ПЕРЕВОДЫ
Вольтер
«О БОЖЕ, О ТЕБЕ ХОТЯ ГЛАСИТ ВСЯ ТВАРЬ...»{*}
О Боже, о Тебе хотя гласит вся тварь,
Не всеми познан Ты, земли и неба Царь.
Последни уст моих внемли слова меж стона,
Коль я обманут, то в искании закона,
Хоть сердцем заблужден, но полон я Тобой,
Без страха вечность зрю, расставшись с суетой,
И мыслить не могу, чтоб Бог, меня создавший,
Чтоб Бог, на дни мои щедроты пролиявший,
Как кончутся они, Себя ожесточил
И мучиться меня навеки осудил.
Неизвестные авторы
ПОЦЕЛУЙ{*}
Пылающей души когда я в утешенье
Тебя, красавица, с восторгом целовал,
Коли поступок сей хоть мало огорченье
Тебе, прекрасная, невинно приключал,
Карай меня за то и дерзость отомсти,
Что сделал я тебе, мне тем же заплати.
«СЧАСТЛИВ, ПРЕКРАСНАЯ, КТО НА ТЕБЯ ВЗИРАЕТ...»{*}
Счастлив, прекрасная, кто на тебя взирает,
Но тот счастливее, тобой кто воздыхает,
Счастливейшим из всех того должно назвать,
Вздыхая, кто тебя заставил воздыхать.
Ж. Расин
«БЛАЖЕН, КТО СЧАСТИЕМ ПОСРЕДСТВЕННЫМ ДОВОЛЕН...»{*}
Блажен, кто счастием посредственным доволен,
Свободен бремени, чем знатный отягщен;
В степени мрачном быв спокоен, здрав и волен,
Где к счастию живет, судьбой он сокровен.
Ж.-Б. Руссо
ОДА ГО<СПОДИНА> РУССО НА НАЧАТИЕ НОВОГО ГОДА, А СИЯ НА ОКОНЧАНИЕ ОСЬМНАДЦАТИЛЕТИЯ МОЕГО
Светило, мир что освещает
И бренну смертных жизнь делит,
И круг воздушный свой кончает,
И новый бег зачать спешит.
С какою скоростью незнатно
Окончился прошедший тот,
Равно с такою невозвратно
Пройдет и наступивший год.
Все кончится, всем управляет
Едино время, бег премен,
И часом, что другой сменяет,
В ничто час каждый обращен.
Лучшайший день, день лета ясна,
Проходит, к нам не возвратясь.
Година хлебна и прекрасна,
Чтобы скончаться, началась.
Коль тщетно смертный помышляет,
Чрез зданье стен бессмертным стать.
Та тщетность, их что созидает,
Не может вечность им придать.
Природы царь, что быть гордится,
Не может рок сей избежать,
Здесь мигу начинать родиться,
Ничто, как умирать зачать.
Почто же в жизни толь кратчайшей
Заботами себя тягщить,
Почто терять день проходящий
Для должного равно пройтить?
Коль смертных может рок плачевной
Вмиг свет затмить твоим очам,
Употребим сей миг, толь бренной,
Он больше не придет уж к нам.
Достойна плача часть такая!
Блаженство в жизни кто алкал,
И, счастье в поте созидая,
Сам чрез себя несчастным стал.
В надеждах льстительных теряет
Лучшайшу в жизни часть своей,
Надежде мнимой посвящает
Именье настоящих дней.
Безумный! ты определяешь
Себе сам бедственный предмет,
Ведя жизнь, в бедстве умираешь,
Жить часу в жизни не нашед.
Не стану я так мыслить ложно,
Не льстит мя прелесть вся сия,
Не тот мой час, где жить мне должно,
Но жизнь мне тот, в котором я.
О днях прошедших помышляю,
Не ропщу, не жалею сих,
Вперед которых дожидаю,
Без страха жду и просьбы их.
Употребим свое стяжанье,
Которо верно чтим своим,
Чтоб то вкушати ожиданье,
Владеть нас не лишало им.
Прошедший час ничто уж боле,
Ты рок имеешь с ним один,
Но настоящий в нашей воле —
Ему лишь смертный господин.
Н. Прадон
ПРАДОН К МАДЕМУАЗЕЛЬ БЕРНАР{*}
Вы пишете, лишь чтоб писать,
Забавою сие считая;
Но я пишу, вас обожая,
На то, чтоб вам лишь то сказать.
Ф. Петрарка
«ЕЕ ВЛАСЫ ТОГДА ПРИЯТНО РАЗВИВАЛИ...»{*}
Ее власы тогда приятно развивали,
Зефир, играя, их прекрасно завивал,
И в взоре нежности тогда ее сияли,
В том взоре, что днесь уж одним и взглядом стал.
Не знаю, зрел ли я, или то зреть мне мнилось,
Я нежность на лице ее красящу зрел,
И дивно ль, что мое вдруг сердце вспламенилось,
Все пламя я любви в душе моей имел.
Ее походка, стан божественны казались,
Не смертного слова мне в слух мой ударялись,
Я зрел небесный дух иль солнцем был прельщен.
И коль не такова она, как мне явилась,
Не можно оттого, чтоб рана исцелилась,
Хоть бросивый стрелу лук был бы опущен.
Сапфо
ПЕРЕВОД ИЗ САПФО 26 МАРТА 1778{*}
Счастлив, кто, быв с тобой, тобою воздыхает,
Кто слушает слова прекрасных уст твоих,
Кого улыбкою твой нежный взор прельщает,
Тот счастливей богов стократ в очах моих.
Вот сей-то прелестью мой страстный дух мутится
Тогда, когда я зрю тебя перед собой.
Из жилы в жилу кровь кипящая стремится,
Теряются слова, язык немеет мой;
Не вижу ничего и вкруг себя внимаю
Один смятенный шум... Я слышу и мятусь,
Дрожу, бледнею, рвусь, хладею, упадаю
И, кажется, с душой моею расстаюсь.
Гаральд Храбрый
ПЕСНЬ НОРВЕЖСКОГО ВИТЯЗЯ ГАРАЛЬДА ХРАБРОГО, {*}
Корабли мои объехали Сицилию,
И тогда-то были славны, были громки мы.
Нагруженный мой черный корабль дружиною
Быстро плавал по синю морю, как я хотел.
Так, любя войну, я плавать помышлял всегда;
А меня ни во что ставит девка русская[1].
Я во младости с дронтгеймцами в сраженье был,
Превосходнее числом их было воинство.
О! куда как был ужасен наш кровавый бой!
Тут рукой моею сильной, молодецкою
Положен на ратном поле молодой их царь;
А меня ни во что ставит девка русская.
Нас шестнадцать только было в корабле одном.
Поднялась тогда на море буря сильная,
Нагруженный наш корабль водой наполнился,
Но мы дружно и поспешно воду вылили,
И я с той поры удачи стал надеяться;
А меня ни во что ставит девка русская.
Не досуж ли, не горазд ли я на восемь рук?
Я умею храбро драться и копьем бросать,
Я веслом владеть умею и добрым конем,
По водам глубоким плавать я навык давно;
По снегам на лыжах бегать аль не мастер я?
А меня ни во что ставит девка русская.
Неужель та девка красная подумает,
Что тогда я сбруей ратной не умел владеть,
Как стоял в земле полуденной под городом,
И в тот день, как с супостатом битву выдержал,
Не поставил богатырской славе памятник?
А меня ни во что ставит девка русская.
Я рожден в земле высокой, во Норвегии,
Там, где из лука стрелять досужи жители;
Но чего мужик боится, я за то взялся:
Корабли водить меж камней по синю морю,
От жилой страны далеко по чужим водам;
А меня ни во что ставит девка русская.
Стихотворение Анакреона Тийского
ЖИЗНЬ АНАКРЕОНА ТИЙСКОГО{*}
Анакреон процветал во время Поликрата, тирана Самосского[1]в 72 Олимпиаде, т. е. за 500 лет до Р. Х. Следовательно, был современник Солону, Эзопу, Киру, Крезу и Пизистрату. Родился он в приморском городе Теосе[2]. Отец его назывался Скифин[3]. По мнению же некоторых — Эвмел, Парфений, Аристокрит [4].
Если бы не был Анакреон стихотворец отменный, проповедник толь утешительной и толь приятной философии, то не знали бы и того, что он не токмо благородный человек был, но еще и от царского поколения Кодров, в родстве Солону; мать же его с Пизистратовою матерью были дочери двух родных сестер[5]. Гиппарх, сын Пизистрата, толь великое имел уважение к Анакреону, что посылал за ним некогда в Теос пятидесятивесельный корабль с письмом весьма приветливым для убеждения сего стихотворца переплыть Эгейское море и побывать в Афинах, уверяя, что добродетели его найдут там почитателей, знающих цену вещам изящным и умеющих отдавать справедливость людям редкого, как его было, достоинства.
И подлинно должно заключить, что Анакреон имел добродетели, и стихотворству его превосходному, и философии не уступающие, потому что он не токмо составлял частную беседу Поликрата Самосского, участвовал в его забавах, но и в делах тирану[1] смел советовать.
Из сего выходит, что наследное свое благородство умел Анакреон поддержать силою своего таланта, поведением своим, добродетелью, твердостию.
Обыкновенное мнение о свойстве и поведении Анакреона состоит в том только, что он во всю жизнь свою любил, пил вино и пел.
Хотя и сие служит некоторою верною порукою за доброе его сердце и веселый нрав, но сего мало, и, конечно бы, не довлело составить славу бессмертному сему певцу, ежели бы в сочинениях его рассеянная повсюду приятная философия, каждого человека состояние услаждающая, не утвердила оную противу толиких веков в памяти племян различных.
До нас дошли некоторые его оды и несколько эпиграмм, ценою жизни Гейнриха Стефана спасенные и в первый раз на латинском языке изданные; но известно, впрочем, что Анакреоном сочинены были две еще поэмы:
1) «Любовь Улисса и Пенелопы», «Сон и несколько стихов на врачебную науку».
Следовательно, мы знаем только Анакреона по некоторым остаткам, но и в тех находим такую пленительную истину и простоту мыслей, такой чистый и волшебный язык [2], который навсегда останется предметом отчаяния для всех подражателей его.
Стихи плавны, свободны; картины и рассуждение его (если таковыми можно назвать действительное убеждение сердца) суть не что иное, как самое живое и нежное впечатление природы, кроме которой не имел он другого примера и кроме сердца своего другого наставника. Вся душа Анакреонова, говорит аглинский историк[3], была толь мягкого и нежного свойства, что, кроме любви и утех, ничего петь ему не внушала. Венера, Купидон и хариты были божества, предпочтительно им противу других обожаемые, и никакой еще смертный не приносил им толь приятных жертв! Потому что Анакреон не токмо наблюдал наружные богослужения обряды, но доказывал на самом деле, что душа его исполнена была действительным смыслом их таинств; без того и стихи его не были бы глагол нежных ощущений, идущий кратким и простым путем прямо к сердцу, источнику всякого пленительного изречения.
Но что отменного, что хорошего в Анакреоне? Все безделки... читая много раз Анакреона, спрашивал я сам у себя, будучи заражен пухлостями какого-нибудь Томаса или пряного Дората, до самых тех пор, покуда учение древних авторов, очистя вкус мой от фальшивых блесток французских лириков, не открыло глазам моим важную и простую красоту истины; тогда только ощутил я разницу, увидя, что витийственные красоты новых писателей блистают в памяти, как искра в воздухе; древние же, постоянным примечанием человеческих дел красоты истинны в чистом источнике природы почерпавшие, умели в коротких сочинениях своих[1] так оживотворить действием, что, проходя без усилия память, начертаются они в сердце приятным и утешительным впечатлением, и такова сила истины, что между писателем и мною, читавшим оного, остается какая-то взаимная доверенность, знакомство хотя не личное, но такое, по которому можешь себе иногда сказать: «он этого бы не подумал», или: «он бы в сем случае так не поступил». Потому что они сообщали свету только то, в чем сами убеждены были опытом; и Анакреон, мне кажется, искусив ощущение природы, открыл мне[2] оное в душевной своей откровенности с тем, что его стихами чаще я могу к добру своему руководствоваться, нежели пощеголять, повторяя оные в беседе...
Впрочем, безделки Анакреоновы для больших людей служили примерами подражания... и подражания еще не всегда удачного. Он был не только пример лучшего стихотворства, но и изобретатель оного. Просвещенный и остроумный Гаспар Вартий[3] утверждает, что размеры греческих стихов выдумал Анакреон[4] и что не все его сочинения составлены из трибрахия, ямба и брахия[5], но что он сочинял и элегии, по мнению Свида и Эфестиона Александрийского[6].
Анакреоновы стихи твердили всегда как коренной закон, потому что все черты его ума, все изречения души принадлежат его собственному ощущению. Пиндар, Эсхил после его уже писали.
От сего корня процвели Шольо, Геснеры, Петрарки, и разбавленные, но те же самые красоты кажутся только понежнее бледностию своею для глаз наших; но они не что иное, как полутени того же света, которого обретение требовало сверхъественного дарования приметить красоты природы, тонкой остроты, чувствительности ощутить, таланта и вкуса изящного изобразить оные языком, действию свойственным, кратким и красивым.
Положим на час, что род стихотворения Анакреонова легок, неважен, что он какою-то незаслуженною судьбою сыскал бессмертие, о котором не думал. Искателям славы как любезен должен показаться старик сей любивый и веселый, пролагающий толь легкий путь подражателям своим! Но по сю пору не было еще Анакреона ни в каком народе.
Анакреон, будучи уже 44 лет[1], возвратился в свое отечество и в загородном доме своем на берегу моря Эгейского[2] весело для себя, приятно для других кончил жизнь свою, чем продолжал утеху оной.
Говорят, что на 85 году от роду подавился он[3] виноградным семечком[4].
В Теосе воздвигнута была гробница Анакреону. Образ на древних медалях отечества его изображен был, и во время Павзания видима еще была статуя[5] сего лирика в крепости афинской, между Ксантиппа и Перикла поставленная.
Платон называет мудрым Анакреона[1]. Элиан по прозванию Сладкоязычный[2] в истории своей говорит: «Да не осмелится кто-либо порочить Тийского стихотворца, называя его невоздержным». Но ни свидетельство учителя благонравия и добродетели, ни важность историка не защитили память Анакреонову от хулы, из собственных его стихов почерпнутой.
Я не намерен, подражая Иосифу Патригнану[3], быть поведения Анакреонова стряпчим ябедником, если знатность рода его, монархов просвещенных обращение при жизни, памятники по смерти, пленяющий талант, а более всего тонкий вкус[4] не защитят память знаменитого стихотворца; но удален и от того, чтобы, основав мнение мое на стихах застольных, на песнях веселых и любовных, заключить, что сочинитель оных был развратный пьяница.
Желательно было бы, чтоб мнения, в книге обнародованы, были всегда действительные правила частной жизни автора ее; библиотеки тогда сделалися бы сокровищем сердец, книги — зеркалом истины, познанием человека вдруг и по собственной расписке, короче бы и надежнее был путь к благоденствию его. Но сколько плутов проповедовали добродетель! Сколько Арпагонов писали противу скупости! Сколько ябедников защищали истину! А между тем Эпикур[5], учитель роскоши, жил воздержно. Гораций вина не пил.
В древних медалях виден Анакреон человеком уже старым, но лица приятного, черты порядочные, взгляд веселый, открытое чело, про которое он и сам упоминает в XI оде.
Бодонием напечатанный его профиль, с древнего камня заимствованный, почитается лучшим. Мне весьма желалось украсить оным и мой перевод; но таланту приятелей моих недостало времени, а мне терпения, потому что как переводить и печатать начал я по милости новых литер, от Дидота привезенных, так и кончить печатание принужден был по желанию типографов, погонявших меня корректурными листами.
Скорая работа не извиняет, однако, неудачный труд, и для того, может быть, позволено мне будет здесь в извинение себя сказать нечто о переводе своем.
Анакреон переведен на русский язык с греческого, которого я не знаю; но лет пять-шесть назад не труднее бы мне, может быть, было выучиться языку, нежели перевесть вместо одной книги по крайней мере десять с разных языков; а сие вот каким образом:
Человек добровольный и греческий язык хорошо знающий, взял на себя труд подписать мне каждое слово в подлиннике. <...>
Под руководством снисходительного, в знании греческого языка несравненного, просвещенного и почтенного мужа[1] взял я на себя педантические вериги не выпустить никакой речи и перевесть оные в стихах греческой же меры, не теряя, сколько возможно, плавности и свободы, красоту Анакреоновых мыслей возвышающих, и для сего должен был при всяком почти стихе справляться в море здесь приложенных переводчиков, свидетельствующих достоинство автора, из числа которых следовал я более тем, кои отмечены звездочками.
Для осуждения меня прошу (тех, кои греческого языка не знают) сличить перевод мой с другими и наказать за то, где я отдалился от смыслу подлинника, а для того и следуют здесь
Первое издание Анакреона сделано было Генрихом Стефаном и напечатано 1554 году в Париже; повторено Робертом Стефаном в 1556 году. <...> Сей Генрих Стефан перевел Анакреона на латинский язык стихами. <...>
Перевод Анны Дасье на французском языке напечатан в Париже 1681 года и в Амстердаме 1716 года с примечаниями г-на Ле-Февра.
В 1682 году Бернард Лонжепьер перевел сочинения Анакреона, Сафы, Теокрита, Биона и Мосха на французский язык.
В 1706 году перевел Анакреона Антоний ла Фос и напечатал в Париже.
В 1713 году напечатан в Роттердаме перевод Анакреонов на французском языке Гаконом. <...>
Перевод Анакреона, Сафы, Биона, Мосха и Теокрита с прибавлением некоторых Горациевых и Катулловых сочинений, трудов г-на Мутоннета де Клерфона. Один из самых новейших переводов в прозе; напечатан в Париже 1773 году.
На немецкий язык переводил Анакреона профессор Фишер, и перевод его почитается весьма ученым.
На том же языке переведен Анакреон безымянным переводчиком, напечатан в Лейпциге 1776 году, и перевод сей на немецком языке считается лучшим.
В 1695 году издан в Лондоне Вильгельмом Бакстером на аглинском языке. Сей, почитающийся лучшим переводом, в доказательство доброты своей вновь напечатан был в 1710 году, сей не токмо у агличан, но и в Германии многим предпочтен переводчик, ибо профессор Фридрих Фишер труды же Бакстеровы, с некоторою только прибавкою, перепечатал в Лейпциге 1774 года. <...>
Весьма славится на италианском языке перевод, сделанный французом аббатом Ренье. Славный сей перевод напечатан в Париже 1696 года. <...>
Павел Ролли в Лондоне 1740 года. <...>
В наши же времена прославился переводом Анакреона, в Риме изданным, Иосиф Спалетти, который, исправя погрешности текста, перевел оды Анакреоновы тем же ударением стихов, как и в греческом подлиннике.
На испанский язык Анакреона перевел дон Стефан Мануил де Вельгас, печатан в Мадриде 1774 года.
Последний переводчик Анакреона, по мнению Бодония, коего трудом собрана большая часть оных, есть Клавий де Рогати, родом тосканец.
Многие еще другие, в переводе Анакреона трудившиеся, мне неизвестны, особливо на аглинском, на немецком и русском[1]языках.
Во многих изданиях Анакреона напечатано под именем сумнительных число од Анакреоновых более переведенного мною; но как многие спорят о подлинности оных по некоторым наречиям, Анакреону несвойственным и таланта его недостойным, то я и не захотел на счет славы его сделать брюхатую книгу.
КНИГА ПЕРВАЯ
Ода I К ЛИРЕ
Я петь хочу Атридов,
Хочу о Кадме петь,
Но струны лиры только
Одну любовь звучат.
Я лиру перестроил,
Вновь струны натянул,
Хотел на ней Иракла
Я подвиги воспеть,
Но лира возглашала
Единую любовь.
Простите впредь, ирои!
Коль лира уж моя
Одну любовь бряцает.
Ода II К ЖЕНЩИНАМ
Зевес быкам дал роги,
Копыты лошадям;
Он скорый бег дал зайцу,
Льву — полный зев зубов,
Способность плавать — рыбам,
Он птицам дал полет,
А мужество — мужчинам.
Немного что для жен
Осталось в награжденье.
Что ж дал им? Красоту
В замену копий, шлемов:
И щит, и огнь, и меч
Красавица сражает.
Ода III ЛЮБОВЬ
В час полуночный недавно,
Как Воота под рукой
Знак Арктоса обращался,
Как все звания людей
Сна спокойствие вкушали,
Отягченные трудом,
У дверей моих внезапно
Постучал Эрот кольцом.
«Кто, — спросил я, — в дверь стучится
И тревожит сладкий сон?..»
«Отвори, — любовь сказала, —
Я ребенок, не страшись;
В ночь безмесячную сбился
Я с пути и весь обмок...»
Жаль мне стало, отзыв слыша,
Встав, светильник я зажег;
Отворив же дверь, увидел
Я крылатое дитя,
А при нем и лук и стрелы.
Я к огню его подвел,
Оттирал ладонью руки,
Мокры кудри выжимал;
Он лишь только обогрелся:
«Ну, посмотрим-ко, — сказал, —
В чем испортилась в погоду
Тетива моя?» И лук
Вдруг напряг, стрелой ударил
Прямо в сердце он меня;
Сам, вскочив, с улыбкой молвил:
«Веселись, хозяин мой!
Лук еще мой не испорчен,
Сердце он пронзил твое».
Ода IV НА САМОГО СЕБЯ
Я на лотовых листах
И на ветвях мирты лежа,
На здоровье пить хочу.
Пусть сама любовь на рамо
Лентой подобрав хитон,
Цельным мне вином услужит.
Наша жизнь, как колесо,
Обращаясь, утекает;
А по смерти прах костей
Лишь единый остается.
Мне не нужен фимиам,
Ни над гробом возлиянье,
Лучше ароматы мне
Воскурите вы при жизни,
Розой увенчав чело,
И подругу позовите.
Прежде нежели отсель
К вечным мертвых хороводам
Я отправлюсь навсегда,
Разогнать хочу я скуку.
Ода V НА РОЗУ
Посвященную любови
Розу окропим вином
И румяною сей розой
Увенчаем мы чело;
Будем пить с усмешкой нежной.
Роза — самый лучший цвет,
Роза — плод весенней неги,
Утешает и богов.
Мягки кудри украшает
Розами Кипридин сын,
Как с харитами он пляшет.
Увенчайте же меня,
И в твоих, о Бахус! храмах
Воспою на лире я.
С девою высокогрудой
Я под песни воспляшу,
В розовом венке красуясь.
Ода VI ТОРЖЕСТВО ЛЮБВИ, ИЛИ КОМ{*}
Увенчаемся венками,
Соплетенными из роз,
Будем пить и веселиться.
Пусть под лирный звук легко
Юная воспляшет дева,
Тирс носящая, обвит
Вкруг зеленой повилицей.
Пусть тут отрок кудреватый,
Сладкий дышущ аромат,
Воспоет под струны лирны
И прольет приятный глас.
Златовласый бог любови
И прекрасный бог вина
Со прелестною Кипридой
Комоса да посетят,
Толь приятного для старых!
Ода VII НА ЛЮБОВЬ
Гиацинтовой лозою
За собою вслед Эрот
Сильно гнал меня по дебрям,
По стремнинам, по рекам.
Путь сей трудный пробегая,
Я ужален был змеей,
И душа моя тревожна
От усталости из уст
С жизнию моей мгновенно
Чуть не вылетела вон;
Но приятными крилами
Встрепенулася любовь;
Мановеньем освежая
Томное мое чело,
Покачав главой, сказала:
«А! Не можешь ты любить».
Ода VIII ВИДЕНИЕ
Вакхом сладко угощенный,
Я недавно ночью спал
На коврах на пурпуровых,
И во сне мечталось мне:
Будто скорою походкой
Потихоньку на перстах
К девушкам играть я крался;
Молодцы ж прекрасней Вакха
Издевались надо мной,
И девицам насмехались
В поругание мое.
Но как скоро я, достигнув,
Целовать девиц хотел,
Все сокрылося с мечтою;
Я, несчастный, став один,
Поскорей заснуть старался.
Ода IX К ГОЛУБКЕ
Любезная голубка!
Отколь, отколь летишь?
Отколе ты на воздух
Толь сладкий аромат
Несешь и разливаешь?
Кто, с чем тебя послал?
Анакреон к Вафиллу
С письмом послал меня;
К красавцу молодому,
Что ныне всех сердец,
Им пленных, стал владыка.
За песню отдала
Меня ему Венера.
И я служу ему
Усердно, сколь возможно,
И письма разношу
Его теперь, как видишь,
А он свободу дать
За то мне обещает.
Хоть пустит он меня,
Но все я с ним останусь.
Какая польза мне,
Одной меж гор летая,
Садиться на кустах
И дикими плодами
Кормиться по полям?
Из рук Анакреона
Питаюсь хлебом я,
А жажду утоляю
Вином, что сам он пьет;
Напьюся, встрепенуся,
И легиньким крылом
Его я отеняю.
На лире я его
Вседневно засыпаю.
Прости, о человек!
Ты винен, что с тобою
Сегодня я была
Болтливее вороны.
Ода X НА ВОСКОВОГО КУПИДОНА
У юноши недавно,
Который продавал
Эрота воскового,
Спросил я, что цена
Продажной этой вещи?
А он мне отвечал
Дорическим языком:
— Возьми за что ни есть;
Но знай, что я не мастер
Работы восковой.
С Эротом прихотливым
Жить больше не хочу.
— Так мне продай за драхму;
Пусть будет жить со мной
Прекрасный сопостельник.
А ты меня, Эрот,
Воспламени мгновенно,
Иль тотчас будешь сам
Ты в пламени растоплен.
Ода XI НА СЕБЯ САМОГО
Мне девушки сказали:
Ты стар, Анакреон,
Вот зеркало, смотрися:
Уж нет ни волоска
На лбе твоем плешивом.
Есть волосы иль нет,
Я этого не знаю;
Но то мне лишь известно,
Веселость старику
Тем более прилична,
Чем к гробу ближе он.
Ода XII НА ЛАСТОЧКУ
О ласточка болтлива!
Чего ты от меня
Желаешь в наказанье,
Чтоб крылья я остриг
Или язык обрезал
Тебе я, как Терей?
Зачем ты ранним пеньем
С прелестною мечтой
Вафилла похищаешь?
Ода XIII НА САМОГО СЕБЯ{*}
Женоподобный Атис,
Предание твердит,
Был так влюблен в Цивиллу,
Что бегал по горам,
Рыдая в исступленьи.
Кто так же, говорят,
На берегах Клароса,
Присвоенной реки
Лавроносящу Фебу,
Болтливу воду пил,
Неиствуя, бесился.
Обильно угощен
Напитками, духами,
В объятиях любви
Я рад, я рад беситься.
Ода XIV НА ЛЮБОВЬ
Любить, любить я буду,
Мне это сам Эрот
Советовал недавно;
Безумный! я в упрямстве
Ослушался его.
Тут лук подняв незапно
И свой златой колчан,
Он звал меня сражаться;
А я, как Ахиллес,
Надел на плечи латы,
Взяв щит свой и копье,
Шел с ним на поединок.
Он выстрелил, а я
Ушел от пораженья;
Но как уж больше стрел
В колчане не осталось,
Разгневался Эрот
И бросился сам прямо
На место копия,
Меня обезоружил,
Проникнув в сердце мне.
Теперь мне щит не нужен...
Не нужно мне стрелой
Снаружи защищаться,
Когда в средине враг.
Ода XV НА САМОГО СЕБЯ
Что нужды мне до Гига
Сардийского царя;
Богатством не завидны
Мне сами короли.
Я только в то стараюсь,
Чтоб нежный аромат
Браду мою умастил,
Чтоб розами глава
Венчанна красовалась.
Сегодняшний день мой;
Чей завтрашний, кто знает?
Удобно время есть:
Пей, в кости забавляйся
И Бахусу служи,
Доколь болезнь какая,
Пришед, не возвестит,
Что пить нельзя уж боле.
Ода XVI НА СЕБЯ САМОГО
Ты брань поешь Фивийску,
Тот — фригский ратный вопль,
А я пою добычи,
Взятые над собой.
Ни флотом, ни пехотой,
Ни конницей сражен,
Но силой особливой:
Я взглядом побежден.
Ода XVII НА СЕРЕБРЯНЫЙ БОКАЛ{*}
Вулкан! сребро чеканя,
Не броню делай мне;
Что делать мне на брани?
Но сделай мне бокал
Глубокий, сколь возможно.
Медведицы ни звезд,
Ни бурна Ориона
На нем не изваяй.
Мне что до звезд Воота
И что Плеяды мне;
Но листья виноградны
И грозды вырежь вкруг,
Чтоб жал вино сам Бахус
И лепой с ним Вафилл.
Ода XVIII НА ТОТ ЖЕ СЛУЧАЙ{*}
Прекрасное искусство,
Ты вычекани мне
Весны приятну чашу.
На ней изобрази:
Веселый месяц ранний,
Носящий розы нам;
И так сребро обделай,
Сдобряло чтоб питье.
Но жертвоприношенья
Чтоб не было на ней,
Печальных мне обрядов
Не делай, я прошу;
Пускай представлен будет
Зевесов сын Эвий,
Что подал виноградный
Живительный нам сок.
Или представь Венеру
И пляшущих при ней
В веселье новобрачных,
Чтоб тут же был Эрот;
Но был неворуженный.
Харит на ней представь
С улыбкою приятной;
Под сенью винных лоз
Густою краснолистной,
Под сенью красных грозд,
Прибавь еще прекрасных,
Художник, молодцов,
Играющего с ними
Ты Феба изваяй.
Ода XIX ДОЛЖНО ПИТЬ
Воду черна пьет земля,
А деревья землю пьют;
Океан все реки пьет,
Солнце пьет и Океан;
А луна и солнце пьет,
То зачем же, о друзья!
Мне мешать, как пить хочу?
Ода XX К ДЕВУШКЕ СВОЕЙ{*}
Некогда в стране Фригийской
Дочь Танталова была
В горный камень превращенна.
Птицей Пандиона дочь
В виде ласточки летала.
Я же в зеркало твое
Пожелал бы превратиться,
Чтобы взор твой на меня
Беспрестанно обращался;
Иль одеждой быть твоей,
Чтобы ты меня касалась,
Или, в воду претворясь,
Омывать прекрасно тело;
Иль во благовонну мазь,
Красоты твои умастить;
Иль повязкой на груди,
Иль на шее жемчугами,
Иль твоими б я желал
Быть сандалами, о дева!
Чтоб хоть нежною своей
Жала ты меня ногою.
Ода XXI НА САМОГО СЕБЯ
Дайте пить вы мне, девицы,
Дайте вдоволь мне вина;
Я от жару умираю.
Дайте Вакховых цветов...
На челе моем горящем
Вянут, сохнут все венки;
Но любовный жар я крою
С неким мужеством в себе.
Ода XXII К ВАФИЛЛУ
Сядь, Вафилл, о! сядь под тенью,
Под прекрасным древом сим,
Что по нежным ветвям стелет
Кудри мягкие свои.
Близ его ручей текущий
Убеждением журчит.
Льзя ли место для покоя
Толь прохладное пройтить?
ПРИМЕЧАНИЯ НА ПЕРВУЮ КНИГУ ОД АНАКРЕОНОВЫХ
Ода I К ЛИРЕ
Сия и следующая за оною ода переведены были мною точным числом стоп и ударением греческого подлинника, тем же самым метром хотел я продолжать перевод всего Анакреона. Хотя сие гораздо бы легче было исполнить по причине одинаких женских стихов, но мне показалось, что единообразие оных на русском языке делает какую-то неприятную звучность для слуха, привыкшего не токмо к разнообразному ударению стихов, но еще и к рифме. А потому и принужденным нашелся перевесть те же самые оды вторично, перемешать женские стихи с мужескими и в краткий стих поместить тот же смысл, какой в длинном женском стихе греческого подлинника находится.
Для желающих знать точную гармонию стихов Анакреоновых я внесу здесь первых двух од переводы, которые я отменил.
Я петь хочу Атридов,
Хочу я петь о Кадме,
Но струны лиры только
Одну любовь бряцают.
Я лиру перестроил
И новые взял струны,
Хотел на ней Иракла
Воспеть дела военны;
Но лира все упорно
Одну любовь звучала.
Простите ж впредь, ирои!
Когда моя уж лира
Любовь одну вещает.
Я петь хочу Атридов. Ст. 1. Агамемнон и Менелай именовались Атридами. Гомер почитал их сынами Атрея; но Эсхил, Порфирий и Аполлодор считают их сынами Плисфена, сына Атреева. Как бы то, впрочем, ни было, но Менелай и Агамемнон тем не менее Атриды, а под именем их Анакреон разумеет войну Троянскую.
Хочу о Кадме петь. Ст. 2. Кадм, сын Агенора, брат Европы, жил во времена Иисуса Навина, изобретатель литья меди. Г-жа Дасье примечает, что потому, может быть, в Крете называют щиты, шеломы и прочие кадмами. Анакреон же здесь, по мнению многих, разумеет войну фивскую или же, быть может, собственную повесть Кадма, в баснословии столь знаменитую.
Ода II К ЖЕНЩИНАМ{*}
А мужество — мужчинам. Ст. 7. Сей стих в лучшем немецком переводе, напечатанном в Лейпциге 1776 году bei Weidmanns Erben und Reich переведен φρόνημα — «die Manner Waffen Kunste» или «die Manner Waffen fuhren», то есть «мужчинам ратоборство». Г-н же Мутоннет де Клерфон переводит оный: et le courage aux hommes.
Но Преосвященный Евгений, коего пространным и глубоким сведением греческого языка руководствовался я в переводе моем, под именем φρόνημα разумеет чисто «благоразумие». Если немец из учтивости к полу, толь любимому Анакреоном, не посмел поставить такой хулы (которую, верно, он разумел), то как русскому объявить войну лучшей части света, отказав ей (суровой, однако) дар благоразумия! А для того и перевел я φρόνημα ни «ратоборство», ни «благоразумие», но «мужество мужчинам», уповая, что противуположением оного, т. е. «нежностию», прекрасный пол не оскорбится...
Здесь следует та же самая ода, греческим метром переведенная, где следовал я немецкому переводу в критическом стихе.
Зевес быкам дал роги,
Коням он дал копыты,
А зайцам бег дал скорый,
Льву — зев, зубами полный,
Проворство плавать — рыбам,
Летать способность — птицам,
Мужчинам — ратоборство;
Немного, что для женщин
Оставил он, в замену
Щитов, шеломов, копий
Зевес им красоту дал.
Щиты, и меч, и пламень
Красавица сражает.
Ода III ЛЮБОВЬ{*}
Как Воота под рукой. Ст. 2.
Знак Арктоса обращался. Ст. 3.
Северного полюса созвездие Большая Медведица называлась у греков Арктос; последующее за оным именовалось: Воот и Арктофилас, то есть Страж Медведицы. Анакреон не мог лучше ознаменовать Полуночи, как обращением Арктоса; поелику созвездие сие начинает обращаться около Арктического полюса, по окончании половины течения своего, т. е. в полночь. Г-жа Дасье, стр. 8, примеч. 2.
К тому же Сомез примечает, что в древние времена Анакреоновы слово «час» употребляли только в означении годового времени, как бы у нас, напр., «пора».
Прямо в сердце он меня. Ст. 28. В греческом сказано: прямо в печенку. Древние полагали, что престол любви должен быть в печенке.
В последующие времена переместили оный в сердце.
А в наш просвещенный век многие думают, что любовь в уме...
Лук еще мой не испорчен.
Сердце он пронзил твое. Ст. послед. Редкому грамотному не известен славный красотами своими перевод г. Ломоносова оды сей, после которого не надобно бы, кажется, никому с высоким его талантом входить в поприще; но он, переводя в стихах с рифмами (которых в греческом нет), принужден был для того во многих иногда местах отступить от подлинника. Я же, не будучи рифмою одержим, должен был сделать верный только перевод мыслей Анакреоновых, стараясь ничего не пропустить и не смея ничего прибавить. Последние два стиха переведены у г. Ломоносова:
Мой лук еще годится,
И цел, и с тетивой,
Ты будешь ввек крушиться
Отнынь, хозяин мой.
Дурно заплатил за ночлег!..
<...> В подлиннике, однако, о сем поражении точнее сказано; там гость, как будто бы для опыту выстрелив, и в торжестве, что лук его не испорчен, говорит с ребяческою радостию хозяину доказательство: «Сердце он пронзил твое». Как обыкновенную его цель.
Ода IV НА САМОГО СЕБЯ
<...> К вечным мертвых хороводам. Ст. 18. Анакреон здесь разумеет про хороводы блаженных душ в полях Елисейских. В Плутархе есть отрывок оды Пиндаровой, в которой сказано, «что в полях Елисейских иные забавляются верховою ездою, другие — игрою в шашки, а третьи на музикийских орудиях». То веселому стихотворцу простительно было покойников и танцевать заставить.
Ода V НА РОЗУ
Как с харитами он пляшет. Ст. 11. С французского языка привыкли мы писать и называть грациями спутниц прелестей и красоты, которые харитами у греков именовались; но у французов «les graces» и в языке принято за прелести. У них и прилагательное есть «gracieux»; а по-русски грации, мне кажется, столько же значат, сколько и хариты, которые, впрочем, к нам соседственнее.
Я под песни воспляшу. Ст. 16. Плясани составляло часть духовного обряда языческого богослужения. Мужчины и женщины плясали вокруг священных истуканов. Г-жа Дасье <...>.
Ода VIII ВИДЕНИЕ
Потихоньку на перстах. Ст. 6. Г-жа Дасье перевела сей стих: «Я бежал что есть силы», прибавляя в примечании, что это то же значит, что и красться на цыпочках, потому что кто бежит изо всей силы, тому будто нет времени целою ногою до земли касаться. Прежде сего и французы так не бегали.
Ода IX К ГОЛУБКЕ
Сей небольшой поэмы цены не поставляют ученые. Между прочими отец г-жи Дасье говаривал, что Анакреон не один ее делал, но музы и хариты с ним сочиняли оную. <...>
Кто, с чем тебя послал? Ст. 6. Древние употребляли голубей вместо почты, привязав им письмо на шею или к ноге, отпускали их с дороги или из другого какого чужого места домой с известием, так как в мою бытность еще в Ишпании посылали оных из мадритского амфитеатра с уведомлением в уезд, быка ли убил торер, или бык ишпанца, где сельские Донкишоты за искусство быка и человека равные держат заклады.
Анакреон к Вафиллу. Ст. 7.
К красавцу молодому. Ст. 9.
Вафилл был прекрасный юноша, родом из Самоса, по свидетельству Горация. Насчет его есть кое-какие повести, которых женщины его времени ни ему, ни Анакреону не прощали...
Болтливее вороны. Ст. послед. У греков, так же как и у латинов, была пословица «garrula cornix» [1].
В те времена черные птицы, видно, болтливее были перепелесых, потому что мы говорим «болтлива, как сорока».
Ода XII НА ЛАСТОЧКУ
Или язык обрезал.
Тебе я, как Терей. Ст. 6. По свидетельству Овидия, Прогна превращена в ласточку, а Филомела в соловья; но древнее мнение Аполлодора, которому Анакреон последовал, состоит в том, что в ласточку превращена Филомела и потому будто ласточки убегают жилища Тереева. Плиний говорит: «Чертогов королей Фракийских ненавидят ласточки со времени злодеяния Тереева».
Ода XIII НА САМОГО СЕБЯ
На берегах Клароса. Ст. 7. Источник Кларос, по мнению г-на де ла Фоса, был в Ионии близ местечка Кларион, неподалеку от города Колофана. Испившие воды его одержимы были прорицательным исступлением. Аполлон, которому источник сей был посвящен, по имени его назывался Аполлон Клариенский; иные думают, что источник сей был на острове Кларосе.
Ода XV НА САМОГО СЕБЯ
Что нужды мне до Гига
Сардийского царя. Ст. 2. Суид примечает, что стихотворец под именем Гига разумел Креза, одного из потомков Гиговых. Сардис был королевства Лидийского главный город, богатствы оного и в пословицах известны были.
Ода XVII НА СЕРЕБРЯНЫЙ БОКАЛ
Медведицы ни звезд. Ст. 6. Смотри в примечаниях к оде III на ст. 2 и 3.
И что Плеяды мне. Ст. 10. Плеяды — семизвездное созвездие, имеющее вид грозда виноградного. Латины называли оное Vergiliae.
Ода XIX ДОЛЖНО ПИТЬ
Солнце пьет и Океан. Ст. 4. Немецкий переводчик написал: «Солнце пьет пары». Он, конечно, перевел значение стиха, которое Анакреон подразумевать оставил, именуя общим словом «море» или «Океан», солнцем испаряющийся.
Ода XX К ДЕВУШКЕ СВОЕЙ
Иль твоими б я желал
Быть сандалами, о дева! Ст. 19. Сандалии были древняя обувь, состоявшая из одной подошвы, лентами, наподобие наших обор, к ноге прикрепляемая.
Чтоб хоть нежною своей
Жала ты меня ногою. Ст. 21. Хотя г-н Риголей де Жувигни два сии стиха переводит таким образом:
Иль сандалами твоими
Я желал бы, дева, быть,
Чтоб ноги твоей прекрасной
Впечатление носить;
но в греческом именно сказано: «Или желал бы я быть сандалами твоими, о дева! чтоб хоть ногою твоею быть попираему», — то и принужден я был пожертвовать некоторыми красотами истине держаться смыслу подлинника, выкинув только один нелепый страдательный глагол.
Ода XXI НА САМОГО СЕБЯ
Дайте Вакховых цветов. Ст. 4. В подлиннике написано: «Дайте мне цветов того». Здесь стихотворец разумеет цветов Вакховых, поелику во 2 стихе вместо вина в греческом написано: «дайте мне Вакха», то слово «того» и сказано в относительном смысле к Вакху. Я, принужден будучи по свойству нашего языка вместо Вакха поставить вино, должен уже был написать вместо «цветов того» — «дайте Вакховых цветов». Может, от жару, на который Анакреон жалуется, хотел он прохладить голову свою или повилицею, или зеленью виноградного; неизвестно, впрочем, по мифологии, чтобы какие-нибудь цветы в особливости Вакховыми назывались. <...>
Ода XXII К ВАФИЛЛУ
Кудри мягкие свои. Ст. 4. Я не знаю, простят ли мне сию вольность, в языке нашем употребленную, но Анакреон кудрями именно называет листья, которые так же бы наполнить стих могли, если бы смел я отступить от греческой метафоры.
Близ его ручей текущий
Убеждением журчит. Ст. 6. В греческом сказано: «ток течет убеждением», или «ручей катит воды убеждения». Я принужден был прибавить «журчит убеждением», чтоб не потерять совсем мысли Анакреоновой; а без того на русском было бы немое убеждение, которое мы более привыкли находить в языке, нежели в каких-нибудь видимых знаках.
КНИГА ВТОРАЯ
Ода XXIII НА БОГАТСТВО
Когда бы Плутус златом
Мог смертных жизнь продлить,
Рачительно б старался
Я золото копить
На то, чтоб откупиться
Тогда, как смерть явится;
Но жизни искупить
Не можем мы казною.
На что вздыхать, тужить,
Сбирать добро, хранить,
Коль данну смерть Судьбою
Ценой не отвратить?
Мне жребий вышел пить
И в питии приятном
В пирах с друзьями жить,
На ложе ароматном
Венере послужить.
Ода XXIV НА САМОГО СЕБЯ
Если смертным я родился
Краткой жизни путь пройтить,
Время знаю лишь прошедше,
О предбудущем узнать
Я искусства не имею.
Попеченье, суеты,
Вас прошу я удалиться,
Что за нужда мне до вас.
Смерть покуда не подкралась,
Пошучу я, посмеюсь,
Попляшу с прекрасным Вакхом.
Ода XXV НА САМОГО СЕБЯ
Как пью я винны соки,
Печаль на ум нейдет.
На что искать заботы,
Хлопот, сует, работы,
Желаешь или нет,
А все конец придет.
Почто ж нам суетиться?
Мы Вакха позовем:
Не смеет к нам явиться
Печаль, когда мы пьем.
Ода XXVI НА САМОГО СЕБЯ
Хмель как в голову ударит,
То заботы все заснут;
Я богат тогда, как Крезус,
И хочу лишь сладко петь.
Лежа, плющем увенчанный,
Ни во что я ставлю все.
Пусть кто хочет, тот сражайся,
Я покуда буду пить.
Мальчик!.. Полную мне чашу
Поскорей вели подать:
Лучше мне гораздо пьяным,
Чем покойником лежать.
Ода XXVII К ВАКХУ
Юпитерово чадо,
Избавитель забот,
Дражайший винодатель,
О ты, прекрасный Вакх!
Ты в пляске мне наставник.
Как полон я тобой,
Тогда-то я ликую!
Люблю, люблю попить
И пляской веселиться;
Венере послужа,
Опять плясать пуститься.
Ода XXVIII К СВОЕЙ ДЕВУШКЕ
Царь в художестве изящном,
Коим Родос процветал,
Напиши ты мне в разлуке
Дорогую по словам:
Напиши сперва, художник,
Нежны русые власы;
И когда то воск позволит,
То представь, чтобы они
Обоняние прельщали,
Испуская аромат.
Чтоб под русыми власами
Выше полных щек ее
Так бело, как кость слонова,
Возвышалося чело.
Брови черными дугами
Кистью смелою накинь,
Не расставь их и не сблизи,
Но так точно, как у ней,
Нечувствительно окончи.
Напиши ее глаза,
Чтобы пламенем блистали,
Чтобы их лазурный цвет
Представлял Паллады взоры;
Но чтоб тут же в них сверкал
Страстно-влажный взгляд Венеры.
Нос и щеки напиши
С розами млеком смешенным
И приветствием уста,
Страстный поцелуй зовущи.
Чтоб ее прекрасну грудь
И двойчатый подбородок
Облетал харит собор.
Так ты ризой пурпуровой
Стройный стан ее одень,
Чтоб и те красы сквозили...
Полно... Вижу я ее;
Скоро, образ! ты промолвишь.
Ода XXIX О ВАФИЛЛЕ{*}
Друга моего Вафилла
Напиши мне по словам:
Чтобы кудри черно-русы
Отливали светлый цвет,
И небрежно завивались,
Распущенны по плечам.
Напиши, чтобы прекрасно
Умащенное чело
Украшалось черной бровью,
Темной, как дракона цвет.
Чтобы глаз имел он черный,
Быстрый и приятный взгляд,
Взор и Марса и Венеры
Заключающий в себе:
Так, чтоб тот страшил собою,
Сей надеждою питал.
Розовы его ланиты
Нежным пухом облеки,
Пигвы мшистыя подобно;
Чтоб румянец в них играл,
Как стыдливостью рожденный,
Но прекрасные уста,
Как напишешь ты, не знаю...
Должны полны быть они
Убеждения... приятства...
Сделай так, чтобы твоей
Нежной кистью оживленный,
Образ молча говорил.
Шея чтоб его прекрасней
Адонидовой была:
Так бела, как кость слонова;
Руки же ему и грудь
Ты Гермесовы приделай.
Стегна Полукса...
……………………..
……………………..
……………………..
……………………..
Но завистливым искусством
Ты почто закрыл плеча?
Лучшее произведенье!
Как ты должен написать
Ноги, говорить не нужно.
Что, скажи, возьмешь за труд?
Переделай ты в Вафилла
Образ Аполлонов мне;
А когда в Самос приедешь,
Можешь Феба ты списать
С начертания Вафилла.
Ода XXX ЛЮБОВЬ
Цветною вязью музы
Опутали любовь,
И связанну вручили
В храненье красоте.
Теперь Венера, искуп
Носящая с собой,
Везде прилежно ищет
Эрота искупить;
Но пусть ему свободу,
Кто хочет, возвратит.
Он сладкую неволю
Свободе предпочтет.
Ода XXXI НА САМОГО СЕБЯ{*}
Для бога! пить пустите,
Пить дайте через край;
Хочу, хочу взбеситься.
Убийцы матерей
Бесились в исступленье
Орест и Алкмеон.
Убивству не причастен,
Пив красно я вино,
Хочу, хочу беситься.
Бесяся, Геркулес
Ифитьев лук и стрелы
Ужасно потрясал.
Когда Аякс бесился,
Гекторов меч и щит
В руках его звучали;
Но я, покрыв чело
Прекрасными цветами,
И с чашею в руках,
Не быв вооруженный
Ни луком, ни мечом;
Хочу, хочу беситься.
Ода XXXII О ЛЮБВИ СВОЕЙ
Когда ты счесть возможешь
Все листья на древах,
Иль счислить ты умеешь
Морские волны все,
Ты можешь и любовниц
Моих пересчитать.
Пиши афинских двадцать,
Пятнадцать к ним других;
Полками из Коринфы
Несметными считай;
Прекрасными женами
Во всей Элладе сей
Ахейский город славен.
Родосских положи...
Ионских и Карийских,
Лесбинок, итого
Две тысячи невступно...
Но что ты удивлен,
Что много так любовниц?
Тебе еще не счел
Ни сирских, ни кановских,
Из Крита ни одной,
Где таинства свершает
Свои Венерин сын.
Но как из Бактрияны,
Из Индии сочесть,
Из Кадикса и дале
Души моей другинь...
Ода XXXIII К ЛАСТОЧКЕ
О ласточка любезна!
Ты всякую весну
Гнездо себе свиваешь:
Но к зи́ме иль на Нил,
Иль к Мемфису летишь;
В моем же сердце вечно
Любовь гнездо свила,
И в нем с тех пор выводит
По всякий час детей.
Иные оперились,
Другие в скорлупе;
Наклюнутся лишь только,
То голос и дают.
Там старшие питают
Молоденьких птенцов;
А те лишь возмужают,
Рождают вновь детей.
Что делать? Я не знаю,
Но много так любви
В моем едином сердце
Не можно поместить.
Ода XXXIV К ЛЮБОВНИЦЕ
Красавица! не бегай
Седых моих волос
И, юностью блистая,
Не презри страсть мою.
Приятно розы вьются
С лилеями в венке.
Ода XXXV ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ{*}
О юноша! сей бык
Мне кажется Юпитер:
Несет он на спине
Своей жену сидонску,
Преходит Океан
И волны разделяет
Копытами в пути.
Другому бы из стада
Ушедшему быку
Не переплыть пучины.
Но то Юпитер сам!
Ода XXXVI НА УДОВОЛЬСТВИЕ ЖИЗНИ
На что витиев правил
Вы учите меня?
К чему мне бесполезны
Годятся речи их?
Меня учите лучше
Пить сладкий Вакхов сок;
Учите с Афродитой
Прекрасною играть,
Когда мои седины
Увенчаны венком.
Подай воды мне, мальчик!
Налей ты мне вина
И усыпи мой разум.
Ты скоро уж меня
Умершего схоронишь.
А в гробе уже нет,
Уж больше нет желаний.
Ода XXXVII ВЕСНА
Посмотри при возвращеньи
К нам приятныя весны,
Как хариты усыпают
Розами повсюду луг!
Посмотри, как тихо море,
Как сровнялася волна!
Утка плещется водою,
И летят к нам журавли.
Ясно солнце просияло,
Мрачны тучи разогнав;
Процветают злачны нивы
Земледельческим трудом.
Уж земля травой покрылась,
И оливна ветвь растет;
Увенчался пышным листом
Виноградный сочный грозд.
Под листом на ветвях мягких
Появился юный плод.
Ода XXXVIII НА САМОГО СЕБЯ
Я стар, и в том не спорю,
Но пью, как молодой.
Не с тирсом, но с бутылкой
Пляшу, когда хочу.
На посох опираться
Нет нужды мне отнюдь.
Кто хочет, тот сражайся,
А мне ты, мальчик, дай
Наполненную чашу
Хорошего вина.
Я стар, и в том не спорю,
Но с прочими плясать,
Силену подражая,
Я в силах и теперь.
Ода XXXIX НА САМОГО СЕБЯ
Если пью вино я сладко,
Веселящийся мой дух
Чистых муз воспеть стремится.
Если пью вино я сладко,
Мысль заботну, скуки, грусть
Отвергаю я шумящим
На морских зыбях ветрам.
Как вино я пью священно,
Бахус, веселящий дух,
Радостью меня исполня,
В ароматны облака
Некой силой восхищает.
Как я сладко пью вино,
И чело венком венчаю:
Жизни я спокойство пью.
Если пью вино я сладко,
Благовоньми окропясь
И в объятиях имея
Я любезную свою,
Славословлю Афродиту.
Пью как сладко я вино,
И в широкой полной чаше
Растворяю разум свой:
С молодцами я ликую.
Как вино я сладко пью:
В нем одном все наше благо;
Благом сим я наслаждусь.
Умереть ведь всем нам должно.
Ода XL ЭРОТ
Купидон, не видя спящей
В розовом кусте пчелы,
В палец ею был ужален;
Вскрикнул, вспорхнул, побежал
Он к прекрасной Цитереи,
Плача и крича: «Пропал,
Матушка! пропал; до смерти,
Ах! ужалила меня
С крылышками небольшая
И летучая змея,
Та, которую пчелою
Землепахари зовут».
Тут богиня отвечала:
«Если маленькой пчелы
Больно так терзает жало,
То суди ты сам теперь,
Сколько те должны терзаться,
Коих ты разишь, Эрот?»
Ода XLI НА ПИРШЕСТВО
Веселяся пить мы станем,
Станем Вакха воспевать,
Он плясания наставник,
Любит хороводну песнь.
Он приятель с Купидоном
И Венерою любим.
Он начало в свете пьянства,
Он харитам был отец.
Он печали прогоняет,
Услаждает скорбны дни.
Как подносят винну чашу
Юноши прекрасны мне,
То печали улетают
С сильной бурей от меня.
Во́зьмем, во́зьмем чашу в руки
И прогоним скуку прочь.
Что за польза сокрушаться,
Кто известен, долго ль жить?
Мы о будущем не знаем.
Я, вином подвеселясь
И опрыскавшись духами,
Рад под лютню поплясать
С молодыми красотами.
Кто охотник, тот горюй;
Мы попьем, повеселимся
И воскликнем Вакху песнь.
Ода XLII НА САМОГО СЕБЯ
Под веселу песню Вакха
Я люблю, люблю плясать.
Подле юного детины,
Что в беседе смело пьет,
Я люблю играть на лютне.
Но, покрыв чело венком,
Из яцинтов соплетенным,
Больше я всего люблю
Порезвиться с красотами.
Чужды сердцу моему
И убивственная зависть,
И ревнивость низких душ.
Убегаю я повсюду
Клеветы летучих стрел,
Ненавижу приключенных
Пьянством распрей на пиру.
Там одной утехе место.
Под приятный лютни строй
С молодыми красотами
Станем, станем мы плясать!
Жизнь спокойну и приятну
Станем мирно провождать.
Ода XLIII НА КУЗНЕЧИКА
Счастлив, счастлив ты, кузнечик!
Выпив капельку росы,
На высоких ты деревьях
Так поешь, как господин!
Все твое, что видишь в поле,
Что приносят времена.
Земледельцам ты приятель,
Не обидишь их ничем.
Сладкий вестник лета красна,
Ты приятен смертным всем.
Все тебя и музы любят,
Любит сам и Аполлон:
Он тебе дал звучный голос.
Старости не знаешь ты.
О премудрый песнолюбец!
О бескровный сын земли!
Ты болезням не подвержен,
Равен ты почти богам.
Ода XLIV СНОВИДЕНИЕ
Видел я во сне, что крылья
У меня и я бегу,
А любовь гналась за мною
И поймала уж меня,
Несмотря что на прекрасных
Был ее ногах свинец.
Что б такое сон сей значил?
То, что я хоть много раз
Красотами был поиман,
От хлопот любви ушел,
Сей единою останусь
Красотою я пленен.
ПРИМЕЧАНИЯ НА ВТОРУЮ КНИГУ ОД АНАКРЕОНОВЫХ
Ода XXIII НА БОГАТСТВО
На что вздыхать, тужить. Ст. 9.
В греческом сказано:
Зачем же заблуждаться в сей жизни.
Литтеральный перевод на русском языке сего наречия не изобразил бы, мне кажется, мысли Анакреоновой, клонящейся к тому, по смыслу автора, что, зачем нам и заниматься делами, которые, по мнению его, для того только бесполезны, что жизни продолжить не могут.
Ода XXV НА САМОГО СЕБЯ
Не смеет к нам явиться
Печаль, когда мы пьем. Ст. 9 и 10.
В греческом сказано:
Когда мы пьем, заботы спят.
Гораздо лучше! Но я это проронил, и ода была уже напечатана.
Ода XXVII К ВАКХУ
Дражайший винодатель. Ст. 3. В подлиннике на дорическом языке сказано μεθυδότας, то есть «винодатель»; и слово сие не могло, к сожалению г-жи Дасье, на французском языке ее переведено быть без метафоры. Русский язык наш имеет, так же как и греческий, преимущество словосложения, дающего толь сильные и краткие изображения вещам, когда только во зло не употреблено оное.
Ода XXVIII К СВОЕЙ ДЕВУШКЕ{*}
Коим Родос процветал. Ст. 2. Родиане так славны были художествами, что Пиндар в 7-й оде олимпионической говорит: «Минерва одарила их художеством производить всякого рода прекрасные работы и превзойти искусством рук своих всех человеков». Улицы их наполнены были статуями почти одушевленными, и кои, казалось, ходили. Смотри о сем Павзания и Плиния.
Напиши ты мне в разлуке. Ст. 3. Об этом между многими переводчиками происходили многие толки и споры. Анакреон говорит «напиши», следовательно, к живописцу. А после:
И когда то воск позволит. Ст. 7. Следовательно, говорит к лепщику: то споры и состояли в том только, живописный ли был портрет или восковое изображение. Возобновленная в наши времена графом Кайлюсом восковая живопись, известная древним, могла бы помирить воюющих, если бы оная была им столько же, сколько потомкам их стала, известна.
Сию прекрасную оду, служившую в разных языках подлинником для множества неудачных подражаний, переводил и наш Северный Орфей Ломоносов с отменными и его только таланту свойственными красотами, делающими и подражательные его творения действительным подлинником. Он во многих местах отступил, инде прибавил по причине той, что писал стихами с рифмами; и между его и моим переводом выходит только та, по мнению моему, разница, что мой перевод к подлиннику ближе, а его лучше.
Ода XXX ЛЮБОВЬ
Маленькая сия ода почитается у знатоков алмазом. По замыслу блестящему, коим непостоянного любви мальчишку отдал Анакреон под стражу красоте, единой только могущей остановлять полет его. Но сию самую стражу дурно стережет время: узы слабеют, и побег узника извиняется, если он, кроме красоты, ничем не был привязан.
Из сей оды на разных языках разные писаны были поэмы, песни и комедии. <...>
Ода XXXI НА САМОГО СЕБЯ
Сия исступленная ода теряет очень много в преложении. Я сравнивал с моим семь разных переводов и не могу сказать, чтобы в котором-нибудь нашел я те поразительные красоты, которыми Анакреон пред всеми стихотворцами отличается; в моем же переводе и искать я оных не покушался. Красоты сей оды состоят в изречениях языку свойственных, в противуположениях исторических и жестоких уподоблениях с кротким желанием из ума выпиться. Пожелая Анакреону счастливого похмелья, комментариев на хмель его делать я не обязан.
Ода XXXII О ЛЮБВИ СВОЕЙ
Здесь Анакреон на розовом листе Эротовою стрелою более, кажется, означить хотел свои в разных странах путешествия, нежели любовные победы, которые он искуснее во всех других местах изобразить умел.
Ода XXXIII К ЛАСТОЧКЕ
Анакреон в сей оде, завидуя ласточке, весьма замысловато любовь, постоянную и единственную его страсть, помещает в сердце своем и тонкою аллегориею изображает, что постоянен он к одной только страсти, а не к предметам оной.
Ода XXXIV К ЛЮБОВНИЦЕ
<...> В греческом подлиннике сказано: «Посмотри в венках, как приятно белые лилеи с розами сплетены!»
Стих последний я перевел:
Приятно розы вьются
С лилеями в венке.
И кажется, что хуже; но читатель может поправить и читать так:
Приятно розы видеть
С лилеями в венке.
Я же сего исполнить потому не мог, что и сия ода была уже напечатана.
Ода XXXV ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ
Г-н де ла Фос думает, что ода сия есть не что иное, как описание картины, древнюю басню Европы изображающей.
Анакреон толкует значение сей картины молодому человеку, которую подробно и гораздо после описал Овидий в 6-й книге «Превращений» его. Впрочем, и тут есть такие коренные красоты, которые не блестят замыслом противоположений или острым словом, но никогда из моды не выходят: красоты простой истины, которые древние видеть и ценить умели. Анакреон как живописец по одежде в женщине видит жену сидонскую, как стихотворец — важность быка, по действию его называет божественною, и, наконец, как Теогон, решит, что бык сей есть действительно Юпитер.
Ода XXXVII ВЕСНА
Сия маленькая ода естественными красотами своими и простотою весенних явлений превосходит, по мнению ученых людей, все прочие картины весны, которым она служила примером.
Утка плещется водою.
Журавли летят.
Какие ребяческие, кажется, черты! Но спроси всякий у своего сердца, к принятию весенних впечатлений еще удобного, не производит ли действительно вид сих мелочных предметов то ребяческое ощущение природы, по милости которого и в важнейших начертаниях находим мы красоты, и без чего и «хариты, усыпающие розами луг», и «злачные нивы, трудом земледельческим процветающие» были бы изображения мертвые для ушей, а не для мысленных наших глаз, не для сердца нашего картины.
Ода XXXVIII НА САМОГО СЕБЯ
Не с тирсом, но с бутылкой
Пляшу, когда хочу. Ст. 3 и 4.
В подлиннике сказано:
Вместо тирса держу я мех винный.
Я взял смелость убавить оный и дать бутылку, чтобы пляшущего под русскую песню не обезобразить Анакреона. <...>
Ода XXXIX НА САМОГО СЕБЯ
Если пью вино я сладко. Ст. 1. Сей несколько раз в продолжение оды повторенный стих везде сказан просто и одинаково:
«Когда я пью вино» и проч.
Ни в которой оде не был я столько принужден отступить от подлинника, как здесь, будучи обязан повторять тот же стих то женским, то мужеским стихом, прибавлял по необходимости ненужные и незначущие эпитеты: «сладко» и прочее, которые напечатал нарочно косыми буквами для того, чтобы читатель видел, что лишнее и дурное принадлежит мне, а не Анакреону.
Г-н ле Февр сумневается, чтобы сия ода было произведение Анакреоновой музы; но аббат Ренье и г-н де ла Фос, коим Анакреон не меньше знаком был, признают оную неоспоримо за Анакреонову и находят тем же животворным духом исполненную, которым отличаются творения его.
Ода XL ЭРОТ
Вскрикнул, вспорхнул, побежал. Ст. 4.
Казалося бы, нельзя бежать телу летящему, которое вспорхнуло; но, мне кажется, есть тут некоторая местная красота, изображающая, во-первых, близость находящейся от Купидона матери его и ребяческий страх самого Купидона, бегущего и машущего крылами, подобно тяжелой птице, небольшое расстояние пробегающей.
Ода сия столько почтена не токмо учеными людьми нынешнего века, но и древними, что и самый замыслами обильный Теокрит из некоторых частных ее красот составил идиллию. Г-н де Клерфон, сравнивая Анакреона с Теокритом, в первом находит природу, в другом — искусство и Теокритову идиллию переводит так:
«Некогда раздраженная пчела ужалила в палец Купидона, таскающего мед из ульев ее. Сей бог чувствует боль, рука его пухнет, бьет он в землю ногами, бежит к своей матери и, показывая свою рану, жалуется ей, что такое маленькое насекомое, какова пчела, толь несносную боль ему причиняет. “Эрот! — ответствует ему, усмехнувшись, Венера, — не похож ли ты и сам на пчелу, будучи невелик, но какие ты делаешь язвы?”»
Гакон про сию оду так отзывается: «Можно ли, — говорит он, — такой сухой смысл превратить в басню, во всех частях ее толикими красотами обильствующую? Какая ребяческая простота! какой естественный язык в устах маленького Купидона! какая кротость в тонкой насмешке матери прелести!»
В немецком переводе поставлено, как Купидон и кричал; но я не осмелился в переводе моем написать того, чего нет в подлиннике. Притом для действительного означения ребяческого крика должно бы было положить восклицания на ноты и определить оным свойственный музыкальный ключ; а без того легко бы было обезобразить Эрота, заставя его кричать хрипучею октавою какого-нибудь басистого чтеца.
Ода XLI НА ПИРШЕСТВО
Как подносят винну чашу. Ст. 11. В греческом сказано:
Чашу вина смешанного.
И г-жа Дасье примечает, что у греков было в употреблении при начале стола пить вино, с водою смешанное; а Генрих Стефан в переводе своем называет оное смешанное питье: poculum quietum[1].
Все сие, как вы сами видите, дело немаловажное; а у меня вино с водою в стих не поместилось. Я просто написал вино; и ежели заболит голова у трезвого моего читателя оттого, что я не разбавил оное водою, в том прошу прощения.
Ода XLII НА САМОГО СЕБЯ
Подле юного детины,
Что в беседе смело пьет,
Я люблю играть на лютне. Ст. 3-5.
Анакреон говорит: подле молодого «питуха»; а слово «питуха» весьма близко на нашем языке к петуху; и для того поставил я:
Подле юного детины,
Что в беседе смело пьет,
чтобы ошибкою чтеца не зайтить в курятник.
Ода XLIII НА КУЗНЕЧИКА{*}
<...> Ты почти богам равен. Ст. поcл. Для того, что теогоны почитали не кровь, в жилах языческих их богов лиющуюся, но некоторую прозрачную влажность, которую они ἰχώρ[2] именовали, и Анакреон потому только кузнечика с богами сравнивает, что выше назвал его бескровным земли сыном.
Александр Великий, будучи ранен, в ответе своем ласкателям, производившим рождение его от богов, согласно с Гомером подтверждает мнение сие о бескровности богов: «Вы видите, — отвечал он им, — друзья мои, что из раны моей течет действительная кровь, а не влажность некая, свойственная богам единым». Впрочем, сколько бы ни прославляли стихотворцы пение кузнечиков, в самом деле, однако, кузнечики не поют. Реомюр, анатомивши кузнечика, доказал, что пение его, или, лучше сказать, крик, происходит от тонинькой перепонки, под ляжкою его находящейся и скорым движением ноги его надувающейся и ударяющей в воздух. Сие-то механическое его сложение — причина музыкального его дарования, сколько, впрочем, неоднозвучного, доставило ему ровное с соловьем титло «весеннего песнопевца».
Никто, однако (сколько мне известно), столь пленительно не умел возвысить его талант, такие любезные приписать ему свойства, как Тийский наш стихотворец, и маленьким вещам толь важное значение давать умеющий.
Ода сия всегда мне в мысли представляет чувствительного человека, обрадованного новым голосом весны, которой впечатления умел он ощутить и свойственным действию языком изобразить сердце, отверстое на прелести природы.
Ода XLIV СНОВИДЕНИЕ{*}
Сия ода, говорит г-жа Дасье, есть самая прекрасная и самая вежливая из всех древних произведений; если красавица, к которой она писана, столько же хороша была, как сделанные для ней стихи, то во всей Греции не было ее прекраснее. Тут я на колени пред г-жею Дасье и руки вверх... прошу французского ее прощения за то, что, как ни вертел, сколько мне любимую ее оду ни толковали, как ни читал я переводчиков, не мог дорыться сих таинственных красот, которые бы равняли ее со многими прочими одами Анакреона. Тут, кроме тонкого замысла, которым сей стихотворец толкует событие своего сна, ничего я не вижу; и так-то, что сделанная семнадцатилетнею девушкою, Потар дю Лю называемою, песенка, под именем «Songe Anacreontique»[1] известная, к стыду моему, мне лучшею кажется. Ее почти все знают. Она начинается: «A l’ombre d’une myrthe assise»[2] и проч.
Свинцовые колодки на купидоне, ни для живописца, ни для аллегории, ничего мне не представляют. Мы привыкли видеть любовь с крыльями и легкую, а не людей влюбленных, которые на крыльях от любви бегут. Но г-жа Дасье заставила меня коснуться ковчега священного...
КНИГА ТРЕТИЯ
Ода XLV СТРЕЛЫ ЛЮБОВНЫЕ
Муж прекрасной Афродиты
В ле́мносских горнах ковал
Для любви стальные стрелы,
А Венера их концы
В сладком меде закаляла;
Но примешивал тут желчь
Купидон в состав приятный.
Марс, со брани возвратясь,
Презирал стрелу Эрота,
Тяжким воружен копьем.
«Не легка, — промолвил Марсу,
И сия стрела, — Эрот, —
Испытай, так ты узнаешь».
Принимает Марс стрелу,
Улыбнулася Венера.
«Тяжела... возьми назад», —
Воздохнувши, Марс вещает.
«Нет, оставь ее себе», —
Бог любови отвечает.
Ода XLVI К ЭРОТУ
Тяжело жить без любови,
Нелегко же и любить;
Но всего еще тяжеле
Быть несчастно влюблену.
Знатность рода и ученость
Бесполезны нам в любви;
Презирают добродетель,
Важны деньги лишь одни.
О! погибни тот, кто первый
Начал золото любить.
Меж родителей и братьев
Золото — причина ссор,
Распрей и убивств причина,
А что более всего?
Мы, влюбленные, всеместно
Погибаем от него.
Ода XLVII НА СТАРИКОВ
Мне мил старик веселый;
Мне мил младый плясун;
А если старый пляшет,
Он стар лишь сединой,
Но юноша он духом.
Ода XLVIII НА ПРАЗДНИК
Подай Гомерову мне лиру,
Но только ту сними струну,
Котора брани воспевала.
Священны чаши те подай,
Из коих пить закон поставлен;
Подай мне жребии смешать;
Подвеселясь, плясать я стану;
Умеря разумом восторг,
Не пощажу я слов забавных,
Мешая с гласом лютни звук.
Ода XLIX БАКХАНАЛИИ
Послушай, изограф изящный,
Лирической ты музы звук,
И напиши мне ту картину,
О коей я тебе скажу:
Представь сначала оживленны
Весельем, смехом города;
Представь веселых ты бакханок,
Играющих во двусвирель;
И если воск тебе позволит,
Представь законы для гуляк.
Ода L БАХУСУ
Божество, что подкрепляет
Молодость в любви, в трудах!
Бог прекрасный ей наставник
В легкой пляске на пирах:
Сок несет нам животворный,
Отгоняющий печаль;
Сок еще в гроздах сокрытый,
Виноградное дитя,
Потечет приятным током,
Силою исполнит всех;
Удалит от нас болезни,
Наши укрепит тела,
Дух веселостью возвысит
До предбудущей поры,
Как опять к нам возвратится.
Ода LI НА ВЕНЕРУ, ИЗОБРАЖЕННУЮ НА ДИСКЕ
Кто художник сей изящный,
Что на блюде хитро так
Бурное представил море,
Пролил волны по кружку?
И к богам возвысясь духом,
Ясно так изобразил
Мать бессмертных Афродиту?
Но, явив нагую нам,
Те закрыл красы волною,
Что не должен видеть глаз.
По струям морским стремяся
В разны стороны, она
Разделяет тихи воды
Грудью белой и плечом
И, блестя, меж них сияет,
Как лилея меж цветов.
Сей художник, на дельфинов
Купидонов посадя,
Их заставил насмехаться
Тонкости людских умов.
Рыб играющих представил
Пред Венерою в водах
И с улыбкою богиню,
Зрящую забавы их.
Ода LII СОБИРАНИЕ ВИНОГРАДА
Младые юноши и девы
Несут в корзинах на плечах
Созрелые румяны грозды
И сыплют в виноградный гнет.
Одни лишь мужи совершенны
Из ягод жмут приятный сок.
Поют веселы песни Вакху,
Ликуют, новый сей нектар
В сосудах полных зря бродящий.
Хотя дрожащею ногой
Старик, испив, плясать пустился,
Кудрями белыми трясет.
К девице молодой, прекрасной,
Обремененной сладким сном,
Небрежно на листах лежащей,
Раскинувшись в густой тени,
Испивши, льнет влюбленный отрок.
Пожертвовать любви его
Эрот девицу убеждает,
Доколь еще не воспален
Светильник брака Гименеем;
Но видя, что словами он
Успеть в намеренье не может,
Он силой жертвует любви.
Нередко юностью нетрезвой
Развратно веселится Вакх.
Ода LIII НА РОЗУ
Воспою весну цветущу,
Нежну розу воспою!
Песнь мою, о друг мой милой!
Гласом ты сопровождай.
Роза — аромат бессмертных,
Утешение людей,
Лучшее харит убранство
В дни цветущия любви
И Венеры утешенье.
Роза восхищает муз,
Розу ищут философы,
Всем утешно розу рвать,
Несмотря на колкость стебля.
Розовый румяный лист
На руке согрет прекрасной,
Как приятно нам в любви,
Разреша сомненье звуком,
Счастье и успех сулить.
Роза — в пиршествах утеха,
В праздник Бахусов краса.
Что прекрасно есть без розы?
Розовой Авроры перст
Стихотворцы воспевают;
Розовый имеют цвет
Руки нимф, лице Венеры.
Розовый полезен дух
И в болезни и по смерти.
Ароматом юных дней
Роза в старости прельщая
И течение времен
Пережить одна удобна.
Скажем про начало роз:
Море синее из пены
В свет когда произвело
Мать утехи и любви,
Как Зевес вооруженну
Произвел из головы
Любящую шум Минерву —
Свет украсился тогда
Дивным роз произрастеньем.
Чистым нектаром кропил
Сонм богов, лелея розу,
И красот изящных куст,
В жертву Вакху посвященный,
Из среды травы густой
На высоком колком стебле
В велелепии возрос.
Ода LIV НА СТАРОСТЬ
Я, на юношей взирая,
Становлюся молодцом.
И хоть стар, но поспешаю
В хороводе их плясать.
Подыми меня, Кивелла!
Я иду... подай венок!
Старость прочь!... плясать я буду
С молодцами молодцом.
Кто подаст мне чару полну
Соку Вакховых плодов,
Тот увидит старикову
Бодрость в пении, играх
Из речей его забавных
И как пьет еще старик!
Ода LV О ЛЮБОВНИКАХ
На бедре, прижженном сталью,
Знают лошадь по тавру,
А парфянина по шапке.
Я ж влюбленного тотчас
По сердечной легкой метке
И на взгляд могу узнать.
Ода LVI НА СТАРОСТЬ
И виски уж поседели,
Голова моя бела:
Протекла приятна юность,
Старость по зубам видна.
Мало, мало сладкой жизни
Остается протекать!
Я стонаю беспрестанно,
Тартара боюсь, дрожу...
Сколь сия ужасна пропасть
Страшной, мрачной глубины!
Зев ее открыт входящим,
Но из ней исходу нет.
Ода LVII НА ОРГИИ
Скорей подай мне чару!
Дай, мальчик! мне хлебнуть.
Разбавь хотя однажды
Кипящее вино
Воды четвертой долей.
Ну! дай же без хлопот.
Не станем в шуме скифам
При чарах подражать;
Но, сладко попивая,
Веселье припевать.
Ода LVIII ОСТАТОК ПЕСЕНКИ К ЭРОТУ
Пою Эрота украшенна
Венцами многими цветов!
Пою... Эрот — богов властитель;
Он смертных роды покорил...
Ода LIX К ДИАНЕ{*}
Оленей хитрая ловица,
Юпитера прекрасна дщерь,
Владычица зверей Диана!
Молю тебя, сойди, сойди
На берег быстрого Лифея
И милосердый взор простри
На город, на людей унылых.
Не чужды благодарных чувств
Тобой народы покровенны.
Ода LX НА ФРАКИЙСКУЮ КОБЫЛИЦУ
Фракийска юна кобылица,
Что косо смотришь на меня?
И так поспешно убегаешь
Иль мнишь, что не проворен я?
Так знай, что я весьма искусно
Бразды и повод наложу
И под собою обращаться
Заставлю в поприще тебя.
Теперь, резва, как лань младая,
На пастве скачешь ты легко,
Затем еще, что не нашелся,
Искусный знающий ездок.
Ода LXI ЭПИТАЛАМА, ИЛИ БРАЧНАЯ ПЕСНЬ
Богинь царица Афродита!
Могущий властелин Эрот!
Гимен, источник жизни нашей!
Я славлю вас в стихах моих,
Я вас, Амур, Гимен, Венера,
Пою. О юноша! взгляни,
Взгляни ты на свою любезну;
Восстань, Стратокл, Венеры друг!
Мириллы муж, Стратокл счастливый!
Зри юность милыя жены.
Какая красота, приятность!
Царица роза меж цветов,
Мирилла, роза меж подружек.
Блаженствуй, счастливый супруг
В объятиях Гимена чистых,
Доколе не осветит Фив
И самые места тенисты.
Да кипарис в саду твоем
Произрастет в коротко время!
Некоторые отрывки Анакреоновых од
Ода LXII К ЮНОШЕ
Дитя прекрасно, взор девичий!
Не внемлешь?... Я ищу тебя,
Иль ты еще того не знаешь,
Что властвуешь в душе моей?
Ода LXIII ЗНАТНОСТЬ И БОГАТСТВО АНАКРЕОН НИ ВО ЧТО СТАВИЛ{*}
Не нужен рог мне Амалфеи.
В Тартезе полтораста лет
Я царствовать не пожелаю...
Ода LXIV ЗИМА
Пришел генварь!.. водою полны,
Висят седые облака.
Повсюду страшно раздается
Ужасный шум жестоких бурь...
Ода LXV НА КАСТРОДОРУ
О не шуми! своим болтаньем
Водам морским не подражай.
И с говоруньей Кастродорой
Так много время не теряй,
Оставя дом свой в беспорядке.
Ода LXVI ВЕНКИ
Каждый три венка имел
Два из роз, один из лота...
Ода LXVII БОЯЗНЬ ДЕВУШКИ
На еленицу грудную
Схожа в страхе ты своем,
Мать, которую в дубраве
Впервый бросила одну...
Ода LXVIII НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ АНАКРЕОНУ, ИУЛИАНОМ СДЕЛАННАЯ{*}
Я вам из гроба повторяю,
Что часто пел в моих стихах.
Друзья! я пить вас заклинаю,
Доколь не обратитесь в прах.
Несколько эпиграмм Анакреоновых
I НА ТИМОКРАТА
Здесь храбрый Тимократ лежит.
Трусливым Марс мирволит,
Он храбрых не щадит.
II НА АГАТОНА
Зря мертвым Агатона,
Лежаща на костре,
Умершего в сраженье
Защитника Авдеры,
Весь город возрыдал.
Марс юноша толь славна
Поднесь не закалал!
III НА КЛЕОНОРИДА
В отечество свое Клеонорид спешивший
На смерть свою спешил.
И в зиму южный ветр,
На путь его прельстивший,
В цветущей юности волною поглотил.
IV НА ВАКХАНОК
Что с тирсом, то Корида,
Ксантиппа подле ней,
Главсея вслед за ними.
Оне идут с горы
И Бахусу приносят
Козленка, виноград и плющ.
V НА МЕДНУЮ ТЕЛИЦУ РАБОТЫ МИРОНА{*}
Пастух! паси коров подале.
Не угони еще с собой
Мироновой телицы вместе.
VI НА ТУ ЖЕ
Нет! не литая то телица,
Но, старость обратя в металл,
В меди живую сохраняет.
Мирон напрасно уверяет,
Что он телицу изваял.
VII НА ШУМНЫХ РАССКАЗЧИКОВ РАТНЫХ ДЕЛ
Неприятны мне в беседе
Шумные говоруны
О кровавых бранях, ссорах;
Но того мой разум чтит,
Кто, приятность муз вкушая
И с любовью их мешая,
О весельи говорит.
ПРИМЕЧАНИЯ НА ТРЕТИЮ КНИГУ ОД АНАКРЕОНОВЫХ
Ода XLV СТРЕЛЫ ЛЮБОВНЫЕ
<...> Г-н Гакон находит оду сию по разнообразности предметов, толь искусно изображенных, одною из лучших и в творениях Анакреоновых. И подлинно она имеет красоты необыкновенные, красоты, одушевленные действием лиц. Читатель видит не токмо самого Марса, Венеру, Купидона, но, так сказать, и характер каждого. Видит героя простодушного, влюбленного, видит в улыбке Венериной торжество женщины тщеславной, видит плутовство Купидона, до стрелы которого и коснуться нельзя, чтобы не почувствовать уязвления оной.
Ода XLVIII НА ПРАЗДНИК
Священны чаши те подай,
Из коих пить закон поставлен. Ст. 4 и 5. У древних греков был обычай избирать на пирах царя, который определял величину кубков, распределял порядок в питье и во время стола председательствовал, исполняя законы, при случае избрания его с общего согласия постановленные. Сей царь выбирался по жеребью, которые мешали и вынимали наудачу, как видно из ст. 6:
Подай мне жребии смешать.
Ода LI НА ВЕНЕРУ, ИЗОБРАЖЕННУЮ НА ДИСКЕ
Сия ода почти вся на дорическом языке написана, и потому г-н Дасье считал оную не Анакреоновым произведением, но красоты ее многим другим ученым людям мнение г-на Дасье за справедливое принять не позволили.
Ода LIV НА СТАРОСТЬ
Становлюся молодцом. Ст. 2.
Читай:
Становлюся молод сам.
Подыми меня, Кивелла. Ст. 5.
Кивелла, по примечанию Корнелия Павва, была одна из приятельниц Анакреоновых, а не Кивелла — щедрая земли богиня; ту Анакреон не вызвал бы, кажется, на пляску. Хотя в греческом имя сие писано Кувива, но я следовал переводчикам.
Ода LV О ЛЮБОВНИКАХ
По сердечному ж клейму. Ст. 5. Анакреон ни мало ни много как горячим железом и только с тою разницею противу лошадей, что не на ляжке, а на сердце заклеймил любовников. Это немножко грубовато бы, казалось, для Анакреона, да и больно, но он носил до 85 лет сие тавро. Степень жару впечатления сего ему должна быть известна, и спорить против него кто осмелится?
Ода LVII НА ОРГИИ
Дай, мальчик! мне хлебнуть. Ст. 2. Хлебнуть у нас иногда не то одно значит, чтобы отведать, но хлебнуть через край, так, как Анакреон и просит; потому что он говорит по-своему:
Я пить хочу глотками.
Ода LVIII ОСТАТОК ПЕСЕНКИ К ЭРОТУ{*}
Мы везде, кажется, эту песенку и читали и знаем, кроме подлинника, которым она служила знакомым нашим; и я согласно с Пироном, подняв колпак, их милости кланяюсь.
Вольтер читал Пирону свои трагедии. Во время чтения Пирон часто, подымая свой колпак, кланялся. «Кому вы кланяетесь?» — спросил Вольтер. «Знакомым старикам, которых в сочинении вашем встречаю», — отвечал Пирон, потому что Вольтер много заимствовал из древних авторов.
Примечания на эпиграммы Анакреоновы
II НА АГАТОНА
Защитника Авдеры. Ст. 4. Два города сим именем назывались, один в Испании, а другой в Фракии.
IV НА ВАКХАНОК
Считают сей фрагмент надписью какой-нибудь картины и примечают из оного:
1. Что вакханки не всегда вооружены были тирсом.
2. Что празднества Бахусовы отправлялись на горах. Г-жа Дасье, стр. 222.
V НА МЕДНУЮ ТЕЛИЦУ РАБОТЫ МИРОНОВОЙ
Мирон был весьма славный изваятель, и между многими его работами была сделана сия телица, которую почитали живою по совершенству работы художника.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги