Извращенное притяжение

ГЛАВА 11

Мой отец ненавидел мою мать. Каждый раз, когда я упоминала ее имя, отвращение отражалось в каждой жесткой черте его лица. Он хотел ее смерти. Нет, он жаждал, чтобы она страдала и умирала. Простой смерти ему было недостаточно. Как Пахан, он мог убить почти любого, сделать их последние часы как можно более мучительными, и, конечно же, он не испытывал никаких угрызений совести по этому поводу.

Но моя мать находилась на территории Каморры, в самом ее центре, в Лас-Вегасе, под бдительным оком некого иного, как Капо Каморры — Римо Фальконе.

Римо Фальконе был лишь отдаленным воспоминанием о молодой девочке, и он тот, кто стоял между мной и моей матерью. Обойти его без посторонней помощи невозможно. Отец не хотел мне помогать. Если только Римо не отдаст ему мою мать, чтобы он мог убить ее сам. А Адамо?

Возможно, Адамо мог бы помочь, но сможет ли он? Использовать его ради получения информации легко, но что я хотела от него помимо этого… Я не была уверена, стоит ли вообще спрашивать. Но имелся ли у меня выбор?

Это было слишком важно, позволяя эмоциям встать на пути, особенно когда я не уверена в их степени. Может ли хоть что-то, между нами, продлиться?

Но в отличие от Адамо я не могла оставить прошлое в покое. Оно не позволяет мне. И не преследовать месть? Невозможно.

Прошлое было моим бременем. Иногда по ночам воспоминания были свежи, и я просыпалась с запахом сладких духов матери в носу, с кожей, покрытой потом. Я ненавидела эти ночи, эти сны, заставлявшие меня чувствовать себя маленькой и слабой, разрушая все, над чем я так усердно работала.

— Пойдем, Мэнди, — сказала мама, вытаскивая меня из машины и таща к кирпичному зданию.

Мне не нравилось это имя. Но, возможно, оно не будет последним. Мои последние пять имен не были. Я скучала по своему настоящему имени. Екатерина, или Катенька, как меня всегда называл папа. Но это было ужасным.

— Мэнди, поторапливайся!

Ее голос был напряжен от страха. Парни забрали нас с собой, подальше от дома, в котором мы жили уже несколько недель. Они посадили нас в машину и отвезли в заведение с большой неоновой вывеской над входом. Ноги женщины вспыхнули яркими красками, и между ними замигали слова «Сахарница». Я не сопротивлялась, а только плелась за ней. Я опустила взгляд в пол, как меня учили, когда мы проходили через бар. Пахло алкоголем и дымом, но больше всего — тяжелыми духами, еще более сильными, чем те, которыми пользовалась мама. Я чуть не споткнулась, когда мы спускались по крутым ступенькам. Но мужчина с серыми глазами схватил меня за руку. Отпустив меня, мама притянула меня еще ближе.

Мы вошли в комнату без окон. Внутри нас ждал еще один человек.

Он был очень высок, темноволос и стоял, скрестив руки на груди. Выражение его лица напугало меня. Оно сулило неприятности. Но я знала, что даже улыбка ничего не значит. Боль часто сопровождала ласковые слова и добрые улыбки. Глаза у него были почти чёрными, как и волосы. Он лишь мельком взглянул на меня, потом прищурился на маму и ее парня Коди. У Коди был разбит нос. Не знаю почему, но мне не было грустно. Он плохой человек. Плохой человек другого вида, чем папа. Хуже, даже если мама этого не замечала. Мама ненавидела папу. Она говорила, что я тоже должна его ненавидеть.

— Ты знаешь, кто я? — спросил высокий.

Его голос был глубоким и уверенным.

Мама крепче сжала мою руку. Я огляделась. Сероглазый парень прислонился к столу, наблюдая за мной. Он не улыбался и не сердился. Он ничего не делал, только смотрел так, будто мог видеть под моей кожей темные части меня. Я уставилась на свои грязные ноги в шлепанцах.

— Конечно, — ответил Коди.

Его голос дрожал.

Я вскинула голову и посмотрела на него. Я никогда не слышала от него такого тона. В его голосе звучал ужас. На лбу у него блестел пот, казалось, он вот-вот заплачет.

— Кто я? — спросил парень.

Он был не очень стар. Его голос был тихим и спокойным, но лицо Коди сморщилось.

— Ты Римо Фальконе.

— И?

— Капо Каморры. — он громко сглотнул. — Я работаю на вас, сэр, уже почти полгода. Но я не тот, кого ты можешь знать, — голос Коди звучал так скромно.

Когда он приказывал мне, он всегда был самоуверен и зол. Почему Коди так сильно боится Римо Фальконе? Если такой человек, как Коди, испытывал что-то подобное, то я была в ужасе.

— Предполагалось, что ты будешь продавать крэк и травку, но слышал, что благодаря вон той леди ты построил небольшой прибыльный подпольный бизнес. Быть может, ты думал, что я не замечу, ибо я слишком занят установлением власти.

Хватка мамы на моей руке усилилась. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь произносил слово «леди» с таким отвращением.

— Твое имя, женщина?

Мать дернулась.

— Иден.

— Я уверен, что это твое настоящее имя.

Мама ничего не ответила. Как и у меня, у нее было много имен за последние несколько месяцев.

— Как давно вы занимаетесь своим подпольным бизнесом в моем городе?

Мама посмотрела на Коди.

— Я не имел понятия, чем она занимается! — прохрипел он. — Только сегодня узнал об этом.

— Какое совпадение, что ты узнал об этом в тот же день, когда мы вас поймали. — Римо кивнул в сторону сероглазого парня, который поставил на стол ноутбук и уставился на него. — Мой брат прихватил у тебя несколько дисков. Я полагаю, они не докажут, что твои слова ложные, верно?

Коди побледнел.

Римо снова повернулся к маме.

— Сколько денег вы заработали?

— Я… я не знаю. Я не видела денег.

— У тебя есть крыша над головой и достаточно наркотиков, чтобы забыть прошлое и затемнить настоящее, верно? — Римо подошел ближе к маме, возвышаясь над ней и надо мной. — В моем городе я устанавливаю правила, и никто не идет против них.

— Я не знала, — сказала мама. — Это была идея Коди.

Коди сердито сверлил взглядом маму, но опустил голову, когда Римо повернулся к нему.

— Насколько далеко простирается ваш бизнес? Есть ли другие, о которых мы должны знать?

— Нет, только мы.

— Он говорит правду, Иден? — задал вопрос Римо.

— Д-да. Мы только начали.

— Только начали. Звучит так, будто у вас были большие бизнес-планы без участия Каморры.

Мама заправила за ухо прядь своих прекрасных рыжих волос и улыбнулась Римо той улыбкой, которой обычно одаривала только своих парней.

— Я могла бы рассказать тебе о клиентах. Уверена, что ты мог бы заработать на этом гораздо больше денег. Мы не профессионалы. Если бы ты и твоя Каморра все организовали, ты бы заработал миллионы.

Римо улыбнулся, но это была не очень приятная улыбка.

— Думаешь?

— Ты должен взглянуть на это, — сказал другой парень.

Римо повернулся и направился к столу. Пару минут он смотрел на ноутбук. В комнате воцарилась тишина. Лица обоих парней не выражали никаких эмоций, когда они смотрели на экран. Римо оттолкнулся от стола.

— Ты продал эти видео в Даркнет?

Коди никак не отреагировал. Он только тупо смотрел под ноги. Он выглядел так, словно молился, но я сомневалась, что он во что-то верит.

— Да, мы продали. На этом можно заработать даже больше денег, чем на гонках и боях в клетке, — ответила мама.

Она напомнила мне прежнюю маму, которая иногда бывала дома с папой.

Римо молча смотрел на меня. Мама отпустила мою руку и коснулась моего плеча. Я встретилась с ней взглядом. Она ободряюще улыбнулась мне.

— Почему бы тебе не показать мистеру Фальконе, насколько ты хороша?

Я кивнула. За последние несколько недель я часто слышала эти слова. Я посмотрела на Римо Фальконе, и он встретился со мной взглядом. Я выдавила из себя улыбку, которая нравилась всем клиентам, и подошла к нему ближе. Мои шлепанцы громко шлепали в тишине.

Сначала я не хотела этого делать, но от этого становилось только хуже. Мама говорила мне, что я должна вести себя хорошо, тогда все преобразится, и в конце концов я делала то, что они хотели. Это все еще больно, но мама чувствовала себя лучше, когда я не давала сопротивления.

— Она сделает все, что ты захочешь, — произнесла мама.

Мои щеки болели от улыбки. Римо не смотрел на меня, как другие мужчины. Он не сказал мне, какая я хорошенькая и милая девочка. Внезапно выражение его лица изменилось на что-то опасное, что-то дикое, и он отвернулся от меня.

Он прошел мимо меня и схватил маму за горло. Коди уже делал это раньше. Поначалу это беспокоило меня, но теперь я слишком часто чувствовала себя опустошённой. Я знала, что не должна быть с этим в порядке, видя, как мама страдает, но все во мне было пустым.

— Римо, — сказал второй.

— Ты действительно хочешь подарить мне свою дочь для развлечений? Думаешь, я потерплю такое отвратительное дерьмо на своей территории? — его голос превратился в низкий гул. — Готов поспорить, что ты даже будешь смотреть, как я трахаю твоего ребенка? Ты, презренная шлюха, и глазом не моргнешь, пока не получишь свои наркотики и не окажешься далеко от Григория.

Мама побледнела.

— Римо, — твердо сказал Нино, кивнув в мою сторону.

— Ты действительно думаешь, что это дерьмо все еще нанесёт ей вред после того ужаса, который она испытала?

— Папа? — я спросила.

Мама никогда не говорила о нем, а если и говорила, то только плохие вещи.

Римо скосил на меня глаза. Его пальцы все еще держали маму за горло. На заднем плане плакал Коди.

— Нино, отведи девочку наверх, дай ей еды и приличной одежды, пока я не разберусь с этой ситуацией.

Мама бросила на меня умоляющий взгляд. Я никак не отреагировала. Мольба не работает, мама, разве ты не помнишь?

Нино появился передо мной и протянул руку.

— Пойдем, Екатерина.

Мои глаза расширились. Я взяла его за руку и вышла вслед за ним. Прежде чем дверь закрылась, я услышала, как мама всхлипнула.

— Пожалуйста, не отдавай меня Григорию. Ты представить себе не можешь, что он со мной сделает.

— Наверное, то же самое, что я сделал бы с ебаной мразью вроде тебя.

Нино повел меня наверх. Он взял для меня кока-колу в баре, и мы направились в комнату с кроватью и ванной. Я нерешительно попила кока-колы и улыбнулась ему той улыбкой, которой научила меня мама. Он покачал головой.

— В этом больше нет необходимости, Екатерина. Твой отец скоро будет здесь, и тогда ты окажешься в безопасности.

Я кивнула, хотя больше не знала, что значит «в безопасности». Я вспомнила, как чувствовала себя в безопасности на расстоянии. Я вспомнила, как лежала в папиных объятиях, когда он читал мне русские сказки. Мама не разрешала мне говорить по-русски.

— Ты можешь принять душ, а я попрошу одну из девушек принести тебе одежду.

Я снова кивнула. Он тоже кивнул.

— Ты ведь не сбежишь?

— Нет, — прошептала я.

Мне больше не хотелось бежать. С тех пор как мама забрала меня с собой, все только ухудшилось. Я хотела, чтобы все вернулось к тому, что было раньше.

Он кивнул и вышел.

Я посмотрела на кровать, вспоминая постель, в которой я лежала меньше часа назад. Кровать в подвале Коди. Я вздрогнула. Старик, который был со мной, не поехал с нами. Нино немного побыл с ним, прежде чем присоединился к нам в машине.

Выражение глаз Нино потом напомнило мне выражение, которое я иногда видела в глазах папы или даже в глазах Римо сейчас.

Я опустилась на кровать и одернула свою белую пижаму с оборками. Все они любили оборки и белое. Обхватив себя руками, я стала ждать. Я ненавидела тишину. Обычно мама всегда позволяла мне смотреть по телевизору все, что я хотела, после того как мужчины уходили, так долго, как я хотела. Засыпать перед телевизором было лучше, чем слушать свои мысли, голоса мужчин, которые постоянно воспроизводила моя память. Теперь ничто не заглушало слов старика. Они снова и снова прокручивались в моей голове.

— Милая маленькая девочка. Хорошая девочка. Дай папочке то, что он хочет.

Я прижала ладони к ушам, но голоса не прекращались.

Дверь открылась, и вошла девушка. Я зажала уши руками. Она посмотрела на меня большими печальными глазами и положила на стол кучу одежды.

— Они будут слишком велики для тебя. Но лучше, чем то, в чем ты сейчас, верно?

Я моргнула, глядя на нее. Она снова ушла, и голос стал еще громче. Я напевала, но они звучали глубоко в моей голове, громче, чем мой голос. Я раскачивалась взад-вперед, желая выбраться из мыслей, из тела, подальше от голосов. Я чувствовала себя такой уставшей. Но если я сейчас закрою глаза, к голосам присоединятся лица. Ладони болели, в ушах звенело, но я надавила еще сильнее, царапая ногтями кожу головы.

— Стоп, — выдохнула я. — Стоп.

Но голоса продолжали шептать. «Стоп» никогда не срабатывало.

Дверь опять открылась. На пороге стоял Римо. Он зашел, и я замолчала. Громкие напевы заставляли людей думать, что ты странный. Я медленно опустила руки. Кровь и кожа застряли под ногтями в том месте, где я поранила голову. Мой розовый лак местами облупился.

На мгновение меня отвлекло красное пятно на серой рубашке Римо.

— Ты убил маму и Коди? — я спросила.

Римо удивленно поднял брови. Папа всегда старался скрыть от меня все плохое, но мама все рассказывала. Римо был похож на папу. У него был такой же опасный блеск в глазах. Они были убийцами. Мама говорила, что они плохие, но ни папа, ни Римо не сделали мне больно. Милые мужчины, которых мама приводила домой, делали мне больно.

— Нет, я не убил, — ответил он.

Он присел передо мной, встретившись со мной взглядом. Другие мужчины предпочитали возвышаться надо мной. Он не выглядел грустным или будто жалел меня. Он выглядел так, словно понимал меня.

— Почему ты не убил?

Он улыбнулся странной улыбкой.

— Потому что они не мои, чтобы убивать.

Я не понимала.

— Ты бы расстроилась, если бы твоя мама умерла?

Я посмотрела на свои руки. Я любила маму. Но я бы не расстроилась. Иногда я даже ненавидела ее.

— Я плохая девочка.

— Ты пытаешься быть хорошей девочкой, чтобы люди меньше причиняли тебе боль?

Я нахмурилась, потом кивнула.

— Не надо, — твердо сказал он.

Я подняла глаза.

— Никогда не пытайся быть доброй к людям, которые причиняют тебе боль. Они этого не заслуживают.

Я кивнула, потому что именно этого, как мне казалось, и следовало ожидать.

— Твой отец будет здесь через пару часов, Екатерина. Он отвезет тебя домой.

— Домой, — повторила я, пробуя слово на вкус.

Я вспомнила тепло и счастье. Оно казалось таким далеким, как сказки, которые любил читать мне папа.

Он выпрямился и посмотрел на меня.

— Ничто не может сломить тебя, если ты не позволишь. Если ты когда-нибудь вернешься в Вегас, у тебя будет шанс покончить с этим.

Я ничего не понимала. Мое тело кричало о сне, но я боролась с ним.

— Мы заказали пиццу. Можешь взять немного.

Я кивнула. Затем мой взгляд метнулся к телевизору, прикрепленному к стене напротив кровати. Римо направился к тумбочке, взял пульт и протянул его мне. Я тут же включила его и прибавила громкость. Было уже поздно, так что все фильмы были для взрослых. Я остановилась, увидев знакомую сцену из фильма «Чужой». Вошла девушка с коробкой пиццы и поставила ее рядом со мной на кровать.

— Тебе будут сниться кошмары, если будешь смотреть что-то подобное, — сказала она мне.

— Мне нравятся эти кошмары, — прошептала я.

— Стань кошмаром, даже самым страшным из твоих кошмаров, Екатерина, — сказал Римо, прежде чем они с девушкой ушли.

Я прибавила громкость и взяла кусок пиццы. На самом деле я не была голодна, но запихнула пиццу в рот.

Мои глаза горели от усталости, но я заставила себя держать их открытыми, сосредоточившись на телевизоре.

Раздался стук. Я не отрывала взгляда от второй части фильма «Чужой». Они проводили киномарафон картины «Чужой», и мне казалось, что только если я буду держать глаза на экране, голоса и картинки останутся в стороне.

— Катенька, — тихо сказал папа.

Я оторвала взгляд от экрана, мое сердце забилось быстрее, при виде папы в дверном проеме, одетого в черный костюм и светло-голубой галстук. Его лицо было искажено печалью. Позади него стояли Римо и Нино.

— Катенька?

Имя, которым он всегда называл меня, звучало неправильно. Он произнёс его по-другому. Все было по-другому. Я больше не знала девочку, которой принадлежало это имя. Я не была ею.

Папа подошел ближе. Он также смотрел на меня по-другому, будто думал, что я его боюсь. Мама говорила, что папа плохой человек, что он причиняет людям боль, убивает их, что в конце концов он сделает то же самое с ней и со мной. Но папа никогда не обижал меня, не то что те мужчины, которых мама приводила домой, чтобы я была с ними мила.

Я уронила пульт на пол и бросилась к нему. Воздух со свистом вырвался из моих легких, когда я запрыгнула на него. Он все еще пользовался тем же одеколоном, который я помнила, и его одежда слегка пахла сигарами. Он напрягся и не обнял меня в ответ.

— Я была плохой, — выдохнула я, надеясь, что признание заставит папу простить меня.

— Катенька, нет, — пробормотал он, а затем крепко обнял меня и поднял с пола, прижимая к себе.

Я уткнулась лицом ему в шею. Мне хотелось плакать, но я уже давно перестала. Я больше не могла, как бы мне ни было грустно. Он взял меня за затылок и покачал, как делал, когда я была совсем маленькой.

Он не знал, что я совершила. Если бы узнал, то сошел бы с ума. Мама говорила мне снова и снова, что папа будет злиться на меня, а не только на нее. Он подумает, что я грязная и плохая из-за того, что должна делать.

Он повернулся со мной на руках и вынес меня из бара. Перед ним стояла черная машина с папиными людьми. Прежде чем направиться к ним, он повернулся к Римо, который сопровождал нас.

— Тебе лучше сдержать свое обещание, — сказал папа голосом, в котором слышалась ярость.

Римо улыбнулся. Мужчины никогда не улыбались, когда папа говорил таким тоном.

— Я не тебе обещал, Григорий. Это обещание для Екатерины.

Я уставилась на него, гадая, о чем он говорит.

Папа покачал головой.

— Моя дочь никогда больше не ступит на землю Вегаса. Я позабочусь об этом. В конце концов, тебе придется позволить мне отомстить.

— Отомсти этому подонку в своем багажнике. Остальным придется дождаться ее.

— Ее больше никогда не коснется ни насилие, ни тьма, Фальконе. Я буду защищать ее от этого до последнего вздоха.

— Ты не можешь защитить ее от чего-то, что гноится внутри нее. Скажи ей, что ее ждет. Пусть это будет ее выбор.

Папа ничего не ответил, только крепче прижал меня к себе. Он повернулся и направился к машине. Люди отца не смотрели на меня. В прошлом они всегда пытались меня рассмешить. Я сгорбилась на заднем сиденье, а папа занял место рядом со мной, помогая мне пристегнуться, прежде чем обнять. Он бросил на меня взгляд, напомнивший о том, как я однажды разбила свою любимую фарфоровую куклу. Наша экономка починила ее, но после этого она стала слишком хрупкой, чтобы когда-либо снова доставать ее с полки. В конце концов я больше не могла смотреть на нее, потому что, когда я смотрела, мне только напоминали, что я не могу играть с ней. Она заставляла меня грустить.

— Что случилось с мамой?

— Она мертва, как и те люди, которые сделали тебе больно.

Я опустила голову. Он знал.

— Прости.

— Не извиняйся, Катенька. Я никогда больше не выпущу тебя из виду. Ничто больше не коснется тебя, — он поцеловал меня в голову. — Скоро мы будем дома, и тогда все станет как прежде. Ты забудешь о случившемся.

Я никогда не забывала. И все не вернулось к тому, что было раньше. Я превратилась в хрупкую фарфоровую куклу. Теперь, вернувшись домой в Чикаго на короткий перерыв между гонками, я ощутила это еще сильнее.

Я провела кончиками пальцев по краю полки с яйцами Фаберже. Их было двадцать один. Папа каждый год дарил мне на день рождения, даже когда мама забрала меня с собой. Он подарил мне это яйцо в тот день, когда я вернулась с ним домой, и я поставила его на полку ко всем остальным. Все было так, как я помнила. Изменилась только я. Окруженная красотой своего прошлого, я чувствовала себя не в своей тарелке, словно вторглась в чужую жизнь.

— Катенька, — я попробовала слово.

Мне все еще казалось, что я говорю о ком-то другом. Толстой, наш кот, великолепный русский голубой кот, подкрался к моей икре, может быть, почувствовав мое горе. Я погладила его по головке, заставив замурлыкать.

Папа пытался заставить меня забыть, переехал со мной на некоторое время в Россию, думая, что мы сможем оставить ужасы позади, но они последовали за мной.

В конце концов, он тоже понял, что я не стану той Катенькой, какой была когда-то. Каждый раз, когда он смотрел на меня с жалостью или печалью в глазах, я тоже вспоминала. Теперь он больше не смотрел на меня так. Я стала сильнее, чем раньше. Я не нуждалась ни в чьей жалости.

Интересно, Адамо тоже посмотрит на меня по-другому, когда узнает, что произошло?