Изувер

Глава 7 МАРИНКИН СЕРВИС

Киоск этот привлек внимание Койота своим названием. «БРАТАН». Стоял он рядом с Дворцом шинников, в ряду таких же бронированных торговых точек, ничем особенным не выделялся, а вот название… Сразу дохнуло чем-то родным, хорошо знакомым. Отец не раз называя своего кореша Андрюху этим ласковым и ко многому обязывающим словом, да и в общении с другими своими собутыльниками слово это употреблял.

И если уж отец говорил: «Ты, братан, не возникай тут, не надо…», или: «Братан, я же сказал — заглохни!» — обращение это оказывало магическое действие. Может быть, конечно, и не само слово, а интонация, с какой оно произносилось. Интонациями отец владел хорошо, если было нужно, в слове «братан» звучал морозец, проникающий до кишок. И далеко не каждый этот морозец выдерживал.

В «Братане» набор товара стандартный: батареи разномастных бутылок со спиртным, сигареты, жвачка, презервативы, консервы, «Сникерсы» и «Марсы», конфеты. Но Койота привлекло еще и видное издалека мигающее электрическое табло: «СВЕЖЕЕ ПИВО. ЗАЙДИ, ДРУГ!»

Друг Паша зашел. Было жарко, и пива ему хотелось. Но оказалось, что «Жигулевское» отпускается «в свою посуду».

Тут же, из-за угла киоска, возник зачуханного вида «бизнесмен» с пустой банкой. Небритая эта харя, любезно ухмыляясь, предложила условия:

— Оставишь пару глотков, земляк. С утра после вчерашнего маюсь.

Банка была грязная, захватанная Бог знает какими лапами, и Койот, хоть и не привыкший к ресторанным изыскам, все же поморщился. Посмотрел на выглядывающую в окошко продавщицу, и та сейчас же крикнула на конкурента.

— Вали отсюда, придурок! Клиентов у меня отпугиваешь своей банкой. Иди умойся сначала.

Харя отступила в тень, подала оттуда, из безопасного места, жалкий протест:

— Ну че ты, Марин? Я же человеку добро хотел сделать.

— Какое добро?! — снова закричала Марина — молодая пышногрудая красавица лет тридцати.

А голос у нее крутой — труба! С таким голосом только парады на Красной площади принимать Уж эта бы рявкнула так рявкнула. «Пара-а-а-ад, сми-и-и-и-ир-на-а! На одного лииейного-о дистанции-и-и… Поротно-о-о-о…» Койот даже вздрогнул, сразу вспомнил армию, Даурию, что в Забайкалье, и своего ротного командира капитана Гнидозуба. У того тоже голосище был, да вот такая же, как у «бизнесмена» с банкой, красная физиономия. Под цвет погон.

— Ты, может, в этой банке мочу ходил сдавать, а теперь человеку предлагаешь! — по-прежнему громогласно, напористо, будто танк, продолжала наступление Марина. — Козел вонючий, Ошиваешься тут, возле культурных заведений. Скажу вот Борису Григоричу, он тебя враз образумит. Или парням намекну…

При упоминании имени хозяина торговой точки харя мгновенно исчезла. Как и не было.

А Марина, одержавшая верх в конкуренции за полное владение клиентом, сразу переменялась.

Круглое ее, пышущее здоровьем лицо расплылось в улыбке.

— Не беспокойтесь, молодой человек, для вас я кружку найду. — И выхватила откуда-то снизу, из-под прилавка, чистую пивную посудину. — Это мы ханыгам кружки не даем, а для порядочной публики держим.

Голос Марины при этом слетел с высоких и грозных частот, ворковал теперь на средних, мш — ких регистрах, обволакивал. Она подождала, пока пена осядет, еще подлила и потом уже подала кружку. Рука у Марины мягкая, пухленькая, и она, словно бы невзначай, коснулась руки Койота.

— Пейте на здоровье.

— Спасибо.

Койот посасывал пиво, поглядывал на продавщицу, а она — на него. У киоска никого больше не было, и Марина быстренько осмотрела себя в зеркало, что-то там подправив в ярко-рыжих кудряшках, завела с клиентом светский разговор:

— Что-то я вас раньше тут не видела?

— Я тоже.

— А живете где?

— Возле Дмитровского рынка.

— А-а… А в наших краях как оказались?

— Прослышал, пиво в «Братане» хорошее, вот и приехал. Специально.

Маринка поверила, синие ее смешливые глаза озорно блеснули.

— А что?! Вы не улыбайтесь. Вон, в «Весте», да и в «Фениксе» не пиво кислятина. Девки внаглую разбавляют. А у нас Борис Григорич строгий, не допустит. Лучше, говорит, чуть дороже продать, зато свежее. Чтоб клиент у меня довольный ушел. Потом он еще придет. А кислятину только вон такие ханыги пьют… — и она еще раз выглянула в окошко — не появилась ли знакомая эта харя.

— А кто это — Борис Григорьевич? — спросил Койот.

Марина повнимательней заглянула ему в глаза. Стоит ли продолжать эту тему и отвечать на вопрос? Может, мент какой пришел тут что-то вынюхивать, а она распинается с незнакомым человеком, производственные тайны ему раскрывает, конкурентов хает… Впрочем, нет, на мента парень не похож: те в нос сразу корочки суют, требуют отвечать на вопросы начальственно, ведут себя по-хозяйски даже в самом ларьке. А у этого в глазах какая-то настороженность, робость. То ли его обижают всегда, то ли он сам по какому-то поводу комплексует. А так парнишка ничего: интеллигентного вида, худощавый, одет, правда, средненько. И взгляд у него какой-то голодный.

Понизив голос, Марина спросила:

— Вы когда-нибудь про… Кашалота слышали? Ну, прозвище такое.

Еще бы Койот не слышал про Кашалота! Хозяин всего Заводского района, Бог и судья почти всего Левобережья. О нем даже отец как-то говорил: вот, мол, умеют люди жить. Урка — клейма негде ставить, а придавил почти полгорода, и хоть бы хны. И коммерсанты под ним, и менты. Молодец, одним словом. Конечно — он молодой, энергичный, силенок на вес хватает. Не то что мы, старые пер… прости мою душу грешную!

— О-о! Вон у кого я пиво-то пью! — только и сказал Койот. В голосе его прозвучали восторженные, уважительные нотки.

Марине это понравилось. Она тут же налила вторую кружку, сказала:

— Бесплатно. От фирмы.

Койот не стал отказываться. Денег у него почти не было, он и приехал сюда, к шинному заводу, к одному приятелю в надежде перехватить на недельку сотню-другую. Людка, что называется, запилила: давай деньги, и все тут. Костика кормить нечем. Ты мужчина, отец, добывай средства… Стерва! Замучила совсем, помешалась на этих деньгах. Хотя, с другой стороны, она права…

А пиво и вправду свежее, отличное! В голову даже шибануло. Надо будет сюда еще как-нибудь приехать.

Койот не заметил, конечно, как Марина плеснула в кружку водки из стоявшей под прилавком бутылки. «Ерша» она сделала сознательно. Кашалот еще месяца два назад, в мае, наказал ей: присмотри трех-четырех парней. Пиво пьют, разговоры разговаривают.

Марина знала, кого именно ищет хозяин, кто ему нужен. Дело свое он расширял, забот прибавлялось, нужны были новые мордовороты. Кашалот и сам их довольно активно искал, но и продавщицам своим из «Братана» задание дал. Понятно, что первая беседа у киоска — это, так сказать, начальная стадия, оценивающая — внешние данные и т. п. Да и видно же человека, у девиц глаз наметанный, много они тут, у своего киоска, народу повидали. Потом «кадр» попадал в руки самого Кашалота, тот говорил с ним с глазу на глаз, проверял по своим канатам, капитана Мерзлякош подключал. Словом, кандидат в боевики фирмы «Братан и K°» проходил очень серьезную проверку, словно собирался трудиться на закрытом оборонном объекте.

Завлекать этого незнакомого парня Марина взялась и по другой причине: была она сейчас свободная во всех отношениях: муж загулял с другой, бросил ее, маленькая дочка, Ксюша, жила у бабки, в деревне, а одной в уютной двухкомнатной квартирке на набережной Авиастроителей было скучновато. Да и молодой организм требовал своего, а всякие там муляжи и вибраторы Маринка не признавала. Ей нужен был живой молодой мужчина, который бы не только хорошо умел делать мужское свое дело, но и говорил бы с ней на разные темы, развлекал.

Койот Марине понравился с первого взгляда, хотя она тут же увидела, что он моложе ее года на три-четыре, а то и на все пять, что застенчив и даже робок. Из какой-нибудь бедной интеллигентной семьи — преподавателей или врачей.

Что-то в нем такое было, было. Вежливая улыбка, через слово «извините» да «пожалуйста», твердое «вы». С другим клиентом Маринка давно бы уже перешла на «ты». Женщина она контактная, вела себя с людьми запросто, хотя и дифференцированно, то есть смотря по обстоятельствам. Могла и поорать, если надо, матерком шугануть всякую там околокиосочную пьянь. А с интеллигентными пьющими толковала адекватно, без мата. Хотя сейчас интеллигент пошел… это они слова напридумывали: трахать, вафлю дать, козу раком поставить… А другие, как идиоты, повторяют.

Этот же парень ей понравился. Сразу и бесповоротно. Что-то дрогнуло в ее опытном сердце, и тепло разлилось по животу. Она решила, что вовсе не обязательно кадрить его в помощники Кашалота — какой из этого интеллигента «боевик» или «мордоворот»?! Этому бумажки где-нибудь в конторе подшивать, за компьютером сидеть, на худой конец киномехаником в кинотеатре быть.

Почему Марина про кинотеатр подумала, она и сама не знает, может, потому, что вчера по телевизору хороший фильм смотрела, и там, в кинобудке, любовь показывали между киномехаником и его женщиной… А боевика из парня этого не получится, нет. Там нужны гориллы, с буграми мышц у локтей, со зверскими рожами. Чтоб клиентура Бориса Григорича от одного их вида штаны бы себе мочила. (Вот, опять «интеллигенты» бяку эту придумали!)

«Возьму я его себе», — решила Марина, щедро подливая из вербовочного фонда пиво и водку.

Фонд этот немереный, бывает, что клиент выпьет на дурничку, пообещает встретиться с шефом, позвонить, даже заготовленный на бумажке номер телефона с собой заберет, да и канет. Бывало такое, бывало.

Разница в возрасте Марину не смущала. Ей и хотелось парня помоложе. Ровесники и те, кто постарше, за тридцать, уже поистаскались: кто водкой чрезмерно увлекался, а кто уже на иглу перешел. Эти совсем пропащие люди. У нее был один такой, из наркоманов. Лет двадцати пяти, а старик-стариком, импотент. Не член у него, а., аппендикс… ха-ха-ха… презерватив с теплой водичкой. Тьфу! Вот придурки! И чего колются, зачем?

Какой в этом толк? Ну, кайф, наверное, ловят, как они сами говорят. Так ей этот, с жидким членом, втолковывал. Да ты настоящий кайф на бабе лови, идиот! На такой вот, как она, Марина! Огляди со всех сторон: лицом симпатичная, здоровая, сисястая (четвертый размер), а задница — дай Бог каждой такую иметь! Пухленькая, круглая, крепкая, сало с боков не свисает. И силы в ней — на двоих! Иной раз поддаст партнеу, — тот чуть с кровати кубарем не летит. Тот же Борис Григорич, свет Кашалот, — слетал. Разные там минеты и прочую гадость Марина не любит, нет.

А вот постель, ласки, поцелуи-объятия — зто зa милую душу. Этого добра сколько угодно. И еще танцы в голом виде. Тут что-то особенное, острое, даже романтичное.

Все три продавщицы у Бориса Григорича — разные, каждая со своими наклонностями. Надька — та минетчица, помешанная на этом деле; Светка анальный секс любит, эта за своей задницей ухаживает больше чем за рожей; ну а она, Марина, — обычная русская баба. Баню любит, водочку-селедочку, снежок после парной. Ну и секс конечно. Но чтоб без вые…онов. Приладились — и погнали. Ух! Ух!

Грубые эти мысли Марина, конечно, сразу никому из мужчин не высказывает. Понимает, что это может отпугнуть иного кавалера, среди них тоже ведь тонкие натуры попадаются. Вульгарных баб такие не любят. И требуют к себе индивидуального подхода, любовную эту… как ее… увертюру, да. Мужик сейчас пошел дохлый, пришибленный какой-то. То ли едят плохо, то ли травятся табаком да водкой. Не каждому ведь это на пользу. Не говоря уже про наркотики.

А этот парень, похоже, ничем таким не балуется. Это хорошо.

Для проверки Марина спросила:

— Курить что будете?

— Бросил я, — сказал парень. — Сынишке на сандалики деньги собираю.

Марина засмеялась. Легла грудью на прилавок, так, чтобы клиент видел, какая она у нее ядреная, белая, тугая — так в руки и просится. Лифчик Марина носит посвободнее, не любит тесную сбрую, душно в ней, да и с клиентурой легче работать. Она же только вид делает, будто не замечает, куда их глаза смотрят… А лифчик такой, что если грудь чуть-чуть приподнять, то и соски можно увидеть, то есть святая святых. А они у нее, как и у всякой здоровой женщины, розовые и большие, словно клубника с грядки. М-м-м!.. Со сметанкой бы их или с медком!

— Значит, сынок у вас, да? — переспросила Марина.

Койот кивнул.

— А у меня дочка, четыре года ей. У бабушки сейчас, в деревне. Хорошо ей там. Свежий воздух, фрукты, тишина. Да вы не стесняйтесь, пейте, я еще налью. Так уж и быть, для хорошего клиента еще кружечку презентую. От фирмы. Понравились вы мне, юноша.

— Какой я уже юноша! — хмыкнул Койот. — Двадцать четыре и три месяца.

Марина снова засмеялась. Смех у нее грудной, низкий, обволакивающий.

— Это самый хороший возраст для мужчины… Слушайте, да что мы все на «вы» да на «вы»?! Как тебя зовут?

— Павел.

— Ну а я — Марина.

— Хорошее имя.

— И Павел хорошее. Серьезное. Да ты, Паша, и сам серьезный. Или дома что не так, расстроен просто?

Он промолчал, повел плечами, и Марина поняла, что попала, кажется, в точку. Открыла настежь железную дверь (она у нее была на цепочке), сказала:

— Топай сюда, Паша Что там, как бедный родственник, стоишь?

Он вошел, осмотрелся. Киоск был большой, просторный. Изнутри он смотрелся иначе, чем снаружи, уютнее, что ли. В подсобке, на электроплите, булькала катящая вода.

— Есть хочешь? — предложила Марина. — Сейчас я сосиски кину. Обедать собралась, а тут ты подошел. Вот и поедим вместе. Ты не стесняйся, Паш! Я девушка простая, без комплексов. А ты, вижу, все хмуришься, хмуришься…

— И по скольку же часов вы тут, в ларьке, сидите? — переменил он тему разговора.

Марина глянула на него с лукавинкой:

— Вот, истинно мужской вопрос!.. Иначе говоря, ты спрашиваешь, когда я освобожусь?

Она стояла перед ним во всей своей женской красе: широкобедрая, с тяжелой большой грудью, с нежной молодой кожей, слегка подкрашенная, улыбчивая, манящая — очень даже ничего! Смотрела на него заботливо, по-матерински, он сразу почувствовал эту ее заботу, идущую от сердца, от души. Поверил, что в самом деле понравился ей, что молодая эта симпатичная женщина увидела в нем то, что, наверное, не видели другие, в том числе и Людмила, жена. Во всяком случае, никто с ним так нежно давно не говорил.

Он кивнул, сглотнув голодную слюну. После выпитого есть захотелось с новой силой, предложение Марины пришлось как нельзя более кстати, и он вполуха уже слушал, что она сидит в киоске с восьми утра и до восьми вечера, что менять ее придет Надежда, а утром Надьку сменит Светлана. Так у них жизнь колесом и идет.

Пока сосиски варились, Марина обслужила двух парней, те подали ей трехлитровую банку, она доверху налила ее пивом, поблагодарила за покупку, пригласила приходить еще.

За разговорами, за вкусным обедом (а всегото: сосиски со свежим хлебом и горчицей да то же пиво) прошло часа три. День уже покатился к вечеру, стало чуть прохладнее, солнце спряталось за девятиэтажку.

Койот поднялся, сказал, что придет к восьми, если она, Марина, не возражает.

Она молча шагнула к нему, прижалась вдруг страстно, откровенно, и он так же страстно ответил ей. Руки его сами собой скользнули по ее бедрам, но она увернулась, отступила на шаг.

— До вечера, Паша. Потерпи.

…Он пришел к восьми, стоял чуть в сторонке, ждал; смотрел, как в киоске появилась другая продавщица, Надежда, они с Мариной что-то говорили друг другу, смеялись. Потом Надежда глянула на Койота — на лице ее появилось нечто вроде одобрения.

Марина скоро вышла с двумя полными сумками, позвала совсем по-домашнему: «Павлик! Помоги!» — вручила ему эти самые сумки, а в раскрытые двери киоска сказала: «Ну, мы пошли, Надь. Пока». — «Счастливо! Успехов!» — был оттуда вполне намекающий ответ, и дверь захлопнулась.

Остывали от бурного и продолжительного секса, от жарких и страстных объятий, от безумных и смешных в обыденном понимании слов.

Маринка, раскинувшись в изнеможении на простынях, все еще пышущая жаром, приподнялась на локте, пытливо заглянула Койоту в глаза.

— Павлик, а ты… извини только, ладно?

— Ну?

— У меня такое ощущение, что у тебя с женой… Ну, не так получается, да?

— Как «не так»?

— Ты же понимаешь, о чем я говорю. Ты такой нежный со мной был, ласковый, такие слова говорил… Меня тоже так никто не обнимал. Жена у тебя холодная, да?

— Сынок у нас болезненный, ей, видно, не до траханья.

— Ну, это не только от детей зависит. Фригидка, она и есть фригидка. От природы.

— Может быть.

— А ты прямо соскучился по женщине, я же чувствовала.

— Соскучился, да.

— Ты, наверное, лаской в детстве обижен был?

— Некому было ласкать. Мать умерла, отец кирял, ему было не до меня (про судимости отца Койот говорить не стал).

Марина понятливо вздохнула, нависла над ним грудью, гладила кончиками пальцев его брови, губы, нос. Ворковала нежно:

— Бедненький. Ласковый мой. Сиротинушка несчастная. Хочешь сисю, а? Ну, на, на! Погладь, мне это приятно. Вот так, еще… Ты не жми сильно, не надо. Потихоньку. Сосочек тронь… Чутьчуть, вот как я тебя. Да, так, так. Теперь язычком.

Еще. Мягче, мягче! Молодец, ты хорошо делаешь… А я у тебя и за мамку теперь буду, и за любовницу, ладно?

— И пеленки будешь стирать? — хмыкнул Койот и, почмокав грудь Марины, задрыгал, засучил волосатыми ногами, заверещал, как ребенок: «Уа-а! Уа-а! Уа-а-а-а…»

— Не плачь, мой хороший, не плачь! — сейчас же засуетилась, всполошилась мать-Маринка, ткнула Койоту в раскрытый орущий рот другую грудь, левую, стала над ним на колени, враскоряку, целовала его плечи и лоб, а он гладил ее жаркие пышные ягодицы, слегка касался пальцами раскрытых влажных губ, чувствуя, что силы быстро возвращаются, и вновь восставшее естество само проникает в опускающееся на него сочное и ненасытное Маринкино чрево…

На какое-то время они вновь забыли обо всем на свете, существовали сейчас только два раскаленных обнаженных тела, мужское и женское, жили только чувства, страсть, оголенные нервы.

Потом, может, час, а может, и полтора спустя, уже на кухне, за чаем, Марина спросила вдруг об убитых у Дома офицеров милиционерах — мол, слышал об этом, Павлик? Ни за что, похоже, ребят положили. А у них обоих, как писали, жены остались, дети…

Койот спокойно пожал плечами. Ни один мускул в его лице не дрогнул, не звякнула чашка в руках, не перехватило от волнения горло. Он был чертовски хладнокровен, этот человек. Даже такой неожиданный поворот разговора в совсем неподходящей обстановке не мог вывести его из равновесия.

— А чего ты за них переживаешь? — спросил он Марину. — Убили и убили, как мачеха моя говорит. Менты разберутся.

— Да так… Столько шума было. И по телевизору вон, и по радио говорили.

— Поговорили и перестанут. Все мы на земле гости, — философски изрек Койот. — И менты в том числе.

— Да это, конечно… — со вздохом закивала Марина.

Они попили чаю с вареньем и домашней, Маринкиными руками сработанной выпечкой, посмотрели телевизор (шел ночной американский боевик со странным названием «САМОЕ СМЕШНОЕ УБИЙСТВО») и где-то в половине второго совсем по-семейному завалились спать.

С этой ночи Койот стал жить на два дома.