Избранные произведения

Кто сколько ни сердись, а я начну браниться:

С бездельством, с глупостью людской мне не ужиться.

Везде продерзостный беспутство кажет вид;

Бесчестие в чести, из моды вышел стыд,

Почти с кем ни сойдусь, с кем речь ни начинаю —

Или невежество, или порок встречаю.

Куда ни кинь, так клин: тот честен, так глупец;

Другой умен, так плут, ханжа, обманщик, льстец;

И, словом, в свете сем так редки Аристиды,

¹⁰ Как гладкие стихи в творце «Тилемахиды».

В приказе некогда расправы я искал,

В котором Бестолков судьею заседал.

Бесспорно, Бестолков был честен, благороден,

Ни правых обвинить, ни взятки брать не сроден,

Был добрый человек и мне служить хотел,

Но сделать мне добра, к несчастью, не умел.

Жена его умна и мне б помочь умела,

Но я был не по ней, могла, да не хотела.

Что ж делать? искони таков уже сей свет:

²⁰ Не глупость, так порок в нем первенство берет:

Надутов в знать вошел — так всех пренебрегает,

Завистов чином мал — так знатных презирает,

И хочет, предприяв ничьих заслуг не чтить,

Иль всем равнять себя, иль всех с собой сравнить.

Казну обворовав, обворовав соседов

И вором на суде изобличенный Вредов,

По милости людей, которых обокрал,

Избавился столба и ссылки миновал;

Теперь боярам брат, деревни покупает

³⁰ И тех каретою своею в грязь толкает,

Которых по миру таскаться он пустил.

А я, чтоб я таких уродов не журил?

Чтоб, видя глупости одних, других пороки,

Я стал молчать? нет, нет; скорей, отсроча сроки,

Не станет ростовщик на росты росты драть,

Скорей подьячие не станут взятки брать,

Скорей по-лю́дски жить и мыслить Чу́днов станет,

Чем правдой мой язык их уличать устанет.

Послушай каждого: уверит и Ролет,

⁴⁰ Что совести своей внаем не отдает

И правосудием он торговать не смеет,

Вредить, обманывать, лукавить не умеет;

Хоть доброй славой нищ, да честностью богат,

И, словом, верь ему, он наших дней Сократ.

Но сколько тягостно быть честным, каждый знает:

Долг добродетели нас часто принуждает,

Корысть свою забыв, пожертвовать другим

Покоем, временем, имением своим,

Что часто нам самим напасть иль вред наводит;

⁵⁰ Так верных в том иной расчетов не находит,

Но чтоб другим своих пороков не казать,

За добродетель их умеет выдавать.

И все на свете сем, как в вольном маскераде,

Не в обычайном им, не в свойственном наряде,

Закрывшись масками, подложный кажут вид,

Пока еще не весь в них истребился стыд.

«Ах, здравствуй, душенька! ну! как ты поживаешь?

Я так тебя люблю; а ты нас покидаешь!

Да что-то грустен ты? скажи, любезный друг!

⁶⁰ Скажи мне, что могу я для твоих услуг?

Я всем готов... Постой, твой кошелек в кончине,

Я еду выиграть, так если в половине

Ты хочешь быть со мной, то я тебе божусь,

Что сотнею-другой с тобою поделюсь».

Так вот Щечилов мне усердно предлагает

Обворовать меня, он дружески желает

Затем меня игрой продать другим плутам,

Чтоб с ними разделить мой вексель пополам.

Учености надев личину дерзновенно,

⁷⁰ Самхвалов хочет всех насильно, неотменно

Уверить о своем и знаньи и цене;

Он, качества свои хваля наедине,

Упорно в том себя нередко уверяет,

Что он и то, о чем в свой век не слышал, знает,

Но, пухлым слогом вздор стараясь заглушить,

Принудил дураков себя премудрым чтить.

Пиитом Чуднов быть взяв на себя обузу,

Неволею свою летать заставил музу,

Свой мелкомысленный славенско-русский бред

⁸⁰ За образец ума и вкуса выдает;

Но он бы с Мевием со временем сравнялся,

За пышной мыслию когда бы не гонялся

И не старался бы, желая вверх парить,

В стихах своих луну зубами ухватить.

Ну что ж? пускай его никто не понимает, —

Читатель ничего иль мало в том теряет;

Его несносный бред, прельщающий глупца,

Не столько пагубен, как сладка речь льстеца.

Злохват бежит ко мне, прижав к груди, целует

⁹⁰ И благодетелем и другом именует;

Клянется, что он всем пожертвовать мне рад,

И клятвами острит коварной злобы яд;

Он рвется, мучится, отчаяньем мятется,

Пока конца моей напасти не дождется.

Драч совесть выдает свою за образец,

А Драч так истцов драл, как алчный волк овец;

Он был моим судьей и другом быть мне клялся,

Я взятки дать ему, не знав его, боялся;

Соперник мой его и знал и сам был плут,

¹⁰⁰ Разграбив весь мой дом, позвал меня на суд.

Напрасно брал себе закон я в оборону:

Драч правдой покривить умел и по закону;

Тогда пословица со мной сбылася та,

Что хуже воровства честна́я простота;

Меня ж разграбили, меня ж и обвинили

И вору заплатить бесчестье осудили.

Я не окончил бы, когда б хотел я счесть

Пути, которыми людей проводит лесть.

Сей трусит предо мной, а за глаза поносит;

¹¹⁰ Тот друга моего затем лишь имя носит,

Чтоб как при случае меня обворовать;

Другой затем, что я могу ему достать

Тот чин, которого добиться он желает,

Иной министр меня лишь для того ласкает,

Что в нем дела мои и разум почтены;

Другой не для того, но для моей жены,

Тот от меня занять, тот поживиться хочет,

И всяк на счет чужой лишь про себя хлопочет.

Теперь не так уж глуп, как в старину, был свет:

¹²⁰ Предубеждения и нравы древних лет

Из моды вывелись, равно как их наряды;

Друг другу услужить, помочь друг другу рады,

Бывало, праотцы теперешних отцов

(С свечою поискать теперь таких глупцов).

Во все сердца уже проникло просвещенье;

В том славу полагать, в чем было поношенье,

Бесчестье и порок согнать с лица земли,

Быть правыми во всем два средства мы нашли:

Одно — людской молвы себя превыше ставить;

¹³⁰ Другое — всяко зло в хороши толки плавить.

Тот всеми по делам бездельником почтен,

Напрасно говорит — я светом осужден,

Молву людскую я и толки презираю,

Довольно, что я сам себя честны́м считаю.

От общепринятых тот правил отступив

И философии свой разум посвятив,

Отечеством своим вселенну всю считает,

А порознь каждого щечит и обирает.

Хотя уже теперь рачительной рукой

¹⁴⁰ Восстановя в своем владении покой,

Екатерина путь к нестройствам заградила,

Злодеям суд творя, злу жало притупила,

Дает нам способы друг другу помогать

И цену каждого достоинств отличать.

Со всем тем, сколь она о благе ни печется,

Злодейство рушится, а глупость остается.

Монархиня легко могла попрать Луну,

Монархов примирить, искоренить войну,

И легче б силою вселенну покорила,

¹⁵⁰ Чем из числа людей глупцов искоренила.

Она науками России жизнь дает,

И, воспитанием распространяя свет,

Под сению своей художества покоит,

Искусству, разуму покровы, храмы строит

И мрак невежества и хищность, корень зла,

Из всех подвластных ей пределов прогнала,

Счастливит нас, хранит, покоит, просвещает,

Но глупости ничто, никак не истребляет:

Науки возросли, художества цветут,

¹⁶⁰ Родятся авторы, а глупость тут как тут.

Как в ниве, многими удобренной трудами,

Проникнув, плевелы промежду колесами,

Неспелый повредя, глушат созрелый плод,

Так вольный в свет себе глупцы позволя вход,

Не быв посеяны, растут и созревают,

Дают худой пример и знанья затмевают.

Иные, чтоб себя пред светом отличить,

Усердием своим стремятся помрачить

Дела монархини, воспев их недостойно,

¹⁷⁰ Нелепым голосом и низко и нестройно.

Я, сам моложе быв, их смелостью польщен

И дерзким сделаться примером поощрен,

Желая поместить себя в их вздорном лике,

Стихами слабыми и на чужом языке[1]

Екатеринины пел славные дела,

Тогда как их уже давно перевела

Не на один, на все земных племен языки

Молва, гласящая царей дела велики.

Итак, без воли муз я славить то желал,

¹⁸⁰ О чем весь свет греметь насилу успевал.

О! если бы тогда какой наставник строгий

Внушил мне, сколько дух и разум мой убогий

Ко прославлению великих дел ея,

Что всуе глас крепить усердьем тщился я,

Что мне ее дела и имя в свете славить

Так кстати, как бы горсть воды в Неву прибавить, —

О, сколько б я его теперь благодарил:

Он из числа глупцов меня бы искупил.

Но если б вздумало правление уставом

¹⁹⁰ Глупцов принудить быть всегда в рассудке здравом,

То, верно б, я и весь ослиный их собор

Совсем сошли с ума, ему наперекор.

Закон — преграда злым, спокойство утверждает,

От сильного руки бессильных защищает;

Злодейство может он карать, искоренить,

Но глупостей людских не в силах истребить.

Так что ж! не должно ли изыскивать стараться,

Чем с глупостью глупцов принудить бы расстаться?

Пиитов научить без смысла не греметь

²⁰⁰ И веру теплую к рассудку возыметь?

Но можно ли каким спасительным законом

Принудить Мевия мириться с Аполлоном?

Не ставить наподряд за деньги гнусных од

И рылом не мутить кастальских чистых вод?

Толпа несмысленных и мерзких рифмотворцев,[1]

Слагателей вранья и сущих умоборцев,

Со всем семейством их, не убоясь судов,

Напутав кое-как и прозы и стихов,

В свет могут их пустить без пошлин, без окладу,

²¹⁰ Уму, читателям и музам на досаду.

Злодеям казнь грозит и строгости суда,

Презрение и стыд — бездельникам узда,

А делать глупости всяк может без препоны.

Когда ж духовные и светские законы

Не могут пра́вами власть глупости унять,

Так что ж осталося? — ей зеркало казать,

В которое взглянув, себя бы устыдилась.

Сатира, кажется, на то лишь и родилась,

Чтоб в лицах с глупостью порок изображать

²²⁰ И корень их и власть во нравах истреблять,

Колючей шуткой ум и сердце исправляя.

Итак, когда глупцы, стихи сии читая,

Похожими себя в иных местах найдут,

Да не винят меня за беспристрастный суд:

Я, правдою внушен, пишу ее уставы.

Глупцы, бездельники, свои испортя нравы,

Не до́лжны на меня за то одно восстать,

Что я пороки их старался исправлять;

Я им добра желал; а если и восстанут

²³⁰ И, рассердясь, меня ругать за правду станут,

То, презря с твердостью неправедный их гнев

И снисхождением их буйство одолев,

За наглую их брань не стану я сердиться:

Я не с людьми хочу — с пороками браниться.

Приемлю лиру, мной забвенну,

Отру лежащу пыль на ней;

Простерши руку, отягченну

Железных бременем цепей,

Для песней жалобных настрою,

И, соглася с моей тоскою,

Унылый, томный звук пролью

От струн, рекой омытых слезной;

Отчизны моея любезной

¹⁰ Порабощенье воспою.

А ты, который обладаешь

Един подсолнечною всей,

На милость души преклоняешь

Возлюбленных тобой царей,

Хранишь от злого их навета!

Соделай, да владыки света

Внушат мою нелестну речь, —

Да гласу правды кротко внемлют

И на злодеев лишь подъемлют

²⁰ Тобою им врученный меч.

В печальны мысли погруженный,

Пойду, от людства удалюсь

На холм, древами осененный,

В густую рощу уклонюсь,

Под мрачным, мшистым дубом сяду.

Там моему прискорбну взгляду

Прискорбный всё являет вид:

Ручей там с ревом гору роет,

Унывно ветр меж сосен воет,

³⁰ Летя с древ, томно лист шумит.

Куда ни обращу зеницу,

Омытую потоком слез,

Везде, как скорбную вдовицу,

Я зрю мою отчизну днесь:

Исчезли сельские утехи,

Игрива резвость, пляски, смехи;

Веселых песней глас утих;

Златые нивы сиротеют;

Поля, леса, луга пустеют;

⁴⁰ Как туча, скорбь легла на них.

Везде, где кущи, села, грады

Хранил от бед свободы щит,

Там тверды зиждет власть ограды

И вольность узами теснит.

Где благо, счастие народно

Со всех сторон текли свободно,

Там рабство их отгонит прочь.

Увы! судьбе угодно было,

Одно чтоб слово превратило

⁵⁰ Наш ясный день во мрачну ночь.

Так древле мира вседержитель

Из мрака словом свет создал.

А вы, цари! на то ль зиждитель

Своей подобну власть вам дал,

Чтобы во областях подвластных

Из счастливых людей несчастных

И зло из общих благ творить?

На то ль даны вам скиптр, порфира,

Чтоб были вы бичами мира

⁶⁰ И ваших чад могли губить?

Воззрите вы на те народы,

Где рабство тяготит людей,

Где нет любезныя свободы

И раздается звук цепей:

Там к бедству смертные рожденны,

К уничиженью осужденны,

Несчастий полну чашу пьют;

Под игом тяжкия державы

Потоками льют пот кровавый

⁷⁰ И зляе смерти жизнь влекут;

Насилия властей страшатся;

Потупя взор, должны стенать;

Подняв главу, воззреть боятся

На жезл, готовый их карать.

В веригах рабства унывают,

Низвергнуть ига не дерзают,

Обременяющего их,

От страха казни цепенеют

И мыслию насилу смеют

⁸⁰ Роптать против оков своих.

Я вижу их, они исходят

Поспешно из жилищ своих.

Но для чего с собой выводят

Несущих розы дев младых?

Почто, в знак радости народной,

В забаве искренней, свободной

Сей празднуют прискорбный час?

Чей образ лаврами венчают

И за кого днесь воссылают

⁹⁰ К творцу своих молений глас?

Ты зришь, царица! се ликует

Стенящий в узах твой народ.

Се он с восторгом торжествует

Твой громкий на престол восход.

Ярем свой тяжкий кротко сносит

И благ тебе от неба просит,

Из мысли бедство истребя,

А ты его обременяешь:

Ты цепь на руки налагаешь,

¹⁰⁰ Благословящие тебя!

Так мать, забыв природу в гневе,

Дитя, ласкающеесь к ней,

Которое носила в чреве,

С досадой гонит прочь с очей,

Улыбке и слезам не внемлет,

В свирепстве от сосцев отъемлет

Невинный, бедственный свой плод,

В страданьи с ним не сострадает

И прежде сиротства ввергает

¹¹⁰ Его в злосчастие сирот.

Но ты, которыя щедроты

Подвластные боготворят,

Коль суд твой, коль твои доброты

И злопреступника щадят, —

Возможно ль, чтоб сама ты ныне

Повергла в жертву злой судьбине

Тебя любящих чад твоих?

И мыслей чужда ты суровых, —

Так что же? — благ не скрыла ль новых

¹²⁰ Под мнимым гнетом бедствий сих?

Когда пары и мглу сгущая,

Светило дня свой кроет вид,

Гром, мрачны тучи разрывая,

Небесный свод зажечь грозит,

От громкого перунов треска

И молнии горящей блеска

Мятется трепетна земля, —

Но солнце страх сей отгоняет

И град сгущенный растопляет,

¹³⁰ Дождем проливши на поля.

Так ты, возлюбленна судьбою,

Царица преданных сердец,

Взложенный вышнего рукою

Носяща с славою венец!

Сгущенну тучу бед над нами

Любви к нам твоея лучами,

Как бурным вихрем, разобьешь,

И, к благу бедствие устроя,

Унылых чад твоих покоя,

¹⁴⁰ На жизнь их радости прольешь.

Дашь зреть нам то златое время,

Когда спасительной рукой

Вериг постыдно сложишь бремя

С отчизны моея драгой.

Тогда — о лестно упованье! —

Прервется в тех краях стенанье,

Где в первый раз узрел я свет.

Там, вместо воплей и стенаний,

Раздастся шум рукоплесканий

¹⁵⁰ И с счастьем вольность процветет.

Тогда, прогнавши мрак печали

Из мысли горестной моей

И зря, что небеса скончали

Тобой несчастье наших дней,

От уз свободными руками

Зеленым лавром и цветами

Украшу лиру я мою;

Тогда, вослед правдивой славы,

С блаженством твоея державы

¹⁶⁰ Твое я имя воспою.

Красуйся, счастлива Россия!

Восторгом радостным пылай;

Встречая времена златые,

Главу цветами увенчай,

В порфиру светлу облекися,

Веселья миром умастися.

Да глас твой в песнях возгремит,

Исполнит радостью вселенну:

Тебе свободу драгоценну

¹⁰ Екатерина днесь дарит.

О дар божественныя длани!

Дар истинных богоцарей,

Достойных вечной сердца дани,

Достойных мира алтарей!

Российские сыны! теките,

Усердья жертвы принесите:

Мы с ними той к стопам падем,

Чья нас десница восставляет,

Оковы с наших рук снимает

²⁰ И с вый невольничий ярем.

С времен, в забвении лежащих,

Наш род был славен на земли.

Везде с молвой побед гремящих

Российски лавры возросли.

Не там лишь, где восшедша Феба,

Текущего по своду неба

И в понт сходяща, виден свет,

Но там, где бог сей не сияет,

Завесы звездной не вскрывает,

³⁰ Где вечно мрачна ночь живет.

Среди такого блеска славы,

Побед, которым нет числа,

Во узах собственной державы

Россия рабства дни влекла.

Когда чужую цепь терзала,

Сама в веригах унывала

И не рвала своих оков,

Но раболепными руками

Упадших пред ее ногами

⁴⁰ Царей брала под свой покров.

Теперь, о радость несказанна!

О день, светляе дня побед!

Царица, небом ниспосланна,

Неволи тяжки узы рвет;

Россия! ты свободна ныне!

Ликуй, — вовек в Екатерине

Ты благость бога зреть должна:

Она тебе вновь жизнь дарует

И счастье с вольностью связует

⁵⁰ На все грядущи времена.

Обилие рекой польется

И ризу позлатит полей.

Глас громких песней разнесется,

Где раздавался звук цепей.

Девиц и юнош хороводы

Выводят уж вослед свободы

Забавы в рощи за собой;

И старость, игом лет согбенна,

Пред гробом зрится восхищенна,

⁶⁰ С свободой встретя век златой.

Развязанными днесь крылами

Орел российский воспарит

Над гордыми его врагами,

С высот их выи поразит;

Обвившись пламенем перуна,

В Эвксине из руки Нептуна

Трезубый жезл исторгнет он;

В дальнейшие врагов пределы

Пошлет молниеносны стрелы

⁷⁰ И раздробит сарматский трон.

Лети, пернатых царь! взносися,

Главой касайся небесам,

Над кровом вечности спустися,

Внеси в ее священный храм

Священный лик Екатерины.

Бессмертных дел ее картины

Там изваянны на стенах;

Да узрят веки отдаленны,

Колико времена блаженны

⁸⁰ Текут в подвластных ей странах.

А ты, которая свободу,

Как животворный свет, даришь!

Знай, что российскому народу

Ты вечну цепь принять велишь:

Мы прежде власти покорялись,

В плену днесь кротости остались

И стали пленнее стократ, —

Твои щедроты бесконечны,

Сии сердец оковы вечны

⁹⁰ И дух свободы покорят.

В потомстве благодарны россы,

Наследники времен златых,

Воздвигнут в честь твою колоссы,

Блестящи славой дел твоих.

В них кроткий образ изваянный,

Рукою правды увенчанный,

Святиться будет в род и род;

И время, кое всё сражает,

Бессмертну косу изломает

¹⁰⁰ Об памятник твоих щедрот.

Престол ее на скандинавских,

Камчатских и златых горах,

От стран таймурских до кубанских

Поставь на сорок двух столбах.

Как зеркал восемь бы, стояли

Ее великие моря.

С полнеба звезды освещали,

Вокруг — багряная заря.

На сребролунно государство

Простри крылатый, сизый гром;

В железно-каменное царство

Брось молньи и поставь вверх дном.

Орел царевнин бы ногою

Вверху рога Луны сгибал;

Тогда ж бы на земле другою

У Льва голодный зев сжимал.

Представь, чтоб глас сей светодарный,

Как луч с небес, проник сердца,

Извлек бы слезы благодарны,

И все монарха и отца

И бога бы в Фелице зрели,

Который праведен и благ;

Из уст бы громы лишь гремели,

Которы у нее в руках.

Рафаэл Санкцио Урбинской,

За Стикс отшедший на покой,

Мурзе Орды Киргизской, Крымской,

Каракалпацкой, Золотой,

А подлинно какой, не знает,

Здоровья, счастия желает

И просит сей принять ответ

На то посланье длинновато,

Которое Эрмий крылатый

¹⁰ Ему на сей доставил свет.

Мурза! Сто тридцать повелений,

Предписанных тобою мне,

Признаться, удивили тени,

Живущи в здешней стороне:

Казалось им то очень странно,

Что так слегка и столь пространный

Ты вздумал мне урок задать,

Над коего и сотой долей,

Поверь, со всею доброй волей

²⁰ Пришло бы в пень Апеллу стать.

Ты, видно, думал, что не диво

Изобразившим вещество

Изобразить достойно, живо

И непостижно божество;

Что как воображенью слово,

Так краской мастерство готово

Высоку мысль глазам казать;

И как ума паренья скоры,

Так кисти смелые узоры

³⁰ И чувствам образ могут дать.

Но нет, Мурза! не так не трудно,

Как то себе мечтаешь ты,

Всех прелестей собранье чудно

Искусно слить в одни черты,

Чтоб душу ангела небесна

Представила краса телесна.

Мы солнце видим каждый день,

Однако вся искусства сила

Изобразить сего светила

⁴⁰ Одну подобья может тень.

Не так легко «над полвселенной

На сорок токмо двух столбах

Престол поставить вознесенный,

В осьми смотрящийся морях;

Так ноги распростерть Орлины,

Чтоб сжал одною зев он Львиный,

Другой рога Луны сгибал;

И написать, как гром горящий,

В деснице кроткой, злым грозящий,

⁵⁰ Гремел из уст, но не сражал».

А ты хотел, чтобы все дива,

Которы нам ты возвестил,

Чтоб опись славных дел архива

В одну картину я вместил!

Хоть знал я тщетное желанье,

Но всё употребил старанье

Тебе сколь можно угодить;

И так пустяся наудачу,

Чтобы решить твою задачу,

⁶⁰ Я предприял ее дробить.

Сперва, созвав в совет согласный

Весь живописный наш синклит,

Фелицы твоея прекрасной

Решился я представить вид;

А чтоб исполнить чудно дело,

Юноны сановитой тело

Минервиной главой свершил;

И, прелестьми трех граций нежных

Покрыв, о чреслах белоснежных

⁷⁰ Кипридин пояс обложил.

И восхищался... как, пред мною

Представши, бей каких-то орд,

Под шайкой, бритой головою

И длинными усами горд,

Спросил: кого изображаю?

«Фелицу». — «Как, ее? — я чаю,

Что бредишь ты, — брось кисти прочь,

И труд, мой друг, оставь напрасный:

Ее ли образ то прекрасный?

⁸⁰ Он сходен с ним, как с полднем ночь».

Сказал и с гневом удалился.

Приветством удивлен таким,

Я речь завесть поторопился

О чудной сей Фелице с ним;

Догнав его: «О бей почтенный! —

Сказал. — Оставим несравненный

Фелицын вид; позволь спросить

Совета, как бы кисть счастлива

Могла сего осьмого дива

⁹⁰ Хоть подвиги изобразить?»

«Хоть подвиги? Не трудно дело

Затеял ты в уме своем!

Хотя б вас сто над ним сидело

Весь век, вы стали бы ни с чем.

Для рам обширной толь картины

Мал лес всей здешней Палестины;

А где взять красок и кистей?

Опомнися, тебе ль пристало

Явить нам ясное зерцало

¹⁰⁰ Великих дел царевны сей?

Над всеми царствами вселенной

Она возносится как кедр

Над тростью гибкой, униженной,

Чуть выросшей из влажных недр.

Державный скипетр простирает:

На царства там граждан венчает,

В подданство царствы здесь берет:

Тут в брань текущи зря державы,

Претит потоки лить кровавы,

¹¹⁰ И суд и мир им подает.

Се гром и треск ее перуна,

Страшилища владык земли,

С полнощи грянув, дом Нептуна

В Средземном понте потрясли.

Там гидр она в волнах сжигала,

Луну надменну затмевала

Крылами своего Орла;

И, царств не возмутя покою,

В предел свой сильною рукою

¹²⁰ Пространно море вовлекла.

Но слова ли возможет сила

Явить в величии своем,

Как мрак полнощи просветила

Она премудрости лучом?

Как с подданных сняла оковы,

В них души поселила новы

И как, где труд свой не свершен

За прагом гроба оставляла,

Она там счастье засевала

¹³⁰ Для жатвы будущих племен.

Но что! по всей вселенной ныне

Гремят дела ее одной,

И на пространной сей холстине

Насилу кистию златой

Писать их слава успевает,

То как рука твоя дерзает

Подъять толь непомерный труд?

Оставь, мой друг, не суетися;

Кому дивится свет — дивися,

¹⁴⁰ А кисть и краски спрячь под спуд».

Премудрого сего совета,

Мурза! отнюдь не презрю я.

Итак, Фелицына портрета,

Ниже картины дел ея

Тебе доставить не намерен.

Когда ж ты в способах уверен

Те чуда живо написать,

То кисть и краски пред тобою:

Пиши волшебною рукою,

¹⁵⁰ Что живо так умел сказать.

Неизмеримую вселенну

Обтекши, колесо времен

Взвело веками поглощенну

Чреду ужасных перемен:

Сыны Титеи вновь родились,

Против небес вооружились.

Тифон и буйный Енкелад,

Вращая исступленны взоры,

На горы возметают горы

¹⁰ И срынуть трон богов грозят.

Неистовы сии Титаны

Среди Европы восстают;

Как раскаленные волканы,

Пылая, ось земли трясут,

Кипящу лаву извергают,

Под пеплом грады погребают.

И кто горящего жерла

Потушит пагубны пожары?

Молва гласит, как громы яры:

²⁰ «Крыло полнощного Орла».

Лети ж, орел! как вихрь с снегами!

Россиян бранный дух, лети!

Орла вечернего с птенцами,

Европу страждущу спасти.

Пари — и в молненном полете

Яви того, кто в полном свете

Блестящую Луну затмил,

Низверг твердыни сопостатов

И наглой вольности сарматов

³⁰ Рога строптивы сокрушил.

Взносись — и грозные Титаны

Твоим перуном да падут.

Восстанови закон попранный,

Реки цареубийцам суд,

Креста не дай дробить на части

И буйств против законной власти

Неистову прерви борьбу.

Всевышний небо преклоняет,

Весы тебе и меч вручает:

⁴⁰ Царей и царств реши судьбу.

Се день плачевный возвратился;

Пролей вновь токи слез, о росс!

В сей день внезапно сокрушился

Величественный твой колосс,

Вознесший скипетр твой, державу,

Наследную от предков славу

Поверх чела всех царств земных.

Полвека он, как фар, сияя,

Стоял, всю полночь озаряя,

¹⁰ Но пал, — погас в единый миг.

Стекайтесь, россы! и воззрите

На тлен сиявшего венца.

Печали мраком осените

Унылы, скорбные сердца;

И падши на ступень гробницы,

Омойте слез ручьем зеницы.

Теперь сих слез, похвал сих дар

Уж не почтется данью лести:

Признательность к бездушной персти

²⁰ Явит лишь душ усердный жар.

Воспомним днесь Екатерины

Бессмертны, доблестны дела.

Их слава вечности пучины

Как молний рассечет стрела.

Любви, трудов ее предметы

Усердьем пламенным согреты,

Возможем ли мы их забыть?

Потомство поздно не забудет,

Но успевать чуть мыслью будет

³⁰ Вслед громких подвигов парить.

Там наглы, кровожадны орды,

Что нас в позорный плен вели,

России древним рабством горды,

Исчезли уж с лица земли.

Срацин лежит попран двукраты.

Кичливы, буйные сарматы

Престол свой раздробленный зрят.

Горами, морем отделенный,

Пал перс, в степях своих сраженный;

⁴⁰ В волнах срацин и готф горят.

С времен Елены, где российский

И челн не плавал, там наш флаг

Покрыл весь бурный понт Эвксинский,

Агарянам нанося страх.

Здесь Тавр, Кавказ пред ней склонился,

Там Днестр у ног ее извился.

Но что? найдется ли предел

И брег морей толь отдаленных,

Где лавров, где б олив зеленых

⁵⁰ Не насадил ее Орел?

Страны, на кои мощны длани

И Петр лишь в мыслях налагал,

Теперь уже несут ей дани;

Свершилось всё, что он внушал.

Но если часто меч Паллады

Сверкал, враждебны руша грады,

И дух, трофеями прельщен,

Победам коль не клал границы,

Россия! дух твоей царицы

⁶⁰ Твоей был славой воскрылен.

Но днесь прогнав печальны мысли,

Забыв омытый лавр в крови,

Коль можешь, благости исчисли,

Плоды ее к тебе любви.

С юнейших лет твоей державы

Она закон, и дух, и нравы

Стремилась в сердце вкоренить,

Страны природной отчуждилась

И в дщерь России превратилась,

⁷⁰ Чтоб нежной матерью ей быть.

Прияла скиптр — зовет науки,

Средь тьмы распространила свет

И, к сиротам простерши руки,

Их жизнь покоит, бережет.

Враждебны потрясая троны,

Дарует кротки нам законы:

С собой в судилище сидеть

Священно право уделяет

И имя рабства истребляет,

⁸⁰ Душами славясь лишь владеть.

При ней мы собственность познали,

Предмет стяжаний, мзды печать,

И крылья мыслей расширяли,

Дерзая правду ей вещать.

Тут ею казнь смягчилась строга,

Легчит она там гнет налога,

Щедроты на народ лия.

Не данники, мы дети были,

И самовластный жезл забыли

⁹⁰ Под кротким посохом ея.

Но ах! Где матерь и царица?

О скорбь, несносная сердцам!

Увы! Уже мертва десница,

Блаженство зиждившая нам.

Уж в пепел сердце перетлело,

Что к нам любовию горело.

Злый рок драгую нить пресек,

С которой наше счастье длилось!

За мрачны тучи закатилось

¹⁰⁰ Российско солнце уж навек.

Прийди ж, о росс! на гроб сей хладный,

Призвавши тень ее, пролей

С мольбою слезы безотрадны,

И поклянемся там пред ней:

Коль благости ее забудем

И памяти святить не будем,

Да меч наш, устремленный в бой,

Как трость, в деснице сокрушится,

Как бич, ординец возвратится,

¹¹⁰ лежавший под ее пятой.

А ты, облекшийся в сиянье,

Ликуй теперь, небесный дух!

Не аки северно блистанье,

Как царь лучей, вселенной круг

Согрев, ты к западу склонился

И в звездном храме водворился.

Ликуй там до конца времян!

Хоть червь снедать твой гроб захочет,

Бессмертна лавра не проточит:

¹²⁰ Живешь в сердцах ты россиян.

Блажен, в совет кто нечестивых

Нейдет, на грешных путь не стал

И на седалище кичливых

Губителей не восседал.

Но всею волей покорится

Закону бога своего,

И днем и ночью поучится

В заветах праведных его.

Как древо будет насажденно,

Что при истоках вод растет,

Плодом вовремя отягченно,

И лист его не отпадет.

Во всем, что ни творит, успеет.

Не тако грешные, не так:

Но яко прах, что ветр возвеет

С лица земли в пустых степях.

На суд не встанут нечестивы,

Ни грешны к праведным в совет;

Господь бо весть пути правдивы,

А злых в пути погибель ждет.

Почто смущаются языки,

Текут вслед буйства своего?

Земные восстают владыки

На бога и Христа его.

Рекли: «Заветы их отрынем,

Железны узы разорвем

И, презря власть их, с выи скинем

Несносный, тяжкий их ярем».

Но их безумству посмеется

Живый на небесах, — речет...

И сонм их страхом потрясется,

Господня ярость их сметет.

Я царь, Сиона обладатель,

Творца я волю возвестил.

«Ты сын мой, — рек ко мне создатель, —

Мой сын! я днесь тебя родил.

Проси: тебе я в поднебесной

Языки дам всех стран земных.

Твой скиптр их упасет железный

И, как скудель, сотрет он их».

И ныне, о цари! внемлите,

И миру судии всему!

Творцу со трепетом служите,

Со страхом радуйтесь ему.

Приймите глас святых заветов,

Да гнев его не воскипит

И вас, средь пагубных советов,

В путях коварных потребит.

Но он блистает уж громами

Во гневе с трона своего.

Блаженны правые сердцами

В надежде твердой на него!

Не обличи меня ты яростью твоею,

О боже! гневом не карай,

Но кротко пощади, — я в немощах слабею:

Помилуй, призри, исцеляй.

Уже вся сила сокрушилась

В груди, стесненной скорбью злой,

И вся душа моя смутилась:

А ты что медлишь? боже мой!

Восстань и душу днесь не дай на жертву злобе;

Избавь для славы твоея,

Зане кто о тебе воспомнит в аде, в гробе?

От вздохов утрудился я,

На всяку ночь постель омыю,

Слезами ложе омочу;

Перед врагом склоняя выю,

В напастях скорбну жизнь влачу.

Бегите от меня, все мыслящие злобно!

Господь моим стенаньям внял.

Услышал он мое моление прискорбно

И теплую мольбу приял.

Да возмятутся, постыдятся

Все мне желающие злых,

Да вскоре тощи возвратятся,

И студ везде да встретит их.

С каким в полдневный зной стремленьем

Летит елень на брег ручья,

С таким, о боже! нетерпеньем

Парит к тебе душа моя.

Душа моя стремится к богу,

К живому, к сильному творцу,

Но, жизни сей прошед дорогу,

Когда явлюсь его лицу?

О скорбна мысль! почто мгновенно

Нельзя, веселый множа сонм,

Со гласом песни восхищенной

Войти, ликуя, в божий дом?

Мне слезы были в снедь всю ночь и день печали,

Моя беседа — томный вздох,

Когда враги мне повторяли:

«Скажи нам, ныне где твой бог?»

Почто, душа моя! уныла,

Почто меня ты возмутила?

На бога уповай: он вознесет твой рог,

Хвалы моей услышит пенье,

Зане единый взор его — мое спасенье;

Он мой защитник, он мой бог.

Хоть зрит мой дух, печали полный,

Что бездна бездну зол зовет,

Что всех на мне напастей волны

Прешли одна другой вослед,

Но если мне господь спасенье

Явит во дни, в ночи ему

Похвальное воскликну пенье

С мольбою к богу моему.

Творцу, что в бедствах щит мне твердый,

«Почто забыл меня? — скажу. —

Когда вознесся враг злосердый,

Почто я сетуя хожу?»

Мне в грудь был острый меч во дни моей печали,

Моя беседа — томный вздох,

Когда враги мне повторяли:

«Скажи нам, ныне где твой бог?»

Почто, душа моя! уныла,

Почто меня ты возмутила?

На бога уповай: он вознесет твой рог,

Хвалы моей услышит пенье,

Зане единый взор его — мое спасенье:

Он мой защитник, он мой бог.

Творец миров и человека!

Ты испытал меня, узнал;

И сокровенны издалека

Мои ты мысли угадал.

Все подвиги мои ты знаешь,

Пути мои все видишь ты,

И каждый шаг мой назираешь

Недремно с горней высоты.

В уме рожденное лишь слово

Известно сердцу одному,

Из уст лететь едва готово,

Дошло уж к Слуху твоему.

Везде твоя мне зрится сила,

Куда ни обращаюсь я,

И верх главы моей покрыла

Стрегущая рука твоя.

Высокой столь и столь чудесной,

Творец! премудрости твоей

Постичь не может ум мой тесный,

Но, исступлен, дивится ей.

Где скрыться от тебя, не знаю:

Взнесусь над звездны высоты —

На троне там тебя встречаю,

Спущусь во ад — и тамо ты.

Парю ли на крылах денницы

За крайний океана брег —

И тамо длань твоей десницы

Мой быстрый остановит бег.

Я рек: во тьме могу сокрыться,

Но взор твой освещает тень:

Пред ним не может мрак сгуститься

И воссияет ночь, как день.

Сколь чуден бог, меня создавый,

Сколь чуден ты в делах своих!

В них луч твоей блистает славы,

Душа моя гласит о них.

Когда еще я не зачался,

Меня уж ты образовал;

И ты, когда я оживлялся,

Из чрева матери приял.

Ты твари зрел не сотворенны,

Как будто б их давно создал,

И всей их жизни дни внесенны

Уж в книге вечности читал.

О, сколь твоя премудрость дивна!

Сколь множество ее плодов!

Как время, цепь их непрерывна,

Число — как тма морских песков.

И ты ль, творец! всезрящим оком

Злодейства грешников не зришь

И в гневе праведном, жестоком

Их смертию не поразишь?

Бегите ж, злые! уклонитесь,

Язык ваш остр, как жало змей:

Хулу гласить вы не страшитесь

На бога в буйности своей.

О боже мой! ты зришь и видел,

Как дерзостных врагов твоих

Я всей душой возненавидел

И за врагов считал моих.

Изведай, крою ль в сердце злобу?

О господи! и вождь мне будь.

Смотри, мой путь ведет ли к гробу?

И к вечности скажи мне путь.

Леса, влекущие к покою!

Чертог любви и тихих дней!

Куда вы с прежней красотою

Сокрылись от моих очей?

Вас та же зелень украшает,

Но мне того уж не являет,

Чем дух бывал прельщаем мой;

Везде меня тягчат печали,

Везде, где прежде восхищали

¹⁰ Утехи, счастье и покой.

О рок! о судия жестокий!

Неумолимый царь времен!

Доколе буду слез потоки

Я лить, тобою осужден?

Доколе, в сердце скорби кроя,

Я буду прежнего покоя

Искать, в злосчастии стеня?

Иль бед моих окончи время,

Или уж всех напастей бремя,

²⁰ Собрав, повергни на меня.

В терпеньи мудра познаваем,

Несчастьем испытуем он,

Но где сверх меры мы страдаем,

Там тщетен мудрости закон.

Рожденная надежда с нами,

Доколь хоть тихими стопами

К концу напастей нас ведет,

Еще рассудок помогает,

А в ком надежда исчезает,

³⁰ Под ко́су смерти тот течет.

С юнейших лет жестокой власти

Уже я бремя ощущал

И начал чувствовать напасти,

Как скоро чувствовать я стал,

Но днесь они прешли пределы.

Сбери, о рок, острейши стрелы,

Стремись мне ими грудь пронзать;

Не убоюсь грозы напрасной:

Сразив меня рукою властной,

⁴⁰ Ты слаб мой дух поколебать.

Ты слаб! ах, нет! сей мысли верить —

Есть ложной льстить себя мечтой.

Я мог душою лицемерить

Пред всеми, но не пред собой.

Я мог страстей таить волненье,

Скрывать на сердце огорченье

И скорбь в груди запечатлеть,

Но, душу скрыть от всех умея

И ею вне себя владея,

⁵⁰ Внутри себя не мог владеть.

Страдал, — и скорби остро жало,

Таящеесь в груди моей,

Тем глубже сердце уязвляло,

Чем больше крылось от очей.

Печаль, являюща отраду,

Подобна пагубному яду,

Который, в лестном виде сна,

Коварну смерть уготовляет.

Конец терпенья предваряет

⁶⁰ Души притворна тишина.

Ручей, который с гор стремится,

Сверкает, пенится, ревет,

Сквозь дебри роется, мутится

И камни быстриной несет,

Не столько в ярости опасен,

Как ток, который тих, безгласен,

Подмывши брег, притворно спит:

Он бездну тишиной скрывает;

Тот рвенье чувств изображает,

⁷⁰ А сей отчаяния вид.

Еще не свершены печали

И луч надежды не исчез,

Пока стенанья не престали

И ток не осушился слез,

Но коль и сих отрад лишенно,

Несчастьем сердце удрученно

Таит в себе жестокость бед —

Се час ужасный наступает:

Унынье душу омрачает,

⁸⁰ А вслед отчаянье течет.

Но, внемля истины уставам,

В печалях должно ль унывать,

И должно ль счастия отравам

Свое спокойствие вверять?

Надежды должно ль нам лишаться,

Томить себя, стенать, терзаться,

Когда преходит всё как прах?

Когда для нас и горесть люта,

И час, и каждая минута

⁹⁰ К блаженству будущему шаг?

Почто ж, коль в свете всё пременно,

Почто печальми дух тягчить?

Быть может, что судьбой смягченной

Мне суждено и в счастье жить;

Быть может, что спешит уж время,

Когда напастей тяжко бремя

Она, отторгнув от меня,

Наместо их щедрот рукою

Устроит дни мои к покою,

¹⁰⁰ В блаженство горесть пременя.

Надежда, смертных утешитель!

Ты будь моих подпорой сил.

В тебе единой вседержитель

Спокойство наше утвердил.

Твой глас несчастных уверяет,

Что рок те бедствия скончает,

Которых бремя их тягчит;

А в счастии ты в том порука,

Что никогда уж с ним разлука

¹¹⁰ К напастям нас не возвратит.

А вы, леса, где грусть я крою,

Простите мне, что я посмел

Теснящею меня тоскою

Встревожить тихий ваш предел.

Несчастье вы мое внимали, —

Когда же рок, прогнав печали,

В которых дух мятется мой,

Пошлет мне прежне благоденство,

Тогда приду к вам петь блаженство

¹²⁰ И тем ваш усладить покой.

Доколе рок свирепый станет

Меня бичом напастей гнать

И по частям когда престанет

Мое он сердце раздирать?

С любезным братом разлученье

И друга верного лишенье

Едва оплакать я успел,

Се вновь жестокая судьбина

Велит мне смерть оплакать сына,

¹⁰ Что в гроб мою надежду свел.

Отцы и матери несчастны!

Моею тронуты тоской,

Придите, ваши души страстны

Да сострадают днесь со мной.

Слезами стих сей оросите

И горести моей простите,

Коль ваши раны обновит, —

Лишенный сил средь волн ревущих,

За ближних ухватясь плывущих,

²⁰ Спастися гиблющий спешит.

А вы, родители счастливы!

Внемлите скорбну песнь сию.

Коль души в вас чадолюбивы,

Восчувствуйте печаль мою.

Взглянув на ваших чад любезных,

Не пожалейте токов слезных

Над плачущим отцом пролить.

Да бог вас не лишит отрады

И да возмогут ваши чады

³⁰ До гроба вам весельем быть!

Мое веселие прервалось,

И сына моего уж нет.

О сердце, кое им прельщалось,

Претерпевай всю лютость бед!

А вы, утех лишенны очи,

Покройтеся завесой ночи

Или в источник горьких слез

Неиссякающ превратитесь!

Надеждою отрад не льститесь:

⁴⁰ Луч радости моей исчез.

Исчез, и навсегда сокрылся

Во гробе сына моего.

Увы! навеки я лишился,

Вовек не узрю уж его.

О сын мой! ты, как нежна роза,

Свирепством раннего мороза

Сраженная, поблек, увял;

Как цвет, листов не распустивший,

Одну зарю лишь только живший,

⁵⁰ Иссох и полдня не видал.

Уже ты на меня не взглянешь,

Улыбкой нежной осклабясь,

И рук умильно не протянешь,

В объятья матери просясь;

Не будешь, нас ко всем ревнуя,

Играя с нею и целуя,

Мое ты имя затвержать;

Не будешь, сидя между нами,

Твоими нежными руками

⁶⁰ Ты наши выи сопрягать.

И мне, покрыту сединою,

Подпорою не будешь ты.

Согбенный старости рукою,

Несносны жизни тяготы

Один я понесу, стоная,

И, к долу седину склоняя,

Преткнусь без помощи жезла.

Тогда, печалью изнуренный,

Паду, бедами удрученный,

⁷⁰ Под игом лет, болезней, зла!

Паду, как ветхая обитель,

На столб опершая чело,

На кой природы разрушитель

С косою время налегло

И сильной мышцею сломало.

Пал столб, и зданье затрещало;

Потрясши дряхлою главой,

Обрушилося, развалилось,

С лицом земли уже сравнилось

⁸⁰ И скоро порастет травой.

Безумен, кто себя на бренный

Надежды якорь обопрет!

Как жезл сей, сверху изощренный,

На нем возлегшу длань пробьет,

Так нам надежда изменяет.

О сын мой! над тобой рыдает

Отец твой, льстившийся лишь тем,

Что ты сомкнешь его зеницу,

Что хладную его гробницу

⁹⁰ Омоешь теплых слез ручьем.

Но я твои закрыл днесь очи,

Я твой последний вздох приял;

Под кров сходяща вечной ночи

Потоком слезным омывал.

Я заступ движущей насилу

Рукой изрыл тебе могилу

И хладный прах твой в ней покрыл

Землею, смешанной с слезами;

Усыпал я ее цветами

¹⁰⁰ И дуб трилетний посадил.

Как древо то, так я, несчастный,

К гробнице приклонюсь твоей.

Заря, и дня светило ясно,

И звезды, спутницы ночей,

Меня найдут у сей могилы.

Там вопль мой горестный, унылый,

Мой сын! тебя ко мне зовет;

Но ты молчишь, о тень драгая!

Лишь эхо, стон мой повторяя,

¹¹⁰ Со мною томно вопиет.

Не узрю я тебя, доколе

Прядется паркой жизнь моя.

Увы! не возвращает боле

Нам гроб добычи своея

И гласу горести не внемлет.

О сын мой! смерть тебя отъемлет

От томныя груди моей,

Не дав тебе познать утехи

И чрез забавы, игры, смехи

¹²⁰ Вкусить приятства жизни сей.

Приятства! — нет, о сын любезный!

Я обольстить тебя хотел:

В судьбине смертных, скорбной, слезной,

Никто прямых приятств не зрел.

Всяк должен дань платить печали.

Где смертны счастия искали,

Там встретило их ждуще зло.

Блаженство твердое, прямое,

В младенчестве земли златое,

¹³⁰ С собою время унесло.

Так ты, мой сын! счастлив неложно,

Что жил времен один лишь миг,

Что, жизнью не томясь тревожной,

До тихой пристани достиг,

Поспешным пренесен зефиром.

Покойся днесь, покойся с миром,

Любезная, дражайша тень!

Завидую твоей я доле,

Жалея, что не в смертных воле

¹⁴⁰ Последний ускори́ть наш день.

Но о твоей, мой сын, разлуке

Уже я боле не грущу,

Не предаюся горькой скуке

И на судьбину не ропщу.

С отрадой жду я тех мгновений,

Когда рок, цепь моих мучений

В источник благ переменя,

Из бедствий жизнь мою искупит,

Когда с тобою совокупит

¹⁵⁰ На лоне вечности меня.

Теперь уж я твою гробницу

Не возмущу моей тоской,

И, сев на ней, мою зеницу

Потщусь не омочить слезой.

Но солнцу, ставшу над горами,

Я поспешу твой гроб цветами

Устлать и миром оросить.

Творцу, на месте сем священном,

Я буду в сердце восхищенном

¹⁶⁰ Хвалений жертву приносить.

Тут часто ночь меня застанет, —

При свете бледныя луны

Мой дух там воскрылаться станет

К пределам вечной тишины

И в мыслях созерцать вселенну,

Душой всесильной оживленну.

Там, может статься, тень твоя

Мне будет меж дерев мечтаться,

И там я буду научаться

¹⁷⁰ О цели жизни моея.

Весна приятна возвратилась,

Блестящу ро́су пьют поля,

Зеленым бархатом покрылась

И тысячьми цветов земля;

Оделись листием дубравы,

Кусты и благовонны травы

Нам испаряют аромат;

С гор зе́ркальны струи катятся,

И в рощах хоры птиц гнездятся,

¹⁰ Поющи новы дни отрад.

Взойду на холм — мой взор веселый

Везде довольство, негу зрит:

В долу спокойно бык дебелый

Близь стада тучного лежит.

Там бодрый конь, поднявши гриву,

И хвост, и выю горделиву,

Играет вкруг своих подруг.

Тут козы брань ведут, резвяся,

Там, паствой овцы насладяся,

²⁰ Блеяньем наполняют луг.

Везде — и в воздухе сем чистом,

По всей поверхности земли,

В полях, в лугах, в лесу тенистом —

Зефиры радость разнесли.

Весны влияния отрадна

И звери ощутя зложадны,

Питают нежный жар в крови,

Приятным чувством умягченный;

И всё, вновь в мире оживленно,

³⁰ Дань платит счастью и любви.

Всё дань любви и счастью платит!

Лишь человек из тварей всех

Часы в заботах, в скуке тратит,

От общих уклонясь утех.

Несытых вечно полн желаний,

В кругу пустых надежд, мечтаний

Проводит он и ночь и день;

Простых, природных благ чуждаясь,

Сует в дедале заблуждаясь,

⁴⁰ Хватает счастья токмо тень.

Один посевы оставляет

И плуг наследный от отцов,

В меч острый рало превращает

И в буйстве ищет лишь врагов.

Обманут гласом ложной славы,

Собратий ток лиет кровавый

И старцев и сирот разит;

И льстится, обагряя длани,

Что кровь пиюще поле брани

⁵⁰ Ему лавр вечный возрастит!

Другой, стада продавши тучны

И дом рожденья своего,

Где с детством игры неразлучны

Всю жизнь лелеяли его,

Жену оставя безотрадну,

Чтобы корысть насытить жадну,

Изменным вверился зыбям;

Он плач родных сухим зрит оком,

И вот в волнении жестоком

⁶⁰ Лишь злато льстит его очам.

Иной, лишь в пиршествах, забавах

Всё счастье света заключив

И неги в сладостных отравах

Здоровье, душу истощив,

В вихрь роскоши себя ввергает;

Он средства лишь изобретает

От самого себя бежать;

Летяще невозвратно время

Он силится, как тяжко бремя,

⁷⁰ Тщетою праздной погублять.

Но на различных сих дорогах

Страстьми влекомый человек,

По кратковременных тревогах

Златый обресть мечтая век,

В отрадном, в истинном покое

Возможет ли сыскать прямое

Блаженство жизни своея?

Ах, нет! — чем к цели он скорее

Течет, тем от него быстрее

⁸⁰ Цель удаляется сия.

С какими бедствами, трудами

Стяжаний ищет он драгих!

Скопляются они веками —

Единый миг уносит их.

Честей и знатности степе́ни

Как легки исчезают тени;

Кто плевлы сеет — тот и жнет.

Прелыценна видами пустыми,

Душа не насладится ими:

⁹⁰ Прямого счастия в них нет.

О счастье! всех страстей пружина,

Всех мыслей, чаяний, трудов,

Желаний всех о цель едина!

Прийди, поведай, где твой кров?

Скажи нам, где ты обитаешь?

На троне ли в венце сияешь

Иль поселилось в шалашах,

Или, оставя человека,

На крыльях золотого века

¹⁰⁰ Взлетев, живешь на небесах?

Обремененный нищетою,

Презреньем общим посрамлен,

Раб ропщет для чего судьбою

Рабом он в свет произведен?

Он, пышностью вельмож прельщаясь,

«Блажен, — гласит, — кто, наслаждаясь

Богатством, дней число своих

Числом забав, пиров счисляет!

Он век моих утех вмещает

¹¹⁰ В один своих веселий миг!»

«Я властью вознесен и славой, —

Речет монарх, — я смертных бог.

Я сильною моей державой

Врагов моих стер гордый рог.

В забавах, в неге утопаю,

Но счастия не обретаю

Ни средь побед, ни средь пиров.

Спокойство от меня уходит,

Спокойство в хижине находит

¹²⁰ Последний раб моих рабов».

Когда ж своею в свете частью

Никто не удовлетворен,

Так неужель нам путь ко счастью

Стеною вечной прегражден?

На то ль от бога жизнь прияли,

Чтоб, жертвой будучи печали,

Кляли мы жизни каждый час?

Никак, — источник совершенства,

Он сотворил нас для блаженства,

¹³⁰ Блаженство сотворил для нас.

Виновны мы, что, льстясь мечтами

И блеском призраков пустых,

Живущее блаженство с нами

Стяжать желаем чрез других;

Что, вечно токмо в чуждой доле,

То в хижине, то на престоле,

Обресть надеемся покой

И, ослепленные пристрастьем,

Весь век свой гонимся за счастьем,

¹⁴⁰ Нося его всегда с собой.

Познай, о человек! сколь смежно

С тобою благ струя течет

И как сама десницей нежной

Своих питомцев к ней ведет

Премудра, щедрая природа,

Что совесть чистая, свобода,

Здоровье и насущный хлеб

Довлеют к твоему покою.

Будь с ними счастлив сам собою

¹⁵⁰ И дар благослови судеб.

А если бог, чтоб безмятежну

Украсить жизнь венцом отрад,

Пошлет тебе супругу нежну,

Правдива друга, добрых чад,

О, счастлив, счастлив ты не лестно!

Для чувств любови сердце тесно

Ты в недра дружества пролей

И, чужд мирских сует, наветов,

Блаженством сих драгих предметов

¹⁶⁰ Удвой твоих блаженство дней.

Удвой, но, ах! с приумноженьем

Сих счастия узлов драгих

Стократ мучительным язвленьем

Коварно жало скорбей злых

Грозит, о смертный! нам всечасно.

Какое сердце толь бесстрастно,

Толь твердо, жестко может быть,

Чтоб близких так души залогов

Болезнь, печаль и смерть без вздохов,

¹⁷⁰ Без ропота могло сносить?

Увы! возможно ль капель слезных

Не уронить с унылых вежд,

Воззрев на прах детей любезных,

На гроб приятнейших надежд?

Слезами не омыв зеницу,

Воссесть на хладную гробницу

Иль друга, иль драгой жены

И не терзаться над могилой,

Где жизни, уж навек постылой,

¹⁸⁰ Все радости погребены?

Несчастный! в скорби сей сердечной

Приди, дай руку мне, пойдем;

Пред троном благ, любви предвечной

С повиновением падем,

И из-под праха глас умильный

Возвысим, да рукой всесильной

Стесненно сердце укрепит,

Печалей да смягчит грызенья,

Противу горестей стремленья

¹⁹⁰ Да ниспошлет нам веры щит!

О вера! глас творца вселенной,

Святейший луч его лучей,

Отрада жизни угнетенной,

Душевна здравия елей!

Оставь небесную обитель:

Снийди, будь вождь нам, просветитель,

Наставь нас, что доколе мы

Вериг не сбросим тела страстна,

Не можем света, нам причастна,

²⁰⁰ От сродной нам отторгнуть тьмы;

Что жизни в дебри сей терновой

Мы странствовать во мгле должны,

Что там — за ней — день светит новый,

Что те лишь, кто преселены

В то обиталище святое,

Вкушают счастие прямое

И радость полной чашей пьют.

От смерти к вечности избранны,

Венцом нетленным увенчанны,

²¹⁰ Небесной жизнию живут.

Но здесь одна лишь добродетель

Источник неисчерпных благ,

Отрад чистейших нам содетель.

В болезнях, в нищете, в бедах

Она печали услаждает

И равномерно сочетает

Себя с владыкой и с рабом.

Ни тать, ни враг, стихии злобны

Ее похитить не удобны:

²²⁰ В сердцах она свой зиждет дом.

Воззрим на мужа благотворна.

Что сладостней его отрад?

Улыбка нежна, непритворна

Им воскормленных чуждых чад,

Признательна слеза вдовицы,

Исторгнутых из рук убийцы

Благословение сирот

И вздох отрадный старца нища —

Какая сердцу сладка пища!

²³⁰ Какий утех бессмертный плод!

Возмогут ли болезнь, гоненья,

Печаль и сонм напастей злых

Средь толь приятна восхищенья

Не притупить всех жал своих

И на стезях колючих, тесных

Лишить его утех небесных,

Восторга нежного сердец,

Когда за жизнью скоротечной

Ему священна вера вечный

²⁴⁰ Готовит радости венец?

О вера! уст твоих уроки

Ослабший дух мой подкрепят,

С тобой и горести жестоки

Меня теперь уж не сразят.

Убожество, болезнь и бедство,

Как человечества наследство,

С терпеньем буду принимать

И в тишине, средь мала круга

Любезных чад, жены и друга,

²⁵⁰ Блаженство временно вкушать.

А если б хоть на миг судьбину

Несчастных мог я усладить,

Хоть вздох, хотя слезу едину

Скорбящего остановить,

Иль мокру осушить зеницу, —

О, сколь всещедрую десницу

Творца благословил бы я!

С какой отрадою сердечной

У прага жизни бесконечной

²⁶⁰ Предел бы жизни зрел сея!

Прийди ж, весна! как ты цветами

Пестришь поверхности полей,

Так дружества, любви венками

Я путь моих усыплю дней.

В тенистых рощах заблуждаясь,

Природы красотой пленяясь,

Невидимых небес красу

В ней, как в зерцале, зреть я стану

И льститься, что хоть здесь увяну,

²⁷⁰ Но плод бессмертный принесу.

Где от горести унылой,

Где спастись от лютых бед?

Нет в живых Плениры милой!

Милый друг! тебя уж нет!

Где от скорби ни скрываюсь,

Всё в мечтах с тобой встречаюсь;

В смертну погруженный сень,

Зрю твой гроб, вопль слышу слезный.

Всё в глазах твой вид любезный

¹⁰ Носится, дражайша тень!

Тень дражайшая! смягчися:

Возвратись хотя на час,

Хоть на миг остановися

И подай в последний раз

Белизной блестящу снежной

Руку, что с улыбкой нежной

Простирала к другу ты.

Но, увы! ты отлетаешь,

Дух мой в горесть погружаешь,

²⁰ В мрак унылой пустоты.

Тщетно слез струя катится,

Не смягчает скорби злой.

В сердце кровь остановится,

Как лишь гроб представлю твой.

В душу мне он ужас сеет.

Всё в глазах моих мертвеет.

Каждый милый мне предмет

В виде кажется увялом.

Смерть надгробным покрывалом

³⁰ От меня скрывает свет.

В рощу ль скроюся густую —

Осень уж ее мертвит,

На жену ль взгляну драгую —

Смертный одр пред ней стоит.

На детей воззрю ли милых —

Вижу в них сирот унылых.

Сам, скитаясь меж гробов,

Мрачной, кажется, стезею,

Тенью предводим твоею,

⁴⁰ Опускаюсь в смертный ров.

Вслед за скорбной сей мечтою

Скорбная летит мечта:

Вижу духом пред собою

Те печальные места,

Где теперь супруг твои страстный,

Удручен судьбой злосчастной,

Медленны часы влачит,

Где, от всех уединенный,

Мрачной мыслью отягченный,

⁵⁰ С горестью один сидит.

Там он зрит перед собою

Скорбный вид мгновений тех,

Как, взмахнувши смерть косою,

Вкруг твоей постели всех

Ближних и друзей стеснила,

Как, прощаясь, ты вперила

На него померкший зрак;

К небу взведши взор, вздохнула

И глаза навек сомкнула

⁶⁰ На драгих тебе руках.

О! почто же всем любезный,

Всех любя́щий человек,

Ближним, обществу полезный,

Кончит быстротечный век?

А злодей, как ястреб гладный,

Только крови ближних жадный,

В нечестивый путь течет

Средь утех, увеселений,

Без забот и огорчений

⁷⁰ Сладкий, долгий век живет?

Но что жизнь? В родах — мученье,

В детстве — раболепства гнет,

В юности — страстей волненье,

В мужестве — труды сует.

Старость — возвращает в детство.

Смерть — рождения наследство.

Вот что жизнь — се нива зол!

Сеет смерть и пожинает,

Землю в гроб преобращает,

⁸⁰ Гроб — во мрачный свой престол.

Что ж скорбим, что в свет отселе

Спешно перешел наш друг?

Здесь в ее прекрасном теле

Обитал небесный дух,

Сердце верою дышало,

Каждо чуждой скорби жало

И ее пронзало грудь.

Дружество с любовью нежной

В дебри жизни сей мятежной

⁹⁰ Ей прокладывали путь.

Верь, мой друг! и скорбь отрыни,

Верь, что слез твоих предмет

Из сей мрачныя пустыни

В вечный преселилась свет,

Что теперь твоя супруга,

Верх земного темна круга,

На лиющих свет кругах,

В радость облачась, играет

И с отрадою взирает

¹⁰⁰ На лежащий в гробе прах.

Верь, что миг тот нам плачевный,

Как померк в ней свет очес,

Очи ей открыл душевны

Зреть незримый свет небес;

В ров как гроб ее спускали,

На воздушных поднимали

Ангелы ее крылах;

Персть как с заступа ссыпалась,

Благодать преизливалась

¹¹⁰ На нее в златых лучах.

Верь и не скорби душою

О потере дорогой.

Радуйся: небес стезею

Уж она вошла в покой

В радужном венце победы.

Но от горныя беседы,

Как взойдет на холм луна,

В ризы скрывшися нетленны,

При́йдет в час уединенный

¹²⁰ Утешать тебя она.

О, сниди, мой друг небесный!

Влей отраду в томну грудь.

К хижине моей безвестной

Ты легко приметишь путь:

Изваянный лик твой милый

Я поставлю над могилой,

Скрывшей прах отца, детей.

Там, сим видом привлеченна,

Снийдешь друга зреть смущенна

¹³⁰ И мелькнешь в душе моей.

Гроб, где прежде взор мой бренный

Лишь пустыню находил,

Днесь мне зрится населенный

Сонмами небесных сил.

В них мне будешь ты мечтаться

И пред всеми отличаться

Лунно-видной белизной,

Как сияла между нами

Нежных прелестей чертами

¹⁴⁰ И душевной красотой.

Уже златыми полосами

Лишь солнце из-за гор взошло,

Рассекло тучи и лучами

Багряны их бока зажгло.

Умытая росой природа

Ликует час его восхода

И им любуется в струях,

Цветы ему благоухают,

И хоры птиц его встречают,

¹⁰ Парящего на небесах.

Благословлю тебя, священный

И купно безотрадный день!

Гони печали мрак сгущенный,

Как ночи разогнал ты тень.

Уж солнце года круг свершило

С часа, как горестью унылой

Томит меня Плениры смерть.

Но ни летяще быстро время,

Ни злоключений новых бремя

²⁰ Не могут лютой скорби стерть.

Вотще весна, прогнавши хлады,

Природе нову жизнь дает,

Для новых ей красот, отрады

Из недр земли цветы зовет,

Вотще, — и ей не внемлют гробы!

Вовек из недр земной утробы

Для новой жизни здесь твой прах

Не встанет, милая Пленира!

Твой дух на крылиях эфира

³⁰ Парит во светлых облаках.

Ликуй же средь безмрачна круга,

В небесном сонме веселись,

Но иногда на верна друга

С приятным чувством оглянись.

Воззри, как с ревностью сердечной

Твою любезну память вечно,

Твой образ он в душе хранит.

Воззри, как день твоей разлуки —

Источник горький слез и муки —

⁴⁰ С благоговеньем он святит.

Над милыми детей гробами,

Над сим убежищем святым,

Из незабудьков с васильками

Сплетенным именем твоим

Простой тебе алтарь украшу.

Там горсть пшеницы, меда чашу

В дар памяти твоей драгой

Поставлю; фимиам возжжется

И теплых слез поток прольется

⁵⁰ С усердной к небесам мольбой.

Прийми сей дар, о тень драгая!

Прийми, с превыспренных спустись

И, в легком ветерке летая,

Горячей сей груди коснись:

Пролей в нее покой, отраду;

И верна дружества в награду,

Когда у алтаря сего

Склонюсь почить в уединеньи,

Приди хотя во сновиденьи

⁶⁰ Утешить друга твоего.

Дни отрадны! где сокрылись

Ваша светлость и красы?

Мраком горести затмились

Прежни ясные часы.

Всё в глазах моих постылый,

Томный принимает вид,

Скорбь в душе моей унылой

Чувство радости мертвит.

Как приятно расцветало

¹⁰ Утро юных, светлых дней!

В полдень облако застлало

Жизни горизонт моей.

Мрак вокруг меня сгустился,

Туча двигнуласьс грозой,

Вихрь столбом до облак взвился,

Гром раздался над главой.

Смертных жизнь! о сколь ужасен,

Зол прилив твой и отлив!

В счастьи вздремлешь безопасен,

²⁰ А проснешься несчастлив.

Так, средь нег, среди покою

Бездна мне открылась бед.

Горесть острою косою

Дней моих посекла цвет.

Луг весенний украшая,

На заре цветок расцвел;

Ароматами дыхая,

Лакомых манит он пчел.

Мотылек на нем садится,

³⁰ С бабочкой резвясь драгой,

И прохожий веселится

Раннею его красой.

Но внезапно червь презренный

Подъедает корешок:

Вянет стебль и лист зеленый,

Клонит голову цветок,

Блекнет, сохнет и мертвеет.

Странник изумленный стал,

Удивляется, жалеет:

⁴⁰ «Что толь рано он увял?»

Так и я в тоске томлюся,

Душу тяжка скорбь гнетет,

Но куда ни оглянуся, —

Сострадающего нет;

И любови сердце жадно

К чьей груди ни приложу,

Всюду токмо чувство хладно

Иль измену нахожу.

О, когда б я мог мгновенно

⁵⁰ В дикий пренестись предел,

Где бы лес дремучий, темный

Ввек людских следов не зрел,

Где б не стлался дым жилищный,

Ловчих клик не слышен был,

Где б лишь зверь скитался хищный

И в пещерах с бурей выл.

Тамо на скале кремнистой,

Подмывая мол волной,

Сев под со́сной мрачной, мшистой,

⁶⁰ Я бы глас унылый мой,

Вопль, стенанье безотрадно

С стоном бури съединял

И бесчувственностью хладной

Никого не упрекал.

Но куда б ни тщился скрыться,

Скорбь везде пойдет вослед.

Где ж возможно защититься

От гнетенья лютых бед?

Где, как не в земной утробе?

⁷⁰ Мир есть трудный, скорбный путь;

В тесном токмо, в мрачном гробе

Мы возможем отдохнуть.

Поспеши ж, о смерть отрадна!

Тронься горестью моей:

Пусть твоя десница хладна

Очи мне смежит скорей.

Ты, сыра земля! смягчися,

Попусти мне в вечность шаг.

Лоно мрака! расступися

⁸⁰ И от скорби скрой мой прах.

Как в устье пристани глубокой,

Вознесшись к облакам, скала

Стоит — и бури рев жестокой,

Сверканье молний вкруг чела,

И волны презирает яры,

Перуна пламенны удары

Изрыли весь ее хребет,

Но опаленну грудь громами

Она, уперши в понт, волнами

¹⁰ Тревожить пристань не дает, —

Так муж, судьбой определенный

Отечества оградой быть,

Враждою ковы соплетенны

Как слабу разрывает нить.

Душой неколебим в гоненьи,

О злобе, зависти, о мщеньи,

О самой смерти небрежет.

Грудь тверду злобе представляя

И жизнь всем бедствам подвергая,

²⁰ Хранит отечество от бед.

Бесплодно подлость, лесть, измены,

Сокрытны спутницы вельмож,

Как смертоносные сирены,

Сплетают ядовиту ложь,

Враги открыты тщетно злятся,

На пагубу его стремятся,

И всуе рок его разит:

Как черви, тех ногой он давит,

Сим крепость мышц противу ставит,

³⁰ Судьбе — терпенья твердый щит.

Кому отечество вручило

Весы суда, защиты меч

Или правления кормило,

Тот должен путь опасный течь,

О личной пользе не радея;

В враге лишь общества злодея

Он должен видеть своего.

В душе того, кто долгу жертва,

Как собственность, так личность мертва,

⁴⁰ Народно благо — жизнь его.

Он щит судьбою утесненным,

Покров безгласных вдов, сирот,

Рукой неправды угнетенным

Подпора тверда и оплот.

Против врагов, идущих боем,

Отечеству с драгим покоем

Стяжанье, жизнь свою дарит.

Падет ли средь кровавой рати,

И мертв в сердцах своих собратий

⁵⁰ Любовь к отечеству живит.

Такие в сонме россов были

Пожарский, Минин, Филарет.

Ярем сарматский сокрушили

Они под лаврами побед.

Но те, что за отчизну пали,

Не больше ль благо назидали? —

Хоть Курций[1] жертвой Риму был,

Но Регула[1] неколебима,

Пример его к спасенью Рима

⁶⁰ На остры гвозди положил.

Теки ж — и коль поставлен роком

В столпы отечества, крепись.

Орел! в парении высоком

Спуститься долу берегись.

Предерзкий рог сломи строптивых

И знай, что на путях правдивых

Коль муж великий и падет,

В потомстве с славою он встанет.

Венок лавровый не увянет,

⁷⁰ Но ввек на гробе процветет.

Муж, доблестьми превознесенный,

Из пепла вновь себя родит,

Как злато, в горне искушенно,

Лучом сугубым возблестит,

И ни вражда, что мир тревожит,

Ни ржа времен затмить не может

Нетлеюших его доброт.

В сердцах он памятник воздвигнет,

Что храма вечности достигнет,

⁸⁰ Священ потомству в род и род.

В полнощи, в темноте ненастной,

В пустыне дикой и глухой,

Свратясь с пути, пришлец несчастный

Ступает трепетной ногой.

Гонимый и ведомый страхом,

Встречает он пред каждым шагом

Потоки, терн, стремнины, рвы,

Вокруг зверей вой слышит гладный.

Власы подъемлет ужас хладный,

¹⁰ Катится хладный пот с главы.

В толиком бедстве изнуренный,

Отверстый видя смерти зев,

Какой отрадой восхищенный,

Зрит некий свет он меж дерев!

Летит к нему чрез страх, чрез бездны

И льет в восторге токи слезны,

Что к милу Фаросу достиг.

Селенья знаки тут находит.

От томна сердца страх отводит

²⁰ И бедства забывает вмиг.

Лучом огня, лучом надежды

Живит и чувства он и дух;

Дождем проникнуты одежды

Развеся на древах сушить,

Увядши ветви собирает,

Отрадно огнище питает;

И, в страх зверям, кладет кругом

Из хвороста костры зажженны;

При них возлегши, томны члены

³⁰ Живительным покоит сном.

Такой отрадою сердечной,

Таким восторгом оживет,

Кто в жизни скорбной, скоротечной

Прямого друга обретет.

Сей верный друг, душой избранный,

В дедале жизни сей желанный

Покажет нам ко счастью путь,

Поддержит в горестях падущих,

Противу бед, на нас текущих,

⁴⁰ Незыблему подставит грудь.

О дружество, союз священный!

Влиянно небом чувство нам!

И рок не страшен разъяренный

Тобою связанным сердцам.

Они, равно деля напасти,

Утехи, страх, надежду, страсти,

И мысль, и даже бытие,

В едину две души сливают,

Взаимным счастьем удвояют

⁵⁰ И жизнь и счастие свое.

Но где, в каком краю забвенном,

О дружество! твой взор блестит?

В сем мире, злобой развращенном,

Лишь имя нам твое звучит;

И имя уж сие святое

В орудие коварства злое

Пороками обращено:

Личиной, взору смертных милой,

Оно корысти вид постылый

⁶⁰ И лесть скрывать принуждено.

Куда, Оресты, вы сокрылись?

Пиладов где теперь найти?

И вас, друзья![1] что жизнь стремились

Друг другу в жертву принести,

Что злость мучителя пленили?

Бессильны страхи смерти были

Ваш узел дружества сотреть,

Вас дверь не разлучила б ада.

Вам счастье всё и вся отрада

⁷⁰ Для друга жить и умереть.

Но неужель во всей вселенной

Хоть искры дружбы нет прямой?

Никак: от пышных удаленно

Палат, темницы сей златой,

Скитаясь во изгнаньи строгом,

В пастушьем шалаше убогом

Склонилось дружество почить;

Там верностью и простотою

Приятно, с сей драгой четою

⁸⁰ В безмолвии осталось жить.

Сколь мил мне край уединенный,

Где в юности, о нежный друг!

Взаимным чувством привлеченный,

Пленился дружеством наш дух!

Где вешними сей жизни днями

Росло оно, мужало с нами,

Пока, до зрелости дошед,

Явилось искушенно роком

В преврате случаев жестоком,

⁹⁰ Превыше счастия и бед.

Сколькрат ты смерти предавался.

Жизнь друга твоего храня!

Последних хлеба крох лишался,

Чтоб в нищете не зреть меня.

Презрев спокойствие, забавы,

Моих лишь алчешь выгод, славы,

Моей надежды ждешь плодов,

Моими горестьми томишься,

На страх, на смерть со мной стремишься,

¹⁰⁰ Вознесть меня иль пасть готов.

Что ж в том? — здоровье, дар бесценный,

И жизни утонченну нить,

На жертву дружбе принесенны,

Ты можешь токмо подкрепить

Под чуждым, кротким небосклоном.

Судьба, не сыта смертных стоном,

Спешит уединить меня.

Покорен будь ей, друг любезный,

Столь горькой, но тебе полезной

¹¹⁰ Разлуке не противлюсь я.

Оставь — но на кого в разлуке,

Мой друг! меня оставишь ты?

В несносной погруженный скуке,

Везде зря горести, беды,

Нигде, и во вселенной целой,

В глазах моих уж опустелой,

Отрад, спокойства не найду:

Драгою окружен семьею,

Как странник я осиротею

¹²⁰ И, скорбью удручен, паду.

Кто ба́льзам мне подаст сердечный,

Стенящему наедине?

Кто в мрак сходящу ночи вечной

Закроет томны вежды мне?

Кто без тебя супруги страстной,

Тогда вдовы моей несчастной,

Отчаянных сирот моих

Отцом останется, подпорой?

Кто помощи рукою скорой

¹³⁰ Осушит слезны токи их?

А ты, мой друг! средь шумна круга

Не будешь ли уединен?

Где верного ты сыщешь друга?

Предел дней наших сокровен,

Но жизнь сколь ни кратка, ни бренна,

Приятность дружества священна

Ее умножит во сто раз.

Чувствительное сердце знает,

Что жизнь должайшу заменяет

¹⁴⁰ Один веселый с другом час.

Итак, да не разлу́чит вечно

Черта нас жизни ни одна!

Пожнем плоды любви сердечной,

Пускай отеческа страна,

Котора нас на свет прияла,

Взлелеяла и воспитала,

Воспримет в недро нас свое.

Лежавшие в одной утробе,

Спряжем, в одном возлегши гробе,

¹⁵⁰ И в смерти наше бытие.

Предел, где общий прах наш тленный

От смертных будет сокровен,

Чете, любовью воспаленной,

Навек останется священ.

А скрытый враг, друг лицемерный

Коснутися рукой неверной

Гробнице нашей не дерзнут:

Жестокой совести укоры,

Призра́ков наших грозны взоры

¹⁶⁰ Оттоль их с страхом отженут.

Но если, верностью плененны,

На гроб наш притекут друзья

Обеты подтвердить священны

Нелестной дружбы своея, —

Сей дружбы их взаимный пламень,

Проникши хладный гроба камень,

Мгновенно оживит наш прах;

И наши тени вознесутся,

Над их главами обоймутся

¹⁷⁰ И возыграют в облаках.

Томны отголоски! песнь мою печальну

Холмам отнесите;

В низ потока быстра, сквозь дубраву дальну,

В рощах повторите.

Ах! почто любезна друга, рок постылый!

Ты меня лишаешь?

С кем делилось сердце, хладной с тем могилой

Вечно разделяешь.

Всё, в чем смертный, сладку полюбя отраву,

¹⁰ Верх утех поставил,

Всё: богатство, роскошь, знатность, громку славу —

Я тебе оставил.

Не гонясь за теньми скользкою дорогой,

В лестной счастья службе,

Уголок берег я в хижине убогой

Лишь любви и дружбе.

Ты просторным сделал уголок сей тесный:

И любви подруга

Сослана тобою в край нам безызвестный

²⁰ Из семейна круга.

К чьей груди осталось приложить мне ныне

Грудь осиротелу?

Ах! средь людства буду, как в глухой пустыне,

Жизнь влачить я целу.

Томны отголоски! песнь мою печальну

Холмам отнесите;

«Нет уж друга мила!» — сквозь дубраву дальну

В рощах повторите.

Ах! почто ж ты, друг мой, в жертву жизни краткой

³⁰ Роком осужденный,

Пал, как лавр ветвистый, средь долины гладкой,

Громом пораженный!

Ежедневно новы с верными друзьями

Ты делил утехи;

Вслед тебе гонялись резвыми толпами

Радость, игры, смехи.

Вслед тебя отныне лишь любовь уныла

Гроб твой посещает.

Там, твой прах пожравша, хладная могила

⁴⁰ Слезы пожирает.

Где ж ты, друг мой милый? хоть в мечте мгновенной

К другу возвратися;

С сердцем, что с тобою было съединенно,

Ты еще простися.

Но мой вопль напрасно, повторен сторицей,

К другу в гроб стремится:

Всё в природе немо: травка над гробницей

Не пошевелится.

Томны отголоски! вы хоть отвечайте

⁵⁰ На мой вопль унылый.

Сквозь дубраву дальну в рощах повторяйте:

«Ах! прости, друг милый!»

Поля, леса густые!

Спокойствия предел!

Где дни мои златые,

Где я Лизету пел?

Судьбы моей премену

Теперь я вам пою:

Лизетину измену

И верность к ней мою.

В глазах ее всечасно

Любви огонь блистал;

Казалось, так же страстно

И дух ее пылал.

Но взор младой Лизеты

Стремился лишь пленять.

Ах! как в такие леты

Уметь уж изменять!

Приятны разговоры,

Улыбка, страстный вид

И самы нежны взоры —

Всё в ней притворно льстит;

Но всё в ней прелесть нова!

Ах! пусть она б была

Или не так сурова,

Или не так мила.

Лесок, где я тоскую,

Где счастье зрел мое,

Напомни мне драгую —

Я всё люблю ее.

Ее неверность знаю,

Тьму горестей терплю,

Всечасно ей пеняю,

А всё ее люблю.

Уже со тьмою нощи

Простерлась тишина.

Выходит из-за рощи

Печальная луна.

Я лиру томно строю

Петь скорбь, объявшу дух.

Приди грустить со мною,

Луна, печальных друг!

У хладной сей могилы,

Под тенью древ густых,

Услышь мой вопль унылый

И вздохов стон моих.

Здесь Юлии любезной

Прах милый погребен.

Я лить над ним ток слезный

Навеки осужден.

Подобно розе нежной,

Ты, Юлия! цвела.

Ты в жизни сей мятежной

Мне друг, мне всё была.

Теперь, тебя теряя,

Осталось жизнь скончать

Нль, скорбью грудь терзая,

Всечасно умирать.

Но песни сей плачевной

Прервать я должен стон:

Слезами омоченной

Немеет лиры звон.

Безмолвною тоскою

Сильняй теснится дух:

Приди ж грустить со мною,

Луна, печальных друг!

Тринадцать лет уже прошло,

Как чувство дружбы вас связало.

Хоть быстро время и текло,

Но счастие при вас стояло,

И, легки крылушки прижав,

Любовь при вас же оставалась;

Цепями вас она сковав,

Сама к вам ими приковалась.

Останься ж тут навек, Любовь!

Ты где б и сколько б ни летала,

Толь милого приюту вновь

Себе нигде бы не сыскала.

А время! ты лети быстрей:

Хоть всё, уно́ся, ты ничтожишь,

Но счастия моих друзей

С собою унести не можешь.

Зачем, как мотылек,

С цветочка на цветок

Анакреон беспечно

Весь век свой пролетал?

«Такой, как ты, конечно,

Он розы не сыскал».

Милый чижик желтобокой!

Кверху, друг мой! не взлетай.

Не клади гнезда высоко,

Но в густой траве свивай.

Ты взгляни, как ястреб гладный

Над тобой уже парит,

Как, твоей он крови жадный,

Когти на тебя острит.

Вырос илем над горою;

Но там зной ли дышит — жжет;

Буря ль налетит с грозою —

Ломит ветви, листья рвет.

А в долине ива мшиста,

Бури не боясь, стоит.

Там струя, катяся, чиста

В жарки дни ее поит.

Так зачем и мне крушиться,

Что вельможей не рожден?

Тот пусть ищет век томиться,

Кто тщеславием вскружен.

Я же низменной стезею

От мирских сует уйду.

Труд деля с драгой семьею,

Счастье в бедности найду.

Хвалят старое вино, —

Правда, веселит оно.

Выхваляют стара друга, —

Правда, сердце он дели́т,

Но млада, мила подруга

Мне обоих заменит.

Может быть, за правду эту

Свет и насмеется мне,

Да вольно ж смеяться свету.

Что приятно в старине,

Тем отнюдь я не гнушаюсь:

Скуку и печаль стараюсь

В старом утопить вине.

С старым другом вечно буду

Душу отводить душой,

А с подругой молодой

Свет весь и себя забуду.

Хвалят старое вино, —

Правда, веселит оно.

Выхваляют стара друга, —

Правда, сердце он дели́т,

Но млада, мила подруга

Мне обоих заменит.

Кверху жаворонок вьется,

Над горой летит соко́л,

Выше облаков несется

К солнцу дерзостный орел,

Но летает над землею,

С мягкой травки на цветок,

Нежной пылью золотою

Отягченный мотылек.

Так и мне судьбою вечно

Низкий положе́н предел.

В урне роковой, конечно,

Жребий мой отяжелел.

Случай как ни потрясает

Урну, всё успеха нет;

Как жезлом в ней ни мешает,

Жребий мой на низ падет.

Так и быть, — пусть на вершине

Гордые дубы стоят,

Ветры бурные в долине

Низким лозам не вредят.

Если ж рок и тут озлится,

Что осталося? — терпеть!

Боле счастливый боится,

Чем несчастный, умереть.

Ясна ночь: небес светила

Ярко в синеве блестят,

Лишь одна луна уныла

Полсокрытый кажет взгляд.

Что ж, луна! зачем закрыла

Полкрасы ты своея?

«Ненавистна тень затмила

Солнце, кем сияю я».

Игр веселость оживила

Дев прекрасных коровод;

Сашенька одна уныла

Горьких слез потоки льет.

Сашенька! зачем же скукой

Ты томишь свой нежный дух?

«Скорбной удален разлукой,

Кем живу, мой милый друг».

Не навеки заграждает

Тень сиянью солнца путь,

И луна уж поспешает

Полным к нам лицом взглянуть.

Сашенька! не будь уныла,

Не томи твой нежный дух:

Ведь не смерть вас разлучила.

Возвратится милый друг.

Приятно утро расцветает,

Заря златит лазурный свод,

Вздремал зефир и не лобзает

Поверхности хрустальной вод.

Спокойна роща в ней глядится,

Хор птичек слышен лишь в глуши, —

Везде в местах сих образ зрится

Спокойствия твоей души.

Оно доброт твоих награда,

Вкушай ее должайши дни.

Как в знойный день сладка прохлада

Прохожим здесь в твоей тени.

Так жизни сей в дедалах тесных

Приятно да течет твой век!

Вот дань тебе от уст нелестных,

Любезный, добрый человек!

Солнце за горою село,

Лес зеленый потемнел.

С Лизой день не видясь целый,

В горести Милон сидел.

Стадо, вкруг его стесненно,

На густой траве легло;

Он, печалью отягченный,

Гнать его забыл в село.

Шорох каждого листочка

Радостно тревожил слух,

И дыханье ветерочка

В трепет приводило дух.

Но уж тень кругом сгустилась,

Ветр листка не шевельнет,

В мраке и надежда скрылась:

«Нет, уж Лиза не придет!»

«Солнце! ты зачем светило? —

Воздохнув, Милон сказал —

Я не видел Лизы милой, —

Этот в жизни день пропал.

Рощица! моя отрада,

Как в тени гулял я с ней,

Без нее твоя прохлада

Хлад несет душе моей.

Рощица! пора проститься.

Стадо милое! пойдем;

Поспешай ты насладиться

От меня бегущим сном.

Окропился уж росою

Луг, где с Лизой я гулял,

А горючею слезою

Место, где напрасно ждал».

Кто счастья ищет в свете,

Тщеславие любя,

Тот ввек имей в предмете

Лишь одного себя;

Но я лишь рад покою,

Гордыне не служу,

В сей хижине с тобою

Я счастье нахожу.

Купцы в моря глубоки

За златом пусть плывут,

Цари пусть крови токи

За шаг границы льют,

Но я, не алча кровью

Купить вселенной всей,

Твоей одной любовью

Богаче всех царей.

Хоть хижина убога,

С тобой она мне храм,

Я в ней прошу от бога

Спокойства только нам.

Но века чтоб прибавить,

О том я не молюсь:

Тебя, мой друг, оставить

И пережить боюсь.

С Миленой позднею порою,

Под тенью скромного леска,

Мы видели, как меж собою

Два разыгрались голубка.

Любовь моя воспламенилась,

Душа на языке была,

Но, полна страстью, грудь стеснилась,

И речь со вздохом умерла.

Увы! почто ж уста немели

И тайны я открыть не мог?

Но если б разуметь хотели,

Не всё ль сказал уж этот вздох?

И нужно ль клятвы, часто ложны,

Всегда любви в поруки брать?

Глаза в душе всё видеть должны

И сердце сердцу весть давать.

Тяжко сердцу без приюту

В сиротстве печальном жить,

Не иметь с кем горесть люту,

С кем веселый час делить.

В одиночестве постылом,

В круге людства тяжко мне.

В сердце, сжатом и унылом,

Скорби лишь носить одне.

Помню время золотое,

Пролетевше как зефир,

С милою когда нас двое

Составляли весь наш мир.

Как молчанье было внятно!

Речь стремилась к сердцу льнуть!

Вместе было как приятно

Улыбнуться иль вздохнуть!

Но мечты, что дух пленяли!

Ах! на что мне помнить вас?

Рок послал мне век печали

За короткий счастья час.

Стану ж смертную минуту

Я с отрадой ожидать,

В хладном гробе лишь приюту

Сердцу страстному искать.

Ручей, что по долине вьешься!

Во многом сходен я с тобой:

Ты всё одним склоненьем льешься,

Я склонностью влекусь одной.

В теченьи камушки встречая,

Журчишь ты жалобно, чуть-чуть;

В любви преграды ощущая,

Насилу смею я вздохнуть.

Как ясный твой поток сребристый,

Стеклянна, зеркальна струя,

Так страстно Ниной сердце чисто,

Так искренна душа моя.

От гроз, от бурного ненастья

Ты кроешься в тени ветвей;

От гибельных превратов счастья

Я скрылся в хижине моей.

К долине милой постоянно

Стремясь, твоя струя течет;

Так пленно сердце беспрестанно

К моей любезной Нине льнет.

Когда она в тебе глядится,

Прелестный вид приемлешь ты;

В моем так сердце он хранится:

В нем врезаны ее черты.

Не знаю льстить я клятвой ложной,

Пучин не можешь ты скрывать;

На дне твоем всё видеть можно

И всё в душе моей читать.

Влеченью следуя природы,

Стремишь ты к устью свой покат,

Доколь твои кристальны воды

Не заморозит лютый хлад.

Без Нины будет жизнь страданьем,

И не погаснет к ней любовь,

Пока с последним трепетаньем

В сем сердце не застынет кровь.

Вчера я в тереме Эльвиры

Один у камелька сидел

И на струнах ей милой лиры

Горациевы песни пел.

Давал совет он Левконое

О будущем не ворожить,

В веселости, в любви, в покое

Лишь настоящим часом жить.

Но между тем как я распелся

И позабыл летящий час,

Без дров, покуда осмотрелся,

Тихохонько огонь погас.

Эльвира! скрыв на сердце рану,

Давно горю любовью я:

Когда один гореть я стану,

Погаснет скоро жизнь моя.

Когда на розу взглянешь,

Себя к ней примени;

Пчелу на ней застанешь,

О мне воспомяни:

Она не жалит розы,

Лишь сладкий мед сосет;

К чему ж твой стон и слезы?

И я б сосал лишь мед.

Что вы, милые цветки!

Так поблекли, приуныли,

Ваши томные листки

Вниз печально опустили?

Ах, что вижу, ручеек,

Кем ваш корень освежался,

Кинув вас, другой лужок

Напоять вдали помчался.

Лиза, друг мой! что же ты

Так печальна, приуныла,

Блеск прелестной красоты

Током слезным помрачила?

Неужель пастух драгой,

Кем твой дух воспламенялся,

Новою пленясь красой,

Навсегда с тобой расстался?

Но, цветки! на ручеек

Не ропщите вы напрасно:

Камень, с гор катясь, поток

Отвратил от вас прекрасный.

Посмотрите ж, как ревет,

Как он, пенясь, землю роет;

Скоро камень унесет,

И ваш берег вновь омоет.

Лиза! в горести стеня

И терпя несносну муку,

Не ропщи ты на меня

За невольную разлуку:

Скоро, брошенный судьбой,

Тяжки цепи я разрушу,

Скоро обоймусь с тобой

И солью с душою душу.

В прохладный летний вечер темный,

Озябши, легкий мотылек

В чертог Темирин освещенный

Летел на ясный огонек.

Там роза на окне стояла,

С зарею чуть лишь расцвела;

Румянцем, свежестью пленяла

И мотылька к себе звала.

Влекомый запахом приятным,

На розу мотылек взлетел;

Питаясь соком ароматным,

В забвеньи сладостном сидел.

Но вдруг, прельщенный ярким светом,

Помчался с розы мотылек;

Беспечным вкруг огня полетом

Порхал и крылушко прижег.

Еще есть время, мотылечек!

Пока совсем ты не сгоришь,

Душистый ждет тебя цветочек,

Лети, — но ты в огонь летишь!

О сердце! равной с ним напасти

Чтоб и тебе не потерпеть,

Беги от милой, пылкой страсти,

Не то — прийдет и нам сгореть.

Лютая зима! доколе

Землю будешь ты томить,

Реки быстрые в неволе

Льдистым гнетом бременить?

Долго ль быть твоей нам жертвой

И сносить жестокий хлад?

Всё уныло, пусто, мертво,

Все, куда ни кинем взгляд.

Ах! когда ж весна природу

Оживить опять прийдет,

Милую ручьям свободу,

Жизнь древам, цветам вдохнет?

Скоро ль в рощах безмятежных

Птичек поселяя вновь,

К ним на крыльях горлиц нежных

Принесет она любовь?

Подождем, — не всё стремится

Буря из полнощных недр,

Время колесом вертится:

Скоро дунет южный ветр;

Животворной теплотою

Льды распустит и снега

И роскошною рукою

Облечет в цветы луга.

Скоро ласточки на воле

Будут к облакам взлетать,

Скоро станем в чистом поле

Чистым воздухом дышать.

Подождем, — как после тени

Солнца луч ясней блестит,

После скорбных угнетений

Так нас радость оживит.

Твой образ в сердце врезан ясно,

На что ж мне тень его даришь?

На то ль, что жар любови страстной

Ты дружбой заменить велишь?

Но льзя ль веленью покориться:

Из сердца рвать стрелу любви?

Лишь смертью может потушиться

Текущий с жизнью огнь в крови.

Возьми ж обратно дар напрасный, —

Ах! нет: оставь его, оставь.

В судьбине горестной, злосчастной

Еще быть счастливым заставь:

Позволь надеждой сладкой льститься,

Смотря на милые черты,

Что, как твоя в них тень хранится,

Хоть тень любви хранишь и ты.

В дубраве грозна буря воет,

Крутится вихрем дождь и град.

С горы стремясь, долину роет

Ревущий, быстрый водопад.

Во мраке молния лишь блещет,

Не видно в туче светлых звезд.

Вдруг грянул гром: и бор трепещет,

Не сыщут робки звери мест.

Почто ж так осень свирепеет

И градом томну землю бьет?

Природа без того мертвеет:

Давно увял уж розы цвет,

Давно деревья обнаженны,

Склонивши ветвия, стоят

И птицы, гнезд своих лишенны,

Без крова сносят лютый хлад.

Прийди ж, зима! и скорбь природы

В одно мгновение прерви:

Оцепени растенья, воды

И всю природу умертви.

Как лед, твоя десница хладна

От бурь ей сладкий отдых даст:

Увы! бесчувственность отрадна,

Где тяжка нас томит напасть.

Когда в печалях сердце ноет,

А рок еще его гнетет

И глубже ров несчастным роет

Несносных, неизбежных бед, —

Тогда спокойство нам доставить

Одна лишь может хладна смерть:

От чувства горести избавить

И скорби остро жало стерть.

Недавно вздумалось Героду

В две стро́фы сделать оду,

И только лишь о том

Герод наш суетится,

Чтобы своим ее наполнить всю умом;

Посетуйте о нем:

Бедняжка разорится.

Не грубостью твоей меня ты огорчаешь,

Но ласки, Стиховраль, несносны мне твои;

За что меня в твое семейство ты вмещаешь?

Ну, пусть я и урод, да не твоей семьи.

Напрасно Стихобред сказал,

Что братом уж давно осла я почитал.

Я, право, побожуся,

Что в жизнь осла и не видал,

А в правде сей пошлюся

На Стихобреда самого:

Пускай он скажет сам, где видел я его.

Никто не мог узнать из целого партера,

Кто в Сганареве смел так осрамить Мольера?

Но общий и согласный свист

Всем показал, что то Капнист.

Капниста я прочел и сердцем сокрушился:

Зачем читать учился.

Титовой прах лежит в могиле хладной сей.

Чувствительну красу, приятность с добротою

Посекла смерть косою,

Прервавши нежну нить ее цветущих дней.

Любовь! вздохни о ней.

Отец мой здесь лежит, пришлец! остановися

И помолися,

Чтоб богом так любим он был,

Как ближних он любил!

Седьм знатных городов Европы и Ассии

Стязались кто из них Омира в свет родил?

Костров их спор решил

Он днесь в стихах своих России

Отца стихов усыновил.