они приедут снова, как минимум вдвоем, а может, и втроем, передадут бумаги секретарю Канцелярского суда, что на втором этаже «дворца правосудия», и самодовольно заявят либо Еве либо Саре, что прибыли в связи с открытием наследства для его утверждения. И либо Сара либо Ева, с трудом скрывая усмешку, изобразит смущение. Бумаги будут просмотрены, вопросы заданы, а потом – большой сюрприз: вы немного опоздали, господа. Это наследство уже открыто!

Либо Ева либо Сара покажут им новенькую папку, и они будут, разинув рот, глазеть на тоненькое рукописное завещание, то самое, которое специальным распоряжением отменяет толстое завещание, столь ими лелеемое. И начнется война. Они станут поносить Джейка Брайгенса, но, немного остынув, поймут, что война обещает быть прибыльной для всех участвующих в ней юристов.

Летти смахнула слезу и отметила, что она, вероятно, единственная из присутствующих, кто прослезился.

Перед адвокатами сидели люди, похожие на предпринимателей. Один из них обернулся и прошептал что-то Стиллмену Рашу. Джейк подумал, это мог быть служащий высшего звена, работавший на Сета. Особенно его интересовал мистер Рассел Эмбург, о котором в завещании сказано, что он являлся вице-президентом холдинговой компании Сета и знает все о его имуществе и денежных обязательствах.

Миссис Нора Бейнс исполнила три куплета из «Простого старого креста», мрачного гимна, непременно высекающего слезу на любых похоронах, но на прощании с Сетом даже он не вызвал эмоционального отклика. Пастор Макэлвейн прочел отрывок из Псалтыри, поговорил о мудрости Соломона, потом два прыщавых подростка с гитарой пробренчали что-то современное – какую-то вымученную песню, которую Сет наверняка бы не оценил. В конце концов Рамона разразилась рыданиями, и Йен принялся ее утешать. Гершел сидел, уткнувшись взглядом в пол перед гробом, не моргая и не шевелясь. В ответ на рыдания Рамоны громко всхлипнула какая-то женщина.

Жестокий план Сета состоял в том, чтобы придержать оглашение завещания до окончания похорон. В его письме к Джейку было написано буквально следующее: «В посмертной записке я оставил распоряжения относительно моих похорон. Не упоминайте о моей последней воле и моем завещании, пока они не пройдут. Я хочу вынудить свою семью пройти через все скорбные ритуалы, прежде чем они осознают, что остались ни с чем. Проследите, чтобы они не притворялись – они в этом деле большие мастера, а меня никогда не любили».

По мере того как служба вяло продвигалась вперед, стало очевидно, что никто особенно и не притворялся. Те немногие, кто остался от его семьи, не считали нужным даже изобразить скорбь.

«Какой печальный уход», – подумалось Джейку.

Согласно распоряжениям Сета, никаких хвалебных речей не произносилось. Говорил только пастор, хотя нетрудно было заметить, что, даже если бы собравшимся предложили выступить, желающие вряд ли нашлись бы. Пастор завершил церемонию по-марафонски длинной молитвой, явно предназначенной для того, чтобы убить время. Через двадцать пять минут после начала службы он объявил об ее окончании и предложил всем перейти на расположенное рядом кладбище, чтобы присутствовать при погребении.

За пределами церкви Джейку удалось уклониться от встречи со Стиллменом Рашем и его коллегами. Едва не налетев на стоящего неподалеку человека в деловом костюме, он извинился.

– Простите, я ищу Рассела Эмбурга.

– Вон он. – Человек вежливо указал рукой.

Рассел Эмбург стоял в десяти футах от Джейка и, прикуривая, услышал, что тот им интересуется. Они обменялись крепким рукопожатием и представились друг другу.

– Не мог бы я минутку поговорить с вами наедине?

Мистер Эмбург чуть пожал плечами:

– Разумеется, а в чем дело?

Толпа начала медленно дрейфовать в сторону кладбища. У Джейка не было намерения присутствовать на погребении, он находился здесь с другой миссией. Когда они с Эмбургом отошли достаточно далеко, чтобы никто не мог их услышать, он сообщил:

– Я адвокат из Клэнтона, с мистером Хаббардом знаком не был, но вчера получил от него письмо. Письмо и завещание, в котором он назвал вас своим душеприказчиком и исполнителем последней воли. Нам с вами необходимо переговорить как можно скорее.

Зажав сигарету в уголке рта, Эмбург внимательно посмотрел на Джейка, потом огляделся по сторонам, желая убедиться, что рядом никого нет.

– Что за завещание? – выдохнув дым, поинтересовался он.

– Рукописное, датировано прошлой субботой. Мистер Хаббард явно обдумал свою смерть заранее.

– Тогда он совершенно очевидно был не в своем уме.

Эмбург ухмыльнулся, и Джейк услышал первые звуки бряцания оружием предстоящей войны. Такого ответа он не ожидал.

– Посмотрим. Думаю, правомочность завещания будет установлена позднее.

– Мистер Брайгенс, когда-то давно, до того как нашел честную работу, я тоже был адвокатом, и правила игры мне известны.

Джейк мыском туфли отшвырнул камешек и осмотрелся. Авангард маленькой процессии уже достиг ворот кладбища.

– Так мы можем поговорить?

– Что написано в завещании?

– Сейчас я вам этого сказать не могу. Сообщу завтра.

Эмбург чуть запрокинул голову и посмотрел на кончик своего носа.

– Насколько вы осведомлены о бизнесе Сета?

– Можно сказать, ни насколько. В завещании сказано, что вам известно все о его имуществе и денежных обязательствах.

Эмбург снова ухмыльнулся и сделал несколько шагов.

– Никаких денежных обязательств нет, мистер Брайгенс. Только доходы, причем большие.

– Прошу вас, давайте встретимся и поговорим. Все тайны все равно вот-вот выйдут наружу, мистер Эмбург, мне просто нужно знать, куда все это ведет. По условиям завещания вы являетесь исполнителем его последней воли, а я – адвокатом по делам о его наследстве.

– Это не похоже на правду. Сет ненавидел клэнтонских адвокатов.

– Да, и недвусмысленно высказался об этом в записке. Если бы мы смогли встретиться утром, я бы с удовольствием показал вам копию завещания и пролил некоторый свет на события.

Эмбург снова двинулся к кладбищу, и Джейк поплелся за ним. У ворот их ждал Оззи. Эмбург остановился.

– Я живу в Темпле. На Автостраде, дом пятьдесят два, к западу от города есть кафе. Давайте встретимся там в половине восьмого утра.

– Хорошо. Как называется кафе? – поинтересовался Джейк.

– «Кафе».

– Понял.

Не сказав больше ни слова, Эмбург исчез. Джейк посмотрел на Оззи, в недоумении покачал головой и кивнул в сторону парковки. На кладбище они идти не собирались. На сегодня Сета Хаббарда с них было довольно. Для них прощальная церемония завершилась.

Двадцать минут спустя, ровно в 4.55, Джейк вбежал в приемную Канцелярского суда и улыбнулся Саре.

– Где ты был? Я же жду! – сердито выпалила она.

– Еще нет даже пяти, – так же поспешно ответил он, расстегивая молнию портфеля.

– Да, но мы заканчиваем в четыре, во всяком случае, по вторникам. В понедельник работаем до пяти. По средам и четвергам – до трех. А если ты застанешь нас здесь в пятницу, считай, тебе повезло.

Сара тараторила без умолку. После двадцати лет ежедневной пикировки с адвокатами она отточила свои остроты до автоматизма.

Джейк выложил бумаги на стойку перед ней.

– Мне нужно открыть для утверждения наследство мистера Сета Хаббарда.

– По завещанию или без?

– О, завещание имеется, и не одно. Тут-то и зарыт корень всех веселых проблем.

– Так он не убил себя?

– Тебе чертовски хорошо известно, что он убил себя, поскольку ты работаешь в доме, где рождаются все слухи и ничто не хранится в секрете.

– Я оскорблена, – притворно возмутилась Сара, ставя печать на ходатайство. Потом, перелистав несколько страниц, улыбнулась: – О, какая прелесть, завещание, написанное от руки. Подарок для юриста.

– Угадала.

– И кто получит все?

– На моих устах печать. – Джейк шутливо закатил глаза и достал из портфеля новые бумаги.

– Ну, мистер Брайгенс, на твоих устах, может, и печать, а вот на этой папке с судебным делом, разумеется, нет. – Она несколько театрально проштамповала остальные документы. – Отныне это – официально открытые сведения, согласно законам нашего великого штата, если, конечно, у тебя нет письменного ходатайства о том, чтобы и на них наложить печать секретности.

– Такого ходатайства у меня нет.

– Отлично. Значит, мы имеем право открыто обсуждать всю эту грязь. Там ведь есть какая-то грязь, правда?

– Не знаю. Я пока еще только копаю. Послушай, Сара, сделай мне одолжение.

– Все, что пожелаешь, детка.

– Начались гонки: кто быстрее добежит до суда. Я только что победил. Скоро, возможно, завтра, здесь должны появиться два или три напыщенных адвоката в темных костюмах, которые вручат тебе свое ходатайство об открытии наследства мистера Хаббарда. Более чем вероятно, что они прибудут из Тьюпело. Видишь ли, существует еще одно завещание.

– Как я это обожаю!

– Я тоже. Конечно, я не требую сообщать им, что они финишировали вторыми, но забавно понаблюдать за их лицами. Ну как?

– Жду не дождусь.

– Прекрасно. Покажи им мою папку, посмейся, а потом позвони мне и дай полный отчет. Но до завтра, пожалуйста, помолчи.

– Все сделаю, Джейк. Это может быть действительно весело.

– Если все пойдет так, как я предполагаю, дело не даст нам скучать весь следующий год.

Как только он ушел, Сара прочла собственноручное завещание Сета Хаббарда, приложенное к ходатайству, после чего созвала остальных служащих канцелярии, которые тоже прочли его. Чернокожая женщина из Клэнтона сказала, что никогда не слышала ни о какой Летти Лэнг. Похоже, и Сета Хаббарда здесь никто не знал.

Они немного поболтали, но было уже пять часов, и каждый куда-то спешил. Папку водворили на положенное место, свет погасили, и служащие моментально отключились от всего, что касалось работы. Свои предположения они обсудят завтра и уж тогда докопаются до сути.

Если бы ходатайство было подано утром, то к полудню уже все в здании суда повторяли эту этой новость, а к концу дня – весь город. А так слухи откладывались, но ненадолго.

Симеон Лэнг пил, но не был пьян – разница зачастую выглядела смутно, однако семья умела различать два эти состояния. «Пил» означало, что он в определенной мере контролировал поведение и не был опасен: медленно цедил пиво, глядя в одну точку остекленелым взглядом, и с трудом ворочал языком. А вот когда он бывал по-настоящему пьян, для домашних наступали тяжелые времена: приходилось убегать из дома и прятаться за деревьями. Но иногда, надо отдать должное, Симеон был трезв как стеклышко, и такое состояние предпочитал даже он сам.

После трех недель, проведенных за рулем, в течение которых он колесил по всему Глубокому Югу, перевозя груды металлолома, Симеон вернулся с нетронутым чеком и ясным взглядом. Он не рассказал, где был и что делал – никогда не рассказывал, – но старался демонстрировать миролюбие. Однако уже через несколько часов, устав натыкаться на бесчисленных домочадцев, слушать Сайпрес и выдерживать упреки жены, он съел сандвич, вышел во двор с набитым пивными банками переносным холодильником и обосновался под деревом позади дома, где мог спокойно сидеть вдали от всех, наблюдая за редко проезжающими машинами.

Возвращение всегда означало борьбу. А здесь, на открытом воздухе вблизи дороги, он часами мечтал о новой жизни где-нибудь в другом месте, всегда представляя, как остается один и никто его не беспокоит. Тысячу раз Симеон испытывал искушение, не вылезая из машины, возить и возить грузы до места назначения, никогда не сбавляя скорости.

Его отец бросил беременную жену и четверых детей, когда Симеон был еще ребенком, и больше они о нем не слышали. Дни напролет Симеон и его старший брат сидели на крыльце и ждали отца, скрывая слезы. Повзрослев, он возненавидел папашу и ненавидел до сих пор. Но теперь и у него появилось острое желание убежать. Его дети гораздо старше, чем он был тогда, – выживут как-нибудь.

За рулем он нередко задавался вопросом: что привязывает его к дому? Он ненавидел жить в тесной, кишащей людьми съемной халупе с тещей, двумя дрянными внуками, которых он не просил, и женой, которая постоянно пилит. За двадцать лет совместной жизни Летти сто раз угрожала ему разводом. Чудо, что они еще не расстались.

«Хочешь разрыва, будет тебе разрыв», – подумал он, делая большой глоток. Но это он тоже говорил уже раз сто.

Почти стемнело, когда Летти вышла из дома в задний дворик и по траве направилась к его дереву. Он сидел на одном из непарных садовых стульев, положив ноги на старую клеть из-под молочных бутылок. Рядом стояла емкость со льдом. Он предложил ей сесть, но она отказалась.

– Надолго ты приехал? – тихо спросила Летти, глядя, как и Симеон, на дорогу.

– Я только вернулся, а ты уже рада меня спровадить?

– Я не это имела в виду, Симеон. Просто интересно.

Он не собирался отвечать, поэтому в очередной раз приложился к пивной банке. Они редко оставались вдвоем, а когда оставались, не могли вспомнить, как это – беседовать друг с другом.

По дороге медленно проехала машина. Они, как завороженные, проводили ее взглядами.

– Наверное, завтра я потеряю работу, – сообщила Летти. – Я говорила тебе, что мистер Хаббард убил себя, а его семья не желает видеть меня в доме после завтрашнего дня?

У Симеона возникли смешанные чувства. С одной стороны, он ощутил свое превосходство, поскольку ему снова предстояло стать главным кормильцем, хозяином в доме. Ему очень не нравился вид, который Летти напускала на себя, когда зарабатывала больше него. Ненавидел ее ворчание и нытье, когда он оставался без работы. Хотя служила всего-навсего домработницей, она порой становилась надменной, кичась тем, что белый человек ей безраздельно доверяет. Но семья нуждалась в деньгах, и то, что у нее теперь не будет жалованья, неизбежно грозило бедами.

– Мне очень жаль, – выдавил он с трудом.

Снова наступила долгая пауза. Они слышали голоса и шумы, доносящиеся из дома.

– От Марвиса ничего? – спросил он наконец.

– Нет, вот уже две недели ни одного письма, – ответила она, опустив голову.

– А ты ему писала?

– Я пишу каждую неделю, Симеон, ты же знаешь. А когда ты писал ему в последний раз?

Симеон вскипел, но сдержался. Он гордился тем, что приехал домой трезвым, и не желал портить себе настроение ссорой. Марвис Лэнг, двадцати восьми лет от роду, отсидел уже два года, но впереди оставалось еще минимум десять. Торговля наркотиками, вооруженное нападение…

Какая-то машина приблизилась к дому и замедлила ход. Потом поехала еще медленнее, словно водитель не был уверен, туда ли попал. Еще несколько футов, и машина свернула на их подъездную дорожку. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть этот странный экземпляр явно иностранного происхождения и притом красный.

Когда мотор перестал урчать, из машины вышел молодой человек, белый, один, в белой рубашке с приспущенным галстуком. В руках – ничего. Сделав несколько шагов, он остановился в нерешительности, будто не знал, где находится.

– Сюда, – позвал Симеон.

Мужчина замер, словно испугался: из-за дерева он их не заметил. Осторожно перейдя маленький палисадник, он произнес громко, так, чтобы его услышали:

– Я ищу миз Летти Лэнг.

– Я здесь, – отозвалась Летти.

Он подошел поближе.

– Здравствуйте, меня зовут Джейк Брайгенс. Я адвокат из Клэнтона, и мне надо поговорить с Летти Лэнг.

– Вы были сегодня на похоронах, – вспомнила она.

– Да, был.

Симеон нехотя встал, и все трое неловко обменялись рукопожатиями. Предложив гостю пива, Симеон вернулся в прежнюю позицию. От пива Джейк отказался, хотя с удовольствием выпил бы, но он здесь по делу.

– Наверняка вы не просто проезжали мимо нашего маленького закоулка, – спокойно заметила Летти.

– Нет, не просто.

– Брайгенс, – задумчиво повторил Симеон, потягивая пиво. – Это не вы представляли в суде Карла Ли Хейли?

Вот и оно, средство, действующее безотказно, во всяком случае, при общении с черными.

– Да, я, – скромно ответил Джейк.

– Я так и подумал. Отличная работа. Великолепная.

– Спасибо. Послушайте, вообще-то я здесь по делу, и мне нужно поговорить с Летти… понимаете, с глазу на глаз. Без обид, пожалуйста, но я должен сообщить ей кое-что конфиденциально.

– Что именно? – смущенно спросила Летти.

– И почему с глазу на глаз? – поинтересовался Симеон.

– Потому что так велит закон, – ответил Джейк, немного лукавя.

Закон здесь совершенно ни при чем. Немного смущенный, Джейк начал осознавать, что его оглушительная новость, вероятно, не такая уж и секретная. Без сомнения, Летти все расскажет мужу, как только Джейк отъедет от их дома. Последняя воля и завещание Сета Хаббарда теперь представляли собой открытую информацию и в течение ближайших суток станут объектом пристального изучения со стороны всех юристов города. Какие уж тут приватность и конфиденциальность?

Симеон сердито запустил в дерево пивной банкой, по стволу растекся ручеек пены.

– Ну ладно, ладно, – прорычал он.

Вскочив на ноги, Симеон изо всех сил толкнул ногой молочную клеть. Вытащив из ледника новую банку, он зашагал прочь, бормоча ругательства. Тень поглотила его, когда он зашел за деревья, вне всякого сомнения, наблюдая и прислушиваясь.

– Извините нас, мистер Брайгенс, – прошептала Летти.

– Никаких проблем. Послушайте, миз Лэнг, нам с вами нужно как можно скорее обсудить одно дело. Желательно завтра в моем офисе. Это касается мистера Хаббарда и его завещания.

Летти закусила нижнюю губу и уставилась на Джейка широко открытыми глазами. Ее взгляд словно говорил: скажите больше.

– За день до самоубийства, – продолжил Джейкон, – мистер Хаббард написал новое завещание и послал его по почте так, чтобы я получил письмо после его смерти. Похоже, оно имеет юридическую силу, но я уверен: семья будет его опротестовывать.

– Я упомянута в завещании?

– Безусловно. В сущности, внушительную часть своего имущества он оставил именно вам.

– О Господи!

– Да. Он хотел, чтобы я выступил адвокатом по делу о его наследстве, и я уверен, что это распоряжение тоже будет опротестовано. Вот почему нам необходимо поговорить.

– Боже праведный, – прикрыв рот ладонью, пробормотала Летти.

Джейк посмотрел на дом. Свет из окон пробивался сквозь темноту. Какая-то тень шевельнулась неподалеку: вероятно, Симеон ходил вокруг. Джейку вдруг очень захотелось запрыгнуть в свой старенький «сааб» и поскорее убраться отсюда назад, в цивилизованный мир.

– Сказать ему об этом? – спросила Летти, кивая в сторону тени.

– Это как вы решите. Я бы сам посвятил его, но слышал, что он выпивает, и не знал, в какой он сейчас форме. Но, честно говоря, миз Лэнг, он – ваш муж, и ему следовало бы прийти завтра вместе с вами. Но только если он будет в хорошей форме.

– Он будет в хорошей форме, обещаю.

– Завтра после полудня в любое время. Я буду ждать вас в своем офисе. – Джейк вручил ей визитку.

– Мы придем, мистер Брайгенс. И спасибо, что приехали.

– Все это очень серьезно, миз Лэнг, я чувствовал, что обязан встретиться с вами. Нам предстоит провести вместе много времени, борьба будет тяжелой.

– Боюсь, я не вполне поняла.

– Знаю. Завтра я вам все объясню.

– Спасибо, мистер Брайгенс.

– Спокойной ночи.

7

После быстрого позднего ужина, состоящего из жареного сыра и томатного супа, Джейк и Карла убрали со стола, помыли посуду (посудомоечной машины у них не было) и, наконец, устроились в гостиной, которая начиналась сразу же за кухней, в каких-нибудь шести футах от обеденного стола. Три года (с лишком), проведенные в тесном помещении, требовали постоянной смены приоритетов и установок, равно как и предусмотрительности в поведении, чтобы не вызывать взаимного раздражения.

Очень помогало в этом присутствие Ханны. Маленькие дети равнодушны к материальной стороне жизни, которая так заботит взрослых. Пока оба родителя души в них не чают, остальное для них вообще не имеет значения. Карла занималась с дочерью правописанием, Джейк читал ей книжки. Они проводили вечера вместе, попутно просматривая газеты и новости по кабельному телевидению.

Ровно в 8.00 Карла искупала дочку, и спустя полчаса папа и мама вместе ласково уложили ее в постель. Когда они наконец остались вдвоем, то, укрывшись одним пледом, устроились на шаткой тахте.

– Ну, давай колись. Что случилось? – поинтересовалась Карла.

Джейк, листающий спортивный журнал, ответил:

– Что ты имеешь в виду?

– Не строй из себя дурачка. Что-то происходит. У тебя новое дело? Новый клиент, который может прилично или даже очень щедро заплатить и спасти нас от нищеты? Ну, пожалуйста…

Джек скинул на пол плед и вскочил на ноги.

– Вообще-то, моя дорогая, есть вероятность, что мы вот-вот положим нищету на обе лопатки.

– Я знала! Я всегда знаю, когда ты подписываешь договор на хорошенькую автомобильную аварию. Ты становишься нервным.

– Это не автомобильная авария, – возразил Джейк, шаря в портфеле. Достав из него файл с несколькими бумажками, он вручил его жене. – Это самоубийство.

– Ах, это…

– Да, это. Вчера вечером я рассказал тебе о кончине мистера Сета Хаббарда, но… умолчал о том, что накануне смерти он вдруг составил завещание, послал его в мою контору и назначил меня адвокатом по делу о своем наследстве. Сегодня в конце дня я подал заявку на его утверждение. Теперь это стало достоянием гласности, так что я могу тебе все рассказать.

– Ты никогда не видел этого человека?

– Никогда.

– И сегодня днем присутствовал на похоронах человека, которого никогда не видел?

– Правильно.

– Но почему он выбрал именно тебя?

– Благодаря моей блестящей репутации. Вот, пожалуйста, прочти его завещание.

– Но оно же написано от руки – Клара бросила беглый взгляд на бумагу.

– Как видишь.

Джейк снова уселся на тахту, прижавшись к жене, и внимательно наблюдал за ней, пока она читала две странички завещания. По мере того как углублялась Карла в текст, у нее открывался рот, а глаза расширялись от изумления. Дойдя до конца, она посмотрела на Джейка в изумлении.

– «Да сгинут они в муках, как я»? Какой мерзавец, – пробормотала она.

– Скорее всего да. Я его не знал, но Гарри Рекс, который представлял интересы его жены при втором разводе, придерживается не слишком высокого мнения о нем.

– Большинство людей придерживаются не слишком высокого мнения о Гарри Рексе.

– Это правда.

– А кто такая Летти Лэнг?

– Его чернокожая домоправительница.

– О боже, Джейк! Это же скандал.

– Надеюсь.

– У него было много денег?

– Ты же читала: «Наследство мое весьма существенно». Оззи знал его и склонен согласиться с этим. Утром я еду в Темпл на встречу с мистером Расселом Эмбургом, душеприказчиком, так что к середине дня буду знать гораздо больше.

– А оно имеет юридическую силу? – Карла помахала двумя листками. – Ты можешь защищать такое завещание?

– О да. «Завещания и наследства», статья сто первая. Профессор Роберт Уимз с юридического факультета «Оле Мисс» учил этому студентов пятьдесят лет. Он поставил мне высший балл. Если каждое слово написано рукой покойного, им проставлены дата и собственноручная подпись, это юридически действительное завещание. Не сомневаюсь, дети мистера Хаббарда его опротестуют, но тут-то и начнется самое интересное.

– Почему он оставил практически все чернокожей экономке?

– Наверное, ему нравилось, как она убирала в доме. Не знаю. Может, она делала не только уборку.

– Что ты имеешь в виду?

– Он был болен, Карла, умирал от рака легких. Подозреваю, Летти Лэнг заботилась о нем во многих смыслах. Очевидно, что он очень хорошо к ней относился. Его дети поднимут вой, станут вопить о злоупотреблении влиянием, будут стараться доказать, что она втерлась к нему в доверие, нашептывала ему на ухо, а может, и более того. Но решать будет жюри.

– Это будет суд с участием присяжных?

– О да. – Джейк мечтательно улыбнулся.

– Ну и ну. Кто уже знает об этом?

– Я подал заявку сегодня в пять часов, так что сплетни еще не начались. Но, думаю, к девяти утра все здание суда будет взбудоражено.

– Да так, что с него крышу снесет, Джейк. Состоятельный белый человек лишает наследства собственную семью, оставляет все своей черной экономке, а потом вешается. Ты шутишь?

Он не шутил. Карла еще раз перечитала завещание, пока муж, закрыв глаза, представлял себе будущий процесс. Закончив читать, она положила листки на пол и обвела взглядом комнату.

– Просто ради любопытства, дорогой… Как исчисляется твой гонорар в таком деле, как это? Прости, что спрашиваю. – Она обвела рукой узкую комнату, обставленную мебелью с блошиного рынка, дешевые книжные полки, прогнувшиеся от чрезмерной тяжести, псевдоперсидский ковер, подержанные шторы, стопку журналов на полу – обшарпанное жилище съемщиков, обладающих вкусом, но не имеющих средств доказать это.

– Что? Хочешь норку получше? Может быть, двухэтажную или сдвоенную?

– Не подкалывай меня.

– Гонорар может быть весьма солидным, но об этом я еще не думал.

– Солидным?

– Конечно. Гонорар зависит от содержания работы, количества оплачиваемых часов, от чего-то еще, о чем мы пока мало что знаем. Адвокат по делам о наследстве должен каждый день отмечать рабочие часы, за которые он и получает плату. Для нас это неслыханно. Все гонорары должны утверждаться судьей, в данном случае это наш дорогой друг его честь Рубен Этли. Поскольку он знает, что мы умираем с голоду, возможно, проявит к нам милосердие. Большое наследство, куча денег, бурно опротестовываемое завещание – и, даст бог, мы сумеем избежать банкротства.

– Куча денег?

– Дорогая, это просто фигура речи. На данном этапе нам не следует проявлять алчность.

– Не надо говорить со мной покровительственно. – Карла посмотрела в заблестевшие глаза голодного адвоката.

– Ладно.

Но Карла уже мысленно паковала ящики, готовясь к переезду. Такую же ошибку она совершила годом раньше, когда юридическая контора Джейка Брайгенса занималась делом молодой четы, новорожденный ребенок которой умер в мемфисской больнице. Много сулившее дело о преступной халатности врачей увяло при тщательном изучении экспертных выводов, и Джейку не оставалось ничего иного, кроме как заключить сделку за весьма скромный гонорар.

– Ты ездил повидаться с Летти Лэнг? – спросила Карла.

– Да. Она живет за Бокс-Хиллом, в коммуне, которая называется Маленькая Дельта. Там почти нет белых. Ее муж – пьяница, он то появляется, то исчезает. Я не заходил в дом, но у меня создалось впечатление, что там полно народу. Я проверил в реестре – он им не принадлежит. Это дешевый маленький съемный дом, похожий…

– Похожий на эту дыру, да?

– Похожий на наш дом. Вероятно, сооружен тем же третьесортным застройщиком, который наверняка уже разорился. Но нас здесь три человека, а их там, наверное, с дюжину.

– Она приятная?

– Довольно приятная. Мы поговорили очень коротко. У меня создалось впечатление, что она – типичная для здешних мест чернокожая женщина, у которой полный дом детей, приходящий муж, минимально оплачиваемая работа и тяжелая жизнь.

– Весьма жесткая характеристика.

– Зато очень точная.

– А внешне она привлекательна?

Джейк начал под пледом массировать ее правую лодыжку.

– Не могу сказать наверняка, – подумав с минуту, ответил он, – уже темнело, и я спешил. Ей лет сорок пять, она явно в хорошей форме и определенно не уродлива. А почему ты спрашиваешь? Думаешь, за завещанием мистера Хаббарда стоит секс?

– Секс? Кто сказал секс?

– Но ведь это именно то, о чем ты подумала: не втерлась ли она к мистеру Хаббарду в завещание именно таким образом?

– Ладно, я действительно так подумала, и об этом будет к завтрашнему дню судачить весь город. Да на этом деле крупными буквами написано: «Секс». Он умирал, она за ним ухаживала. Кто знает, чем они там занимались?

– А у тебя грязные мыслишки. Мне нравится…

Его рука заскользила к ее бедру, но резко остановилась: телефон зазвонил так неожиданно, что они даже испугались. Джейк прошел на кухню, снял трубку, поговорил и дал отбой.

– Это Несбит, он возле дома, – сообщил Джейк и, взяв сигару и коробок спичек, вышел на улицу.

В конце короткой подъездной дорожки, возле почтового ящика, он раскурил сигару и выпустил облачко дыма в холодный вечерний воздух. Минуту спустя в конце улицы из-за угла показалась патрульная машина. Медленно подкатив, она остановилась возле Джейка. Грузный помощник шерифа Майк Несбит с трудом выбрался из салона.

– Добрый вечер, Джейк, – произнес он и закурил сигарету.

– Добрый вечер, Майк.

Какое-то время оба дымили, прислонившись к капоту автомобиля.

– Оззи ничего не раскопал про Хаббарда, – наконец подал голос Несбит. – Он прошерстил весь Джексон и вернулся ни с чем. Похоже, старик держал свои игрушки в другом месте. В этом штате ничего не зарегистрировано, только дом, машины, участок земли и лесосклад с лесопилкой возле Пальмиры. Больше никаких следов. То есть вообще ничего. Ни банковских счетов, ни компаний, ни товариществ. Парочка страховых полисов, как положено, и все. Ходят слухи, что свой бизнес он держал в другом месте, но так далеко мы пока не копали.

Джейк кивнул, продолжая пыхтеть сигарой. На данную минуту в сообщении Несбита для него не было ничего удивительного.

– А что насчет Эмбурга?

– Рассел Эмбург происходит из города Фоли, Алабама, это на юге штата, где-то возле Мобайла. Прежде чем пятнадцать лет назад лишиться практики, служил там адвокатом. Злоупотребление средствами клиентов, но без предъявления обвинения. Никакого криминального досье. Покончив с юриспруденцией, занялся лесным бизнесом, и можно с уверенностью сказать, что именно на этом поприще познакомился с Сетом Хаббардом. Насколько нам известно, дела у него шли хорошо. Понятия не имею, почему он осел в такой дыре, как Темпл.

– Утром я еду в Темпл – спрошу.

– Хорошо.

Мимо прошла пожилая пара с пожилым пуделем. Они на ходу обменялись приветствиями с Джейком и Несбитом. Когда удалились, Джейк выдохнул клуб дыма.

– А об Энсиле Хаббарде, брате, удалось что-нибудь узнать?

– Ни единого проблеска. Ничего.

– Неудивительно.

– Забавно. Я живу здесь всю жизнь и не слышал о Сете Хаббарде. Моему отцу восемьдесят, он тоже провел здесь всю жизнь и тоже никогда не слышал о Сете Хаббарде.

– В округе тридцать две тысячи жителей, Майк. Нельзя знать всех.

– Оззи знает.

Они рассмеялись. Несбит отбросил окурок на мостовую и потянулся.

– Пора мне домой, Джейк.

– Спасибо, что заехал. Я завтра поговорю с Оззи.

– Да, давай. Пока.

Он нашел Карлу в спальне. Она сидела в кресле и смотрела через окно на улицу. В комнате было темно. Джейк вошел тихо, остановился.

– Джейк, я так устала видеть полицейскую машину перед своим домом, – зная, что он слышит, произнесла Карла.

Он глубоко вздохнул и подошел ближе. Одно неосторожное слово, и разговор может перерасти в ссору.

– Я тоже, – мягко ответил Джейк.

– Чего он хотел? – спросила Карла.

– Да в общем-то ничего, просто поболтали о Сете Хаббарде. Оззи пытался узнать о нем хоть что-то, но почти безрезультатно.

– А разве нельзя было позвонить завтра? Зачем приезжать и парковаться перед нашим домом, чтобы все видели, что Джейк Брайгенс не может провести ни одной ночи без появления полиции?

Джейк прикусил язык и выскользнул из комнаты.

8

Прячась за развернутой газетой, Рассел Эмбург сидел в глубине «Кафе» в отдельной кабинке. Он не был здесь завсегдатаем, да и вообще в маленьком Темпле его мало кто знал. Рассел переехал сюда из-за женщины, своей третьей жены, но они жили затворниками. К тому же он работал на человека, ценящего секретность и осмотрительность, что вполне устраивало и самого Эмбурга.

Рассел занял кабинку в самом начале восьмого, заказал кофе и принялся читать. О завещании или завещаниях Сета Хаббарда он не знал ничего, хоть проработал у того почти десять лет. Мало что было известно ему и о личной жизни Сета.

Он был в курсе большинства активов мистера Хаббарда, но с самого начала понял: босс обожает секретность. Ему самому нравилось играть в эти игры, точить зуб на других и заставлять людей теряться в догадках. Вместе они много разъезжали по юго-востоку страны, когда мистер Хаббард собирал свои владения, но близости между ними не было никогда. С Сетом Хаббардом вообще никто не был близок.

Джейк вошел в «Кафе» ровно в 7.30 и увидел Эмбурга в глубине зала. «Кафе» уже было наполовину заполнено, и Джейк, чужак в этих местах, привлек к себе взгляды посетителей.

Пожав друг другу руки, они с Эмбургом обменялись любезностями. Под впечатлением разговора, произошедшего накануне, Джейк ожидал встретить холодный прием и нежелание сотрудничать, хотя чувства мистера Эмбурга его заботили мало. Сет поручил Джейку сделать определенную работу, и если он примет вызов, то за спиной у него будет стоять суд. Эмбург, однако, вел себя непринужденно и весьма доброжелательно. Поговорив немного о футболе и погоде, он перешел к делу:

– Завещание открыто для утверждения? – спросил он.

– Да, вчера в пять часов дня. Я уехал с похорон в Клэнтон, чтобы успеть в суд до его закрытия.

– Вы принесли копию?

– Принес. – Джейк достал бумаги из кармана. – Вы названы в нем душеприказчиком. Теперь это уже открытый документ, так что я могу передать вам копию.

– Я – бенефициар? – спросил Эмбург.

– Нет.

Эмбург мрачно кивнул, но Джейк так и не понял, ожидал ли он именно такого ответа.

– Значит, я ничего не получаю по завещанию? – повторил вопрос Эмбург.

– Ничего. Для вас это сюрприз?

– Нет. – Эмбург тяжело сглотнул. – Не то чтобы… С Сетом ничему удивляться не приходится.

– То, что он совершил самоубийство, вас тоже не удивило?

– Отнюдь, мистер Брайгенс. Последний год был для него сущим кошмаром. Сет просто устал от боли. Он знал, что умирает. Мы все это знали. Так что, нет, не удивило.

– Посмотрим, что вы скажете, когда прочтете завещание.

Официантка подлетела к их столу и, почти не останавливаясь, быстро доверху наполнила чашки кофе. Эмбург отпил глоток.

– Расскажите о себе, мистер Брайгенс. Как вы познакомились с Сетом?

– А я не был с ним знаком, – ответил Джейк.

Он кратко оттараторил историю о том, почему сидит сейчас за этим столом. Эмбург слушал внимательно, время от времени правой рукой проводил по волосам вверх ото лба и обратно, будто несколько густых черных прядей на его круглой голове с лоснящейся макушкой нуждались в постоянном приглаживании. В тенниске, старых брюках цвета хаки и легкой ветровке он скорее напоминал пенсионера, нежели бизнесмена, каким выглядел на похоронах.

– Правильно ли будет предположить, что вы были его самым доверенным лицом? – спросил Джейк.

– Нет. Я даже не понимаю, почему Сет втянул именно меня в эту историю. Могу назвать несколько человек, которые были ему гораздо ближе. – Прервавшись на долгий глоток кофе, он продолжил: – Мы с Сетом не всегда ладили. Я даже, бывало, подумывал уйти от него. Чем больше он зарабатывал, тем рискованнее действовал. Не раз и не два я был почти уверен, что он вознамерился сжечь все свое состояние в феерическом акте банкротства – вместе с незаконными тайными офшорами, разумеется. Он стал абсолютно бесстрашен, и это пугало.

– А теперь, когда мы с вами все равно втянуты в это дело, давайте поговорим о деньгах Сета.

– Конечно. Я расскажу вам то, что известно мне, но всего я не знаю.

– Хорошо, – небрежно произнес Джейк.

Он говорил так, словно они вернулись к обсуждению погоды, хотя вот уже почти двое суток его снедало любопытство, чем же владел Сет. И вот наконец сейчас Джейк должен был услышать ответ. Перед ним не лежал блокнот, не было у него и ручки – только чашка черного кофе на столе.

Эмбург еще раз огляделся по сторонам, но никто к их разговору не прислушивался.

– То, что я вам собираюсь рассказать, малоизвестно. Это не является конфиденциальной информацией, но Сет умел держать свои дела в тайне.

– Эта тайна вот-вот выйдет наружу, мистер Эмбург.

– Я знаю. – Он отпил глоток кофе, словно для заправки, и чуть склонился вперед, к Джейку: – Сет имел кучу денег, и все они были заработаны в последние десять лет. После второго развода он был ожесточен, зол на весь мир, сломлен и в то же время полон решимости делать деньги. Он по-настоящему любил свою вторую жену и, после того как она его бросила, жаждал мести. Для Сета это означало сделать еще больше денег, чем она получила от него при разводе.

– Я хорошо знаком с ее адвокатом.

– Да, такой здоровый толстый парень… Как его звали?

– Гарри Рекс Воннер.

– Гарри Рекс. Я несколько раз слышал, как Сет поносил его на чем свет стоит.

– Не только его, наверное.

– Говорю то, что слышал. Так или иначе, у Сета имелись дом и участок земли, и он заложил их, получив очень внушительную сумму, чтобы купить лесопилку в Алабаме, возле Дотана. Я как раз там работал – торговал лесом. Так мы с ним и познакомились. Он точно угадал время и купил ее дешево. Это было в конце семьдесят девятого года. Цены на фанеру держались устойчиво, и дела у нас шли очень хорошо. После сезона благословенных ураганов, нанесших большой ущерб, спрос на фанеру и древесину подскочил. Сет заложил лесопилку и купил мебельную фабрику в Джорджии, неподалеку от Олбани. Там делали гигантские кресла-качалки, которые можно видеть на передних террасах ресторанов «Гридл» по всему побережью. Он заключил контракт с этой ресторанной сетью, и уже на следующий день мы едва успевали выполнять заказы. Тогда Сет заложил эту фабрику, что-то занял и купил еще одну, в Алабаме, возле Трои. К тому времени он нашел в Бирмингеме банкира, который пытался превратить свой маленький банк во что-то более грандиозное и действовал весьма агрессивно. Они с Сетом объединились, и сделки пошли одна за другой. Он приобретал новые фабрики, новые лесопилки, сдавал в аренду лесные угодья. У Сета был нюх на недооцененные предприятия или те, что испытывали финансовые затруднения, и его банкир редко говорил «нет». Я предостерегал его насчет избытка долгов, но он предпочитал дерзость в делах и не слушал меня. Ему непременно нужно было что-то доказывать. Он купил самолет, держал его в Тьюпело, чтобы здесь никто ничего не знал, и летал на нем с места на место.

– И все это кончилось благополучно?

– О да! За последние лет десять Сет приобрел с дюжину компаний, преимущественно мебельных предприятий на Юге, из которых иные перевел в Мексику, а также множество лесных складов, лесопилок и тысячи акров лесных угодий. И все это на деньги, взятые под залог. Я упомянул бирмингемского банкира, но были и другие. Чем больше становился размах его дела, тем легче он занимал деньги. Как я уже сказал, порой это начинало пугать, но парень ни разу не прогорел. Он не продавал ничего из того, что приобретал, все сохранял и постоянно искал новые объекты. Сделки и долги стали для Сета своего рода манией. Кто-то играет в карты, кто-то пьет, кто-то не пропускает ни одной женщины, а Сет, приобретая очередную компанию, наслаждался запахом чужих денег. А еще он любил женщин. Ну а потом он, увы, заболел. Около года назад врачи сообщили, что у него рак легких и что ему остался от силы год жизни. Излишне говорить, что он почувствовал себя раздавленным. Ни с кем не посоветовавшись, решил продать все. За несколько лет до того мы нашли в Тьюпело юридическую контору Раша. Там было несколько адвокатов, которым Сет в конце концов решился довериться. Вообще-то он ненавидел адвокатов и выгонял их с такой же скоростью, с какой нанимал. Но фирма Раша убедила его объединить все владения в одну холдинговую компанию. В ноябре прошлого года он продал эту компанию некой финансовой группе в Атланте за пятьдесят пять миллионов долларов и выплатил все долги – тридцать пять миллионов.

– Значит, чистого дохода он получил двадцать миллионов?

– Да. Плюс-минус. Было еще несколько заинтересованных лиц, включая меня. Я владел некоторым количеством акций холдинга, поэтому не остался внакладе и в конце прошлого года отошел от дел. Что сделал Сет с деньгами потом, не знаю, может, закопал на заднем дворе. Он имел и другие доходы, которые размещал за пределами холдинга. У него был небольшой дом в горах Северной Каролины и еще кое-какое имущество. Вероятно, один-два счета в офшорных банках.

– Вероятно?

– Не могу сказать определенно, мистер Брайгенс. Просто исхожу из слухов, которые доносились до меня за эти годы. Как я уже сказал, Сет Хаббард обожал секреты.

– Что ж, мистер Эмбург, вам, как его душеприказчику, и мне, как его адвокату, предстоит отследить все, чем он владел.

– Это не так трудно. Нужно лишь добраться до его конторы.

– И где она?

– В Пальмире, на территории лесного склада. Это была его единственная контора. Там заправляет его секретарша, Арлин. Я говорил с ней в воскресенье вечером. Думаю, она держит все под замком, пока не объявятся адвокаты.

Джейк отпил кофе и попытался осмыслить услышанное.

– Двадцать миллионов долларов, гм… Не думаю, что в округе Форд найдется другой человек, владеющий такой уймой денег.

– Про это, мистер Брайгенс, я ничего сказать не могу – никогда там не жил. Однако заверяю вас: здесь, в округе Милберн, точно нет никого, кто располагал бы хоть малой долей такого состояния.

– Неудивительно, это же сельский Юг.

– Вот именно. И в этом величие истории Сета. Однажды, в возрасте шестидесяти лет, он проснулся и сказал себе: да, меня сломали, но я устал жить сломленным и, черт меня побери, если я что-нибудь не предприму. Первые две сделки ему удались, и он открыл для себя прелесть использования чужих денег. Свой дом и землю он закладывал раз десять. Несгибаемый человек, кремень!

Официантка принесла овсянку для мистера Эмбурга и омлет для Джейка. Джейк посолил свой омлет, мистер Эмбург добавил в овсянку сахар.

– Он исключил своих детей из завещания? – поинтересовался он.

– Да.

Улыбка, кивок, никакого удивления.

– Вы такого не ожидали? – тем не менее спросил Джейк.

– Я ничего не ожидал, мистер Брайгенс, и меня ничто не удивляет, – самодовольно ответил Эмбург.

– И все же у меня есть для вас сюрприз, – возразил Джейк. – Он исключил из завещания двух своих детей, обеих бывших жен, которые, кстати, ни на что и не могут претендовать. Он исключил всех, кроме своего давно пропавшего брата Энсила, который, вероятно, уже мертв, но если жив, получит пять процентов, и своей церкви – тоже пять процентов. Девяносто же процентов огромного состояния он завещал своей чернокожей домоправительнице Летти Лэнг, работавшей у него последние три года.

Эмбург перестал жевать, прищурился, потом у него отвисла челюсть, а лоб пересекли глубокие морщины.

– Только не говорите, что и это вас не удивило, – победно произнес Джейк и принялся за омлет.

Переведя дух, Эмбург протянул руку ладонью вверх. Джейк достал копию завещания из кармана и вручил ему. Когда Эмбург закончил читать вторую страницу, морщины на его лбу стали глубже словно врезались навеки. Не веря своим глазам, он затряс головой, потом перечитал завещание еще раз и отложил в сторону.

– Кстати, вы, случайно, не знакомы с Летти Лэнг? – спросил Джейк.

– Никогда ее не видел. Я и дома-то Сета не видел, мистер Брайгенс. И не слышал от него ни слова ни о его доме, ни о том, кто там работает. Сет держал свою жизнь словно разложенной по ячейкам, большинство из которых для всех наглухо заперты. А вы знаете эту женщину?

– Вчера впервые увидел. Сегодня днем она приедет ко мне в офис.

Осторожно, кончиками пальцев Эмбург отодвинул тарелку и чашку: завтрак был окончен, аппетит начисто пропал.

– Почему он это сделал, мистер Брайгенс?

– Сам собирался задать вам этот вопрос.

– Но это же, очевидно, не имеет смысла! Именно поэтому с завещанием предстоят большие трудности. Он явно был не в своем уме. А завещание не считается действительным, если завещатель был недееспособен в момент его написания.

– Разумеется, но пока еще ничего не ясно. С одной стороны, он, судя по всему, здраво и тщательно обдумал все, что касалось самоубийства, – все свидетельствует о том, что он прекрасно осознавал свои действия. С другой – трудно объяснить факт, что он оставил все свое состояние домоправительнице.

– Если только она не злоупотребила влиянием на него.

– Уверен, завещание будет опротестовано.

– Не возражаете, если я закурю? – Эмбург сунул руку в карман.

– Нет, пожалуйста.

Он закурил ментоловую сигарету и стряхнул пепел в тарелку с кашей. Мысли метались у него в голове, никак не выстраиваясь в логическую цепочку.

– Не уверен, что у меня хватит духу, мистер Брайгенс, – сказал он наконец. – Может, я и назван душеприказчиком, но это не значит, что должен принять на себя эту обязанность.

– Вы сказали, что когда-то работали адвокатом. Вам это должно было понравиться.

– Я был всего лишь захолустным поденщиком, каких миллионы, и работал в Алабаме, но законы, касающиеся наследственных дел, мало отличаются в разных штатах.

– Это правда – вы не обязаны выполнять роль душеприказчика.

– Кому захочется ввязываться в такие неприятности?

«Мне, например», – подумал Джейк, но не стал говорить это вслух.

Официантка убрала со стола и снова наполнила чашки. Эмбург еще раз прочел завещание и закурил вторую сигарету.

– Итак, мистер Брайгенс, – произнес он, выдохнув дым, – позвольте поразмышлять вслух. Сет упоминает предыдущее завещание, составленное в прошлом году юридической фирмой Раша в Тьюпело. Этих ребят я знаю и могу утверждать, что то завещание было гораздо более пространным, складно написанным и составленным так, чтобы добиться наиболее выгодных налоговых обложений, освобождения от налога на дарение, приемлемых условий передачи имущества через поколение – словом, всего что возможно, чтобы защитить наследство и законно обойти как можно больше налоговых вычетов. Вы следите за моей мыслью?

– Да.

– Затем, в последний момент, Сет пишет свой непродуманный документ, который аннулирует профессионально составленное завещание, оставляет практически все своей черной домоправительнице и подвергает собственное состояние опасности быть съеденным налогами. Понимаете?

– На налоги уйдет около пятидесяти процентов, – согласился Джейк.

– Половина! Она просто будет пущена на ветер. А теперь скажите: похоже это на человека, который мыслит здраво?

Конечно, это было далеко от здравомыслия, но Джейк не собирался отступать ни на шаг.

– Уверен, именно этот аргумент будет предъявлен в суде, мистер Эмбург. Но моя работа состоит в том, чтобы отстоять завещание и исполнить волю моего клиента.

– О, это речь истинного адвоката.

– Благодарю вас. А вы собираетесь все же исполнить обязанности душеприказчика?

– Мне за это заплатят?

– Да, будет назначен гонорар, который подлежит утверждению судьей.

– Сколько времени займет процесс?

– Вероятно, много. Если завещание опротестуют, а похоже, так и будет, мы можем провести в суде много часов, а то и дней. Как душеприказчик вы будете обязаны присутствовать постоянно и выслушивать каждого свидетеля.

– Но, мистер Брайгенс, мне не нравится это завещание. Я не одобряю то, что сделал Сет. Я не видел предыдущее завещание, но, черт возьми, уверен: оно мне понравилось бы больше. Почему я должен защищать эту сляпанную в последний момент на скорую руку и от руки написанную чушь, по которой все отходит не заслуживающей того черной домоправительнице, которая, вероятно, обрела чрезмерное влияние на больного старика? Понимаете, что я имею в виду?

Джейк кивнул и подозрительно нахмурился. После получаса общения с этим человеком он был абсолютно уверен, что не хочет провести предстоящий год в компании с ним. Поменять душеприказчика дело нехитрое, и Джейк не сомневался, что ему удастся убедить судью в необходимости освободить этого типа.

– Полная бессмыслица. – Эмбург еще раз огляделся по сторонам. – Последние десять лет своей жизни Сет вкалывал, как ломовая лошадь, чтобы сколотить новое состояние. Он шел на невероятные риски. Ему повезло. И после этого сложить все к ногам какой-то женщины, которая не имеет к его успеху абсолютно никакого отношения?! Меня от этого тошнит, мистер Брайгенс. Тошнит и вызывает серьезные подозрения.

– Тогда откажитесь от обязанностей душеприказчика, мистер Эмбург. Уверен, суд найдет вам замену. – Джейк взял со стола листки с завещанием, аккуратно сложил по старым сгибам и сунул в карман. – Но не торопитесь, подумайте. Спешки нет.

– Когда начнется война?

– Скоро. Адвокаты из Тьюпело вот-вот объявятся со своим завещанием.

– Будет увлекательно.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Эмбург. Вот моя визитка.

Джейк положил на стол свою визитку, пять долларов в уплату счета и поспешно покинул кафе. Забравшись в машину, он посидел немного, пытаясь собраться с мыслями и сосредоточиться на стоящем двадцать миллионов долларов завещании, которое наверняка будет опротестовано.

Годом ранее Клэнтон гудел сплетнями о процессе, касающемся страхового полиса завода по производству удобрений, который загадочным образом сгорел дотла. Владельцем его являлся сомнительный делец из местных по имени Бобби Карл Лич, ловкач, в чьем багаже не одно сгоревшее здание и не один судебный процесс.

К счастью, Джейк в той тяжбе не участвовал. Он любой ценой избегал каких-либо пересечений с Личем. Но в ходе разбирательства выяснилось, что чистая прибыль Лича составляла около четырех миллионов. На его бухгалтерском балансе не было текущих активов, но когда денежные обязательства были вычтены из авуаров, получилась внушительная цифра чистой стоимости капитала.

Это породило бесконечные дискуссии и споры о том, кто именно самый богатый житель округа Форд. Дебаты начинались ранним утром в кафе вокруг площади, продолжались в барах, где спустя несколько часов собирались банкиры, дальше переходили в здание суда, где адвокаты, сбившись группами в перерывах между заседаниями, преувеличивали последние свидетельства, и наконец, распространялись буквально по всему городу.

Бобби Карл со своими четырьмя миллионами, безусловно, возглавлял список. Там мог стоять клан Уилбэнксов, если бы Люсьен не промотал фамильное состояние десятилетиями раньше. Упоминалось несколько фермеров, но скорее по привычке. У них были «семейные деньги», однако в конце 1980-х это означало, что они владели землей, при этом с трудом находили средства для оплаты счетов.

Человек по имени Вилли Трейнор восемью годами раньше продал «Форд каунти таймс» за полтора миллиона, и ходили слухи, будто он удвоил эту сумму, играя на бирже. Впрочем, слухи про Вилли редко воспринимались всерьез.

Некая девяностовосьмилетняя старуха имела банковских облигаций на шесть миллионов. По мере того как продолжалось это соревнование, в секретариате суда появлялись анонимные списки, которые по факсу вскоре рассылались по всему городу. Эти «реестры» были остроумно озаглавлены «Список Форбс десяти богатейших людей округа Форд». У каждого имелись копии списка, и сплетни распространялись, как пожар. Списки редактировали, детализировали, исправляли, добавляли новые и исключали старые имена и даже беллетризовали, но никогда там не было никаких упоминаний о Сете Хаббарде.

Эти городские спекуляции бурлили несколько недель, пока не иссяк запас горючего. Неудивительно, что своего имени Джейк в этих списках не видел ни разу. Он усмехнулся, представив миз Летти Лэнг и ее предстоящее весьма драматическое вхождение в этот список.

9

В свой последний рабочий день Летти приехала на полчаса раньше обычного в тщетной надежде, что подобная пунктуальность произведет впечатление на мистера Гершела и миссис Дэфо и что они передумают и позволят ей остаться. В 7.30 она припарковала свой старенький двенадцатилетний «понтиак» рядом с пикапом мистера Сета. Мистером Сетом она перестала называть его, по крайней мере, когда они оставались одни, несколько месяцев назад. При посторонних по-прежнему говорила «мистер», но только для виду.

Стиснув руль, Летти тяжело вздохнула при мысли о новой встрече с этими людьми. Им не терпелось уехать как можно скорее. Она слышала, как они жаловались, что вынуждены провести здесь две ночи. Там, у них дома, жизнь рушилась, и им необходимо было поскорее вернуться. Отцовские похороны стали досадной неприятностью. Они презирали весь округ Форд.

Летти почти не спала той ночью: в голове барабанной дробью стучали слова мистера Брайгенса «внушительная часть его имущества». Она ничего не сказала Симеону. Быть может, позднее… А может, предоставит сказать это мистеру Брайгенсу.

Симеон пытался выведать, зачем приезжал адвокат, что сказал, но Летти была слишком ошеломлена и слишком напугана, чтобы объясняться. И как могла она объяснить то, чего не понимала сама? В каком бы смятении ни пребывала, Летти твердо знала одно: нет ничего глупее, чем заранее поверить в благоприятный исход. Она поверит в него только в тот день, когда реально увидит хоть какие-то деньги, и ни минутой раньше.

Дверь, ведущая в кухню из гаража, была не заперта. Летти тихо вошла и прислушалась. В гостиной работал телевизор. На стойке шумела кофеварка. Она покашляла как можно громче и услышала, как кто-то окликнул ее:

– Это вы, Летти?

– Да, – наилюбезнейшим тоном отозвалась она.

Изобразив притворную улыбку, Летти вошла в гостиную и обнаружила там Йена Дэфо, он сидел на диване в пижаме. Обложившись бумагами, увлеченно изучал детали какой-то сделки.

– Доброе утро, мистер Дефо, – произнесла она.

– Доброе утро, Летти, – ответил он с улыбкой. – Как дела?

– Спасибо, хорошо, а у вас?

– Хорошо насколько возможно. Почти не спал всю ночь из-за этого. – Он обвел рукой свои бумаги, словно она могла знать, что в них. – Принесите мне кофе, пожалуйста. Черный.

– Да, сэр.

Когда она принесла кофе, он, снова поглощенный бумагами, взял чашку, не сказав ни слова и даже не кивнув. Вернувшись на кухню, Летти налила и себе кофе, потом открыла холодильник, чтобы достать сливки, и увидела бутылку водки, почти пустую. Раньше она никогда не видела в доме спиртного, Сет его не держал. Раз в месяц он приносил несколько банок пива, клал их в холодильник и, как правило, забывал о них.

Мойка была завалена грязной посудой. Интересно, кто будет загружать для них посудомоечную машину после увольнения служанки? Летти принялась за уборку, но вскоре на пороге появился мистер Дэфо.

– Я пойду в душ. Рамона неважно себя чувствует – наверное, простудилась.

«От холода или от водки?» – подумала Летти.

– Мне очень жаль. Могу я что-нибудь для нее сделать? – спросила она.

– Нет. Но если приготовите ей что-нибудь на завтрак, будет неплохо – яичницу с беконом. А мне омлет. Что касается Гершела, не знаю.

– Я спрошу у него.

Поскольку они собирались уезжать, а ее уволили, и дом будет заперт, а потом продан, или от него избавятся как-то по-другому, Летти решила освободить кладовку и вымыть холодильник. Она поджарила бекон и колбасу, взбила тесто для оладий, сделала омлет, натерла сыр и подогрела свежие булочки из пекарни – все, что любил Сет.

Стол был уставлен дымящимися тарелками и блюдами, когда вся троица явилась на завтрак, не переставая жаловаться на еду и суету. Тем не менее ели они с аппетитом. Рамона, с опухшими глазами и красным лицом, говорила мало, но, казалось, особенно жаждала утешений.

Атмосфера за столом была напряженной. Судя по всему, они бурно провели ночь: пили и спорили, стараясь пережить последнюю ночь в доме, который ненавидели. Летти несколько минут прислуживала им, как положено, после чего пошла убирать в спальнях, с удовольствием отметив, что вещи у них уже собраны.

Отсюда она слышала, как Гершел и Йен обсуждают встречу с адвокатами. Йен настаивал, мол, удобнее, чтобы адвокаты приехали в дом Сета, а не они трое тащились в Тьюпело.

– Черт возьми, конечно, удобнее, чтобы они приехали сюда, – сказал Йен. – Они будут к десяти.

– Ладно, ладно, – сдался Гершел, и они продолжили разговор, но уже тише.

После завтрака, когда Летти убрала со стола и расставила посуду по местам, все трое переместились в патио, где устроились за садовым столом пить кофе под утренним солнышком. Рамона, похоже, приободрилась. Летти, имеющая большой опыт жизни с пьяницей, догадалась, что миссис Дэфо почти каждое утро начинает медленно. Забыв на время о резкостях, высказанных друг другу ночью, чего бы они ни касались, троица за столом развеселилась, слышался даже смех.

Раздался звонок в дверь. Это пришел слесарь, мастер по замкам из Клэнтона. Гершел повел его по дому, объясняя громко, чтобы слышала Летти, что они желают установить новые замки на все четыре внешние двери. Когда слесарь приступил к работе, начав с парадной двери, Гершел вошел в кухню.

– Летти, мы ставим новые замки, так что старые ключи больше не нужны.

– У меня никогда не было ключа, – ответила она чуть раздраженно, поскольку уже говорила ему об этом.

– Ну да. – Гершел явно не поверил. – Мы оставим один ключ Кэлвину, который живет в конце дороги, а остальные увезем. Думаю, мне придется время от времени приезжать, чтобы проверять, как тут дела.

«Дело ваше», – подумала Летти.

– Я с удовольствием буду приходить и делать уборку в доме, – отозвалась она, – когда захотите. Кэлвин сможет впускать меня в дом.

– В этом не будет необходимости, но спасибо за предложение. В десять часов мы здесь встречаемся с адвокатами, приготовьте нам свежий кофе. Потом мы разъедемся по домам. Боюсь, после этого ваши услуги нам больше не понадобятся, Летти. Простите, но папина смерть все меняет.

– Я понимаю, – ответила она и стиснула зубы.

– С какой периодичностью он вам платил?

– Каждую пятницу за сорок часов.

– И в прошлую пятницу он вам заплатил?

– Да.

– Значит, мы должны вам за понедельник, вторник и половину сегодняшнего дня, так?

– Наверное.

– По пять долларов за час.

– Да, сэр.

– Никак не могу поверить, что он платил вам так много, – бросил Гершел, открывая дверь и выходя во внутренний дворик.

Летти снимала постельное белье, когда прибыли адвокаты. Несмотря на темные костюмы и серьезные лица, их вполне можно было принять за Санта-Клаусов, раздающих игрушки из подарочных мешков детям, которые весь год хорошо себя вели. Перед тем как они подкатили к дому, Рамона – на высоких каблуках, в жемчугах и платье, гораздо более симпатичном, нежели то, в котором она присутствовала на похоронах, – успела раз десять выглянуть в окно, выходящее на подъездную аллею. Йен, в костюме и при галстуке, мерил шагами гостиную, то и дело посматривая на часы. Гершел, впервые с момента приезда чисто выбритый, постоянно мотался на кухню и обратно.

За последние три дня Летти услышала достаточно, чтобы понять: брат и сестра возлагалют очень большие надежды на завещание отца. Им не было известно, сколько денег держал старый Сет в банке, но они догадывались: там что-то есть, для этого им проницательности хватало. И все это сваливалось на них с неба. По последним соображениями Йена, только дом и земля стоили минимум полмиллиона. А ведь есть еще лесной склад и бог знает что еще.

Они собрались в гостиной: адвокаты и три потенциальных бенефициара, все подобающим образом одетые, с безупречными манерами и в отличном настроении. Служанка, в своем лучшем белом форменном платье, подала кофе, пирог и ретировалась в укрытие – слушать.

Для начала адвокаты выразили глубокие соболезнования. Они несколько лет были знакомы с Сетом и всегда восхищались им. Какой человек! Видимо, адвокаты имели о Сете более высокое мнение, чем его собственные дети, но в данный момент дети не возражали. Гершел и Рамона на протяжении этого первого действа исполняли свои роли хорошо, даже, можно сказать, превосходно. Йена эти предварительные церемонии, казалось, утомляли, он горел желанием перейти к делу.

– У меня идея, – начал Гершел. – Не исключено, что в доме есть уши. Сегодня прекрасный день, давайте выйдем в патио, где можно поговорить более, я бы сказал, конфиденциально.

– Да брось, Гершел, – возразила было Рамона, но Йен уже встал со стула.

Они плотной группой проследовали через кухню в патио, где расселись за садовым столом. Часом ранее, предвидя подобный оборот событий, Летти приоткрыла окно в ванной комнате и теперь, сидя на бортике ванны, могла слышать все даже лучше, чем если бы они остались в гостиной.

Мистер Льюис Макгвайр открыл тяжелый портфель, достал из него папку, передал каждому по копии документа и начал:

– Наша фирма составила это завещание для вашего отца год назад. Здесь много штампованных формулировок, вы уж простите, но таковы официальные требования.

– Подробно я прочту позднее. Пожалуйста, скажите главное, – попросила явно нервничавшая Рамона.

– Хорошо, – согласился мистер Макгвайр. – Опуская все лишнее: каждый из вас – Гершел и Рамона – получает по сорок процентов от всего наследства. Часть – сразу, часть будет вложена в доверительные фонды и выплачена поэтапно. Но в любом случае вы наследуете восемьдесят процентов имущества мистера Хаббарда.

– А остальные двадцать?

– Пятнадцать процентов переходит в доверительные фонды на имя внуков, а пять – в качестве прямого пожертвования Ирландской церкви Христианского пути.

– А каково состояние мистера Хаббарда в целом? – поинтересовался Йен.

– Оно весьма солидно, – спокойно ответил Стиллмен Раш.

Когда полчаса спустя Летти принесла им еще один кофейник свежезаваренного кофе, настроение за столом решительно изменилось. Нервозность пропала без следа. Тревожное ожидание, подавленность, опасения потерпеть ущерб сменились восторженным головокружением, какое способно вызвать лишь внезапно и незаслуженно обретенное богатство. Они только что выиграли в лотерею, и теперь их единственной заботой оставалось получить выигрыш.

Учитывая, сколько денег витало в воздухе вокруг них, они при появлении Летти тут же словно проглотили языки. Никто не произнес ни слова, пока она разливала кофе. И только когда за ней закрылась кухонная дверь, оживленный разговор возобновился.

Летти слушала и с каждой минутой приходила во все большее замешательство.

Лежащее на столе завещание не только было составлено Льюисом Макгвайром, он был назван в нем и душеприказчиком, то есть на нем лежала ответственность за его утверждение и исполнение. Третий адвокат, мистер Сэм Ларкин, являлся главным деловым советником Сета и, судя по всему, завоевал его полное доверие благодаря достигнутым невероятным успехам.

Ларкин расписывал им сделки Сета одну за другой, потчевал рассказами о его отчаянных подвигах, когда он безрассудно и дерзко – по крайней мере, так казалось – занимал под залог огромные суммы и пускал их в дело. Оказывается, Сет был умнее их всех. От этого увлекательного повествования устал только Йен.

Мистер Макгвайр сказал, что поскольку уж они здесь, в округе Форд, то собираются зайти в окружной суд и оформить документы, необходимые для того, чтобы начать процесс утверждения завещания. Объявление для кредиторов будет опубликовано в окружной газете, чтобы каждый, кому Сет мог быть должен, успел заявить свои претензии в течение девяноста дней. Положа руку на сердце, мистер Макгвайр сомневался, что у Сета найдутся неизвестные кредиторы. Сет знал о своей неминуемой кончине и наверняка уладил все дела, мистер Макгвайр разговаривал с ним менее месяца назад.

– В любом случае, – добавил Стиллмен Раш, – мы считаем, что это будет рутинная процедура, но она займет некоторое время.

«И принесет хороший куш адвокатам», – мысленно добавил Йен.

– Через несколько месяцев мы представим суду официальный бухгалтерский баланс и опись всего имущества вашего отца и его денежных обязательств. Чтобы подготовить их, придется нанять аудиторскую фирму, мы знаем несколько надежных, она все отследит. Все недвижимое имущество необходимо оценить. Всю личную собственность внести в опись. Это довольно долгий процесс.

– Насколько долгий? – спросила Рамона.

Все три адвоката заерзали – обычная реакция, когда требуется выдать точную информацию. Льюис Макгвайр, старший из них, пожал плечами.

– Полагаю, от года до полутора, – ответил он уклончиво.

Йен поморщился при мысли о долгах, которые ему предстояло выплатить в ближайшие полгода. Гершел нахмурился, стараясь, чтобы никто этого не заметил, и напустил на себя вид человека, у которого банковские счета пухнут от денег и он не испытывает финансовых затруднений.

– А почему так долго? – Рамона сердито покачала головой.

– Хороший вопрос, – ответил мистер Макгвайр.

– Благодарю вас.

– Год в таких делах – это совсем недолго. Необходимо проделать большую серьезную работу. Ваш отец имел значительные авуары. Такие наследства редки. Если бы он умер, не оставив ничего, утверждение его завещания можно было завершить через девяносто дней.

– Во Флориде утверждение завещания занимает в среднем два с половиной года, – вставил мистер Ларкин.

– Но здесь не Флорида, – возразил Йен, окинув адвокатов холодным взглядом.

– В законе есть положение о частичном распределении, – поспешно добавил Стиллмен Раш. – То есть вам могут разрешить воспользоваться частью своей доли наследства до официального закрытия завещания.

– Это мне уже больше нравится, – кивнула Рамона.

– Давайте поговорим о налогах, – потребовал Йен. – Каковы примерные цифры?

Мистер Макгвайр откинулся на спинку стула с самоуверенным видом.

– При наследстве такого объема, – улыбнулся он и с довольным видом кивнул, – и отсутствии живой супруги налоги должны быть чудовищные, больше пятидесяти процентов. Но благодаря предусмотрительности мистера Хаббарда и нашей квалификации мы выработали план. – Он потряс копией завещания. Используя кое-какие фонды и иные возможности, мы снизили уровень налогообложения почти до тридцати процентов.

Йену, щелкающему цифры как орехи, не требовался калькулятор. Двадцать миллионов и остаток от чистой ценности активов умершего минус тридцать процентов составят приблизительно четырнадцать миллионов. Сорок процентов из них полагаются его дорогой женушке, так что их доля будет равняться плюс-минус пяти миллионам шестистам тысячам. Причем чистыми, никаких других налогов, поскольку все эти проклятые штатские и федеральные налоги будут уже накинуты на наследство.

Йен со своими многочисленными партнерами и компаньонами был должен разным банкам более четырех миллионов, причем половина долгов уже была просрочена.

Пока в голове у Гершела тикал его внутренний счетчик, он поймал себя на том, что проговаривает цифры себе под нос. Несколько секунд спустя он тоже вычислил итог, который равнялся приблизительно пяти с половиной миллионам. Ему так опротивело жить с матерью! И дети… Больше не придется волноваться об их образовании.

На лице Рамоны появилось злобное выражение, и она, одарив мужа язвительной улыбкой, выпалила:

– Двадцать миллионов, Йен! Не так уж плохо для – как ты его называл? – необразованного лесоруба.

Гершел закрыл глаза и вздохнул.

– Будет тебе, Рамона. – Йен попытался образумить жену.

Адвокаты вдруг заинтересовались своими туфлями.

– Да тебе не заработать столько за всю жизнь, – не унималась Рамона, – а папа сделал это за десять лет. И у твоей семьи со всеми банками, которыми она когда-то владела, никогда не было таких денег. Ты не находишь это невероятным, Йен?

У Йена отвисла челюсть. Он ничего не мог сказать и только неотрывно смотрел на нее. Будь они наедине, точно бы вцепился ей в глотку, но на людях…

«Спокойно, – приказал он себе, стараясь совладать с гневом. – Лучше возьми себя в руки, потому что эта самодовольная сука, сидящая в пяти футах от тебя, вот-вот унаследует несколько миллионов. И хотя эти деньги, вероятно, взорвут наш брак, кое-что достанется и тебе».

Стиллмен Раш, закрыв портфель, поспешил завершить встречу:

– Ну, нам пора. Мы заедем по дороге в суд и запустим машину, но вскоре нам понадобится встретиться еще раз, если вы не возражаете.

Еще не закончив говорить, он встал. Ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться подальше от этой семейки. Макгвайр и Ларкин тоже вскочили, захлопывая свои портфели и с притворной любезностью произнося формулы вежливости. Они настояли, чтобы никто их не провожал, и почти бегом скрылись за домом.

После их ухода во дворике воцарился вакуум убийственной тишины. Все избегали смотреть друг на друга и ждали, кто заговорит первым. Одно неверное слово могло развязать новую ссору или что-нибудь похуже.

Наконец Йен, самый сердитый, спросил жену:

– Зачем ты все это сказала в присутствии адвокатов?

– Нет, зачем ты это сказал? – не дав ей ответить, вклинился Гершел.

– Потому что я давно уже хотела это сказать, Йен, – проигнорировав брата, рявкнула Рамона. – Ты всегда смотрел на нас свысока, особенно на моего отца, а теперь вдруг начал считать его деньги.

– Разве не все мы их начали считать? – вставил ее брат.

– Заткнись, Гершел, – огрызнулась Рамона, не глядя на него, она не сводила глаз с Йена. – Так знай: теперь я развожусь с тобой.

– Недолго же ты продержалась.

– Да, недолго.

– Эй, ребята, бросьте, – воззвал к ним Гершел. Он не первый раз присутствовал при том, как сестра грозила мужу разводом. – Пойдемте в дом, закончим складывать вещи и поскорее уедем отсюда.

Мужчины медленно поднялись и пошли к дому. Рамона сидела, уставившись вдаль сквозь деревья, которые росли за задним двором, на лес, где играла в детстве. Такой свободы, как сейчас, она не ощущала много лет.

Еще один пирог принесли незадолго до полудня, Летти пыталась отказаться от него, но в конце концов пришлось принять подношение. Она поставила пирог на кухонную стойку, где последний раз драила кастрюли. Дэфо коротко попрощались – просто потому, что не могли уехать без этого. Рамона обещала поддерживать связь и все такое. Летти смотрела, как они садятся в машину, храня гробовое молчание. Им предстояла долгая дорога до Джексона.

В полдень, как было условлено, явился Кэлвин, и Гершел, сидя за кухонным столом, отдал ему один из ключей от нового замка на парадной двери. Кэлвин должен был проверять дом время от времени, стричь траву и убирать листья – все как обычно.

– Итак, Летти, – обратился к ней Гершел, когда Кэлвин ушел, – как я понимаю, мы должны вам за восемнадцать часов по пять долларов в час. Правильно?

– Как скажете.

Облокотившись на стойку, он выписал чек.

– Девяносто долларов, – хмурясь, бормотал Гершел, в который раз сокрушаясь по поводу непомерно высокой оплаты. Вздохнув, он вырвал чек из книжки, передал его Летти. – Ну, вот вам. – Он словно сделал ей щедрый подарок.

– Спасибо.

– И вам спасибо, Летти, за то, что заботились о папе, о доме и вообще. Я знаю, вам сейчас нелегко.

– Я все понимаю, – спокойно ответила она.

– Судя по всему, мы больше никогда не увидимся, но я хочу, чтобы вы знали, как высоко мы ценим то, что вы сделали для нашего отца.

«Какое вранье», – подумала Летти.

– Спасибо, – ответила она вслух.

Когда складывала чек, глаза ее увлажнились.

Повисла неловкая пауза.

– Ну, Летти, – наконец произнес Гершел, – я бы попросил вас уехать прямо сейчас, чтобы я мог запереть дверь.

– Да, сэр.

10

Три элегантно одетых приезжих адвоката, с важным видом следующие через здание окружного суда унылым утром в среду, не могли не привлечь всеобщего внимания, но, похоже, им это было совершенно безразлично. Будь такой адвокат один, можно было бы сказать, что он выполняет некую служебную функцию, но троица означала нечто втрое более важное.

Игнорируя местных юристов, служащих и завсегдатаев «дворца правосудия», собравшихся в вестибюле, они целеустремленно вошли в приемную Канцелярского суда. Там их встретила Сара, предупрежденная Джейком Брайгенсом, которого, в свою очередь, предупредила Летти Лэнг. Она позвонила еще из дома Сета и сообщила, что адвокатское трио отправилось в Клэнтон.

Стиллмен Раш улыбкой убийцы одарил Сару, которая, жуя жвачку, посмотрела на мужчин как на правонарушителей.

– Мы из юридической фирмы Раша в Тьюпело, – объявил он.

Никто из служащих канцелярии даже не поднял головы. Из радиоприемника лилась тихая музыка.

– Очень рада, – ответила Сара. – Добро пожаловать в Клэнтон.

Льюис Макгвайр открыл свой шикарный портфель и начал доставать бумаги.

– Спасибо, – продолжил Стиллмен. – Нам нужно зарегистрировать заявление об открытии завещания. – Бумаги с шелестом опустились на стойку перед Сарой, которая, продолжая жевать, посмотрела на них, не притрагиваясь.

– Кто умер? – поинтересовалась она.

– Некто по имени Сет Хаббард. – Стиллмен взял на октаву выше, но пока недостаточно громко, чтобы привлечь внимание окружающих.

– Никогда не слышала о таком, – с каменным лицом произнесла Сара. – Он жил в нашем округе?

– Да, возле Пальмиры.

Она наконец взяла бумаги, взглянула на них и нахмурилась:

– Когда он умер?

– В прошлое воскресенье.

– Его уже похоронили?

Стиллмен с трудом сдерживался, чтобы не вспылить.

– А вам это необходимо знать? – Он все же сумел взять себя в руки: они находились на чужой территории и, настроив против себя мелкую судебную сошку, могли создать ненужные проблемы. Сглотнув, он улыбнулся и добавил: – Да, вчера.

– Сет Хаббард?.. Сет Хаббард?.. – Сара закатила глаза, словно пытаясь что-то вспомнить, потом, не оборачиваясь, бросила через плечо: – Ева, кажется, у нас уже что-то было по Сету Хаббарду?

С расстояния тридцати футов, где находилось ее рабочее место, Ева ответила:

– Вчера в конце дня. Новая папка вон там, на полке.

Сделав несколько шагов, Сара выдернула с полки папку и стала просматривать ее. Все три адвоката, застыв, следили за каждым ее движением.

– Ага, вот заявление, – наконец сообщила она, – об открытии завещания мистера Генри Сета Хаббарда, зарегистрировано вчера, в четыре часа пятьдесят пять минут после полудня.

Все три адвоката одновременно открыли рты, желая что-то сказать, но так и не произнесли ни звука. Лишь спустя несколько секунд Стиллмен сумел слабо выдавить:

– Что за черт?

– Я всего лишь зарегистрировала заявление – мое дело маленькое.

– Это открытый документ? – спросил мистер Макгвайр.

– Да.

Сара пододвинула им папку, и три головы тесно сомкнулись над ней. Сара повернулась, подмигнула остальным девушкам и вернулась к своему столу.

Спустя пять минут Рокси сообщила Джейку по интеркому:

– Мистер Брайгенс, здесь какие-то джентльмены хотят встретиться с вами.

С балкона Джейк уже видел, как они, выскочив из здания суда, прошагали к его конторе.

– Им назначено?

– Нет, сэр, но они говорят, это срочно.

– У меня встреча, которая продлится еще полчаса, – сказал Джейк, сидя в совершенно пустом кабинете. – Попросите их подождать, пожалуйста.

Рокси, которой он заранее объяснил задачу, опустила трубку на рычаг и передала посетителям просьбу Джейка. Адвокаты, явно нервничающие, нахмурились, повздыхали и в конце концов решили пойти куда-нибудь выпить кофе.

Уже с порога Стиллмен сделал еще одну попытку:

– Пожалуйста, объясните мистеру Брайгенсу, что это совершенно неотложное дело.

– Я это уже сделала, – ответила Рокси.

– Ну да, спасибо.

Услышав, как громко хлопнула входная дверь, Джейк улыбнулся. Они вернутся, и он с нетерпением ждал встречи. Он обратился к последнему выпуску еженедельника «Форд каунти таймс», выходящему каждую среду рано утром и богатому источнику местных новостей. На первой полосе была напечатана краткая история смерти – «предположительно самоубийства» – мистера Сета Хаббарда.

Корреспондент, повторив общеизвестную информацию, делился собственными изысканиями. Согласно анонимным источникам, некогда мистер Хаббард владел многочисленными предприятиями лесной и мебельной промышленности, а также правами на лесоразработки по всему Югу. Бóльшую часть своего имущества он продал менее года назад. Никто из членов его семьи не откликнулся на звонки корреспондента.

Репортаж сопровождался портретом Сета, но довольно старым. На нем Сет не имел ничего общего с несчастным, висящим на веревке, с жутких снимков, посмертно сделанных сотрудниками Оззи. Но кто был бы похож на себя в таком положении?

Через двадцать минут адвокаты вернулись. Рокси проводила их в совещательную комнату на первом этаже. Стоя у окна, они наблюдали за вялым предобеденным людским движением на площади и ждали. Время от времени обменивались замечаниями, делая это шепотом, словно комната была напичкана «жучками» и их могли подслушать.

Наконец мистер Брайгенс вошел и поздоровался с ними. Последовали вымученные улыбки и сдержанные, хотя и вежливые рукопожатия. Когда все уселись, явилась Рокси и спросила, что они будут пить – кофе или воду. Все отказались, и она исчезла, закрыв за собой дверь.

Джейк и Стиллмен окончили юридический факультет «Оле Мисс» десятью годами раньше, но, хоть и были знакомы во время учебы и часто вместе сидели на занятиях, вращались они в разных кругах. Будущее Стиллмена, пользовавшегося привилегиями обожаемого представителя семьи, владевшей юридической фирмой на протяжении сотни лет, было обеспечено еще до того, как он заключил договор на свое первое дело. Джейк и практически все остальные выпускники вынуждены были начинать с нуля.

К чести Стиллмена, учился он усердно, чтобы доказать свою состоятельность, и окончил университет в десятке лучших. Джейк не намного отставал от него.

После окончания учебы их пути пересеклись всего раз, когда Люсьен поручил Джейку неперспективное дело о дискриминации по половому признаку. Ответчика-нанимателя представляла фирма Раша. Дело закончилось вничью, но в ходе процесса Джейк стал относиться к Стиллмену с неприязнью. В университете тот вел себя сносно, однако за несколько лет работы в крупной фирме, почувствовав себя большой шишкой, обзавелся непомерным самомнением. Теперь его светлые волосы были длиннее, и, завиваясь, спускались ниже ушей, эффектно контрастируя с черным шерстяным костюмом.

С мистером Макгвайром и мистером Ларкином Джейк раньше не встречался, но об их репутации имел представление, ведь Миссисипи – небольшой штат.

– Чему обязан честью, джентльмены? – начал Джейк.

– Ну, Джейк, думаю, ты уже и сам догадался, – снисходительно заметил Стиллмен. – Вчера я видел тебя на похоронах мистера Хаббарда. Мы прочли его рукописное завещание, так что дополнительных объяснений не требуется.

– Оно во многих отношениях ущербно, – мрачно вставил Льюис Макгвайр.

– Не я его составлял, – коротко бросил Джейк.

– Но ты собираешься защищать его, – заметил Стиллмен. – Стало быть, должен считать завещание действительным.

– У меня нет причин думать иначе. Завещание пришло ко мне по почте. Я как адвокат был назначен завещателем провести процесс его утверждения. Вот и все.

– Но как вы можете защищать такую халтуру? – Сэм Ларкин брезгливо поднял копию завещания.

Джейк, как мог, постарался изобразить презрение к этому надутому индюку из крупной фирмы. Чувствует себя выше остальных, поскольку выписывает счета за почасовую работу и получает по ним большие деньги.

«Значит, по вашему ученому мнению, – мысленно усмехнулся Джейк, – это завещание – «халтура» и, стало быть, не может быть действительным, а все остальные должны выстроиться по стойке «смирно» и согласиться с вашим мнением?»

Не теряя самообладания, Джейк дал первый залп:

– Сидеть здесь и обсуждать достоинства и недостатки рукописного завещания мистера Хаббарда – пустая трата времени. Давайте побережем силы для дебатов в суде.

В конце концов, предстоящий процесс должен был состояться в том суде, где Джейк завоевал какую-никакую репутацию. Мистер Макгвайр составлял завещания, мистер Ларкин готовил контракты, а специализацией Стиллмена, насколько ему известно, была защита «жареных» коммерческих дел, хотя сам он мнил себя агрессивным бойцом судебных баталий.

Зал суда, того суда, что находился по ту сторону площади, был местом, где три года назад он отважно разыграл грандиозную драму – процесс над Хейли. И хотя эти трое никогда того не признают, они тоже издали пристально следили за ней и, как все адвокаты в штате Миссисипи, зеленели от зависти, наблюдая за великолепной работой Джейка.

– Могу ли я поинтересоваться характером твоих отношений с Сетом Хаббардом? – вежливо спросил Стиллмен.

– Я никогда не был знаком с этим человеком. Он умер в воскресенье, а его завещание появилось в моей почте в понедельник.

Эта информация их поразила. Гостям потребовалось время, чтобы осознать ее. Джейк решил еще немного надавить.

– Должен признаться, никогда раньше не вел дела о наследстве, – сказал он. – Не сомневаюсь, у вас есть множество копий предыдущего завещания, которое ваша фирма составила в прошлом году. Наверное, вы откажетесь предоставить мне одну из них, или нет?

Они заерзали и обменялись взглядами.

– Видишь ли, Джейк, – ответил за всех Стиллмен. – Если бы это завещание было принято к рассмотрению, тогда оно стало бы публичным достоянием и мы бы предоставили тебе копию. Однако, поскольку другое завещание уже зарегистрировано, мы свое не предъявляли, поэтому оно остается конфиденциальным документом.

– Что ж, справедливо.

Гости продолжали нервно посматривать друг на друга. Было ясно: они не знают, что делать. Джейк молча наслаждался их растерянностью. Стиллмен, как потенциальный противник в будущем судебном процессе, наконец взял на себя дальнейшее общение.

– Джейк, мы… э-э-э… просим тебя отозвать рукописное завещание мистера Хаббарда и позволить нам работать с подлинным завещанием.

– Ответ – нет.

– Неудивительно. И что, с твоей точки зрения, мы все должны делать дальше?

– Все просто, Стиллмен. Давайте напишем совместный запрос в суд с просьбой назначить слушания для разрешения ситуации. Судья Этли рассмотрит оба завещания и, поверь мне, сумеет определить правила игры. Я каждый месяц участвую в процессах в этом суде, и у меня нет сомнений относительно того, кому он поручит дело.

– Согласен, – кивнул Льюис Макгвайр. – Я много лет знаю Рубена и полагаю, начинать нужно с него.

– Буду рад все организовать, – ответил Джейк.

– Так ты с ним еще не говорил? – спросил Стиллмен.

– Разумеется, нет. Он ничего не знает. Ты ведь помнишь, что похороны состоялись лишь вчера.

Они заставили себя дружелюбно обменяться прощальными приветствиями и расстались мирно, хотя все четверо понимали, что отныне находятся в состоянии войны.

Люсьен, босой, сидел на террасе, потягивая нечто, напоминающее лимонад. Это порой случалось, когда его организм и его жизнь оказывались настолько разрушены брагой, что он на недельку-другую освобождал от ее гнета, подвергая себя истязаниям детоксикации.

Терраса опоясывала старый дом, стоящий на холме сразу за границей Клэнтона. От дома открывался вид на простирающийся внизу город с центральной площадью, где возвышалось здание суда под куполообразной крышей. Дом, как и бо́льшая часть имущества и обременений Люсьена, достался ему от предков, которых он презирал, но которые, если судить задним числом, сделали большое дело, обеспечив ему благополучную жизнь.

В свои пятьдесят четыре года Люсьен выглядел стариком с серым лицом и пегими усами под стать длинным неопрятным волосам. Виски и сигареты постоянно добавляли пучки морщин его лицу. А слишком много времени, проводимого в неподвижности на террасе, – толщину его талии и мрачность всегда сложному настроению.

Лицензии на адвокатскую деятельность он лишился восемь лет назад и, согласно официальным условиям, теперь мог подать ходатайство о восстановлении в правах. Эту бомбу он раз-другой сбрасывал на Джейка, чтобы проверить его реакцию, но тщетно. По крайней мере вида, что испугался, Джейк не подал, хотя в глубине души чудовищно расстраивался при мысли о том, что вновь обретет старшего партнера, которому принадлежит здание и с которым, а тем более под которым, совершенно невозможно работать.

Если Люсьен снова получит право на адвокатскую практику, вернется в свой кабинет, который сейчас занимает Джейк, и примется подавать иски против всех, кто станет ему поперек дороги, защищать педофилов, насильников и убийц, Джейк не продержится и полугода.

– Как поживаете, Люсьен? – спросил Джейк, поднимаясь по ступенькам.

– Прекрасно, Джейк. Всегда рад вас видеть, – ответил трезвый, бодрый, с ясным взглядом Люсьен.

– Вы обещали ленч. Я когда-нибудь отказывался от ленча? – Если позволяла погода, они минимум дважды в месяц ели на террасе.

– Я такого не припомню, – ответил Люсьен, вставая и протягивая гостю руку.

Они обменялись дружеским рукопожатием, похлопали друг друга по плечу, как обычно делают мужчины, когда не хотят обняться, и уселись в старые плетеные белые кресла, которые ни на дюйм не сдвинулись с места с тех пор, как Джейк впервые оказался здесь десять лет назад.

Наконец появилась Салли и дружески поприветствовала Джейка. Он попросил принести чай со льдом, и она медленно удалилась – Салли никогда не спешила. Когда-то ее наняли помощницей по хозяйству, потом «повысили» до медсестры – ухаживать за Люсьеном, когда он выходил из запоя и затихал на две недели. В какой-то момент она поселилась в доме, и по Клэнтону поползли слухи, которые, впрочем, очень скоро замерли, ведь что бы ни вытворил Люсьен Уилбенкс, это уже никого не могло шокировать.

Салли принесла чай со льдом и подлила лимонада Люсьену.

– Бросаете пить? – поинтересовался Джейк, когда она снова удалилась.

– Ни за что. Просто взял тайм-аут. Я хочу прожить еще двадцать лет, так что нужно заботиться о печени. Не хочу умереть, но и не желаю расставаться с «Джеком Дэниелом», поэтому постоянно пребываю между двух огней. Это меня очень нервирует, а волнение, стресс и напряжение можно снять только «Джеком».

– Прошу прощения, что спросил.

– А вы пьете?

– Не то что бы. Иногда банку пива, но мы его в доме не держим. Карла этого, знаете ли, не одобряет.

– Моя вторая жена тоже не одобряла, поэтому продержалась всего один год. Но, надо признать, она была не такая красивая, как Карла.

– Видимо, я должен поблагодарить за комплимент?

– Не за что. Салли готовит овощи, если вы не возражаете.

– Прекрасно.

Существовал негласный перечень тем, которые они обычно затрагивали, причем в такой предсказуемой последовательности, что Джейк не удивился бы, узнав, что он висит где-то у Люсьена на стене. Семья: Карла и Ханна; контора: нынешняя секретарша и выгодные дела, появившиеся после предыдущей встречи; тяжба со страховой компанией; давно тянущееся расследование об участии Клана в поджоге дома Джейка; последняя информация о Маке Стаффорде, стряпчем, который исчез, прихватив деньги клиентов; сплетни о других адвокатах и о судьях; студенческий футбол и, разумеется, погода.

Они пересели за маленький стол в другом конце террасы, на который Салли уже выставила каролинские бобы, овощное пюре, тушеные томаты и хлеб из кукурузной муки. Тарелки были наполнены, и Салли снова удалилась.

После нескольких минут полной тишины Джейк спросил:

– Вы знали Сета Хаббарда?

– Я видел сегодняшние газеты. Печальная история. Встречался с ним раз или два лет пятнадцать назад по поводу какой-то пустячной тяжбы. Никогда не преследовал его по суду, о чем буду всегда жалеть. У него должно было быть имущество. А я старался не пропустить никого, кто располагал солидным имуществом, тем более что таких, как вы знаете, в наших краях чертовски мало. А почему вы спросили?

– Хочу предложить вам загадку.

– А нельзя с этим повременить? Я ем.

– Нет, послушайте. Допустим, у вас имеется некоторое состояние, нет жены, нет детей, родственники – только дальние, и еще у вас есть очаровательная чернокожая домоправительница, которая, судя по всему, немного больше, чем просто домоправительница.

– Это называется совать нос не в свое дело. К чему вы клоните?

– Если бы вы сегодня писали новое завещание, кто получил бы ваше наследство?

– Можете быть уверены – не вы.

– Меня это не удивляет, и могу вас заверить: вы в моем завещании тоже не упомянуты.

– Велика потеря. Кстати, вы не оплатили ренту за прошлый месяц.

– Чек уже отправлен по почте. Так вы можете ответить на мой вопрос?

– Нет. Он мне не нравится.

– Да ладно. Давайте сыграем в эту игру. Ну, побалуйте меня. Если бы вам пришлось писать новое завещание прямо сейчас, кому бы вы все оставили?

Люсьен набил рот хлебом и стал медленно жевать, потом посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что никто его не слышит.

– Не ваше дело. Зачем вам знать?

Джейк достал из кармана несколько сложенных бумажек.

– Вот что я получил. Последняя воля и завещание Сета Хаббарда, написанное в прошлую субботу в разгар раздумий о том, что он собирался сделать в воскресенье. Оригинал был доставлен мне в контору в понедельник утром.

Люсьен водрузил очки на переносицу, глотнул еще лимонада и стал читать. Когда перевернул первую страницу, лицо у него расслабилось, и он заулыбался, а к тому времени, когда заканчивал читать, уже вовсю кивал в знак одобрения.

– Это мне нравится. – Люсьен положил бумаги на стол. – Как я понимаю, Летти и есть чернокожая домоправительница?

– Правильно. Вчера я впервые встретился с ней. Вам ее имя о чем-нибудь говорит?

Люсьен задумался. Казалось, о ленче он уже и забыл.

– Я не помню никаких Тейберов. Быть может, знавал одного-двух Лэнгов. Бокс-Хилл – незнакомое для меня место в о́круге, никогда там не бывал.

Он еще раз прочел завещание. Джейк тем временем снова принялся за еду.

– Сколько он стоит? – спросил Люсьен, складывая листки и возвращая их Джейку.

– Двадцать миллионов, плюс-минус, – небрежно ответил Джейк, словно для жителя округа Форд такое крупное состояние не в диковинку. – Он хорошо нажился на мебели и лесе.

– Да уж.

– Теперь это все, во всяком случае, бо́льшая часть, переведено в деньги.

Люсьен начал хохотать.

– Как раз то, что нужно городу, – произнес он сквозь смех. – Новенькая черная миллионерша, у которой денег больше, чем у любого белого.

– Она их еще не получила, – напомнил Джейк с неуместной веселостью. – Я только что встречался с адвокатами из конторы Раша, они пообещали войну.

– Кто бы сомневался! А вы разве не воевали бы за такую прорву денег?

– Конечно. Я и за гораздо меньшую сумму воевал бы.

– Я тоже.

– Вы когда-нибудь имели дело с опротестованием завещания?

– А, вот в чем дело. Вам нужен бесплатный юридический совет от адвоката, лишенного лицензии.

– Такие дела довольно редки.

Люсьен отломил кусок хлеба и стал крошить его. Потом покачал головой:

– Нет, никогда. Видите ли, Уилбэнксы боролись за свою землю, за ценные бумаги и депозиты сто лет. Все отвоевывалось в сражениях. Случались кулачные бои, разводы, самоубийства, дуэли, угрозы убийством – назовите что угодно, и выяснится, что в семье Уилбэнксов это было. Но мы всегда умели обходиться без судебных тяжб.

Пришла Салли и наполнила их стаканы. Несколько минут они ели молча. Люсьен смотрел прямо перед собой. Глаза у него блестели, мысли бешено крутились в голове.

– Очень увлекательно, Джейк, не правда ли?

– Очень.

– И каждая из сторон может потребовать суда присяжных, верно?

– Да, закон не менялся. И поскольку ходатайство о рассмотрении дела в суде присяжных должно подаваться до начала всех слушаний, делать это надо быстро. Вот об этом я и прошу вас подумать, Люсьен. Представление наверняка станет сенсацией. Должен ли я разыграть его перед присяжными или лучше положиться на решение судьи Этли?

– А что, если Этли возьмет самоотвод?

– Не возьмет – слишком веселым обещает быть дело. Самое большое состояние, какое он когда-либо видел, битком набитый зал, высокая драма, и если все это будет происходить перед глазами присяжных, Этли станет дрессировщиком в этом цирке и в то же время получит возможность спрятаться за их вердиктом.

– Может, вы и правы.

– Вопрос в том, можно ли доверяться жюри, составленному из жителей округа Форд? Три, максимум четыре черных…

– На процессе Хейли, помнится, все жюри было белым.

– Это не Карл Ли Хейли, Люсьен. Далеко не он. Там была расовая проблема. А здесь – деньги!

– В Миссисипи все – расовая проблема, Джейк, не забывайте. Простая черная женщина имеет шанс унаследовать самое большое состояние, какое когда-либо видели в этом округе, и решение будет зависеть от жюри, состоящего преимущественно из белых. Раса и деньги, Джейк, – редкая комбинация в здешних краях.

– Значит, вы не рискнули бы выйти перед судом присяжных?

– Этого я не сказал. Дайте-ка немного подумать. Мой ценный, хотя и бесплатный для вас, совет требует тщательного осмысления.

– Что ж, это правильно.

– Я мог бы заехать в контору сегодня во второй половине дня. Мне нужна старая книга, которая, вероятно, валяется на чердаке.

– Это ваш дом, – сказал Джейк, отодвигая тарелку.

– И вы запаздываете с арендной платой за него.

– Подайте на меня в суд.

– Я бы с радостью, но что с вас взять? Живете в съемном доме, а машина ваша наездила столько же, сколько моя.

– Видимо, надо было заниматься мебельным бизнесом.

– Да чем угодно, только не юриспруденцией. Мне нравится это дело, Джейк. Я бы не прочь над ним поработать.

– Конечно, Люсьен, – на удивление без заминки ответил Джейк. – Заезжайте сегодня днем, поболтаем. – Он встал и бросил салфетку на стол.

– А кофе?

– Нет, надо бежать. Спасибо за ленч и передайте привет Салли.

11

До пронырливого младшего клерка, корпящего над старыми поземельными книгами в конце вестибюля, дошли сплетни… Их муссировали те, кто собрался возле бачка с питьевой водой. Он тут же отправился делать копии последнего завещания, которому предстояло утверждение в округе Форд. Вернувшись в контору, показал его своим боссам. Было сделано еще несколько копий, и по городу стали рассылаться факсы.

К полудню среды двухстраничное завещание Сета распространилось уже по всему округу. Сначала самой обсуждаемой темой было пожелание Сета бывшим женам «сгинуть в муках», но вскоре все остальное затмили спекуляции по поводу капитала покойного.

Едва покинув отцовский дом, Гершел позвонил своему мемфисскому адвокату, чтобы сообщить прекрасную новость: скоро он унаследует «несколько» миллионов долларов. Предметом беспокойства для него была бывшая жена – у него еще кровоточила рана, нанесенная разводом: не может ли она заявить претензии? Нет, не может, заверил его адвокат и позвонил коллеге из Тьюпело с единственной целью: поделиться новостью. В процессе разговора он упомянул, что Сет Хаббард оставил в наследство «более двадцати миллионов». Адвокат из Тьюпело тут же позвонил нескольким друзьям. Размер наследства начал неудержимо расти.

Как только Йен Дэфо добрался до шоссе Натчез-Трейс и повернул на юг, он поставил круиз-контроль на пятьдесят пять миль и настроился на приятную езду. Движение было слабым, светило солнце, листья начинали менять цвет, некоторые уже облетали от дуновения ветерка.

Хотя жена, как всегда, усложняла жизнь, у него имелась причина улыбаться. Ему удалось спустить на тормозах разговор о разводе, по крайней мере пока. Жена страдала от похмелья, она только что похоронила отца, и вообще нервы у нее ни к черту, к тому же Рамона, даже в хорошем состоянии, слаба в спорах. Он сумел успокоить ее, привести в чувство, полебезил перед ней, пока их проблемы худо-бедно не сгладились, и переключил ее внимание на предстоящее богатство. Совместное. Он заверил, что сможет им разумно распорядиться.

Рамона лежала на заднем сиденье, прикрыв рукой глаза, и пыталась заснуть. Теперь она ничего не говорила, лишь тяжело дышала. Йен то и дело оборачивался, поглядывая на супругу. Когда удостоверился, что она заснула, осторожно набрал со своего нового автомобильного телефона номер офиса.

Стараясь говорить как можно тише, он сообщил своему партнеру Родни только минимум информации: «Старик умер… наследство где-то выше отметки в двадцать миллионов… мебель и лес… совершенно невероятно… понятия не имел… только что своими глазами видел завещание… сорок процентов, за вычетом налогов… неплохо… около года… да не шучу… ладно, остальное потом».

Дав отбой, он продолжил расслабленно вести машину, улыбаясь окружающей листве и предаваясь мечтам о лучшей жизни. Даже если они разведутся, он все равно отхватит свой кусок ее наследства, разве не так? Йен даже подумал сейчас же позвонить своему адвокату, но благоразумно отказался от этой мысли.

Телефонный звонок раздался неожиданно, напугав Йена и разбудив Рамону.

– Алло, – сказал Йен.

– Йен? Привет, – раздался сдавленный мужской голос на другом конце линии. – Это Стиллмен Раш. Мы возвращаемся в Тьюпело. Надеюсь, я ни от чего вас не отвлекаю?

– Нет-нет. Мы едем по Натчез-Трейс, осталось часа два. Мне все равно нечего делать, могу поболтать.

– Да. Так вот… Понимаете, возникли кое-какие осложнения. Не буду ходить вокруг да около, перейду сразу к делу.

В его голосе явно слышалась нервная нотка, и Йен мгновенно понял, что случилось нечто неприятное. Рамона села на заднем сиденье и протерла глаза.

– После нашей утренней встречи нам не удалось открыть завещание мистера Хаббарда, потому что, как выяснилось, уже открыто другое его завещание. Некий клэнтонский адвокат подсуетился вчера до конца дня и зарегистрировал рукописное завещание мистера Хаббарда, предположительно написанное им в прошлую субботу, за день до смерти. Рукописные завещания по-прежнему считаются действительными, если отвечают определенным условиям. Завещание ужасное. По нему семье не достается ничего – Рамона и Гершел исключены из него специальным распоряжением. Вместо этого девяносто процентов всего имущества отписано Летти Лэнг, домоправительнице.

– Летти?! – От удивления Йен едва удержал руль, вильнув через сплошную разделительную полосу.

– Что случилось? – сердито проворчала Рамона с заднего сиденья.

– Да, Летти Лэнг, – повторил Стиллмен. – Полагаю, он к ней очень хорошо относился.

– Но это же смешно! – резко выкрикнул Йен. Его голос теперь звучал на октаву выше, а в глазах, смотрящих в зеркало заднего вида, горел дикий огонь. – Девяносто процентов?! Вы сказали девяносто?!

– Да, именно так. У меня есть копия завещания, и в нем ясно написано – девяносто процентов.

– Рукописное? Это подделка?

– Пока сказать трудно. Информация предварительная.

– Послушайте, Стиллмен, но этого нельзя допустить.

– Разумеется. Мы были у адвоката, которому поручен процесс утверждения, он не собирается отзывать завещание. Поэтому мы договорились в ближайшее время встретиться с судьей и выработать план действий.

– Выработать план? Что это значит?

– Мы попросим судью отклонить рукописное завещание и открыть для утверждения законное, то, которое вы видели сегодня утром. Если по какой-либо причине он скажет «нет», мы подадим в суд и будем бороться.

– Когда состоится суд? – спросил Йен воинственно, хотя в его голосе явственно слышалась нотка отчаяния, словно он физически ощущал, как наследство ускальзает из рук.

– Прямо сейчас не могу вам сказать, но позвоню через несколько дней. Мы все уладим, Йен.

– Да уж, черт возьми, сделайте это, иначе я передам дело в джексонскую фирму Ланье. Это крутые парни, они давно представляют мои интересы. Уж они-то умеют вести тяжбы. Вообще-то я прямо сейчас, как только повешу трубку, позвоню Уэйду Ланье.

– Йен, в этом нет необходимости, по крайней мере пока. Последнее, что нам нужно на данном этапе, это привлечение других адвокатов. Я позвоню вам через пару дней.

– Уж позвоните, будьте любезны. – Йен швырнул трубку и зыркнул на жену.

– Что происходит, Йен? – спросила та.

Набрав полную грудь воздуха и сделав долгий выдох, он ответил:

– Ты не поверишь…

Гершел сидел за рулем своего маленького «датсуна» и слушал композицию Спрингстина[116], когда раздался звонок. «Датсун» был припаркован возле дилерского центра «БМВ» в восточном округе Мемфиса. Десятки сверкающих BMW выстроились идеальными рядами вдоль улицы. Он мысленно посмеялся над собой за эту смехотворную остановку, однако оправдал ее тем, что собирается лишь поговорить с продавцом – никакого тест-драйва. Во всяком случае, пока. Когда он потянулся к ручке магнитолы, чтобы выключить ее, и раздался звонок.

– Гершел, есть новости, – нервно произнес Стиллмен Раш.

Летти приехала одна. Джейк провел ее вверх по лестнице в свой просторный кабинет, закрыл дверь и указал на уголок, где стояли диван и стулья. Чтобы дать ей почувствовать себя более непринужденно, он снял галстук и налил обоим кофе. Летти объяснила, что Симеон опять в отъезде. О завещании Сета она ему не рассказала, и это его разозлило. Между ними вспыхнула короткая ссора, каждое слово которой, разумеется, было слышно всем в тесном доме, после чего он уехал.

Джейк вручил ей копию завещания Сета. Она прочла его и начала плакать. Он поставил перед ней коробку с бумажными салфетками. Летти вытерла глаза, еще раз прочла завещание, положила его на кофейный столик и долго сидела, закрыв лицо руками. Когда слезы перестали литься из глаз, она промокнула щеки и выпрямилась, будто говоря: шок прошел, я готова к разговору по делу.

– Летти, почему он это сделал? – решительно спросил Джейк.

– Не знаю, клянусь, – ответила она низким осипшим голосом.

– Он обсуждал с вами завещание?

– Нет! Нет! – Она замотала головой.

– Он когда-нибудь вообще упоминал о завещании в разговорах с вами?

Она задумалась, стараясь собраться с мыслями.

– Раза два, может быть, за последние несколько месяцев он упоминал, что собирается оставить мне какую-то малость, но не уточнял, что именно. Конечно, я надеялась, он мне что-нибудь оставит, но ни о чем не спрашивала. Сама я никогда не писала никакого завещания. И мама моя тоже. Да у нас, знаете ли, и оставлять нечего, мистер Брайгенс.

– Пожалуйста, называйте меня Джейк.

– Я постараюсь.

– А его вы называли мистером Хаббардом, мистером Сетом или просто Сетом?

– Когда мы были одни, – ответила она спокойно, без смущения, – я называла его Сетом, потому что он так захотел. Если рядом был кто-то еще, я всегда звала его мистером Сетом или мистером Хаббардом.

– А как он вас называл?

– Летти. Всегда.

Джейк подробно расспросил ее о последних днях Сета, о болезни, лекарствах, врачах, медсестрах, о его аппетите, распорядке дня и ее обязанностях. Она почти ничего не знала о делах Сета, сказала, что все бумаги, хранившиеся в доме, он держал под замком, а в последние месяцы большую их часть перевез в контору.

Сет никогда не говорил с ней или в ее присутствии о своем бизнесе. До болезни и потом, когда чувствовал себя лучше, он много разъезжал, предпочитал не оставаться в городе. Его дом был тихим, безлюдным и не слишком счастливым.

Зачастую Летти приезжала к восьми утра, хотя ей нечего было там делать в последующие восемь часов, особенно если Сета не было в городе. Когда он оставался дома, она делала уборку и готовила еду. После того как Сет заболел и стало ясно, что он умирает, Летти постоянно была рядом с ним. Кормила и, да, мыла его и, если возникала необходимость, убирала за ним. Выдавались порой тяжелые времена, особенно когда он проходил курс химиотерапии. Тогда Сет бывал прикован к постели и настолько слабел, что не мог даже есть самостоятельно.

Джейк тактично объяснил ей, что означает злоупотребление влиянием. Основным аргументом против рукописного завещания в суде будет обвинение Летти в том, что она слишком привязала Сета к себе и оказывала на него слишком большое влияние, могла манипулировать им и таким образом заставила включить ее в завещание. Чтобы выиграть дело в суде, Летти будет важно доказать, что это не так.

По ходу разговора, когда напряжение стало отпускать ее, Джейк представил, как Летти уже скоро будет давать показания в зале, набитом возбужденными адвокатами, бурно выражающими возмущение, старающимися загнать ее в угол и с пристрастием расспросить о том, что они с мистером Хаббардом делали и чего не делали. Ему уже сейчас было жалко Летти.

Улучив момент, когда она овладела собой, Джейк продолжил:

– Я должен объяснить вам наши с вами взаимоотношения. Я не являюсь вашим адвокатом. Я – адвокат по наследству мистера Хаббарда, и моя задача в этом качестве защищать его завещание и строго исполнять его распоряжения. Мне придется работать вместе с исполнителем завещания, им предположительно будет мистер Эмбург. Мы будем совершать действия, которых требует закон – выявлять потенциальных кредиторов, защищать наследственное имущество, составлять опись всего, чем он владел, и так далее. Если завещание будет опротестовано, а я уверен, что и произойдет, моей обязанностью станет участвовать в судебном процессе и бороться за его утверждение. Я – не ваш адвокат, поскольку вы – бенефициар наряду с его братом Энсилом Хаббардом и его церковью. Тем не менее вы и я – на одной стороне, поскольку мы оба хотим, чтобы завещание было исполнено. Вы это понимаете?

– Думаю, да. А мне нужен адвокат?

– Не особенно, во всяком случае, не на данном этапе. Не нанимайте адвоката до тех пор, пока он вам действительно не понадобится.

Уже скоро стервятники начнут кружить над ней, ими будет полон зал суда. А как же! Попробуйте положить на стол двадцать миллионов и отойти в сторону.

– Вы мне скажете, когда я должна буду это сделать? – наивно спросила она.

– Да, скажу, – ответил Джейк, хотя понятия не имел, как сможет дать ей подобный совет.

Он подлил себе кофе, только сейчас заметив, что Летти к своему не притронулась, и взглянул на часы. Они проговорили уже тридцать минут, а она еще не спросила о размере наследства. Белый и пяти минут не выдержал бы. Временами казалось, Летти впитывает каждое слово, а временами она выглядела так, словно от внезапного потрясения не могла осознать того, что он говорил.

Летти снова заплакала и вытерла слезы салфеткой.

– Вы хотите узнать, сколько вам причитается? – спросил Джейк.

– Думаю, в нужный момент вы мне это сами скажете.

– Я пока не видел финансовых документов, поскольку не был в его конторе, но вскоре побываю там. Однако, по словам мистера Эмбурга, Сет Хаббард недавно продал свою компанию и получил чистыми около двадцати миллионов долларов. Мистер Эмбург считает, что они скорее всего хранятся на счету где-то в банке. Кроме того, есть еще кое-какое имущество, вероятно, недвижимость. Одна из моих обязанностей – выявить все и составить опись для суда и бенефициаров.

– А я – одна из них? Из бенефициаров?

– О да, вы – в первую очередь. Вам причитается девяносто процентов.

– Девяносто процентов от двадцати миллионов?

– Да, может, чуть больше, может, чуть меньше.

– Боже милостивый, Джейк! – Она потянулась за салфеткой и снова расплакалась.

В течение следующего часа им удалось немного продвинуться вперед. В промежутках между срывами Летти на слезы Джейк сумел ознакомить ее с основами правоприменения по наследственным делам: сроками, участниками процесса, судебными процедурами, налогами и, наконец, передачей права собственности. Однако, чем больше он рассказывал, тем в большее замешательство она приходила.

Джейк догадывался: почти все, что он говорит, вскоре придется повторять. Он смягчил то, что касалось опротестования завещания, и сделал лишь весьма осторожный прогноз относительно того, чем все это может закончиться.

Зная судью Этли и его нелюбовь к зависшим делам и медлительным адвокатам, Джейк считал, что процесс, если допустить, что таковой будет иметь место, состоится не позднее чем через год, а может, и раньше. А учитывая, сколько денег на кону, проигравшая сторона, безусловно, будет апеллировать, поэтому до принятия окончательного решения пройдет еще года два.

Когда Летти начала осознавать, какие испытания предстоят и сколько это может занять времени, ее решимость окрепла и она взяла себя в руки. Дважды поинтересовалась, нельзя ли избежать шумихи.

– Нет, – терпеливо объяснил Джейк, – это невозможно.

Она боялась Симеона с его родственниками-бандитами и спросила, не лучше ли ей уехать куда-нибудь. На этот счет Джейк не мог ей давать никаких советов, но уже предвидел хаос, в который превратится ее жизнь, когда материализуется даже самая дальняя родня и с неба упадут новые друзья.

Два часа спустя она нехотя ушла. Джейк проводил ее до выхода. Уже стоя на пороге, Летти окинула взглядом улицу, потом обернулась и еще раз посмотрела на Джейка, словно предпочла бы остаться там, внутри, с ним, где ей казалось безопаснее. Сначала она была потрясена завещанием, потом ошарашена процедурой вступления в наследство, и теперь Джейк представлялся ей единственным человеком, которому можно доверять. Глаза у нее снова увлажнились, но наконец она ступила на тротуар.

– Это слезы радости, или она до смерти напугана? – спросила Рокси, когда Джейк закрыл дверь.

– И то и другое, полагаю, – ответил он.

– Звонил Дубас Ли. – Рокси помахала розовым стикером. – Он идет по горячему следу.

– О нет!

– Да-да, я не шучу. Сказал, забежит сегодня, чтобы покопаться в грязном белье Сета Хаббарда.

– Что же там грязного? – вздохнул Джейк, принимая стикер у Рокси.

– Для Дубаса все грязное.

Думас (это его настоящее имя) Ли писал для «Форд каунти таймс» и славился тем, что искажал и передергивал факты, при этом ловко увертывался от судебных исков. Его прегрешения, грязноватые и отнюдь не вынужденные, обычно бывали малозначительными, почти безобидными, и никогда не доходили до преднамеренной диффамации.

Он вольно обходился с датами, именами и местами, но никогда никому не создавал серьезных неприятностей. У него было чуткое ухо на уличные сплетни, сверхъестественный нюх на все, что только-только случилось и даже еще не закончилось. И хотя Думас был слишком ленив, чтобы копать глубоко, поднять шумиху умел. Предпочитал освещать судебные процессы главным образом потому, что здание суда располагалось прямо напротив редакции, и бо́льшая часть судебных протоколов находилась в открытом доступе.

Думас решительно вошел в юридическую контору Джейка Брайгенса в конце дня в среду, уселся на стул возле стола Рокси и потребовал встречи с адвокатом.

– Я знаю, он здесь, – заявил он с улыбкой убийцы.

Рокси проигнорировала его ужимки. Думас Ли любил женщин и тешил себя иллюзией, будто каждая из них строит ему глазки.

– Он занят, – ответила Рокси.

– Я тоже. – Думас открыл журнал и начал тихонько насвистывать.

– Мистер Брайгенс готов с вами встретиться, – через десять минут сообщила Рокси.

Джейк и Думас были знакомы много лет, и между ними никогда не возникало проблем. Джейк был одним из немногих адвокатов, работающих в конторах вокруг площади, которые никогда не грозили ему судебными исками, и Думас это ценил.

– Расскажите мне о Сете Хаббарде. – Он достал блокнот и ручку.

– Полагаю, вы уже видели завещание, – ответил Джейк.

– У меня есть копия. Она у каждого теперь есть. Сколько он стоит?

– Он ничего не стоит – он мертв.

– Ха-ха. Тогда сколько стоит его наследство?

– В данный момент, Думас, я ничего не могу сказать. Сам знаю очень немного.

– Ладно, тогда давайте конфиденциально.

С Думасом ничто не могло остаться конфиденциальным, и всем адвокатам, судьям и служащим это было известно.

– Я не могу говорить ни конфиденциально, ни не конфиденциально. Я вообще ничего не могу сказать, Думас. Вот так, все просто. Может, позже.

– Когда будет обращение в суд?

– Похороны состоялись только вчера, помните? Нет никакой спешки.

– В самом деле? Никакой спешки? А почему же вы зарегистрировали свое ходатайство через двадцать минут после окончания похорон?

Пойманный и уличенный, Джейк помолчал – вопрос был правомерен.

– Ну ладно, возможно, у меня была причина поторопиться с ходатайством.

– Старинная игра: кто быстрее добежит до суда, так? – предположил Думас с многозначительной ухмылкой, что-то корябая в блокноте.

– Без комментариев.

– Я не могу найти Летти Лэнг. У вас есть идеи, где она может быть?

– Без комментариев. И она в любом случае не станет разговаривать ни с вами, ни с каким-то другим журналистом.

– Это мы еще посмотрим. Я раскопал одного парня в Атланте, он пишет для делового журнала, так вот он сказал, что некая финансовая группа купила холдинговую компанию, принадлежавшую Сету Хаббарду, за пятьдесят пять миллионов. Это было в конце прошлого года. Чуете?

– Без комментариев, Думас. – Джейк удивился, как журналист, известный своей ленью, ловко использует телефон.

– Я не очень силен в бизнесе, но у старика наверняка были долги. Опять без комментариев, да?

Джейк кивнул.

– Но я не могу найти его банк, – настойчиво допытывался журналист. – Чем больше копаю, тем меньше узнаю о вашем клиенте.

– Я никогда не встречался с этим человеком, – заявил Джейк.

Думас записал и это.

– А вы не знаете, были у него долги? Когда я спросил мистера Эмбурга, он словно язык проглотил, а потом и вовсе трубку повесил.

– Без комментариев.

– Значит, если я напишу, что мистер Хаббард продал свою компанию за пятьдесят пять миллионов и не упомяну ни о каких долгах, потому что у меня нет сведений на этот счет, у читателей создастся впечатление, будто его наследство стоит гораздо больше, чем есть на самом деле, так?

Джейк кивнул. Думас понаблюдал за ним, подождал немного, потом что-то записал.

– Итак, главный вопрос, Джейк, состоит в следующем: почему человек, который стоит много миллионов, меняет завещание за день до самоубийства, полностью лишая семью наследства и оставляя все домоправительнице? Я правильно понимаю?

«Правильно, Думас, это главный вопрос», – мысленно согласился с ним Джейк, но ничего не сказал, только снова кивнул.

– А второй вопрос, наверное, такой: что именно увидели Сет и его маленький брат, если впечатление, которое это на них произвело, Сет не забыл и спустя полвека? Так?

– Это действительно очень важный вопрос, – ответил Джейк, – но не уверен, что это – вопрос номер два.

– Согласен. Есть идеи, где теперь может обретаться Энсил Хаббард?

– Никаких.

– Я нашел их дальнего родственника в Тьюпело, который говорит, что семья считала его умершим уже лет двадцать назад.

– У меня пока не было времени заняться поисками Энсила.

– Но вы этим займетесь?

– Да, он – бенефициар согласно завещанию. Моя обязанность найти его, если это возможно, или выяснить, что с ним случилось.

– И как вы собираетесь действовать?

– Понятия не имею. Еще не думал.

– Когда первые слушания в суде?

– Они еще не назначены.

– Попро́сите свою помощницу сообщить мне, когда дата станет известна?

– Да, если слушания не будут закрытыми.

– Ну, это ясно.

Последним посетителем Джейка в тот день стал его арендодатель. Люсьен находился в совещательной комнате на первом этаже, где в кладовке хранилась юридическая литература. Он завалил ею весь стол и полностью погрузился в свой мир.

Джейк вошел, поздоровался. Когда он увидел десятки раскрытых книг, у него от ужаса свело желудок. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Он не мог припомнить, когда в последний раз Люсьен углублялся в юридические фолианты. Лицензии его лишили вскоре после того, как Джейк пришел в фирму, и с тех пор Люсьен всегда старался держаться подальше от конторы в частности и от юриспруденции вообще. И вот он вернулся.

– Развлекаетесь чтением? – спросил Джейк, опускаясь в кожаное кресло.

– Просто просматриваю книги по наследственному праву. Никогда особенно не имел с ним дела. Очень скучная материя, если, конечно, речь не идет о таком деле, как это. Не могу решить, требовать вам суда присяжных или нет.

– Я склоняюсь в пользу жюри, но это предварительно.

– Разумеется. – Люсьен закрыл книгу и отодвинул ее. – Вы говорили, что встречаетесь сегодня с Летти Лэнг. Как прошел разговор?

– Прекрасно, Люсьен, но вы не хуже моего знаете, что я не имею права разглашать подробности нашей конфиденциальной встречи.

– Естественно. А она сама вам понравилась?

Джейк помолчал и напомнил себе, что должен проявлять терпение.

– Да, она приятная женщина, но была совершенно потрясена. Впрочем, эта история действительно потрясает, мягко выражаясь.

– Но присяжным она понравится?

– Вы имеете в виду белых присяжных?

– Не знаю. Черных я понимаю гораздо лучше, чем белых. Я не расист, Джейк. Я – один из от силы дюжины белых в этом штате, не ослепленных расизмом. Я был первым и единственным белым членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в здешних краях. Одно время все мои клиенты были черными. Я знаю черных, Джейк, и должен сказать, от черных присяжных в таком деле можно ожидать неприятностей.

– Люсьен, похороны состоялись только вчера. Вам не кажется, что эта беседа немного преждевременна?

– Возможно. Но разговора все равно не избежать. Вам повезло, Джейк, что я на вашей стороне. Так что вам следует мне всячески угождать. Послушайте, множество черных будут завидовать Летти Лэнг, потому что сейчас она – одна из них. Но если получит деньги, станет самым богатым человеком в округе Форд. Тут нет ни одного богатого черного. Это нечто неслыханное для здешних краев. С деньгами она перестанет быть черной. Она будет бесцеремонной и высокомерной по отношению ко всем, особенно к своим. Вы понимаете меня, Джейк?

– До некоторой степени. Но все же я предпочел бы иметь черных в составе жюри. Они будут более благосклонны, чем белая деревенщина, которая едва сводит концы с концами.

– Никакой деревенщины, конечно, тоже не надо.

Джейк рассмеялся:

– Ну, если вы исключите и черных, и деревенщину, кто же тогда будет заседать в вашем идеальном жюри?

– Над этим я работаю. Нравится мне это дело, Джейк. Я после нашей утренней встречи ни о чем другом думать не могу. Оно напоминает мне о том, почему я в свое время так любил юриспруденцию. – Облокотившись на стол, он наклонился к Джейку и произнес почти умоляюще: – Джейк, я хочу участвовать в нем.

– Вы опережаете события, Люсьен. Суд, если он состоится, будет только через несколько месяцев.

– Конечно, я знаю. Но вам понадобится помощь, большая помощь. Я устал, Джейк, мне надоело сидеть на крыльце и пить, мне вообще пора с этим завязывать. Честно вам признаюсь, меня это начинает беспокоить.

«И не зря», – подумал Джейк.

– Я с удовольствием буду держаться поблизости. Мешать не стану. Знаю, многие избегают меня, и понимаю почему. Черт, я бы и сам себя избегал, если бы мог. Но у меня появится дело, которое будет удерживать от выпивки, по крайней мере в дневное время. К тому же я знаю о законах гораздо больше вас. И я очень хочу быть в этом зале суда.

Люсьен предпринимал вторую попытку, и Джейк знал: этим дело не кончится. Зал суда представлял собой большое внушительное помещение с разными «отсеками» и множеством мест для зрителей. Неужели Люсьен хочет сидеть среди них и со стороны наблюдать за представлением? Или он имеет в виду место за столом защиты, среди других адвокатов? В этом случае жизнь Джейка скоро превратится в сплошной кошмар.

Если Люсьен снова пожелает открыть практику, ему придется пройти через мучительную процедуру экзамена на право адвокатской деятельности. Но если Люсьен его выдержит, ему снова дадут лицензию, и это будет означать, что он опять войдет в профессиональную жизнь Джейка.

Образ Люсьена, сидящего за столом защиты в пятнадцати футах от ложи присяжных, повергал в ужас. Для большинства белых он был безумным старым пьяницей, опозорившим некогда уважаемую семью и теперь сожительствующим с собственной домоправительницей.

– Посмотрим, – осторожно ответил Джейк.

12

Достопочтенный Рубен В. Этли оправлялся после третьего инфаркта, и ожидалось, что выздоровление будет «полным», если можно чувствовать себя абсолютно здоровым после такого серьезного испытания для сердца.

Он снова набирался сил и терпения, о чем свидетельствовал поток проходящих через него дел. Имелись явные признаки того, что он восстанавливает былую форму. Снова рявкает на адвокатов. Решительно ограничивает пределы длительности заседаний. Укрощает многоречивых свидетелей. Грозит тюрьмой лжесвидетелям. Выгоняет из зала суда участников процесса, позволяющих себе фривольные высказывания. Адвокаты, служащие и даже уборщицы и швейцары перешептывались в коридорах суда: «Он вернулся!»

Рубен Этли уже двадцать лет занимал должность судьи и в последнее время переизбирался каждые четыре года, не имея конкурентов. Он не был ни демократом, ни республиканцем, ни либералом, ни консерватором, ни баптистом, ни католиком, не принимал ни сторону штата, ни сторону «Оле Мисс». Не имел ни любимчиков, ни пристрастий, ни предвзятых мнений о чем-нибудь или о ком-нибудь.

Он имел репутацию судьи настолько открытого, терпимого и непредубежденного, насколько это вообще возможно, учитывая его воспитание и набор генов. Он правил залом твердой рукой, был скор на расправу со сварливыми или неподготовленными адвокатами, но так же быстро приходил на помощь тем, кто боролся честно. Когда требовалось, он проявлял безграничное сострадание, но обладал норовом, которого боялись все адвокаты округа за исключением, быть может, Гарри Рекса Воннера.

Через десять дней после самоубийства Сета Хаббарда судья Этли занял судейское место в главном зале и поздоровался с присутствующими. На взгляд Джейка, он выглядел бодрым, как всегда. То есть нельзя сказать, что совсем здоровым, но соответственно обстоятельствам смотрелся он прекрасно. Он был крупным мужчиной, более шести футов ростом, с довольно объемистым животом, который он прятал под просторной черной мантией.

– Славная компания, – с удовольствием заметил судья, обведя взглядом зал.

В зал набилось столько адвокатов, что всем мест не хватило. Джейк прибыл загодя и застолбил себе место, выложив ходатайство об открытии завещания на стол истца, за которым сидел теперь с Расселом Эмбургом, утром того дня уведомившим Джейка, что он выбывает из игры. Непосредственно за ними, с их стороны, но не входя в их команду, сидела Летти Лэнг. По обе стороны от нее расположились два адвоката, оба черные, оба из Мемфиса.

Накануне Джейк с изумлением узнал, что Летти наняла Букера Систранка, пользующегося скандальной славой «гранатометчика». Его участие грозило сильно осложнить дело. Джейка ошеломило ее решение, он считал его в высшей степени неразумным, безуспешно пытался дозвониться ей и никак не мог оправиться от потрясения.

По другую сторону прохода, за столом опротестовывающих, тесно сгрудилась компания адвокатов в дорогих костюмах. За барьером, на старинных деревянных скамьях теснилась публика, от которой исходил заряд едва сдерживаемого любопытства.

– Прежде чем мы приступим к делу, – начал судья Этли, – хорошо бы всем понять, с чем мы имеем дело и какая задача стоит перед нами сегодня. Мы собрались не для рассмотрения ходатайства, внесенного кем бы то ни было. Это будет позднее. Наша сегодняшняя цель – выработать план, согласно которому будет развиваться дальнейшее действие. Насколько мне известно, мистер Хаббард оставил два завещания. Одно из них, то, которое выдвинули на утверждение вы, мистер Брайгенс, – это рукописное завещание, датированное первым октября текущего года.

Джейк, не вставая, кивнул. Если адвокат обращался к судье Этли или отвечал на его вопрос, ему полагалось вставать. Все знали: упаси его бог отклониться от этого правила. Если он просто кивал, можно было, хоть и с натяжкой, делать это сидя.

– Второе, – продолжил судья, – датировано седьмым сентября прошлого года, хотя это завещание определенно и недвусмысленно отменено в рукописном завещании. Итак, известны ли кому-нибудь из присутствующих другие завещания мистера Хаббарда? Может, он оставил нам еще какой-либо сюрприз?

Судья выдержал паузу в несколько секунд, обвел зал быстрым взглядом своих больших карих глаз. Очки в дешевой массивной оправе сидели на самом кончике его носа.

– Отлично. Я так и думал. – Он перелистал бумаги у себя на столе и сделал какую-то пометку. – Итак, приступим. Давайте познакомимся. Прошу каждого вставать и называть свое имя.

Он указал на Джейка, тот поднялся с места и представиться. Следующим был Рассел Эмбург.

– Вы – исполнитель рукописного завещания? – для порядка уточнил судья Этли.

– Да, сэр, но я предпочел бы сложить с себя эти полномочия.

– У нас еще будет время, чтобы решить этот вопрос позднее. А теперь вы, в светло-сером костюме.

Чернокожий адвокат, который был выше ростом, встал с важным видом и, застегнув верхнюю пуговицу на своем шикарном, сшитом на заказ костюме, сказал:

– Да, ваша честь, меня зовут Букер Систранк, и мы с моим присутствующим здесь коллегой мистером Кендриком Бостом представляем интересы миз Летти Лэнг.

Систранк положил руку на плечо Летти. Бост тоже встал, и они оба, как две башни, возвысились над ней. Ее присутствие на заседании в качестве участницы процесса не предполагалось, во всяком случае, на данном этапе. Она должна была всего лишь составлять часть публики, расположившейся за барьером среди зрителей, но Систранк и Бост решили ясно обозначить ее положение и всем своим видом давали понять, что не потерпят возражений. Будь это полноценное заседание, судья Этли быстро поставил бы на место, но сейчас счел за благо проигнорировать неуместность подобной выходки.

– Боюсь, прежде я не имел чести видеть вас, джентльмены, в своем зале суда, – с подозрением произнес он. – Откуда вы?

– Наша фирма находится в Мемфисе, – ответил Систранк, хотя это всем и так было известно.

В те дни мемфисская пресса расходовала на их фирму больше чернил, чем за предыдущие пять лет. Они вели войну против мемфисского департамента полиции по делам о неоправданном применении насилия и, похоже, одерживали решительные победы одну за другой. Систранк находился на гребне волны своей дурной славы. Он вел себя громогласно, хлестко, постоянно сеял распри и приобрел авторитет в высшей степени эффективного бойца расового фронта даже в городе, где таковых имелось немало.

Джейк знал, что у Симеона в Мемфисе есть родня. Одно влекло за собой другое. Букер Систранк позвонил Джейку и воинственно сообщил, что вступает в дело, а это означало: он и его приспешники будут сурово и пристально следить за работой Джейка и совать свой нос в его дела. По городу уже поползли тревожные слухи о машинах, припаркованных перед домом Летти, и куче стервятников, без дела торчащих на ее террасе.

– В таком случае, насколько я понимаю, у вас есть лицензия на право адвокатской практики в нашем штате? – полувопросительно заметил судья Этли.

– Нет, сэр, на данный момент нет. Но мы свяжемся с местным советом барристеров.

– Это будет весьма благоразумно с вашей стороны, мистер Систранк. Когда вы появитесь в моем зале суда в следующий раз, надеюсь, вы сможете сообщить мне имя адвоката, который будет действовать от вашего имени.

– Да, сэр, – ответил Систранк сдержанно, чтобы не сказать высокомерно.

Они с Бостом сели и вплотную придвинулись к своей дорогостоящей клиентке. Джейк сделал попытку поздороваться с Летти еще до начала слушаний, но адвокаты решительно заслонили женщину от него. Сама она не смотрела ему в глаза.

– А теперь вы. – Судья Этли указал на группу, собравшуюся за столом «протестантов».

Стиллмен Раш поспешно вскочил.

– Да, ваша честь, я – Стиллмен Раш из адвокатской фирмы Раша в Тьюпело. Со мной мои коллеги Сэм Ларкин и Льюис Макгвайр.

Последние встали при упоминании своих имен и вежливо поклонились в сторону судейской скамьи. Они судье Этли были знакомы, так что дальнейших представлений не потребовалось.

– Ваша фирма готовила завещание тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, не так ли?

– Совершенно верно, – ответил Стиллмен с широкой бодрой улыбкой.

– Очень хорошо. Следующий.

Крупный мужчина с круглой лысой головой встал и пророкотал:

– Ваша честь, я – Уэйд Ланье из фирмы Ланье в Джексоне. Мы с моим помощником Лестером Чилкоттом представляем здесь интересы миз Рамоны Дэфо, дочери покойного. Ее муж Йен Дэфо давнишний клиент нашей фирмы и…

– Этого достаточно, мистер Ланье, – рявкнул судья Этли, грубо прервав его. – Добро пожаловать в округ Форд! Я не спрашивал вас о других клиентах вашей фирмы.

Присутствие Уэйда Ланье тоже вызывало тревогу. Джейк знал его только по репутации, но этого было достаточно, чтобы опасаться иметь с ним дело. Крупная фирма, бескомпромиссная тактика, история успеха, достаточная, чтобы внушить владельцам непомерное самомнение, постоянно требующее подпитки.

Судья Этли указал на следующего:

– А вы, сэр?

Мужчина в кричащем спортивном пиджаке поспешно встал и объявил:

– Ваша честь, меня зовут Ди Джек О’Мейли, и я представляю мистера Гершела Хаббарда, сына покойного. Мой клиент живет в Мемфисе, и там же находится моя фирма. Но к следующему заседанию я, безусловно, буду иметь представителя из местного совета барристеров.

– Отличная идея. Следующий.

Втиснувшись позади О’Мейли, сидел тощий молодой человек с крысиным лицом и буйной вьющейся шевелюрой. Он поднялся робко, словно никогда еще не представал перед судьей, и квакающим голосом произнес:

– Сэр, я Зак Зейтлер, тоже из Мемфиса. Представляю интересы детей Гершела Хаббарда.

Судья кивнул и заметил:

– Значит, внуки тоже наняли адвокатов?

– Да, сэр. Согласно предыдущему завещанию, они являются бенефициарами.

– Понятно. И полагаю, находятся в этом зале?

– Да, сэр.

– Благодарю вас, мистер Зейтлер. Если вам требуется отдельное напоминание, извольте: в следующий раз, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы привести с собой местного адвоката – одному Богу известно, сколько их еще нам понадобится. Разумеется, если у вас самого нет разрешения практиковать в этом штате.

– Оно у меня есть, ваша честь.

– Очень хорошо. Следующий.

Адвокат, которому не досталось места и поэтому он стоял в углу, прислонившись к балюстраде, огляделся.

– Да, ваша честь, я – Джо Брэдли Хант из джексонской фирмы Скоула и…

– Из какой фирмы?

– Скоула, ваша честь. Скоул, Рамки, Рэтлиф, Бодини и Захариас.

– Простите за вопрос. Продолжайте.

– Мы представляем интересы внуков покойного двух малолетних детей Рамоны и Йена Дэфо.

– Хорошо. Еще кто-нибудь?

Публика, вытягивая шеи, оглядывала зал. Судья Этли быстро провел подсчет.

– Почти дюжина. Я насчитал одиннадцать, но есть основания полагать, что будут еще.

Он пошелестел бумагами и посмотрел на публику. Слева, за спиной у Джейка и Летти, сидели чернокожие, в том числе Симеон, их дети и внуки, несколько теток, двоюродных сестер и братьев, Сайпрес, пастор и множество друзей, старых и новых, которые пришли оказать моральную поддержку Летти, делающей первый шаг в борьбе за то, что по праву принадлежало ей. Справа, через проход, позади скопления адвокатов, изготовившихся опротестовать последнее завещание Сета Хаббарда, собрались белые, включая Йена с Рамоной и их детей, Гершела с двумя детьми, его бывшую жену, хотя та сидела в заднем ряду, как можно дальше от них; группу старых конфедератов, Думаса Ли и еще одного репортера, а также обычное сборище завсегдатаев суда, которые редко пропускают судебные процессы и предварительные слушания.

Помощник шерифа Празер, которого Оззи откомандировал все внимательно выслушать и доложить ему, стоял в дверях. Люсьен Уилбэнкс сидел в заднем ряду вместе с черными, частично скрытый за спиной молодого здоровяка. Они с Этли много лет сходились в зале суда, и Люсьен не хотел привлекать к себе его внимание.

За несколько минут до начала слушаний Джейк попытался вежливо представиться Гершелу и Рамоне, но те вызывающе грубо повернулись к нему спиной. Теперь он, а не их отец, стал для них врагом. А Йен вообще выглядел так, словно готов был наброситься на него с кулаками.

Подростки – дети Рамоны и Йена – явились одетые с шиком, по моде, принятой в дорогих частных школах, и смотрели надменно, как наследники большого богатства. Двое детей Гершела, напротив, выглядели неухоженными и запущенными. Еще несколько дней назад все четверо были слишком заняты, чтобы присутствовать на похоронах любимого деда. Однако теперь их приоритеты резко изменились.

Джейк догадался: адвокаты настояли на присутствии детей, чтобы судья увидел их и заранее прочувствовал ответственность за будущее решение. Пустая трата времени, с точки зрения Джейка, но слишком высоки ставки.

В тот момент в переполненном зале суда Джейк отчетливо почувствовал, что он один. Сидящий рядом Эмбург не желал сотрудничать, держался разве что корректно и хотел лишь одного: поскорее отделаться от всего этого. Позади, в нескольких дюймах за спиной, сидела Летти, человек, с которым, как ему казалось, он мог бы поговорить. Но ее зорко охраняла пара питбулей-адвокатов, ради наследства готовых к уличной драке без правил. И предполагалось, что с этими людьми он должен быть на одной стороне! А через проход собралась целая свора гиен, ждущих момента, чтобы наброситься на него и растерзать.

– Я прочел оба завещания, – сказал судья Этли. – Мы будем рассматривать последнее из них, от первого октября текущего года. Ходатайство о его открытии было зарегистрировано четвертого октября. Мистер Брайгенс, вам надлежит начать действия, предписанные законом: поместить уведомление для кредиторов, провести предварительную инвентаризацию имущества и так далее. Я хочу, чтобы это было сделано быстро. Мистер Эмбург, как я понимаю, вы желаете выйти из дела.

Эмбург медленно поднялся.

– Совершенно верно, судья. У меня духу на него не хватит. В качестве исполнителя я должен буду принять присягу и поклясться, что последнее завещание Сета Хаббарда имеет законную силу, но я не хочу давать такую клятву. Мне не нравится это завещание, и я не желаю принимать участие в его утверждении.

– Мистер Брайгенс?

Джейк встал рядом со своим уже почти экс-клиентом.

– Ваша честь, мистер Эмбург сам в прошлом адвокат и прекрасно знает процедуру. Я подготовлю судебное распоряжение, позволяющее ему отказаться от возложенной на него завещателем функции, и одновременно представлю список кандидатов для его замены.

– Пожалуйста, займитесь этим в первую очередь. Я хочу, чтобы эти формальности выполнялись параллельно с решением других вопросов. Независимо от судьбы рукописного или предыдущего завещаний мистера Хаббарда, его имущество нуждается в управлении. Полагаю, существует несколько сторон, которые собираются оспорить завещание, я прав?

Отряд адвокатов дружно встал, все энергично закивали, но судья Этли поднял руку.

– Благодарю вас. Пожалуйста, сядьте все. Мистер Эмбург, вы можете покинуть зал.

Поспешно выбираясь из-за стола, Эмбург скупо выдавил: «Благодарю» и устремился к выходу.

Судья поправил очки на носу и продолжил:

– Мы будем действовать следующим образом. Мистер Брайгенс, у вас десять дней на то, чтобы найти замену исполнителю завещания. Но, следуя желанию покойного, это не должен быть адвокат из данного округа. Как только замена будет найдена, вы вместе с исполнителем завещания начнете составлять опись имущества завещателя и всех его долгов и денежных обязательств. Я хочу видеть предварительный список как можно скорее. Тем временем остальные должны подать документы об опротестовании завещания. Как только все стороны законным образом оформят свой протест, мы снова встретимся и составим план слушаний по существу. Как вы знаете, каждая из сторон имеет право потребовать рассмотрения дела судом присяжных. Если вы примете такое решение, будьте любезны подать ходатайство своевременно, вместе с документами на опротестование. Процессы, связанные с оспариванием завещания, проходят в Миссисипи так же, как все прочие гражданские процессы, с соблюдением здешних правил предоставления доказательств и процессуальных норм. – Сняв очки, он покусал дужку, глядя на толпу адвокатов. – Поскольку нам предстоит вместе участвовать в процессе, говорю прямо сейчас: я не намерен председательствовать один против дюжины адвокатов, не могу даже представить себе такого кошмара и не желаю подвергать жюри, если это будет суд присяжных, подобному испытанию. Мы определим спорные вопросы, наметим процедуру и будем рассматривать дело в максимально эффективной форме. Есть вопросы?

Вопросов было множество, но впереди оставалась уйма времени, чтобы задать их. Неожиданно встал Букер Систранк и заявил раскатистым баритоном:

– Ваша честь, я не уверен, что это сейчас уместно, но хотел бы предложить в качестве замены исполнителя завещания мистеру Эмбургу мою клиентку Летти Лэнг. Я сверился с законами этого штата и не нашел там указаний на то, что в этой роли непременно должен выступать адвокат, или финансист, или еще кто-то в этом роде. Закон не требует также наличия специального образования или опыта, чтобы выступать в роли попечителя над наследственным имуществом в случае отсутствия завещания или исполнителя завещания в таком случае, как этот.

Систранк говорил медленно, аккуратно, с идеальной дикцией, и его слова гулко разносились по всему залу. Судья Этли и все адвокаты внимательно слушали и наблюдали.

То, что говорил Систранк, было правдой. Формально любой мог занять место Рассела Эмбурга: любой человек старше восемнадцати лет, находящийся в здравом уме. Даже преступники не составляли исключения. Тем не менее, учитывая размеры наследства и количество спорных вопросов, которые предстояло решить, здесь требовался более опытный и беспристрастный исполнитель. Мысль поручить управление двадцатимиллионным наследством Летти Лэнг, когда Систранк будет нашептывать решения ей на ухо, казалась дикой, во всяком случае, для белой части аудитории. Даже судья Этли замер в нерешительности на несколько секунд.

Но, как выяснилось, Систранк еще не закончил. Он выждал немного, давая всем возможность прочувствовать шок, и продолжил:

– Далее, ваша честь. Я знаю, практически все действия, касающиеся утверждения завещания, осуществляет адвокат по наследственным делам, разумеется, под надзором суда. По этой причине предлагаю, чтобы моя фирма была назначена консультантом по делу. Мы будем работать в тесном контакте с нашей клиенткой миз Летти Лэнг и неукоснительно следовать предписаниям мистера Хаббарда. При необходимости – советоваться с мистером Брайгенсом, блестящим молодым юристом, облеченным полномочиями, но бо́льшую часть неподъемной работы проделаем я и мои сотрудники.

На этом миссия Букера Систранка была завершена. Отныне война четко определилась как война черных против белых.

Гершел, Рамона и все члены их семей обратили взгляды, исполненные ненависти, на черную половину зала, та с готовностью ответила им тем же. Их девочка, Летти, была избрана для того, чтобы получить деньги, и они присутствовали здесь, чтобы бороться за ее права. Но принадлежали-то деньги Хаббардам, и те считали, что Сет просто сошел с ума.

Огорошенный, Джейк метнул свирепый взгляд через плечо, но Систранк его проигнорировал. Первой реакцией Джейка было: что за глупость! Преимущественно белый округ означает преимущественно белое жюри. Мемфис, где Систранк умело проводил своих людей в федеральные жюри присяжных и выигрывал невероятные вердикты, далеко. Мемфис – это вообще другой мир.

Посадите девять или десять белых из округа Форд в ложу присяжных, заставьте их в течение недели выдерживать Букера Систранка, и миз Летти Лэнг выйдет из зала суда ни с чем.

Орда белых адвокатов была так же ошеломлена, как и Джейк, но Уэйд Ланье быстро сообразил, что это – шанс. Вскочив на ноги, он выпалил:

– У нас возражений нет, ваша честь.

– У вас прежде всего нет права иметь или не иметь возражений против чего бы то ни было, – тут же остудил его судья Этли.

Джейк по некотором размышлении решил: ну и прекрасно, пусть меня выкинут из дела. С этой сворой хищников все равно ничего не выйдет. Жизнь слишком коротка, чтобы потратить целый год, увертываясь от пуль в межрасовой войне.

– Что-нибудь еще, мистер Систранк? – спросил судья.

– Пока нет, ваша честь. – Систранк обернулся и самодовольно посмотрел на Симеона и его родню. Он только что доказал твердость характера. Он бесстрашен, его нельзя запугать, и он готов к уличной драке. Они наняли правильного адвоката. Прежде чем сесть, он метнул в Гершела Хаббарда взгляд, который словно бы говорил: «Игра продолжается, старичок».

Судья Этли спокойно произнес:

– Вам следует продолжить изучение законов нашего штата, мистер Систранк. Наше наследственное право прежде всего учитывает желания завещателя. Мистер Хаббард недвусмысленно заявил, что вручает судьбу своего завещания совершенно определенному адвокату. В этом отношении нет сомнений. Если у вас в дальнейшем возникнут еще какие-нибудь предложения, они должны быть поданы в соответствии с законной процедурой, то есть когда у вас будет ассоциированный адвокат, признанный этим судом, и в подобающее время.

Джейк перевел дыхание, хотя все еще находился под впечателнием от наглости Систранка. И его алчности. Несомненно, Систранк заставил Летти подписать ту или иную форму соглашения, по которому ему причиталась доля от всего, что она получит. Большинство адвокатов, нанимаемых наследниками, берут в оплату своих услуг треть наследства, сорок процентов – за получение нужного вердикта присяжных и половину, если выигрывают дело после апелляции. Такой тип, как Систранк, имея длинный список выигранных дел, безусловно, помещал себя на самый верх такой шкалы. А если этого ему казалось мало, вонзал лопату в другую кучу денег и опустошал ее за счет почасовой оплаты в качестве адвоката по утверждению наследства.

Судья Этли счел заседание оконченным.

– Следующий раз встречаемся через тридцать дней. Объявляется перерыв. – Он стукнул молоточком по столу.

Адвокаты Летти моментально взяли ее в кольцо и, быстро проведя через воротца барьера, увлекли к первому ряду зрителей, где женщину окружили члены семьи. Они принялись похлопывать ее по плечу, гладить и подбадривать. Систранка поздравляли и восхищались смелостью его позиции и высказываний, в то время как Кендрик Бост не снимал руки с плеча Летти, что-то мрачно шепчущей родным. Ее мать Сайпрес, сидя в инвалидном кресле, вытирала мокрые от слез щеки: через какие тяготы предстояло пройти семье!

Джейк не имел настроения с кем-то болтать, да никто и не пытался втянуть его в разговор. Остальные адвокаты, собирая бумаги и запихивая их обратно в портфели, беседовали между собой, разбившись на маленькие группы, они собирались уходить. Наследники Сета Хаббарда, сбившись в кучку, старались не смотреть на черных, открывших охоту на их деньги.

Джейк незаметно выскользнул через боковую дверь и уже направлялся к черному ходу, когда мистер Пит, старейший судебный пристав, окликнул его:

– Эй, Джейк, тебя хочет видеть судья Этли.

В маленькой тесной комнате, где адвокаты собирались, чтобы выпить кофе, а судьи устраивали совещания не под протокол, судья Этли снимал мантию.

– Закройте дверь, – велел он Джейку, когда тот вошел.

Судья не был ни хорошим рассказчиком, ни любителем поучительных юридических историй, ни записным балагуром. В его речах было мало лишнего, и редко проскальзывал юмор, но будучи главным судьей, он всегда имел аудиторию, готовую смеяться над чем угодно.

– Садитесь, Джейк, – пригласил он, и они устроились за маленьким письменным столом друг против друга. – Редкостный осел, – вздохнул судья. – Может, в Мемфисе такие штучки и проходят, но не здесь.

– Я до сих пор не могу в себя прийти.

– Вы знаете Квинса Ланди, адвоката из Смитфилда?

– Слышал о нем.

– Довольно старый, может, уже и работает неполный день. Он сто лет занимается только утверждением завещаний и ничем больше, поэтому прекрасно знает все тонкости дела и несгибаем, как скала. Мой старинный друг. Составьте ходатайство о замене исполнителя, включите в него Квинса и еще двоих – сами подыщите, а я назначу Квинса. Вы с ним поладите. Что касается вас, то вы на борту до самого конца. Какова ваша почасовая ставка?

– У меня ее нет, судья. Мои клиенты работают за десять долларов в час, и то если повезет. Они не могут позволить себе платить адвокату сотню.

– Думаю, полторы, по сегодняшним расценкам, справедливая ставка. Вы согласны?

– Полторы? Звучит прекрасно, судья.

– Хорошо. Значит, вы на почасовой оплате со ставкой полторы сотни в час. Надеюсь, время у вас есть.

– О да.

– Отлично. Потому что это завещание в ближайшем будущем будет поглощать всю вашу жизнь. Станете каждые два месяца подавать прошение об адвокатском гонораре. А я прослежу, чтобы вам его исправно выплачивали.

– Спасибо, судья.

– Ходит множество слухов насчет размера наследства. Вы знаете, какие из них соответствуют действительности?

– Рассел Эмбург говорит, оно составляет минимум двадцать миллионов, причем бо́льшая часть переведена в деньги. Спрятано где-то за пределами штата. Иначе уже каждый житель Клэнтона знал бы все точно.

– Чтобы защитить его, мы должны действовать быстро. Я подпишу приказ, передающий в ваше распоряжение все финансовые документы мистера Хаббарда. Как только Квинс Ланди займет место в команде, можете начинать копать.

– Да, сэр.

Судья Этли отпил большой глоток кофе из бумажного стаканчика и устремил взгляд через грязное окно на другую сторону лужайки перед зданием суда.

– Мне почти жалко эту бедную женщину, – вздохнул судья. – Она ничего теперь не контролирует, ее окружают люди, почуявшие запах денег. Когда Систранк доведет дело до конца, у нее не останется ни цента.

– А если жюри вынесет вердикт в ее пользу?

– А вы будете требовать суда присяжных, Джейк?

– Еще не знаю. Как вы думаете, сто́ит? – не подумав, спросил Джейк.

Он уже приготовился получить выговор за неправомочный вопрос, но вместо этого судья Этли, продолжая смотреть куда-то вдаль, хитро ухмыльнулся.

– Я бы предпочел иметь жюри, Джейк, – заявил он. – Не в моих правилах увиливать от жестких решений – это часть моей профессии. Но в таком деле, как это, лучше, чтобы на раскаленной скамейке вместо меня сидели двенадцать добропорядочных, заслуживающих доверия граждан. Для разнообразия мне бы это понравилось. – Ухмылка превратилась в добродушную улыбку.

– Могу вас понять, – согласился Джейк. – Ходатайство я составлю.

– Да, составьте. И еще, Джейк. Вокруг этого дела крутится куча адвокатов, мало кому из них я доверяю. Пожалуйста, без колебаний заходите на чашечку кофе, если будут вопросы, которые потребуют обсуждения. Уверен, вы понимаете важность дела. В наших краях не водится больших денег и никогда не водилось. И вдруг настоящая золотая жила! И куча народу, желающего урвать от нее свой кусочек. Вы – нет. Я – нет. Но кроме нас есть много других. Очень важно, чтобы мы с вами оставались на одной стороне.

Впервые за несколько последних часов у Джейка расслабились мышцы, и он вздохнул глубоко и свободно.

– Согласен, судья. И спасибо.

– Увидимся.

13

В выпуске «Форд каунти таймс» от среды, двенадцатого октября, Думас Ли получил первую полосу. Состоявшиеся накануне предварительные слушания стали единственной новостью в о́круге. Броский заголовок гласил: «Линии фронта на карте наследства Хаббарда обозначены», и Думас начинал первый абзац информационной статьи в своей лучшей бульварной манере: «Полный зал наследников и их жадных адвокатов, изготовившихся к бою, предстал вчера перед главным судьей Рубеном Этли, и были произведены первые залпы в обещающем стать эпическим сражении за наследство Сета Хаббарда, повесившегося 2 октября».

Фотограф поработал на совесть. В центре полосы располагался снимок, на котором Летти Лэнг направлялась в здание суда, с двух сторон поддерживаемая под руки Букером Систранком и Кендриком Бостом, словно была инвалидом. Под фотографией стояла подпись: «Сорокасемилетняя Летти Лэнг из Бокс-Хилла, бывшая домоправительница и предполагаемая наследница Сета Хаббарда согласно его последнему, подозрительному рукописному завещанию, в сопровождении двух адвокатов из Мемфиса». Рядом были помещены два маленьких, сделанных где-то поблизости от суда скрытой камерой снимка Гершела и Рамоны.

Джейк прочел газету рано утром, сидя за столом у себя в конторе. Попивая кофе, он каждое слово перечитывал дважды в поисках ошибок и, к своему великому удивлению, обнаружил, что Думас для разнообразия все изложил верно. Однако ему очень не понравилось слово «подозрительное».

Любой зарегистрированный избиратель округа был потенциальным присяжным. Большинство из них либо сами прочтут газету, либо услышат разговоры о статье, а Думас с порога объявлял завещание подозрительным. Злобные, самодовольно ухмыляющиеся физиономии мемфисских самозванцев, франтов-адвокатов, тоже не поднимали настроения. Глядя на фотографии, Джейк пытался представить жюри, состоящее из девяти белых и троих черных присяжных, которые в атмосфере, где речь идет о двадцати миллионах, стараются найти в себе сочувствие к Летти. Едва ли они его отыщут.

После недели, проведенной в зале суда с Букером Систранком, у них не останется сомнений в его намерениях, и они признают завещание не имеющим юридической силы. Вероятно, присяжные преисполнятся неприязни к Гершелу и Рамоне, но эти по крайней мере белые, и ими не будет предводительствовать темная личность с замашками телепроповедника.

Джейк напомнил себе, что в данный момент они с адвокатами Летти представляют одну команду, во всяком случае, принадлежат к одной половине зала. Он дал себе торжественное обещание бросить это дело, если судья Этли оставит Систранка в игре.

Что ж, придется навязывать свои услуги людям, пострадавшим от несчастных случаев. Но даже это лучше, чем безжалостный процесс, в котором он обречен потерпеть поражение. Да, ему нужен гонорар, но не ценой таких неприятностей.

Внизу послышался шум, потом на лестнице зазвучали шаги. Их ритм и производимый грохот позволяли безошибочно угадать: по старым деревянным ступеням к Джейку в кабинет взбирается Гарри Рекс. Его шаги были медленными, тяжелыми. Он, казалось, старался разломить доску пополам, от топота содрогалась вся конструкция.

За Гарри Рексом, пытаясь остановить его, бежала Рокси. При весе почти в триста фунтов и прискорбно плохой физической форме он тяжело задыхался. Распахнув дверь в кабинет Джейка с дружелюбным приветствием: «Эта чертова баба сошла с ума», он швырнул газету Джейку на стол.

– Доброе утро, Гарри Рекс, – произнес Джейк, наблюдая, как друг, рухнув в кресло, старается восстановить дыхание: каждый новый вдох звучал чуть тише предыдущего, а каждый выдох свидетельствовал о том, что остановка сердца пока откладывается.

– Она всех так отшивает? – спросил Гарри.

– Боюсь, выглядит именно так. Хотите кофе?

– А «Бад лайт» есть?

– В девять часов утра?

– Ну и что? Я сегодня в суд не собираюсь, а в свои выходные начинаю пораньше.

– Вам не кажется, что вы многовато пьете?

– Нет, конечно, черт возьми. С такими клиентами, как у меня, я еще недостаточно пью. Вы, кстати, тоже.

– Я не держу в конторе пиво. И дома не держу.

– Ну и жизнь у вас! – Гарри Рекс вдруг наклонился вперед, схватил газету, поднял ее над головой и указал на фотографию Летти. – Вот скажите мне, Джейк, что подумает среднестатистический белый житель округа, увидев такую фотографию? Черная экономка, недурная на вид, каким-то образом втерлась в завещание старика, а теперь наняла ушлых адвокатов африканцев из большого города, чтобы они приехали сюда и огребли деньги. Как вам такие разговорчики в кофейне за чашкой кофе?

– Думаю, вы сами знаете ответ.

– Она что, тупая?

– Нет, но на нее насели. У Симеона родня в Мемфисе, она-то их и свела. Сама Летти понятия не имеет, что делает, а советчики у нее плохие.

– Вы на ее стороне, Джейк. Разве вы не можете с ней поговорить? – Он бросил газету обратно на стол.

– Нет. Думал, могу, пока она не наняла Систранка. Вчера пытался побеседовать с ней в суде, но они стерегут ее как цепные псы. С детьми Хаббарда тоже пытался поговорить, но они, мягко выражаясь, не проявили дружелюбия.

– Вы теперь очень популярны, Джейк.

– Вчера я себя популярным не чувствовал. Но судья Этли мне благоволит.

– Я слышал, Систранк не произвел на него впечатления.

– Не произвел. И на жюри не произведет.

– Вы собираетесь требовать суда присяжных?

– Да. Его честь тоже так хочет, но узнали вы это не от меня.

– Конечно, не от вас. Вам нужно найти способ добраться до нее. Систранк настроит против себя всех в этом штате, и она останется на бобах.

– Вы так думаете?

– Черт возьми, да! Это деньги Сета. Пожелай он оставить их коммунистической партии – его дело. Он заработал их сам и, будь я проклят, имеет полное право отдать кому захочет. Подождите, вот столкнетесь в деле с его детишками, с этой парой мешков с дерьмом – сами поймете, почему Сет предпочел оставить деньги кому-то другому.

– Я думал, вы ненавидели Сета.

– Ненавидел. Десять лет назад. Я всегда ненавидел тех, кто на другой стороне. Именно это меня раззадоривало. Но в конце концов все прошло. Люблю я его или ненавижу, он перед смертью написал завещание, и закон велит это завещание исполнить, если оно в самом деле юридически правомочно.

– А оно правомочно?

– Ну, это уж как жюри решит. При этом атаковать его будут со всех сторон.

– Как бы вы атаковали такое завещание?

Гарри Рекс откинулся на спинку кресла и скрестил ноги.

– Я думал об этом. Во-первых, нанял бы экспертов, каких-нибудь лекарей, которые подтвердили бы, что Сет находился под действием болеутоляющих, что его организм был разрушен раком легких и что из-за химии, облучения и медикаментов, которыми был напичкан до отказа в последний год, он не мог здраво мыслить. Он испытывал чудовищные боли – я бы нанял еще одного эксперта, который описал бы, как боль влияет на мыслительный процесс. Не знаю, где искать таких экспертов, но, черт подери, всегда можно найти того, кто скажет все, что нужно. Не забывайте, Джейк: не каждый среднестатистический присяжный в этом округе закончил даже среднюю школу, они совсем неискушенные. Стоит нанять одного хитроумного эксперта – лучше, конечно, целую команду, – и он с легкостью запудрит мозги всему жюри. Да что там, я сам могу заставить их поверить, что Сет Хаббард был пускающим слюни идиотом, когда совал голову в петлю. Кто станет вешаться, не будучи сумасшедшим?

– На этот вопрос я не могу ответить.

– Второе. Сет был охоч до женского пола, не мог держать ширинку на застежке. Не знаю, преступал ли он когда-нибудь расовые границы, но это не исключено. Так вот, стоит посеять среди белых присяжных хотя бы малейшее подозрение, что домоправительница не только готовила ему еду и крахмалила сорочки, и их враждебное отношение к ней обеспечено.

– Они не могут вытащить на свет божий интимную жизнь покойника.

– Это правда. Но они могут покопаться в интимной жизни Летти, что-то придумать, выстроить догадки, какие-то моменты раздуть и дать волю языкам. Если она окажется на свидетельском месте, а это неизбежно, то станет легкой добычей.

– Ей придется давать показания.

– Конечно, придется. И здесь таится ловушка, Джейк. Не важно, кто и что скажет в суде. Правда заключается в том, что, если Букер Систранк станет молоть языком и вертеть своей черной задницей перед белым жюри, ваши шансы равны нулю.

– Не уверен, что меня это так уж волнует.

– Придется поволноваться. Это ваша работа, Джейк. И это Большой процесс. И жирный гонорар. Вы теперь на почасовой оплате, причем вам будут исправно платить, это большая редкость в наше время. По окончании суда в любом случае начнутся апелляции, потом апелляции на апелляции, вы заработаете в ближайшие три года с полмиллиона. Сколько УАНСов[117] вам понадобится, чтобы скопить такие деньги?

– О гонораре я не думал.

– А любому охотнику за пострадавшими от несчастных случаев приходится думать. Гонорар будет щедрым. Для такого адвоката, как вы, – настоящая удача, манна небесная. Но вы должны победить, Джейк. А чтобы победить, вам нужно избавиться от Систранка.

– Как?

– Об этом я тоже думаю. Дайте мне время. К сожалению, некоторый урон уже нанесен этой чертовой фотографией в газете, и, можете не сомневаться, Дубас подложит новую свинью после очередных слушаний. Нам необходимо всеми правдами и неправдами избавиться от Систранка как можно скорее.

«Знаменательно, что Гарри Рекс сказал «нам», – отметил Джейк.

Более верного сторонника, другого человека, с которым он не побоялся бы пойти в разведку, Джейк не знал. Не знал он и другого юриста с умом, столь же хитрым и изобретательным.

– Дайте мне день-два, – сказал Гарри Рекс, с трудом вставая. – Мне нужно выпить пива.

Спустя час, когда Джейк еще сидел за столом у себя в кабинете, ситуация с Букером Систранком приняла еще более неприятный оборот.

– Вас спрашивает какой-то адвокат Руфус Бакли, – сообщила по интеркому Рокси.

Джейк глубоко вздохнул:

– Хорошо, соедините.

Глядя на мигающий индикатор, он ломал голову, зачем Бакли понадобилось звонить ему. Они не разговаривали со времени суда над Карлом Ли Хейли, и оба были бы рады, если бы их пути больше никогда не пересеклись. Годом раньше, во время кампании по переизбранию Бакли, Джейк, не афишируя этого, голосовал за его оппонента, как и большинство юристов Клэнтона, если не всего Двадцать второго судебного округа.

За одиннадцатилетнюю карьеру Бакли сумел восстановить против себя весь судебный округ, включающий пять территориальных округов. Его поражение было сладкой местью. Теперь бывший всемогущий окружной прокурор с его никчемными амбициями торчал у себя в Смитфилде, в часе езды от Клэнтона, где, по слухам, томился в своей маленькой юридической конторе на Главной улице, составляя завещания, оформляя сделки и разводы без взаимных претензий.

– Привет, Губернатор. – Джейк намеренно не пытался скрыть неприязнь. За три года его отношение к этому человеку не улучшилось.

– Ну, привет, Джейк, – вежливо ответил Бакли. – Я надеялся, мы обойдемся без дешевых подначек.

– Простите, Руфус, я ничего не имел в виду, – ответил Джейк, хотя конечно же имел. Не так давно многие стали называть Бакли Губернатором. – Чем занимаетесь?

– Просто держу свою юридическую практику и отношусь к этому легко. Главным образом занимаюсь нефтью и газом.

Да уж, конечно. Бо́льшую часть сознательной жизни Бакли старался убедить окружающих, что арендованные семьей его жены газовые разработки приносят несметные богатства. Это было не так, и жизненный уровень семейства Бакли сильно не дотягивал до уровня их претензий.

– Замечательно. Что у вас ко мне?

– Мне только что звонил мемфисский адвокат Букер Систранк. Думаю, вы с ним уже встречались. Производит впечатление славного парня. Так вот, он предложил мне быть его миссисипским представителем в деле Сета Хаббарда.

У Джейка опустились плечи, и он невольно выпалил:

– А почему он выбрал именно вас, Руфус?

– Наверное, благодаря моей репутации, – ответил тот.

Нет, Систранк добросовестно проделал домашнюю работу и вычислил единственного адвоката во всем штате, который страстно ненавидел Джейка. Можно было только догадываться, каких гадостей Бакли наговорил о нем Систранку.

– Не уверен, что вы тот, кто ему нужен, Руфус.

– Мы как раз работаем над этим. Букер хочет для начала устранить вас от дела, чтобы взять его в свои руки. Он упоминал также о переносе процесса в другое место. И еще говорил, что судья Этли явно имеет предубеждение против него, поэтому он будет ходатайствовать о замене судьи. Это предварительные шаги, Джейк. Как вы знаете, Систранк в высшей степени опытный и искусный боец судебных баталий, имеющий массу ресурсов. Полагаю, именно поэтому он захотел включить меня в свою команду.

– Что ж, добро пожаловать на борт, Руфус. Боюсь, Систранк не все вам рассказал, но он уже сделал попытку выставить меня. Не сработало, потому что судья Этли умеет хорошо читать. В завещании особо оговорено, что адвокатом по наследству назначаюсь именно я. Этли не собирается ни брать самоотвод, ни переносить суд из Клэнтона в другое место. Вы, парни, плюете против ветра и настраиваете против себя всех потенциальных присяжных округа. Очень глупо, с моей точки зрения, Руфус, и ваша глупость сводит наши шансы на нет.

– Это мы еще посмотрим. Вы неопытны, Джейк, и должны отойти в сторону. Да, разумеется, у вас есть горстка выигранных вердиктов, но по криминальным делам, а это дело не криминальное. Это сложная, дорогостоящая гражданская тяжба, и вам она не по плечу.

Сдерживая желание ответить резко, Джейк напомнил себе, как презирает человека на другом конце провода, и медленно, отчетливо произнес:

– А вы, как известно, были обвинителем, Руфус. Когда это вы стали специалистом по гражданским тяжбам?

– Я – одна из сторон в судебном процессе. Я всю жизнь провел в зале суда. В прошлом году я не занимался ничем другим, кроме гражданских дел. Кроме того, у меня за столом будет сидеть Систранк. Он в прошлом году трижды прищучил мемфисский департамент полиции более чем на миллион долларов.

– Все эти дела находятся в процессе апелляции. Он пока не получил ни гроша.

– Получит! И точно так же мы выколотим все из дела Хаббарда.

– И сколько вы собираетесь огрести? Пятьдесят процентов?

– Это конфиденциальная информация, Джейк, вы же знаете.

– А следовало бы сделать ее публичной.

– Не завидуйте, Джейк.

– Пока, Руфус. – Джейк повесил трубку. Сделав глубокий вдох, он встал и спустился на первый этаж. – Буду через минуту, – бросил он Рокси, проходя мимо ее стола.

В половине одиннадцатого «Кафе» пустовало. Когда Джейк вошел и сел на табурет у барной стойки, Делл вытирала вилки.

– Перерыв? – спросила она.

– Да. Кофе без кофеина, пожалуйста.

Джейк часто появлялся здесь в неурочные часы – обычно так он пытался на время спрятаться от служебной суеты и телефонных звонков. Делл налила и пододвинула ему чашку кофе, не переставая вытирать приборы.

– Ну, что ты знаешь? – спросил Джейк, помешивая сахар.

У Делл была четкая грань между тем, что она знает, и тем, что слышала. Большинство завсегдатаев думали, что она повторяет все подряд, Джейк так не считал. За тридцать лет работы в кафе Делл достаточно наслышалась пустых сплетен и откровенной лжи, чтобы понимать, какой вред они могут причинить, поэтому, несмотря на свою репутацию, на самом деле была весьма осмотрительна.

– Ну, – медленно начала она, – я не верю, что Летти оказала себе добрую услугу, наняв черных адвокатов из Мемфиса.

Джейк кивнул и отпил кофе.

– Зачем она это сделала, Джейк? Я думала, ты ее адвокат. – Делл говорила о Летти так, будто знала ее всю жизнь, хотя на самом деле ни разу в жизни не видела. Теперь в Клэнтоне это не редкость.

– Нет, я не ее адвокат. Я – адвокат по наследству, согласно завещанию. Мы с ней на одной стороне, но меня она нанять не может.

– А ей вообще нужен адвокат?

– Нет. Моя задача – защищать завещание и добиваться его исполнения. Я делаю свое дело, и она получает деньги. Так что ей нет надобности нанимать адвоката.

– Ты ей это объяснил…

– Объяснил, и мне казалось, она поняла.

– И что случилось? Почему они вдруг нарисовались?

Джейк сделал еще глоток и напомнил себе, что надо быть осторожным. Они с Делл часто обменивались «инсайдерской» информацией, но деликатных вопросов это не касалось.

– Не знаю. Но подозреваю, кто-то в Мемфисе прослышал о завещании. Слухи дошли до Букера Систранка. Он почуял запах денег, приехал сюда, остановил свой черный «роллс-ройс» перед ее домом и внезапно атаковал бедную женщину. Посулил ей луну с небес взамен на кусочек для себя.

– Большой кусочек?

– Это знают только они двое. Конфиденциальная информация, которая никогда не выйдет наружу.

– Черный «роллс-ройс», говоришь? Джейк, ты шутишь?

– Не-а, Систранк вчера прибыл на нем в суд и припарковал авто у Сберегательного банка. Он сидел за рулем, его сотоварищ – рядом. А Летти – сзади, с парнем в черном костюме, наверное, он вроде охранника. Они разыграли перед Летти спектакль, и он не устояла.

– Я этого не понимаю.

– Я тоже.

– Празер сегодня утром говорил, они постараются перенести суд в другой округ, где смогут набрать в жюри больше черных. Это правда?

– Думаю, всего лишь домысел. Ты же знаешь Маршалла: половина городских сплетен идет от него. Еще какие-нибудь слухи ходят?

– О да, Джейк. Ими весь воздух вокруг гудит. Когда ты входишь, все замолкают, но как только ты за дверь, они ни о чем другом и не говорят.

Открылась дверь, два клерка из службы сбора налогов вошли и сели за столик неподалеку. Джейк знал их и вежливо кивнул. Они сидели достаточно близко, чтобы слышать его разговор с Делл и, конечно же, стали бы все мотать на ус, поэтому он наклонился к Делл и тихо сказал:

– Держи ушки на макушке, хорошо?

– Джейк, солнце мое, ты же знаешь: мимо меня ничего не пройдет.

– Знаю. – Он оставил на стойке доллар за кофе и попрощался.

Все еще не желая возвращаться в офис, Джейк обошел площадь и остановился возле конторы Ника Нортона, еще одного практикующего адвоката, который окончил «Оле Мисс» в тот год, когда Джейк туда поступил. Ник унаследовал практику от дяди и, по всей вероятности, дела у него шли получше, чем у Джейка. Они постоянно посылали друг другу клиентов через площадь и за десять лет ухитрились ни разу не вступить в конфликт.

Двумя годами ранее Ник представлял Марвиса Лэнга, когда того обвинили в торговле наркотиками и вооруженном нападении. Семья заплатила ему гонорар в пять тысяч долларов наличными. Это было меньше, чем хотел Ник, но больше, чем мог заплатить ему кто-либо другой из клиентов. Марвис был безоговорочно виновен, сомнений на этот счет ни у кого не было; к тому же он не желал выдавать сообщников. Ник выторговал ему мягкий приговор – двенадцать лет заключения. Четыре дня назад за ленчем он рассказал Джейку все, что знал о семействе Лэнгов и о Марвисе.

Ник оказался занят с клиентом, но секретарша выдала Джейку приготовленную для него папку. Джейк пообещал быстро вернуть ее, скопировав то, что ему нужно. Секретарша заверила, что спешки нет, папкой давно никто не интересовался.

Любимым заведением Уэйда Ланье был «Хэл-и-Мэл» – старинный джексонский ресторанчик, находящийся в нескольких кварталах от капитолия штата и в пяти минутах ходьбы от его конторы на Стейт-стрит. Уэйд занял свой излюбленный столик, заказал стакан чаю и пять минут с нетерпением ждал, пока к нему присоединится Йен Дэфо. Они заказали сандвичи, поболтали для порядка о погоде и футболе, но быстро перешли к разговору по существу.

– Мы берем это дело, – серьезно произнес Ланье почти шепотом, словно сообщал важный секрет.

Йен неопределенно кивнул и пожал плечами:

– Рад слышать.

Он бы удивился, будь все иначе. Не так уж часто в штате выдавалась возможность сорвать подобный банк, так что адвокаты кружили над ним, как голодные стервятники.

– Но нам не нужна помощь, – продолжил Ланье. – Гершел нанял проходимца из Мемфиса, а у того даже нет миссисипской лицензии. Будет только путаться под ногами. Этот тип ничем не поможет, только станет раздражающим фактором. Вы можете поговорить с Гершелом и убедить, что мы, он и его сестра, – одна команда, и я прекрасно справлюсь сам?

– Не знаю. У Гершела есть собственные соображения, и Рамона не всегда соглашается со мной.

– Разберитесь как-нибудь. Адвокатов в деле уже и так больше, чем достаточно, и я подозреваю, судья Этли очень скоро начнет пропалывать эту грядку.

– А что, если Гершел скажет «нет» и захочет оставить своего адвоката?

– Тогда и будем решать, что делать. А пока постарайтесь убедить его, что он не нуждается в отдельном адвокате – это будет просто лишний рот.

– Ладно. А к слову: каковы ваши предложения о собственном гонораре?

– В зависимости от исхода: одна треть от причитающегося клиенту. Дело не слишком сложное, суд продлится меньше недели. Мы обычно берем двадцать пять процентов от любого соглашения, но данное, на мой взгляд, не совсем обычно.

– А что в нем необычного?

– Здесь так: все или ничего. Либо одно завещание, либо другое. Никакой возможности для компромисса.

Йен поразмыслил над этим, но так до конца и не понял. Принесли сандвичи, и несколько минут они молча раскладывали их по тарелкам. Потом Ланье сказал:

– Мы беремся за дело, но только если Гершел и Рамона с нами. Мы…

– То есть трети от шести миллионов вы предпочитаете треть от двенадцати, – перебил его Йен, делая попытку пошутить.

Шутка не прошла. Ланье проигнорировал ее и начал есть. Впрочем, он вообще не был склонен к юмору и редко улыбался.

– Вы правильно поняли, – отозвался Ланье, проглотив очередной кусок. – Я могу выиграть это дело, но не собираюсь терпеть, чтобы болваны из Мемфиса заглядывали мне через плечо, путались под ногами и настраивали против меня жюри. Кроме того, Йен, вы должны понимать: мы, мои партнеры и я, чрезвычайно заняты. Нам придется приостановить прием новых дел. Мои партнеры и так не в восторге от того, что мы будем тратить время и ресурсы фирмы на опротестование завещания. Черт возьми, у нас в следующем месяце три суда против «Шелл Ойл» – причинение ущерба морскими буровыми вышками.

Чтобы не отвечать, Йен нарочно набил рот картошкой фри и на секунду задержал дыхание в надежде, что адвокат не пустится в новый раунд батальных историй о своих великих делах, выигранных в суде. Такова противная привычка большинства выступающих в суде адвокатов, и Йену уже не раз приходилось с этим сталкиваться.

Но Ланье преодолел искушение и продолжил:

– Да, вы правы, если мы возьмемся за это дело, то хотим представлять обоих наследников, а не только вас. Объем работы такой же, в сущности, для нас работы будет даже меньше, потому что не придется впустую тратить время на то, чтобы договариваться с этим типом из Мемфиса.

– Подумаю, что смогу сделать, – ответил Йен.

– Мы будем каждый месяц присылать вам счет за текущие расходы, они неизбежны. Главным образом это оплата услуг привлеченных экспертов.

– Сколько?

– Мы составили бюджет судебных издержек. Пятьдесят тысяч должны их покрыть. – Ланье испуганно посмотрел по сторонам, хотя никто из посетителей не мог слышать ни слова из их беседы, и, понизив голос, добавил: – Кроме того, нужно будет нанять сыщика, причем не какую-то там заурядную ищейку, не следует жалеть денег на профессионала, который сможет внедриться в окружение Летти Лэнг и раскопать всю грязь, какую только можно. А это будет непросто.

– Сколько?

– Это только предположение, но думаю, еще двадцать пять.

– Боюсь, этот процесс мне не по карману.

Тут Ланье наконец улыбнулся, правда вымученно:

– Скоро вы будете богаты, Йен, просто держитесь меня.

– Почему вы так уверены? Когда мы встречались на прошлой неделе, вы были куда осторожнее.

– То был наш первый разговор, Йен. – Ланье одарил его еще одной мрачной улыбкой. – Хирург всегда сдержан в прогнозах, когда предстоит сложная операция. Теперь все прояснилось. Вчера утром мы побывали в суде. Я осмотрелся на местности. Выслушал противную сторону. И самое главное, хорошенько разглядел адвокатов Летти Лэнг, этих выскочек-ловкачей из Мемфиса. Они – ключ к нашей победе. Когда эти профаны появятся перед клэнтонскими присяжными, рукописное завещание станет дурной шуткой.

– Понятно. Давайте вернемся к пятидесяти тысячам на судебные издержки. Я знаю, некоторые юридические фирмы авансируют издержки, а потом возмещают их из денег, причитающихся клиенту по соглашению или по вердикту.

– Это не обсуждается.

– Не притворяйтесь, Уэйд. Вы сами постоянно так делаете, потому что большинство ваших клиентов не имеет ни гроша. Это неквалифицированные рабочие, получившие травмы на производстве, или кто-нибудь в этом роде.

– Да, но вы-то им не чета, Йен. Вы, в отличие от них, в состоянии оплатить судебный процесс. Этика требует, чтобы клиент сам покрывал судебные издержки, если он финансово состоятелен.

– Этика?! – саркастически ухмыльнулся Йен.

Ухмылка выглядела почти оскорбительной, но Ланье не обиделся. Он отлично знал этические принципы своей профессии, если они приносили выгоду, в противном случае он их просто игнорировал.

– Бросьте, Йен. Это всего лишь пятьдесят тысяч, к тому же выплаты будут растянуты по времени на год или около того.

– Я могу заплатить только двадцать пять. Остальное должны покрыть вы, а в конце рассчитаемся.

– Хорошо, обсудим это позднее. Сейчас перед нами стоят более важные задачи. Начните с Гершела. Если он не отделается от своего адвоката и не подпишет договор со мной, у меня найдутся дела повыгоднее. Вам ясно?

– Думаю, да. Но все, что я могу, это попытаться.

14

Компания «Берринг Ламбер» представляла собой мешанину разнокалиберных металлических сооружений, обнесенных металлическим забором восемь футов высотой. Чуть приоткрытые ворота словно говорили, что посетителей здесь не слишком жалуют.

Все это хозяйство находилось менее чем в миле от границы округа Тайлер, в конце длинной асфальтированной подъездной аллеи, и с автострады 21 видно не было. Сразу за главными воротами слева громоздились административные здания, а справа на многие акры простирались штабеля необработанного строевого леса.

Прямо впереди виднелись ряды почти примыкающих друг к другу строений, где очищали, измеряли, распиливали и обрабатывали древесину твердых пород, прежде чем отправить ее на склады. Автомобильная стоянка, расположившаяся справа, была уставлена потрепанными грузовиками-пикапами, свидетельствующими о том, что бизнес процветает. У людей есть работа, которую в здешних краях всегда было трудно найти.

Как стало известно Джейку, Сет Хаббард потерял лесопилку в результате второго развода, однако несколько лет спустя вернул ее. Гарри Рекс организовал ее принудительную продажу за двести тысяч долларов, которые, разумеется, достались его клиентке. Сет, соблюдя приличия, терпеливо выждал, отсиживаясь в засаде, падения цен и, прижав отчаявшегося владельца, вынудил скоропалительно и задешево продать ее.

Никто не знал, откуда взялось в названии имя Берринг. Как удалось выяснить Джейку, Сет брал имена с потолка и вставлял их в названия своих корпораций. Когда он владел этой компанией первый раз, она называлась «Пальмира Ламбер». Второй раз, чтобы запутать любого, кто мог следить за его собственностью, он выбрал фамилию Берринг.

«Берринг» был его «домашним» офисом, хотя в разное время в разных местах у него имелись и другие. После того как у Сета обнаружили рак и он продал практически все свое имущество, именно здесь Хаббард собрал всю свою бухгалтерию и стал проводить в «Берринге» больше времени.

На следующий день после его смерти шериф Оззи Уоллс заехал сюда и дружески побеседовал со служащими конторы. Он убедительно просил их ничего не трогать. Скоро сюда должны были добраться адвокаты, и это сильно усложнило бы дело.

Джейк дважды беседовал по телефону с Арлин Троттер, секретаршей и офис-менеджером Сета. Она была весьма приветлива, хотя, разумеется, не горела желанием помогать. В пятницу, почти через две недели после самоубийства Сета, Джейк вошел в приемную, в центре которой стоял письменный стол. За ним сидела сильно накрашенная молодая дама в обтягивающем свитере, с копной вьющихся черных волос и видом, безошибочно свидетельствующим о том, что она – тертый калачик.

На медной пластинке значилось только ее имя – Камила. Приглядевшись, Джейк решил, что экзотическое имя ей очень подходит. Она одарила его благопристойной улыбкой, и Джейку вспомнилось замечание Гарри Рекса о том, что Сет не мог «держать ширинку на застежке».

Он представился. Камила не встала, но тепло пожала ему руку.

– Арлин ждет вас, – проворковала она, нажимая кнопку на интеркоме.

– Примите мои соболезнования в связи с кончиной вашего босса, – сказал Джейк.

Судя по всему, Камилы не было на похоронах – такое лицо и такую фигуру он бы не забыл.

– Спасибо. Это очень печально, – ответила секретарша.

– Вы давно здесь работаете?

– Два года. Сет был милым человеком и хорошим руководителем.

– Я не имел удовольствия быть знакомым с ним лично.

Из коридора появилась Арлин и протянула ему руку. Ей было около пятидесяти – маленькая совершенно седая женщина, склонная к полноте, но явно борющаяся с этой предрасположенностью. Ее однотонный брючный костюм вышел из моды лет десять назад.

По дороге в глубину конторы через лабиринт внутренних помещений они непринужденно болтали.

– Вот его кабинет, – произнесла, наконец, Арлин, указывая на закрытую дверь. Ее стол располагался рядом с дверью, буквально охраняя ее. – А все его бумаги находятся там, – добавила она, жестом показав на другую дверь. – Мы ничего не трогали. Вечером того дня, когда он умер, мне позвонил Рассел Эмбург и велел оставить все как есть. А на следующий день приехал шериф и сказал то же самое. Здесь все было тихо. – Ее голос дрогнул.

– Мне очень жаль, – вставил Джейк.

– Наверняка вы найдете его бухгалтерские книги в идеальном состоянии. Сет тщательно вел записи и, по мере того как болезнь усугублялась, все больше времени тратил на приведение дел в порядок.

– Когда вы видели его в последний раз?

– В пятницу перед его кончиной. Он неважно себя чувствовал и уехал около трех часов. Сказал, нужно отдохнуть. Я слышала, свое последнее завещание он написал именно здесь. Это действительно так?

– Похоже, да. Вам об этом что-нибудь известно?

Она помолчала несколько секунд – судя по всему, не могла или не хотела ответить на вопрос.

– Мистер Брайгенс, могу я задать вам вопрос? – наконец решилась Арлин.

– Конечно.

– На чьей вы стороне? Можем мы положиться на вас или нам следует обзавестись собственными адвокатами?

– Полагаю, увеличение количества адвокатов в деле – не лучшая идея. Я – поверенный по делам наследства, назначенный самим мистером Хаббардом. Мне поручил мистер Хаббард позаботиться о том, чтобы его последнее – рукописное – завещание было исполнено со всем уважением.

– И это то самое завещание, по которому он все оставил своей служанке?

– В основном да.

– Хорошо. А какова наша роль?

– У вас нет самостоятельной роли, если говорить об исполнении завещания. Вас могут вызвать в качестве свидетелей, если завещание будет опротестовано членами семьи.

– То есть выступать в ходе процесса в зале суда? – Она попятилась, словно в испуге.

– Не исключено. Но сейчас об этом говорить слишком рано. Сколько человек работало здесь с Сетом постоянно?

Арлин скрестила руки на груди и, присев на край стола, задумалась.

– Я, Камила и Дьюэйн. Кажется, все. Есть еще несколько служащих в дальнем крыле здания, но они редко соприкасались с Сетом. Честно говоря, мы тоже нечасто его видели до прошлого года, когда он заболел. Сет предпочитал бывать в разъездах – инспектировал свои предприятия, склады, заключал сделки, часто летал в Мексику открывать очередную мебельную фабрику. Он не любил сидеть дома.

– Кто держал с ним связь?

– Это была моя обязанность. Мы каждый день созванивались. Иногда я организовывала его поездки, но обычно он предпочитал делать это сам. Сет был не из тех, кто раздает поручения. Все личные счета оплачивал сам, сам выписывал все чеки, сверял счета, знал, куда уходит каждый цент. Его финансовый аналитик – какой-то специалист из Тьюпело…

– Я уже с ним разговаривал.

– У него там целые ящики бухгалтерской отчетности.

– Мне бы хотелось попозже, если можно, поговорить с вами, с Камилой и Дьюэйном.

– Разумеется. Мы все здесь.

В комнате не было окна, а освещалась она скудно. Старый письменный стол с креслом указывали на то, что когда-то, но уже давно, она использовалась в качестве кабинета. Все покрывал толстый слой пыли.

Одну стену закрывали высокие черные металлические стеллажи для папок. На другой не было ничего, кроме висящего на гвозде кенуортовского[118] календаря за 1987 год. На столе возвышались четыре внушительных каталожных ящика, с них-то Джейк и начал. Стараясь не нарушить порядок расположения документов, он перебрал папки в первом ящике, не углубляясь в их содержание, – это он отложил на потом.

Табличка на этом первом ящике извещала: «Недвижимое имущество», и он был забит актами, погашенными закладными, оценочными ведомостями, налоговыми уведомлениями, документами о налоговом обложении, оплаченными счет-фактурами от подрядчиков, копиями чеков, выписанных Сетом, и письменными отчетами адвокатов о сделках по продаже недвижимости. Имелись здесь и свидетельства на владение недвижимостью: дом на Симпсон-роуд; коттедж неподалеку от Буна, в Северной Каролине; кооперативная квартира в многоэтажном доме в пригороде Дестина, Флорида, и несколько земельных площадей, на первый взгляд представляющих собой необработанные участки.

Второй ящик был озаглавлен «Контракты по древесине», третий – «Банк – маклерство», он вызвал повышенный интерес Джейка. Портфель фирмы «Меррилл Линч» с офисом в Атланте представлял сальдо почти в семь миллионов долларов. Стоимость ценных бумаг в цюрихском UBS-банке превышала три миллиона. На счету в отделении Канадского королевского банка на острове Большой Кайман числилось шесть с половиной миллионов. Но все эти три экзотические и стимулирующие воображение счета были закрыты в конце сентября.

Джейк углубился в документы и, придерживаясь следов, заботливо оставленных Сетом, вскоре обнаружил деньги, вложенные в бирмингемский банк под шесть процентов годовых – двадцать миллионов двести тысяч долларов.

От увиденных цифр у него слегка закружилась голова. Для провинциального адвоката, живущего в съемном доме и имеющего машину, наездившую почти двести тысяч миль, сцена была почти нереальной. Джейк в пыльной, полутемной кладовке сборного офисного дома глухой лесопилки на задворках сельского Миссисипи копается в ящиках, содержащих документы, эквивалентные сумме, неизмеримо превосходящей доход любого адвоката округа Форд, который тот способен получить за всю свою жизнь.

Его стал разбирать смех. Деньги оказались реальными! Джейк в изумлении покачал головой, и его охватило восхищение мистером Сетом Хаббардом.

Кто-то тихо постучал в дверь, и Джейк чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он закрыл ящик, отворил дверь и вышел наружу.

– Мистер Брайгенс, это Дьюэйн Сквайр, – представила Арлин стоящего рядом с ней мужчину. – Официально его должность называется «вице-президент», но на самом деле он лишь делает то, что я ему говорю. – Арлин, впервые за время их знакомства изобразила улыбку.

Джейк и Дьюэйн обменялись нервным рукопожатием под пристальным взглядом фигуристой Камилы. Трое сотрудников Сета неотрывно смотрели на него, явно желая обсудить что-то важное. Дьюэйн оказался жилистым дылдой, который, как вскоре выяснилось, беспрерывно курил «Кулз», ничуть не заботясь о том, куда идет дым.

– Могли бы мы с вами поговорить? – спросила Арлин, безусловный лидер этой маленькой команды.

Дьюэйн дрожащей, как у паралитика, рукой сунул в рот очередную сигарету и прикурил. Поговорить, не просто поболтать о погоде, стало быть, разговор предстоял серьезный.

– Конечно, – ответил Джейк. – О чем?

– Вам знаком этот человек? – Арлин резко протянула ему визитку.

Джейк прочел: «Рид Макси, адвокат, поверенный в суде, Джексон, Миссисипи».

– Нет, – ответил он. – Никогда о нем не слышал. А что?

– Он приезжал в прошлый вторник. Сказал, что работает по наследству мистера Хаббарда и что суд принял к рассмотрению рукописное завещание, которое вы зарегистрировали, или как там это называется. Сказал, завещание, вероятно, не будет иметь юридической силы, поскольку Сет, очевидно, находился под действием медикаментов и был не в себе, когда замышлял самоубийство и в то же время писал завещание. Сказал, мы трое будем ключевыми свидетелями, потому что видели Сета в пятницу перед самоубийством и должны будем дать показания о том, насколько он был одурманен лекарствами. И еще, что в подлинном завещании, том, что составлено настоящими адвокатами, мы упомянуты как друзья, соратники и нам кое-что причитается. Поэтому, как он заявил, в наших интересах сказать правду, то есть что Сет был вне… как же звучит термин, который он употребил?..

– Вне завещательной правоспособности, – подсказал Дьюэйн из облака ментолового дыма.

– Да, точно: вне завещательной правоспособности. Он произнес это так, словно подразумевал, что Сет был сумасшедшим.

Джейку стоило немалых усилий сохранить спокойный вид и не выдать изумления. Его первой реакцией был гнев – как посмел какой-то другой адвокат вмешаться в его дело, наврать с три короба и пытаться подкупить свидетелей! Этим он совершил столько нарушений профессиональной этики, что Джейк не мог бы даже сразу перечислить их все. Однако, немного поостыв, он сообразил: этот «поверенный» наверняка мошенник и самозванец. Никто из реальных коллег Джейка на такое бы не пошел.

– Что ж… – Джейк постарался сохранить самообладание. – Я поговорю с этим адвокатом и скажу, чтобы держался подальше.

– А что написано в другом, настоящем завещании? – поинтересовался Дьюэйн.

– Я его не видел. Оно было составлено адвокатами из Тьюпело, которые не обязаны его обнародовать.

– Как вы думаете, мы в нем действительно упомянуты? – спросила Камила без малейшего смущения.

– Не знаю.

– А мы можем это узнать? – не унималась она.

– Сомневаюсь.

Джейку хотелось спросить, повлияет ли подобное знание на правдивость их показаний, но он решил, что говорить пока следует как можно меньше.

– Он задавал кучу вопросов о Сете и о том, как он вел себя в ту пятницу, – сообщила Арлин. – Хотел знать, как он себя чувствовал, и все о лекарствах, которые принимал.

– И что вы ему сказали?

– Немного. Честно признаться, он был не из тех людей, с которыми хочется откровенничать. У него глаза бегали и…

– Эдакий завзятый краснобай, – вставил Дьюэйн. – Слишком болтливый. Временами я не мог даже понять, что он несет, и только удивлялся: неужели этот тип действительно адвокат? Не хотел бы я, чтобы такой представлял меня в суде, перед присяжными.

– И весьма напористый, – подхватила Камила. – Он почти требовал, чтобы мы говорили вполне определенные вещи. То есть чтобы сказали, что Сет был психически неуравновешен из-за лекарств.

– А в какой-то момент, – продолжил Дьюэйн, выпустив дым через ноздри, – он водрузил свой портфель на стол Арлин как-то странно, стоймя, но не сделал даже попытки открыть его. Думаю, хотел записать наш разговор на пленку. У него там наверняка был диктофон.

– Да, он не слишком располагал к себе, – согласилась Арлин. – То есть сначала-то мы ему поверили. Ну, знаете… приходит человек в прекрасном темном костюме, говорит, что он адвокат, вручает визитку, судя по всему, много знает о Сете Хаббарде и его бизнесе… Он настаивал, чтобы говорить с нами всеми вместе, и мы не нашли причины отказаться. Поэтому и побеседовали с ним. Говорил главным образом он, мы в основном слушали.

– Как он выглядел? – спросил Джейк. – Возраст, рост, комплекция и так далее.

Троица неуверенно переглянулась, видимо, подозревая, что единства в их описаниях не будет.

– Возраст? – повторила Арлин. – Я бы сказала, лет сорок.

Дьюэйн кивнул, а Камила добавила:

– Да, может, сорок пять. Рост – футов шесть, плотный, на мой взгляд, в нем фунтов двести.

– Минимум двести, – добавил Дьюэйн. – Темные волосы, почти черные, густые и какие-то взъерошенные…

– Да, постричься ему явно не помешало, – согласилась Арлин. – Густые усы и бачки. Без очков.

– Он курил «Кэмел», – вспомнил Дьюэйн. – С фильтром.

– Я постараюсь его найти и все выяснить, – кивнул Джейк, хотя уже почти уверился, что адвоката Рида Макси не существует. Даже самый тупоголовый юрист понял бы, что подобный визит будет стоить ему больших неприятностей и расследования комиссией по профессиональной этике. Как пить дать.

– Следует ли нам поговорить с адвокатом? – спросила Камила. – Хочу сказать, мы ни с чем подобным прежде не сталкивались, и нам немного боязно.

– Пока не стоит, – ответил Джейк.

Он собирался провести беседу с каждым из них в отдельности и выслушать их истории. При общем разговоре все так или иначе оказывают влияние друг на друга.

– Позднее – может быть, – добавил он. – Но не сейчас.

– А что будет с лесопилкой? – Дьюэйн шумно втянул в себя дым.

Джейк подошел к окну и резко распахнул его – в комнате уже нечем было дышать.

– Почему ты не можешь выйти покурить наулицу? – сердито шикнула на вице-президента Камила.

Не приходилось сомневаться, что тема курения – извечный камень преткновения. Их босс умирал от рака легких, и весь его офис пропах табачным дымом. Неудивительно, что курение здесь не возбранялось.

Вернувшись на прежнее место, Джейк обратился ко всем троим:

– В своем завещании мистер Хаббард оставил своему душеприказчику распоряжение продать все имущество за приемлемую цену и обратить в деньги. Это предприятие будет продолжать работать, пока кто-нибудь его не купит.

– И когда это случится? – поинтересовалась Арлин.

– Как только поступит подходящее предложение. Может, завтра, а может через два года. Но даже если тяжба о наследстве растянется надолго, имущество мистера Хаббарда останется под защитой суда. Уверен, по округе уже прошел слух, что это предприятие будет выставлено на аукцион. Мы можем получить предложение в ближайшее время. Но до тех пор ничего не меняется. При условии, разумеется, что служащие сумеют и дальше обеспечить функционирование производства.

– Дьюэйн обеспечивает его уже пять лет, – любезно пояснила Арлин.

– Справимся, – подтвердил Дьюэйн.

– Хорошо. Если больше вопросов нет, я вернусь к документам, – сказал Джейк.

Троица поблагодарила его и удалилась.

Через полчаса Джейк подошел к Арлин, рассеянно перебиравшей бумаги у себя за столом.

– Я бы хотел осмотреть его кабинет.

– Он не заперт.

Она махнула рукой, потом встала и открыла дверь.

В одном конце длинной узкой комнаты стояли письменный стол и несколько стульев, в другом – дешевый стол для совещаний. Неудивительно, что все вокруг было деревянным: мягкого оттенка сосновые стены и пол, затертый, впрочем, до бронзового цвета; более темные дубовые книжные полки вдоль стен, многие из них пустовали. Никаких личных принадлежностей, никаких дипломов, потому что у Сета их не было. Никаких клубных наград, фотографий в обнимку с политиками, вообще нигде ни одного фото. Стол, видимо, сделанный на заказ, с ящиками и откидной крышкой, был абсолютно пуст, если не считать стопки бумаги и трех пустых пепельниц.

С одной стороны, это было именно то, чего ожидаешь от деревенского парня, которому на склоне лет удалось кое-что скопить. С другой – было трудно поверить, что человек, стоивший двадцать миллионов, не мог оборудовать кабинет получше.

– Скромно и аккуратно, – произнес Джейк, обращаясь, скорее, к самому себе.

– Сет любил порядок, – подтвердила Арлин.

Они прошли в дальний конец комнаты. Джейк выдвинул стул из-за стола для совещаний.

– У вас есть минутка? – пинтересовался он.

Арлин села, будто с нетерпением ждала разговора. Джейк подвинул к себе телефон.

– Давайте позвоним этому Риду Макси, если не возражаете.

– Давайте. Как скажете. Вы – адвокат.

Джейк набрал номер, напечатанный на визитке, и, к своему величайшему удивлению, услышал, как секретарша на другом конце провода произнесла название крупной и хорошо известной джексонской юридической фирмы. Джейк попросил соединить его с мистером Ридом Макси, который, судя по тому, что секретарша попросила минутку подождать, действительно работал в этой фирме.

– Офис мистера Макси, – спустя какое-то время раздался в трубке другой женский голос.

Джейк представился и сказал, что хочет поговорить с адвокатом.

– Мистера Макси нет в городе, он вернется только в понедельник, – ответила секретарша.

Включив все свое обаяние, Джейк вкратце объяснил, чем он занимается, и с оттенком тревоги сообщил: у него есть опасение, что некто незаконно представляется мистером Ридом Макси.

– Ездил ли мистер Макси в округ Форд в прошлый вторник? – поинтересовался он.

– О нет. Он с понедельника находился в Далласе по делам.

Джейк заявил, что располагает описанием внешности ее лженачальника, и начал рассказывать то, что узнал от сотрудников Сета. В какой-то момент секретарша перебила его:

– Нет-нет, это, должно быть, ошибка. Риду Макси, у которого работаю я, шестьдесят два года, он лысый и ниже меня ростом, а у меня рост – пять футов девять дюймов.

– Может, вам известен другой практикующий в Джексоне адвокат, которого тоже зовут Рид Макси? – спросил Джейк.

– Нет, простите.

Джейк поблагодарил и пообещал перезвонить ее шефу на следующей неделе, чтобы обсудить возникшую коллизию.

– Так я и предполагал, – повесив трубку, сказал он. – Тот парень соврал. Он не адвокат. Возможно, работает на какого-нибудь адвоката или вообще жулик.

Бедная Арлин таращилась на него, не в силах произнести ни слова.

– Понятия не имею, – продолжил Джейк, – кто этот тип. Похоже, мы никогда больше его не увидим. Я попытаюсь выяснить, но скорее всего ничего узнать не удастся. Подозреваю, его подослал кто-то заинтересованный. Но это лишь мои догадки.

– Но зачем? – с трудом выдавила Арлин.

– Чтобы запугать вас, смутить, шантажировать. Вероятно, вас троих и, возможно, кого-то еще из работающих здесь вызовут в суд для дачи показаний о поведении Сета в последние дни его жизни. Был ли он в здравом уме? Не вел ли себя странно? Не находился ли под сильным воздействием лекарств? А если находился, то влияло ли это на его суждения? Таковы будут ключевые вопросы. – Джейк сделал долгую паузу, дав ей поразмыслить. – Поэтому, Арлин, давайте ответим на некоторые из них заранее. Мистер Хаббард написал завещание здесь, в кабинете, в субботу утром. Чтобы я получил его в понедельник, он должен был отправить его по почте до полудня. Вы видели его в последний раз в пятницу, так?

– Да.

– Вы заметили в его поведении что-нибудь необычное?

Она достала из кармана платок и поднесла его к глазам.

– Простите меня. – Она заплакала.

«Это может, быть надолго», – подумал Джейк.

Но Арлин взяв себя в руки, улыбнулась ему:

– Мистер Брайгенс, я точно не знаю, кому верить в нынешней ситуации, но, если говорить откровенно, я доверяю вам.

– Спасибо.

– Видите ли, мой брат был членом жюри присяжных на том процессе.

– На каком?

– На процессе по делу Карла Ли Хейли.

Имена всех двенадцати присяжных навечно врезались в память Джейка. Он улыбнулся.

– Который из них?

– Барри Акер. Мой самый младший брат.

– Никогда его не забуду.

– Он относится к вам с большим уважением и из-за того процесса, и вообще.

– Я тоже глубоко его уважаю. Они проявили большую смелость и сумели вынести правильный вердикт.

– Когда услышала, что адвокатом по наследству Сета будете вы, я испытала облегчение. Но потом, когда мы узнали о последнем завещании… Знаете, это немного смущает.

– Прекрасно понимаю. Но давайте доверимся друг другу, ладно? И пожалуйста, не нужно никаких «мистеров». Зовите меня Джейком и скажите мне правду. Согласны?

Арлин положила платок на стол и приняла более непринужденную позу.

– Согласна. Но я не хочу выступать в суде.

– Давайте об этом будем беспокоиться в свое время. А сейчас просто помогите мне составить картину.

– Хорошо. – Она сглотнула, собралась с духом, и ее словно прорвало: – Последние дни Сета были не из приятных. Около месяца после химиотерапии его бросало то вверх, то вниз. Он прошел два курса химии и облучения, облысел и страшно исхудал, испытывал чудовищную слабость. Его постоянно тошнило, порой он не мог встать с постели. Но старик был крепким орешком и не сдавался. Тем не менее рак легких есть рак легких, и когда опухоль снова начала расти, он понял, что конец близок. Прекратил разъезжать и больше времени проводил здесь. Испытывал страшные боли и принимал демерол в больших дозах. Бывало, приезжал сюда рано, выпивал чашку кофе и несколько часов чувствовал себя сносно, но потом начинал терять силы. Я никогда не видела, чтобы Сет принимал болеутоляющие, но он мне о них рассказывал. Временами его клонило в сон, у него кружилась голова и даже подступала тошнота. Но он упорно водил машину сам, и нас это очень беспокоило.

– Нас – это кого?

– Нас троих. Мы заботились о Сете. Он никого не подпускал к себе близко. Вот вы сказали, что не были с ним знакомы. Меня это не удивляет, потому что Сет избегал людей. Он ненавидел пустые разговоры и вообще не был душевным человеком. Он был одиночкой, не желавшим, чтобы кто-то знал о его бизнесе или что-нибудь для него делал. Даже кофе наливал себе сам. Если я приносила ему чашку, спасибо не говорил. В делах доверял Дьюэйну, но в свободное время они почти не общались. Камила работает здесь уже два года, и Сету нравилось флиртовать с ней. Она, конечно, шлюшка, но девица неплохая, и ему нравилась. Вот и все. Нас было только трое.

– Видели вы, чтобы в последние дни он делал что-то необычное?

– Нет. Он плохо себя чувствовал и часто дремал. А в ту пятницу казался бодрым, оживленным. Мы даже обсуждали это: ведь для человека, решившегося на самоубийство, наверное, естественнее быть заторможенным, как бы устремленным в вечность. Тем не менее я думаю, в пятницу Сет уже знал, что собирается сделать. Он устал от всего. Так или иначе, он все равно умирал.

– Он когда-нибудь говорил о своем завещании?

Вопрос показался ей забавным, она даже не удержалась от смешка.

– Сет никогда ни с кем не обсуждал свои личные дела. Никогда. Я проработала здесь шесть лет и ни разу не слышала, чтобы он хоть слово сказал о своих детях, внуках, родственниках, друзьях, врагах…

– А о Летти Лэнг?

– Ни слова. Я никогда не бывала у него дома, никогда не встречалась с этой женщиной и ничего о ней не знала. Ее лицо я впервые увидела на этой неделе в газете.

– Ходят слухи, что Сет был неравнодушен к женщинам.

– Ничего не могу сказать. По отношению ко мне он никаких поползновений не делал. Но если бы у Сета Хаббарда было даже пять подружек одновременно, об этом никто бы не догадался.

– Вы знали, что он делал в последнее время с бизнесом?

– Большей частью да. Много бумаг неизбежно проходило через мой стол. Но он много раз предупреждал, что они строго конфиденциальны. Однако всего я, конечно же, не знала и не уверена, что кто-то другой знал. После прошлогодней распродажи имущества он в качестве бонуса выплатил мне пятьдесят тысяч. Дьюэйн и Камила тоже что-то получили, но сколько – понятия не имею. Он хорошо нам платил. Сет был честным человеком. Он ожидал от работников усердного труда и был готов платить за него по справедливости.

Арлин внезапно замялась, потом продолжила:

– Есть еще кое-что, о чем вам нужно знать. Сет не был расистом, как большинство здешних белых. У нас на лесопилке работает восемьдесят человек: половина белых, половина черных, и всем он платил одинаково. Насколько мне известно, так было на всех его предприятиях. Он не особенно интересовался политикой, но презирал то, как белые относятся к черным на Юге. Просто он был справедливым человеком. Со временем я стала его очень уважать. – Ее голос дрогнул, и она потянулась за платком.

Взглянув на часы, Джейк с удивлением обнаружил, что уже почти полдень. Он провел на лесопилке два с половиной часа. Сказав, что ему пора ехать, он пообещал вернуться в начале следующей недели с мистером Квинсом Ланди, которого суд назначил новым управляющим имуществом Сета. Уже на выходе он обменялся несколькими словами с Дьюэйном и дружелюбно попрощался с Камилой, которая ответила ему так же приветливо.

На обратном пути в Клэнтон он напряженно размышлял о том, кто мог стоять за инсценировкой, в которой замешан мошенник, представившийся адвокатом крупной джексонской фирмы и пытавшийся запугать потенциальных свидетелей. Причем сделал это уже через несколько дней после самоубийства Сета и еще до предварительных слушаний в суде.

Кем бы он ни был, его больше никто не увидит. Скорее всего он работал на кого-то из адвокатов, представлявших Гершела, Рамону или их детей.

В первую очередь Джейк подозревал Уэйда Ланье. Тот руководил юридической фирмой с десятком сотрудников, которая была известна агрессивными и хитроумными методами. Джейк поговорил со своим школьным приятелем, имевшим дело с фирмой Ланье. Результаты «разведки» произвели на него впечатление и обескуражили. Что касается этических принципов, фирма имела печальную известность как нарушительница всех возможных правил, после чего ее представитель бежал к судье и указывал пальцем на кого-нибудь другого.

– Никогда не поворачивайся к ним спиной, – предупредил Джейка приятель.

Уже три года Джейк носил при себе оружие для защиты от членов Клана и других сумасшедших. Теперь он начал задумываться о том, не понадобится ли ему защита от акул, плавающих вокруг наследства Хаббарда.

15

В последнее время Летти спала по ночам урывками, поскольку все больше жизненного пространства уступала семье. Симеон уже неделю не покидал дом и занимал половину кровати. Другую половину Летти делила с двумя внуками. Двое племянников спали тут же на полу.

Она проснулась на рассвете. Неподвижно лежа на своей половине, смотрела на мужа, закутанного в одеяло и громко храпящего из-за выпитого накануне вечером пива. Мысли ее не отличались веселостью. Муж толстел и седел, а денег, по мере того как годы, щелкая, проносились мимо, зарабатывал все меньше. Эй, парень, не пора ли тебе снова в дорогу, а? Исчез бы ты уж, как только ты умеешь это делать, и дал бы мне передышку на месяц-другой. Ни на что, кроме секса, не годишься, но какой уж тут секс с двумя внуками под боком?

Однако Симеон не уезжал. Теперь никто вообще никуда не уезжал от Летти. Она была вынуждена признать: поведение Симеона неправдоподобно улучшилось в последние две недели, с тех пор как умер мистер Хаббард и все переменилось.

Муж по-прежнему пил каждый вечер, но до чертиков, как прежде, не напивался. Он был любезен с Сайпрес, предлагал ей помощь и воздерживался от оскорбительных замечаний. Проявлял терпение в отношениях с детьми. Дважды приготовил мясо на гриле и вымыл кухню – первый раз в жизни. А в прошлое воскресенье даже сходил с семьей в церковь.

Но наиболее обходительным и предупредительным он стал по отношению к жене. Он не бил ее уже несколько лет, но если вас когда-то, пусть давно, били, вы все равно этого не забудете. Синяки проходят, шрамы остаются – глубоко спрятанные, но не заживающие. Вы навсегда остаетесь битой. Нужно быть последним трусом, чтобы поднять руку на женщину.

В конце концов он повинился перед ней и попросил прощения, и Летти сказала, что прощает, но не простила. В книге ее жизни значились грехи, которые нельзя прощать, и насилие над женой – одно из них. Она дала себе клятву, от которой не отреклась и по сей день: когда-нибудь уйти от него и стать свободной. Может, для этого понадобится десять, может, двадцать лет, но в один прекрасный день она все же найдет в себе смелость бросить это ничтожество.

Летти не была уверена, что мистер Хаббард облегчил ей развод. С одной стороны, теперь, когда Симеон вилял перед ней хвостом и исполнял все ее указания, оставить его было труднее. С другой – деньги означали бы для нее независимость.

Но так ли это? Принесут ли деньги лучшую жизнь: в более просторном доме, с хорошими вещами, меньшим количеством забот и, быть может, свободой от мужа, которого она не любит? Конечно, такую возможность они бы дали. Но не повлечет ли это необходимость до конца жизни бежать от семьи, друзей и чужих людей, которые будут преследовать ее с протянутой рукой?

Летти уже сейчас испытывала желание убежать. Многие годы она чувствовала себя замурованной в доме-ящике, где было слишком много людей, недостаточно кроватей и слишком мало квадратных футов. А в последние дни, казалось, стены и вовсе начали смыкаться.

Пятилетний Энтони зашевелился во сне где-то у нее в ногах. Летти тихонько выбралась из постели, подняла с пола банный халат, надела его и беззвучно выскользнула из спальни. Пол в коридоре скрипнул под вытертым грязным ковром.

В соседней комнате спала Сайпрес, ее мамонтообразное тело не помещалось под куцым одеялом. Рядом с окном, сложенное, стояло ее инвалидное кресло. На полу спали двое детей одной из сестер Летти. Она заглянула в третью спальню, где в одной кровати, сплетя руки и ноги, помещались Кларисса и Федра. Вторую кровать вот уже неделю занимала другая сестра Летти. Возле этой кровати, поджав ноги к груди, на полу лежал еще один ребенок. В гостиной Кирк тоже спал на полу, поскольку диван оккупировал его дядя.

Летти казалось, что спящие лежат по всему дому. Она прошла на кухню, включила свет и уставилась на кавардак, оставшийся после вчерашнего ужина.

«Ладно, посуду вымою позже», – подумала она.

Поставив вариться кофе, Летти заглянула в холодильник. Он, как она и ожидала, был пуст, если не считать нескольких яиц и упаковки «мяса для завтрака», но этим такую ораву не накормишь. Нужно послать в магазин дорогого муженька, как только он проснется. А платит за продукты пусть не из своих или ее заработков и не из государственного пособия, а из щедрой помощи их нового благодетеля, достопочтенного Букера Систранка.

Симеон попросил у него в долг пять тысяч долларов («для человека, который водит такую машину, пять кусков – все равно что ничего»).

– На самом деле, – сказал Симеон, – это даже не столько заем, сколько аванс.

– Конечно, – отозвался Букер, и они подписали долговое обязательство.

Свои деньги Летти прятала в кладовке, в банке из-под солений, наполненной солью.

Она надела сандалии, запахнула халат и вышла из дома. Было 15 октября, воздух уже стал холодным. Листья кружились и трепетали на ветру. Сделав большой глоток из любимой чашки, она по траве направилась к маленькому сараю, где они хранили газонокосилку и инструменты. За сараем на высокой сосне были подвешены качели. Она села на них, скинула сандалии, ногой отбросила их в сторону и стала качаться, рассекая холодный воздух.

Ее уже, конечно, спрашивали, повторяя эти два вопроса снова и снова: почему мистер Хаббард это сделал и обсуждал ли он это с ней? На второй вопрос ответить было легче – нет, он никогда ничего с ней не обсуждал. Они разговаривали только о погоде, о том, что требуется починить в доме, что купить в магазине и в котором часу подавать обед. О чем-либо серьезном – никогда. Таков был на данный момент ее стандартный ответ.

В действительности он дважды мимоходом и совершенно неожиданно упомянул, что собирается ей кое-что оставить. Знал, что умирает, что смерть близка, планировал свой уход и хотел, чтобы она знала, что ни с чем не останется.

Но почему он завещал ей так много? Его детей приятными людьми не назовешь, но такой суровой кары даже они не заслужили. А Летти, разумеется, не заслужила того, что он ей оставил. Ни то ни другое не имело смысла.

Почему они с Гершелом и Рамоной, только втроем, безо всяких адвокатов, не могут сесть вместе и договориться о том, как разделить между собой эти деньги в разумной пропорции? Летти никогда ничего не имела и не была жадной. Она бы довольствовалась немногим, а бо́льшую часть отдала бы Хаббардам. Она хотела лишь столько, сколько нужно, чтобы начать новую жизнь.

По грунтовой дороге перед домом подкатила машина, замедлила ход, потом поехала дальше – видимо, водитель хотел получше разглядеть дом Летти Лэнг. Минуту спустя с другой стороны показалась еще одна. Эту Летти узнала: ее братец Ронтелл с выводком избалованных детей и сукой-женой. Он звонил, сказал, что они заедут, и вот явились – слишком рано для субботнего утра – повидать свою ставшую вдруг обожаемой тетю Летти, которая удостоилась портрета на первой полосе газеты и о которой все только и говорят теперь, когда она, как червяк, прогрызла себе подземный ход в завещание белого человека и вот-вот станет сказочно богатой.

Летти побежала в дом, крича, чтобы все вставали.

Склонившийся над лежащим на кухонной стойке списком продуктов, которые предстояло купить, Симеон краем глаза заметил, как Летти в кладовке потянулась к банке с солью и вынула из нее деньги. Он притворился, будто ничего не заметил, но несколько секунд спустя, когда жена ушла в гостиную, схватил банку и выгреб из нее десять стодолларовых бумажек.

Так вот где она прячет «наши деньги».

Минимум четверо из детей, а также Ронтелл изъявили желание пойти с Симеоном в магазин, но ему требовалось побыть в покое. Он ухитрился прошмыгнуть через заднюю дверь, вскочить в пикап и уехать незамеченным.

Направляясь в Клэнтон, что в пятнадцати минутах езды, он наслаждался одиночеством. Симеон скучал по дальним дорогам, по дням, проведенным вдали от дома, по работающим допоздна барам, придорожным гостиницам и женщинам. В конце концов он бросит Летти и уедет далеко-далеко, но, черт побери, только не сейчас. Нет, сэр. В обозримом будущем Симеон Лэнг планировал изображать образцового мужа.

По крайней мере, так он себе говорил. Зачастую сам не мог понять, почему делает то, что делает. Какой-то вредный голос вдруг возникал ниоткуда, начинал нашептывать на ухо, и Симеон не мог противиться.

Заведение Тэнка находилось в нескольких милях к северу от Клэнтона, в конце щебенки, куда сворачивали только те, кто искал неприятностей на свою голову. У Тэнка не было лицензии на торговлю спиртным, и в его витрине не висело разрешение от Торговой палаты. Но запрет на пьянство, азартные игры и проституцию – все это было для других районов округа Форд.

Самое холодное пиво в округе содержалось в холодильниках Тэнка, и Симеон, как бы непринужденно ехавший мимо со списком продуктов в одном кармане и занятыми у адвоката деньгами в другом, вдруг почувствовал нестерпимую жажду. Ледяное пиво и партийка в кости или картишки – что может быть лучше в субботнее утро?

В зале стоял тяжелый дух никогда не выветривающегося табачного дыма, пол был завален мусором, однорукий парень, которого все здесь звали Лейтенантом, водил шваброй вокруг столов. По всей танцевальной площадке сверкали осколки стекла – свидетельство вчерашней традиционной драки.

– Кого-нибудь пристрелили? – спросил Симеон, со щелчком вскрывая пол-литровую банку.

– Пока нет. Двоих отправили в больницу с проломленными черепами, – ответил Онтарио.

Этот одноногий бармен отсидел за убийство двух первых жен. Сейчас он был не женат. Тэнк питал слабость к инвалидам, и у всех его работников не хватало одной-двух конечностей. У Бакстера, вышибалы, не было уха.

– Жаль, что я пропустил веселье, – пробормотал Симеон, отхлебывая пиво.

– Да, добрая была потасовка.

– Не сомневаюсь. Бенджи здесь?

– Думаю, да.

Местный крупье Бенджи вел игру в блэк-джек позади бара, в запертой комнате без окон. Из соседней комнаты доносились стук игральных костей и взволнованные голоса. Хорошенькая белая женщина, с обеими руками и ногами, а также прочими важными частями тела, целыми и выставленными напоказ, вошла и сказала Онтарио:

– Я здесь.

– А я думал, ты весь день проспишь.

– Жду клиентов. – Она, проходя мимо Симеона, слегка поскребла его по спине длинными искусственными алыми ногтями. – К работе готова, – проворковала красотка ему в ухо, но он притворился, что не слышит.

Ее звали Бонни, и она работала в одной из задних комнат заведения Тэнка, где многие чернокожие молодые люди округа Форд впервые преступали расовую границу. Симеон бывал там несколько раз, но на сегодня имел другие планы. Когда Бонни скрылась из виду, он прошел в глубину зала и постучался.

– На сколько? – впустив его и закрыв за ним дверь, спросил Бенджи.

– На тысячу, – хвастливо заявил Симеон, возомнив себя крупным игроком.

Он выложил десять стодолларовых бумажек и погладил поверхность игрового стола. У Бенджи округлились глаза.

– Матерь Божья, парень! А с Тэнком ты договорился?

– Нет. Только не говори, что никогда прежде не видел здесь куска.

– Минутку. – Бенджи достал из кармана ключ, отпер кассу, скрытую под столом, пересчитал наличность, подумал.

– Что ж, пожалуй, можно, – озабоченно произнес он. – В любом случае, насколько я помню, особой угрозы ты не представляешь.

– Заткнись и сдавай.

Бенджи обменял деньги на десять черных фишек. Открылась дверь, и в комнату прошмыгнул Онтарио со свежим пивом.

– Арахис у тебя есть? – спросил Симеон. – Эта сука не приготовила мне завтрак.

– Что-нибудь найдем, – пробормотал Онтарио, выходя.

– Учитывая то, что о ней говорят, – тасуя колоду, заметил Бенджи, – я бы на твоем месте не обзывал эту женщину плохими словами.

– А ты веришь всему, что говорят? – огрызнулся Симеон.

После первых шести сплитов появилась Бонни с пиалой разных орешков и запотевшей кружкой пива. Она успела переодеться. Теперь на ней были очень «экономное» прозрачное белье, черные чулки и экстравагантные туфли на платформе и высоченных каблуках – наряд, заставивший бы покраснеть и уличную девку. Симеон долго не мог оторвать от нее взгляда.

– О Господи, – пробормотал Бенджи.

– Желаете чего-нибудь еще? – поинтересовалась Бонни.

– Не сейчас, – ответил Симеон.

Через час, выпив три кружки пива он посмотрел на часы, понял, что пора уходить, но не смог заставить себя это сделать. Дом набит родней, охочей до дармовой выпивки и закуски. Летти невыносима. Ронтелла он и в лучшие времена терпеть не мог. И еще куча бегающих повсюду проклятых сопляков.

Снова появилась Бонни, на сей раз топлес, с новой кружкой пива. Симеон объявил перерыв, пообещав скоро вернуться.

Драка началась после того, как Симеон сделал дабл на двенадцати очках, что было глупостью, – это можно прочесть в любом учебнике. Бенджи сдал ему королеву, тем самым окончательно разорив, последние две фишки ушли в доход «казино».

– Одолжи мне пять сотен, – тут же потребовал Симеон.

– Тут тебе не банк, – как и следовало ожидать, ответил Бенджи. – Тэнк кредиты не выдает.

Симеон, уже прилично пьяный, шлепнул ладонью по столу и завопил:

– Дай мне пять фишек по сотне!

К тому времени в игру вступил еще один игрок – дородный молодой человек с бицепсами, круглыми, как баскетбольные мячи. Его все звали Раско, и он играл фишками по пять долларов, наблюдая, как Симеон мечет большие деньги, пока они у него не закончились.

– Эй, поосторожнее! – рявкнул он, сгребая в кучу фишки.

Присутствие Раско и так уже раздражало Симеона: он считал, что такой крутой клиент, как он, должен играть один на один против крупье. Нутром почуяв, что назревает драка, он сообразил: в подобной ситуации лучше сразу пустить кровь, первым нанеся удар, который может оказаться решающим. Он резко развернулся, ударил наотмашь, но промахнулся.

– А ну прекрати! Не здесь! – вопил Бенджи.

Раско вскочил со стула – он оказался гораздо выше, чем можно было подумать, когда сидел – и дважды жестко врезал Симеону по физиономии.

Какое-то время спустя Симеон очнулся на автостоянке, куда его отволокли и зашвырнули через задний борт в кузов собственного пикапа. Он сел, огляделся, никого не увидел, осторожно прикоснулся к неоткрывающемуся правому глазу, потом – к левой скуле, оказавшейся необычно пухлой и мягкой. Хотел посмотреть на часы, но их не было.

Мало того, что он просадил тысячу, украденную у Летти, так еще и лишился тех ста двадцати долларов, которые предназначались для покупки продуктов. У него стащили даже мелочь. Бумажник, правда, оставили, но в нем уже не было ничего ценного.

Сначала Симеон подумал было ворваться в притон, схватить за грудки одноногого Онтарио или однорукого Лейтенанта и потребовать, чтобы ему вернули украденные деньги – в конце концов, его ограбили в их заведении. Что за порядки они завели? Но потом передумал и уехал. Решил, вернется позднее, поговорит с Тэнком и все уладит.

Онтарио наблюдал за ним из окна. Когда пикап Симеона скрылся из виду, он позвонил в офис шерифа. Симеона остановили, как только он въехал в Клэнтон. Задержали за вождение в пьяном виде. Надели наручники и отправили в тюрьму, где бросили в камеру-вытрезвитель и сообщили, что ему не разрешается пользоваться телефоном, пока не очухается.

Впрочем, он и не горел желанием звонить домой.

К ленчу из Мемфиса прибыл Дариас с женой Натали и сворой детей. Разумеется, все были голодны, но Натали хоть привезла большое блюдо с кокосовым печеньем. Жена Ронтелла не привезла ничего.

Поскольку никаких признаков ни Симеона, ни продуктов не было, пришлось менять планы: в магазин Летти отправила Дариаса. Поев, все потихоньку переместились на воздух, где мальчишки принялись играть в футбол, а мужчины пить пиво. Ронтелл разжег гриль, и над задним двором, словно туман, поплыл густой аромат барбекю из свиных ребрышек. Женщины болтали и смеялись, сидя на террасе. Приехали новые гости: двое кузенов из Тьюпело и друзья из Клэнтона.

Все хотели побыть с Летти. Ей льстило всеобщее восхищенное внимание, и даже догадывалась о его причинах, она не могла не испытывать удовольствия, находясь в фокусе всеобщей лести. Никто не упоминал ни о завещании, ни о деньгах, ни о мистере Хаббарде, по крайней мере, в ее присутствии. Цифру двадцать миллионов так часто повсюду называли, притом с такой уверенностью, что она считалась уже неоспоримым и общеизвестным фактом. Деньги были реальностью, и Летти вот-вот должна была получить девяносто процентов огромного наследства.

В какой-то момент Дариас все же не удержался. Когда они с Ронтеллом остались возле гриля одни, он спросил:

– Видел сегодняшнюю газету?

– Ага. Только не знаю, как это способно помочь.

– Вот и я о том же. Но все равно Букер Систранк – крутой парень.

– Уверен, он сам позвонил в газету и закинул им эту историю.

На первой полосе утренней мемфисской газеты, в разделе «Новости Среднего Юга», была помещена захватывающая, полная сплетен история о самоубийстве мистера Хаббарда и его необычном завещании. Публикация сопровождалась тем самым снимком, на котором Летти, поддерживаемая с двух сторон Букером Систранком и Кендриком Бостом, была изображена в своем надетом по случаю суда парадном костюме.

– Они еще выйдут из леса и сделают свое дело, – сказал Дариас.

– Они уже здесь. – Ронтелл хмыкнул, махнул рукой. – В полной боевой готовности, только ждут момента.

– Как думаешь, сколько огребет Систранк?

– Я у нее спрашивал, но она не говорит.

– Ну, не половину же, правда?

– Не знаю. Он недешево стоит.

Один из племянников подошел проверить, готовы ли ребрышки, и мужчины сменили тему.

К концу дня Симеона выпустили из камеры, и помощник шерифа отвел его в маленькую комнату без окон, которую адвокаты использовали для конфиденциальных переговоров с клиентами. Ему дали мешочек со льдом, чтобы прикладывать к лицу, и чашку кофе.

– Ну и что теперь? – спросил Симеон.

– К тебе посетитель, – ответил помощник шерифа.

Минут через пять появился Оззи и сел напротив. На нем были синие джинсы и спортивная куртка, на поясе висел жетон, на бедре – кобура.

– Кажется, мы с вами лично не встречались, – сказал он.

– Я дважды голосовал за вас, – сообщил Симеон.

– Спасибо, но после выборов все так говорят.

Оззи проверил списки избирателей и прекрасно знал, что Симеон Лэнг не зарегистрирован в них.

– Клянусь, голосовал.

– Нам звонили от Тэнка, сказали, чтобы вы держались от них подальше. Понятно? Чтобы от вас больше не было неприятностей.

– Они меня обчистили.

– Это злачное место. Вы знаете их правило: никаких правил. Так что просто не ходите туда.

– Я хочу, чтобы мне вернули мои деньги.

– О деньгах можете забыть. Хотите уехать домой или остаться на ночь здесь?

– Лучше домой.

– Тогда поехали.

Симеон, без наручников, ехал на переднем пассажирском сиденье машины Оззи. Помощник Оззи ехал за ними в пикапе Симеона. Первые десять минут в салоне царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием рации шерифа. Наконец Оззи отключил ее.

– Это, конечно, не мое дело, Симеон, но сдается мне, мемфисским адвокатам здесь нечего делать. Ваша жена уже поставила себя в неловкое положение, по крайней мере, в глазах остальных жителей округа. Похоже, дело идет к суду присяжных, а вы всех отталкиваете от себя.

Симеон хотел было послать его куда подальше, но язык не слушался, да и голова плохо варила. Потом он сообразил: лучше не спорить, и стал думать о том, как это круто – ехать на переднем сиденье большого автомобиля в сопровождении вооруженной охраны.

– Вы меня слышите? – спросил Оззи.

– А вы что бы делали на моем месте?

– Избавился бы от этих адвокатов. Джейк Брайгенс сам выиграет это дело для вас.

– Он мальчишка.

– А вы спросите об этом Карла Ли Хейли.

Симеон слишком туго соображал, чтобы ответить быстро, да и не знал он ответа. Для чернокожих округа Форд вердикт, вынесенный Карлу Ли Хейли, означал очень многое.

– Вот вы спросили, что бы сделал я, – не сдавался Оззи. – Я бы вел себя прилично и не ввязывался в неприятности. Как думаете, какое впечатление произведут ваши пьянки, похождения с проститутками и карточные игры на деньги в субботу утром или в любой другой день недели? К вашей жене ведь очень внимательно присматриваются. У белых и так полно подозрений, а впереди – суд присяжных. Последнее, что вам сейчас нужно, так это чтобы газеты раструбили, что вы водите машину в пьяном виде, устраиваете дебоши или еще какие-нибудь непотребства. Что вы об этом думаете?

«Пью, якшаюсь с проститутками, играю в карты…» – Симеон кипел от злости, но молчал. В свои сорок шесть лет он не привык, чтобы его отчитывал человек, который ему вовсе не начальник.

– Последите за собой, ладно? – сказал Оззи.

– Как насчет обвинения в вождении в состоянии алкогольного опьянения? – поинтересовался Симеон.

– Я отложу его на полгода, посмотрю на ваше поведение. Еще одно безобразие, и суда не миновать. Тэнк позвонит мне, когда вы переступите порог его заведения. Понятно?

– Понятно.

– Есть еще кое-что. Пикап, на котором вы гоняете из Мемфиса в Хьюстон и Эль Пасо, кому он принадлежит?

– Одной мемфисской компании.

– Название у компании есть?

– Оно есть у моего босса, а кто босс моего босса, я не знаю.

– Сомневаюсь. Что в пикапе?

Симеон притих и стал смотреть через боковое окно.

– Это складская компания. Мы перевозим кучу всяких вещей, – произнес он после долгой паузы.

– Среди них есть и ворованные?

– Конечно, нет.

– Тогда почему вами интересуется ФБР?

– Я не видел никаких фэбээровцев.

– Пока не видели. Но два дня назад они мне звонили. И называли ваше имя. Послушайте, Симеон, если феды постараются, вы с Летти можете забыть о благоприятном решении присяжных в этом округе. Это вы в состоянии понять? Новость для первой полосы. Черт, весь город судачит о Летти и завещании мистера Хаббарда. Еще одна выходка с вашей стороны, и не видать вам сочувствия присяжных. Не уверен, что даже черные будут к вам расположены. Вам нужно хорошенько подумать, приятель.

«Чертовы федералы», – чуть не ругнулся Симеон, но придержал язык и снова уставился в окно.

До самого дома они не произнесли ни слова. Чтобы избавить от унижения, в самом конце пути Оззи позволил ему пересесть в свой пикап и доехать самостоятельно.

– Будьте в суде ровно в девять утра в среду, – предупредил он. – Я попрошу Джейка оформить все бумаги. Мы постараемся на время все уладить.

Симеон поблагодарил его и уехал – медленно.

На аллее перед домом и вокруг него он насчитал восемь машин. От гриля поднимался мясной дух. Повсюду шныряли дети. Постоянная теперь компания плотно сомкнула ряды вокруг Летти.

Симеон припарковался на обочине и пешком направился к дому, не ожидая ничего хорошего.

16

С тех пор как две недели назад Джейк получил письмо и завещание мистера Хаббарда, утренняя почта стала намного интереснее. Каждый день приносил что-нибудь новенькое, по мере того как все больше адвокатов вступали в дело и начинали борьбу за выгодные позиции.

Уэйд Ланье подал от имени Рамоны и Йена Дэфо ходатайство об опротестовании завещания, составленное вдохновенно. Через несколько дней такие же ходатайства подали адвокаты, представляющие Гершела Хаббарда, его детей, детей четы Дэфо и «Сыновей ветеранов Конфедерации». Все они следовали одной и той же стратегии: утверждали, что рукописное завещание не может иметь юридической силы, поскольку, во-первых, Сет Хаббард был недееспособен в момент его составления и, во-вторых, подвергался недолжному влиянию со стороны Летти Лэнг.

Никаких доказательств тому не приводилось, но это не было чем-то необычным. Штат Миссисипи придерживался практики «уведомительных исков», то есть требовалось только изложить свои претензии и лишь потом постараться доказать их обоснованность в ходе процесса.

Усилия Йена Дэфо уговорить Гершела встать под знамена фирмы Уэйда Ланье оказались непродуктивными и даже привели к трещине в их отношениях. На Гершела Ланье впечатления не произвел, он считал, что в суде присяжных тот не будет эффективен, хотя оснований для подобного суждения не имел.

Нуждаясь в представительстве адвоката с миссисипской лицензией, он обратился к Стиллмену Рашу. Как поверенные по завещанию 1987 года адвокаты фирмы Раша в качестве посредников могли играть лишь второстепенную роль наблюдателей. Да и то было весьма сомнительно, что судья Этли потерпит их присутствие – разумеется, с тикающим счетчиком – даже за пределами официального состава суда. Тогда Гершел принял благоразумное решение вверить свои интересы напрямую респектабельной фирме Раша и распрощался с мемфисским адвокатом.

Пока «протестанты» всеми правдами и неправдами старались занять наиболее выигрышные позиции, «защитники» боролись между собой. Руфус Бакли официально вступил в дело в качестве местного советника – поверенного Летти Лэнг. Джейк составил формальный протест на том основании, что Бакли не обладает необходимым опытом.

Бомба разорвалась, когда Букер Систранк, как и обещал, подал ходатайство об отстранении Джейка и замене его фирмой «Систранк и Бост» с Руфусом Бакли в качестве своего миссисипского представителя. На следующий день Систранк и Бакли подали еще одно ходатайство – с просьбой к судье Этли взять самоотвод на том расплывчатом и причудливом основании, что он якобы имеет какое-то предубеждение против рукописного завещания. Затем они подали прошение о переносе процесса в другой, «более объективный» – иными словами, в «более черный» – штат.

Джейк имел долгую беседу с юристом из Мемфиса, которого ему рекомендовал их общий знакомый. Этот юрист долгие годы был связан с Систранком, не слишком жаловал его, но не мог не восхищаться достигнутыми им результатами. Стратегия Систранка состояла в том, чтобы взорвать дело, свести его к межрасовой войне, атаковать каждого белого участника процесса, включая при необходимости председательствующего судью, и с помощью долгого торга при отборе присяжных обеспечить присутствие в нем достаточного количества черных.

Он действовал стремительно, шумно, хитро, бесстрашно и умел запугать кого угодно как внутри суда, так и за его пределами. Но когда это требовалось, мог и обаять жюри. Процессы с участием Систранка всегда были чреваты жертвами, однако он не выказывал ни малейшего сочувствия к поверженным. Вести тяжбу в суде против него было настолько неприятно, что потенциальные ответчики обычно легко склонялись к досудебной сделке.

Подобная тактика могла срабатывать в расово-заряженной атмосфере мемфисской федеральной судебной системы, но не в округе Форд. Во всяком случае, не перед лицом судьи Рубена В. Этли.

Джейк несколько раз прочел ходатайства, поданные Систранком, и с каждым новым прочтением все больше убеждался: самонадеянный адвокат наносит непоправимый ущерб Летти Лэнг. Он показал копии ходатайств Люсьену и Гарри Рексу, оба с ним согласились. Это была грубая прямолинейная стратегия, которая неизбежно вызовет ответный огонь и приведет к провалу.

Через две недели после предварительных слушаний Джейк был готов самоустраниться, если Систранк останется в игре. Он подал прошение об отказе в удовлетворении ходатайств, составленных Систранком и Бакли, обосновав его тем, что они оба не имеют процессуальной правоспособности. Уполномоченным по утверждению завещания назначен он, а не они. Джейк намеревался склонить судью Этли к тому, чтобы тот поставил их на место, – в противном случае сам он благополучно отправится домой.

Освобожденный от своих обязанностей Рассел Эмбург больше никоим образом в деле не участвовал. Его место занял достопочтенный Квинс Ланди – полуотставной адвокат из Смитфилда и старинный друг судьи Этли. Ланди избрал мирную карьеру адвоката по налоговым отношениям, избавив себя, таким образом, от ужасов судебных тяжб. И от него, как от нового исполнителя, или – официально – администратора, ожидалось, что он будет исполнять свои обязанности без оглядки на опротестование завещания.

Его работа состояла в том, чтобы выявить все имущество мистера Хаббарда, оценить его, защищать и докладывать обо всем суду. Он переправил все бумаги из компании «Берринг Ламбер» в Клэнтон, в контору Джейка, и сложил в комнате на первом этаже по соседству с маленькой кладовкой-библиотекой, после чего стал приезжать туда каждое утро в десять, тратя час на дорогу туда и обратно. К счастью, они с Рокси нашли общий язык, и обошлось без драм.

Драма, однако, назревала в другой части офиса. У Люсьена стало входить в привычку заглядывать в контору каждый день, совать свой нос во все, что касалось дела Хаббарда, рыться в библиотеке, без стука входить в кабинет Джейка, высказывать свои мнения, давать советы и докучать Рокси, которая его терпеть не могла. У Люсьена и Квинса нашлись общие друзья, и очень скоро они уже вместе пили кофе ведрами и травили байки о колоритных старых судьях, которые умерли десятки лет назад.

Джейк трудился наверху, за закрытой дверью, между тем как работа внизу продвигалась слабо. Кроме того, впервые за много лет Люсьен стал появляться в окрестностях суда и даже в самом суде.

Унижение, пережитое им после потери звания адвоката, утратило остроту. Он по-прежнему чувствовал себя парией, но превратился, пусть и по сомнительной причине, в такую легенду, что многие охотно вступали с ним в разговор: где вы были, чем теперь занимаетесь?.. В конце дня его часто видели в отделе учета землепользователей роющимся в старых пыльных поземельных книгах, словно детектив в поисках ключа к разгадке.

В конце октября, во вторник, Джейк и Карла встали в 5 утра, быстро приняли душ, оделись, попрощались с матерью Джейка, которая приехала посидеть с Ханной и спала в гостиной на диване, сели в «сааб» и отправились в путь. В Оксфорде, промчавшись по подъездной дорожке, они подкатили к ресторанчику быстрого питания и перекусили кофе с булочками.

В часе езды на запад от Оксфорда холмы постепенно перешли в равнину Дельты. Машина устремилась по шоссе, которое рассекало белеющие до горизонта поля позднего хлопка. Сборщики, похожие на гигантских насекомых, ползли через них, опустошая одновременно по четыре ряда. В конце ждали огромные трейлеры, готовые принять их жатву.

Старый дорожный знак гласил: «До Парчмена 5 миль», и вскоре в поле зрения возникла ограда тюрьмы. Джейку доводилось уже бывать здесь. Когда он учился на последнем курсе юридического факультета, профессор по уголовному судопроизводству в очередной раз организовал для них практическое занятие с выездом в этот пользующийся дурной славой пенитенциарий. Несколько часов Джейк вместе с однокурсниками слушал рассказы представителей администрации и издали глазел на блок смертников.

Кульминацией практического занятия стала беседа с Джерри Реем Мейсоном, осужденным убийцей, дело которого они изучали. Ему предстояло менее чем через три месяца сделать свои последние в жизни шаги – до газовой камеры. Мейсон упрямо твердил о невиновности, хотя не мог ее доказать. Он самонадеянно предсказывал, что штат не сможет его казнить, но ошибся.

После окончания университета Джейк дважды ездил сюда на встречу с клиентами. Сейчас их у него в «Парчмене» было четверо и еще трое – в федеральной тюрьме.

Они припарковали машину возле административного здания и вошли в него. Следуя указателям, отыскали прихожую, заполненную людьми. Вид у всех был такой, словно они предпочли бы в данную минуту оказаться в другом месте.

Джейк расписался в книге регистраций, и ему вручили документ, озаглавленный «Слушания по условно-досрочному освобождению. Список дел». Тот, кто ему был нужен, значился под номером три: «Дэннис Йоки – 10.00».

Стараясь не пересечься с родственниками Йоки, Джейк и Карла поднялись по лестнице на второй этаж и нашли кабинет Флойда Грина, однокашника Джейка, который работал теперь в тюремной системе штата. Джейк заранее созвонился с ним и попросил об одолжении. Флойд обещал помочь. Джейк протянул ему письмо от Ника Нортона, клэнтонского юриста, представлявшего интересы Марвиса Лэнга, пребывающего нынче в особо охраняемом блоке номер 29. Флойд взял письмо и пообещал постараться устроить свидание.

Слушания начались в 9.00 в большой пустой комнате с раскладными столами, составленными квадратом. Вокруг неровными рядами теснились складные стулья. За «столом президиума» сидели председатель комиссии по условно-досрочному освобождению и четыре других ее члена – пять белых мужчин, назначенных губернатором.

Джейк и Карла вошли в потоке зрителей и стали искать места́. Слева Джейк заметил Джима Йоки, отца заключенного. Пока тот его не увидел, Джейк взял Карлу под руку и потянул ее направо. Там они нашли два свободных стула и, усевшись, стали ждать.

Первым в списке стоял человек, отбывающий тридцатишестилетний срок за убийство, совершенное во время ограбления банка. Когда его привели и сняли наручники, он быстро оглядел комнату в поисках родственников. Это был белый мужчина лет шестидесяти, с длинными аккуратно зачесанными волосами, приятный на вид. Джейк, по обыкновению, удивился: как может человек столь долго выживать в таком жестоком месте, как «Парчмен»?

Куратор по условно-досрочному освобождению предоставил отчет, из которого следовало, что его подопечный – образцовый заключенный. Члены комиссии задали несколько вопросов. Потом слово предоставили дочери банковской кассирши, убитой при ограблении. Она начала с того, что в третий раз предстает перед комиссией по УДО и в четвертый раз вынуждена заново переживать тот кошмар. Едва сдерживаясь, она с горечью описывала, каково это – в десять лет узнать, что твоя мать убита из обреза на своем рабочем месте. И с тех пор становилось только хуже.

Хотя комиссия приняла дело к обсуждению, едва ли она собиралась дать разрешение на условно-досрочное освобождение убийце. Спустя полчаса его увели обратно.

Следующим был черный парень. С него сняли наручники, посадили на «пыточный» стул и представили комиссии. Он отбывал шестилетний срок за угон автомобилей и был примерным заключенным – окончил школу, сдал экзамены в колледж и никогда не нарушал режим. Его куратор рекомендовал разрешить условно-досрочное освобождение, равно как и потерпевшая. Имелось ее заверенное письменное заявление, в котором она просила комиссию проявить милосердие. При похищении автомобиля она не пострадала и в течение всех лет, пока угонщик отбывал наказание, переписывалась с ним.

Пока читали заявление пострадавшей, Джейк заметил других представителей клана Йоки, подпирающих стены в дальнем конце комнаты слева. Все они были, по его мнению, деревенщиной – людьми грубыми, низкого пошиба, склонными к насилию. Он дважды имел возможность наблюдать за ними во время открытых судебных заседаний, и вот они снова тут. Джейк презирал их, но одновременно боялся.

Дэннис Йоки вошел с наглой улыбкой и стал озираться в поисках родных. Джейк не виделся с ним два года и три месяца и предпочел бы вообще больше не встречаться.

Куратор оттараторил факты, относящиеся к делу: в 1985 году в округе Форд Дэннис Йоки был осужден за участие в заговоре с целью совершения поджога. Его и еще троих мужчин обвинили в том, что они сговорились спалить дом некоего Джейка Брайгенса в городе Клэнтон. Трое других соучастников преступного сговора, осуществившие поджог с помощью бутылок с зажигательной смесью, в настоящее время отбывали наказание в одной из федеральных тюрем. Куратор не включил в отчет рекомендацию освободить своего подопечного условно-досрочно, а это, по словам Флойда Грина, означало, что освобождение маловероятно.

Джейк и Карла, слушая, кипели от злости. В свое время Йоки легко отделался только потому, что Руфус Бакли нашел слабые места и переиграл обвинение. Если бы он не помешал федералам довести дело до конца, Йоки посадили бы минимум на десять лет, как и его подельников. Именно из-за Бакли они с Карлой спустя всего чуть более двух лет присутствовали при рассмотрении вопроса об условно-досрочном освобождении негодяя, который хотел выслужиться перед Кланом. Ему дали всего пять лет, и вот, недотянув и до половины срока, он уже пытается слинять.

Когда Джейк и Карла, держась за руки, подошли к грубо сколоченному пюпитру, установленному на столе, противоположном тому, за которым сидела комиссия, в комнату шумно ввалились Оззи Уоллс и Маршалл Празер.

Джейк кивнул им и обратился к членам комиссии.

– Я знаю, у вас мало времени, – начал он, – поэтому буду краток. Я – Джейк Брайгенс, владелец дома, которого больше не существует. А это – моя жена Карла. Мы оба хотим сказать несколько слов против условно-досрочного освобождения Дэнниса Йоки.

Он сделал шаг в сторону, и его место заняла Карла. Она развернула лист бумаги и попыталась улыбнуться членам комиссии, потом оглянулась на Дэнниса Йоки и, откашлявшись, начала:

– Меня зовут Карла Брайгенс. Некоторые из вас, возможно, помнят состоявшийся в июле тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Клэнтоне суд над Карлом Ли Хейли. Мой муж защищал Карла Ли честно и с надлежащим рвением, что нам дорого обошлось. Мы получали анонимные звонки с открытыми угрозами. Кто-то поджег крест у нас перед домом. На моего мужа было совершено покушение. Ночью, когда мы спали, возле нашего дома был схвачен человек, пытавшийся взорвать его. Суд над ним еще продолжается, поскольку он симулирует сумасшествие. Я с четырехлетней дочерью была вынуждена уехать из Клэнтона к родителям. Моему мужу пришлось ходить с оружием – он и до сих пор с ним ходит, – а несколько друзей вызвались служить его телохранителями. И наконец, однажды вечером, когда муж был в офисе – процесс еще продолжался, – эти люди, – она обернулась и пальцем указала на Дэнниса Йоки, – подожгли наш дом, забросав его через окна бутылками с зажигательной смесью. Пусть даже Дэннис Йоки не метал бутылки собственноручно, но он был членом банды, одним из этих подонков, слишком трусливых, чтобы показывать свои лица, нападающих ночью, исподтишка. Трудно поверить, что спустя всего двадцать семь месяцев мы видим, как этот преступник пытается освободиться из тюрьмы.

Сделав глубокий вдох, она перевернула страницу. Красивые женщины редко появлялись на слушаниях об условно-досрочном освобождении заключенных, девяносто процентов присутствующих составляли мужчины, и Карла безраздельно владела их вниманием.

Взяв себя в руки, она продолжила:

– Наш дом в тысяча восемьсот девяностом году построил для своей семьи один железнодорожник. Он умер в первый же рождественский сочельник, который они проводили в новом доме, но семья прожила в нем еще долго, пока не покинула его тридцать лет тому назад. Дом считался исторической ценностью, хотя, когда мы купили его, в полу зияли дыры, а крыша прохудилась. В течение трех лет, ограничивая себя и откладывая каждый лишний заработанный цент, мы с Джейком отдавали дому все силы и душу. После полного рабочего дня, до полуночи чинили и красили его. Свой отпуск тратили на то, чтобы клеить обои и циклевать полы. Джейк обменивал свои адвокатские услуги на водопроводные работы, благоустройство участка и стройматериалы. Его отец на свои средства построил гостевую комнату на чердаке, мой отец выложил плиткой задний двор. Я могла бы продолжать часами, но знаю, времени нет. Семь лет назад мы привезли в этот дом свою новорожденную дочку и устроили для нее детскую. – Ее голос дрогнул, но она, с усилием сглотнув слюну, вздернула подбородок: – Какое счастье, что ее не было в детской, когда наш дом сожгли. Я часто думаю: отдавали себе отчет в том, что она могла там быть, эти люди? Беспокоило ли их это? Сомневаюсь. Они хотели причинить нам как можно больше зла.

Она снова замолчала, и Джейк положил руку ей на плечо.

– С тех пор прошло три года, но мы скорбим о потерях, в том числе о нашей любимой собаке. Мы все еще пытаемся восстановить то, что восстановить невозможно, и объяснить дочери, что случилось и почему. Она еще слишком мала, чтобы понять это. Нам, как и всем жертвам, полагаю, по-прежнему трудно поверить, что такое реально. Мы стоим здесь сейчас, заново переживая тот кошмар, глядя на преступника, пытавшегося разрушить нашу жизнь, и сожалеем лишь о том, что ему нельзя усилить наказание. Пять лет – слишком мало для Дэнниса Йоки. Так пусть он хотя бы полностью отсидит назначенный срок.

Она сделала шаг в сторону, и Джейк занял ее место. Оглянувшись, он заметил, что Оззи и Празер стоят рядом с родней Йоки, словно предупреждая их: «Хотите неприятностей? Мы вам их обеспечим».

Джейк откашлялся:

– Мы с Карлой благодарим комиссию за предоставленную нам возможность высказаться. Я буду краток. Дэннису Йоки и его жалкой маленькой банде негодяев удалось сжечь наш дом и существенно испортить нам жизнь, но им не удалось сломить нас, как они замышляли. Не удалось им достичь и главной цели – сорвать процесс и не дать свершиться правосудию. Из-за того, что я защищал интересы Карла Ли Хейли, чернокожего, который застрелил двух белых, изнасиловавших и пытавшихся убить его малолетнюю дочь, они – Дэннис Йоки и его дружки, а также все известные и неизвестные члены Клана – упорно запугивали меня и причиняли массу бед моей семье, моим друзьям, даже моим служащим. Все их потуги позорно провалились. Справедливость восторжествовала в тот замечательный момент, когда жюри, целиком состоявшее из белых присяжных, честно высказалось в пользу моего клиента. Этим оно осудило всех мерзких бандитов вроде Дэнниса Йоки и само понятие насилия на расовой почве. Жюри заявило об этом громко, недвусмысленно и навсегда. Будет позором, если комиссия лишь сделает предупреждение Дэннису Йоки и отпустит его домой. Честно говоря, он должен был отсидеть здесь, в «Парчмене», не свой короткий, а максимально возможный за такое преступление срок. Благодарю за внимание.

Йоки смотрел на него с самодовольной улыбкой, явно до сих пор гордясь тем, что сделал, и давая понять, что с удовольствием повторил бы это еще и еще раз. Этот наглый взгляд не укрылся от некоторых членов комиссии. Джейк ответил ему уверенным решительным взглядом и, взяв Карлу под руку, вернулся на место.

– Шериф Уоллс? – произнес председатель.

Оззи, сверкнув прикрепленным к нагрудному карману жетоном, стремительно прошел к импровизированной трибуне.

– Спасибо, господин председатель. Я – Оззи Уоллс, шериф округа Форд, и я не хочу, чтобы этот парень вернулся домой и снова начал чинить безобразия. Если говорить начистоту, ему следовало находиться в федеральной тюрьме и отбывать гораздо более длительный срок, но сейчас нет времени это обсуждать. Я продолжаю расследовать то, что случилось три года назад, как и оксфордское отделение ФБР. Дело еще не закрыто, и освободить этого парня было бы ошибкой. Не сомневаюсь, что, вернувшись, он начнет с того, на чем его прервали. Спасибо за внимание.

Возвращаясь на место, Оззи специально прошел как можно ближе к родственникам Йоки. Он и Празер встали у стены прямо позади них и, когда вызвали следующего заключенного, тихо вышли за дверь вместе с несколькими зрителями.

В коридоре Джейк и Карла подошли к ним и поблагодарили за поддержку. Они не ожидали, что шериф проделает отнюдь не короткий путь, чтобы сказать свое слово. Они поболтали несколько минут, потом Оззи и его помощник ушли, чтобы забрать заключенного, который возвращался в Клэнтон.

Флойд Грин, вскоре подошедший к Джейку и Карле, выглядел взволнованным.

– Кажется, получилось, – сказал он. – Идите за мной, вы – мои должники.

Они перешли из одного корпуса в другой. У кабинета заместителя старшего надзирателя стояли два вооруженных охранника. Мужчина в рубашке с короткими рукавами и пристегивающимся галстуком неприветливо произнес:

– У вас десять минут.

«Мы тоже рады вас видеть», – мысленно пошутил Джейк.

Один из охранников открыл дверь.

– Подожди здесь, – велел Карле Джейк.

– Я побуду с ней, – заверил его Флойд Грин.

Комнатка без окна больше напоминала шкаф, чем кабинет. На металлическом стуле, пристегнутый к нему наручниками, вольготно съехав на край сиденья и закинув ногу на ногу, сидел двадцативосьмилетний Марвис Лэнг в белой тюремной форме: робе и штанах с синими «лампасами». У него была пышная прическа в стиле афро и бородка-эспаньолка.

– Марвис, я Джейк Брайгенс, адвокат из Клэнтона, – представился Джейк, втискиваясь на близко придвинутый к столу стул.

Марвис вежливо улыбнулся и, насколько позволяла цепь, неуклюже протянул ему правую руку, как и левая, пристегнутую к стулу. Несмотря на его оковы, они обменялись крепким рукопожатием.

– Вы помните своего адвоката Ника Нортона?

– В общем, да. Хотя у меня не было особых причин с ним встречаться.

– У меня в кармане письмо от него, дающее мне полномочия поговорить с вами. Хотите посмотреть?

– Да я и так готов побеседовать. Давайте. О чем вы хотите говорить?

– О вашей матери Летти. Давно она вас навещала?

– В прошлое воскресенье.

– Она рассказала, что ее упомянул в своем завещании белый человек по имени Сет Хаббард?

Марвис на секунду отвел взгляд, потом едва заметно кивнул:

– Рассказала. А вам это зачем знать?

– Затем, что Сет Хаббард назначил меня адвокатом по своему наследству. Девяносто процентов всего, чем владел, он отписал вашей матери, и моя задача состоит в том, чтобы она их получила. Понимаете?

– Значит, вы – хороший парень?

– Чертовски верно. Сейчас я для вас – самый лучший парень во всей этой истории, но ваша мать так, видимо, не думает. Она наняла мемфисских адвокатов, которые оберут ее до нитки.

Марвис подтянулся на стуле, сделал попытку поднять руки.

– Подождите, я официально недоразвитый. Повторите-ка помедленней.

Джейк еще не закончил свою речь, когда кто-то постучал в дверь.

– Все, время вышло, – сообщил охранник, заглянув в помещение.

– Я уже заканчиваю, – ответил Джейк и как можно вежливее закрыл дверь, после чего перегнулся через стол. – Я хочу, чтобы вы позвонили Нику Нортону за его счет. Он подтвердит, что все мною сказанное – правда. Сейчас любой адвокат округа Форд скажет вам то же самое: Летти совершает чудовищную ошибку.

– И я должен ее исправить?

– Вы способны помочь. Поговорите с матерью. Нам с ней и так предстоят нешуточные бои, а она сильно осложняет дело.

– Дайте подумать.

– Думайте, Марвис. И звоните мне в любое время – за мой счет.

Охранник снова возник в дверях.

17

Обычная компания «белых воротничков» собралась в чайной позавтракать и выпить кофе – не чаю, во всяком случае, не в такой ранний час. За одним столом сидели адвокат, банкир, торговец и страховой агент, за другим – избранная группа пожилых джентльменов-пенсионеров. Пенсионеров, но людей отнюдь не лишенных живости и любопытства. Его называли «столом старикашек».

Разговор струился непрерывным ровным потоком, пока касался плачевных результатов игры футбольной команды «Оле Мисс», в минувшую субботу непростительно продувшей команде университета Тулейн, и еще более плачевным итогам ее игры с командой Университета штата Миссисипи. Обороты он набрал, когда «старикашки» закончили честить Дукакиса, только что побежденного Бушем, и банкир громко произнес:

– Я слышал, эта женщина сняла старый дом Саппингтона и переезжает в город, со всей своей ордой, разумеется. Говорят, родичи повалили к ней гурьбой, так что теперь ей требуется дом побольше.

– Дом Саппингтона?

– Ну да, к северу от города, чуть в стороне от Мартин-роуд, сразу за аукционной площадкой. Ну, старая ферма, ее почти не видно с дороги. Ее пытаются продать с тех пор, как умер Йенк Саппингтон, – сколько это уже прошло, лет десять?

– Как минимум. Кажется, ее несколько раз сдавали в аренду.

– Но никогда – черным, если не ошибаюсь.

– Во всяком случае, насколько мне известно, – нет.

– Кажется, она в хорошем состоянии?

– В хорошем. Дом только в прошлом году покрасили.

Некоторое время все сосредоточенно осмысливали информацию. Несмотря на то что ферма Саппингтона находилась на окраине города, район все еще считался белым.

– Почему они согласились сдать дом черным? – спросил один из «старикашек».

– Деньги. Никто из Саппингтонов здесь больше не живет, так что им дела нет. Если уж они не могут продать дом, то почему не сдавать в аренду? Деньги есть деньги, независимо от того, кто их тебе отсылает. – Произнеся это, банкир сделал паузу, ожидая взрыва. Его банк славился тем, что не имел черных клиентов.

В чайную вошел риелтор. Как только сел за стол «белых воротничков, его тут же огорошили вопросом:

– Мы как раз говорили о том, что эта женщина собирается снять дом Саппингтонов, это правда?

– Самая что ни на есть, – самодовольно ответил он, предвкушая, что первым сообщит им горячую новость, по крайней мере на это рассчитывал. – Насколько я знаю, вчера они уже въехали в него. Семьсот долларов в месяц.

– И сколько их туда набилось?

– Не знаю. Я там не был и наносить визиты не собираюсь. Надеюсь только, это не собьет цены на недвижимость в округе.

– Да какая там недвижимость! – воскликнул один из «старикашек». – Чуть дальше по дороге – аукционный склад, там воняет, как в коровнике, еще с тех пор, когда я был мальчишкой. А через дорогу – помойка Лютера Селби. О какой недвижимости вы толкуете?

– Не скажите. Вы же знаете рынок недвижимости, – возразил риелтор. – Стоит позволить таким людям переселиться в неподходящий для них район, как цены на недвижимость пойдут вниз по всему городу. Это может ударить по всем нам.

– В этом он прав, – согласился банкир.

– Она теперь не работает, правильно? – подхватил торговец. – А муж у нее вообще бездельник. Так как же они могут арендовать дом за семь сотен в месяц?

– Она ведь еще очень не скоро получит хаббардовские деньги, так? – подхватил кто-то.

– Безусловно, – ответил адвокат. – Деньги будут недоступны ни для кого, пока не закончится судебная тяжба. А это займет годы. Она не сможет взять оттуда ни пенни.

– Тогда откуда у них деньги?

– Меня не спрашивайте, – сказал адвокат. – Может, она со всех домочадцев берет арендную плату.

– В доме пять спален.

– И не сомневаюсь, что все они будут битком набиты.

– А я не сомневаюсь, что никто ей ничего не платит.

– Говорят, недели две назад ее мужа задержали за езду в пьяном виде.

– Да, задержали, – подтвердит адвокат. – Я сам видел его имя в списке дел, предназначенных к предварительным слушаниям, – Симеон Лэнг. Его застукали в субботу утром. Джейк, представлявший его в суде, добился отсрочки. Наверняка Оззи руку приложил.

– А кто платит Джейку?

Адвокат улыбнулся:

– Этого мы никогда не узнаем точно. Но можно биться об заклад: эти деньги так или иначе отстегнут от наследства.

– Если от него к тому времени что-нибудь останется.

– Что сомнительно.

– Очень сомнительно.

– Я возвращаюсь к своему вопросу, – не унимался торговец. – Как они могут позволить себе такую аренду?

– Брось, Говард. У них же куча льгот, и они умеют водить систему за нос. Талоны на продукты, субсидии на несовершеннолетних детей, государственные пособия, пособия по безработице, дотации на жилье… Они, не отрывая задницы, имеют больше, чем многие люди, работающие по сорок часов в неделю. Посели пять-шесть таких нахлебников в одном доме, собери все их чеки на льготы – и не нужно заботиться об арендной плате.

– Это правда, но ферму Саппингтона не призна́ют субсидируемым жильем.

– Вероятно, мемфисский поверенный дает ей деньги в счет будущего гонорара, – предположил адвокат. – Черт, может, он заплатил ей за то, чтобы получить это дело? Подумайте: если он выдал ей заранее более пятидесяти, если не ста тысяч наличными, а потом, на финише, огребет половину наследства, это неплохая сделка. Плюс он, возможно, возьмет процент по своей ссуде.

– Но разве, учитывая этические соображения, он имеет право так поступать?

– Вы имеете в виду, может ли адвокат обманывать?

– Или покупать клиента.

– Этика, – спокойно ответил адвокат, – определяется тем, застукали тебя или нет. Если не застукали, значит, никаких правил этики ты не нарушил. Сомневаюсь, что Систранк проводит много времени за чтением последних руководств по вопросам этики, издаваемых Американской ассоциацией юристов.

– У него времени не хватает даже на то, чтобы читать, что о нем пишут в прессе. Когда он опять приедет?

– Судья Этли назначил слушания на следующую неделю, – сообщил адвокат.

– И что они, по-вашему, собираются делать?

– Подадут кучу ходатайств, опять, возможно, устроят цирк.

– Он будет дураком, если снова появится здесь в черном «роллс-ройсе».

– Не сомневаюсь, что именно в нем он и появится.

Всеобщее внимание привлек страховой агент:

– У меня есть двоюродный брат в Мемфисе, он работает в судебной системе, так вот он говорит, что у Систранка долги по всему городу. Он много зарабатывает, но еще больше тратит и вечно прячется от банков и кредиторов. Два года назад купил самолет, и он его чуть не разорил. Банк изъял самолет за неплатеж, потом подал иск против Систранка. Тот заявил, что это расистский заговор. Устроил шикарное празднество в честь дня рождения жены, третьей по счету, снял гигантский ресторанный шатер, нанял цирковую труппу, заказал катание в конных упряжках для всех детей, роскошный обед с лобстерами и крабами, вино лилось рекой. После этого все чеки, которыми он расплачивался, были возвращены банком за неимением средств на счете. Ему уже грозило банкротство, но тут он добился соглашения по делу какой-то пароходной компании на десять миллионов и со всеми расплатился. То есть его все время бросает то вверх, то вниз.

Некоторое время все обдумывали услышанное. Официантка наполнила чашки обжигающим кофе.

– Вы ведь на самом деле не голосовали за Майкла Дукакиса, правда? – Риелтор посмотрел на адвоката.

Это было неприкрытой провокацией.

– Голосовал и сделал бы это снова, – ответил адвокат.

Кто-то грубо захохотал, кто-то притворно захихикал. Среди присутствовавших адвокат был одним из всего двух демократов. В округе Форд Буш собрал шестьдесят пять процентов голосов.

Другой демократ, один из «старикашек», поспешил переключить внимание окружающих:

– Когда начнется инвентаризация имущества Хаббарда? Должны же мы знать, из чего оно состоит, правда? Я хочу сказать: вот мы сидим тут, гадаем, препираемся по поводу имущества, завещания и прочего. А разве мы не имеем права как граждане и налогоплательщики согласно Закону о свободе информации знать все точно? Я полагаю, имеем.

– Это не вашего ума дело, – осадил его торговец.

– Может, и так, но я действительно хочу знать. А вы что – нет?

– Мне совершенно безразлично, – ответил торговец.

Его замечание было встречено взрывом издевательского смеха.

– Для проведения инвентаризации, – сообщил адвокат, когда шум стих, – должен быть назначен администратор, который приступит к делу по распоряжению судьи. Официально временных рамок для этой процедуры не существует. А при таких размерах состояния остается только догадываться, сколько времени уйдет на то, чтобы выявить и оценить все, что принадлежало Хаббарду.

– О каких размерах вы толкуете?

– О тех же, что и другие. А точно мы ничего не узнаем, пока управляющий не предоставит результаты своей работы.

– Я думал, он называется исполнителем завещания.

– Не в том случае, когда исполнитель отказывается выполнять свои обязанности. Тогда суд назначает управляющего. В данном случае это некий адвокат – кажется, уже полуотставной – из Смитфилда. Квинс Ланди, старый друг судьи Этли.

– Ему будут платить из наследства?

– А откуда же еще возьмутся деньги?

– Понятно. Кому еще будут платить из наследства?

– Адвокату по утверждению завещания. Сейчас это Джейк, но я не уверен, что он им останется. Ходят слухи, будто он уже сыт по горло мемфисскими юристами и подумывает о том, чтобы соскочить. А кроме того, из наследства оплачиваются администратор, бухгалтеры, советники по налогам и прочая публика.

– А кто платит Систранку?

– Полагаю, он заключил контракт с этой женщиной. Если дело будет выиграно, он получит определенный процент.

– А какого черта Руфус Бакли вертится рядом?

– Он – местный представитель Систранка.

– Гитлер и Муссолини. Они поставили перед собой задачу оскорбить каждого жителя округа Форд?

– Похоже на то.

– И рассматривать дело будет суд присяжных?

– О да, – ответил адвокат. – Похоже, суда присяжных хотят все, включая судью Этли.

– А судье-то зачем?

– Очень просто. Чтобы снять с себя ответственность. Тогда ему не придется принимать решение самому. Тут и победа, и проигрыш будут нешуточными, а с вердиктом, вынесенным присяжными, никто не сможет возложить вину на судью.

– Ставлю десять против одного: жюри вынесет вердикт не в пользу этой женщины.

– Не будем спешить, – возразил адвокат. – Давайте подождем несколько месяцев, дадим судье Этли расставить все по своим местам, упорядочить, спланировать и подготовиться к процессу. А накануне открытия суда сделаем ставки. Я с огромным удовольствием положу в карман ваши денежки.

– Где они наберут двенадцать человек, которые ничего не слышали об этом деле? Все, кого я знаю, имеют о нем собственное мнение, и, черт возьми, можете быть уверены: каждый африканец на сто миль вокруг мечтает урвать свой кусок. Я слышал, Систранк мечтает перенести суд в Мемфис.

– Его нельзя так просто взять и перенести в другой штат. Но ходатайство об этом Систранк подал.

– А разве Джейк не пытался в свое время перенести суд над Хейли в более дружественный округ, в такой, где больше черных?

– Пытался, но судья Нуз отклонил прошение. Хотя тот процесс был куда менее крупным, чем этот.

– Это уж точно. Ведь тогда на кону не стояло двадцать миллионов.

– Как вы думаете, – поинтересовался у адвоката «старикашка»-демократ, – может Джейк в принципе выиграть это дело?

Все на минуту замолчали и уставились на адвоката. Такой вопрос за последние три недели ему в этом же зале задавали по крайней мере раза четыре.

– Зависит от обстоятельств. Если Систранк будет участвовать в процессе, Джейку победы не видать. Если же он сам станет вести дело, я бы расценил его шансы как пятьдесят на пятьдесят, – ответил адвокат, никогда в судебных процессах не участвовавший.

– Я слышал, недавно у него появилось секретное оружие.

– Что за оружие?

– Говорят, Люсьен Уилбэнкс снова стал появляться возле здания суда. И вовсе не для того, чтобы выпить. Полагают, он вертится вокруг конторы Джейка.

– Да, он вернулся, – подтвердил адвокат. – Я сам видел, как Люсьен в архиве просматривал поземельные книги и завещания. Он ничуть не изменился.

– Печально слышать.

– Как вам показалось, он был трезв?

– Более или менее.

– Конечно, Джейк не захочет подпускать его к жюри.

– Сомневаюсь, что судья Этли позволит ему даже присутствовать в зале.

– Он ведь не имеет права адвокатской практики, не так ли?

– Так. Он был лишен его бессрочно. Подать прошение о восстановлении может только через восемь лет.

– Лишен бессрочно, но на восемь лет?

– Да.

– Но это же бессмыслица.

– Таков закон.

– Закон, закон…

– Кто сказал: первое, что нужно сделать, так это убить всех адвокатов?

– Наверное, Шекспир.

– А я думал, Фолкнер.

– Если дошло до цитирования Шекспира, – опять подал голос адвокат, – полагаю, мне пора уходить.

Из «Парчмена» позвонил Флойд Грин. Тремя голосами против двух комиссия по условно-досрочному освобождению решила выпустить Дэнниса Йоки на свободу. Без объяснений. Флойд намекнул на некие особенности работы комиссии. Джейку было известно, что в штате существовала давняя грязная традиция освобождать заключенных условно-досрочно за деньги, но он отказывался верить, что семейство Йоки было достаточно искушенным, чтобы суметь дать взятку.

Десять минут спустя с той же новостью позвонил Оззи, выразив свое возмущение. Он не мог поверить, что это произошло, и сказал Джейку, что сам лично на следующий день поедет в «Парчмен» за Дэннисом и за два с половиной часа, которые им предстоит провести вдвоем в машине, постарается как следует запугать его и заставит усвоить, что ему запрещено переступать городские границы Клэнтона.

Джейк поблагодарил его и позвонил Карле.

18

Руфус Бакли припарковал свой видавший виды «кадиллак» на другой стороне площади, как можно дальше от конторы Джейка. С минуту он сидел в машине, размышляя о том, как ненавистны ему Клэнтон, его суд, его избиратели и особенно то, что с ним здесь случилось. Было время, не такое уж давнее, когда здешние избиратели обожали его, а сам он считал их одной из опор той стартовой площадки, с которой намеревался начать взлет к должности губернатора штата, а там, кто знает, может, куда и дальше.

Он был окружным прокурором, молодым, амбициозным, полным энергии обвинителем с кольтами на обоих бедрах, с лассо в руке, не знающим страха перед плохими парнями. Найдите их, схватите – и вам останется лишь смотреть, как Руфус Бакли их прижмет.

Имея девяносто процентов выигранных дел и опираясь на высокий рейтинг, он отважно вступил в избирательную кампанию. Трижды одерживал победу с ошеломляющими результатами, но в прошлом году все пошло наперекосяк. Злополучный вердикт, вынесенный Карлу Ли Хейли, был еще свеж в памяти избирателей, и добропорядочные жители округа Форд отказали ему в доверии. Он также сокрушительно проиграл дела в округах Тайлер, Милбурн и Ван Бюрен – да практически по всему Двадцать второму избирательному округу, хотя в его родном Полке зарегистрированные избиратели все же отдали ему преимущество, правда, всего в жалкие шестьдесят голосов.

Его карьера государственного служащего закончилась, хотя в свои сорок четыре года он пытался убедить себя, что у него еще все впереди и он будет востребован. Кем и в каком качестве, оставалось неясным.

Жена грозилась уйти, если он когда-нибудь еще выставит свою кандидатуру на каких бы то ни было выборах. Прослонявшись десять месяцев по своему маленькому тихому офису и насмотревшись на ничтожную жизнь Главной улицы, открывавшуюся из окна, Руфус умирал от скуки, чувствовал себя потерпевшим крушение, был подавлен и буквально сходил с ума. Звонок Букера Систранка показался ему чудом, и Руфус, не раздумывая, ухватился за шанс снова ввязаться в драку. А то, что противником будет Джейк, его только раззадоривало.

Он открыл дверцу и вышел из машины, надеясь, что никто его не узнает. Как пали сильные[119]!

Суд округа Форд начинал работать в 8.00, и спустя пять минут после его открытия Руфус вошел в парадную дверь, как делал это столько раз прежде, в другой жизни. Тогда его уважали, даже боялись. Теперь никто не обращал на него внимания, разве что швейцар с некоторым запозданием окинул его недоуменным взглядом: «Кажется, я вас знаю?»

Руфус поспешно поднялся по лестнице и обрадовался, увидев, что главный зал заседаний не заперт и не охраняется. Слушания были назначены на 9 утра, и Руфус оказался первым. Так и было задумано, потому что у них с мистером Систранком имелся план.

Это было всего третье его появление здесь со времени процесса над Хейли, и Руфус почувствовал, как от ужасного воспоминания о проигрыше у него свело живот. Он остановился в проеме широкой двустворчатой двери и оглядел обширное пространство пустого, печально памятного зала. Колени вдруг сделались ватными, и на миг показалось, что он теряет сознание.

Закрыв глаза, Руфус услышал, как в голове звучит голос секретаря суда Джина Гиллеспи, читающего вердикт: «Мы, жюри присяжных, признаем подсудимого невиновным по всем пунктам обвинения на основании его невменяемости». Какое лицемерие! Но кто скажет, что хладнокровно убил двух парней потому, что они это заслужили. Нет, нужно найти законный предлог для оправдания, и невменяемость – единственное, что мог выдвинуть Джейк Брейганс в качестве такого предлога.

Этого оказалось достаточно. Карл Ли Хейли был так же вменяем, когда убивал тех парней, как любой человек, находящийся в здравом уме.

Руфус припомнил светопреставление, которое началось в зале, когда семейство Хейли и все его друзья вскочили с мест от радости, как безумные. Какая уж тут невменяемость! А несколькими секундами позже, когда какой-то мальчишка, выбежав на улицу, закричал: «Невиновен! Невиновен!», взорвалась и толпа, окружавшая Дом правосудия.

Подойдя к барьеру, отделяющему участников суда от зрителей, Руфус наконец взял себя в руки и собрался с мыслями. У него есть работа, которую предстояло сделать, и очень мало времени, чтобы подготовиться к ней.

Как в любом зале суда, между барьером и судейской скамьей стояли два длинных стола. Они были одинаковы на вид, но совершенно различны по назначению. Стол справа являлся крепостью, исконными охотничьими угодьями обвинителя во время уголовных процессов или истца в гражданских тяжбах. Этот стол располагался в непосредственной близости к ложе присяжных, поэтому в ходе процесса Руфус чувствовал себя ближе к своим.

В десяти футах от этого стола находился другой такой же – редут защиты в уголовных и гражданских процессах. По мнению большинства юристов, проводящих свою профессиональную жизнь в судах, позиция в зале имела важное значение. Она знаменовала собой либо силу, либо ее недостаток.

Некоторые пользовались ею, чтобы больше или меньше, в зависимости от ситуации, быть на виду у присяжных, которые всегда наблюдают за участниками процесса. Иногда площадка перед судейской скамьей превращалась в поле битвы Давида с Голиафом: когда адвокат-одиночка и его убогий клиент сталкивались с направленным на них острием корпоративного иска или когда обреченный подсудимый оказывался лицом к лицу с мощью государства. Где сидеть, было важно для хорошеньких адвокатесс в коротких юбках, если жюри состояло преимущественно из мужчин, и не меньше – для «аптечных ковбоев»[120] в остроносых сапо́гах.

Будучи прокурором, Руфус никогда не заботился о том, какое место занять, потому что его место было неоспоримо. Опротестования завещаний, однако, случались редко, и они с мистером Систранком приняли решение: если удастся, захватить прокурорский стол, тот, что ближе к ложе присяжных, дав тем самым понять всем, кто здесь истинный голос защитников завещания. Джейк Брейганс скорее всего станет размахивать кулаками, но в конце концов будет вынужден смириться.

Пора правильно распределить роли, а поскольку их клиентка, согласно последней воле Сета Хаббарда, является бенефициаром очень крупного наследства, главную роль они должны оставить за собой.

Лично Руфус не был так уж уверен в правильности такой стратегии. Он был хорошо осведомлен о привычках достопочтенного Рубена В. Этли, который, как большинство старых, бывалых и зачастую эксцентричных миссиссипских судей, правил железной рукой и к чужакам чаще всего относился скептически. Систранк, тем не менее, рвался в бой и был готов лезть под пули. Так или иначе, независимо от исхода, действо обещало быть волнующим, и Руфусу предстояло оказаться в самой гуще событий.

Он быстро переставил стулья за правым столом, оставив в середине только три и сдвинув остальные на самый край. Достал из портфеля бумаги, блокноты и разложил их по всему столу, словно корпел здесь уже несколько часов и собирался трудиться весь день. Затем перекинулся парой слов с судебным приставом мистером Питом, наполняющим графины ледяной водой. Когда-то они с мистером Питом любили поболтать о погоде, но атмосферные осадки Руфуса больше не интересовали.

Думас Ли вошел в зал незаметно и, увидев Бакли, направился прямо к нему. На груди у него висели камера и блокнот на шнурке, готовые к работе.

– Эй, мистер Бакли, а вас каким ветром сюда занесло? – поинтересовался он.

Руфус проигнорировал его.

– Ах да, вы же местный представитель адвокатов Летти Лэнг, правда?

– Без комментариев, – ответил Руфус, аккуратно раскладывая папки и бормоча что-то себе под нос.

«Да, ситуация решительно изменилась, – подумал Думас. – Прежде старина Руфус из кожи вон лез, чтобы поговорить с репортером».

Думас отошел от него, сказал что-то мистеру Питу.

– Уберите свою камеру, – ответил Пит.

Думас вместе с еще одним коллегой послушно вышел из здания. Они стали ждать: не удастся ли поймать в объектив черный «роллс-ройс».

Уэйд Ланье прибыл со своим помощником Лестером Чилкоттом. Они кивнули Бакли, который был слишком занят, чтобы разговаривать, подивились, что он занял стол Джейка, и тоже принялись распаковывать тяжелые портфели, готовясь к битве.

Через несколько минут Стиллмен Раш и Сэм Ларкин появились у барьера и поздоровались со своими полуколлегами. Они устроились в той же части зала и собирались оперировать приблизительно теми же аргументами, но на этой ранней стадии конфликта не были готовы доверять друг другу.

Зал начал заполняться зрителями и огласился густым рокотом взволнованных приветствий и сплетен. Несколько приставов в форме расхаживали среди собравшихся, отпуская шуточки и здороваясь со вновь прибывающими. Йен, Рамона и их дети приехали вместе и уселись в конце левого ряда, сразу за спинами своих адвокатов, как можно дальше от противников. Любопытные адвокаты слонялись перед судейским столом, обменивались шутливыми репликами со служащими и делали вид, будто у них здесь, в суде, какие-то свои дела.

Самым театрализованным моментом стало появление Букера Систранка со своей свитой. Они плотной группой вошли в зал и, заполонив весь проход, двинулись по нему так, словно все помещение зарезервировано именно за ними. Держа Летти за руку, Систранк вел свою команду, бросая на остальных такие сердитые взгляды, что никто не решался заговорить, и, по обыкновению, нарываясь на ссору.

Усадив свою клиентку в первом ряду между Симеоном и детьми, он поставил рядом с ней в качестве стража молодого чернокожего парня в черном костюме, черной рубашке и галстуке, словно в любой момент, откуда ни возьмись, на нее могли накинуться либо убийцы, либо поклонники. Вокруг Летти сидели многочисленные кузены, тетушки, дядюшки, племянники, соседи, а также отдельные доброжелатели.

Наблюдая за этим парадом, Бакли с трудом подавлял дурные предчувствия. Двенадцать лет он выходил в этих краях перед присяжными лицом к лицу. Он отбирал их, мог читать по их лицам, предсказывать их поведение, обращаться к ним и в большинстве случаев вести за собой.

Руфус Бакли моментально понял, что стратегия Букера Систранка, определяющаяся формулой «Большой-Черный-Страшный», в этом зале не пройдет. Неужели он всерьез рассчитывает произвести впечатление приставленным к Летти телохранителем? Да и сама Летти – никудышная актриса. Ей явно велели выглядеть хмурой, печальной, даже скорбящей, словно она потеряла самого дорогого друга, по праву оставившего ей наследство, которое алчные белые хотят отнять. И она изо всех сил старалась напустить на себя обиженный и оскорбленный вид.

Систранк и его партнер Кендрик Бост прошли за барьер и торжественно поздоровались со своим сподвижником мистером Бакли, добавив еще бумаг к вороху мусора, покрывающего заветный стол, и не обращая внимания на представителей противной стороны.

По мере того как стрелка часов приближалась к восьми сорока пяти, зал заполнялся все плотнее.

Джейк вошел через боковую дверь и сразу обратил внимание, что его место занято. Он обменялся рукопожатием с Уэйдом Ланье, Стиллменом Рашем и остальными адвокатами, защищающими интересы «протестантов».

– Похоже, у нас небольшая проблема, – сказал он Стиллмену, кивком указывая на Бакли и мемфисских адвокатов.

– Удачи тебе, – ответил Стиллмен.

Джейк быстро принял решение не вступать в конфронтацию. Он выскользнул из зала и направился в кабинет судьи.

Гершел Хаббард прибыл с детьми и несколькими друзьями. Все они расселись поблизости от Йена и Рамоны. Когда стрелка часов приблизилась к девяти, шум в зале начал стихать. Публика была почти идеально сегрегирована: черные с одной стороны от прохода, белые – с другой. Ланье, разумеется, сидел на черной стороне, в последних рядах.

Вернувшись, Джейк остановился в одиночестве возле двери, ближайшей к ложе присяжных. Он ни с кем не разговаривал, лишь небрежно листал какой-то документ.

В 9.05 настал выход судьи Этли.

Мистер Пит рявкнул:

– Встать, суд идет!

Судья в старой, выцветшей черной мантии, развевающейся за его спиной, поднялся на помост. Заняв свое место, он произнес:

– Садитесь, пожалуйста, – и начал медленно обводить взглядом зал.

Этли смотрел, хмурился, но ничего не говорил. Потом, взглянув поочередно на Джейка, на Бакли и Систранка с Бостом, взял со стола лист бумаги, оказавшийся списком адвокатов, и сделал перекличку. Все, числом десять, оказались на месте.

Судья Этли еще ближе подвинул к себе микрофон.

– Сначала немного оргвопросов. Мистер Бакли, вы подали прошение о том, чтобы быть допущенным к рассматриваемому делу в качестве местного представителя мемфисской фирмы «Систранк и Бост». Правильно?

Бакли, давно мечтавший встать и подать голос, вскочил:

– Правильно, ваша честь. Я…

– И после этого, похоже, вы и ваш совет адвокатов подали целый воз ходатайств, которые должны быть рассмотрены сегодня. Так?

– Да, ваша честь, и я хотел бы…

– Прошу прощения, – перебил его Этли. – А мистер Брайгенс подал протест против вашего участия в деле на основании недостатка у вас опыта, умения и знаний в вопросах, относящихся к данному делу. Правильно?

– Совершенно несерьезный протест, ваша честь, как вам и самому очевидно. В нашем штате от адвоката не требуется, чтобы…

– Прошу прощения, мистер Бакли, – снова оборвал его судья. – Вы подали свое прошение, мистер Брайгенс подал протест на него, а это означает, что я должен принять решение. Я этого еще не сделал, а стало быть, пока вы не являетесь законным участником процесса. Вы следите за моей мыслью?

– Ваша честь, протест мистера Брайгенса настолько несерьезен, что против мистера Брайгенса следует применить санкции. Я уже готовлю требование на этот счет.

– Не тратьте время попусту, мистер Бакли. Сядьте и слушайте меня.

Он подождал, пока Бакли сядет. Темные глаза судьи сощурились, морщины на лбу обозначились еще глубже. Он никогда не терял самообладания, но мог так явно продемонстрировать свой гнев, что нагонял страх на адвокатов в радиусе пятидесяти ярдов.

– Официально вы пока не являетесь участником процесса, мистер Бакли, а следовательно, и вы, мистер Систранк, и вы, мистер Бост. Тем не менее вы сочли возможным распоряжаться в моем зале суда, заняв места по своему усмотрению. Не вы адвокаты по делу о наследстве, а мистер Брайгенс, в должном порядке официально утвержденный мною. Когда-нибудь вы можете стать адвокатами по утверждению наследства, но пока вы ими не являетесь.

Он произносил слова медленно, отчетливо, резко, чтобы всем был понятен смысл сказанного. Они эхом разносились по залу и приковывали всеобщее внимание.

Джейк не смог сдержать улыбку. У него и в мыслях не было, что его малообоснованный, оскорбительный, даже глупый протест против участия Бакли в деле может оказаться столь полезным.

Судья Этли между тем продолжал:

– Официально вас здесь вообще нет, мистер Бакли. Какое право вы имеете вести себя столь бесцеремонно?

– Но ваша честь…

– Пожалуйста, встаньте, когда обращаетесь к суду!

Бакли вскочил, ударившись при этом коленом о перекладину под столешницей, что не позволило ему, как он рассчитывал, внешне сохранить достоинство.

– Но ваша честь, я никогда не видел, чтобы дипломированный адвокат не был допущен до участия в деле по столь безосновательной причине, поэтому решил, что вы отклоните протест с порога, и мы сможем заняться более существенными делами.

– Вы решили неправильно, мистер Бакли, и при этом, видимо, сочли, что вы и ваши мемфисские коллеги можете прийти сюда и просто взять это дело в свои руки. Меня это возмущает.

– Ну, судья, я заверяю суд, что…

– Сядьте, мистер Бакли. Соберите свои вещи и перейдите в ложу присяжных. – Судья Этли указал своим длинным костлявым пальцем в направлении Джейка.

Бакли не шелохнулся. А вот его коллеги зашевелились. Букер Систранк встал, широко раскинул руки и произнес глубоким, богатым модуляциями гудящим басом:

– Ваша честь, с позволения суда должен сказать, что это абсурдно. Это же рутинная процедура, заслуживающая упоминания разве что мелким шрифтом. Она не требует такой чрезмерной реакции. Мы все здесь разумные люди и стараемся служить правосудию. Могу я предложить, чтобы мы вернулись к исходному вопросу о праве мистера Бакли участвовать в деле в качестве нашего местного представителя? Ваша честь не может не понимать: протест молодого мистера Брайгенса не имеет смысла и должен быть немедленно отклонен. Вы ведь это сами понимаете, судья, не так ли?

Судья Этли ничего не ответил, и в его взгляде ничего не отразилось. После недолгой, но тяжелой паузы он посмотрел на секретаря и произнес:

– Взгляните-ка, здесь ли шериф Уоллс.

Это распоряжение могло напугать Руфуса Бакли и позабавить Джейка и адвокатов противной стороны, но Букера Систранка оно разозлило. Он надменно выпрямился:

– Ваша честь, я имею право высказаться.

– Пока нет, не имеете. Прошу вас сесть, мистер Систранк.

– Я протестую против подобного тона, ваша честь. Я представляю бенефициара этого завещания, миз Летти Лэнг, и обязан защищать ее интересы на всех этапах.

– Сядьте, мистер Систранк.

– Вы не заткнете мне рот, ваша честь. Еще не так давно адвокатам, таким как я, не разрешалось поднимать голос в этом самом зале суда. Многие годы они не имели права даже входить сюда, а уж если они здесь оказывались, им запрещалось говорить.

– Сядьте, пока я не обвинил вас в неуважении к суду.

– Не запугивайте меня, судья. – Систранк вышел из-за стола. – Я имею право говорить, защищать своего клиента, и я не стану молчать из-за крючкотворства в судебной процедуре.

– Сядьте, пока я не обвинил вас в неуважении к суду, – спокойно повторил судья Этли.

Систранк сделал еще шаг вперед – адвокаты и все присутствующие не верили своим глазам.

– Не сяду, – сердито огрызнулся Систранк.

Джейк подумал, уж не потерял ли парень рассудок.

– Именно по этой причине я и ходатайствовал о том, чтобы вы взяли самоотвод. Мне и многим другим очевидны ваши расовые предрассудки. Под вашим председательством у моей клиентки нет шанса на справедливый суд. По той же причине мы просили и о перенесении процесса в другое место. Набрать непредвзятое жюри в этом… в этом городе… невозможно. Правосудие требует, чтобы процесс происходил в другом суде и под председательством другого судьи.

– Я обвиняю вас в неуважении к суду, мистер Систранк.

– Мне безразлично. Я сделаю все, что потребуется, лишь бы защитить клиентку, и если для того, чтобы добиться справедливого суда, мне придется отправиться в федеральную тюрьму, я охотно туда отправлюсь. Я подам федеральный иск против каждого, кто встанет на моем пути.

Два судебных пристава стали медленно приближаться к Систранку. Тот вдруг резко повернулся и указал пальцем на одного из них.

– Не прикасайтесь ко мне, если не хотите стать ответчиком по федеральному иску. Руки прочь!

– Где шериф Уоллс? – спросил судья Этли.

– Он здесь, – кивнул секретарь.

Оззи уже вошел в зал и стремительно шагал по проходу в сопровождении своего помощника Вилли Хастингса. Судья Этли вскинул свой молоточек.

– Мистер Систранк, я обвиняю вас в неуважении к суду и приказываю шерифу округа Форд заключить вас под стражу. – Молоточек опустился. – Шериф Уоллс, пожалуйста, уведите его.

– Вы этого не сделаете! – завопил Систранк. – Я лицензированный адвокат, допущенный к адвокатской практике Верховным судом Соединенных Штатов! Я действую от имени своей клиентки. Меня представляет местный адвокат. Вы не можете так поступить, ваша честь. Это проявление дискриминации и предубеждения по отношению к моей клиентке.

К этому моменту Оззи уже находился на расстоянии вытянутой руки от него и готов в случае необходимости применить силу. К тому же он был на три дюйма выше, на десять лет моложе, на тридцать фунтов тяжелее и вооружен. При взгляде на его лицо не оставалось сомнений: он с радостью врежет этому фанфарону на глазах у земляков. Когда Оззи схватил Систранка за плечо, тот недолго сопротивлялся.

– Руки назад, – произнес Оззи.

Именно этого добивался Систранк. Разыгрывая драму, он опустил голову, завел руки за спину и, всем своим видом демонстрируя достоинство, несмотря на унижение, коему его подвергли, взглянул на Кендрика Боста. Кое-кто из стоящих рядом с Бостом впоследствии утверждал, что видели злобно-самодовольную ухмылку на его лице. Для остальных она осталась незаметной. В окружении приставов Систранк был выведен за барьер и далее по проходу из зала. Поравнявшись с Летти, он громко заявил:

– Я достану их, Летти. Не волнуйтесь. Эти расисты никогда не получат ваших денег. Просто доверьтесь мне.

Его поволокли дальше по проходу и вывели за дверь. По причинам, которые так и остались для всех непонятными, Руфус Бакли почувствовал необходимость что-то сказать. Посреди установившейся в зале гробовой тишины он встал и произнес:

– Ваша честь, с позволения суда я должен сказать, что это определенно ставит нас в невыгодное положение.

Судья Этли взглянул на единственного оставшегося пристава и, указав на Бакли, велел ему:

– Уведите его тоже.

– Что?! – задохнулся от возмущения Бакли.

– Я обвиняю вас в неуважении к суду, мистер Бакли. Пожалуйста, уведите его.

– Но за что, ваша честь?

– За то, что вы ведете себя высокомерно, бесцеремонно, неуважительно, нагло и за многое другое. Уводите!

Когда на запястьях Бакли защелкнулись наручники, он побледнел, глаза у него расширились. Его, Руфуса Бакли, бывшего окружного прокурора, чья репутация была символом высочайших стандартов соблюдения законов, морали и этики поведения, волокут из зала, как обычного преступника!

Джейк едва сдерживался, чтобы не зааплодировать.

– И посадите его в одну камеру с его соратником, – проревел в микрофон судья Этли вслед Руфусу, который шел, спотыкаясь, и заискивающе заглядывал в лица присутствующих, надеясь на сочувствие.

Только когда дверь за ним захлопнулась, все словно осознали, как мало кислорода осталось в помещении, – было трудно дышать. Адвокаты стали обмениваться веселыми взглядами. Они не сомневались: такого они больше не увидят. Судья Этли сделал вид, будто что-то записывает, давая возможность всем восстановить дыхание. Наконец он произнес:

– Ну, мистер Бост, а вы ничего не желаете сказать?

Мистер Бост не желал. У него в голове роилось много мыслей, но, учитывая настроение судьи в данный момент, он счел благоразумным лишь покачать головой.

– Хорошо. У вас есть тридцать секунд, чтобы очистить стол и перейти в ложу присяжных. Мистер Брайгенс, займите положенное вам в моем зале суда место.

– С радостью, ваша честь.

– Впрочем, давайте сделаем десятиминутный перерыв.

Оззи Уоллс не был лишен чувства юмора. На улице позади здания суда стояли четыре патрульные машины при полном оснащении: со множеством надписей и цифр на бортах, утыканные антеннами и световыми панелями. Собрав своих сотрудников в коридоре вокруг двух арестованных адвокатов, он быстро принял решение отвезти их с помпой.

– Сажайте их в мою машину, – приказал он.

– Я подам на вас в суд за это, – пригрозил Систранк раз в десятый.

– У нас тоже имеются адвокаты, – с иронией парировал Оззи.

– Я засужу всех вас, провинициалльные придурки!

– Причем наши адвокаты не сидят в тюрьме, – невозмутимо закончил свою мысль Оззи.

– Я подам на вас в федеральный суд.

– Обожаю федеральный суд.

Систранка и Бакли выволокли из здания и потащили к задней дверце огромного коричневого «форда» Оззи. Думас Ли и его напарник пулей вылетели из здания с фотоаппаратами.

– Давайте устроим им парад, – предложил Оззи своим подчиненным. – Сирен не надо, но все сигнальные огни включить.

Оззи сел за руль, завел двигатель и тронулся очень-очень медленно.

– Вы когда-нибудь прежде ездили на заднем сиденье, Руфус? – ехидно поинтересовался он.

Бакли не ответил. Сидя за спиной Оззи, он съехал как можно ниже и украдкой поглядывал в окно, пока они ползли вокруг площади. В трех дюймах справа от него, неудобно из-за связанных за спиной рук, сидел Систранк и продолжал бубнить:

– Вам должно быть стыдно обращаться подобным образом с братом.

– С белыми мы обращаемся точно так же, – ответил Оззи.

– Вы нарушаете мои гражданские права.

– А вы своей болтовней – мои. Заткнитесь или я запру вас под камерой. У нас там есть небольшой подвал. Вы ведь видели его, Руфус?

Руфус снова предпочел промолчать.

Кавалькада автомобилей во главе с машиной Оззи дважды объехала площадь, потом зигзагом проследовала по прилегающим улицам – Оззи давал время Думасу добраться до тюрьмы и ко времени их приезда подготовиться к съемке. Систранка и Бакли извлекли из машины Оззи и медленно повели по подъездной дорожке к офису шерифа. Там с ними проделали все, что делают с другими, только что доставленными задержанными: сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, задали сотню вопросов для протокола, отобрали все вещи и выдали казенную одежду.

Спустя сорок пять минут после того, как достопочтенный Рубен В. Этли обрушил на них свой гнев, Букер Систранк и Руфус Бакли, в тюремной одежде – вылинявших оранжевых робах и штанах с белыми нашивками – сидели на своих металлических кроватях, уставившись на почерневший от грязи подтекающий унитаз, который им предстояло делить на двоих. Надзиратель сквозь решетку в двери заглянул в их узенькую камеру:

– Ну как, парни, вам ничего не нужно?

– Когда у вас тут ленч? – поинтересовался Руфус.

После того как Бост был выдворен в ложу присяжных, а его соратники препровождены в тюрьму, слушания начались и завершились с удивительной быстротой. Поскольку никто больше не требовал перенести процесс в другое место или сменить судью, эти ходатайства были отклонены. Ходатайство о замене Джейка на Руфуса Бакли было отвергнуто без единого слова.

Судья Этли утвердил ходатайство о рассмотрении дела судом присяжных и дал сторонам девяносто дней на то, чтобы начать и закончить представление документов. Он доходчиво объяснил, что дело будет иметь для него приоритет, и он не позволит затягивать процесс. Потом попросил всех поверенных достать ежедневники и назначил дату открытия суда на 3 апреля 1989 года, то есть почти через пять месяцев.

Полчаса спустя он объявил слушания закрытыми и удалился из зала. Публика начала подниматься с мест, обсуждая случившееся. Зал загудел, а адвокаты, собравшись в кружок, пытались осмыслить ситуацию.

– Полагаю, тебе повезло, что ты не в тюрьме, – шепнул Джейку Стиллмен Раш.

– Невероятно повезло, – ответил Джейк. – А ты, верно, собираешься навестить Бакли?

– Может, позже.

Кендрик Бост вывел Летти и ее сопровождающих на улицу, довел до угла и постарался втолковать им, что все идет по плану. Большинство реагировало на его заверения скептически. После этого Бост с телохранителем поспешили как можно быстрее убраться. Они почти бегом пересекли лужайку перед зданием суда, запрыгнули в черный «роллс-ройс» – телохранитель оказался также и шофером – и помчались в офис шерифа. Однако Оззи сообщил им, что посещения заключенных судом не санкционированы. Выругавшись, Бост велел водителю ехать в Оксфорд, где находилось ближайшее отделение федерального суда.

Еще до ленча Думас Ли быстро накатал тысячу слов и факсом переслал статью знакомому журналисту в мемфисскую газету, а также кучу снимков – фототелеграфом. В тот же день он отправил те же материалы в газеты Тьюпело и Джексона.

19

Из надежных источников пошел и со скоростью пожара распространился по зданию суда, а потом и по площади слух, что, явившись на работу в девять часов утра, судья Этли может снова вызвать в суд своих арестованных и дать им возможность принести извинения. Предвкушению невероятного зрелища – как Руфуса Бакли и Букера Систранка тащат в суд, надо надеяться, в цепях, резиновых банных шлепанцах и в оранжевой тюремной одежде, было невозможно противиться.

Их история привлекла невиданное внимание и стала источником сплетен и спекуляций. Для Бакли это было чудовищным унижением. Для Систранка – не более чем очередной главой биографии.

Утренняя мемфисская газета на первой полосе воспроизвела статью Думаса от первого до последнего слова, сопроводив ее огромным снимком: два адвоката-соратника днем раньше покидают здание суда в наручниках. Систранку стоило постараться уже ради одного заголовка: «Знаменитый мемфисский адвокат заключен в тюрьму в Миссисипи». Дополняя на удивление точную в этот раз статью Думаса, была напечатана еще одна, поменьше, – о ходатайстве, направленном фирмой «Систранк и Бост» в федеральный суд в Оксфорде с требованием habeas corpus[121]. Слушания были назначены на 13.00, сегодня.

Джейк с Люсьеном сидели на своем балконе, выходящем на площадь, пили кофе и ждали прибытия патрульных машин. Оззи обещал позвонить и предупредить заранее.

Люсьен, не без причины ненавидящий вставать рано утром, выглядел необычно свежим, и взгляд у него был ясным. Он утверждал, что пьет теперь меньше, при этом больше двигается и уж точно больше работает. Джейку все труднее становилось предотвращать его появление в своем офисе.

– Мог ли я когда-нибудь подумать, что мне доведется увидеть Руфуса Бакли в наручниках, – улыбнулся Люсьен.

– Чудесно, просто чудесно. До сих пор не могу до конца поверить, – отозвался Джейк. – Хочу позвонить Думасу и спросить, нельзя ли купить у него фотографию Бакли, которого ведут в тюрьму.

– Да-да, позвоните и сделайте мне копию.

– Восемь на десять, в рамке. Наверное, я смог бы успешно торговать ими.

Рокси пришлось взобраться по лестнице, пересечь кабинет Джейка и выйти на балкон, чтобы сообщить шефу:

– Звонил шериф Уоллс. Они уже в пути.

– Спасибо.

Пересекая площадь, Джейк с Люсьеном не могли не заметить, что у адвокатов других расположенных на площади юридических контор, не практикующих в суде, вдруг обнаружились неотложные дела во Дворце правосудия. Бедняга Бакли нажил себе столько врагов! Зал суда не был набит до отказа, но немало этих самых врагов слонялось поблизости. Было совершенно очевидно, что находятся они там по одной-единственной причине.

Судебный пристав призвал публику к порядку, и судья Этли быстро проследовал на свою скамью.

– Введите его, – кивнул секретарю судья.

Открылась боковая дверь, и вошел Руфус, без цепей и наручников. Если не считать щетины на лице и взъерошенных волос, выглядел он почти как накануне. Судья Этли проявил снисходительность и позволил ему сменить тюремную робу на свою одежду. Учитывая утреннюю прессу, судья Этли просто не мог позволить участнику своего суда появиться перед публикой в подобном виде.

Никаких признаков присутствия Систранка не просматривалось. Дверь закрыли, и стало очевидно, что его здесь действительно нет, и в слушаниях он участия не примет.

– Встаньте, пожалуйста, здесь, мистер Бакли. – Судья указал на место прямо напротив своего стола.

Бакли повиновался и встал перед судьей совершенно один, беспомощный, униженный и раздавленный. С трудом сглотнув, он заставил себя посмотреть на судью.

Отодвинув микрофон и понизив голос, судья обратился персонально к Бакли:

– Надеюсь, вы нормально пережили ночь в нашей чудесной тюрьме.

– Да, спасибо.

– Шериф Уоллс хорошо с вами обращался?

– Да, хорошо.

– Хорошо ли вы с мистером Систранком отдохнули ночью вместе?

– Я бы не назвал это отдыхом, ваша честь, но ночь мы пережили.

– Я не мог не заметить, что вы здесь один. Мистер Систранк ничего не просил передать?

– О да, он много чего сказал, ваша честь, но я не уполномочен повторять здесь его слова. Не думаю, что это пошло бы ему на пользу.

– Не сомневаюсь. Мне не нравится, когда меня обзывают, мистер Бакли, особенно грубым словом «расист». А это одно из любимых слов мистера Систранка. Уполномочиваю вас как его коллегу объяснить ему это и заверить от моего имени, что, если когда-нибудь еще он и вы тоже назовете меня так, двери моего зала суда будут для вас закрыты навсегда.

– С радостью доведу это до его сведения, судья, – кивнул Бакли.

Джейк с Люсьеном сидели в четвертом ряду от конца на длинной скамье красного дерева, которая стояла там уже несколько десятков лет. У дальней от них стены появилась и заняла место чернокожая женщина лет двадцати пяти, миловидная и смутно знакомая. Она бегло осмотрелась, словно сомневаясь, позволено ли ей здесь находиться. Когда ее взгляд упал на Джейка, он улыбнулся: все, мол, в порядке, слушания открыты для публики.

Судья Этли тем временем продолжал:

– Благодарю вас. Итак, цель наших сегодняшних кратких слушаний – рассмотреть вопрос о вероятности отмены моего приказа о вашем аресте. Я приказал арестовать вас – вас и вашего соратника – за оскорбление суда, мистер Бакли, потому что, с моей точки зрения, вы вели себя вопиюще неуважительно по отношению к суду и, следовательно, ко мне. Признаюсь, я был разгневан, хотя обычно стараюсь избегать принятия решений в излишне эмоциональном состоянии. За долгие годы я убедился: такие решения, как правило, не самые удачные. Но я не сожалею о том, что сделал вчера, и поступил бы точно так же сегодня. А теперь я предоставляю вам возможность ответить.

Оззи уже поработал посредником: простое признание своей вины, простое извинение, и приказ об аресте за оскорбление суда будет снят. Руфус на это сразу согласился, Систранк категорически отказался.

Руфус, глядя в пол, перенес тяжесть тела с одной ноги на другую.

– Да, ваша честь, ну… я признаю, что вчера мы преступили грань дозволенного. Мы вели себя дерзко и неуважительно, за что я приношу извинения. Это больше не повторится.

– Очень хорошо. Приказ о вашем аресте за неуважение к суду, таким образом, аннулируется.

– Благодарю, ваша честь, – смиренно произнес Бакли, с облегчением расправляя расслабляя плечи.

– Итак, мистер Бакли, я назначил открытие процесса на третье апреля. До этого предстоит много работы. Вам, адвокатам, неоднократно придется собираться вместе, не исключено, в этом зале пройдет еще несколько предварительных слушаний. Нельзя допустить, чтобы каждый раз, когда мы будем оказываться вместе, возникали ссоры и устраивались представления. Дело непростое, мы все понимаем, что ставки очень высоки. Поэтому мой вопрос состоит в следующем: какой представляется вам ваша роль в этом деле – ваша и ваших мемфисских коллег?

Снова почувствовав себя свободным и получив возможность высказаться, Руфус неожиданно уверенно ухватился за этот шанс.

– Ваша честь, – произнес он, откашлявшись, – мы здесь, чтобы защитить права миз Летти Лэнг и…

– Это понятно, – перебил судья. – Я говорю о процессуальной процедуре, мистер Бакли. Мне кажется, в такой ситуации мистеру Брайгенсу, ведущему адвокату по утверждению завещания, и куче адвокатов, представляющих интересы бенефициара, просто будет слишком тесно. Вас чересчур много. Понимаете, что я имею в виду?

– Э-э-э… не совсем, ваша честь.

– Хорошо, выражусь яснее. Лицо, желающее опротестовать завещание, имеет право нанять адвоката и подать ходатайство, – махнул рукой в сторону адвокатов другой стороны судья. – Этому адвокату есть что делать с самого начала до самого конца. А вот бенефициара завещания представляет адвокат по делам наследства. В нашем случае это мистер Брайгенс. Персональные адвокаты бенефициара в некотором роде просто пользуются плодами его трудов.

– О, с этим я не согласен, ваша честь. Мы…

– Помолчите. Так вот, мистер Бакли… При всем уважении, должен сказать: не уверен, что ваши услуги действительно необходимы. Может, это не так, но вам придется постараться переубедить меня. У нас еще масса времени. Просто подумайте об этом, хорошо? Я не могу представить процесс, в котором личным адвокатам бенефициара была бы определена активная роль.

– Ну… судья, я думаю…

Судья Этли предупреждающе выставил вперед ладонь:

– Довольно. Я это не обсуждаю. Может, в другой раз.

Сначала показалось, Бакли готов вступить в спор, но, видимо, вовремя вспомнил, почему он здесь. Не было смысла вновь раздражать судью.

– Конечно, судья, благодарю вас, – скромно произнес он.

– Вы свободны.

Джейк снова взглянул на молодую женщину. Облегающие джинсы, красный свитер, весьма поношенные желтые кроссовки, стильная короткая стрижка. Она выглядела гибкой и ладной, совсем не похожей на типичных двадцатипятилетних чернокожих женщин округа Форд. Встретившись взглядом с Джейком, она улыбнулась.

А полчаса спустя она стояла перед столом Рокси и вежливо интересовалась, не сможет ли мистер Брайгенс уделить ей несколько минут.

– Ваше имя, пожалуйста.

– Порция Лэнг, дочь Летти.

Мистер Брайгенс был очень занят. Но Рокси понимала: это может оказаться важным, и попросила женщину подождать минут десять, а сама нашла небольшой зазор в расписании шефа.

Джейк пригласил гостью в кабинет и предложил кофе, она, поблагодарив, отказалась. Они расположились в углу, словно на сеансе психотерапии: Джейк – в старинном кожаном кресле, Порция – на диване. Не в силах удержаться, она с восхищением оглядывала большую комнату, красивую мебель и продуманный беспорядок на рабочем столе.

– Это мое первое посещение адвокатской конторы, – призналась она.

– Если повезет, то и последнее, – пошутил Джейк.

Девушка нервничала и поначалу держалась напряженно. Но ее визит мог оказаться очень важным, и Джейк делал все возможное, чтобы она почувствовала себя свободнее.

– Расскажите о себе, – попросил он.

– О, я знаю, у вас мало времени.

– У меня куча времени. Дело вашей матери для нашей конторы – самое важное.

Порция сделала попытку улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Скрестив ноги в желтых кроссовках, она начала. Ей двадцать четыре года, она старшая дочь в семье и только что демобилизовалась из армии после шести лет службы.

В Германии до нее дошло известие о том, что мать упомянута в завещании Сета Хаббарда. Но это не имело отношения к ее демобилизации. Просто шести лет оказалось достаточно. Порция устала от армии и готова была сменить военную жизнь на гражданскую.

В Клэнтонской старшей школе она считалась хорошей ученицей, но при нерегулярной работе отца у них не было денег на колледж. (Говоря о Симеоне, девушка нахмурилась.) Горя желанием уехать из дома и вообще из округа Форд, Порция записалась в армию и получила возможность попутешествовать по миру.

Вот уже неделю она снова дома, хотя не собирается оставаться в здешних краях. У нее накопились льготы на три года обучения в колледже, который она хотела окончить, – девушка мечтала о юридической школе.

В Германии она служила в JAG[122] и имела возможность познакомиться с деятельностью военных судов. Сейчас живет у родителей, которые вместе со всей семьей, кстати, недавно переехали в город.

– Они снимают старый дом Саппингтона, – не без гордости сообщила девушка.

– Я знаю, – кивнул Джейк. – Наш город маленький, слухи распространяются быстро.

Так или иначе, Порция сомневалась, что сможет долго прожить здесь, поскольку дом, хоть и намного просторнее прежнего, напоминает муравейник с без конца приезжающими и уезжающими родственниками и людьми, спящими повсюду.

Джейк слушал внимательно, ожидая главного, которое непременно должно было всплыть. Время от времени он задавал вопрос-другой, но девушка не нуждалась в подстегивании: почувствовав себя уютно, она и сама разговорилась. Шесть лет в армии стерли протяжность произношения, гнусавость и грамматическую небрежность, свойственные речи местных чернокожих. У нее была идеальная дикция, не заученная, а вошедшая в привычку. В Европе она выучила немецкий и французский и работала переводчицей. Сейчас изучала испанский.

Джейку хотелось по привычке кое-что записать, но это выглядело бы невежливо.

На прошлой неделе в выходные девушка ездила в «Парчмен» повидать Марвиса, и он рассказал о визите Джейка. О брате Порция говорила довольно долго, время от времени смахивая слезу. Он ее старший брат, ее герой, тяжело осознавать, что он в тюрьме.

Будь Симеон не таким плохим отцом, Марвис не сбился бы с пути. Да, он велел Порции передать маме, чтобы она держалась Джейка, сказал, что говорил со своим адвокатом Ником Нортоном, и тот подтвердил: мемфисские хлыщи все испортят.

– Почему вы пришли в суд сегодня утром? – спросил Джейк.

– Я и вчера была там, мистер Брайгенс.

– Пожалуйста, зовите меня Джейком.

– Хорошо. Вчера я была свидетельницей фиаско маминых адвокатов и сегодня утром в офисе секретаря знакомилась с судебным делом. Тогда-то я и услышала, что их везут из тюрьмы.

– Адвокатов вашей семьи?

– Да. – Сделав глубокий вдох, она заговорила гораздо медленнее: – Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить. Мы с вами имеем право обсуждать дело?

– Разумеется. Мы ведь официально на одной стороне. Может, сейчас это не ощущается, но в настоящий момент мы с вами союзники.

– Ладно. – Еще один глубокий вздох. – Мне необходимо с кем-нибудь поговорить. Послушайте, Джейк, меня здесь не было во время процесса над Карлом Ли Хейли, но я все о нем знаю. Когда на прошлое Рождество я приезжала домой, тут только и было разговоров что о процессе, о Клэнтоне, Клане, Национальной гвардии и тому подобном. Мне даже стало жалко, что я пропустила такое действо. Но ваше имя в наших кругах хорошо известно. Моя мать несколько дней назад сказала мне, что чувствует: вам она может доверять. А это не так просто для черных, Джейк, особенно в такой ситуации, как наша.

– Такой ситуации у нас еще не было.

– Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Притом сколько денег на кону, мы… естественно ожидаем неблагоприятного исхода.

– Думаю, я понимаю.

– Ну вот, вчера, когда мы вернулись домой, разразилась очередная ссора. Крупная. Между мамой и папой, но, конечно, и непрошеные советчики вмешивались. Видите ли, я не знаю всего, что происходило в мое отсутствие, но ясно, что у них уже давно идут споры о чем-то серьезном. Мне кажется, отец винил маму в том, что она будто бы спала с мистером Хаббардом.

Ее глаза наполнились слезами, и она прервалась, чтобы вытереть их.

– Джейк, моя мама – не проститутка, она замечательная женщина, практически в одиночку поднявшая пятерых детей. Так больно сознавать, что многие здесь думают, будто она каким-то образом втерлась в завещание старика. Никогда в это не поверю! Никогда! Отец – другое дело. Они воюют друг с другом уже двадцать лет. Когда училась в старших классах, я умоляла маму уйти от него. Он ругал ее за все, что бы она ни сделала, а теперь ругает за то, чего она не делала. Я сказала ему, чтобы он прекратил это и заткнулся.

Джейк протянул ей бумажную салфетку, но у нее уже не было слез.

– Спасибо, – слабо улыбнулась Порция. – Так вот… с одной стороны, он ругает ее за то, что она будто бы спала с мистером Хаббардом, а с другой – втайне радуется этому, если допустить, что так действительно было, потому что она оказалась щедро вознаграждена. Поэтому вчера, когда мы вернулись из суда, мама набросилась на него из-за мемфисских адвокатов.

– Это он их нанял?

– Да. Он теперь считает себя важной шишкой и защищает таким образом свое имущество – то есть мою маму. Он убежден, что все здешние белые готовят заговор, чтобы объявить завещание недействительным и присвоить деньги. А поскольку все сводится к расе, почему бы не нанять самого крутого в этих краях бойца расового фронта? Вот так это и случилось. И вот что из этого вышло – «боец» оказался в тюрьме.

– Что вы сами об этом думаете?

– О Систранке? Ему только на руку сейчас очутиться в камере. Его портрет в газетах, броские заголовки… Еще один черный, несправедливо посаженный в тюрьму миссисипскими расистами. То что нужно. Он бы сам лучше не придумал.

«Этой девушке не откажешь в проницательности», – подумал Джейк.

– Согласен. – Он кивнул и улыбнулся. – Все было предусмотрено. По крайней мере, Систранком. Уверяю вас, Руфус Бакли и в мыслях не держал сесть в тюрьму.

– Как нам избавиться от этих шутов?

– Этот же вопрос я собирался задать вам.

– Насколько я понимаю, мой отец поехал в Мемфис, встретился с Систранком, и тот, что неудивительно, почуял запах больших денег. Вот и ринулся сюда, устроил показательное представление, и моя мама попалась на крючок. Джейк, мама действительно очень хорошо к вам относится, доверяет вам, но Систранк убедил ее, что в этом деле нельзя полагаться ни на одного белого. Хотя сам почему-то привлек Бакли.

– Если эти типы останутся в деле, мы проиграем. Можете представить себе их перед присяжными?

– Нет, не могу. Именно из-за этого произошла вчерашняя ссора. Мы с мамой утверждали, что сами все портим. Симеон, он же всегда все лучше всех знает, твердил, что Систранк перенесет слушания в федеральный суд и там победит.

– Это невозможно, Порция. Здесь нет предмета для рассмотрения федеральным судом.

– Я понимаю.

– Сколько Систранк должен получить?

– Половину. Я знаю это только потому, что в пылу ссоры они проговорились. Мама сказала, смешно отдавать Систранку половину ее доли. А папа ответил: зато, мол, половина от ничего и есть ничего.

– Они занимали деньги у Систранка?

– А вы не стесняетесь задавать вопросы, да?

Джейк улыбнулся и пожал плечами:

– Поверьте, в конце концов все так или иначе выйдет наружу.

– Да, занимали. Сколько – не знаю.

Джейк отпил остывший кофе, и оба помолчали, обдумывая следующий вопрос.

– Дело очень серьезное, Порция. На кону большое состояние, и наша сторона на данный момент проигрывает.

– Состояние? – Она улыбнулась. – Когда разнесся слух, что какая-то бедная черная женщина из захолустного района Миссисипи может унаследовать двадцать миллионов, адвокаты с ума посходили. Один звонил даже из Чикаго, сулил златые горы. Систранк к тому времени уже был «на борту» и всех отшивал, но звонки до сих пор продолжаются. Белые адвокаты, черные адвокаты – все предлагают лучшие условия.

– Вам вообще никто не нужен.

– Вы уверены?

– Моя обязанность обеспечить исполнение последней воли мистера Хаббарда, изложенной в завещании, – все просто и ясно. Это завещание подвергнется атаке со стороны его семьи, вот где развернется главное сражение. Когда начнется суд, я хочу сидеть за своим столом рядом с мистером Квинсом Ланди, управляющим наследством. Он белый, и я белый, а между нами будет сидеть Летти, прекрасно выглядящая и невозмутимая. Да, дело в деньгах, Порция, но и в расе тоже. Нам не нужен зал суда, одна половина которого будет черной, другая – белой. Я доведу дело до конца перед присяжными и…

– И победите?

– Только идиот взялся бы предсказывать, как поведет себя жюри. Но готов поклясться: мои шансы выиграть гораздо выше, чем у Букера Систранка. И я не претендую ни на какую долю того, что достанется Летти.

– А кто же будет вам платить?

– Вы тоже не стесняетесь задавать вопросы, да?

– Извините. Просто очень многого не знаю.

– Я работаю на условиях почасовой оплаты, и мой гонорар оплачивает штат. В весьма разумных пределах, которые утверждены судом.

Она кивнула так, словно уже много раз это слышала, потом, покашляв, призналась:

– У меня во рту пересохло. У вас есть чем промочить горло?

– Да, конечно. Пойдемте.

Они спустились в маленькую кухню, где Джейк нашел диетическую соду. Чтобы произвести впечатление на Порцию, он провел ее в совещательную комнату – их конференц-зал, и показал место, где Квинс Ланди работал над документами, касающимися наследства Хаббарда. Сам Ланди еще не приехал в контору.

– Какая часть наследства представлена в деньгах? – Глядя на коробки с документами так, будто они набиты наличными, спросила Порция робко, словно вопрос выходил за рамки приличий.

– Бо́льшая часть.

Она с восхищением осмотрела полки, уставленные юридической литературой, к которой годами почти не прикасались.

– У вас замечательный офис, – пробормотала она.

– Я лишь пользуюсь им. Принадлежит он Люсьену Уилбэнксу.

– Я о нем слышала.

– Кто же о нем не слышал! Садитесь, пожалуйста.

Порция опустилась в мягкое кожаное кресло у длинного стола, Джейк закрыл дверь. Рокси, разумеется, вертелась поблизости, настроив свой радар.

– Итак, – сел напротив Порции Джейк, – подскажите, как избавиться от Систранка?

– Держать его толстую задницу в тюрьме, – в лучших армейских традициях без запинки отрапортовала она.

Джейк рассмеялся:

– Это временно. Вашей матери придется его выгнать. Ваш отец не в счет, он вообще не участвует.

– Но они должны ему деньги.

– Могут расплатиться потом. Если ваша мать будет следовать моим указаниям, я проведу ее через это дело. Но сначала она должна сообщить Систранку, что отказывается от его услуг. И от услуг Бакли тоже. В письменной форме. Если согласится подписать письмо, я его составлю.

– Дайте мне немного времени, ладно?

– Его у нас очень мало. Чем дольше Систранк здесь ошивается, тем больше наносит вреда. Он любитель саморекламы и обожает привлекать к себе внимание. К сожалению, он уже привлек неблагоприятное внимание всех белых жителей округа Форд. А ведь именно они будут нашими присяжными, Порция.

– Полностью белое жюри?

– Нет, но восемь-девять человек из двенадцати будут белыми.

– А разве в процессе над Хейли не все жюри было белым?

– Да, действительно было, и казалось, что оно с каждым днем становится белее. Но тот процесс совсем другое дело.

Порция сделала глоток из банки и снова окинула взглядом солидные юридические фолианты на полках.

– Должно быть, классно быть адвокатом, – с благоговением произнесла она.

Джейк никогда бы не охарактеризовал свою профессию словом «классно». Он вынужден был признаться, что давно смотрит на нее не иначе как на чрезвычайно скучное и утомительное занятие. Процесс над Хейли обернулся для него триумфом, но за все свои тяжкие труды, нападки, угрозы физической расправы и нервные переживания он получил всего девятьсот долларов. И потерял дом, а также чуть не лишился семьи.

– Временами, – уклончиво ответил он.

– Скажите, Джейк, а в Клэнтоне есть чернокожие женщины-адвокаты?

– Нет.

– А сколько здесь черных мужчин-адвокатов?

– Два.

– А где находится ближайшая адвокатская контора, возглавляемая женщиной?

– В Тьюпело.

– Вы знаете эту женщину? Я хочу с ней познакомиться.

– С удовольствием ей позвоню. Ее зовут Барбара Макнэтт, очень милая дама. Она училась на курс старше меня на юридическом факультете. В основном специализируется на семейном праве, но имеет дело с полицейскими и прокурорами. Она хороший адвокат.

– Спасибо, Джейк, это было бы здорово.

Повисла неловкая пауза, Порция отпила еще соды. Джейк знал, к чему он хочет ее подвести, но спешить было нельзя.

– Вы говорили, что хотите поступить в юридическую школу, – сказал он наконец.

Порция сразу обратилась в слух. Они довольно долго рассуждали об этом. Джейк честно старался, чтобы из его рассказа у нее не создалось впечатления об учебе как о трех годах тяжких испытаний. Время от времени школьники спрашивали Джейка, как и других адвокатов, советует ли он им избрать юриспруденцию своей профессией. Не кривя душой, он никогда не говорил «нет», хотя при этом у него оставалось немало сомнений.

На свете существовало слишком много адвокатов, но доступных – недостаточно. Адвокаты теснились вдоль Главных улиц бесчисленных провинциальных городков и сидели друг у друга на голове в корпоративных небоскребах мегаполисов. Тем не менее почти половина американцев, нуждающихся в юридической помощи, не могли ее себе позволить, поэтому требовалось еще больше адвокатов, но не тех, что служат в крупных фирмах, и не тех, что занимаются вопросами страхования, и, разумеется, не таких, как он сам, мелких провинциальных адвокатов. Интуиция подсказывала ему, что Порция Лэнг, стань она адвокатом, будет делать как раз то, что нужно, – помогать людям.

Разговор прервал Квинс Ланди. Джейк представил ему Порцию Лэнг, после чего проводил ее до выхода. Когда они стояли уже на улице, под балконом, он пригласил ее к себе на ужин.

Слушания по требованию Кендрика Боста о habeas corpus начались на третьем этаже федерального суда в Оксфорде в 13.00, как и было назначено. К тому времени достопочтенный Букер Ф. Систранк уже больше суток «щеголял» в тюремной форме округа. На слушаниях он не присутствовал, впрочем, его присутствия и не ожидалось.

Председательствовал федеральный судья, проявляющий мало интереса к происходящему. Прецедентов тому, чтобы федеральный суд был вовлечен в разбор дела о неуважении к суду, возникшего на уровне штата, не существовало – во всяком случае, в Пятом судебном округе. Судья несколько раз спросил, есть ли в зале официальный представитель федерального уровня, но такового не оказалось.

Босту было позволено в течение получаса напыщенно разглагольствовать, но по существу он так ничего и не сказал. Его плохо обоснованная претензия состояла в том, что мистер Систранк якобы стал жертвой некого невнятного заговора властей округа Форд, составленного с целью отстранить его от дела по утверждению завещания. Подтекст не оставлял сомнений: Систранк ожидал, что будет освобожден только потому, что он черный, и считает это причиной дурного обращения с ним со стороны белого судьи.

Требование было отклонено. Бост тут же составил апелляцию в тоже относящийся к Пятому округу суд Нового Орлеана. Они с Бакли также подали протест против ареста по обвинению в неуважении к суду в Верховный суд Миссисипи.

Систранк между тем безмятежно играл в шашки со своим новым сокамерником.

По материнской линии в роду Карлы имелись немецкие корни, именно поэтому она в старших классах и в течение четырех лет в «Оле Мисс» изучала немецкий. Попрактиковаться в этом языке в Клэнтоне возможность представлялась редко, и, естественно, она с огромной радостью приняла Порцию в их скромном доме, несмотря на то, что Джейк предупредил ее о визите только в пять часов пополудни.

– Не напрягайся, – сообщил он, – Порция славная девушка, и она может сыграть решающую роль в деле. К тому же ее скорее всего никогда еще не приглашали на ужин в дом к белым.

В ходе разговора, поначалу немного натянутого, до них дошло, что и они никогда еще не приглашали чернокожих на ужин.

Гостья прибыла ровно в 6.30 с бутылкой вина, запечатанной настоящей пробкой. Хоть Джейк и заверил ее, что ужин будет неофициальным, Порция надела длинное свободное платье из хлопчатобумажной ткани. Она поздоровалась с Карлой по-немецки, но, быстро перейдя на английский, извинилась за вино – дешевое калифорнийское, и они посмеялись над скудным ассортиментом местного винного магазина. Джейк объяснил, что практически все спиртное, которое продается в штате, закупается государством, а потом распределяется по частным винным лавкам.

Разговор естественно перешел на обсуждение нелепых законов Миссисипи о винной торговле, в результате чего в некоторых городах вы запросто купите крепчайший ром, но не сможете – банку пива.

– Вообще-то мы не держим в доме алкоголя, – рассматривая бутылку, признался Джейк.

– Простите, – смутилась Порция. – Я заберу домой.

– А почему бы нам просто не выпить? – подала счастливую мысль Карла.

Пока Джейк искал штопор, женщины подошли к плите проверить готовность ужина. Порция призналась, что предпочитает есть, а не готовить, хотя за время службы узнала немало о европейской кухне. И еще полюбила итальянские вина, которые в округе Форд встретишь нечасто.

– Да, за ними придется ездить в Мемфис, – сказал Джейк, продолжая рыться в ящике.

Карла залила соусом для пасты пряные колбаски и, пока соус медленно закипал, попробовала обменяться с Порцией несколькими элементарными немецкими фразами. Порция отвечала медленно, разборчиво, повторяла несколько раз, если требовалось, и исправляла ошибки. Услышав незнакомую речь, из глубины дома появилась Ханна. Ее представили гостье, и та поприветствовала ее дружеским «Чао!»

– А что означает «чао»? – спросила девочка.

– Между друзьями оно по-итальянски и, кажется, по-португальски означает «привет!» или «пока!» – ответила Порция. – Это гораздо проще произнести, чем «guten Tag» или «bonjour».

– А я знаю несколько слов по-немецки, – похвасталась Ханна. – Меня мама научила.

– Мы попрактикуемся в немецком позже, – улыбнулась Карла.

Джейк нашел наконец старый штопор и не без труда откупорил бутылку.

– Когда-то у нас были настоящие бокалы для вина, – вздохнула Карла, доставая из шкафа дешевые стаканы для воды. – Они сгинули в огне вместе со всем остальным.

Джейк разлил вино, они чокнулись, сказали: «Будем здоровы» и расселись за кухонным столом. Ханна отправилась в свою комнату.

– Вы часто вспоминаете о пожаре?

– Нет, нечасто, – ответил Джейк.

Карла слегка покачала головой и отвернулась.

– Однако если вы читаете газеты, – продолжил Джейк, – то должны знать: один из тех негодяев опять на свободе, может быть, болтается поблизости.

– Да, я читала, – кивнула Порция. – Два года и три месяца.

– Угу. Освобожден условно-досрочно. Пусть не он чиркнул спичкой, но ведь участвовал в заговоре.

– Вас пугает, что он снова на свободе?

– Конечно, пугает, – отозвалась Карла. – Мы спим с рассованными повсюду пистолетами.

– Меня не столько беспокоит Дэннис Йоки, – объяснил Джейк. – Он тупой молокосос, который хотел покрасоваться перед парнями постарше. Кроме того, Оззи будет следить за ним. Одно неосторожное движение, и Йоки отправится обратно в «Парчмен». Гораздо больше беспокоят меня негодяи, которых так и не привлекли к суду. Там была куча народу – и местные, и чужие. А под суд попали только четверо.

– Пятеро, если считать Бланта, – уточнила Карла.

– Но его не осудили. Блант – это ку-клукс-клановец, который пытался взорвать наш дом за неделю до того, как его сожгли. Он сейчас в местной психиатрической больнице и успешно симулирует сумасшествие.

Карла встала и, подойдя к плите, помешала соус в сковороде, потом зажгла еще одну конфорку и поставила кипятить воду.

– Извините меня, – тихо сказала Порция. – Я не хотела вызывать у вас неприятные воспоминания.

– Все в порядке, – успокоил ее Джейк. – Расскажите нам об Италии. Мы там никогда не бывали.

За ужином она рассказывала им о своих путешествиях по Италии, Германии, Франции и едва ли не по всей Европе. Перед окончанием школы она приняла решение повидать мир, а главное, уехать как можно дальше от Миссисипи. Армия давала такой шанс, и Порция максимально воспользовалась им.

После учебного лагеря ее главными приоритетами были Германия, Австралия и Япония. Базируясь в Ансбахе, она тратила все деньги на железнодорожные билеты и студенческие общежития, часто путешествуя в одиночку, и таким образом объездила Европу от Швеции до Греции. Год прослужила на Гуаме, но скучала там по истории, культуре и особенно по европейской кухне и винам. И добилась перевода.

Джейк бывал только в Мексике, а Карла – в Лондоне. К пятилетию свадьбы они скопили денег и отправились в малобюджетное путешествие в Париж, о котором вспоминали по сей день. Но в основном они были домоседами. Если выдавалась возможность, срывались летом на недельку к морю, в Дестин. Рассказы Порции о странствиях по миру слушали с завистью. А Ханна завороженно смотрела на Порцию и слушала.

– Вы видели пирамиды?! – воскликнула она.

– Да, – подтвердила гостья.

Бутылку прикончили, были не прочь выпить еще. Но Карла подала чай со льдом, и под него они завершили ужин. Отправив Ханну спать, пили кофе без кофеина, ели пирожные и обсуждали житейские проблемы. О Летти, завещании и связанных с ними проблемах не произнесли ни слова.

20

Энсил Хаббард больше не был Энсилом Хаббардом. Старое имя вместе со старыми документами было поспешно сменено много лет назад, когда некая беременная женщина нашла его, предъявила обвинение и потребовала алименты. Она была не первой, кто доставил ему неприятности, как и смена имени произошла не впервые. Имелась у него брошенная жена в Таиланде, его искали несколько ревнивых мужей, Налоговое управление США, определенные подразделения полиции минимум трех стран и взбешенный наркодилер с Коста-Рики.

И это были наиболее памятные вехи его хаотичной, безалаберно прожитой жизни, которую, будь его воля, он давно бы уже сменил на что-нибудь более традиционное. Но традиционное Энсилу Хаббарду судьбой предназначено не было.

Он работал барменом в Джуно, на Аляске, в захудалом районе, где матросы, грузчики и портовые разнорабочие собирались, чтобы напиться, сразиться в кости и выпустить пар. Двое свирепых вышибал следили за порядком в баре, но порядок этот был весьма зыбким.

Здесь его знали как Лонни – имя он увидел в местной газете, в некрологе, двумя годами раньше: Лонни Кларк. Лонни был мастером водить систему за нос и, если бы захотел, мог получить и номер социального обеспечения, и водительские права в любом штате по своему выбору, и даже паспорт. Но Лонни играл осторожно, и следов его существования не было ни в каких государственных реестрах, ни в одной компьютерной базе данных он не значился. Его как бы и не существовало, хотя поддельные документы на всякий случай у него имелись.

В барах он работал, потому что там платили наличными. Снимал комнату в ночлежке на той же улице и расплачивался за нее тоже наличными. Ездил на велосипедах или на автобусах, и если нужно было исчезнуть – а такая необходимость могла возникнуть в любой момент, покупал, опять же за наличные, билет на «Грейхаунд», помахав перед глазами кассира своими фиктивными водительскими правами. Или отправлялся путешествовать автостопом – так он проехал многие тысячи миль.

Стоя за барной стойкой, он внимательно наблюдал за посетителями. Побудьте тридцать лет в бегах, вы тоже научитесь наблюдать, видеть, ловить задержавшийся на вас взгляд и замечать подозрительных личностей.

Поскольку ни одно из его противоправных деяний не было связано с нанесением физического ущерба, а также не принесло, к великому сожалению, больших денег, существовал весьма реальный шанс, что его никогда не поймают. Аферы Лонни ограничивались короткими временными рамками, но главным его уязвимым местом была слабость к порочным женщинам, хотя в его отношениях с ними не случалось ничего криминального.

Кое-какие преступления за ним числились: уклонение от налогов, мелкая торговля наркотиками, еще более мелкая контрабанда оружия… Но, черт возьми, должен же мужчина чем-то зарабатывать на жизнь. Впрочем, возможно, одно-два из его преступлений были и более серьезными. Так или иначе, проведя всю свою жизнь в бегах, он привык постоянно оглядываться через плечо.

Преступления, равно как и женщины, теперь большей частью остались позади. В свои шестьдесят шесть Лонни смирился с тем, что угасание либидо к лучшему: это позволяло держаться подальше от неприятностей и сосредоточиться на другом. Он мечтал купить небольшое рыболовное судно, хотя накопить на него из своих скудных заработков определенно не смог бы. Но повинуясь своей авантюрной натуре и привычкам, он тем не менее часто подумывал о том, чтобы провернуть одно последнее, крупное дело с наркотиками – разыграть, так сказать, эффектный финал, огрести большие деньги и удалиться на покой.

Однако его пугала тюрьма. Если в столь преклонном возрасте накроют с суммой, о которой Лонни мечтал, он будет обречен умереть за решеткой. К тому же приходилось признать: прошлые аферы с наркотиками удачными не назовешь.

Нет уж, спасибо. Ему и так хорошо: стоять за барной стойкой, болтать с матросами и проститутками, раздавать хорошо оплачиваемые советы. Каждую ночь в два часа он закрывал бар и шел, не очень трезвый, в свою тесную комнатенку, где ложился на грязную постель и с ностальгией вспоминал дни, проведенные на море: сначала в военно-морских силах, потом на круизных судах, яхтах и даже на танкерах. Когда не имеешь будущего, живешь прошлым. Похоже, Лонни застрял в нем навсегда.

Он никогда не вспоминал Миссисипи и проведенное там детство. Вскоре после отъезда из родных мест Лонни научился моментально выкидывать из головы любую мысль о них. В мозгу словно щелкал переключатель, и кадр полностью менялся без всякого усилия. А спустя десятилетия он убедил себя в том, что и вовсе никогда там не жил. Его жизнь началась в шестнадцать лет, а до того ничего не было. Совсем ничего.

Рано утром на второй день заключения, вскоре после завтрака, состоящего из холодного омлета и еще более холодного белого тоста, Букера Систранка вызвали из камеры и без охраны повели в кабинет старшего шерифа. Сопровождающий, помощник шерифа, остался ждать за дверью, а ему велели войти. Оззи тепло поприветствовал Систранка и спросил, не хочет ли он кофе. Он хотел. Оззи также предложил ему свежеиспеченные пончики, и Систранк сразу набросился на них.

– Если захотите, сможете выйти отсюда через два часа, – сообщил Оззи.

Систранк слушал молча.

– Все, что от вас требуется, это явиться в суд, извиниться перед судьей Этли, и еще до ленча вы будете в Мемфисе.

– Да мне и здесь нравится, – усмехнулся Систранк с набитым ртом.

– Нет, Букер, вот что вам действительно понравится. – Оззи подтолкнул ему через стол мемфисскую газету.

На первой полосе под сгибом красовались фотографии под общим заголовком «Федеральный суд отклонил прошение Систранка о передаче его дела в вышестоящую инстанцию другого штата; он остается за решеткой в Клэнтоне». Систранк медленно прочел, дожевывая второй пончик. Оззи заметил пробежавшую по его лицу ухмылку.

– Новый день – новые заголовки, да, Букер? Вы этого добивались?

– Я борюсь за свою клиентку, шериф. Добро против зла. Удивлен, что вы этого не понимаете.

– Я все понимаю, Букер, тем более здесь нет никакого секрета. Вы не желаете вести это дело перед судьей Этли. Точка. Вы упорно провоцировали его, и ему надоели вы и ваша глупость. Теперь ваше имя у него в черном списке, и его оттуда уже не вымарать.

– Какие проблемы, шериф? Я перенесу дело в федеральный суд.

– Не сомневаюсь, что вы можете состряпать чушь для федерального суда насчет нарушения гражданских прав. Но это не прокатит. Я разговаривал с несколькими адвокатами, которые работают в федеральных судах, и все они сходятся во мнении, что вы – дерьмо собачье. Слушайте, Букер, вы не сможете запугать здешних судей так, как делаете у себя в Мемфисе. У нас здесь, в Северном департаменте, трое федеральных судей. Один из них – бывший главный судья, как и Этли. Другой – бывший окружной прокурор, а третий раньше был государственным обвинителем. Все трое – белые. И очень консервативные. Неужели вы думаете, что сможете предстать перед ними, начать нести свои расистские бредни и кто-нибудь на это купится? Дурак вы.

– А вы – не юрист, господин шериф. Тем не менее благодарю за юридическую консультацию. Я забуду все, что вы сказали, еще не дойдя до камеры.

Привалившись к спинке кресла, Оззи закинул ноги в шикарных, начищенных до блеска ковбойских сапогах на стол, разочарованно посмотрел в потолок.

– Вы хоть понимаете, Букер, что своим поведением внушаете белым неприязнь к Летти Лэнг?

– Она черная. Они испытывали к ней неприязнь задолго до того, как я сюда приехал.

– А вот в этом вы ошибаетесь. Я дважды был избран в округе на свою должность белыми. Большинство из них порядочные люди. И они относились к Летти беспристрастно, во всяком случае, до тех пор, пока вы здесь не объявились. А теперь дело приобрело другой оборот: черные против белых, и перевес не на нашей стороне. Вы идиот, вам это известно, Букер? Уж не знаю, как вы ведете дела у себя в Мемфисе, но здесь это не пройдет.

– Спасибо за кофе и пончики. Я могу идти?

– Да, пожалуйста.

Систранк встал и направился к выходу, но, дойдя до двери, остановился:

– Не уверен, что ваша тюрьма соответствует требованиям федерального закона.

– А вы привлеките меня к суду.

– Слишком много нарушений.

– И может стать еще хуже.

Порция пришла еще до полудня. Пока Джейк заканчивал долгий телефонный разговор, она болтала с Рокси, потом поднялась к нему в кабинет. Глаза у нее покраснели, руки дрожали, и вид был такой, будто девушка не спала неделю. Они перекинулись несколькими словами о состоявшемся накануне ужине в доме Джейка, после чего он наконец спросил напрямик:

– Что случилось?

Закрыв глаза и потерев лоб, Порция приступила к рассказу:

– Мы не спали всю ночь, ссорились до утра. Симеон пил, не то что по-черному, но достаточно, чтобы взвинтить себя. Мы с мамой заявили, что от Систранка надо избавляться. Ему это, разумеется, не понравилось, вот и разгорелась ссора. Представляете, полный дом народу, а мы сцепились, как кучка идиотов. В конце концов он ушел, и больше мы его не видели. Это плохая новость. Хорошая: мама согласилась подписать что угодно, лишь бы избавиться от мемфисских адвокатов.

Джейк подошел к столу, взял лист бумаги и передал ей.

– Вот уведомление о том, что она его увольняет. Больше ничего не требуется. Если Летти подпишет, мы берем дело в свои руки.

– А как же Симеон?

– Он может нанимать каких захочет адвокатов, но его имя в завещании отсутствует, следовательно, он не является заинтересованной стороной. Судья Этли не признает таковыми ни его, ни его адвокатов. Игра Симеона сыграна. Все будет решаться между Летти и семьей Хаббарда. Так она точно подпишет это?

– Я скоро вернусь, – ответила Порция.

– Где она?

– В машине перед домом.

– Пожалуйста, попросите ее подняться.

– Она не хочет. Боится, что вы на нее сердитесь.

Джейк не мог в это поверить:

– Бросьте, Порция. Я сейчас приготовлю кофе, мы посидим и поговорим втроем. Идите и приведите свою мать.

Удобно разлегшись на нижней полке, Систранк читал ходатайства и записки по делу, толстой стопкой покоящиеся у него на животе. Его сокамерник, сидя рядом, с любопытством заглядывал в бумаги. Дверь с металлическим лязгом открылась, и появился Оззи.

– Пошли, Букер.

Он вручил ему его костюм, рубашку и галстук, висящие на одних плечиках. Туфли и носки находились в бумажном магазинном пакете.

Они вышли через заднюю дверь и сели в машину Оззи. Минуту спустя она остановилась позади здания суда, и Оззи поспешно провел Систранка внутрь. Залы были пусты, никто ничего не заметил. На третьем этаже они вошли в тесную комнатку перед кабинетом судьи Этли. Стенографистка, исполняющая и обязанности секретаря, указала на другую дверь.

– Они ждут.

– Что происходит? – уже как минимум в третий раз пробормотал Систранк.

Оззи снова ничего не ответил, лишь распахнул дверь. Судья Этли сидел в конце длинного стола в своем обычном черном костюме, но без мантии. Справа от него расположились Джейк, Летти и Порция.

– Прошу садиться, джентльмены, – указал на места слева судья.

Они сели, Оззи – как можно дальше от остальных участников действа.

Систранк уставился через стол на Джейка и Летти. Он едва сдерживался, но все же молчал. Вообще-то тактика его состояла в том, чтобы сначала что-то выпалить, а потом уже задавать вопросы, но сейчас здравый смысл подсказывал: лучше попридержать язык и постараться не злить судью. У Порции был такой вид, словно она готова наброситься на него. Летти изучала собственные руки, Джейк что-то писал в блокноте.

– Пожалуйста, ознакомьтесь с этим. – Судья Этли протянул Систранку лист бумаги. – Вы уволены.

Прочтя первый абзац, Систранк взглянул на Летти.

– Вы это подписали?

– Да.

– Под давлением?

– Абсолютно без всякого давления, – дерзко вставила Порция. – Она сама приняла решение отказаться от ваших услуг. Вам понятно?

– А где Симеон?

– Уехал, – ответила Летти. – И я не знаю, когда вернется.

– Я все еще представляю его интересы, – напомнил Систранк.

– Он не является заинтересованной стороной, – возразил судья Этли. – А потому не будет иметь права участвовать в процессе, как и вы. – Он взял со стола другой лист и передал его Систранку. – Это судебный приказ, который я только что подписал, он отменяет ваш арест. Поскольку вы, мистер Систранк, больше не участвуете в деле, вы свободны. – Это прозвучало скорее как приказ, нежели как уведомление.

Систранк злобно посмотрел на Летти:

– Мне причитается плата за потраченное время и понесенные расходы, плюс выданный вам заем. Когда я получу свои деньги?

– В положенное время, – ответил Джейк.

– Я хочу получить их сейчас.

– Сейчас вы их не получите.

– Тогда я подам иск.

– Прекрасно. Я выступлю адвокатом ответчицы.

– А я буду председательствовать на слушаниях, – подхватил судья Этли. – И срок рассмотрения назначу – через четыре года.

Порция не удержалась от смешка.

– Судья, мы закончили? – подал голос Оззи. – Если да, мне нужно отвезти мистера Систранка в Мемфис. Похоже, здесь он сел на мель. А кроме того, нам с ним надо кое-что обсудить.

– Вы еще обо мне услышите. Последнее слово не сказано, – огрызнулся Систранк, прожигая взглядом Летти.

– Не сомневаюсь, – ответил Джейк.

– Увозите его, – велел судья Этли. – Желательно за границу нашего штата.

На этом совещание завершилось.

21

Юридическая контора Джейка Брайгенса никогда не нанимала стажеров. Другие конторы, располагающиеся вокруг площади, время от времени брали их. Как правило, это были учащиеся старших классов местных школ, которые собирались поступать в юридический колледж и рассматривали такую работу как плюс в своем будущем резюме. Теоретически они представляли собой источник либо бесплатной, либо дешевой рабочей силы, но Джейк наслышался больше плохого, нежели хорошего об их деятельности и никогда не испытывал желания привлечь кого-то из них. Пока не познакомился с Порцией Лэнг.

Она была умна, не имела работы, соскучилась по ней и поговаривала о профессии адвоката. Кроме того, ее считали наиболее благоразумным человеком среди многочисленных нынешних жильцов дома Саппингтона, и мать безраздельно ей доверяла. К тому же ее мать была на пути к тому, чтобы стать самой богатой чернокожей женщиной штата, хотя Джейк предвидел колоссальные трудности на этом пути.

Он нанял Порцию за пятьдесят долларов в неделю и выделил ей кабинет на верхнем этаже, подальше от всех отвлекающих моментов: от Рокси, Квинса Ланди и особенно от Люсьена, который ближе к Дню благодарения стал появляться в конторе каждый день и стремительно возрождал свои былые привычки.

Как-никак, это была его контора, и если он желал курить сигары и чудовищно задымлять все помещения, никто не мог ему помешать. Если он желал во второй половине дня слоняться по приемной с бурбоном и терроризировать Рокси грязными шутками, никто не мог ему это запретить. Если он желал изводить Квинса Ланди вопросами о наследстве Сета Хаббарда, кто мог его остановить?

Все больше времени Джейку приходилось тратить на улаживание конфликтов между сотрудниками своего разбухшего штата. Еще два месяца назад они с Рокси спокойно работали в весьма скучной, но продуктивной обстановке. Теперь в конторе царило постоянное напряжение, иногда вспыхивали ссоры, но в то же время было много смеха и появился командный дух.

В целом Джейку нравилось теперешнее оживление, хотя его очень пугало, что Люсьен серьезно подумывал о возвращении к юридической практике. С одной стороны, он любил Люсьена и дорожил его интуицией и советами. С другой – понимал: с возвращением Люсьена здесь все переменится.

У него имелась «козырная карта» – требование законодательства Миссисипи о непременной сдаче профильного экзамена для восстановления права на адвокатскую практику. Люсьену было пятьдесят четыре года, и каждый день приблизительно с пяти часов, а то и раньше, и до позднего вечера он пребывал в компании «Джека Дэниелса». Сомнительно, чтобы старый пьяница смог подготовиться и сдать сложный экзамен.

В свой первый день Порция явилась в контору без пяти девять – за пять минут до начала рабочего времени. Накануне она робко поинтересовалась у Джейка насчет формы одежды. Он спокойно ответил, что понятия не имеет, как должны одеваться стажеры, но полагает, что одежда может быть самой обычной. Если надо будет присутствовать в суде, тогда следует одеться построже, но вообще-то ему все равно.

Он ожидал, что Порция придет в джинсах и кроссовках, но она надела юбку, симпатичную блузку и туфли на каблуках. Девушка была готова к работе, и уже через несколько минут у Джейка создалось ощущение, что она чувствует себя юристом.

Он показал ей ее кабинет – одну из четырех пустующих комнат на верхнем этаже. Ею никто не пользовался много лет, с тех пор как старая фирма Уилбэнксов пребывала еще в зените славы. У Порции глаза расширились, когда она увидела великолепный деревянный стол и другую прекрасную, хотя и покрытую толстым слоем пыли мебель.

– Кто последним здесь сидел? – полюбопытствовала она, глядя на выцветший портрет кого-то из древних Уилбэнксов.

– Это надо спросить у Люсьена, – ответил Джейк.

За минувшие десять лет он не провел в этой комнате и пяти минут.

– Потрясающе! – воскликнула Порция.

– Для стажера действительно неплохо. Сегодня придет телефонист и подключит вам аппарат. После этого вы станете полноправной сотрудницей.

Около получаса он вводил ее в курс дела: пользование телефоном, обеденный перерыв, правила поведения в офисе, сверхурочные и так далее. А потом велел прочесть дюжину рассматривавшихся в Миссисипи судом присяжных дел, которые касаются опротестования завещаний. Важно, чтобы она изучила соответствующие законы и терминологию и поняла, как будет идти работа по делу ее матери. Для этого и надо было читать и перечитывать дела. Делать выписки. Вникать в законы и хорошо ориентироваться в них, чтобы разговоры с Летти были осмысленнее.

Летти предстояло стать более чем ключевым свидетелем на процессе, и требовалось уже сейчас заложить основу для ее свидетельских показаний. Правда, конечно, превыше всего, но, как известно любому судебному адвокату, существовало множество способов преподнесения правды.

Как только Джейк вышел, в кабинет ввалился и по-хозяйски расположился в нем Люсьен. Они с Порцией познакомились накануне, так что представляться друг другу не было необходимости. Он стал распространяться на тему о том, как мудро было отделаться от мемфисских адвокатов и пристать к Джейку, хотя, по его мнению, выиграть дело будет очень трудно. Вспомнил, как лет двадцать назад представлял в уголовном процессе интересы одного из кузенов ее отца. Знатное было дельце.

Это потянуло за собой другую историю, о перестрелке: там были замешаны четыре человека, ни один из них даже отдаленно не имел к Порции отношения. Она, как и все, знала, что за Люсьеном тянется репутация старого пьяницы-адвоката, который первым из белых присоединился к Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и который жил теперь со своей служанкой в большом доме на холме.

Отчасти человек-легенда, отчасти – негодяй. Вероятность знакомства с ним ей в голову не приходила. Но вот он тут, сидит и болтает с ней (в ее кабинете!) так, словно они старые друзья. Какое-то время она почтительно слушала, но час спустя начала задаваться вопросом: как часто придется выдерживать подобные визиты?

Пока Порция выслушивала Люсьена, Джейк в своем кабинете вместе с Квинсом Ланди изучал подшивку документов, которой предстояло фигурировать в деле под названием «первичная инвентаризация». Спустя месяц после начала «раскопок» Ланди уверился: окончательный документ будет мало чем отличаться от первичного. Никаких скрытых авуаров не существовало. Сет Хаббард знал, когда и как умрет, и позаботился о том, чтобы все бумаги оставить в полном порядке.

Оценка недвижимого имущества была завершена. На момент смерти Сет владел: 1) домом и двумястами акрами земли вокруг него стоимостью триста тысяч долларов; 2) стапятьюдесятью акрами строевого леса возле Валдосты, Джорджия, стоимостью четыреста пятьдесят тысяч долларов; 3) тремястами десятью акрами строевого леса возле Спартанберга, Южная Каролина, стоимостью восемьсот десять тысяч долларов; 4) неосвоенным участком на берегу залива к северу от Клиаруотера, Флорида, стоимостью сто тысяч долларов; 5) пятью акрами земли и стоящим на ней домиком в пригороде Буна, Северная Каролина, стоимостью двести восемьдесят тысяч долларов и 6) пятиэтажным многоквартирным домом на побережье неподалеку от Дестина, Флорида, стоимостью двести тридцать тысяч долларов.

Общая стоимость принадлежащей Сету недвижимости составляла два миллиона сто семьдесят тысяч долларов. Вся она была свободна от залога.

Консалтинговая фирма из Атланты оценила компанию «Берринг Ламбер» в четыреста тысяч долларов. Ее доклад был вложен в папку «Инвентаризация» вместе с остальными оценочными документами. В папке также находились списки банковских счетов в Бирмингеме. Вклады, помещенные под шесть процентов годовых, составляли теперь двадцать один миллион триста шестьдесят тысяч долларов с хвостиком.

Самая утомительная работа – с мелочами. Квинс перечислил столько личного имущества Сета, сколько, по его мнению, будет способен выдержать суд, – начиная с автомобилей новейших моделей (тридцать пять тысяч долларов) и кончая гардеробом (тысяча долларов).

Крупные цифры, однако, все еще поражали. Согласно «первичной инвентаризации», общая стоимость наследства Сета равнялась двадцати четырем миллионам двадцати тысячам долларов. Окончательной, конечно, была только цифра, обозначающая денежные вклады. Остальное подлежало реализации на рынке. Чтобы все распродать, требовались месяцы, а то и годы.

Джейк не хотел, чтобы кто-то другой в конторе видел эту папку в дюйм толщиной, поэтому лично сделал две копии. Рано отбыв на ленч, он доехал до школы и, встретившись там с женой и дочерью, съел тарелку спагетти в ближнем кафетерии. Джейк старался хоть раз в неделю бывать здесь, особенно по средам, когда Ханна предпочитала не брать ленч из дома, а угощаться им в этом кафе. Она обожала спагетти, но еще больше ей нравилось, если папа был рядом.

После того как девочка отправилась на площадку для игр, Джейк проводил Карлу обратно в класс. Уже прозвенел звонок, скоро начнется следующий урок.

– Сейчас отправляюсь к судье Этли, – довольно усмехнулся Джейк. – День первой зарплаты.

– Удачи тебе, – ответила Карла, чмокнув его. – Люблю тебя.

– И я тебя люблю. – Джейк поспешил покинуть школу до того, как в холл ворвется орава ребятишек.

Судья Этли сидел за своим столом, доедал тарелку томатного супа, когда секретарша пропустила к нему Джейка. Вопреки запрету врача, судья продолжал курить трубку – никак не мог бросить. Покончив с супом, он набил ее табаком «Сэр Уолтер Рейли» и чиркнул спичкой.

После двадцати лет его непрерывного пыхтения трубкой весь кабинет был покрыт слоем коричневатой копоти. Под потолком постоянно висело дымное облако. Облегчение приносило чуть приоткрытое окно. Насыщенный аромат трубочного табака, тем не менее, был приятным.

Джейку всегда нравилась эта комната с рядами толстых фолиантов на стеллажах и выцветшими портретами покойных судей и генералов Конфедерации на стенах. За те двадцать лет, что судья Рубен Этли занимал это помещение, здесь ничего не изменилось. У Джейка было ощущение, что и в течение пятидесяти предыдущих лет здесь все оставалось как сейчас. Судья обожал историю и держал свои любимые исторические книги в идеальном порядке на угловых полках, сделанных по спецзаказу. На столе царил хаос, и Джейк готов был поклясться, что одни и те же потрепанные папки валялись на правом переднем краю стола последние десять дней.

Впервые с судьей он встретился в пресвитерианской церкви десять лет назад, когда они с Карлой только приехали в Клэнтон. В церкви судья верховодил так же, как во всех других сферах своей жизни, и вскоре взял молодого адвоката под свое крыло. Они подружились, хотя это касалось только профессиональной деятельности. Рубен Этли принадлежал к старой школе. Он был судьей, Джейк – всего лишь адвокатом. Границы до́лжно соблюдать всегда. Дважды в суде он сурово одергивал Джейка, и воспоминание об этом сохранилось у того навсегда.

Зажав черенок трубки в уголке рта, судья Этли снял со спинки кресла пиджак и надел его. Помимо случаев, когда во время заседаний суда на нем была мантия, его никогда не видели ни в чем, кроме черного костюма. Одного и того же черного костюма. Никто не знал, сколько их у него – один или двадцать, но если и двадцать, то все они были абсолютно одинаковы.

Кроме того, судья всегда носил подтяжки цвета морской волны и накрахмаленные белые рубашки. Жестко накрахмаленные, хотя на большинстве из них имелись крошечные дырочки от табачных искр, носившихся в воздухе.

Пока судья усаживался на свое место в конце стола, разговор шел о Люсьене. Вынув из портфеля бумаги, Джейк передал судье копию «Инвентаризации».

– Квинс Ланди отлично потрудился, – сказал он. – Не хотел бы я, чтобы он проверял мои финансовые дела.

– Может, и это не за горами, – сухо заметил судья Этли.

Большинство людей считали его лишенным чувства юмора, но те, к кому он был расположен, знали, что иногда он может быть очень остер на язык.

– Вполне может быть, – подыграл ему Джейк.

Для судьи Рубен Этли отличался неразговорчивостью. Молча, методично он изучал документ, страницу за страницей. Табак в трубке тлел, но судья не вдыхал дым. Время не имело значения, потому что он контролировал часы. В конце концов, он вынул изо рта трубку и положил ее на пепельницу.

– Двадцать четыре миллиона, да-а-а, – вздохнул судья.

– Это общий итог.

– Давайте положим это под замок, Джейк, хорошо? Никто не должен это видеть, во всяком случае, пока. Подготовьте судебный приказ, и я засекречу эту часть дела. Бог знает, что может случиться, если публике станут известны цифры. Они появятся на первых полосах газет и наверняка привлекут новых адвокатов. Пусть это выйдет на свет как можно позднее, а пока давайте похороним эту папку.

– Согласен, судья.

– Слышно ли что-нибудь от Систранка?

– Нет, сэр, у меня теперь есть надежный источник информации. Буду откровенен до конца: я взял на работу стажера. Порцию Лэнг, старшую дочь Летти. Смышленая девочка, и подумывает о том, чтобы стать адвокатом.

– Это умно, Джейк, и девушка мне нравится.

– Значит, проблем не будет?

– Никаких. Я не волен распоряжаться в вашей конторе.

– И не видите здесь конфликта интересов?

– Я – нет.

– Я тоже. Если Систранк объявится и начнет шастать вокруг, мы сразу узнаем. Симеон все еще в «самовольной отлучке», но думаю, рано или поздно он вернется домой. Этот может доставить неприятности, но парень неглуп: Летти все еще его жена.

– Он непременно объявится. Есть еще кое-что, Джейк. Пять процентов наследства оставлены Сетом Хаббардом брату, Энсилу. Это делает его заинтересованной стороной. Я читал ваш доклад и письменные показания. Из них следует, что мы собираемся признать Энсила мертвым. Но меня это беспокоит. Пока мы в этом не удостоверились, не следует считать, что он мертв.

– Мы искали, судья, но нигде нет его следов.

– Понимаю, но вы не сыщик-профессионал, Джейк. Моя идея состоит вот в чем. Пять процентов наследства составляют более миллиона долларов. Мне кажется, было бы предусмотрительно взять из этой доли небольшую сумму, скажем, пятьдесят тысяч, и нанять высококлассное детективное агентство, чтобы они либо нашли его, либо выяснили, что с ним сталось. Как вы считаете?

В подобных ситуациях судью Этли не интересовало мнение собеседника, это была просто фигура вежливости.

– Великолепная идея, – ответил Джейк то, что всегда рад услышать любой судья.

– Я утвержу запрос. Какие еще потребуются расходы?

– Рад, что вы спросили, судья. Я хотел бы получить свою зарплату. – Джейк вручил ему сводку затраченного им на это дело времени.

Судья Этли изучил ее, нахмурился, словно Джейк намеревался ограбить штат.

– Сто восемьдесят часов. Какую я назначил ставку?

Судья прекрасно помнил, какую ставку он назначил, но Джейк смиренно ответил:

– Сто пятьдесят за час.

– Итого… давайте сосчитаем… – Продолжая хмуриться, будто страшно недоволен, судья опустил глаза к кончику носа, на котором сидели очки с толстыми стеклами. – Двадцать семь тысяч долларов? – Его голос зазвенел в притворном изумлении.

– Это минимум.

– Не многовато?

– Напротив, судья. Таков договор.

– И неплохой задел для летнего отпуска.

– Да, сэр, и это тоже. – Джейк был уверен, что судья Этли утвердил бы его гонорар, даже если бы количество часов было вдвое больше.

– Утверждаю. Еще расходы? – Он вынул из кармана кисет.

Джейк пододвинул ему еще несколько бумаг.

– Да, судья, совсем немного. Следует оплатить услуги Квинса Ланди. У него счет на сто десять часов по сто долларов за час. А также мы должны заплатить оценщикам, бухгалтерам и консалтинговой фирме. Вот документация, включая судебные приказы, которые вы должны подписать. Могу я предложить, чтобы мы перевели небольшую сумму из банка в Бирмингеме, открыв счет управления наследством в «Фёрст траст»?

– Сколько? – поинтересовался судья, водя зажженной спичкой над чашкой трубки.

– Немного. Я не хочу, чтобы в «Фёрст траст» догадались о размере денежных вкладов Хаббарда. Они спрятаны в Бирмингеме, пусть там и остаются как можно дольше.

– Вы просто читаете мои мысли, – улыбнулся судья. Он нередко говорил это, когда ему предлагали удачную идею, и, не сделав даже попытки отвести дым в сторону, выпустил густое облако, окутавшее стол.

– Я уже приготовил судебный приказ. – Джейк пододвинул судье новые бумаги, стараясь не обращать внимания на дым.

Судья Этли вынул изо рта трубку, за которой стелилась дымная струя, и начал выписывать свою фамилию присущим только ему почерком, который никто не мог расшифровать, но все безошибочно сразу узнавали. Подписав приказ о переводе денег, он взглянул на Джейка.

– Одним росчерком пера я переместил полмиллиона долларов. Какая власть!

– Это больше, чем я смогу заработать за следующие десять лет, – улыбнулся Джейк.

– Во всяком случае, при той манере составлять счета, которую вы продемонстрировали. Вы должны действовать так, словно вы адвокат крупной юридической фирмы.

– Лучше я буду копать канавы, судья.

– Я тоже.

Некоторое время судья Этли молча попеременно подписывал документы и пыхтел трубкой. Когда вся пачка бумаг оказалась завизирована, он спросил:

– Давайте обсудим следующую неделю. Там все в порядке?

– Насколько я знаю, да. Летти дает показания в понедельник и вторник, Гершел Хаббард – в среду, его сестра – в четверг, а в пятницу мы слушаем Йена Дэфо. Неделя обещает быть весьма насыщенной. Пять дней подряд дача показаний.

– Вы будете работать в главном зале?

– Да, сэр. В эти дни там не будет заседаний, и я попросил Оззи выделить нам одного из помощников для охраны, чтобы никто посторонний не проник в зал. У нас будет много места, которое нам, конечно, понадобится.

– А я буду здесь, рядом, на случай, если возникнут осложнения. Во время выступления одного свидетеля других в зале быть не должно.

– Все стороны будут об этом предупреждены.

– И я хочу, чтобы все записывалось на видео.

– Мы это уже организовали. Дополнительных расходов не потребуется.

Судья Этли пожевал черенок трубки с таким видом, словно его что-то позабавило.

– Бог мой, – задумчиво произнес он. – Что бы подумал Сет Хаббард, если бы смог увидеть, как в следующий понедельник в зал набьется куча голодных адвокатов, чтобы сражаться за его деньги?

– Уверен, ему бы стало противно, судья, но он сам виноват. Раздели он наследство, позаботься о своих детях, о Летти и обо всех других, о ком хотел бы позаботиться, нас бы здесь не было.

– Вы полагаете, он был сумасшедшим?

– Нет, не думаю.

– Тогда зачем он это сделал?

– Понятия не имею.

– Секс?

– Ну, моя новая стажерка это решительно отрицает, а она объездила весь мир и немало повидала. Конечно, речь идет о ее матери, но она вовсе не наивна.

Такие разговоры, конечно же, были запрещены. Среди множества устарелых статей Миссисипского кодекса одна из самых знаменитых, во всяком случае, среди юристов, была озаглавлена «О запрете процессуального злоязычия». На обычном английском языке это означало, что участникам процесса запрещалось обсуждать деликатные моменты рассматриваемого в настоящий момент дела с председателем суда в отсутствие адвоката противной стороны. Эта норма регулярно нарушалась. Наушничество было в порядке вещей, особенно в кабинете главного судьи Рубена В. Этли, но позволялось оно лишь нескольким адвокатам, которых он выделял и которым доверял.

Джейк хорошо усвоил: сказанное в этом кабинете здесь и остается, не будет иметь никакого значения в зале суда. Там судья Этли всегда действовал честно и непредвзято, независимо от того, что нашептали ему на ухо.

22

Если бы случилось так, как нафантазировал судья Этли, и Сет Хаббард мог стать мухой, сидящей в зале на стене, он бы действительно сильно расстроился. Не меньше десятка адвокатов собралось в зале суда утром в понедельник, чтобы сделать первый официальный шаг в деле, которое теперь значилось в списке намеченных к слушанию под названием «In re[123] о наследстве Генри Сета Хаббарда». Иными словами, десять адвокатов наточили ножи, чтобы отрезать свой кусок от этого пирога.

Кроме Джейка здесь присутствовали: Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт из Джексона, представляющие Рамону Дэфо, а также Стиллмен Раш и Сэм Ларкин из Тьюпело, представляющие Гершела Хаббарда. Ланье продолжал давить на Йена, чтобы заставить его давить на Рамону, чтобы та давила на Гершела с целью вынудить его отказаться от услуг юристов из Тьюпело и объединить усилия с джексонской командой. Но пока эти усилия привели к обострению отношений внутри семейства. Ланье грозил отказаться от дела, если две партии не объединятся, но весь его пар уходил в свисток. Йен знал: на кону слишком большие деньги, чтобы нашелся адвокат, который откажется от такого лакомого дела.

Детей Гершела представлял Зак Зейтлер – мемфисский адвокат, имеющий лицензию на практику в Миссисипи. Он привел с собой ненужного помощника, вся роль которого сводилась к тому, чтобы занимать место в зале суда, беспрерывно строчить в блокноте и создавать впечатление, будто у Зейтлера есть средства. Детей Рамоны представлял Джо Брэдли Хант из Джексона, который тоже притащил с собой помощника, такого же, как у Зейтлера. Энсил, наследник пяти процентов состояния, все еще предположительно считался мертвым, поэтому не имел своего представителя и не упоминался.

Порция была в числе троих параюристов, присутствующих в зале. Двух других привезли Уэйд Ланье и Стиллмен Раш: оба белые мужчины, как, впрочем, и все прочие служащие, кроме секретаря судебного заседания – белой женщины.

– Зал суда принадлежит налогоплательщикам, – сказал Порции Джейк, – поэтому ведите себя так, как будто он принадлежит вам.

Она старалась, но пока не могла совладать с нервами. Ждала трений, быть может, резких слов – словом, атмосферы, пропитанной соперничеством и недоверием. Однако увидела белых мужчин, которые обменивались рукопожатиями, дружески подтрунивали друг над другом, смеялись и с довольным видом пили кофе в ожидании девяти часов. Если между ними и существовала враждебность и они были готовы вступить в войну за наследство, то этого сейчас не мог заметить никто.

– Это всего лишь снятие показаний, – успокоил ее Джейк. – Вам будет безумно скучно. До смерти скучно.

В центре зала, между барьером и судейским возвышением, было составлено вместе несколько столов, вокруг которых вплотную друг к другу теснились стулья. Адвокаты не спеша находили свои места, хотя они и не были обозначены. Поскольку Летти первой предстояло выступить свидетельницей, Джейк занял место рядом с пустым стулом в торце стола. В другом конце секретарь судебного заседания настраивала видеокамеру. Вошел служащий с полным кофейником и поставил его на стол.

Когда все расселись и более или менее успокоились, Джейк сделал знак Порции открыть боковую дверь и ввести мать. Летти была одета как для посещения церкви и выглядела замечательно, хотя Джейк разрешил ей накануне надеть что угодно – ведь предстояло всего лишь снятие показаний.

Она села на свободный стул рядом с Джейком, по другую руку от нее устроилась секретарь судебного заседания со своим стенотайпом, за ней – Порция. Окинув взглядом длинный стол, Летти улыбнулась своре юристов:

– Доброе утро.

Все без исключения адвокаты ответили на ее приветствие доброжелательными улыбками. Начало было положено. Однако продолжалась эта идиллия всего секунду.

Не успел Джейк начать свою вступительную речь, как главная дверь отворилась и вошел Руфус Бакли с портфелем в руке, словно он тоже являлся участником процесса. Зал был пуст – ни единого зрителя, и таковым он должен был оставаться согласно приказу судьи Рубена Этли. Но Бакли, похоже, пришел не затем, чтобы наблюдать. Пройдя через вертящиеся воротца барьера, он уселся за стол. Остальные десять адвокатов подозрительно наблюдали за ним.

Джейк ощутил прилив боевого духа.

– Ну, привет, Руфус, – громко произнес он. – Приятно видеть вас на свободе.

– Ха-ха, Джейк. Очень смешно.

– Что вы здесь делаете?

– Собираюсь присутствовать при снятии показаний, разве вы не видите? – огрызнулся Бакли.

– И кого вы представляете?

– Того же клиента, которого представлял весь минувший месяц. Симеона Лэнга.

– Он не является заинтересованной стороной в деле.

– А мы считаем, что является. Возможно, это потребует обоснования, но наша позиция такова: мистер Лэнг имеет прямой финансовый интерес в деле по опротестованию завещания. Поэтому я здесь.

– Хорошо. – Джейк встал. – Давайте остановимся на этом. Судья Этли находится неподалеку как раз на случай осложнений. Пойду позову его.

Джейк поспешно вышел из зала, Бакли нервозно заерзал на стуле.

Спустя несколько минут судья Этли, без мантии, вышел из двери, располагающейся позади судейской скамьи, и занял свое обычное место.

– Доброе утро, господа, – ворчливо произнес он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мистер Бакли, пожалуйста, максимально коротко объясните мне, почему вы здесь.

Бакли встал с самодовольным видом:

– Видите ли, судья, мы по-прежнему представляем интересы мистера Симеона Лэнга и…

– Кто это мы?

– Мистер Букер Систранк и я, и мы…

– Мистер Систранк никогда больше не появится в моем зале, мистер Бакли, во всяком случае, не на этом процессе.

– Ладно. Но это не меняет нашей позиции. Мистер Симеон Лэнг является заинтересованной стороной в процессе и…

– Не является. И не будет являться – я не позволю. А следовательно, мистер Бакли, вы не представляете заинтересованную сторону.

– Но это не решено окончательно.

– Разумеется, решено. Мною. Вам здесь нечего делать, мистер Бакли. Это закрытые слушания.

– Послушайте, судья, это всего лишь снятие показаний, а не секретное совещание. Показания будут приобщены к делу и станут доступны для публики.

– Это я сам решу впоследствии.

– Судья, то, что она скажет сегодня, будет показаниями, данными под присягой, и войдет в материалы дела.

– Не читайте мне лекций, мистер Бакли.

– Простите, я не хотел…

– Эти показания будут засекречены, пока я не ознакомлюсь с ними. Признаюсь откровенно, мистер Бакли, мне не нравится находиться в положении человека, вынужденного спорить с вами. Может, мне напомнить вам, что случилось в прошлый раз, когда вы наговорили лишнего в зале суда?

– Нет необходимости, судья, – ответил Бакли.

– Тогда всего хорошего, мистер Бакли, – громко и отчетливо произнес Этли.

Бакли стоял с беспомощным видом, не веря своим ушам, разведя руки в изумлении.

– Вы серьезно, судья?

– Абсолютно серьезно, мистер Бакли. Всего хорошего, сэр.

Бакли кивнул, подхватил портфель и поспешил удалиться из зала. Когда дверь за ним закрылась, судья Этли произнес:

– Продолжайте.

Он быстро исчез. Все дружно выдохнули с облегчением.

– Итак, на чем мы остановились? – подал голос Джейк.

– Без Систранка как-то даже скучно, – пророкотал Уэйд Ланье, сорвав несколько смешков.

– Не сомневаюсь, – ответил Джейк. – Особенно большой успех они с Бакли имели бы у присяжных округа Форд.

Джейк представил Летти судебному секретарю, другим адвокатам – их многочисленные имена и лица тут же смешались у нее в голове – и перешел к подробному объяснению цели сегодняшних слушаний. Инструкции, которые он дал Летти, были просты: говорить четко, медленно и, если вопрос непонятен, просить переформулировать его. Если нет уверенности в ответе, лучше не говорить ничего.

Джейк заверил, что будет заявлять протест против всего, вызывающего возражения.

– И пожалуйста, – попросил он, – говорите только правду, поскольку вы будете находиться под присягой. Адвокаты станут задавать вам вопросы по очереди. Если вам потребуется перерыв, просто скажите. Стенографистка будет записывать каждое слово, а видеокамера – фиксировать происходящее. Если по какой-либо причине вы не сможете лично выступать в суде, видеозапись будет использоваться в качестве ваших свидетельских показаний.

Это были необходимые наставления, но Летти в них уже не нуждалась. Джейк, Порция и Люсьен часами репетировали ее предстоящие показания в конторе, в комнате для совещаний. Подготовили ее хорошо, хотя предсказать все вопросы, которые могли возникнуть в ходе снятия показаний, было невозможно. Все, сказанное впоследствии на процессе, должно иметь непосредственное отношение к делу. Другой разговор – предварительные показания, которые зачастую напоминают долгую разведывательную экспедицию.

– Отвечайте вежливо, – напутствовал Джейк свою подопечную. – Будьте кратки. Не говорите того, о чем вас не спрашивают. Если чего-то не знаете – так и говорите: не знаю. Помните: камера фиксирует все. Я буду рядом, чтобы защитить вас, – повторял Джейк снова и снова.

Порция разыскала на чердаке десятки старых протоколов дачи предварительных показаний, которые изучала часами. Она усвоила технологию, основную стратегию и подводные камни. Сидя на заднем крыльце старого дома Саппингтона, они с матерью долгими вечерами подробно обсуждали все это.

Летти была подготовлена настолько, насколько можно подготовиться. После того как она произнесла клятву перед объективом видеокамеры, Уэйд Ланье с бодрой улыбкой представился и приступил к опросу.

– Давайте начнем с вашей семьи, – сказал он.

Его интересовали имена, нынешнее местожительство, даты и места рождения, образование, работа, дети, внуки, родители, братья, сестры, двоюродные братья и сестры, тетки, дядья… Это они с Порцией отлично отрепетировали, и ответы отскакивали от зубов. В какой-то момент, поняв, что Порция – дочь Летти, Ланье запнулся.

– Она – стажерка моей фирмы, – объяснил Джейк. – На жалованье.

За столом возникло замешательство, и Стиллмен Раш наконец спросил:

– А это не создает конфликта интересов, Джейк?

Джейк давно обдумал ответ:

– Нисколько. Я представляю интересы завещателя. Порция не является бенефициаром. Никакого конфликта я здесь не вижу. А вы?

– Она будет выступать свидетелем? – спросил Лестер Чилкотт.

– Нет. Последние шесть лет Порция провела вдали отсюда – служила в армии.

– Будет ли она иметь доступ к информации, которую ее матери, вероятно, до поры до времени знать не полагается? – спросил Зак Зейтлер.

– Например?

– Я не могу с ходу привести пример. Просто размышляю. Я не утверждаю, что здесь есть конфликт интересов, Джейк, только это неожиданно.

– Вы проинформировали об этом судью Этли? – поинтересовался Уэйд Ланье.

– Да, на прошлой неделе. У него нет возражений.

На этом дискуссия закончилась. Уэйд Ланье вернулся к вопросам о родителях Летти, ее бабушках и дедушках. Его вопросы были легкими, задавал он их доброжелательно, словно ему действительно было интересно, где жили ее предки по материнской линии и чем зарабатывали на жизнь. Спустя час Джейка начало клонить в сон. Но ему было важно делать заметки – на случай, если другой адвокат несколько часов спустя ступит на ту же территорию.

Снова к Летти. Она окончила среднюю школу – старую школу для цветных – в 1959 году в Гамильтоне, Алабама. Потом уехала в Мемфис, там познакомилась с Симеоном. Они почти сразу поженились, и на следующий год родился Марвис.

Довольно долго Уэйд Ланье расспрашивал ее о Марвисе: о его криминальном прошлом, судимостях, заключении. Летти всхлипывала, вытирала слезы, но не сорвалась. Потом пошел разговор о Федре и ее проблемах: двое детей, рожденных вне брака, первые внуки Летти… Послужной список, который можно было в лучшем случае назвать несистематическим. Сейчас Федра жила дома, которого она, в сущности, никогда и не покидала. Двое ее сыновей были рождены от разных отцов, дети никогда не знали своих папаш.

Порция вздрагивала от вопросов о старших брате и сестре. Ничто, связанное с ними, не было секретом, но никогда не обсуждалось публично. В семье об этом шептались, конечно, но здесь их жизнь оказалась объектом пристального внимания совершенно незнакомых белых людей.

В 10.30 был объявлен перерыв на пятнадцать минут. Все разошлись. Адвокаты побежали искать телефон. Порция и Летти отправились в дамскую комнату. Служитель принес новый кофейник и блюдо с печеньем. Стол к тому времени напоминал мусорную свалку.

Когда заседание возобновилось, эстафету принял Стиллмен Раш, который остановился на Симеоне. Отвечать на вопросы о его семье оказалось сложнее. Летти признала, что ей мало известно о предках мужа. Его послужной список изобиловал провалами, но ей удалось припомнить, что он работал водителем грузовика, оператором бульдозера, рабочим цеха древесной пульпы на бумажном производстве, маляром и помощником каменщика. Несколько раз подвергался аресту, последний раз – в октябре этого года. Мелкие правонарушения, никаких уголовных преступлений. Да, они расходились несколько раз, но не дольше, чем на два месяца.

Довольно о Симеоне, по крайней мере на данный момент, Стиллмен хотел вернуться к самой Летти. Она более или менее регулярно работала у Сета Хаббарда в течение последних трех лет – приходила то на несколько часов, то на полный рабочий день. До того года три работала экономкой в Клэнтоне у пожилой семейной пары, о которой Джейк никогда не слышал. Оба они умерли с промежутком в три месяца, и Летти осталась без работы. Еще раньше она была кухаркой школьного буфета в Карауэе. Стиллмен требовал даты, размеры зарплаты, имена работодателей, чуть ли не поминутную детализацию, и Летти старательно отвечала, как могла.

«Неужели все это серьезно? – недоумевала Порция. – Какое значение может иметь имя маминого работодателя десятилетней давности?»

Джейк говорил, это будет разведывательная экспедиция. Что ж, добро пожаловать в одуряющую скуку предвоенной разведки. Рассказал Джейк и о том, что снятие показаний может растягиваться на многие дни, поскольку адвокаты получают почасовую оплату, по крайней мере те, что монотонно задают банальные вопросы.

Не имея ограничений по части того, о чем можно спрашивать, адвокаты, особенно работающие на страховые компании и крупные корпорации, не заинтересованы в краткости – чем больше часов натикает, тем лучше. Они могут сколь угодно долго кормиться на этом поле, лишь бы их вопросы были хоть отдаленно связаны с личностью опрашиваемого, предметом рассмотрения и процессом в целом.

Однако, как тоже объяснил Джейк, дело Хаббарда отличалось от других, поскольку в нем единственным адвокатом на почасовой оплате являлся он сам. Остальные – охотники за добычей и процентами. Если рукописное завещание будет признано недействительным, деньги вернутся в семью, будут распределены согласно предыдущему завещанию, и все эти адвокаты получат свою долю. А поскольку ни у одного из них нет гарантий получить ее, Джейк предполагал, что они не станут утомительно затягивать с расспросами.

Сейчас Порция не была в этом уверена.

Скука обступала со всех сторон. Стиллмен упорно шарил вокруг, вероятно, стараясь выбить свидетельницу из равновесия. При вопросе: «Занимали ли вы деньги у своего бывшего адвоката Букера Систранка?» присутствующие встрепенулись.

– Занимала. – Летти ожидала этого вопроса и ответила без запинки.

Нет закона или правила, запрещающего подобные займы, во всяком случае, для берущего.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч долларов.

– Он выписал вам чек или дал наличными?

– Наличными, и мы с Симеоном подписали долговое обязательство.

– Это была единственная ссуда от Систранка?

– Нет, еще раньше он одолжил нам пять тысяч.

– Почему вы занимали деньги у мистера Систранка?

– Потому что они нам были нужны. Я потеряла работу, а что касается Симеона, то там вообще никогда ничего не известно.

– Вы использовали эти деньги, чтобы переехать в более просторный дом?

– Да.

– И сколько же человек сейчас живет в вашем доме?

Немного подумав, Летти ответила:

– В среднем около одиннадцати, но бывает по-разному. Кто-то уезжает, кто-то приезжает.

Джейк посмотрел на Стиллмена, словно хотел сказать: «Не вздумай требовать все одиннадцать имен. Двигайся дальше».

Стиллмен явно боролся с искушением, но все же решил продолжить:

– Какова арендная плата за дом?

– Семьсот долларов в месяц.

– А вы по-прежнему не имеете работы?

– Совершенно верно.

– Где в настоящий момент работает ваш муж?

– Нигде.

– Поскольку мистер Систранк больше не является вашим адвокатом, как вы собираетесь расплачиваться с ним?

– Об этом мы подумаем позже.

Рокси запаслась сандвичами и чипсами для ленча, и они поглощали все это в конференц-зале, когда появился Люсьен.

– Как все прошло? – спросил он.

– Обычный круг никчемных вопросов, – ответил Джейк. – Летти держалась потрясающе, но она устала.

– Еще полтора дня я не выдержу, – согласилась та.

– Современные штучки, – с отвращением констатировал Люсьен.

– Расскажите нам, как это было в старые времена, – предложил Джейк.

– Ну, в старые времена, а тогдашние правила были куда лучше, чем те, которые вы теперь напридумывали…

– Я их не придумывал, – уточнил Джейк.

– …от вас не требовалось оглашать весь список своих свидетелей и раскрывать, что они собираются говорить, – продолжил Люсьен. – Процесс изобиловал засадами. У вас свои свидетели, у меня – свои, мы появлялись с ними в суде, и там нас начинали пытать. Тогдашние адвокаты были лучше теперешних, потому что им приходилось реагировать на лету. А теперь все должно быть обнародовано заранее, и каждый свидетель обязан давать предварительные показания. Подумайте, сколько тратится лишнего времени. Как увеличиваются расходы. Да, раньше было куда лучше, готов поклясться.

– Почему бы вам не угоститься сандвичем? – предложил Джейк. – Летти надо расслабиться, а как это сделать, если вы витийствуете?

– Ну а вы что скажете, Порция, каковы ваши впечатления? – поинтересовался Люсьен, взяв сандвич.

Порция в эту минуту подносила ко рту чипс, но тут же отложила его.

– Вообще-то здорово! Я имею в виду, находиться в зале, где собралось столько адвокатов. Чувствуешь собственную значительность.

– Не преувеличивайте, – усмехнулся Джейк. – Большинство этих парней не способны выиграть даже дело магазинного воришки в городском суде.

– Уверена, Уэйд Ланье смог бы, – возразила Летти. – Он ушлый. У меня создалось впечатление, будто он знает наперед все, что я собираюсь сказать.

– Да, он хорош, – признал Джейк. – Поверьте, Летти, у нас еще будет повод возненавидеть его. Сейчас он вам кажется приятным, но задолго до того, как все закончится, вы даже вида его не будете выносить.

Судя по всему, мысль о предстоящей долгой борьбе остудила Летти. Всего за первых четыре часа схватка обессилила ее.

Во время перерыва две дамы из секретариата собрали маленькую искусственную рождественскую елочку и поставили ее в дальнем углу зала суда. Со своего места Джейк хорошо ее видел. В каждый рождественский сочельник большинство сотрудников окружного и канцелярского судов, судьи и нескольких избранных адвокатов в полдень собирались у этой елочки выпить по бокалу эгг-нога[124] и обменяться шуточными сувенирами. Джейк всегда старался избегать таких мероприятий.

Сама елочка, тем не менее, напомнила ему, что до Рождества осталось всего несколько дней, а он до сих пор не подумал о подарках. Под усыпляющий аккомпанемент низкого и бесстрастного голоса Уэйда Ланье Джейк, отрешившись от происходящего, унесся мыслями в воспоминания. Два года он и Карла изо всех сил старались украсить и оживить свое временное жилье к праздникам. В этом очень помогала Ханна. Уже само присутствие в доме семилетней девочки всегда поднимало настроение.

Ланье тем временем подступал к деликатной теме. Исподволь, умело он прощупывал, каковы были обязанности Летти по дому в тот период, когда мистер Хаббард болел, проходил курсы химиотерапии и был прикован к постели.

Летти объяснила, что агентство по уходу за больными на дому присылало сиделок, но те не устраивали хозяина. Они не проявляли достаточной заботы, а мистер Хаббарт бывал весьма груб. Летти его не винила. Он прогонял сиделок и скандалил с агентством.

В конце концов Летти взяла заботу о нем на себя. Готовила то, что ему хотелось, и даже кормила, когда в этом возникала необходимость. Помогала вставать с постели, доводила до ванной комнаты, где он иногда просиживал на унитазе полчаса. Порой у него случалось недержание, тогда она меняла постельное белье. Бывали случаи, когда ему требовалось судно, и Летти его подавала.

Да, это была неприятная работа, и Летти не имела необходимой подготовки, но она справлялась. Он ценил ее доброту. И доверял ей. Да, несколько раз она обмывала мистера Хаббарда в постели. Да, полностью, прикасаясь ко всему телу. Это случалось, когда он пребывал в полубессознательном состоянии из-за болезни.

Когда курс химиотерапии заканчивался, силы у него восстанавливались, и он начинал, в меру возможностей, самостоятельно передвигаться по дому. Возвращался к нормальному существованию с удивительным упорством. Нет, он никогда не прекращал курить.

– Любой намек на интимные отношения может заживо похоронить наше дело, – без обиняков объяснил Порции Джейк, и та постаралась деликатно донести это до матери.

Если присяжные поверят, что Летти была слишком близка с Сетом Хаббардом, они, не задумываясь, признают наличие недолжного влияния на него.

Был ли мистер Хаббард привязан к ней? Обнимал ли ее когда-либо, чмокал ли в щеку, похлопывал ли ниже спины?

– Никогда, – твердо отвечала Летти. – Ничего подобного он себе не позволял. Хозяин вообще был человеком суровым и очень замкнутым. К окружающим проявлял нетерпимость и не нуждался в друзьях.

Он не пожимал Летти руку, когда она приходила на работу утром, и ему даже в голову не приходило обнять ее за плечи при прощании. Она была его наемной работницей, ничего более – ни другом, ни конфиденткой, ни кем бы то ни было другим в этом роде она ему не служила. Сет Хаббард вел себя с ней вежливо, благодарил, когда следовало, но никогда не отличался многословием.

Она ничего не знала о его деловой или публичной жизни. Никогда не говорил с ней ни о каких женщинах, и Летти ни разу не видела ни одной в его доме. В сущности, за все три года, что проработала у Хаббарда, она не могла припомнить ни единого случая, когда бы его посещал кто-нибудь из друзей или сотрудников.

«Отлично», – мысленно похвалил ее Джейк.

Плохие адвокаты пытались обхитрить свидетеля, загнать его в угол или смутить, чтобы выиграть этот раунд процесса. Хорошие предпочитали выиграть весь процесс и использовали этап предварительных показаний, чтобы собрать информацию, а потом с ее помощью расставлять ловушки. Великие адвокаты вообще перескакивали через предварительные показания и устраивали эффектную засаду для свидетеля прямо перед присяжными.

Уэйд Ланье и Стиллмен Раш, будучи хорошими адвокатами, использовали первый день, чтобы накопить как можно больше данных. За все восемь часов прямого опроса с их стороны ни разу не промелькнуло даже намека на резкое слово или проявление неуважения.

Оппоненты произвели впечатление на Джейка. Позднее, в конторе, он объяснил Летти и Порции, что и Ланье, и Раш фактически играли: старались выставить себя дружелюбными людьми, которые искренне симпатизируют Летти и озабочены только тем, чтобы докопаться до истины. Они хотели, чтобы Летти расположилась к ним, стала им доверять, и тогда, возможно, во время процесса она в нужный момент утратит бдительность.

– Это парочка волков, – предупредил Джейк. – На процессе они вцепятся вам в горло.

– Джейк, – спросила обессиленная Летти, – но мне не придется сидеть на свидетельском месте восемь часов подряд, правда?

– Вы будете к этому готовы, – заверил он.

Но у Летти на этот счет имелись большие сомнения.

На следующее утро Зак Зейтлер начал с серии пробных вопросов о последних днях мистера Хаббарда. Золотую жилу он копнул, когда спросил:

– Вы видели его в субботу, первого октября?

Джейк напрягся, предвидя то, что последует. Он уже несколько дней знал, что это неизбежно. Правда есть правда.

– Видела, – ответила Летти.

– Мне казалось, вы говорили, что никогда не работали по субботам.

– Это так, но в ту субботу мистер Хаббард сам попросил меня прийти.

– И зачем же?

– Он хотел, чтобы я съездила с ним в его контору и прибрала там. Парень, который обычно делал уборку, заболел, а в помещении надо было навести порядок.

Ответ Летти взбодрил сидящих за столом гораздо эффективнее, чем утренний кофе. Глаза у всех открылись, спины выпрямились, седалища подтянулись к краю стульев, кое-кто обменялся многозначительными взглядами.

Почуяв запах крови, Зейтлер осторожно продолжил:

– В какое время вы приехали к мистеру Хаббарду?

– Около девяти часов утра.

– И что он сказал?

– Сказал, что хочет, чтобы я поехала с ним в контору. Мы сели в машину и поехали.

– В какую машину?

– В его «кадиллак».

– Кто вел?

– Я. Мистер Хаббард спросил, водила ли я когда-нибудь «кадиллак». Я сказала – нет. Когда-то раньше я говорила что-то насчет того, какая это хорошая машина, и теперь он спросил, не хотела бы я повести ее. Я сразу ответила: нет, не хотела бы, но он дал мне ключи. И я повезла его в контору, ужасно нервничая.

– Значит, это вы привезли его в контору? – повторил Зейтлер.

Адвокаты лихорадочно застрочили в своих блокнотах. В самом, пожалуй, знаменитом в истории штата деле по опротестованию завещания бенефициар, не являющийся кровным родственником завещателя, отвез умирающего в адвокатскую контору, чтобы тот подписал завещание, согласно которому вся семья лишалась наследства в пользу бенефициара, водителя. Верховный суд признал завещание недействительным по причине недолжного влияния, оказанного на завещателя, этот вывод был сделан на основании того факта, что «неожиданный бенефициар» оказался, таким образом, причастен к составлению нового завещания. После того процесса уже тридцатилетней давности вопрос «Кто был за рулем?» стал не таким уж неожиданным со стороны адвокатов, когда речь шла о внезапно появившемся завещании.

– Да, я, – подтвердила Летти.

Джейк увидел, как на лицах девяти адвокатов расцвело именно то выражение, какое он ожидал. Для них это было подарком, для него – лишним препятствием, которое предстояло снести.

Зейтлер аккуратно сложил бумаги.

– Как долго вы пробыли в его конторе? – поинтересовался он.

– Я не смотрела на часы, но думаю, часа два.

– Кто еще там был?

– Никого. Он сказал, что обычно служащие не работают по субботам, во всяком случае, в этом офисе.

– Понятно.

Целый час Зейтлер подробно расспрашивал Летти про то утро. Попросил ее нарисовать схему расположения помещений, в которых она делала уборку, и указать, где находился в это время мистер Хаббард. Летти пояснила, что он не выходил из своего кабинета, и дверь была закрыта.

Нет, она в кабинет не входила и там не убирала. Она не знает, над чем он там работал и вообще чем занимался. Он приехал и уехал со своим всегдашним портфелем, но она понятия не имеет, что в нем находилось. На вид мистер Хаббард был в совершенно ясном уме и мог бы вести машину, если бы захотел, а насчет болеутоляющих лекарств ей ничего не известно. Да, он был физически слаб, но на той неделе каждый день ездил в контору. Если с кем-то там встречался, она про это ничего не знает. Да, она привезла его в «кадиллаке» обратно, после чего отправилась домой, куда приехала после полудня.

– И он ни разу не упомянул, что писал там свое последнее завещание?

– Возражение, – вклинился Джейк. – Свидетельница дважды ответила на этот вопрос.

– Хорошо-хорошо, я просто хотел убедиться.

– Это занесено в протокол.

– Разумеется.

Заработав столь важное очко, Зейтлер не хотел оставлять эту тему. Он установил, что «кадиллак» Летти водила единственный раз, в тот самый день; что она редко видела в доме упаковки лекарств или флаконы с пилюлями и подозревала, что он держит медикаменты в портфеле; что обычно он не пил спиртного, но иногда ставил в холодильник несколько банок пива и что в его спальне стоял письменный стол, но он почти никогда не работал дома.

К полудню вторника Летти едва не падала в обморок. Они с Порцией долго сидели за ленчем в конторе Джейка, потом Летти немного вздремнула здесь же, на диване.

Пытка показаниями продолжилась в среду, но на этот раз «пытающим» был Джейк. Он расспрашивал Гершела Хаббардда в течение нескольких часов. Утреннее заседание тянулось с отупляющей бессмысленностью. Много времени не потребовалось для выяснения, что Гершел очень немногого добился в жизни, взлетов в его карьере было, мягко выражаясь, мало. Развод стал самым волнующим событием в его жизни.

Такие темы, как образование, послужной список, деловая активность, бывшие дома и квартиры, любовные отношения, друзья, интересы, любимые занятия, религиозные убеждения и политические пристрастия, составляли глубокую периферию его существования и были поразительно скучны. Некоторые адвокаты клевали носами. Порция на третий день своей юридической практики отчаянно боролась со сном.

После ленча участники слушаний неохотно вернулись в зал суда. Джейку удалось немного оживить атмосферу, когда он начал расспрашивать Гершела о том, сколько раз он встречался с отцом за последние несколько лет. Гершел пытался создать впечатление, будто они были близки со стариком, но затруднялся вспомнить хоть что-нибудь о своих визитах к нему.

– Если они так часто разговаривали по телефону, как утверждает свидетель, каково было содержание этих разговоров? – спросил Джейк. – Имеются ли у свидетеля письма, открытки от Сета?

Гершел утверждал, что они есть, но не был уверен, что смог бы их представить. Его адвокаты велели ему отвечать как можно неопределеннее, и в этом он весьма преуспел.

Что касается Летти Лэнг, Гершел настаивал, будто встречался с ней довольно часто во время своих многочисленных визитов к обожаемому отцу. С его точки зрения, она очень нравилась Сету. Он вынужден был признать, что никогда не видел, чтобы они хоть как-то прикасались друг к другу, но якобы заметил что-то в их взглядах. Что именно? Этого он сказать не мог, просто что-то между ними было. Она всегда подслушивала, спрятавшись неподалеку. И по мере того как болезнь отца усугублялась, он становился все более зависим от нее, они все больше сближались.

– Есть ли у вас подозрения об их интимной близости?

– Это может сказать только сама Летти, – ответил Гершел, всем своим видом давая понять, что это очевидно.

Порция кипела, оглядывая присутствующих и понимая, что все они, кроме Джейка, верят, будто ее мать спала с немощным умирающим белым стариком, чтобы заполучить его деньги. Но, как подобает профессионалу, она низко опускала голову, сохраняя каменное выражение лица и исписывая в блокноте страницу за страницей заметками, которые никогда никому не понадобятся.

Семи часов опроса хватило, чтобы показать: Гершел Хаббард неинтересен как личность, он имел натянутые и отнюдь не близкие отношения с отцом. По-прежнему жил вместе с матерью, не мог оправиться от скандального развода и в свои сорок шесть лет едва сводил концы с концами. В наследстве отчаянно нуждался.

Так же, как и Рамона. Та начала давать показания в четверг в 9 утра. К тому времени все адвокаты были раздражены и сыты по горло этим делом. То, что дача показаний длилась пять дней подряд, было редким, но отнюдь не удивительным явлением.

Во время перерыва Уэйд Ланье рассказал историю о том, как в Новом Орлеане двенадцать свидетелей давали показания по делу о разливе нефти в течение десяти дней. Все они были из Венесуэлы, почти никто не говорил по-английски, а переводчики не владели языком в должной мере. Адвокаты каждый вечер тяжко напивались, во время утренних заседаний страдали от чудовищного похмелья, и двое после окончания этого испытания попали в больницу.

Никто не знал историй больше, чем Уэйд Ланье. Он был самым старшим из адвокатов и провел в залах суда три десятка лет. Чем больше наблюдал и слушал его Джейк, тем большим уважением к нему проникался, понимая, что перед лицом присяжных он будет сильным и опасным противником.

Рамона оказалась такой же невыносимо скучной, как ее брат. Из их показаний стало ясно, что Сет Хаббард не был заботливым отцом и в детстве рассматривал детей как досадную помеху. Задним числом, учитывая, какие деньги на кону, они героически пытались приукрасить тогдашние отношения с отцом, представить дело так, будто все они дружная и счастливая семья, но Сета просто невозможно было «придумать заново».

Джейк потыкал там-сям, расставил кое-где ловушки, но проделал все это с улыбкой, стараясь не обидеть Рамону. Поскольку они с Гершелом проводили слишком мало времени с отцом, их показания на процессе не могли стать решающими. Они не были рядом с ним накануне его смерти, поэтому не могли ничего сказать о его психическом состоянии. И у них не имелось личных свидетельств его предполагаемой близости с Летти.

А ведь это было еще только предварительное снятие показаний. Джейк, как и остальные адвокаты, понимал: скорее всего Летти, Гершела, Рамону и Йена Дэфо придется допрашивать еще. Когда факты прояснятся и предмет обсуждения определится четче, у адвокатов появятся новые вопросы.

23

Поспешно покидая суд в четверг ближе к вечеру, Джейк столкнулся со Стиллменом Рашем, который, схватив его за руку, предложил зайти куда-нибудь выпить по-быстрому. Это было странно, потому что, кроме дела Хаббарда, их ничто не связывало.

– Конечно, – ответил он тем не менее, – почему бы нет?

Стиллмен явно хотел поговорить о чем-то важном, иначе не стал бы тратить время на такую мелюзгу, как Джейк.

Они встретились в баре в цокольном этаже старинного дома, стоящего неподалеку от здания суда, на площади. Снаружи было уже темно, опускался туман. Начинался промозглый вечер, идеально подходящий для выпивки.

Хотя Джейк и не принадлежал к числу завсегдатаев питейных заведений, здесь ему бывать доводилось. Бар представлял собой плохо освещенное сырое помещение с темными углами и кабинками. Он производил впечатление места, где проворачиваются полулегальные делишки. Бобби Карл Лич, известный всему городу своей сомнительной репутацией стряпчий, всегда занимал столик возле камина, за которым его частенько видели в компании политиков и банкиров. Постоянным посетителем был тут и Гарри Рекс Воннер.

Джейк со Стиллменом заняли кабинку, заказали по кружке разливного пива и начали расслабляться. После четырех дней, в течение которых, сидя за одним столом, слушали бесконечные показания сомнительной ценности, они почти онемели от усталости. Всегдашняя самоуверенность Стиллмена, казалось, исчезла, и он почти внушал симпатию.

Когда официант, поставив кружки на стол, удалился, он склонился вперед и тихо сказал:

– Есть идея, моя собственная, я ни с кем пока ею не делился. На кону куча денег, как всем известно. Точно не знаю, сколько именно, но…

– Двадцать четыре миллиона, – перебил его Джейк.

Всем участникам процесса все равно вскоре предстояло узнать содержание «первичной инвентаризации», поэтому не было никакого вреда в том, чтобы раскрыть этот секрет Рашу. Хранить его следовало от газетчиков.

Стиллмен помолчал, улыбнулся, сделал глоток и покачал головой:

– Двадцать четыре миллиона!

– И никаких долгов.

– Даже не верится, правда?

– Правда.

– Итак, двадцать четыре миллиона, но после того как налоговики получат свое, останется хорошо если половина.

– Согласно выводам экспертов, именно так.

– Значит, сумма снизится до двенадцати миллионов. Все равно это огромные деньги – больше, чем мы с тобой, вместе взятые, когда-либо увидим. Так вот, Джейк, идея моя заключается в следующем. Почему бы нам не попробовать заключить досудебную сделку? Основных игроков трое: Гершел, Рамона и Летти. Не сомневаюсь, мы сумеем разрезать пирог так, что все останутся довольны.

Идея не блистала оригинальностью. Джейк с Люсьеном обкатывали ее уже несколько раз и были уверены, что адвокаты противной стороны делали то же самое. Каждая заинтересованная сторона отщипывает немножко – или много, – экономит на гонорарах адвокатам и прочих судебных издержках, избегает газетной шумихи и нервотрепки в ожидании исхода, и при этом всем гарантирован увесистый кусок пирога. Это казалось весьма разумным. Судебные адвокаты всегда, в любом процессе, держат в уме возможность заключения сделки.

– Твой клиент склоняется именно к этому? – спросил Джейк.

– Не знаю. Мы это еще не обсуждали. Но если мы с тобой договоримся, я берусь убедить Гершела.

– Ну, хорошо. А как ты собираешься делить пирог, о котором говоришь?

Стиллмен не торопясь отпил несколько глотков из своей кружки, вытер губы тыльной стороной ладони.

– Будем честны, Джейк, Летти Лэнг причитается очень немного. В общей схеме и при нормальном распределении активов и недвижимости она просто не в счет. Она – не родственница, а независимо от того, насколько непривлекательно выглядит семья, деньги почти всегда переходят к следующему поколению. Тебе это хорошо известно. Девяносто процентов всех денег, передаваемых по наследству, достается членам семьи. В Миссисипи это действует так же, как в Нью-Йорке или Калифорнии, где наследства бывают обычно куда крупнее. Вспомни закон: если человек умирает, не оставив завещания, все его деньги и имущество переходят к кровным родственникам и ни к кому более. Закон предпочитает оставлять деньги в семье.

– Допустим. Но мы не сможем добиться соглашения, если Летти будет сказано, что она не получит ничего.

– Конечно нет, Джейк. Дадим ей пару миллионов. Ты представляешь? Летти Лэнг, профессиональная домработница, не имеющая сейчас службы вообще, вдруг огребает два миллиона долларов, и это после вычета налогов. Джейк, у меня и в мыслях нет клеветать на эту женщину, черт, она мне даже начала нравиться в ходе предварительных слушаний. Она милый, занятный, явно хороший человек. Я ее не критикую, но скажи, знаешь ли ты, сколько чернокожих в штате Миссисипи сто́ят суммы, выражаемой семизначным числом?

– Просвети меня.

– По переписи тысяча девятьсот восьмидесятого года только семь чернокожих в этом штате заявили, что имеют больше миллиона долларов. Все они – мужчины, большинство причастны к строительному бизнесу или торговле недвижимостью. Летти будет самой богатой чернокожей женщиной в штате.

– А твой клиент и его сестра поделят остальные десять миллионов поровну? – спросил Джейк.

– Вроде того. Сделай приличное приношение церкви, положи кое-что на доверительный счет для Энсила, а мы разделим остальное.

– Это будет очень выгодно для вас, ребята, – вздохнул Джейк. – Вы огребете треть от почти пяти миллионов. Неплохой куш.

– Я не говорил, что мы получим треть, Джейк.

– Но процент будет немалым.

– Не могу открыть тебе этого, но, безусловно, гонорар будет приличным.

«Однако не у всех, – подумал Джейк. – Если уладить дело сейчас, мой гонорар сократится катастрофически».

– Ты уже обсуждал свою идею с Уэйдом Ланье?

При упоминании этого имени лицо Стиллмена исказила гримаса.

– Тут другая история. Ланье хочет заполучить моего клиента, который пока держится за меня. Я не доверяю Ланье, и предстоящие полгода буду постоянно оглядываться через плечо. Он – змей.

– Значит, пока ты с ним не говорил?

– Пока нет. Я вообще ни с кем еще это не обсуждал.

– Насколько я понимаю, отношения между твоим и его клиентами натянутые?

– В общем да. Гершел с Рамоной могли бы договориться, если бы приперло, но Йен – большая проблема. Гершел сказал, они с Йеном терпеть друг друга не могут и никогда не могли. Он считает Йена самодовольным придурком, принадлежащим к привилегированному старинному роду, но умудрившимся потерять все, что ему досталось, поэтому тот из кожи вон лезет, чтобы восстановить былой статус и снова изображать из себя большую шишку. А Йен всегда смотрел на Гершела свысока, чуть ли не как на «белую шваль». До сегодняшнего дня, разумеется. Теперь он вдруг горячо полюбил все их семейство и проникся заботой о его благосостоянии.

От Джейка не ускользнуло, что Стиллмен кого-то другого назвал «принадлежащим к привилегированному старинному роду».

– Кто бы мог подумать, – подыграл ему Джейк. – Послушай, Стиллмен, я только что провел восемь с половиной часов, перебрасываясь мячиком с Рамоной, и сдается мне, эта женщина слишком много пьет. Красные слезящиеся глаза, одутловатость, которую не скрывает косметика, количество морщин, явно избыточное для сорокадвухлетней дамы… Уж я-то вижу пьяниц, недаром близко знаком с Люсьеном Уилбэнксом.

– Да, Гершел говорит, она опустилась и много лет грозит Йену разводом, – сообщил Стиллмен, удивив Джейка откровенностью.

– Но теперь ей не удастся от него отделаться, – предположил Джейк.

– Нет, конечно. Думаю, теперь Йен снова страстно полюбил жену. У меня есть знакомый в Джексоне, который знает кое-кого из собутыльников Йена, так те говорят, он большой ходок.

– Спрошу его завтра об этом.

– Спроси-спроси. Дело в том, что Гершел и Йен никогда не будут доверять друг другу.

Они заказали еще пива.

– Похоже, тебя идея соглашения не очень вдохновила, – пробормотал Стиллмен.

– Ты не принимаешь в расчет желание самого старика. Он ведь выразился недвусмысленно, и в завещании, и в письме ко мне: велел защищать его рукописное завещание любой ценой и стоять насмерть.

– Велел тебе?

– Да. В письме, приложенном к завещанию. Ты его увидишь позднее. Он очень ясно изложил свою волю лишить семью наследства.

– Но он мертв.

– Однако деньги все еще принадлежат ему. Как мы можем по-иному распределять его деньги, если его воля выражена безоговорочно? Это было бы неправильно, и сомневаюсь, что судья Этли это бы одобрил.

– А если проиграешь?

– Это будет означать, что я не справился с поручением защищать завещание любой ценой.

Им принесли по второй кружке. Они заметили, как мимо их кабинки шумно протопал Гарри Рекс. Он казался озабоченным и даже не посмотрел на Джейка. На часах не было шести – слишком рано для Гарри Рекса покидать контору. Забравшись в пустую кабинку в темном углу, он постарался сесть так, чтобы его никто не видел.

Стиллмен снова вытер пену с губ ладонью.

– Зачем он это сделал, Джейк? У тебя есть догадки?

– Нет, никаких. – Джейк пожал плечами, словно и впрямь разделял подозрения собеседника.

Он готов был сколько угодно подыгрывать Стиллмену Рашу, если бы это хоть как-то помогло делу.

– Секс?

Джейк снова небрежно пожал плечами, качнул головой, нахмурился:

– Не думаю. Старику было семьдесят два, он дымил как паровоз, был тяжело болен, слаб, его пожирал рак. Трудно представить, чтобы у него достало желания и сил на женщину.

– Два года назад он еще не был болен.

– Это правда, но доказать невозможно.

– Я говорю не о доказательствах, Джейк, не о следах, уликах и прочем. Я просто размышляю. Должна же быть причина.

«Вот и ищи ее сам, засранец», – подумал Джейк, но, разумеется, не произнес это.

Его забавляли неуклюжие попытки Стиллмена посплетничать, словно они с ним старые собутыльники и часто делятся секретами. «Болтливые языки корабли топят», – любил говаривать Гарри Рекс. «Болтливые языки тяжбы губят», – мысленно перефразировал Джейк.

– Трудно поверить, что хилый секс может стоить двадцать миллионов, – сказал он.

– Не будь так уверен. – Стиллмен рассмеялся. – Из-за секса войны разражались.

– Это правда.

– Так тебе неинтересно мое предложение?

– Нет. У меня – боевой приказ.

– Пожалеешь.

– Это угроза?

– Нет, конечно. Как мы видели, Букер Систранк уже отвратил от Летти всех белых в округе Форд.

– Не знал, что ты такой эксперт по округу Форд.

– Слушай, Джейк, ты действительно одержал здесь однажды сенсационную победу. Но пусть это не затуманивает тебе мозги.

– Я не просил совета.

– Но, возможно, ты в нем нуждаешься.

– От тебя?

Стиллмен осушил кружку и решительно, с громким стуком поставил ее на стол.

– Нужно бежать. Я заплачу бармену. – Он встал, на ходу доставая деньги из кармана.

Джейк посмотрел ему вслед, выругался, потом незаметно проскользнул в кабинку Гарри Рекса.

– Отдыхаете в дружеской обстановке? – спросил Джейк.

– Так-так, значит, Карла все-таки отпускает вас из дому. – Гарри Рекс, потягивая свой любимый «Бад лайт», читал журнал, но при виде Джейка отложил его в сторону.

– Я только что первый и последний раз выпивал со Стиллменом Рашем.

– Какое волнующее событие. Дайте догадаюсь. Он хочет заключить сделку.

– Как вы угадали?

– Вычислил. Все бандиты так действуют: быстренько обтяпать дело и слинять.

Джейк описал ему стиллменовскую версию честного соглашения, и они от души посмеялись. Официант принес блюдо начос[125] с соусом и расплавленным сыром.

– Это весь ваш обед? – спросил Джейк.

– Нет, это ранний ужин. Я должен еще вернуться в офис. Никогда не догадаетесь, кто сейчас в городе.

– И кто же?

– Помните Вилли Трейнора, которому раньше принадлежала «Таймс»?

– Что-то припоминаю. Встречался с ним раза два много лет назад. Кажется, он продал газету примерно тогда же, когда я приехал сюда.

– Правильно. Вилли купил ее в тысяча девятьсот семидесятом у семейства Кодл. Они обанкротились, и думаю, газета досталась ему всего тысяч за пятьдесят. Десять лет спустя он продал ее за полтора миллиона с хвостиком. – Гарри Рекс щедро наложил на чипс расплавленный сыр, залил соусом и сунул в рот. – Трейнор так здесь и не прижился, – еще не закончив жевать, продолжил он, – поэтому вернулся в Мемфис, откуда был родом, и там все просадил на торговле недвижимостью. Потом умерла его бабка и оставила ему новую кругленькую сумму. Думаю, сейчас он в процессе и ее потери. Когда-то мы были с ним близки, и он наезжал время от времени выпить и поболтать.

– А Хокат-хаус все еще принадлежит ему?

– Ага. Думаю, именно об этом он и хочет поговорить. Он купил этот дом в семьдесят втором, когда умерли последние Хокаты. Странная была семейка. Близняшки Вилма и Гилма плюс брат и сумасшедшая сестра. И никто из них никогда не состоял в браке. Вилли приобрел этот дом, потому что больше никто не хотел его покупать, и потом потратил несколько лет на то, чтобы привести его в порядок. Вы когда-нибудь бывали в нем?

– Видел только снаружи. Очень красивый.

– Это одно из самых прекрасных викторианских зданий в здешних краях. Немного напоминает ваш старый дом, только побольше. У Вилли хороший вкус, внутри дом выглядит безупречно. Проблема в том, что за последние пять лет он и трех ночей в нем не провел. А теперь хочет продать. Наверное, деньги нужны. Но, черт возьми, кто же в нашей округе может позволить себе такое приобретение?

– Какова бы ни была цена, мне он не по карману, – кивнул Джейк.

– Вилли думает, что дом стоит триста тысяч. Я ему сказал: стоить-то он, может, и стоит, но ты никогда их не получишь. Ни сейчас, ни через десять лет.

– Какой-нибудь врач мог бы его купить.

– Он вас упоминал, Джейк. Вилли следил за процессом Хейли, знает, что Клан сжег ваш дом, и считает, что вы – потенциальный покупатель.

– Нет, Гарри Рекс, я – не покупатель. Это для меня слишком шикарно. Я все еще сужусь со страховой компанией. Тем не менее передайте ему мою благодарность.

– Хотите начос?

– Нет, спасибо. Мне нужно домой.

– Скажите Карле, что я люблю ее и вожделею ее тела.

– Она это знает. Пока.

Под моросящим холодным дождем Джейк шел к своей конторе, где оставил машину. Уличные фонари вокруг площади были украшены рождественскими венками и серебряными колокольчиками. Со сцены, установленной перед зданием суда, доносились рождественские гимны – там репетировали евангельское представление. Магазины были открыты допоздна и набиты покупателями.

Существовала вероятность, что на следующий день пойдет снег, и ничто не приводило город в большее возбуждение, чем подобный прогноз. Старожилы вспоминали, что в 1952 году было белое Рождество, и даже слабая вероятность того, что оно может повториться, заставляла детей постоянно выглядывать из окон, а магазины – настойчиво предлагать лопаты и соль. Покупатели суетились у прилавков в страшной экзальтации, словно ожидался снежный буран.

Джейк выбрал длинный путь домой. Он медленно вырулил с площади, проехал по нескольким темным улицам центра города и свернул на Маркет-стрит. В Хокат-хаусе горел свет, что удивило его. Они с Карлой много раз проходили мимо этого здания, всегда замедляя шаг, чтобы полюбоваться им, и знали, что этот восхитительный викторианский дом почти всегда пустует. Слухи о том, что Вилли Трейнор продает его, ходили всегда, с тех самых пор, как, продав газету, он покинул Клэнтон.

Дом нуждался в покраске. Летом цветочные клумбы зарастали сорняками, газон почти никогда не стригли. Осенью ветер наметал опавшие листья на крыльцо, и никто их не убирал.

На миг у Джейка появилось искушение остановиться, постучать в дверь, напроситься в гости, выпить с Вилли и поговорить о деле. Но искушение быстро прошло, и он продолжил путь домой.

24

В Рождественский сочельник утром Джейк встал поздно, насколько мог себе позволить. Карла спала беспробудным сном. В семь часов он осторожно выскользнул из постели и бесшумно прошел на кухню. Сварил кофе, сделал омлет, разогрел в тостере булочки и, составив все это на поднос, вернулся в спальню, где нехотя пробуждалась Карла.

Они ели медленно, тихо переговариваясь и наслаждаясь редким моментом, когда в комнату ворвалась Ханна, переполненная праздничными ожиданиями. Она без умолку тараторила про Санта-Клауса. Вклинившись между отцом и матерью, Ханна схватила булочку и, не дожидаясь, пока ее спросят, поведала обо всем, что написала в письме на Северный полюс, искренне сокрушаясь, что, быть может, попросила у Санты слишком много.

Родители стали дружно разуверять ее. Она, как единственный ребенок, обычно получала все, что хотела. К тому же они приготовили для нее сюрприз, который должен был затмить все, что попросила Ханна.

Час спустя Джейк с Ханной отправились на площадь, а Карла осталась упаковывать подарки. Рокси взяла выходной, а Джейку нужно было забрать подарок для жены, который он здесь спрятал. Контора всегда была для этого самым подходящим местом. Он не ожидал никого встретить, но не слишком удивился, застав в конференц-зале Люсьена роющимся в стопке старых папок. Вид у него был такой, словно он работал уже несколько часов, а главное, он был трезв и опрятно одет.

– Нужно поговорить, – сказал Люсьен.

Ханна обожала исследовать просторный отцовский кабинет, поэтому Джейк отвел ее наверх, а сам отправился за кофе. Люсьен уже наполовину опустошила кофейник и казался весьма взволнованным.

– Вы не поверите, – начал он, закрывая дверь в комнату.

Джейк плюхнулся в кресло, помешал сахар в чашке.

– А до понедельника это не ждет?

– Нет, молчите и слушайте. Главный вопрос состоит в том, почему человек мог сделать то, что сделал Сет Хаббард. Правильно? В последнюю минуту написать – кое-как, от руки – завещание, лишить наследства семью и оставить все человеку, у которого не может быть никаких претензий на его наследство. Этот вопрос уже сейчас не дает покоя и будет беспокоить все больше, пока мы не найдем на него ответа.

– В том случае, если ответ вообще существует.

– Да, но чтобы разгадать эту тайну и, таким образом, даст бог, помочь вам выиграть это дело, необходимо его найти.

– И вы нашли?

– Еще нет, но я на пути к разгадке. – Люсьен махнул рукой в сторону завалов на столе – папок, копий старых дел, каких-то заметок. – Я изучил регистрационные документы на те двести акров земли, которыми Сет Хаббард владел в этом округе на момент смерти. Многие, правда, сгорели при пожаре в здании суда вскоре после Второй мировой войны, но мне удалось восстановить большинство из тех, что я искал. Я перелопатил все книги актов регистрации вплоть до начала восьмисотых годов и прошерстил все подшивки местных газет от самого начала их издания. Еще я провел огромную работу по изучению генеалогических древ Хаббардов, Тейберов и Риндсов. Как вы знаете, с чернокожими все обстоит гораздо сложнее, чем с белыми. Летти воспитывали Сайпрес и Клайд Тейбер, но официально она никогда удочерена не была. Если верить Порции, мать узнала о том, что не является их родной дочерью, только тридцати лет от роду. Порция также считает, и я с ней согласен, что на самом деле Летти – дочь кого-то из Риндсов, но теперь ни одного человека из этого семейства в округе Форд не осталось.

Джейк слушал очень внимательно. Вытащив из-под груды бумаг огромную вручную начерченную карту, Люсьен начал указывать:

– Вот исконно хаббардовская земля, восемьдесят акров, ею семья владела сто лет. Сет унаследовал ее от отца, Клеона, который умер тридцать лет тому назад. Согласно его завещанию, все переходило к Сету, Энсил не был даже упомянут. Рядом с этим участком расположен другой, тоже площадью восемьдесят акров, вот он – возле моста, где нашли Сета в петле. Еще сорок акров, вот эти, Сет прикупил двадцать лет назад, но это не важно. – Люсьен постучал пальцем по другому участку, где были обозначены ручей, мост и дерево, на котором повесился Сет. – Вот где самое интересное. Эти вторые восемьдесят акров были присоединены в тридцатом году Клеоном Хаббардом. И достались они ему от Сильвестра Риндса, точнее, от жены Сильвестра Риндса. Семья Риндс владела этой землей шестьдесят лет. Необычно здесь то, что Риндс был черным, и его отец, судя по всему, являлся освобожденным рабом, который получил восемьдесят акров земли году в восемьсот семидесятом, в период Реконструкции[126]. Как ему удалось стать землевладельцем, неясно, и я уверен, мы этого никогда не узнаем. Документов просто не существует.

– А как же Клеон переоформил землю на себя? – спросил Джейк.

– На основании простого акта отказа от права владения, подписанного Эстер Риндс, а не ее мужем.

– А где был ее муж?

– Не знаю. Либо умер к тому времени, либо исчез, потому что официально земля принадлежала ему, а не жене. Чтобы перевести землю на другое имя, ей нужно было формально вступить в права наследства. Так что, скорее всего он был уже мертв.

– И нет никаких записей о его смерти?

– Пока я ничего не нашел, но продолжаю искать. Более того, не существует документов, свидетельствующих о том, что семейство Риндсов жило в округе Форд после тысяча девятьсот тридцатого года. Оно исчезло, и в настоящее время здесь нет ни одного Риндса. Я изучил все телефонные книги, списки избирателей, налоговые ведомости – все, что возможно. Нигде ни одного Риндса. Весьма необычно.

– И что же?

– Они испарились.

– Вероятно, переехали, скажем, в Чикаго, как многие другие.

– Вероятно. Из показаний Летти следует, что ее матери было шестнадцать лет, когда она ее родила, вне брака, а отца своего Летти никогда не знала. Она сообщила, что появилась на свет неподалеку от Каледонии, в округе Монро. Ее мать умерла года два спустя, Летти ее не помнит, и ее взяла к себе тетка. Потом другая тетка. И в конце концов она оказалась в Алабаме, в семье Тейбер. Взяла их фамилию. Остальное вы знаете из ее показаний. Свидетельства о рождении у Летти никогда не было.

– И что из этого следует?

Люсьен открыл другую папку и, достав из нее листок, пододвинул его через стол Джейку.

– Огромное количество негритянских детей в те времена не имели свидетельств о рождении. Матери рожали их дома, с помощью повивальных бабок, и никто не заботился о документах. Но департаменты здравоохранения в каждом округе старались вести учет рождений. Это копия страницы из книги регистраций рожденных и оставшихся в живых детей от тысяча девятьсот сорок первого года. В ней имеется запись о том, что у шестнадцатилетней Лоуис Риндс шестнадцатого мая в округе Монро, штат Миссисипи, родилась дочь Летиция Делорес Риндс.

– Вы ездили в округ Монро и там это раскопали?

– Да, и я еще не закончил. Похоже, наша Летти может оказаться урожденной Риндс.

– Но она сказала, что ничего об этом не помнит, во всяком случае, не помнит ничего до своего детства в Алабаме.

– А вы помните что-нибудь из того, что с вами было до трех лет?

– Абсолютно все.

– Тогда вы псих.

– Хорошо. Если предки Летти действительно происходят из округа Форд, что из этого следует?

– Давайте предположим, что так и есть, чем черт не шутит. И допустим, когда-то они владели восемьюдесятью акрами земли, которые Клеон Хаббард получил во владение в тысяча девятьсот тридцатом году, теми самыми, которые потом перешли к Сету Хаббарду и которые он завещал Летти. Это замыкает круг, не так ли?

– Может, да, а может, нет. Тут еще есть большие провалы. Нельзя же утверждать, что все чернокожие жители северного Миссисипи по фамилии Риндс происходили из округа Форд. Это большая натяжка.

– Согласен. Пока это теория, но у нас уже наметился прогресс.

– У нас?

– У нас с Порцией. Она поделилась со мной своими изысканиями в области собственной родословной. Расспрашивала подробности у Сайпрес, хотя та не слишком разговорчива, и, как это бывает во многих семьях, обнаружила в тех старых временах кучу дерьма, которое предпочла бы не вытаскивать на свет божий.

– Например?

– Сайпрес и Клайд Тейбер никогда формально не были женаты. Они прожили вместе сорок лет, имели шестерых детей, но так и не заключили союза, во всяком случае, официально.

– Это не так уж необычно. Они находились под защитой общего права.

– Это мне известно. Но существует большая вероятность, что Сайпрес вообще не кровная родственница Летти. Порция думает, от ее матери отказывались не один раз, прежде чем она объявилась на пороге дома Тейберов.

– А сама Летти что-нибудь об этом говорила?

– Немного. Как вы можете догадаться, ее родословная – не слишком приятный для нее предмет обсуждения.

– Могла ли она узнать, что по рождению принадлежит к семье Риндс?

– Такое можно предположить, но точно неизвестно. Ей было тридцать лет, когда Сайпрес сообщила, что она – приемная дочь. Сайпрес никогда даже не видела мать Летти. Подумайте об этом, Джейк. До тридцати лет она считала Сайпрес и Клайда своими родителями, а их шестерых детей – своими братьями и сестрами. Порция говорит, она была расстроена, узнав наконец правду, но никогда не выказывала желания копаться в прошлом. Алабамские Тейберы не являются даже дальними родственниками Риндсам из округа Форд, так что, возможно, Летти не знает своего истинного происхождения.

Несколько минут Джейк пил кофе и размышлял об услышанном.

– Хорошо, давайте примем вашу теорию. Тогда почему Сет захотел вернуть землю одной из Риндсов?

– Так далеко моя теория пока не продвинулась.

– И почему он решил оставить ей все – не только восемьдесят акров земли, но и чертову прорву остального? Причем в ущерб собственной семье?

– Над этим я работаю.

– Что ж, мне нравится. Давайте копать дальше.

– Это может стать решающим моментом, Джейк, потому что выявит мотив. Главный вопрос – почему? Если мы на него ответим, вы сможете выиграть дело. Иначе вам хана.

– Это лишь ваше мнение, Люсьен. Насколько я помню, такие же соображения были у вас накануне процесса Хейли.

– Чем скорее вы забудете о том процессе, тем быстрее продвинетесь в адвокатской профессии.

Джейк улыбнулся и встал.

– Есть, тем не менее, вещи, которые вы сами никогда не забываете, Люсьен. А теперь прошу меня извинить, я обещал дочери пройтись с ней по магазинам. Желаю весело провести Рождество.

– Делать мне нечего.

– Не заглянете на ужин?

– Делать мне нечего.

– Я так и думал. Тогда до понедельника.

Симеон Лэнг заявился домой в сочельник после наступления темноты. Он отсутствовал более двух недель, на сей раз дорога завела его на восемнадцатиколесной фуре, набитой шестью тоннами ворованной бытовой техники, аж в Орегон. Его карманы распирало от денег, сердце – от любви, с языка лились «Бубенцы»[127], а под пассажирским сиденьем была припрятана добрая бутыль бурбона.

Он пока был трезв как стеклышко и исполнен решимости не испортить праздник пьянством. Пребывал в бодром настроении, во всяком случае, до той минуты, когда, остановившись перед старым домом Саппингтона, насчитал на подъездной аллее и вокруг лужайки семь припаркованных кое-как машин. Три из них он опознал, остальные не сумел.

«Бубенцы» вмиг смолкли, и он чуть не выругался. В доме повсюду горел свет, было очевидно, что он кишит людьми.

Одно из преимуществ женитьбы на Летти заключалось в том, что все ее родственники жили далеко, в Алабаме. В округе Форд родни у нее не было. У него же родственников пруд пруди, и они доставляли неприятности. А вот ее родня не светилась, по крайней мере в первые годы их совместной жизни.

Втайне он ликовал, когда в тридцать лет она узнала, что Сайпрес и Клайд Тейбер не являются ее настоящими родителями, а их шестеро детей – ее сестрами и братьями. Восторг быстро померк, однако, когда Симеон увидел, что Летти продолжает вести себя так, будто все они – ее кровные родственники.

Потом Клайд умер, детей разбросало по миру, и Сайпрес надо было где-то жить. Они приютили ее на время, но прошло уже пять лет, а она продолжала жить с ними, становясь все толще и требовательнее. Братья и сестры вернулись, уже со своим потомством на буксире и с протянутыми руками.

Справедливости ради надо сказать, что и несколько Лэнгов частенько задерживались в доме. Особенно досаждала одна свояченица Симеона. Она не работала и постоянно брала взаймы, в основном под честное слово, так что стребовать с нее долги по закону было невозможно.

Симеон потянулся к бутылке, но, преодолев соблазн, вышел из грузовика. Повсюду бегали дети, в камине пылал огонь. На кухне толпились женщины. Они готовили, а мужчины снимали пробу. Почти все действительно были рады видеть его, некоторые успешно притворялись. Летти улыбнулась, они обнялись. Он позвонил накануне из Канзаса и пообещал быть дома к обеду.

Летти чмокнула супруга в щеку, чтобы проверить, пил ли он. Тест Симеон прошел, и она заметно расслабилась. Поскольку в доме не было ни капли спиртного, Летти отчаянно надеялась, что оно и не появится.

В гостиной Симеон по очереди обнял детей – Порцию, Федру, Клариссу и Кирка – и двоих внуков. Сверху гремел магнитофон, а внизу трое мальчишек катали Сайпрес в инвалидной коляске взад-вперед по коридору с угрожающей скоростью. Подростки смотрели телевизор, врубив звук на полную мощность.

Старый дом содрогался от всей этой хаотической бурной деятельности, однако несколько минут спустя Симеон примирился с царством бедлама. Одиночество пустых дорог осталось позади, но, в конце концов, сегодня рождественский сочельник, и он – в окружении семьи. Конечно, любовь и теплота, которые ему демонстрировали, объяснялись алчностью и желанием быть поближе к Летти, но Симеон решил не обращать внимания. По крайней мере несколько часов можно потерпеть, а пока надо просто наслаждаться моментом.

Если бы только Марвис был здесь…

В столовой Летти сдвинула вместе два стола. Женщины уставили их жареными индейками, разными видами ветчины, сладким картофелем, полудюжиной овощных блюд, запеканками, а также внушительным ассортиментом пирогов и пирожных. Не прошло и нескольких минут, как все собрались вокруг стола, и когда все успокоились, Летти прочла короткую благодарственную молитву. Но она захотела еще кое-что добавить. Развернув листок белой бумаги, вырванный из блокнота, Летти обратилась к нынешним домочадцам:

– Пожалуйста, послушайте, это от Марвиса.

При звуке этого имени все застыли и опустили голову. Каждый из присутствующих имел собственные воспоминания о старшем сыне Летти и Симеона, и большинство из них – неприятные и даже болезненные.

Летти начала читать:

– «Привет, мама и папа, братья и сестры, племянницы и племянники, тети и дяди, кузены и друзья. Я шлю вам свои самые горячие поздравления и желаю всем веселого Рождества. Пишу вам это ночью, из своей камеры. Отсюда мне виден кусочек неба. Сегодня на нем нет луны, зато куча звезд. Одна из них – очень яркая. Думаю, это Полярная звезда, хоть и не уверен. Но я представляю себе, что это Вифлеемская звезда, ведущая волхвов к младенцу Христу. Евангелие от Матфея, глава вторая. Я всех вас люблю. Как бы мне хотелось быть с вами. Прошу прощения за все совершенные мною ошибки и за горе, причиненное мною моим родным и друзьям. Настанет день – я выйду отсюда, мы вместе отпразднуем Рождество и отлично повеселимся. Марвис».

Голос Летти ни разу не дрогнул, но слезы лились по щекам. Она вытерла их, заставила себя улыбнуться.

– Ну, давайте есть.

Поскольку день был особенный, Ханна выпросила у родителей разрешения спать вместе с ними. Они чуть ли не до одиннадцати часов вечера читали рождественские сказки, каждые полчаса делая перерыв, чтобы она могла сбе́гать в гостиную и убедиться, что Санта-Клаус не проник уже каким-то образом в дом. Девочка болтала и вертелась в нервном предвкушении, пока, наконец, вмиг не отключилась.

Когда на рассвете Джейк проснулся, она лежала под боком у Карлы, обе ровно дышали во сне, но от его тихого: «Кажется, Санта-Клаус уже побывал здесь» моментально вскочили. Ханна бросилась в гостиную и заверещала от восторга при виде целой горы подарков, якобы оставленных ей Сантой.

Карла фотографировала дочь за разглядыванием даров, а Джейк в это время сварил кофе. Потом они все весело смеялись, когда Ханна разворачивала очередной пакет или открывала очередную коробку. Нет ничего лучше, чем рождественским утром быть семилетней девочкой.

Когда праздничное возбуждение начало стихать, Джейк тихонько выскользнул за дверь. В маленькой подсобке рядом с навесом для автомобиля он взял еще один подарок – огромную квадратную коробку с отверстиями, завернутую в красивую зеленую бумагу, с большим красным бантом наверху. Изнутри послышалось жалобное подвывание. Это была долгая ночь – для обоих.

– Посмотри, что я нашел, – торжественно провозгласил Джейк, ставя коробку на пол перед Ханной.

– Ой, что это, папочка? – подозрительно спросила девочка.

Притомившийся внутри щенок не издал ни звука.

– А ты открой, – предложила Карла.

Джейк развязал бант, Ханна разорвала обертку и заглянула внутрь. Сейди смотрела на нее печальным усталым взглядом, словно умоляя: «Освободи же меня наконец».

Джейк с Карлой притворились, будто ничего не знают – Сейди, мол, прибыла с Северного полюса. На самом деле она «прибыла» из местного приюта для бездомных животных, где Джейк купил ее за тридцать семь долларов с уже сделанными необходимыми прививками и кое-какими принадлежностями на будущее.

Поскольку никаких признаков породы в собачке не просматривалось даже отдаленно, ее попечители не могли сказать, какого размера и темперамента песик вырастет. Одна сотрудница приюта предположила, что в ней «много от терьера», на что другая категорически возразила: «Нет, это больше похоже на шнауцера». Мать Сейди была найдена мертвой в канаве, и пятерых ее щенков, которым было примерно месяц от роду, забрали в приют.

Ханна осторожно достала щенка, положила на сгиб локтя, прижала к груди, и собачка тут же принялась облизывать ей лицо. Девочка смотрела на родителей, онемев от восторга, ее прекрасные глаза наполнились слезами.

– Санта назвал ее Сейди, но ты можешь дать ей другое имя, если хочешь, – сказал Джейк.

В нынешнем году Санта поработал на славу, но в это мгновение все другие его подарки, все принесенные им игрушки были моментально забыты.

– Сейди – это замечательно. – Ханна наконец обрела голос.

Не прошло и часа, как собачка воспрянула духом и стала центром их маленькой вселенной: три человеческих существа ходили за ней по пятам, заботясь о том, чтобы у нее было все, что она пожелает.

Приглашение на коктейль от Вилли Трейнора было написано от руки: в шесть часов на следующий день после Рождества, в Хокат-хаусе. Форма одежды праздничная, что бы это ни подразумевало. Клара настаивала, что как минимум это подразумевает галстук, и Джейк в конце концов сдался.

Поначалу они пытались притворяться, будто не желают никуда идти, хотя им нечем было заняться в этот день. Официальные приемы в Клэнтоне случались редко, но Вилли, выросший в Мемфисе среди богатства, наверняка знал, как их устраивать. Однако главной приманкой был дом. Много лет они восхищались им, глядя с улицы, но никогда не бывали внутри.

– Ходят слухи, он хочет его продать, – сообщил Джейк, когда они обсуждали неожиданное приглашение.

Он не рассказывал жене о разговоре с Гарри Рексом, ведь при любых обстоятельствах цена для них неподъемна.

– Эти слухи ходят все то время, что мы здесь живем, – ответила Карла, и мечта о доме вспыхнула в ее душе с новой силой.

– Да, но, по словам Гарри Рекса, теперь Вилли взялся за дело всерьез. Он ведь здесь не живет.

Они пришли первыми, опоздав, как приличествует, на десять минут. Вилли был один. Его праздничная одежда состояла из красного галстука-бабочки, черного шелкового смокинга и некой разновидности шотландского килта. Недавно перешагнувший порог сорокалетия, он – с длинными волосами, седеющей бородкой – был красив и неотразимо обаятелен, особенно для Карлы.

Джейк вынужден был признать, что немного завидует: будучи всего на несколько лет старше него, Вилли уже заработал миллион. Он был холост, слыл любителем женщин и производил впечатление человека, повидавшего мир.

Налив шампанского в массивные хрустальные бокалы, Вилли предложил тост в честь Рождества, но, отпив первый глоток, улыбнулся загадочно:

– Хочу кое-что вам сообщить. Я решил продать этот дом. Он принадлежит мне шестнадцать лет, я люблю его, но слишком редко здесь бываю. А дому нужны настоящие хозяева, которые будут дорожить им, заботиться о нем и поддерживать в должном состоянии.

Он сделал еще глоток. Джейк и Карла словно замерли в невесомости.

– Однако я не готов продать его кому попало. Никаких риелторов. Предпочитаю не выставлять дом на торги. Не желаю, чтобы в городе об этом судачили.

Джейк не смог сдержать усмешку. В городе уже судачили.

– Ладно, ладно, тут действительно трудно что-либо утаить, но людям необязательно знать содержание нашего разговора. Я был бы счастлив, если бы в доме поселились именно вы. Я видел ваш старый дом до того, как его сожгли, и восхищался тем, как вы его отреставрировали.

– Срежьте цену, и считайте, что мы уже здесь живем, – пошутил Джейк.

Вилли посмотрел в бархатистые карие глаза Карлы.

– На этом доме словно написано ваше имя.

– Сколько? – спросил Джейк, выпрямив спину и приказав себе не дрогнуть, когда будет названа цифра.

– Двести пятьдесят, – не задумываясь, ответил Вилли. – Я заплатил за него сто в семьдесят втором году и еще сто вложил в ремонт. Такой же дом в центре Мемфиса потянул бы на миллион, но Мемфис далеко. Двести пятьдесят, конечно, все равно что даром, но законы рынка не проигнорируешь. Откровенно говоря, я просто хочу вернуть свои деньги.

Джейк и Карла обменялись отрешенными взглядами, потому что сказать было нечего. Вилли, торговец от природы, продолжил:

– Посмотрите вокруг. Другие дома тут стоят до шестисот тридцати тысяч.

Он долил шампанского в бокалы, и они вышли на переднюю террасу. Джейк понял, что началась экскурсия по дому.

По словам Вилли, дом был построен около тысяча девятисотого года доктором Максом Хокатом, который в течение десятилетий считался ведущим городским врачом. Это было классическое викторианское здание с двумя остроконечными фронтонами, башенкой, поднимающейся до уровня четвертого этажа, и широкой крытой террасой, опоясывающей дом с обеих сторон.

Приходилось признать, что цена не запредельная. Разумеется, Джейку и она была не по карману, но могло быть гораздо хуже. Джейк подозревал, что Гарри Рекс посоветовал Вилли назначить разумную цену, особенно если тот хотел, чтобы хозяевами дома стали Брайгенсы. Если верить Гарри Рексу, то по одним слухам, Вилли делал большие деньги на рынке ценных бумаг, по другим – сильно разорился на торговле недвижимостью в Мемфисе, по третьим – унаследовал состояние от своей бабки БиБи. Кто знает?

Назначенная за дом цена, судя по всему, свидетельствовала об острой нужде быстро получить наличные. Вилли знал, что Джейку с Карлой нужен дом. Знал он и то, что они погрязли в судебной тяжбе со страховой компанией. Было ему также известно (вероятно, от Гарри Рекса), что Джейк – один из претендентов на щедрый гонорар за дело Хаббарда.

Вилли, без умолку болтая, вел Карлу по благородно закопченным полам из ядровой сосны. Через современно оборудованную кухню они поднялись по винтовой лестнице в круглую библиотеку на четвертом этаже башенки с видом на церковную колокольню, расположенную всего в нескольких кварталах от дома. Джейк покорно следовал за ними, размышляя о том, каким чудом могли бы они позволить себе купить этот дом, не говоря уже о том, чтобы обставить его.

25

Для тех, кто участвовал в опротестовании рукописного завещания Сета Хаббарда, Рождество наступило поздно. Точнее, 16 января.

Сыщик, работаюший на Уэйда Ланье, наткнулся на золотую жилу. Его звали Рэндал Клэпп, и именно он разыскал потенциального свидетеля по имени Фриц Пикеринг, который жил неподалеку от Шривпорта, Луизиана. Клэпп был главным сыщиком Уэйда Ланье и имел звериное чутье на информацию. Пикеринг просто занимался собственным бизнесом и понятия не имел, чего хочет от него Клэпп. Но любопытство пересилило, и Пикеринг согласился встретиться с ним в кулинарии, куда собирался на ленч.

Клэпп методично опрашивал бывших работодателей Летти Лэнг. Почти все из них были богатыми белыми домовладельцами, привыкшими нанимать черную прислугу. В своих показаниях Летти назвала столько имен, сколько смогла вспомнить, по крайней мере, так она сказала, добавив, что, вероятно, были еще один-два нанимателя за минувшие тридцать лет, – записей она не вела. Однако не упомянула, что работала у Айрин Пикеринг. Это имя всплыло в разговоре с другим ее бывшим работодателем.

Ни в одном доме Летти не задерживалась дольше шести лет. Причины тому были разные, но только не ее некомпетентность. Почти все ее бывшие хозяева характеризовали Летти превосходно. За исключением Пикеринга. За ленчем, состоящим из супа и салата, он поведал свою историю.

Лет десять назад, то ли в 1978-м, то ли в 1979-м, его мать, Айрин Пикеринг, вдова, наняла Летти убирать дом и стряпать. Миссис Пикеринг жила в ближнем предместье маленького городка Лейк-Виллидж, в старом доме, испокон веков принадлежавшем семье. Сам Фриц Пикеринг в то время жил в Тьюпело и работал в страховой компании, которая часто командировала его в Шривпорт. Он навещал мать минимум раз в месяц и хорошо знал Летти Лэнг.

Все были довольны ею, особенно миссис Пикеринг. В 1980-м, однако, у миссис Пикеринг стремительно ухудшилось здоровье, и стало очевидно, что конец близок. Каждый день Летти оставалась в доме столько, сколько требовалось, и проявляла искреннее сострадание к умирающей, но у Фрица и его сестры, единственных родственников миссис Пикеринг, возникли опасения по части текущих финансовых дел матери.

Постепенно Летти взяла все в свои руки: получала счета, выписывала чеки, хотя миссис Пикеринг вроде бы подписывала их сама. Летти научилась разбираться в банковских балансах, страховых полисах, счетах и прочих бумагах.

Однажды Фрицу в панике позвонила сестра, обнаружившая удивительный документ. Это было рукописное завещание их матери, согласно которому та оставляла пятьдесят тысяч долларов Летти Лэнг. Фриц отпросился с работы, поспешил в Лейк-Виллидж, через несколько часов встретился с сестрой и прочел завещание. Оно было датировано двумя месяцами ранее и подписано Айрин Пикеринг. В том, что это ее рука, сомнений не возникало, хотя почерк был менее уверенный, чем обычно.

Сестра нашла завещание в простом конверте, засунутом в старую семейную Библию, лежащую на полке вместе с поваренными книгами. Они предъявили матери завещание, но та сказала, что слишком слаба, чтобы обсуждать этот вопрос. В тот момент у миссис Пикеринг был депозитный сертификат на сто десять тысяч, а восемнадцать тысяч лежало на текущем банковском счету. Летти имела доступ к ежемесячным отчетам по этим счетам.

На следующее утро Фриц и его сестра встретили Летти, как только та пришла на работу. Устроив безобразный скандал, они обвинили ее в том, что она убедила, а возможно, принудила их мать написать завещание. Летти утверждала, что понятия не имеет о завещании, и казалась искренне удивленной, даже оскорбленной. Тем не менее они ее тотчас уволили и велели немедленно покинуть дом.

Погрузив мать в машину, они повезли ее в Оксфорд, где жила сестра Фрица, в адвокатскую контору. В их присутствии адвокат составил двухстраничное завещание, в котором Летти никак не упоминалась, все в равных долях завещалось Фрицу и его сестре – именно так, как они много раз обсуждали с матерью. Та без разговоров подписала его, а через месяц умерла, и утверждение завещания прошло без сучка без задоринки. Фриц с сестрой продали дом и все имущество и поровну, без малейших претензий друг к другу, разделили доход.

Пока Айрин была жива, они несколько раз пытались вытянуть из нее правду о рукописном завещании, но она всегда страшно расстраивалась и отказывалась это обсуждать. Они пытали ее насчет Летти Лэнг, но Айрин всякий раз начинала плакать. В конце концов они прекратили разговоры на эту тему. Честно признаться, к тому времени, когда Айрин подписывала новое завещание в юридической конторе, она не могла уже абсолютно трезво мыслить, и рассудок ее до последних дней так и не прояснился.

Клэпп пил кофе и слушал со все возрастающим вниманием. С разрешения Фрица, он записывал их разговор на диктофон, и ему не терпелось поскорее выложить все Уэйду Ланье.

– У вас сохранилось то рукописное завещание? – спросил он.

Фриц покачал головой:

– Не помню, чтобы я его куда-то прятал, но даже если мы и сохранили тогда эту бумагу, столько лет прошло. Понятия не имею, где оно может быть.

– Может, оно осталось у оксфордского адвоката?

– Вполне допускаю. Когда привезли мать в его контору, мы ему передали предыдущее завещание, то, что было составлено адвокатом из Лейк-Виллидж, а также рукописное. Уверен, оба у него и остались. Он сказал, важно уничтожать предыдущие завещания, потому что иногда они всплывают и создают проблемы.

– Вы помните, как звали оксфордского адвоката?

– Хэл Фримен. Он тогда уже был немолод, и теперь ушел на пенсию. Моя сестра умерла пять лет назад, и я был распорядителем ее наследства. Фримен к тому времени уже не работал, утверждением завещания занимался его сын.

– Вы с ним когда-нибудь обсуждали то рукописное завещание?

– Не думаю. Я вообще с ним очень мало общался. Стараюсь избегать контактов с адвокатами, мистер Клэпп. У меня имеется неприятный опыт общения с ними.

Клэппу хватила ума понять: он нашел динамит. Опыт подсказывал: пора остановиться. Нельзя спешить, нужно поделиться информацией с Уэйдом Ланье, и пусть адвокат распоряжается ею. Пикеринг уже начал интересоваться, почему Клэпп расспрашивает о Летти, но наткнулся на стену уклончивости. Закончив ленч, они распрощались.

Уэйд Ланье слушал запись со свойственным ему мрачным выражением лица и плотно сжатыми губами. А вот его помощник Лестер Чилкотт не мог сдержать радости. После того как Клэпп покинул офис Ланье, Чилкотт, потирая руки, воскликнул:

– Все, игра окончена!

Уэйд наконец улыбнулся и начал выстраивать стратегию.

Шаг первый: никаких контактов с Пикерингом. Его мать и сестра мертвы, следовательно, он – единственный, кроме Хэла Фримена, человек, который может дать показания о рукописном завещании. Два сделанных тут же коротких телефонных звонка в Оксфорд подтвердили, что Хэл Фримен больше не практикует, но жив, а делами в его бывшей конторе заправляют двое его сыновей, Тодд и Хэнк.

Надо на время забыть о Пикеринге. Не должно прослеживаться никакой связи между ним и конторой Ланье: важно, чтобы впоследствии Пикеринг мог засвидетельствовать под присягой, что никогда не вел разговоров с адвокатами, участвующими в процессе.

Шаг второй: любой ценой отыскать рукописное завещание Айрин Пикеринг. Если оно существует, найти и заполучить его. Но сделать это по возможности так, чтобы не насторожить Хэла Фримена. Нужно найти его прежде, чем это сделает Джейк или кто-либо другой.

Шаг третий: заполучив завещание, спрятать подальше и сохранить на будущее. Самый драматический и эффектный момент для его обнародования настанет, когда Летти Лэнг, сидя на свидетельском месте, начнет утверждать, будто ведать не ведала о последней воле Сета Хаббарда. Вот тогда-то мы извлечем на свет завещание Айрин Пикеринг и выставим Летти лгуньей. И убедим присяжных, что тайно втираться в завещания, от руки написанные ее престарелыми и немощными хозяевами, для Летти обычная хитроумная практика.

Подобный стратегический план изобиловал ловушками. Первая и самая очевидная: он противоречил основным правилам представления доказательств. Джейк подал требование, согласно которому противная сторона обязана загодя обнародовать полный список своих потенциальных свидетелей. Ланье и остальные адвокаты сделали то же самое.

В последнее время это стало стандартной процедурой: предполагалась полная прозрачность процесса. Припрятать до поры такого свидетеля, как Фриц Пикеринг, было не только неэтично, но и опасно. Попытки преподнести подобный сюрприз в ходе процесса зачастую заканчивались провалом. Ланье и Чилкотту требовалось время, чтобы найти способ обойти это правило. Возможности для поиска были чрезвычайно узки, но успешные примеры имелись.

Столь же трудным оказался и план поиска рукописного завещания Айрин Пикеринг. Конечно, существовала вероятность, что оно уничтожено вместе с сотнями других ненужных документов из архива Фримена. Но обычно адвокаты хранят архивы минимум десять лет, поэтому шанс, что завещание пока не выбросили, имелся.

Нельзя было и полностью прерывать связь с Пикерингом. Что, если какой-нибудь другой адвокат выследит его и станет задавать те же вопросы? А если этим адвокатом окажется Джейк, эффект неожиданности пропадет. У Джейка будет куча времени, чтобы натаскать Летти, научить ее так отвечать на вопросы, чтобы обернуть историю себе на пользу. И разумеется, он не упустит случая подать протест на нарушение правил представления доказательств. Судья Этли нарушителям не сочувствует.

Ланье и Чилкотт обсудили идею обратиться к Фримену напрямую. Если завещание пылится в архивных папках, он, разумеется, сможет извлечь его оттуда, и никому не придется выкрадывать документ. А сам он станет весьма респектабельным свидетелем на процессе. Но обращение к Фримену означало, что их главный секрет перестанет быть абсолютным секретом. Придется обнародовать имя Фримена как потенциального свидетеля. Эффект неожиданности опять же будет потерян.

Вероятно, позднее они все же обратятся к нему, но пока Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт решили хитроумно окружить эту информацию завесой тайны. Обман часто бывает трудно скрыть, это требует тщательного планирования, но на этом они собаку съели.

Два дня спустя Рэндал Клэпп вошел в юридическую контору Фрименов и сообщил, что ему назначена встреча на четыре часа. Возглавляемая двумя партнерами контора располагалась в переоборудованном особняке, в квартале от ратушной площади Оксфорда, рядом со сберегательным банком, на улице, отходящей от здания федерального суда.

В ожидании приема Клэпп листал журнал и внимательно изучал обстановку. Видеокамер не было, датчиков сигнализации тоже. На входной двери – задвижка, цепочки нет. Словом, ничего такого, что помешало бы даже грабителю-лопуху ночью проникнуть внутрь и, не торопясь, обшарить помещение. Да и зачем здесь усиленные меры предосторожности? Кроме обычных завалов бумаг, в здании не было ничего, представляющего хоть какую-то ценность.

Это была типичная захолустная юридическая конторка, ничем не отличающаяся от сотни других, где довелось побывать Клэппу. Прежде чем войти в нее, он прошелся по переулку, на который она выходила задней стеной, и отметил, что на двери черного хода есть замок, но ничего особенного. Эрби, его человек, войдет через переднюю или заднюю дверь быстрее, чем сотрудники открывают эти двери ключом.

Встретившись с Тоддом Фрименом, Клэпп обсудил с ним вопрос о покупке участка земли, примыкающего к главному шоссе на западе от города. Он назвал свое настоящее имя и место работы, вручил подлинную визитку, но солгал, сказав, что они с братом хотят построить на этом участке круглосуточную стоянку для дальнобойного грузового транспорта.

Оформление сделки требовало обычного юридического сопровождения, и Тодд в меру заинтересовался. Уходя, Клэпп спросил, где у них туалет, и ему указали на дверь в конце узкого коридора. Подъемная лестница на чердак; по меньшей мере две комнаты, доверху набитые старыми папками; маленькая кухня с разбитым окном, без замка. Нигде никаких датчиков – раз плюнуть.

Эрби вошел в здание сразу после полуночи, Клэпп ждал в машине, припаркованной на другой стороне улицы, и следил за обстановкой. В зимнюю холодную ночь 18 января, среду, никто на улице не болтался, площадь замерла как мертвая. Единственное, чего боялся Клэпп, вдруг их заметит усталый патрульный полицейский.

Войдя внутрь, Эрби сразу связался с ним по рации. Все было тихо. С помощью испытанного складного ножа он вмиг отодвинул задвижку на двери черного хода, включил инфракрасный фонарик-карандаш и обошел все помещения. Ни одно не было заперто. Шаткая лестница скрипела, однако ему удалось спустить ее без особого шума.

Он разговаривал с Клэппом по рации, стоя перед окном, но Клэпп не видел даже тени внутри. Надев перчатки и стараясь ничего не сдвигать с места, Эрби приступил к обследованию первой кладовки. Работа могла занять не один час, но он не спешил. Выдвигая ящики, просматривал папки, изучая даты, имена, листая документы, к которым никто не прикасался неделями, месяцами, а то и годами.

Переставив машину на стоянку в другом конце площади, Клэпп вышел и медленно зашагал по переулку. В час ночи Эрби открыл заднюю дверь и впустил его в дом.

– В каждой комнате есть картотечные шкафы, – объяснил он. – Похоже, текущие дела хранятся в кабинетах адвокатов, прочие – у секретарей.

– А что в этих двух комнатах? – спросил Клэпп.

– Дела примерно пятилетней давности. Какие-то уже закрыты, какие-то пока нет. Я еще не закончил, во второй комнате просмотрел не все. Кстати, тут есть подвал, забитый старой мебелью, пишущими машинками, юридическими книгами и старыми папками, в них – только закрытые дела.

Во второй комнате они не нашли ничего интересного. В папках содержался типичный ассортимент закрытых дел, какие можно найти в архиве любой провинциальной юридической конторы.

В половине третьего Эрби осторожно влез по подъемной лестнице на чердак. Клэпп убрал за ним лестницу, а сам отправился в подвал. На чердаке окна не было, царила непроглядная тьма. Вдоль стен в четыре ряда стояли картотечные ящики.

Поскольку никто не мог заметить его снаружи, Эрби увеличил яркость фонарика и принялся изучать содержимое шкафов. Каждый был обозначен черным маркером от руки: «Недвижимость, 1/1/76 – 8/1/77»; «Уголовные, 3/1/81 – 7/1/81» и так далее. Эрби обрадовался, увидев, что здесь хранились документы двенадцатилетней давности, но огорчился из-за отсутствия указания на архив документов, связанных с завещаниями и наследством. Видимо, они хранились в подвале.

Прокопавшись там с полчаса, Клэпп наткнулся на такие же картотечные ящики, помеченные надписью «Завещания, 1979–1980». Выдвинув нужный ящик, он начал поочередно вынимать папки.

Папка с именем Айрин Пикеринг была датирована 1980-м годом. Она была толщиной полтора дюйма и содержала документы юридического сопровождения дела, начиная с двухстраничного завещания, составленного Хэлом Фрименом и подписанного на месте Айрин Пикеринг, и заканчивая последним судебным распоряжением, освобождающим Фрица Пикеринга от обязанностей управляющего наследством.

Первым в папке лежало старое завещание, подготовленное адвокатом из Лейк-Виллидж. Вторым – рукописное. Клэпп прочел его медленно вслух – почерк порой было трудно разобрать. В четвертом пункте значилось, что пятьдесят тысяч долларов завещаны Летти Лэнг.

– Бинго! – пробормотал Клэпп.

Он выложил папку на стол, закрыл ящик, аккуратно задвинул его на место, к стене, и покинул подвал. Спрятав дело в портфель, Клэпп вышел в темный переулок и через несколько минут вызвал Эрби по рации. Еще минуту спустя Эрби выскользнул из дома через черный ход, задержавшись ненадолго лишь для того, чтобы задвинуть обратно щеколду.

Похоже, они ничего не сдвинули с места и не оставили следов. В конторе давно пора было провести уборку, так что немного грязи с ботинок или кое-где потревоженный слой пыли не должны были привлечь внимание.

Через два с половиной часа езды они прибыли в Джексон и незадолго до шести утра встретились с Уэйдом Ланье в его конторе. Ланье тридцать лет участвовал в судебных баталиях, но не мог припомнить более великолепного примера «дымящегося пистолета». Однако оставался вопрос: как лучше произвести из него выстрел?

Как ей и объяснили, закусочная «У толстяка Бенни» находилась в конце асфальтированного участка сельской дороги, дальше шла щебенка. Порция выросла в Бокс-Хилл, мрачной, изолированной общине, замкнутой между болотом и цепью холмов, где белых днем с огнем не сыщешь. Тем не менее, Бокс-Хилл был все равно что Таймс-сквер по сравнению с поселением Преритаун, где царила отупляющая и далеко не безопасная атмосфера.

Преритаун был расположен на задворках округа Ноксъюби, менее чем в десяти милях от границы с Алабамой. Будь она белой, никогда бы не рискнула здесь остановиться. В передней части площадки стояли две газонасосные колонки, вдоль щебенки было припарковано несколько грязных машин.

Антимоскитная дверь захлопнулась за ней. Порция кивнула подростку, стоящему за прилавком. Магазинчик торговал скудным ассортиментом бакалеи, а также безалкогольными напитками и пивом, стоящими в холодильнике с прозрачной дверцей. В глубине зала имелось с десяток аккуратных столиков, покрытых скатертями в красно-белую клетку. В воздухе висел тяжелый дух пережаренного жира – на гриле шипели рубленые гамбургеры. Человек-гора с необъятным животом, держа лопатку словно оружие, беседовал с двумя мужчинами, сидящими на табуретах. Никаких сомнений в том, кто здесь «толстяк Бенни», не возникало.

Табличка гласила: «Делать заказы – здесь».

– Чем могу служить? – с приветливой улыбкой поинтересовался повар.

Она ответила ему обаятельной улыбкой.

– Я бы хотела хот-дог, коку, и еще я ищу Бенни Риндса.

– Это я, – отозвался великан. – А вы?..

– Меня зовут Порция Лэнг. Я из Клэнтона, но не исключено, что я – родня Риндсам. Не уверена, но пытаюсь разузнать.

Он кивнул в сторону стола. Десять минут спустя, поставив перед ней хот-дог и колу, повар сел напротив.

– Я работаю над семейным генеалогическим древом, – пояснила Порция, – и нашла на нем немало чужих плодов.

Бенни рассмеялся:

– Вам бы следовало приехать сюда и порасспрашивать меня, прежде чем приниматься за дело.

Не прикоснувшись к еде, она рассказала о своей матери и бабушке. Бенни сроду о них не слыхал. Его родня происходила из округов Ноксъюби и Лодердейл, ближе к югу. Он не знал ни одного Риндса из округа Форд, ни единого.

Пока Бенни говорил, Порция поспешно ела, и к тому времени, когда он закончил, уже понимала, что это – еще один тупик.

Поблагодарив, она поехала обратно, по пути останавливаясь в каждом крохотном городишке и сверяясь с телефонными книгами. В этих краях жило очень мало Риндсов. Около двадцати – в округе Клей. С дюжину – в округе Октиббеа, неподалеку от университета штата. Поговорила она по телефону с десятком Риндсов из округа Ли, живших в Тьюпело и его окрестностях.

Они с Люсьеном выявили двадцать три члена семейства Риндс, живших в округе Форд вплоть до 1930 года, когда все они оттуда исчезли. В конце концов, должен же найтись потомок, какой-нибудь старик-родственник, который что-то знал и смог бы – и захотел – рассказать.

26

В последнюю пятницу января Рокси пришла на работу в 8.45. Джейк ждал, стоя у ее стола и небрежно просматривая документы, словно все хорошо. Но хорошо не было. Джейк решил заканчивать представление, и разговор намечался неприятный. Началось с восклицания Рокси:

– Джейк, меня тошнит от этого места!

– Вам тоже доброго утра, – ответил он.

Она уже плакала. Никакого макияжа, растрепанные волосы, измученный вид жены-матери-женщины, неспособной держать себя в руках.

– Я не могу больше выносить Люсьена, – всхлипнула она. – Он самый гнусный грубиян на свете и торчит здесь почти каждый день. Он вульгарный, неотесанный, грязный, постоянно богохульствует и курит самые отвратительные сигары, какие только можно себе представить. Я презираю этого человека.

– Что-нибудь еще?

– Или он, или я.

– Это здание принадлежит ему, – напомнил Джейк.

– Но неужели вы ничего не можете сделать?

– Например? Сказать, чтобы он был повежливее и прекратил курить, ругаться, оскорблять людей, отпускать грязные шуточки и напиваться? Если вы не заметили, Рокси, сообщаю: Люсьену Уилбэнксу никто ничего приказать не может.

Она выдернула из коробки бумажный платок и вытерла щеки.

– Я не могу больше терпеть.

Отличный посыл, и Джейк не преминул им воспользоваться.

– Давайте считать это заявлением об уходе, – сочувственно произнес он. – Я с радостью дам вам хорошую рекомендацию.

– Вы меня увольняете?

– Нет. Вы уходите по собственному желанию, лучше прямо сейчас. Я предоставлю вам выходной на сегодня и пришлю чек на последнюю зарплату.

Жалобное настроение Рокси сменилось злостью. Она бросила последний взгляд на свой стол, и спустя десять минут дверь за ней с грохотом захлопнулась.

Порция вошла в контору ровно в 9.00.

– Я сейчас встретила на улице Рокси, она промчалась мимо, не сказав ни слова.

– Рокси уволилась. И вот мое предложение. Вы можете временно занять место секретаря и регистратора и будете считаться не стажером, а параюристом. Это большое продвижение по службе.

– Я плохо печатаю, – спокойно выслушав, напомнила она.

– Это дело практики.

– А какая зарплата?

– Тысяча долларов в месяц на период двухмесячного испытательного срока, по его окончании – в зависимости от результата пересмотрим ставку.

– Сколько часов в день?

– С половины девятого до пяти, перерыв на обед – полчаса.

– А как с Люсьеном?

– А что с ним?

– Он постоянно торчит здесь, внизу. Поэтому мне нравится работать наверху – безопаснее.

– Он вам мешает?

– Пока нет. Послушайте, Джейк, Люсьен мне нравится, и мы хорошо работаем вместе, но порой у меня возникает ощущение, что он хочет быть ко мне поближе – понимаете?

– Наверное, понимаю.

– Если он ко мне прикоснется, я ему врежу.

Джейк расхохотался, представив эту сцену, у него не было ни малейших сомнений в том, что Порция сумеет постоять за себя.

– Придется поговорить с Люсьеном. Позвольте, возьму это на себя. Я его предупрежу.

Порция сделала глубокий вдох и обвела взглядом приемную, потом улыбнулась, кивнула.:

– Но я ведь не секретарша, Джейк. Я собираюсь стать юристом, как вы.

– И я помогу вам всем, что в моих силах.

– Спасибо.

– Я жду ответа. Прямо сейчас.

– Но мне не хочется пропускать судебные заседания. А если буду прикована к этому столу, придется, правда?

– Давайте решать проблемы по мере их поступления. Сейчас вы нужны мне здесь.

– Хорошо.

– Значит, договорились?

– Нет. Тысяча в месяц – слишком мало для секретаря, регистратора и параюриста в одном лице.

Джек поднял руки вверх, понимая, что проиграл.

– И сколько же вы считаете справедливым?

– Две тысячи больше соответствуют современным рыночным расценкам.

– Что, черт возьми, вы знаете о рыночных расценках?

– Немного. Но то, что тысяча – слишком мало, знаю.

– Ладно. Полторы тысячи в первые два месяца, а потом посмотрим.

Она наклонилась вперед, коротко и почтительно обняла его:

– Спасибо, Джейк.

Час спустя Джейк оказался перед лицом второго за это утро кадрового кризиса. Люсьен практически без стука ввалился в его кабинет и уселся в кресло.

– Джейк, сынок, – начал он тоном, предвещающим неприятности, – я принял решение. Многие месяцы, даже годы я сомневался, начинать ли процесс восстановления в правах… Своего рода возвращение, понимаете?..

Джейк, будучи занят, составляя протест на ходатайство Стиллмена Раша, медленно отложил ручку и задумчиво посмотрел на Люсьена. Слово «возвращение» до сих пор не произносилось, но в последние три месяца Люсьен не пропускал ни одной возможности намекнуть, что хочет снова заниматься адвокатской деятельностью.

Хотя Джейк со страхом и ожидал этого, новость поставила его в трудное положение. Он не хотел видеть Люсьена в конторе, особенно в качестве адвоката, а его роль непрошеного и бесплатного советчика была почти исчерпана. Люсьен-адвокат означал Люсьена-босса, Джейку места здесь не останется. Но Люсьен-друг был тем человеком, который в свое время дал Джейку работу, предоставил в его распоряжение свою контору, позволил сделать карьеру и всегда был лоялен по отношению к нему.

– Зачем вам это? – спросил Джейк.

– Тоскую по работе. И я еще не настолько стар, чтобы днями напролет сидеть на крыльце. Вы меня поддержите?

Единственным ответом могло быть «да», и Джейк без запинки произнес:

– Конечно, вы же знаете, что поддержу. Но как?

– Морально, Джейк, по крайней мере для начала. Как вы знаете, чтобы восстановиться в правах, я должен сдать экзамен. Немалый подвиг для такого старого хрыча, как я.

– Когда-то вы его сдали, сдадите и теперь, – отозвался Джейк с подобающей уверенностью.

На самом деле он сильно сомневался, что Люсьен выдержит процедуру, начиная с полугодового периода нудной самостоятельной зубрежки и заканчивая отказом от своей вечной браги.

– Значит, вы на борту?

– На борту-то я на борту, Люсьен, но что будет после того, как вы восстановитесь в правах? Заберете контору обратно? Захотите, чтобы я стал у вас мальчиком на побегушках? Мы вернемся к тому, с чего начинали восемь-девять лет назад?

– Не знаю, Джейк, но мы как-нибудь все уладим.

Джейк пожал плечами:

– Да, я с вами и помогу всем, чем сумею.

Второй раз за утро Джейк в собственном офисе протягивал руку помощи начинающему юристу. Кто следующий?

– Спасибо, Джейк.

– Раз уж вы здесь, несколько вопросов внутреннего распорядка. Рокси уволилась, Порция временно будет исполнять обязанности секретаря. У нее аллергия на сигарный дым, поэтому, пожалуйста, выходите курить на улицу. И держите руки подальше от нее. Она шесть лет прослужила в армии, понимаете? Навыки рукопашного боя плюс карате… И она не мечтает о том, чтобы мерзкий белый старик лапал ее. Только троньте, она выбьет вам зубы, а затем подаст на меня иск за сексуальные домогательства. Усвоили?

– Она так сказала? Клянусь, я ничего такого не делал.

– Это лишь предостережение, Люсьен, договорились? Не прикасайтесь к ней, не отпускайте в ее присутствии грязных шуток, сомнительных комментариев, даже не ругайтесь. И не вздумайте пить и курить рядом с ней. Ей нравится профессия юриста, и она хочет им стать. Обращайтесь с ней как с профессионалом.

– Я думал, мы с ней прекрасно ладим.

– Возможно, но я ведь вас знаю. Ведите себя прилично.

– Постараюсь.

– Не постарайтесь, а сделайте как я говорю. А теперь прошу извинить, мне надо вернуться к работе.

Выходя, Люсьен пробормотал достаточно громко, чтобы Джейк услышал:

– У нее отличная задница.

– Прекратите, Люсьен.

Обычно в пятницу после полудня невозможно было найти судью в здании суда или адвоката в его конторе. Все они линяли кто куда, выходные начинались рано. Ловилось много рыбы. Выпивалось много пива. Множество дел откладывалось до понедельника. А уж в сумрачную промозглую январскую погоду по пятницам во второй половине дня и юристы, и не юристы тихо закрывали свои заведения, и площадь пустела.

Прибыв в четыре часа дня, Джейк застал судью Этли на переднем крыльце. Он сидел в кресле-качалке, закутанный стеганым одеялом. Ветра не было, и облако сигарного дыма неподвижно висело над ступеньками. На табличке над почтовым ящиком значилось название усадьбы «Мейпл ран»[128]. Это был внушительный старый, помещичий дом с георгианскими колоннами, но уже «подержанный», с разболтанными ставнями – таких в Клэнтоне и вообще в округе Форд имелось множество. Отсюда виднелась крыша Хокат-хауса, расположенного неподалеку.

Рубен Этли зарабатывал восемьдесят тысяч долларов в год как судья, но на поместье тратил самую малость из этой суммы. Его жена умерла много лет назад, и по заросшим клумбам, продавленной плетеной мебели на крыльце, прохудившимся занавескам на окнах верхнего этажа можно было понять, что дому недостает заботливой женской руки.

Судья жил один. Домработница, много лет прослужившая в доме, тоже умерла, и он не потрудился найти новую. Каждое воскресное утро Джейк встречался с ним в церкви и наблюдал, как год от года ветшал его внешний вид: костюмы становились все менее чистыми, рубашки все хуже накрахмаленными, узел на галстуке все менее тугим, и зачастую ему явно требовалось постричься. Было видно, что проверить, как он выглядит, выходя из дома, некому.

Судья не слыл любителем выпить, но почти каждый день к вечеру, особенно по пятницам, позволял себе стаканчик виски. Не спрашивая, он щедро налил Джейку тоже и поставил на столик между ними. Обсуждение дел с судьей на крыльце его дома подразумевало и этот непременный стаканчик. Судья откинулся на спинку любимого кресла-качалки и сделал большой глоток.

– Ходят слухи, Люсьен зачастил к вам в контору в последнее время.

– Это его контора, – ответил Джейк.

Оба смотрели на лужайку перед домом, уныло-коричневую посреди мертвящей зимы.

«Но если виски не подействует быстро, – подумал Джейк, не утепленный одеялом, – придется попросить перейти в дом».

– Чем он занимается? – спросил судья Этли.

Они с Люсьеном были старыми знакомцами, и в истории их отношений имелись разные главы.

– Я попросил его просмотреть записи, которые касаются владений Сета Хаббарда, в поземельных книгах, и сделать еще кое-какие изыскания – рутинная юридическая работа.

Джейк никому, особенно судье Этли, не открыл бы информацию, полученную утром от Люсьена. Если бы прошел слух, что Люсьен Уилбэнкс собирается вернуться, большинство местных судей подали бы в отставку.

– Будьте с ним осторожны. – Судья Этли в очередной раз выдал совет, которого у него не просили.

– Он безопасен, – ответил Джейк.

– Он не бывает безопасным, – возразил судья, взбалтывая кусочки льда в стакане – холод снаружи был ему нипочем. – Что слышно о поисках Энсила?

Джейк, напротив, постарался выцедить неразбавленный виски из-под кубиков льда. От холода у него сводило зубы.

– Немного, – ответил он. – Наши люди отыскали его бывшую жену в Гэвлстоне. Она нехотя призналась, что вышла замуж за человека по имени Энсил Хаббард тридцать пять лет назад. Они прожили вместе три года, родили двоих детей, после чего он сбежал из города. С годами задолжал ей целое состояние по алиментам, но она махнула на это рукой. Похоже, уже лет пятнадцать как он сменил имя и ушел в подполье. Мы продолжаем копать.

– Эти ваши люди, они из округа Колумбия?

– Да, сэр, из фирмы, где работают бывшие сотрудники ФБР, специализирующиеся на розыске пропавших. Не знаю, насколько они хороши, но точно знаю, что до́роги. У меня тут счет, который надо оплатить.

– Продолжайте работать в этом направлении. Для суда Энсил жив, пока не доказано обратное.

– Свидетельства о смерти просматривают во всех пятидесяти штатах и в десятке зарубежных стран. Это требует времени.

– Как продвигается предварительная дача показаний?

– Быстро. Странное это дело, судья: все причастные к нему адвокаты заинтересованы, чтобы процесс начался как можно скорее. Много ли таких дел было в вашей практике?

– Пожалуй, ни одного.

– Во всех участвующих юридических фирмах это дело считается приоритетным, так что в известной мере все действуют заодно.

– И никто не пытается затягивать время?

– Никто. На прошлой неделе мы опросили одиннадцать свидетелей за три дня – это всё прихожане, видевшие мистера Хаббарда в церкви утром в день его смерти. Ничего особо интересного или необычного. Все сходятся во мнении, что он вел себя как всегда, никто не заметил ничего странного или эксцентричного в его поведении. К настоящему моменту мы опросили также пятерых сотрудников его конторы, которые встречались с ним накануне того дня, когда он написал завещание.

– Я читал их показания, – вставил судья. – Продолжайте.

– Все активно занимаются поисками экспертов. Я тоже нашел своего почерковеда и…

– Почерковеда? Они ставят под сомнение, что это рука Сета Хаббарда?

– Пока нет.

– А у вас есть сомнения?

– Нет, реальных – нет.

– Тогда принесите мне это завещание до начала процесса, я хочу взглянуть. Возможно, нам удастся снять этот пункт заранее. Моя цель загодя сгладить все шероховатости и сделать процесс насколько возможно предсказуемым.

Судья Этли даже написал книгу о «сглаживании шероховатостей» в судебных делах. Он ненавидел попусту тратить время, как терпеть не мог многоречивых адвокатов-пустозвонов. Давно, сразу по окончании юрфака, Джейк стал свидетелем, как судья Этли поставил на место плохо подготовившегося адвоката, который пытался наводить тень на плетень с помощью неубедительных доводов. Когда тот в третий раз повторил одно и то же, судья холодно перебил его вопросом: «Вы принимаете меня за слабоумного или за глухого?» Потрясенный и благоразумно воздержавшийся от ответа адвокат лишь посмотрел на него, не веря своим ушам. «Мой слуховой аппарат прекрасно работает, и я не идиот, – продолжил судья. – Если вы повторитесь еще раз, я вынесу решение в пользу противной стороны. А теперь продолжайте, сэр».

«Вы слабоумный или глухой?» – этот вопрос стал расхожей шуткой в клэнтонских юридических кругах.

Бурбон наконец согрел внутренности, и Джейк приказал себе притормозить. Одного стакана достаточно. Если он приедет домой навеселе в пятницу вечером, Карла вряд ли обрадуется.

– Как и следовало ожидать, будет куча медицинских экспертов. Мистер Хаббард испытывал чудовищные боли и принимал много медикаментов. Противная сторона постарается доказать, что это оказало влияние на его решение, поэтому…

– Я понял, Джейк. Сколько медиков придется выслушать присяжным?

– Пока точно не знаю.

– А насколько местные присяжные способны понять показания врачей-специалистов? Из двенадцати у нас будет от силы два человека, окончивших колледж, еще парочка недоучек, остальные будут иметь лишь школьный аттестат.

– Сет Хаббард тоже был недоучкой, – вставил Джейк.

– Это правда. Но я уверен, его никогда не просили разбираться в противоречивых показаниях медэкспертов. Мысль моя заключается вот в чем, Джейк: мы должны оградить жюри от ошеломляющего избытка экспертных мнений.

– Понимаю. Но если бы я выступал на противоположной стороне, я бы созвал кучу специалистов, чтобы посеять сомнения у присяжных, смутить их, внедрить в них подозрение, что Сет Хаббард находился не в своем уме. А вы разве поступили бы иначе, судья?

– Давайте не будем обсуждать стратегию процесса, Джейк. Я не люблю, когда мне подсказывают. Это, знаете ли, против правил. – Он произнес это с улыбкой, но смысл сказанного сомнений не оставлял.

В разговоре наступила долгая, тяжелая пауза. Они молча потягивали виски.

– Вы уже шесть недель не получали оплату, – нарушил тишину судья.

– Я принес счета.

– Сколько часов?

– Двести десять.

– То есть чуть больше тридцати тысяч?

– Да, сэр.

– Вполне разумная цифра. Я знаю, Джейк, вы работаете усердно, и с радостью утвержу ваш гонорар. Но меня кое-что тревожит, если позволите чуточку вмешаться в ваши дела.

Что бы ни сказал Джейк, это не предотвратило бы вмешательства. Если вы нравились судье, он считал необходимым давать вам советы по широкому спектру проблем.

– Конечно, судья, буду признателен, – ответил Джейк.

Судья взболтал лед в стакане, отпил.

– Сейчас и в ближайшем будущем вам будут хорошо платить за работу, и никто не станет выражать недовольство. Как вы сказали, эту кашу заварил Сет Хаббард, и он знал, что делает. Так тому и быть. Однако я сомневаюсь, что вы поступаете разумно, давая понять, будто вдруг оказались при деньгах. Миз Лэнг перевезла свою семью в город, в дом Саппингтона, который, как известно, не представляет собой ничего особенного, к тому же долгое время остается непроданным по понятным причинам. Но в любом случае это уже не городские задворки, дом находится на нашей стороне дороги. Это вызвало недовольное ворчание. И выглядит это действительно нехорошо. Множество людей подозревают, что она уже запустила руку в хаббардовские деньги, и негодуют. А теперь пошли разговоры, будто вы положили глаз на Хокат-хаус. Не спрашивайте, откуда я знаю, Клэнтон – город маленький. Такой шаг сейчас привлечет к себе большое и отнюдь не благосклонное внимание.

Джейк онемел. Глядя на высокий шпиль башни Хокат-хауса, виднеющийся вдали, он тщетно пытался сообразить, как и от кого просочилась информация. Вилли Трейнор поклялся хранить секрет, потому что сам не желал, чтобы ему докучали другие покупатели. Гарри Рекс был надежным другом обоих – и Джейка, и Вилли, и хотя обожал позлословить, никогда не выболтал бы сугубо конфиденциальную информацию.

– Это лишь наша мечта, судья, – выдавил Джейк. – Мне этот дом не по карману, к тому же я все еще веду тяжбу со страховой компанией. Тем не менее благодарю вас.

«Еще раз благодарю за вмешательство в мои дела, судья», – мысленно добавил он.

Сделав глубокий вдох и усмирив гнев, Джейк вынужден был напомнить себе, что им с Карлой и самим это уже приходило в голову. Столь подозрительная покупка, естественно, навела бы многих на подозрение, что благосостояние Джейка взросло на деньгах покойного.

– Поднимался ли вопрос о досудебной сделке? – спросил судья.

– Да, вскользь, – быстро ответил Джейк, радуясь перемене темы.

– И?..

– Без последствий. В своем письме мистер Хаббард дал мне четкие указания. Думаю, его слова: «Стойте насмерть, мистер Брайгенс. Мы должны их одолеть» не оставляют возможности для переговоров о сделке.

– Но Сет Хаббард мертв, а судебный процесс, который он заварил, – нет. Что вы скажете Летти Лэнг, если жюри вынесет вердикт не в ее пользу и она останется ни с чем?

– Летти Лэнг не является моей клиенткой. Мой клиент – наследство, и моя работа заключается в том, чтобы выполнить условия завещания.

Судья Этли кивнул, будто соглашался, но ничего не сказал.

27

Время, которое Чарли Пардью подгадал для визита, оказалось весьма удачным. Симеон снова уехал. Будь он в доме в это позднее субботнее утро, они с Чарли неизбежно сцепились бы в нешуточной битве. Но сейчас, постучав в дверь старого дома Саппингтона, Чарли обнаружил в нем только большое количество женщин и детей. Ребятня, наворачивая хлопья из коробок, смотрела телевизор, женщины в банных халатах и пижамах слонялись по грязной кухне, пили кофе и болтали.

Дверь открыла Федра. Проводив Чарли в гостиную, она метнулась в кухню.

– Мама, там к тебе приехал какой-то мужчина… таааакой шикарный!

– Кто он?

– Чарли Пардью. Говорит, возможно, кузен.

– Никогда не слышала ни о каком Чарли Пардью, – настороженно произнесла Летти.

– Ну, все равно… Он здесь и выглядит очень привлекательно.

– Думаешь, стоит с ним поговорить?

– О да.

Женщины быстро сбе́гали наверх и оделись. Федра выскользнула через заднюю дверь и осторожно прокралась к парадному входу. Желтый «кадиллак» последней модели, без единого пятнышка, с иллинойскими номерами. Сам Чарли был под стать своей машине: темный костюм, белая рубашка, шелковый галстук с бриллиантовой булавкой и минимум два небольших изящных бриллианта на пальцах. Никакого обручального кольца. На правом запястье золотой браслет-цепочка, на левой – солидные часы.

Чарли источал глянец большого города, и Федра догадалась, что парень из Чикаго, прежде чем он переступил порог дома. Когда в комнату вошла Летти, Федра настояла на своем присутствии при разговоре. Порция и Кларисса присоединились к ним чуть позже. Сайпрес осталась в кухне.

Гость начал с упоминания нескольких имен, ни одно из них ни о чем женщинам не говорило. Он сообщил, что приехал из Чикаго, где работает антрепренером – никто, разумеется, не понял, что это такое. Но его широкая приятная улыбка, бойкие манеры подкупали. Когда он смеялся, глаза посверкивали, и женщины мгновенно прониклись к нему симпатией.

За последние четыре месяца немало людей приезжало к Летти. Многие, как и Чарли, претендовали на кровное родство. Учитывая скудость ее генеалогического древа, отвергнуть большинство притязаний не составляло труда. Правда заключалась в том, что Летти была неофициально удочерена Клайдом и Сайпрес Тейбер после того, как от нее несколько раз отказывались в других семьях. Она понятия не имела, кто ее настоящие бабушки и дедушки. Порция потратила немало часов, скрупулезно исследуя ее изобилующую провалами родословную, но результаты оказались ничтожными.

– Моя бабушка, – ошеломил их Чарли, – по материнской линии носила фамилию Риндс, и я думаю, что вы, Летти, тоже из Риндсов.

Он достал какие-то бумаги, и они перешли в столовую, чтобы разложить их на столе. Расстелив свернутый в рулон лист, Чарли продемонстрировал схему генеалогического древа, которое при ближайшем рассмотрении больше напоминало веник, связанный из веток. Крючковатые линии разбегались во всех направлениях, на полях имелись надписи. Что бы это ни было, кто-то потратил уйму времени для расшифровки схемы.

– Мне помогла моя мать, – говорил тем временем Чарли. – Ее мать была одной из Риндсов.

– А откуда взялись Пардью? – спросила Порция.

– Это фамилия отца. Они родом из Канзас-Сити, но давным-давно перебрались в Чикаго. Там-то мои родители и познакомились. – Он водил по карте шариковой ручкой. – Все начинается с человека по имени Джеремия Риндс, раба, который родился примерно в тысяча восемьсот сорок первом году неподалеку от Холли-Спрингс. У него было пятеро или шестеро детей, один из них – Соломон Риндс. У Соломона было минимум шестеро детей, одна из его дочерей, Мэрибель Риндс, моя бабка. Она родила мою мать, Эффи Риндс, в тысяча девятьсот двадцатом году в этом округе. В тридцатом году Мэрибель с мужем и еще кое с кем из Риндсов уехали в Чикаго и больше сюда не возвращались.

– И в том же году земля Сильвестра Риндса была переписана на семью Хаббардов, – вставила Порция.

Остальные тоже слышали эту историю, но не придавали ей значения. Порция и сама не была уверена, что здесь существует связь, слишком многих деталей недоставало.

– Об этом я ничего не знаю, – пожал плечами Чарли. – Но моя мать помнит кузину, похоже, единственного ребенка Сильвестра Риндса. Можно лишь предположить, что она родилась где-то около тысяча девятьсот двадцать пятого года. Они потеряли всякую связь друг с другом после тридцатого года, когда семью разбросало. Но, как обычно, семейные легенды передавались из поколения в поколение. Предположительно эта девочка в юном возрасте родила дочь, а папаша исчез сразу и навсегда. Родственники не знали, что случилось с малышкой. Моя мама помнит имя своей кузины – Лоуис.

– Я слышала, мою мать звали Лоуис, – робко произнесла Летти.

– Давайте взглянем на ваше свидетельство о рождении, – предложил Чарли так, будто дошел, наконец, до кульминационного момента истории.

– У меня его никогда не было, – ответила Летти. – Я знаю только, что родилась в тысяча девятьсот сорок первом году в округе Монро, но официального свидетельства нет.

– И ни один из маминых родителей не числится ни в каких местных реестрах, – добавила Порция. – Только недавно удалось разыскать в округе Монро некую Л. Риндс, родившую девочку в шестнадцать лет. Отцом записан некто Х. Джонсон, но это единственное упоминание о нем.

Чарли, казался, растерялся. Он проделал такую работу, приехал издалека, чтобы доказать свое родство с новообретенной кузиной, и все впустую. Как можно жить без свидетельства о рождении?

– Мою мать фактически удочерили Сайпрес и ее муж, – продолжала Порция. – Когда она об этом узнала, ей было тридцать лет. К тому времени столько ее родственников умерло или разбрелось по свету, что, в сущности, это уже не имело значения.

– Когда узнала правду, я была замужем и имела троих детей, – пояснила Летти. – Не могла же я все бросить и гоняться за кучкой мертвой родни. Да и мне тогда было все равно, сейчас тоже. Я Летти Тейбер. Клайд и Сайпрес – мои родители. У меня шестеро братьев и сестер.

Она говорила так, словно немного оправдывалась, и это раздражало ее. Летти не обязана ничего объяснять чужому человеку, и не важно, кузен он или нет.

– По вашей теории, – заключила Порция, – моя мать может по рождению принадлежать к семье Риндс из округа Форд, но доказать это невозможно.

– О, я уверен, она из Риндсов, – в отчаянии настаивал Чарли, указывая на свои бумаги, словно в них содержалось неоспоримое доказательство истины. – Нас, кузенов и кузин, человек семь или восемь.

– Как и у любого другого чернокожего в северном Миссисипи, – почти неслышно произнесла Летти.

Женщины отошли от стола. Ширли, одна из дочерей Сайпрес и, следовательно, сестра Летти, принесла кофейник и разлила кофе по чашкам.

Чарли, судя по всему, не терял присутствия духа и продолжал болтать без умолку, даже когда разговор отклонился от сомнительных семейных историй, касающихся происхождения Летти. Он приехал сюда в расчете на деньги, и свое домашнее задание выполнил хорошо. Его розыскная деятельность подвела Летти к ее настоящим предкам ближе, чем усилия всех других, но недоставало доказательств, чтобы связать концы. Оставалось слишком много белых пятен, слишком много вопросов.

Порция незаметно отошла назад и только слушала. Ее воротило от бриллиантов и внешнего лоска Чарли, но его изыскания произвели на девушку большое впечатление. Она с Люсьеном, а теперь и ее мать, сами разрабатывали ни на чем не основанную теорию о принадлежности Летти к семейству Риндс, которое некогда владело землей, в 1930 году перешедшей к Хаббардам. Если это будет доказано, поступок Сета найдет хоть какое-то объяснение. А может, наоборот, породит тысячу вопросов, которые причинят лишь вред. И примет ли все это суд? По мнению Люсьена, скорее всего – нет, но продолжить поиски необходимо.

– Где здесь самое лучшее заведение, чтобы поесть? – решительно спросил Чарли. – Дамы, я приглашаю вас на ленч. Доставьте мне удовольствие.

Какая истинно чикагская идея! Чернокожие клэнтонцы редко выходили куда-нибудь поесть, а тут искушение – позволить себе такое субботнее развлечение в обществе столь обворожительного молодого человека, тем более за его счет. Они быстро сошлись на «Клоде» – кафе на площади, принадлежащем чернокожему хозяину. Джейк посещал его каждую пятницу и даже водил туда Порцию. По субботам Клод подавал свиные отбивные на гриле, и туда набивалась куча народу.

Последний раз Летти ездила в «кадиллаке» новейшей модели в тот день, когда Сет покончил с собой. Он заставил ее сесть за руль, и она страшно нервничала. Сейчас, покачиваясь рядом с Чарли на переднем пассажирском сиденье, она отчетливо вспомнила то утро. Три ее дочери устроились на заднем сиденье, обтянутом роскошной кожей, и всю дорогу до площади восхищались стильным салоном автомобиля.

Чарли тараторил без остановки, вел машину медленно, чтобы местные родственники могли всласть насладиться пребыванием в богатом авто, и через несколько минут после того, как они отъехали от дома, поведал им о своей идее открыть в южной части Чикаго чрезвычайно прибыльную похоронную контору. Порция взглянула на Федру, Федра – на Клариссу. Чарли в зеркало заднего вида заметил обмен взглядами, но болтать не перестал.

По словам его матери, которая в свои шестьдесят восемь лет сохранила отличную память, ее ветвь Риндсов обитала неподалеку от остальных членов рода, и было время, когда они составляли весьма многочисленную общину. Со временем, однако, они влились в захвативший всех процесс великого переселения и отбыли на север в поисках работы и лучшей жизни.

Однажды покинув Миссисипи, они никогда не испытывали желания вернуться туда. Те, кто переселился в Чикаго, посылали деньги оставшимся, чтобы перетянуть их к себе, и постепенно все Риндсы либо уехали из Миссисипи, либо умерли.

Похоронное бюро могло стать «золотой жилой».

В районе полудня в маленьком ресторанчике все столики были заняты. Клод, в ослепительно-белом, без единого пятнышка фартуке, работал в зале, его сестра хозяйничала на кухне. Никакого меню не было. Иногда блюдо дня писали мелом на доске перед входом, но обычно клиенты ели то, что стряпала сестра Клода. Сам Клод подавал еду, рассаживал посетителей, сидел за кассовым аппаратом, запускал больше сплетен, чем выслушивал, и вообще правил заведением твердой рукой.

К тому времени, когда Чарли и его дамы уселись за столик и заказали чай со льдом, он уже знал, что все они состоят в родстве. При этом известии он закатил глаза: похоже, теперь не осталось ни одного черного, который не доводился бы Летти родней.

Спустя четверть часа Джейк с Люсьеном неторопливо вошли в зал, будто просто проходили мимо и решили заглянуть. На самом деле Порция позвонила Люсьену получасом ранее и сообщила новость. Существовал реальный шанс, что Чарли является звеном, связывающим Летти с прошлым, с тайной семьи Риндс. Порция подумала, что Люсьену будет интересно встретиться с ним. Все представились друг другу, после чего Клод усадил двух белых за отдельный столик у самой кухни.

За отбивными с картофельным пюре Чарли продолжил расхваливать ослепительные перспективы похоронного бизнеса в пятимиллионном городе, хотя женщины уже потеряли интерес к этой теме. Оказалось, он был женат, но развелся, имеет двоих детей, которые живут со своей матерью, учился в колледже. Наслаждаясь едой, женщины улавливали лишь отдельные подробности и, к тому времени, когда подали пирог с кокосовым кремом, не обращая на Чарли внимания, неодобрительно обсуждали священника, сбежавшего с чужой женой.

К концу дня Порция впервые приехала к Люсьену домой. Погода внезапно испортилась, стало холодно и очень ветрено. О том, чтобы сидеть на крыльце, не могло быть и речи.

Порция мечтала посмотреть на Салли, женщину, которую редко видели, но хорошо знали в городе. Ее образ жизни являлся источником бесконечных пересудов по обе стороны шоссе, но казалось, это не волнует ни ее, ни Люсьена. Как Порция успела усвоить, Люсьена вообще ничего по-настоящему не волновало – во всяком случае, имеющее отношение к мыслям и мнениям других людей. Он легко разражался тирадами по поводу социальной несправедливости, исторических событий, мировых проблем, но был счастливо равнодушен к чужим суждениям.

Салли была лет на десять старше Порции. Она выросла не в Клэнтоне, и никто толком не знал, откуда ее родня. Порция нашла ее вежливой, любезной и, судя по всему, не испытывающей неловкости в присутствии чернокожей гостьи.

В кабинете у Люсьена горел камин, и Салли принесла им туда какао. Люсьен подлил себе в чашку коньяку, Порция от коньяка отказалась. Мысль о том, чтобы добавлять алкоголь в такое приятное питье, казалась почти дикой, но Порция уже поняла, что для Люсьена не существует напитка, который нельзя «улучшить» небольшим количеством спиртного.

В присутствии Салли они целый час трудились над обновлением генеалогического древа Риндсов. Порция записала самое важное из того, что сообщил Чарли: имена, даты, дополнительные сведения о смерти и об исчезновении людей, не связанных с ними родственными узами. Несколько ветвей Риндсов обосновались в районе Чикаго, еще одна – в Гэри. Чарли упоминал дальнего родственника по имени Боуаз, жившего неподалеку от Бирмингема, но с ним у него не было связи. Еще он называл родственника, переехавшего в Техас. И так далее.

Порция с трудом верила, что сидит у камина в старом доме с многолетней историей, пьет какао, приготовленное кем-то другим, и беседует с таким знаменитым негодяем, как Люсьен Уилбэнкс. И что она ему ровня. Ей приходилось все время напоминать себе об этом, но каждый раз она убеждалась, что так и есть, потому что Люсьен вел себя с ней как с ровней.

Существовала реальная вероятность, что они попусту теряют время, гоняясь за прошлым, но как же увлекателен поиск! Люсьен был одержим этой головоломкой. Он не сомневался, что у Сета Хаббарда имелась причина поступить так, как он поступил. И эта причина – не секс и не товарищеские отношения.

Порция осмелилась, со всем уважением, любовью и тактом, задать матери этот важный вопрос.

– Нет, – ответила Летти. – Никогда этого не было даже в мыслях, во всяком случае, у меня. Об этом никогда не заходило речи, даже косвенно. Никогда.

Рэндал Клэпп сунул конверт без обратного адреса в почтовый ящик перед главпочтамтом в центре Оксфорда. Этот простой белый стандартный конверт был адресован Фрицу Пикерингу в Шривпорт, Луизиана. Внутри лежало два листка – полная копия рукописного завещания Айрин Пикеринг, подписанного ею 11 марта 1980 года. Еще одна копия хранилась под замком в конторе Уэйда Ланье. Оригинал находился в папке, украденной из юридической фирмы Фримена, находящейся в двух кварталах от нее на той же улице.

План состоял в том, чтобы Фриц Пикеринг получил анонимное письмо, обратил внимание на штемпель Оксфорда, распечатал конверт, увидел старое завещание и заинтересовался: кто бы мог послать его? Вероятно, у него возникнут подозрения, но наверняка он этого никогда не узнает.

В поздний субботний вечер студенческие бары ходили ходуном, и полиция была больше озабочена ими, нежели незначительным происшествием типа проникновения в маленькую юридическую контору. Пока Клэпп следил за переулком позади конторы Фримена, агент Эрби вошел туда через черный ход и за пять минут вернул папку с именем Пикеринг на место, где она много лет пролежала, никем не востребованная.

28

В понедельник, 20 февраля, судья Этли собрал участников предстоящего процесса, чтобы послушать, как продвигается подготовка. Поскольку это не были официальные слушания, он велел запереть дверь зала, чтобы не допустить в него журналистов и зрителей. Большинство представителей тяжущихся сторон присутствовали: Хаббарды сидели по одну сторону от прохода, Летти и Федра – по другую. Никаких признаков Энсила по-прежнему не обнаружилось, хотя судья Этли не был готов объявить его мертвым.

В мантии, заняв свое место на судейской скамье и мрачно буркнув: «Доброе утро», он сделал перекличку адвокатов. Все на месте. Вскоре стало очевидно, что судья пребывал не в лучшем расположении духа – возможно, плохо себя чувствовал.

– Господа, – начал он устало, – наше дело будет слушаться судом присяжных. Открытие процесса через шесть недель, считая от сегодняшнего дня. Я внимательно читал протоколы предварительных показаний и не вижу причин откладывать его дальше намеченной даты – третьего апреля. Я ничего не упустил? У кого-нибудь есть причины для отсрочки?

Все серьезно покачали головой. Нет, сэр. Никаких причин. Как заметил Джейк, это действительно необычное дело – все адвокаты желали поскорее начать процесс. Если кому-то отсрочка и была бы на руку, так это Джейку. У него имелась очевидная причина затягивать время за сто пятьдесят долларов в час, но судья Этли дышал и ему в затылок. Дело под официальным названием «In re: о наследстве Генри Сета Хаббарда» двигалось к начальной строке списка дел, предназначенных к слушанию, с рекордной скоростью.

– Итак, – продолжил судья, – у мистера Брайгенса имеются копии «первичной инвентаризации имущества» для вашего рассмотрения. По моему письменному предписанию ее содержание должно храниться в тайне.

Порция начала раздавать копии оппонентам.

– Я засекретил эту часть дела, поскольку нельзя ожидать ничего хорошего от разглашения столь деликатных сведений. Но вы как адвокаты и ваши клиенты имеют право знать, из чего состоит наследуемое имущество, так что взгляните.

Адвокаты, поспешно выхватив бумаги у Порции, тут же принялись их листать. Некоторые знали примерную цену наследства, однако им не терпелось поскорее увидеть цифры, написанные черным по белому. Двадцать четыре миллиона с хвостиком. Это придавало еще большую значимость тому, чем они занимались, за что боролись.

Несколько минут в зале стояла гробовая тишина – все осмысливали увиденное. Сумма была большей, чем любой из них мог даже в мечтах заработать за долгую карьеру. Потом по залу пошел шепоток: кто-то отпускал остроты, кто-то тихо хихикал над ними.

– Теперь я обращаюсь к тем, кто опротестовывает завещание, – сказал судья Этли. – Судя по предварительным показаниям свидетелей, можно заключить, что вы лелеете планы подвергнуть сомнению подлинность рукописного завещания. В ваших списках значатся два эксперта-почерковеда. Предполагаю, сторона защиты также выставит своих. Я просмотрел рукописные документы, особенно внимательно завещание, указания относительно похорон, письмо, оставленное мистером Хаббардом на своем кухонном столе, и письмо, адресованное мистеру Брайгенсу и датированное первым октября. Просмотрел я также предоставленные мне образцы почерка мистера Хаббарда. Итак, мистер Ланье и мистер Раш, собираетесь ли вы всерьез утверждать, что завещание написано не мистером Хаббардом, а кем-то другим? – Тон его не оставлял сомнений в том, что он думает по этому поводу.

Раш и Ланье медленно встали, никому не хотелось отвечать.

– Ваша честь, – наконец произнес Ланье, – мы еще обсуждаем этот вопрос.

– Что ж, поторопитесь, – резко заметил судья Этли. – Это напрасная потеря времени, и тратите вы мое время. Слепому видно, что это почерк мистера Хаббарда. Любой эксперт, который станет в этом зале морочить голову присутствующим, утверждая обратное, будет осмеян присяжными и отвергнут судом.

На том с вопросом о подлинности завещания было покончено. Адвокаты сели.

– Интересно, что еще он уже решил? – шепнул Ланье своему напарнику Лестеру Чилкотту.

– Мистер Брайгенс, – пророкотал судья, – достигнут ли вами прогресс в поисках Энсила Хаббарда? Пять процентов наследства – это прорва денег.

«Нет, черт возьми, судья!» – хотелось крикнуть Джейку.

Однако, отвлекшись от мыслей, он встал, сохраняя достоинство, хотя и был смущен.

– О прогрессе говорить нельзя, ваша честь, – ответил он. – Поиск оказался очень трудным. Похоже, Энсил Хаббард давно сменил имя. Мы не нашли ни доказательств его смерти, ни, разумеется, свидетельств того, что он жив.

– Хорошо. Следующий в моем списке вопрос – пул кандидатов в присяжные. Я уже более восьми лет не председательствовал в суде присяжных и, признаться, немного подзабыл, как это делается. Но я поговорил с судьей Нузом и судьей Хэндлфордом из Десятого судебного округа и получил от них компетентные советы. Они считают, что ста кандидатов будет достаточно. Джентльмены?

Молчание.

– Отлично. Я дам распоряжение секретарю выбрать наугад сто имен из списка избирателей и предоставлю список за две недели до начала процесса – такая процедура принята во всем судебном округе. Вам будут сделаны стандартные предостережения против несанкционированных контактов с потенциальными присяжными. Борьба в этом деле предстоит жесткая, джентльмены, и я почти уверен, что у каждого жителя округа уже есть свое мнение.

– В таком случае, ваша честь, – Джейк встал, – быть может, стоит подумать о переносе процесса в другое место?

– Вы можете подать ходатайство, мистер Брайгенс. Пока я не видел никаких письменных заявлений.

– Я их не подавал, просто размышляю. Если большинство наших предполагаемых присяжных осведомлены о деле, вероятно, перенести слушания было бы разумно.

– Мистер Ланье? – обратился судья Этли к другой стороне. – Мистер Раш? Мистер Зейтлер? Кто-нибудь еще?

Уэйд Ланье встал, явно расстроенный:

– В Миссисипи нет прецедентов переноса процесса по делу об опротестовании завещания, ваша честь. Ни единого. Я проверил.

Лестер Чилкотт стал судорожно рыться в портфеле.

– И мне кажется преувеличением утверждать, – продолжил Лагнье, – будто все жители округа составили мнение о деле прежде, чем мы предъявим свои доказательства.

Чилокотт нашел и вручил ему толстую пачку бумаг:

– Вот, пожалуйста, не угодно ли суду взглянуть – ни единого дела.

На Джейка их изыскания произвели впечатление, на судью – гораздо меньше.

– Верю вам на слово пока. Просмотрю это позднее.

Нельзя сказать, что Джейк серьезно предлагал перенести процесс, ведь он хотел, чтобы суд проходил именно в этом зале, но в переносе имелись кое-какие преимущества. В том числе: 1) вероятность большего количества черных в составе жюри; 2) возможность избавиться от урона, нанесенного Букером Систранком с его демагогией, манией расового преследования и черным «роллс-ройсом»; 3) вероятность набрать присяжных, которые не в курсе сплетен о Летти, ее семье, их проблемах и аренде нового дома в пределах города, а также 4) бесконечные сплетни насчет отношений между Летти и Сетом Хаббардом и о том, что они на самом деле задумали.

За минувшие недели Джейк, Люсьен и в последнее время Порция активно обсуждали все эти факторы. Впрочем, обсуждать они могли все, что заблагорассудится. Судья Этли не станет переносить процесс, о чем прямо и заявил Джейку. Так что Джейк блефовал и наслаждался, наблюдая, как его оппоненты бурно воспротивились его предложению.

– Судья, если вы считаете, что все жители округа уже составили свое мнение о деле, я подаю ходатайство о переносе слушаний, – заявил он.

– У меня есть идея получше, мистер Брайгенс, – ответил судья. – Давайте соберем кандидатов и начнем процесс отбора жюри. Нам сразу станет ясно, не напрасно ли мы тратим время. Если увидим, что объективное жюри получить невозможно, тогда перенесем процесс в другое место. В штате полно судов – минимум по одному в каждом округе.

Джейк сел, вслед за ним – Ланье и Раш. Судья Этли пошелестел бумагами, после чего перешел к обсуждению вопроса об оставшихся пока не опрошенными свидетелях. Поскольку адвокаты пребывали в удивительно покладистом настроении, проблем почти не возникло. Совещание суда с адвокатами сторон было назначено на 20 марта – за две недели до начала процесса.

На этом собрание закончилось…

…И возобновилось через пятнадцать минут в кабинете судьи Этли. На сей раз присутствовали только адвокаты: ни клиентов, ни помощников, ни секретарей – никого, кому нельзя доверять. Только адвокаты сторон и судья, который, сняв мантию, попыхивал трубкой.

– Джентльмены, – начал он, когда все расселись, – в течение предстоящих нескольких минут мы по крайней мере обсудим возможность сделки. У меня нет сомнений по поводу предстоящего процесса, более того, в некотором смысле я жду его и хочу, чтобы он состоялся. Мне редко доводилось председательствовать в суде присяжных, и редко я имел дело с фактами, столь интригующими, как те, что представлены в этом деле. Тем не менее я бы пренебрег своей ролью объективного арбитра, если бы не учел все возможности, которые позволили бы сторонам получить кое-что, хотя и меньше, чем им хотелось бы. В деле фигурируют большие деньги, джентльмены, и, безусловно, существует способ разрезать этот пирог так, чтобы все остались довольны. – Повисла тяжелая пауза, пока судья энергично раскуривал трубку. – Позвольте сделать предложение.

Словно ему нужно было чье бы то ни было позволение. Тем не менее все адвокаты согласно, хотя и осторожно, кивнули.

– Отлично. Сначала о двух маленьких, пятипроцентных, долях наследства: давайте заплатим все, что причитается церкви, положим долю Энсила в доверительный фонд, пока со временем не выяснится, что следует с ней делать. Оставшиеся девяносто процентов разделим на три части: треть – Летти Лэнг, треть – Гершелу Хаббарду, треть – Рамоне Дэфо. Предположим, на уплату налогов уйдет пятьдесят процентов, тогда каждый из трех получит приблизительно три и шесть десятых миллиона. Это гораздо меньше, чем хочет каждый из них, но гораздо больше, чем он получит, если выиграет противная сторона. Что вы об этом думаете?

– Уверен, церковь возражать не станет, – заметил Джейк.

– Но в этом случае мы вроде бы остаемся ни с чем, ваша честь, – подал голос Зак Зейтлер, адвокат детей Гершела.

– Так же, как и мы, – поддержал его Джо Брэдли Хант, адвокат детей Рамоны.

– Разумеется, – согласился судья Этли. – Но разумно предположить, что дети тоже получат немалую выгоду при таком раскладе. На их родителей прольется золотой дождь. Конечно же, что-то просочится и на детей. Вы можете заранее оговорить, что определенная часть полученного будет положена на их доверительные счета. Впрочем, это просто предложение.

– Может быть, – произнес Зейтлер, стреляя глазами по сторонам, словно боялся, что остальные адвокаты сейчас вцепятся ему в глотку.

– Интересно, – пробормотал Ланье. – Думаю, мои клиенты согласятся подумать об этом.

– Вероятно, мои тоже, – подхватил Стиллмен Раш.

Его честь, пожевав многострадальный черенок своей трубки, взглянул на Джейка, который томился в недоумении – он не ожидал такого подвоха. Судья не предупредил об импровизированном совещании по поводу сделки, и он не догадывался, что его старый приятель собирается выложить на стол такие карты.

– Джейк? – обратился к нему судья.

– У всех вас имеются копии письма Сета Хаббарда, присланного мне вместе с завещанием и последними распоряжениями. Он дал весьма четкие указания. Его намерения в отношении двух своих взрослых детей изложены яснее ясного. Предлагаю всем еще раз перечитать его письмо и завещание. Я представляю интересы завещателя и имею недвусмысленный приказ. Моя задача – исполнить последнюю волю мистера Хаббарда и проследить за тем, чтобы его дети не получили ничего. У меня нет выбора. Я не буду участвовать ни в какой компромиссной сделке.

– Не хотите ли вы обсудить это со своей клиенткой? – подсказал Стиллмен.

– Мой клиент – завещание, которым управляет администратор, мистер Квинс Ланди.

– Я говорю о Летти Лэнг.

– Но я не представляю интересы Летти Лэнг. У нас общие интересы – привести в исполнение собственноручно изложенную волю мистера Хаббарда, но я не ее адвокат. И я довел это до сведения всех, особенно до ее сведения. Как заинтересованная сторона, Летти Лэнг имеет право нанять собственного адвоката, что она уже попыталась сделать, но адвокат угодил в тюрьму.

– Я даже немного скучаю по старине Букеру, – заметил Уэйд Ланье, чем вызвал несколько робких смешков.

– Хочу, чтобы всем было ясно: я – не ее адвокат, – настойчиво повторил Джейк.

– Разумеется, Джейк, технически – нет, но в настоящий момент ты имеешь на нее большее влияние, чем кто-то другой. Черт возьми, ее дочь служит у тебя помощницей, или секретаршей, или кем там еще.

– У меня много кто служит.

– Не хотите же вы сказать, Джейк, – вступил Уэйд Ланье, – что, если сейчас пойдете и скажете, что Летти может через два месяца – да что там, через две недели! – получить три миллиона, она не ухватится за такую возможность?

– Я не знаю, что она сделает. Летти – женщина гордая и оскорблена отношением к ней в обществе. И она ждет своего часа в суде.

– Три миллиона могут смягчить горечь оскорбления, – заметил Ланье.

– Вероятно, но я на компромисс не пойду. Если суд пожелает, я могу отказаться от обязанностей адвоката по утверждению наследства, но пока этого не произошло, я не уполномочен принимать никаких условий сделки.

Судья Этли снова раскурил потухшую трубку и выпустил клуб дыма, потом оперся локтями о стол.

– Джентльмены, думаю, он прав. Если будет доказано, что завещание действительно, то есть если присяжные поверят, что мистер Хаббард был в здравом уме и не испытывал на себе недолжного влияния, составляя его, у нас нет иного выбора, кроме как исполнить условия завещания. Это очевидно. Взрослые дети не получат ничего.

«Может, и так, – подумал Уэйд Ланье, – но вы не знаете того, что знаю я. Вы не видели завещания Айрин Пикеринг. Не знаете, что миз Летти Лэнг имеет опыт внедряться в частную жизнь своих работодателей. И когда жюри услышит и увидит это, со взрослыми детьми мистера Хаббарда все будет в порядке».

Принципиальная линия защиты Джейком завещания своего покойного клиента и его нагловатая уверенность в том, что суд состоится в Клэнтоне, в его зале, были безжалостно подорваны трагедией, случившейся двумя днями позже во время ледяного дождя возле города Лейк-Виллидж, в южной части округа Форд. Два брата, Кайл и Бо Ростоны, возвращались домой после баскетбольного матча школьных команд. Кайл был самым результативным игроком команды старшеклассников клэнтонской средней школы. Бо – запасным из команды средних классов. Свидетель – водитель следовавшей за ними машины – показал, что Кайл ехал осторожно, не спешил, тщательно учитывал дорожные условия. Другая машина мчалась навстречу с горы на высокой скорости, и ее начало заносить.

Свидетель с ужасом увидел, что столкновение неминуемо. По его прикидке, Кайл держал скорость около сорока миль в час. Другой водитель, в стареньком пикапе, ехал гораздо быстрее. В результате лобового столкновения маленькую «тойоту» Ростонов подбросило в воздух, и она упала в кювет. Обломки посыпались на дорогу. Пикап резко развернуло, и он съехал с дороги. Свидетель сумел вовремя затормозить и бросился на помощь.

Кайл погиб на месте. Бо извлекла из искореженной машины команда спасателей, его доставили в клэнтонскую больницу и сразу положили на операционный стол. Черепно-мозговая травма оказалась тяжелой, жизнь едва теплилась в мальчике. Другой водитель также был госпитализирован, но у него серьезных травм не обнаружилось. Анализ крови выявил содержание алкоголя, в два раза превышающее допустимую норму. Возле его палаты была выставлена охрана.

Этим другим водителем оказался Симеон Лэнг.

Оззи позвонил Джейку вскоре после полуночи, когда тот уже спал глубоким сном. Спустя пятнадцать минут машина шерифа затормозила перед домом, и Джейк поспешно нырнул в нее. Гололед усилился, дороги стали опасно скользкими, и пока они медленно ползли, соблюдая осторожность, Оззи коротко изложил Джейку суть событий.

Второго мальчика еще оперируют, но прогноз неутешителен. Оззи успел разузнать, что в местной забегаловке Симеон не оттягивался. По словам Летти, которая уже приехала в больницу, его не было дома больше недели. Она считала, что он возвращался из дальней поездки, хотя ни наличных, ни чека при нем не было. У него оказался сломан нос, но в остальном он был цел и невредим.

– Пьяным всегда везет, – вздохнул Оззи.

Они нашли Летти и Порцию в конце длинного коридора возле палаты Симеона. Обе скрывались от людей и плакали в отчаянии. Джейк присел рядом с ними, а Оззи отправился по делам. Они поговорили несколько минут, потом Летти удалилась искать дамскую комнату.

Как только она ушла, Порция призналась:

– Десять лет назад, когда мне было четырнадцать, я умоляла маму уйти от него. Он бил ее тогда. Я это видела и говорила ей: «Мама, пожалуйста, давай уйдем от него, уедем куда-нибудь». Может, она и хотела это сделать, но всегда боялась его. И вот смотрите, что он натворил. Что с ним будет, Джейк? – Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.

– Ничего хорошего, – прошептал Джейк. – Если будет признано, что это целиком его вина и что он был пьян, дело будет квалифицировано как убийство вследствие аварии, случившейся по его вине. Это только один пункт обвинения, кто знает, что еще ему предъявят.

– И на сколько это потянет?

– От пяти до двадцати пяти. У судьи тут широкий выбор.

– И выпутаться никак нельзя?

– Нет. Я такой возможности не вижу.

– Аллилуйя! Наконец-то он исчезнет надолго. – Порция разрыдалась. – Бедные мальчики, – повторяла она снова и снова.

В приемной главного корпуса больницы собиралось все больше народу. Оззи беседовал с Джеффом и Ивлин Ростон, убитыми горем родителями. Они едва могли говорить. Потом пообщался с дядьями мальчиков, объяснил, что Симеон Лэнг находится под стражей и в ближайшие часы будет переведен в тюрьму.

– Да, – подтвердил Оззи, – он был пьян, и пьян до сих пор. Мне очень жаль.

– Лучше увезите его отсюда, – посоветовал один из дядьев, указывая на группу мужчин, стоящих неподалеку.

Разъяренные мужчины потрясали винтовками и пистолетами. Они были достаточно взвинчены, чтобы предпринять отчаянные действия. К ним постоянно подходили все новые люди. Ростоны выращивали сою, разводили кур и активно участвовали в жизни прихода. У них было много родственников и друзей, и они никогда не голосовали за Оззи.

К двум часам ночи все штатные помощники шерифа находились в больнице. В три они тайно вывели Симеона из здания и повезли в тюрьму. Оззи сообщил об этом дяде мальчиков.

Летти и Порция воспользовались той же боковой дверью, чтобы незаметно покинуть больницу. Джейк проводил их до машины, потом вернулся, минуя приемный покой, и нашел Оззи беседующим с двумя своими сотрудниками. Когда к ним подошел Думас Ли с фотоаппаратом на шее, они моментально замолчали.

– Слушайте, Джейк, у вас найдется минутка? – спросил Думас.

Джейк нерешительно посмотрел на Оззи.

– Никаких комментариев! – отрезал тот и спросил, обращаясь к Думасу: – Что у вас на уме?

– Только парочка вопросов.

– Вы можете подтвердить, что это Симеон Лэнг? – поинтересовался Думас, когда они с Джейком шли рядом по длинному коридору.

– Да, – ответил Джейк, поскольку отрицать было бессмысленно.

– И вы – его адвокат?

– Нет.

– Хорошо, но на нем уже четыре месяца в городском суде висит дело о вождении в пьяном виде. В документах вы значитесь как его адвокат.

«Осторожно», – подумал Джейк, глубоко вдохнул и почувствовал тугой узел в животе.

– Я сделал это в порядке любезности, – сказал он.

– Мне все равно, почему вы это сделали. Ваше имя значится как имя его адвоката.

– Я не его адвокат, понятно? Никогда им не был. Я не могу представлять наследство Сета Хаббарда и одновременно интересы Симеона Лэнга, мужа одной из бенефициаров.

– Тогда почему девятнадцатого октября в суде вы ходатайствовали об отсрочке его дела?

– Это была любезность. Я не являюсь его адвокатом, вам это ясно, Думас?

– А почему дело отложено на четыре месяца?

– Я не судья.

– С судьей поговорю позднее, – угрожающе произнес Думас.

– Вот и поговорите. Больше никаких комментариев. – Джейк резко развернулся и зашагал прочь.

– Послушайте, Джейк, – поспешил за ним Думас, продолжая бубнить. – Вам лучше поговорить со мной, иначе это будет паршиво выглядеть.

Джейк снова развернулся, и они отошли в угол. Там он взял себя в руки, еще раз сделал глубокий вдох.

– Не делайте поспешных выводов, Думас. В течение этих четырех месяцев я не имел отношения к делу Симеона Лэнга о вождении в состоянии алкогольного опьянения, поскольку не являюсь его адвокатом. Если помните, его интересы тогда представляли шуты гороховые из Мемфиса. Не я. Поэтому, пожалуйста, будьте осторожнее.

Думас лихорадочно строчил в блокноте. Джейку хотелось врезать ему. Но внезапно все обо всем забыли, услышав душераздирающие крики, доносящиеся с другого конца здания.

Смерть Бо Ростона была зафиксирована в 4.15.

29

Джейк и Карла сидели за кухонным столом и ждали, когда закипит кофе. Не было еще и пяти часов утра. Среда, 22 февраля – день, которому, без сомнения, суждено стать самым печальным и мрачным днем в истории округа.

Два подростка – чудесные ребята, блестящие ученики, спортсмены, члены прихода, пользовавшиеся популярностью мальчики из хорошей семьи – погибли на скользкой дороге по вине пьяного водителя. Ужасная новость вмиг распространилась по городу. Кафе заполнились ранними посетителями, спешащими узнать последние известия. Церкви открылись для желающих помолиться. А больше всего скорбящих собралось в клэнтонской средней школе. Бедные дети.

Карла разлила кофе по чашкам. Они разговаривали очень тихо, чтобы не разбудить Ханну.

– Я не заводил это дело. Оззи позвонил в понедельник, сказал, что Симеон арестован в субботу утром и должен предстать перед судом в среду. Когда он протрезвел, Оззи отвез его домой и по дороге велел избавиться от мемфисских адвокатов. Я поблагодарил Оззи, и мы договорились встретиться позже. Но он позвонил снова и спросил, не могу ли я в среду появиться в суде, чтобы отсрочить дело. Оззи думал, что с помощью обвинения о вождении в пьяном виде сможет давить на Симеона, держать его в узде. И я поехал в ту среду в суд, попросил отложить слушания, заполнил нужные бумаги и почти забыл об этом деле. В то время интересы Симеона все еще представлял Букер Систранк, и я сказал Симеону там же, в суде, что не буду помогать ему с УАНС. Мне этот тип не нравился, он вызывал у меня отвращение.

– Ты видел конфликт интересов? – спросила Карла.

– Я думал об этом и даже сказал Оззи. Но на самом деле конфликта не было. Я – адвокат по утверждению наследства. Симеон не является заинтересованной стороной. Его жена – да, а он – нет.

– Но это не совсем безупречно, Джейк.

– Не совсем. И мне не стоило влезать в это дело. Я совершил роковую ошибку. Надо было послушаться своей интуиции.

– Но тебя же не могут обвинить в том, что Симеон управлял машиной в пьяном виде.

– Конечно, могут. Если бы дело рассматривалось в должном порядке, он был бы к сегодняшнему дню лишен прав и не смог бы прошлой ночью сидеть за рулем – по крайней мере теоретически. На самом деле половина черных и красношеих в нашем округе вообще не имеют действующих водительских прав.

– Речь идет всего о четырех месяцах, Джейк. Такие дела, бывает, тянутся гораздо дольше, разве не так?

– Иногда.

– Как звали того парня, кровельщика? Ты вел дело его сына о вождении в нетрезвом виде, так оно длилось целый год.

– Чак Беннет, но я не хотел, чтобы парень попал за решетку раньше, чем они починят нашу крышу.

– Я просто говорю, что такие дела часто затягиваются надолго.

– Правильно. Но когда случается трагедия, все начинают показывать пальцем на виновных. А поскольку я принадлежу к лагерю Летти Лэнг, я свое получу сполна. Всегда легче обвинить адвокатов. Оззи тоже не поздоровится. На него будут смотреть как на черного шерифа, который старается выгородить своих, и вот, мол, результат – два белых мальчика мертвы. Это может иметь плачевные последствия.

– Может, обойдется, Джейк?

– Я не так оптимистичен.

– Как это скажется на деле о завещании?

Джейк медленно отпил кофе и уставился в окно на черноту заднего двора.

– Катастрофически, – тихо произнес он. – В ближайшие месяцы никого в этом округе не будут проклинать больше, чем Симеона Лэнга. Он получит свое в суде, потом отправится в тюрьму. Со временем почти все о нем забудут. Но наш процесс начинается уже через полтора месяца. Фамилия Лэнг будет действовать как отрава. Попробуй с таким багажом завоевать жюри. – Он отпил еще глоток и потер глаза. – У Летти нет выбора: надо подать на развод, причем немедленно. Она должна порвать все связи с Симеоном.

– А Летти согласится?

– Почему бы нет? Все равно следующие двадцать, а то и тридцать лет он проведет в «Парчмене», где ему и место.

– Уверена, Ростонам это понравится.

– Бедные люди.

– Ты встретишься с ней сегодня? С Летти.

– Безусловно. Первое, что я сделаю утром, – позвоню Гарри Рексу и постараюсь организовать им встречу. Он знает, что делать.

– Вся эта история сегодня будет в «Таймс»?

– Нет, сегодняшняя «Таймс» выйдет уже через час. Но уверен: всю следующую неделю Думас будет занимать первую полосу – с фотографиями покореженных автомобилей. И меня с удовольствием сотрет в порошок.

– Что он может о тебе написать самого плохого, Джейк?

– Во-первых, навесит на меня ярлык адвоката Симеона. Во-вторых, может передернуть факты, извратить их и представить ситуацию так, будто я намеренно затягивал дело. Якобы если бы я этого не сделал, суд уже лишил бы Симеона прав, и он не мог бы водить машину. А следовательно, сыновья Ростонов не погибли бы.

– Он не посмеет. Это чересчур.

– Посмеет и сделает.

– Тогда поговори с ним. Не пускай дело на самотек. Срочно нужны ремонтно-восстановительные работы. Сегодня среда, похороны скорее всего состоятся после выходных. Подожди до понедельника и подай документы Летти на развод. Как называется этот запрещающий документ?

– ПВЗ – судебный приказ о временном запрещении.

– Вот-вот. Убеди судью подписать приказ, запрещающий Симеону приближаться к Летти. Конечно, он и так в тюрьме, но если она потребует ПВЗ, это произведет хорошее впечатление. Полный разрыв, она категорически отмежевывается от этого человека. А ты между тем поговори с Думасом, убедись, что он правильно истолкует факты. Поройся в прецедентах и покажи ему, что некоторые дела о вождении в нетрезвом виде тянутся гораздо дольше четырех месяцев. Не ты открыл дело и не получил за него ни цента. Подумай, нельзя ли уговорить Оззи отчасти принять огонь на себя. Если я правильно помню, на последних выборах около семидесяти процентов избирателей отдали ему свои голоса. Он пуленепробиваем. Плюс он хочет, чтобы Летти победила. Если ты принимаешь основной удар, пусть Оззи подставит тебе плечо. Он умеет справляться с такими ситуациями.

Слушая, Джейк все время кивал, даже улыбался: «Давай-давай, девочка!»

– Послушай, дорогой, сейчас у тебя что-то вроде контузии, ты напуган. Встряхнись. Ты не сделал ничего плохого, не позволяй винить себя ни в чем. Ты должен заранее контролировать обстановку на дороге и предотвратить занос.

– Не нанять ли тебя? Мне в конторе нужны помощники.

– Меня ты себе не можешь позволить. Я – школьная учительница.

Ханна закашлялась, и Карла пошла взглянуть на нее.

Настоящие ремонтно-восстановительные работы начались уже час спустя, когда Джейк вихрем ворвался в кофейню, готовый убеждать всех и каждого, что он не является и никогда не был адвокатом Симеона Лэнга. Там, за яичницей с беконом, слухи лились как из рога изобилия. Во всеобщем гуле он решил перейти прямо к делу.

Маршалл Празер, в форме, сидел перед стопкой блинов, как казалось, в ожидании. Он тоже не спал всю ночь, и взгляд у него был такой же затуманенный, как у Джейка. Воспользовавшись временным затишьем, вызванным появлением Джейка, он громко сказал:

– Привет, Джейк! Видел вас в больнице несколько часов назад.

Это был обдуманный сигнал к началу интриги, потому что Оззи тоже приступил к ремонтно-восстановительным работам.

– Да, ужасно, – сокрушенно кивнул Джейк и добавил громко: – Вы отвезли Лэнга в тюрьму?

– Ага. Он там все еще трезвеет.

– Вы его адвокат, Джейк? – крикнул Кен Нагент через три стола.

Нагент работал водителем фургона доставки «Пепси» и целыми днями развозил ящики с этим напитком по сельским магазинам. Однажды в его отсутствие Делл сказала, что никто не распространяет сплетен больше, чем Нагент.

– Никогда им не был, – ответил Джейк. – Я не представляю ни его интересы, ни интересы его жены.

– Тогда какого черта вы вляпались в это дело? – не отступал Нагент.

Делл налила Джейку кофе и толкнула его бедром – это была их традиционная шутка.

– Доброе утро, лапочка, – прошептала она.

Джейк улыбнулся и снова посмотрел на Нагента. Разговоры прекратились. Люди замерли в ожидании.

– По закону я в настоящий момент представляю интересы мистера Сета Хаббарда, которого больше нет среди нас, но прямо накануне своей смерти он выбрал меня своим адвокатом по делам наследства. Моя работа состоит в том, чтобы следовать его указаниям, представлять его последнюю волю и защищать его наследство. По контракту представительства я связан только с администратором наследства и больше ни с кем – ни с Летти Лэнг, ни тем более с ее мужем. Честно признаться, терпеть не могу этого типа. Не забывайте, это он нанял тех жуликов из Мемфиса, которые пытались прибрать дело к рукам.

– Именно это я и пыталась им объяснить. – Всегда лояльная Делл поставила перед Джейком тосты и оладьи из овсяной муки.

– И кто же теперь будет его адвокатом? – проигнорировав ее реплику, не унимался Нагент.

– Понятия не имею. Вероятно, суд кого-то назначит. Не думаю, что он сам может позволить себе адвоката.

– Сколько ему впаяют, Джейк? – спросил Рой Керн, водопроводчик, обслуживающий его бывший дом.

– Немало, как пить дать. Двойное убийство вследствие вождения в пьяном виде – это от пяти до двадцати пяти, в зависимости от сопутствующих обстоятельств. Не знаю, как все обернется на этот раз, но обычно судья Нуз в таких делах бывает жесток. Не удивлюсь, если Симеон получит двадцать, а то и тридцать лет.

– А почему не смертную казнь? – спросил Нагент.

– Смертный приговор сомнителен, потому что…

– Какого дьявола он сомнителен?! У нас два мертвых ребенка!

– …потому что это непреднамеренное убийство, он его не планировал. Для смертного приговора требуется убийство плюс что-то еще: убийство плюс изнасилование, убийство плюс ограбление, убийство плюс похищение… За совершенное Симеоном Лэнгом смертная казнь не полагается.

Эту информацию присутствующие приняли с недовольством. Взволнованная публика вполне могла повести себя как толпа, подстрекаемая линчевателями, но здешняя компания обычно успокаивалась после завтрака. Полив овсянку соусом табаско, Джейк начал намазывать маслом тост.

– Ростоны могут рассчитывать на какую-то часть денег? – спросил Нагент.

«Денег? – мысленно возмутился Джейк. – Как будто наследство Сета уже доступно и открыто для дележа».

Отложив вилку, Джейк посмотрел на Нагента и напомнил себе, что сидящие здесь люди – это его публика, его клиенты и друзья, и он просто должен их успокоить. Они не разбираются в юридических тонкостях и особенностях процедуры утверждения завещания, и их тревожит то, что может свершиться несправедливость.

– Нет, – мягко сказал он, – никоим образом. Пройдут месяцы, а то и годы, прежде чем деньги мистера Хаббарда будут выплачены, и сегодня мы даже не знаем, кто их получит. Судебный процесс поможет это определить, но любой вердикт наверняка будет опротестован. И даже если все деньги, вернее, девяносто процентов, в конце концов достанутся Летти Лэнг, ее муж не получит ни цента. В любом случае он будет в заключении. А подавать иск против Летти Лэнг у Ростонов нет оснований.

Откусив кусочек тоста, он быстро прожевал его – необходмо было контролировать ситуацию, а для этого рот не должен быть набит.

– Его не отпустят под залог, Джейк, это невозможно? – спросил Билл Уэст.

– Сомневаюсь. Залог может быть назначен, но скорее всего, будет слишком высоким. По моим предположениям, Симеон останется в тюрьме до тех пор, пока не будет либо достигнуто соглашение, либо назначен процесс.

– А что может быть использовано в его оправдание?

Джейк покачал головой, давая понять, что на оправдание надежды нет.

– Он был пьян, и имеется свидетель, так, Маршалл?

– Ага. Этот парень все видел сам.

– Я предвижу переговоры о заключении сделки по признанию вины и длительный срок заключения.

– У него, кажется, сын в тюрьме? – спросил Нагент.

– Да. Марвис.

– А что, если их поместят в одну камеру, они сколотят банду и будут жить в «Парчмене» припеваючи? – предположил Нагент, чем вызвал смешки в разных концах зала.

Джейк тоже усмехнулся и принялся за еду. Он радовался, что разговор ушел в сторону от его вероятной связи с Симеоном Лэнгом. Теперь эти люди разойдутся по рабочим местам и весь день будут обсуждать только трагедию Ростонов с внутренним осознанием того, что получили информацию от Джейка, человека, не принадлежащего ни к той, ни к другой стороне. Они убедят коллег и слушателей, что их приятель Джейк не является адвокатом Симеона Лэнга – самого ненавистного человека в округе Форд, остудят их опасения и заверят всех, что Лэнга точно надолго отправят в тюрьму.

Так сказал им Джейк.

Яркие лучи утреннего солнца проникли в конференц-зал через деревянные ставни и ровными белыми полосами легли на длинный стол. Где-то в глубине помещения беспрерывно звонил телефон, но всем было не до него. Каждые четверть часа кто-нибудь стучался в запертую дверь. Происходящая в зале бурная дискуссия начала затухать и в конце концов смолкла, хотя очень многое осталось недосказанным.

Гарри Рекс, который согласился вести бракоразводный процесс Летти, изложил свою стратегию. Подать на развод следовало сейчас же, причем сделать это с максимальной гласностью, доведя до сведения общественности как можно больше отвратительных подробностей поведения мистера Лэнга, чтобы всем стало ясно: он – отъявленный негодяй, что было чистой правдой. Нарушение супружеской верности, домашнее насилие, оставление семьи и невыполнение обязательств по ее содержанию, пьянство, оскорбления – нужно выложить все, потому что в любом случае брак исчерпал себя, признаёт это Летти или нет. Нужно нокаутировать его, все равно из тюрьмы он ответить не сможет, да и зачем – его жизнь кончилась.

Сделать это следует безотлагательно, уже в понедельник, и добиться, чтобы Думас Ли и остальные журналисты, пусть и не слишком заинтересованные, получили копию иска. В иск необходимо включить ходатайство о запрещении этому хаму приближаться к дому, к самой Летти, к детям и внукам до конца их жизни. Речь идет не только о расторжении брака вследствие ненадлежащего поведения одного из супругов, но и о том, чтобы привлечь к этому событию внимание публики.

Порция сообщила, что первый звонок с угрозами поступил вскоре после пяти часов утра. Федра сняла трубку, послушала несколько секунд и молча нажала на рычаг.

– Он назвал меня «черномазой», – сообщила она ошеломленно. – Сказал, мы дорого заплатим за убийство мальчиков.

В панике они заперли все двери. Порция нашла в кладовке пистолет и зарядила его. Они везде выключили свет, сгрудились в гостиной и настороженно наблюдали за окнами. Потом телефон зазвонил снова. И снова. Они молились до рассвета.

Порция посоветовала матери подписать бумаги на развод, хотя знала: как только та поставит свой росчерк, нужно будет опасаться еще и Лэнгов. Братья и прочая родня Симеона слыли отъявленными подонками – одного поля ягода – и могли доставить кучу неприятностей. Из-за наследства они облепили Летти с ног до головы и, если увидят, что их отлучают от денег, способны пойти на любую пакость.

Люсьен провел бурную ночь, тем не менее был на месте и, как всегда, мыслил ясно. Он без колебаний занял четкую позицию: процесс по делу о завещании нельзя проводить в округе Форд. У Джейка не было выбора, кроме как подать соответствующее ходатайство, которое Этли, вероятнее всего, отклонит, но впоследствии это даст им обоснованный повод для апелляции.

Люсьен никогда не питал иллюзий относительно шансов Джейка на победу в суде присяжных, поскольку был убежден, что весь пул кандидатов отравлен компрометирующим поведением Букера Систранка. Не способствовал улучшению репутации Летти в глазах общественности и предпринятый ею по чьему-то дурному совету переезд в дом, некогда принадлежавший довольно известному белому семейству. Она была черной, а большинство присяжных будут белыми. В городе и так уже ощущались неприязнь к ней и подозрительность. Она нигде не работала с тех пор, как не стало мистера Хаббарда, а теперь еще и это. Пока она, к сожалению, носила самую ненавидимую в округе фамилию.

Подать на развод нужно было без промедления. Но бракоразводный процесс не мог завершиться до начала суда по завещанию, назначенного на 3 апреля. А в завещании она упомянута под старой фамилией – Лэнг, и пока является Лэнг, останется Лэнг во время суда.

«Окажись я на месте Уэйда Ланье, – подумал Люсьен, – прежде всего заставил бы присяжных ненавидеть всех когда-либо живших на земле Лэнгов».

– Простите, Порция, – вздохнул Люсьен. – Не обижайтесь. Просто именно так и будет.

Порция понимала это, во всяком случае, старалась понять. Она была слишком вымотана, чтобы много говорить. Ее мать и сестры остались дома, сгрудившись в своих банных халатах вокруг камина, на полке которого лежал наготове пистолет, не зная, посылать ли детей в школу, и если да, то что им сказать. Керк, учившийся в средних классах, знал братьев Ростон и поклялся больше никогда не переступать порога школы. Они были такими хорошими ребятами. Он ненавидел отца, считал, что его жизнь окончена, и хотел так же, как Порция, уехать, записаться в армию и больше не возвращаться домой.

Джейк и Гарри Рекс обсудили возможность отсрочить начало процесса: придумать какие-нибудь отговорки, потянуть время, дать Гарри Рексу возможность закончить бракоразводный процесс, а системе – избавиться от Симеона, услать его подальше, чтобы округ успел оправиться от ужаса, от двух похорон и бурных страстей вокруг наследства Сета Хаббарда.

Что изменится через полгода? Летти разведется и даже может вернуть себе девичью фамилию. «Летти Тейбер» звучало куда лучше, хотя Порция напомнила себе, что мать все равно будет так или иначе ассоциироваться с Лэнгами. Симеон сойдет со сцены. О Систранке все почти забудут. Без сомнения, через полгода ситуация станет более благоприятной для беспристрастного процесса. Конечно, оппоненты будут бурно возражать против отсрочки, что естественно при теперешнем их преимуществе.

С осторожным оптимизмом Джейк возлагал кое-какие надежды на вероятный разговор с судьей Этли: быть может, во время очередной пятничной встречи на крыльце его дома за стаканчиком виски, когда раздражение судьи утихнет, удастся внедрить в его сознание мысль о необходимости отсрочить или перенести процесс. Попытаться, во всяком случае, стоило. Единственное опасение: не разозлить судью подобной откровенной попыткой «наушничества» – в этом случае ничего, кроме приказа заткнуться, ожидать не приходилось.

«И все же я попытаюсь, – решил Джейк, – но только после пары стаканчиков. Судье Этли разговор может не понравиться, но он никогда не накажет меня за это. Устроит небольшой нагоняй, однако непоправимого ущерба нашим отношениям это не нанесет».

«Пусть пройдет немного времени, – размышлял Джейк. – Пусть гнев, ужас и скорбь утратят остроту, а потом и стихнут. В понедельник они подадут на развод, и спустя недельку я подкачу к судье Этли».

Прибыл Квинс Ланди, посещавший контору раз, иногда два раза в неделю, и нашел всех в конференц-зале, мрачно сидящими вокруг стола, молчаливыми, подавленными, почти убитыми горем и не ожидающими от будущего ничего хорошего. Новость он услышал по радио, когда ехал из Смитфилда. Хотел было спросить, как трагедия скажется на процессе, но, проведя всего несколько минут в конференц-зале, понял, что процесс под серьезной угрозой.

Вилли Хастингс был одним из четырех штатных чернокожих помощников Оззи. Гвен Хейли, жена Карла Ли, мать тринадцатилетней Тони, у которой все теперь было хорошо, доводилась ему кузиной. Он постучал в дверь дома Саппингтона, подождал и услышал торопливые шаркающие шаги внутри. Наконец дверь приоткрылась, и в щель выглянула Летти.

– Доброе утро, миз Лэнг, – поприветствовал Вилли. – Меня послал шериф Уоллс.

Дверь открылась шире, и Летти вымученно улыбнулась:

– А, это вы, Вилли, заходите, пожалуйста.

Войдя, он увидел, что дети не школе, а смотрят в гостиной телевизор. Хастингс последовал за Летти на кухню, где Федра подала ему чашку кофе. Поболтав немного с женщинами и заметив, что телефонная трубка снята с рычага, он спросил о звонках с угрозами и сказал, что понаблюдает за домом. Его машина припаркована на подъездной аллее – пусть все видят, что дом под присмотром, а если он им понадобится, то они знают, где его найти. Шериф Уоллс просил передать им свое сочувствие.

Симеон находится в камере, один, весьма побитый и все еще не проснувшийся с похмелья. С Ростонами Хастингс знаком не был, не разговаривал с ними, но знал, что они сейчас у себя дома, в окружении родственников и друзей. Летти вручила ему письмо, написанное ею рано утром, и попросила, чтобы он непременно передал его Ростонам.

– Просто мы хотим, чтобы они знали, как ужасно мы себя чувствуем.

Вилли пообещал, что письмо будет передано еще до полудня.

Ему налили с собой кофе в термос, и он удалился. Температура воздуха все еще не поднялась выше нуля, но обогреватель в его патрульной машине работал исправно. Все утро, борясь со сном, он попивал кофе и наблюдал за улицей, но ничего подозрительного не заметил.

Радио Тьюпело сообщило новость в утреннем семичасовом эфире. Стиллмен Раш находился в это время в душе и ничего не слышал, но его помощник не пропустил передачу. Последовал обмен звонками, во время которых уточнялись детали, спустя час Стиллмен позвонил Уэйду Ланье в Джексон и сообщил ему трагическое, однако многообещающее известие. Это было словно удар молнии. Сам Симеон суду присяжных не подлежал, но его жена только что стала легкой мишенью для всех потенциальных присяжных округа Форд.

30

В четверг рано утром Симеона разбудили, накормили, надели на него наручники и препроводили из камеры по коридору в тесную комнату для совещаний, где его ждал незнакомый мужчина. Когда, все еще в наручниках, Симеон сел на складной стул, незнакомец представился:

– Меня зовут Артур Уэлш, я – адвокат из Кларксдейла, это в Дельте.

– Я знаю, где находится Кларксдейл, – перебил его Симеон. На носу у него была толстая повязка, вокруг левого глаза – множество швов.

– Тем лучше, – продолжил Уэлш. – Я здесь для того, чтобы представить ваши интересы, потому что никто другой не пожелал это сделать. Предъявление обвинения и слушания об освобождении под залог назначены на сегодня, в девять часов, так что вам нужен адвокат.

– А вы почему взялись меня представлять?

– Меня попросил об этом друг. Такой ответ вас устраивает? Это все, что вам нужно знать. В настоящее время вы нуждаетесь в адвокате, и я – единственный сукин сын, согласившийся встать рядом с вами.

Симеон едва заметно кивнул.

В 8.30 его перевезли в Дом правосудия и поспешно провели по черной лестнице в главный зал суда, временно находящийся в распоряжении достопочтенного Перси Булларда, окружного судьи. Его собственный зал, расположенный дальше по коридору, был маловат, поэтому он предпочел воспользоваться пустующим главным залом. Бо́льшую часть из шестнадцати лет своей судейской карьеры он провел, разбирая незначительные гражданские и мелкие уголовные преступления, но время от времени его привлекали для более серьезных дел. Учитывая, что весь округ скорбел и общество было накалено, он решил без промедления вызвать Лэнга, устроить ему разнос и показать всем, что колесо правосудия вертится.

Слух распространился быстро, и в зал набились зрители. Ровно в 9.00 ввели Симеона – более виновного подсудимого здесь еще не видели. Его лицо представляло собой сплошное месиво. Оранжевый тюремный костюм висел на нем, как на вешалке, и был испачкан кровью. Руки скованы за спиной наручниками, от которых приставы освободили его явно нехотя.

– Вы Симеон Лэнг? – спросил судья Буллард.

Симеон кивнул.

– Отвечайте вслух!

– Да.

– Благодарю. А вы?

– Ваша честь, меня зовут Артур Уэлш, я адвокат из Кларксдейла и представляю здесь мистера Лэнга.

Буллард посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Какого черта вы согласились?», но лишь спросил Симеона:

– Мистер Лэнг, является ли мистер Уэлш вашим адвокатом?

– Да.

– Хорошо. Итак, мистер Лэнг, вы обвиняетесь по двум пунктам статьи об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по вашей вине, и по одному пункту статьи об управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Вы признаете себя виновным?

– Не признаю.

– Ничего удивительного. Назначаю предварительные слушания через месяц. Мистер Уэлш, мой секретарь уведомит вас о точной дате. Полагаю, вы хотите обсудить освобождение под залог.

Словно читая по писаному, Уэлш произнес:

– Да, ваша честь, мы хотели бы попросить о назначении приемлемого залога. У мистера Лэнга жена и дети в этом округе, и он сам прожил здесь всю жизнь. Он не намерен скрываться от правосудия и заверил меня, а также заверяет вас, что по первому требованию будет являться в суд.

– Спасибо. Назначается залог в два миллиона долларов – по миллиону за каждый пункт об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по его вине. Что-нибудь еще, мистер Уэлш?

– Нет, ваша честь.

– Прекрасно. Мистер Лэнг, вы останетесь в тюрьме окружного шерифа, пока не внесете залог или не будете вызваны в этот суд.

Он слегка стукнул молоточком и подмигнул Уэлшу. На Симеона снова надели наручники и вывели из зала. Уэлш последовал за ним через дверь под задней террасой, где обвиняемых по уголовным делам обычно фотографировали, если их преступления заслуживали того, чтобы стать горячей новостью для прессы.

Думас Ли нащелкал кучу снимков Лэнга и его адвоката. Позднее он побеседовал с Уэлшем, который мало что мог сообщить, но говорил охотно. О причинах, побудивших его взяться за дело, слушавшееся в двух часах езды от его дома, он высказался расплывчато.

На самом деле Уэлша разбудил в пять часов утра телефонный звонок Гарри Рекса Воннера, однокашника по юридическому факультету, с которым они жили в одной комнате. Уэлш вел два из бракоразводных процессов Гарри Рекса, а Гарри Рекс – два уэлшевских, и они стольким были обязаны друг другу, что отказать в одолжении не могли. Уэлш был нужен Гарри Рексу в Клэнтоне, и он отправился туда, мысленно произнося ругательства все два часа пути. Он не желал представлять Симеона Лэнга после предъявления тому обвинения и собирался отфутболить дело через месяц.

Как объяснил Гарри Рекс в самых цветисто-ругательных выражениях, какие только можно себе представить, было важно, чтобы все местные жители увидели и осознали, что Джейк Брайгенс не представляет интересов негодяя Симеона Лэнга, а делает это подонок, о котором они сроду не слыхивали.

Уэлш прекрасно все понял. Это был еще один пример того, чему их никогда не учили на юрфаке.

В пятницу к концу дня погода была холодной и промозглой. Джейк, как обычно, совершал мучительный ритуал связывания повисших за неделю концов, чтобы они не разболтались за выходные еще больше, не начали гнить и не испортили все дело в понедельник. В числе его неписаных, но непреложных правил было к полудню пятницы отвечать на все накопившиеся звонки. Большинство из них он предпочел бы проигнорировать, но не мог.

Отложить ответный звонок было легко. И он часто переносил их с одного рабочего дня на другой, но никогда не оставлял до следующей недели. Другое правило состояло в том, чтобы никогда не брать несто́ящих дел, за которые он получил бы очень мало, а то и вовсе ничего, и не иметь среди клиентов всяких мерзавцев, которых он готов был придушить.

Но, как любой другой адвокат, он привычно говорил «да» какому-нибудь бездельнику, чья мать учила Джейка в четвертом классе или чей дядя был знакомым его отца, или убитой горем вдове из их прихода, которая не могла позволить себе нанять адвоката, но и обойтись без него тоже не могла. Эти дела неизменно оседали в «слезных папках». Чем дольше они лежали в уголке нетронутыми, тем грязнее становились.

Такие есть у каждого адвоката. И все адвокаты их ненавидят. Все клянутся, что больше никогда в жизни не возьмутся за такое дело – ведь его можно учуять почти по запаху в тот самый миг, когда клиент переступает порог вашего кабинета.

Для Джейка свобода означала свободу конторы от подобных дел, и каждый раз перед наступлением Нового года он давал себе обещание впредь отваживать паразитов. Много лет назад Люсьен любил повторять: «Адвоката делают не те дела, которые он взял, а те, от которых он отказался». Нужно просто сказать «нет». Тем не менее особый ящик Джейка для «слезных папок» был удручающе полон, и каждую пятницу к концу дня он мысленно проклинал себя, глядя на них.

В кабинет без стука вошла Порция, явно расстроенная. Она похлопывала себя ладонью по груди, словно ей было трудно дышать.

– Там посетитель… – прошептала она, потому что у нее сел голос.

– С вами все в порядке? – забеспокоился Джейк, в который раз откладывая очередную «слезную папку».

Она быстро замотала головой.

– Нет. Это мистер Ростон. Отец мальчиков.

– Что?! – Джейк вскочил.

– Он хочет видеть вас. – Она продолжала хлопать себя по груди.

– Зачем?

– Пожалуйста, Джейк, не говорите ему, кто я.

Они несколько секунд в недоумении смотрели друг на друга.

– Хорошо, хорошо. Проводите его в конференц-зал. Я буду через минуту.

Джефф Ростон оказался не намного старше Джейка, но, учитывая обстоятельства, выглядел стариком. Он сидел, безвольно опустив плечи, словно на них лежала непосильная тяжесть. На нем были туго накрахмаленная рубашка цвета хаки и темно-синий блейзер, и он больше напоминал обычного школьника, чем человека, выращивающего сою. На его лице застыла маска безысходного отцовского горя. При виде Джейка он встал, и они обменялись рукопожатием.

– Я глубоко вам сочувствую, мистер Ростон, – вздохнул Джейк.

– Спасибо. Давайте называть друг друга Джефф и Джейк, хорошо?

– Конечно. – Джейк сел рядом с ним по одну сторону стола, и они посмотрели друг на друга. – Представить не могу, что сейчас у вас на душе…

– Да, не можете, – отозвался Джефф тихо и медленно, с невыразимой горечью произнося каждое слово. – Я сам еще в полной мере этого не представляю. Знаете, мне все кажется, что это сон наяву: просто автоматически что-то делаешь, пытаешься пережить текущий час, чтобы перейти в следующий. Мы молимся о времени: о том, чтобы дни сложились в недели, потом в месяцы, и может быть, через год наступит день, когда этот кошмар закончится и мы сумеем справиться с болью и горем. Но в то же время знаем: этого не будет никогда. Человек не должен хоронить своих детей, Джейк. Это противоестественно.

Джейк лишь кивал, не в силах найти слова в утешение. Что можно сказать отцу, двое сыновей которого лежат в гробу?

– Это поймет только переживший, – сказал он.

Его первой реакцией на появление Джеффа было: «Чего он хочет?», но и теперь, спустя некоторое время, он не знал ответа на этот вопрос.

– Отпевание завтра? – спросил Джейк после долгой, тяжелой паузы.

– Да, верно. Еще один кошмар. – Глаза у Джеффа были красными, взгляд усталым – явный признак, что он не спал уже несколько ночей.

Бедный отец не мог долго смотреть кому-либо в лицо, поэтому уставился на собственные колени, сложив подушечки пальцев и тихонько постукивая ими друг о друга, будто медитировал.

– Мы получили очень славное письмо от Летти Лэнг, – произнес он наконец. – Его передал шериф Уоллс, который, должен признать, прекрасно проявил себя. Он сказал, что вы с ним друзья.

Джейк кивнул, но промолчал.

– Письмо очень сердечное, – продолжил Джефф, – в нем выражается чувство искреннего горя и вины от имени всей семьи. Это много значит для Ивлин и для меня. Видно, что Летти – добрая христианка, которая ужаснулась тому, что совершил муж. Пожалуйста, поблагодарите ее от нас.

– Непременно.

Джефф снова вперил взгляд в колени, продолжая постукивать пальцами и медленно дыша, словно даже процесс дыхания причинял ему боль.

– Я хочу, чтобы вы еще кое-что сказали им, Джейк, если можно. Мы хотим передать через вас Летти, ее родным и даже ее мужу.

Конечно. Все что угодно. Чего только не сделал бы Джейк для убитого горем отца!

– Джейк, вы христианин?

– Да. Иногда, быть может, не слишком ревностный, но стараюсь.

– Я так и думал. В шестой главе Евангелия от Луки Иисус учит тому, сколь важно уметь прощать. Он знает, что для нас, людей, естественно жаждать мести, отвечать ударом на удар, проклинать тех, кто заставляет нас страдать, но это неправильно. Мы должны прощать, всегда. Поэтому я хочу, чтобы вы сказали Летти и ее родным, и особенно ее мужу, что мы с Ивлин прощаем Симеона. Мы молились, чтобы Бог даровал нам способность простить, мы провели много времени с нашим духовником и поняли, что не сможем жить дальше с ненавистью и злобой в сердце. Мы прощаем его, Джейк. Вы передадите им это?

От потрясения Джейк даже не смог сразу ответить. Он чувствовал, как у него медленно отвисает челюсть, и, не веря своим ушам, смотрел на Джеффа Ростона широко открытыми глазами. Несколько секунд он не мог взять себя в руки. Как можно простить пьяницу, который убил двух твоих сыновей всего каких-то семьдесят два часа назад? Он подумал о Ханне и представил себе невозможное: она – в гробу. Да он бы выл во весь голос, жаждая кровавого возмездия.

Наконец он заставил себя кивнуть:

– Да, конечно, я передам.

– Завтра, когда мы будем хоронить Кайла и Бо, когда будем навсегда прощаться с ними, мы сделаем это с чистой любовью и прощением. В наших сердцах нет места для ненависти, Джейк.

Джейк тяжело сглотнул.

– Та чернокожая девушка, что вас встретила, – дочь Летти. И Симеона тоже. Она у меня работает. Почему бы вам не сказать это ей самой?

Без единого слова Джефф Ростон встал и направился к двери. Открыв ее, вошел в приемную. Джейк следовал за ним.

– Значит, вы – дочь Симеона Лэнга? – спросил Джефф.

Порция едва не лишилась чувств. Тем не менее, медленно встав, она посмотрела прямо ему в глаза.

– Да, сэр.

– Ваша мать прислала нам очень трогательное письмо. Пожалуйста, поблагодарите ее.

– Спасибо, сэр, обязательно, – нервно произнесла Порция.

– И пожалуйста, передайте вашему отцу, что мы с моей женой Ивлин прощаем его за то, что случилось.

Порция прикрыла рот ладонью, ее глаза наполнились слезами. Ростон сделал шаг ей навстречу и мягко обнял. Потом резко отступил.

– Мы прощаем его. – Джефф вышел, не произнеся больше ни звука.

Еще долго после его ухода они стояли, в ошеломлении глядя на дверь и потеряв дар речи.

– Давайте запрем контору и разойдемся по домам, – наконец произнес Джейк.

31

Попытки дисредитации силы рукописного завещания Сета Хаббарда продолжались до воскресного утра, хотя Джейк и его помощники ничего об этом не знали. Рэндал Клэпп мотался по городу Дилвину, на самом юге штата Джорджия, милях в шести от границы с Флоридой, вынюхивая информацию, пока наконец не нашел черную женщину, которую разыскивал уже неделю. Ее звали Джулина Кидд, тридцати девяти лет, разведенная, мать двоих детей.

Пятью годами раньше Джулина работала на большой мебельной фабрике возле Томасвилля, Джорджия. Она была штатной конторской служащей, зарабатывала пятнадцать тысяч в год и в один прекрасный день с удивлением услышала, что компания продана анонимной корпорации с представительством в Алабаме. Вскоре после этого к ним приехал познакомиться новый владелец, некий мистер Хаббард.

Месяц спустя Джулину уволили. А через неделю после этого она подала иск о сексуальном домогательстве и нарушении закона о равной занятости. Иск был отклонен через три недели после подачи. Адвокат Джулины Кидд в Валдосте не пожелал обсуждать это дело с Клэппом, заявил, что потерял всякую связь с Джулиной и понятия не имеет, где она.

Когда Клэпп разыскал ее, она жила в социальной квартире с двумя детьми-подростками и младшей сестрой, работала неполный день у нефтяного маклера. Поначалу женщина не проявила желания беседовать с незнакомым белым мужчиной. Однако Клэпп недаром слыл мастером выуживать информацию, ведь именно этим он зарабатывал на жизнь. Он предложил ей двести долларов наличными плюс угостил ленчем, чтобы Джулина уделила ему час времени и дала прямые ответы на его вопросы.

Они встретились в кафе на стоянке дальнобойных фур. Заказали запеченных цыплят – местное фирменное блюдо. Клэпп, пламенный расист, которого никогда не привлекали черные женщины, изо всех сил старался контролировать себя.

Его собеседница была красоткой: прекрасная темная кожа с кремоватым отливом, пронзительный взгляд карих глаз, типично африканские высокие скулы, идеальные зубы, приоткрывающиеся в соблазнительной легкой улыбке. Женщина была сдержанна, и брови ее постоянно приподнимались, словно каждое его слово казалось ей подозрительным.

Он старался выдать ей как можно меньше информации, по крайней мере сначала. Сказал, что участвует в тяжбе неких сильных мира сего против Сета Хаббарда и знает, что между ними были отношения. Да, он копает в поисках грязи.

Грязь у нее имелась. Сет влюбился в нее, как восемнадцатилетний матрос, сошедший в увольнение на берег. В то время ей было тридцать четыре, и ее скандальный бракоразводный процесс находился в завершающей стадии.

Слабая, напуганная, она тревожилась о своем будущем и не проявила интереса к шестидесятишестилетнему белому мужчине, невзирая на богатство, тем более что пахло от него, как из пепельницы. Но тот был настойчив и много времени проводил на томасвилльской фабрике. Он существенно повысил ее в должности и пересадил поближе к своему кабинету. Выгнав прежнюю секретаршу, назначил Джулину своим «исполнительным референтом». Она не умела печатать.

У него были две фабрики в Мексике, куда часто приходилось ездить. Он выправил для Джулины паспорт и попросил сопровождать его. Женщина восприняла это скорее как требование, а не приглашение. Но она никогда прежде не покидала страну, и ей хотелось повидать хоть кусочек мира, даже притом что было ясно: это потребует компромисса.

– Сомневаюсь, что Сет был первым белым мужчиной, влюбившимся в вас, – заметил Клэпп.

– Да, такое случалось. – Она слабо улыбнулась.

Клэпп снова предостерег себя от грязных мыслей. Отчего она все еще одна? И почему пользуется социальным жильем? Любая женщина с ее лицом и фигурой, все равно, черная или белая, могла бы, используя внешность, гораздо лучше устроиться в жизни.

Свой первый авиаперелет Джулина совершила до Мехико-Сити. Они зарегистрировались в шикарном отеле – в соседних номерах. Пугающий стук в дверь раздался в первую же ночь, и она открыла. Позднее, лежа рядом с ним в постели, Джулина с отвращением думала о том, что совершила.

Секс за деньги. В тот момент она ощущала себя проституткой, однако прикусила язык. Но на следующий день, как только он ушел, взяла такси и помчалась в аэропорт. Вернувшись в Томасвилль через неделю, он тут же уволил ее и велел вывести из здания под вооруженной охраной.

Джулина наняла адвоката, и тот выдвинул иск за сексуальное домогательство против Сета, чей адвокат пришел в ужас от приведенных в нем фактов. Они поспешно капитулировали и предложили сделку. Поторговавшись, Сет согласился заплатить приличную сумму, сто двадцать пять тысяч долларов, на условии полной конфиденциальности. Ее адвокат получил двадцать пять тысяч, а она жила теперь на остальное. Предполагалось, что ей запрещено рассказывать об этом кому бы то ни было, но какого черта! Это было пять лет назад.

– Не волнуйтесь, Сет мертв, – успокоил ее Клэпп, после чего рассказал уже всю историю.

Она слушала, пережевывая «резинового» цыпленка и запивая его сладким чаем со льдом. Никаких чувств к Сету она не испытывала и не притворялась, что испытывает. В сущности, она уже забыла о старике.

– Он когда-нибудь говорил, что предпочитает черных женщин? – спросил Клэпп.

– Он говорил, что не делает различий, – задумчиво ответила она. – И еще – что я у него не первая чернокожая.

– Когда он это говорил?

– Ну… постельный, так сказать, разговор, понимаете? Только я не буду участвовать ни в каком судебном процессе, – предупредила Джулина.

– А я и не говорил, что будете, – постарался приободрить ее Клэпп.

Это еще больше насторожило ее. Клэпп понимал, что наткнулся на нечто очень важное, но никак этого не показывал.

– Хотя я уверен, – гнул он острожно, – адвокаты, на которых я работаю, охотно заплатили бы вам за ваши показания.

– А это законно?

– Разумеется, законно. Адвокаты сплошь и рядом платят свидетелям. Любой эксперт стоит целого состояния. Кроме того, они покроют все ваши расходы на перелет.

– Сколько?

– Не знаю, но мы можем обсудить это позднее. Могу я задать вам… гм-м… деликатный вопрос?

– Почему нет? Что еще мы с вами не обсудили?

– Когда вы с Сетом… ну, понимаете… Каков он был? Все-таки шестьдесят шесть лет. А двумя годами позже он нанял черную экономку. Задолго до того, как заболел. Парень не молодел, но, сдается, был весьма резв.

– С ним все было в порядке. То есть для мужчины его возраста он был весьма неплох. – Она сказала это так, словно знала многих, причем разного возраста. – У меня создалось впечатление, что ему только и хотелось, что запереться в комнате на неделю и балдеть. Такой старичок, знаете, производит впечатление, будь он белый или черный.

Клэпп нашел Уэйда Ланье в загородном клубе, где тот пил пиво. Каждое воскресное утро, ровно в 7.45 он делал первый удар клюшкой, всегда играя с одними и теми же тремя партнерами, проходил восемнадцать лунок, обычно выигрывал больше, чем проигрывал, а потом за покером часа два пил пиво. Тут же забыв о картах и пиве, он заставил Клэппа дважды повторить весь разговор с Джулиной Кидд слово в слово.

Бо́льшая часть сказанного ею в суде не пройдет, однако сам факт появления ее на свидетельском месте – пусть жюри хорошенько осознает ее этническую принадлежность – и рассказ об иске к Сету Хаббарду за сексуальное домогательство любое белое жюри наведет на мысль, что Летти подобралась к нему так близко, как только можно, и оказала на него влияние, использовав свое тело, чтобы заставить написать завещание в ее пользу. Ланье не сможет доказать это с помощью улик, но, разумеется, сумеет основательно внедрить подозрение в головы присяжных.

Выехав рано утром из Джексона, Йен и Рамона Дэфо через три часа прибыли в Мемфис, чтобы поговорить с Гершелом за поздним завтраком. Их отношения окончательно испортились, и пора было подремонтировать их. Во всяком случае, так считала Рамона. Задача у них общая, глупо ссориться и не доверять друг другу.

Они встретились в блинной, и после очередных тщетных попыток примирения Йен решительно перешел к делу и потребовал, чтобы Гершел отделался от Стиллмена Раша и его фирмы. Его, Йена, адвокат Уэйд Ланье гораздо опытнее, к тому же, честно признаться, Стиллмен Раш может во время процесса сослужить дурную службу. Он парень привлекательный, но слишком уж работает напоказ, чересчур щеголеват – это может оттолкнуть присяжных.

Ланье внимательно наблюдает за ним уже четыре месяца, и ему не нравится то, что он видит: раздутое самомнение и мало таланта. А процесс может быть проигран только лишь из-за высокомерия адвоката. Уэйда Ланье это очень тревожит. Он даже грозит отказаться от дела.

Более того. В доказательство несостоятельности адвокатов Гершела Йен поведал историю о существовании некого другого завещания, по которому Летти раньше пыталась получить пятьдесят тысяч. Имен он не назвал, поскольку не желал, чтобы Стиллмен Раш совал нос в это дело. Гершел был ошеломлен, но и взволнован.

– Это еще что! – кивнул Йен. – Слушай дальше. Уэйд Ланье нашел чернокожую женщину, которая подавала на Сета в суд за сексуальное домогательство. Вот и сравни: что делает мой адвокат, а что – твой. Твой парень вне игры, Гершел. Ланье знает правила партизанской войны, а твой – всего лишь бойскаут. Давай действовать сообща. У Ланье даже есть предложение: если мы объединимся, избавимся от Раша и доверим ему представлять нас обоих, он снизит гонорар до двадцати пяти процентов от любой сделки. А у него имеется стратегия, как заставить их пойти на сделку, особенно в свете фактов, нарытых его сыщиком. Он выберет самый подходящий момент и вывалит все это на Джейка Брайгенса, который будет раздавлен. Мы сможем получить деньги уже через несколько месяцев.

Гершел еще немного поупрямился, но в конце концов согласился поехать в Джексон и тайно заключить договор с Ланье.

Симеон заканчивал понедельничный обед, состоящий из консервированной свинины с бобами и четырех кусков черствого белого хлеба, когда появился надзиратель и просунул ему через решетку пакет.

– Читай и наслаждайся, – сказал он и ушел.

Пакет был из юридической конторы Гарри Рекса Воннера. Внутри лежало письмо адвоката, адресованное Симеону в тюрьму округа Форд. В нем сообщалось, что к письму прилагается иск о расторжении брака и что у Симеона есть тридцать дней, чтобы дать ответ.

Он медленно прочел документ. С чего такая спешка? Постоянное жестокое и бесчеловечное обращение, супружеские измены, оставление семьи, физическое насилие… Несколько страниц обвинений – какие-то из них дикие, какие-то справедливые. А, какая разница? Он убил двух детей и на долгие годы отправится в «Парчмен». Его жизнь кончена. Летти нужен кто-то другой. Она не приходила навестить супруга ни разу с тех пор, как его взяли под стражу, и скорее всего не придет. Ни сюда, ни в «Парчмен». Порция как-то заглянула, но только поздоровалась и почти сразу ушла.

– Что читаешь? – спросил с верхней полки Денни.

Денни, сокамерника, поймали в угнанном им автомобиле. Симеон уже устал от него. Он предпочел бы сидеть один, хотя иногда было почти приятно иметь рядом кого-то, с кем можно поговорить.

– Жена подала на развод, – ответил он.

– Считай, повезло. У меня их было уже две. Они совсем с катушек съезжают, когда ты попадаешь в тюрьму.

– Тебе лучше знать. А запретительный приказ тебе когда-нибудь выписывали?

– Мне – нет, но моему брату выписывали. Его сука убедила судью, будто он опасен, что вообще-то правда, и судья велел ему держаться подальше от дома и от нее, где бы он ее ни увидел. Да ему-то было до лампочки. Он ее все равно прикончил.

– Твой брат убил свою жену?

– Ага, но она заслуживала. Это было оправданное убийство, только присяжные решили иначе. Признали его виновным в убийстве второй степени.

– И где он теперь?

– В Анголе, штат Луизиана, двадцать лет. Тебе тоже приблизительно столько же впаяют, если верить моему адвокату.

– Твоему адвокату?

– Угу, я с ним сегодня встречался и спросил. Он знает про твое дело. Говорит, весь город о нем трезвонит, люди, мол, по-настоящему рассвирепели. Еще сказал, что твоя жена скоро станет богачкой по тому офигительному завещанию. Только ты-то следующие двадцать лет будешь за решеткой. А к тому времени, когда выйдешь, от денег ничего не останется, все растащат ее новые друзья. Это действительно так?

– Спроси своего адвоката.

– И как твоей карге удалось влезть к старику в завещание? Говорят, он оставил двадцать миллионов или около того. Это правда?

– Спроси своего адвоката.

– Спрошу. Она тебе что, рога наставила?

– Ничего она мне не наставила. Просто я не хочу об этом говорить, понял?

– Ну, дело хозяйское. – Денни взял книгу и вернулся к чтению.

Симеон растянулся на нижней койке и стал перечитывать первую страницу. Через двадцать лет ему стукнет шестьдесят шесть. У Летти будет другой муж и совсем другая жизнь, получше нынешней, дети, внуки, а может, и правнуки. А у него не будет ничего. Его жизнь закончилась. Он не станет возражать против развода. Пусть все достанется ей.

Вот, может, удастся повидаться с Марвисом в тюрьме?

32

Через восемь дней после трагедии в семье Ростон, когда все начало утихать и люди обсуждали уже другие дела, те драматические события снова вышли на авансцену. В еженедельном выпуске «Форд каунти таймс» вышла статья с огромным заголовком на первой полосе: «Округ скорбит о гибели братьев Ростон». Здесь же были помещены большие школьные фотографии Кайла и Бо. В нижней части полосы были напечатаны снимки, запечатлевшие искореженный автомобиль, вынос гробов из церкви, одноклассников покойных ребят со свечами в руках на лужайке возле Клэнтонской старшей школы во время поминальной молитвы.

Думас Ли почти ничего не упустил. Его статья была пространной и подробной. На второй полосе располагалась большая фотография Симеона Лэнга со зловещей повязкой на лице, сделанная в момент, когда его в предыдущий четверг в наручниках выводили из здания суда в сопровождении адвоката по делу[129] мистера Артура Уэлша из Кларксдейла.

В тексте, сопровождающем снимок, не было ни одного упоминания о Джейке Брайгенсе, потому что Джейк пригрозил Думасу и газете иском за клевету, если они позволят себе даже смутно намекнуть, будто он когда-либо представлял интересы Симеона. Упоминалось старое, но все еще висящее над Симеоном с октября обвинение в вождении в состоянии алкогольного опьянения. Однако Думас не муссировал дело и не строил догадки по поводу отсрочки его рассмотрения. Он боялся судебных преследований и обычно легко отступал.

Два пространных некролога рвали душу. Были опубликованы интервью с учителями и одноклассниками погибших, а также интервью с Оззи, взятое на месте трагедии, в котором он сообщал подробности аварии. Свидетель катастрофы охотно рассказывал о том, что видел, рассказ сопровождался его портретом. Молчали только родители. Один из дядьев погибших мальчиков просил всех уважать их горе и неприкосновенность частной жизни.

К семи часам утра Джейк уже прочел все до последнего слова и чувствовал себя измученным. В кофейню не пошел, потому что устал от бесконечных пересудов на тему случившейся трагедии. В 7.30 он поцеловал Карлу и отправился в контору, надеясь вернуться к обычной рабочей рутине. Рассчитывал весь день посвятить делам, не связанным с Хаббардом. У него накопилась куча клиентов, действительно требующих его внимания.

В начале девятого позвонил Стиллмен Раш. Он сообщил, что Гершел Хаббард только что отказался от его услуг. Джейка это заставило задуматься. С одной стороны, ему было приятно, что Стиллмен получил щелчок по носу, он его не любил, но с другой – новость обеспокоила: способность Уэйда Ланье к манипуляциям вызывала серьезные опасения.

В единственном пока другом своем крупном деле, в деле Карла Ли Хейли, Джейк лицом к лицу столкнулся с Руфусом Бакли, который являлся тогда окружным прокурором. И хотя в зале суда тот действовал весьма искусно и обладал отличной реакцией, ловким манипулятором и умелым интриганом он не был. В отличие от Уэйда Ланье, который всегда оказывался на шаг впереди всех.

Джейк не сомневался, что Ланье пойдет на ложь, мошенничество, воровство, укрывательство – на что угодно, лишь бы выиграть процесс. Для этого у него имелись и опыт, и сообразительность, и мешок разнообразных трюков. Джейк предпочитал видеть своим противником в суде Стиллмена Раша, работающего топорно и важничающего перед присяжными.

Он попрощался со Стиллменом, выразив подобающее сожаление, но через час уже забыл о его звонке. Ему нужно было приободрить Порцию. У них уже вошло в привычку в половине девятого утра пить кофе в кабинете Джейка.

За время, прошедшее после аварии, ее семья получила четыре звонка с угрозами, но сейчас звонки, похоже, прекратились. Помощник шерифа все еще дежурил возле их дома, сидя в машине на подъездной аллее и по ночам время от времени проверяя черный ход, так что они чувствовали себя в относительной безопасности. Ростоны вели себя с таким благородством и мужеством, что ожесточение против Лэнгов потихоньку улеглось, по крайней мере пока.

Тем не менее, если Симеон решит предстать перед судом, кошмар повторится. Порция, Летти и остальные родственники с ужасом представляли будущий процесс, во время которого им придется лицом к лицу столкнуться с Ростонами. Джейк сомневался, что это случится, но даже если и случится, то не раньше чем через год.

Три месяца он побуждал Летти найти работу, любую. Во время процесса важно показать присяжным, что она трудится и старается содержать семью, а не бездельничает в свои сорок семь лет, ожидая, когда на нее прольется золотой дождь. Но ни один белый домовладелец не хотел нанимать женщину с таким сомнительным багажом. Для заведения быстрого питания она была слишком стара, а для службы в какой-нибудь конторе – слишком черна.

– Мама нашла работу, – гордо сообщила Порция.

– Прекрасно. Где?

– В методистской церкви. Три раза в неделю убирать у них в подготовительной школе. Зарплата ничтожная, но это единственное, что она смогла в данный момент найти.

– Она довольна?

– Джейк, она подала на развод всего два дня назад, и ее фамилия до сих пор ненавистна всем. У нее сын в тюрьме, полон дом родственников-бездельников, двадцатиоднолетняя дочь с двумя нежеланными детьми. У мамы очень тяжелая жизнь. И работа, за которую ей будут платить три с половиной доллара в час, не добавит ей радости.

– Простите, что спросил.

Они сидели на балконе. Было свежо, но не слишком холодно. В голове у Джейка теснилась куча мыслей, и он выпил уже галлон кофе.

– Помните Чарли Пардью, моего так называемого кузена из Чикаго? – спросила она. – Месяца два назад вы видели его «У Клода».

– Конечно, помню. Вы назвали его темной лошадкой, рыскающей в поисках денег на похоронную контору.

– Да. Мы говорили с ним по телефону, и он сказал, что разыскал того родственника в Бирмингеме. Старик живет в доме престарелых, его фамилия Риндс. Чарли думает, этот человек может оказаться недостающим звеном.

– Но Пардью охотится за деньгами, так?

– Они все охотятся за деньгами. В любом случае я собираюсь в субботу поехать, найти этого человека и задать ему несколько вопросов.

– Вы говорите, что он – Риндс?

– Да, Боуаз Риндс.

– Хорошо. Люсьену вы об этом сказали?

– Да, сказала. Он считает, дело того стоит.

– Суббота – ваш выходной. В этот день я вами не распоряжаюсь.

– Я просто хотела, чтобы вы знали. И еще, Джейк. Люсьен сказал, что часть судебных архивов округа находится в Герли, в старой школе для черных.

– Это действительно так. Я был там однажды, искал старое дело, но не нашел. Там хранится куча макулатуры.

– С какого примерно времени?

Джейк задумался. В кабинете зазвонил его телефон.

– Поземельные книги по-прежнему хранятся в здании суда, – ответил он наконец, – потому что часто бывают нужны. Но огромное количество, в сущности, бесполезных уже документов – записи о браках и разводах, рождении и смерти, тяжбах, судебных решениях и тому подобное – там. Большую их часть нужно давно выбросить, но никто не хочет брать на себя ответственность уничтожать юридические документы, пусть им уже и сто лет. Я слышал, там есть стенограммы процессов, относящихся ко временам до Гражданской войны, все сделаны от руки. Это, конечно, интересно, но никакой ценности сегодня уже не представляет. Жаль, что все это не сгорело в пожаре.

– А когда случился пожар?

– Все суды горят рано или поздно. Наш сурово пострадал в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Многие документы были утрачены.

– Можно мне порыться в старых папках?

– Зачем? Пустая трата времени.

– Затем, что я обожаю историю юриспруденции, Джейк. Я часами сидела в архиве, читая старые судебные дела и поземельные книги. Вы, например, знаете, что в тысяча девятьсот пятнадцатом году человека повесили перед зданием суда через месяц после начала процесса над ним? Он ограбил Залоговый банк, стрелял в человека, но даже не ранил его, улизнул с двумястами долларами, но был пойман. Суд над ним учинили сразу же, а потом вздернули.

– Весьма эффективно. Думаю, тогда не было проблем с перенаселением тюрем.

– И скоплением дел, предназначенных к слушанию. В любом случае меня такие бумаги завораживают. Как-то я видела дарственную, датированную тысяча восемьсот сорок седьмым годом, по которой некий белый отдавал в дар всех своих рабов. Болтал о том, как он их любит и ценит, а потом подарил, как лошадей или коров.

– Звучит удручающе. Но ни одного Брайгенса, владевшего хотя бы одним рабом, вы в архивах не найдете. Нам посчастливилось владеть коровой.

– Так или иначе, мне нужно письменное разрешение от члена коллегии адвокатов, чтобы получить допуск. Таково правило.

– Договорились. Напишите, я подпишу. Вы все еще изучаете свою родословную?

– Конечно. Ищу повсюду. Риндсы внезапно покинули этот округ в тысяча девятьсот тридцатом году, не оставив ни следа, никакого ключика к разгадке. Я хочу знать – почему.

Ленч, который подавали в глубине гастрономической лавки Бейтса, представлял собой набор из четырех овощных блюд, раскладываемых из десяти кастрюль и сковород, шипящих на большой газовой плите. Миссис Бейтс лично наполняла тарелки едой, вручала их гостям, давала объяснения. Мистер Бейтс сидел за кассовым аппаратом и брал с каждого по три пятьдесят – в эту сумму входили еще чай со льдом и хлеб из кукурузной муки.

Джейк с Гарри Рексом приезжали сюда раз в месяц, когда нужно было совместить ленч с разговором не для чужих ушей. Здешняя публика состояла из сельских жителей – фермеров, сельскохозяйственных рабочих, иногда, для равновесия, разбавленных одним-двумя рабочими целлюлозной фабрики. Все белые. Какое-то время спустя черных тоже начнут здесь обслуживать, но это еще впереди. Сейчас они могли только покупать продукты в передней части магазина. Три года назад Тони Хейли похитили, когда, сделав покупки именно в этом магазине, она возвращалась домой.

Джейк и Гарри Рекс устроились за самым дальним столиком. Столик качался, древний пол скрипел, а прямо над их головами вращался разболтанный вентилятор, хотя время было еще зимнее и помещение продувалось сквозняками. От стоящей в другом углу бочкообразной плиты шел густой едкий жар, согревающий все помещение.

– Думас хорошо сработал, во всяком случае, для себя – хорошо, – едва приступив к еде, заметил Гарри Рекс. – Этот парень любит автокатастрофы почти так же, как адвокаты.

– Мне пришлось ему пригрозить, но результат налицо: никакого вреда он нам не причинил. Или по крайней мере не усугубил того вреда, который уже нанесен. Спасибо, что вытащили Артура Уэлша на ту эпизодическую роль.

– Уэлш идиот, но лояльный мне идиот. Мы можем рассказывать истории друг про друга часами. Однажды мы провели две ночи в окружной тюрьме, пока все думали, что мы благополучно учимся на юридическом факультете, откуда нас чуть не вышибли. – Он замолчал.

Джейк понимал, что не следует попадаться на крючок, но не удержался и спросил:

– За что же вы попали в тюрьму?

Гарри Рекс, набив рот рагу из брюссельской капусты, с удовольствием приступил к рассказу. Съездили они как-то на длинные выходные в Новый Орлеан, пора было возвращаться в «Оле Мисс». Гарри Рекс сидел за рулем, пил, и где-то в округе Пайк они заблудились.

Увидев сзади синие проблесковые маячки, Гарри сказал:

– Черт, Уэлш, пересаживайся за руль. Вон копы, а я пьян.

– Придурок, я тоже пьян, – ответил Уэлш, – выпутывайся сам.

Но машина была Уэлша, и Гарри точно знал, что Уэлш не так пьян, как он, поэтому возмутился:

– Эй, ты же выпил всего пару банок пива. Я останавливаю машину, а ты давай шевели задницей, пересаживайся.

Полицейская машина их нагоняла, но Уэлш ответил:

– Ни за что. Я пью с пятницы. Кроме того, меня уже привлекали за вождение в пьяном виде, и мой старик убьет меня, если я снова попадусь.

Гарри ударил по тормозам и, съехав на обочину, остановился. Патрульная машина была совсем близко. Гарри Рекс схватил Уэлша, который тогда еще был чуточку полегче, и попытался перетащить его на водительское место. Тот взбесился и врезал Гарри, потом уцепился за ручку своей дверцы и уперся ногами в пол так, что Гарри не мог сдвинуть его с места.

Гарри тоже озверел и ударил Уэлша наотмашь, попал прямо по носу с такой силой, что он отключился. Тогда Гарри сгреб его за волосы и перекинул через себя. Но в машине рычаг переключения передач торчал из пола, и Уэлш застрял, наткнувшись на него. Они сцепились как сумасшедшие, визжали и царапались, как дикие коты.

Когда патрульный наклонился к окну и сказал: «Извините, ребята», Гарри держал Уэлша мертвой хваткой. Они замерли. В участке полицейский поговорил с обоими и объявил, что они одинаково пьяны. То были еще старые добрые времена, никаких алкогольно-респираторных трубок не существовало.

Отпив несколько глотков холодного чая, Гарри Рекс набросился на гору жареной бамии.

– И что дальше? – подстегнул его Джейк.

– Мы боялись звонить своим старикам. А в это время какой-то адвокат навещал в этом участке своего задержанного клиента и прослышал о двух пьяных студентах-юристах из «Оле Мисс», которые сачковали, очухиваясь в камере. Он пошел к судье, подергал за какие-то ниточки и вытащил обалдуев. Декан пригрозил убить нас или, как минимум, лишить права юридической практики еще до того, как мы его получим. Но со временем все забылось. Декан знал, что я буду слишком ценным пополнением адвокатской ассоциации штата, чтобы вышибить меня.

– Само собой.

– Излишне объяснять, что у нас с Уэлшем накопилось богатое общее прошлое. Куча скелетов в шкафу. Так что он позаботится о Симеоне до тех пор, пока не закончится процесс по опротестованию завещания, а потом отделается от него. В любом случае этот тип катится в пропасть, и никто ничего сделать для него не может.

– Насколько это осложнит наше дело?

Люсьен, будучи пессимистом, не сомневался, что урон будет непоправимым, но Джейк не был в этом уверен.

Гарри Рекс вытер лицо дешевой бумажной салфеткой.

– Вы же знаете, как бывает, Джейк. Когда начинается процесс, судья, адвокаты, прокуроры, свидетели и присяжные оказываются в замкнутом пространстве на расстоянии плевка друг от друга. Они все слышат, все видят и даже все чувствуют и склонны забывать то, что делается снаружи, что случилось на прошлой неделе, в прошлом году… Они поглощены тем, что происходит у них на глазах, и решениями, которые им предстоит принять. По моим предположениям, они не будут думать о Симеоне Лэнге и братьях Ростон. А Летти к этой трагедии никакого отношения не имеет. Она изо всех сил старается отделаться от Симеона, которому светит очень долгое отсутствие в округе. – Он отпил еще чаю и откусил кусок хлеба. – В данный момент ситуация кажется угрожающей, но спустя месяц или чуть больше это будет уже далеко не так. Думаю, жюри окажется настолько сосредоточенным на завещании Сета Хаббарда, что им некогда будет думать об автомобильной катастрофе.

– Не уверен, что все забудется так легко. Уэйд Ланье не забудет напомнить.

– Вы все еще планируете подбить Этли на перенос процесса в другое место?

– Ну да. Мы с ним встречаемся в эту пятницу, как обычно, на его крыльце – по моей просьбе.

– Не самая лучшая идея. То, что он хочет, чтобы вы к нему пришли, хорошо. Но то, что вы собираетесь обращаться к нему с просьбой у него дома, плохо.

– Ну, не знаю. Я видел его в воскресенье в церкви, он сам спросил, как я справляюсь с возникшей ситуацией. Похоже, он искренне озабочен и даже хотел поговорить об этом после службы, что, как вы знаете, очень необычно.

– Позвольте мне кое-что сказать вам, Джейк. Я знаю, вы с ним близки, ну, настолько, насколько может быть близок с ним адвокат, но здесь есть и темная сторона. Рубен Этли привержен старой школе, старому Югу, старым семейным узам и традициям. Бьюсь об заклад, в глубине души его возмущает, что белый мужчина оставляет семейные деньги черной женщине. Возможно, в один прекрасный день мы поймем, почему Сет Хаббард поступил так, как поступил, или не поймем, но независимо от причины Рубену Этли это совсем не нравится. Все, что у него есть, он получил от своих предков. Не забывайте: его семья владела рабами, Джейк.

– Тыщу лет тому назад. У предков Люсьена тоже были рабы.

– Да, но Люсьен сумасшедший. Он вышел из этой «резервации» давным-давно. Люсьен не в счет. Этли – другое дело, не ждите, что он станет оказывать вам услуги. Он будет вести процесс честно, но я уверен, в глубине души судья на стороне противника.

– Честный процесс – это то, о чем мы можем мечтать.

– Разумеется, честный процесс в другом округе сегодня предпочтительнее, чем здесь.

Джейк отпил чаю и поздоровался с проходящим мимо них человеком, потом перегнулся через стол.

– Я все же должен подать ходатайство о переносе, – тихо произнес он. – На стадии апелляции это послужит нам дополнительным аргументом.

– Да, конечно. Подавайте. Но Этли процесс не перенесет.

– Почему вы так уверены?

– Потому что он старый больной человек и не захочет каждый день таскаться за сотню миль от дома. Он все равно останется председательствующим судьей, Джейк, независимо от того, где будет проходить процесс. Этли ленив, как большинство судей, и ему удобнее, чтобы спектакль разыгрывался здесь, в его зале.

– Если быть абсолютно честным, мне тоже.

– Он каждый день разбирается с беспричинными разводами да с тем, кому какие кастрюли и сковородки достанутся. Какому судье не хотелось бы получить такое дело, как наше? Этли тоже хочется, чтобы разбиралось оно тут, у него дома. Не волнуйтесь, Джейк, мы сумеем набрать жюри и здесь, я уверен.

– Мы?

– Конечно. Мы же доказали во время процесса Хейли, что мы – команда. В зале суда вы были безупречны, но это мои мозги помогли выиграть процесс.

– Да ну? Что-то я такого не припоминаю.

– Просто доверьтесь мне, Джейк. Хотите банановый пудинг?

– Можно.

Гарри Рекс тяжело проковылял к прилавку и заплатил за две солидные порции десерта в картонных коробочках. Пол дрожал, пока он топал назад и тяжело опускался на стул.

– Вчера вечером звонил Вилли Трейнор, – набив рот, сообщил он. – Хотел узнать, что вы надумали по поводу дома.

– Судья Этли посоветовал не покупать его, во всяком случае, пока.

– Прошу прощения?..

– Вы слышали, что я сказал.

– Не знал, что его честь занимается еще и недвижимостью.

– Он считает, это будет выглядеть некрасиво. Пойдут слухи, будто я отщипываю от наследства, иначе с чего бы я стал прицениваться к такому прекрасному старому дому.

– Скажите Этли, пусть поцелует вас в задницу. С каких это пор он считает себя вправе лезть в ваши личные дела?

– О, судья очень даже вправе: он утверждает мои гонорары.

– Чушь собачья. Послушайте, Джейк, скажите этому старперу, чтобы шел куда подальше. И не делайте глупостей. Упустите дом – будете до конца жизни, своей и дорогой Карлы, кусать локти из-за того, что не купили его.

– Я не могу себе позволить такой дом.

– Вы не можете себе позволить упустить его. Таких домов уже не строят, Джейк. А кроме того, Вилли хочет продать его именно вам.

– Тогда скажите ему, чтобы снизил цену.

– Цена и так уже ниже рыночной.

– Недостаточно.

– Слушайте, Джейк, это сделка. Вилли нужны деньги. Не знаю почему, но он явно на нулях. Он снизил цену с двухсот пятидесяти до двухсот двадцати пяти. Это грабеж, Джейк. Черт возьми, я бы сам купил его, если бы моя жена согласилась переехать.

– Поменяйте жену.

– Я думаю об этом. Слушайте, тупица вы эдакий, вот что я для вас сделаю. Вы так погрязли в своем погорельском деле, что никогда не выберетесь из него. Почему? Потому что сами являетесь своим клиентом. А чему нас учили на юрфаке? Адвокат, представляющий сам себя, – посмешище для клиента, так?

– Что-то в этом роде.

– Так вот. Я возьмусь за ваше дело бесплатно и улажу его. Какая у вас страховая компания?

– «Лэнд файер энд кэжуэлти».

– Господи, это же сукины дети, мошенники! Зачем вы купили у них полис?

– Это так важно сейчас?

– Нет. Какое последнее их предложение?

– Восстановительная стоимость. Поскольку мы выплатили только сорок тысяч за дом, «Лэнд» утверждает, будто, когда он сгорел, его цена равнялась ста тысячам. У меня сохранились квитанции, счета-фактуры, счета от подрядчиков – все документы. Я могу доказать, что за три года мы вложили в этот дом еще пятьдесят тысяч. Все это плюс рыночная оценка… Я утверждаю, что дом в момент пожара стоил сто пятьдесят тысяч. Но они не уступают ни цента. И полностью сбрасывают со счетов, что мы с Карлой вбухали в дом.

– И вас это бесит?

– Да, черт возьми!

– Вот я и говорю, вы эмоционально слишком вовлечены в это дело, чтобы добиться хорошего результата. Вы – то самое посмешище для клиента.

– Спасибо.

– Не за что. Какова сумма залога?

– Залогов. Их два. Я перезаложил дом, когда была закончена реконструкция. Первая сумма – восемьдесят тысяч, вторая – чуть меньше пятнадцати.

– Значит, «Лэнд» предлагает вам ровно столько, сколько нужно, чтобы выплатить оба залога?

– В принципе да, так что мы пока разошлись ни с чем.

– Ладно, я сделаю несколько звонков.

– Какого рода?

– Согласительных, Джейк. Это искусство переговоров, вам тут еще учиться и учиться. Перехвачу этих мошенников на лету сегодня же к пяти часам дня. Мы уладим дело, получим деньги – для вас, мне ничего не нужно. Потом заключим купчую с Вилли на Хокат-хаус, а вы тем временем скажете судье Этли, чтобы он поцеловал вас в задницу.

– Думаете?

– Черт возьми, конечно.

33

Вопреки совету Гарри Рекса, Джейк не сказал ни единого слова, которое могло быть истолковано даже как намек на проявление неуважения. Они сидели на крыльце судейского дома ветреным, но теплым мартовским днем. Первые полчаса говорили о сыновьях судьи Этли, которых у него было двое. Рей, профессор, преподавал юриспруденцию в Виргинском университете, и жизнь его, по крайней мере пока, протекала мирно и плодотворно. Чего нельзя было сказать о младшем, Форресте. Оба учились где-то на востоке, в школе-интернате, поэтому в Клэнтоне их знали плохо. Форрест попеременно страдал разного рода зависимостями, и отец очень тяжело это переживал – в первые же двадцать минут он дважды успел наполнить свой стакан.

Джейк себя сдерживал. Когда момент показался подходящим, он высказался:

– Судья, я считаю, что пул кандидатов в присяжные в этом округе не может быть объективным. Имя Лэнг тут действует на людей, как красная тряпка на быка, так что, боюсь, здесь Летти справедливый суд не будет обеспечен.

– Надо было, чтобы у этого преступника вовремя отобрали водительские права, Джейк. Я слышал, вы с Оззи в октябре нарочно притормозили рассмотрение его дела о вождении в состоянии алкогольного опьянения. Мне это совсем не нравится.

Джейк почувствовал укол совести и глубоко вздохнул. Как главный судья, Рубен Этли не имел отношения к таким делам, хотя, по обыкновению, считал, что они тоже его касаются.

– Это не так, судья. Но даже если бы у Симеона Лэнга не было прав, он все равно не прекратил бы ездить. Такие люди наличие действительных водительских прав не считают обязательным. Несколько месяцев назад Оззи как-то в пятницу вечером установил временный дорожно-пропускной пункт на шоссе. Оказалось, прав нет у шестидесяти процентов черных и сорока процентов белых водителей.

– Не вижу, какое это имеет значение в данном случае, – ответил судья Этли. – В октябре Лэнга задержали пьяным на дороге. Если бы его тогда же судили должным образом, теперь у него не было бы прав. И есть разумные основания предполагать, что в тот вечер на прошлой неделе он бы не сидел за рулем.

– Я – не его адвокат, судья.

Оба некоторое время молча взбалтывали лед в своих стаканах, чтобы дать теме затухнуть.

– Подавайте ходатайство о переносе процесса в другое место, – наконец подал голос судья, – если хотите. Я не могу запретить.

– Я бы хотел, чтобы к ходатайству отнеслись серьезно. У меня создалось впечатление, что вы давно уже приняли решение по этому поводу. Но с тех пор многое изменилось.

– Я ко всему отношусь серьезно. Все прояснится, когда мы начнем отбирать жюри. Если выяснится, что людям слишком много известно о деле, я объявлю перерыв, и мы рассмотрим ваше ходатайство. Мне кажется, я это уже четко объяснил.

– Да, конечно, судья.

– А что случилось с нашим приятелем Стиллменом Рашем? В понедельник он уведомил меня по факсу, что больше не является адвокатом одной из сторон по делу о наследстве Сета Хаббарда.

– Его уволили. Уэйд Ланье интриговал уже несколько месяцев, стараясь собрать всех «протестантов» под свои знамена. Похоже, он крупно выиграл.

– Небольшая потеря. Будет одним адвокатом меньше. На меня Стиллмен не произвел впечатления.

Джейк заставил себя промолчать. Если его чести угодно уничижительно отозваться о другом адвокате, Джейку, разумеется, не пристало в этом участвовать. Но он подозревал, что больше ничего на эту тему не будет сказано, по крайней мере стариком.

– Вы знакомы с Артуром Уэлшем из Кларксдейла? – спросил судья.

– Нет, сэр. Знаю только, что он приятель Гарри Рекса.

– Я говорил с ним по телефону сегодня утром. Он сказал, что будет представлять мистера Лэнга и на бракоразводном процессе, хотя делать там особо будет нечего, так что это не имеет значения. С тем залогом, какой назначили Лэнгу, и обвинениями, которые ему грозят, он еще не скоро выйдет на свободу.

Джейк кивнул. Артур Уэлш делал то, что велел Гарри Рекс, который постоянно держал Джейка в курсе дела.

– Спасибо, что подписали запретительный приказ, – сказал Джейк. – Это напечатано в газете и должно произвести хорошее впечатление.

– Вообще-то глупо запрещать человеку, находящемуся в тюрьме, где он останется еще надолго, приближаться к жене и прочим членам семьи, но не все, что я делаю, имеет смысл.

«Это чистая правда», – подумал Джейк, но ничего не сказал.

Они долго смотрели, как ветер пригибает к земле траву и носит по ней опавшие листья. Судья Этли пил виски и думал о своих словах.

– Об Энсиле Хаббарде есть новости? – спросил, чтобы сменить тему.

– Никаких, – отозвался Джейк. – Мы потратили тридцать тысяч, и все еще не знаем, жив ли он. Профессионалы считают, что жив, хотя основываются на том, что не могут найти доказательств его смерти. Но они продолжают рыть землю.

– Не ослабляйте усилий. Я всегда опасаюсь начинать процесс, имея невыясненные обстоятельства.

– Может, стоит немного отсрочить начало процесса, судья, пока мы не завершим поиски?

– И пока вокруг не утихнут страсти по поводу трагедии Ростонов.

– И это тоже.

– Поставьте этот вопрос на нашем совещании двадцатого марта. Я его рассмотрю.

– Судья, мне нужно нанять консультанта по отбору присяжных, – осторожно проговорил Джейк.

– Какого консультанта?

Вопрос Джейка не удивил. В те времена, когда судья еще практиковал адвокатом, никаких консультантов по отбору присяжных не существовало, а на новые веяния он внимания не обращал.

– Это эксперт, который, во-первых, изучит демографию округа и проанализирует ее в свете нашего дела, чтобы составить идеальную для нас модель присяжного. Потом проведет телефонный опрос, используя вымышленные имена, но аналогичные факты, чтобы выяснить общественную реакцию. Когда станут известны имена кандидатов, изучит биографии потенциальных присяжных – разумеется, соблюдая положенную дистанцию. А когда начнется процесс отбора, он будет сидеть в зале и наблюдать за кандидатами. Эти специалисты прекрасно понимают язык тела, мимику и все такое прочее. Он будет в зале, и когда мы станем утверждать или отвергать того или иного кандидата, и каждый день во время процесса он будет внимательнейшим образом наблюдать за поведением присяжных и делать выводы: кому из свидетелей они верят, кому нет и в какую сторону склоняется жюри в каждый данный момент.

– Немало. И сколько это стоит?

– Пятьдесят тысяч долларов. – Джейк выжидательно посмотрел на судью.

– Ответ – нет.

– Сэр?

– Нет. Я не стану утверждать подобную трату из наследства. По мне так это швыряние денег на ветер.

– Судья, в наше время это уже стало обычной статьей расхода для крупных процессов.

– Я нахожу подобный гонорар чрезмерным. Отбирать жюри – работа адвоката, а не мифического консультанта. Я в свое время получал удовольствие, читая мысли и разгадывая язык тела предполагаемых присяжных и стараясь отобрать нужных людей. Не сочтите за хвастовство, Джейк, но у меня к этому настоящий талант.

«Да, сэр, – подумал Джейк. – Он особенно проявился в приснопамятном деле Одноглазого проповедника».

В давние времена, лет тридцать назад, Первая методистская церковь Клэнтона наняла молодого Рубена Этли защищать ее на процессе, затеянном неким евангелистом-пятидесятником. Тот вместе со своими приверженцами во время ежегодной осенней Недели Возрождения яростно клеймил позором традиционные христианские конфессии. Обычно они действовали так: приходили в какую-нибудь городскую церковь, представляющую одну из традиционных религиозных конфессий, и на крыльце разыгрывали изгнание злых духов.

Этот проповедник с горсткой оголтелых последователей утверждал, будто старые, более степенные конгрегации развращают мир Божий, пригревают вероотступников и служат прикрытием для сомнительных христиан, которые в лучшем случае равнодушны к вере. Господь якобы велел ему бросить вызов этим еретикам на их собственной территории и сражаться с ними каждый день во время Недели Возрождения.

Эта маленькая банда собиралась у разных церквей на молебны и пламенные проповеди. Обычно методисты, пресвитериане, баптисты и англикане их просто игнорировали. Но однажды, с закрытыми в экстазе глазами вопя во все горло свою проповедь на лестнице методистской церкви, так называемый проповедник оступился, потерял равновесие и скатился с восьми мраморных ступеней. Он получил серьезные травмы, повредил мозг и потерял правый глаз. Спустя год, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом, он подал на методистскую церковь в суд за халатность, требуя возмещения в пятьдесят тысяч долларов за нанесенный ему физический ущерб.

Молодой Рубен Этли пришел в ярость от такой наглости и охотно взялся бесплатно защищать церковь. Будучи верующим, он счел своим христианским долгом встать на защиту храма от возмутительных обвинений.

Когда начался отбор присяжных, он самодовольно заявил судье:

– Дайте мне двенадцать первых.

Адвокат проповедника благоразумно уступил, и первые же двенадцать кандидатов принесли клятву и расселись в ложе присяжных. Адвокат истца доказывал, что ступени церкви находились в плохом состоянии, годами не ремонтировались, что и раньше поступало много жалоб от прихожан и так далее. Рубен Этли расхаживал по залу, исполненный самодовольства и возмущения уже самим фактом, что дело принято к рассмотрению. Спустя два дня жюри присудило проповеднику рекордные для округа Форд сорок тысяч долларов. Это стало позорным конфузом для адвоката Этли, над ним много лет насмехались, пока не избрали судьей.

Позднее выяснилось, что пять из «первых двенадцати» присяжных тоже были пятидесятниками, членами общины, известной клановостью и спаянностью. Любой адвокат выявил бы это даже при поверхностном наблюдении. А фразу «Дайте мне двенадцать первых» и теперь, тридцать лет спустя, адвокаты часто в шутку повторяли, наблюдая за кандидатами в присяжные, терпеливо ожидающими своей очереди в зале суда.

Одноглазого же проповедника впоследствии избрали в сенат штата, несмотря на повреждение мозга и прочие неполадки организма.

– Уверен, Уэйд Ланье наймет консультанта по отбору присяжных, – возразил Джейк. – Он всегда так делает. Я просто хочу сравнять шансы, вот и все.

– Вы пользовались услугами такого консультанта в деле Хейли? – спросил судья Этли.

– Нет, сэр. За то дело я получил всего девятьсот долларов. К моменту окончания процесса мне нечем было оплатить телефонные счета.

– Тем не менее вы выиграли процесс. Меня начинают беспокоить расходы по этому делу.

– Наследство оценивается в двадцать четыре миллиона, судья. Мы не потратили и одного процента от этой суммы.

– Да, но при темпах, которые вы задали, продлится это недолго.

– Но я не раздуваю расходы искусственно.

– Я не имею в виду ваш гонорар, Джейк. Но мы уже заплатили бухгалтерам, оценщикам, Квинсу Ланди, сыщикам, стенографисткам, а теперь еще придется платить экспертам, которые будут выступать свидетелями на процессе. Я понимаю, все это нам приходится делать, потому что Сет Хаббард совершил глупость, написав такое завещание, хотя прекрасно знал, что за наследство пойдет безобразная драка. Тем не менее защищать его наследство – наша обязанность.

Судья произнес это так, будто деньги утекали из его собственного кармана. Интонация была явно осуждающей, и Джейку вспомнилось предостережение Гарри Рекса. Он тяжело вздохнул и решил оставить тему. Получив два щелчка по носу – фактический отказ перенести процесс и отказ оплатить услуги консультанта, – Джейк решил дальше не испытывать судьбу. Как-нибудь в другой раз. Не так уж это важно.

Вдруг он услышал, что судья Этли похрапывает.

Боуаз Риндс жил в унылом, запущенном доме престарелых на обочине шоссе, которое с юга на север пересекало маленький городок Пелл-Сити, штат Алабама. После четырехчасового пути, с объездами, неверными поворотами и попаданиями в тупики, Порция и Летти добрались-таки до места в субботу после полудня.

Поговорив с дальними родственниками в Чикаго, Чарли Пардью сумел напасть на след Боуаза. Чарли развил бурную деятельность и старался поддерживать постоянный контакт со своей вновь обретенной горячо любимой кузиной. Выгода от покупки похоронного бюро с каждой неделей становилась все очевиднее, и приближалось время для нанесения решающего удара.

Боуаз был чрезвычайно слаб здоровьем и почти ничего не слышал. Он передвигался в инвалидном кресле, но сам управлять им не мог. Его вывезли на бетонную площадку и оставили в обществе двух приехавших женщин.

Боуаз был счастлив, что кто-то его навестил. Судя по всему, других посетителей в эту субботу в доме не было. Он сообщил, что родился «приблизительно» в 1920 году где-то возле Тьюпело, и его родителями были Ребекка и Монро Риндс. Это означало, что ему всего лет шестьдесят восемь, во что было трудно поверить. Выглядел он куда старше: белые как лунь волосы, множество морщин вокруг остекленелых глаз… Он признался, что у него больное сердце и что когда-то он был заядлым курильщиком.

Порция поведала, что они с матерью пытаются восстановить свою родословную и что, вероятно, они состоят с ним в родстве. Он улыбнулся жалкой беззубой улыбкой. Порция знала, что в архивах округа Форд нет записи о рождении Боуаза Риндса, но к тому времени ей уже было известно, как неполно и бессистемно велись тогда записи.

Он рассказал, что у него было два сына, оба умерли, и жена скончалась много лет назад. Если у него есть внуки, то он их не знает – его никто ни разу не навестил. Судя по окружающей обстановке, Боуаз был здесь не единственным всеми забытым стариком. Говорил он медленно, время от времени замолкал, потирая лоб и пытаясь что-то вспомнить. Минут десять спустя стало ясно, что он страдает слабоумием.

Боуаз прожил суровую, можно сказать, жестокую жизнь. Его родители были сезонными рабочими, постоянно перемещавшимися по всему Миссисипи и Алабаме, таская за собой большую семью – семеро детей – с одного хлопкового поля на другое. Боуаз помнил, что начал собирать хлопок, когда ему было пять лет. Никогда не ходил в школу, и у семьи никогда не было постоянного места жительства. Они ютились в случайных хижинах и палатках, часто голодали. Отец умер молодым и был похоронен на задворках погоста церкви для черных неподалеку от Сельмы. Мать сошлась с мужчиной, который нещадно бил детей. Боуаз с братом сбежали и никогда больше не возвращались.

Порция записывала, а Летти деликатно задавала вопросы. Боуазу нравилось внимание. Служительница принесла чай со льдом. Он не мог вспомнить имен своих дедов и бабок и вообще ничего о них не помнил, но предполагал, что они жили в Миссисипи. Летти назвала ему несколько имен – все из семейства Риндс. Боуаз наморщил лоб, но вынужден был признать, что ни о ком из них не слышал. Но когда она произнесла: «Сильвестр Риндс», он энергично закивал.

– Это мой дядя. Сильвестр Риндс. Они с моим отцом были двоюродными братьями.

Сильвестр родился в 1898-м, умер в 1930-м. У него было восемьдесят акров земли, которую его жена передала по акту Клеону Хаббарду, отцу Сета. Если Монро Риндс, отец Боуаза, доводился Сильвестру двоюродным братом, то на самом деле дядей Боуаза он быть не мог. Впрочем, учитывая причудливый характер родового древа Риндсов, поправлять его они не стали, тем более что были очень взволнованы полученной информацией. Летти начинала верить, что ее биологической матерью была Лоуис Риндс, дочь Сильвестра, и горела желанием это доказать.

– У Сильвестра ведь была какая-то земля, правда? – спросила она.

Привычный кивок, улыбка.

– Кажется, была. Думаю, да.

– Вы когда-нибудь жили на этой земле?

Он почесал лоб:

– Думаю, да. Да, когда был маленьким. Теперь вспоминаю: я собирал хлопок на поле у своего дяди. Да-да, вспоминаю. И еще мы ссорились и дрались из-за платы за сбор хлопка. – Он вытер губы, пробормотал что-то нечленораздельное и замолчал.

– Вы ссорились, и что было дальше? – мягко напомнила Летти.

– Мы уехали, перебрались на другую ферму, не знаю куда. Мы так много работали.

– Вы не помните, у Сильвестра были дети?

– У всех были дети.

– А кого-нибудь из детей Сильвестра вы помните?

Боуаз опять поскреб лоб и тяжело задумался, потом качнул головой. Когда они поняли, что он просто задремал, Летти осторожно тронула его за руку.

– Боуаз, вы помните кого-нибудь из детей Сильвестра?

– Вывезите меня туда, на солнце, – попросил он, указывая на маленький солнечный лоскуток площадки.

Они перевезли его куда он просил и перенесли туда же свои садовые стулья. Боуаз выпрямился насколько мог, посмотрел на солнце и закрыл глаза. Они терпеливо ждали.

– Не помню… Бенсон, – наконец произнес он.

– Кто такой Бенсон?

– Человек, который нас бил.

– А девочку по имени Лоуис вы не помните? Лоуис Риндс?

Он дернул головой в сторону Летти и произнес быстро и четко:

– Помню. Теперь вспомнил. Она была дочкой Сильвестра, и они владели землей. Лоуис. Маленькая Лоуис. Это очень, знаете ли, необычно, чтобы цветные владели землей, но теперь я вспомнил. Поначалу все было хорошо, а потом они поссорились.

– Я думаю, Лоуис была моей матерью, – подала голос Летти.

– Вы этого не знаете точно?

– Нет, не знаю. Она умерла, когда мне было три года, и меня удочерили чужие люди. Но я – Риндс.

– Я тоже. И всегда был Риндсом, – сказал он, и оба рассмеялись. Потом он погрустнел. – Почти ничего не осталось от семьи. Всех разбросало.

– А что случилось с Сильвестром? – спросила Летти.

У него на лице появилась гримаса. Он перенес тяжесть тела на другой бок – видно было, что это причиняет ему боль. Несколько минут Боуаз тяжело дышал, и казалось, забыл вопрос. Глядя на женщин так, словно не видел их прежде, он вытер нос рукавом, но потом вернулся к оставленной теме:

– Мы уехали. Не знаю. Позднее слышал, случилось что-то плохое.

– Не знаете, что именно? – Рука Порции застыла над блокнотом.

– Его убили.

– Кто убил?

– Белые мужчины.

– А почему они его убили?

Новое перемещение в кресле.

– Не знаю. Мы же уехали. Я теперь вспомнил Лоуис. Чудесная девочка. Бенсон – это тот человек, который нас бил.

«Интересно, можно ли верить чему-либо из того, что он рассказал?» – думала Порция.

Глаза у Боуаза были закрыты, уши подергивались, будто он был в припадке.

– Бенсон, Бенсон, – без конца повторял Боуаз.

– Бенсон женился на вашей матери? – тихо спросила Летти.

– Единственное, что мы слышали, – это белые мужчины до него добрались.

34

В то утро работа у Джейка была в самом разгаре, когда на потертых деревянных ступенях раздался безошибочно узнаваемый топот Гарри-Рексовых ножищ тринадцатого размера. Джейк тяжело вздохнул, чуть подождал, и дверь, без малейшего намека на вежливый стук, распахнулась.

– Доброе утро, Гарри Рекс, – поприветствовал Джейк.

– Вы когда-нибудь слышали о семейке Уайтсайд, которые живут за озером? – спросил тот раздраженно, плюхаясь в кресло.

– Слышал что-то краем уха. А почему вы…

– Свора самых жутких идиотов, каких я только видел. На прошлой неделе мистер Уайтсайд застукал жену в постели с одним из своих зятьев, это породило сразу два развода. А перед тем одна из их дочерей подала на развод, и это дело тоже я веду. Таким образом, у меня сейчас…

– Гарри Рекс, прошу вас, мне это неинтересно. – Джейк знал, что этим историям не будет конца.

– Ладно, извините. Я пришел, потому что они сейчас сидят у меня в офисе и пытаются выцарапать друг другу глаза. Пришлось вызвать полицию. Как я устал от своих клиентов, от всех! – Он вытер лоб рукавом. – У вас есть «Бад лайт»?

– Нет. У меня есть кофе.

– Это последнее, что мне сейчас нужно. Сегодня утром я разговаривал с вашей страховой компанией, они предлагают сто тридцать пять тысяч. Берем? Прямо сейчас.

Джейк решил, что он шутит, и чуть не рассмеялся. Его страховщики давно уперлись в сумму сто тысяч с выплатой в два года и не сдвигались с места ни на полшага.

– Вы серьезно?

– Да. Я совершенно серьезен, мой дорогой клиент. Извольте получить денежки. Моя секретарша в данный момент печатает текст мирового соглашения. К полудню принесет. Хватайте его с Карлой, подписывайте и живо тащите обратно ко мне в офис. Идет?

– Идет. Как вам удалось?

– Джейк, мальчик мой, я скажу вам, где вы напортачили: вы подали иск в окружной суд и потребовали суда присяжных, потому что после процесса Хейли дали своему «я» безмерно раздуться и решили, что любая страховая компания будет трепетать от страха перед вами. Как же – великий Джейк Брайгенс перед своим жюри в округе Форд! Я это видел. И другие видели. Вы подали в суд, рассчитывая на возмещение штрафных убытков, большой вердикт, получение реальных денег – словом, задумали эдакий лихой хоум ран[130] по гражданскому отделению. Я вас знаю и в курсе хода ваших мыслей, сколько бы вы ни пытались это отрицать. Поскольку страховая компания и глазом не моргнула, обе стороны засели в окопах, дело приобрело личный характер и затянулось на годы. Ему нужен был свежий взгляд, а также такой человек, как я, который понимает, как мыслят страховщики. Я сказал им, что отказываюсь от иска, поданного в окружной суд, отзываю его и подаю новый – в канцелярский суд, где я, как известно, в значительной мере контролирую список дел к слушанию. Идея схлестнуться со мной в канцелярском суде моего родного округа мало кому из адвокатов может понравиться. Поэтому мы немного попрепирались, потолкались-покусались, и в конце концов я заставил их увеличить сумму до ста тридцати пяти тысяч. Таким образом, вы выигрываете около сорока с лишних тысяч чистыми. Мне платить ничего не надо, поскольку это была сделка. Так что вы снова в седле. Я позвоню Вилли и скажу, что вы с Карлой готовы заплатить за Хокатт-хаус двести двадцать пять тысяч.

– Не так быстро, Гарри Рекс. Лишние сорок тысяч не сделают меня богачом.

– Не морочьте мне голову, Джейк. Вы отщипываете от наследства по тридцать тысяч в месяц.

– Не совсем так. К тому же у меня постепенно будут отпадать все другие дела – минимум год я буду заниматься только завещанием Сета Хаббарда. Так же было с делом Хейли.

– Но по крайней мере за нынешнее дело вы получаете исправно.

– Да. И я благодарен вам за то, что вы использовали свои выдающиеся таланты, чтобы уладить мой иск о пожаре. Спасибо, Гарри Рекс. Я подпишу бумаги сегодня же, как только их получу. Но мне было бы спокойнее, если бы вы взяли гонорар. Скромный.

– У друга – никогда, Джейк, и никогда – скромный. Будь это внушительный гонорар, я бы еще поступился дружбой. А кроме того, в этом квартале мой лимит дохода исчерпан. Деньги сыплются на меня так быстро, что уже не помещаются в моем матрасе. Не хочу, чтобы финансовая инспекция сделала стойку и снова наслала сюда своих бандитов. Так что мне сказать Вилли?

– Скажите, чтобы продолжал снижать цену.

– Он будет в городе на выходных – устраивает еще один джин-тоник-прием в субботу днем. Велел передать приглашение вам и Карле. Принимаете?

– Я должен спросить у босса.

– До субботы. – Гарри Рекс тяжело встал и затопал к выходу.

– До субботы. И еще раз спасибо, Гарри Рекс.

– Не за что.

Он громко хлопнул дверью, и Джейк с облегчением усмехнулся. Какое счастье, что тяжба улажена. Он сможет закрыть одну из своих толстых, наводящих тоску «слёзных папок», погасить оба залога, расплеваться с банками и, наконец, положить в карман какие-то деньги. Конечно, им с Карлой никогда не удастся в полной мере получить возмещение за сгоревший дом, но разве не такова участь всех погорельцев? Они не единственные, кто потерял все из-за бедствия. Но теперь они смогут оставить прошлое позади и жить дальше.

Спустя пять минут в дверь постучала Порция. Она хотела кое-что показать Джейку, но для этого нужно было совершить короткую поездку.

В полдень они покинули офис, пересекли железную дорогу и взяли курс на Лоутаун, район, населенный цветными. За ним, на восточной окраине Клэнтона, находилась Герли – старая начальная и средняя школа для черных, заброшенная в 1969 году, после десегрегации. Затем она снова перешла в ведение округа, ее привели в порядок и использовали как хранилище.

Она представляла собой комплекс из четырех больших, похожих на сараи, зданий белой древесины под жестяными крышами. Автомобильная стоянка была заполнена машинами окружных служащих. Позади школы находился просторный ремонтно-хозяйственный двор под навесом, вокруг него на посыпанной гравием площадке стояли всевозможные механизмы и оборудование. На другой стороне улицы, с восточной стороны, находилась бывшая старшая школа для черных.

Джейк знал многих чернокожих жителей города, ходивших в здешнюю школу, и хотя они приветствовали смешанную систему обучения, у них всегда проскальзывали нотки ностальгии по старым временам и старой школе. Парты, учебники, грифельные доски, пишущие машинки, картотечные шкафы, спортивный инвентарь, музыкальные инструменты – всё у них было подержанным, списанным из белых школ округа Форд. Даже белые учителя в Миссисипи получали меньше, чем их коллеги в любом другом штате, а уж о черных и говорить не приходилось.

Денег не хватило бы и на одну хорошую смешанную школу, но несколько десятилетий округ Форд, как и остальные округа, ухитрялся содержать две раздельные. Раздельные, но равные – такова была распространенная тогда горькая шутка. Однако, невзирая на все невыгоды положения Герли, те, кому посчастливилось учиться там, гордились своей школой. Учителя были строгими, но влюбленными в свою работу, шансы у школьников – неравными, но тем дороже ценились успехи. Иногда кто-нибудь из выпускников школы пробивался в колледж и становился примером для младших поколений.

– Вы говорите, бывали здесь? – поинтересовалась Порция, когда они поднимались по ступенькам бывшего административного здания.

– Да, однажды, когда только начал работать у Люсьена. Он послал меня гоняться за химерами – искать древние судебные протоколы. Я провалил задание.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Порция знала, куда идти, и Джейк послушно следовал за ней. Классные комнаты были заставлены теперь списанными армейскими картотечными ящиками, набитыми старыми налоговыми декларациями и актами оценки собственности.

«Мусор», – подумал Джейк, читая таблички на ящиках.

В одной комнате хранились регистрационные документы на машины, в другой – подшивки старых местных газет и так далее. Какая бесполезная трата места и человеческих усилий.

Порция зажгла свет в темной, без окон комнате, тоже уставленной ящиками, осторожно сняла с полки тяжелый фолиант и аккуратно положила его на стол. Фолиант был переплетен в темно-зеленую кожу, потрескавшуюся за десятилетия забвения в этой кладовке. На обложке значилось: «Реестр судебных решений».

– Это книга судебных решений двадцатых годов, точнее, с августа тысяча девятьсот двадцать седьмого по октябрь тысяча девятьсот двадцать восьмого. – Она осторожно начала листать желтые хрупкие, почти рассыпающиеся страницы. – Канцелярский суд, – произнесла она тоном куратора хранилища.

– Сколько же времени вы здесь провели? – спросил Джейк.

– Не знаю. Много часов. Я обожаю это дело, Джейк. Здесь вся история округа, запечатленная в юридических документах. – Она перевернула еще несколько страниц и остановилась. – Вот. Июнь тысяча девятьсот двадцать восьмого года, шестьдесят лет тому назад.

Джек наклонился ниже. Все записи были сделаны от руки, чернила сильно выцвели.

– Вот. – Порция провела указательным пальцем сверху вниз по колонке дат. – Четвертое июня двадцать восьмого года. – Палец скользнул вправо, на соседнюю колонку. – Истец, Клеон Хаббард, подал иск против ответчика… Сильвестра Риндса. Предмет тяжбы – имущественный спор. В следующей колонке указано имя поверенного. Клеона Хаббарда представлял Роберт И. Ли Уилбэнкс.

– Это дед Люсьена, – сказал Джейк.

Оба склонились над книгой плечом к плечу.

– А ответчика представлял Ламар Тисдейл.

– Старик умер тридцать лет назад. Его подпись еще можно встретить под завещаниями и разными актами. А где само дело? – спросил Джейк, отступая на шаг.

– Я не смогла его найти. – Порция выпрямилась. – Если оно существует, то должно быть где-то здесь, но я все пересмотрела. Тут много чего не хватает. Думаю, это следствие пожара.

Джейк склонился над картотечным ящиком.

– Значит, они вели тяжбу за какой-то участок земли в двадцать восьмом году, – задумчиво произнес он.

– Да, и можно с большой долей вероятности утверждать, что это те самые восемьдесят акров, которыми владел Сет на момент смерти. Из фактов, установленных Люсьеном, следует, что никакой другой земли у Сильвестра в то время не было. Клеон Хаббард стал ее законным владельцем в тридцатом году, и с тех пор она всегда принадлежала Хаббардам.

– А тот факт, что в начале тридцатого Сильвестр еще владел этой землей, свидетельствует о том, что в двадцать восьмом он процесс выиграл, иначе Клеон Хаббард получил бы ее раньше.

– Именно это я и хотела у вас спросить. Вы ведь юрист, а я лишь секретарша.

– Вы уже становитесь юристом, Порция. Я не уверен даже, что вам нужно заканчивать юридический факультет. Вы верите, что Сильвестр был вашим прадедом?

– Моя мать теперь почти не сомневается, что он был ее дедом, а его единственный ребенок, дочь Лоуис, – ее матерью. Получается, мне старик доводится прадедом, хотя родства я особо не ощущаю.

– Вы говорили Люсьену, что его предок имел отношение к делу?

– Нет. А надо было? Зачем его огорчать? Это же не его вина. Его тогда еще и на свете не было.

– Я бы не удержался – хотя бы для того, чтобы подразнить его. Ему было бы очень неприятно узнать, что его родственник представлял интересы одного из Хаббардов и проиграл дело.

– Будет вам, Джейк. Вы же знаете, как Люсьен ненавидит свой род со всей его историей.

– Да, но он обожает доставшееся ему имущество. Я бы все же сообщил ему.

– Как вы думаете, в фирме Уилбэнксов хранятся какие-нибудь архивы?

– Не думаю, – хмыкнул Джейк, – что срок их давности простирается на шестьдесят лет. На чердаке есть хлам, но не настолько старый. Как правило, адвокаты ничего не выбрасывают, но со временем бумаги имеют обыкновение исчезать.

– Можно мне порыться на чердаке?

– Ничего не имею против. Что вы собираетесь искать?

– Само дело. Может, что-то еще, какой-нибудь ключик. Понятно, за эти восемьдесят акров велась тяжба, но что за этим стоит? И что тогда случилось? Как мог чернокожий, в Миссисипи, в двадцатые годы выиграть земельную тяжбу? Подумайте, Джейк. Белый землевладелец нанимает самую крупную в городе адвокатскую фирму, обладающую всеми необходимыми связями и рычагами, чтобы подать имущественный иск против какого-то несчастного черного. И черный выигрывает процесс, во всяком случае, похоже на то.

– Может, он и не выиграл. Может, дело тянулось вплоть до смерти Сильвестра.

– Именно. Вот это я и хочу выяснить, Джейк.

– Желаю удачи. Я бы на вашем месте все рассказал Люсьену и заручился его помощью. Он, конечно, клеймит своих предков, но делает это преимущественно до завтрака, во всяком случае, чаще всего. Не бойтесь, он переживет «удар». Его предки делали вещи и похуже.

– Замечательно. Тогда я скажу ему и сегодня же начну копаться на чердаке.

– Будьте осторожны. Я поднимаюсь туда не чаще, чем раз в год, и только по крайней необходимости. Очень сомневаюсь, что вы там что-нибудь найдете.

– Посмотрим.

Люсьен воспринял новость спокойно. Отпустил несколько обычных крепких ругательств в адрес родственников и, похоже, даже остался доволен, что его дед проиграл дело против Сильвестра Риндса.

Хоть никто его об этом не просил, он пустился в исторические реминисценции и стал объяснять Порции, а временами по ходу дня и Джейку, что Роберт И. Ли Уилбэнкс родился в период Реконструкции и бо́льшую часть жизни верил, что рабство в один прекрасный день еще возродится. Семейству удалось защитить свои владения от «саквояжников», и Роберт, надо отдать ему должное, построил династию, преуспевшую в банковском деле. Они имели в собственности участки железных дорог и приобрели влияние в политике и юриспруденции.

Он был человеком грубым и неприятным, ребенком Люсьен боялся его. Но, отдадим должное противнику, прекрасный дом, принадлежащий теперь Люсьену, был выстроен дорогим дедулей и по всем правилам передан по наследству.

Через несколько часов они поднялись на чердак и еще дальше углубились в историю. Джейк немного побыл с ними, но потом решил, что это пустая трата времени. Дела не простирались дальше тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, того самого, когда Люсьен унаследовал фирму от отца и дяди, погибших в авиакатастрофе. Кто-то, вероятно, легендарная секретарша Этель Твитти, прибрал в доме и провел ревизию старых дел.

35

За две недели до объявленного начала войны адвокаты со своими помощниками собрались в главном зале суда на распорядительное совещание перед началом слушания дела. О подобных собраниях в прежние времена слыхом не слыхивали, но новомодные процессуальные правила брали свое, и для таких совещаний даже появилась аббревиатура – РСС.

Адвокаты типа Уэйда Ланье, занимающиеся гражданскими делами, хорошо ориентировались в стратегии и нюансах РСС. Джейк – гораздо хуже. Рубену Этли еще ни разу не доводилось председательствовать на подобном совещании, хотя он ни за что бы в этом не признался. Для него и его канцелярского суда крупным процессом считался бракоразводный процесс с дележом денег. Такие случались редко, и он уже двадцать лет вел их по старинке, игнорируя новые правила.

Критики новых правил представления документов суду и судопроизводства жаловались, что РСС есть не что иное, как репетиция суда, и это вынуждает адвокатов проделывать двойную работу, обременительную, ограничительную, требующую времени и средств. Документ, формулировка вопроса или свидетель, не должным образом представленные во время РСС, во время процесса могли быть отвергнуты судом.

Адвокаты старой школы, вроде Люсьена, обожающие грязные трюки и засады, ненавидели новые правила, направленные на достижение большей честности и прозрачности процесса.

Люсьен же без конца твердил:

– Цель участника судебного процесса – не честность, Джейк, цель участника судебного процесса – победа.

Судья Этли тоже не был изощрен в новых правилах, хотя долг обязывал следовать им. В понедельник 20 марта ровно в 10 утра он выгнал из зала горстку зевак и приказал приставу запереть дверь. Мол, это не публичные слушания.

Пока адвокаты рассаживались, Лестер Чилкотт, напарник Ланье, подошел к столу Джейка и небрежно положил на него какие-то бумаги.

– Обновленная информация, – сообщил он, словно о мелочи.

Джейк начал листать бумаги, когда судья Этли призвал всех к порядку и принялся обводить аудиторию взглядом, чтобы убедиться, что все адвокаты на месте.

– Недостает мистера Стиллмена Раша, – пробубнил он в микрофон.

Удивление Джейка моментально сменилось гневом, когда он увидел в списке потенциальных свидетелей Ланье сорок пять дополнительных имен. Места жительства новых свидетелей были разбросаны по всему юго-востоку, четверо жили в Мехико. Знакомыми оказались немногие, только те, кто выступал на предварительной даче показаний.

«Вброс документов» – обычный грязный трюк, особенно популярный у корпораций и страховых компаний: их адвокаты придерживали давно обнаруженные документы до последнего момента, а потом сотнями вываливали их на адвокатов противной стороны перед самым началом суда, понимая, что те не успеют должным образом поработать с ними. Некоторых судей такой трюк приводил в бешенство, другие не обращали на него внимания.

Уэйд Ланье только что продемонстрировал близкое подобие такого фокуса: обрушил на Джейка «вброс свидетелей». Тактика одна и та же: придержать имена многих потенциальных свидетелей до последней минуты, а затем обнародовать их, чтобы ошарашить оппонента.

Джейк вскипел, но на очереди были более насущные проблемы.

– Итак, мистер Брайгенс, – сказал судья, – у вас есть два находящихся на рассмотрении ходатайства: о переносе суда в другое место и об отсрочке суда. Я прочел ваши объяснения и возражения противной стороны. Насколько я понимаю, вам нечего добавить к своим ходатайствам?

– Нет, сэр, – ответил Джейк, предусмотрительно встав.

– Сидите, сидите, джентльмены. Это распорядительное совещание, а не официальные слушания. Далее. Верно ли будет предположить, что в поисках Энсила Хаббарда прогресса по-прежнему нет?

– Да, сэр, хотя, будь у нас больше времени, прогресса можно было достигнуть.

Уэйд Ланье встал:

– Ваша честь, если позволите, я бы хотел возразить. Присутствие или отсутствие Энсила Хаббарда не имеет существенного значения. Вопросы, составляющие предмет спора, созрели для рассмотрения, и все основные заинтересованные лица, а также свидетели, способные пролить свет на дееспособность завещателя и наличие недолжного влияния, на месте. Энсил, если жив, не виделся со своим братом Сетом несколько десятков лет до его самоубийства и никоим образом не может судить о том, в каком состоянии находился его брат. Поэтому давайте будем действовать по плану. Если жюри вынесет вердикт в пользу рукописного завещания, у мистера Брайгенса будет куча времени, чтобы продолжить поиски Энсила и передать ему его пять процентов. А если жюри отвергнет рукописное завещание, тогда Энсил не будет иметь никакого отношения к делу, поскольку в предыдущем завещании он даже не упомянут. Давайте двигаться вперед, судья. Вы много месяцев назад назначили открытие процесса на третье апреля, и нет обоснованной причины отменять это решение.

Ланье не рисовался, он был исключительно понятен, дружелюбен и потому убедителен. Джейк отлично знал, что этот человек умел вести спор легко, экспромтом и убеждать кого угодно в чем угодно.

– Согласен, – угрюмо произнес судья Этли. – Начнем третьего апреля, как планировалось. Здесь, в этом зале. Садитесь, пожалуйста, мистер Ланье.

Джейк делал заметки и ждал продолжения. Судья посмотрел в свои записи, поправил очки на кончике носа.

– Я вижу шестерых адвокатов опротестовывающей стороны. Мистер Ланье – главный представитель детей Сета Хаббарда – Рамоны Дэфо и Гершела Хаббарда. Мистер Зейтлер – главный представитель двоих детей Гершела Хаббарда. Мистер Хант – главный представитель двоих детей Рамоны Дэфо. Остальные – помощники.

Он снял очки и сунул дужку в рот. Это означало, что сейчас последует наставление.

– Так вот, джентльмены, когда начнется процесс, я не потерплю пустой болтовни шестерых адвокатов. На самом деле никому, кроме мистера Ланье, мистера Зейтлера и мистера Ханта, вообще не будет позволено говорить в суде от имени их подзащитных. Видит Бог, разговоров и так хватит. И я не позволю подвергать присяжных испытанию тремя вступительными и тремя заключительными речами и тройными допросами свидетелей. Если возникнут возражения, я не желаю, чтобы трое или четверо из вас вскакивали с мест и, размахивая руками, кричали: «Возражение! Возражение!» Вы меня поняли?

Разумеется, они его поняли. Он говорил медленно, отчетливо, с обычной своей безапелляционной властностью.

– Предлагаю, чтобы мистер Ланье взял на себя главную роль и вел основную часть дела от имени всех «протестантов». Разумеется, он обладает для этого бо́льшим опытом, не говоря уж о том, что у его клиентов наибольший интерес в этом деле. Делите работу между собой как угодно, здесь я вам не осмелюсь давать советов, – произнес он мрачно, подразумевая: «Упаси вас бог ослушаться моего совета». – Я никому не пытаюсь заткнуть рот. Вы имеете право отстаивать интересы своих клиентов. Каждый из вас имеет право вызывать собственных свидетелей и участвовать в перекрестном допросе свидетелей противной стороны. Но при первой же попытке повторить то, что уже было сказано, а адвокаты часто этим грешат, будьте готовы к тому, что я решительно пресеку ее. Словоблудия терпеть не намерен. Надеюсь, все согласны с этим?

Разумеется, все были согласны, во всяком случае, в данный момент.

Судья вновь напялил очки на нос и заглянул в свои записи.

– Давайте поговорим о вещественных доказательствах.

Около часа они обсуждали, какие документы будут приниматься к рассмотрению и предъявляться присяжным. Под деспотичным давлением судьи Этли было оговорено, что почерк, которым написано завещание, априори принадлежит Сету Хаббарду. Пытаться оспаривать это значит попусту транжирить время. То же и с причиной смерти Сета Хаббарда. Куча людей видела его висящим на дереве, и никаких сомнений относительно того, как он умер, быть не могло.

– А теперь давайте проверим список свидетелей, – предложил судья Этли. – Вижу, мистер Ланье добавил к нему немало имен.

Этого момента Джейк ждал с нетерпением, стараясь сохранять хладнокровие, хотя давалось это ему с трудом.

– Ваша честь, – сказал он, – я протестую против того, чтобы многим из этих свидетелей было позволено выступать в суде. Если вы взглянете на страницу шестую и далее, то увидите имена сорока пяти потенциальных свидетелей. Судя по их адресам, предполагаю, что это люди, работавшие на разных предприятиях мистера Хаббарда. Точно не знаю, поскольку никогда прежде этих имен не слышал. Я просмотрел все протоколы. Из сорока пяти только пятнадцать или шестнадцать человек упоминались противной стороной до сегодняшнего дня. Согласно процедуре, мне должны были предъявить этот список еще несколько месяцев назад. Это называется «вбросом свидетелей», ваша честь, – когда на тебя обрушивают кучу новых свидетелей за две недели до начала суда, и уже нет возможности побеседовать с ними и выяснить, каковы будут их показания. Не говоря уже о получении их письменных показаний – об этом можно забыть, потому что на это ушло бы полгода. Налицо явное нарушение правил и закулисные махинации.

Судья Этли сердито посмотрел на противоположный стол:

– Мистер Ланье?

Ланье встал:

– Можно мне размять ноги, ваша честь? У меня больное колено.

– Как вам угодно.

Ланье начал расхаживать перед своим столом, слегка прихрамывая.

«Наверное, новый трюк», – подумал Джейк.

– Ваша честь, никакого мошенничества нет, я возмущен таким обвинением. Поиск свидетелей – работа, которая никогда не прекращается. Постоянно возникают новые имена. Свидетели, которые отказывались давать показания, иногда в последний момент меняют свое решение. Одному свидетелю приходит на ум другой, другому – третий, или свидетель вспоминает нечто, о чем прежде не помнил. Наши дознаватели вот уже четыре месяца продолжают копать беспрерывно и, честно признаться, обогнали противную сторону, нашли новых свидетелей и продолжают их искать. У мистера Брайгенса есть две недели на то, чтобы позвонить или встретиться с любым свидетелем из моего списка. Две недели. Да, это не такой большой срок, но кому из нас когда хватало времени? Нам это тоже хорошо знакомо. Таковы законы, по которым ведутся крупные тяжбы, ваша честь. Обе стороны наскребают информацию где могут, до последнего момента.

Важно расхаживая, прихрамывая и приводя разумные доводы, Ланье внушал даже некоторое восхищение, хотя в то же время Джейку хотелось метнуть в него нож. Ланье играл не по правилам, но умел выдать свой обман за нечто вполне законное.

Момент для Ланье был решающим: среди сорока пяти свидетелей в его списке было спрятано имя Джулины Кидд, единственной пока черной женщины, найденной Рэндаллом Клэппом, которая призналась, что спала с Сетом и согласилась дать показания. За пять тысяч долларов плюс дорожные расходы она была готова приехать в Клэнтон и выступить в суде. Согласилась она также игнорировать все звонки и избегать встреч с любыми другими адвокатами, особенно с Джейком Брайгенсом, который мог объявиться и попытаться что-нибудь выведать.

Имени Фрица Пикеринга в списке не было, и его не предполагалось обнародовать до критического момента в ходе процесса.

– Сколько предварительных показаний вы сняли? – спросил Джейка судья Этли.

– В общей сложности тридцать, – ответил тот.

– На мой взгляд, немало. И это недешево стоит. Мистер Ланье, вы, конечно, не собираетесь вызывать в суд всех этих людей?

– Разумеется, нет, ваша честь, но правила требуют, чтобы я включил в список всех потенциальных свидетелей. Иногда до середины процесса я могу не знать, кто мне понадобится следующим. Правила позволяют проявлять гибкость в этом вопросе.

– Это понятно. Мистер Брайгенс, сколько свидетелей собираетесь вызвать вы?

– Примерно пятнадцать, ваша честь.

– Что ж, могу вам уже сейчас сказать, друзья, что не намерен испытывать терпение жюри, заставляя его выслушивать показания шестидесяти свидетелей. С другой стороны, я не хочу ограничивать вас в том, каких именно свидетелей вы можете или не можете вызывать. Просто сделайте так, чтобы все вероятные свидетели были заранее известны противоположной стороне. Мистер Брайгенс, у вас есть все имена и две недели, чтобы провести необходимую работу.

Джейк в отчаянии покачал головой. Старый судья был привержен старым правилам и ничего не мог с собой поделать.

– В таком случае можно ли попросить наших оппонентов предоставить краткие резюме того, что может сказать каждый из новых свидетелей? Это было бы только справедливо, ваша честь, – сказал Джейк.

– Мистер Ланье?

– Не уверен, что это так уж справедливо, ваша честь. То, что мы подсуетились и нашли кучу свидетелей, о которых мистер Брайгенс никогда не слышал, еще не значит, что мы должны открывать ему, что скажет каждый из них. Пусть сам поработает, – ответил Ланье снисходительным, почти оскорбительным тоном, заставившим Джейка почувствовать себя лодырем.

– Согласен, – кивнул судья Этли.

Проходя мимо Джейка, Ланье метнул на него высокомерный взгляд победителя.

Распорядительное совещание продолжилось. Обсудили вопрос об экспертах и о том, что они могут сообщить суду. Джейк сердился на судью Этли и не пытался это скрыть. Кульминацией совещания стало обнародование списка кандидатов в присяжные, и судья оставил его напоследок. Был уже почти полдень, когда секретарь раздал участникам список.

– Девяносто семь имен, – сказал судья Этли, – проверенных по всем параметрам, кроме возраста. Как вы знаете, некоторые люди старше шестидесяти пяти лет тоже хотят быть присяжными, несмотря на то что имеют право на освобождение по возрасту. Это вам, господа, придется выяснять во время отбора.

Адвокаты стали просматривать списки, выискивая дружественных, сочувствующих кандидатов, тех, кто наверняка примет их сторону и проголосует за нужный вердикт. Дав им немного времени на ознакомление, судья Этли продолжил:

– А теперь послушайте меня. Я не потерплю недозволенных контактов с этими людьми. Из того, что я знаю о практике крупных современных судебных процессов, адвокаты нередко заранее собирают все возможные сведения о кандидатах в присяжные. Ваше право. Но не вступайте в непосредственный контакт с ними, не устраивайте слежку за ними, не запугивайте их и не пытайтесь оказывать на них влияние каким-либо иным способом. С любым, кто будет в этом замечен, я поступлю по всей строгости. Держите этот список в секрете. Я не хочу, чтобы весь округ знал, кто входит в кандидатский пул.

– В каком порядке они будут сидеть во время процедуры отбора, ваша честь? – поинтересовался Ланье.

– В абсолютно произвольном.

Адвокаты молча продолжали читать список. У Джейка здесь было незначительное преимущество, поскольку он находился на своей территории. Тем не менее, глядя на список кандидатов, он подивился тому, скольких людей он совершенно не знает. Вот бывший клиент, вот знакомый по приходу. Муж коллеги Карлы по школе. Школьный приятель из Карауэя. Двоюродная сестра его матери. При беглом знакомстве казалось, что из девяноста семи имен знакомых – не более двадцати. Гарри Рекс знает больше. Оззи наверняка – всех черных и многих белых. Люсьен, конечно, будет хвастать, будто знаком почти со всеми, но на самом деле он слишком долго бездействовал, сидя у себя на террасе.

Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт, джексонцы, не знали никого, но они будут иметь солидную помощь. У них налажен контакт с фирмой Салливана, все еще самой крупной в округе, так что девять ее адвокатов дадут им все необходимые рекомендации.

В 12.30 судья Этли почувствовал усталость и всех отпустил. Покидая зал, Джейк думал: достанет ли старику физических сил для такого тяжелого процесса? Беспокоил его и вопрос о том, по каким правилам пойдет процесс. Похоже, официальных, новых правил строго придерживаться никто не собирается.

Но независимо от этого, Джейк, как и любой другой адвокат в штате, знал: Верховный суд Миссисипи славится тем, что главным образом полагается на мудрость местных судей. Это они находятся в гуще событий, видят лица, слышат свидетельские показания, чувствуют степень напряженности. «А кто такие мы, – десятилетиями задавал себе вопрос Верховный суд, – чтобы, сидя в отдалении, бесстрастно навязывать свои суждения судье такому-то?»

Предстоящий суд, как и все прочие, будет проходить по правилам Рубена Этли. Какими бы они ни были в данный конкретный момент.

Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт проследовали прямиком в контору Салливана и поднялись на второй этаж в конференц-зал. Там их уже ждали полное блюдо сандвичей и злобный маленький человечек со скрипучим акцентом жителя северной части Среднего Запада. Это был Майрон Панки – бывший адвокат, нашедший себе нишу в сравнительно новой профессии консультантов по отбору присяжных, которая в последнее время оказалась в высшей степени востребованной на многих крупных процессах. За весьма приличный гонорар Панки со своими сотрудниками мог творить чудеса, составляя идеальные или по крайней мере лучшие из возможных жюри.

Уже был проведен телефонный опрос. Опрошены двести зарегистрированных избирателей в округах, примыкающих к Форду. Пятьдесят процентов заявили, что человек имеет право оставить свое состояние кому пожелает, даже в ущерб собственной семье. Но в то же время девяносто процентов с подозрением отнеслись к рукописному завещанию, согласно которому наследство достается последнему, кто при жизни заботился о завещателе. Данные накапливались, их продолжали анализировать в офисе Панки в Кливленде. Раса не являлась превалирующим фактором ни в одном из задаваемых вопросов.

Исходя из предварительных цифр, Ланье испытывал оптимизм. Он разговаривал стоя, одновременно жевал сандвич и запивал его диетической колой, которую тянул через соломинку. Список кандидатов размножили и раздали всем девяти адвокатам фирмы Салливана, которых попросили как можно скорее просмотреть его, хотя все они были сверх меры загружены собственной работой и с трудом могли выкроить даже пять минут из своего напряженного графика.

На стену водрузили сильно увеличенную дорожную карту округа Форд. Бывший клэнтонский полицейский Сонни Нэнс уже втыкал булавки в те места, где жили предполагаемые присяжные. Сам родом из Клэнтона, Нэнс был женат на женщине из Карауэя и утверждал, что знает всех. Майрон Панки нанял его именно для того, чтобы он продемонстрировал это знание.

В половине второго прибыли еще четыре человека за получением инструкций. Ланье был немногословен, но четок. Ему требовались цветные фотографии домов всех вероятных присяжных, а также всех соседних домов и, по возможности, автомобилей. Если на бампере имеются стикеры, их необходимо снять крупным планом.

– Однако ни при каких обстоятельствах нельзя дать себя засечь, – предупредил Ланье. – Изображайте туристов, фотографирующих виды города, разносчиков счетов, страховых курьеров, бродячих богомольцев с религиозными брошюрками – кого угодно, лишь бы это было правдоподобно. Разговаривайте с соседями, разузнавайте все, что сумеете, но так, чтобы не вызвать подозрений. Ни в коем случае не вступайте в прямой контакт с кандидатами. Узнайте, где эти люди работают, в каком приходе состоят и в какую школу водят своих детей. У нас пока есть только базовые сведения: фамилия, возраст, пол, раса, адрес, избирательный участок – больше ничего. Так что нужно заполнить много прочерков. Вас не должны поймать, – вещал Ланье. – Если ваши действия вызовут подозрения, немедленно исчезайте. Если вас припрут к стенке, назовите любое вымышленное имя и тут же доложите нам. Даже если вам только покажется, что вас засекли, уходите, исчезайте и незаметно возвращайтесь сюда. Вопросы?

Ни один из четверых не был жителем округа Форд, так что вероятность того, что их кто-то узнает, равнялась нулю. Двое прежде служили в полиции, двое подвизались на ниве розыска, все имели опыт работы на улице.

– Сколько у нас времени? – спросил один из них.

– Суд начнется через две недели. Каждый день приходите сюда отмечаться и сбрасывать добытую информацию. Пятница на следующей неделе – крайний срок.

– Мы пошли, – сказал один.

– И смотрите не попадайтесь!

Консультантом Джейка была его секретарша, она же параюрист. Поскольку судья Этли теперь контролировал наследство так, словно деньги изымались из его собственного кармана, о настоящем консультанте нечего было и заикаться. Порции поручили сводить воедино все данные, то есть быть в курсе всего. В понедельник в половине пятого она, Джейк, Люсьен и Гарри Рекс собрались в комнате на втором этаже, соседней с ее бывшим кабинетом. Присутствовал также Ник Нортон, адвокат, чья контора располагалась на другой стороне площади, тот самый, который представлял Марвиса Лэнга тремя годами раньше.

Они приступили к обсуждению всех девяноста семи имен.

36

По их виду и акценту Лонни догадался, что это русские, и, понаблюдав в течение часа, как они пьют неразбавленную водку, удостоверился в этом. Грубые, шумные, нарывающиеся на неприятности. Хозяин бара грозил выставить табличку «Русским вход воспрещен», но, разумеется, не мог привести угрозу в исполнение. Лонни предположил, что это команда торгового судна, вероятно, перевозящего зерно из Канады.

В тот вечер на посту был только один вышибала. Он позвонил другому, но того не оказалось дома. Хозяина в баре тоже не было, поэтому вся ответственность ложилась на Лонни.

Они заказали еще водки. Лонни подумал было разбавить ее водой, но эти ребята немедленно просекли бы обман. Когда один из них шлепнул официантку по пышной пятой точке, ситуация начала выходить из-под контроля, причем стремительно. Единственный вышибала, человек, который никогда не останавливался перед применением насилия, рявкнул на наглеца. Тот, вставая с сердитым видом, рявкнул в ответ на своем языке, свирепо замахнулся и нанес удар, но промахнулся, однако второй удар достиг цели. Группа патриотически настроенных байкеров, сидящих в другом конце зала, начала швырять бутылки в русских, которые моментально повскакивали с мест и кинулись в драку.

– Вот дерьмо! – воскликнул Лонни.

Он подумал было ретироваться на кухню, но… Такое происходило уже много раз. Его бар имел скандальную репутацию злачного заведения, что было одной из причин, почему здесь хорошо платили, причем наличными.

В эту минуту другую официантку сбили с ног, и он выбежал из-за стойки, чтобы помочь ей. Рукопашная шла совсем рядом с ним, и когда Лонни добрался до женщины и попытался поднять ее, какой-то тупой предмет обрушился ему на затылок. Он рухнул без чувств, кровь, хлынувшая из раны, стала пропитывать его длинные седые волосы, собранные в конский хвост. В свои шестьдесят шесть лет Лонни был слишком стар, даже чтобы наблюдать за подобной свалкой.

Два дня он пролежал без сознания в городской больнице Джуно. Хозяин бара нехотя признал, что никогда не видел документов этого человека, знает только имя – Лонни Кларк. Детектив продолжал расследование, и когда стало ясно, что Лонни может никогда не оклематься, решил провести обыск.

Хозяин сообщил, где находится ночлежка, которую Лонни называл домом, и полицейские вломились в его жилище. В комнате не было почти никакого имущества, но они обнаружили в ней тридцать килограммов кокаина, аккуратно завернутого в фольгу и, судя по всему, нетронутого. Под матрасом нашли небольшой пластиковый пакет на молнии, а внутри – около двух тысяч долларов, водительские права штата Аляска на имя Гарри Мендозы, которые оказались фальшивыми, паспорт, тоже поддельный, на имя Алберта Джонсона, еще один фальшивый паспорт на имя Чарлза Ноланда, краденое висконсинское водительское удостоверение Уилсона Стеглица, подлинное, но просроченное, и датированную маем тысяча девятьсот пятьдесят пятого года пожелтевшую выписку из приказа о списании Энсила Ф. Хаббарда с военно-морского флота.

Содержимое пакета составляло все земные сокровища Лонни, если не считать кокаина, стоимость которого на черном рынке равнялась приблизительно полутора миллионам.

Полиции понадобилось несколько дней, чтобы проверить данные, а к тому времени Лонни пришел в себя. Было решено не сообщать ему о находке до выписки из больницы. У двери его палаты дежурил полицейский в штатском.

Поскольку подлинными именами в его арсенале, судя по всему, были имена Энсила Ф. Хаббарда и Уилсона Стеглица, их проверили по национальной базе уголовных преступлений, чтобы выяснить, не значатся ли в ней эти люди. Детективы начали заходить к Лонни, прихватив молочный коктейль или другое угощение, и понемногу разговаривать с ним, не упоминая, однако, о наркотиках. После нескольких таких визитов детектив сообщил, что они не могут найти никаких официально зарегистрированных следов существования человека по имени Лонни Кларк. Ни места и даты рождения, ни номера социального обеспечения, ни местожительства. Что скажете, Лонни?

У Лонни, всю жизнь бегавшего и прятавшегося, зашевелились подозрения, и он стал менее разговорчив.

– Вы когда-нибудь знали человека по имени Гарри Мендоза? – спросил детектив.

– Возможно, – осторожно ответил Лонни.

– Да? Где и когда вы с ним познакомились? Как? При каких обстоятельствах?

Молчание.

– А как насчет Алберта Джонсона или Чарлза Ноланда?

Лонни ответил, что, возможно, встречался с этими людьми когда-то давно, но не уверен. С памятью у него плоховато: то возвращается, то пропадает. В конце концов, ему же раскроили череп, у него ушиб мозга, и вообще он мало что помнит из того, что было до драки. А к чему все эти вопросы?

К тому времени Лонни уже понял, что копы побывали в его комнате, но не знал точно, нашли кокаин или нет. Существовала вероятность, что человек, которому наркотик принадлежал, вскоре после драки пришел в ночлежку и забрал его. Сам Лонни дилером не был, просто оказал дружескую услугу, за которую ему неплохо заплатили. Так что вопрос состоял лишь в том, обнаружили ли копы кокаин. Если да, Лонни попал в серьезную передрягу, и чем меньше он будет говорить, тем лучше. Он уже много лет назад усвоил: если копы начинают задавать вопросы – отрицай, отрицай, отрицай.

Джейк сидел за рабочим столом, когда Порция сообщила по интеркому:

– Вам звонит Чак Мюррей.

Джейк схватил трубку и поприветствовал звонящего.

Мюррей руководил фирмой в Округе Колумбия, которая специализировалась на поиске пропавших людей как внутри страны, так и за рубежом. Ей уже было выплачено шестьдесят две тысячи долларов из наследства Сета Хаббарда, чтобы она нашла его давно исчезнувшего брата. Результаты не впечатляли, а вот счета по своим размерам не уступали любой крупной юридической фирме.

Обычно скептически настроенный Мюррей начал с осторожно оптимистического:

– Мы нащупали слабый след Энсила Хаббарда, но не спешите радоваться.

Он изложил факты так, как они ему были известны: вымышленное имя Лонни Кларк, пьяная драка в Джуно, разбитый череп, куча кокаина, фальшивые документы.

– Ему шестьдесят шесть лет и он распространяет наркотики? – удивился Джейк.

– У наркодилеров нет границы возраста выхода на пенсию.

– Спасибо.

– Так или иначе, – продолжил Мюррей, – парень ушлый, из тех, кто никогда ничего не признаёт.

– Насколько серьезно он пострадал?

– Он в больнице уже неделю, оттуда отправится прямо в тюрьму, так что врачи спешат его вылечить. Но разбитый череп есть разбитый череп.

– Вам лучше знать.

– Местных заинтересовала выписка из приказа об увольнении из военно-морского флота. Похоже, она-то как раз настоящая, но ничего не дает. Фальшивые права и фальшивый паспорт могут хотя бы навести на какое-то место, а чем поможет выписка из приказа тридцатилетней давности? И зачем она вообще такому мошеннику? Скорее всего украдена.

– Значит, мы снова возвращаемся к старому вопросу: как подтвердить его идентичность, если мы найдем его?

– Правильно мыслите.

Фотографий, которые помогли бы опознать Энсила Хаббарда, не существовало. В шкафу у Сета в коробке нашли несколько десятков семейных фото, главным образом Рамоны, Гершела и первой жены Сета. Фотографий времен детства самого Сета среди них не было, ни единого снимка родителей и младшего брата. В школьных архивах сохранилась групповая фотография девятого класса, в котором учился Энсил, на этом зернистом, плохого качества снимке, сделанном в Пальмире в 1934 году, видна и его улыбающаяся физиономия. Эту фотографию так же, как и несколько взрослых фотографий Сета, увеличили. Поскольку никто не видел Энсила в округе Форд уже пятьдесят лет, не было никого, кто мог бы либо подтвердить сходство Лонни Кларка с этим ребенком, либо сказать, что это совершенно другое лицо.

– У вас есть кто-нибудь в Джуно? – спросил Джейк.

– Нет, пока нет. Я дважды разговаривал с тамошней полицией. Мой человек будет там в ближайшие сутки.

– И что он станет делать, когда попадет туда? Если Лонни Кларк не разговаривает с местными, вряд ли он захочет говорить с совсем чужим человеком.

– Наверняка не захочет.

– Дайте мне время подумать.

Джейк повесил трубку и в течение следующего часа напряженно размышлял только об этом. Итак, впервые за много месяцев появилась первая зацепка, правда, очень слабая. Суд начинался через четыре дня, поэтому сам он никак не мог мчаться на Аляску, чтобы каким-то образом верифицировать и идентифицировать человека, не желающего быть идентифицированным, более того, человека, который последние тридцать лет только и делал, что менял свою идентичность.

Спустившись вниз, он застал Люсьена в конференц-зале, где тот сосредоточенно изучал картотеку вероятных присяжных. Их имена были написаны на отдельных карточках крупными печатными буквами, и все девяносто семь карточек аккуратно разложены на длинном столе в алфавитном порядке. Люсьен сортировал их по десятибалльной системе, десять баллов получали наиболее предпочтительные кандидаты. Многие карточки пока оставались нерассортированными, потому что об этих людях ничего не было известно.

Джейк пересказал свой разговор с Чаком Мюрреем.

– Не надо ничего рассказывать судье Этли, – встрепенулся Люсьен. – Во всяком случае, пока. Я знаю, что вы думаете: если Энсил жив и мы, возможно, знаем, где он, давайте настаивать на отсрочке суда, выторгуем себе немного времени. Это плохая идея, Джейк.

– Я об этом и не думал.

– Есть немалая вероятность, что старичка упрячут за решетку до конца жизни. Если он не захочет, его нельзя заставить выступать в суде.

– Разумеется, Люсьен. Но меня гораздо больше беспокоит верификация. Она невозможна, пока кто-то из нас не поедет и не поговорит с ним. Не забывайте, здесь его ждет кругленькая сумма. Он может оказаться более сговорчивым, чем мы думаем.

Глубоко вздохнув, Люсьен принялся ходить вокруг стола. Порция была слишком неопытна, к тому же молодая чернокожая женщина – совсем не тот тип «дознавателя», который может выведать секреты у старого белого человека, который всю жизнь бежит от кого-то или от чего-то. Оставался только он, единственный имевшийся в наличии член команды.

– Я поеду, – вздохнул Люсьен. – Передайте мне всю возможную информацию.

– Вы уверены, Люсьен?

Не ответив, Люсьен закрыл за собой дверь.

«Надеюсь, он сумеет несколько дней продержаться трезвым», – вздохнул Джейк.

Оззи заехал ненадолго в четверг к вечеру. Гарри Рекс и Порция были в «штабной» комнате – корпели над именами и адресами кандидатов в присяжные. Джейк наверху, у себя в кабинете, разговаривал по телефону, тщетно пытаясь разузнать хоть что-нибудь о сорока пяти новых свидетелях Уэйда Ланье. Пока работа приносила одни разочарования.

– Хотите пива? – спросил шерифа Гарри Рекс. Холодная банка «Бад лайта» стояла на столе.

– Я на службе и вообще не пью, – ответил Оззи. – Надеюсь, вы не за рулем? Мне было бы неприятно видеть вас задержанным за вождение в состоянии опьянения.

– В этом случае я найму Джейка, чтобы он отсрочил суд навсегда. Разузнали что-нибудь?

Оззи вручил ему лист бумаги.

– Немного. Оскар Пелтц, что живет возле Лейк Вилледж, мы о нем говорили вчера, посещает ту же церковь, что и семья Ростон.

Порция взяла карточку, на которой сверху черным маркером было написано «ОСКАР ПЕЛТЦ».

– Я бы держался от него подальше, – посоветовал Оззи.

Гарри Рекс заглянул в свои бумаги.

– Даем ему пять баллов – не слишком желателен, – вынес он вердикт.

– Мистер Реймонд Гриффитс. Живет за сельским магазином Паркера, к югу отсюда. Что у нас есть на него?

Порция взяла другую карточку.

– Белый мужчина, сорок один год, работает на подрядчика по строительству оград.

– Разведен, – добавил Гарри Рекс, – женат вторично, отец погиб в автомобильной катастрофе лет пять назад.

– Я бы и от него держался подальше, – сказал Оззи. – Один мой источник утверждает, что его брат был связан с Кланом три года назад, во время процесса над Хейли. Не думаю, что он сам принадлежал к Клану, но находился слишком близко. Они ведь могут выглядеть весьма приличными людьми, а на самом деле – банда головорезов.

– Дам ему четыре балла, – решил Гарри Рекс. – Я думал, вы нам расскажете обо всех черных кандидатах.

– Напрасная трата времени. Для этого суда все черные автоматически получают десять баллов.

– Сколько их в списке, Порция?

– Двадцать один из девяноста семи.

– Их всех можно брать.

– А где Люсьен? – поинтересовался Оззи.

– Джейк куда-то послал его. Что-нибудь удалось узнать о Пернелле Филипсе? Вы говорили, Мосс-младший может знать его.

– Он – троюродный брат жены Мосса-младшего, но они избегают семейных сборищ. Баптистское болото. Я бы много ему не дал.

– Порция?

– Дадим ему три, – отозвалась она с авторитетом ветерана – консультанта по присяжным.

– В том-то и проблема с кандидатским пулом, – вздохнул Гарри Рекс. – Слишком много троек и четверок и явно недостаточно девяток и десяток. Нас разделают под орех.

– Где Джейк? – спросил Оззи.

– Наверху, воюет по телефону.

Люсьен доехал на машине до Мемфиса, оттуда перелетел в Чикаго, далее, на другом самолете, всю ночь до Сиэтла. В полете пил, но вовремя заснул, чтобы не перебрать. Шесть часов пришлось убить в аэропорту Сиэтла, прежде чем подвернулся двухчасовой рейс до Джуно.

Зарегистрировавшись в одном из центральных отелей, он позвонил Джейку, поспал часа три, принял душ, даже побрился и облачился в старый черный костюм, который не надевал лет десять. В белой рубашке и пестром галстуке он вполне мог выдать себя за адвоката, что и собирался сделать.

С потрепанным портфелем в руке он направился в больницу и спустя двадцать два часа после отъезда из Клэнтона пил кофе с местным детективом, который снабжал его последними новостями. Впрочем, новостей было мало. Инфекция спровоцировала осложнение на мозг, и Лонни к общению пока не проявлял способности. Врачи рекомендовали покой, так что в тот день детектив с ним не разговаривал. Он показал Люсьену фальшивые документы, найденные в ночлежке, а также выписку из приказа о демобилизации. Люсьен, в свою очередь, показал детективу две увеличенные фотографии Сета Хаббарда – может, тот найдет хоть отдаленное сходство, а может, нет.

Это был выстрел с дальним прицелом. Детектив позвонил хозяину бара и настоял, чтобы тот приехал в больницу. Поскольку он хорошо знал Лонни, требовалось, чтобы он взглянул на фотографии. Он взглянул, но ничего не увидел.

После того как хозяин ушел, поскольку делать особо было нечего, Люсьен объяснил детективу цель визита. Они разыскивают Энсила уже полгода, но пока так и не напали на след. Его брат, тот, который на фотографиях, по завещанию оставил ему кое-какие деньги. Не то что златые горы, но достаточно, чтобы сковырнуть Люсьена с места и перенести из Миссисипи на Аляску.

Детективу не было дела до судебного процесса, проходящего где-то далеко. Его больше занимал кокаин. Нет, он не верил, что Лонни Кларк – наркодилер. Но они вплотную подошли к тому, чтобы накрыть синдикат, действующий в Ванкувере, и у них имелась кое-какая информация. Они предполагали, что Лонни за хороший куш прятал товар. Конечно, за это ему тоже придется отсидеть, но тут срок измерялся месяцами, а не годами. Нет, ему не позволят поехать в Миссисипи ни под каким предлогом, даже если его настоящее имя Энсил Хаббард.

После ухода детектива Люсьен побродил по больнице, чтобы разобраться в лабиринте коридоров, развилок и тупиков. Палату Лонни он нашел на третьем этаже. У двери стоял человек. Он листал журнал и усиленно старался не заснуть. Люсьен догадался, что это полицейский.

Когда стемнело, он вернулся к себе в отель, позвонил Джейку, чтобы доложить последнюю информацию, и отправился в бар.

Это был то ли пятый, то ли шестой день его пребывания в сырой мрачной комнате с никогда не открывающимися окнами и каким-то образом лишенной света даже днем. Медсестры входили и выходили, иногда легко стучали в дверь, прежде чем войти, иногда появлялись у постели без предупреждения. В обе руки его были воткнуты какие-то тонкие длинные трубки, над головой работал монитор. Ему сказали, что он не умрет, но после пяти или шести дней практически без еды, зато напичканный медикаментами и уставший от беспрестанного мелькания докторов и медсестер, он бы не возражал против долгого забытья. Голова разрывалась от пульсирующей боли, поясницу ломило от лежания на спине, временами отчаянно хотелось выдернуть все трубки, провода и рвануть из этой комнаты.

Электронные часы показывали 11.10.

Может ли он отсюда уйти? Волен ли покинуть больницу? Или за дверью стоит охрана, которая моментально водворит его на место? Никто ничего ему не говорил. Он несколько раз спрашивал у наиболее дружелюбных медсестер, охраняют ли его, но ответы были неопределенными.

Вообще многое было неопределенно. Иногда экран телевизора виделся ясно, иногда по нему словно бежала рябь. В ушах постоянно звенело. Врачи неизменно отвечали, что все пройдет, а медсестры совали очередную таблетку. В любое время суток по палате бродили какие-то тени, кто-то беспрерывно заглядывал в дверь. Возможно, это были студенты-практиканты, возможно, бесплотные тени.

Ему часто меняли лекарства, чтобы посмотреть, как будет реагировать организм. Давайте попробуем это от боли. Это – от ряби в глазах. Это – от теней. Это – для разжижения крови. Это – антибиотик. Десятки и десятки таблеток, и так круглые сутки.

Он снова задремал, а когда очнулся, часы показывали 11.17. В палате царила непроглядная тьма. Единственным источником света был красный индикатор на мониторе у него над головой, которого он не видел.

Дверь тихо отворилась, но из коридора не просочился свет. Это была не медсестра. Мужчина, незнакомый, подошел прямо к его кровати: седые волосы, черная рубашка – пожилой человек, которого он раньше не видел. Глаза у него слегка косили, но взгляд был проницательный. Когда он склонился над кроватью, запах виски ударил Лонни в нос.

– Энсил, что случилось с Сильвестром Риндсом? – спросил мужчина.

Сердце у Лонни замерло, он в ужасе уставился на незнакомца, который мягко положил руку ему на плечо. Запах виски усилился.

– Энсил, что случилось с Сильвестром Риндсом? – повторил непрошеный гость.

Лонни попытался что-то сказать, но язык не слушался. Он заморгал, чтобы сфокусировать зрение, но и так видел отчетливо. И слова тоже слышал ясно, и акцент узнавался безошибочно. Незнакомец был уроженцем Глубокого Юга.

– Что? – с трудом прошептал, точнее, почти беззвучно выдохнул Лонни.

– Что случилось с Сильвестром Риндсом? – в третий раз спросил незнакомец, его лазерно-острый взгляд вонзился в Лонни.

На кровати имелась тревожная кнопка для вызова медсестры. Лонни быстро нажал ее. Незнакомец отпрянул, снова превратившись в тень, и исчез из комнаты.

Наконец явилась дежурная медсестра, одна из неприятных представительниц здешнего медперсонала. Она очень не любила, когда ее беспокоили. Лонни хотелось поговорить, рассказать о незнакомце, но девка и слушать бы его не стала. Она спросила, что ему нужно, и он ответил, что не может уснуть. Она пообещала зайти позже – как обычно.

Напуганный, он лежал в темноте и размышлял. Почему он испугался? Потому что его назвали настоящим именем? Потому что прошлое настигло его? Или страшило то, что он не был уверен в реальности незнакомца? Уж не сходит ли он с ума? Неужели травма головы вызвала необратимые последствия?

Он впал в полузабытье, то погружаясь в темноту, то выныривая из нее, и после каждых нескольких минут сна возвращался мыслями к Сильвестру.

Порция прибыла ровно в девять, и они уселись пить кофе на балконе, наблюдая, как оживает город. Она рассказала, что рано утром завтракала с Летти. Та очень нервничает, близка к срыву, страшно боится суда. Летти устала от постоянного присутствия в доме кучи родственников, от почасовой работы и усилий, требующихся, чтобы игнорировать тот факт, что ее муж сидит в тюрьме за убийство двух мальчиков. Добавьте к этому предстоящий развод и вытягивающую все кишки судебную тяжбу, и станет понятно, почему Летти чувствует себя словно после кораблекрушения.

Порция призналась, что и сама крайне измотана. Она проводит на работе много часов и мало спит. Джейк сочувствовал ей, но до определенной степени. Судебный процесс часто требует восемнадцатичасового рабочего дня, отказа от выходных, и если Порция всерьез собирается стать адвокатом, она должна быть к этому готова.

Уже две недели они натаскивали друг друга, чтобы зазубрить наизусть все девяносто семь имен из списка кандидатов. Например, Джейк говорил: «Эр», Порция тут же отвечала: «Шесть человек: Рейди, Рейкстро, Рис, Райли, Роббинс и Роубард». Или Порция произносила: «У», и Джейк подхватывал: «Трое: Уамплер, Уайтхерст, Уиттен». Туда-сюда, упражнения для памяти, и так несколько раз каждый день.

Отбор жюри присяжных в Миссисипи походил на испытание, но обычно завершался за один день. Джейка всегда удивляло, почему в других штатах эта процедура занимала недели две, а то и месяц. Он, как и миссисипские судьи, не мог постичь смысла подобной системы. Те со всей серьезностью относились к подбору честного и объективного жюри, но времени зря не теряли.

Быстрота процесса будет иметь главное значение, потребуется принимать решения без промедления. У адвокатов обеих сторон не будет времени обдумывать каждое имя и искать его в некой базе данных. Поэтому чрезвычайно важно держать в голове каждого кандидата – его возраст, адрес, место работы, образование, конфессиональную принадлежность и прочую информацию, какую удалось добыть.

Как только имена девяноста семи кандидатов стали известны, Порция получила задание прошерстить судебные архивы. Она провела немало часов над подшивками судебных решений и поземельными книгами последних десяти лет в поисках совпадений. В списках дел, предназначенных к слушанию, искала имена истцов и ответчиков, проигравших и выигравших.

Из девяноста семи человек шестнадцать за последние десять лет прошли через процедуру развода. Она не понимала, какое отношение это могло иметь к тяжбе о наследстве, но, тем не менее, собрала всю информацию. Один джентльмен, некий мистер Эли Рейди, четыре раза подавал иски и все суды проиграл. Она просмотрела залоговые книги и обнаружила десятки жалоб на задолженности по налогам, неоплаченные поставки и субподрядные работы.

Несколько потенциальных присяжных имели долги перед округом по налогам на имущество. В налоговой инспекции она проверила квитанции об уплате автомобильных налогов и составила список автомобилей, которыми владели кандидаты, с указанием марки и года выпуска. Среди них, что неудивительно, было много грузовиков-пикапов.

Работа была скучной, отупляющей, но Порция не сбавляла темп, у нее в мыслях не было все бросить. Заочно проведя две недели бок о бок с этими людьми, она была уверена, что знает их.

Выпив кофе, они, ворча, вернулись к работе. Джейк начал набрасывать план вступительной речи. Порция снова отправилась в штабную комнату к девяноста семи своим новым друзьям. В десять часов в контору ввалился Гарри Рекс с промасленным пакетом сосисок в тесте прямо от Клода. Одну он заставил взять Джейка, после чего подсунул ему конверт.

– Это чек от вашей страховой компании «Лэнд файер энд кэжуелти», от этой банды жуликоватых идиотов. Никогда больше не покупайте у них страховые полисы, поняли? Сто тридцать пять тысяч. Соглашение выполнено. И ни цента из этой суммы не утекло в карман адвоката, так что с вас магарыч, приятель.

– Спасибо. Если ваши услуги так дешевы, принимайтесь за работу.

– Джейк, я очень устал от этого дела. В понедельник помогу вам с отбором присяжных, но потом свалю. У меня куча собственных дел, ждущих поражения.

– Что ж, это честно. Но на отбор жюри все же приходите.

Джейк знал, что на самом деле Гарри Рекс постарается пропустить как можно меньше допросов свидетелей, после чего каждый вечер будет присоединяться к ним в конференц-зале. Там, за пиццей и сандвичами, будет происходить разбор ошибок минувшего дня и обсуждение того, что может случиться на следующий. Он станет критиковать все действия Джейка, с убийственным сарказмом честить Уэйда Ланье, ругать распоряжения судьи Этли. Он станет давать непрошеные советы по любому поводу, постоянно раздувать тлеющее уныние из-за принципиальной невозможности выиграть это дело. Временами будет настолько невыносим, что Джейку захочется запустить в него чем-нибудь тяжелым.

Но Гарри Рекс редко ошибался. Он знал законы во всех тонкостях и со всеми их тайными подвохами. Он читал людей так, как другие читают журналы. Оставаясь незаметным, он наблюдал, как присяжные наблюдают за Джейком. И его советы порой оказывались бесценными.

Несмотря на абсолютно недвусмысленное предупреждение Сета Хаббарда о том, что ни один адвокат округа Форд не должен получить ни малейшей выгоды от его наследства, Джейк решительно намеревался найти способ заплатить Гарри Рексу хоть какой-то гонорар. Сет хотел, чтобы его написанное в последнюю минуту от руки завещание преодолело все преграды, и, понравилось бы это ему или нет, Гарри Рекс Воннер для достижения этой цели являлся фигурой ключевой.

Телефон на столе Джейка беззвучно завибрировал. Он не обратил на него внимания.

– Почему вы все перестали отвечать на телефонные звонки? – поинтересовался Гарри Рекс. – На этой неделе я звонил раз десять, и ни разу никто не ответил.

– Порция была в суде, я занят, а Люсьен вообще не подходит к телефону.

– А вы не подумали об автомобильных авариях, разводах, магазинных кражах, которые уплывают у вас из рук? Людские страдания взывают к вам оттуда, снаружи.

– Все равно мне пришлось бы всем отвечать, что в данный момент мы слишком заняты.

– Что-нибудь слышно от Люсьена?

– Сегодня он пока не звонил, но на Аляске еще только шесть часов утра. Сомневаюсь, что он уже на ногах и действует.

– Боюсь, сейчас он только ложится. Вы идиот, Джейк, что послали туда Люсьена. Черт, он же умудряется напиться по дороге отсюда до дома. А уж дорвавшись до залов ожидания в аэропортах, гостиничных баров и прочих дорожных прелестей, просто угробит себя.

– Он теперь пьет меньше – планирует подготовиться к экзамену и восстановиться в правах на адвокатскую практику.

– Пить меньше для этого старого козла значит заканчивать пить в полночь.

– Когда это вы стали трезвенником, Гарри Рекс? Вы же начинаете прикладываться к своему «Бад лайту» уже за завтраком.

– Я умею удерживать себя. Я профессионал. А Люсьен – пьяница.

– Вы собираетесь помогать нам со списком кандидатов или будете сидеть здесь все утро и поносить Люсьена?

Гарри Рекс встал и тяжело затопал к выходу.

– Позднее. У вас есть холодный «Бад лайт»?

– Нет.

Когда он вышел, Джейк открыл конверт и изучил чек страховой компании. С одной стороны, ему было грустно, потому что чек символизировал окончательное прощание с их старым домом. Конечно, дом сгорел более трех лет назад, но тяжба со страховой компанией давала им с Карлой надежду на то, что его удастся восстановить. Это оставалось возможным, хотя и маловероятным. С другой стороны, чек означал деньги в банке: немного по любым меркам, но после выплаты двух закладных сумм, у них останется около сорока тысяч. Не то что это давало полную свободу, однако в некоторой степени снимало напряжение.

Он позвонил Карле и сообщил, что грядет скромный праздник – пусть вызовет няню посидеть с Ханной.

По телефону голос Люсьена звучал нормально, хотя для него «нормальным» был скрипучий голос человека, мучительно старающегося стряхнуть с себя похмелье. Он сообщил, что у их объекта, Лонни Кларка, была тяжелая ночь; инфекция не поддается лечению, сегодня врачи менее уверены в благополучном исходе, чем вчера, а что самое неприятное, он не способен к общению.

– Ваши планы? – спросил Джейк.

– Покручусь тут немного, может, покатаюсь на машине по окрестностям. Вы когда-нибудь бывали здесь, Джейк? Весьма впечатляет: с трех сторон горы, а прямо перед тобой – Тихий океан. Городок невелик и не то что красив, но пейзаж!.. Мне нравится. Хочу его изучить.

– Люсьен, как вы думаете, это он?

– Сейчас я знаю меньше, чем знал, выезжая из Клэнтона. Это все еще остается загадкой. Копам все равно, кто он и что тут случилось, им важно накрыть наркосеть. Мне здесь нравится, Джейк. Наверное, я немного задержусь, не буду спешить обратно. В суде ведь я вам не нужен.

С этим Джейк, разумеется, был согласен, но ничего не сказал.

– Холодно, но никакой влажности, – продолжал Люсьен. – Джейк, вы можете представить место, где нет влажности? Мне здесь определенно нравится. Буду присматривать за Лонни и поговорю с ним, как только позволят.

– Люсьен, вы трезвы?

– В десять часов утра я всегда трезв. Это в десять вечера у меня начинаются неприятности.

– Не пропадайте.

– Не волнуйтесь, Джейк, я буду на связи.

Они оставили Ханну в Карауэе у родителей Карлы и через час доехали до Оксфорда. Проезжая через кампус «Оле Мисс», в окружении знакомых видов предались воспоминаниям о былой, совсем другой жизни. Стоял теплый ясный весенний день, студенты в шортах, босиком высыпали на улицу. Они перекидывались фрисби на поляне, потягивали холодное пиво и нежились на уже клонящемся к горизонту солнышке.

Джейку в свои тридцать пять, Карле в тридцать один казалось, что их студенческие деньки были совсем недавно, между тем как минуло уже столько времени. Они познакомились на вечеринке, когда Джейк учился на юридическом факультете, Карла была зеленой второкурсницей. После двух недель беспрерывных свиданий он сделал ей предложение, но она ответила «нет». Во всяком случае, пока. Ее родителям вряд ли понравится, если дочь явится домой с обручальным кольцом. Поэтому они обручились негласно, еще за год до того, как объявили об этом официально.

Проезд через кампус всегда вызывал волну воспоминаний. И изумления. Неужели им действительно уже за тридцать? Казалось, еще в прошлом месяце они были студентами. Джейк старался не приближаться к юридическому факультету – этот кошмар еще недостаточно отдалился в памяти.

В сумерках они въехали на центральную оксфордскую площадь и припарковались у здания суда. Около часа бродили по книжному магазину, выпили кофе на тамошнем балконе, потом отправились ужинать в «Даунтаун гриль» – самый дорогой ресторан на восемь миль вокруг. Заимев свободные деньги, Джейк заказал бутылку бордо – за шестьдесят долларов.

Возвращаясь ближе к полуночи, они по привычке медленно проехали мимо Хокат-хауса. В нем кое-где горел свет, величественный старый дом словно манил к себе. На подъездной аллее стоял «спитфайер» Вилли Трейнора с теннессийскими номерами. Все еще немного расслабленный от вина, Джейк предложил:

– Давай навестим Вилли.

– Нет, Джейк! – запротестовала Карла. – Слишком поздно.

– Да брось, Вилли не рассердится. – Он остановил свой «сааб» и дал задний ход.

– Джейк, это неприлично.

– Для кого-нибудь другого, но не для Вилли. Кроме того, он хочет, чтобы мы купили этот дом. – Джейк припарковался за «спитфайером».

– А если у него гости?

– Значит, их станет на двоих больше. Пошли.

Карла нехотя вышла из машины. Все же помешкав немного на узкой боковой дорожке, они взошли на крутое крыльцо. Воздух был напоен душистым ароматом пионов и ирисов. Розовые и белые азалии густо усеивали клумбы.

– Я скажу, что мы покупаем его, – заявил Джейк.

– Мы не можем себе этого позволить, – возразила Карла.

– Мы – нет, а банк может.

Они позвонили и услышали из-за двери голос Билли Холидей. Наконец Вилли, в джинсах и футболке, с широкой улыбкой открыл им.

– Так-так, – воскликнул он, – уж не новые ли хозяева пожаловали?

– Мы были неподалеку, и захотелось выпить, – ответил Джейк.

– Надеюсь, мы вам не помешали, – с явной неловкостью добавила Карла.

– Вовсе нет. Входите, входите. – Вилли приглашающе взмахнул рукой.

Они прошли в гостиную, где на столе в ведерке со льдом стояла бутылка белого вина. Она была почти пуста, и Вилли быстро принес и откупорил другую, попутно объясняя, что приехал освещать процесс. Его последним проектом был ежемесячный журнал, посвященный культуре Юга, и главным материалом первого номера должна была стать подробная история о Сете Хаббарде и наследстве, которое он оставил домоправительнице. Вилли никогда прежде не упоминал об этом.

Джейка взволновала перспектива получить некоторую известность за пределами округа Форд. Известность, которую принес ему процесс Хейли, в свое время опьянила его.

– И кто будет на обложке? – в шутку спросил он.

– Вероятно, не вы, – ответил Вилли, протягивая им бокалы. – Ваше здоровье.

Они немного поговорили о будущем процессе, но думали все трое о другом.

– Вот что я предлагаю, – Вилли сломал лед недоговоренности, – давайте заключим сегодня устный договор, только мы трое.

– Устные договоры не имеют юридической силы в вопросах недвижимости, – уточнил Джейк.

– Вы не испытываете ненависти к адвокатам? – Карла обратилась к Вилли.

– К большинству из них, – ответил он и уже серьезно добавил: – Оно будет иметь силу, если мы так решим. Давайте скрепим рукопожатием нашу секретную сделку, а после суда найдем адвоката, который составит нам письменный договор. Идите-ка вы, друзья, в банк, оформляйте ссуду под залог дома, и мы покончим с делом за три месяца.

Джейк с Карлой переглянулись и на миг замерли, словно идея была абсолютно новой. На самом деле они много раз обсуждали ее до изнеможения.

– А если нам не дадут ссуду? – предположила Карла.

– Не смешите меня. Любой банк в городе выдаст вам деньги под залог этого дома.

– Сомневаюсь, – покачал головой Джейк. – Их всего четыре, и против двух из них я вел дела.

– Послушайте, дом стоит двести пятьдесят тысяч, и всем банкам это известно.

– Я думал, он стоит двести двадцать пять, – вставил Джейк, быстро взглянув на Карлу.

Вилли выпил глоток вина, с довольным видом причмокнул.

– Да, стоил, недолго. Но вы не заглотали наживку в нужный момент. Если говорить начистоту, такой дом стоит четыреста тысяч, в Мемфисе…

– Это мы уже обсуждали. Здесь не Мемфис.

– Хорошо. Но двести пятьдесят – более разумная цена. Так что дом стоит двести пятьдесят.

– Странный способ продавать, Вилли, – сказал Джейк. – Если вам не удается получить назначенную цену, вы ее поднимаете?

– Я не собираюсь ее больше поднимать, Джейк, если, конечно, на горизонте не появится какой-нибудь богатый врач. Двести пятьдесят. Это честная цена, и вы это знаете, ребята. Ну, давайте пожмем друг другу руки.

Джейк и Карла долго смотрели друг на друга, потом она медленно протянула руку Вилли.

– Молодец, девочка, – сказал Джейк.

Сделка была заключена.

Единственным звуком в палате было тихое жужжание монитора где-то сзади над головой. Единственным светом – красные огоньки электронных цифр на экране, отсчитывающих его жизненные показатели. Поясницу ломило, и Лонни попытался немного сменить положение тела. Через капельницу в кровь поступала прозрачная, но сильнодействующая жидкость, которая снимала боль. Сознание то уходило, то возвращалось, но не более чем на несколько мгновений, потом снова меркло.

Он потерял счет дням и часам. Телевизор выключили и унесли пульт. Медикаменты были настолько сильными, что даже самые беспокойные сестры не могли разбудить его ночью, хотя и старались.

Ненадолго приходя в себя, он понимал, что в палате происходит какое-то движение – санитары, сестры, врачи, много врачей… Иногда слышал, как они разговаривают между собой тихими мрачными голосами, тогда Лонни казалось, что он уже умирает. Развитие инфекции, названия которой он не мог даже произнести, не то что запомнить, удалось остановить, и теперь врачи боролись за то, чтобы покончить с ней. Сознание то меркло, то возвращалось.

Незнакомец появился беззвучно и коснулся поручня, ограждающего кровать.

– Энсил, – сказал он тихим, но сильным голосом. – Энсил, вы слышите меня?

Глаза Лонни широко открылись при звуке его настоящего имени. У кровати стоял пожилой человек с длинными седыми волосами, в черной футболке. То же самое лицо, опять.

– Энсил, вы слышите меня?

Ни один мускул не дрогнул на лице Лонни.

– Вас зовут не Лонни, мы знаем это. Вы – Энсил. Энсил Хаббард, брат Сета. Энсил, что случилось с Сильвестром Риндсом?

Как бы ни был напуган, Лонни не пошевелился. Он уловил запах виски, такой же, как накануне.

– Что случилось с Сильвестром Риндсом? Вам было восемь лет, Энсил. Что случилось с Сильвестром Риндсом?

Лонни закрыл глаза и глубоко задышал. Несколько секунд он был без сознания, потом у него дернулась рука, и он открыл глаза. Незнакомец исчез.

Лонни вызвал медсестру.

38

Когда супруга была жива, судья Этли и миссис Этли в течение восьми лет, без единого перерыва, посещали воскресные службы в Первой пресвитерианской церкви. Пятьдесят два воскресенья, восемь лет. Гриппозный вирус прервал эту неизменность. Жена умерла, и судья как-то растерялся, начал раза два-три в год пропускать службу. Но не часто. Он был такой важной фигурой для церкви, что его отсутствие не проходило незамеченным.

В воскресенье, накануне открытия процесса, он в церковь не пришел, и Джейк, увидев это, позволил мыслям отвлечься от службы. Может, старик заболел? Если так, будет ли начало суда отсрочено? Как это отразится на его, Джейка, стратегии? Десятки вопросов – и ни одного ответа.

После службы Джейк со своими девочками поехал в Хокат-хаус, где Вилли на заднем крыльце готовил еду. Это он настоял, чтобы новые владельцы пришли в гости, заявив, что хочет познакомиться с Ханной и показать ей дом и сад. Разумеется, в строжайшем секрете. Джейк с Карлой предпочли бы пока не посвящать дочь в это дело, но в своем радостном предвкушении не удержались. Ханна пообещала никому не выдавать чрезвычайно важный секрет.

После экскурсии, во время которой Ханна придирчиво выбирала себе будущую комнату, они расселись на террасе за дощатым деревенским столом, на котором уже стояли французские тосты и омлет. Вилли перевел разговор с дома на предстоящий процесс. Исподволь, незаметно – в нем снова взыграл журналист – нащупывал он острые углы и чувствительные точки.

Дважды Карла метнула предупреждающий взгляд на Джейка. Тот, впрочем, и сам понимал, что происходит. Когда Вилли спросил, можно ли рассчитывать, что всплывут свидетельства интимных отношений между Сетом Хаббардом и Летти Лэнг, Джейк вежливо ответил, что не может обсуждать этот вопрос.

Неловкость усугублялась по мере того, как Джейк делался все более молчаливым, между тем как хозяин продолжал болтать о слухах, которые до него доходили. Правда ли, что Летти предложила разделить деньги и заключить соглашение? Джейк твердо заявил, что не вправе это комментировать, слухов ходит предостаточно. А когда Вилли настойчиво вернулся к вопросу об «интимных отношениях», уже не выдержала Карла:

– Ради бога, Вилли, здесь семилетняя девочка!

– Да, конечно, простите.

Ханна не пропускала ни слова.

Через час Джейк взглянул на часы и сказал, что ему нужно в контору – предстоят долгий день и долгая ночь. Вилли налил всем еще кофе, гости выпили, поблагодарили за гостеприимство и положили салфетки на стол. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы вежливо попрощаться.

Когда они отъезжали, Ханна, глядя на дом через заднее окно машины, сказала:

– Мне нравится наш новый дом. Когда мы сможем переехать?

– Скоро, солнышко, – ответила Карла.

– А где будет жить мистер Вилли?

– О, у него несколько домов, – отозвался Джейк. – О нем можешь не беспокоиться.

– Он симпатичный.

– Да, симпатичный, – согласилась Карла.

Люсьен проследовал за детективом в палату, где Лонни ждал их, сидя в постели. Рядом, словно часовой на посту, застыла коренастая медсестра. Она не улыбалась и, судя по всему, была недовольна вторжением. Один из докторов неохотно разрешил задать больному несколько вопросов. За ночь состояние Лонни улучшилось, он чувствовал себя бодрее, но персонал больницы все еще старался охранять его покой. В любом случае здесь не любили адвокатов.

– Это человек, о котором я вам говорил, Лонни, – небрежно произнес детектив, не делая ни малейшей попытки познакомить их.

Люсьен, в черном костюме, встал в изножье кровати, изобразив на лице притворную улыбку.

– Мистер Кларк, меня зовут Люсьен Уилбэнкс, я работаю на адвоката из Клэнтона, Миссисипи, – представился он.

Лонни показалось, он уже видел это лицо. Среди ночи оно то появлялось, то исчезало, словно призрак.

– Рад познакомиться, – ответил Лонни, все еще чувствуя себя как с похмелья, хотя его голова с момента нанесения того страшного удара еще никогда не работала так четко.

– Мы участвуем в процессе, для которого необходимо разыскать человека по имени Энсил Хаббард, – сказал Люсьен. – Мистера Хаббарда, родившегося в округе Форд, штат Миссисипи, первого августа тысяча девятьсот двадцать второго года. Его отцом был Клеон Хаббард, матерью – Сара Белле Хаббард, у него имелся один брат, Сет, на пять лет старше. Где только мы не искали этого человека, и вот наше внимание привлек тот факт, что вы могли знать его или, по крайней мере, ваши пути могли пересекаться.

– Вы приехали аж из Миссисипи? – удивился Лонни.

– Конечно. Труд невелик. У нас там, представьте, тоже есть самолеты. И мы уже прочесали весь континент в поисках Энсила.

– Что за процесс? – спросил Лонни с тем небрежным выражением, с каким большинство людей спрашивает о чем-то, совершенно их не касающемся.

– Дело весьма запутанное. Сет Хаббард неожиданно умер полгода тому назад, оставив после себя полную неразбериху. Куча деловых интересов и не слишком вразумительные распоряжения относительно наследства. Наша задача как адвокатов – в первую очередь попытаться собрать вместе всю семью, что в случае с Хаббардами не так-то просто. У нас есть основания полагать, что вы можете что-то знать об Энсиле Хаббарде. Это так?

Лонни закрыл глаза – боль пронзила голову, – потом открыл снова, посмотрел в потолок и тихо ответил:

– Простите, это имя мне ни о чем не говорит.

Так, словно он либо ожидал этого, либо не услышал ответа, Люсьен продолжил:

– Не вспомните ли вы кого-нибудь из вашего прошлого, кто мог знать Энсила Хаббарда или упоминал при вас это имя? Помогите мне, мистер Кларк. Подумайте хорошенько. Судя по всему, вы много перемещались по свету, а значит, знали многих людей в разных местах. Я понимаю, у вас болит голова, но уделите мне немного времени и как следует подумайте.

– Это имя мне ни о чем не говорит, – повторил Лонни.

Медсестра посмотрела на Люсьена так, будто готова была влепить ему пощечину. Он не обратил на нее внимания, лишь аккуратно положил потрепанный кожаный портфель в изножье кровати, чтобы Лонни мог его видеть и понял, что в нем, вероятно, находится нечто важное.

– Вы когда-нибудь бывали в Миссисипи, мистер Кларк? – спросил он.

– Нет.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен.

– Удивительно, мы-то думали, что вы там родились. Мы заплатили кучу денег одной очень дорогой фирме, которая занимается для нас поиском Энсила Хаббарда. Когда всплыло ваше имя, они взяли след и нашли нескольких Лонни Кларков. Один из них родился в Миссисипи шестьдесят шесть лет тому назад. Вам ведь как раз шестьдесят шесть лет, мистер Кларк, не так ли?

Лонни уставился на него ошарашенно и растерянно, потом медленно произнес:

– Да.

– Тогда как вы связаны с Энсилом Хаббардом?

– Он же сказал, что не знает такого, – встряла медсестра.

– Я не с вами разговариваю! – рявкнул Люсьен. – Это важное судебное дело, очень крупное, им занимаются десятки адвокатов, несколько судов, речь идет об огромных деньгах. Если мне понадобится, чтобы вы сунули в него свой нос, я вас об этом уведомлю. А до тех пор, пожалуйста, не высовывайтесь.

Щеки у медсестры побагровели, и она задохнулась от негодования.

Лонни терпеть не мог эту медсестру, поэтому охотно добавил:

– Прошу вас не говорить за меня, хорошо? Я могу сам о себе позаботиться.

Медсестра, соврешенно униженная, отошла от кровати. Люсьен и Лонни, объединившиеся теперь в своем презрении к ней, внимательно посмотрели друг на друга.

– Мне нужно подумать. Моя память то пропадает, то возвращается, к тому же меня так накачали лекарствами…

– С радостью дам вам время, – ответил Люсьен. – Нам очень важно найти Энсила Хаббарда. – Он достал из кармана визитку и протянул ее Лонни. – Это мой начальник, Джейк Брайгенс. Вы можете позвонить ему и удостовериться, что я у него работаю. Он – главный адвокат по этому делу.

– И вы тоже адвокат?

– Да. Просто у меня закончились визитки. Я остановился в гостинице «Глетчер» на Третьей улице.

Ближе к вечеру Гершел Хаббард отпер дверь отцовского дома и вошел. Сколько времени пустует этот дом? Он подсчитал в уме: отец покончил с собой второго октября, в воскресенье. Сегодня второе апреля, тоже воскресенье. Насколько он знал, уборку здесь не делали с тех пор, как он уволил Летти, то есть со следующего после похорон дня. Толстый слой пыли покрывал подвешенный на кронштейне телевизор и книжные полки. В спертом воздухе висел застоявшийся табачный дух.

Он щелкнул выключателем и зажег свет. Ему сказали, что Квинсу Ланди, администратору наследства, поручено оплачивать коммунальные услуги. Кухонные поверхности сияли чистотой, холодильник был пуст. Из водопроводного крана на ржавое пятно фаянсовой раковины медленно капала вода. Гершел прошел в глубь дома и в комнате, которую когда-то называл своей, смахнув пыль с легкого покрывала, растянулся на кровати, уставившись в потолок.

За прошедшие полгода он много раз мысленно не только тратил полученное наследство по своему усмотрению, но и преумножал его с помощью умелых инвестиций. Временами чувствовал себя миллионером, временами испытывал пугающую пустоту, представляя, как богатство уплывает из рук и он остается ни с чем. Почему старик это сделал? Гершел был готов взять на себя бо́льшую часть ответственности за их испорченные отношения, но никак не мог принять того факта, что отец полностью отлучил его от наследства.

Конечно, ему следовало больше любить Сета, но, с другой стороны, и Сет не одаривал его любовью. Надо было проводить здесь, в этом доме, больше времени, но ведь и Сет не горел желанием его видеть. Когда же это началось? Сколько лет было Гершелу, когда он понял, что отец холоден и равнодушен к нему? Ребенок не станет бегать за отцом, у которого нет для него времени.

Гершел никогда не боролся с отцом, открыто не бунтовал, не ставил его в затруднительное положение причастностью к преступному миру, арестами, пристрастием к наркотикам и алкоголю. В шестнадцать лет он просто оставил Сета, ушел из дому, чтобы стать мужчиной. И если взрослым человеком он не уделял отцу должного внимания, так это потому, что Сет не уделял внимания ему, когда он был ребенком. Пренебрежительное отношение к родителям не является врожденным качеством ребенка, оно приобретается со временем. А Гершел учился у мастера.

Могут ли деньги изменить положение вещей?

«Если бы знал, сколь велико состояние отца, что бы я делал по-другому? Да очень многое, черт возьми», – признался себе Гершел.

В свое время он напрямую заявил, по крайней мере матери, что не станет менять абсолютно ничего: мол, нет уж, сэр, если вам не нужен сын, то и сын унижаться не станет. Теперь же, по прошествии времени, когда его собственный несчастливый мир становился все мрачнее, Гершел понимал, что должен был находиться здесь, в доме, заботиться о своем дорогом старом папочке. Должен был изобразить пароксизм интереса к древесине и мебели. Умолять Сета обучить его приемам бизнеса и натаскать, чтобы он мог продолжить его дело. Надо было проглотить обиду, вернуться в округ Форд, снять жилье поблизости и уж точно не спускать глаз с Летти Лэнг.

Быть лишенным такого большого наследства унизительно. Друзья шептались у него за спиной. Враги злорадствовали. Бывшая жена презирала его почти так же, как презирала Сета, и радостно распространяла по Мемфису ужасные, но, увы, правдивые сплетни. Несмотря на то что ее собственные дети тоже получили отставку, она не могла удержаться и всячески поливала бедного Гершела. Вот уже полгода он не мог сосредоточиться на делах и вести бизнес. Счета и долги неумолимо накапливались, мать все меньше сочувствовала и помогала ему. Уже два раза она попросила его съехать из ее дома и найти себе другое жилье. Он бы и рад, да не может себе этого позволить.

Судьба его находилась сейчас в руках проныры-адвоката Уэйда Ланье, капризного старого судьи Рубена Этли и случайного сборища не имеющих никакого отношения к делу присяжных из захолустного сельского района Миссисипи. Иногда он чувствовал уверенность: справедливость восторжествует. Какая-то экономка, независимо от цвета кожи, появившаяся в жизни отца только в последние годы и с притворным дружелюбием манипулировавшая им, не заслужила такой милости. Справедливость на их стороне. Но случались моменты, когда он испытывал невыразимую боль от того, что удача уплывает из рук. Если это случилось один раз, может случиться и в другой.

Стены словно начали смыкаться, затхлый воздух сгустился. Когда-то это был безрадостный дом, где его родители презирали друг друга. Он мысленно разразился ругательствами в адрес обоих, ни одному не отдавая предпочтения, но потом снова сосредоточился на Сете. Зачем рожать детей, если они тебе не нужны? Этот вопрос мучал его многие годы, но ответа он так и не нашел.

Хватит. Он запер дом и поехал в Клэнтон, где его ждали к шести. Йен и Рамона были уже на месте, в большом конференц-зале на втором этаже конторы Салливана. Когда он вошел, их ас-консультант Майрон Панки докладывал о тщательно проделанной работе. Последовали беглые представления и приветствия. Панки сопровождали две его сотрудницы – миловидные молодые дамы, которые записывали все происходящее.

Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт сидели в середине длинного края стола, окруженные помощниками.

– Наш телефонный опрос, – вещал Панки, – показал: узнав дополнительные факты – что завещание было написано богатым семидесятилетним мужчиной и что сиделкой и домохозяйкой при нем служила привлекательная женщина гораздо моложе него, – половина опрошенных задавала вопрос, были ли между ними интимные отношения. Мы сами никогда не упоминали о сексе, но вопрос возникал автоматически. Что там было на самом деле? О расе мы вообще не говорили, но восемьдесят процентов чернокожих и пятьдесят пять процентов белых респондентов заподозрили сексуальные отношения.

– Таким образом, вопрос этот, хоть и не высказанный, носится в воздухе, – вставил Ланье.

«Но разве мы не знали этого еще полгода назад? – думал Гершел, машинально черкая что-то в блокноте.

На сегодняшний день они выплатили Панки две трети его семидесятипятитысячного гонорара. Деньгами теперь распоряжалась фирма Уэйда Ланье, оплачивающая все судебные издержки. Йен вложил двадцать тысяч, Гершел – ничего. Когда настанет момент возмещения, войны за дележ не избежать.

Панки раздал толстые буклеты для ознакомительного чтения, хотя адвокаты уже потратили много часов на изучение этих материалов. В буклете содержались короткие резюме всех кандидатов, начиная с Амброуза и заканчивая Янгом. Многие сопровождались фотографиями домов и автомобилей, имелись даже фото самих кандидатов. Одни были взяты из церковных или клубных справочников, из школьных альбомов, другие хитроумно выманены у друзей.

– Наш идеальный присяжный, – продолжпл Панки, – это человек в возрасте около пятидесяти лет. Люди более молодые ходили в смешанные школы и склонны к большей терпимости в расовых вопросах, а нам такая терпимость не на руку. Как ни печально, в данном случае чем крепче расистские предубеждения, тем лучше для нас. Белые женщины немного предпочтительнее белых мужчин, поскольку они склонны ревниво относиться к другой женщине, сумевшей заставить мужчину написать завещание в ее пользу. Мужчина может простить другого мужчину, не устоявшего перед своей домоправительницей, женщины не так снисходительны.

«И вот за это семьдесят пять тысяч? – подумал Гершел. – Разве это не само собой разумеется?»

Он бросил усталый взгляд на сестру, которая выглядела старой и измученной. Отношения с Йеном не ладились, и последние три месяца брат с сестрой разговаривали по телефону больше, чем за предыдущие десять лет. Сделки Йена не окупались, трещина в семейной жизни становилась все глубже. Бо́льшую часть времени Йен проводил на побережье залива, где с партнерами реконструировал торговый мол. Рамона была только рада, она не хотела видеть его дома и открыто говорила о разводе, во всяком случае, Гершелу. Но если они проиграют дело, развод она позволить себе не сможет.

– Мы не проиграем, – успокоил ее Гершел.

Панки токовал про свои изыскания до половины восьмого, пока Уэйд Ланье не заявил, что с него довольно, после чего они отправились в рыбацкую хижину на берегу озера Чатула, где с удовольствием долго сидели за ужином – только адвокаты и их клиенты. После нескольких бокалов нервы успокоились, и все смогли расслабиться. Как большинство выступающих в суде адвокатов, Уэйд Ланье был прекрасным рассказчиком и потчевал присутствующих смешными историями из опыта своих судебных баталий, постоянно приговаривая:

– Мы выиграем, ребята. Просто доверьтесь мне.

Когда зазвонил телефон, Люсьен лежал у себя в номере, глубоко увязнув в очередном непостижимом романе Фолкнера. Стакан виски со льдом стоял на прикроватной тумбочке:

– Это мистер Уилбэнкс? – послышался слабый голос на другом конце провода.

– Да, это я, – ответил Люсьен, осторожно закрывая книгу и спуская ноги на пол.

– Это Лонни Кларк, мистер Уилбэнкс.

– Пожалуйста, называйте меня Люсьеном, а я буду называть вас Лонни, хорошо?

– Хорошо.

– Как вы себя чувствуете, Лонни?

– Лучше, намного лучше. Вы ведь приходили ко мне вчера ночью, Люсьен, правда? Я знаю, что приходили. Думал, приснилось, будто в палате появился незнакомец и что-то мне сказал, но сегодня я вас узнал и вспомнил ваш голос.

– Боюсь, Лонни, вам это действительно приснилось.

– Нет, не приснилось. Потому что в предыдущую ночь вы тоже приходили. И в пятницу, и в субботу. Это были вы. Я точно знаю.

– Лонни, в вашу палату никто не может проникнуть, у дверей круглосуточно дежурит коп, мне так сказали.

Лонни помолчал, словно не знал этого, а если знал, то и впрямь задумался: как мог посторонний пробраться в палату?

– Тот незнакомец что-то говорил о Сильвестре Риндсе. Люсьен, вы знаете Сильвестра Риндса?

– Откуда он? – спросил Люсьен, сделав глоток виски.

– Люсьен, я вас спрашиваю: вы знаете Сильвестра Риндса?

– Я прожил в округе Форд всю свою жизнь, Лонни, и знаю всех – белых и черных. Но что-то подсказывает мне, что Сильвестр Риндс умер еще до моего рождения. А вы с ним были знакомы?

– Не знаю. Все так спуталось в голове. И было так давно… – Голос стал совсем далеким, будто Лонни выронил трубку.

«Не давай ему замолчать», – приказал себе Люсьен.

– Меня гораздо больше интересует Энсил Хаббард, – быстро произнес он. – Вам что-нибудь говорит это имя?

– Может быть, – слабым голосом ответил Лонни. – Не могли бы вы зайти завтра?

– Разумеется. В какое время?

– Приходите пораньше. По утрам я еще не чувствую себя таким усталым.

– Когда заканчивается врачебный обход?

– Не знаю. Часов в девять, наверное.

– Я буду у вас в половине десятого, Лонни.

39

Невин Дарк припарковался напротив здания суда и посмотрел на часы. Он приехал раньше времени, но сделал это сознательно. Его никогда прежде не вызывали в качестве кандидата в присяжные, и он нехотя признался себе, что взволнован.

Невин фермерствовал на двухстах акрах земли к западу от Карауэя и редко ездил в Клэнтон. По правде сказать, даже не мог припомнить, когда был здесь в последний раз. По такому случаю он надел новенькие брюки цвета хаки и кожаную летную куртку отца, который был летчиком во время войны. Жена идеально отгладила ему хлопковую рубашку с пуговками на воротнике. Нечасто Невин так расфуфыривался.

Не выходя из машины, он огляделся в поисках других кандидатов, получивших повестки.

О деле Невин знал мало. Брат его жены, хвастун-всезнайка, сказал, будто слышал, что суд будет из-за какого-то рукописного завещания, но подробностей сообщить не мог. Невин с женой на местные газеты не подписывались, в церковь не ходили уже лет десять, так что сплетнями из этих богатых источников не питались. В повестке о том, какие функции он должен будет исполнять в качестве присяжного, не говорилось. Невин никогда не слышал ни о Сете Хаббарде, ни о Летти Лэнг. Имя Джейка Брайгенса было ему известно, но лишь потому, что тот из Карауэя, и еще потому что процесс Хейли прогремел на весь округ.

Короче, Невин был идеальным присяжным: в меру сообразительным, беспристрастным и неинформированным. Повестка лежала у него в кармане куртки. Чтобы убить время, он обогнул площадь и только потом вошел в здание суда, где уже закипала деловая жизнь. Поднявшись по лестнице, Невин оказался в толпе, собравшейся перед большими дубовыми дверьми главного судебного зала. Два пристава в униформе держали в руках дощечки с зажимами.

Когда наконец, проверив по списку, его пропустили внутрь, служащий показал ему место слева от прохода. Невин очутился рядом с миловидной женщиной в короткой юбке, которая уже через две минуты сообщила ему, что преподает в школе вместе с Карлой Брайгенс и ей, видимо, придется пропустить занятия. Когда Невин признался, что ничего не знает о деле, она не могла в это поверить.

Все вероятные присяжные перешептывались, наблюдая, как юристы снуют туда-сюда с важным видом. Судейская скамья пустовала. Полдюжины служащих бесцельно перекладывали какие-то бумаги, чтобы оправдать свое присутствие на величайшем в истории округа Форд судебном процессе. Некоторые адвокаты не имели отношения к делу и повода находиться здесь, но зал, набитый кандидатами в присяжные, всегда привлекал и не занятых в процессе профессионалов.

К примеру, у адвоката Чака Рея не было ни клиентов, ни офиса, ни денег. Лишь изредка ему выпадало проверить документы, устанавливающие право землевладения, поэтому он всегда околачивался в суде, убивая там огромное количество времени, галлонами поглощая бесплатный кофе во всех кабинетах, флиртуя с секретаршами, хорошо его знающими, и сплетничая со всеми попадающими в поле его зрения адвокатами. В общем, он просто всегда был там.

Чак не пропускал почти ни одного процесса. За неимением собственных дел он наблюдал за чужими. Сегодня на нем был его самый темный костюм, а острые мысы штиблет сияли, как только что отполированные. Он поговорил с Джейком и Гарри Рексом, прекрасно осведомленными, что он собой представляет, и с несколькими иногородними юристами, мгновенно угадавшими в нем типичного праздношатающегося судейского завсегдатая – такого встретишь в любом суде.

Джентльмен, сидящий слева от Невина, затеял разговор: сообщил, что владеет в Клэнтоне фирмой по установке оград и когда-то делал загон для охотничьих собак Гарри Рекса Воннера.

– Вон того толстяка в плохом костюме. – Он указал пальцем. – Это и есть Гарри Рекс Воннер. Самый ушлый адвокат по разводам во всем округе.

– Он работает на Джейка Брайгенса? – спросил Невин, ничего не знающий о клэнтонской жизни.

– Похоже на то.

– А кто те, другие адвокаты?

– А черт их знает. В последние дни их тут много, вся площадь ими забита.

В этот момент судебный пристав вскинулся и заголосил:

– Встать! Суд идет! Председательствующий судья Канцелярского суда Двадцать шестого юридического округа штата Миссисипи достопочтенный Рубен Этли!

Присутствующие в зале поспешно начали подниматься, пока судья Этли, появившись из глубины судейского возвышеия, направлялся к своей скамье.

– Прошу садиться, – сказал он.

Публика шумно расселась на свои места. Судья поздоровался, поблагодарил кандидатов в присяжные за то, что сочли возможным приехать – будто у них был выбор, – и разъяснил, что первым пунктом регламента будет отбор жюри, которое должно быть составлено из двенадцати действующих и двух запасных присяжных. Напомнил, что, исходя из его опыта, это может занять бо́льшую часть дня. Есть судебные процедуры, требующие времени, поэтому он просит всех проявить терпение.

Судебный клерк написал имена всех кандидатов на маленьких листках бумаги, которые сложил в пластмассовое ведерко. Судья сообщил, что будет наугад вытаскивать бумажки по одной и называть имена. Так мы установим порядок рассадки первых пятидесяти кандидатов. Когда они займут свои места, остальных до конца сегодняшнего дня отпустят. Если понадобится, их снова вызовут завтра.

В зале было две секции – справа и слева от центрального прохода, в каждой – по десять длинных скамей, рассчитанных примерно на десять человек каждая. Поскольку зал был набит до отказа, судья Этли попросил зрителей первых четырех рядов слева встать и освободить места. Это заняло несколько минут – лишившиеся мест зрители толпились и толкались, не зная, куда перейти. Большинству пришлось стоя расположиться вдоль стен.

Судья сунул руку в ведерко, достал бумажку и прочел имя:

– Мистер Невин Дарк.

У Невинна ёкнуло сердце.

– Я здесь, сэр. – Он встал.

– Доброе утро, мистер Дарк. Будьте любезны, займите крайнее место в первом ряду, пока мы будем называть вас присяжным номер один.

– Хорошо.

Шагая по проходу, Невин заметил, что адвокаты смотрят на него так, словно он только что кого-то убил. Они продолжали так же смотреть на него, и когда он занял указанное место. Все как один.

Невин Дарк. Белый, пятьдесят три года, фермер, женат, имеет двоих взрослых детей, не принадлежит ни к какому приходу, не является членом каких-либо клубов, высшего образования не имеет, на учете в полиции не состоит. Джейк выставил ему семь баллов, и они с Порцией заглянули в свои заметки.

Гарри Рекс, стоящий в углу возле ложи присяжных, изучал свои. Их идеальным присяжным был чернокожий мужчина (или женщина) любого возраста, но среди кандидатов таких было очень мало.

За столом «протестантов» Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт сверили свои записи. Их идеальным присяжным был белый мужчина в возрасте от сорока пяти лет и старше, выросший в каком-нибудь захолустье глубоко на Юге во времена сегрегации и категорически нетерпимый по отношению к черным. Невин Дарк им нравился, хотя и им известно о нем было не больше, чем Джейку.

Номером два оказалась Айви Грэммер, тридцатиоднолетняя белая секретарша. Судья Этли неторопливо разворачивал бумажки, вчитывался в них, чтобы правильно произносить имена, и ждал, пока каждый займет место и осознает свое новое положение.

Когда первый ряд заполнился, перешли ко второму. Присяжной номер восемь была Шерри Бентон, первая чернокожая из уже вызванных кандидатов.

Примерно час ушел на то, чтобы отобрать пятьдесят человек. Когда все они сидели на своих местах, судья отпустил остальных, предупредив, что те обязаны оставаться в пределах досягаемости, пока не поступят другие распоряжения. Кое-кто ушел, но большинство осталось, влившись в ряды зрителей.

– Прервемся на пятнадцать минут, – объявил судья, ударив молоточком.

Грузно поднявшись, он заковылял к задней двери, оставляя позади себя хвост из развевающейся черной мантии. Адвокаты мгновенно собрались группками и возбужденно заговорили, все одновременно. Джейк, Порция и Гарри Рекс проследовали прямиком в совещательную комнату присяжных, которая в тот момент пустовала.

Как только Джейк закрыл дверь, Гарри Рекс сказал:

– Мы погибли, вы это сознаете? Отвратительная жеребьевка. Ужасно, просто ужасно.

– Поживем – увидим, – возразил Джейк, бросая на стол блокнот и хрустя пальцами.

– Из пятидесяти человек мы имеем одиннадцать черных, – заметила Порция. – К сожалению, четверо из них сидят в заднем ряду. Так что наш ряд – последний.

– И вы еще шутите? – рявкнул на нее Гарри Рекс.

– Ну да, мне кажется, это вполне уместно.

– Не будем пререкаться, хорошо? – урезонил их Джейк. – Сомневаюсь, что мы пройдем дальше сорокового номера.

– Я тоже, – согласился Гарри Рекс. – И просто к сведению: я вел бракоразводные дела против номеров семь, восемнадцать, тридцать один, тридцать шесть и сорок семь. Они не знают, что я работаю на вас, мистер Брайгенс, да я и сам не могу сказать, зачем я это делаю, потому что уверен, черт меня побери, что мне ничего не заплатят. Понедельник, утро, моя контора кишит разводящимися супругами, кое у кого имеется оружие, а я болтаюсь здесь, вроде Чака Рея, и ничего за это не имею.

– Будьте любезны, заткнитесь, – прорычал Джейк.

– Если вы настаиваете…

– Положение небезнадежно, – успокаивающе произнес Джейк. – Жеребьевку не назовешь удачной, но она и не катастрофична.

– Так и вижу, как Ланье со своими подручными улыбается при этих словах.

– Я вас не понимаю, друзья, – вклинилась Порция. – Почему всегда надо противопоставлять белых и черных? Я смотрела на этих людей, вглядывалась в их лица, и мне не показалось, что это свора бессердечных расистов, которые точно не признают завещание и отдадут все противной стороне. Среди них есть вполне вменяемые, разумные люди.

– И много невменяемых и неразумных, – добавил Гарри Рекс.

– Я согласен с Порцией, но мы еще очень далеки от финальной дюжины. Давайте отложим грызню на потом.

После перерыва адвокатам было разрешено передвинуть свои стулья к другому концу стола, чтобы они могли наблюдать за кандидатами во время отбора. Судья Этли занял свою скамью без предварительного ритуального: «Встать, суд идет!» и начал с краткого изложения дела. Он сказал, что надеется завершить процесс за три-четыре дня, а уж к концу пятницы – точно. Потом представил адвокатов, всех без исключения, но не их помощников. Джейк стоял один перед лицом целой армии.

После этого судья Этли сообщил, что будет задавать общие вопросы, потом позволит адвокатам задать уточняющие. Начал он со здоровья – есть ли среди кандидатов больные, проходящие курс лечения, или такие, кто не в состоянии сидеть и слушать в течение долгого периода времени. Одна женщина встала и сказала, что у нее муж в больнице в Тьюпело и ей нужно быть рядом с ним.

– Освобождаю вас, – с большим сочувствием произнес судья Этли.

Дама поспешно покинула зал. Ушел также номер двадцать девять. У сорокового оказалась позвоночная грыжа, видимо, воспалившаяся в минувшие выходные, он испытывает изрядную боль в спине и принимает обезболивающее, которое вызывает сонливость.

– Освобождаю вас, – кивнул судья Этли.

Можно было подумать, что он готов легко отпустить всех, у кого имелись на то законные основания, однако оказалось вовсе не так. Когда он задал вопрос, не помешает ли исполнение обязанностей присяжного чьей-то работе, джентльмен в пиджаке и при галстуке встал и сказал, что просто не может долго отсутствовать на работе. Будучи управляющим местного филиала фирмы, производящей стальные конструкции, он имел весьма высокое представление о собственной важности. Намекнул даже на то, что может потерять должность. Судья Этли прочел ему пятиминутную лекцию о гражданской ответственности и отверг его претензии, закончив свою речь словами:

– Если вы потеряете работу, мистер Кроуфорд, дайте мне знать. Я вызову вашего босса в суд, поставлю его перед собой и, не сомневайтесь, это будет один из худших дней в его жизни.

Мистер Кроуфорд сел, униженный, словно его выпороли. Больше охотников соскочить, ссылаясь на работу, не нашлось. А судья Этли перешел к следующему пункту: доводилось ли присутствующим прежде участвовать в процессах в качестве присяжных? Несколько человек ответили утвердительно: трое избирались присяжными в суде штата, двое – в федеральном. Ничто в их предыдущем опыте не препятствовало участию в текущем деле.

Девять человек признались, что знают Джейка Брайгенса. Четверо в прошлом были его клиентами – их отпустили. Две дамы посещали ту же церковь, что и он, но не считают, что этот факт может повлиять на их решение. Их оставили. Нашелся дальний родственник. Коллега Карлы по школе сказала, что слишком хорошо знакома с Джейком, чтобы сохранять объективность, и была отпущена. Последним оказался однокашник по старшим классам карауэйской школы, который признался, что не виделся с Джейком уже лет десять. Парня временно оставили, пообещав вернуться к его кандидатуре позднее.

Затем тот же вопрос судья задал обо всех прочих адвокатах, заново их представив. Никто не знал ни Уэйда Ланье, ни Лестера Чилкотта, ни Зака Зейтлера, ни Джо Брэдли Ханта, что никого не удивило, поскольку все они были иногородними.

– И последнее, – сказал судья Этли. – Завещание, о котором пойдет речь, написано человеком по имени Сет Хаббард, ныне покойным, разумеется. Был ли кто-нибудь из вас знаком с ним?

Поднялись две руки. Один мужчина встал и сказал, что вырос недалеко от Пальмиры и водил знакомство с Сетом в молодости.

– Сколько вам лет, сэр? – спросил судья.

– Шестьдесят девять.

– Знаете ли вы, что человек старше шестидесяти пяти лет имеет право требовать освобождения от обязанностей присяжного?

– Да, сэр, но я не обязан это делать, если не ошибаюсь?

– О нет. Если вы желаете исполнить свой долг – прекрасно. Благодарю вас.

Вставшая следом женщина сказала, что когда-то работала на лесопилке, принадлежавшей Сету Хаббарду, но это не создаст никаких проблем.

Судья Этли назвал имена двух жен Сета и спросил, знает ли кто-нибудь их. Одна женщина сообщила, что ее сестра дружила с его первой женой, но это было очень давно. Затем он попросил встать Гершела Хаббарда и Рамону Хаббард-Дэфо. Те встали, натужно улыбнулись судье и будущим присяжным, сели снова. Судья Этли методично опросил всех на предмет знакомства с ними. Поднялось несколько рук – все эти люди оказались их однокашниками по старшей клэнтонской школе. Затем председательствующий задал каждому еще одну серию вопросов. Все отвечали, что о деле знают очень мало, а то, что им известно, не окажет на них никакого влияния.

Пока судья задавал каждому одни и те же вопросы, занимающие несколько страниц в его записях, зал охватила невыносимая скука. К полудню двенадцать из пятидесяти человек получили освобождение – все белые. Из оставшихся тридцати восьми черными были одиннадцать – никто из них ни разу не поднял руку.

Во время обеденного перерыва адвокаты, собравшись тесными группами, обсуждали, кто из оставшихся приемлем, а кого следует исключить. Не обращая внимания на холодные сандвичи, они делились наблюдениями за мимикой и поведением кандидатов.

Настроение в конторе Джейка стало светлее, поскольку кандидатский пул потемнел. В конференц-зале фирмы Салливана, напротив, настроение ухудшилось, поскольку концентрация черных увеличилась. Ни один из одиннадцати не признался в знакомстве с Летти Лэнг, каким бы невероятным это ни казалось в таком маленьком округе. Несомненно, имел место некий заговор. Эксперт-консультант Майрон Панки наблюдал за некоторыми чернокожими во время опроса очень пристально и не сомневался, что они изо всех сил стараются пролезть в жюри. Но Майрон был из Кливленда и мало что знал о черных южанах.

Уэйд Ланье, впрочем, особо не тревожился. Он провел в Миссисипи больше дел, чем все другие адвокаты, вместе взятые, и никто из оставшихся тридцати восьми человек не вызывал у него подозрений. Почти для каждого процесса он нанимал консультантов по присяжным, чтобы те копались в их прошлом, настоящем и окружении, но стоило ему один раз увидеть человека вживую, и он мог читать его как открытую книгу. И хотя не говорил этого вслух, то, что увидел сегодня утром, ему нравилось.

У Ланье в рукаве все еще было припрятано два козыря – рукописное завещание Айрин Пикеринг и свидетельские показания Джулины Кидд. Насколько он мог судить, Джейк не догадывался о предстоящем. Если Ланье удастся успешно привести в действие две эти бомбы прямо в зале суда, он скорее всего получит единогласный вердикт.

После долгих торгов Фриц Пикеринг согласился дать показания за семь с половиной тысяч долларов. Джулина Кидд сделала стойку уже при сумме в пять тысяч. Ни Фриц, ни Джулина не разговаривали ни с одним из представителей противной стороны, поэтому Ланье не сомневался, что его трюки сработают.

Пока его фирма либо потратила, либо утверждала, что потратила на судебные издержки чуть больше восьмидесяти пяти тысяч, которые предстояло возместить его клиентам. Расходы на процесс обсуждались редко, хотя все постоянно держали их в уме. Между тем как клиентов рост затрат беспокоил, Уэйд Ланье спокойно отдавал себе отчет в экономических реалиях крупной тяжбы. Двумя годами ранее его фирма потратила двести тысяч на процесс, касающийся недоброкачественной продукции, и проиграла.

Когда подбрасываешь монетку, не знаешь, какой стороной она упадет. Можно и проиграть. Но в деле Сета Хаббарда Уэйд Ланье вероятность проигрыша даже не рассматривал.

Невин Дарк, усевшись в кофейне в отдельной кабинке вместе с тремя новыми товарищами, заказал чай со льдом. У всех четверых на лацкане красовался значок со словом «присяжный», написанным крупными синими буквами, словно теперь они официально были неприкасаемые. Делл сто раз доводилось видеть такие значки, и она знала, что нужно очень внимательно прислушиваться, но не задавать вопросов и не высказывать собственного мнения.

Судья Этли предупредил тридцать восемь оставшихся кандидатов о недопустимости каких бы то ни было обсуждений дела. Поскольку четверо сидящих за столом Невина не были знакомы друг с другом, в течение нескольких минут, пока изучали меню, они говорили в основном о себе. Фрэн Декер был учителем-пенсионером из Лейк-Виллидж, что в двадцати минутах езды на юг от Клэнтона. Чарлз Озьер служил в тьюпелской компании, торгующей тракторами, и жил в центре Пальмиры, районе с населением триста пятьдесят человек, но никогда не встречался с Сетом Хаббардом.

Так как о деле говорить было запрещено, они обсуждали судью, зал, адвокатов. Делл внимательно прислушивалась, но ничего не почерпнула из их разговора, по крайней мере ничего такого, что могла бы сообщить Джейку, если он заглянет в кофейню позднее – узнать последние сплетни.

В 13.15, оплатив каждый свой чек, все вернулись в зал суда. В 13.30, когда кандидатов пересчитали по головам и их оказалось ровно тридцать восемь, из двери за судейской скамьей появился Рубен Этли.

– Добрый день, – произнес он.

Усевшись в кресло, судья стал объяснять, что теперь приступает к отбору жюри и будет следовать процедуре, которая, вероятно, покажется несколько необычной. Каждого предполагаемого присяжного станут вызывать в его кабинет, и там адвокаты будут опрашивать кандидата с глазу на глаз.

Это было сделано по ходатайству Джейка, поскольку он справедливо считал, что кандидаты, как группа людей, знают о деле больше, чем готовы сообщить. Если «поджаривать» их поодиночке, можно получить более искренние ответы. Уэйд Ланье не возражал.

– Мистер Невин Дарк, – сказал судья Этли, – окажите нам любезность пройти в мой кабинет.

Пристав пошел впереди, указывая дорогу, и Невин, нервничая, проследовал за ним через дверь позади судейской скамьи, по короткому коридору, в довольно маленькую комнату, где уже все собрались. Секретарь суда сидела, готовая записывать каждое слово. Один торец стола занимал судья Этли, адвокаты сконцентрировались вокруг остальной его поверхности.

– Прошу вас помнить, что вы находитесь под присягой, мистер Дарк, – предупредил судья Этли.

– Конечно.

– Некоторые мои вопросы, мистер Дарк, могут оказаться личными. – Джейк Брайгенс ободрил его искренней улыбкой. – Если вы не захотите отвечать на них – это ваше право. Вам ясно?

– Да.

– У вас есть завещание?

– Есть.

– Кто его для вас составил?

– Барни Саггс, адвокат из Карауэя.

– А у вашей жены есть завещание?

– Да, мы подписали их одновременно, в конторе мистера Саггса, около трех лет назад.

Не касаясь конкретного содержания, Джейк стал прощупывать его отношение к самому институту завещаний. Что побудило их написать завещания? Знают ли их дети о том, что содержится в них? Как часто они изменяли свои завещания? Назначили они друг друга исполнителями своей последней воли? Получали они сами когда-либо какое-нибудь наследство? Считает ли он, Невин Дарк, что человек имеет право оставить свое имущество тому, кому пожелает? Не члену семьи? В порядке благотворительности? Другу или сотруднику? Можно ли, с его точки зрения, отлучить от наследства члена семьи, впавшего в немилость? Думали ли когда-нибудь мистер Дарк или его жена о том, чтобы изменить завещание, исключив из него кого-то, кто в данный момент в нем упомянут?

И так далее. Когда Джейк закончил, Уэйд Ланье задал серию вопросов о наркотиках и обезболивающих. Невин Дарк отвечал, что сам пользовался ими лишь несколько раз, а у его жены когда-то был рак груди, и тогда ей приходилось прибегать к ним для облегчения боли. Названий препаратов он припомнить не мог. Ланье выразил глубокое сочувствие женщине, которую никогда в глаза не видел, и постарался внедрить в сознание мистера Дарка мысль о том, что сильнодействующие лекарства, принимаемые тяжелобольными людьми, зачастую вызывают отклонения в логическом мышлении. Зерно было умело заронено.

Судья Этли следил за часами и по истечении десяти минут прекратил опрос. Невин вернулся в зал, где все уставились на него так, словно он только что подвергся пытке. Присяжная номер два, Айви Грэммер, ждала своей очереди, сидя на стуле возле судейской скамьи, и была быстро препровождена в заднюю комнату, где ей задали те же вопросы.

Ждать было невыносимо тягостно, и многие зрители ушли. Кое-кто из кандидатов клевал носом, кое-кто читал и перечитывал газеты и журналы. Приставы зевали, глядя в окна с толстыми стеклами на лужайку перед зданием суда. Очередные предполагаемые присяжные сменяли друг друга на стуле в непрерывном параде, тянущемся к кабинету судьи. Большинство исчезали в нем на все десять минут, но некоторые выходили раньше. Присяжная номер одиннадцать, вернувшись после опроса, проследовала прямо к выходу, получив освобождение на основании, о котором сидящим в зале никогда не суждено было узнать.

Летти с Федрой отлучились, устроив долгий перерыв. Направляясь по проходу к двойной двери, ведущей из зала, они старательно избегали смотреть в сторону клана Хаббардов, сбившегося кучкой в заднем ряду.

Была почти половина седьмого, когда присяжный номер тридцать восемь покинул судейский кабинет и вернулся в зал. Судья Этли с завидной бодростью потер руки.

– Джентльмены, давайте покончим с этим делом прямо сейчас, чтобы утром начать со вступительных слов. Согласны?

– Судья, – обратился к нему Джейк, – я бы хотел возобновить ходатайство о переносе суда в другое место. Теперь, когда мы опросили первых тридцать восемь человек, стало ясно, что в целом эти люди знают о деле слишком много. Почти каждый признался, мол, что-нибудь да слышал о нем. Для гражданского процесса это необычно.

– Напротив, Джейк, – отозвался судья Этли. – Мне показалось, они отвечали на вопросы очень хорошо. Конечно, что-то они слышали, но почти все уверяют, что способны отнестись к делу без пристрастия.

– Согласен, судья, – подхватил Уэйд Ланье. – За несколькими исключениями этот пул произвел на меня хорошее впечатление.

– Ходатайство отклонено, Джейк.

– Неудивительно, – пробормотал Джейк тихо, но так, чтобы его услышали.

– Итак, готовы ли вы выбрать жюри?

– Я готов, – ответил Джейк.

– Давайте начнем, – согласился Уэйд Ланье.

– Прекрасно. Я отклоняю кандидатуры присяжных три, четыре, семь, девять, пятнадцать, восемнадцать и двадцать четыре. Есть вопросы?

– Да, ваша честь, – медленно произнес Ланье. – Почему номер пятнадцать?

– Он сказал, что знаком с семьей Ростон и глубоко опечален гибелью их сыновей. Подозреваю, он затаил предубеждение против всех, кто носит фамилию Лэнг.

– Но ведь он сказал, что это не так, ваша честь, – попытался возразить Ланье.

– Разумеется, сказал. Но я ему не верю. Он получает отвод. У кого-нибудь еще есть вопросы?

Джейк покачал головой. Ланье рассердился, но промолчал. Судья Этли не сбавлял темп:

– У каждой стороны есть право на четыре отвода без указания причин. Мистер Брайгенс, назовите вашу исходную дюжину.

Джейк нервно просмотрел свои заметки и медленно произнес:

– Хорошо. Мы берем номера один, два, пять, восемь, десять, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один и двадцать два.

Последовала долгая пауза, во время которой все сверялись со своими записями и что-то в них отмечали.

Наконец судья Этли произнес:

– Значит, вы исключаете шестого, тринадцатого, двадцатого и двадцать третьего, правильно?

– Правильно.

– Вы готовы, мистер Ланье?

– Одну минуту, судья, – ответил Ланье.

Наклонив голову, он о чем-то совещался с Лестером Чилкоттом. Пошептавшись немного, они явно не пришли к согласию. Джейк прислушивался изо всех сил, но ничего не мог разобрать. Он не сводил глаз со своих заметок, со списка отобранных им двенадцати имен, понимая, что всех сохранить не удастся.

– Джентльмены, – поторопил судья.

– Да, сэр, – медленно произнес Ланье. – Мы исключаем номера пятый, шестнадцатый, двадцать первый и двадцать седьмой.

Атмосфера в комнате снова сгустилась, пока адвокаты и судья вычеркивали имена из своих списков и передвигали нижние имена вверх.

– Итак, похоже, наше жюри будет состоять из номеров один, два, восемь, десять, двенадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать шесть и двадцать восемь. Все согласны? – спросил судья.

Адвокаты закивали, не отрываясь от блокнотов. Десять белых, двое черных. Восемь женщин, четверо мужчин. У половины есть завещания, у половины их нет. Средний возраст – сорок девять лет: к приятному удивлению Джейка, в жюри вошли две женщины моложе тридцати. В целом он остался доволен. Сидящий на противоположном конце стола Уэйд Ланье – тоже.

Честно говоря, судья Этли проделал прекрасную работу, устранив из списка тех, кто мог внести в обсуждение вердикта предвзятость. На бумаге казалось, что крайности исключены и судьба процесса в руках двенадцати человек, которые представлялись непредубежденными.

– Теперь давайте выберем двух запасных, – предложил его честь.

В 19.00 вновь избранное жюри собралось в комнате присяжных и, согласно наставлениям судьи Этли, приступило к выборам старосты. Поскольку его имя было названо первым и он первым занял место в зале, а также потому, что производил впечатление дружелюбного человека с приветливой улыбкой и умением найти для каждого доброе слово, мистер Невин Дарк был избран старостой присяжных заседателей.

Это был долгий, но волнующий день. По дороге домой Невину Дарку не терпелось поговорить с женой за поздним ужином и все ей рассказать. Судья Этли, правда, предостерег от обсуждения дела между собой, но ведь о женах он не сказал ни слова.

40

Люсьен перетасовал колоду, снял и проворно раздал по десять карт Лонни и себе. Лонни привычно медленно взял карты со складного столика и целую вечность распределял их в каком-то нужном ему порядке. Двигал руками и говорил он медленно, но соображал, судя по всему, шустро.

Они играли уже пятую партию в кункен, и Лонни лидировал, опередив Люсьена на тридцать очков – из первых четырех партий он выиграл три. На нем была мешковатая больничная рубаха, капельница висела на кронштейне у него над головой. Медсестра, из более приятных, разрешила ему встать с постели и поиграть в карты, сидя у окна, но лишь после того, как Лонни повысил голос.

Ему до чертиков надоела больница и хотелось поскорее отсюда уйти. Но идти, признаться, было некуда. Разве что в городскую тюрьму, где еда еще хуже, чем тут, и копы поджидали с вопросами. Вообще-то они ждали его уже здесь, за дверью. Тридцать килограммов кокаина – не шутка.

Его новый приятель Люсьен, назвавшийся адвокатом, гарантировал, что улика не будет принята во внимание ввиду процессуальных нарушений. Копы не имели достаточных оснований вламываться в его комнату. То, что человека ранили во время драки в баре, не давало полиции права обшаривать его запертое жилье.

– Это грубое нарушение, – заверил Люсьен. – Любой самый тупой адвокат по уголовным делам добьется, чтобы кокаин был исключен из списка улик. Вас отпустят.

Они поговорили о Сете Хаббарде. Люсьен все время подбрасывал факты, сплетни, инсинуации и слухи, которыми вот уже полгода бурлил Клэнтон. Лонни делал равнодушный вид, но слушал с интересом.

Люсьен не упомянул ни о рукописном завещании, ни о черной экономке. Он экспансивно расписывал удивительное десятилетнее восхождение Сета, его превращение из человека, сломленного вторым скандальным разводом, в отчаянно рискового дельца, который, поставив на кон свое заложенное имущество, путем многократных выгодных операций заработал огромное состояние. Описал страсть Сета к секретности, его офшорные банковские счета и целую сеть корпораций. Рассказал удивительный исторический анекдот об отце Сета, Клеоне, который в тысяча девятьсот двадцать восьмом году нанял Люсьенова деда Роберта И. Ли Уилбэнкса, чтобы разрешить земельную тяжбу. И они проиграли!

Люсьен говорил почти не умолкая, пытаясь завоевать доверие Лонни, убедить, что нет ничего предосудительного в том, чтобы раскрыть давние-предавние секреты. Если сам он так откровенен с Лонни, почему бы и тому не пооткровенничать с ним? Дважды за утро Люсьен попробовал осторожно прощупать, что Лонни известно об Энсиле, но ни один выпад не достиг цели. Казалось, Лонни это неинтересно.

Они болтали и играли все утро. К полудню Лонни устал, ему потребовалось отдохнуть. Медсестра с удовольствием заявила Люсьену, что он должен уйти. Там ушел, но вернулся через два часа, чтобы снова проведать нового приятеля. Теперь Лонни захотел играть в блэк-джек по десять центов.

Спустя полчаса Люсьен сказал:

– Я звонил Джейку Брайгенсу в Миссисипи, адвокату, на которого работаю, и просил выяснить, что известно о Сильвестре Риндсе, которого вы упоминали. Он кое-что нашел.

Лонни положил карты и с любопытством посмотрел на Люсьена.

– И что же?

– Согласно поземельным книгам округа Форд, Сильвестр Риндс владел восемьюдесятью акрами земли на севере округа, унаследованными от отца, Соломона Риндса, который родился где-то в начале Гражданской войны. Хотя запись не совсем отчетлива, существует большая вероятность, что семья Риндс вступила во владение землей сразу после войны, в период Реконструкции, когда освобожденные рабы получили возможность приобретать землю с помощью «саквояжников», федеральных управителей и прочей шушеры, хлынувшей тогда в наши края. Похоже, его восемьдесят акров какое-то время считались спорным участком. Семья Хаббард владела другими восемьюдесятью акрами, примыкающими к земле Риндсов, за которую, очевидно, и велась тяжба. Процесс, который я упомянул утром, проводился по иску, поданному в тысяча девятьсот двадцать восьмом году Клеоном Хаббардом, претендовавшим на владение Риндсов. Мой дед, бывший лучшим адвокатом в округе и имевший хорошие связи, проиграл дело Клеона. А раз уж мой дед не сумел его выиграть, значит, права Риндсов на эту землю были безоговорочны. И Сильвестру удавалось сохранять их еще несколько лет. Но в тридцатом году он умер, и после его смерти Клеон Хаббард получил землю во владение от его вдовы.

Лонни снова взял карты и уставился в них невидящим взглядом. То, что он слышал, вызывало в памяти образы той, другой жизни.

– Очень интересно, не правда ли? – сказал Люсьен.

– Это было очень давно, – ответил Лонни, и гримаса боли исказила его лицо.

Люсьен продолжил вспахивать борозду. Терять нечего, он не собирался отступать.

– Странно в этой истории то, что нигде нет никаких записей о смерти Сильвестра и что в округе Форд не осталось ни одного Риндса. Такое впечатление, что все они покинули его разом и именно тогда, когда Клеон Хаббард наложил-таки руку на их землю. Они все исчезли. Кто-то уехал на север, в Чикаго, где нашел работу, но такое переселение не было диковинкой во времена Депрессии. Огромное количество умирающих от голода чернокожих бежало с Глубокого Юга. По словам мистера Брайгенса, удалось найти дальнего родственника в Алабаме, некоего Боуаза Риндса, который утверждает, будто какие-то белые мужчины схватили Сильвестра и убили его.

– А это-то здесь при чем? – спросил Лонни.

Люсьен встал, подошел к окну и посмотрел на автомобильную парковку внизу. Он размышлял: рассказать ли правду сейчас – о завещании, Летти Лэнг и ее предках, о том, что почти наверняка ее фамилия Риндс, а не Тейбер, что ее предки происходят из округа Форд и когда-то жили на земле, принадлежавшей Сильвестру, и что Сильвестр, вероятно, доводится ей дедом…

– Да в общем-то ни при чем, – в итоге выдал он. – Просто давняя история, к которой причастны один из моих предков, предки Сета Хаббарда и, возможно, Сильвестра Риндса.

Воцарилась тишина, ни один из собеседников не притрагивался к картам. Казалось, Лонни унесся мыслями далеко-далеко.

– Вы ведь знали Энсила, правда? – вернул его в реальность Люсьен.

– Знал, – ответил Лонни.

– Расскажите о нем. Мне нужно его найти, причем быстро.

– Что вы хотите узнать?

– Он жив?

– Да, жив.

– Где он сейчас?

– Не знаю.

– Когда вы видели его в последний раз?

Вошедшая медсестра затараторила, что ей необходимо проверить пульс и давление больного. Лонни признался, что устал. Она помогла ему дойти до кровати, лечь, поправила капельницу, зыркнула на Люсьена, потом измерила давление и пульс.

– Ему нужно отдохнуть, – сказала она.

– Не уходите. Просто выключите свет, – попросил Лонни, закрыв глаза.

Люсьен пододвинул стул к его постели и сел.

– Расскажите мне об Энсиле, – попросил он, когда медсестра ушла.

С закрытыми глазами, почти шепотом Лонни начал:

– Энсил из тех мужчин, что вечно носятся по свету. Он ушел из дома совсем мальчиком и никогда туда не возвращался. Он ненавидел свой дом, особенно отца. Сражался на войне, был ранен, чуть не умер. Черепно-мозговая рана. Многие думали, он всегда был немного не того. Любил море, говорил, что родился так далеко от него, что при первой же встрече оно его покорило. Много лет плавал на торговых судах, повидал мир. Трудно найти на карте уголок, которого бы он не видел, – нет такой горы, порта, города, знаменитой достопримечательности. Нет на свете бара, дансинга, публичного дома, где бы не побывал Энсил. Он якшался с жесткими парнями и порой ходил плохими дорожками – совершал мелкие преступления, а то и не такие уж мелкие. Бывал на волосок от смерти, однажды неделю провалялся в цейлонской больнице с ножевым ранением. Но ножевое ранение оказалось пустяком по сравнению с инфекцией, которую он подхватил в больнице. У него было много женщин, у некоторых из них – дети от него, но Энсил никогда не мог долго усидеть на месте. Последнее, что он знал: кое-кто из этих женщин с его детьми до сих пор ищет его. Может, и кто-то еще его ищет. Энсил прожил сумасшедшую жизнь и всегда был вынужден оглядываться.

Когда он произнес слово «жизнь», оно прозвучало неправильно, вернее, оно прозвучало естественно для него – с долгим «и», так говорят на севере Миссисипи. Сам Люсьен намеренно перешел на характерное для тех краев произношение, надеясь, что и старик Лонни невольно перейдет на такое же, ведь он был родом из Миссисипи, оба они это знали.

Казалось, Лонни заснул. Люсьен несколько минут молча смотрел на него, ждал. Дыхание больного сделалось более глубоким, он действительно задремал. Правая рука свесилась с постели. Монитор показывал нормальное давление и частоту пульса. Чтобы самому не уснуть, Люсьен принялся ходить по затемненной палате, каждую минуту ожидая, что появится медсестра и прогонит его.

Опустившись на стул рядом с кроватью и крепко сжав правое запястье Лонни, он произнес:

– Энсил! Энсил! Сет оставил завещание, по которому вам причитается миллион долларов.

Глаза мгновенно открылись, и Люсьен еще раз повторил сказанное.

Дебаты, не ослабевая, кипели уже целый час, и нервы были на пределе. Вообще-то тема обсуждалась весь последний месяц, но ни одна из сторон не отступала ни на шаг. Время катилось к десяти часам вечера. Стол для заседаний был завален бумагами, папками, книгами и остатками отвратительной пиццы, которую они съели на ужин.

Следует ли сообщать жюри размер наследства Сета? В суде обсуждался лишь вопрос о том, действительно ли рукописное завещание. Согласно закону, технически не имеет значения, насколько велико или мало наследство. На одном конце стола, там, где сидел Гарри Рекс, господствовало мнение, что сообщать не следует, потому что, как только присяжные узнают, что в игре двадцать четыре миллиона, которые могут достаться Летти Лэнг, они заартачатся. Естественно, им не понравится, что такое богатство уйдет из семьи. Сумма настолько неслыханная, настолько шокирующая, что они даже представить не смогут, как ее получит ничтожная черная домоправительница. Люсьен, хоть и издали, соглашался с Гарри Рексом.

Джейк, тем не менее, придерживался иного мнения. Его первым аргументом было: скорее всего присяжные и так догадываются, что на кону куча денег, хотя практически все они во время отбора отрицали это. Достаточно взглянуть на накал борьбы. На количество адвокатов. Все свидетельствует о больших деньгах.

Второй аргумент состоял в том, что лучшая политика – открыть все карты. Если присяжные заподозрят, что Джейк что-то скрывает, он потеряет их доверие уже в самом начале процесса. Каждый находящийся в зале желает знать, из-за чего сыр-бор. Так скажите им. Выложите карты на стол. Ничего не утаивайте. Если скрыть размер наследства, вопрос превратится в подспудно зреющий абсцесс.

Порция металась то туда, то сюда. До того как было выбрано жюри, она склонялась в пользу полной открытости. Но увидев десять белых лиц и только два черных, утратила веру в то, что у них остается шанс. После того как выступят все свидетели, замолкнут все адвокаты, после того как судья Этли произнесет все мудрые слова, смогут ли эти десять белых найти в себе мужество поддержать последнюю волю Сета Хаббарда? Усталая и измотанная, она сомневалась в этом.

Зазвонил телефон, Порция сняла трубку.

– Это Люсьен, – сказала она, передавая трубку Джейку.

– Алло, – произнес Джейк.

С Аляски по проводам пришел отчет:

– Я поймал его, Джейк. Этот парень и есть Энсил Хаббард, тот самый.

Джейк сделал длинный выдох.

– Думаю, это хорошая новость, Люсьен. – Отведя трубку от уха и прикрыв ее ладонью, он сообщил присутствующим: – Это Энсил.

– Чем вы там занимаетесь, ребята? – спросил Люсьен.

– Готовимся к завтрашнему дню. Я, Порция и Гарри Рекс. Вы пропускаете вечеринку.

– Жюри уже выбрали?

– Да. Десять белых и двое черных – никаких сюрпризов. Расскажите об Энсиле.

– Весьма нездоровый юноша. В рану на голове попала инфекция, врачи обеспокоены. Тонны лекарств – антибиотики и обезболивающие. Мы весь день играли в карты и о чем только не говорили. У него сознание то уплывает, то возвращается. Пришлось, наконец, сказать о завещании, о том, что страший брат оставил ему миллион. Завладел его вниманием, и он признался-таки, кто он на самом деле. А полчаса спустя все забыл.

– Рассказать судье Этли? – спросил Джейк.

Гарри Рекс покачал головой.

– Не думаю, – ответил Люсьен. – Процесс начался, и это его не остановит. Энсил ничего ему не прибавит. Туда он приехать не сможет. Что его ждет сразу за дверью, с разбитой-то черепушкой и тридцатью килограммами кокаина? Бедному парню, наверное, в конце концов придется отсидеть свой срок. Копы настроены решительно.

– Вы там полазали по родовому древу?

– Да, совсем ненадолго. Я ему выложил историю семейств Хаббард и Риндс, сделав упор на тайне Сильвестра. Но он особого интереса не проявил. Попытаюсь завтра с утра еще раз. А во второй половине дня думаю вылететь отсюда. Очень хочется захватить хоть кусочек процесса. Уверен, к моменту моего возвращения вы всех скрутите в бараний рог.

– Не сомневайтесь, Люсьен, – пообещал Джейк.

Повесив трубку, он пересказал разговор Порции и Гарри Рексу. Тот факт, что Энсил Хаббард жив и обитает на Аляске, в суде ничего значить не будет, решили сообща. Есть заботы поважнее.

Телефон зазвонил снова. Джейк схватил трубку.

– Послушайте, Джейк, – произнес Вилли Трейнор, – просто к вашему сведению: в жюри есть человек, которому там быть не полагается.

– Боюсь, уже поздно, но я вас слушаю.

– Он сидит в заднем ряду, его фамилия Доули, Фрэнк Доули.

Джейк видел, что Вилли весь день присутствовал в зале суда и делал заметки.

– И что же с этим Фрэнком? – спросил он.

– У него есть дальний родственник, он живет в Мемфисе. Шесть или семь лет назад на его пятнадцатилетнюю дочь возле торгового мола в восточной части города напали чернокожие подонки. Они держали ее в своем фургоне несколько часов, ужасно издевались над ней. Девочка выжила, но была в таком состоянии, что никого не смогла опознать. Никого и не арестовали. Два года спустя она покончила собой. Страшная трагедия.

– Почему вы мне рассказываете это только сейчас?

– Я всего час назад вспомнил имя. В то время я был в Мемфисе и припомнил неких Доули из округа Форд. Вам бы лучше убрать его из жюри, Джейк.

– Это непросто. Практически невозможно на данном этапе. Его опрашивали и адвокаты, и судья, он на все вопросы ответил правильно.

Сорокатрехлетний Фрэнк Доули владел кровельной компанией неподалеку от озера. Он утверждал, что ничего не знает о деле Сета Хаббарда и казался человеком, лишенным предрассудков.

– В любом случае спасибо, Вилли.

– Вы уж простите, Джейк, но там, в суде, я не сообразил.

– Все в порядке. Я что-нибудь постараюсь сделать.

– А помимо Доули, что вы думаете о составе присяжных?

Джейк помнил, что общается с журналистом и должен быть осторожен.

– Неплохой состав, – отозвался он. – Можно работать.

– Не зря меня беспокоил этот парень, – заметил Гарри Рекс, когда Джейк передал коллегам содержание разговора. – Что-то с ним явно было не так.

– Не припоминаю, чтобы вы мне что-то говорили на этот счет, – парировал Джейк. – Задним умом все крепки.

– Не раздражайтесь.

– Казалось, он рвется исполнять обязанности присяжного. Я поставила ему восемь баллов.

– Ловко нам его подсунули, – вздохнул Джейк. – Он правильно ответил на все вопросы.

– Может, вопросы были неправильные? – ехидно заметил Гарри Рекс, делая очередной большой глоток пива.

– Большое спасибо, Гарри Рекс. Для вашего сведения, на будущее: в процессе отбора присяжных адвокаты не имеют права задавать вопросы вроде: «Скажите, мистер Доули, это правда, что дочь вашего родственника была изнасилована бандой чернокожих подонков в Мемфисе?» А основанием для подобного запрета является то, что адвокаты, как правило, не знают о таких преступлениях.

– Я иду домой, – заявил Гарри Рекс.

– Давайте все по домам, – предложила Порция. – Все равно у нас мало что получается.

В 22.30 они выключили свет. Чтобы проветрить мозги, Джейк обошел вокруг площади. В конторе Салливана свет еще горел. Уэйд Ланье со своей командой продолжал работать.

41

Когда Джейк защищал Карла Ли Хейли, его вступительная речь перед присяжными длилась всего пятнадцать минут. Руфус Бакли витийствовал целый час, и его марафон чуть не усыпил жюри, поэтому сжатое выступление Джейка, последовавшее за ним, было хорошо принято и по достоинству оценено. Присяжные слушали внимательно и впитывали каждое слово.

– Присяжные – пленники, – всегда говорил Люсьен. – Так что не держите их долго.

На нынешнем процессе по делу о завещании Генри Сета Хаббарда Джейк собирался ограничиться десятью минутами. Он вступил на подиум, улыбнулся еще свежим, излучающим нетерпеливое ожидание лицам.

– Господа присяжные, ваша задача не в том, чтобы решать, кому достанутся деньги Сета Хаббарда. Их много, и все они заработаны им самим. Не вами, не мной, не кем-либо из адвокатов, присутствующих в этом зале. Он рисковал, иногда влезал в огромные долги, пренебрегал советами своих доверенных помощников, закладывал собственный дом и землю, осуществлял сделки, которые выглядели на бумаге опасными, занимал еще больше, шел на, казалось, чудовищные риски… И в конце концов, когда ему сказали, что он умирает от рака легких, продал все. Обратив имущество в деньги, он расплатился с банками и подсчитал свое состояние. Он победил. Прав был он, а все остальные ошибались. Сетом Хаббардом нельзя не восхититься. Я никогда не знал этого человека и жалею об этом. Сколько оказалось денег? Мистер Квинс Ланди, джентльмен, который сидит здесь и является назначенным судом управляющим наследством, подтвердит в своих показаниях, что состояние завещателя составляет приблизительно двадцать четыре миллиона.

Произнося свою речь, Джейк медленно прохаживался перед ложей присяжных, а назвав сумму, остановился и вгляделся в некоторые лица. Почти все присяжные улыбались. Ай да Сет! Молодчина! Человека два-три были откровенно шокированы. Айви Грэммер, присяжная номер два, смотрела на Джейка широко раскрытыми от изумления глазами. Но момент быстро прошел. Никто в округе Форд не был способен осознать такую цифру.

– И если вы думаете, что человек, сумевший сколотить двадцать четыре миллиона за десять лет, знает, что ему делать со своими деньгами, то вы совершенно правы, – продолжил Джейк. – Потому что Сет действительно точно знал, что делает. За день до самоубийства он отправился к себе в контору, запер дверь, сел за стол и написал новое завещание. Рукописное завещание, абсолютно законное, написанное разборчиво и ясно, не вызывающее трудностей понимания, ничуть не усложненное и не путаное. Он знал, что намерен покончить с собой на следующий день, в воскресенье второго октября, и приводил свои дела в порядок. Он все распланировал. Написал записку Кэлвину Боггзу, своему служащему, в которой объяснил, что сознательно расстается с жизнью. Вы увидите оригинал. Он оставил подробные распоряжения относительно церемонии прощания и похорон. Оригиналы вам также будут предъявлены. И в ту же субботу, предположительно там же, у себя в рабочем кабинете, где писал завещание, он написал письмо мне, в котором снабдил меня особыми инструкциями. С оригиналом вы опять же ознакомитесь. Сет все предусмотрел. Покончив с делами, он вернулся в Клэнтон, подъехал к главному почтовому отделению и отправил мне письмо вместе с завещанием. Он хотел, чтобы я получил их в понедельник, потому что прощание было назначено на вторник, в четыре часа дня, в Ирландской церкви Христианского пути. Детали, друзья. Сет позаботился о деталях. Он точно знал, что делает. Он все предусмотрел.

В качестве «подпорки» Джейк держал в руке блокнот, но не заглядывал в него – не было необходимости.

– Итак, повторюсь: не ваше дело раздавать его деньги, решать кто, что и сколько должен получить. Ваша задача – определить, понимал ли Сет, что делает. На юридическом языке это называется «завещательной правоспособностью». Чтобы завещание имело юридическую силу – написано ли оно от руки на обратной стороне магазинного пакета или отпечатано пятью секретаршами в крупной адвокатской конторе в присутствии государственного нотариуса, – оно должно обладать завещательной правоспособностью. Этот правовой термин несложен для понимания. Он означает, что в момент написания завещания человек отдавал себе отчет в том, что делает. И Сет Хаббард, дамы и господа, прекрасно отдавал себе отчет в том, что делал. Он не был сумасшедшим. Он не страдал никакими маниями. Он не находился под действием обезболивающих или каких-либо иных препаратов. Он пребывал в таком же здравом уме и твердой памяти, как все вы, двенадцать человек, сидящих здесь.

Джейк расхаживал вдоль ложи присяжных, глядя в глаза каждому из них, говорил медленно и спокойно, словно они сидели в его гостиной и обсуждали свои любимые фильмы. Но каждое его слово было где-то записано. Каждая фраза отрепетирована. Каждая пауза рассчитана. Хронометраж, модуляции, ритм – все вызубрено наизусть, доведено почти до совершенства.

– Кто-то возразит: мол, человек в здравом уме не может сознательно лишить себя жизни. Только ненормальный способен убить себя, так? Не всегда. И не обязательно. Ожидается, что вы, как присяжные, будете полагаться на собственный жизненный опыт. Вероятно, вы знали кого-то, это мог быть ваш близкий друг или даже член семьи, кто дошел до конца пути и сам выбрал свой последний шаг. Был ли этот человек сумасшедшим? Возможно. Но возможно, и нет. Сет безусловно не был сумасшедшим. Он точно знал, что делает. Он в течение года боролся с раком легких, прошел несколько курсов химиотерапии и облучения. Все впустую, опухоль опутала его метастазами до ребер и позвоночника. Он испытывал невыносимую боль. Во время последнего визита к врачу тот отмерил ему максимум месяц жизни. Когда вы прочтете то, что он написал за день до смерти, у вас отпадут все сомнения в том, что Сет Хаббард полностью контролировал собственную жизнь.

Первые пять минут прошли, и он не упустил ни единого слова. Впереди было еще пять, самых трудных и напряженных.

– А теперь, дамы и господа, неприятная часть всей этой истории, из-за которой мы здесь, собственно, и оказались. У Сета Хаббарда остались сын, дочь и четверо внуков. По завещанию он не оставил им ничего. Словами простыми и ясными, хотя читать их больно, он определенно исключил членов своей семьи из числа наследников. Напрашивается вопрос – почему? В человеческой природе интересоваться: почему человек поступил так, а не иначе? Однако вы не вправе задавать этот вопрос. Сет сделал то, что сделал, по причинам, ведомым лишь ему. Повторю: деньги заработал он, и принадлежат они только ему. Он мог отдать все до последнего пенни Красному Кресту, или какому-нибудь лицемерному телепроповеднику, или коммунистической партии. Это его личное дело – не ваше, не мое, не суда.

Даже самые занятые судебные адвокаты лишь малую часть рабочего времени проводили перед присяжными. Эти моменты были редки, и Джейк наслаждался ими. Он был актером на сцене, произносил монолог, им же написанный, обращался с мудрым словом к аудитории, им самим подобранной. Его сердце билось учащенно, живот сводило, колени делались ватными, но он твердо контролировал внутреннее волнение и внешне совершенно спокойно обращал речь к своим новым друзьям.

– Вместо того, – продолжал Джейк, – чтобы оставить свои деньги детям и внукам, Сет завещал пять процентов наследства церкви, пять процентов – давно исчезнувшему брату, а остальные девяносто – женщине по имени Летти Лэнг. Миз Лэнг сидит здесь, между мной и мистером Ланди. Она работала у Сета Хаббарда домохозяйкой, поварихой и порой сиделкой. И снова напрашивается вопрос – почему? Почему Сет отлучил от наследства семью и оставил почти все женщине, которую знал так недолго? Поверьте, дамы и господа, это самый сложный вопрос, с каким я когда-либо сталкивался как адвокат. Его задавал я, его задавали другие адвокаты, члены семьи Хаббард, сама Летти Лэнг, друзья и соседи, практически все жители округа, слышавшие эту историю. Почему? Правда состоит в том, что мы этого никогда не узнаем. Это знал только Сет, но его больше нет с нами. И еще правда в том, друзья, что это не наше дело. Мы – адвокаты, судья, вы, присяжные, – не должны думать о том, почему Сет сделал то, что сделал. Ваша задача, как я уже сказал, решить только один важный вопрос, и вопрос этот таков: в момент, когда Сет выражал свою последнюю волю, мыслил ли он здраво и понимал ли, что делает? Да, он мыслил здраво и все понимал. Доказательства будут четкими и убедительными.

Джейк сделал паузу, вернулся к столу, взял стакан с водой и быстро отпил глоток, одновременно окинув взглядом переполненный зал. Со второго ряда ему незаметно кивнул Гарри Рекс: пока, мол, вы все делаете правильно, вам удалось завладеть их вниманием, закругляйтесь.

Джейк вернулся на подиум, заглянул в свои записи и продолжил:

– Учитывая количество денег, замешанных в деле, можно с уверенностью предположить: нас ожидает несколько весьма накаленных дней. Семья Сета Хаббарда опротестовывает рукописное завещание, и их нельзя за это винить. Они искренне верят, что деньги должны достаться им, и наняли кучу отличных адвокатов, чтобы оспорить завещание. Они утверждают, будто Сет не обладал завещательной правоспособностью. Они утверждают, будто сознание его было замутнено. Они утверждают, будто он находился под недолжным влиянием Летти Лэнг. Юридический термин «недолжное влияние» будет ключевым в этом деле. Нас попробуют убедить, что Летти Лэнг воспользовалась своим положением, чтобы сблизиться с Сетом Хаббардом. Близость может означать многое. Она ухаживала за тяжело больным Сетом, иногда мыла его, меняла ему белье, убирала за ним, делала все, что положено делать сиделке в столь деликатной и тяжкой ситуации. Сет был умирающим стариком, страдавшим от смертельной болезни, которая лишала его сил, делала немощным.

Обернувшись, Джейк посмотрел на Уэйда Ланье и скопище адвокатов за противоположным столом.

– Они многое подразумевают, дамы и господа, но ничего не могут доказать. Между Сетом Хаббардом и Летти Лэнг не было физической близости. У моих оппонентов имеются лишь намеки, предположения и инсинуации, но никаких доказательств, потому что на самом деле ничего не было.

Джейк швырнул блокнот на стол и перешел к финалу:

– Будет масса свидетелей, но процесс закончится быстро. Как и в любом процессе, вероятно, возникнут моменты, сбивающие с толку. Их часто создают сами адвокаты. Не давайте увести вас в сторону. Помните, дамы и господа: не ваше дело раздавать деньги Сета Хаббарда. Ваше дело – определить, понимал ли он, что делает, когда писал свое последнее завещание. Ни больше ни меньше. Благодарю вас.

Под железным руководством судьи Этли протестующая сторона согласилась объединить вступительные и заключительные речи и доверить их произнесение Уэйду Ланье. Тот, в мятом блейзере, слишком коротком галстуке и неряшливо заправленной рубашке, проследовал на подиум. Скудные кустики волос у него над ушами торчали в разные стороны. Он производил впечатление растяпы, который способен просто забыть завтра прийти на заседание. Но все это было сознательной игрой, призванной ввести присяжных в заблуждение. Джейку ли не знать этого…

– Благодарю вас, мистер Брайгенс, – начал Ланье. – Я уже тридцать лет участвую в судебных процессах и никогда не встречал такого талантливого молодого адвоката, как Джейк Брайгенс. Вам, друзья, повезло, что в вашем округе есть такой замечательный молодой юрист. Для меня большая честь скрестить шпаги именно с ним, особенно в этом великолепном старинном зале.

Сделав паузу, он просмотрел свои записи, предоставив Джейку переварить фальшивые комплименты. Когда не выступал перед присяжными, Ланье говорил ясно и четко. Теперь же, выйдя на сцену, он напустил на себя простецкий вид добродушного симпатяги.

– Это лишь вступительные речи, ничто из того, что скажу я или только что сказал мистер Брайгенс, пока не является доказанным. Доказательства будут исходить из единственного места, и это место – вот эта свидетельская трибуна. Адвокатов порой заносит, и они говорят то, чего не могут впоследствии подтвердить, они также склонны опускать важные факты, которые необходимо знать присяжным. Например, мистер Брайгенс не упомянул, что, когда Сет Хаббард писал свое завещание, единственным кроме него человеком, присутствовавшим в здании, была Летти Лэнг. Между тем это было субботнее утро, а по субботам она никогда прежде не работала. В тот день она явилась к нему домой и повезла его в новеньком «кадиллаке» в контору. Он отпер помещение. Они вошли. Она утверждает, что поехала туда сделать уборку, но раньше никогда этим не занималась. Приблизительно два часа они провели наедине в конторе компании «Берринг Ламбер», главном офисе Сета Хаббарда. К моменту, когда они приехали туда в то субботнее утро, у Сета Хаббарда уже имелось завещание, составленное годом раньше адвокатами уважаемой фирмы из Тьюпело, адвокатами, которые много лет пользовались его доверием. Согласно тому завещанию почти все его состояние переходило к двум его детям и четырем внукам. Типичное завещание. Стандартное завещание. Разумное завещание. Такое, какое практически каждый американец подписывает в тот или иной момент своей жизни. Девяносто процентов всех наследств, передаваемых по завещанию, передаются родственникам завещателя. Так и должно быть.

Теперь Ланье расхаживал перед ложей присяжных, его коренастая, немного согнутая в пояснице фигура грузно проплывала перед ними туда-сюда.

– Но после двух часов пребывания в конторе наедине с Летти Лэнг он вышел оттуда с другим завещанием, написанным собственноручно, с завещанием, отлучающим его детей, внуков от наследства и передающим девяносто процентов его состояния… домоправительнице. Неужели, друзья, вам это кажется разумным? Давайте взглянем на ситуацию трезво. Сет Хаббард уже год боролся с раком легких – это была страшная борьба, которую он проигрывал. Самым близким человеком для него в эти последние дни земной жизни была Летти Лэнг. Когда наступал просвет, она готовила еду, убирала, заботилась о его доме и вещах, когда наступало ухудшение – кормила его, мыла, одевала, убирала за ним. Она знала, что он умирает – в этом не было секрета. Знала она и то, что он богат, а также что у него несколько натянутые отношения с его взрослыми детьми.

Ланье сделал паузу, остановился перед свидетельской трибуной, широко раскинул руки в притворном недоумении.

– Неужели мы должны поверить, что она не думала о деньгах? Будем реалистами. Миз Лэнг сама расскажет вам, что всегда служила в чужих домах, что ее муж, мистер Симеон Лэнг, который сейчас находится в тюрьме, никогда не имел постоянной работы и на его заработки нельзя было рассчитывать и что она в тяжелейших финансовых условиях растила пятерых детей. Жизнь ее была трудна! В семье никогда не было лишнего цента. Как многие другие, Летти Лэнг жила в нужде. Всегда в нужде. И глядя, как ее хозяин с каждым днем шаг за шагом приближается к смерти, она, конечно же, думала о деньгах. Это не ее вина. Такова человеческая натура. Я не хочу сказать, что миз Лэнг порочна или алчна. Но кто бы из нас в ее ситуации не думал о деньгах? Так вот, в то октябрьское субботнее утро Летти повезла своего хозяина в контору, где они целых два часа оставались одни. И пока они оставались одни, самое крупное в истории этого штата состояние перешло в другие руки. Двадцать четыре миллиона долларов перекочевали от семьи Хаббард к домоправительнице Сета Хаббарда, с которой он был знаком всего три года.

На этой последней фразе Ланье эффектно замолчал, давая ей подольше эхом прозвучать в головах присутствующих.

«Блестяще, черт возьми», – подумал Джейк, всем своим видом давая присяжным понять, что у него все прекрасно.

Фрэнк Доули смотрел на него так, словно говорил: «Презираю вас».

Сбавив громкость, Ланье продолжил:

– Мы постараемся доказать, что миз Лэнг злоупотребила своим влиянием на Сета Хаббарда. Злоупотребление влиянием, или недолжное влияние, – ключевой вопрос в этом деле, и существует несколько способов доказать, что оно имело место. Одним из свидетельств такого злоупотребления являются необычные и необоснованные дары. Дар мистера Сета Хаббарда миз Лэнг – невиданно, неправдоподобно велик, необычен и необоснован. Простите. У меня нет слов, чтобы описать это. Девяносто процентов от двадцати четырех миллионов? И ничего – семье? Вот уж поистине необычно. По моим представлениям, это просто безрассудно. И это вопиет о злоупотреблении влиянием. Если Сет Хаббард хотел сделать что-то хорошее для своей домоправительницы, он мог дать ей миллион. Это был бы весьма щедрый подарок. Ну, два миллиона. Хорошо, пять. Хотя, по моему-то скромному мнению, любая сумма, превышающая миллион, – уже необычна и необоснованна, учитывая краткость отношений.

Ланье вернулся на подиум, заглянул в свои записи, потом посмотрел на часы. Восемь минут, спешить некуда.

– Мы постараемся доказать наличие недолжного влияния, обсудив предыдущее завещание Сета Хаббарда. Оно было составлено ведущей юридической фирмой Тьюпело за год до его смерти, и в соответствии с ним девяносто пять процентов состояния переходило семье. Это сложное завещание, с массой крючков, доступных пониманию только специалистам по налогам. Я в них ничего не смыслю, и мы не станем докучать вам подробностями. Целью обсуждения предыдущего завещания будет проиллюстрировать утверждение, что Сет отнюдь не мыслил здраво. Это завещание, составленное профессиональными адвокатами-налоговиками, знающими свое дело, полностью соответствует всем требованиям Государственного налогового управления. И позволяет сэкономить на налогах около трех миллионов. Согласно завещанию, написанному самим мистером Хаббардом, налоговое управление получит пятьдесят один процент, то есть свыше двенадцати миллионов. По предыдущему завещанию ему причитается только девять. Мистер Брайгенс любит повторять, что Сет Хаббард знал, что делает. Сомневаюсь. Подумайте сами. Человек, достаточно жесткий и умный, чтобы за десять лет сколотить такое состояние, не сляпает в одночасье рукописный документ, который обойдется ему в три миллиона. Это же абсурд! Это необычно и неразумно!

Облокотившись на барьер перед ложей и постукивая кончиками пальцев друг о друга, он поочередно посмотрел в глаза всем присяжным. Те застыли в ожидании.

– Итак, я заканчиваю, и позвольте заметить, дамы и господа, вам чрезвычайно повезло: ни мистер Брайгенс, ни я не любим длинных речей. Кстати, судья Этли тоже.

Кое-кто улыбнулся его шутке.

– Оставляю вас поразмыслить над моим вступительным словом и предварительным видением предстоящего процесса. Представьте себе Сета Хаббарда в тот день, первого октября минувшего года, на пороге неминуемой смерти, уже решившегося ускорить ее, страдающего от невыносимой боли и накачанного болеутоляющими лекарствами, опечаленного, одинокого, отдалившегося от своих детей и внуков, умирающего, ожесточенного и уже сдавшегося старика, рядом с которым остался единственный человек, готовый выслушать и утешить его – Летти Лэнг. Мы никогда не узнаем, насколько близкими были их отношения на самом деле. Мы никогда не узнаем, что произошло между ними в тот день. Но нам известен результат. Дамы и господа, это простое и ясное дело: человек совершил чудовищную ошибку, находясь под влиянием другого человека, охотившегося за его деньгами.

– Вызывайте своего первого свидетеля, мистер Брайгенс, – произнес судья Этли, когда Ланье сел на место.

– Защита вызывает шерифа Оззи Уоллса.

Оззи поспешно поднялся со второго ряда, проследовал на свидетельское место и произнес клятву. Квинс Ланди, сидящий за столом справа от Джейка, несмотря на то, что почти сорок лет занимался адвокатской практикой, всегда ненавидел суды и всячески старался избегать присутствия на процессах. Джейк попросил его время от времени поглядывать на присяжных и делать наблюдения. Пока Оззи усаживался в кресло перед свидетельской трибуной, Ланди пододвинул Джейку записку: «Вы говорили очень хорошо. Ланье тоже. Жюри раскололось. Наши дела плохи».

«Ну, спасибо», – мысленно произнес Джейк.

Порция тоже подвинула к нему блокнот, на первой страничке которого было написано: «Фрэнк Доули – настоящее бедствие».

«Ну и команда, – сокрушенно подумал Джейк. – Только Люсьена не хватало, чтобы он нашептывал дурные советы и раздражал всех присутствующих».

С помощью наводящих вопросов Джейка Оззи обрисовал картину самоубийства. Он продемонстрировал четыре крупномасштабные цветные фотографии Сета Хаббарда, висящего на веревке. Фотографии отнесли в ложу, и присяжные стали передавать их друг другу.

Джейк возражал против того, чтобы предъявлять эти снимки, поскольку они производили шокирующее впечатление. Ланье был против их демонстрации, потому что считал, будто они могут вызвать сочувствие к Сету. В конце концов судья Этли решил, что жюри все же должно их увидеть.

Когда фотографии собрали и приобщили к вещественным доказательствам, Оззи предъявил предсмертную записку Сета, оставленную им на кухонном столе для Кэлвина Боггза. Записку в укрупненном виде вывели на экран, установленный напротив ложи жюри, и каждому присяжному вручили копию. В записке было сказано:

Кэлвину. Пожалуйста, сообщи властям, что я сам, без чьей бы то ни было посторонней помощи, лишил себя жизни. Отдельно прилагаю распоряжения о своих похоронах. Никакого вскрытия! С.Х.

Джейк вынул из папки оригинал инструкций по отпеванию и похоронам. Поскольку никто не возражал, он вывел изображение на экран и раздал копии присяжным:

– Шериф Уоллс, – обратился к свидетелю Джейк, – эта предсмертная записка и эти распоряжения, касающиеся отпевания и похорон, были найдены вами и вашими помощниками в доме Сета Хаббарда вскоре после того, как вы обнаружили тело, правильно?

– Совершенно верно.

– Что вы с ними сделали?

– Мы забрали их, сняли копии, а на следующий день передали родственникам мистера Хаббарда в его доме.

– У меня больше нет вопросов, ваша честь.

– У вас есть вопросы, мистер Ланье?

– Нет.

– Вы свободны, шериф Уоллс. Благодарю вас. Мистер Брайгенс?

– Да, ваша честь. Я хотел бы, чтобы до сведения жюри было доведено: все стороны пришли к общему согласию считать только что предъявленные документы действительно написанными собственной рукой мистера Хаббарда.

– Мистер Ланье?

– Согласен, ваша честь.

– Отлично. Авторство этих документов сомнениям не подвергается. Продолжайте, мистер Брайгенс.

– Защита вызывает мистера Кэлвина Боггза, – сказал Джейк.

Наступила небольшая пауза, пока Кэлвина вели из комнаты ожидания для свидетелей. У этого дородного деревенского парня шея никогда в жизни не знала галстука, и ему даже в голову не пришло купить его по такому случаю. На нем были застиранная клетчатая рубашка с заплатками на локтях, грязные брюки защитного цвета, грязные ботинки. И вообще выглядел он так, словно явился в зал прямо с лесоповала. Он робел, ошеломленный незнакомой обстановкой, и, рассказывая об ужасе, который испытал, найдя хозяина висящим на сикаморе, постоянно запинался.

– В котором часу он позвонил вам в воскресенье утром? – спросил Джейк.

– Около девяти. Велел приехать в два к мосту.

– И вы приехали точно к двум, так?

– Да, сэр, так.

Джейк намеревался использовать Боггза для иллюстрации того, насколько тщательно Сет продумал детали. Позднее он представит присяжным картину в подробностях: Сет оставляет записку на столе, укладывает в машину веревку и лестницу и рассчитывает время так, чтобы к моменту приезда Кэлвина в два часа наверняка быть мертвым. Он хотел, чтобы его нашли сразу после того, как он умрет, иначе могло пройти несколько дней.

У Ланье вопросов не было. Свидетеля отпустили.

– Приглашайте своего следующего свидетеля, мистер Брайгенс, – распорядился судья Этли.

– Защита вызывает окружного коронера Финна Паундерса.

Финн Паундерс, до того как его впервые выбрали окружным коронером тринадцать лет назад, служил почтальоном. В те времена у него не было ни малейшего медицинского опыта – в Миссисипи этого не требовалось. Он никогда не бывал на месте преступления. Тот факт, что должность окружного коронера в штате все еще оставалась выборной, представлялся странным; Миссисипи – один из последних штатов, где по-прежнему действовало такое положение. За последние тринадцать лет Финна в любой час дня и ночи куда только не вызывали: в дома престарелых, больницы, на места аварий, в притоны, на берега рек и озер, а также в дома, подвергшиеся разрушению. Он всегда делал одно и то же – склонившись над трупом, мрачно произносил: «Угу, мертв». Потом выдвигал предположение относительно причины смерти и подписывал свидетельство.

Финн присутствовал, когда тело Сета опускали на землю, и произнес традиционное: «Угу, мертв. Смерть в результате повешения. Самоубийство. Асфиксия и перелом шейных позвонков».

Ведомый вопросами Джейка, он быстро объяснил присяжным то, что было уже и так прискорбно очевидно. Уэйд Ланье вопросов не задал.

Джейк вызвал на свидетельское место бывшую секретаршу Рокси Бриско, которая, поскольку покинула контору враждебно настроенной, поначалу отказалась давать показания. Пришлось Джейку выписать ей повестку и объяснить, что она может угодить в тюрьму, если не явится в суд. Рокси, модно одетая по такому поводу, стремительно проследовала на свидетельское место. Сообща они прошлись по событиям утра 3 октября, когда она пришла в контору с утренней почтой. Рокси опознала конверт, письмо и двухстраничное завещание Сета Хаббарда, после чего судья Этли разрешил приобщить их к вещественным доказательствам, представленным защитой. Противная сторона не возражала.

Следуя сценарию, разработанному его честью, Джейк спроецировал на экран увеличенное письмо Сета к нему, а также раздал копии присяжным.

– А теперь, дамы и господа, – произнес судья, – мы дадим вам время внимательно прочесть это письмо.

В зале мгновенно наступила тишина: присяжные читали врученные им копии письма, а зрители знакомились с ним на экране.

Медленно прочтя письмо, ни один из присяжных не удержался от того, чтобы, посмотрев в зал, задержаться взглядом на Гершеле Хаббарде и Рамоне Дэфо. Рамона хотела было прослезиться, но благоразумно решила, что все сочтут это притворством, поэтому сидела, уставившись в пол, так же как ее брат и муж, и желая одного: чтобы этот мучительно неловкий момент поскорее миновал.

Казалось, прошла вечность, прежде чем судья Этли произнес:

– Давайте прервемся на пятнадцать минут.

Несмотря на предостережение Сета об опасности курения, минимум половине присяжных понадобилась сигарета. Некурящие остались в совещательной комнате пить кофе, остальные в сопровождении пристава проследовали в маленький внутренний дворик, выходящий на северный край лужайки. Все поспешно закурили, стараясь выпускать дым в сторону. Невин Дарк пытался бросить курить и в последнее время сократил дневную норму до половины пачки, но сейчас ему остро требовался никотин.

– Что вы обо всем этом думаете, господин староста? – Джим Уайтхерст остановился рядом.

Судья Этли недвусмысленно предупредил: не обсуждать дело. Но присяжным всегда не терпится обменяться мнениями о том, что они только что увидели и услышали.

– Думаю, старик точно знал, что делает. А вы? – почти шепотом ответил Невин.

– Не сомневаюсь.

Прямо над ними, в юридической библиотеке, Джейк собрал всех своих: Порция, Летти, Квинс Ланди и Гарри Рекс делились наблюдениями и соображениями. Порция нервничала, потому что номер двенадцатый, Фрэнк Доули, неотрывно глазел на нее, хмурился и шевелил губами, будто ругался. Летти показалось, что Дебби Лэкер, номер десятый, уснула, а Гарри Рекс был уверен, что Айви Грэммер, номер два, влюбилась в Джейка. Квинс Ланди продолжал утверждать, что жюри уже раскололось пополам, но Гарри Рекс возразил: можно будет считать, что нам повезло, если мы получим хоть четыре голоса. Джейк вежливо попросил его заткнуться и напомнил о его мрачных предсказаниях во время процесса Карла Ли Хейли.

Через десять минут бессмысленной болтовни он поклялся себе впредь ходить на ленч в одиночестве.

Когда заседание возобновилось, Джейк вызвал на свидетельское место Квинса Ланди и провел его через серию малозначительных, но необходимых вопросов о его обязанностях как управляющего наследством и процедуре смены им на этом посту Рассела Эмбурга, отказавшегося быть душеприказчиком. Ланди сухо объяснил, в чем состоят его обязанности, и очень умело дал понять, что обязанности эти чрезвычайно скучны и утомительны, что было чистой правдой. Джейк показал ему оригинал завещания и попросил идентифицировать его.

– Да, это собственноручно написанное завещание, которое было принято к утверждению четвертого октября прошлого года, – сказал Ланди. – Подписанное мистером Сетом Хаббардом в первый день октября.

– Давайте посмотрим на него. – Джейк снова вывел документ на экран, одновременно раздав копии присяжным.

– Дамы и господа, мы опять даем вам время, чтобы внимательно прочесть документ, – возвестил судья Этли. – Когда вы перейдете к обсуждению вердикта, вам будет позволено взять все документы и вещественные доказательства с собой в совещательную комнату.

Стоя возле подиума, Джейк делал вид, что читает завещание, а сам исподволь наблюдал за присяжными. Многие хмурились, и он предполагал, что недовольство вызывала фраза «Да сгинут они в муках, как я». Он читал это завещание раз сто, и оно неизменно вызывало у него одну и ту же двойную реакцию. Во-первых, казалось злонамеренным, грубым, жестоким и безрассудным. Во-вторых, заставляло задаваться вопросом: что же такого сделала для старика Летти, что он так расположился к ней? И в то же время каждое новое прочтение снова и снова убеждало его в том, что Сет отлично понимал, что делает. А если человек обладает завещательной правоспособностью и дееспособностью, значит, он имеет право на любые, самые дикие и кажущиеся неразумными решения, какие сочтет нужными.

Когда последний присяжный закончил чтение и отложил свою копию, Джейк выключил проектор. Еще полчаса они с Квинсом Ланди потратили на освещение главных вех на удивительном десятилетнем пути Сета Хаббарда от руин, оставшихся после его второго развода, до богатства, какого никто в округе Форд никогда не видел.

В половине первого судья Этли распустил всех на перерыв до двух часов.

42

Детектив выходил из больницы как раз в тот момент, когда Люсьен входил в нее. Они коротко переговорили в вестибюле – всего несколько слов о Лонни Кларке, все еще пребывающем в палате на третьем этаже и неважно себя чувствующем. У него была тяжелая ночь, и врачи не велели пускать к нему посетителей.

Люсьен долго блуждал в больничных коридорах и лишь спустя час вынырнул на поверхность на третьем этаже. Полицейского у двери не было, не наблюдалось и заботливых медсестер, опекающих Лонни. Люсьен прошмыгнул в палату, осторожно потряс Энсила за руку.

– Энсил, Энсил, вы меня слышите?

Но Энсил его не слышал.

Внутри маленькой юридической конторы Брайгенса царило общее согласие: утро прошло как нельзя лучше. Представление предсмертной записки, распоряжений относительно отпевания и похорон, рукописного завещания и письма Джейку делало очевидным, что Сет Хаббард все спланировал и контролировал до самого конца. Вступительное слово Джейка было убедительным. Хотя и речь Ланье оказалась не менее искусной. В целом неплохое начало.

Дневное заседание Джейк начал с вызова преподобного Дона Макэлвейна, пастора Ирландской церкви Христианского пути. Пастор сообщил присяжным, что 2 октября после службы, то есть за несколько часов до самоубийства Сета, они с ним поговорили накоротке. Пастору было известно, что Сет неизлечимо болен, хотя он не знал, что врачи отмерили ему всего несколько недель жизни. В то утро Сет, как казалось, пребывал в хорошем настроении, был бодр, даже улыбался и сказал Макэлвейну, что ему очень понравилась проповедь. Будучи больным и слабым, он не производил впечатления человека, одурманенного лекарствами. Сет Хаббард являлся членом общины уже двадцать лет и обычно посещал церковь раз в месяц. За три недели до своей смерти он за триста пятьдесят долларов купил место на церковном погосте – то самое, на котором теперь похоронен.

Следующим выступал церковный казначей. Мистер Уиллис Стаббз показал, что Сет оставил на тарелке для пожертвований чек на сумму пятьсот долларов, датированный 2 октября. А за год он пожертвовал церкви две тысячи шестьсот долларов.

Мистер Эверетт Уокер, заняв свидетельское место, поведал о разговоре, видимо, последнем в жизни Сета. Когда после службы они шли на автомобильную стоянку, мистер Уокер поинтересовался, как идет его бизнес. Сет саркастически заметил, что сезон ураганов, увы, запаздывает, а ведь чем больше ураганов, тем больше разрушений и тем больше потребность в древесине. Сказал, что обожает ураганы.

По словам мистера Уокера, приятель был энергичен и остроумен, как всегда, и не было похоже, что его мучают боли. Конечно, он был слаб. Но когда позднее мистер Уокер услышал, что Сет мертв и что он сам наложил на себя руки вскоре после их разговора, его это потрясло. Сет казался таким спокойным, даже довольным. Мистер Уокер знал его много лет как человека, не расположенного к общению. Скорее, он был замкнутым, неразговорчивым и держался особняком. Но в тот день, выезжая со стоянки, он улыбался, и мистер Уокер еще сказал жене, что редко можно увидеть Сета улыбающимся.

Миссис Гилда Четем сообщила жюри, что они с мужем во время службы сидели позади Сета. Когда служба закончилась, перебросились с ним несколькими фразами, и им даже в голову не пришло, что он на пороге столь ужасного события. Миссис Нети Винсон засвидетельствовала, что поздоровалась с Сетом, когда они выходили из церкви, и тот ответил с несвойственным ему обычно дружелюбием.

После короткого перерыва онколог, лечивший Сета, доктор Толберт из регионального медицинского центра в Тьюпело, умудрился за несколько первых минут утомить аудиторию занудной лекцией о состоянии своего пациента. Он наблюдал Сета в течение последнего года и, сверяясь со своими записями, все вещал и вещал о хирургической операции, последующих курсах химиотерапии и облучения, а также медикаментозном лечении.

Поначалу надежды было мало, но Сет отчаянно боролся. Однако, когда опухоль дала метастазы в позвоночник и ребра, стало ясно, что конец близок. Доктор Толберт видел Сета за две недели до смерти и поразился, как решительно тот был настроен не сдаваться. Тем не менее боли мучили его ужасно.

Доктор Толберт увеличил ему дозу демерола в таблетках до ста миллиграммов каждые три-четыре часа. Но Сет предпочитал обходиться без демерола, поскольку тот вызывал сонливость. Он не раз говорил, что старается жить без обезболивающих, поэтому доктор Толберт не мог сказать, сколько именно таблеток принимал Сет на самом деле. За последние два месяца он выписал ему двести.

Джейк преследовал две цели, вызвав доктора для дачи показаний. Во-первых, желал подчеркнуть, что из-за рака легких Сет находился в двух шагах от смерти. Тогда, возможно, факт самоубийства не будет казаться столь драматичным и безрассудным. Впоследствии Джейк намеревался доказать, что Сет в последние дни жизни мыслил абсолютно ясно, невзирая на то, что решил свести счеты с жизнью. Боль была невыносимой, конец близок, он просто его ускорил. Во-вторых, нужно было открыто ввести тему побочных действий демерола. У Ланье был припасен свидетель-тяжеловес – эксперт, который станет утверждать, что сильный наркотик, принимаемый в количествах, которые прописывали Сету, серьезно деформировал его сознание.

Странным в этом деле выглядело то, что последний выписанный ему рецепт не был найден. Сет купил по нему лекарство в одной из аптек Тьюпело за шесть дней до смерти, а потом, видимо, выбросил, таким образом, невозможно было доказать, много или мало таблеток он принимал на самом деле. Согласно его последней воле вскрытие не проводилось.

Несколько месяцев назад Ланье – без протокола – предложил провести эксгумацию тела на предмет токсикологической экспертизы. Судья Этли – также без протокола – сказал «нет». А содержание опиатов в крови Сета в день его смерти нельзя было автоматически считать идентичным их содержанию на день раньше, когда он писал завещание. Для судьи Этли оскорбительной была сама мысль выкопать человека из земли после того, как он в ней упокоился.

Джейк остался доволен своим допросом доктора Толберта. Они отчетливо дали понять, что Сет старался обходиться без демерола и что не существует возможности определить, какова была концентрация лекарства в его крови в день написания завещания.

Уэйду Ланье, правда, удалось заставить доктора признать, что пациенту, ежедневно глотающему от шести до восьми таблеток демерола в стомиллиграммовой дозировке, не рекомендуется принимать важные решения, особенно касающиеся крупных денежных сумм. Такой пациент должен находиться в полном покое и тишине – не водить машину, избегать физических нагрузок, не принимать жизненно важных решений.

После того как врача отпустили, Джейк вызвал Арлин Троттер, давнюю секретаршу и офис-менеджера Сета. Она последней, если не считать Летти, видела его живым. Поскольку время приближалось к пяти, Джейк решил придержать показания Летти до утра среды. С Арлин он разговаривал много раз после смерти Сета и, по правде сказать, опасался выставлять ее в качестве свидетеля. Но выбора не было. Если бы он ее не вызвал, это обязательно сделал бы Уэйд Ланье. Ее уже опрашивали в начале февраля, и ответы она давала, по мнению Джейка, уклончивые. В начале пятого он почти не сомневался, что ее натаскал сам Уэйд Ланье или кто-то, работающий на него. Тем не менее она провела с Сетом на последней неделе его жизни больше времени, чем кто-либо другой, и ее показания были чрезвычайно важны.

Произнося клятву говорить только правду и усаживаясь на свидетельское место, она казалась крайне напуганной и бросила на внимательно наблюдающих за ней присяжных тревожный взгляд. Но Джейк задал ей несколько ничего не значащих вопросов, предполагающих очевидные ответы, и она, судя по всему, немного успокоилась.

Было установлено, что с понедельника по пятницу на неделе, предшествующей его смерти, Сет приезжал в контору каждое утро около девяти, то есть позже обычного. В основном он выглядел бодрым и пребывал в хорошем расположении духа до полудня, потом ложился вздремнуть на диване у себя в кабинете. Никогда не ел, хотя Арлин постоянно предлагала ему принести что-нибудь перекусить. И все время курил – бросить так и не смог. Как всегда, Сет держал дверь закрытой, поэтому Арлин не могла точно сказать, чем он там занимался.

Тем не менее всю ту неделю он был очень занят продажей трех участков строевого леса в Южной Каролине. Вел много телефонных переговоров, в чем, впрочем, не было ничего необычного. Минимум каждый час он покидал здание и ходил по цехам, останавливался поговорить с некоторыми служащими, по обыкновению флиртовал с Камилой, девушкой-администратором. Арлин знала, он страдает от боли, потому что временами ему было трудно это скрывать, хотя он не признавался. Однажды обмолвился, что принимает демерол, но она никогда не видела у него флакона с этим лекарством.

Нет, у него не было ни остекленелого взгляда, ни невнятной речи. Порой он казался усталым и часто клевал носом. Уезжал обычно в районе трех-четырех часов.

В общем, вырисовывался портрет человека все еще делового, хозяина, исполняющего свои обязанности так же, как если бы все с ним было в порядке. В течение пяти дней, предшествовавших написанию завещания, Сет Хаббард много времени проводил в конторе, звонил по телефону, активно занимался делами.

Уэйд Ланье свой перекрестный допрос начал с предложения:

– Давайте поговорим о строевом лесе в Южной Каролине, миз Троттер. Удалось ли Сету Хаббарду продать те три участка?

– Да, сэр, он их продал.

– И когда же?

– В пятницу утром.

– В пятницу накануне того дня, когда написал завещание, так?

– Правильно.

– Он подписал контракт?

– Да. Я получила его по факсу, отнесла мистеру Хаббарду, он его подписал, и я отослала обратно по факсу адвокатам в Спортаберг.

Ланье взял со стола документ:

– Ваша честь, у меня в руках вещественное доказательство за номером С-5, которое уже было предъявлено и признано доказательством.

– Продолжайте, – разрешил судья Этли.

Ланье вручил документ Арлин.

– Вы можете подтвердить, что это тот самый документ?

– Да, сэр. Это контракт, который Сет подписал в пятницу утром – о продаже трех участков земли в Южной Каролине.

– Сколько должен был по нему получить Сет?

– Восемьсот десять тысяч.

– Восемьсот десять. А теперь скажите, миз Троттер, за какую сумму Сет Хаббард купил этот лес?

Она запнулась, бросила нервный взгляд на присяжных.

– У вас ведь есть вся документация, мистер Ланье.

– Разумеется.

Ланье взял со стола еще пачку бумаг, которые были уже ранее зарегистрированы. Они ни для кого не представляли сюрприза, Джейк и Ланье неделями корпели над этими документами, и судья Этли давным-давно разрешил включить их в состав вещественных доказательств.

В выжидательной тишине зала Арлин просмотрела документы и наконец сказала:

– Мистер Хаббард купил эту землю в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, заплатив за нее миллион сто тысяч долларов.

Ланье сделал пометку у себя в блокноте, словно это для него новость, и, глядя поверх очков и подняв брови в крайнем изумлении, произнес:

– Триста тысяч убытка!

– Похоже на то.

– И это случилось за сутки до того, как он написал последнее завещание?

Джейк вскочил:

– Протестую, ваша честь. Адвокат подталкивает свидетеля к домыслам. Пусть прибережет их для своего заключительного слова.

– Принимается.

Ланье, не обращая внимания на шум, снова обратился к свидетельнице:

– Как вы думаете, миз Троттер, почему Сет заключил такую невыгодную сделку?

Джейк снова встал:

– Протестую, ваша честь. Опять склонение к домыслам.

– Принимается.

– Он мыслил здраво, миз Троттер?

– Протестую.

– Принимается.

Ланье помолчал и перелистал несколько страниц в блокноте.

– А теперь скажите нам, миз Троттер, кто делал уборку в офисе, где работали вы с Сетом?

– Мужчина по имени Монк.

– Расскажите нам об этом Монке.

– Он давно работает на этом лесном складе, ну, такой помощник без определенных обязанностей. Выполняет разные поручения, в основном производит уборку. А еще красит, все чинит, даже мыл машины мистера Хаббарда.

– Как часто Монк убирал ваше помещение?

– Каждые понедельник и четверг с девяти до одиннадцати, очень исправно, уже много лет.

– Делал ли он уборку в четверг двадцать девятого сентября прошлого года?

– Да.

– А Летти Лэнг когда-либо убирала ваше помещение?

– Насколько мне известно, нет. В этом не было необходимости. Это была обязанность Монка. Я вообще до сегодняшнего дня не видела миз Лэнг.

Весь день Майрон Панки передвигался по залу суда. Его обязанностью было постоянно наблюдать за присяжными. Чтобы делать это незаметно, он прибегал к разным хитростям. Пересаживался с места на место, менял точки обзора, переодевался в разные спортивные куртки, прятал лицо за желательно широкой спиной впереди сидящего, надевал разные очки.

Всю свою профессиональную жизнь он провел в залах суда, выслушивая показания свидетелей и наблюдая за реакцией присяжных. По его компетентному мнению, Джейк, излагая дело, добротно сделал свою работу. Ничего затейливого, ничего запоминающегося, но и без промахов. Большинству присяжных он понравился, и они поверили, что он искренне хочет найти истину. Только о трех членах жюри этого нельзя было сказать. Фрэнк Доули, номер двенадцатый, твердо на их стороне и никогда не проголосует за то, чтобы отдать деньги черной экономке.

Панки не знал трагической истории, случившейся с племянницей Доули, но по его реакции на вступительные речи адвокатов мог определенно сказать, что этот человек не доверяет Джейку и ему не нравится Летти. Десятый номер, Дебби Лэкер, пятидесятилетняя белая женщина деревенского вида, несколько раз за день выстрелила в Летти тяжелым взглядом – Майрон никогда не упускал подобные мелкие «послания». Номер четвертый, Дороти Йейтс, другая пятидесятилетняя белая женщина, едва заметно кивала, когда доктор Толберт говорил, что человек, находящийся под действием демерола, не должен принимать важных решений.

Первый день допроса свидетелей Панки оценил как ничью. Оба адвоката хорошо выступали, и присяжные не пропустили ни слова.

Поскольку Энсил разговаривать не мог, Люсьен арендовал машину и целый день ездил, осматривая ледники и фьорды в окрестностях Джуно. Ему хотелось уехать, рвануть в Клэнтон, чтобы поприсутствовать на процессе, но он был очарован красотой Аляски, ее бодрящим воздухом и почти идеальным климатом. В Миссисипи уже наступала жара, с долгими-долгими днями и липким воздухом. Сидя за ленчем в кафе на склоне горы и любуясь каналом Гастино, протянувшимся внизу во всем своем великолепии, он решил отложить отъезд до завтра, среды.

В какой-то момент, уже скоро, Джейк сообщит судье Этли, что местонахождение Энсила Хаббарда установлено и признание получено, хотя признание ненадежно, потому что объект в любой момент мог передумать и назваться каким-нибудь другим именем. Тем не менее Люсьен в этом сомневался, так как Энсил вряд ли захочет потерять деньги.

Сделанное Люсьеном открытие вряд ли окажет влияние на процесс. Уэйд Ланье прав: Энсил не сможет ничего сказать о завещании брата и о его дееспособности. Поэтому Люсьен собирался предоставить его собственным проблемам. Он подозревал, что Энсилу придется несколько месяцев провести в тюрьме. Правда, если повезет и удастся найти хорошего адвоката, он может и соскочить. Люсьен не сомневался, что обыск и изъятие кокаина в комнате Энсила были явным нарушением Четвертой поправки. А если оспорить обыск и исключить кокаин из обвинений, Энсил вполне может остаться на свободе.

Если бы Джейк выиграл процесс, Энсил смог бы в один прекрасный день осуществить-таки столь долго откладываемое возвращение в округ Форд и востребовать свою долю наследства. Если же Джейк проиграет, Энсил исчезнет в ночи, и никто уже его больше никогда не найдет.

После наступления темноты Люсьен отправился в гостиничный бар и приветливо поздоровался с барменом Бо Баком, с которым они успели подружиться. Когда-то, до того как обстоятельства сложились так, что жизнь его оказалась сломанной, Бо Бак был судьей в Неваде, и они с Люсьеном охотно обменивались историями из собственной практики. Пока Люсьен ждал свой первый бокал виски с колой, они немного поболтали. Потом он взял бокал и сел за стол, наслаждаясь одиночеством: только человек и выпивка. Минуту спустя из ниоткуда материализовался Энсил Хаббард и уселся напротив.

– Добрый вечер, Люсьен, – как ни в чем не бывало произнес он.

Ошеломленный, Люсьен несколько секунд смотрел на него, не в силах поверить глазам. На Энсиле были бейсболка, трикотажная фуфайка и джинсы. Еще утром он без сознания лежал на больничной койке, опутанный трубками.

– Вот уж не ожидал вас здесь увидеть, – признался Люсьен.

– Мне надоела больница, поэтому я ушел оттуда. Конечно, теперь я беглец, но мне не привыкать. Мне в общем-то нравится быть в бегах.

– А как же ваша голова и инфекция?

– Голова у меня, конечно, повреждена, но далеко не так сильно, как они думают. Вы же помните, Люсьен, из больницы мне предстояло отправиться в тюрьму, но я предпочел избежать этого маршрута. Скажем так: я был без сознания не настолько, насколько они предполагали. А инфекция под контролем. – Он достал из кармана пузырек с таблетками. – Уходя, я прихватил свой антибиотик. Со мной все будет в порядке.

– Как вам удалось улизнуть?

– Я просто вышел. Меня везли в кресле вниз, на сканирование. Я попросился в туалет. Они думали, что я не в состоянии ходить, а я сбежал по ступенькам, нашел подвал, в нем служебную раздевалку и там переоделся, потом вышел через служебный пандус. Последний раз, когда я проверял обстановку, полицейские там кишмя кишели, а я пил кофе на другой стороне улицы.

– Это маленький город, Энсил. Вы не сможете прятаться долго.

– Что вы знаете об этом? У меня есть кое-какие друзья.

– Хотите выпить?

– Нет, а вот бургер с жареной картошкой съел бы с удовольствием.

Гарри Рекс сердито посмотрел на свидетельницу:

– Вы прикасались к его пенису?

Летти, смутившись, отвела взгляд.

– Да. Да, прикасалась.

– Ну разумеется, прикасались, Летти, – встрял Джейк. – Сет не мог мыться сам, поэтому вам приходилось это делать неоднократно. Купаться означает мыть все тело. Он сам не мог, поэтому приходилось вам. В этом не было ничего интимного, а тем более даже отдаленно сексуального. Вы просто выполняли свою работу.

– Я не смогу. – Летти беспомощно глянула на Порцию. – Он ведь не будет меня об этом спрашивать, правда?

– Можете не сомневаться, черт возьми, будет, – прорычал Гарри Рекс. – Об этом и о многом другом, и лучше вам иметь ответы заранее.

– Давайте сделаем перерыв, – предложил Джейк.

– Мне нужна банка пива, – заявил Гарри Рекс, вставая.

Он затопал из комнаты с таким видом, словно все они ему до чертиков надоели. Они репетировали уже два часа, было почти десять вечера. Джейк задавал простые вопросы, имитируя прямой допрос, Гарри Рекс безжалостно поджаривал ее на костре перекрестного. Порой он бывал слишком груб – грубее, чем Этли позволит быть Ланье, но лучше быть готовым к худшему. Порция сочувствовала матери, но ее тоже приводила в отчаяние ее слабость. Летти умела быть жесткой, но иногда словно разваливалась на куски. Ни у кого не было уверенности, что ее допрос пройдет гладко.

– Помните правила, Летти, – снова и снова повторял Джейк. – Улыбайтесь, но без пренебрежения. Говорите отчетливо и медленно. Можно заплакать, если вы почувствуете искреннее душевное волнение. Если не уверены в ответе, лучше промолчите. Присяжные наблюдают очень пристально и ничего не упускают из виду. Время от времени смотрите на них, но только с доверием. Не позволяйте Уэйду Ланье уболтать вас. Я все время буду рядом, чтобы вас защитить.

Гарри Рекс хотел выкрикнуть еще один совет: «Речь идет о двадцати четырех миллионах, так что уж постарайтесь устроить спектакль, какой устраивается один раз в жизни!», но сдержался.

– Джейк, по-моему, достаточно, – забормотала Порция, когда он вернулся с пивом. – Мы поедем домой, посидим на крыльце и еще немного поговорим, а завтра рано утром будем здесь.

– Хорошо. Думаю, мы все устали.

Женщины уехали, а Джейк и Гарри Рекс поднялись в кабинет Джейка и уселись на балконе. Ночь была теплой и ясной – настоящая весенняя ночь. Потягивая пиво, Джейк расслабился впервые за много часов.

– От Люсьена есть известия? – спросил Гарри.

– Нет, но я забыл проверить сообщения на автоответчике.

– Знаете, нам повезло. Повезло, что он на Аляске, а не сидит здесь и не брюзжит по поводу всего, что произошло за день.

– Это ведь ваша прерогатива, не так ли?

– Да, но пока жаловаться не на что. У вас был хороший день, Джейк. Вы произнесли хорошую вступительную речь, которая дошла до жюри и была оценена. Потом вы представили двенадцать свидетелей, и ни один из них не спалился. Доказательства работают в вашу пользу, по крайней мере пока. Так что лучшего дня и желать трудно.

– А присяжные?

– Вы им понравились, но пока рано говорить о том, насколько они симпатизируют или не симпатизируют Летти. Завтра это выяснится.

– Завтра будет решающий день, приятель. Летти может выиграть дело, а может проиграть.

43

Адвокаты собрались в кабинете судьи Этли в среду утром, в 8.45, и пришли к общему мнению, что у них нет нерешенных вопросов, которые нужно уладить, прежде чем продолжать работу. На третий день процесса его честь был бодр, почти возбужден, словно волнение, связанное со столь крупным делом, омолодило его. Адвокаты не спали всю ночь – либо работали, либо тревога не давала уснуть – и выглядели вымотанными, что отражало действительность. Старый судья, однако, был готов к бою.

Войдя в зал, он всех поприветствовал, поблагодарил аудиторию за живой интерес «к юридической системе» и велел приставу привести присяжных. Когда те расселись, он тепло поприветствовал и их тоже и спросил, нет ли у них проблем. Имелись ли у них несанкционированные контакты? Не заметили чего-нибудь подозрительного? Все ли хорошо себя чувствуют?

– Ну и славно. Мистер Брайгенс, продолжайте, – кивнул судья.

Джейк встал:

– Ваша честь, защита вызывает миз Летти Лэнг.

Порция посоветовала матери не надевать ничего обтягивающего или даже отдаленно сексуального. Они обсуждали этот вопрос рано утром, задолго до завтрака. Порция победила. Выбрали хлопчатобумажное платье цвета морской волны, чуть прихваченное на талии поясом, достаточно милое, но такое, какое скромная экономка вполне могла надеть на работу, ничего похожего на то, что Летти надевала в церковь. На ногах – сандалии на низком каблуке. Никаких украшений. Никаких часов. Ничего такого, что говорило бы о лишних деньгах или о том, что она рассчитывает разжиться богатством. В прошлом месяце она перестала закрашивать седину. Теперь ее волосы выглядели естественно, и ей вполне можно было дать ее сорок семь лет.

Принося присягу, Летти почти заикалась и в поисках поддержки устремила взгляд на Порцию, сидящую позади Джейка. Дочь улыбнулась, чтобы напомнить, что Летти тоже должна улыбаться.

Когда Джейк поднимался на подиум, в набитом до отказа зале царила тишина. Он попросил свидетельницу назвать свое имя, адрес, место работы – пробные мячики, которые Летти успешно отбила. Имена ее детей и внуков. Да, Марвис, ее старший сын, сидит в тюрьме. Ее муж, Симеон Лэнг, тоже в тюрьме, ждет предъявления обвинения. Она подала на развод месяц назад и надеется, что получит его через несколько недель.

Немного биографии: образование, принадлежность к церкви, предыдущие места работы. Все это было заранее расписано, и иные ее ответы звучали механически, потому она их заучила наизусть. Летти посмотрела на присяжных, но испугалась, увидев, что они в упор глядят на нее. Наставники учили: если почувствуете, что занервничали, смотрите на Порцию, и временами она не могла перевести взгляд с дочери на кого-нибудь другого.

Наконец Джейк перешел к мистеру Сету Хаббарду. Или просто мистеру Хаббарду, как она должна была всегда называть его в суде. Ни в коем случае не Сетом. И не мистером Сетом.

Мистер Хаббард нанял ее приходящей помощницей по дому три года назад. Откуда она узнала об этой вакансии? Она не знала. Он сам позвонил ей и сказал, что кто-то из его друзей сообщил, что Летти сейчас без работы, а ему как раз нужна приходящая домработница.

Затем они с Джейком поговорили о ее работе у мистера Хаббарда: его правила, привычки, режим, предпочтения в еде. Позднее три дня в неделю превратились в четыре. Он повысил ей жалованье, потом еще раз.

Мистер Хаббард много разъезжал, и частенько ей нечего было делать в доме. За три года он ни разу не приглашал гостей, никто не приходил к нему на обед или ужин. Она была знакома с Гершелом и Рамоной, но видела их редко. Рамона приезжала раз в год и всего на несколько часов, визиты Гершела были не более частыми. Она никогда не видела никого из четверых внуков мистера Хаббарда.

– Но я не работала по выходным, поэтому не знаю, кто бывал у него в эти дни, – добавила Летти. – Мог приходить кто угодно. – Она старалась выглядеть справедливой, но лишь до определенной степени.

– Но вы работали по понедельникам, правильно? – спросил Джейк в соответствии со сценарием.

– Да.

– Вы видели следы воскресного пребывания в доме гостей?

– Нет, сэр, никогда.

На данном этапе в их планы не входило быть любезными по отношению к Гершелу и Рамоне, в планы которых, в свою очередь, не входило быть любезными по отношению к Летти. Исходя из их предварительных показаний, можно было с уверенностью ожидать, что они будут врать напропалую.

Проведя час на свидетельском месте, Летти почувствовала себя свободнее. Ее ответы стали более четкими, более импровизированными, и время от времени она улыбалась присяжным.

Наконец Джейк перешел к болезни мистера Хаббарда. Она описала, как через дом ее хозяина прошла череда невыразительных сиделок и как в конце концов он попросил Летти работать у него пять дней в неделю. Обрисовала тяжелые периоды, когда химиотерапия укладывала его в постель и едва не убивала, когда он не мог сам дойти до туалетной комнаты и поднести ложку ко рту.

– Не показывай своих эмоций, – наставляла ее Порция. – Не показывай вообще никаких чувств к мистеру Хаббарду. У присяжных не должно создаться впечатление, будто между вами была эмоциональная связь. Разумеется, она существовала, она не может не возникнуть между умирающим человеком и человеком, ухаживающим за ним, но ты не должна это признавать, находясь на свидетельском месте.

Джейк коснулся основных моментов, но не стал задерживаться на болезни мистера Хаббарда. Это, безусловно, сделает Уэйд Ланье. Джейк спросил Летти, писала ли она когда-нибудь завещание.

– Нет, никогда, – прозвучал ответ.

– Видели вы когда-нибудь чье-либо чужое завещание?

– Нет, сэр.

– Обсуждал ли когда-нибудь мистер Хаббард с вами свое завещание?

Ей удалось изобразить смешок, и получилось довольно удачно.

– Мистер Хаббард был очень замкнутым, – ответила Летти. – Он никогда не обсуждал со мной ни свои дела, ни что-либо другое. Никогда не говорил о родственниках или детях. Просто он был не такой человек.

На самом деле Сет дважды обещал Летти оставить ей что-нибудь после своей смерти, но никогда не упоминал о завещании. Они с Порцией говорили об этом. По мнению Порции, признай она, что такой разговор был, Уэйд Ланье и его соратники непременно раздули бы этот факт до невероятных размеров, исказили и превратили в нечто убийственное. «Ах, значит, вы обсуждали с ним его последнюю волю!» – вопил бы Ланье перед присяжными.

Есть вещи, о которых лучше умолчать, и никто никогда о них не узнает. Сет мертв, а Летти болтать не станет.

– Говорил ли он с вами о своей болезни и о том, что умирает? – спросил Джейк.

Она глубоко вздохнула и поразмыслила над вопросом.

– Конечно. Бывали времена, когда боль так донимала его, что он хотел умереть, он сам так говорил. Думаю, это естественно. В последние дни мистер Хаббард знал, что конец близок. Он просил меня помолиться с ним.

– Вы молились с ним?

– Да. Мистер Хаббард глубоко веровал в Бога. Он хотел перед смертью привести душу в порядок.

Джейк сделал паузу, чтобы присяжные мысленно представили себе эту небольшую драму: Летти и ее хозяин молятся вместе, а отнюдь не занимаются тем, что большинство людей нафантазировали себе. Потом он перешел к утру 1 октября, и Летти рассказала, как все было.

Они выехали из его дома около девяти часов, Летти сидела за рулем его новенького «кадиллака» последней модели. Прежде она никогда не возила мистера Хаббарда, он никогда ее об этом не просил. Это был первый и единственный раз, когда они вместе ехали в машине.

Когда они вышли из дома, Летти сказала какую-то глупость насчет того, что никогда не водила «кадиллак», и Хаббард настоял, чтобы она села за руль. Летти нервничала и ехала медленно. Он пил кофе из картонного стаканчика и казался спокойным, будто у него ничего не болело. Такое впечатление, что ему нравится, как осторожно Летти ведет машину по практически пустому шоссе.

Джейк спросил, о чем они разговаривали во время этой десятиминутной поездки. Она немного подумала, взглянула на присяжных, которые не пропускали ни единого слова.

– Мы разговаривали о машинах. Он сказал, что больштнство белых больше не любит «кадиллаки», потому что в наше время в них разъезжает много черных, и спросил, почему для чернокожих так важно иметь именно «кадиллак». Я ответила: меня не спрашивайте, я никогда не мечтала иметь его, да у меня его никогда и не будет. У меня двенадцатилетний «понтиак». Но, наверное, черные их любят, потому что это очень хорошая машина и это способ показать другим, что вы смогли ее себе позволить: у вас есть работа, немного денег в кармане, и вы добились кое-какого успеха в жизни. То есть все у вас хорошо. Вот и все. Он сказал, что ему тоже всегда нравились «кадиллаки», что первый свой «кадиллак» он потерял при первом разводе, второй – при втором, но с тех пор как покончил с семейной жизнью, никто не докучает ни ему, ни его «кадиллакам». Вроде как его это смешило.

– Значит, он был в хорошем настроении и даже шутил? – спросил Джейк.

– В очень хорошем, да, сэр. Он даже посмеялся надо мной, над тем, как я веду машину.

– И сознание у него было ясным?

– Как стеклышко. Он сказал, что я веду его седьмой «кадиллак» и что он помнит их все. Еще сказал, что меняет их каждый год.

– Вам известно, принимал ли он в то утро лекарство от боли?

– Нет, сэр, это мне не известно. Он с иронией относился к таблеткам, не любил их принимать и держал в портфеле, подальше от меня. Я их видела единственный раз, когда он лежал пластом, смертельно больной, и просил меня достать их. А в то утро… нет, не похоже, чтобы он их принял.

Под руководством Джейка она продолжила свой рассказ. Они приехали в контору «Берринг Ламбер» – тогда она была там первый и единственный раз. Пока мистер Хаббард, заперев дверь, занимался делами у себя в кабинете, она убирала. Пылесосила, вытирала пыль, отскребла большинство оконных рам, сложила разбросанные журналы, даже вымыла тарелки в небольшой кухоньке. Нет, мусорные корзины не вытряхивала.

С той минуты, когда они вошли в контору, до момента, когда они ее покинули, Летти не видела мистера Хаббарда, не разговаривала с ним и понятия не имеет, что он делал у себя в кабинете, ей бы и в голову не пришло спрашивать. Он вошел в кабинет с портфелем и вышел с ним же. Она отвезла его обратно домой и около полудня вернулась к себе. А поздно вечером в воскресенье позвонил Кэлвин Боггз и сказал, что мистер Хаббард повесился.

В 11.00, после почти двух часов, проведенных ею на свидетельском месте, Джейк передал свидетельницу оппоненту для перекрестного допроса. Во время короткого перерыва он сказал Летти, что она все сделала превосходно. Порция была взволнована и очень горда: ее мать сумела сохранить самообладание и была убедительна. Гарри Рекс, наблюдавший за ней из последнего ряда, признал, что выступить лучше было невозможно.

А уже к полудню их дело лежало в руинах.

Он не сомневался, что укрывательство беглеца – дело противозаконное в любом штате, включая Аляску, так что тюремный срок вероятен, хотя сейчас это Люсьена не беспокоило. Энсил занял его постель. Он хотел лечь на полу или спать в кресле, но Люсьен боялся за его раненую голову и настоял, чтобы тот спал в кровати. Обезболивающее вырубило Энсила, и Люсьен долго сидел в темноте, смакуя последний стакан виски с колой и слушая храп старика.

Тихо одевшись, он вышел из номера. Коридор был пуст. Никаких полицейских, шныряющих в поисках Энсила. Чуть дальше по улице он купил кофе с булочками и принес их в комнату, где проснувшийся к тому времени Энсил смотрел по телевизору местные новости.

– Ни слова, – доложил он.

– Неудивительно, – ответил Люсьен. – Сомневаюсь, чтобы они пустили бладхаундов по вашему следу.

Они поели, по очереди приняли душ, оделись и в восемь часов покинули номер. На Энсиле были черный костюм Люсьена, белая рубашка, пестрый галстук и бейсболка, надвинутая так низко, что почти скрывала лицо. Они быстро прошли три квартала до юридической конторы Джареда Волковича, о котором упоминал Бо Бак из бара гостиницы «Глетчер».

Люсьен навестил мистера Волковича накануне поздно вечером, нанял его в качестве адвоката и организовал снятие показаний под присягой наутро. Судебный секретарь и видеооператор уже ждали в совещательной комнате. У дальнего конца стола стоял мистер Волкович. Подняв правую руку, он повторил за секретарем клятву говорить только правду, после чего сел перед камерой.

– Доброе утро. Меня зовут Джаред Волкович, я адвокат, имеющий лицензию на адвокатскую практику в штате Аляска. Сегодня, в среду, пятого апреля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, я нахожусь в своем офисе на улице Франклина в городе Джуно, Аляска. Здесь со мной Люсьен Уилбэнкс из Клэнтона, Миссисипи, и человек по имени Энсил Эф Хаббард, временно проживающий в Джуно. Цель этой записи – запечатлеть показания мистера Хаббарда. Я ничего не знаю о деле, из-за которого мы здесь собрались. Моя роль состоит в том, чтобы просто засвидетельствовать показания и тот факт, что запись того, что здесь будет происходить, верна и действительна. Если кто-либо из адвокатов или судей, имеющих отношение к делу, захочет переговорить со мной, звоните – я к вашим услугам.

Волкович встал со стула, и его место занял Люсьен. Он также был приведен к присяге секретарем суда, после чего сел перед камерой.

– Меня зовут Люсьен Уилбэнкс, я хорошо известен судье Этли и адвокатам, ведущим дело об опротестовании завещания Сета Хаббарда. Работая с Джейком Брайгенсом и его помощниками, я сумел найти Энсила Хаббарда. Я провел с ним несколько часов, и у меня нет сомнений, что он действительно является братом Сета Хаббарда. Он родился в округе Форд в тысяча девятьсот двадцать втором году. Его мать Сара Белле Хаббард. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году его отец Клеон Хаббард нанял моего деда Роберта И. Ли Уилбэнкса представлять его интересы в земельном споре. Этот спор имеет отношение к нынешнему делу. Представляю вам Энсила Хаббарда.

Люсьен освободил стул, и его занял Энсил. Подняв правую руку, он поклялся говорить только правду.

Уэйд Ланье начал свой язвительный перекрестный допрос с того, что спросил о Симеоне. Почему он в тюрьме? Предъявлено ли ему обвинение? Как часто она его навещает? Возражал ли он против развода? Это был прямолинейный, но эффективный способ напомнить присяжным, что отец пятерых детей Летти – пьяница, убивший мальчиков Ростонов. Уже через пять минут Летти вытирала слезы, а Ланье выглядел мерзавцем, но ему было все равно. Разволновав ее и отчасти лишив бдительности, он сделал разворот и подвел к ловушке.

– А теперь скажите, миз Лэнг, где вы служили до мистера Хаббарда?

Летти вытерла щеку тыльной стороной ладони и постаралась собраться с мыслями.

– Ну-у… у мистера и миссис Тингли, здесь, в Клэнтоне.

– Что это была за работа?

– Работа по дому.

– Как долго вы у них прослужили?

– Точно не помню, около трех лет.

– И почему вы ушли?

– Они умерли. Оба.

– Оставили ли они вам по завещанию какие-нибудь деньги?

– Если оставили, то мне никто об этом не сказал.

Этим замечанием она вызвала улыбку у нескольких присяжных.

Уэйд Ланье проигнорировал ее иронию и продолжил:

– А до Тингли где вы работали?

– М-м-м, до того я работала поварихой в школе, в Карауэе.

– Как долго?

– Года два, наверное.

– И почему вы оставили эту работу?

– Я тогда получила место у Тингли. Я предпочитаю служить домработницей, а не кухаркой.

– Хорошо. Где вы работали до школы?

Она помолчала, пытаясь вспомнить, потом сказала:

– До школы я работала у миссис Джилленуотер, здесь, в Клэнтоне, экономкой.

– Как долго?

– Около года. Потом она переехала.

– Где вы работали до миссис Джилленуотер?

– Гм-м, должно быть, у Гловеров, в Карауэе.

– Как долго?

– Я опять же точно не помню… Три или четыре года.

– Хорошо. Я просто стараюсь установить подробности, миз Лэнг. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить все как можно лучше.

– Да, сэр.

– А где вы работали до Гловеров?

– У мисс Карстен, здесь, в городе. У нее я проработала шесть лет. Она была моей любимой хозяйкой. Я бы никогда от нее не ушла, но она внезапно умерла.

– Благодарю вас. – Ланье что-то записал в блокноте, словно узнал нечто новое. – Итак, давайте подведем итог, миз Лэнг. Вы проработали три года у мистера Хаббарда, три – у Тингли, два – в школе, год у миссис Джилленуотер, три или четыре – у Гловеров и шесть – у мисс Карстен. По моим подсчетам, это приблизительно двадцать лет. Я правильно сосчитал?

– Вроде правильно, плюс-минус год, – доверчиво ответила Летти.

– И за двадцать лет у вас не было других работодателей?

Она покачала головой.

Ланье явно куда-то вел, но Джейк не мог его остановить. Язвительность в голосе, легкий оттенок подозрительности в интонации, поднятые брови, сухое, лаконичное построение фраз. Он пытался скрыть это, но тренированные глаз и ухо Джейка уже различали признаки грядущей беды.

– Значит, за двадцать лет у вас было шесть работодателей, миз Лэнг. Сколько раз вас увольняли?

– Ни разу. Я теряла работу после смерти мистера Хаббарда, болезни миссис Карстен, мистер и миссис Тингли тоже умерли, но я уходила просто потому, что работа как бы кончалась сама собой, понимаете?

– Вас никогда не увольняли за плохую работу или за какой-нибудь неблаговидный поступок?

– Нет, сэр, никогда.

Ланье вдруг резко отвернулся от подиума, посмотрел на судью Этли.

– Это все, судья. Я оставляю за собой право позднее вызвать свидетеля. – Он с самодовольным видом проследовал к своему столу.

В последнюю секунду Джейк заметил, как Ланье подмигнул Лестеру Чилкотту.

Летти только что солгала, и Ланье собирается разоблачить ее. Однако Джейк понятия не имел, в чем дело, поэтому ничего не мог предотвратить. Интуиция подсказывала отпустить Летти со свидетельского места.

– Ваша честь, защита закончила допрос свидетелей, – сказал Джейк.

– У вас есть свидетели, мистер Ланье? – спросил судья.

– О да.

– Тогда вызывайте своего первого свидетеля.

– Протестующая сторона вызывает мистера Фрица Пикеринга.

– Кого? – вскинулся Джейк.

– Фрица Пикеринга, – повторил Ланье громко и саркастически, будто Джейк был туговат на ухо.

– Мы никогда не слышали о нем. Его нет в вашем списке свидетелей.

– Он ждет снаружи, в холле, – игнорируя его, Ланье обратился к приставу.

Джейк посмотрел на судью Этли, покачал головой.

– Он не может давать показания, поскольку не включен в список свидетелей, судья.

– Я все равно вызываю его, – заявил Ланье.

Фриц Пикеринг вошел в зал в сопровождении пристава и проследовал на свидетельское место.

– Протестую, ваша честь, – сказал Джейк.

Судья Этли снял очки, посмотрел на Уэйда Ланье.

– Хорошо. Объявляю перерыв на пятнадцать минут. Прошу адвокатов пройти в мой кабинет. Только адвокатов. Никаких параюристов и служащих.

Присяжных поспешно проводили в их совещательную комнату, адвокаты направились за судьей в его тесный кабинет. Не снимая мантии, Этли сел в кресло. Он казался таким же растерянным, как Джейк.

– Говорите, – обратился он к Ланье.

– Ваша честь, это не доказательный свидетель, поэтому его не требуется заранее объявлять противной стороне. Его роль состоит лишь в том, чтобы оспорить надежность другого свидетеля, а не в том, чтобы давать показания по делу. Я не вносил его в список и не обнародовал его имя каким-либо иным способом, поскольку не был уверен, что он мне понадобится. Теперь же, после показаний Летти Лэнг, убедившись в том, что она говорит неправду, я понял, что этот свидетель неожиданно приобрел ключевую роль в нашем деле.

Судья Этли тяжело вздохнул: адвокаты вечно морочили ему голову правилами предоставления доказательств и процессуальными нормами. Было ясно, что Ланье полностью контролирует ситуацию, манипулируя правилами, касающимися дискредитации свидетеля. Это была засада, идеально спланированная Ланье и Лестером Чилкоттом. Джейк хотел бы обрушить на них убедительные и разумные аргументы, но сообразительность прискорбно покинула его.

– О чем будет говорить свидетель? – спросил судья Этли.

– Летти Лэнг когда-то работала у его матери, миссис Айрин Пикеринг. Фриц и его сестра выгнали ее, когда сестра свидетеля нашла рукописное завещание матери, согласно которому она оставляла Летти пятьдесят тысяч долларов. Летти соврала минимум трижды. Во-первых, сказала, что за истекшие двадцать лет работала только на тех людей, которые были названы. Между тем миссис Пикеринг наняла ее в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, а уволили ее в восьмидесятом. Во-вторых, она была-таки уволена. В-третьих, она сказала, что никогда не видела чужого завещания. Фриц с сестрой показывали ей завещание своей матери в тот день, когда увольняли ее. Вероятно, есть еще что-то, в чем она солгала, сейчас не приходит в голову.

Джейк ссутулился, внутренности свело, в глазах помутилось, кровь отлила от его лица. Он должен был сказать что-нибудь вразумительное, но в голову ничего не приходило. Вдруг его словно молнией ударило, и он спросил:

– Когда вы нашли Фрица Пикеринга?

– Я в глаза его не видел до сегодняшнего дня, – самодовольно ответил Ланье.

– Я не об этом спросил. Когда вы узнали о Пикерингах?

– В процессе расследования. Это, Джейк, видите ли, еще один пример того, что мы идем на шаг впереди вас. Мы нашли больше свидетелей. Не знаю, чем занимались вы, пока мы рыли землю носом.

– Правилами предписано оглашать имена своих свидетелей. Две недели назад вы вывалили на стол сорок пять новых имен. Вы играете не по правилам, Уэйд. Судья, это явное процессуальное нарушение.

Судья Этли поднял руку вверх:

– Довольно. Дайте мне подумать.

Он встал, подошел к столу, взял с подставки одну из дюжины своих трубок, набил ее табаком «Сэр Уолтер Рейли», прикурил, выпустил в потолок густое облако дыма и задумался. На одном конце стола Уэйд Ланье, Лестер Чилкотт, Зак Зейтлер и Джо Брэдли Хант сидели с хмурым видом, молча, в ожидании решения, которое развернет весь процесс в ту или иную сторону бесповоротно. На другом – Джейк, один, корябая в блокноте нечто, чего никто никогда не смог бы разобрать. Он чувствовал себя раздавленным и не мог унять дрожь в руках.

Уэйд Ланье мастерски проделал грязный трюк, это выводило Джейка из себя. В то же время ему хотелось схватить Летти и исколошматить ее. Почему она скрыла историю с Пикерингами? Ведь начиная с октября они провели вместе бессчетное количество часов.

Его честь выдохнул очередной клуб дыма.

– Это слишком важное свидетельство, чтобы отклонить его. Я разрешу мистеру Пикерингу выступить, но в определенных рамках.

Взбешенный, Джейк воскликнул:

– Процесс с засадой! Это автоматически вызовет апелляцию. Через два года мы снова будем проходить через все это.

– Не учите меня, Джейк! – сердито рявкнул судья Этли. – Верховный суд еще никогда не менял моих решений. Никогда!

Джейк сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться:

– Прошу прощения.

Энсил говорил пятьдесят восемь минут. Закончив, он вытер увлажнившиеся глаза, заявил, что очень устал, не может продолжать, и вышел из комнаты. Люсьен поблагодарил Джареда Волковича за сотрудничество. Он не сообщал адвокату о том, что Энсил в бегах.

Возвращаясь в отель, они увидели нескольких полицейских, топтавшихся на углу, и решили зайти в кофейню, где укрылись в отдельной кабинке и попытались болтать ни о чем. Люсьен все еще находился под ошеломляющим впечатлением от рассказа Энсила, но продолжать эту тему не хотел.

– Номер в отеле оплачен еще за два дня, – сказал Люсьен. – Он в вашем распоряжении. Я уезжаю прямо сейчас. Вы можете пользоваться одеждой, зубной пастой – всем, что там есть. В шкафу висят старые защитные брюки с тремястами долларами в кармане. Они ваши.

– Спасибо, Люсьен.

– Каковы ваши планы?

– Не знаю. Я действительно не хочу в тюрьму, так что, наверное, как всегда, слиняю из города. Просто исчезну. Эти хлыщи меня не поймают. Для меня в этом нет ничего нового.

– И куда поедете?

– Ну, я мог бы податься и в Миссисипи, раз уж мой дорогой старший братец так высоко меня оценил. Когда я смогу получить свою долю наследства?

– Кто знает… Сейчас, когда мы с вами тут беседуем, там идет битва за него. Может, через месяц, а может, через пять лет. У вас есть мой телефон. Позвоните через несколько недель, глядишь, что-то и прояснится.

– Позвоню.

Люсьен расплатился, и они вышли через боковую дверь. Там, в переулке, и попрощались. Люсьен поспешил в аэропорт, Энсил – в отель. Когда он до него дошел, его уже ждал детектив.

В битком набитом зале, затихшем, ошеломленном, Фриц Пикеринг изложил свою историю со всеми сокрушительными подробностями. Летти сидела совершенно убитая, с опущенной головой, уставившись в пол, а потом и вовсе закрыла глаза. Время от времени она качала головой, как бы не соглашаясь, но никто в зале ей не верил.

Ложь, ложь, ложь…

Фриц продемонстрировал копию завещания своей матери. Джейк возражал против его приобщения к вещественным доказательствам на том основании, что невозможно было подтвердить подлинность почерка Айрин Пикеринг, но судья Этли почти не слышал его. Все было очевидно.

Уэйд Ланье попросил своего свидетеля зачитать пункт четвертый, тот, в котором говорилось, что Летти Лэнг завещано пятьдесят тысяч. Пикеринг прочел его медленно и громко. Два-три человека в ложе присяжных покачали головой, словно не могли в это поверить.

– Итак, мистер Пикеринг, – Уэйд Ланье продолжал вколачивать гвозди, – вы с сестрой усадили Летти Лэнг за кухонный стол и показали ей завещание вашей матери, так?

– Так.

– И если ранее в своих показаниях она заявила, что никогда не видела ничьего завещания, значит, она солгала?

– Наверное.

– Протестую, – подал голос Джейк.

– Отклоняется, – прорычал судья.

Было очевидно, во всяком случае Джейку, что отныне судья Этли – враг. Он видел в Летти лгунью, а в его мире нет порока хуже. За долгие годы он отправил в тюрьму несколько истцов и ответчиков, уличенных во лжи, но почти всегда это были дела о разводах. Ночь, проведенная в камере, творила чудеса обращения лжецов в правдолюбцев.

Летти тюрьма не грозила, хотя она была куда предпочтительнее того, что ее ждало на самом деле. В этот ужасный момент, когда присяжные нервно ерзали, озираясь, ей грозила потеря двадцати четырех миллионов плюс-минус, до вычета налогов, разумеется.

Когда свидетель говорит правду и эта правда болезненна, адвокатам ничего не остается, кроме как подвергнуть сомнению надежность свидетеля. Джейк сидел с каменным лицом, словно ожидал, что Фриц скажет именно то, что он сейчас говорил, но мысленно он лихорадочно искал уязвимое место в показаниях. Какая выгода Фрицу в этом свидетельстве? Зачем он теряет здесь время?

– Мистер Брайгенс? – произнес судья Этли, когда Ланье передал свидетеля для перекрестного допроса.

Джейк быстро встал и постарался изобразить уверенность. Первое правило любого выступающего в суде адвоката: никогда не задавать вопросов, ответы на которые вам неизвестны. Но если стоишь перед лицом неминуемого поражения, к черту все правила. Стреляя с ходу от бедра, Джейк сказал:

– Мистер Пикеринг, сколько вам заплатили, чтобы вы выступили сегодня с показаниями?

Пуля вошла прямо между глаз. Пикеринг дернулся, у него отвисла челюсть, и он беспомощно посмотрел на Ланье. Тот пожал плечами и кивнул. Вперед, мол, подумаешь делов-то.

– Семь с половиной тысяч долларов, – ответил Фриц.

– И кто вам заплатил? – потребовал ответа Джейк.

– Чек пришел из офиса мистера Ланье.

– И какая дата стоит на чеке?

– Я точно не помню… Что-то около месяца назад.

– Значит, месяц тому назад дело было фактически закрыто. Вы согласились прийти сюда, дать показания, и мистер Ланье послал вам деньги, так?

– Да, так.

– А вы не требовали больше семи с половиной тысяч? – спросил Джейк, стреляя наугад, не имея понятия об истинных фактах. Но интуиция его не подводила.

– Ну да, я просил больше.

– Вы хотели минимум десять тысяч, не правда ли?

– Ну, вроде того, – признался Фриц и снова посмотрел на Ланье.

Джейк читал его мысли.

– И вы сказали мистеру Ланье, что не будете свидетельствовать, если вам не заплатят, так?

– В то время я разговаривал не с мистером Ланье. Это был один из его сыщиков. Мистера Ланье я впервые увидел только сегодня утром.

– Не важно. Вы не собирались давать показания бесплатно, правильно?

– Правильно.

– Когда вы приехали из Шривпорта?

– Вчера во второй половине дня.

– И когда уезжаете из Клэнтона?

– Как только смогу.

– Значит, короткий бросок – скажем, двадцать четыре часа?

– Что-то вроде того.

– Семь с половиной тысяч за двадцать четыре часа. Вы весьма дорогой свидетель.

– Это вопрос?

Джейку стало намного легче, но он знал, что это не продлится долго. Посмотрел в свои записи, на каракули, которые сам не мог прочесть, и сменил тему:

– Мистер Пикеринг, разве Летти Лэнг не объяснила вам, что не имела никакого отношения к составлению завещания вашей матери?

Джейк знать не знал, что в действительности сделала Летти, разговор с ней впереди, быть может, уже во время ближайшего перерыва. И это будет пренеприятнейший разговор.

– Так она говорила, – ответил Фриц.

– И разве она не объяснила вам, что ваша мать никогда ни словом не обмолвилась с ней об этом завещании?

– Да, так она говорила.

– Где вы взяли копию завещания?

– Я ее сохранил.

На самом деле она пришла по почте от анонимного корреспондента, но кто теперь мог докопаться до этого?

– У меня больше нет вопросов, – сказал Джейк и сел.

– Перерыв до половины второго! – провозгласил судья Этли.

44

Джейк и Гарри Рекс сбежали из города. Джейк вел машину быстро, и они все дальше углублялись в сельскую местность, увеличивая расстояние между собой и кошмаром, случившимся в зале суда. Они не хотели рисковать столкнуться с Летти или Порцией, с другими адвокатами или с кем бы то ни было, кто стал свидетелем этого кровопускания.

Гарри Рекс был вечным «противником». Если день в суде проходил гладко, он не находил в нем ничего, кроме сплошного негатива. А в плохие дни мог неожиданно проявить неправдоподобный оптимизм в преддверии дня следующего. Пока сидящий за рулем Джейк кипел, Гарри терпеливо ждал, стараясь придумать что-нибудь, что могло поднять настроение приятелю – единственному защитнику своего окопа.

В голову пришло следующее:

– Вы бы лучше слезли со своей белой лошади и заключили сделку с этим сукиным сыном.

Джейк ответил только через милю пути:

– А почему вы думаете, что Уэйд Ланье пойдет на сделку? Он только что выиграл дело. Жюри теперь не даст Летти и пятидесяти долларов на поход в бакалейную лавку. Вы же видели их лица.

– Вы знаете, что в этом самое плохое, Джейк?

– В этом все «самое плохое». Хуже, чем плохое.

– Самое плохое, вы начали сомневаться во всем, что касается Летти. Я ни минуты не верил, что она, манипулируя Сетом, заставила его переписать завещание. Она не настолько хитра, а он был не настолько глуп. Но теперь вдруг, когда выяснилось, что она проделывала это и раньше, вы говорите: «Так-так, уж не привычное ли это для нее дело? Может, старушка смыслит в законах о завещаниях и наследовании больше, чем мы думаем?» И это вас бесит.

– Но почему она скрыла? Черт, я уверен, она никогда не рассказывала ни Порции, ни кому-то еще о том, что случилось с ней у Пикерингов. Наверное, мне нужно было еще полгода назад спросить: «Летти, а раньше вы никого не уговаривали изменить завещание, чтобы добавить в него выгодный для вас пунктик?»

– Что ж вы не подумали об этом вовремя?

– По глупости, надо полагать. Сейчас, во всяком случае, я чувствую себя полным болваном.

За окном промелькнула еще одна миля, потом еще одна.

– Вы правы, – сказал наконец Джейк. – Действительно начинаешь сомневаться во всем. А если уж мы сомневаемся, то что говорить о присяжных.

– Присяжных вы упустили, Джейк, и не вернете обратно. Вы представили своих лучших свидетелей, почти идеально спланировали дело, приберегли звезду напоследок, и она прекрасно сыграла свою роль. И вдруг всего за несколько минут все дело рухнуло из-за одного неожиданного свидетеля. Забудьте о присяжных.

Еще несколько миль за окном…

– Неожиданный свидетель. Безусловно, это повод для апелляции, – произнес задумчиво Джейк.

– Я бы на это не ставил. Вы не можете позволить делу зайти так далеко, Джейк. Вы должны заключить сделку до того, как оно перейдет к присяжным.

– Наверное, мне следует отказаться от ведения дела.

– Вам решать. Вы свои денежки получили, теперь можно и отойти. Но вспомните на минуту о Летти.

– Предпочел бы этого не делать.

– Я понимаю, но что, если она выйдет из зала суда без гроша?

– Может, этого она и заслуживает.

Они въехали на засыпанную гравием стоянку гастрономической лавки Бейтса. Красный «сааб» оказался здесь единственной иностранной машиной, остальные были грузовичками-пикапами, ни одного моложе десяти лет. Пришлось подождать в очереди, пока миссис Бейтс терпеливо наполняла тарелки, а мистер Бейтс собирал с каждого посетителя традиционные три пятьдесят, включающие чай со льдом и кукурузный хлеб. Народу было под завязку, свободных мест не наблюдалось.

– Сюда. – Мистер Бейтс указал на маленькую стойку недалеко от массивной газовой плиты, уставленной кастрюлями.

Здесь Гарри Рекс и Джейк могли разговаривать, соблюдая конфиденциальность. Не то чтобы это имело значение. Ни один из обедающих здесь сейчас не знал, что в городе идет суд, и тем более, какой драмой он обернулся сегодня для Джейка. С жалким видом сидя на высоком табурете и склонившись над тарелкой, он смотрел сквозь толпу.

– Эй, вам нужно поесть.

– Аппетита нет, – ответил Джейк.

– Тогда можно я съем?

– Наверное. Завидую этим людям. Им не надо возвращаться в проклятый зал суда.

– Мне тоже. Это ваше дело, приятель. И вы так неудачно его закрутили, что, боюсь, уже не раскрутить. Я больше не участвую.

Джейк отломил кусочек хлеба и сунул его в рот.

– Вы учились на юридическом вместе с Лестером Чилкоттом?

– Учился. Это был самый большой мерзавец на всем факультете. То есть поначалу-то он был неплохим парнем, а потом получил место в большой фирме в Джексоне и – бац! – вмиг превратился в отъявленного подлеца. Такое случается. Не он первый. А что?

– Пошепчитесь с ним сегодня, узнайте, пойдут ли они на сделку.

– Ладно. А каковы условия сделки?

– Не знаю. Но если они сядут за стол переговоров, мы обтешем дело. Когда я уйду, думаю, судья Этли возьмет переговоры в свои руки и позаботится, чтобы каждый что-нибудь получил.

– Вот теперь вы говорите дело. Стоит попробовать.

Джейк осилил немного жареной бамии. Гарри Рекс почти опорожнил свою тарелку и поглядывал на тарелку Джейка.

– Послушайте, Джейк, вы ведь играли в футбол, правда?

– Пытался.

– Нет, я помню: вы были квотербеком хилой команды Карауэя, которая, насколько я знаю, не выиграла ни одного сезона. Каков был самый позорный момент, который вы испытали на поле?

– В младших классах «Рипли» обыграл нас со счетом пятьдесят – ноль.

– А какой счет был перед перерывом?

– Тридцать шесть – ноль.

– И вы не ушли с поля?

– Нет, я же был квотербеком.

– Ну вот. Вы еще до окончания игры знали, что не выиграете, но вывели команду на последний тайм и продолжали играть. Вы не бросили свою команду тогда и не можете бросить теперь. В данный момент победа кажется весьма сомнительной, но вы обязаны поднять свою задницу и снова выйти на поле. Сейчас вы выглядите безнадежно побежденным, а жюри следит за каждым вашим движением. Будьте хорошим мальчиком, доедайте свои овощи и поехали.

Присяжные разошлись на ленч и снова собрались в совещательной комнате в 13.15. Разбившись на группки, они шепотом обсуждали дело. Все были удивлены и смущены. Удивлены тем, как резко оно вдруг повернулось против Летти Лэнг. До того как на свидетельском месте объявился Фриц Пикеринг, с каждым новым доказательством становилось ясно, что Сет Хаббард был человеком, делавшим то, что хотел он сам, и твердо знавшим, что он делает. Все вмиг изменилось, и на Летти теперь все смотрели с большим подозрением. Даже двое черных присяжных, Мишель Стилл и Барб Гастон, казалось, были готовы покинуть корабль.

Смущение же вызывало то, что будет дальше. Кого теперь Джейк посадит на свидетельское место, чтобы исправить положение? И можно ли его вообще исправить? И если они, присяжные, не признают рукописное завещание, что станет со всеми этими деньгами? Столько вопросов, и все без ответа.

Присяжные так активно болтали о деле, что староста, Невин Дарк, вынужден был напомнить: его честь категорически запрещает то, чем они сейчас занимаются.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – вежливо предложил он, не желая никого обидеть. В конце концов, он не был их начальником.

В 13.30 пристав вошел в комнату, пересчитал их по головам.

– Пойдемте, – пригласил он.

Они последовали за ним в зал. Рассевшись, все уставились на Летти Лэнг, которая не поднимала головы от каких-то записей. Ее адвокат тоже не смотрел в ложу присяжных и не одаривал их, по обыкновению, своей очаровательной улыбкой. Вместо этого он сидел, откинувшись на спинку стула, жевал кончик карандаша и старался выглядеть спокойным.

– Мистер Ланье, можете вызывать своего следующего свидетеля, – сказал судья Этли.

– Да, сэр. Протестующая сторона вызывает мистера Гершела Хаббарда.

Тот занял свидетельское место, с глупой улыбкой посмотрел в сторону жюри, произнес клятву и начал отвечать на множество самых заурядных вопросов. Уэйд Ланье хорошо натаскал его. Они ходили взад-вперед, покрывая все аспекты лишенной событий жизни Гершела. Волчок вертелся, и Гершел с огромной нежностью вспоминал детство, родителей, сестру и славные времена, когда все они жили вместе.

Да, развод был весьма болезненным, но семья прошла через это и стойко преодолела все. Они с отцом были очень близки: часто разговаривали, встречались при первой же возможности, но у обоих было очень много дел. Еще, как оказалось, оба были страстными болельщиками «Храбрецов из Атланты». Ездили повсюду за любимой командой и обсуждали все ее игры.

Летти смотрела на него в полном недоумении. Она никогда не слышала, чтобы Сет хоть словом обмолвился о «Храбрецах из Атланты», и не видела, чтобы он хоть раз смотрел бейсбол по телевизору.

– Мы старались не реже раза в сезон ездить в Атланту, чтобы посмотреть какую-нибудь игру, – продолжал заливаться Гершел.

Что он говорит? Для Джейка и для всех остальных, слышавших его предварительные показания, это было неожиданностью. Там он ни разу не упоминал о поездках с отцом.

Но Джейк ничего не мог поделать. Потребуется дня два адской работы, чтобы доказать, что никаких поездок в Атланту не было. Если Гершелу угодно рассказывать сказки о себе и своем отце, то сейчас Джейк не мог его остановить. Тем более что он должен проявлять осторожность: если у присяжных еще осталась хоть капля доверия к нему, он может лишиться и ее, если начнет нападать на Гершела. Как же! Человек потерял отца, был исключен из завещания самым жестоким и унизительным образом. Для присяжных было естественно и легко испытывать к нему сочувствие.

И как поспоришь с сыном, который не был близок с отцом, но теперь под присягой утверждает, что был? Никак, и Джейк знал, что этот аргумент ему не опровергнуть. Он слушал сказки Гершела, делал заметки и старался сохранить непроницаемое выражение лица, будто все прекрасно. Но не мог заставить себя посмотреть на присяжных. Между ними встала стена. Никогда прежде с ним такого не случалось.

Когда наконец они добрались до болезни Сета, Гершел принял скорбный вид и даже, казалось, едва сдерживал слезы.

– Это было ужасно, – сказал он, – видеть, как энергичный, жизнелюбивый человек высыхает и скукоживается от болезни. Он столько раз пытался бросить курить, мы вели с ним долгие, задушевные разговоры на эту тему.

Сам Гершел бросил курить в тридцать лет и умолял отца последовать его примеру. В последние месяцы его жизни Гершел навещал отца часто как только мог. И да, они говорили о наследстве. Намерения Сета были совершенно ясны. Возможно, он не проявлял особой щедрости по отношению к нему и Рамоне, когда они были моложе, но хотел, чтобы после его смерти они получили все. Он заверил их, что составил завещание по всем правилам, такое, которое оградит их от всех финансовых неприятностей и обеспечит будущее их детей, горячо обожаемых внуков Сета.

А перед самым концом Сет перестал быть собой. Они все время созванивались, и сначала Гершел заметил, что у отца слабеет память. Он не мог вспомнить счёта, с каким накануне закончился бейсбольный матч. Без конца повторял одно и то же. Или начинал рассуждать о Мировой серии, хотя «Храбрецы» в прошлом году в ней не участвовали. Но Сет был уверен, что участвовали. Реальность ускользала от старика. Сердце разрывалось, глядя на это.

Неудивительно, что о Летти Гершел высказывался осмотрительно. Она прекрасно выполняла свои обязанности: убирала в доме, стряпала, заботилась об отце. Но чем дальше заходила его болезнь, тем, похоже, больше она его ограждала. Казалось, она не хотела, чтобы Рамона и Гершел бывали в доме. Несколько раз, когда Гершел звонил отцу, Летти отвечала, что он плохо себя чувствует и не может подойти к телефону. Она старалась отсечь его от семьи.

Глядя на свидетеля, Летти в изумлении медленно качала головой.

Это было настоящее представление, и к тому времени, когда оно закончилось, Джейк испытал такое потрясение, что не мог ни думать, ни действовать. Благодаря искусной и, без сомнения, изнурительной подготовке, Уэйд Ланье состряпал художественный вымысел, которому позавидовали бы любые отец и сын.

Взойдя на подиум, Джейк спросил:

– Мистер Хаббард, во время своих поездок на игры «Храбрецов», в каком отеле вы с вашим отцом останавливались?

Гершел заерзал, открыл было рот, но ничего не ответил. Во всех отелях существуют книги регистраций, которые можно проверить.

– Ну… мы… останавливались в разных отелях. – Он наконец справился с растерянностью.

– Ездили ли вы в Атланту в прошлом году?

– Нет, папа был слишком болен.

– А в позапрошлом?

– Думаю, да.

– Отлично, значит, это был восемьдесят седьмой год. В каком отеле вы жили?

– Не помню.

– Ладно. А с кем играли «Храбрецы»?

Проверить календарь игр и составы команд-участниц за любой год тоже не составляет труда.

– Ну… гм-м… я, знаете ли, не уверен… Может, с «Кабз»?

– Это легко проверить. Когда состоялась игра?

– О, я совсем не запоминаю дат.

– Хорошо. А в восемьдесят шестом? Вы тоже ездили в Атланту на одну-две игры?

– Думаю, да.

– В каком отеле останавливались?

– Может, в «Хилтоне». Не уверен.

– С кем играли «Храбрецы»?

– Э-э… дайте вспомнить… Не помню точно, но знаю, что в какой-то год мы смотрели их игру с «Филадельфией».

– Кто играл у «Филадельфии» на третьей базе в восемьдесят шестом?

Гершел тяжело сглотнул, глядя прямо перед собой и все время двигая руками, потом бросил взгляд на присяжных. Он попался в капкан собственной лжи – в художественном шедевре Ланье оказались прорехи.

– Я не знаю, – пробормотал он.

– Вы не помните Майка Шмидта, величайшего игрока, участвовавшего в том матче? Он продолжает играть и скоро, судя по всему, попадет в Зал бейсбольной славы.

– Простите, нет.

– А кто играл в центре поля у «Храбрецов»?

Снова мучительная пауза. Было очевидно, что Гершел ничего не смыслит в бейсболе.

– Вы когда-нибудь слышали о Дейле Мерфи?

– Да, конечно! Это был он. Дейл Мерфи.

В тот момент Гершел по всем признакам представлял собой типичного лжеца или как минимум великого выдумщика. Джейк мог и дальше прощупывать его по другим аспектам показаний, но не было гарантии, что он снова наберет очки. Интуитивно Джейк решил на этом допрос закончить и сел на место.

Следующей была Рамона. Та начала рыдать вскоре после присяги: ах, она все еще не может поверить, что ее любимый «папочка» настолько потерял рассудок, что решил лишить себя жизни. Со временем, однако, Ланье ее утихомирил, и они пошли по заранее написанному сценарию: она всегда была папиной любимицей и не могла от него оторваться, а он обожал Рамону и ее детей и часто навещал их в Джексоне.

И снова Джейк не мог, нехотя, не восхититься Уэйдом Ланье. Он прекрасно подготовил Рамону к предварительным показаниям в декабре и теперь обучил ее искусству наглого притворства. Он знал, что во время суда у Джейка не будет возможности опровергнуть ее показания, поэтому в ходе предварительного опроса выдал крохи, достаточные, чтобы ответить на вопросы, зато на жюри обрушил потоки фантастического вымысла.

Ее выступление представляло собой мелодраматическую смесь эмоций, плохой актерской игры, лжи и преувеличений. Джейк начал исподтишка поглядывать на присяжных, чтобы понять, принимают ли они все это за чистую монету. Когда Рамона в очередной раз зарыдала, Айви Грэммер, номер второй, встретившись взглядом с Джейком, нахмурилась, словно спрашивая: «Вы можете в это поверить?»

По крайней мере Джейк так истолковал ее мимику. Он мог и ошибаться. Интуиция его была поколеблена, и он не совсем доверял ей. Айви была его любимой присяжной. За два дня они не раз встречались взглядами, и это уже становилось почти похожим на флирт. Джейк не в первый раз пользовался своей привлекательной внешностью, чтобы расположить к себе присяжного, да, наверное, и не в последний. А потом он поймал взгляд Фрэнка Доули, откровенно говорящий: «Жду не дождусь подпалить тебя».

Уэйд Ланье тоже не отличался безупречностью. Он слишком затянул прямой допрос Рамоны и начал терять внимание аудитории. Голос у нее был скрипучий, а ее рыдания утомительны. Те, кто все еще наблюдал за ней, мучительно ждали окончания допроса, и когда Ланье наконец сказал: «Свидетельница в вашем распоряжении», судья Этли, поспешно стукнув молоточком, объявил перерыв на пятнадцать минут.

Присяжные покинули опустевший зал. Джейк остался за столом, как и Летти. Пора было выяснить отношения. Порция придвинула стул ближе, так что, сбившись в кучку, они могли тихо говорить втроем.

– Джейк, простите меня, – прошептала Летти. – Что я наделала! – В ее глазах стояли слезы.

– Летти, почему вы мне ничего не сказали? Если бы я знал о Пикерингах, я бы смог подготовиться.

– Все было совершенно не так, Джейк. Клянусь, мы никогда не говорили с миссис Айрин ни о чем подобном. Ни до того, как она написала это завещание, ни после. Я вообще не знала о его существовании до того, как пришла в то утро на работу и разразился этот скандал. Клянусь, Джейк. Дайте мне объяснить это присяжным. Я смогу. Я сумею заставить их поверить мне.

– Это не так просто. Поговорим об этом позже.

– Но мы должны высказаться, Джейк. Гершел и Рамона врут напропалую. Разве вы не можете их остановить?

– Не думаю, что жюри слишком поверило им.

– Рамона им не понравилась, – вставила Порция.

– Могу их понять. Мне нужно в туалет. Есть известия от Люсьена?

– Нет, я проверяла автоответчик во время перерыва на ленч. Звонили несколько адвокатов, несколько журналистов и один звонок с угрозой.

– Что?

– Какой-то тип сказал, что, если вы выиграете дело и отдадите все деньги проклятым ниггерам, ваш дом снова сожгут.

– Как мило. Мне это даже нравится: вызывает приятные воспоминания о победном процессе Хейли.

– Я это сообщение сохранила. Хотите, чтобы я связалась с Оззи?

– Конечно.

Гарри Рекс поймал Джейка, когда тот выходил из туалета:

– Я говорил с Чилкоттом. Никаких сделок. Они не заинтересованы в соглашении. Он практически рассмеялся мне в лицо, сказал, что у них есть еще сюрприз-другой.

– Какой еще сюрприз? – в панике воскликнул Джейк.

– Разумеется, он мне не сказал. Еще одна засада.

– Я не могу допустить еще одну засаду, Гарри.

– Спокойно. Вы все делаете отлично. Не думаю, что Гершел и Рамона произвели впечатление на присяжных.

– Мне ее прижать?

– Нет. Не волнуйтесь. Если вы ее прижмете, она просто снова начнет рыдать. Жюри уже тошнит от нее.

Пять минут спустя Джейк поднялся на подиум.

– Итак, миссис Дэфо, ваш отец умер второго октября прошлого года, верно?

– Да.

– Когда в последний раз перед его смертью вы виделись с ним?

– Я не веду записей, мистер Брайгенс. Он был моим папой.

– Правда ли, что в последний раз вы виделись с ним в конце июля, более чем за два месяца до его смерти?

– Нет, неправда. Я все время встречалась с ним.

– А в последний раз, миссис Дэфо? Когда вы виделись с ним в последний раз?

– Я же сказала, я не записываю. Вероятно, недели за две до его смерти.

– Вы уверены?

– Ну… нет, я не утверждаю… А вы всегда записываете даты, когда навещаете своих родителей?

– Я – не свидетель, миссис Дэфо. Я адвокат, задающий вопросы. Вы уверены, что виделись с отцом за две недели до его смерти?

– Э-э… ну-у… нет, не уверена.

– Благодарю вас. А как насчет детей, Уилла и Ли Энн? Когда они в последний раз видели своего деда до его смерти?

– О боже, мистер Брайгенс! Понятия не имею.

– Но вы сказали, что они все время встречались с ним, верно?

– Разумеется. Да. Они обожали своего дедушку.

– А он их любил?

– Души в них не чаял.

Джейк улыбнулся и подошел к маленькому столу, на котором лежали вещественные доказательства. Взяв с него два листка бумаги, он посмотрел на Рамону.

– Это завещание, которое ваш отец написал за день до смерти. Оно приобщено к вещественным доказательствам, и присяжные уже ознакомились с ним. В шестом пункте ваш отец написал – цитирую: «У меня есть двое детей – Гершел Хаббард и Рамона Хаббард Дэфо, у них тоже есть дети, но я не знаю сколько, потому что давно не виделся с ними». Конец цитаты.

Джейк положил завещание на стол.

– Кстати, сколько лет Уиллу?

– Четырнадцать.

– А Ли Энн?

– Двенадцать.

– Значит, ваш последний ребенок родился двенадцать лет назад?

– Да, совершенно верно.

– И ваш собственный отец не знает, есть ли у вас еще дети?

– Этому завещанию нельзя верить, мистер Брайгенс. Мой папа был не в себе, когда писал его.

– Полагаю, это решать не вам, а жюри. У меня больше нет вопросов.

Джейк сел и увидел записку от Квинса Ланди, в которой говорилось: «Блестяще. Вы ее сразили наповал». В тот момент процесса, своей карьеры, вообще своей жизни Джейк нуждался в такой поддержке. Он наклонился к Квинсу и шепнул: «Спасибо».

Уэйд Ланье встал:

– Ваша честь, протестующая сторона вызывает мистера Йена Дэфо, мужа Рамоны Хаббард.

Йен вальяжно прошел на свидетельское место, несомненно, обработанный заранее и готовый сфабриковать еще одно путешествие в область воспоминаний. Когда его показания были в самом разгаре, Квинс Ланди подсунул Джейку еще одну записку: «Они перестарались в своем желании убедить присяжных. Не думаю, что это пройдет».

Джейк кивнул, стараясь отыскать в показаниях Йена то, с чего он мог бы начать: слабое место, за которое можно было бы ухватиться и обернуть его против свидетеля. На фоне театрального выступления своей жены Йен выглядел безобидно и скучно. Он повторил многие из ее ответов, но уже без эмоций.

По своим каналам Джейку, Гарри Рексу и Люсьену удалось накопать кое-что на Йена. Брак его довольно давно трещал по швам. Он предпочитал как можно реже бывать дома, ссылаясь на занятость. Большой любитель женщин. Жена слишком много пьет. И некоторые из его дел на грани катастрофы.

– Вы сказали, – приступил к опросу Джейк, – что являетесь девелопером в области коммерческого строительства, верно?

– Верно.

– Являетесь ли вы полным или частичным владельцем компании «КЛД Билокси-групп»?

– Да, являюсь.

– Проводит ли ваша компания работы по реконструкции торгового мола на побережье залива в Билокси, штат Миссисипи?

– Проводит.

– Можете ли вы утверждать, что компания не испытывает финансовых затруднений?

– Зависит от того, что вы подразумеваете под «финансовыми затруднениями».

– Хорошо, спрошу по-другому: два месяца назад был ли вашей компании «КЛД Билокси-групп» предъявлен иск со стороны Первого Галф-банка за невозврат двухмиллионного кредита? – Джейк держал в руке и потрясал какими-то скрепленными бумагами – мол, у него есть доказательства.

– Да, но у этой истории есть другие аспекты.

– Я не спрашивал о других аспектах. Был ли вашей компании предъявлен в прошлом месяце иск от новоорлеанского банка «Пикаюн траст» на два миллиона шестьсот тысяч долларов?

Йен сделал глубокий вдох и нехотя ответил:

– Да, но по этим делам еще не вынесены решения, мы подали встречные иски.

– Благодарю вас. Больше нет вопросов.

Йен сошел со свидетельского места в 16.45, и в течение нескольких секунд судья Этли размышлял, не объявить ли перерыв до утра четверга. На помощь пришел Уэйд Ланье:

– Судья, мы можем вызвать свидетеля, чей допрос не займет много времени.

Если бы Джейк хоть отдаленно представлял, что сейчас случится, он бы подержал Йена на свидетельском месте подольше, убил бы время и увильнул от еще одной засады – по крайней мере до следующего дня. Но вышло так, что жюри отправилось ночевать с еще худшим мнением о Сете Хаббарде, чем прежде.

– Мы вызываем Джулину Кидд, – провозгласил Ланье.

Джейк сразу вспомнил имя – оно было одним из тех сорока пяти, которые Ланье прислал ему на стол две недели назад. Джейк дважды пытался дозвониться Джулине Кидд, но по ее номеру никто не отвечал.

Пристав привел свидетельницу из комнаты ожидания и проводил к свидетельской трибуне. В соответствии со строгими и ясными наставлениями Уэйда Ланье, она надела дешевое голубое платье, напоминающее то, что было на Летти. Ничего обтягивающего, ничего сексуального, подчеркивающего фигуру, то есть такого, что обычно вызывает у мужчин желание оглянуться. Никаких украшений, ничего вычурного. Она изо всех сил старалась выглядеть простушкой, хотя не удавалось.

Посыл был ясен: если Сет польстился на эту миловидную черную женщину, он мог польститься и на Летти.

Джулина заняла свидетельское место и нервно улыбнулась присяжным. Ланье провел ее через серию предварительных вопросов, потом перешел к делу:

– Вы узнаете это? – Он вручил ей какие-то бумаги.

Она взглянула и ответила:

– Да, это иск за сексуальное домогательство, который я подавала против Сета Хаббарда около пяти лет назад.

Джейк вскочил и почти закричал:

– Протестую, ваша честь. До тех пор, пока советник не объяснит, как это относится к делу, показания этой свидетельницы не должны приниматься во внимание.

Ланье тоже стоял, готовый дать отпор.

– О, ваша честь, это очень даже относится к делу, – громко произнес он.

– Тишина! – Судья Этли поднял обе руки вверх.

Взглянув на часы, потом на присяжных, подумав секунду-другую, он произнес:

– Пусть все остаются на местах. Перерыв пять минут. Советники, прошу ко мне в кабинет.

Они поспешно проследовали через дверь позади судейской скамьи. Взбешенный, Джейк готов был сцепиться с Ланье врукопашную, и Ланье, судя по всему, решил устроить подобный спектакль.

Когда Лестер Чилкотт закрыл дверь, судья Этли спросил:

– О чем она будет говорить?

– Джулина работала в одной из компаний Сета на юге Джорджии. Там он ее увидел, запал на нее, заставил вступить с ним в интимные отношения, а потом, когда она отказалась их продолжать, выгнал с работы. Джулина подала иск, но они заключили досудебную сделку.

– И это случилось пять лет назад?

– Да.

– Как это сегодня относится к делу?

– Напрямую, ваша честь, – небрежно ответил Ланье.

Он имел преимущество: готовился к этому эпизоду несколько месяцев, в то время как Джейк, получив столь неожиданный удар из-за угла, от бешенства не мог даже ясно мыслить.

– Это – пример недолжного влияния, – продолжил Ланье. – Миз Кидд служила у Сета Хаббарда, так же как и миз Лэнг. Сет имел склонность соблазнять работающих на него женщин, независимо от цвета кожи. Эта слабость приводила его к невыгодным финансовым решениям.

– Джейк?

– Чушь. Во-первых, судья, ей нельзя было разрешать выступать в качестве свидетеля, потому что в список она была внесена всего две недели назад, что является очевидным нарушением правил. Во-вторых, то, что сделал Сет пять лет назад, не имеет отношения к его завещательной правоспособности в прошлом октябре. И в-третьих, не существует даже намека на доказательства, что он состоял в интимных отношениях с Летти Лэнг. Мне безразлично, скольких женщин, черных или белых, он соблазнил пять лет назад.

– А мы считаем, что этот факт может служить доказательством, – возразил Ланье.

– Чушь, – повторил Джейк. – Так все можно притянуть за уши к доказательствам.

– Джейк, следите за языком, – предостерег судья.

– Прошу прощения.

Судья Этли поднял руку, и все замолчали. Он раскурил трубку, с силой выдохнул дым, прошелся до окна и обратно.

– Я разделяю вашу точку зрения, Уэйд. Обе женщины служили у него. Разрешаю свидетельнице дать показания.

– Какой бред! – не сдержался Джейк. – Не принести ли вам процессуальный кодекс?

– Зайдите ко мне после заседания, Джейк, – свирепо уставился на него Этли и снова выдохнул облако дыма. Потом положил трубку на край пепельницы и скомандовал: – Пошли.

Адвокаты снова собрались в зале. Наклонившись вперед, Порция спросила у Джейка:

– Что случилось?

– Судья сошел с ума, только и всего.

Джулина поведала свою историю затаившей дыхание аудитории: о своем стремительном повышении, новеньком паспорте, поездке в Мехико-Сити с боссом, о шикарном отеле со смежными номерами, о сексе и чувстве вины. По возвращении домой Сет немедленно уволил ее, девушку даже под охраной вывели из здания. Она подала иск, и Сет быстро заключил досудебную сделку.

Показания не имели отношения к текущему делу, но были скандальными и запоминающимися. Слушая их, Джейк думал о том, что судья Этли допустил грубую ошибку. Дело проиграно, но перспектива апелляции с каждым часом становилась все реальнее. Джейк будет иметь большой успех, рассказывая Верховному суду Миссисипи о грязных трюках Уэйда Ланье и в конце концов получит большое удовлетворение, отправив Рубена В. Этли в отставку.

Он отметил: раз ему уже пришла мысль об апелляции, значит, дело действительно проиграно. Он несколько минут попытал Джулину Кидд – ровно столько, сколько было нужно, чтобы добиться признания, что ей заплатили за показания. Она не сказала, сколько именно – Ланье, безусловно, успел ее вовремя предупредить.

– Выходит, в свое время вы обменяли секс на деньги, а сейчас за деньги дали показания, верно, миз Кидд? – спросил Джейк.

Вопрос был грубым, и как только сорвался у Джейка с языка, он пожалел, что задал его. Ведь она всего лишь сказала правду. Джулина пожала плечами, но промолчала, и это был, пожалуй, самый выразительный ответ дня.

В 17.30 судья Этли объявил перерыв до утра четверга. Джейк оставался в зале еще долго после того, как все разошлись. Он тихо переговаривался с Порцией и Летти, тщетно пытаясь уверить их, что все не так плохо, как кажется. Безнадежная попытка.

И только когда мистер Пит выключил свет в зале, он наконец ушел.

Джейк не стал заходить к судье Этли, как было велено, вместо этого отправился домой. Нужно провести хоть какое-то время в покое, с двумя людьми, которых он любил больше всех и которые всегда считали его величайшим в мире адвокатом.

45

Рейс на Сиэтл оказался забит. Люсьену удалось ухватить последнее место на самолет до Сан-Франциско, где предстояло за двадцать минут пересесть на прямой рейс до Чикаго. Если все пойдет хорошо, он приземлится в Мемфисе после полуночи.

Но ничего хорошо не пошло. Он опоздал на пересадку в Сан-Франциско, и, пока ругался со старшим кассиром, охранник чуть не надел на него наручники. Чтобы избавиться от скандалиста, его посадили на шаттл до Лос-Анджелеса, пообещав, что там он сможет пересесть на самолет до Далласа. По дороге Люсьен выпил три двойных бурбона со льдом и под конец имел такой вид, что служащие, сопровождающие пассажиров на посадку, тревожно переглянулись между собой.

Приземлившись, он прямиком направился в бар и продолжил возлияния. В контору Джейка звонил четыре раза, но натыкался на автоответчик. Три раза звонил Гарри Рексу, но ему сказали, что адвокат в суде. Когда в 19.30 прямой рейс в Даллас отменили, он обругал еще одного старшего кассира и пообещал подать иск против «Американских авиалиний». Чтобы избавиться от скандалиста, его посадили на четырехчасовой рейс до Атланты – в первый класс, с бесплатной выпивкой.

Тулли Стилл работал водителем карьерного погрузчика в компании по автоперевозкам, находящейся в промышленной зоне к северу от города. Сегодня он вышел в ночную смену, поэтому его нетрудно было найти. В среду, в 20.30, Оззи Уоллс заглянул к нему и кивком вызвал на улицу. Они вышли в ночь. Стилл закурил сигарету. Они не были родственниками, но их матери считались закадычными подругами еще с начальной школы, а жена Тулли, Мишель, заседала сейчас в жюри присяжных под номером три: сидела в первом ряду, в самом центре – она была «призом» Джейка.

– Насколько все плохо? – спросил Оззи.

– Очень плохо. Что случилось? Вроде все шло хорошо, а потом вдруг – хлоп! – и дело развалилось.

– Два свидетеля появились ниоткуда. Какие разговоры ходят в жюри?

– Оззи, даже у Мишель возникли сомнения насчет Летти Лэнг. Она плохо выглядит в свете новых фактов: вроде втирается в доверие и заставляет белых стариков менять свои завещания. Мишель и та женщина, Гастон, будут, конечно, за нее, не волнуйся, но это всего два голоса. А белые присяжные – люди неплохие, и большинство из них были за Летти, но до сегодняшнего утра. Так что дело не в том, что белые стоят против черных.

– Значит, разговоров много?

– Я бы не сказал. Думаю, много перешептываний. Ну разве это не нормально? Ты же не ожидаешь, что люди будут до самого конца держать язык за зубами?

– Нет, конечно.

– Что собирается делать Джейк?

– Не уверен, что он может что-то сделать. Говорит, своего лучшего свидетеля уже выставил.

– Да, похоже, он получил удар под дых, эти джексонские адвокаты его облапошили.

– Посмотрим. Может, это еще не конец.

– Что-то пока ничего хорошего не видно.

– Только держи язык за зубами.

– Не волнуйся.

Шампанское по случаю триумфа в фирме Салливана пока не пили, но хорошим вином там угощали. Эрнест Салливан, отставной партнер, основавший фирму сорок пять лет назад, был знатоком вин и недавно открыл для себя прекрасное итальянское бароло. После легкого рабочего ужина в конференц-зале он откупорил несколько бутылок, принес великолепные хрустальные бокалы, и началась дегустация.

Настроение было почти победное. Майрон Панки за свою карьеру наблюдал за тысячей составов жюри, но ни разу не видел, чтобы перемена в настрое случалась так стремительно и безоговорочно.

– Они ваши, Уэйд, – сказал он.

С Ланье обходились как с судебных дел волшебником, способным доставать кроликов из шляпы, невзирая на правила представления доказательств.

– Отдадим должное судье, – скромно повторил он не раз. – Он просто хочет, чтобы процесс был справедливым.

– Судебные процессы ведутся не ради справедливости, – проворчал мистер Салливан. – Они ведутся ради победы.

Ланье и Чилкотт уже чуяли запах денег. Восемьдесят процентов огромного наследства достанется их клиентам, меньше налогов и прочая, прочая – их маленькая, на десять человек, фирма огребет более двух миллионов гонорара. И случиться это может уже скоро. Как только рукописное завещание будет объявлено недействительным, они тотчас вернутся к предыдущему. Основная часть наследства выражается в деньгах. Долгой процедуры утверждения завещания можно избежать.

Гершел находился в Мемфисе, связь с процессом держал через детей. Чета Дэфо жила в гостевом доме у друзей неподалеку от загородного клуба. Все пребывали в прекрасном настроении и жаждали поскорее завладеть деньгами и наладить свою жизнь. Покончив с вином, Уэйд позвонит им и соберет заслуженный урожай похвал.

Через час после разговора с Тулли Стиллом Оззи стоял, прислонившись к капоту своей патрульной машины, и курил сигару, беседуя со своим любимым адвокатом.

– Тулли говорит, расклад десять к двум, – сказал он.

– Ничего удивительного, – ответил Джейк, выпуская дым.

– Похоже, пора тебе собирать вещички и идти домой, Джейк. Эта маленькая вечеринка закончена. Добейся хоть чего-нибудь для Летти и пошли всех к черту. Ей много не надо. Уладь дело прежде, чем оно дойдет до жюри.

– Мы пытались, Оззи. Гарри Рекс говорил с ребятами Ланье дважды за сегодняшний день. Они только посмеялись над ним. Нельзя уладить дело, когда противная сторона смеется над тобой. Я бы прямо сейчас согласился на миллион.

– Миллион! Интересно, сколько здешних черных имеют миллион, Джейк? Ты мыслишь слишком уж «по-белому». Соглашайся на полмиллиона, на четверть. Черт, да хоть на что-нибудь.

– Завтра сделаем еще одну попытку. Посмотрю, как пойдут дела утром, а во время ленча переговорю с Ланье. Ему известен счет, и он знает, как повести игру дальше. Ему доводилось бывать на моем месте. Думаю, мне удастся потолковать с ним.

– Толкуй быстрее, Джейк, и кончай с этим проклятым процессом. В жюри твоих сторонников нет. Это тебе не процесс Хейли.

– Да уж.

Джейк поблагодарил его и пошел в дом. Карла уже лежала в постели и читала. Она волновалась за мужа.

– Кто это был? – спросила она, пока Джейк раздевался.

– Всего-навсего Оззи. Беспокоится из-за процесса.

– А чего это Оззи в такой час бродит вокруг нашего дома?

– Ну, ты же знаешь Оззи. Он никогда не дремлет. – Джейк плашмя бросился на изножье кровати и стал массировать ей ноги под простыней.

– Ты тоже. Можно мне кое о чем тебя спросить? Вот у тебя разгар очередного процесса. За последнюю неделю ты ни разу не спал больше четырех часов, а когда засыпаешь, беспокойно ворочаешься во сне, тебе снятся кошмары. Почти ничего не ешь. Худеешь. Вечно озабочен, витаешь где-то мыслями. У тебя постоянный стресс. Ты нервный, раздражительный, иногда просто невыносимый. По утрам просыпаешься с комом в животе.

– Так в чем вопрос?

– Почему, черт возьми, ты все равно хочешь быть судебным адвокатом?

– Может, сейчас не лучшее время, чтобы задавать такой вопрос?

– Время самое подходящее. Сколько процессов с участием присяжных было у тебя за последние десять лет?

– Тридцать один.

– И во время каждого из них ты терял сон и аппетит, правильно?

– Не думаю. Большинство из них были не такими значительными, Карла. Нынешний – исключение.

– А я считаю, работа судебного адвоката вообще чревата стрессами. Почему ты хочешь ею заниматься?

– Потому что я люблю ее. Это самая интересная из юридических специальностей. Стоять в зале суда перед присяжными все равно что стоять на арене или на поле боя. Состязание суровое. Ставки очень высокие. Искусство игры требует напряжения. Всегда остается победитель и побежденный. Каждый раз, когда присяжные входят в ложу и рассаживаются, испытываешь прилив адреналина в крови.

– Слишком много самомнения.

– Что за тон! Судебных адвокатов без самомнения не бывает. Это условие профессии. Чтобы любить свою работу, нужно иметь самомнение.

– Тогда ты наверняка работаешь прекрасно.

– Ладно, согласен, я страдаю излишним самомнением, но на этой неделе по нему может быть нанесен сокрушительный удар. Я нуждаюсь в утешении.

– Сейчас или позднее?

– Сейчас. Я жду уже восемь дней.

– Тогда запри дверь.

Люсьен очнулся где-то на высоте тридцати пяти футов над Миссисипи. Когда самолет приземлился в Атланте, служащие аэропорта, сопровождающие пассажиров, помогли ему выйти и спуститься по трапу. Двое охранников усадили его в инвалидное кресло и повезли к рейсу на Мемфис. По пути они проезжали мимо нескольких баров – Люсьен заметил их все.

Когда охранники привезли его на место, он поблагодарил их, потом вылез из кресла, доковылял до ближайшего бара и заказал пиво. Чувствуя ответственность, он сбавлял обороты. Всю дорогу от Атланты до Мемфиса Люсьен проспал. Рейс прибыл в 7.10. Его вытащили из самолета, вызвали охрану, а охрана вызвала полицию.

Порция приняла звонок в конторе. Джейк находился наверху, лихорадочно просматривая показания свидетелей, когда из интеркома донесся ее голос:

– Джейк, это звонок за наш счет от Люсьена.

– Где он?

– Не знаю, но звучит ужасно.

– Примите звонок и соедините меня.

Спустя несколько секунд Джейк снял трубку:

– Люсьен, вы где?

С большим трудом Люсьену удалось объяснить, что он в Мемфисе, в тюрьме, и что Джейку нужно приехать и забрать его. У него еле ворочался язык, говорил он невнятно и явно был пьян в стельку. К сожалению, Джейк уже слышал такое и прежде. Он вдруг страшно разозлился и испытал прилив неприязни.

– Они не дают мне говорить, – пробормотал Люсьен неразборчиво.

Потом он зарычал на кого-то, находящегося, видимо, рядом. Джейк отчетливо представил себе эту картину.

– Люсьен, мы через пять минут должны быть в зале суда, – сказал Джейк. – Мне очень жаль. – На самом деле ему совершенно не было жалко Люсьена. Пусть сгниет в тюрьме.

– Я кое-что там надыбал, Джейк, это важно. – Слова давались Люсьену с таким трудом и звучали так невнятно, что он повторил это три раза.

– Что важно?

– Я добыл показания. Энсила. Энсила Хаббарда. Показания. Это важно, Джейк.

Джейк и Порция поспешили в здание суда и вошли через боковую дверь. Оззи стоял в вестибюле на первом этаже и разговаривал со швейцаром.

– Есть минутка? – спросил Джейк с таким видом, что сразу стало ясно: случилось серьезное. Десять минут спустя Оззи и Маршалл Празер выехали из города и помчались в Мемфис.

– Мы разминулись с вами вчера, – сказал судья Этли, когда Джейк вошел в его кабинет.

Все адвокаты уже собрались там на брифинг перед началом игры.

– Простите, судья, но у меня были неотложные дела, связанные с процессом, – ответил Джейк.

– Не сомневаюсь. Джентльмены, есть ли у кого-то из вас вопросы, требующие разрешения?

Адвокаты опротестовывающей стороны злорадно улыбнулись и покачали головой – нет.

– А у меня есть, судья, – подал голос Джейк. – Один вопрос. Мы нашли Энсила Хаббарда в Джуно, на Аляске. Он жив-здоров, но не может прибыть сюда, чтобы участвовать в суде. Он является заинтересованной стороной в этом процессе и должен быть включен в число участников. Поэтому я ходатайствую о прекращении процесса ввиду допущенного нарушения и предлагаю начать сначала, когда Энсил сможет присутствовать.

– Ходатайство отклонено, – без запинки произнес судья Этли. – Он не может ничем помочь в определении юридической силы завещания. Как вы его нашли?

– Это долгая история, ваша честь.

– Оставим ее на потом. Что-нибудь еще?

– У меня – нет.

– Ваши свидетели готовы, мистер Ланье?

– Да.

– Тогда продолжим.

Поскольку присяжные были уже у Ланье в кармане, меньше всего хотел теперь им наскучить. Он решил ускорить дело и как можно быстрее перейти к вынесению вердикта. Они с Лестером Чилкоттом распланировали финальную часть процесса. Четверг потратить на своих оставшихся свидетелей. Если у Джейка что-то еще есть, ему будет разрешено привести опровергающие доказательства. Оба адвоката выступят с заключительным словом в пятницу утром, и присяжные получат дело сразу после перерыва на ленч. Поскольку они уже составили свое мнение, да и выходные на носу, высока вероятность, что присяжные закончат обсуждение и вынесут вердикт задолго до закрытия суда, то есть до пяти часов. Уэйд и Лестер будут в Джексоне к ужину, который проведут со своими женами.

Как бывалым юристам им следовало бы воздержаться от преждевременных планов.

Первым свидетелем в четверг утром был отставной онколог из Джексона, доктор Суэйни. Несколько десятков лет он практиковал как врач и одновременно преподавал в медицинской школе. Его резюме было безупречным, равно как и его манеры. Говорил он с тем протяжным произношением, которое свойственно жителям глубинки, но в этом не было никакой претенциозности. Он заслуживал всяческого доверия.

Стараясь как можно меньше пользоваться медицинской терминологией, доктор Суэйни объяснил присяжным суть той разновидности рака, которая убивала Сета Хаббарда, сделав упор на опухолях и метастазах, распространившихся на спинной мозг и ребра, и описал острые боли, которые сопровождают наличие таких опухолей. Через его руки прошли сотни пациентов в схожем состоянии, и все они страдали невыносимыми болями.

Демерол, разумеется, является одним из самых эффективных лекарств, какие существуют в настоящее время. Дозировка, составляющая сто миллиграммов каждые три-четыре часа, вполне обычна, она в какой-то мере облегчает боль, но, как правило, вызывает у пациента сонливость, вялость, головокружение, зачастую тошноту и делает невозможным для него выполнение многих рутинных действий. О вождении автомобиля, разумеется, не может быть и речи. И конечно же, важные решения никогда не должны приниматься под действием такой большой дозы демерола.

Еще в начале своей карьеры Джейк усвоил, что спорить с истинным экспертом бесполезно. Липовый эксперт часто дает возможность вступить с ним в кровавую схватку перед лицом присяжных, но только не такой настоящий ас, как доктор Суэйни.

Во время перекрестного допроса Джейк дал ясно понять, что лечащий врач Сета Хаббарда доктор Толберт не знал точно, сколько демерола принимал Сет накануне своей смерти. Свидетель согласился, что может лишь строить гипотезы, но вежливо напомнил, что пациенты редко покупают больше довольно дорогостоящих лекарств, чем принимают.

Следующим экспертом был еще один врач, доктор Нихофф из медицинской школы Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. На присяжных из маленького городка производят сильное впечатление эксперты, проделывающие долгий путь, чтобы потратить на них свое драгоценное время, и никто не знал этого лучше, чем Уэйд Ланье. Эксперт из Тьюпело тоже завладеет их вниманием, но к эксперту из Мемфиса они будут испытывать больше доверия. А уж если привезти такого же специалиста из Калифорнии, они не пропустят ни единого слова.

За десять тысяч долларов плюс дорожные расходы доктор Нихофф объяснил присяжным, что последние двадцать пять лет занимался научным изучением вопроса и облегчением болей жертв рака. Ему хорошо знакома та разновидность раковой опухоли, о которой идет речь, и он тщательно изучил и описал ее воздействие на организм. Он видел, как больные выли и корчились от боли, становились смертельно бледными, их рвало, они умоляли дать им лекарство, теряли сознание и даже молили о смерти.

Мысли о самоубийстве у таких больных обычное дело, а нередко они действительно лишают себя жизни. Демерол является одним из самых распространенных и эффективных препаратов для облегчения таких болей. Тут доктор Нихофф немного отклонился от сценария и, перейдя на профессиональный жаргон, ударился в специфические подробности, что часто случается с экспертами, которые не могут побороть искушение произвести впечатление на слушателей. Он называл лекарство меперидином гидрохлоридом, объяснял, что это болеутоляющий наркотик из разряда опиатов…

Ланье остановил его и вернул к общепринятой лексике. Доктор Нихофф сообщил присяжным, что демерол является мощным обезболивающим препаратом и легко вызывает привыкание. Он работает с этим препаратом всю свою профессиональную жизнь и написал о нем множество статей. Предпочтительно давать его больным под присмотром врачей, в больнице, однако в некоторых случаях, как это было с Сетом Хаббардом, пациенту разрешают принимать его перорально дома. В этом тоже нет ничего необычного. Тем не менее больные порой злоупотребляют препаратом, особенно когда испытывают такие боли, какие испытывал Сет.

– Протестую, ваша честь, – сказал Джейк, вставая. – Нет ни малейших доказательств, что Сет Хаббард злоупотреблял препаратом.

– Принимается. Придерживайтесь фактов, доктор.

Джейк сел, довольный уже тем, что наконец-то получил положительный отклик на свой протест.

Доктор Нихофф оказался превосходным свидетелем. Его описания опухолей, симптомов и действия демерола изобиловали подробностями, и через сорок пять минут его пребывания на свидетельском месте легко было поверить, что Сет сильно страдал от болей, облегчить которые можно было только с помощью больших доз демерола, лекарства, которое практически валило с ног. По компетентному мнению доктора, сознание Сета Хаббарда подвергалось настолько пагубному влиянию как ежедневной дозы, так и накопительного эффекта препарата, что он не мог ясно мыслить в последние дни своей жизни.

Во время перекрестного допроса Джейк снова сдал свои позиции. Когда он попытался утверждать, что доктор Нихофф не может знать, какую дозу лекарства принимал Сет, эксперт «гарантировал», что любой человек, страдающий так, как страдал Сет, будет отчаянно нуждаться в демероле.

– Если у него был рецепт, мистер Брайгенс, то уж будьте уверены, он принимал таблетки.

После еще нескольких бесполезных вопросов Джейк сел на место. Два врача точно исполнили то, что нужно было Уэйду Ланье. Теперь перед мысленным взором присяжных и всех остальных в зале Сет представал дезориентированным, сонным, страдающим головокружением, пребывающим в полубредовом состоянии и не способным вести машину – потому он и попросил Летти сесть за руль.

Вывод: он не обладал завещательной правоспособностью.

После десятиминутного перерыва Ланье вызвал в качестве свидетеля Льюиса Макгвайра. Поскольку фирму Раша так неизящно отстранили от дела и, следовательно, лишили гонорара, Макгвайр поначалу отказался свидетельствовать. Тогда Уэйд Ланье предпринял нечто неслыханное: он, адвокат, послал повестку другому адвокату. Начав допрос, он быстро установил, что Макгвайр составил для Сета Хаббарда в 1987 году завещание, которое было теперь приобщено к вещественным доказательствам. Сразу после этого Макгвайр покинул свидетельское место. И как бы ни хотелось ему понаблюдать за ходом процесса, гордость не позволила это сделать, они со Стиллменом Рашем поспешно покинули здание суда.

На свидетельское место взошел Дафф Маккленнан. Произнеся клятву, он объяснил присяжным, что является юристом по налоговым проблемам и работает в Атланте, в фирме, насчитывающей триста служащих. Последние тридцать лет он специализируется на планировании наследств. Составляет проекты завещаний для богатых людей, которые хотят максимально избежать налогов на наследство. Он ознакомился с описью имущества, составленной Квинсом Ланди, и рукописным завещанием, подписанным Сетом Хаббардом.

Ланье вывел на экран ряд калькуляций, и мистер Маккленнан пустился в замысловатые объяснения, как федеральные и региональные налоги на наследство съедают незащищенное наследуемое имущество. Он принес извинения за путаность, противоречивость и одуряющие банальности «нашего дорогого налогового кодекса» и за его сложность, дважды повторив: «Не я писал его – конгресс». Ланье прекрасно понимал, что показания этого свидетеля вгонят присяжных в тоску, если не вызовут реакцию отторжения, поэтому старательно выработал тактику: бегло остановиться лишь на основных моментах, отмахнувшись от бо́льшей части кодекса.

У Джейка не было намерения продлевать агонию: присяжные и так уже места себе не находили от скуки.

Маккленнан, благодарение Богу, перешел к последней строке.

– По моему мнению, общая сумма налогов – федеральных и региональных – составит пятьдесят один процент, – сказал он.

На экране тут же появилась надпись крупными цифрами: «Сумма налогов 12 240 000 долларов».

Но самое веселое, оказывается, только начиналось. Мистер Маккленнан проанализировал также завещание, подготовленное мистером Макгвайром. Это был комплекс связанных между собой сложным образом трастов, которые напрямую давали по миллиону долларов Гершелу и Рамоне, а остальное замораживали на много лет, а семье деньги переходили бы частями. Маккленнану и Ланье пришлось подробно объяснить эту часть завещания.

Джейк наблюдал за присяжными: они начали клевать носом. Даже в облегченной интерпретации Маккленнана объяснение, как должно было исполняться завещание, выглядело мутным, а порой до смешного бессмысленным. Ланье, тем не менее, выполнял свою миссию. Он продолжал вспахивать это поле, выводя на большой экран все новые цифры. В итоге, по экспертному мнению Маккленнана, получалось, что по завещанию 1987 года сумма налогов, федеральных и штатских, равнялась бы только «девять миллионов сто тысяч плюс-минус несколько долларов».

Разница в три миллиона сто сорок тысяч долларов была крупными цифрами выведена на экран.

Вывод ни у кого не вызывал сомнений: в спешке написанное Сетом рукописное завещание существенно уменьшало наследственную массу – еще одно доказательство того, что сознание его было помутнено.

Джейк еще на юридическом факультете усвоил: следует избегать дел, касающихся налогового законодательства, и твердой рукой отводил всех потенциальных клиентов, нуждающихся в советах по вопросам налогов. Им он ничем помочь не мог, поскольку об этой правовой сфере знал очень мало. Поэтому когда Ланье предоставил возможность противной стороне допросить свидетеля, он отказался, тем более что присяжные уже устали и проголодались.

– Перерыв до половины второго, – объявил судья Этли. – Мистер Брайгенс!

Джейк собирался перехватить Ланье и спросить, не найдется ли у него пять минут, чтобы поговорить, но призыв судьи внезапно изменил его планы. Он последовал за Этли в его кабинет. Сняв мантию и раскурив трубку, тот сел, посмотрел на Джейка и тихо сказал:

– Вы недовольны моими решениями.

Джейк фыркнул:

– Нет, конечно. Вы позволили Уэйду Ланье развернуть процесс в свою сторону с помощью нескольких грязных трюков – вдруг свалившихся на голову свидетелей, к допросу которых я не имел возможности подготовиться.

– Но ваша клиентка солгала.

– Она не моя клиентка. Мой клиент – наследство. Тем не менее да, она не была до конца правдива. Ее застали врасплох, судья, выстрелили из-за угла. В своих предварительных показаниях она ясно заявила, что не помнит всех белых женщин, у которых работала. Эпизод с Пикерингами был настолько неприятен, что, уверен, она старалась забыть о нем. А самое важное в этой истории то, что Летти ничего не знала о рукописном завещании миссис Пикеринг. Я бы мог подготовить ее, судья. Это моя работа. Я мог смягчить удар. Однако вы позволили устроить эту засаду, и за несколько секунд дело взлетело на воздух.

Произнося это, Джейк смотрел старику прямо в глаза, хотя прекрасно понимал: укорять надо не одного Рубена В. Этли. Однако в этом конкретном случае именно судья был виноват, и несправедливость злила Джейка. Теперь ему уже нечего терять, так почему бы не выложить все, что он думает?

Судья пыхнул трубкой, втянул дым обратно, словно собирался съесть его, потом выпустил вверх.

– Не согласен. Но независимо от этого хочу, чтобы вы сохраняли достоинство. В моем зале адвокаты не ругаются.

– Примите мои извинения. Иногда в пылу борьбы у меня вырывается резкое слово. Думаю, я такой не один.

– Я не уверен, что присяжные считают, будто, как вы выразились, дело взлетело на воздух.

Джейк молчал в нерешительности. Он почти был готов напомнить судье, что тот мало что смыслит в подборе присяжных, что он слишком редко имел с ними дело и проблема отчасти именно в этом. У себя в Канцелярском суде он был сам и судьей, и присяжными, и мог позволить себе роскошь приобщать к вещественным доказательствам все, что пожелает. Он мог просеивать происходящее, отделять добро от зла и выносить решения, которые лично считал правильными.

Но у Джейка не было желания вступать в спор.

– Судья, у меня очень много работы.

Этли махнул рукой в сторону двери, и Джейк вышел. Гарри Рекс поймал его на выходе из здания суда.

– Оззи звонил в контору, сказал, что они еще в Мемфисе, в тюрьме, пытаются вытащить его. Прямо сейчас не могут внести залог.

– Залог? За что? – Джейк нахмурился.

– Ему вменяют пребывание в общественном месте в состоянии явного опьянения и в сопротивлении аресту. Это же Мемфис. Они каждого, кого приволакивают в участок, обвиняют в сопротивлении при задержании.

– Я думал, у Оззи там связи.

– Насколько я знаю, он старается их сейчас найти. Говорил я вам, посылать Люсьена на Аляску – ошибка!

– Думаете это то, что сейчас может помочь?

– Нет. Куда вы собираетесь на ленч?

– Я не голоден.

– Давайте выпьем пива.

– Нет, Гарри Рекс. Некоторых присяжных оскорбляет, когда от адвоката пахнет спиртным.

– Неужели вас все еще заботят присяжные?

– Давайте не будем, хорошо?

– У меня сегодня во второй половине дня суд в Смитфилде. Желаю удачи. Заеду позднее.

– Спасибо.

Направляясь к себе в контору, Джейк вдруг с удивлением осознал, что Гарри Рекс с понедельничного утра не пропустил ни одного заседания в его суде.

Дьюэйн Сквайр, вице-президент компании «Берринг Ламбер», в четверг накануне самоубийства Сета поспорил с ним насчет отправки морем в Техас крупной партии ядровой древесины для фирмы, занимающейся настилкой полов. Сквайр вел переговоры, заключил сделку и был крайне удивлен, узнав, что Сет позвонил в компанию и перезаключил сделку по более низкой цене.

В то утро в четверг они без конца обсуждали дело и не могли прийти к общему мнению. Оба были расстроены, оба убеждены в своей правоте, но в какой-то момент Сквайр понял, что Сет не в себе. Арлин Троттер в конторе не было, и она не присутствовала при конфликте. Когда Сквайр в очередной раз вошел к Сету в кабинет и увидел, что тот сидит, обхватив голову руками, Сет признался, что у него кружится голова и его тошнит.

Они снова заговорили о контракте, и выяснилось, что Сет забыл его подробности. Он утверждал, будто Сквайр согласился на слишком низкую цену, и они снова поспорили. К трем часам дня, когда Сет уезжал из конторы, стало ясно, что «Берринг Ламбер» потеряла около десяти тысяч долларов. Насколько помнил Сквайр, это была самая крупная потеря по контрактам, которые когда-либо заключались при участии Сета.

Сквайр охарактеризовал состояние своего босса как неустойчивое и неадекватное. На следующее утро тот продал древесину в Южную Каролину тоже с существенным убытком.

Джейк прекрасно понимал, чего упорно добивается Уэйд Ланье – передать дело присяжным до выходных. Чтобы этому помешать, Джейк во время перекрестного допроса поднял тему финансов компании «Берринг Ламбер» и стал подробно расспрашивать Сквайра.

Сквайр сообщил, что восемьдесят восьмой год был самым прибыльным из пяти последних, хотя доходы упали в четвертом квартале, после смерти Сета. В то время как присяжные постепенно все больше увядали, Джейк со Сквайром подробно обсуждали работу компании, заключавшиеся ею контракты, стратегию, проблемы с рабочей силой, падение цен на лес. Дважды его честь поторапливал Джейка: «Двигайтесь быстрее, мистер Брайгенс», – но тот не слишком старался исполнять его распоряжения. Все равно их отношения уже испорчены.

После Дьюэйна Сквайра Ланье вызвал мистера Дьюберри, агента по торговле земельными участками и недвижимостью, который специализировался на фермах и охотничьих клубах. Он поведал историю общения с Сетом накануне его смерти. Сет интересовался покупкой пятисот акров земли в округе Тайлер для строительства охотничьего клуба.

Они с Дьюберри присматривались к этой земле последние лет пять, но Сет так и не смог решиться. В конце концов он заплатил за годовой опцион на этот участок, но заболел и утратил к нему интерес.

Когда срок опциона заканчивался, он несколько раз звонил Дьюберри. Дьюберри не знал ни того, что Сет умирает, ни того, что он сидит на обезболивающих. В один день Сет хотел исполнить опцион, на следующий нет уже. Несколько раз забывал стоимость одного акра, а однажды даже забыл, с кем разговаривает. Его поведение становилось все более неадекватным.

Во время этого перекрестного допроса Джейку удалось еще больше затянуть время. К концу четверга процесс почти застопорился, и судья Этли пораньше объявил перерыв до следующего утра.

46

Пободавшись с мемфисской бюрократией, Оззи уже готов был уехать, когда вспомнил то, что следовало вспомнить раньше. Он позвонил Букеру Систранку, чей офис находился в четырех кварталах от городской тюрьмы. После неприятного начала знакомства они наладили отношения и даже встречались дважды, когда Оззи приезжал в Мемфис.

Букеру в Клэнтоне бывать больше не доводилось, да он и не рвался. Оба понимали, что двое черных, живущих в часе езды друг от друга и обладающих некоторым влиянием в мире белых, должны находить общий язык и поддерживать приятельские отношения. Тем более что Букер имел в Клэнтоне особый интерес: Лэнги оставались должны ему пятьдесят пять тысяч долларов, и он хотел получить свои деньги.

Мемфисская полиция терпеть не могла Систранка, но боялась его. Через пятнадцать минут после того, как он прибыл в своем черном «роллс-ройсе» в участок, нужные бумаги уже стремительно перелетали с одного стола на другой: дело Люсьена Уилбенкса приобрело статус приоритетного. Люсьен вышел из участка через полчаса после того, как в него вошел Систранк.

– Нужно ехать в аэропорт, – сказал Люсьен.

Оззи поблагодарил Букера и пообещал связаться с ним позже.

По дороге в аэропорт Люсьен поведал, что оставил портфель в самолете – то ли под креслом, то ли в верхнем багажном отделении. Но в любом случае сопровождающие его служащие аэропорта – идиоты: как можно было не забрать багаж? Однако служащие были слишком заняты тем, чтобы вытащить из самолета его самого. Оззи и Празер слушали его и курили. Люсьен выглядел и пах как один из валяющихся под забором бездомных, которых они задерживали за бродяжничество.

В бюро находок аэропорта не было записи о портфеле, найденном на борту самолета, прилетевшего из Атланты. Нехотя единственный служащий бюро запустил процедуру поисков. Люсьен тем временем отыскал бар в зале ожидания и заказал пинту эля. Оззи и Празер съели невкусный ленч в буфете переполненного главного зала неподалеку от бара: они старались не упускать из виду своего пассажира. Затем они позвонили Джейку, но в конторе никто не ответил. Было около трех, он наверняка еще заседал в суде.

Портфель обнаружили в Миннеаполисе. Поскольку Оззи и Празер являлись представителями закона, с портфелем обращались как с ценной уликой, имеющей решающее значение для важного расследования, несмотря на то, что он представлял собой всего лишь облезлый кожаный мешок, в котором лежали несколько блокнотов, какие-то журналы, кусок дешевого мыла, спички из отеля «Глетчер» в Джуно и одна видеокассета.

После долгих споров и препирательств было решено отправить его обратно в Мемфис как можно скорее. Если все сложится хорошо, портфель прибудет около полуночи.

Оззи поблагодарил служащего бюро находок и пошел искать Люсьена. Когда они покидали аэропорт, Люсьен пришел в себя.

– Слушайте, здесь же моя машина. До встречи в Клэнтоне, друзья.

– Нет, Люсьен, вы пьяны, – решительно возразил Оззи. – Вы не можете вести машину.

– Оззи, – сердито отозвался Люсьен, – мы находимся в Мемфисе, на него ваша юрисдикция не распространяется. Поцелуйте меня в задницу. Я, черт вас дери, буду делать все, что хочу.

Оззи поднял руки, и они с Празером направились к своей машине. Выезжая из Мемфиса в час пик, они старались держать грязный маленький «порше» Люсьена, опасно лавирующий в потоке машин, в поле зрения, но вскоре все же потеряли его из виду. Приехав в Клэнтон, они направились прямо в контору Джейка. Было без малого семь часов. Джейк ждал их доклада.

Единственной относительно хорошей новостью этого ужасного, беспросветного дня стал арест Люсьена за пьянство в общественном месте и сопротивление при задержании. Это исключало любые дальнейшие разговоры о его возможном возвращении к юридической практике. Но даже это являлось слабым утешением. В остальном все обстояло хуже некуда.

Спустя два часа Джейк направлялся к дому Люсьена. Въехав на подъездную аллею, он, однако, увидел, что «порше» там нет. Быстро переговорил на крыльце с Салли, и она пообещала позвонить, как только Люсьен объявится дома.

Чудом на фоне всех неприятностей оказалось то, что портфель Люсьена прибыл-таки в Мемфис к полуночи. Помощник шерифа Вилли Хастингс схватил его и помчался в Клэнтон.

В 7.30 утра Джейк, Гарри Рекс и Оззи собрались в конференц-зале на первом этаже и заперли дверь. Джейк вставил кассету в видемагнитофон и выключил свет. На экране появились слова: «Джуно, Аляска. 5 апреля 1989 года». Через несколько секунд они исчезли, и Джаред Волкович, представившись, объяснил, что сейчас будет происходить. Затем возник Люсьен. Тоже представился и сообщил, что это снятие показаний, и он будет задавать вопросы. Ясный взгляд вселял надежду на то, что он трезв. Затем он представил Энсила Хаббарда, которого привел к присяге секретарь суда.

Сухонький, маленький, с гладкой, словно белая луковица, головой, он был в Люсьеновом черном костюме и белой рубашке. Причем одежда, на несколько размеров больше, болталась на нем, как на вешалке. Повязка, закрепленная лейкопластырем на затылке, чуть-чуть выглядывала из-за правого уха. Он с трудом сглотнул, испуганно посмотрел в объектив.

– Меня зовут Энсил Эф Хаббард, я живу в городе Джуно, на Аляске, но родился в Миссисипи, в округе Форд десятого июля тысяча девятьсот двадцать второго года. Мой отец – Клеон Хаббард, мать – Сара Белле, брат – Сет. Сет был на пять лет старше меня. Я появился на свет на семейной ферме возле Пальмиры. Ушел из дома, когда мне было семнадцать, и больше никогда туда не возвращался. Никогда. И не хотел. Вот моя история…

Когда спустя пятьдесят восемь минут экран погас, все трое находящихся в комнате мужчин еще некоторое время сидели, молча уставившись на него. Но отнюдь не потому, что им хотелось увидеть и услышать все еще раз. Наконец Джейк медленно встал, выключил видеомагнитофон.

– Нужно идти к судье.

– Вы сможете добиться, чтобы это было приобщено к вещественным доказательствам?

– Черта с два, – подал голос Гарри Рекс. – Я вижу десять разных способов отклонить это доказательство и ни одного – принять его.

– Но мы можем попытаться, – возразил Джейк.

С сильно бьющимся сердцем и бешено несущимися в голове мыслями он перебежал на другую сторону улицы. Адвокаты противной стороны топтались вокруг зала суда, довольные тем, что наступила пятница, и мечтающие поскорее вернуться домой с великой победой за пазухой.

Войдя в кабинет судьи Этли, Джейк выпалил, что у него есть срочная новость, и нужно, чтобы все адвокаты собрались в кабинете в конце коридора, где есть телевизор с видеоплеером. Когда они расселись там вокруг стола и его честь раскурил трубку, Джейк объяснил, что собирается делать:

– Эти показания были даны два дня назад. Люсьен присутствовал и задавал вопросы.

– Не знал, что он снова практикует как адвокат, – сказал Уэйд Ланье.

– Прекратите, – распорядился судья. – Давайте посмотрим запись, спорить будем потом. Сколько она длится? – спросил он, обращаясь к Джейку.

– Около часа.

– Это пустая трата времени, судья, – взвился Ланье. – Вы не сможете принять эту запись, если я не присутствовал там и не имел возможности увидеться со свидетелем. Это абсурд.

– У нас есть время, ваша честь, – возразил Джейк. – Что за спешка?

Судья выдохнул дым в сторону, посмотрел на Джейка.

– Включайте, – велел он с озорной искоркой в глазах.

Повторный просмотр записи стал для Джейка таким же вытягивающим все жилы испытанием, как и первый. То, что он, как ему казалось, неправильно понял в первый раз, подтвердилось. Он все время переводил взгляд на Ланье, с лица которого по мере того, как рассказ Энсила все больше потрясал даже его, постепенно исчезало самодовольство. К концу он выглядел так, словно из него выпустили воздух. Все адвокаты протестующей стороны решительно переменились: куда исчезли их самоуверенность и бравада!

Даже после того, как Джейк вынул кассету из проигрывателя, судья Этли продолжал сидеть, уставившись в черный экран. Потом он снова раскурил трубку, выпустил струю дыма.

– Мистер Ланье?

– Послушайте, судья, это доказательство ни в коем случае не может быть принято судом. Меня там не было. Я не имел возможности провести перекрестный допрос свидетеля. Это нечестно, вы не находите?

– Это вполне вписывается в дух нынешнего процесса, – взорвался Джейк. – Неожиданный свидетель тут, засада там. Я думал, уж кому-кому, а вам такие трюки очень даже понятны, Уэйд.

– Я не приму это во внимание, судья. Показания сняты не должным образом.

– А о чем бы вы могли его спросить, Уэйд? – поинтересовался Джейк. – Он описывает события, имевшие место до вашего рождения, он является их единственным живым свидетелем. Вы все равно не смогли бы провести перекрестный допрос. Вам ничего не известно о том, что произошло.

– Все неправильно заверено секретарем суда. А этот адвокат с Аляски не имеет лицензии на практику в Миссисипи. Я могу привести еще кучу причин.

– Прекрасно. Я отзову эту запись как вещественное доказательство и внесу ее в качестве аффидевита – письменного показания, подтвержденного присягой в присутствии государственного нотариуса. Секретарь суда приравнивается к государственному нотариусу.

– Это не имеет отношения к вопросу о том, обладал ли Сет Хаббард завещательной правоспособностью первого октября прошлого года.

– Да что вы… А я думаю, это все объясняет, Уэйд, – возразил Джейк. – Это доказывает, вне всяких сомнений, что Сет Хаббард точно знал, что делает. Ну же, судья, вы ведь уже позволили жюри выслушать столько всего.

– Довольно, – строго произнес судья Этли. Он закрыл глаза и задумался, глубоко дыша и забыв о своей трубке. Когда решение было принято, он открыл глаза: – Джентльмены, я считаю, присяжные должны выслушать Энсила Хаббарда.

Спустя десять минут зал призвали к порядку, ввели присяжных и снова установили большой экран. Судья Этли принес жюри извинения за задержку, после чего объяснил, что происходит.

Взглянув на представителей протестующей стороны, он поинтересовался:

– Мистер Ланье, у вас есть еще свидетели?

Ланье встал с трудом, словно страдая от артрита.

– Нет. Мы закончили представление доказательств.

– Мистер Брайгенс?

– Ваша честь, я хотел бы вызвать миз Летти Лэнг, со строго ограниченной целью. Это займет всего несколько минут.

– Прекрасно. Миз Лэнг, пожалуйста, помните: вы все еще находитесь под присягой.

Порция наклонилась вперед и прошептала:

– Джейк, что вы делаете?

– Не сейчас, – шепотом ответил он. – Сами увидите.

Не забыв еще ужасного ощущения, какое испытала на свидетельском месте в прошлый раз, Летти села и постаралась сохранять спокойствие. Она не смотрела на присяжных. У Джейка не было времени подготовить ее, и Летти понятия не имела, что будет происходить дальше.

– Летти, кто ваша мать, биологическая мать? – спросил Джейк.

Летти улыбнулась, кивнула, все поняв.

– Ее звали Лоуис Риндс.

– А кто были ее родители?

– Сильвестр и Эстер Риндс.

– Что вам известно о Сильвестре Риндсе?

– Он умер в тысяча девятьсот тридцатом году, я его никогда не видела. Он жил на земле, которой сейчас владеют Хаббарды. После его смерти Эстер переписала эту землю на отца Сета Хаббарда. Отцом Сильвестра был Соломон Риндс, который владел этой землей до него.

– У меня больше нет вопросов, ваша честь.

– Мистер Ланье?

Уэйд вышел на подиум без блокнота.

– Миз Лэнг, у вас когда-нибудь было свидетельство о рождении?

– Нет, сэр.

– И ваша мать умерла, когда вам было три года?

– Да.

– Когда мы опрашивали вас в декабре, за неделю до Рождества, вы не были уверены в своем происхождении. Что заставляет вас теперь говорить о нем столь определенно?

– Я нашла кое-кого из родственников. Многие вопросы получили ответы.

– И теперь вы уверены?

– Я знаю, кто я, мистер Ланье. Да, я уверена.

Он сел, а судья Этли обратился к залу:

– На этот раз мы будем смотреть записанные на видео показания Энсила Хаббарда. Давайте выключим свет. Я хочу, чтобы двери были заперты и никто не ходил по залу. Это займет около часа, мы будем смотреть запись без перерыва.

Присяжные, которых так утомил предыдущий день, воспрянули, с нетерпением ожидая непредвиденного поворота, коему им предстояло стать свидетелями. Многие зрители переместились на правый край зала, чтобы лучше видеть экран.

Свет погас, всякое движение прекратилось, казалось, все затаили дыхание. И тогда пошла запись. После Джареда Волковича и Люсьена на экране появился и заговорил Энсил Хаббард:

– Вот моя история. Даже не знаю, с чего начать. Я живу здесь, в Джуно, но это не мой дом. У меня вообще нет дома. Весь мир – мой дом, я повидал бо́льшую его часть. За долгие годы со мной случилось много неприятностей, но было много и интересного. Я знавал хорошие времена. В семнадцать лет поступил на службу в военно-морских силах, прибавив себе два года – я был готов на все, лишь бы убежать подальше от дома. За пятнадцать лет где только не побывал. Воевал в Тихом океане на американском судне «Айова». Когда ушел с флота, жил в Японии, Шри-Ланке, Тринидаде – в стольких местах, что сразу и не припомнишь. Работал в судоходных компаниях в разных океанах. Когда хотел сделать перерыв, где-нибудь обосновывался на время, всегда в новом месте.

Голос Люсьена за кадром произнес:

– Расскажите нам о Сете.

– Сет был на пять лет старше меня, нас было только двое. Он был моим Большим братом и всегда обо мне заботился как только мог. У нас была суровая жизнь из-за нашего отца, Клеона Хаббарда, человека, которого мы ненавидели, казалось, со дня своего рождения. Он бил нас, бил нашу мать. Было такое впечатление, будто он постоянно с кем-то воюет. Мы жили в сельской местности, возле Пальмиры, на старой семейной ферме, в старом деревенском доме, построенном нашим дедом. Его звали Иона Хаббард, а его отца – Роберт Холл Хаббард. Большинство наших родственников переселились в Арканзас, поэтому в Миссисипи у нас было немного родни. Мы с Сетом вкалывали на ферме как лошади – доили коров, прореживали и собирали хлопок, работали в саду. Нас заставляли трудиться наравне со взрослыми. Жизнь была тяжелая, независимо от Депрессии и всего прочего. Не зря говорят, что нас Депрессия не затронула, потому что мы, на Юге, жили в таком состоянии все время после Гражданской войны.

– Сколько у вас было земли? – спросил Люсьен.

– Восемьдесят акров. Семья владела ими издавна. На большей части рос строевой лес, но был и участок, расчищенный моим дедом, на котором располагалась ферма. Там выращивали хлопок и бобы.

– А семья Риндс владела прилегающим участком?

– Да, верно. Он принадлежал Сильвестру Риндсу. Были там и другие Риндсы. Мы с Сетом иногда играли с их многочисленными детьми, но только когда не видел Клеон. Клеон люто ненавидел Сильвестра, ненавидел всех Риндсов. Это была родовая вражда, не стихавшая много лет. Видите ли, у Сильвестра тоже было восемьдесят акров земли, непосредственно примыкающей к нашей с запада, и Хаббарды всегда считали, будто эта земля тоже принадлежит им. По словам Клеона, человек по имени Джеремия Риндс получил эту землю во владение в тысяча восемьсот семидесятом году, во время Реконструкции. Джеремия был рабом, потом стал освобожденным рабом и каким-то образом сумел купить эту землю. Я был тогда ребенком и толком не понимал, как это произошло, но Хаббарды всегда считали, что это их законная земля. Кажется, они даже судились за нее, но так или иначе, она осталась за Риндсами. Это взбесило Клеона, не только потому, что ему было мало восьмидесяти акров, но еще и потому, что какие-то черные имели столько же. Я не раз слышал, как он говорил, что Риндсы – единственные черные в округе, владеющие собственной землей, и что они каким-то образом отняли ее у Хаббардов. Предполагалось, что мы с Сетом будем тоже ненавидеть Риндсовых детей, но нам больше не с кем было играть. Мы убегали и ловили с ними рыбу, плавали вместе. Тоби Риндс был моим ровесником и моим приятелем. Однажды Клеон поймал нас с Сетом, когда мы плавали с Риндсами, и избил так, что мы долго не могли ходить. Он был жестоким человеком. Мстительным, злобным, полным ненависти и скорым на расправу. Мы его смертельно боялись.

Поскольку это был уже третий просмотр записи за утро, Джейк слушал не слишком внимательно. Вместо этого наблюдал за присяжными. Они сидели не шевелясь, словно завороженные, вбирая каждое слово и не веря своим ушам. Даже Фрэнк Доули, самый худший для Джейка присяжный, подавшись вперед и нервно постукивая по губам указательным пальцем, весь обратился во внимание.

– Что случилось с Сильвестром? – спросил Люсьен.

– Ах да. Именно это вы хотели узнать. Вражда обострилась еще больше, когда несколько деревьев вдоль границы участка оказались срублены. Клеон считал их своими. Сильвестр был уверен, что они принадлежат ему. Спор о границе между участками длился много лет, и каждый считал, что только он знает, где она проходит. Клеон так распалился, что у него вот-вот должно было крышу снести. Помню, он говорил, что скоро покончит с этим дерьмом, пора что-то сделать. Однажды вечером какие-то мужчины у нас за сараем пили виски. Мы с Сетом пробрались поближе и пытались подслушать, о чем они говорят. Они что-то замышляли против Риндсов. Мы не поняли, что именно, но было ясно, что готовится заговор. Потом однажды субботним днем мы поехали в Пальмиру. Стояла жара, думаю, был август тридцатого года, и все – черные и белые – отправились в город. Нужно было закупить все необходимое на неделю. Пальмира в те времена была всего лишь большой деревней, но по субботам туда съезжалась куча народу, все тротуары, все магазины кишели людьми. Мы с Сетом ничего не видели, но позже, вечером, услышали, как какие-то ребята рассказывали, что якобы какой-то черный мужчина сказал что-то резкое какой-то белой женщине, и это всех разозлило. Потом мы узнали, что этим черным был Сильвестр Риндс. Мы возвращались домой в кузове пикапа, родители сидели в кабине. У нас было ощущение, словно что-то должно случиться. Ну, так бывает: не знаешь, но чувствуешь. Когда мы приехали домой, Клеон приказал нам идти к себе в комнату и не высовываться, пока не разрешит. Потом мы услышали, что он куда-то отъезжает в своем пикапе. Мы притворились спящими, но уже в следующее мгновение были на улице и увидели задние огни пикапа, направляющегося на запад, в Сикаморы.

– Что это, Сикаморы?

– Теперь их больше нет, но в тридцатом году это было маленькое селение на земле Риндсов, возле ручья. Всего несколько старых разбросанных домишек – бывшие жилища рабов. Там Сильвестр и жил. В общем, мы с Сетом накинули уздечку на Дейзи, нашу пони, и, не седлая, поехали на ней. Сет держал поводья, а я крепко ухватился за него. Так, на неоседланной лошадке, мы и проскакали всю дорогу, прекрасно понимая, что делаем. Подъехав к Сикаморам, мы увидели огни – включенные фары нескольких маленьких грузовиков. Мы соскочили на землю, отвели Дейзи в лес, привязали к дереву и оставили там, а сами стали подбираться ближе и ближе, пока не услышали голоса. Мы подошли со стороны холма, поэтому сверху все видели: трое или четверо белых мужчин избивали черного палками. Он был без рубашки, брюки разорваны. Мы узнали Сильвестра Риндса. Его жена Эстер стояла перед домом, ярдах в пятидесяти, кричала и плакала. Она хотела подойти к мужу, но один из белых сбил ее с ног. Мы с Сетом подкрадывались к ним, пока не очутились за ближними деревьями. Там мы остановились. Оттуда все было видно и слышно. Подъехал еще один грузовик, из него вышли другие мужчины. У них была веревка, и когда Сильвестр увидел ее, то совсем обезумел. Понадобилась помощь еще трех или четырех человек, чтобы повалить его, связать руки и ноги. Его поволокли по земле и закинули в кузов одного из грузовиков.

– А где был ваш отец?

Энсил сделал паузу, глубоко вздохнул, вытер увлажнившиеся глаза.

– Он был там, стоял чуть в сторонке с ружьем, наблюдал. Он явно был заодно с этой бандой, но не хотел марать руки. Грузовиков было четыре. Они медленно отъехали от селения, но недалеко, к полосе сикамор. Мы с Сетом хорошо знали это место, поскольку рыбачили на речке неподалеку. Там строго в линию стояли шесть сикамор – отсюда и название поселка. Существовало старое предание, будто некое индейское племя посадило эти деревья во исполнение своего языческого ритуала, кто знает? Грузовики остановились у первого дерева и образовали полукруг, освещая его фарами. Мы с Сетом чуть не ползком отошли в лес. Я не хотел на это смотреть и сказал: «Сет, идем отсюда», но не сдвинулся с места, так же как и он. Зрелище было настолько жутким, что завораживало. Они перекинули конец веревки через толстый сук и накинули петлю Сильвестру на шею. Он извивался, вопил, умолял: «Я никому ничего не скажу, миста Берт, я ничего не скажу. Пожалуйста, миста Берт, вы же знаете, я не скажу». Двое дернули свободный конец веревки так, что едва не оторвали ему голову.

– Кто был этот мистер Берт? – спросил Люсьен.

Энсил снова тяжело вздохнул и надолго молча уставился в камеру, потом произнес:

– Знаете, это было почти пятьдесят лет назад, наверняка все эти люди давно умерли и горят в аду, где им самое место. Но у них есть дети, и ничего хорошего не будет, если я назову их имена. Сет узнал троих: «миста Берта», который был предводителем этой своры линчевателей. Нашего дорогого папочку, разумеется. И еще одного. Я не буду называть имен.

– Но вы помните эти имена?

– О да. Я никогда их не забуду, сколько буду жив.

– Что ж, это справедливо. Что случилось потом?

Снова повысился пауза: Энсил старался взять себя в руки.

Джейк посмотрел на присяжных. Номер третий, Мишель Стилл, промокала щеки платком. Другая черная присяжная, Барб Гастон, номер восемь, рукой вытирала глаза. Сидящший справа от нее Джим Уайтхерст, номер седьмой, протянул ей свой носовой платок.

– Сильвестр почти висел, но кончики пальцев еще касались днища кузова. Веревка так туго стягивала его шею, что он не мог кричать, хотя пытался. Получался жуткий и одновременно жалкий звук, который я никогда не забуду – что-то вроде пронзительно-высокого рычания. Они заставили его помучиться минуту-другую, стоя вокруг и любуясь своей работой. Он танцевал на кончиках пальцев, пытался освободить руки, пытался кричать. Это было так жалостно и так ужасно…

Энсил вытер глаза рукавом. Он тяжело дышал. Кто-то из-за камеры протянул ему бумажные салфетки.

– Господи, я никогда не рассказывал это. Мы с Сетом обсуждали увиденное дни напролет месяцами, а потом договорились постараться забыть. Я никому не рассказывал. Это было так страшно… Но мы были еще детьми и не могли помешать тому, что произошло.

После паузы Люсьен спросил:

– Так что же случилось потом, Энсил?

– Случилось закономерное. Миста Берт крикнул: «Давай!», и парень, сидящий за рулем, рванул с места. Сначала Сильвестр бешено извивался, но двое мужчин резко потянули вниз свободный конец веревки, и он подскочил вверх еще футов на пять или шесть. Его ноги повисли футах в десяти над землей. Скоро он окончательно затих. Они всё смотрели на него, никто не хотел уезжать. А потом отвязали веревку и оставили его лежать на земле. А сами двинулись обратно к поселку, который находился менее чем в двухстах ярдах от той сикаморы, – кто-то пешком, кто-то на машинах.

– Сколько всего их было?

– Я же был ребенком, не знаю. Может, человек десять.

– Продолжайте.

– Мы с Сетом крались вдоль деревьев, в тени, слышали, как они смеялись, хлопали друг друга по спине. Один сказал: «Давайте сожжем его дом». И вся эта орава собралась вокруг дома Сильвестра. Эстер стояла на крыльце с ребенком на руках.

– С ребенком? Мальчиком или девочкой?

– Это была девочка, не совсем младенец, но маленькая.

– Вы знали этого ребенка?

– Нет. Тогда – нет. Мы с Сетом узнали о ней позже. У Сильвестра был только один ребенок, девочка, и звали ее Лоуис.

Летти охнула так громко, что большинство присяжных в испуге обернулись. Квинс Ланди дал ей салфетку. Джейк оглянулся на Порцию. Та трясла головой, ошеломленная, как и остальные.

– Они сожгли дом? – спросил Люсьен.

– Нет. Произошло странное. Клеон вышел вперед со своим ружьем и встал между Эстер с ребенком и своими людьми. Он сказал, что никто дом жечь не будет, и все, рассевшись по машинам, уехали. Мы с Сетом тоже рванули обратно. Последнее, что я видел, это как Клеон разговаривал с Эстер на крыльце ее маленькой халупы. Мы вскочили на свою Дейзи и припустили домой. Когда шмыгнули через окно в свою комнату, мама нас там поджидала. Она сердилась и требовала, чтобы мы сказали, где были. Сет лучше умел врать и придумал, что мы охотились за светлячками. Она вроде поверила. Мы умоляли ее не говорить Клеону, и думаю, она ему ничего не сказала. Когда на стоянке послышалось урчание мотора его пикапа, мы уже лежали в постели. Он вошел в дом и сразу отправился спать. А мы не могли уснуть всю ночь. Я без конца плакал, а Сет сказал: «Ладно, поплачь, пока никто не видит». Он поклялся никому не говорить, что я плакал. А потом я заметил, что он тоже плачет. Стояла страшная жара, а кондиционеров тогда еще не было. Задолго до рассвета мы снова выскользнули через окно и уселись на заднем крыльце, где было прохладнее. Говорили о том, чтобы пойти обратно в Сикаморы и проверить, там ли еще Сильвестр, но это, конечно, было несерьезно. Строили предположения, что случится с его телом, и были уверены, что шериф арестует Клеона и остальных и наверняка будет искать свидетелей. Вот почему мы никогда и словом не обмолвились о том, что видели. Никогда. Мы так и не заснули в ту ночь. Когда услышали, что мама уже возится на кухне, снова шмыгнули в кровати, и вовремя, потому что Клеон вошел в комнату и заорал, чтобы мы дули в коровник доить коров. Мы делали это каждый день на рассвете. Каждый день. У нас была суровая жизнь. Я ненавидел ферму, а с того дня возненавидел и отца так, как никто из детей никогда не ненавидел своего родителя. Я хотел, чтобы шериф забрал его от нас навсегда.

Видимо, Люсьену самому понадобился перерыв. Он довольно долго молчал, прежде чем продолжить:

– Что случилось с семейством Риндс?

Энсил опустил голову и в отчаянии потряс ею.

– Ужасно, просто ужасно. Дальше было еще хуже. Спустя день или два Клеон отправился к Эстер, дал ей немного денег и заставил подписать документ о передаче права собственности на злополучные восемьдесят акров. Вскоре объявились шериф с помощником. Они втроем поехали в поселок и заявили Эстер и остальным Риндсам, что те подлежат выселению. Немедленному. Собирайте-ка, мол, сейчас же свои пожитки и проваливайте с его земли. Там была маленькая деревянная часовня, где они молились много десятков лет, так, чтобы доказать, что теперь все это принадлежит ему, Клеон сжег ее. Сжег дотла. Хотел показать, какой он большой человек. Шериф с помощником ему подсобили и пригрозили сжечь и их лачуги.

– И вы это видели?

– Конечно. Мы с Сетом не пропустили ничего. Предполагалось, что мы прореживаем хлопок, но когда увидели, что к дому подкатила машина шерифа, сразу поняли: сейчас что-то произойдет. Мы надеялись, он арестует Клеона, но тогда в Миссисипи все было по-другому. Совсем по-другому. Шериф приехал, чтобы помочь Клеону очистить его новую землю от черных.

– И что стало с этими черными?

– Они убрались. Похватали что смогли и сбежали в лес.

– Сколько их было?

– Опять-таки: я был ребенком, я их не считал. Было несколько семей Риндс, живших на этой земле, не обязательно именно в Сикаморах, но все они были тесно связаны друг с другом. Энсил глубоко вздохнул и пробормотал: – Я очень устал.

– Мы почти закончили, – сказал Люсьен.

– Хорошо, хорошо. Ну, так вот: они убегали в лес, и как только семья освобождала свою лачугу, Клеон с шерифом поджигали ее. Они сожгли все. Как сейчас вижу: черные стоят на краю леса с детьми на руках, с пожитками, которые успели прихватить, смотрят на огонь и густой серый дым, воют и плачут. Это было ужасно.

– Что случилось с ними потом?

– Разбрелись. Какое-то время довольно много их жило лагерем на берегу притока Татуилер, глубоко в лесу, возле Большой Коричневой реки. Мы с Сетом искали Тоби и нашли его там вместе с семьей. Они умирали от голода и страха. Однажды днем в воскресенье мы набрали столько еды, сколько смогли украсть так, чтобы никто не заметил, навьючили лошадей и незаметно улизнули. В тот день я и увидел Эстер и ее маленькую дочку Лоуис. Девочке было лет пять, и она была практически голенькой. У нее не было одежды. Это было ужасно. Тоби приходил к нам несколько раз и прятался за сараем. Мы с Сетом выносили ему столько еды, сколько могли, и он бежал с ней обратно в лагерь, находящийся в нескольких милях от нашего дома. Однажды в субботу появились люди с винтовками и пистолетами. Мы не могли подойти настолько близко, чтобы что-нибудь услышать, но мама сказала нам потом, что они поехали в лагерь и разогнали всех Риндсов. А еще года два спустя один чернокожий мальчик рассказал Сету, что Тоби и его сестра утонули в ручье, а некоторые люди из лагеря были застрелены. К тому времени мне уже все осточертело. Можно воды?

Кто-то протянул Энсилу стакан с водой, он медленно выпил несколько глотков.

– Когда мне исполнилось тринадцать лет, мои родители разошлись. То был для меня счастливый день. Я остался с мамой, и мы уехали в Коринф, Миссисипи. Сет не захотел менять школу и остался с Клеоном, хотя они почти не разговаривали. Я очень скучал по брату, но прошло время, и мы, естественно, отдалились. Потом мама снова вышла замуж, за болвана, который был немногим лучше Клеона. Когда мне стукнуло шестнадцать, я убежал из дома, а в семнадцать записался во флот. Иногда мне кажется, с тех пор я так и бегаю. У меня больше никогда не было никаких контактов с семьей. Господи, как же болит голова. Это все. Конец моей горькой истории.

47

Тихим ручейком в сопровождении пристава присяжные стекли по задней лестнице к боковому выходу из здания суда – этот путь они проделывали каждый день, начиная со вторника. Оказавшись на улице, они разошлись без единого слова. Невин Дарк решил съездить на ленч домой. В эту минуту ему не хотелось быть среди коллег: требовалось время, чтобы переварить историю, которую он только что услышал. Хотелось подышать свободно, подумать, повспоминать. Сидя за рулем своего грузовичка с открытыми окнами, он чувствовал себя грязным – может, душ поможет?

Миста Берт. Миста Берт. Где-то на боковой ветке родового древа его жены был двоюродный дед или еще какой дальний родственник, которого звали Берт. Много лет назад он жил в Пальмире, и ходили слухи, будто состоял в Клане.

Нет, это не мог быть он.

За пятьдесят три года, прожитые в округе Форд, Невин слышал лишь об одном случае линчевания, но почти не помнил эту историю. Она случилась где-то в начале века. Все свидетели уже умерли, и подробности забылись. Невину никогда не приходилось слышать описание подобного убийства от живого свидетеля. Бедный Энсил. Вытирая слезы рукавом, он выглядел таким жалким с этой маленькой круглой головой, в костюме с чужого плеча…

Одурманенный демеролом или нет, Сет, безусловно, отлично понимал, что делает.

Мишель Стилл и Барб Гастон есть не собирались, они были настолько взволнованы, что мысли путались в голове. Сев в машину Мишель, они поехали из города по первой попавшейся дороге, без всякой цели. Езда помогала, и проехав пять миль по пустой сельской дороге, они смогли немного расслабиться. Остановившись у маленького деревенского магазина, купили воды и крекеров, поставили машину в тени, открыли окна и включили радио. Мемфисская станция передавала концерт музыки в стиле соул.

– У нас девять голосов? – спросила Мишель.

– Детка, мы можем получить все двенадцать.

– Нет, Доули никогда не проголосует «за».

– Когда-нибудь я ему все-таки врежу. Может, сегодня или через год, но сделаю это обязательно.

Мишель рассмеялась, и настроение у женщин значительно повысилось.

Джим Уайтхерст тоже отправился домой. Жена ждала его, поставив на стол во внутреннем садике жаркое. Он рассказывал ей о суде все, но то, что услышал сегодня, пересказывать не хотелось. Однако она настояла, и в результате еда осталась почти нетронутой.

Айви Грэммер и Дороти Йейтс вместе поехали в торговый мол на восточной окраине, где большим успехом пользовалась новая закусочная сети «Саб-шоп». Их бейджи с надписью «присяжный» привлекли несколько взглядов, но вопросов никто не задавал.

Они нашли отдельную кабинку, где могли разговаривать, не опасаясь, что их услышат, и уже через несколько минут пришли к полному согласию. Возможно, в последние дни у Сета и путалось сознание, но никаких сомнений в том, что он все идеально спланировал, не было. В любом случае Гершел и Рамона произвели на них неприятное впечатление. Им, признаться, не нравилось, что черная домработница получит все деньги, но, как сказал Джейк, не их дело решать этот вопрос. Это не их деньги.

Для семьи Хаббарда утро, начавшееся столь многообещающе, обернулось унизительным кошмаром. Вышла наружу правда об их деде, человеке, которого они почти не знали, и теперь их имя будет навсегда запятнано. С этим пятном, правда, они как-нибудь научились бы жить, но потеря денег была катастрофой. Им вдруг захотелось спрятаться. Они помчались в дом своих друзей возле загородного клуба, где остановились, и, забыв о ленче, стали обсуждать, стоит ли возвращаться в суд.

Летти с Порцией поехали домой, но о еде у них не было и мысли. Вместо этого они прошли в спальню Летти, скинули туфли, легли на кровать, держась за руки, и заплакали.

Рассказанная Энсилом история замыкала множество кругов. Притом сколько разных мыслей их обуревало, они не могли найти слов. Слишком большое потрясение. Летти думала о своей бабушке Эстер и об ужасах, которые ей пришлось пережить. А ее мать! Маленькая девочка, раздетая, голодная, не имеющая крыши над головой.

– Откуда он узнал, мама, как ты думаешь? – спросила Порция.

– Кто?

– Сет. Как он узнал, что это ты? Как Сет Хаббард выяснил, что ты – дочь Лоуис Риндс?

Глядя на вращающийся под потолком вентилятор, Летти долго молчала и наконец произнесла:

– Сомневаюсь, что мы когда-нибудь это узнаем, но он был очень умным человеком.

Вилли Трейнор пришел в контору Джейка с полной тарелкой сандвичей и устроил ленч. Джейк и Гарри Рекс сидели на балконе и пили: Джейк – кофе, Гарри Рекс – пиво. Поблагодарив, они взяли по сандвичу. Вилли открыл банку «Бад лайта».

– Знаете, когда у меня была газета, где-то году в семьдесят пятом один человек опубликовал книгу о судах Линча. Он проделал большую исследовательскую работу, нашел много душераздирающих фотографий, и книга хорошо расходилась. Если верить автору, а он был уроженцем крайнего севера и всячески старался выставить нас в дурном свете, между тысяча восемьсот восемьдесят вторым и девятьсот шестьдесят восьмым годами в Соединенных Штатах линчевали три с половиной тысячи человек. Плюс еще тысячу триста белых, но это были конокрады из западных штатов. Начиная с тысяча девятисотого года линчевали только черных, в том числе нескольких женщин и детей.

– Полагаете, это подходящая для ленча тема? – укоризненно спросил Гарри Рекс.

– Не знал, что у вас такой слабый желудок, большой мальчик, – парировал Вилли. – В любом случае, догадайтесь, какой штат лидировал в национальном соревновании по линчеванию?

– Боюсь высказать предположение, – ответил Джейк.

– Правильно. Мы – на первом месте. Почти шестьсот человек, и все, за исключением сорока, черные. Джорджия на втором месте, Техас – на третьем. Помню, как, читая эту книгу, я думал: «Шестьсот человек – это много. Сколько же пришлось на округ Форд?» Я прочел все подшивки «Таймс» за последние сто лет и нашел только три случая. Все линчеванные были черными, но среди них не было Сильвестра Риндса.

– И кто же вел статистику? – спросил Джейк.

– Какие-то изыскания велись, но их ценность вызывает сомнения.

– Если сообщается о шестистах случаях, – сказал Гарри Рекс, – можно не сомневаться, что на самом деле их было намного больше.

Вилли отпил пива.

– А теперь догадайтесь, сколько человек, принимавших участие в линчевании, были осуждены за убийство?

– Ни одного.

– Точно. Ни единого человека. Таков был закон здешних мест: черные были разрешенной добычей.

– Что-то мне тошновато, – вздохнул Джейк.

– Да, старина, вашему жюри тоже тошновато, – ответил Вилли, – и оно на вашей стороне.

В 13.30 присяжные снова собрались в совещательной комнате, но о процессе не было произнесено ни слова. Пристав повел их в зал. Экран уже убрали. Свидетелей больше не было.

Судья Этли посмотрел на Джейка:

– Мистер Брайгенс, ваше заключительное слово.

Джейк поднялся на подиум без блокнота, ему не нужны были записи.

– Это будет самое короткое заключительное слово в истории заседаний, проходивших в этом зале, – сказал он, – ибо что бы я ни сказал, это не прозвучит убедительнее, чем показания Энсила Хаббарда. Чем дольше я буду говорить, тем большее расстояние образуется между его рассказом и вашим обсуждением. Поэтому буду краток. Я хочу, чтобы вы помнили все, что он сказал, хотя трудно представить, чтобы человек, услышавший это однажды, мог когда-нибудь забыть. В судебных процессах часто случаются неожиданные повороты. В понедельник, когда мы начинали, никто из нас не мог и предположить, что объяснит тайную причину того, почему Сет Хаббард оставил свое состояние Летти Лэнг. Его отец линчевал ее деда в тысяча девятьсот тридцатом году и, убив, забрал его землю и раскидал по свету его семью. Энсил поведал нам эту историю лучше, чем смог бы это сделать я. Полгода многие из нас терялись в догадках, почему Сет сделал то, что сделал. Теперь мы это знаем. Теперь все ясно. Лично у меня поступок Сета, человека, с которым я никогда не встречался, вызывает восхищение. Несмотря на все его недостатки – у кого из нас их нет? – он был человеком ярким. Знаете ли вы кого-нибудь другого, кто смог бы и захотел проследить жизненный путь Эстер и Лоуис, а потом и Летти? Спустя пятьдесят лет он позвонил ей и предложил работу, сама она ему не звонила. Он все сделал сознательно, друзья. Он был ярким человеком. Я восхищаюсь мужеством Сета. Он знал, что умирает, однако отказался сделать то, чего от него ждали. Он избрал гораздо более болезненный для себя путь. Конечно, он понимал, что его репутация будет запятнана, что потомки проклянут его имя, но это ему было безразлично. Он сделал то, что считал правильным.

Джейк подошел к столу и, взяв завещание Сета, потряс им.

– Я восхищаюсь его чувством справедливости. Своим рукописным завещанием он хотел исправить зло, которое причинил Риндсам его отец много лет назад. Вам, дамы и господа присяжные, выпало помочь ему исправить эту несправедливость. Благодарю вас.

Джейк медленно возвратился на место, бросив взгляд в зал. С заднего ряда ему улыбался и кивал Люсьен Уилбэнкс.

«Три минуты и двадцать секунд», – мысленно отметил Гарри Рекс, глядя на часы.

Судья Этли вызвал Ланье.

Направляясь к подиуму, Уэйд хромал больше обычного. Он и его клиенты беспомощно наблюдали, как деньги снова уплывают из их рук. А ведь были уже почти в кармане. Еще в восемь часов утра они их мысленно тратили.

В этот критический момент Ланье мало что мог сказать. Вознесшись высоко, он был неожиданно сокрушен Историей. Тем не менее Уэйд как ветеран много раз бывал в суровых переделках и сейчас сдаваться не собирался.

– Одним из самых действенных орудий, имеющихся у адвоката в зале суда, является перекрестный допрос свидетелей противной стороны. Почти всегда у адвоката есть возможность допросить выставленных оппонентами свидетелей, но иногда, как в данном случае, такой возможности нет. И это огорчительно. Я чувствую, что у меня связаны руки. Я бы очень хотел встретиться с Энсилом здесь, в суде, и задать несколько вопросов. Например: «Скажите, Энсил, это правда, что в настоящий момент вы находитесь в полицейской тюрьме Джуно? Это правда, что вы арестованы за торговлю кокаином и сбежали из заключения? Это правда, что вас разыскивают власти минимум четырех штатов за такие преступления, как мошенничество, хищение имущества в крупных размерах и неуплату алиментов? Расскажите присяжным, Энсил, почему вы двадцать лет не подавали налоговых деклараций. И главный вопрос: правда ли, Энсил, что все это вы затеяли, чтобы получить миллион, если завещание Сета будет признано действительным?» Но я не могу это сделать, дамы и господа, поскольку его здесь нет. Единственное, что я могу, это предостеречь вас. Предостеречь от того, что все, вами здесь увиденное и услышанное от Энсила, может не соответствовать реальности. Давайте на минуту удалим Энсила из общей картины. Я предлагаю вернуться во вчерашний день. Помните, что вы думали прошлым вечером? Вы выслушали очень убедительные доказательства. Во-первых, свидетельства врачей с безупречной репутацией, экспертов, работающих со страдающими раковыми заболеваниями пациентами и понимающих, до какой степени болеутоляющие средства лишают больного способности ясно мыслить.

Ланье снова коротко изложил суть показаний докторов Суэйни и Нихоффа. Это было заключительное слово, и большое значение здесь имело искусство убеждения, но Ланье подгонял факты, так извращая их, что Джейк, не удержавшись, встал:

– Ваша честь, протестую. Я не верю, что доктор Нихофф имел в виду именно это.

– Поддерживаю, – резко отозвался судья Этли. – Мистер Ланье, прошу вас придерживаться фактов.

Ошарашенный, Ланье продолжал распространяться на тему о том, что сказали эти замечательные доктора. Они выступали только вчера, и не было необходимости повторять столь недавние показания. Теперь, когда игра шла не по его правилам, Уэйд Ланье, спотыкаясь, топтался на месте.

«Впервые после начала процесса, – подумал Джейк, – он выглядит растерянным».

Не в состоянии придумать ничего другого, Ланье без конца повторял:

– Сет Хаббард не обладал завещательной правоспособностью.

Он снова вытащил на свет завещание 1987 года, чем, к большому удовольствию Джейка, вызвал раздражение присяжных, и опять стал мусолить эту тему.

– Три миллиона сто тысяч убытка на налогах просто так, – сказал он, щелкнув пальцами.

Затем снова стал описывать налоговые хитрости, тактику передачи имущества через поколение. А когда присяжная номер десять, Дебби Лэкер, уже почти уронила голову, задремав, он повторил:

– Три миллиона сто тысяч долларов – коту под хвост, – и снова громко щелкнул пальцами.

Самый непростительный порок любого адвоката – утомлять присяжных, которые привязаны к месту и вынуждены слушать, но Ланье не мог остановиться. Впрочем, на Летти Лэнг он благоразумно не нападал. Те, кто его слушал, только что узнали правду об истории ее семьи, было бы неумно принижать и порицать Летти в данный момент.

Когда Ланье сделал мучительную паузу, чтобы собрать свои заметки, судья Этли подвл голос:

– Не хотите ли вы закруглиться, мистер Ланье? Вы уже превысили регламент.

– Простите, ваша честь.

Смущенный, Уэйд энергично поблагодарил присяжных за «прекрасную службу» и закончил призывом к честному размышлению, свободному от эмоций и чувства вины.

– Опровержения, контрдоказательства, мистер Брайгенс? – спросил судья Этли.

Джейку полагалось десять минут на то, чтобы опровергнуть все, что он сочтет нужным, из сказанного Ланье. Как адвокат защиты он имел право на последнее слово, но рассудительно отказался от него:

– Нет, ваша честь, думаю, присяжные услышали достаточно.

– Очень хорошо. А теперь, дамы и господа, я должен потратить несколько минут на то, чтобы просветить вас относительно требований закона и того, как он применим к данному делу. Так что прошу слушать внимательно. Когда я закончу, вы вернетесь в совещательную комнату и начнете обсуждение. Есть вопросы?

Самое мучительное всегда – ожидание. Огромная тяжесть словно свалилась с плеч, когда присяжные удалились на совещание. Работа закончена. Все свидетели допрошены, все волнения по поводу вступительных и заключительных речей позади. Теперь начинается ожидание. Предсказать, сколько оно продлится, невозможно.

Джейк пригласил Уэйда Ланье и Лестера Чилкотта к себе в контору выпить. В конце концов, приближался вечер пятницы, неделя заканчивалась. Они расселись на балконе, открыли по банке пива и стали наблюдать за зданием суда.

– Вон там комната присяжных. – Джейк указал на большое окно. – Именно там они сейчас находятся.

Появился Люсьен, как всегда готовый выпить. Им с Джейком предстояло поговорить позднее, но сейчас организм требовал алкоголя.

– Ну, Люсьен, поведайте, что случилось в Джуно, – рассмеялся Уэйд.

Люсьен залпом опорожнил полбанки и приступил к рассказу.

После того как всем принесли кому кофе, кому безалкогольные напитки, кому воду, Невин Дарк призвал их небольшое собрание к тишине.

– Предлагаю начать с анкеты, которую вручил нам судья. Есть возражения?

Возражений не было. Никаких руководящих указаний жюри не получало. Судья Этли заявил, что они сами способны во всем разобраться.

– Хорошо. Итак, вопрос первый, – начал Невин. – Является ли документ, подписанный Сетом Хаббардом, подлинным рукописным завещанием, то есть: первое, написан ли он полностью самим Сетом Хаббардом; второе, подписан ли он Сетом Хаббардом; и третье, датирован ли он лично Сетом Хаббардом? Есть соображения?

– В этом сомнений нет, – отозвалась Мишель Стилл.

Остальные с ней согласились. Этого не оспаривала даже протестующая сторона.

Невин продолжил:

– Следующий и главный вопрос – завещательная правоспособность. То есть находился ли Сет Хаббард в здравом уме и был ли способен принимать решения в момент написания завещания? Вопрос в том, понимал ли и трезво ли оценивал Сет Хаббард смысл и последствия своего рукописного завещания. Поскольку именно это составляет суть рассматриваемого дела, предлагаю, чтобы каждый высказал свое мнение. Кто первый?

– Говорите вы первым, Невин, – предложила Дороти Йейтс. – Вы ведь присяжный номер один.

– Хорошо. Вот что я думаю. Я думаю, что неправильно отлучать от наследства семью и отдавать деньги постороннему человеку, тем более такому, которого Сет знал всего три года. Но, как сказал в самом начале Джейк, не наше дело решать, кто получит наследство. Это не наши деньги. Кроме того, я думаю, в последние дни Сет был неустойчив и прилично накачан лекарством. Но выслушав Энсила, я теперь не сомневаюсь, что он знал, что делает. Я голосую за завещание. Айви?

– Я согласна, – быстро ответила Айви Грэммер. – В этом деле многое меня смущает, но многое не вызывает сомнений. Нам вдруг пришлось обратиться к десятилетиям своей истории. Полагаю, никто из нас не должен отнестись к этому легкомысленно. Сет сделал то, что сделал, по очень обоснованной причине.

– Мишель?

– Знаете, что я думаю? Лучше бы нам не довелось решать этот вопрос. Я бы хотела, чтобы Сет, если такова была его воля, оставил Летти какие-то деньги, но позаботился бы и о своей семье, даже если он ее не любил. Не могу сказать, как я его осуждаю. Пусть они очень плохие, но они не заслуживают того, чтобы остаться ни с чем.

– Дороти?

Дороти Йейтс вызывала меньше симпатии, чем кто бы то ни было другой в этой комнате, за исключением Фрэнка Доули.

– Меня не очень заботит его семья, – заявила Дороти. – У них, возможно, денег больше, чем у любого из нас, они молоды и образованны. Не пропадут. Они не помогали Сету делать эти деньги, почему же считают, что все должно достаться им? Сет не без причины отлучил их от наследства, но причина останется для нас навсегда неведомой. А его сын даже не знает, кто играл в центре поля за «Храбрецов». Господи, да мы же все были фанатами Дейла Мерфи много лет! Наверняка он откровенно врал. Тем не менее, думаю, и Сет не был приятным человеком. И все же, как сказал Джейк, не наше дело, кому он завещал свои деньги. Да, Сет был болен, но сумасшедшим он не был.

Успели выпить по две банки пива. После второй клерк объявил, что вердикт готов. Смех немедленно стих, адвокаты передвинули жвачку во рту с одной стороны на другую и поправили галстуки. Они вошли в зал все вместе и заняли свои места. Обернувшись к зрителям, Джейк заметил Карлу и Ханну, сидящих в первом ряду позади него. Они улыбнулись ему, и Карла одними губами прошептала:

– Удачи.

– Вы как? – шепотом спросил Джейк, склонившись к Летти.

– Я спокойна, – ответила она. – А вы?

– А я нервничаю, – признался он с улыбкой.

Когда судья Этли уселся в свое кресло, ввели присяжных. Ни один судебный адвокат не может удержаться, чтобы не смотреть на присяжных, когда те возвращаются с вынесенным вердиктом, хотя ни один из них в этом никогда не призна́ется. Джейк посмотрел прямо на Мишель Стилл, которая первой опустилась на стул, та едва заметно улыбнулась ему.

Невин Дарк вручил вердикт клерку, который отнес его судье. Этли читал его бесконечно долго, потом чуть-чуть склонился к микрофону и, наслаждаясь спектаклем, сказал:

– Вердикт вынесен по всем правилам. Жюри должно было ответить на пять вопросов. Вопрос первый: является ли действительным рукописное завещание, написанное Сетом Хаббардом первого октября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года? Ответ: да, единогласно. Вопрос второй: понимал ли и оценивал ли последствия того, что делает, Сет Хаббард, когда писал это завещание? Ответ: да, единогласно. Вопрос третий: понимал ли Сет Хаббард, кто является бенефициарами, кому он передает свое наследство согласно этому завещанию, и оценивал ли он последствия? Ответ: да, единогласно. Вопрос четвертый: понимал ли Сет Хаббард, каковы размеры его наследства и то, как он хотел его распределить? Ответ: да, единогласно. И вопрос пятый: находился ли Сет Хаббард под недолжным влиянием Летти Лэнг или чьим-нибудь еще, когда писал свое завещание первого октября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года? Ответ: нет, единогласно.

Рамона охнула и начала рыдать. Гершел, который пересел во второй ряд, медленно встал и стремительно выбежал из зала. Их дети покинули Клэнтон еще накануне.

Судья Этли поблагодарил присяжных и распустил жюри, после чего объявил перерыв и исчез. Победители обнимались, побежденные словно окаменели. Уэйд Ланье проявил благородство поверженного и поздравил Джейка с блестящей победой, потом любезно пожелал Летти всего наилучшего.

Если она и была на пороге того, чтобы стать самой богатой женщиной в штате, то счастливой не выглядела. Ей просто хотелось домой. Летти проигнорировала репортеров и отстранила рукой желающих ее поздравить. Она устала от того, что ее трогали руками и льстили.

Гарри Рекс пригласил всех на импровизированное празднование: хот-доги на гриле и пиво из холодильника у него на заднем дворе. Порция пообещала, что приедет, как только отвезет Летти домой. Вилли Трейнор всегда был рад вечеринке. Люсьен заявил, что прибудет пораньше и, возможно, привезет Салли – редкий случай.

Не успели они покинуть зал, как Люсьен представил дело так, что лавры победителя принадлежат исключительно ему. Джейку захотелось его удушить.

48

В проповеди содержался ежегодный призыв к попечителям чуть больше расщедриться, сделать шаг вперед и отдать Господу его десятину, причем сделать это с легким сердцем. Джейк слышал это сто раз, и, как всегда, ему было трудно сохранять визуальный контакт с преподобным долго, потому что мысли его были заняты более важным. Он восхищался преподобным и искренне старался каждое воскресенье показать, в каком он восторге от его пастырских наставлений, но получалось не всегда.

Судья Этли сидел на три ряда впереди, у самого прохода, на почетном месте, которое занимал по крайней мере десять последних лет. Глядя ему в затылок, Джейк думал об уже состоявшемся суде и о грядущей апелляции.

Дело может упереться в стенку. Процесс затянется навечно. Девяносто дней уйдет у секретаря суда на то, чтобы расшифровать сотни страниц стенограмм судебных заседаний – это в лучшем случае, потому что подобную работу редко выполняют в срок. Постсудебные ходатайства и хитроумные процедуры займут не один месяц. Когда последний документ окажется действительно последним, проигравшая сторона будет иметь три месяца, а если понадобится, и больше, на то, чтобы подать официальную апелляцию.

Когда Верховный суд и Джейк получат текст апелляции, у него самого будет девяносто дней, чтобы подготовить ответ. И лишь когда все крайние сроки минуют и вся бумажная работа закончится и поступит в суд, начнется настоящее ожидание. Обычно процесс сопровождается просрочками, отсрочками и продлениями. Адвокаты приучены не спрашивать о причинах задержек. Суд, как известно, всегда делает все, что может.

Как правило, средний срок рассмотрения судом апелляций по гражданским делам занимает два года. Готовясь к суду по завещанию Хаббарда, Джейк наткнулся на похожее дело, слушавшееся в Джорджии, так вот оно тянулось тринадцать лет. Было выиграно при трех составах жюри, ходило туда-сюда, как чертик на ниточке, в Верховный суд и обратно, и наконец, окончательное решение было принято, когда большинство участников уже умерло, так что все деньги достались адвокатам. Вопрос о гонораре не волновал Джейка, но он беспокоился за Летти.

Порция сообщила, что мать перестала ходить в церковь. Слишком часто в проповедях упоминалось о церковной десятине.

Если верить коллективному разуму Гарри Рекса и Люсьена, вердикту Джейка грозила опасность. То, что суд учел видеопоказания Энсила, было палкой о двух концах. С сюрпризом Фрица Пикеринга все, конечно, не так ясно, но он мог поколебать Верховный суд. «Вброс свидетелей», устроенный Уэйдом Ланье, вызовет серьезные нарекания, но сам по себе он не может служить причиной отмены решения. Ник Нортон был согласен с Гарри Рексом и Люсьеном. В пятницу он присутствовал в суде и, увидев запись, испытал двойственное чувство. Ее содержание глубоко тронуло, но юридическая допустимость вызывала сомнения.

Четверо адвокатов, Вилли Трейнор и несколько экспертов праздновали и одновременно вели дебаты за хот-догами и пивом до позднего вечера пятницы, а дамы в это время потягивали вино из запасов Гарри Рекса и болтали с Порцией.

Хотя дело Хаббарда спасло финансовое положение Джейка, он был готов идти дальше. Ему не нравилась перспектива стричь наследство на ежемесячные гонорары в течение предстоящих лет. В какой-то момент он почувствовал себя пиявкой. Только что выиграл крупный процесс, и уже в поисках нового.

В то утро ни один человек в Первой пресвитерианской церкви ни словом не упомянул только что закончившийся суд, и Джейк был за это всем признателен. Позднее, когда они встретились под двумя гигантскими дубами и, обменявшись любезностями, потихоньку стали двигаться к стоянке автомобилей, судья Этли, поздоровавшись с Карлой и Ханной и сказав несколько слов о том, какой выдался прекрасный весенний день, увлек Джейка вперед.

Убедившись, что никто уже не мог их слышать, он спросил:

– Вы не могли бы заехать ко мне сегодня, скажем, часов в пять? Есть дело, которое я хотел бы с вами обсудить.

– Конечно, судья, – ответил Джейк.

– А могли бы вы привезти с собой Порцию? Мне понадобится ее инсайдерская информация.

– Думаю, что смогу.

Они сидели в столовой за обеденным столом, под вентилятором, который ничуть не облегчал жару и липкость воздуха. На улице было намного прохладнее. Как хорошо было бы сейчас на крыльце, но по какой-то причине судья предпочел столовую. На столе стояли кофейник и тарелка с дешевым печеньем, купленным в магазине. Судья отпил глоток жидкого отвратительного кофе и больше к нему не прикасался.

Порция отказалась от всего. Она нервничала и не могла скрыть любопытства. Это была не ее часть города. Ее мать видела красивые дома, потому что делала в них уборку, но никогда не бывала там в гостях.

Судья сидел во главе стола, Джейк – по правую руку от него, Порция – по левую. После нескольких предварительных ничего не значащих замечаний он объявил так, как если бы председательствовал в суде и сверху взирал на собрание обеспокоенных адвокатов:

– Я хочу, чтобы это дело было улажено. В течение следующих двух лет, пока апелляция неспешно пойдет своим чередом, деньги окажутся недоступны. Будут потрачены сотни часов. Протестующая сторона станет энергично требовать отмены вердикта, и эти аргументы не будут лишены основания. Я разрешил показать видеозапись показаний Энсила Хаббарда, потому что в тот момент счел это честным. Жюри, равно как, полагаю, и всем нам было важно услышать эту историю, поскольку она раскрывала смысл поступка Сета. Но мое решение будет убедительно оспорено на том основании, что я нарушил судебную процедуру. Со своей эгоистической точки зрения, я, конечно, не хочу, чтобы мой приговор был отменен, но мои чувства в данном случае не важны.

«Черта с два не важны», – подумал Джейк, взглянув на Порцию.

Она сидела, не шевелясь, уставившись на столешницу.

– Давайте на минуту представим, что дело возвращается для повторного слушания. В следующий раз вы не получите удара исподтишка, как с Пикерингом. Вы будете готовы к встрече с Джулиной Кидд. И что самое главное, Энсил будет присутствовать в качестве заинтересованной стороны и живого свидетеля. Или, если он еще не выйдет из тюрьмы, у вас, разумеется, будет время, чтобы должным образом оформить его показания. В любом случае в следующий раз ваша позиция будет гораздо сильнее, Джейк. Вы согласны?

– Да, конечно.

– Вы выиграете дело, потому что оно будет беспроигрышным. Именно для этого я разрешил показать видео Энсила. Это было правильно и справедливо. Вы меня слушаете, Порция?

– О да, сэр.

– Итак, каким образом можно уладить дело, остановить апелляцию и сделать так, чтобы все были довольны?

Джейк знал, что у судьи уже есть ответ, поэтому не имел желания вставлять слово.

– Я с пятницы ни о чем другом и думать не могу, – продолжал судья. – Завещание Сета было отчаянной, сделанной в последнюю минуту попыткой исправить чудовищную несправедливость. Оставляя так много вашей матери, он на самом деле хотел хоть как-то загладить зло, причиненное вашему прадеду и всем Риндсам. Вы согласны?

«Соглашайтесь, Порция, черт возьми, соглашайтесь!» – мысленно просил Джейк.

Он бывал здесь много раз и знал: когда тебя спрашивают, согласен ли ты, это подразумевает, что ты должен соглашаться с энтузиазмом.

– Да, сэр, – ответила Порция.

Судья все же отпил еще глоток кофе, и Джейк подумал: «Неужели он каждое утро пьет эту жуткую бурду?»

– Я бы хотел прежде всего узнать, Порция, чего на самом деле хочет ваша мать. Мне бы это очень помогло. Уверен, она вам говорила. Можете с нами поделиться?

– Конечно, судья. Моей матери много не надо, и у нее есть сомнения, имеет ли она право взять все эти деньги. За неимением лучшего термина скажу: она считает, что это «деньги белых». На самом деле они нам не принадлежат. Моя мама хотела бы получить землю, те самые восемьдесят акров, и построить на них дом. Хороший дом, но не шикарный особняк. Она видела такие дома, но всегда знала, что у нее такого не будет. Сейчас, впервые в жизни, у нее появилась возможность помечтать о красивом доме, где она будет делать уборку для себя. Она хочет, чтобы там было много места для ее детей и внуков. Мама больше никогда не выйдет замуж, хотя ее обхаживают несколько старых придурков. Она хочет отойти от всего и жить уединенно на природе, где царит мир и никто ей не докучает. Сегодня она снова не пошла в церковь, судья. Она не ходит туда уже месяц, потому что все встречают ее с протянутой рукой. Моя мать хочет только одного: чтобы ее оставили в покое.

– Конечно, она хочет большего, чем дом и восемьдесят акров земли, – заметил судья.

– Ну, кто же откажется от небольшого счета в банке? Она устала чистить чужие дома.

– Сколько она хочет? – спросил судья Этли.

– Так далеко мы не заходили. За последние полгода она никогда не садилась и не задумывалась: «Ну так, возьму себе пять миллионов, по миллиону дам детям…» и так далее. Это совсем не в характере моей мамы, знаете ли. Она не мыслит в таких категориях. Все это не для нее. – Порция помолчала несколько секунд. – А как бы вы поделили деньги, судья?

– Рад, что вы спросили. Вот мой план. Основная часть денег должна пойти в фонд на благо ваших родственников – нужно не раздавать наличные, которые все вмиг проедят, а учредить некий фонд, предназначенный только для образовательных целей. Кто знает, сколько Риндсов живет сейчас на свете? Хотя уверен, скоро это выяснится. Расходы фонда будут строго контролироваться попечителем, который будет отчитываться передо мной. Эти деньги следует умело вложить, скажем, на двадцать лет, и в течение этого времени проценты пойдут на то, чтобы оплатить учебу как можно большему количеству студентов. Назначение фонда должно быть ограничено, и образование – наилучшая цель. Если не ограничить назначение фонда, посыплются тысячи заявок на что угодно, от здоровья до жилья и новых автомобилей. Деньги не будут раздаваться просто так, их придется заслужить. Родственник Риндсов, который прилежно учится и поступает в колледж, получает право претендовать на стипендию от фонда.

– А как вы разделите деньги? – спросил Джейк.

Порция улыбалась.

– В самых общих чертах предлагаю следующее. Давайте исходить из цифры двенадцать миллионов. Мы знаем, что это движущаяся мишень, но конечная сумма будет близка к этой цифре. Снизим долю Энсила и церкви до полумиллиона каждому. Остается одиннадцать. Возьмем из них пять и учредим фонд, о котором я только что говорил. На эти деньги можно дать образование многим людям, зато таким образом можно найти и много родственников, как старых, так и новых.

– Они и так продолжают прибывать целыми машинами, – вставила Порция.

– Остается шесть миллионов, – продолжил судья Этли, не обращая внимания на ее ремарку. – Разделим их поровну между Летти, Гершелом и Рамоной. Разумеется, Летти получит и восемьдесят акров земли, принадлежавших ее деду.

Джейк глубоко вздохнул, цифры мелькали перед глазами. Он посмотрел на Порцию.

– Последнее слово за Летти.

– Мама согласится, – ответила Порция, по-прежнему улыбаясь. – Она получит прелестный дом и кое-что на черный день, и при этом к ней не будут приставать из-за богатства, от которого каждый хочет урвать кусочек. Вчера вечером она мне сказала, что деньги, которые ей достанутся, должны принадлежать всем потомкам Сильвестра, не только ей. Она хочет быть счастливой и чтобы ее оставили в покое.

– А как вы уговорите остальных? – спросил Джейк.

– Думаю, Гершел и Рамона будут в восторге. Насчет Энсила и церкви не знаю. Но имейте в виду, Джейк, я все еще управляю наследством и буду управлять им столько времени, сколько сочту нужным. Ни цента не может быть истрачено без моего согласия, и крайнего срока для закрытия наследства не существует. Уверен, никто за глаза не называет меня тупицей, но, если захочу, я смогу тупо сидеть на деньгах Сета хоть десять лет. До тех пор, пока авуары не окажутся защищены, я могу держать их в бутылке, закупоренной так прочно, как пожедаю. – В голосе зазвучали судейские нотки, которые оставляли мало сомнений в том, что судья Рубен В. Этли намеревался настоять на своем. – Возможно, и правда понадобится держать наследство открытым до бесконечности, чтобы управлять образовательным фондом, о котором мы говорили.

– И кто будет им управлять? – спросил Джейк.

– Я подумывал о вашей кандидатуре.

Джейк вздрогнул при мысли о том, что придется иметь дело с десятками, а то и сотнями нетерпеливых студентов, шумно требующих денег.

– Прекрасная идея, судья, – кивнула Порция. – Моей семье будет спокойнее, если Джейк не отойдет от дела и станет присматривать за деньгами.

– В любом случае этот вопрос можно решить позже, – пробормотал Джейк, чувствуя себя загнанным в угол.

– Так мы договорились? – спросил судья.

– Я лицо незаинтересованное, – ответил Джейк. – У меня не спрашивайте.

– Уверена, Летти согласится, но я должна с ней поговорить, – отозвалась Порция.

– Очень хорошо. Поговорите и приходите завтра. Я подготовлю меморандум и разошлю его всем участвующим в деле адвокатам. А вам, Джейк, предлагаю на этой неделе слетать на Аляску, поговорить с Энсилом и получить от него кое-какие ответы. Дней через десять я устрою встречу всех заинтересованных сторон. Мы запрем дверь и выколотим из них согласие. Так я хочу, понимаете?

Разумеется, они понимали.

Спустя месяц после вынесения вердикта Энсил Хаббард, низко съехав на переднем пассажирском сиденье старенького «порше» Люсьена, смотрел в окно на чередующиеся холмы округа Форд. Он ничего не помнил об этой земле. В здешних краях прошли первые тринадцать лет его жизни, но в течение следующих пятидесяти он сделал все возможное, чтобы забыть их. Ничто не казалось ему знакомым.

Энсила отпустили под залог, организованный Джейком и остальными, и его новый друг Люсьен всеми правдами и неправдами уговорил его съездить на юг – мол, всего один последний визит, это может оказаться небезынтересно. На голове у Энсила уже отросли тонкие седые волосы, которые частично прикрывали уродливый шрам на затылке. Одет он был в джинсы и сандалии, так же, как и Люсьен.

Они свернули на проселочную дорогу и подъехали к дому Сета. Перед домом на газоне стояла табличка «Продается».

– Вот здесь и жил Сет, – сказал Люсьен. – Хотите зайти?

– Нет.

Они снова выехали на щебенку и углубились в лес.

– Узнаете места? – спросил Люсьен.

– Не очень.

Лес поредел, и вскоре они вынырнули на опушку. Впереди виднелись беспорядочно расставленные автомобили, вокруг толклись люди, в том числе и несколько детей. От угольного гриля поднимался дым.

Проехав чуть дальше, они приблизились к развалинам и нагромождению камней, заросших пуэрарией.

– Остановитесь здесь, – попросил Энсил.

Они вышли из машины. Кое-кто из собравшихся на опушке стал подходить ближе, чтобы поздороваться, но Энсил не замечал их. Он смотрел куда-то вперед и в сторону. Потом медленно направился к сикаморе, на которой нашли тело его брата. Кто-то из присутствующих остался на месте, некоторые тихо двинулись следом. Люсьен шел рядом. Пройдя сотню ярдов, Энсил остановился и огляделся вокруг, потом указал на невысокий холм, поросший дубами и вязами.

– Мы были там, Сет и я. Прятались за деревьями. Тогда казалось, что это дальше. Его притащили сюда, под это дерево. В то время деревьев было больше. Целый ряд из пяти или шести сикамор, они стояли ровно по линии, вдоль того ручья. Теперь осталось всего одно.

– В шестьдесят восьмом году здесь пронесся ураган, – пояснил Люсьен, стоящий рядом.

– Именно тут мы нашли Сета, – подал голос Оззи, стоящий рядом с Люсьеном.

– Это то самое дерево? – спросил Джейк.

Энсил слышал их голоса, смотрел в их лица, но ничего не видел. На него нашло оцепенение. Он словно пребывал в другом месте и в другом времени.

– Точно не скажу, но думаю, это оно, – ответил он после довольно долгого молчания. – Все деревья были одинаковыми и стояли как по линейке. Мы рыбачили вон там. – Он снова махнул рукой в сторону ручья. – Сет и я. Прямо там. – У него вырвался тяжелый вздох, лицо исказила гримаса. Он закрыл глаза и горестно покачал головой. Потом открыл глаза и произнес: – Это было так ужасно…

– Энсил, здесь внучка Сильвестра, – сообщил Люсьен. – Хотите познакомиться?

Энсил снова тяжело вздохнул и, словно очнувшись, резко обернулся.

– Буду счастлив, – сказал он.

Летти подошла и протянула ему руку. Руку Энсил словно не заметил. Но он нежно обнял ее за плечи и крепко прижал к себе.

– Мне так жаль, – пробормотал он. – Так жаль…

Через несколько секунд Летти высвободилась из его объятий.

– Хватит об этом, Энсил. Прошлое есть прошлое. Давайте распрощаемся с ним. Я хочу, чтобы вы познакомились с моими детьми и внуками.

– Буду счастлив, – кивнул Энсил.

Его познакомили с Порцией, Карлой, Оззи, Гарри Рексом, с остальными родственниками Летти. А потом он впервые встретился с Гершелом Хаббардом, своим племянником. Все заговорили одновременно, удаляясь от единственной выжившей сикаморы и направляясь на пикник.