Избранные произведения

Прекрасно солнце в дни весенны

Приемлет новые красы;

От нас Бореем унесенны,

Приятны отдает часы;

Свои лучи усугубляет

И всю натуру оживляет:

Ключи в брегах с журчаньем бьют,

Леса и нивы зеленеют,

Стада бегут, цветы пестреют, —

Пастушки там весну поют.

О ты, прекрасно солнце наше,

Монархиня, внемли мой глас:

Твое правленье, солнца краше,

Бодрит и утешает нас;

Рожденна ты весной подобно,

Скончать в России время злобно,

Восставить мир и тишину;

От внешних сохранить злодеев,

Прогнать ревущих вкруг Бореев

И вечну возвратить весну.

Блистающа небесным светом,

Под сенью божеских лучей,

И нам, всевышнего обетом,

Земных дарующа царей,

Когда рождаешь ты, судьбина,

Таких, как днесь Екатерина,

Отменны таковые дни!

Представь ты их передо мною:

Как чисто солнце пред луною,

Горят пред прочими они!

Над Цербстом вижу облак ясный,

Который ниспустил творец,

И в нем богини лик прекрасный,

Держащей скипетр и венец;

Се громкий глас ее твердится:

«В сей день младенец в свет родится

Священный скипетр сей принять,

Полночный край от тьмы избавить,

Венец взложить, народ прославить

И подданных сердца пленять».

Вселенну сим наполня слухом,

Взнеслась богиня в небеса;

Пророческим в то время духом

Вещаемые словеса

Уже исполнилися ныне:

Врученный скиптр Екатерине

России сей внушает глас, —

И буря браней удалилась,

Екатериной укротилась,

Венец ее прославил нас.

Не может лира толь согласно,

Не может весь парнасский лик

Воспеть торжественно и ясно,

Как сей для россов день велик;

Он был поставлен нам заветом

Явиться душ небесным светом

И нас во мраке озарить.

Сей день утешил всю державу —

За счастье, тишину и славу

Нам долг ему благодарить.

О грозные войны кровавы,

Носящи горесть, огнь и меч!

Других ведите к храму славы,

Стремясь народ губить и жечь;

От стран российских прочь летите!

Кровавы лавры, не цветите

При масличных оливах здесь,

При наших временах спокойных;

И лир торжественных и стройных

Не возмущайте воплем днесь.

Покойся, Марс российский, ныне,

Под тенью мира отдыхай

И песни ко Екатерине

В безбранной тишине внимай,

Доколь с военною трубою

Орлы российски пред тобою

К сражению не полетят!

Подобны лишь себе в геройстве,

Они, во брани и в спокойстве,

Сердечной храбростью горят.

Гласяща многими устами

Хвалы земных царей делам,

О слава, с громкими трубами

Летающа по всем местам!

Хоть здесь военный огнь не дует

И ухо в сей стране не чует

Оружий треска, вопля, слез,

Но, как в морях шумящи волны,

Гласят сердца, весельем полны,

Екатерину до небес.

Которая держава боле

Спокойства и утех полна?

Где славы ищут в ратном поле

И где свирепая война

Грызет народ, теснит и губит?

Иль где владетель царство любит,

От смертных жал щадит рабов,

Столпы спокойства утверждает

И сад пространный насаждает

Полезных обществу плодов?

Се храм Минервин отворяют

Монаршие щедроты нам,

И музы руки простирают

Российским дщерям и сынам!

Венцы торжественные вьются,

И скоро песни раздадутся

Монаршеских великих дел.

Она их множит к нашей славе;

Парнас подобну сей державе

Блаженством — никогда не пел.

Взносись, российская держава,

Превыше облак возносись!

Тебя гремящая ждет слава

Везде, куда ни обратись.

Она меж льдистыми морями

И за балтийскими брегами

Из лавр венцы тебе плетет.

Простри свои далеко взоры

За Лену, за Кавказски горы:

Она тебя повсюду ждет.

Ты славой день от дня восходишь,

Подобно как высокий кедр;

Екатерина! Ты приводишь

К концу, что начал делать Петр.

Сие начало совершится,

Да вечно славы не лишится

Благословенный свыше дом

И паче свой народ прославит;

Великого Петра представит

Она во Павле молодом.

О Петр! ликуй в пределах вечных

И зри с небесной высоты

На множество огней сердечных,

Которы в нас размножил ты.

В сияниях небесна света,

Возрадуйся, Елисавета!

Возрадуйся ты, нас любя!

Блаженны россы и поныне!

Лишенны вас, в Екатерине

Петра мы видим и тебя.

Российские пространны грады!

Взносите к облакам главы,

И день дражайшей нам награды

Торжественно воспойте вы.

Цветите вы и прославляйтесь,

Екатерине представляйтесь,

Подобны многим алтарям,

Где искренни сердца пылают

И ей толь многих благ желают,

Как нежны чада матерям.

А ты, градов ее царица,

Ликуй, счастливая Москва!

В тебе, как светлая зарница,

Блестит венчанная глава,

Залог российского спасенья.

На троне в первый раз рожденья

Пресветлы празднуют часы;

Оденься ты сияньем новым,

Покрой, Москва, венцом лавровым,

Покрой ты белые власы.

Весна природу обновляет —

Сей день тебя да обновит;

Как утро солнца луч являет,

Так нам тебя сей день явит:

Исполнена усердна гласа,

Ты в лике целого Парнаса

Среди градов российских пой,

Что день сей, день их славы,

Утеха росския державы...

Но что слабеет голос мой?

Среди утех Москва крушится

Отъезда слухом твоего,

Что вскоре здешний град лишится

Прекрасна солнца своего,

Но мы сердца и души двигнем

И невских берегов достигнем

Свое усердие являть!

Стремиться будем за тобою,

Как многи звезды за луною,

И день сей вечно прославлять.

Беллону вижу я в полках —

Берет копье и шлем взлагает;

Имея пламенник в руках,

Сердца россиян возжигает!

Над войском слава вкруг парит,

Златой трубою всем гласит:

«Дерзайте, воины, дерзайте!

Вас громкая победа ждет,

Вам лавры новые плетет;

К венцам, герои, поспешайте!»

Кто рушит нашу тишину

И кто златой наш век смущает?

Кто пламенну теперь войну

В пределах мирных возжигает?

Когда венцы героям вьют,

Поющи музы мне рекут:

«Воззри, воззри к Восточну морю,

Где царствует срацинский род».

И се — я зрю от Черных вод

Всходящу к нам кроваву зорю!

О хищники градов святых,

Орудие судьбины гневной!

Иль мало бед у вас своих,

Срацины, без войны плачевной?

Еще ли сей геенский яд,

Который древний царский град

От язвы язвой очищает,

Еще ли мало вас разит?

И смерть, что вам всегда грозит,

Еще ли вас не устрашает?

Ты в гордых мыслях и словах

Прямую славу заключаешь,

Вселенную разрушить в прах

От стен Византских угрожаешь;

Продерзкий род! иль ты забыл,

Каков у россов Минин был,

Свою напасть и их победы?

Простри, простри кровавый взор

На множество степей и гор

И зри торжеств российских следы.

Хотин еще в крови стоит,

Бендерских стен верхи дымятся,

Азов разрушенный лежит,

Брега дунайски гробом зрятся;

Там враны в алчущих степях,

На ваших возгнездясь костях,

Вам страшным криком возвещают:

«Коль грозен меч российский вам!»

Стенящи тени зрятся там,

В лугах стада пасти мешают.

Как ток весенний быстрых вод,

Которы вдоль с горы стремятся,

Так твой бесчисленный народ

Отважен к браням подвизаться;

Но быстрый твой и дерзкий путь

Россиян храбрых тверда грудь

Удержит, как стена, без бою;

Тогда луну не Магомет,

Но меч российский рассечет

Над самою твоей главою.

Оставив россы мирный храм —

К чему твоя их дерзость нудит! —

Подобны вьющимся орлам,

Которых вранов крик возбудит;

Везде рассыплются тогда

Пужливых птиц кругом стада;

Однако им под облаками,

В траве, в лесах спасенья нет:

Так вас Россия разженет;

Так дрогнете пред их полками!

Летите, росские орлы,

Карать рушителей спокойства!

Во всех странах гремят хвалы

И слухи вашего геройства;

Весь свет бы Фридрих победил

И больше б Александра был,

Коль россов не было бы в свете:

Победоносной их рукой

Европе мир дан и покой;

Их слава ныне в полном цвете.

Кистрин, Кистрин окровавлен,

Склонясь на стены разрушенны,

В средину сердца уязвлен,

Не движет члены сокрушенны;

С брегов восточных Варты зрит

И, пеплом будучи покрыт,

О прежней красоте вздыхает.

По трупам Одер там течет

И в смутном шествии речет:

«Погиб, кто россов раздражает!»

Странам полночным страшный лев,

Пред кем Европа трепетала,

Отважных мыслей не имев,

Непобедимым почитала,

Российскою рукой сражен,

В пределах тесных заключен

И там главы поднять не смеет:

Стремится возвратить урон;

Но только вспомнят россов он —

Трепещет, рвется и слабеет.

Таких россияне врагов,

Таких противников имели;

Сверкающи из облаков

Перуны против них гремели;

Но пусть дымится вся земля,

Багрятся кровию поля

И солнце луч во тьме скрывает;

Им всё равно, что тьма, что свет.

Их гром и славы и побед

Живит, влечет и ополчает.

Готовься, Агареин род,

Терпеть напасть и скорби новы,

И дерзкого стремленья плод —

Носить тяжелые оковы;

Но должны узы вы лобзать,

Чем рок вас хочет наказать!

Щедра к вам строгая судьбина:

Вас пленниками назовет

Пленяющая целый свет

Премудрая Екатерина!

А вы, герои здешних стран,

Четырех наших царств отрада,

Кем полдень и восток попран,

О храбрые российски чада!

Спешите громкой славы в след,

Где прежних на полях побед

Стоят торжественны трофеи!

Там лавры новые цветут

И ваших рук геройских ждут;

Триумф готовят вам злодеи.

Не нужно россам простирать

Обширных стран своих пределы;

Но долг — противников карать,

Которы дерзки, горды, смелы;

А паче просит вас туда

Народов плач, мольба, беда,

Соединенных вам законом;

Они в оковах тяжких там

Простерли слабы руки к вам

И воздух наполняют стоном.

Там древних греков племена

В жилищах вопят велегласно,

Что Магометова война

Еще кипит у них всечасно;

Там слышны вопли матерей,

Лишенных юных дочерей;

Гонения, несносны дани,

Позорный рабства тамо вид

Наносят христианам стыд,

И движет всех сердца ко брани.

В терновых там стоят венцах,

И черная на них одежда,

Стоят у гроба во слезах

Любовь, и Вера, и Надежда;

На вечный стыд и слезы нам,

И нашим к торжеству врагам,

Сии места, места священны,

Где искупитель наш рожден

И гроб, чем Тартар побежден,

Иноплеменникам врученны.

Не для златого вам руна,

Не для несчастной Андромеды,

О россы! предлежит война

И предлежат в войне победы;

Пусть древность вымыслы поет!

Не гордость вас на брань зовет —

Защита ближних и спасенье.

Пустых похвал единый шум

Геройский не прельщает ум —

Им в благе общем утешенье.

Геройский жар нося в сердцах,

О россы! предков превзойдите,

И к нам в торжественных венцах

И с мирной ветвию придите!

Не кровь без пользы проливать —

Чрез вас спокойство основать

Екатерина хочет в мире.

Спешите славой возгреметь!

Я храбрость вашу буду петь

На звонкой и гремящей лире.

Тридцатое настало лето,

Как славой россов бог облек;

Да будет царствованье пето

Екатеринино вовек!

Где мрака нет, где ветр не дышит,

Меж звезд да истина напишет

Ее премудрые дела;

Небесну освещая сферу,

Царям да служит для примеру

Ее бессмертная хвала!

О вы, грядущие потомки!

Коль вас достигнет песнь моя,

Ее дела внимая громки,

Познайте качества ея:

Как жертвенник, в ней сердце зрится,

На коем тихий огнь курится;

Ко человечеству любовь

Пред ним стоит со фимиамом;

Ее приемлет душу храмом,

Где льется милость, а не кровь.

Когда б ее небесну нраву

Всех чувства сходны быть могли,

Давно б Российскую державу

Признали раем на земли;

Текли б млеком и медом реки;

Не знали б скорби человеки,

Забыли бы они вражду;

Как братия бы в мире жили,

Мечи кровавы отложили, —

Я сих часов с восторгом жду!

Времен завеса отворилась!

Сретаю будущие дни:

Россия светом озарилась,

В ней зримы радостей огни;

Блаженство, счастие, науки,

Друг другу простирая руки,

Венцы лавровы подают;

Спокойства общего причину,

Великую Екатерину

Парнасски жители поют.

Но кое сладкое виденье

И кое зрелище сие?

Мой дух приходит в восхищенье!

Я зрю отечество мое

Красно, величественно, славно,

Огромностью полсвету равно, —

Перунами врагов разит;

Как матерь ко сынам взирает,

К Эвксину руку простирает,

Мне гласом лирным говорит:

«Сквозь дымны облака и прахи

Простри к востоку взор и ум;

Еще там видны бледны страхи,

Еще не молкнет бранный шум;

Срацинам битвы там постыдны

Как пламенные буквы видны,

Моих исполнены похвал.

Там флот мой, как орел, явился,

Криле простер, потек, сразился,

Разбил врагов, Луну попрал.

Кичливый виден там Очаков,

В его развалинах сокрыт;

Среди ночных вспрянул он мраков,

Вспрянул, упал и вечно спит.

Сей град поправшему герою

Я вечный монумент устрою,

Который будут прославлять

Народы по земному кругу;

Срацины в трепете друг другу

Сей будут монумент являть,

Как внутрь нахмуренной пещеры

Зияет пламенем дракон,

Зияли так в стенах Бендеры

Для неприступных оборон;

Но счастием Екатерины

Водимые полки орлины

Исторгли только лишь мечи —

Знамен моих увидя тени,

Сей город преклонил колени,

Вручил россиянам ключи.

Покрыты лаврами дороги,

Моих следы где видны сил;

Не люди, мнится, полубоги

Попрали гордый Измаил.

Моя там слава светло блещет;

Дунай ревет, шумит, трепещет,

И, влажный свой подняв хребет,

Российским служит исполинам,

Противу воли ко срацинам

Мои суда им в казнь несет.

Где тению Кавказски горы

Скрывают синий свод небес,

Твои увидят тамо взоры

Побед моих лавровый лес;

Чего Европа трепетала,

Рука моя Луну попрала

И миру доказала тем,

Что не бесчисленные войски,

Но твердость и сердца геройски

Побед венчаются венцем.

Во внутренни мои пределы

Очами внятными взгляни:

Мои там грады, веси, селы

Счастливые вкушают дни;

Под кров монаршия порфиры

Вдовы приникли, нищи, сиры;

Текут в России времена,

Каких не зрели лет из давных...»

Рекло — и дел во книгу славных

Внесло героев имена.

О вы, счастливые герои!

Не ныне токмо величать,

С восторгом громки ваши бои

Потомки будут воспевать.

Которы в поле с честью пали,

Цветами музы осыпали

Почтенный храбрых воев прах;

Которы в лаврах возвратились,

Тех подвиги ознаменились

Крестом победы на грудях.

Доколе нам, усердна лира,

Войны и бури возвещать?

Где царствует богиня мира,

Зефиром должно там дышать.

Монархи нашея державы

Воздвигли храм российской славы

Уже превыше облаков;

Ему вселенная дивится,

Над ним строка златая зрится:

«Созижден храм сей в век веков!»

О день российского блаженства,

Тридцатый воссиявый раз!

Достигни ныне совершенства,

Утешь желанным миром нас!

Монаршей кротости подобен,

Или как ангел тих, незлобен,

Да к нам с небес низыдет он;

Днем ясным север наш явится,

Порфира в небо превратится,

Екатеринин в солнце трон.

Помедлите, любезны музы,

Доколь Орел затмит Луну,

Срацинску гордость ввергнет в узы,

В оковы грозную войну;

Россия скажет восхищенна:

«Теперь я славой пресыщенна,

Не требую уже побед;

Дай милость, небо! мне едину,

Храни вовек Екатерину!

Она мне — слава, лавр и свет».

Готовься ныне, лира,

В простом своем уборе

Предстать перед очами

Разумной россиянки.

Что в новом ты уборе,

Того не устыдися;

Ты пой и веселися.

Своею простотою

Ее утешишь боле,

Чем громкими струнами

И пышными словами;

Твои простые чувства,

Бесхитростное пенье

Ее подобно сердцу,

Ее подобно духу:

Она мирскую пышность

Великолепной жизни

Конечно ненавидит.

Когда тебя увидит,

Тобой довольна будет.

А ты, которой ныне

Стихи я посвящаю!

Нестройность их услыша,

За то не рассердися.

И сами в песнях музы

Нередко погрешают.

Без рифм стихи слагаю,

Но то их не лишает

Приятности и силы,

Коль есть в них справедливость.

Других нет правил в свете

Стихи и лиры строить,

Как только чтоб с забавой

Мешая общу пользу,

Петь внятно и согласно.

Творцом быть славным в свете

Трудов великих стоит;

А пользы в том немного.

Не силюся к вершинам

Парнасским я подняться

И там с Гомером строить

Божественную лиру,

Иль пить сладчайший нектар

С Овидием Назоном.

Анакреонта песни,

И простота и сладость,

В восторг меня приводят.

Однако я не льщуся

С ним пением сравняться;

Доволен тем единым,

Когда простым я слогом

Могу воспеть на лире;

Когда могу назваться

Его свирелок эхом;

Доволен паче буду,

Когда тебе приятно

Мое игранье будет,

Часов работа праздных,

Часов, часов немногих;

Не тщательно старанье

Награду всю получит,

Венец себе и славу,

Когда сии ты песни

Прочтешь, прочтешь и скажешь,

Что ими ты довольна.

Приятну жизнь проводит

И счастлив тот безмерно,

Кто много нажил злата, —

Во изобильной жизни

Минуты провождает;

Приятными садами

И сладкими плодами

Он сердце утешает.

Благополучен много,

Кого ведет Фортуна

На вышние степени.

Спокоен тот и счастлив,

Которому судьбина

Дала жену прекрасну.

Благополучен в свете,

Кто славу расширяет

Свою по всей вселенной...

И тот благополучен,

Кто много разумеет;

А всех благополучней,

Кто страсти и желанья

К богатству, к чести, к славе

Преодолеть умеет.

Сразись со мной, Фортуна,

Лишай меня спокойства —

Тебя преодолею.

А если я устану

Тебе сопротивляться —

Не сделаю игрою

Твоей себя вовеки.

Хоть щит мой расшибется,

Копье себя притупит,

А я и в том несчастьи

Благополучен буду.

Оставя стены града,

Которы орошает

Москва своим теченьем;

Брега, брега зелены,

Луга, прекрасны рощи,

Усыпанны красами,

Где, кажется, и воздух,

Прельщенный ими, дышит;

Где к чести женска пола

Приятности натуры,

Краса, приятность, прелесть

Сияют в пущей силе;

А ныне как зефиры

Весну предвозвестили,

По рощам нежны птички

И соловьи запели;

Когда сама природа,

С красою их сравняться,

Все прелести сбирает;

Когда в часы прохладны

Красавиц многих лики,

Подобно милым нимфам

Дианы и Авроры,

В полях, в лесах гуляют,

И в воздухе амуры,

Взвиваяся над ними,

Их вдвое украшают,

Заразы изощряют

Сердцам для утешенья,

Которые родились

Пленять и быть плененны, —

Ты, ты сей град оставил,

В уединенье скрылся!

Иль сельские пастушки

Тебе приятней наших?

И игры полевые

Тебе милее наших?

И дикие фауны

С свирелями своими

Тебе приятней стали

Тех песней, песней сладких,

Которы восхищают,

Которы утешают

Сердца и чувства наши?

Внимать уже не будешь,

Не будешь боле слышать

Приятных разговоров...

Но, ах! постойте, музы,

Мой голос удержите,

Перо остановите.

О чем писать дерзаю?

К кому писать дерзаю?

Пишу, пишу я к другу,

Пишу — и возмущаю

Его спокойны мысли,

Его спокойно сердце,

Хотя о постоянстве

Его души уверен;

Но дружеско ль желанье

Вводить другого в слабость,

И в роскошь влечь, и в праздность?

Когда мне часть судила

Жить суетно на свете

И дни свои младые

В пустых забавах тратить,

В забавах и желаньях,

В пустом увеселеньи

И в скучном обращеньи, —

На что вводить и друга

В такое ж развлеченье,

Досады и смущенье

И грудь его тем жалить,

Чем грудь моя пронзенна?

Живи уединенно,

Когда тебе приятно,

Живи, мой друг любезный;

Ключи, с горы биющи,

И чистые потоки,

Леса, поля широки

Твой дух утешат боле,

Чем здешние забавы.

Коль чувствуешь ты сладость

В своем уединеньи;

Простое обращенье

С своими поселяны

Когда тебе приятно;

Прохладная пещера

И тень приятных рощей

Тебе когда утешны;

Коль сердца не терзаешь,

Когда воображаешь

Себе мирскую пышность,

И дни твои спокойно

И тамо протекают, —

Живи, живи в утехах!

Ты счастлив несомненно.

Далеко обитаешь

Огромной света скуки;

Но ты и не взираешь

На порченые нравы.

Не видно бесполезной

Там роскоши любви, —

Итак, мой друг любезный,

В свободе там живи,

Пока плоды Цереры

Твое покроют поле

И сладкая Помона

Сады твои наполнит;

Между сует и скуки

Я стану только слушать,

Что мне вещают музы,

Что мне вещает сердце.

И музы мне, и сердце

Согласно то вещают:

«Люби, люби науки,

А паче добродетель!

Люби ты общу пользу,

Безумным людям смейся,

Порочных удаляйся,

А злых не опасайся».

Когда ни начинаю

Любезну лиру строить

И девять сестр парнасских

Когда ни вобразятся

В уме, к стихам возженном,

И в сердце, ими пленном, —

Мне слышится всечасно,

Что мне они вещают:

«Не трать, не трать напрасно

Часов младого века

И, духа не имея,

В стихах не упражняйся;

Других путей довольно,

Которые приносят

И сладость, и утехи

На свете человекам.

Оставя Аполлона,

Ступай за Марсом в поле;

Военна бога лавры

Похвальнее, чем наши.

Когда не ощущаешь

К оружию охоты

И звук мечей противен,

Противно ратно поле, —

Взойди, взойди в чертоги,

Где Фемис обитает

И где весы златые

С закрытыми очами

Она в руках имеет;

Внемли ее законам

И с нею собеседуй;

Ты обществу полезен,

Себе и миру будешь.

Когда и то немило —

Проникнути старайся

Во таинства природы;

Будь нужным гражданином

Изобретеньем в поле

Обильнейшия жатвы,

Садов и скотоводства;

Искателем в натуре

Вещей, доныне скрытых.

Достичь горы Парнасской

И лавра стихотворна

Охоты не довольно

И прилежанья мало;

К тому потребен разум,

Который чист и светел,

Как ток воды прозрачной

Или стекло прозрачно,

Чтоб всем вещам природы

Изображаться ясно,

Порядочно, согласно;

Потребны остры мысли,

Чтоб связи всей натуры

Проникнуть сильны были;

Потребны дух и сердце,

Которы ощущают

Людские страсти точно

И ясно сообщают

Их силу и движенье,

Болезнь, изнеможенье.

Способности толики

Писателю потребны,

Что разумы велики

Сей путь переменяли,

Когда они узнали

Его велику важность,

И труд, и попеченье.

Но в ком слепая дерзость

Брала отважно силу

И тщетная охота

Которых воспаляла, —

Те стыд плодом имели

И, не дошед Парнаса,

С стихами исчезали.

О музы, горды музы!

Я внемлю ваше слово,

И сердце уж готово

К вам жар мой погасити,

Но жар мой к стихотворству

Моя охота множит;

А больше оной множит

Прекрасная Ириса.

Сердечно, иль притворно,

Она и стих мой хвалит,

Она того желает,

Чтоб с музами я знался.

Коль вам противно это,

То мне Ириса будет

И Аполлон и музы.

Сын цитерския богини,

О Эрот, Эрот прекрасный!

Я твои вспеваю стрелы,

Стрелы, коими пронзаешь

Ты сердца и вспламеняешь.

Власть твоя на всех простерта:

Ты морями и землею,

Сын Цитеры, обладаешь.

Бесполезно удаляться,

Силиться и противляться

Смертным против стрел Эрота;

Что у нас в сердцах врожденно,

Тем владеет он и правит,

И себя Эрот чем славит,

Терпим то непринужденно.

Нет таких пустыней диких,

Нет таких лесов дремучих,

Нет жилища, нет пещеры,

Нет щитов, ни обороны,

Нет убежища на свете,

Где бы стрел его укрыться.

Крепки стены разрушает,

Тяжки узы разрешает

Сын цитерския богини.

Вы, угрюмы философы,

Сколько смертных ни учите

Слабости бежать любовной,

Лишь Эрот вселится в очи,

Иль в уста, в уста прелестны,

Или в речи, или в разум, —

Тотчас сердце распалится,

Важность мыслей удалится.

Вы, которые смеетесь

Сердцу, страстью воспаленну,

И одну являть суровость

Почитаете за славу!

Вы любви еще не знали,

Или не люди родились.

Ты, о старость хладнокровна!

Не ропщи против любови;

Не ее ты покидаешь,

Но оставлена ты ею.

Если б льзя изображаться

На сердцах любовным язвам

И студеная кровь ваша

Коль могла бы загореться

От приятностей любовных, —

Вы подобно бы затлелись,

Как во младости горели.

Только в сердце, богу верном,

Только в мыслях просвещенных

Он не смеет воцариться;

И, владея всех сердцами,

Сих сердец Эрот боится.

Тебе приятны боле

Гремящей лиры песни,

И шум в стихах Бореев

Тебя увеселяет;

Приятный беспорядок,

Отрывки, удивленье,

И слог великолепный,

И мысли восхищенны

Тебя в восторг приводят;

Пленяйся ты как хочешь

Великолепным слогом

И звонкими струнами

Гремящей самой лиры;

Пленяйся ты как хочешь,

Дивись летучим мыслям;

Хвали ты важность слова,

Хвали великость духа,

Который так, как громом,

В стихах пронзает сердце

И, как орел парящий,

До облак возлетает.

Мне тихое вздыханье

Стенящих горлиц мило;

Мне тихие потоки,

Мне рощи, мне долины

Приятней лирна гласа.

Украшенна пастушка

Прелестными цветами,

Когда в кругу пастушек

Поет, поет и пляшет,

Миляй гремяща хора.

Когда в стихах любовных

Писатель воздыхает,

Когда он то вещает,

Что сердцу воспаленну

Вещати в страсти должно, —

Меня приводит в слезы

И слышать заставляет

Те чувства в нежном сердце,

Которые пригодны

На свете человекам.

О музы! если может

Мой дух ваш дар имети,

То дайте дар подобный,

Каким Анакреона

Вы прежде наградили,

Или каким украшен

Приятный С<умароков>.

А если тех не можно,

Не требую иного.

На что полезен разум,

Когда всечасно мыслишь,

Какие взять дороги,

Чтоб мне обогатиться,

Чтоб жить и веселиться?

Кто малые доходы

От разума имеет,

Великие доходы

С невинных брать умеет

И с разумом незрелым

В чину богатых зреет.

На что потребен разум?

Я вижу Полидора

Без хитрого рассудка,

Без всякия науки,

А может быть, и мыслей, —

Красавицам он нравен

И между ими славен.

На что потребен разум?

Я вижу, что безумных

Разумными считают;

Людей, бесстыдством шумных,

За острых почитают.

На что полезен разум,

Когда поклоны низки,

Когда глубоки иски

Людей приводят к счастью?

На что потребен разум? —

Ненадобен, я чаю.

Сам делаю вопросы,

Я сам и отвечаю;

И думаю, что разум

На то одно потребен,

Чтоб им могли проникнуть,

Кто правил не имеет,

От тех нам удаляться

И, видя их безумство,

Как можно исправляться.

А паче нужен разум,

Чтоб людям от скотины

В сей жизни отменяться

И к богу возвышаться.

Иные строят лиру

Прославиться на свете

И сладкою игрою

Достичь венца парнасска;

Другому стихотворство

К прогнанью скуки служит;

Иной стихи слагает

Пороками ругаться;

А я стихи слагаю

И часто лиру строю,

Чтоб мог моей игрою

Понравиться любезной.

Кто первый был на свете,

Который медь и злато

Преобратил в монеты,

Тот может называться

Всеобщих бед источник:

И зависть, и обманы,

И злоба, и разбои

Оттоле истекают.

Поля, кипящи кровью

Убитых человеков,

Тела, в лесах лежащи,

Мне слышится, вещают:

«Погибли мы за злато!»

В чертогах позлащенных

Богатый веселится

И самым тем крушится,

Что много нажил злата.

Душевна добродетель

Такому неизвестна,

Которому прелестна

Одних очей забава, —

А истинного счастья

Найти не можно в злате.

Тому причина злато,

Что многи человеки

Друг друга крови жаждут;

Что разумы и чести

Почти всеместно страждут!

И кажется, что злато

Свет солнца помрачило

И ложными лучами

Всех смертных ослепило.

Его прельщенны блеском,

Уже не узнаваем

Ни прелести прямыя,

Ни славы, ни достоинств.

Померкли вы, померкли,

О светлые рассудки!

Когда пленило злато

Сердца у человеков,

И кажется достойным

Лишь то одно почтенно,

Где золото блистает.

Не знаю, я не знаю,

Какая в этом радость,

Тобою кто пленится;

Прямая жизни сладость

Тобой не утвердится.

Но слышу я ответы,

Читателей ответы:

«Коль ты ругаешь злато,

Никто не принуждает,

Живи без злата в свете;

А нам прожить не можно».

Ответ я сей внимаю,

Сам то же рассуждаю

И то лишь утверждаю,

Что тем-то и несчастны

На свете человеки,

Что, видя прелесть ложну

В такой презренной вещи,

Без ней прожить не могут.

А паче тем несчастны,

Что к золоту пристрастны.

О моя любезна Муза,

Всех забав моих источник!

Я твою к себе холодность

Уже начал примечати.

Мнится, белыми крылами,

Муза, Муза, ты махаешь

И со взором отвращенным

От меня ты улетаешь.

Кажется, моя и лира

Перьями уже покрылась,

Как младой орел за старым,

За тобою устремилась.

Не оставь меня, о Муза!

Если ты меня покинешь,

Вечну скуку мне оставишь.

Ты моя утеха в скуке,

Ты в печали мне отрада,

Суеты мирские гонишь

От моих смущенных мыслей.

Век мой только расцветает:

Кто любителей так скоро,

Кто, о Муза! покидает?

В старости Анакреона,

Муза! ты не покидала,

И власы его седые

Ты венками украшала, —

Может быть, своею страстью

И своим приятным слогом

И тебе он был приятен.

Подожди, любезна Муза!

Как моя нестройна лира

С веком дней моих созреет,

И тогда твоя холодность

Оскорбить меня успеет.

Если пел я не согласно,

О любви писал не страстно,

Добродетель пел не стройно,

Уличал пороки мало,

Время есть еще исправить

И стихи мои, и сердце.

Семена садят весною;

Как покроюсь сединою,

Нужды мне в тебе не будет;

Ни свирелью, ни трубою

Действовать уже не стану;

И совсем когда устану,

Полечу тогда спокойно

В темну вечность за тобою.

Напрасно частыми пирами

Друзей мы чаем привлекать,

Напрасно жадными играми

Богатства мы хотим искать.

Не нас, но роскошь гости любят

И вместе исчезают с ней;

Прямую дружбу игры губят,

И правда не вместима с ней.

Напрасно к небу воссылаем

Без добрых дел свои мольбы;

Мы просим, вопим и желаем,

Но бог не внемлет злых трубы.

Напрасно мы Фортуне служим

И следом бегаем за ней;

Не зря ее — о ней мы тужим,

Увидя — не дивимся ей.

Напрасно мы свои забавы

В больших чинах и в злате чтим:

Они не исправляют нравы,

Мы тем ума не прооветим.

Напрасно нам искать успеха

Фортуну лестью приобресть;

Для гордых лесть одна утеха,

Отъемлюща льстецову честь.

За счастьем гонимся всечасно;

Но где искать его венца?

Увы!.. желать его напрасно,

Когда испорчены сердца.

Внемлите, нищи и убоги!

Что музы мыслят и поют:

Сребро и пышные чертоги

Спокойства сердцу не дают.

Весною во свирель играет

В убогой хижине пастух;

Богатый деньги собирает,

Имея беспокойный дух.

Богач, вкушая сладку пищу,

От ней бывает отвращен;

Вода и хлеб приятны нищу,

Когда он ими насыщен.

Когда ревут кипящи волны,

Богач трепещет на земли,

Что, может быть, сокровищ полны,

Погибнут в море корабли.

Убогий грусти не имеет,

Коль нечего ему терять;

На гром и непогоду смеет

Бесстрашным оком он взирать.

Не раз богатый жизнь теряет:

Он злато выше жизни чтит;

О нем всечасно умирает

И хищника во смерти зрит.

Хоть вещи все на свете тлеют,

Но та отрада в жизни нам:

О бедных бедные жалеют,

Желают смерти богачам.

Однако может ли на свете

Прожить без денег человек?

Не может, изреку в ответе,

И тем-то наш и скучен век.

Кто хочет, собирай богатства

И сердце златом услаждай;

Я в злате мало зрю приятства,

Корысть другого повреждай.

Куплю ли славу я тобою?

Спокойно ли я стану жить,

Хотя назначено судьбою

С тобой и без тебя тужить?

Не делает мне злато друга,

Не даст ни чести, ни ума;

Оно земного язва круга,

В нем скрыта смерть и злость сама.

Имущий злато ввек робеет,

Боится ближних и всего;

Но тот, кто злата не имеет,

Еще несчастнее того.

Во злате ищем мы спокойства;

Имев его, страдаем ввек;

Коль чудного на свете свойства,

Коль странных мыслей человек!

В свирели мы с тобою

Играли иногда

И сладостной игрою

Пленялися тогда.

Тогда, среди забавы,

Среди полей, лугов,

Ты, просты видя нравы,

Желал простых стихов.

Там сельские дриады

Плясали вкруг тебя;

Не чувствовал досады

Ты, сельску жизнь любя.

Тебя не утешали

Мирские суеты,

Тебя тогда прельщали

Природы красоты.

Тогда земному кругу

Ты пышность оставлял,

Тогда ты мне, как другу,

Все мысли объявлял.

Теперь уже сокрылись

Дриады по лесам,

Места переменились,

Ты стал не тот и сам.

Тебя не в диком поле

Стихи мои найдут,

Пастушки где по воле

Играют и поют.

Не токи ныне ясны

Вокруг тебя шумят,

Но лики велегласны

Со всех сторон гремят.

Вельможи тамо пышны,

Там хитрые друзья,

Отвсюду лести слышны...

Спокойна ль жизнь твоя?

Из двух мне жизней в свете

Котору величать?

Ты скромен в сем ответе,

Так лучше замолчать.

Желаем, мы всего желаем,

Но где желаний наших край?

Иль мукой жизнь мы представляем,

Иль в ней находим сладкий рай.

В богатстве ли спокойство наше

И в пышных титлах состоит?

Иль там оно сияет краше,

Где в хижине крестьянин спит?

Монах ли мне уединенный

Представит златовидный век?

Или наукой просвещенный,

Полезный свету человек?

Чертоги ль вобразят царевы

Блаженство мира мне сего?

Или, красой цветущи девы,

Вы зрите вкруг себя его?

От Марса ли гремящей славы

Или от Фемисы желать?

Пуститься в роскошь и в забавы

Или в пустыню убежать?

Какими в свете сем следами

Искать спокойствия пойдем?

Не сходствуя ни в чем сердцами,

Мы спорить на пути начнем.

Желанья наши разногласны,

Колико видом разны мы;

Ясней сказать: мы все несчастны,

Имея слабые умы.

Не будь игрой презренной лести,

О ты, кто силен и велик!

Ни правды тамо нет, ни чести,

Не сходен с сердцем где язык.

Прольется сладкий мед устами,

Когда тебе предстанет льстец:

То змей под красными цветами,

То в пище яда образец.

Когда же истина любезна

Тебе вещает, как труба,

Внимай, — она тебе полезна,

Хотя и кажется груба.

Когда велик, когда ты силен,

Льстецов нетрудно привлекать;

Льстецами целый свет обилен,

Но трудно истину сыскать.

Она всегда уединенна,

Она тиха, как майска ночь,

И самым тем она почтенна,

Что пышностей уходит прочь.

Престолы лестью сокрушались,

Погибли многие от ней;

Которы правдой украшались,

Не знали в жизни горьких дней.

Она в печали утешала,

Она служила в счастье им;

Кого ты, правда, украшала,

Тот всеми в свете был любим.

Не славь высокую породу,

Коль нет рассудка, ни наук;

Какая польза в том народу,

Что ты мужей великих внук?

От Рюрика и Ярослава

Ты можешь род свой произвесть;

Однако то чужая слава,

Чужие имена и честь.

Их прах теперь в земной утробе,

Бесчувствен тамо прах лежит,

И слава их при темном гробе,

Их слава дремлюща сидит.

Раскличь, раскличь вздремавшу славу,

Свои достоинства трубя;

Когда же то невместно нраву,

Так всё равно, что нет тебя.

Коль с ними ты себя равняешь

Невежества в своей ночи,

Ты их сиянье заслоняешь,

Как облак солнечны лучи.

Не титла славу нам сплетают,

Не предков наших имена —

Одни достоинства венчают,

И честь венчает нас одна.

Безумный с мудрым не равняйся

И славных предков позабудь;

Коль разум есть, не величайся,

Заслугой им подобен будь.

Среди огня, в часы кровавы,

Скажи мне: «Так служил мой дед;

Не собственной искал он славы,

Искал отечеству побед».

Будь мужествен ты в ратном поле,

В дни мирны добрый гражданин;

Не чином украшайся боле,

Собою украшай свой чин.

В суде разумным будь судьею,

Храни во нравах простоту, —

Пленюся славою твоею

И знатным я тебя почту.

Когда мы разумом сверкаем,

Пороча слабые умы,

Вреднее зверя мы бываем,

И разум сей скучнее тьмы.

На то премудрости лучами

Тебя создатель озарил,

Чтоб ты других перед очами

Сиянье истины явил;

Чтобы любезну добродетель

Во всей вселенной вострубил

И, став страстей своих владетель,

Пороки гнал, а честь любил.

Сократ земным прославлен кругом;

За что Сократа славит свет?

За то, что правды был он другом

И мудрый всем давал совет.

Премудростью своей гордиться —

То цену мудрости терять;

На что умней других родиться,

Когда другого презирать?

Мы зрели разумы высоки,

Людей ученых зрели мы,

В такие ж вверженных пороки,

В какие слабые умы.

Какой же разум прославляет

В пространном свете сам себя?

Который правду подкрепляет,

Как брата ближнего любя.

Кто, чести следуя закону,

Имеет ум на сей конец,

Тот носит мудрости корону,

Порфиру славы и венец.

Пригожство лиц минется,

Проходит красота,

И только остается

Приятностей мечта.

Доколе поражают

Наш взор красы лица,

Красавиц обожают

Прельщенные сердца.

Но прелесть, прелесть вянет,

Подобно как цветы;

Разить она престанет,

Утратив красоты.

В мои цветущи лета

Любим, любим я был;

Всего дороже света

Возлюбленную чтил.

Мне день часом казался,

Когда бывал я с ней;

Я плакал и терзался,

Не зря ея очей.

Но прелести сокрылись,

Рассеялись красы,

И в годы превратились

Свиданья с ней часы.

Не старость превращает

Горячность нашу в лед;

Жар страсти ощущает,

Хоть кто и стар и сед.

Представь Анакреона

В горячности любви:

Он стар, и Купидона

Носил в своей крови.

Пригожство нас прельщает,

Привычка в плен влечет;

Нас время отвращает,

Когда красы ссечет.

На что же величаться

Своею красотой?

Ей скоро миноваться,

Пригожство — дар пустой.

Я некогда в зеленом поле

Под тению древес лежал

И мира суетность по воле

Во смутных мыслях вображал;

О жизни я помыслил тленной,

И что мы значим во вселенной.

Представил всю огромность света,

Миров представил в мыслях тьмы,

Мне точкой здешняя планета,

Мне прахом показались мы;

Что мне в уме ни вображалось,

Мгновенно все уничтожалось.

Как капля в океане вечном,

Как бренный лист в густых лесах,

Такою в мире бесконечном

Являлась мне земля в очах;

В кругах непостижима века

Терял совсем я человека.

Когда сей шар, где мы родимся,

Пылинкой зрится в мире сем,

Так чем же мы на нем гордимся,

Не будучи почти ничем?

О чем себя мы беспокоим,

Когда мы ничего не стоим?

Колико сам себя ни славит

И как ни пышен человек,

Когда он то себе представит,

Что миг один его весь век,

Что в мире сем его не видно, —

Ему гордиться будет стыдно.

На что же все мы сотворенны,

Когда не значим ничего?

Такие тайны сокровенны

От рассужденья моего;

Но то я знаю, что содетель

Велит любити добродетель.

Возьмите лиру, чисты музы!

Котору получил от вас:

Слагаю ныне ваши узы

И не взгляну я на Парнас.

Вы нам бессмертный лавр сулите

И славы первую степень;

Однако вы за то велите

Трудиться нам и ночь и день.

Восторги мыслей и забава

Трудов не стоят таковых;

И многих умирает слава

Гораздо прежде смерти их.

Чтоб вашим жителем назваться

И хором с вами вместе петь,

Досадой прежде должно рваться,

Вражду и брани претерпеть.

Кому и ссора не наскучит

И кто взойдет на Геликон,

Какую пользу он получит,

Хотя Вергилий будет он?

Вергилия не утешает

И света похвала всего,

Хоть лавр зеленый украшает

Изображение его.

Простите, музы! вы простите,

Хочу иметь спокойный век;

Меня вы лавром не прельстите:

Пиит — несчастный человек.

Мне путь к холмистому Парнасу

Певец преславный показал;

Внимая муз приятных гласу,

Я их оковы лобызал.

К театру я стопы направил,

Но много в драмах не успел;

Котурны наконец оставил

И песни лирные воспел.

Пускай другие будут славны,

Пускай венчают музы их;

Кому стихи мои не нравны,

Так пусть и не читает их.

Однако щедрый взор возводит

Богиня на мои труды,

Она на бога муз походит,

Парнасски насадив плоды.

Вовек моя усердна лира,

Вовек о ней греметь должна;

Однако во пределах мира

Без наших лир она славна.

Когда гремящим лирным звоном

Мне свой возвысить должно глас,

Она мне будет Аполлоном,

Ее владение Парнас.

Когда я вображу парнасских муз собор,

Мне стихотворцев к ним бегущих кажет взор.

Иной, последуя несчастливой охоте,

С своею музою ползет в пыли и в поте

И, грубости своей не чувствуючи сам,

Дивится прибранным на рифму он стихам.

А паче тех умы болезнь сия терзает,

Кто красоты прямой слагать стихи не знает

И, следуя во всем испорченну уму,

Не ставит и цены искусству своему;

Взносясь на высоту невежей похвалами,

Мнит пользовать народ прегнусными делами.

Уродство таково не прославляет вас,

И страждут от него и музы, и Парнас.

О вы, писатели, привлечь к себе почтенье

Подайте лучшее уму вы рассужденье.

Чтоб тронуть чем-нибудь читателей сердца,

Мысль чистая нужна, дух сильный для творца,

Искусство в языке, изображенье внятно,

Чтоб стих твой, как ручей, тек быстро и приятно.

Когда богатством дух твой одарен таким,

Пленяешь ты чтеца и обладаешь им;

Смеется он с тобой, с тобой в печали рвется,

И что прочтет, в его то мысли остается.

Где не прочищен ум и где порядка нет,

Читатель тамо твой с тобой теряет свет.

Холодные стихи не услаждают мысли,

Их меру только знав, за таинство не числи.

Не думай, что к верхам Парнаса ты достиг,

Напутав несколько стихов в единый миг.

Хотя и без труда свои ты рифмы сеешь,

Но всё то будет вздор, коль духа не имеешь.

Стремяся в высоту, за мыслью мысль гоня,

Не обуздаешь ты парнасского коня;

Терновый ставишь куст там, где сулил мне розу,

Наместо красна дня сбираешь тьму и грозу.

Невежам кажется, что твой худой успех

Всеобщая болезнь есть стихотворцев всех.

Он тако говорит: «Хоть пишешь ты исправно,

Да мне и всякие стихи читать не нравно».

Несладко кажется невежам пенье муз,

Но отчего такой рождается в них вкус?

Причина ты тому, коль вывести наружу:

Ты вел чтеца к реке, завел его ты в лужу;

Хотел своей игрой его ты усладить,

Но прежде мог ему игрою досадить,

И, грубостью такой его касаясь слуха,

Несносен стал ему, как беспокойна муха.

Он, не прочистивши стихом твоим ума,

Не скажет ли, что всё есть стихотворство тьма?

Мы сами иногда на заключенье скоры:

Один подьячий крал, а все зовутся воры.

Итак, чтоб заслужить честь с именем творца

И Аполлонова достойну быть венца,

Старайся выражать свои ты мысли ясно;

Сам прежде в страсть входи, когда что пишешь страстно,

И воспевай стихи с искусством языка;

Песнь будет через то приятна и сладка.

Когда ты прочищать мысль станешь понемногу,

Начнешь тем сыскивать в сердца чтецов дорогу

И, музы своея склоняя их на глас,

Из них составишь ты преславнейший Парнас.

Песнь Амфионова сердца мягчила дики,

И звери слушали приятной сей музыки.

Ты пением своим невеж увеселишь

И грубость их сердец, как Амфион, смягчишь,

Когда так станешь петь для утешенья россов,

Как Сумароков пел и так, как Ломоносов,

Великие творцы, отечеству хвала,

И праведную честь им слава воздала.

Разженные сердца парнасским жаром, пойте,

Лишь только голос свой по правилам муз стройте.

Младым россиянам уже примеры есть,

Каким путем себя на верх парнасский весть;

А в ком из них к стихам удачи не родится,

Не лучше ли тому назад поворотиться?

Оставь и не лишай меня, о муза! лиры,

Не принуждай меня писать еще сатиры.

Не столько быстр мой дух, не столько остр мой слог,

Чтоб я пороки гнать иль им смеяться мог.

Привыкнув воспевать хвалы делам преславным,

Боюсь сатириком стать низким и несправным.

Слог портится стихов от частых перемен;

К тому ж я не Депро, не Плавт, не Диоген:

Противу первого я слабым признаваюсь,

С вторым не сходен дух, быть третьим опасаюсь.

И так уж думают, что я, как Тимон, дик,

Что для веселостей не покидаю книг.

А сверх всего, хотя б за сатиры я взялся,

Чему ты хочешь, чтоб в сатире я смеялся?

Изображением страстей она жива,

Одушевляется чрез острые слова;

Взводить мне на людей пороки — их обижу.

Я слабости ни в ком ни маленькой не вижу.

Здесь защищают все достоинства свои:

Что кривды нет в судах, божатся в том судьи.

Что будто грабят всех — так, может быть, то ложно.

Не лицемерствуют они, живут набожно.

Отцы своих детей умеют воспитать,

И люди взрослые не знают, что мотать.

Законники у нас ни в чем не лицемерны;

Как Еве был Адам, женам мужья так верны.

Надень ты рубищи, о муза! и суму,

Проси ты помощи нищетству своему;

Увидишь, что богач дверь к щедрости отворит

И наградить тебя полушкой не поспорит.

Не щедрый ли то дух — взяв тысячный мешок,

Полушкою ссудить? ведь это не песок.

Размечешься совсем, когда не жить потуже,

А нищий богача, ты знаешь, сколько хуже.

Так вздумаешь теперь, что много здесь скупых, —

Никак! и с фонарем ты в день не найдешь их;

То скупость ли, скажи, чтоб денежки беречь,

Не глупость скупо жить, давнишняя то речь.

Что кто-нибудь живет воздержно, ест несладко —

Так пищу сладкую ему, знать, кушать гадко;

Хотя он редьку ест, но ест, как ананас,

Ничем он через то не обижает нас;

Что видим у него на платье дыр немало —

Знать, думает, что так ходить к нему пристало;

Ты скажешь, если он так любит быть одет,

На что ж он с росту рост бессовестно берет?

Изрядный то вопрос! Он должников тем учит;

Когда их не сосать, так что ж он с них получит?

Не философ ли он, что так умно живет?

В заплате нам долгов он исправляет свет.

Всё добрым нахожу, о чем ни начинаю, —

Чему ж смеяться мне? я истинно не знаю.

Ты хочешь, чтоб бранил отважных я людей,

Но где ж бы взяли мы без них богатырей?

Герой из драчуна быть может и буяна

И может превзойти впоследок Тамерлана.

На что осмеивать великий столько дух?

Когда б не смелым быть, бояться б должно мух.

Картежники тебе, как. кажется, не нравны,

Не все ли чрез войну мы быть родимся славны?

Не надобно ли .нам и для себя пожить?

Когда не картами, так чем дух веселить?

«Стихами», — скажешь ты, — какое наставленье!

«Чтоб, благородное оставя упражненье,

Я стал читать стихи!» — картежник говорит.

Но что ж ты думаешь, он это худо мнит?

Поверь, чтоб, слыша то, я ввек не рассердился.

Конем родился конь, осел ослом родился,

И тяжко бы ослу богатыря возить,

А лошади в ярме пристало ль бы ходить?

Всяк в оном и удал, кто дух к чему имеет,

И каждый в том хитер, о чем кто разумеет.

Не слушает твоей картежник чепухи,

Масть к масти прибирать — и это ведь стихи;

И игры, как стихи, различного суть роду,

И льзя из них сложить элегию иль оду;

Сорвавши карта банк прославит игреца,

А, тысячный теряв рест, трогает сердца.

Итак, мы некое имеем с ними свойство;

За что ж нам приходить чрез ссоры в беспокойство?

Оставим их в игре, они оставят нас;

Не страшен нашему картежничий Парнас;

Итак, не нахожу в них, кроме постоянства.

Что ж, муза! ты еще терпеть не можешь пьянства.

Весьма бы хорошо исправить в этом свет,

Чтоб пьянство истребить, да средства в оном нет.

Притом подвержены тому вы, музы, сами;

Поите вы творцов Кастальскими струями,

И что восторгом звал ликующий Парнас,

Так то-то самое есть пьянство здесь у нас.

Чему же мне велишь, о муза! ты смеяться?

Коль пьянству? Так за вас мне прежде всех приняться;

Не лучше ли велишь молчанье мне блюсти?

У нас пороков нет, ищи в других; прости!

Страшна для общества клеветнякова речь:

То самый лютый яд, то самый острый меч.

Хоть скройся за леса иль за высоки горы,

Достанет злой язык, змеины узрят взоры.

Как растворяючи диавол темный ад,

Пускает по свету людей разить свой яд, —

Так точно клеветник льет в мире злость рекою

И ближним не дает ни день ни ночь покою;

Когда растворит пасть, забыв и долг и честь,

И ближних, и родню, и всех он хочет съесть.

Не столько Страшного суда уже боятся,

Как злого языка, когда начнет ругаться,

И мыслят, что послал то бог на грешных бич,

Чтобы сплетенную пороков мрежу стричь.

Но есть ли оного порока боле в свете —

Невинну обругать девицу в лучшем цвете?

Притворно ближнего на дружество манить,

А клевету о нем заочно говорить?

Не мстит ли бог тому, кто кровь свою поносит,

Кто всюду о своих домашних зло разносит?

Что ж сделал тот ему, кто спеть что не умел?

Обидно ли ему, что худо я запел?

Чем тот ему вредит, кто в роскошах воздержан?

Влюбившийся за что ругательству подвержен?

Нанес ли зло ему, что с кем-нибудь дружусь;

Что он — ругательством, я книгой веселюсь?

За что досадою в нем мысли закипели,

В беседе что друзья без ссоры просидели?

Кто с кем поссорился, кто посетил кого,

Кто спросит обо всём ответа у него?

Я жду заранее на всё сие ответу.

Мне должно пользою быть обществу и свету.

Как добродетели надлежит мне любить,

Так равно должно мне пороки все губить.

О, философска мысль! Но тем ли нравы править,

Чтоб за приятный взгляд девицу обесславить,

Чтоб заключить, что в том ума ни крошки нет,

На ком длинняй кафтан или короче вздет?

Ты, всех ругаючи, сам вдвое беспокоен,

Зато ругательства сам вдвое ты достоин.

Ты мучишь жизнь свою, ты мучишь и других.

Не трогаю тебя — не трогай дел моих,

Я раз был виноват — ты не был сроду правым;

Ругать, чтоб брань купить, с рассудком сходно ль здравым?

Коль гнусен пред тобой какой-нибудь порок,

Сам не имей его и будь к нему жесток.

Не предавай ты ложь за справедливы вести,

Кто честно век живет, того не трогай чести;

Хули скупого мне, коль подлинно он скуп,

Кто трех не смыслит счесть, скажи ему: ты глуп;

Скажи ему о том, однако пред другими

Не говори, что он осел речьми своими;

Он три когда-нибудь научится, сочтет,

Останется при том — тебе досады нет.

Напрасно не пускай на щеголя ты злости,

Носи он малые или большие трости;

Что нужды до того, на ум его гляди:

Коль горд, несмыслен он, оставь и прочь поди;

Какая польза, что ему начнешь смеяться,

Коль трости никаких ругательств не боятся,

А, напротив, за все пустые клеветы

Они отважны мстить? Так бойся же их ты.

Ты мучишься и тем, что ты ругал, но мало;

Тот терпит, терпишь ты; так что же это стало?

Бранишь отважного, смиренного бранишь,

Кто встретится с тобой, ты и того винишь;

Какая польза в том? Тебя досада мучит.

Хромой ходить прямей хромого не научит;

Ты хочешь исправлять, а неисправен сам,

В делах своих смешон, смеясь чужим делам.

Ты от жены своей сам ходишь за чужою,

А всех любителей чтишь тварью ты слепою.

Ты сам игрок и всех ругаешь игроков;

Поносишь мотовство, а ты и сам таков.

Но пусть бы не был ты картежником и мотом

И только б исправлял мотов с трудом и потом,

Полюбишься ли ты ругательством кому?

Кого бранишь, потом брань сложишь и тому.

Ты разругал совсем худого эконома,

А сам, как хлеб испечь, ей-ей, не знаешь дома.

Коль неисправен сам, другого не замай,

Пес скучен лаяньем, а твой вреднее лай:

Пес лаяньем свой двор от вора избавляет,

Твой лай всех на свете бесплодно оскорбляет.

Так лучше ж всех при их ты слабостях оставь,

Порок приметишь в ком, в нем сам себя исправь

И не мути людей несчастливых ты веком,

Без лжи и клеветы будь честным человеком.

В невежестве душа доныне погруженна

Из мрачности парит,

Как будто бы свеща передо мной возженна,

Святая истина горит.

Познал я суету и лживу прелесть счастья,

И преходящую высоких титлов тень.

Они подобие осеннего ненастья,

Пременного сто раз в единый день.

О! разновидная мечта непросвещенных,

Слепое счастие, скажи мне, что ты есть?

Ты кажешь умными людей, ума лишенных;

В бесчестных кажешь честь.

Отрава лютая и язва смертных рода,

Превратность естества,

Тобой взволнована приятная природа,

Ты ужас божества.

А ты, участница невинных рассуждений,

О! собеседница в учении моем,

Не знаешь сердца ты всеобщих повреждений

И рассуждаешь ты разумно обо всем.

Скажи, Евтерпа, мне, не тако ли ты мыслишь,

Что все обмануты мы счастия мечтой?

Я ведаю, что ты не в титлах счастье числишь

И не в казне златой.

Подумай, где умы, природою нам данны,

Благополучие в богатстве полагать,

Иметь леса, поля, луга иметь пространны,

Стремитися к чинам, чтоб всех пренебрегать?

Взгляни ты на людей, в пустых степях живущих, —

В высоких ли домах, во злате ль счастье чтут?

Увидишь их в полях, стада свои стрегущих,

Увидишь шалаши простые тут.

Великолепными чертогами гордимся,

Сей пышности они смеются при стадах

И думают, что мы на то одно родимся,

Чтоб век свой проводить в строеньи и трудах,

Но кто счастливее и ближе кто к природе,

Надменный господин или простой пастух?

Живущий ли свой век в приятнейшей свободе

Иль беспокоящий желаньями свой дух?

На то ли естество нам разум даровало,

Чтоб он сиянием был злата помрачен,

Чтоб сердце счастию чужому ревновало

И вечной суетой наш дух был огорчен?

Коль жизни таковой вообразим теченье,

То что есть человек?

Соборище сует и сам себе мученье,

Несчастнейшая тварь, в тоске влекуща век.

Сие ль подобие создателя вселенной?

Чем все гордимся мы?

Преобразили нас, о! грешник ослепленной,

Преобразили нас испорченны умы.

Позволь, Евтерпа, мне еще сказать ясняе,

Что я сказать хочу;

Но люди будут ли по сих словах умняе?

Ты скажешь: «Никогда», — я лучше замолчу.

Я век свой по свету за пищею скитался,

Пристанища себе нигде я не имел,

Везде я странствовал, жил тамо, где хотел,

Чужим я был одет, чужим я и питался.

Убогим сиротой от матери остался,

Но свет, прияв меня, как сына воспитал,

Всяк пищу мне давал, и мною всяк гнушался,

Но я отцами всех на свете почитал.

Всечасно был гоним я в свете роком строгим,

Родился сиротой, живот скончал убогим,

И видел множество различных счастья проб.

Как жизнь та ни гнусна, но я об ней жалею,

Я небом был покрыт, а днесь покрыт землею,

Мой дом был целый свет, а ныне тесный гроб.

Коль буду в жизни я наказан нищетою

И свой убогий век в несчастьи проводить,

Я тем могу свой дух прискорбный веселить,

Что буду ставить всё богатство суетою.

Когда покроюся печалей темнотою,

Терпеньем стану я смущенну мысль крепить:

Чинов коль не добьюсь, не стану я тужить,

Обидел кто меня — я не лишусь покою.

Когда мой дом сгорит или мой скот падет,

Когда имение мое всё пропадет, —

Ума я от того еще не потеряю.

Но знаешь ли, о чем безмерно сокрушусь?

Я потеряю всё, когда драгой лишусь,

Я счастья в ней ищу, живу и умираю.

Только явятся

Солнца красы,

Всем одеваться

Придут часы.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

К должности водит

Всякого честь;

Полдень приходит —

Надобно есть.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Там разговоры

Нас веселят;

Вести и ссоры

Время делят.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Ложь и обманы

Сеет злодей;

Рвут, как тираны,

Люди людей.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Строги уставы

Мучат нас век:

Денег и славы

Ждет человек.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Тот богатится,

Наг тот бредет;

Тот веселится,

Слезы тот льет.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Счастье находим,

Счастье губим.

Чем жизнь проводим?

Ходим да спим.

Боже мой, боже!

То же да то же.

Время, о! время,

Что ты? Мечта.

Век наш есть бремя,

Всё суета.

Боже мой, боже!

Всякий день то же.

Сколько ни видим

В мире сует,

Не ненавидим —

Любим мы свет.

Боже, о! боже,

Любим и то же.

Всяк на свете сем хлопочет,

Чтоб фортуну основать.

Мастером кузнец быть хочет,

Не учась коня ковать.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Вымысля наряд дурацкий,

Плав разумным хочет слыть;

Карт игру продав, посадский

Хочет в море с флотом плыть.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Живописец, если смыслит

Написати углем нос,

То себя таким уж числит,

Что напишет весь хаос.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Затмевая рассужденье,

Кто насилу пять сочтет,

Силясь тот в нравоученье,

Что ни придет в разум, врет.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Кто на гуслях марш умеет,

Как ходили под Дербент,

Тот хвататься не робеет

И за всякий инструмент.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Сплел стишок другой писатель,

Уж несется высоко;

А несмысленный читатель

Смыслит книги глубоко.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Всяк на свете беспокоен

Состоянием его,

Уповая, что достоин

Лучшей части для него.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

О! когда б мы получили

Всё, что наши льстит умы,

Все бы мы счастливы были,

Но не знали б счастья мы.

Всякий мысли взводит выше,

Только лучше жить потише.

Кто себя не ограничит

И прославиться спешит,

Тот свой ум как ни величит,

Но лишь только свет смешит.

Чем нестися в мыслях выше,

Лучше всем нам жить потише.

Сорока в перья птиц прекрасных убралась,

Как будто вновь она в то время родилась.

Но можно ли одной убором любоваться?

Сестрицам надобно в порядке показаться.

Отменной выступью пошла,

И стадо птиц нашла;

Взгордяся перьями чужими,

Ворочалась пред ними;

То подымает нос, то выставляет грудь,

Чтоб лучше тем птиц прочих обмануть.

Но величалась тем Сорока очень мало:

Природной простоты убранство то не скрало,

Могли тотчас обман все птицы угадать.

За то, чтоб наказать,

По перышку из ней все начали щипать.

Вся тайна оказалась,

Сорока бедная сорокою осталась.

Убит Муж на войне; Жена вдова осталась

И в горести своей стенала и терзалась:

«Кому вдовство мое, — вещает, — защитить?

И как остаток мне пожитку сохранить?»

Грустила год о том и с грусти умирала,

А умираючи — деревни потеряла.

Бессовестной душе обиду такову

Не жалко произвесть, чтоб разорить вдову.

Чтоб выздороветь ей — таков устав был неба;

Устав грабителей ей был — сидеть без хлеба,

Таскаться по миру и прицепить суму, —

Тягаться с ябедой не женскому уму.

Слезами облившись, под окна потащилась

И божьим именем несчастная кормилась.

Подав полушку ей, дал некто сей совет:

«В суде побей челом о деревнях, мой свет,

Не век тебе с сумой и в рубищах таскаться».

Она ответствует: «С чем в суд мне показаться?

Кто что мне ни подаст, я только тем кормлюсь;

Подьячие берут, так с чем я поделюсь?»

«Есть люди добрые, — ей говорят, — и тамо,

О деле говорить поди к судьям ты прямо».

Она, то выслушав, надежду что дают,

К судье приходит в дом, ан всеношну поют.

Она хотя тот день почти куска не ела,

Но богомольщика дождаться захотела.

Авось и он что даст. Как всеношну отпел —

«Увидеть льзя ль судью?» — Нет! спать судья пошел.

Слуги столкать с двора голодну осудили.

Вдова та просит, чтоб в подклет ее пустили.

«Нам тесно и без вас», — ответствовали ей

И дали тут толчок на ужин из дверей.

Заплакав, заклялась вдругорь к душам быть адским,

Пошед, попалася на улице десятским;

Без фонаря она, ей то в вину причли,

В полицию ее назавтра отвели;

Посажена в тюрьму, пришла ее кончина;

Чем выкупиться ей? у ней нет ни алтына.

Напрасно бедная твердила та Жена,

Что до конца во всем разорена она;

Суперники ее подьячих подкупили

И бедную вдову в остроге уморили.

Пример нам подает несчастная вдова,

Надежда в свете сем на правду какова:

Кто защищение и помощь потеряет,

Тот с праведливостью в гоненьи умирает.

Филандр поутру встал, Филандров Момсик с ним;

Филандр стал одеваться,

А Момсик чиститься, зевать и вытягаться.

Поставили им есть двоим;

Филандр, наевшися, спросил напиться квасу,

Напился Момс воды.

Филандр к вечернему гулять срядился часу,

И Момс за ним туды.

Филандр сел на коня, как знатная особа,

А Момс бежал пешком, и погуляли оба.

Филандр назад домой, и Момс за ним прибрел,

Филандр стал ужинать, и Момс тогда поел.

Филандр лег на постель, а Момс зарылся в сене;

Филандр довольно спал, и Момсик спал не мене.

Филандр на свете жил, не думал ничего,

И Момс не более его.

С Филандром Момс пил, ел, ложились, просыпались:

Так Момс с Филандром жил! и оба так скончались!

Не много на свое искусство уповай

И воли быстрому желанью не давай,

Держись, при том держись, что сделать разумеешь,

За все хватаяся, напрасно лишь потеешь.

Крестьянин негде был,

Дрова рубил;

Для этакой науки

К профессору не лезь,

Имей топор да руки,

Так мастер тут и весь.

А мой крестьянин был дрова рубить охотник,

И вздумалось ему, что он столяр и плотник;

Такими думами себя он веселил

И сосну с кореня претолстую свалил;

Колоду вырубя, мужик колоду гладит,

Из ней корыто ладит.

Долбил,

Рубил,

Колода вся изрыта.

Однако не было и виду в ней корыта,

Не так пошел топор,

А плотник на упор,

Еще колоду роет,

Да не корыто уж, теперь он ковшик строит.

Сказал: «Не возвращусь домой без барыша,

Добьюсь ковша».

Сертит, потеет,

А ковш не спеет,

Топор и долото

Работают не то;

Долбушка сделалась, да некакие рожки,

Не вышел ковш, так выдут ложки;

Стал мастер ложки выдолбать,

Считает в ужине обновкой щи хлебать.

Скажи, Минерва, мне, художеств мастерица, —

Чем кончил наш мудрец?

Что вышло из его работы наконец?

Спица.

Источник некогда с вершины гор стремился,

Шумящим в быстрине течением гордился,

И в пышности своей Ручей он презирал,

Который светлый ток в долины простирал.

На все его слова сказал он с тишиною:

«Источник! Можешь ли за то гнушаться мною,

Что я в теченьи тих,

А ты опасен, вреден, лих?

Твоим достоинством я сердца не прельщаю,

Хотя передо мной имеешь громкий глас.

Ты землю пустошишь, а я обогащаю,

Так кто ж полезнее для общества из нас?»

В ночи близ кучи дров лежит гнилая Щепка,

А щепка такова всегда во тьме блестит,

Но подле той одна здоровая лежит.

Пошла тотчас прицепка.

Здоровой говорит сиятельная Щепка:

«Куда придвинула, голубка, ты бочок?

Подвинься, или дам безумке я толчок.

Ты, подленькая тварь, учтивости не знаешь

И, сверх того, мое сиянье заслоняешь».

А та ответствует: «Не чванься, Щепка, ты,

Заимствуя свой блеск от темноты,

Но утро разберет сие смятенье наше,

Тогда увидим, кто из нас обеих краше».

Мы видим в наши веки

Сияющих умом и славой в темноте:

Сиянье пропадет, лучи погаснут те,

Когда увидят их разумны человеки.

Не знаю, у кого служили две Собаки,

Но были участи у них неодинаки.

Одна дворовая была

И ночью от воров двор целый берегла;

Хозяева ее при ней спокойно жили,

А в награждение услуги таковой

Пост вечный на сию служанку наложили:

Держи ты караул, дружочек мой,

От скуки песни вой.

С поварни иногда за жадною нахалкой

Гонялся повар с палкой,

А паче ежели незваный этот гость

Спроворит смачну кость.

Другая не в таком была Собачка теле;

С боярином она валялася в постеле,

С хозяйкой чай пила

И будто дочь у них любимая жила.

Вкруг шеи ленты ей вязали,

Ласкали, лобызали;

А бедный сторож тот,

Который исхудал, как непроворный кот,

От голоду сего и от ударов таял,

И больше уж не лаял.

Случилося, что вор,

Не слыша лаянья, вломился в этот двор

И Псу голодному кусок бросает хлеба.

Пес думал, что к нему то ангел послан с неба

От голоду спасти; хватает, не ворчит,

Вор шарит и тащит, а часовой молчит.

Хозяин тот себя несчастью подвергает,

Когда он тех пренебрегает,

Кто честь его, и дом, и жизнь остерегает,

И с теми надвое щедроты не делит,

Кто служит в пользу нам и кто нас веселит.

Наспавшися в норе, Хомяк окончил сон,

А только полгода изволил выспать он.

«Не стыдно ль засыпаться, —

Увидев Хомяка, вещает Человек, —

И, сокращая век,

В норе своей валяться?»

Хомяк ответствовал насмешке таковой:

«О бедный Человек! Живот скучняе твой.

Я лучше проводить хочу во сне полвека,

Чем, следуя тебе,

Полвека проводить в безделках и гульбе

И в свете представлять скота, не человека».

В средине цветника Фонтанна кверху била

И громко о своих достоинствах трубила,

А близ ее текла

Река по камышкам, прозрачнее стекла.

Фонтанна гордая, шумя под облаками,

Сказала так Реке:

«Куда придвинулась ты, лужица, боками?

Не лучше ли б ползла, бедняжка, вдалеке

И поле дикое в своем теченьи мыла?

Пожалуй-ка, построй себе подале дом,

Ты видишь, какова моя велика сила:

Я там всходя реву, где молния и гром;

А ты, в моем соседстве,

О подлости своей не мыслишь, ни о бедстве».

Такою гордостью Река огорчена,

Фонтанне говорит: «Я ввек не уповала,

Чтобы, в железные трубы заключена,

Бедняжкой ты меня и подлой называла.

Причина храбрости твоей и высоты,

Что вся по самые уста в неволе ты;

А я, последуя в течении природе,

Не знаю пышности, но я теку в свободе».

На подлинник я сей пример оборочу:

Представя тихие с шумящими водами,

Сравнять хочу граждан с большими господами,

И ясно докажу... однако не хочу.

Верблюд гордился! Чем? Горбатою спиною?

Никак, гордился он своей величиною

И вздумал удивить высоким ростом свет;

Скотину мелкую он карлами зовет.

Попался встречу Слон, Верблюд повесил уши,

Как делают всегда такие подлы души,

Которые себя почти боготворят,

Пока, кто лучше их, перед собой не зрят.

Что карла пред Слоном Верблюд, так то не дико,

Одним сравнением всё мало и велико.

Искусно красть

Давнишна страсть;

И страсть сия продлится,

Доколе свет стоит и солнце не затмится.

Обычай тот

Имеет скот,

И с этим мастерством свои желанья ладит:

Коза капусту крадет,

А козу крадет волк.

На волка воровской слагают люди толк,

Такие ж вымыслы сплетая друг для друга.

Заразой эта страсть земного стала круга.

Далеко от своей я сказки улетел;

Воротимся назад, начнем: стоит Котел,

Стоит на очаге, под ним огонь курится,

Конечно, что-нибудь в Котле моем варится,

Посмотрим — посмотреть, я чаю, нет греха,

Ведь это не украсть, — варится в нем уха,

И бьется пеной,

А повара тут нет,

Я чаю, он поет

Любовные стихи перед своей Еленой,

И сладким завтраком любовницу гостил.

Огонь потух, Котел простыл.

Собака прибежала

И духом чувствует, где мяса часть лежала.

На чувства таковы Собака не глуха,

Понравилася ей простылая уха;

Хлебает Пес уху, хлебает так, без ложки,

И выхлебал до дна.

Проворство таково увидели две Кошки,

Придвинулась одна

И ну лизать остатки;

Другой понравились мошенничьи ухватки,

Товарищ прилетел,

Звенит Котел.

Хозяин звон услышал,

В поварню вышел,

А был хозяин лих.

Проворство видя их,

Что не осталося в Котле ему ни крошки,

Кричит: «Меня объели Кошки,

Но плутней таковых я больше не стерплю

И вас, мошенников, конечно, утоплю».

Что сказано, так то исполнено тотчас:

Две Кошечки, снесли в реку напиться вас.

Так плутни в деревнях помещик разбирает:

Приказчика хранит,

А старосту казнит,

Ворища в стороне, воришка умирает.

Летающий Комар во уши всем журчал,

И многим он своим журчаньем докучал.

Встречаем комаров таких же и в народе,

Которы льнут к ушам

И шепчут нам

О свадьбах, о вестях — журчанье это в моде.

Свалит лишь только жар,

Летает мой Комар

По рощам, по гуляньям,

По балам, по собраньям;

И носится, как ветр,

Иль песни страстные поющий петиметр,

Иль тварь иного роду,

Которыя язык

Во век свой не дает в покое жить народу, —

Зловредный клеветник.

Когда бы мы язык комарий разумели,

То, чаю бы, вестей с три короба имели.

По рощам и полям,

Я мышлю, нам

Комар вот это трубит:

Вот этот эту любит,

Та с тем была вчера;

А этот в шашки

Недавно прошахал деревни до рубашки;

Мы слышали бы то от Комара.

Безделки от вралей такие ж люди слышат,

Когда клеветники во уши нам поют:

Как люди говорят, и кашляют, и дышат,

Где банки делают, где любятся, где пьют.

Комар в собраниях своим языком волен,

Однако не был он музыкою доволен;

Людей он стал кусать

И кровь из них сосать.

Сносить от тварей боль, так то против рассудка,

Когда кусают нас, какая это шутка;

И некто Комару обиды не спустил

И, дав ему щелчка, нахальство отомстил.

Что гнусен клеветник, так то пример не новой,

Но бойся, злой язык, судьбины Комаровой.

О! черный Стиксов сын, погибель смертных рода,

Ты воздух весь мрачишь,

Блестишь, как молния, и, будто гром, гремишь;

Тобою рушится и гибнет вся природа;

Причина общих слез,

Родитель твой исчез.

Ах! для чего тебе несчастие не мстило

И вдруг тебя с твоим творцом не поглотило.

Теперь, читатели, пронзаю ваш я слух,

Имея лирный дух;

Однако пышна речь тотчас переварится,

Из лиры я хочу во притчу претвориться.

А давешнюю речь

Заставлю я теперь из штофа Водки течь.

То Водка говорила

И Порох за его нахальство так журила:

«Полезнее б ты был, когда бы ты молчал».

А Порох отвечал:

«Напрасно, Водочка, меня пренебрегаешь

И, зло свое забыв, без жалости ругаешь:

Не меньше в свете сем ты портила умов,

Чем я срывал голов».

Кто более себя в опасности ввергает?

Такой ли, кто, в ладье вверяяся морям,

Противу бурь дерзает

Приплыть к златым брегам?

Иль кто, не думая о лживой той находке,

Плывет близ берегов за рыбой с сетью в лодке;

Кто беспокойнее? такой ли, что всяк день

Старается взойти на пышную степень,

Иль тот, кто без печали

Довольствуется тем, что небеса послали?

Не знаю, чести дать кому из двух венец,

Но тихий для меня приятнее пловец.

Кто всех привык ругать, тот в мыслях полагает,

Хоть хвалит кто кого, так тот того ругает.

Но кто послушает завистливых людей,

Кому не хочет зла на свете сем злодей?

Подобно как овец терзати алчны волки,

Завистники о всем худые сеют толки.

Да льзя ли избежать кому клеветников?

Они и похвалу в худое обращают,

И басню умную на дур и дураков,

Как стрелу, пущенну на них, в других пущают.

Картежник говорит: «Я в карты век играю»;

Судья мне говорит: «Я взятки собираю».

А я им говорю: «На лире я играю».

Читатели, прошу я вас,

Скажите, кто нужняй для общества из нас?

Где слышишь страшный шум Борея,

Где вал стремится высоко,

Где солнце жжет, долины грея, —

Беги тех мест ты далеко.

Морской пучины удаляйся,

От зверя страшного брегись;

Но больше злых жен опасайся,

От гнева их везде блюдись.

Как сильный лев, древа что клонит,

Как море в бурный день кипит;

Так, если гнев их сердце тронет,

То крик их воздух весь смутит.

Пловец, что в море погибает,

Как вал его отвсюду бьет,

Трепещет, мысли он теряет

И, возмущен, ко дну идет.

Пловцу, колеблющуся в море,

Мужей несчастных льзя сравнять,

От жен которы терпят горе

И с ними должны воевать.

Кто хочет в свете жить спокойно

И век свой не иметь хлопот,

Рассматривай благопристоино,

На ком ему жениться, тот.

Жена лихая есть препятство

К весельям и болезнь сердец;

Жена смиренная — богатство

И счастья нашего венец.

Злато прельщает

Разумы всех,

Плод возращает

Слез и утех,

Счастья источник,

Корень всех бед,

В нуждах помочник,

К бедности след.

Многи державы

Им взнесены,

Многие славы

Им лишены.

Страсти любовной

Жар придает

Злато, ток кровной

В варварстве льет.

Смертных спасает,

Смертных губит;

Мир утверждает,

Брани творит.

Злато влияло

В смертных вражду;

Пользою стало

Всем на беду.

Честь им теряем,

Честь достаем;

Им умираем,

Им и живем.

Не пышною славой

Мой дух заражен,

Не злобы отравой,

Пишу, разожжен;

Не меч и досаду

Мой стих принесет,

Но честным отраду,

Порочным совет.

Со шпагой гоняться

И слабых рубить,

То может назваться —

Стихами бранить.

Отечеству должно

Услуги казать,

А глупых возможно

Немножко тазать.

Довольно без брани

Терзаемся мы.

С дурачества дани

Не емлют умы.

Любити друг друга

Велит нам закон,

Друг другу услуга

Смягчает наш стон.

Дар малый природа

Иметь мне дала:

Для пользы народа

К стихам привела.

Тружусь добродетель

В стихах превознесть,

Того я радетель,

То ставлю за честь.

Что я прельщен тобой,

Чему тому дивиться, —

Тебе красой родиться

Назначено судьбой.

Прекрасное любить —

Нам сей закон природен,

И так я не свободен

К тебе несклонным быть.

Ты сделана прельщать,

А я рожден прельщаться,

На что же нам стараться

Природу превращать?

Я жертвую красе,

Ты жертвуй жаркой страсти,

Естественныя власти

Свершим уставы все.

Прекрасное любить

Хоть сердцу и природно,

Однако склонной быть

К кому хочу свободно.

Родятся красоты

Не для неволи в свете.

Мне льзя в моем ответе

Сказать: не мил мне ты;

Ты мной теряешь власть,

А я тобой не пленна.

Так, знать, не я рожденна

Лечить такую страсть.

Порядка не вреди,

Уставленна природой;

Меня оставь с свободой —

Другую победи.

Чувствительны в любви

Несклонности удары;

Ищи себе ты пары

И счастливо живи.

Покидает солнце воды

И восходит в высоту,

Ясный день всея природы

Открывает красоту;

Стадо Дафнино пасется

Без пастушки на лугу.

Дафна, сидя на брегу,

Горькими слезами льется.

Поле сладкими плодами

Изобилует всегда,

Месяц с ясными звездами

Не разлучен никогда.

День, вчера который минул,

За собою день влечет;

Всё порядочно течет,

А меня пастух покинул.

Отдали печальны мысли,

Утоли плачевный стон,

Постоянства ты не числи

Всей природе без препон;

Поле, полное снегами,

Видим в прежней ли красе?

Дни почти различны все,

Воды бьются с берегами,

Тучи солнце закрывают,

Месяц кроется от звезд,

А любовники невест

Так подобно забывают.

Великое число светил

Творец вселенныя вместил

Безмерной высоты в пространстве:

Когда возводим очеса

При лунном свете в небеса,

Мы видим их в златом убранстве.

В широком поле горних мест

Открылась смесь несчетных звезд;

Погружены в пучине вечной,

Иные видимы в ночи,

Как будто солнечны лучи,

Рекой другие зрятся млечной.

Во светах света нет уму,

Во тьме ночной впадает в тьму,

Как дым, мгновенно исчезает;

Постигнуть небо хощет он,

Но, в томный погруженный сон,

Что мыслит, сам не постигает.

И се небесный синий свод

Планеты кажет новый род,

Течет во сфере кривизнами,

Страшна в полночные часы,

Распущены у ней власы,

Огонь горит ее следами.

Измеривый небесный дом,

Мне гордый скажет астроном:

«То жирные пары возженны,

То солнечны лучи горят

И новые миры творят,

Иль звезды, вкупе сопряженны».[1]

Но сердце мало верит им;

Господь везде непостижим, —

В земле, на высоте небесной,

В былинке, коль господь велик,

Не может изрещи язык,

Ни наш понять рассудок тесной.

Не мир подвигся бог зажечь,

Но, огненный иссунув меч,

Ко грешникам речет в комете:

«Я мрачны ваши зрю сердца;

О тварь! не раздражай творца,

Коль хочешь жить еще на свете».

Разгнав печальной нощи мрак,

Такой господь являет знак,

Когда казнит царей и царства;

Так Риму некогда грозил;

Таким виденьем поразил

Восточно древле государство.

О ты! что в роскошах уснул,

Проснись! проснись! и зри, Стамбул,

Над лунным кругом меч висящий;

Окровавлен и страшен он,

Низвергнуть твой высокий трон

И пагубой тебе грозящий.

На небе зримый вдалеке,

У россов грозный знак в руке;

Их острый меч — твоя комета,

Блистающа в твоих очах;

Твой хощет град разрушить в прах,

Отгнать в Медину Махомета.

Проснулся христианский храм

И мир сулит святым горам,

Спадет с них черная одежда,

Воздвигнется Ерусалим,

Венцом украсятся златым

Любовь, и Вера, и Надежда.

Отверзив светлый свой чертог,

Выходит с молниями бог,

И гнев его вселенна кажет,

Покроет истину щитом,

С небес на землю бросит гром,

Гордящуюся ложь накажет.

Уже Хотин попран лежит,

Восток пред Севером дрожит,

Святая вера торжествует;

Стамбул, колена преклони,

Потухнут северны огни,

Екатерина мир дарует.

Ликуй, полночная страна,

Твои златые времена

Тебе земля и небо кажет.

Я внемлю с горних громку речь,

Блестящий в бурном вихре меч

Тебя почтит, врагов накажет!

Дыханьем нежным побежденны,

Седые мразы прочь летят;

От плена их освобожденны,

Потоки вод в брегах шумят.

Полям и рощам обрученна,

Восходит на горы весна,

Зеленой ризой облеченна,

Умильный кажет взор она.

Уготовляя царство лету,

Приближилося солнце к нам,

Прибавило дневного свету

И жизни хладным сим странам.

Благословенну возвещает

Нам жатву дышащий зефир,

Натура взор к нам обращает

И новый созидает мир.

Я мысли в вечность погружаю

До первых бытия начал

И всю вселенну вображаю,

Когда господь ей образ дал.

Невеста будто бы в убранстве,

Является очам земля,

Времян цветущих в постоянстве,

Ликуют реки, лес, поля.

Стадами покровенны горы,

Там реки, зеркало небес;

Там в рощах раздаются хоры

Поющих птиц между древес.

Весна очам изображает

Первоначально житие,

Творцу вселенной подражает,

Даруя тварям бытие.

Из вечной бездны извлеченна,

Возвеселилась тако тварь,

Земля цветами облеченна:

В селеньи райском твари царь.

Подобной радости вкушенье

Я чувствую в весенни дни,

Вливают в сердце утешенье

И душу веселят они.

Всё то же! только мы забыли,

Чем прежних жизнь людей сладка;

Увы! они невинны были;

Невинность в наши дни редка.

Друг другу мы напоминаем

Желаний наших главну цель;

Апрель обманом начинаем,

Едва ль не весь наш век — апрель.

Когда б я птичкой был,

Я к той бы полетел,

Котору полюбил,

И близко к ней бы сел;

Коль мог бы, я запел:

«Ты, Лина, хороша,

Ты птичкина душа!»

Мой малый бы носок

Устам ее касался;

Мне б каждой волосок

Силком у ней казался;

Я б ножку увязить

Хотел в силке по воле,

Чтоб с Линой вместе быть

И Лину бы любить

Во сладком плене боле.

Где сердце у меня,

Ты спрашиваешь смело.

Ответствую, стеня:

Из груди улетело!

Летало на крылах,

Свободой веселилось,

Теперь в твоих очах

Навек остановилось;

Из глаз твоих оно

Не может отлучиться,

Доколь с твоим в одно

Навек соединится.

Где прошедшее девалось?

Всё, как сон, как сон, прошло;

Только в памяти осталось

Прежнее добро и зло.

Будущего ожидаем;

Что сулит оно, не знаем;

Будущее настает —

Где ж оно? Его уж нет!

Всё, что в жизни нам ласкает,

Что сердца ни веселит,

Всё, как молния, мелькает,

Будто на крылах летит;

Ах! летит невозвратимо,

Как река, проходит мимо,

И реке возврата нет —

К вечности она течет.

Я не тот, кто дней во цвете

На земле существовал,

И не тот, кто жизни в лете

Время числить забывал;

Зимнему подобно хладу,

Старость наших дней отраду

И веселости мертвит;

Уж не тот мой нрав, ни вид.

Те, которы восхищали

Взор мой, женски красоты

Жизни вечером увяли,

Будто утренни цветы;

Те, со мною что родились,

Возрастали, веселились, —

Как трава, тех век пожат,

И в земле они лежат.

В юности моей чинами

Мысли я мои прельщал,

Но, покрытый сединами,

Суетность чинов познал.

Во цветущи дни приятство

Обещало мне богатство:

Вижу в зрелые лета,

Что на свете всё тщета!

Всё тщета в подлунном мире,

Исключенья смертным нет;

В лаврах, в рубище, в порфире —

Всем оставить должно свет.

Жизнь, как ветерок, провеет,

Всё разрушится, истлеет;

Что ни видим, бренно то,

А прошедшее — ничто!

Солнце то же надо мною,

Та же светит мне луна;

Те ж цветы растут весною,

Но скучает мне весна.

Что меня ни утешало,

Время, время всё умчало;

Жизни сей кратка стезя,

И продлить ее нельзя.

Что такое есть — родиться?

Что есть наше житие?

Шаг ступить — и возвратиться

В прежнее небытие.

Нет! когда мы век скончаем,

В жизни будущей встречаем

Наши прежние дела

В книге и добра, и зла.