Измена командармов

В фонде судебно-следственной комиссии при штабе главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России (ВСЮР), отложившемся в Государственном архиве Российской Федерации (Ф. Р-447), мне посчастливилось обнаружить следственное дело о службе в РККА и переходе на сторону белых генерал-майора Николая Александровича Жданова, проливающее свет на прежде неизвестные страницы истории Гражданской войны. В сочетании с другими документами и материалами обнаруженные свидетельства, возможно, приоткрывают завесу тайны над еще одной страницей деятельности антибольшевистского подполья в рядах Красной армии, а также позволяют реконструировать особенности служебной деятельности и мировоззрение еще одного высокопоставленного перебежчика из рядов Красной армии, командующего 12-й и 11-й советскими армиями.

Начальник штаба 2-й кавалерийской дивизии 23 августа (5 сентября) 1919 г.[1544] в городе Нежине составил рапорт начальнику штаба V кавалерийского корпуса ВСЮР: «Препровождая при сем бывшего генерал-майора Жданова, командовавшего XI советской армией, доношу, что означенный Жданов 20 августа[1545] сего года добровольно явился к начальнику Бахмачского отряда полковнику Грязнову, предупредив последнего о своем приезде телеграммой со станции Плиски и привезя с собой ординарца-солдата Григория Потапова, жену и 2 детей»[1546]. При себе Жданов имел 102 000 советских рублей, наличие которых он объяснял стремлением нанести вред советской власти[1547]. Важный перебежчик был опрошен о состоянии частей РККА, действовавших против Чернигова.

25 августа (7 сентября) 1919 г. начальник штаба полтавского отряда Генерального штаба полковник Г.А. Эверт телеграфировал дежурному генералу штаба главнокомандующего ВСЮР из Киева: «По приказанию командующего отрядом генерала [Н. Э.] Бредова при сем препровождаю перебежавших в районе Бахмача бывшего начдива 2-й сводн[ой] советской дивизии бывшего генерала Жданова с ординарцем-красноармейцем Григорием Потаповым и женой при 2-х детях. Жена и дети арестованными не считаются»[1548].

В этих документах шла речь о Генерального штаба генерал-майоре Николае Александровиче Жданове и его второй супруге Александре Александровне, 20 лет, а также о детях Жданова от первого брака (с дочерью купца 2-й гильдии Анной Михайловной, урожденной Белоусовой): дочери Нине 1894 года рождения и сыне Серафиме 1909 года рождения.

В РККА Жданов числился пропавшим без вести при отступлении от Киева[1549]. Вообще отход РККА с Украины летом 1919 г. сопровождался массовыми переходами генштабистов на сторону белых[1550], однако среди перебежчиков Жданов был, несомненно, одним из наиболее высокопоставленных и важных.

Ценного перебежчика срочно доставили в Полтаву в штаб V кавалерийского корпуса белых, а 24 августа (6 сентября) его предписано было отправить в распоряжение начальника штаба 7-й пехотной дивизии для дальнейшего направления в распоряжение дежурного генерала Ставки Деникина. Еще 22 августа (4 сентября) 1919 г. Жданов сообщил белому командованию важные сведения о состоянии РККА и о подготовке обороны базы 12-й армии — города Гомеля: «В Чернигове могут сосредоточиться части 2-й сводной дивизии 12-й армии, экспедиционный отряд до 200 штыков.

Часть этого отряда отделилась во время отступления и перед Нежином разбежалась, было 2 орудия, оба без панорам.

Черниговский полк, до 400 штыков.

1) 1 легкое орудие, другое легкое орудие этого взвода в Чернигове, всего 400 штыков, 2 легких орудия.

3)[1551] Охранный отряд — Нежинский полк — 150–200 штыков.

4) 2 взвода Чрезвычайной] Черниговск[ой] комиссии — один взвод за неповиновение разоружен — 100 штыков, 40 всадников.

5) Казачий дивизион Кушелева — около 300 кон[ных], 2 горных орудия.

6) Конная бригада (в Нежине) — 3000 шашек, 4 конных орудия.

7) Заградительный отряд — 240 человек, всего в отряде 100–200 патронов.

8) Отряд Крапивянского[1552] — до 100 человек (Крапивянский был начальником войск к югу от ж/д Киев — Бахмач и Нежинских и, прибыв, мог усилить беглыми свой отряд, находил по следам).

9) К станции Макошино послан отряд в 240 штыков из Чернигова.

10) Бригада Первакова — 800 шашек, 4 легких орудия.

11) Отряд Брюмера — до 400 штыков.

Всего в Чернигов могло прибыть до 1900 штыков, 4200 шашек и 10 орудий, при бегстве многие красноармейцы бросали винтовки и патроны, чтобы легче бежать. В Чернигове запасов патронов не было (при дивизии был 13 и 14 августа председатель губ[ернского] исполкома и говорил, что патронов нет).

Задача дивизии была: прикрывать гомельское направление и взять Бахмач. В Гомель эвакуировали из Киева учреждения и часть штаба. При неудаче на занимаемой позиции части 2-й сводной дивизии должны были спешно занять переправы (переправы у Батурина и Макошина считались возможными и должны были подготовляться к обороне).

От Батурина до Макошина стоят части 57-й дивизии; возможно, что Перваков, случайно попавши во 2-ю сводную дивизию, сам уйдет в 57-ю дивизию, от которой отбился. Части 2-й сводной дивизии должны охранять от Макошино до Чернигова (р[ека] Белоус).

Если на указанной водной линии будет неудача, то оборона организуется по линии р[еки] Снов, прикрываясь на флангах болотами. С потерей этой линии красные будут защищать линию, проходящую с востока на запад и пересекающую Городню. Последней оборонительной линией намечалась линия рек Терюха и Жавода.

Отходящие части от Киева:

а) 12-й армии и б) армии внутренней обороны, могут несколько усилить части 2-й сводной и 57-й дивизий.

Из Киева могут прибыть:

1) Курсанты — 1000 штыков (часть хорошая); могут быть усилены, если будет оружие, невооруженными курсантами до 3000 штыков (считая и мало обученных вновь принятых курсантов).

2) Интернациональная бригада (главным образом венгры) — 1040 штыков, 4 орудия (часть хорошая, есть китайская рота, видел сам).

3) Крепостная бригада:

В первом полку 1000 штыков, в двух прочих до 300 шт. Бригада 29 июля обмундировывалась и вооружалась, но очень медленно. Обозов нет за неимением лошадей.

4) Пластунская бригада; числа штыков не знаю, но также в периоде формирования.

5) Части Чрезвычайной комиссии (неизвестно).

6) Пензенская бригада, в Киев прибыл один полк, прочие полки были в пути.

7) В Чернигов направлены пополнения для 12-й армии из центра.

Ввиду того что в Москве, Петрограде и т. д. голод, я слышал в 12-й армии, что решено отобранный участок дороги Киев — Москва отобрать и что для сего придут из центра пополнения. Я слышал во время побега от крестьян, что из Москвы прибывают в Путивль войска и в пункт, что в 90 верстах к северу от Бахмача. В Москве (я выехал 29 июля) шли спешные формирования и были прорывы. В штабе 12-й армии слышал, что в Рязани ген[ерал] [Г.К.] Корольков формирует резервную армию»[1553]. Подписался Жданов как бывший генерал-майор.

На следствии Жданов также представил схему района Гомель — Чернигов. Впрочем, нет данных о том, использовалась ли она белыми для оперативной работы или была необходима только для расследования действий Жданова (генерал одновременно подготовил для следствия аналогичную схему района Астрахани, которая на момент ее составления осенью 1919 г. устарела)[1554]. В пояснении к схеме, составленном в Ростове 8 (21) сентября 1919 г., Жданов отметил: «1) Задача дивизии, данная 12^й армией: прикрывать гомельское направление и взять Бахмач; 2) На позиции у Хор[ошего] озера: 1½ роты, 2 орудия и 1 брон[евик]. Остальные на ст[анции] Круты, кроме казаков, которые 300 шашек южнее Хор[ошего] озера, а один взвод к северу.

3) Показано три группы войск: северную, ст[анции] Круты и Нежинскую (к югу стояло несколько рот: 2 в Монастырище и одна на мосту между ст[анциями] Круты и Ичня). Положение дивизии показано к моменту моего прибытия — 13 [26] августа 1919. 4) С цифрами I, II, III подлежащие выдворению по моему приказанию две заставы и казачий дивизион (III) (для обозначения наступления). Казаки (III) не пошли, долго собирались и наткнулись к югу от Хорошего озера на противника, что окончательно (14 [27]авг[уста]) меня убедило о начале наступления (надо было вызвать Нежинский гарнизон — конную бригаду, но я этого намеренно не сделал). 5) [Обозначен] мой путь побега.

Итак, по сведениям в Бахмаче началось сосредоточение для наступления, почему надо было немедленно захватить Бахмач до полного сосредоточения противника, дабы разбить его по частям. Я от этого отказался, хотя командарм [Н.Г.] Семенов указал взять Бахмач. Я не хотел победы красных, но что-нибудь делать должен был и потому велел выдвинуть сильные заставы (I и II) и казаков послал в Ичню (III), т. е. совершалась подготовка наступления широким фронтом, чем больше раскидывались войска и без того разбросанные. Итак, я отказался от наступления вопреки приказа армии и обстановке. Но ничего не сделал и для обороны ст[анции] Круты, а затем и гор[ода] Нежина, не тронул с места гарнизоны Нежина и ст[анции] Британы, не использовал бригаду Первакова и много неиспорченного жел[езно]дорожного состава[1555]. Держа войска в 3 группах, обрекал их на разбитие по частям. Бежал под утро 17^го, когда о взятии Киева не было слышно, равно не было ничего слышно об успехах генерала Мамонтова»[1556]. Интересно, что 1 (14) сентября 1919 г. знаменитый казачий генерал К.К. Мамантов, находясь в своем рейде по красным тылам, ходатайствовал о назначении Жданова в свое распоряжение[1557], видимо, как специалиста по Красной армии.

30 августа командующий 12-й армией приказал Жданову поддерживать связь с соседями[1558]. Также незадолго до своего бегства Жданов получил приказ командарма взять город Бахмач, где сосредотачивались силы противника[1559]. Жданов этот приказ не исполнил. На допросе он подробно изложил свои последние распоряжения перед побегом и обстоятельства бегства от красных: «Фактически я прокомандовал дивизией 2 дня. 14 августа[1560] я знал, что в Бахмаче собираются войска (переодетые офицерами шпионы и подслушивание разговоров по телефонам). О готовящемся наступлении в армию не донес, а, как видно из захваченного мною приказа по дивизии (той же дивизией — 2[-й] кавалерийской (белых. — А.Г)), видно, что я делал распоряжения для наступления широким фронтом, т. е. не сосредотачивал войска к ст[анции] Круты, куда ожидался удар. Не в моей выгоде было, чтобы предстоящий бой был выигран, ибо во время суматохи я и хотел скрыться. Грубо обрисовывая положение войск командуемой мной советской дивизии, получим, что войска стояли в трех группах: северная 400 штыков, 800 шашек и 4 орудия. Гарнизон ст[анции] Круты и для позиции у Хорошего озера (впереди) до 700 шт., 300 казаков, 5 орудий и 2 броневика и гарнизон г[орода] Нежина и его ближайших окрестностей — 350 штыков и конная бригада 3 тысячи шашек и 4 орудия. В общем, пехота и казаки были плохи, регулярная конница и конная артиллерия удовлетворительные. Последняя группа являлась естественным резервом, а я ее не притянул в Круты, где было настоящее место резерва (6 верст от Хорошего озера, где была позиция), а оставил в 23 верстах, т. е. давал бить себя по частям. Перешедший со мной ординарец Потапов видел, когда мы проезжали Нежин, бригаду в районе пригорода.

Оставляя действительный резерв в Нежине, я ослабил боевую часть (у Хорошего озера), ибо выделил из нее резерв на ст[анцию] Круты, дабы на позиции было мало бойцов. Резерв же оставил на станции, да еще в вагонах, ибо ясно, как будет обстрел, эшелоны унесутся и распространят панику сзади. Так и случилось. Ст[анция] Круты (узел дорог) и гор[од] Нежин[1561] сданы без боя, ибо все из них бежало. Маленький бой был близ Сухого озера между 2 броневиками, и советский погиб. Все сдано одному (Добровольческому) доблестному броневику. Убежден, что на ст[анции] Круты и в г[ороде] Нежин у добровольцев потерь не было. Мой быстрый отъезд тоже вносил панику. Ни в Крутах, ни в Нежине, ни в Носовке я бежать не мог — был окружен. Бежал ночью из с[ела] Мрин, пройдя советские патрули, чем подвергал себя и жену смертельной опасности. Со мной бежал солдат Потапов, который здесь со мной. Я бежал добровольно…»[1562]

16 (29) сентября Жданов дал дополнительное показание в связи с падением Нежина. В документе он отметил: «Значение потери для красных гор[ода] Нежина подтверждается настоящими упорными боями в его районе, почему неорганизация мною его обороны для них вредна. Когда я был в Бахмаче 19, 20 и 21 августа[1563], в это время Крапивянский (его отряд включался в Нежинский гарнизон) делал на Нежин нападение и даже временно ворвался в него. Я полагаю, что эта данная говорит, что в Нежине были части, которые могли оказать сопротивление — конная бригада, как указал ранее, и отряд Крапивянского. Полагаю, что о нападении Крапивянского сведения есть в Таганроге в развед[ывательном] отд[елении]. Эти же бои подтверждают и верность моих показаний (приложены к делу), что красные будут отбивать участок ж[елезной] д[ороги] Москва — Киев»[1564].

Белые допросили и спутников Жданова — супругу и ординарца. 8 (21) сентября 1919 г. в Ростове-на-Дону был допрошен Григорий Никитич Потапов, 24 лет, крестьянин деревни Рясника Карачевского уезда Орловской губернии. В своих показаниях Потапов сообщил: «С генералом Ждановым я встретился таким образом: Я в Киеве служил ординарцем в штабе XII армии. Когда генерал Жданов получил командование дивизией, то он взял меня к себе. Как-то генерал обратился ко мне с предложением уйти от красных, на что я и согласился, т. к. мне не нравилась служба у большевиков. В Крутах начался бой, и часть эшелонов была отправлена одна в Чернигов, другая — в Нежин, отступали в панике. Я с одним из эшелонов отправился вместе с генералом в Нежин. Отсюда мы отправились в деревню Мрин, где наняли подводу и стали двигаться по направлению к Добровольческой армии.

Нас несколько раз останавливали патрули, которые предупреждали, что мы едем к неприятелю, а генерал им на это сказал, что там еще влево дорога, где мы и свернем. Патрули состояли из латышей. Таким образом мы и пробрались сюда. Знаю, что генерал всей душой ненавидит большевиков»[1565]. Показания 20-летней жены генерала Александры Александровны Ждановой, данные в тот же день, содержали уже известные читателю сведения[1566].

Сам Жданов на суде в декабре 1919 г. показал: «28 июля я уехал в Киев и стал собирать сведения, как лучше бежать из Киева. 13 августа[1567] я получил назначение командовать 2^й сводной советской дивизией, моя задача была взять Бахмач, я открыл путь на Киев и, сдавши Круты, Нежин и ст[анцию] Носовку без боя, отвел войска, производя в них панику. А из деревни Мрин в ночь на 17 августа[1568] бежал и явился к начальнику Бахмутского гарнизона»[1569]. По данным на июль 1919 г. жалованье бывшего командарма Жданова составляло 3500 руб.[1570]

Николай Александрович Жданов родился 21 декабря 1867 г. в городе Изяславе Волынской губернии, был сыном потомственного дворянина Тульской губернии. Окончил Орловский Бахтина кадетский корпус (1887), 3-е военное Александровское училище по 1-му разряду (1889), два класса Николаевской академии Генерального штаба по 1-му разряду и дополнительный курс «успешно» (1903). Служба Жданова проходила в артиллерии. Из училища он был выпущен в 18-ю артиллерийскую бригаду, дислоцированную в Люблине, и прослужил там с 1889 по 1892 г. Затем была служба в 17-м летучем артиллерийском парке и в 38-й артиллерийской бригаде, должности заведующего хозяйством батареи, члена бригадного суда, заведующего бригадной хлебопекарней, члена суда общества офицеров, временно командующего батареей, председателя бригадного суда, заведующего штаб-квартирой бригады на период летних лагерей. Так прошло одиннадцать лет службы в офицерских чинах. Преодолеть рутину помогло поступление в 1900 г. в Николаевскую академию Генерального штаба. По-видимому, Жданов изначально в академию не стремился, поэтому поступил в нее сравнительно поздно (разрешалось поступать после трех лет службы в офицерских чинах, но не старше капитанского чина).

Служба офицером Генерального штаба стала новой страницей биографии Жданова. Уже в 1905 г., всего через два года после выпуска из академии, он временно исполнял должность начальника штаба армейского корпуса. С 1906 г. и до Первой мировой войны служил в Забайкалье, первоначально — в штабе войск Забайкальской области. Был председателем подготовительной комиссии по разработке вопроса о границе с Китаем на реке Аргунь, участвовал в переговорах с китайскими властями о проведении границы, временно командовал полком.

Жданов принял участие в Русско-японской и Первой мировой войнах, проявил себя как настоящий герой, боевой офицер, был четырежды ранен и контужен, награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием, а также, по нуждающимся в проверке данным, и солдатским Георгиевским крестом 4-й степени[1571].

На фронт Первой мировой Жданов отправился начальником штаба 4-й Донской казачьей дивизии. С 16 ноября 1914 г. служил штаб-офицером при управлении отдельной сводной бригады пограничной стражи в крепости Новогеоргиевск. С 8 марта 1915 г., оправившись от последствий контузии, командовал 43-м Сибирским стрелковым полком. Был ранен насквозь в левое бедро 30 июня 1915 г. под деревней Обромбец возле Прасныша, вернулся в строй 28 августа. С 1 июля 1916 г. Жданов занимал пост начальника штаба 65-й пехотной дивизии. В октябре 1916 г. военно-санитарным ученым комитетом по последствиям полученных в войну повреждений был признан подлежащим причислению ко 2-му классу раненых. Как раненый 2-го класса и имеющий четыре ранения и контузии Жданов 19 февраля 1917 г. получил право на ношение соответствующих отличий. Несмотря на ранения, офицер 24 мая 1917 г. был допущен Ставкой к исполнению должности начальника штаба 16-й Сибирской стрелковой дивизии. 1 июля 1917 г. он отправился на должность временно командующего 2-й Сибирской стрелковой дивизией, а 9 августа — на должность начальника штаба 16-й Сибирской стрелковой дивизии. Однако этот штаб Жданов не возглавил, а выехал к месту нового назначения начальником 121-й пехотной дивизии. Ко времени большевистского переворота Жданов продолжал служить на этом посту, причем сохранил должность и по выборному началу 3 января 1918 г.[1572]

Сохранилось описание целого ряда подвигов, совершенных Ждановым в Первую мировую войну, которое характеризует личные качества этого офицера: «В ночь с 20 на 21 апреля 1915 года полковник Жданов с четырьмя ротами вверенного ему 43-го Сибирского стрелкового полка и команды пеших и конных разведчиков того же полка при поддержке 1-й батареи 11-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригады, лично под огнем неприятеля, руководя их действиями, несмотря на упорное сопротивление немцев и ураганный огонь их артиллерии, с боя захватил укрепленный пункт неприятельской позиции — ф[ольварк] Помяны и закрепил его окончательно за собой, отбивая как в эту ночь, так и в течение трех следующих дней, 21, 22 и 23 апреля, огнем и штыками многочисленные яростные контратаки немцев, пытавшихся превосходными силами выбить нас из занятого фольварка, и нанося им огромные потери (на поле сражения осталось до 1000 немецких трупов), благодаря чему линия позиции 11-й Сибирской стрелковой дивизии выпрямилась и значительно сократилась в своем протяжении. С таким же успехом полковник Жданов отражал и дальнейшие попытки немцев выбить нас из фольварка Помяны, причем 29 мая, когда немцы, развив по ф[ольварку] Помяны и д[еревне] Лысаково интенсивный артиллерийский огонь из 18–20 тяжелых орудий и выпустив по этим пунктам свыше 1000 снарядов, повели решительное наступление силою свыше двух баталионов, полковник Жданов отбил 7 немецких атак и удержал ф[ольварк] Помяны в своих руках[1573]. Во время этого последнего боя был тяжело контужен в голову артиллерийским снарядом, но остался в строю (ч. III, от[деление] 2, ст. 112, п. 1)[1574].

В бою 30 июня 1915 года, занимая своим полком в составе 3¾ баталиона, 1-й батареи 11-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригады и взвода 1-й отдельной Сибирской мортирной батареи позицию Мховко — Ольшевец протяжением почти 6 верст, полковник Жданов, расположив свои роты с тонким тактическим пониманием, умело и своевременно высылая свой частный резерв, лично под ураганным огнем неприятельской артиллерии[1575] направляя роты, несмотря на прорыв немцев на всем фронте левофлангового соседа — 41-го Сибирского стрелкового полка и полное уничтожение 1 баталиона своего полка, стойко держался на своей позиции до получения приказания об отходе, отражая многочисленные атаки немцев, наступавших на его участок силою не менее дивизии, что дало возможность подойти из резерва 1-му Сибирскому стрелковому полку и 2 баталионам 8-го Туркестанского полка, обеспечило левый фланг 2[-й] Сибирской стрелковой дивизии и позволило 11-й Сибирской стрелковой дивизии восстановить свой фронт на второй укрепленной позиции Обромб, Хайново, Чернице — Борове, Лысаково. Обходя и лично устраивая роты на новой позиции под действительным огнем противника, полковник Жданов был ранен осколком гранаты в ногу навылет, после чего был эвакуирован (ч. III, отд[еление] 2, ст. 112, п. 6).

В бою 4 сентября 1915 года, получив приказание выступить с вверенным ему 43[-м] Сибирским стрелковым полком, составлявшим корпусный резерв, из д[еревни] Вербилки для обеспечения прорыва на фронте 1-й Сибирской стрелковой дивизии и 1-й Туркестанской стрелковой бригады, когда противник угрожал охватом с флангов и выходом в тыл 1-му Сибирскому и 1-му Туркестанскому корпусам, полковник Жданов, развернувшись на ходу под артиллерийским огнем неприятеля и рассыпав роты в цепь, во главе своего полка быстро занял впереди лежащий хребет между опушками леса по обе стороны ф[ольварка] Поправы и огнем и стремительным движением вперед заставил отойти немцев, успевших уже близко подойти к гребню хребта, а затем, получив в свое распоряжение и 42-й Сибирский стрелковый полк, перейдя в короткое наступление, дал возможность частям 1-й Туркестанской стрелковой бригады и 1-й Сибирской стрелковой дивизии благополучно отойти на новые позиции, выведя свои фланги из-под удара. Получив вечером того же дня приказание занять весь участок 11-й Сибирской стрелковой дивизии с целью прикрыть отход ее на новую позицию, полковник Жданов до 3 часов ночи оставался на своей позиции, отбивая ружейным и пулеметным огнем наступление немцев в превосходных силах, чем обеспечил спокойный и благополучный отход частей 11-й Сибирской стрелковой дивизии (ч. III, отд[еление] 2, ст. 112, п. 6).

[Рукописная приписка: ] Вышеприведенные подвиги дают право полковнику Жданову на награждение его Георгиевским оружием согласно п.п. 1, 6 ст. 112 Георг[иевского] статута. Вр[еменно] командующий дивизией генерал-майор [А. Н.] Козловский»[1576].

В итоге Георгиевским оружием Н.А. Жданов был награжден за отличие во время командования 43-м Сибирским стрелковым полком, по официальной формулировке «за то, что в бою 4 сентября 1915 года, будучи вызван с полком из резерва, для отражения неприятельского прорыва фронта нашей передовой позиции у фольв[арка] Поправа, быстро развернулся, под сильным и действительным артиллерийским огнем противника, двинулся вперед и остановил прорывающихся немцев. Затем, руководя под губительным огнем отбитием настойчивых атак противника, дал возможность нашим войскам спокойно отойти на новые позиции (ст. 112, п. 6)»[1577].

Последующие подвиги Жданова описаны в представлении к ордену Св. Станислава 1-й степени с мечами: «За отличные разведки позиций противника, произведенные лично генерал-майором Ждановым, и непосредственное деятельное участие его в подготовке операции 21 декабря 1916 года; за составленный на основании его личных разведок и принятый для исполнения план боя того же 21 декабря; за содействие мне по управлению частями дивизии во время самого боя, давшего богатые трофеи, прорыв сильно укрепленных позиций противника и овладение выгодным тактическим положением, — х о д ат а й с т в у ю о награждении генерал-майора Жданова, — особенно как раненого 2[-го] класса, работавшего при самых трудных обстоятельствах, — орденом Св. Станислава 1-й степени с мечами. Командующий 65[-й] пех[отной] дивизией генерал-майор [Д. П.] Троцкий. “24” февраля 1917 г.»[1578].

По аттестации, данной Жданову 10 октября 1917 г. командиром XXXVII армейского корпуса Генштаба генерал-лейтенантом М.А. Сулькевичем, он «за 2-хмесячное командование 121-й дивизией проявил себя энергичным, знающим начальником. Подвижной, часто посещает войска в окопах, давая дельные указания, в чем убедился лично, обходя с ним боевые участки дивизии. Совместная работа с войсковыми организациями налажена. Хороший. По недавнему принятию дивизии нуждается еще в практике командования и подлежит оставлению в занимаемой должности»[1579].

Если верить показаниям Жданова, на службе у красных он оказался случайно, причем при драматических обстоятельствах. С приходом к власти большевиков Жданов подал рапорт об отставке, но корпусной и дивизионный комитеты рапорта не приняли[1580]. Пришлось дослуживать до демобилизации. Будучи начальником 121-й пехотной дивизии, он 22 февраля 1918 г. попал в плен к немцам при отступлении под городом Люцином Витебской губернии. В условиях стремительного немецкого наступления тогда нередко происходили пленения представителей высшего командного состава утратившей боеспособность русской армии.

Для характеристики положения вещей в те дни показательна телеграмма временно исполняющего должность начальника штаба Минского военного округа бывшего полковника Н.В. Соллогуба штабу армий Западного фронта от 21 февраля 1918 г.: «Ввиду приближения к г[ороду] Минску германских частей, перерыва связи со Ставкою и со всеми штармами, невозможности восстановить связь и невозможности при создавшихся условиях эвакуировать управления штаба фронта в тыл, приказываю теперь же прекратить все занятия во всех управлениях штаба фронта и всем служащим при первой же возможности одиночным порядком выехать из Минска, имея сборным пунктом г[ород] Москву. Всех служащих штаба фронта считать уволенными от военной службы и продолжающими работу в штабе на условиях вольнонаемного труда, с выплатой им содержания по полученному в январе с.г. размеру. Прекращая работу штаба фронта, считаю своим долгом от лица службы благодарить всех чинов штаба за отличную и самоотверженную работу, особенно за последние три месяца»[1581].

По собственному признанию Жданова перед белыми, в апреле 1918 г. (а на самом деле, возможно, ранее) Жданов совершил удачный побег из плена (из Белостока). Однако в то время находиться на своей территории, по которой бродили никому не подчинявшиеся вооруженные солдатские банды, бывшему генералу было рискованнее, чем на вражеской. Сколько офицеров в то время стали жертвами самосудов и бандитизма, в точности неизвестно.

По версии Жданова, при бегстве из плена он был захвачен «бандой», как называл это формирование на следствии сам генерал, А.И. Ремнева под Севском (в изложении Жданова это было весомым аргументом в пользу того, что он не ехал к большевикам). Однако, как удалось установить по другим источникам, попаданию к красным предшествовал эпизод, о котором Жданов умолчал перед следствием белых. Об этом стало известно благодаря двум любопытным документам. Так, генерал фигурировал (как украинец, мало знающий украинский язык) в составленном к 24 мая 1918 г. списке офицеров Генштаба до полковников включительно, которые еще не назначены на должности в украинской армии[1582]. Кроме того, он значился как генеральный хорунжий в общем списке офицеров Генштаба Украинской державы по данным к 21 ноября 1918 г. В списке было по-прежнему указано, что он мало знает украинский язык, но является украинцем. Указано, что генерал знал французский и немецкий языки и проживал в Изяславе в доме Ждановой, при этом занимал пост командира бригады 13-й дивизии (бывшая 42-я пехотная дивизия русской армии, дислоцировалась в Харькове и Изюме)[1583]. Эти данные были зарегистрированы 12 мая 1918 г. Сопоставление двух списков демонстрирует идентичность данных о генерале, однако в первом списке указано, что данные представлены по состоянию не на 12 мая, а на 12 апреля 1918 г. Вторая дата, в отличие от первой, вполне укладывается в логику событий. Скорее всего, генерал бежал из плена, но не к красным, а на малую Родину в город Изяслав Волынской губернии, где он родился. Здесь Жданов, по всей видимости, номинально поступил на украинскую службу и получил назначение в дивизию, располагавшуюся далеко от его родных мест. Поехал ли он к месту назначения, неизвестно. Известно лишь, что затем Жданов занимал пост помощника начальника 13-й пехотной дивизии[1584]. Имеются сведения об увольнении его с этой должности приказом военного министра от 12 ноября 1918 г. как не явившегося к месту службы[1585]. По всей видимости, генерал лишь числился на этом посту.

Наличие «украинского» эпизода в биографии Жданова свидетельствует о том, что под Севском он оказался не по пути из плена. Возможно, отправиться в Россию его толкнули германская оккупация Украины в апреле 1918 г. и опасения, что немцы припомнят ему недавний побег. В показаниях осени 1919 г. Жданов отмечал плохое отношение украинцев к великороссам как причину того, что он не бежал на Украину из РККА в мае-июне 1918 г.[1586] Еще одной причиной был неусыпный контроль комиссара, который, если верить тому, что Жданов рассказывал белым, жил и ездил с ним в одном вагоне. Наконец, на демаркационной линии Жданова знали в лицо, а вернуться к немцам, от которых он не так давно бежал, Жданов не мог.

Военный руководитель Западного участка отрядов завесы В.Н. Егорьев считал отряды Ремнева, к которому попал Жданов, разложившимися[1587]. Речь шла об одном из первых советских формирований, входивших в состав войск завесы. Возможно, поэтому генерал, попав к Ремневу, не только не пострадал (хотя, с его слов, бандиты собирались его повесить[1588]), но даже был отправлен к своему коллеге по Генштабу военруку Брянского района завесы бывшему генералу П.П. Сытину. Последний направил Жданова к Егорьеву, который взял Жданова на учет.

27 апреля 1918 г. Жданов получил назначение военруком Курского района и выезжал в Курск вечером 29 апреля из Алексина Сызрано-Вяземской железной дороги[1589]. Но, как оказалось, в Курск ранее был назначен другой генштабист — бывший полковник В.П. Глаголев. Тогда Егорьев доверил Жданову пост военного руководителя Оршанской группы (отряда) со штабом между Оршей и Смоленском на станции Красное в 40 верстах восточнее Орши. На этой станции в апреле 1918 г. Жданов повстречал свою будущую вторую супругу Александру Александровну (осенью 1919 г. ей было лишь 20 лет), с которой впервые познакомился еще в 1914 г. Почему-то белые в приговоре отметили, что Жданов красными был мобилизован, хотя, по имеющимся данным, поступил на службу в РККА добровольно. На своем посту бывший генерал пробыл около двух месяцев. Комиссарами при Жданове значились Богданов и А. Горшков, затем последнего сменил комиссар Бурле[1590]. После этого Жданов был назначен начальником 1-й Могилевской дивизии, став одним из первых советских начдивов[1591](в показаниях он об этом не упомянул).

Оснований любить большевиков у бывшего генерала не было. В результате революции он остался без средств — его имущество оказалось разграблено, процентные бумаги аннулированы[1592], кроме того, был расстрелян брат жены Жданова (видимо, первой), захваченный в Ставке генерала Н.Н. Духонина осенью 1917 г.[1593]

Еще 1 июля 1918 г. Жданов был вызван в Москву, где остался при окружном комиссариате. По всей видимости, первоначально временно, а затем и на постоянной основе. «Ввиду крайней нервности», Жданов не позднее 13 июля 1918 г. был снят Егорьевым с должности начдива и временно заменен начальником штаба дивизии бывшим Генштаба подполковником И.Е. Поливановым[1594]. Егорьев, видимо, не ожидал, что Жданов после такой аттестации пойдет на повышение. Между тем новое назначение нашего героя военным руководителем Московского военного округа не заставило себя ждать.

Высокое назначение Жданова вызвало недовольство отстранившего его ранее Егорьева, который даже жаловался 7 июля 1918 г. во Всероссийский главный штаб с копией в Высший военный совет. Вместо Жданова он предлагал назначить на этот пост С.С. Каменева, которого считал первоклассным работником, добавляя: «На фронте — это лучший работник. Лично мне потерять его очень тяжело, но я не страдаю провинциализмом в вопросах серьезного улучшения общего положения»[1595].

Однако Егорьев на этом не успокоился и 8 августа 1918 г. телеграфировал военному руководителю Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевичу: «Неоднократно словесно [и] письменно я докладывал, что назначение[, а] также перемещение старших начальников фронта без моего ведома, тем более вопреки моим протестам лишает меня последней возможности управлять фронтом, кроме того, вносит такой подрыв моего авторитета, что уже были неоднократные случаи [со] стороны некоторых начдивов полного несчитания (так в документе. — А.Г) [с] моими приказами. После чрезвычайно вредного для Оршанской дивизии и всех дивизий, расположенных [на] территории Мос[ковского] округа, назначения Жданова военруком московским вы обещали мне установить [в] вопросе перемещения старших начальников фронта надлежащий порядок. Между тем приказом наркомвоен [№] 605 [А. А.] Свечин назначен начглавштабом[1596], Сытин — военруксмолом[1597]. Эти назначения ясно доказывают, что наркомвоен совершенно не считается [с] моими докладами, не столько [в] смысле личного [ко] мне уважения, сколько [с] условиями, только при наличии коих я могу продолжать нести ответственность [за] жизнь [и] работу фронта. [В] данном случае назначение Свечина признаю отвечающим пользе службы, но освободить его [от] обязанности могу не раньше как [по] прибытии заместителя, сим последним из начдивов фронта могу назначить лишь Каменева при условии, [что] его наштаб [А.К.] Коленковский будет назначен начдивом Витебской. Назначение Сытина прошу немедленно отменить, Сытин едва управляется [со] второй Орловской дивизией, и Вам известно, что я уже возбуждал вопрос [об] отчислении его даже [с] его настоящей должности. Назначение его [в] Смоленск, когда там надо пока руководить 4 дивизиями, ему не под силу и принесет такой вред службе, что для меня явится невозможным нести дальнейшую ответственность за этот район. Прошу Вас или настоять [на] немедленной отмене назначения Сытина, или освободить меня, как я прошу уже пятый раз, [от] исполнения моей должности, ибо и без того трудные условия управления фронтом [с] назначением мне помощников, могущих внести только путаницу [в] это управление, делают его для меня абсолютно непосильным. После всех моих докладов Вам [и] [Н. М.] Потапову приказ [№] 605 считаю открытым предложением мне уйти немедленно. Уверен, что на сей раз ни Вы лично, ни Вышвоенсовет[1598] не станете меня удерживать, ибо это было бы не только персональным насилием надо мной, но практически вредным [для] препорученного мне дела. Привыкши отдавать все силы ума и воли общественному делу, я в то же время привык находить нравственную поддержку не только [в] доверии, но и [в] уважении высших инстанций, и определенно лишенный ныне их я могу дать только заурядную работу без сердца и увлечения. Работа же требуется титаническая. [Из] известных мне лиц меня могут заместить [С.С.] Каменев, [К.К.] Байов, начдив Калужской [А.В.] Новиков. По увольнении меня [в] отставку даю слово не служить [в] иностранных армиях, [в] том числе [в] Украинской, Донской, Сибирской против Российской советской республики, также не принимать активного [или] пассивного участия против основ существующего [в] сей республике порядка. [№] 196. Егорьев»[1599].

Сам Жданов, если верить его показаниям, не держался за новый ответственный пост, пытался уволиться по болезни, но этого ему не позволили. Бежать из Москвы он не мог, поскольку был ранен и болел. После этого он якобы и вступил на путь саботажа[1600]. Жданов помог бежать из Москвы профессору С.М. Рудневу, у которого снимал две комнаты (в дальнейшем Руднев обосновался на белом Юге, в Одессе), оказал содействие поручику Шкурину, который смог уехать в Саратов ближе к линии фронта, помог бежать и своему племяннику бывшему штабс-капитану Василию Васильевичу Жданову, которого снабдил деньгами и одеждой[1601].

Официально Жданов числился военнообязанным согласно приказу Московского окружного комиссариата по военным делам № 1437 от 28 ноября 1918 г., а состоял на военной службе в комиссариате с 15 декабря 1918 г.[1602]

По свидетельству Жданова, служба в Московском округе была нелегкой. Комиссар и командующий войсками Московского военного округа Н.И. Муралов не доверял генштабистам. Все поручения по оперативным делам давал бывший прапорщик-большевик Краузе, а также помощники Муралова Струков и Е.М. Ярославский. Наряду со Ждановым еще одним консультантом был выпускник ускоренных курсов Военной академии Б.М. Черниговский-Сокол (впоследствии также перешел на сторону белых)[1603]. Сам Жданов якобы пытался держаться пассивно, лишь присутствовал при докладах и отвечал на вопросы общими фразами. Среди выполнявшихся им поручений Жданов почему-то указал и формирование осенью 1918 г. унтер-офицерского батальона[1604].

Жданов отмечал, что «не служить не мог — был на учете военнообязанным, и нечем было содержать семью и детей от первой жены. Да и самому измученному войной (я с начала и до конца), пленом, побегом (я причислен ко 2[-му] классу раненых) черный труд был не под силу. Служить же в гражданских учреждениях не дали — я был на учете»[1605]. В отставку и отпуск Жданов тогда уйти не мог, так как его не отпускал Муралов, установивший, по мнению Жданова, в Московском военном округе настоящую диктатуру. Бежать из Москвы также было невозможно. По мнению Жданова, в случае поимки при побеге, его и жену большевики бы замучили[1606]. Как свидетельствовал перебежчик, в Московском округе служило много генштабистов. Он привел фамилии десяти человек только из штаба округа[1607]. При этом Жданов отмечал, что большевикам «“за совесть” не служил» и всячески уклонялся от командирования на фронт против белых, «не желая драться со своими»[1608].

В конце 1918 г. Жданову было дано ответственное поручение сформировать 1-ю Московскую кавалерийскую дивизию в качестве военрука. Специалистом Генштаба для дивизии предназначался курсовик П.П. Слицкоухов[1609]. Однако Жданов, если верить его показаниям, преднамеренно формировал дивизию около полугода, после чего, так и не доформировав, уехал на фронт[1610]. Свидетели подтверждали длительность формирования[1611]. Затягивал Жданов и порученное ему формирование унтер-офицерского батальона.

В ноябре 1918 г. при отступлении 11-й и 12-й советских армий на Кавказе главком И.И. Вацетис и начальник Всероссийского главного штаба Н.И. Раттэль командировали Жданова в Астрахань, однако генштабист сказался больным, в результате чего командировка была отложена до начала 1919 г. В конце 1918 г. Жданов действительно значился военруком Московской дивизии, готовившейся к переброске на фронт[1612]. Документы подтверждают наличие ходатайства в декабре 1918 г. об оставлении его военруком[1613].

При этом Жданов показал, что «офицеров Генерального штаба у большевиков много, все, кто в занимаемой ими территории, служат. Пример: в окр[ужном] Моск[овском] комиссариате одновременно были: генералы — Жданов (я), [А.С.] Гришинский, [А.И.] Кабалов, [С.Ф.] Таубе, [Г.Н.] Хвощинский, полковники — [В.В.] Новиков, [И.А.] Войтына[1614], шт[абс]-капитаны[1615] — [С.В.] Пирог (здесь и далее фамилии подчеркнуты красным карандашом, видимо, представителями следствия. — А.Г) и еще один (фамилия, кажется, Панн[1616]) и в мураловском оперативном] управлении Черниговский-Сокол, всего 10 чел.»[1617].

Белые, проводя дознание по поводу службы Жданова у красных, допросили свидетелей, находившихся в Москве в 1918 г. Один из них, бывший генерал-майор В.П. Гололобов, учившийся вместе со Ждановым в кадетском корпусе, показал, что в сентябре 1918 г. «был поражен, увидев, что генерал Жданов занимается в маленькой комнатке, вместе со своими секретарями и письмоводителями. Генерал не имел даже письменного стола, а занимался на простом деревянном столе. На какую-либо роскошь не было и намека. Из разговора со Ждановым я убедился, что он тяготился службою большевикам, ругал их и их порядки в присутствии своей канцелярии. Видно было, что у него были все свои люди. Зайдя затем к нему на квартиру, я увидел, что он сильно нуждается, живет в 2^х комнатах и без прислуги. Генерал и генеральша все делали сами, так, при мне… был поставлен самовар»[1618]. Сам Жданов также показывал, что «нуждался, ибо жить было не на что. Имение, деньги и вещи в сейфе пропали. Приданое жены при обыске раскрадено (после расстрела большевиками брата жены, захваченного в Ставке генерала Духонина)»[1619].

37-летний инженер П.-Э.Д. Экис, ранее арестовывавшийся Московской ЧК, 22 сентября (5 октября) 1919 г. показал, что Жданов, находясь на службе в Москве, действительно держал себя пассивно и на совещании у Муралова отмалчивался[1620]. Показания Экиса почти один в один совпали с тем, что рассказывал белым следователям сам Жданов, что не может не ставить под вопрос их достоверность.

32-летний поручик С.А. Войтына, служивший у красных в инженерном управлении Московского военного округа, а позднее оказавшийся на белом Юге, также показал, что в Москве, по его впечатлению, Жданов служил подневольно. Войтына вспоминал 18 сентября (1 октября) 1919 г. в Ростове-на-Дону: «У меня с первых же дней знакомства с г[енерал-]м[айором] Ждановым составилось о нем представление как о беспомощном человеке, судьба которого послала ему большое испытание. Из разговоров и отношений к г[енерал]-м[айору] Жданову со стороны всех служащих я видел, что с ним никто не считался и, несмотря на то, что он, казалось бы, должен был быть большой персоной, — его игнорировали и относились как к малозначащему, отнюдь не влиятельному человеку»[1621]. По мнению свидетеля, «если бы г[енерал-]м[айор] Жданов был единомышленником большевиков, что для меня невероятно, то тогда его положение не было [бы] столь грустным, с ним бы считались и относились подобающе, но на самом деле он и другие офицеры штаба производили на меня жалкое впечатление, были угнетены и службой тяготились; многие, в том числе и генерал-майор Жданов, часто болели»[1622]. Сам Жданов якобы заявлял, что страдал и за себя, и за Россию.

В своем дополнительном показании белым от 16 (29) сентября 1919 г. Жданов отметил, что в январе 1919 г. штабом Московского округа за медлительность работы по формированию частей был недоволен даже председатель РВСР Л. Д. Троцкий, грозивший разогнать штаб в 48 часов, что, как отмечал Жданов, «грозило бедой»[1623]. Впрочем, по выявленным документам РККА негативное отношение Троцкого к Жданову не прослеживается.

Жданов неоднократно обращался к врачу П.О. Грингенбергу в Москве в связи с лечением последствий контузий[1624]. Представленные белому следствию медицинские документы должны были наглядно показать, что активным работником в Красной армии Жданов быть не мог. Впрочем, это противоречило версии и о его активной подпольной работе. На заседании военно-полевого суда в декабре 1919 г. Жданов показал: «Я пробовал освидетельствоваться на предмет освобождения от военной службы, но меня не освободили. Тогда я решил всеми силами вредить советской власти»[1625].

После отъезда Жданова к новому месту службы его должность якобы была упразднена и слита с должностью начальника штаба округа, которую с 11 мая 1919 г. занял бывший Генштаба полковник В.В. Новиков[1626]. В приговоре, вынесенном военно-полевым судом белых, служба Жданова в Московском военном округе была признана несущественной[1627].

По версии Жданова, пиком его подпольной работы стала служба в Астрахани в первой половине 1919 г. 18 января 1919 г. главком Вацетис во второй раз приказал Жданову отправиться в Астрахань. Откладывать отъезд далее было невозможно, и в начале февраля 1919 г. Жданов уехал на Каспийско-Кавказский фронт в Астрахань в распоряжение командовавшего фронтом бывшего Генштаба полковника М.С. Свечникова.

Член РВСР К. А. Мехоношин 25 января 1919 г. потребовал от Н.И. Муралова предложить Жданову на основании телеграммы Троцкого немедленно приготовиться к отъезду на Каспийско-Кавказский фронт для назначения на должность командующего одной из армий[1628]. Фронту требовались специалисты Генерального штаба. Троцкий разрешил Жданову для пользы дела взять на фронт сотрудников. В частности, речь шла об инспекторе артиллерии 3-й армии Жданове, вероятно, родственнике будущего командарма[1629].

Муралов и комиссар округа Е. М. Ярославский сообщали Мехоношину в поезд на Курском вокзале 30 января 1919 г.: «Тов. Жданов работает по организации Красной армии с июля 1918 г. и вошел во все подробности этого вопроса, особенно осложненного усиленной отправкой на фронт рот пополнений как из запас[ных] баталионов, так и [из] дивизий. Поэтому отъезд тов. Жданова в настоящее время сильно затормозит работу округа, так как мы лишаемся специалиста, дававшего нам всегда основанные на продолжительном опыте советы. Кроме того, тов. Жданов является знающим свое дело инструктором по обучению войск округа, войска привыкли к его требованиям, и заменить его в этом деле кем-либо другим мы положительно затрудняемся.

Ввиду изложенного усиленно ходатайствуем об оставлении тов. Жданова на занимаемой им ныне должности. О последующем просим срочно уведомить»[1630]. Подобный документ отнюдь не свидетельствует о том, что перед нами белый подпольщик.

Гражданская война на всех фронтах, где довелось служить Жданову (Нижняя Волга, Северный Кавказ и Украина), отличалась партизанским характером, что существенно облегчало работу агентуры белых в советских штабах. Нелегальной работе благоприятствовали и очевидные военные успехи белых в регионе, который в первой половине 1919 г. был взят войсками Деникина под свой контроль. Способствовала этой работе и череда серьезных реорганизаций, через которую в феврале-марте 1919 г. прошли советские войска Кавказско-Каспийского региона.

На фронт Жданов прибыл вместе с Мехоношиным[1631] в крайне тяжелый для вверенных ему соединений РККА период. 14 февраля он принял командование 12-й советской армией от бывшего вольноопределяющегося В.Л. Степанова. Следовательно, в этот период бывшему генералу большевики еще доверяли. Начальником штаба армии был Д.А. Северин (не генштабист). В армию 13 февраля были включены остатки разгромленной белыми, разложившейся, охваченной эпидемией сыпного тифа и испанки, утратившей управляемость и лишенной снабжения 11-й армии М.К. Левандовского, отступавшие на протяжении 400 километров по безводным прикаспийским степям с Северного Кавказа к Астрахани[1632]. В ходе отступления погибли до 4000 человек, были оставлены при отступлении ранеными и больными до 50 000 человек. Остатки 11-й армии вошли в состав 33-й стрелковой и 7-й кавалерийской дивизий.

Как отмечалось в датированном 22 февраля 1919 г. докладе бывшего Генштаба генерал-лейтенанта Г.К. Королькова председателю РВС фронта К.А. Мехоношину «Положение Каспийско-Кавказского фронта и выход из этого положения», фронт находился в тяжелейшем положении в связи с разгромом 11-й и 12-й армий и их отходом из хлебного района к безводной степи. Автор доклада констатировал, что «поражение наших войск произошло не столько от несоответствия многих лиц командного состава, как от невозможности своевременного их (войск. — А.Г) снабжения всем необходимым»[1633].

С занятием Северного Кавказа белыми Астрахань оставалась единственным пунктом, связывавшим Кавказско-Каспийский регион с советским центром. Находившаяся в полуокружении советская группировка в районе Астрахани не позволяла осуществить стратегически важное для белых соединение Южного и Восточного антибольшевистских фронтов. Соответственно, задача удержания Астрахани была жизненно важна для красных. Этот вопрос находился на контроле руководства Советской России. Вместе с тем Астрахань не имела надежных путей для связи с войсками и была плохо обеспечена в продовольственном отношении (в городе ощущалась нехватка хлеба, население питалось воблой), находилась в регионе, где существовали устойчивые антибольшевистские настроения в казачье-крестьянской среде. При невероятной обширности литературы по истории Астраханской обороны и роли в ней С.М. Кирова, деятельность Жданова в Астрахани практически нигде даже не упоминалась. Попробуем осветить этот важный вопрос.

Командование Жданова оказалось непродолжительным. Как отмечал сам генерал, он приехал в Индюковку, где находился штаб армии, застал там эпидемию тифа и заболел сам. Лишь в середине марта Жданов вернулся к активной работе и 13 марта принял временное командование над 11-й советской армией второго формирования, созданной из остатков расформированной в тот же день 12-й армии, а также упраздненного Каспийско-Кавказского фронта и непосредственно подчиненной главкому. В приказах РВСР по личному составу армии Жданов числился командующим 11-й армии почему-то с 1 февраля 1919 г.[1634]

Недовольство происходящим на Каспийско-Кавказском фронте накапливалось в большевистском военно-политическом руководстве постепенно. Так, в начале 1919 г. произошел громкий внутрипартийный конфликт в РВС фронта между председателем РВС фронта (13 декабря 1918 — 14 февраля 1919 г.) А.Г. Шляпниковым, с одной стороны, и особоуполномоченной по руководству политической работой на фронте Е.Б. Бош, а также председателем Астраханского губкома РКП(б) Н.Н. Колесниковой, с другой. Конфликт приобрел огласку, повлек вмешательство ЦК РКП(б), председателя СНК и Совета рабочей и крестьянской обороны В.И. Ленина, председателя ВЦИК Я. М. Свердлова, создание специальной комиссии для расследования и в конечном итоге отстранение Шляпникова и Бош от занимаемых должностей[1635]. Не способствовало доверию к местным руководителям и контрреволюционное выступление некоторых частей Астраханского гарнизона 21–23 января 1919 г. После этого в Астрахань прибыли новые партийные руководители член РВСР К. А. Мехоношин (14 февраля 1919 г. сменил Шляпникова на посту председателя РВС фронта) и С.М. Киров. Был создан такой нетипичный для этого периода чрезвычайный орган власти, как Временный военно-революционный комитет с неограниченными полномочиями во главе с Кировым (функционировал с 25 февраля по 26 апреля 1919 г.), арестован начальник Особого отдела штаба Каспийско-Кавказского фронта К.Я. Грасис, превысивший свои полномочия. Ранее Грасис по распоряжению Шляпникова арестовал группу спекулянтов и партийных работников. Разбирательство по партийной линии и наказание руководства Особого отдела могло повлиять на решительность борьбы с контрреволюцией, что предопределило кадровые перестановки в местных чекистских органах. Арестованный некоторое время содержался при РВС[1636]. После ареста К.Я. Грасис возглавил разведывательное отделение штаба фронта[1637]. Вернувшийся в Москву, Шляпников потребовал предать себя суду революционного военного трибунала по делу о гибели 11-й армии[1638].

Нельзя исключать того, что в штабе фронта действовало антибольшевистское подполье (впрочем, штаб фронта советские мемуаристы и историки обвиняли в троцкизме и упрекали в потворстве белому подполью[1639], в связи с чем достоверность подобных свидетельств вызывает сомнения). Сохранились позднейшие свидетельства о работе белого подполья за конец 1918 — начало 1919 г. По свидетельству старого большевика А.А. Вартаняна, «было известно, например, что один из этих “военспецов”, занимавший высокий пост чуть ли не начальника штаба армии[1640] или зам[естителя] начальника, является белогвардейским агентом, имеющим связи с противником.

Политотдел несколько раз докладывал Реввоенсовету об этом предателе, но Шляпников, слепо доверяя ему, обвинял работников Политотдела и лично [Е.Б.] Бош в “спецеедстве”, что мы вмешиваемся не в свои дела и т. д.

Даже после того, как этот высокопоставленный “спец” через некоторое время, улучив подходящий момент, перешел фронт и пробрался к белым, унося с собою очень важные сведения о состоянии наших вооруженных сил, даже после этого Шляпников не унимался и грозил Бош за ее якобы “строптивость”»[1641].

Были и другие указания либо на работу антибольшевистского подполья, либо на махинации и дезорганизацию управления. Видный большевистский деятель, чрезвычайный комиссар Юга России Г.К. Орджоникидзе в своем докладе в СНК от 10 июля 1919 г. обвинил РВС фронта в злоупотреблениях и неспособности организовать снабжение войск[1642]. Из-за технических неисправностей были задержаны в Астрахани и не поступили в войска 15 мотоциклов с пулеметными площадками, 25 автомобилей, проблемы с транспортировкой не позволили направить в войска имущество маршрутного поезда с обмундированием на 40 000 человек. Имущество 11-й армии расхищалось. Три миллиона патронов и 8000 снарядов, присланные из Центральной России, оказались захвачены белыми в астраханских степях. Из выделенных армии 500 миллионов рублей только 35 дошло до войск[1643].

Однако на решение ликвидировать фронт окончательно повлияли развал и дезорганизация управления. Об этом председатель РВСР Л.Д. Троцкий телеграфировал 2 марта в Астрахань с копией в Полевой штаб РВСР: «Из доклада комфронта Кас[пийско-]Кав[казского] Свечникова[1644] № 15/ок усматривают неправильное отношение к делу, катастрофа Кас[пийско-]Кав[казского] фронта свидетельствует о плохой организации управления командования. Комфронт Свечников ссылается на свой доклад от 15 декабря, как будто задача командующего состоит в писании докладов и запоздалых ссылках на доклад. Нужно было доложить, что практически сделано в устранении тех недостатков, какие указывает доклад 15 декабря, почему не были своевременно расформированы хулиганские части, недисциплинированные командиры, почему колоссальная, бесформенная, полуодетая армия не была своевременно сведена к двум-трем дивизиям. Реввоенсовет Кас[пийско-] Кав[казского фронта] удовлетворялся отписками и, как показали практические результаты, палец о палец не ударил для серьезной работы, преступно писать бумажки там, где нужны широкие меры (здесь и далее подчеркнуто, видимо, Мехоношиным. — А.Г). Считаю, с одной стороны, необходимым радикально обновить командный состав сверху донизу, на этом сложном, неустойчивом фронте нужны люди твердые, решительные, а не канцелярские. Нужны люди, которые умеют пользоваться неделями, не теряя бессмысленно целые месяцы»[1645]. По всей видимости, именно Троцкий и инициировал кардинальные перемены.

Реорганизация пришлась на крайне неспокойное время, поэтому неудивительно, что в публиковавшихся в СССР воспоминаниях и исследовательских работах за произошедшими реорганизациями пытались выискивать козни Троцкого[1646]. Как раз в процессе реорганизации фронта и армий, в период 10–13 марта, в Астрахани вспыхнуло антибольшевистское рабочее восстание, которое было решительно и беспощадно подавлено. В тылу накапливались дезертиры, объединявшиеся в банды, на борьбу с которыми отвлекались силы с фронта.

При реорганизации в штабе должного порядка не было. Разведка и контрразведка практически не осуществлялись, что вызывало одергивания даже из центра[1647]. В 12-й армии донесений и сведений о противнике, по сути, не имелось (начальник разведывательного отделения издал два распоряжения за два месяца[1648]). Наблюдалась волокита. Документ стратегического значения от управления делами до начальника штаба путешествовал сутки, от начальника штаба до начальника оперативного отделения еще двое суток, от последнего до начальника разведывательного отделения 1,5 суток[1649]. Об этих недостатках докладывал в рапорте члену РВС К.А. Мехоношину начальник разведывательного отделения штаба фронта. Вывод из ситуации делался достаточно категоричный: «этот канцелярский онанизм подрывает желание работы, а эти товарищеские отношения создают только какую-то странную диффузию попустительства и лености»[1650]. Не соблюдалась и секретность. Так, в штаб фронта открытым текстом передавались данные об отправке разведчиков[1651].

Реорганизовывавшийся штаб фронта страдал дефицитом квалифицированных кадров. Остро не хватало генштабистов. Так, начальник оперативного управления Е.Н. Ригельман сообщал в рапорте начальнику штаба фронта 12 марта 1919 г.: «Во вверенном мне управлении из четырнадцати положенных по штату специалистов Генштаба состою на службе только один я.

Работниками (так в документе. — А. Г.)в управлении за исключением недавно назначенных начальника разведывательного отделения т. Грасиса и начальника связи т. Розенфельда, в достаточной мере знакомых с делом, остальные как по своей подготовке, так и по служебному опыту далеко не соответствуют занимаемым должностям, в особенности письмоводители, коими в большинстве своем состоят совершенно незнакомые с военным письмоводством женщины. При таких условиях мне приходится затрачивать массу времени на разрешение всевозможных мелочных вопросов, обучать начальников отделения системе сортировки и подшивки бумаг, исправлять редакции почти каждой исходящей бумаги и т. д., что же касается таких работ, как составление ведомостей боевого состава войск фронта и черчения схем, составляющих работу начальника оперативного отделения, то эти работы принужден был составлять сам уже четвертый раз.

Занимаясь в канцелярии с 10 часов почти всегда до 3 и с пяти до 10–11 часов вечера, я едва справляюсь с текущей перепиской, требующей срочного исполнения почти каждой бумаги.

В настоящее время кроме текущей переписки на меня возложено:

1) ведение журнала военных действий (за недостатком опытных помощников эту работу я должен исполнять сам);

2) составление обзора деятельности штаба фронта за все время. Эту работу я должен также принять на себя;

3) составление военно-географического описания всего района фронта к 1 апреля.

Для исполнения всех означенных работ, в особенности последней, для которой надо, так сказать, из-под земли доставать материалы, ибо вряд ли в Астрахани найдутся необходимые источники, я должен совершенно уйти от текущей штабной работы, что, полагаю, совершенно невозможно.

При создавшемся положении исполнение мною означенных выше работ возможно лишь при условии, не определяя срока их окончания, предоставить мне право исполнять эти работы постолько, посколько будет возможно.

Кроме того, прошу не давать для исполнения в оперативное управление работ по формированию войск, хозяйственного характера и других, которые в настоящее время для быстроты исполнения проходят через вверенное мне управление, не имея к нему прямого отношения.

Прошу также о выписке хотя бы некоторого количества лиц Генштаба»[1652].

По данным на 20 марта 1919 г., в 11-й армии числились четыре выпускника Николаевской академии — начальник штаба армии Б.И. Пересвет (выбыл на лечение), начальник оперативного управления Е.Н. Ригельман, начальник административного управления П.Л. Бурков и командарм Н.А. Жданов[1653]. В командование армией Жданов вступил 20 марта[1654]. На усиление штаба были направлены и другие выпускники академии: И.М. Биркан, А.П. Васильев (в прикомандировании к штабу армии), А.Ф. Кадошников (начальник штаба армии с 27 апреля 1919 г.), Г.К. Корольков (в распоряжении председателя РВС армии), К.А. Людсканов-Цанков, А. С. Нечволодов (начальник административного управления штаба армии со 2 мая 1919 г., позднее — начальник штаба Астраханской группы войск)[1655]. Штаб покинули Бурков и Пересвет (по болезни). Людсканов-Цанков и Нечволодов позднее бежали к белым[1656]. Жданов дважды просил о назначении начальником оперативного управления штаба армии генштабиста В.В. Новикова (своего сослуживца по штабу Московского военного округа) вследствие нехватки кадров и дважды получил отказ Всероглавштаба, где также не было кадров[1657]. К 1 мая 1919 г. в штабе 11-й армии числились 7 «лиц Генерального штаба», в том числе один больной и один окончивший академию по 2-му разряду[1658]. В основном же в штабе служили бывшие офицеры военного времени. По данным на начало июня 1919 г., из 89 служащих штаба — бывших офицеров было 35 прапорщиков, флагманский мичман, 14 подпоручиков, 13 поручиков, 4 штабс-капитана, 2 капитана, 11 штаб-офицеров, 4 генерала, 5 неизвестно[1659].

Недостатки прежних штабов унаследовал и новый штаб 11-й армии. Начальник разведывательного отделения штаба армии С. Васильев признавал 16 апреля 1919 г. в рапорте начальнику оперативного отделения, что «организованной систематической агентурной разведки при разведотделе не имеется», а вся агентурная разведка находилась в руках политкома отдела Т.И. Попова[1660]. Даже во второй половине мая эти недостатки не были устранены. Согласно рапорту временно исполняющего должность начальника разведывательного отделения начальнику штаба, в штабе армии получаемые командованием разведывательные сведения «почему-то держатся до устарелости», а тождественные сведения разведывательного отделения в результате строились на предположениях[1661].

Не была четко размечена разграничительная линия между 11-й и 4-й армиями[1662].

В период реорганизации и упразднения фронта Жданов некоторое время был его командующим. 21 марта 1919 г. он выступал в этом качестве перед РВС фронта по вопросу формирования новых дивизий (в частности, речь шла о формировании 34-й стрелковой дивизии, развертывавшейся из запасных батальонов)[1663].

Прежний командующий Каспийско-Кавказским фронтом М.С. Свечников, стремясь оправдать свои неудачи, отмечал впоследствии: «Тов. Мехоношин и командующий армией тов. Жданов имели для работы по формированию частей не единицы, а сотни сотрудников по всем специальностям, в том числе и политработников, работавших с 59-й комиссией Высшей военной инспекции и не на фронте, а в г[ороде] Астрахани, где к этому времени находилось три четверти войск всего фронта, все же они принуждены были месяцами работать над окончательным сформированием одной 33-й стрелковой и двух неполных дивизий (34-й стрелковой и 7-й кавалерийской)[1664], причем им все-таки недоставало и сотрудников, и предметов довольствия»[1665].

11-я армия имела статус отдельной (т. е. по значимости равнялась фронту, подчиняясь непосредственно главкому) и боролась с белыми на Северном Кавказе и Нижней Волге. Ей ставились задачи овладения Святым Крестом, Пятигорском, Владикавказом, Моздоком, Грозным, Кизляром, проведения совместной операции с Астрахано-Каспийской флотилией на Петровск — Дербент — Баку. В состав армии входили 33-я и 34-я стрелковые и 7-я кавалерийская (переименована из кавалерийской 3 апреля 1919 г.) дивизии. Членами РВС были К.А. Мехоношин и С.Е. Сакс, а с 7 мая к ним добавились И.С. Кизельштейн, С.М. Киров (находился в Астрахани с января 1919 г., осуществляя руководство ее обороной, до включения в РВС армии возглавлял в ней политотдел) и С. П. Медведев. Начальниками штаба армии были И.Ф. Шарсков (19 марта — 18 апреля 1919 г.), Е.Н. Ригельман (временно исполняющий должность, 19–29 апреля, затем — начальник оперативного управления) и А.Ф. Кадошников (30 апреля — 12 июня). Особый отдел армии 10 марта 1919 г. возглавил известный своей беспощадностью чекист Г.А. Атарбеков по прозвищу «железный Геворк». Подпольная антибольшевистская работа при нем была предельно затруднена и рискованна.

К 1 апреля в 11-й отдельной армии имелось 15 444 штыка, 3393 сабли, 736 пулеметов, 96 орудий, 9 аэропланов, 2 аэростата, 11 бронеавтомобилей, 9602 лошади, 910 повозок, всего 31 433 человека[1666]. Армии приходилось сражаться в тяжелых условиях. В Астрахани в марте 1919 г. существовал дефицит продуктов (по данным на апрель, работники штаба фронта получали в качестве пайка фунт хлеба в день), распространилась эпидемия сыпного тифа[1667]. Медленно готовилась операция на Черный Рынок — Величавое. Планировалось наступление и на Святой Крест, операции на Кизляр — Петровск (на последний совместно с флотом и с возможностью высадки десанта[1668]).

29 марта Жданову были поручены занятия с руководством 33-й стрелковой дивизии[1669]. По показаниям Жданова белым, если бы не его саботаж, дивизия могла быть готова к отправке на фронт уже в апреле 1919 г., между тем по данным разведки он знал, что белые проводили мобилизацию на Восточном Кавказе, и не хотел этому препятствовать[1670]. Интересно, что Жданов помимо управления войсками занимался составлением многочисленных инструкций для красноармейцев[1671]. 10 апреля он приветствовал первый выпуск красных офицеров Астраханских советских пехотных курсов командного состава РККА[1672].

Почти сразу Жданов попал под следствие. В апреле 1919 г. он с женой якобы пытался бежать из Астрахани на автомобиле, чтобы добраться до спекулянтов, которые могли переправить военспеца к казакам, но по одной версии у беглецов не оказалось достаточно топлива, а по другой — сломалась машина. Жданов впоследствии сообщил белым, что в тот период «с Восточного Кавказа войска ген[ерала] Деникина готовились к наступлению. Революционный совет требовал от меня наступления, но я, понимая, что своим наступлением причиню большой вред Добровольцам, не наступал, объясняя тем, что еще не сформировал три дивизии. Высшее советское командование требовало от меня покорения Восточного Кавказа, но до апреля Кавказ мною покорен не был, и это доказывает, что я действовал не в пользу советской власти. В апреле я хотел бежать, но автомобиль сломался. Вскоре после этого от Троцкого приехал ревизор ген[ерал] Корольков, это доказывает, что мне не доверяли и ко мне приставили особого комиссара С.[А.] Баландина — это было в Астрахани. В июне 1919 г. я приехал в Москву, и первый раз меня допросил Курский[1673] лишь 27 июля»[1674].

Белое следствие активно искало свидетелей, которые могли бы раскрыть подробности деятельности Жданова на высоких постах в РККА. Одним из таких свидетелей оказался полковник А.И. Домбровский — интендант 11-й армии, которой командовал Жданов. Домбровский видел Жданова в Киеве в августе 1919 г., позднее перешел к белым, а осенью 1919 г. находился в распоряжении председателя судебно-следственной комиссии белых. Домбровский подтвердил, что вредительские действия Жданова действительно имели место.

Заявления Жданова о том, что он препятствовал активным действиям красных на Северном Кавказе, подтверждали свидетели с белой стороны. Например, генерал от кавалерии П.П. Калитин, который в марте-мае 1919 г. был начальником гарнизона Владикавказа. В показании от 4 (17) декабря он отметил, что в то время Ингушетия, Чечня и Дагестан были охвачены сильными волнениями, чем, по мнению Калитина, мог воспользоваться Жданов, чтобы нанести удар по белым тылам. Однако красные не проявили активности[1675]. Следует учитывать, что Калитин и Жданов были старыми сослуживцами еще по Иркутскому военному округу до Первой мировой войны, в связи с чем Калитин не мог быть непредвзятым свидетелем. Кроме того, пассивность красных совершенно не обязательно была следствием саботажа Жданова.

В дополнительном показании от 27 сентября (10 октября) 1919 г. Жданов отметил, что вносил хаос в войска и в хозяйственном отношении. Так, на довольствии в подчиненных ему войсках состояло 60 000 человек, из них бойцов было не более 10 000. В результате его действий возникли нехватка продуктов, недовольство, бегство красноармейцев и значительный расход средств. При расформировании Каспийско-Кавказского фронта Жданов преднамеренно не расформировал управления фронта и 12-й армии. Из фронтовых управлений он организовал громоздкое управление 11-й армии, а из управления 12-й армии — не вызванные необходимостью боевые участки. Об этом знали полковники А.С. Нечволодов и А.И. Домбровский, находившиеся в распоряжении судебно-следственной комиссии белых[1676].

Указание на осведомленность о подпольной работе Жданова Генштаба полковника Нечволодова достаточно интересно. Нечволодов занимал пост начальника административного управления 11-й армии, а затем начальника штаба 34-й стрелковой дивизии. Впоследствии он стал еще одним видным перебежчиком из РККА к белым[1677]. Есть основания считать его одним из крупных деятелей антибольшевистского подполья. Наличие же связи с другим подпольщиком, Ждановым, дает основание предполагать, что генштабисты-подпольщики действовали не разрозненно, а могли иметь организацию, их объединявшую. В своих показаниях по делу Жданова Нечволодов отметил, что состоял членом организации офицеров Генштаба, но какая организация имелась в виду — неясно. По всей видимости, речь шла о подпольной организации[1678].

Странности в работе Жданова замечали и советские военные деятели. Анонимный автор под псевдонимом Военный писал уже в 1919 г.: «Получив то или иное приказание Вацетиса, Жданов почему-то не приступал к его исполнению, а вносил его в Совет на обсуждение. Конечно, там исполнение такого приказания встречало много возражений; Жданова просили возбудить ходатайство об отмене приказания или еще что-либо другое; он не имел духу принять свое решение; телеграмма заваливалась в Совете и в штаб попадала случайно, после исполнения, уже для подшивки к делам»[1679]. По мнению «Военного», операциями в районе Астрахани руководили «люди не военного склада характера и без должной профессиональной подготовки. На это возразят, что во главе и фронта, и 11[-й] отд[ельной] армии стояли опытные военные начальники, прошедшие школу Генерального штаба. Но ведь это — самообман; Жданов имел не больше значения, чем любой простой красноармеец, в тех условиях, при которых ему приходилось работать. Совет опутывал его по рукам и ногам. Гражданского человека, входившего в состав Рев[олюционного] воен[ного] совета, как и всякого другого обывателя, пугали ползущие на войне из всех щелей ужасы, страхи, опасности, то там, то здесь обходят, могут отрезать от базы, аэропланы делают налеты и сбрасывают бомбы и т. д. Он забывал многие простые военные истины, в том числе одну, что нет на войне такого положения, из которого нельзя было бы выйти. Такой обыватель приносил свое угнетенное настроение в Совет и заражал им других сочленов, также не военных по характеру и воспитанию.

А убеждать, доказывать правоту своего мнения и необходимость его проведения в жизнь — Боже мой, сколько же на это потребуется нервной энергии, сил и здоровья? Да и у кого их, наконец, найдешь на шестом году войны и при столь тяжелых условиях жизни?

Принятый нынче способ управления фронтом и армией нужно признать непригодным для дела»[1680].

Вот как характеризовал тот же автор участие Жданова в различных операциях. Выводы можно сделать самостоятельно. В морской десантной экспедиции по захвату стратегически значимой для заключенной в кольцо фронтов РСФСР нефти в районах Гурьева и Баку «Жданов… не принимал активного участия; она протекала стихийно, неизвестно кем руководимая»[1681]. После захвата в мае 1919 г. казаками селения Джамбай в 150 верстах восточнее Астрахани Жданов выглядел сильно обеспокоенным и даже созвал специальное совещание с участием представителей флота по вопросу об отбитии этого пункта[1682]. Как отмечал очевидец, «много было потрачено времени на эти разговоры; ни к чему определенному не пришли, а Жданов лично не принимал никакого решения»[1683]. В вопросе содействия 10-й армии, оттесненной белыми севернее Маныча, «как и на Красноярском участке, Жданов оставался пассивным… в Совете что ни день, то созревал тот или иной план действий; но, как только, бывало, автор проекта изложит его Совету, поднималась критика, и план обыкновенно не получал утверждения. Сам Жданов был одним из богатейших источников подобных планов действий; однако он не имел сил отстоять свое предложение и всегда упускал из виду доложить Совету, что ему не предоставлено права вмешиваться в технические распоряжения командующего армией. Один только раз он попробовал отдать приказание без скрепы члена Рев[олюционного] воен[ного] совета; но, отдавая его без участия штаба, Жданов напутал и только скомпрометировал себя; потом штабу пришлось составить новое приказание, которое, конечно, не встретило возражений со стороны Рев[олюционного] воен[ного] совета»[1684]. Один из планов помощи 10-й армии Жданов все же попытался реализовать, но попытка окончилась неудачей и лишь ослабила положение красных в районе села Урожайное[1685].

РВС 11-й армии после череды неудач пребывал в подавленном настроении, члены совета потеряли веру в возможность удержания Астрахани. Главком Вацетис запросил личное мнение Жданова по этому вопросу, на что «Жданов в своем ответе, в общем, подтвердил, что он вполне солидарен во взглядах с пред[седателем] Рев[олюционного] воен[ного] совета армии. По донесению Жданова, флот наш надолго выведен из строя, командующий флотом Сакс не соответствует своему назначению. Так как со стороны Астрахани овладеть Кавказом нельзя иначе, как при содействии флота, то от мысли о завоевании Кавказа сейчас нужно отказаться. Что же касается вопроса об удержании в своих руках г[орода] Астрахани, то Жданов смотрел на положение дел более оптимистично. В своей телеграмме главнокомандующему он категорически доносил, что не сдаст Астрахани, если только соседи справа и слева не сдадут своих позиций.

Главнокомандующий, очевидно, остался недоволен ответом Жданова; по крайней мере, нач[альник] Полевого штаба Ф.[В.] Костяев в своей ответной телеграмме на только что указанную сообщил, что главком обращает его внимание на редакцию его телеграмм и, особенно, на его неопределенные, нерешительные взгляды на положение дел»[1686].

Недовольны Ждановым были и в РВС армии. Председатель РВС К.А. Мехоношин телеграфировал 1 апреля главкому И.И. Вацетису с копией Троцкому: «Жданов совершенно не справляется [с] работой, его решения и планы меняются каждый день, противоречат один другому, вмешиваясь в мелочи формирования дивизий, он мешает работать начдиву 33[-й] дивизии [П.К.] Мармузову, опытному военному специалисту, и упускает организацию армейских органов и самого штаба. Совершенно нельзя допустить Жданова, слишком безличного, хотя и весьма преданного и честнейшего человека, к управлению отдельной армией. Под чьим-либо непосредственным руководством он, быть может, сможет командовать одной из армий фронта, имея частые и точные директивы, как исполнитель Жданов окажется удовлетворителен»[1687].

Вместе с тем Мехоношин не подозревал командарма в нелояльности. Наоборот, по итогам событий апреля-мая 1919 г. он скорее считал изменниками самого главкома И.И. Вацетиса, лишившего армию дивизий и дальними перебросками разрушившего соединения, а также Полевой штаб РВСР. По мнению Мехоношина, «с армией проделываются недопустимые эксперименты, граничащие или с тупым канцелярским бюрократизмом, или с прямой изменой»[1688]. Более того, Мехоношин свидетельствовал о наличии «прямой белогвардейской работы технического аппарата Полевого штаба»[1689]. В другом месте того же доклада он отмечал: «Ясно чувствовалось прямое предательство Полевого штаба… манипуляции с неверными сведениями, которые проделывались главкомом в различных телеграммах, были лишь стремлением скрыть от Совета обороны действительное положение на фронте»[1690].

Сам Жданов подробнее всего рассказывал белым о своей работе по срыву формирования 33-й стрелковой дивизии. Попробуем сопоставить его показания с подлинными оперативными документами, чтобы выяснить, имел ли место саботаж. Приказ сформировать 33-ю и 34-ю стрелковые и 7-ю кавалерийскую дивизии Жданов получил еще в конце марта 1919 г. Член РВС 11-й армии К.А. Мехоношин планировал силами 33-й дивизии наступать на Петровск и Грозный, занятие которых открывало доступ к нефтяным месторождениям, поскольку Советская Россия переживала нефтяной кризис[1691]. Жданов располагал агентурными данными о том, что Чечня в это время была охвачена восстанием, а казачьи части стягивались с Восточного Кавказа на Западный. Таким образом, наступление силами дивизии на Грозный могло принести успех и было крайне опасным для белых. Для срыва операции Жданов решил провести одновременное формирование сразу трех дивизий, как того и требовал главком[1692]. В результате ни одна из них не была сформирована в удобное для наступления время, и момент был упущен. Более того, 34-я дивизия не была сформирована вплоть до июня 1919 г.

Ухудшение положения красных на Восточном фронте в результате наступления колчаковских армий, а затем ухудшение на Южном фронте вследствие консолидации антибольшевистских сил и казачьих восстаний привели к необходимости переброски войск. Поскольку обстановка менялась, директивы из центра тоже менялись. Разумеется, перемены директив вели к неразберихе и могли использоваться в целях саботажа.

Еще 9 апреля главком И.И. Вацетис приказал Жданову и командующему флотилией С.Е. Саксу готовить транспорты для перевозки войск по воде[1693]. 11 апреля 1919 г. главкому И.И. Вацетису были представлены соображения о передаче частей 33-й и 34-й стрелковых дивизий на усиление 10-й армии (очевидно, в связи с активизацией казачьего повстанчества на Дону). Началась полудетективная история их переброски, затянувшаяся почти на два месяца. Рассмотрим эти события детально.

По данным на 13 апреля, в формировавшейся 34-й дивизии было неблагоприятное санитарное состояние личного состава[1694]. В середине апреля начальнику дивизии было предписано приступить к формированию управления дивизии и штаба бригады[1695]. Армия готовилась к крупным сухопутным и морским операциям на Петровск и Гурьев.

По всей видимости, Ставка не имела определенного взгляда на использование 11-й армии. Поступавшие распоряжения не отличались продуманностью. Так, 16 апреля начальник Полевого штаба приказал готовить десантную операцию к Святому Кресту[1696], однако затем из армии стали активно изымать войска. 19 апреля штаб боевого участка был переформирован в штаб 7-й кавалерийской дивизии. В тот же день была получена телеграмма Ставки о предстоящей отправке наиболее сильной, 33-й дивизии, на Южный или Восточный фронты[1697].

19 апреля начальник Полевого штаба РВСР Ф.В. Костяев телеграфировал Жданову: «Тридцать третья дивизия в полном составе и бригада кавалерии должны быть готовы… не позже двадцать пятого сего апреля. Все эти части подлежат переброске в район Самары. Срочно примите меры к приведению этих частей в полную боеспособность»[1698].

Наконец, 20 апреля поступило распоряжение привести к 25 апреля в полную боеспособность 33-ю стрелковую дивизию и бригаду кавалерии для переброски на Южный или Восточный фронты, был объявлен приказ по армии о спешном формировании штабов, учреждений и частей 33-й дивизии[1699]. Тогда же пришло новое распоряжение центра — главком И.И. Вацетис приказал срочно направить 33-ю стрелковую дивизию и бригаду 7-й кавалерийской дивизии на Восточный фронт юго-восточнее станции Урбах. Главком телеграфировал Жданову: «20 апреля 1919 года оперативная немедленно направьте тридцать третью дивизию в полном составе и одну бригаду седьмой кав[алерийской] дивизии на Вост[очный] фронт. Район сосредоточения указанных частей на Вост[очном] фронте Титовка — Михайловка — Ивановка — Константиновка. Движение от Астрахани до Николаевска, до района сосредоточения, походным порядком. По прибытии, в районе сосредоточения названные части поступают в резерв главкома, но продовольствие и все снабжение возлагается на Вост[очный] фронт. Одиннадцатой армии снабдить перебрасываемые части продовольствием на все время движения как по железной дороге, так и походным порядком. Квартирьеров в район сосредоточения выслать по получении сего. Переброска должна начаться не позже 25 апреля весьма экстренным порядком. № 1795/оп. Главком Вацетис, член РВСР Аралов»[1700]. По всей видимости, телеграмма содержала несколько ошибок или умышленных искажений, так как от Астрахани практически до Саратова войска не могли добраться походным порядком. Очевидно, предполагалось следование таким порядком от района сосредоточения. Кроме того, из текста телеграммы следовало, что районом сосредоточения мог быть как Николаевск, так и район указанных деревень (в треугольнике Урбах — Красный Кут — Мокроус). Возможно, речь шла о преднамеренной диверсии на телеграфе.

Расследовавший позднее обстоятельства переброски дивизии генштабист Г.К. Корольков отмечал: «Обращает на себя внимание, что все делалось помимо нач[альника] штаба армии (т. [И.Ф.] Шарскова) и оперативного управления, т. е. как бы их и не было. Названные телеграммы, судя по отметкам, попали в оперативное управление лишь 3 мая. Такой порядок нельзя признать н о р м а л ь н ы м, а такая система должна печально отражаться на делопроизводстве и вредить делу»[1701].

21 апреля состоялось собрание командиров и комиссаров частей дивизии для обсуждения отправки и размещения дивизии в треугольнике Урбах — Красный Кут — Мокроус[1702]. Тогда же в этот район выехали квартирьеры. Расследовавший обстоятельства переброски генштабист Корольков считал этот район неверным (что, на наш взгляд, не стыкуется с телеграммой Вацетиса, где этот район как раз был обозначен), однако, по его мнению, в итоге ошибка сыграла благоприятную роль: «Неправильно понятый район сосредоточения дивизии на этот раз вместо вредных последствий принес некоторую пользу, так как 2-я бригада высаживалась в районе Урбаха в то время, когда противник подходил к Мало-Узенску. Эту ошибку по отношению 2-й бригады пришлось исправлять 4-й армии, а ЦУПВОСО пришлось принять ряд энергичных мер, чтобы с остальными частями дивизии не повторилась выгрузка в районе Урбаха»[1703]. Сам Жданов показывал белым 6 (19) сентября 1919 г.: «В мае или апреле 1919 г. к востоку от железной дороги Саратов — Астрахань, восточнее Красного Кута появилась (высаженная из вагонов) бригада пехоты, а затем опять уехала (здесь и далее подчеркнуто представителем следствия красным карандашом. — А.Г). Эту бригаду я, командир 11[-й] (советской армии), заслал в сторону от направления движения корпуса генерала [С.Г.] Улагая, тогда как приказано было послать ее по Волге водой»[1704]. Из этого свидетельства Жданова видно, что он исказил события, пытаясь себя представить саботажником. В действительности бригада и получила приказание прибыть в указанный район. Значит ли это, что и остальные показания Жданова о подпольной работе ложны — еще предстоит установить.

В тот же день, 21 апреля, Вацетис предписал в кратчайший срок выполнить постановление Совета обороны о захвате нефти в районе Гурьева. На следующий день, 22 апреля, части РККА взяли Черный Рынок. Лишь 23 апреля был затребован подвижной состав для переброски 33-й стрелковой дивизии. 27 апреля главком распорядился безотлагательно приступить к переброске 33-й стрелковой дивизии и бригады 7-й кавалерийской дивизии на Восточный фронт[1705]. В тот же день было расформировано управление делами РВС 11-й армии, сорганизован секретариат. Бывший управляющий делами Баландин назначен главным политическим комиссаром. Впрочем, Жданов отмечал, что этот комиссар мнил себя знатоком, хотя ничего не понимал в военном деле и был неопасен[1706].

Переброска 2-й бригады 33-й дивизии на станцию Урбах Рязано-Уральской железной дороги началась в соответствии с указанием главкома 25 апреля[1707]. Первоначально войска двигались по железной дороге. К отправке предназначались 16 000 красноармейцев, 3500 лошадей, 44 орудия, 360 пулеметов, 30 зарядных ящиков, 120 повозок. Для этого требовалось 1050 вагонов, но такого количества подвижного состава в Астрахани не было, и на быструю переброску рассчитывать не приходилось. В результате было намечено отправить 22 эшелона по два в день. Отправка должна была, таким образом, продолжаться по 5 мая. Один вагон выделялся на 32 человека и 8 лошадей, перед посадкой проводилась дезинфекция[1708]. По уточненным данным, в дивизии на 25 апреля 1919 г. значились 18 321 человек, 3844 лошади, 1149 повозок, 44 орудия, 10 зарядных ящиков, 19 автомобилей. В трех бригадах значилось 6725, 3903 и 1871 человек соответственно. Дивизия имела три легких артдивизиона по 12 орудий каждый, тяжелый 6-дюймовый артиллерийский дивизион из 4 орудий, 48-линейный гаубичный дивизион из 4 орудий, 6 аэропланов (36-й авиаотряд), 10 бронеавтомобилей, и 4 мотоцикла (33-й автобронеотряд), инженерный батальон и батальон связи[1709]. В период с 25 по 29 апреля на Урбах ушли 10 эшелонов[1710], т. е. отправка производилась по принятому в Астрахани графику. Третья бригада отправлялась на станцию Красный Кут. Идея переброски водой якобы принадлежала штабу дивизии[1711], однако вопрос об этом некоторое время оставался в подвешенном состоянии[1712].

После окончания отправки 2-й бригады 28 апреля дальнейшая погрузка прекратилась, более того, начдив разработал план оставления в Астрахани 15 рот от всех бригад дивизии для формирования 34-й дивизии. Об этом было получено словесное распоряжение штаба армии, причем начальник штаба армии заявлял, что это указание штаба армии, а командарм считал это инициативой начдива 33-й Мармузова, который намечался на пост начальника 34-й дивизии[1713].

28 апреля красные оставили Черный Рынок под натиском превосходных сил противника. Начальник штаба армии Шарсков сдал должность Е.Н. Ригельману и уехал в штаб 33-й дивизии. Вместе с тем 26 апреля в распоряжение командующего армией на должность начальника штаба прибыл бывший временно исполняющий должность военрука Московского окружного комиссариата по военным делам и начальник штаба Московского военного округа генштабист А.Ф. Кадошников, по всей видимости, ранее служивший со Ждановым. Временно исполняющий должность начальника 34-й дивизии А.С. Смирнов получил назначение начальником гарнизона Астрахани. Жданов в этот день отдавал распоряжения о снабжении 34-й дивизии обмундированием, обувью и оружием[1714].

29 апреля состоялся разговор Жданова с Вацетисом по прямому проводу. Жданов сообщил о получении утром 28 апреля телеграммы Костяева № 1938/оп от 27 апреля о безотлагательной переброске на Восточный фронт 33-й дивизии и бригады 7-й кавалерийской дивизии и о срочном донесении, на каком основании дано противоположное распоряжение. Жданов заявил: «Побеспокоил Вас лично, чтобы доложить, что означенная телеграмма Ф.[В.] Костяева есть плод какого-то недоразумения»[1715]. Жданов заверил главкома, что уже 25 апреля в армии приступили к выполнению приказа, так как начдив донес, что из Астрахани отправлено 4000 штыков при 12 легких орудиях. Командарм просил отправить из армии только бригаду 33-й дивизии, а прочие части и бригаду 7-й кавалерийской дивизии оставить. В противном случае армия лишалась воинских частей, а 34-я дивизия еще только формировалась (в наличии имелись 3000 красноармейцев с разнообразным вооружением, плохо обмундированных, в основном выздоравливающих, формирование шло медленно из-за отсутствия лошадей, упряжи и обоза). Жданов также заявил Вацетису о благоприятной обстановке на Кавказе для овладения всем краем и о важности захвата Гурьева[1716]. Однако, несмотря на эти просьбы, главком подтвердил необходимость переброски всей 33-й дивизии в указанный район. Вацетис отметил, что свои собственные задачи 11-я армия должна решать постепенно по мере формирования 34-й дивизии[1717].

1 мая состоялся разговор по прямому проводу между Ждановым и начальником Полевого штаба Костяевым, который интересовался, почему прекращена погрузка войск и почему части не отправляют по Волге. Командарм ответил, что погрузка продолжается (что, по мнению проводившего расследование тех событий генштабиста Королькова, не соответствовало действительности) и что 2 мая отправятся пять пароходов с двумя баржами каждый (в итоге отправили три парохода и четыре баржи)[1718].

Вечером 1 мая Жданов направил главкому соображения о том, что в связи с переброской на Восточный фронт 33-й дивизии в его распоряжении не останется войск для намеченных сухопутных и морских операций. Командарм телеграфировал: «Получили Ваше последнее указание по прямому проводу, изменяющее телеграмму № 1844/оп и требующее отправки всей 33[-й] дивизии [в] полном составе, что и исполняется, докладываю, что одиннадцатая армия остается без войск и до получения обещанных Вами пополнений вооружения и всего необходимого для снабжения 34[-й] дивизии, ибо все отдано в 33[-ю] дивизию, я не имею возможности: 1. Приступить к дальнейшему развитию операции на Черный Рынок — Святой Крест, а также и Гурьев, подготовительные работы которого уже начаты и частично выполнены. 2. Необходимо Ваше указание Каспийской флотилии, занявшей Форт Александровский и начавшей операции на Петровск, ввиду того, что с уходом 33[-й] стрелковой дивизии главная база флота и единственный его тыл Астрахань не обеспечена и кроме десантного отряда [в] четыреста человек, предназначенных для захвата Петровска и находящегося в море для совместных действий с флотом, дать ничего не можем, между тем как вслед[1719] за захватом Петровска в целях закрепления этого района надлежит немедленно же направлять туда войска»[1720].

К 1 мая 1919 г. в армии оставалось всего 5787 штыков, 1655 сабель, 284 пулемета, 28 орудий, 6 бомбометов и минометов, 6 аэропланов, аэростат, 5 бронеавтомобилей, бронепоезд, 4968 лошадей, 14 704 человека[1721]. Между тем 2 мая флот занял Форт Александровский. Тогда же в РВСР с копиями В.И. Ленину и Л.Д. Троцкому председателем РВС 11-й армии Мехоношиным были направлены соображения о крайне затруднительном для 11-й армии положении в связи с переброской 33-й дивизии и с промедлением в пополнении людьми и снаряжением формировавшейся 34-й дивизии[1722].

Мехоношин с тревогой телеграфировал: «С отправкой 33[-й] дивизии происходит какое-то страшное недоразумение, выяснить которое нужно немедленно, ибо, выполняя [в] точности приказ главкома, мы через несколько дней оставим фронт армии без войск и вынуждены будем 1. прекратить все операции на Черный Рынок и Кизляр, 2. отказаться от захвата Гурьева и Ракуши, где есть нефть, 3. поставить флот в безвыходное положение, т. к. кроме уже отправленного десантного отряда в 400 человек для захвата Петровска мы не только не сможем дать войска для удержания Петровска и обороны базы флота, но даже единственный тыл и главную базу флота Астрахань оставили без достаточной охраны. Между тем как почти все подготовительные работы для всех операций закончены и начато уже выполнение поставленной армии главной задачи добыть нефть. Недоразумение заключается [в] следующем. 1. При определении численности войск, подлежащих отправке [на] Вост[очный] фронт, без ущерба XI армии нельзя целиком исходить из предложения Реввоенсовета тел[еграмма] № 62/сек, т. к. подкрепление 10[-й] армии означает[1723] участие их в операции на Кавказ и до некоторой степени обеспечение своевременное приближение (так в документе. — А.Г) Красной армии к Каспию и тем самым облегчало действия на побережье и, соответственно, сокращало численность этих войск. 2. Расчет на возможность быстрого формирования 34[-й] дивизии строился на обещанных пополнениях маршевыми ротами так же, как предполагалось укомплектование 33[-й] дивизии до полного состава, между тем как пополнение, так и снабжение до сих пор не получено, поэтому и теперь возможность сформирования 34[-й] дивизии ничем не обеспечена и заменить собой части 33[-й] дивизии для действий на побережье десантов не может. 3. Главком[ом] [в] телеграмме № 1844 от 22 апреля в ответ на вопрос, какие части должны остаться [в] XI армии, указывается, что отправка 33[-й] дивизии должна находиться [в] строгом соответствии [с] остающимися частями и к моменту окончания отправки в XI армии должны остаться вполне боеспособные части 34[-й] дивизии, также указывается, что принятая в происходящих операциях группировка войск не должна нарушаться и подлежащие отправке части предварительно надлежит заменить вновь сформированными, что по изложенным вновь причинам не представляется возможным; переданная же по прямому проводу генштаба [В.К.] Токаревским резолюция главкома от 29 апреля указывает, что следует развивать операции лишь постепенно, по мере заканчивания формирования 34[-й] дивизии. 4. Телеграмма 1844 от 23 апреля давала возможность оставления в XI армии некоторого минимального количества войск, последующие же телеграммы вновь ставят армию [в] безвыходное положение. Еще раз подтверждая точное исполнение приказа главкома, выразившееся в отправке 33[-й] дивизии в указанный срок именно 25 апреля и что ни малейшей задержки в отправке не может быть допущено и к указанному сроку 10 мая вся дивизия будет переброшена в район сосредоточения, в то же время ставлю [в] известность, что вообще отправка дивизии отвлекла нас как раз в момент начала действий и неизбежно нарушила наш план, отсутствие же точности в распоряжении Полевого штаба ставит армию в совершенно невозможное положение и служит основанием для обвинений нас в бездеятельности. Положение сейчас таково.

1. Флот начал операции, заняв Форт Александровский, столь важную базу и стратегический пункт, и приступает к движению на Петровск, десантный отряд уже в море. 2. Установленная связь с Петровском и Баку позволяет координировать действия нашим организациям, политич[еское] положение [в] Баку и Дагестане требует немедленного нашего наступления, к которому мы и приступили. 3. Подготовка движения на Кизляр обязывала и давала возможность немедленно развить операции [на] этом направлении, к чему и было приступлено. Вполне сознавая необходимость подкрепления [на] Вост[очном] фронте, тем более что положение его правого фланга ставит прямую задачу перед XI армией, в то же время необходимо совершенно оставить в XI армии часть 33[-й] дивизии, именно первую бригаду, специально подобранную [по] личному своему составу и подготовленную для десантных дивизий для выполнения поставленных ей задач. Ответ должен быть исчерпывающим по своему содержанию и исключающим возможность разных толкований, т. к. при нашем понимании предыдущих распоряжений и точного исполнения одиннадцатая армия фактически перестанет существовать»[1724]. Таким образом, решения центра срывали готовившиеся операции на Каспии.

В связи с сигналом от Мехоношина в дело вмешался В.И. Ленин, телеграфировавший Э.М. Склянскому 2 мая: «Это очень важно; надо оставить им часть 33[-й] дивизии и немедленно добиться архиточной телеграммы об этом от Вацетиса в Астрахань»[1725]. Под таким давлением Вацетису ничего не оставалось, как пойти на уступки. 2 мая он разрешил временно оставить в распоряжении командарма один полк 33-й дивизии (это распоряжение Вацетис письменно подтвердил 6 мая[1726]), но при этом срочно продолжать переброску всех остальных частей дивизии и конную бригаду в назначенный район. Кроме того, главком подтвердил необходимость принять все меры для ускорения формирования 34-й дивизии и прочих частей[1727]. 2 мая Жданов отдал приказ отправить по Волге конницу, авиационные и бронеотряды[1728].

3 мая руководство 11-й армии продолжило продавливать свои предложения. Жданов сообщал тогда Костяеву, что «за уходом 33[-й] стрелковой дивизии и бригады 7[-й] кавалерийской дивизии, в моем распоряжении в настоящее время не остается ни одной войсковой части; рассчитывать же на сформирование частей в ближайшее время нет никаких оснований, так как центр не присылает ни пополнений, ни предметов снабжения»[1729]. В армии оставались формировавшаяся 34-я дивизия, Калмыцкая дивизия, бригада Д. П. Жлобы и железнодорожный полк. Всего 4141 штык, 1421 сабля, 162 пулемета, 18 орудий, 2 бомбомета и миномет[1730]. Жданов просил оставить в армии 1-ю бригаду 33-й дивизии и 7-ю кавалерийскую дивизию[1731], однако главком на это не согласился.

4 мая главком предписал ввиду временного ослабления состава 11-й армии впредь до приведения в боевую готовность ее частей, необходимых для выполнения операции в районе Петровск — Кизляр — Величавое, держать связь с левым флангом 10-й армии и наблюдать пространство между западным берегом Каспийского моря и левым флангом 10-й армии. Боевые задачи на побережье предписывалось выполнять во взаимодействии с Каспийской флотилией. Главком подтвердил необходимость срочно вести формирование 34-й дивизии, затребовав необходимое вооружение и снаряжение из 10-й армии[1732]. В тот же день части армии заняли, а затем оставили Величавое. Того же 4 мая член РВС армии Мехоношин потребовал от Жданова срочно разработать план действий 11-й армии для выполнения операций на Гурьев, Кизляр и Грозный, развития петровской операции и операции на Баку. Требовалось составить два варианта плана — из оценки операции и из имеющегося минимума сил. Таким образом, задача занятия Баку рассматривалась уже в мае 1919 г.[1733] Тогда же генштабист Корольков, состоявший при Мехоношине, составил доклад о мерах для проведения гурьевской операции по содействию 4-й армии Восточного фронта[1734].

Далее, вследствие перемены приказа главкома, а также нарушений в отправке дивизии началась путаница и неразбериха. 5 мая Вацетис приказал 3-ю бригаду 33-й дивизии, следующую Волгой (по мнению Ставки) до Самары (считалась отправленной на паротеплоходе «Мария» 4 мая[1735]), направить в распоряжение командующего Южным фронтом[1736]. В тот же день начальник оперативного управления штаба армии Е.Н. Ригельман сообщил начальнику 33-й дивизии: «Командарм приказал перемену маршрута обязательно исполнить»[1737]. Как выяснилось, бригада была отправлена по железной дороге.

5 мая главком приказал остановить эшелоны 3-й бригады в Саратове и направить их вместо прежнего пункта назначения на станцию Миллерово с последующей передачей в распоряжение командующего Южным фронтом[1738]. 6 мая начальник военных сообщений 11-й армии Еременко телеграфировал начальнику Полевого штаба Костяеву, а также представителю ЦУПВОСО в Серпухове Андрееву об аннулировании перевозки 33-й дивизии на Восточный фронт[1739]. Между тем отправка дивизии из Астрахани к 8 мая была закончена, город покинул последний эшелон, а с 7 мая дивизия была исключена из состава 11-й армии[1740]. По Волге отправлены управление дивизии, три легких артдивизиона, 6-дюймовая тяжелая батарея, 48-линейная гаубичная батарея, конница, инженерный батальона, 33-й автоброневой и 36-й авиационный отряды, транспорты и тыловые учреждения дивизии. Прочие части перебрасывались по железной дороге (одна стрелковая бригада до Покровска и две — до Николаевска). Всего было отправлено 15 150 красноармейцев, 4829 лошадей, 36 легких орудий, 4 тяжелых пушки и 4 гаубицы, 298 пулеметов, бомбомет, 4 броневика, 8 аэропланов[1741].

6 мая центр запрашивал данные для доклада начальнику Полевого штаба. Курсовик Ю.И. Григорьев выяснял, сколько полков бригады 33-й дивизии направлено по Волге и где они находятся, произведена ли погрузка другой бригады без одного полка на станцию Урбах. Как выяснилось, бригада была направлена на Николаевск в распоряжение Восточного фронта для дальнейшего движения на Самару, но ошибочно высажена на станции Мокроус. Ошибка произошла якобы из-за совпадения названий пунктов расположения этой бригады[1742] и была исправлена.

В дальнейшем историю с высадкой на станции Мокроус расследовал Реввоентрибунал 4-й армии. Через месяц после этих событий, 8 июня 1919 г., председатель Реввоентрибунала 4-й армии телеграфировал начальнику военных сообщений 11-й армии: «Прошу немедленно ответить на телеграммы [председателя военного трибунала] Юж[ной] группы Жилинского № 2888 и 3210: Что Вами было предпринято по выполнении приказа главкома о переброске 33[-й] див[изии] из Астрахани в Николаевск, чьим распоряжением див[изия] высажена в Мокроусе. Ответ направить в реввоентрибунал 4[-й] армии. Срочности требует Реввоенсовет республики № 820. Предвоентрибунала 4 Эльтман»[1743]. Однако расследование ничего не дало, так как лицо, отдавшее приказ о высадке, установлено не было, а перевозка осуществлялась по требованиям командования[1744]. Таким образом, это могла быть как случайная несогласованность, так и саботаж.

Тем временем 6 мая начальник штаба армии потребовал от начальника 33-й дивизии направить одну бригаду на Саратов и далее на Миллерово[1745], передав телеграмму Костяева от 5 мая: «Бригаду 33[-й] дивизии, следующую Волгой до Самары, главком приказал остановить [в] Саратове, оттуда жел[езной] дорогой направить на Миллерово и далее [в] распоряжение командюж Гиттиса. Своевременность выгрузки караванов в Саратове возлагается на ЦУПВОСО и штаб Вост[очного] фронта»[1746].

6 мая в оперативное отделение штаба 11-й армии поступили данные из управления начальника военных сообщений армии о том, что все стрелковые полки, кроме 289-го и 297-го, временно оставленных в Астрахани до особого распоряжения, отправлены. По Волге на пяти паротеплоходах и 15 баржах при 7 буксирных пароходах отправлены вспомогательные технические части: 6-дюймовая гаубичная батарея, 33-й автобронеотряд, 36-й авиаотряд, инженерный батальон, санчасть, 33-й отдельный кавалерийский дивизион, 48-линейная гаубичная батарея. Головная часть этих сил уже должна была достигнуть Камышина.

Начдив перемещался в Саратов на пароходе «Раскольников». В переброске войск были задействованы пароходы «Большевик», «Луч», «Красноармеец», «Мария», «Саруханы», «Кулибин», «Бурят», «Чернигов», «Рубин», «Комета», «Посланник» и «Крепыш»[1747].

Первый эшелон полков находился на станции Мокроус и, возможно, следовал по железной дороге на Николаевск[1748]. В Полевой штаб РВСР в Серпухов Вацетису сообщили, что в район Самары выступил последний эшелон 1-й бригады, а 3-я бригада проследовала через Урбах — Николаевск. Неправильно высаженную на станции Урбах бригаду перебрасывали второй день в Николаевск[1749].

Начальник ЦУПВОСО М.М. Аржанов еще 1 мая приказал перебросить бригаду 33-й дивизии по Волге[1750]. А командарм Жданов распорядился провести дознание по содержанию телеграммы Вацетиса № 2196[1751]. Однако ни одна из бригад по Волге отправлена не была, поскольку указания шли не напрямую командарму Жданову, а через ЦУПВОСО. Телеграмма от начальника штаба армии попала к начальнику военных сообщений. В итоге начальник дивизии требовал подвижной состав, а начальник военных сообщений армии готовил баржи и пароходы. Водным путем отправились только вспомогательные части и 7 мая штаб дивизии. Части были направлены в район Красный Кут — Ершов — Покровск. Однако для направления их на станцию Миллерово требовалось перебросить войска с левого берега Волги через Саратов — Ртищево — Балашов — Поворино — Лиски[1752].

Обстоятельность переписки по поводу отправки 33-й дивизии, казалось бы, не дает повода усомниться в добросовестности командования 11-й армии. Дивизия насчитывала 12 159 человек, 2847 лошадей, 41 верблюда, 836 повозок, 4 мотоцикла, 10 автомобилей, 16 орудий[1753]. В другом документе, однако, было указано о наличии в дивизии только 2795 человек, 713 лошадей, 41 верблюда, 119 голов рогатого скота, 204 повозок, 7 автомобилей, 6 орудий[1754]. Численность 3-й бригады дивизии резко сократилась вследствие тифа. Бригада была сведена в полк, а затем в батальон[1755], позднее вошедший в полк 34-й дивизии. Имущество терялось и при отправке эшелонов. Согласно рапорту коменданта станции Астрахань-I начальнику дивизии с копией в РВС 11-й армии от 6 мая 1919 г., эшелон 290-го полка открыл пулеметный огонь при отходе со станции и в ее пределах. По отходе эшелона на станции были подобраны 4 патронташа с 210 патронами, ящик с патронами, два ящика с артиллерийскими принадлежностями и один снаряд. Все имущество доставлено в ЧК[1756]. При погрузке 1-й бригады дивизии 6 мая было замечено много женщин, грузили предметы небоевого назначения, наблюдалась неорганизованность[1757].

7 мая была объявлена телеграмма председателя РВСР Л.Д. Троцкого о назначении новых членов РВС 11-й армии (И.С. Кизельштейна, С.М. Кирова и С. П. Медведева). На следующий день был объявлен боевой приказ № 005/оп по войскам и флоту армии о задаче армии поддерживать связь с 10-й армией и наблюдать пространство между Каспием и левым флангом 10-й армии. Задачу овладеть районом Петровск — Кизляр — Величавое — Гурьев требовалось выполнять совместно с флотом[1758]. На рейде Форта Александровского находился десант для направления в Петровск.

8 мая произошел разговор между Ждановым и начальником Полевого штаба Костяевым: «Костяев: Здравствуйте, Николай Александрович! Сейчас получена телеграмма от начвосо XI[1759], [в] которой указывается, что перевозка 33[-й] дивизии аннулируется, ибо ей будет дано другое назначение. Такой телеграммы от Полевого штаба никогда не исходило, и я прошу немедленно произвести строжайшее расследование, на каком основании начвосо XI дал такую телеграмму. Кроме того, немедленно мне сообщите, сколько полков идет водою и сколько перебрасывается и переброшено по ж[елезной] д[ороге], так как тут тоже какая-то путаница, ибо мне сообщили, что водой перебрасывается две бригады. На самом деле должна водою перебрасываться лишь одна бригада. Главком приказал немедленно прибыть бывшему начальнику 33[-й] дивизии в Серпухов. Вообще должен заметить, что работа штаба XI армии заставляет желать много лучшего. Этот штаб совершенно [Полевой] штаб не держит [в] курсе о проведении в жизнь наших заданий, и мы с большим трудом принуждены требовать нужные сведения. Пока все. Костяев.

Жданов: Здравствуйте, Федор Васильевич! Это для меня новость. Перевозку никто не отменял. Сейчас пришлю исчерпывающие телеграммы. Все.

Костяев: Ждем»[1760].

К полноценному расследованию неясных обстоятельств переброски дивизии подключился и начальник ЦУПВОСО М.М. Аржанов, известный своим крутым нравом[1761], что не замедлило отразиться на оперативных документах. Материалы расследования докладывались главкому. 8 мая Аржанов обратился к начальнику военных сообщений 11-й армии:

«Записка

Я начальник военных сообщений республики Аржанов. Позовите к аппарату начвосо 11[-й] армии и передайте ему следующее: 8 мая 20 часов 2 минуты Москва. Приказываю объяснить, почему Вы дали начальнику Полевого штаба депешу об аннулировании важных перевозок тридцать третьей дивизии, не адресовав ее копии мне. Кто Вам дал право аннулировать, то есть отменять перевозки? Отчего я не получаю от Вас никаких докладов о ходе перевозок, тогда как Вы обязаны это делать сами без напоминаний. Доложите немедленно, какая бригада по номеру пошла водой и какая сухим путем. Сколько пошло по воде — одна или две, если пошла одна по воде и одна по железной дороге, то согласно депеши главкома сего числа № 2150/оп [в] распоряжение командюж должно быть направлено две бригады. Предлагаю ежедневно к полуночи докладывать мне о количестве отправленных эшелонов за сутки как по жел[езной] дороге, так и водой. Ответственность за доклад возлагаю персонально на Вас. Независимо [от] всего телеграфируйте мне Ваш служебный стаж до занятия должности За[1762] 11. Первый доклад ожидаю сегодня. Зр[1763] Аржанов»[1764].

В тот же день с бригадами 33-й дивизии были направлены по дивизиону артиллерии и средства связи[1765]. Между тем армейское начальство жаловалось на нехватку имущества для развертывания армии[1766]. С передачей 33-й дивизии армия теряла и ценное инженерное имущество, поскольку почти все инженерные силы были сосредоточены в этой дивизии. По сути, армия лишалась инженеров. В результате в апреле была предпринята попытка оставить в армии хотя бы саперную роту для 34-й дивизии[1767]. Подобные действия, направленные на сохранение боеспособности армии, вполне могли выглядеть со стороны как саботаж и невыполнение приказов.

8-9 мая Вацетис потребовал переброски в распоряжение командующего Южным фронтом уже двух бригад 33-й дивизии. Их предписывалось перебросить по Волге и высадить в Царицыне, а далее направить по железной дороге через Поворино — Лиски на станцию Миллерово.

8 мая Жданов телеграфировал в Серпухов о результатах собственного расследования: «Произведенное мною расследование показало, что начвосо 11 Еременко была действительно 6 сего мая отправлена телеграмма № 44, [с] сообщением, что все распоряжения по перевозке 33[-й] дивизии [в] район Восточного фронта Николаевск и Самара аннулируются. Еременко [в] служебной командировке, по прибытии его будет произведено расследование. Что бы ни дало это расследование, сообщаю Вам, что отправка 33[-й] дивизии из Астрахани закончена и произведена следующим порядком: Волгой отправлены управления дивизии, 3 легких артиллерийских дивизиона, 6-дюймовая тяжелая, 48-линейная гаубичная батарея, конница, инженерный батальон, 33[-й] автоброневой и 36[-й] авиационный отряды, транспорты и тыловые учреждения дивизии. Прочие части дивизии отправлены железной дорогой — одна стрелковая бригада до Покровска, а прочие 2 до Николаевска: 290[-й], 291[-й] стрелковые полки, саперная рота 1[-й] бригады и рота связи той же бригады, 292, 293, 294[-й] стрелковые полки, саперная рота 2[-й] бригады, рота связи и полевой склад той же бригады, 295[-й], 296[-й] стрелковые полки, рота связи той же бригады и ружейный[1768] пулеметный парк той же бригады, итого отправлено 15 150 красноармейцев, 4829 лошадей, 36 легких орудий, 4 тяжелых пушки и 4 гаубицы, 298 пулеметов, 1 бомбомет, 4 броневика и 8 аэропланов»[1769].

Согласно телеграмме начальника Полевого штаба РВСР Ф.В. Костяева и комиссара Полевого штаба С.И. Аралова Жданову от 13 мая 1919 г. № 4199/ау/4367 бригады не могли быть включены в состав какой-либо дивизии фронта и не должны были менять нумерацию[1770]. 3-я бригада, предназначенная на Восточный фронт, подлежала высадке в Николаевске[1771]. Начальник штаба 11-й армии так формулировал итоговые указания центра: «В распоряжение командюж передается не одна бригада 33[-й] дивизии, а две бригады 33[-й] дивизии. Обе бригады, следующие из Астрахани, должны высадиться в Царицыне, откуда по жел[езной] дороге перебросить их на станцию Миллерово. Пункт высадки по указанию командюж. Таким образом, для Восточного фронта остается лишь одна бригада, выгружается в Николаевске»[1772].

10 мая главкому донесли, что дивизия была отправлена в соответствии с указаниями, а в Астрахани оставлен с разрешения главкома 289-й полк. Кроме того, в качестве конницы с 33-й дивизией было выслано около 500 сабель, а временно исполняющий должность начальника дивизии П.К. Мармузов заменен М.К. Левандовским, командовавшим 7-й кавалерийской дивизией (назначение исполняющим обязанности состоялось еще 6 мая, а предписание прибыть к новому месту службы для приема оперативных дел датировано 4 мая, 11 мая Мармузов был срочно командирован в Полевой штаб РВСР)[1773].

10 мая Вацетис телеграфировал Жданову, что согласно телеграммам Полевого штаба РВСР № 1858/оп и 110/93551 одна из пехотных бригад должна была быть переброшена из Астрахани в Самару по Волге. Между тем все части были отправлены по железной дороге, а транспорты, артиллерия, конница, вспомогательные части — по воде. Вацетис потребовал строгого расследования для выяснения виновных в неисполнении[1774]. Скорее всего, произошла путаница вследствие большого количества взаимоисключающих распоряжений. Вместе с тем в полной мере нельзя исключить и возможный саботаж командующего армией. Главком предписал в кратчайший срок произвести строгое расследование с целью привлечь к судебной ответственности лиц, виновных в неисполнении его приказания об отправлении одной бригады 33-й дивизии с обозом и артиллерией в Саратов по Волге[1775].

К 15 мая в армии насчитывалось 7850 штыков, 1512 сабель, 214 пулеметов, 29 орудий, 6 бомбометов, 6 аэропланов, 2 аэростата, 5 бронеавтомобилей, бронепоезд, 3211 лошадей, 15 404 человека[1776]. В тот же день начальник Полевого штаба РВСР запрашивал штаб армии о ходе формирования 34-й дивизии[1777].

Южный фронт ждал подкреплений, и попытки командования 11-й армии задержать войска воспринимались, видимо, болезненно. Жалобы шли сразу главкому. Так, командующий Южным фронтом В. М. Гиттис сообщил Вацетису, что Жданов, кроме разрешенного главкомом оставления в Астрахани полка, из 1-й бригады 33-й дивизии выделил и оставил в Астрахани по три лучшие роты 290-го и 291-го полков, а также роту связи с радиостанцией из батальона связи. В частях дивизии недосчитались 50 % обоза и лошадей. Оставлялись и ценные кадры. Так, начальник штаба дивизии за два дня до отправки был назначен военруком в Астрахань. 17 мая Вацетис потребовал все вернуть в дивизию в 24 часа, выслав по железной дороге на Царицын[1778].

16 мая возмущенный историей с переброской дивизии главком Вацетис телеграфировал Жданову: «Срочно донесите, на основании каких распоряжений Вами были произведены после моего приказа Алмаз (так в документе. — А.Г) для переброски на Вост[очный] фронт выделение из частей 33[-й] дивизии и ослабление их, а также перемещение командного состава, чем Вы только что сформировавшуюся дивизию не только ослабили, но и расстроили»[1779]. Вацетис приказал немедленно вернуть в дивизию все части и ответственных работников, изъятых из нее к моменту отправки на фронт[1780]. Вместе с тем центр запрашивал, какие силы могут быть выделены для действий в Новоузенском направлении.

18 мая Вацетису были представлены объяснения об обстоятельствах отправки дивизии. Жданов не только отверг все претензии Вацетиса, но и вновь упрекнул центр в обескровливании армии. Командарм отметил, что роты были взяты на пополнение нехватки в 1000 штыков в оставшемся полку из 290-го и 291-го полков (Жданов воспользовался разрешением оставить полк полного состава, а некомплект он изъял из отправлявшейся дивизии, причем взяты были шесть лучших рот[1781]), не нарушая организации полков и батальонов, так как армия готовила десант на Петровск, для чего требовались войска. Рота связи с радиостанцией была создана еще в 12-й армии, поэтому связь осталась на прежнем боевом участке до сформирования таковой в 34-й дивизии, кроме того, связь обслуживала 7-ю кавалерийскую дивизию, удаленную от командования армии на 200–300 верст. Весь обоз был отправлен полностью, но «не нужно закрывать глаза на то, что с 15 февраля, как только мы здесь находимся, ни одна повозка центром армии не была предоставлена, несмотря на то, что предреввоенсоветом 11 Мехоношиным было заказано тысяча повозок [в] начале февраля для Кас[пийско-]Кав[казского] фронта, которые и были саратовским губсовнархозом[1782] заготовлены, но центр не дал на них наряда до сего времени»[1783].

Жданов сообщил, что начальника штаба дивизии также не переназначали за два дня до отправки, он просто возвратился на тот пост, который занимал до направления в дивизию, причем оставлен он был по ходатайству губвоенкома и с согласия начдива на несколько дней для сдачи дел. Пост начальника штаба дивизии он занимал несколько дней, а прежде временно исполнял должность начальника штаба армии. Начдив Мармузов был отстранен из-за неуравновешенности и отсутствия опыта[1784].

20 мая телеграмма № 161/СК о положении в 11-й армии Ждановым была отправлена напрямую В.И. Ленину[1785]. Сделано это было в обход главкома Вацетиса, который 24 мая потребовал от армейского начальства объяснений[1786]. 21 мая директивой Вацетиса 11-я армия была лишена статуса отдельной и вместе с Каспийской флотилией с 26 мая подчинена Южному фронту[1787]. Позднее армия подверглась расформированию, а ее части были включены в состав 10-й армии.

Когда 23 мая частями армии было взято Величавое, на имя Жданова пришла следующая телеграмма Ф.В. Костяева с изложением требований главкома: «По сведениям Полевого штаба Вами отправлена с 33[-й] дивизией лишь дивизионная конница. Бригада же 7[-й] кавал[ерийской] див[изии] Вами удержана. Главком приказал донести им[1788], чем это вызвано и кто Вам разрешил так поступить, и приказать немедленно отправить на присоединение к 33[-й] дивизии все задержанные без разрешения главкома части, а также бригаду 7[-й] кавалерийской дивизии. Время отправления сорок восемь часов. Пехота должна быть направлена на Южный фронт…»[1789]

Из Астрахани сообщали, что кавалерия 33-й дивизии и бригада 7-й кавалерийской дивизии были отправлены из Астрахани еще 4 мая на барже № 142 при пароходе «Мария» и на барже № 6 при пароходе «Саруханы»[1790]. В этом контексте неясно, почему тогда же Жданов сообщил по прямому проводу командующему Южным фронтом В.М. Гиттису, что распоряжение об отправке всего задержанного без разрешения главкома из 33-й дивизии уже выполнялось, однако бригада 7-й кав[алерийской] дивизии находилась в соприкосновении с противником и не могла быть переброшена на соседний фронт без оставления фронта Серебряков-ская — Величавое[1791]. Сам Жданов показывал белым, что вместо одной бригады 7-й кавалерийской дивизии «послал 2 неполных эскадрона, ответив, что вся конница на фронте, где было всего два сильных разъезда (по 150 коней), а остальная конница более полка была в Оранжерейной и Лагани и Серебряковской, ничего не делая»[1792]. Затягивал Жданов и отправку роты связи. Для усиления путаницы полк 33-й дивизии, стоявший в Михайловке, Жданов переподчинил 34-й дивизии. В определенной степени его показания белым соответствуют оперативной переписке штаба армии и ходу событий. По всей видимости, приказ главкома все же выполнен не был. В данном случае, если Жданов действовал как саботажник, он наверняка старался оголить фронт, воспользовавшись распоряжением центра, и тянуть время.

В те дни армия находилась в сложном положении. Флот после столкновения с противником на Каспии у Форта Александровского 21 мая потерял часть судов и оставил базу — Форт Александровский, оказался непригоден для активных операций на Петровск и Баку. Теперь ему ставилась лишь задача охраны дельты Волги и обороны подступов к Астрахани[1793].

Штабом Южного фронта бригаду 7-й кавалерийской дивизии было разрешено временно оставить в армии[1794]. Однако выдергивание частей из ослабленной армии продолжалось, при этом ей ставились активные задачи. По сути, армия воспринималась главным командованием как резерв для латания дыр на Восточном и Южном фронтах. Так, 25 мая обсуждался вопрос взятия Гурьева. Но тогда же временно исполняющий должность начальника штаба Южного фронта В.Ф. Тарасов телеграфно распорядился об отправке 289-го полка 33-й дивизии в Царицын по Волге[1795]. 26 мая приказ повторил командующий Южным фронтом, потребовавший отправить полк в 24 часа со всеми командами и обозами. 289-му полку предписывалось придать одну легкую и одну тяжелую батареи[1796]. Полк был отправлен в ночь на 28 мая по реке до Царицына[1797]. 26 мая начальник штаба Южного фронта и командующий фронтом[1798] приказали немедленно перебросить в Царицын в распоряжение командующего 10-й армией 297-й полк, однако командующему сообщили, что распоряжение выполнено быть не может, так как такого полка в армии якобы не существует[1799]. После всех ослаблений к 1 июня в 11-й армии насчитывалось только 6811 штыков, 1561 сабля, 224 пулемета, 26 орудий, 6 аэропланов, 2 аэростата, бронепоезд, 4 бронеавтомобиля, 3136 лошадей и 20 290 человек[1800]. Астраханско-Каспийская военная флотилия насчитывала 3 крейсера, 5 эсминцев, 3 миноносца, 7 истребителей, 2 плавучие батареи, воздушный дивизион[1801].

Между тем конфронтация командования и РВС армии с главкомом не прекращалась. В начале июня 1919 г. Вацетис и Костяев были недовольны тем, что бригада 7-й кавалерийской дивизии удерживалась Ждановым, а с 33-й дивизией была отправлена только дивизионная конница[1802]. Однако РВС 11-й армии во главе с К.А. Мехоношиным, в свою очередь, возмущался прессингом Серпухова в связи с переброской 33-й дивизии. Коммунисты 11-й армии даже заявили, что не могут работать в военной организации[1803]. Более того, 1 июня Мехоношин обвинил Полевой штаб РВСР в преступных действиях, ведущих «к механическому падению Астрахани», так как войска забирали из армии постоянно[1804]. Влиятельный большевистский военный деятель требовал, чтобы Полевой штаб учитывал мнение фронтовых и армейских РВС[1805].

В истории с 33-й дивизией Жданов, если верить его показаниям, сыграл на несогласованности распоряжений советского командования. Так, главком И.И. Вацетис приказал отправить 33-ю дивизию на Восточный фронт по железной дороге, но потом изменил приказ и распорядился бросить ее на усиление 10-й армии А.И. Егорова, сражавшейся в районе Царицына, отправив войска по Волге. Телеграмма с отменой приказа была передана Мехоношину (военспецу Жданову не доверяли знакомиться с такими документами первым), однако Жданов не изменил приказ. Как следствие, одна бригада дивизии была направлена по Волге в соответствии с распоряжением Вацетиса, а другая бригада перебрасывалась по железной дороге и бесцельно пробыла некоторое время на участке восточнее Красного Кута в 100 верстах к востоку от Волги, что существенно облегчило действия II Кубанского корпуса белых под командованием генерала С.Г. Улагая на царицынском направлении[1806]. Командующий войсками советского Южного фронта В.М. Гиттис по этому поводу назначил расследование.

Анонимный очевидец событий в 11-й армии в связи с этим отмечал, что «Жданов не выполнил этого приказания в точности. Он начал перевозку, но не тем порядком, как ему было указано (вся пехота поехала по жел[езной] дороге и не в назначенные ей районы, а на ст[анцию] Мокроус); бригаду же конницы он и совсем не отправил.

Тем временем Вацетис приказал: сначала одну бригаду, следующую по жел[езной] дороге, повернуть на ст[анцию] Миллерово, а потом бригаду пехоты, перевозимую Волгой, высадить в Царицыне и передать на Южный фронт.

Поправить сделанные ошибки оказалось делом не легким: части были уже в дороге, и связь Жданова с ними потеряна.

Это вызвало большую и неприятную переписку между Вацетисом и Ждановым; первый ежедневно требовал от второго донести, почему им не исполнено то или другое из указанного выше приказа.

В результате Жданов был устранен от командования армией; но попали ли части 33[-й] стр[елковой] дивизии в пункты, указанные Вацетисом, мне неизвестно… вся энергия Жданова употреблялась на оправдание себя в глазах Вацетиса»[1807]. Нельзя не отметить, что объяснение причин саботажа нерешительностью командарма было выгодно, прежде всего, самому Жданову, возможно сознательно топившему серьезные начинания в бюрократической волоките и дебатах.

Не позднее середины мая 1919 г. в Астрахань для проверки состояния армии приехал председатель 59-й комиссии Высшей военной инспекции бывший Генштаба генерал-лейтенант Г.К. Корольков. Как известно, инспекция занималась проверкой РККА и выявлением недостатков в ее организации. Кроме того, по свидетельству Жданова, Корольков должен был сформировать отряд для действий против Гурьева, где имелись огромные нефтяные запасы (12 млн пудов).

По оказавшемуся справедливым предположению Жданова, Корольков проверял его работу. Именно Корольков осуществил расследование и 15 мая представил К.А. Мехоношину подробный доклад об обстоятельствах отправки 33-й дивизии. Генштабист провел сопоставление всех документов, резолюций и показаний опрошенных лиц по этому вопросу. Вывод его был следующим: «Война требует хорошо слаженного штаба, работающего как часы. Своевременность получения в частях распоряжений требует большой и вдумчивой работы без трений. Игнорирование штаба армии при отдаче оперативных распоряжений н е д о п у с т и м о (здесь и далее — разрядка документа. — А.Г), и потому отдача командармом всех распоряжений непосредственно и минуя штаб является с л у ж е б н ы м у п у щ е н и е м. План перевозки 33[-й] дивизии должен был [быть] заготовлен после получения депеши из ставки 16 апреля — этого сделано не было.

Этот план мог быть составлен и 20–21 апр[еля] по получении окончательного распоряжения об отправке, но и этого не было. План надо было составить штабу армии при участии штаба дивизии. На самом деле составление плана было поручено начдиву. От этого план перевозки был не полон и получен начвосо лишь 25 апр[еля], т. е. в день погрузки. Первоначальные требования подвижного состава штабом 33[-й] дивизии давались самые неопределенные, и надо удивляться, как мало было трений на этой почве.

Отсутствие плана, выработанного штабом армии, повело ко всем остальным недоразумениям при отправке 33-й дивизии.

Н е о б х о д и м о дать штабу армии работать планомерно и ни одного распоряжения не делать помимо [н]его. Только при этом условии будет обеспечена правильность и своевременность всех распоряжений, что составляет половину успеха всякого дела»[1808].

Если приставленный к Жданову комиссар Баландин не разбирался в военных вопросах и Жданов при нем мог отдавать практически любые распоряжения, то генштабист Корольков являлся знатоком военного дела и мог разоблачить враждебные действия. Тем не менее то ли в силу генштабовской этики и корпоративизма, то ли не обнаружив явного саботажа, он не выдвинул в адрес Жданова обвинений в измене. Доверявший экспертной оценке Королькова Мехоношин мог усмотреть из доклада лишь проявления нераспорядительности командарма.

По свидетельству Жданова, ни в одной другой армии не было должности главного комиссара, только комиссар штаба армии, поэтому Жданов решил свернуть свою подпольную работу. К тому же начались бои в непосредственной близости от Астрахани, участвуя в которых командарму пришлось бы помогать большевикам. Насколько можно верить его, конечно же, ангажированным показаниям перед белыми, он принял решение уйти со своего поста по болезни. В период следствия, проводившегося белыми осенью 1919 г., Жданов рассчитывал, что Астрахань вот-вот падет и все сказанное им документально подтвердится[1809]. Однако красные смогли удержать этот стратегически важный пункт.

Генштаба полковник А.С. Нечволодов, перебежавший к белым, 22 сентября (5 октября) 1919 г. показал в Ростове-на-Дону:

«1) Удостоверяю, что при переброске, согласно приказания главкома Вацетиса, 33^й дивизии из Астрахани в район армии т. Егорова — была допущена такая путаница, которая сильно замедлила прибытие этой дивизии в назначенный район.

Одна бригада ее была направлена по р[еке] Волге, а другая по жел[езной] дор[оге], причем последняя была заслана в сторону от Волги на восток верст на 100.

Ввиду такого опоздания прибытия 33^й дивиз[ии] и имевшего место нарушения ее организации при отправке — главкомом было назначено расследование этого дела. Немного позднее, в начале июля, ген[ерал]-м[айор] Жданов выехал в Москву.

2) В мае мес[яце] при г[енерал-]м[айоре] Жданове боевых (серьезных) операций в XI армии не велось.

3) После ревизии т. Корольковым (б[ывший] генерал Ген[ерального] штаба) деятельности г[енерал]-м[айора] Жданова к последнему был назначен особый комиссар т. Баландин.

4) Как образчик отношения г[енерал-]м[айора] Жданова к интересам Красной армии могу отметить назначение им бывшего писаря Корта — начальником 7[-й] кав[алерийской] дивизии»[1810].

Как отмечал очевидец, «Жданов, учитывая все обстоятельства, просил освидетельствовать состояние его здоровья на предмет увольнения от должности; ходатайство его было уважено; комиссия астраханских врачей признала Жданова неспособным к занятию строевых должностей; после чего Рев[олюционный] воен[ный] совет армии приказом по армии возложил командование армией на вр.и.д. нач[альника] 34[-й] стр[елковой] дивизии [А.С.] Смирнова.

Это произошло в последних числах мая.

Смирнов немедленно же вступил в командование армией»[1811].

И действительно, 23 мая Жданову старшим врачом Астраханской губернской больницы была выдана справка о том, что у бывшего генерала сильные головные боли, ослабление слуха и зрения, ограничение движения верхних и нижних конечностей вследствие трех контузий, причем с наступлением жаркого времени боли усиливались до того, что он даже не мог иногда работать[1812]. В акте медицинского освидетельствования, подписанном 29 мая начальником санитарной службы 11-й армии доктором Паевским, отмечалось, что Жданов годен только к службе в глубоком тылу в мирное время и при климатических условиях без резких колебаний[1813]. С 1 июня считался больным и начальник штаба армии бывший Генштаба генерал-майор А.Ф. Кадошников, которого временно заменял Ригельман[1814].

30 мая 1919 г. приказом войскам 11-й армии и Каспийскому флоту РСФСР № 369 Жданов вследствие поданного рапорта был освобожден от должности командующего 11-й армией по болезни. Его временным преемником стал начальник 34-й стрелковой дивизии А.С. Смирнов. Комиссар 34-й дивизии Ю.П. Бутягин был назначен комиссаром штаба армии. Приказ подписали председатель РВС армии Мехоношин и член РВС Киров[1815]. По приказанию председателя РВСР Л.Д. Троцкого командующим 11-й армией стал начальник штаба Кадошников[1816]. 3 июня Жданов сдал командование[1817]. Кадошников 9 июня телеграфировал начальнику штаба Южного фронта Н.В. Пневскому относительно командирования в штаб фронта: «[По] состоянию здоровья нуждаюсь [в] отдыхе, почему [в] настоящее время принять Ваше предложение не могу»[1818]. Возможно, отказ был связан с недавними событиями в армии и боязнью расследования.

Постановлением РВСР от 4 июня 1919 г. 11-я армия была упразднена, а ее войска с 10 июня переданы в состав 10-й армии[1819]. Передача управления войсками происходила в штабе 34-й дивизии[1820]. По мнению Троцкого, сообщенному 5 июня в ЦК, нужно «строжайше воспретить работникам 11-й армии разбежаться. Все они должны поступить в распоряжение Реввоенсовета Южного фронта»[1821]. Архив штаба армии в июне был сдан в тюках в штаб Южного фронта[1822].

Отправился в штаб Южного фронта и К.А. Мехоношин. Как принципиальный большевик, он не мог не сообщить о своих впечатлениях на самый верх. В архиве Мехоношина сохранился черновик его телеграммы В.И. Ленину о произошедшем, который представляет немалый интерес как в рамках данной темы, так и в целом для понимания источников оценки Лениным ситуации в РККА в тот период. Мехоношин сообщал: «Москва. Кремль, товарищу Ленину. Положение на Юж[ном] фронте не позволяет мне уделить время хотя бы для краткого доклада и тем более приехать в Москву [для] доклада Цека. Между тем мои предположения относительно частью ошибочной, частью преднамеренно лживой информации Вас и Центрального комитета партии в вопросе наших операций по овладению Каспием и Кавказом, что привело Центральный комитет к неодобрению работы как раз тех товарищей, которые, в точности выполняя директивы ЦК, безусловно, правильным путем шли к главной цели, подтвердились полностью — белогвардейская сволочь, пользуясь постоянным отсутствием тов. Троцкого, по причинам совершенной непригодности, канцелярской сущности, разгильдяйства и заскорузлому бюрократизму тех товарищей, на которых наша партия возложила ответственность за действительное осуществление контроля в высших военных учреждениях, творит свое гнусное дело безнаказанно, применяя самые разнообразные приемы. Многомесячный опыт работы на фронтах, где я нахожусь буквально с июня прошлого года, опыт работы в Наркомвоен с самого начала учреждения этого комиссариата, знание старой империалистической армии привели меня к глубочайшей уверенности в изложенном выше. Вот факты, не требующие никаких пояснений. Первое. Чем можно объяснить, что Полевой штаб, имея совершенно точные сведения о положении на Кас[пийско-]Кав[казском] фронте, отдает приказ об отправке 33[-й] дивизии, уверяя Совет обороны в полной обеспеченности этого района, в то время, когда дивизия уже частично исполняла боевой приказ [по] наступлению на Кизляр. Второе. По каким причинам часть этой дивизии, как это мы предлагали, не была передана в 10[-ю] армию в момент, когда эта армия была готова нанести удар на Ростов и Новочеркасск с тыла и захватить ст[анцию] Тихорецкую. Третье. Почему 33[-я] дивизия, это с трудом организуемое войсковое соединение, раздирается на части (одна бригада на Вост[очный] фронт, две бригады — на Юж[ном] фронте, один полк в 10[-й] армии, инженерный батальон оторван от дивизии) — почему сделано все, чтобы не послать дивизию туда, куда нужно, почему сделано все, чтобы разрушить дивизию как мощное целое. Только искусная белогвардейская рука при содействии ничего не видящих и не знающих комиссаров и заместителей может так ловко творить свое контрреволюционное дело»[1823]. Как видно из документа, Мехоношин не подозревал в случившемся Жданова (который мог быть в какой-то степени причастен к раздергиванию частей дивизии), а возлагал вину на Полевой штаб и контрреволюционеров в нем. Вопрос о том, мог ли Мехоношин подпасть под влияние бывшего генерала, остается открытым. Остается открытым и вопрос о том, почему советская Ставка столько раз меняла свои распоряжения, что привело к путанице и конфликтам. Как бы то ни было, сведения Мехоношина, будучи доведены до Ленина, вполне могли служить одним из оснований для раскручивания летом 1919 г. дела Полевого штаба РВСР, в ходе которого были арестованы Вацетис, Костяев и их окружение[1824].

Жданов уехал в Москву, где некоторое время велось расследование его распоряжений в отношении 33-й дивизии, а сам он якобы болел. Как сообщал Жданов в своих показаниях белым, главком Вацетис и начальник Полевого штаба РВСР Костяев «к счастью… попали в тюрьму»[1825](арестованы по делу Полевого штаба РВСР летом 1919 г.), в результате чего Жданов остался не разоблаченным.

Завершая изложение астраханского периода деятельности Жданова, нужно отметить, что в конце июня 1919 г. чекистами был раскрыт контрреволюционный заговор в Астрахани. В руках у подпольщиков оказался список ответственных советских работников, подлежавших ликвидации в случае восстания. Как выяснилось, подпольщиками велась агитация в рабочих батальонах, а руководители заговора находились на службе в военных учреждениях, в штаб армии являлись агенты Деникина с подложными документами, через Астрахань проезжали курьеры с белого Юга на Восток и обратно. Аресты участников заговора прошли 1–2 июля. В общей сложности было арестовано около 160 человек[1826]. О связи Жданова с этой организацией данных нет. Тем не менее в городе у него могли быть сообщники.

По распоряжению Л.Д. Троцкого и нового главкома С.С. Каменева Жданов был направлен на Украину[1827]. В черновых учетных материалах РККА по кадрам Генштаба есть упоминание об откомандировании его с Южного фронта в Харьковский укрепрайон в июне 1919 г.[1828] Впрочем, вероятно, это было только на бумаге. Реально же 11 августа он выехал из Москвы в Киев в распоряжение командующего 12-й советской армией бывшего Генштаба генерал-майора Н.Г. Семенова. Согласно приказу РВСР по личному составу армии № 177 от 14 августа 1919 г. Жданов с 1 июня освобождался от должности командующего 11-й армией и назначался в распоряжение командующего 12-й армией с боевым окладом, присвоенным по должности начальника дивизии[1829]. Отправка была вызвана тем, что новый главком Каменев распорядился всех генштабистов, не занимавших должностей, направить на фронты[1830]. С 17 августа 1919 г. Жданов занимал пост инспектора запасных войск в Киеве, а 26 августа получил назначение на должность начальника 2-й сводной советской дивизии, находясь на которой 17 (30) августа бежал к белым[1831]. В РККА его разыскивали уже в сентябре 1919 г., однако в штабе 12-й армии его не оказалось, в итоге Жданов числился пропавшим без вести при эвакуации Киева и находящимся в неизвестном отсутствии[1832].

2 (15) сентября 1919 г. Жданов должен был дать показание, почему не смог перейти на сторону белых ранее[1833]. Судебно-следственная комиссия 3 (16) октября просила начальника отдела Генерального штаба военного управления назначить экспертов из офицеров Генштаба по делу Жданова. Эксперты пришли к заключению, что на службу большевикам Жданов поступил добровольно[1834]. 20 октября (2 ноября) было вынесено постановление судебно-следственной комиссии при штабе главнокомандующего ВСЮР о прекращении производства по делу Жданова. Однако главный военный прокурор ВСЮР генерал-лейтенант И.А. Ронжин 20 ноября (3 декабря) наложил на документ резолюцию: «Не согласен. Дело представляется гл[авнокомандую]щему»[1835].

13 (26) ноября 1919 г. в Ростове-на-Дону было составлено заключение главного военного и военно-морского прокурора по делу Жданова: «Расследование[м] по делу устанавливается, что большевистский переворот в октябре 1917 г. захватил генерала Жданова на фронте, где он командовал дивизией. Когда дивизия в феврале 1918 года отходила в тыл, генерал Жданов под Люцином был взят немцами в плен, откуда, однако, вскоре бежал. В начале мая под Севском его захватила банда Ремнева и едва не повесили. Перехваченный бандой генерал Жданов был сначала отправлен в Брянск к генералу Сытину, а затем в Калугу в распоряжение генерала Егорьева, который взял его на учет и послал в Оршу командовать отрядом против немцев. 1 июля генерал Жданов был вызван в город Москву и оставлен при окружном комиссариате военным руководителем. В этой должности генерал Жданов пробыл до 1 февраля 1919 года. Проболел три месяца, уклоняясь от посылки на фронт. Окружным комиссаром в Московском округе был Муралов, правивший округом по-диктаторски и не признававший чужого мнения. Фактически все распоряжения по округу отдавал сам Муралов. Генерал же Жданов оставался все время в стороне, не пользуясь ни авторитетом, ни влиянием, хотя и присутствовал при всех докладах начальника штаба. Штаб у Муралова доверием не пользовался, а у него были свои доверенные лица, ведавшие различными отделами.

В ноябре 1918 года, когда на Кавказе были разбиты 11[-я] и 12[-я] советские армии, генерал Жданов был назначен в Астрахань, но от поездки под предлогом болезни уклонился. Однако в январе ему приказано было выехать, а в феврале его назначили командующим XII армией, а впоследствии XI армией, сформированной из остатков двух армий. Из Астрахани в апреле генерал Жданов пытался на автомобиле уехать, но не оказалось бензину, почему попытку пришлось оставить.

Во время обозначившегося первоначально наступления адмирала Колчака, а затем корпуса Улагая, создававшего угрозу Волге, главнокомандующий Вацетис, первоначально отдавший распоряжение отправить недавно сформированную 33-ю дивизию на Восточный фронт, изменил это решение, приказав отправить водой эту дивизию на помощь армии Егорьева. Телеграмму с таким распоряжением, полученную в штабе, генерал Жданов скрыл между бумагами, вследствие чего дивизия, отдельные эшелоны которой уже грузились на железную дорогу, не отправленная водой, не пришла к месту назначения. Сверх того, генерал Жданов, по его объяснению, умышленно задержал отправление подкреплений. Армия Егорова[1836], не поддержанная вовремя, была оттеснена к северу. По поводу этой операции было назначено даже расследование. Вскоре после этого генерал Жданов уехал в Москву, так как предвидел необходимость принять участие в боевых действиях под Астраханью, от чего хотел уклониться, а для этого подал рапорт об отчислении по болезни. За его пребывание в течение 3½ месяцев в 11[-й] и 12[-й] армиях боев не было. Прибыв в Москву в конце мая, генерал Жданов около двух месяцев не получал никакого назначения. 29 июля он был командирован в Киев в распоряжение командующего XII армией Семенова, вследствие последовавшего распоряжения нового главнокомандующего Каменева об отправке на фронт всех не занимающих должностей офицеров Генерального штаба. По прибытии в Киев 4 августа генерал Жданов получил назначение на должность инспектора запасных войск, а 13 августа был назначен начальником 2-й сводной советской дивизии. Прокомандовав фактически два дня, генерал Жданов 17 августа бежал из дивизии при такой обстановке. Находясь с дивизией в районе Бахмач — Нежин и зная о предполагавшемся наступлении Добровольческой армии, генерал Жданов умышленно поставил свою дивизию в положение, невыгодное для боя, и, воспользовавшись обстановкой, с опасностью для жизни своей и жены, бежал из расположения дивизии через патрулей из латышей.

Дававшие по настоящему делу заключение эксперты из офицеров Генерального штаба высказались, что генерал Жданов, хотя и поступил на службу к советской армии добровольно, но, по-видимому, под впечатлением наступления немцев, и хотя он не сочувствовал советской власти, однако принес ей существенную пользу в течение первого года своего пребывания уже одним своим присутствием, являясь авторитетом для младших чинов, как генерал-майор Генерального штаба. Находясь же у советской власти с самого начала, способствовал ей создавать армию. Впоследствии, когда генерал Жданов сделался более самостоятельным, употребил все усилия к тому, чтобы принести советской власти наибольший вред, а при первой возможности перешел в Добровольческую армию.

Судебно-следственная комиссия, не усматривая оснований к возбуждению судебного преследования против генерала Жданова, постановила дело о нем прекратить дальнейшим производством»[1837].

Главный военный прокурор ВСЮР генерал-лейтенант И.А. Ронжин отметил: «…принимая во внимание, что генерал-майор Жданов, поступив на службу к советской власти в самом почти начале ее создания, на занимаемой им ответственной должности военного руководителя принес существенную пользу этой власти, так как принимал участие в организационной работе по созданию Красной армии, а впоследствии, назначенный на должность командующего советской армией, составленной из остатков двух армий, также оказал не менее существенное содействие советской власти в деле создания армии, я полагаю, что виновность его по закону от 30 июля с/г является вполне установленной»[1838], вследствие чего в отношении Жданова должно было быть возбуждено судебное преследование.

Жданов обвинялся в том, что, «поступив на службу к советской власти и состоя с 1 июля 1918 года по февраль 1919 г. на ответственной должности военного руководителя в Московском округе, принимал участие по означенной должности в деле организации военного управления и создания Красной армии, а затем, находясь на ответственной командной должности командующего сначала XII, а затем XI советскими армиями, выполнял связанные с этой последней должностью обязанности по управлению войсками, входившими в состав армии, и их устройству, сознавая, что своей деятельностью оказывает существенное содействие советской власти в деле создания Красной армии, служащей опорой этой власти внутри России, и в ее борьбе с Вооруженными силами Юга России»[1839]. За службу у большевиков на ответственных постах и принесение им существенной пользы Жданов подлежал военно-полевому суду по закону от 30 июля (12 августа) 1919 г.

Военно-полевой суд, собранный по приказу главнокомандующего ВСЮР № 2712 от 5 (18) декабря 1919 г.[1840], заседал 8 (21) декабря с 10 часов утра в здании Таганрогского окружного суда[1841] в закрытом режиме. Состав суда был следующим: председатель — генерал от инфантерии В.В. Болотов, члены: генерал-лейтенант В.Г. Пащенко, генерал-майоры В.В. Харламов, М.Ф. Гржибовский, И.Д. Иванов. В качестве свидетелей были запрошены генерал от кавалерии П.П. Калитин, Генштаба полковник А.С. Нечволодов, полковник А.И. Домбровский, полковник П.П. Лаппо, капитан гвардии А.Н. Краузе, поручик С.А. Войтына, инженер П.-Э.Д. Экис и супруга Жданова. Список этих лиц предложил сам подсудимый[1842].

Жданов на заседании суда заявил: «Я служил у большевиков, будучи мобилизован насильно. Я со своим делом совершенно не знаком и потому прошу суд огласить некоторые показания из моего дела»[1843]. Просьба генерала была исполнена. В 13 часов суд завершил утреннее заседание, в 14.10 был зачитан оправдательный приговор Жданову, как вынужденно служившему в РККА и помогавшему белым на командных постах[1844], а в 14.15 суд завершил свою работу.

Не зная о судьбе нашего героя, к начальнику Всероссийского главного штаба 14 ноября 1919 г. обратился его брат (проживал в Москве по адресу: Б. Козихинский переулок, д. 17, кв. 3), который просил сообщить о судьбе бывшего генерала. Брат знал по слухам, что Жданов расстрелян Деникиным, и хотел уточнить эти данные[1845]. В действительности расстрелян он не был, но дальнейшая судьба генерала Жданова по-прежнему остается малоизвестной.

Жданов без инициалов под № 1107 указан в списках эвакуировавшихся из Севастополя в ноябре 1920 г. на пароходе «Сцегед»[1846]. В списках указывались дети, однако при Жданове никто не обозначен. Генерал эмигрировал в Болгарию, на март 1923 г. проживал в городе Белоградчике[1847]. По некоторым данным, скончался в 1928 г. в городе Казанлык[1848].

Парадоксальным образом история генерала Жданова на его Родине на этом не завершилась. 29 мая 1923 г. дочь Жданова Нина Николаевна Жданова-Мартынова, проживавшая в Тамбовской губернии (станция Земетчино, Марсовский хутор), обратилась к командующему войсками Московского военного округа Н.И. Муралову: «Сим удостоверяю, что я дочь Жданова Николая Александровича, бывшего военного руководителя города Москвы и погибшего во время Гражданской войны против белых под Киевом в 1921 году, будучи командующим Южным фронтом.

После его смерти остался 12-тилетний его сын, который до сего времени находился при мне и на моем иждивении, но в силу сложившихся очень тяжелых для меня условий я не имею возможности дать [ему] какое-либо образование, а поэтому прошу Вашего распоряжения принять его в одну из военных школ.

Помимо вышеизложенного в городе Алексине Тульской губ[ернии] у меня был небольшой дом, каковой согласно декрета должен быть передан в собственность. По наведенным справкам Алексинский совет согласен возвратить мне дом с условием, если я представлю ему распоряжение из Москвы. Не имея представления, куда обратиться, я вынуждена просить Вашего распоряжения.

Считаю долгом упомянуть, что мой отец, будучи партийным, был командирован Вами на Южный фронт, где погиб, и после его смерти до сего времени я абсолютно никакой пенсии не получала, а посему прошу о выдаче единовременной субсидии для меня и моего малолетнего брата.

Желательно ответ получить теперь же, так как приехала в Москву из Тамбовской губ[ернии] только по этому делу и не имею возможности оставаться долго в Москве»[1849].

По-видимому, женщине поверили на слово, и проверять детали биографии ее отца никто не стал (к слову, партийным он никогда не был и не командовал Южным фронтом). Далее сам Муралов направил ходатайство в Реввоенсовет республики, добавив, что Жданов погиб от сыпного тифа в плену у Деникина. Заместитель председателя РВСР Э.М. Склянский поддержал обращение. Склянский и помощник управляющего делами РВСР Н.В. Пневский в июне 1923 г. обратились в комиссию по назначению персональных пенсий при Наркомате соцобеспечения: «Командующий войсками Московского военного округа возбудил ходатайство о выдаче единовременного денежного пособия дочери покойного командующего Южным фронтом тов. Жданова Н.А. -Нине Николаевне Ждановой в размере 5000 рубл[ей] и о назначении персональной пенсии малолетнему сыну тов. Жданова до получения им образования.

Покойный Жданов занимал ответственные должности в Московском округе и, будучи командующим Южным фронтом, погиб от сыпного тифа в 1921 г., в плену у Деникина.

После Жданова осталась дочь Н.Н. Жданова и сын 12 лет, состоящий в настоящее время на ее иждивении, но Н.Н. Жданова, находясь в тяжелых материальных условиях, не имеет возможности дать образования и содержать упомянутого своего брата, сына покойного Н.А. Жданова, а также возможности поместить его в ВУЗ, как не достигшего необходимого возраста.

Ввиду изложенного и принимая во внимание большие заслуги перед республикой покойного Н.А. Жданова, я ходатайствую о назначении дочери его гр[ажданке] Н.Н. Ждановой пособия в размере 5000 р[ублей] (дензн[аками] [19]23 г.) и о назначении персональной пенсии малолетнему сыну его до получения им образования в порядке постановления СНК от 16 февраля с.г. (приказ РВСР № 461 с.г.).

Приложение: переписка ком[андующего] войсками МВО от 1 июня за № 897/л — всего на двух листах»[1850]. Каким образом можно было погибнуть в плену у Деникина в 1921 г., когда широкомасштабная Гражданская война уже завершилась, а Деникин являлся рядовым эмигрантом, видимо, никто не поинтересовался. Не проверили и партийность Жданова. Также неясно, откуда Н.И. Муралов узнал о том, что Жданов погиб от сыпного тифа (в заявлении дочери генерала об этом не упоминалось). Остается открытым вопрос и о том, почему дети Жданова, если они бежали с ним к белым, позднее оказались в СССР, а не эмигрировали с отцом и мачехой.

В результате семье военспеца была назначена пенсия в размере 25 руб., которая выплачивалась до 1 марта 1934 г. Впрочем, поначалу с выплатами возникли сложности, что потребовало обращения дочери Жданова в ЦК РКП(б) 31 марта 1924 г.: «Николай Александрович Жданов служил с первых дней революции, первое время был нач[альником] див[изии] Оршанского отряда, после военным руководителем г. Москвы и в 1920 г. был отправлен на Астраханский фронт, после на Южный, где и погиб [в] 1921 г. После его смерти остался его сын Серафим 13 л[ет], на воспитание которого в 1923 г. с июня была отпущена пенсия 3/8 17[-го] разряда ответ[ственных] работ[ников]. После того как все это дело было передано в г[орода] Тамбов и Моршанск в собес, по месту жительства, дело резко переменилось — всякая выдача почти прекратилась — за все время только в феврале 1924 г. 6[-го] чис[ла] после массы мытарств, обращений к местным партиям и организациям, мне удалось получить незначительную часть причитающейся пенсии, причем и эта скромная ссуда была выдана Моршанским собесом по непонятному толкованию»[1851]. По-видимому, в дальнейшем этот вопрос удалось урегулировать. Как бы то ни было, история назначения персональной пенсии РСФСР семье военспеца-перебежчика выглядит курьезом.

Деятельность бывшего генерала Н.А. Жданова на ответственных постах в РККА вполне характерна для поведения части офицерства в то переломное время. Возможно, он не был активным белым подпольщиком, доказательства чему имеются в основном лишь в его собственных показаниях. Тем не менее сохранилась масса свидетельств его крайне пассивного и осторожного поведения на высоких должностях в Красной армии. Жданов, очевидно, не стремился принести большую пользу большевикам, всячески уклонялся от активного участия в Гражданской войне и при первой возможности перешел на сторону белых, успешно наступавших осенью 1919 г. на советский центр. Сдавшись белым, Жданов передал им всю оперативную информацию, которой владел. Он не был одинок в подобных действиях. По всей видимости, задним числом он приписал себе заслуги в срыве переброски советских войск и формирования соединений, для чего использовал реально имевшую место неразбериху в армии весной 1919 г. Как бы то ни было, своими действиями он принес пользу белым. Будем надеяться, что дальнейшее углубленное изучение военно-политической истории Гражданской войны позволит существенно расширить наши представления об истинном поведении представителей советской военной элиты в тот непростой период, в том числе о действиях командарма Жданова.

ПРИЛОЖЕНИЕ