К небу мой путь

ГЛАВА 1

Однажды утром в конце лета 1930 года владелец отеля “Юнион” в Крестрего,1 штат Техас, и несколько его постояльцев были раздосадованы, увидев в книге для записей на регистрационном столике свежую надпись, состоявшую из библейских цитат. Два дня спустя подобное же происшествие привело в раздражение постояльцев гостиницы Мак-Карти в Усквепо, в том же штате, а управляющий театра “Гэм”, располагавшегося неподалеку, весьма удивился, обнаружив, что схожим образом испорчен почтовый ящик на его двери. В тот же вечер некий молодой человек, зайдя мимоходом в Первую Баптистскую церковь и застав ежегодный благотворительный церковный конкурс в самом разгаре, уплатил семнадцать центов, занял место у барьера и завоевал первый приз. Его трофеем стала генеалогическая таблица царя Давида. Следующей ночью несколько пассажиров пульмановского вагона “Кверитч”, отправлявшегося из Форт-Ворс, испугались не на шутку при виде молодого человека в пижаме, угрюмо бормотавшего вечернюю молитву. Его сосредоточенность осталась непоколебимой, даже когда ему на плечо, больно ударив, свалились увесистые экземпляры “Вестерн Мэгэзин” и “Скрин Фичерс”. На следующее утро молодая леди, которая вышла из вагона на перрон, чтобы после завтрака насладиться сигаретой, вернувшись на свое место, нашла вставленную в уголок оконной рамы визитную карточку. Визитка гласила: “Джордж Марвин Браш, представитель Педагогического издательства Каулькинса, Нью-Йорк, Бостон и Чикаго. Издание каулькинсовских учебников по арифметике, алгебре и другим наукам для школ и колледжей”. По верхнему краю визитки карандашом было аккуратно добавлено: “Если женщина курит, она недостойна быть матерью”. Молодая леди слегка порозовела, разорвала визитку в клочки и сделала вид, что собирается спать. Через несколько минут она приподнялась и, напустив на себя выражение презрения и скуки, окинула взглядом весь вагон. Никто из пассажиров не выглядел способным на такое послание, и менее всех — высокий, крепкого сложения молодой человек, который, однако, остановил на ней свой серьезный взгляд.

Чувствуя, что достиг своей цели, молодой человек взял свой портфель и ушел в сторону вагона для курящих.

Там почти все места были заняты. День был жаркий, и курильщики, сбросив пиджаки, сидели, развалясь, среди синей мглы. В нескольких купе играли в карты, а в одном углу взволнованный юноша пел бесконечную песню, поочередно прищелкивая пальцами и притопывая для ритма каблуком. Группа увлеченных слушателей окружала его, подтягивая припев. В вагоне царило единодушие, и реплики летали из угла в угол. Браш оглядел всех оценивающим взглядом и выбрал место рядом с высоким груболицым человеком в рубашке с короткими рукавами.

— Садись, дружище, — сказал мужчина. — Ты шатаешь вагон. Садись и дай мне спичку.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал молодой человек, взяв его за руку, глядя прямо и строго ему в глаза. — Я рад, что встретил вас. Я продаю учебники. Я родился в Мичигане и сейчас направляюсь в Веллингтон, Оклахома.

— Это хорошо, — ответил тот. — Это хорошо, но только успокойся, сынок, успокойся. Никто не собирается тебя арестовывать.

Браш чуть покраснел и сказал с тяжестью в голосе:

— Начиная разговор, я всегда выкладываю все факты.

— А что я такого тебе сказал, дружище? — спросил мужчина, обращая на него спокойный и любопытный взгляд. — “Успокойся” и “Дай прикурить”.

— Я не курю, — сказал Браш.

Далее разговор пошел о погоде, об урожае, политике и экономическом положении. Наконец Браш произнес:

— Брат, могу я тебе сказать о самом главном в жизни?

Мужчина лениво потянулся во весь рост и склонился к сиденью напротив, подперев рукой свое длинное желтое, с хитрым прищуром лицо.

— Если ты о страховке, то я уже застрахован, — сказал он. — Если ты о нефтяных скважинах, то я не имею к ним никакого отношения. А если о религии, то я уже спасен.

Но у Браша в запасе был ответ даже на такое. В колледже он прослушал курс “Как обращаться к незнакомым людям по поводу их спасения” — два с половиной часа с зачетом, — обычно сопровождаемый в следующем семестре курсом “Аргументы в дискуссиях о Священном Писании” — полтора часа с зачетом. В этом курсе приводились все дебюты в турнирах подобного рода и вероятные ответы. Один из ответов был таков: “Незнакомец объявляет себя уже спасенным. Это утверждение может быть либо (1) истинным, либо (2) ложным”. В любом случае следующим ходом евангелисту рекомендовалось сказать то, что сказал Браш:

— Прекрасно. Нет большего удовольствия, чем беседа о самом важном с верующим человеком.

— Я спасен, — продолжал мужчина, — с того момента, когда меня один проклятый дурак сотворил в публичном доме. Я спасен, этакий ты павлин, с той самой поры, как мою жизнь стали тратить ради чужих денег. Поэтому закрой рот и убирайся отсюда — или я вырву тебе язык!

Такое отношение тоже предусматривалось стратегией.

— Ты сердишься, брат мой, — сказал Браш, — потому что ты осознаешь бессмысленность своей жизни.

— Слушай, — сказал мрачно мужчина. — Слушай, что я тебе скажу. Я предупреждаю тебя. Еще одно слово — и я сделаю такое, что ты пожалеешь. Постой! Не говори потом, что я тебя не предупреждал: еще одно слово — и…

— Мне бы не хотелось причинять тебе страдание, брат, — сказал Браш. — Но если я перестал, не думай, что я испугался тебя.

— Я что тебе сказал? — совершенно спокойно произнес мужчина. Он нагнулся, подхватил портфель, стоявший у Браша в ногах, и швырнул его в открытое окно. — Иди поищи, дружок! А после этого поучись собирать себе паству.

Браш побагровел. Он холодно улыбнулся.

— Брат, — сказал он, — твое счастье, что я пацифист. Я мог бы одним ударом подбросить тебя к потолку этого вагона. Я мог бы согнуть тебя в три погибели одним ударом ноги. Брат, я самый сильный человек из всех, кто когда-либо получал диплом нашего колледжа. Но я не трону тебя. Ты насквозь пропитан спиртом и табаком.

— Ха-ха-ха! — захохотал мужчина.

— Твое счастье, что я пацифист, — механически повторял Браш, пристально глядя ему в глаза, в желтые складки его лица, в синие пуговицы расстегнутого ворота рубашки.

На них смотрел уже весь вагон. Желтолицый мужчина махнул рукой, приглашая соседей из купе рядом принять участие.

— Он чокнутый, — объявил он.

Голоса в вагоне нарастали угрожающей волной:

— Убирайся отсюда к черту! Выбросить его отсюда!

Браш закричал мужчине в лицо:

— Ты переполнен ядом… Все видят, что ты… Ты погибаешь! Почему ты не думаешь о спасении?

— О-хо-хо-хо! — гоготал мужчина.

Шум в вагоне перерос в рев. Браш вышел в проход и направился к туалету. Он весь дрожал. Подложив руку, он уперся лбом в стену. Ему казалось, что его сейчас стошнит. Браш бормотал снова и снова: “Он весь пропитан спиртом и табаком”. Набрав в рот воды, он побулькал в горле. Наконец, окончательно успокоившись, он вернулся в вагон “Кверитч”, где ехал вначале. Он шел опустив глаза. Сев на свое место, он обхватил руками голову и уставился в пол.

— Я не должен их ненавидеть, — прошептал он.

Поезд прибыл в Веллингтон с опозданием на час. Браш занял номер в отеле, взял напрокат автомобиль и съездил за портфелем. Почти весь день он провел, дозваниваясь в директорат школы. После обеда, выйдя из столовой, он подошел к регистрационному столику и в книге записей аккуратно написал печатными буквами фразу из Библии, после чего спокойно отправился спать.

На следующее утро ему исполнилось двадцать три года. Он встал пораньше и отправился погулять перед завтраком. В руке он держал черновик своих планов на год, а также список своих достижений и промахов. Пересекая холл, он заметил, что на регистрационном столике лежит новая книга записей. Он подошел, вынул авторучку и замер в мгновенном раздумье. Затем не присаживаясь печатными буквами написал на обложке следующие слова: “Ты зришь меня, Господи”.

Скорченный на полу негр, вытиравший плевательницу, медленно поднял глаза и сказал со сдержанной злобой:

— Вам бы лучше не писать на этой книге. Мистер Гиббс ужасно сердился. Ему пришлось сразу же заменить книгу, и он ужасно сердился.

— Это кому-нибудь повредило? — невозмутимо спросил Браш, пряча в карман авторучку.

— Люди этого не любят. Мистер Блоджет, который у нас остановился, прямо-таки вышел из себя.

— Ладно. Передай мистеру Блоджету, чтобы он поговорил со мной. Я бы хотел с ним встретиться, — ответил Браш, подходя к автомату с газировкой и намереваясь утолить жажду.

В эту минуту на ступенях главной лестницы показался управляющий в сопровождении мужчины и женщины. Мужчина был невысок ростом и тучен; у него было круглое красное лицо и подвижные черные кустистые брови. Он пересек холл и остановился у регистрационного столика, выбирая ручку.

— Посмотрите! — вдруг закричал он, тыча в книгу пальцем. — Посмотрите! Это уже второй раз. О Боже, мне плохо.

— Я не могу запретить ему, мистер Блоджет, — развел руками управляющий. — Впрочем, в прошлом году тут появлялся один парень…

— Нет, я очень бы хотел встретиться с этим!.. Я бы сказал ему, что я о нем думаю!

Управляющий что-то прошептал Блоджету и указал пальцем на Браша. Блоджет присвистнул.

— Не может быть! — воскликнул он.

Тут громко вмешалась женщина:

— Послушай, Реме, ты всегда натыкаешься на какого-нибудь сумасшедшего растяпу. Когда-нибудь ты непременно попадешь в беду. Иди завтракать и оставь его в покое.

— Да-да, сестра, в дороге тебе не пришлось скучать, не так ли? — сказал Блоджет. — Это счастливый случай. Подожди меня.

Как только Браш двинулся к выходу на улицу, Блоджет протянул ему руку.

— Скажи, приятель, — произнес он спокойно, и бровь его многозначительно приподнялась, — где ты проводишь собрания?

— Я не провожу никаких собраний, — ответил Браш, пожимая протянутую руку, мельком заглянув ему в глаза. — Я полагаю, ваше имя Блоджет. А меня зовут Джордж Браш. Джордж Марвин Браш. Я продаю учебники. Рад с вами познакомиться, мистер Блоджет.

— Я тоже, — сказал Блоджет. — Доремус Блоджет. Фабрика “Вечный трикотаж”. Итак, ты путешествуешь, верно?

— Да.

— Хорошо. Но что за мысль — писать на этих книгах? Ты молодой, здоровый — ты меня понимаешь?

— Я рад возможности поговорить об этом, — сказал Браш.

— Вот тебе и подходящий случай. Послушай, Браш, а я рад убедиться, что ты рассудительный парень. Мы боялись, что ты окажешься каким-нибудь маньяком — ты понимаешь меня? Браш, я хочу познакомить тебя с моей кузиной, миссис Мак-Кой, самой чудесной девчонкой в целом свете!

— Рад с вами познакомиться, миссис, — сказал Браш.

У миссис Мак-Кой было большое одутловатое, густо напудренное лицо, переходившее в крупную голову с оранжевыми, коричневыми и черными волосами. Ее внешность не подтверждала рекомендации.

— Все-таки, как мужчина мужчине, — продолжал Блоджет, — что за мысль — писать на этих книгах, а? Не могу сказать, чтобы это подходило проповеднику. Они ведь заплатили за эти книги.

— Мистер Блоджет, я открыл в себе добрые мысли и хочу сказать о них каждому.

— Оставь его в покое, Реме, оставь его! — громко сказала миссис Мак-Кой, призывая жестом своего кузена в обеденный зал, дергая головой и поводя злыми глазами.

— А мне это не нравится! — воскликнул ее кузен с неожиданной воинственностью.

— Если вам это не нравится, — продолжал Браш, — то это потому, что вы осознаете бессмысленность своей жизни.

Тут Блоджет закричал:

— Мучение с тобой, дрянной ты реформатор! Ты что же, думаешь, что каждый…

В эту минуту Марджи Мак-Кой бросилась между ними:

— Позавтракай сначала, ради Бога, я прошу тебя! Сейчас же прекрати. Прекрати, я сказала! Ты всегда лезешь в драку. Сказал же тебе доктор, что тебе нельзя волноваться!

— Вовсе не в драку, миссис Мак-Кой, — невозмутимо возразил Браш. — Дайте ему договорить, что он хотел.

Блоджет снова заговорил, уже спокойно:

— Я не говорю, что это не подобает священнику. Но что меня задевает, так это когда какой-нибудь… Черт возьми, всему есть границы, в конце концов!

— Ужас! Да идем же наконец, я хочу кофе, — сказала миссис Мак-Кой, добавив вполголоса: — Он сумасшедший, понял? Оставь его в покое.

— Ну хотя бы скажи, почему ты не священник? Почему ты не в церкви, которая для тебя больше подходит?

— На это есть причина, — ответил Браш, сурово глядя в стену за спиной Блоджета.

— Тебе не хватает денег?

— Нет, это меня не заботит… У меня сугубо личная причина.

— Стоп! — воскликнул Блоджет. — Это меня не касается. Просто я хочу сказать, что ты выглядишь, как будто имеешь немалую личную причину заниматься этими фокусами.

Браш мрачно взглянул на него.

— Не стану скрывать, — сказал он, — я совершил нечто… Я совершил нечто такое, что священник себе никогда не позволит.

— Да, похоже на то, — вздохнул Блоджет с некоторой растерянностью. — Да… Конечно, это совсем другое дело.

— Что он сказал? — не поняла миссис Мак-Кой.

— Он сказал… Он что-то натворил такого, чего священник никогда бы себе не позволил.

Повернувшись к Брашу, Блоджет продолжал конфиденциальным тоном, понизив голос:

— Ну и что же ты такое себе позволил?

— Я не хотел бы говорить об этом при даме, — ответил Браш, насупившись.

Блоджет поднял бровь и ошеломленно присвистнул.

— Какой ужас! Замешана женщина, да?

— Да.

— Тс! Тс-с! Знаешь, что ты должен сделать? Ты просто обязан жениться на этой несчастной.

Браш пристально посмотрел на него.

— Конечно, я бы не прочь жениться на ней. Но только я не могу ее найти.

— Все, я пошла, — рассердилась миссис Мак-Кой. — Мне надоело куковать тут с вами. Брось его, Реме. Он сумасшедший. Он чокнутый!

Она решительно направилась в обеденный зал.

Мистер Блоджет напустил на себя столь таинственный вид, словно Браш сообщил ему о своей беседе с самим Наполеоном.

— Скажите пожалуйста, это ли не ужас! Как же это случилось?

— Я бы не хотел вдаваться в подробности, — сказал Браш.

Блоджет спросил еще что-то о дороге и деловой жизни в Техасе. Затем сказал:

— Как насчет того, чтобы встретиться сегодня вечерком, а? Так, немножко поболтать?

— Я бы рад, но утром я уезжаю в Оклахома-Сити.

— Вот как! Мы там будем завтра. Где ты собираешься остановиться, дружок?

Оказалось, что оба они намерены остановиться в “Мак-Гро Хауз”. Они договорились встретиться вечером, как приедут.

— Отлично! Около восьми, идет? Встретимся в баре и немножко выпьем.

— Я не пью, — сказал Браш, — но с удовольствием посижу с вами.

— О! Так ты еще и не пьешь!

— Да, я не пью.

— Мне сдается, это непорядок, — покровительственно сказал Блоджет.

— Алкоголь разрушает нервную систему и понижает работоспособность, — возразил Браш.

— Ты, конечно, прав, черт тебя возьми. Да, ты прав. Я тоже завяжу с этим делом, но попозже. Ты не будешь возражать, если мы с сестрицей немного, так сказать, “себе позволим”, а? — Он щелкнул себя по кадыку.

— Не буду, — пожал плечами Браш.

Миссис Мак-Кой выглянула из-за двери.

— Реме! Ты идешь или нет? — крикнула она. — Иди сюда сейчас же! А то он, чего доброго, еще застрелит тебя или еще что-нибудь…

— Марджи, что ты несешь: застрелит! Да он абсолютно нормален. Он хороший парень. — Блоджет хлопнул Браша по спине и добавил, понизив голос: — И никаких болезней, да? Мою сестру эти вещи беспокоят в первую очередь.

Блоджет свойски подмигнул и поспешил следом за сестрой в обеденный зал, где остывал в его ожидании черный кофе.

Браш вышел из отеля и направился вниз по улице, держась в тени тополей. Он с завистью ловил ухом звуки, долетавшие к нему из окон домов справа и слева. Хозяйки трясли с балконов половики, гремели кастрюлями на плитах. Душераздирающие голоса призывали непослушных детей, чуть ли не каждое слово которых начиналось и кончалось недовольным “ма-а!”. Несколько мужчин, пользуясь утренней прохладой, стригли газоны; пожилой толстяк отпер двери своего гаража и потом долго самодовольно оглядывал машину. На краю городка Браш сошел с дороги в высокую траву за обочиной. Миновав несколько мусорных куч и обойдя стороной лесопилку, он вышел к чистому ручью, быстрое течение которого несло к пруду перепутанные водоросли. Браш лег ничком в траву на берегу пруда и стал наблюдать. Две водяные змеи, извиваясь, скользили в воде друг за другом. На середине пруда черепаха с двумя маленькими черепашками на спине взбиралась на полусгнившую доску. Другие черепахи следовали за ней и, устроившись, прятали шейку в панцирь и закрывали глаза. Пенье и свист птиц возвещали о начале жаркого дня.

Браш задумался. Сегодня ему исполнилось двадцать три года, а дни рождения всегда были для него торжественными днями. Два года назад он вылез из раскачивавшегося гамака на веранде отцовского дома, пересек городок, именуемый Ладингтоном, штат Мичиган, и сделал предложение одной вдове, которая была лет на десять старше его. Он получил отказ, но запомнил навсегда ту веселую легкость, с которой она ему отказала, а также ее лучившиеся смехом глаза, когда она стояла перед ним, вытирая руки о передник, в то время как ее малыш ползал около на полу и тянул за шнурки его ботинок. Год назад он сидел вечером в Публичной библиотеке в Абилине, штат Техас, читая описание жизни Наполеона в “Британской энциклопедии”. Закончив читать, он вынул из кармана карандаш и написал на полях страницы: “Я тоже великий человек, но во имя Добра”, — и приписал свои инициалы.

И теперь, у этой лужи под Веллингтоном, штат Оклахома, он готовился экзаменовать сам себя по поводу своего двадцатитрехлетия. В это утро им были приняты потрясающие добрые решения. Впоследствии Браш никогда не забывал этого торжественного часа, к исходу которого, по причине пустоты в желудке, он самым прозаическим образом уснул.

В результате одного из принятых на берегах этой лужи близ Веллингтона решений Браш оказался в полдень того же дня на пути в Армину, в сорока милях от Веллингтона, куда он направился, чтобы забрать свои сбережения из банка, располагавшегося в этом городе. Управление банка занимало большой зал, высокий и хорошо освещенный, с конторкой посредине, огражденной мраморным барьерчиком и блестящими стальными решетками. Сбоку от двери, в небольшом застекленном кабинетике, с видом полной безнадежности сидел сам президент банка. Только чудо могло спасти его банк, которому осталось существовать немногим больше недели. В последние месяцы все банки штата терпели значительные убытки, и даже этот, казавшийся вечным, вскоре будет вынужден закрыть двери.

Браш сочувственно взглянул на президента, но, подавив желание подойти и ободрить его добрым словом, отошел к столику, вытащил свою чековую книжку и сунул голову в окошечко кассы.

— Я ликвидирую мой счет, — сказал он кассиру. — Снимаю все, за исключением процентов.

— Прошу прощения? — не понял кассир.

— Я забираю свои деньги, — повторил Браш, повышая голос, словно кассир был глух, — но проценты оставляю!

Кассир моргал с минуту, затем принялся рыться в своих ящиках. Наконец он произнес, понизив голос до шепота:

— Я не думаю, что мы сможем держать ваш счет открытым при столь незначительном оставленном вкладе.

— Вы меня не поняли. Я не оставляю у вас свои проценты в качестве вклада. Я отказываюсь от них. Пусть банк возьмет их себе. Я не признаю процентов.

Кассир завертел головой, бросая направо и налево испуганные взгляды. Он отсчитал как вклад, так и проценты и подвинул в окошечко Брашу, промямлив:

— …Наш банк… Вам следует поискать какой-нибудь другой способ избавиться от ваших денег.

Браш забрал свои пятьсот долларов, остальное подвинул назад. Возвысив голос почти до крика, чтобы его услышали все в зале, он произнес:

— Я не признаю процентов!

Кассир вышел в зал, поспешил к президенту и стал что-то шептать ему в ухо. Президент вскочил в тревоге, словно ему сообщили, что в банк ворвался грабитель. Он двинулся к двери наперерез Брашу, уже выходившему на улицу, и взял его за локоть:

— Мистер Браш.

— Да, слушаю вас.

— Можно вас на минутку, мистер Браш?

— Разумеется, — ответил Браш и последовал за ним в низенькую дверь президентского кабинета.

У мистера Саутвика была большая некрасивая, похожая на баранью башку голова, которую пенсне с синими стеклами делало совершенно нелепой. Его профессиональное достоинство зиждилось на объемистом брюшке, завернутом в голубой жилет и окованном золотой цепочкой. Они уселись по разные стороны монументального стола и некоторое время с большим волнением взирали друг на друга.

— М-м… м-м… Вы хотели бы забрать из нашего банка ваши сбережения, мистер Браш? — произнес наконец президент с той доверительной интимностью, с которой обычно говорят о вопросах, касающихся личной гигиены.

— Да, мистер Саутвик, — ответил Браш, прочтя имя президента на табличке, привинченной сбоку к столу.

— …и вы жертвуете ваши проценты банку?

— Да.

— И что же прикажете делать с вашими деньгами?

— Я не имею права советовать вам. Деньги не мои. Я не заработал их.

— Но зато ваши деньги, мистер Браш, — я прошу прощения, — ваши деньги заработали их.

— Я не верю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.

Мистер Саутвик судорожно дернулся, словно что-то проглотил. Затем произнес поучительным тоном, которым обычно объяснял своей маленькой дочери порядок вещей:

— Но деньги, которые вы вложили в наш банк… Эти деньги работают на нас. Ваши проценты — это часть дохода, который мы с вами получили.

— Я не признаю доходов подобного рода.

Мистер Саутвик подвинул стул ближе и спросил:

— М-м… м-м… Могу ли я узнать, почему вы решили забрать ваши деньги именно сегодня?

— Отчего же, охотно вам объясню, мистер Саутвик. Видите ли, я уже давно размышляю о деньгах и о банках. Конечно, полной и точной теории у меня пока еще нет. Я хочу заняться этим всерьез в ноябре, во время отпуска. Но, во всяком случае, для меня уже сейчас совершенно очевидно, что нельзя заниматься накоплением денег. До недавнего времени я полагал, что мы должны скопить немного денег — ну, скажем, сотен пять долларов — на старость, знаете ли, на случай операции аппендицита или неожиданной женитьбы — словом, как говорят люди, “на черный день”. Но теперь я понимаю, что это неправильно. Я дал обет, мистер Саутвик. Я дал обет Добровольной Бедности.

— Добровольной — чего? — спросил мистер Саутвик, выпучив глаза.

— Добровольной Бедности, сэр, вслед за Ганди. Я во всем стараюсь следовать своему обету. Принцип состоит в том, чтобы не иметь никаких денежных накоплений. Понимаете?

Мистер Саутвик вытер пот со лба.

— Когда приходит мой ежемесячный чек, — совершенно серьезно продолжал Браш, — я немедленно избавляюсь от всех денег, что остались от чека за прошлый месяц, но в глубине души осознаю, что это нечестно. Если быть честным перед собой, я всегда помню, что у меня постоянно припрятаны пять сотен долларов в вашем банке. Но отныне, мистер Саутвик, я не нуждаюсь в банках. Прошу вас понять тот факт, что, держа у вас деньги, я тем самым признаю, что живу в страхе.

— В страхе? — вскричал мистер Саутвик.

Он стукнул в кнопку звонка так сильно, что, казалось, чуть не развалил стол.

— Да! — сказал Браш, повысив голос до тона, которым возвещают окончательную истину. — Еще ни одного человека накопления не сделали счастливым. Все деньги, запертые здесь, копятся только потому, что люди боятся “черного дня”! Они боятся, как они говорят, что за плохими временами придут худшие. Мистер Саутвик, скажите, вы верите в Бога?

Мистер Саутвик являлся дьяконом Первой Пресвитерианской церкви и уже целых двадцать лет носил во время церемоний красные бархатные штаны, но при этом вопросе он подпрыгнул, словно его ткнули иголкой в известное место.

На звонок явился клерк.

— Немедленно ко мне мистера Гогарта, — приказал президент хриплым голосом. — Немедленно!

— …Тогда вы должны понимать, о чем я говорю, — продолжал Браш. Теперь его голос был, наверное, слышен даже на улице. Клерки и посетители оторвались от своих занятий, испуганно прислушиваясь. — Для честного человека не бывает худших времен! — гремел Браш. — Ему нечего бояться. Вы копите деньги, потому что боитесь! Но один страх порождает другой страх, а этот — следующий. Никого еще капиталы не сделали счастливым. Это просто чудо, что ваши вкладчики могут спать по ночам, мистер Саутвик. Сон тут же пропадет у них, как только они задумаются, что с ними будет, когда они станут старыми, когда они станут бедными, когда, наконец, банк разорится…

— Стоп! Ни слова больше! — заорал мистер Саутвик, красный как рак.

В банк вбежал полицейский.

— Мистер Гогарт, арестуйте этого человека. Он явился сюда, чтобы устроить скандал. Немедленно уведите его отсюда!

Браш обернулся к полисмену.

— Пожалуйста, можете арестовать, — насмешливо бросил он. — Вот он я. А что я сделал? Я ничего не сделал. Я обращусь в суд. Я повторю любому все, что говорил сейчас.

— Идем, — сказал полисмен. — И не шуми.

— А ты не толкайся, — огрызнулся Браш. — Я и сам пойду.

Вот так он и попал в тюрьму.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, тронув за локоть начальника тюрьмы.

— Убери свои грязные лапы, — рявкнул начальник. — Джерри, сними у него отпечатки.

Браша увели в соседнюю комнату и там сняли отпечатки его пальцев и сфотографировали.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, взяв за локоть фотографа.

— Вот как! — ответил тот. — Рад познакомиться. А меня зовут Бохардус.

— Извините, не расслышал, — вежливо сказал Браш.

— Бохардус, Джерри Бохардус.

Джерри Бохардус был отставной полисмен с добродушным мечтательным характером и грубоватыми манерами. Копна длинных седых волос накрывала его голову и свисала на глаза.

— Будьте любезны, станьте прямо перед этим стеклянным столом, — сказал он. — Отличная погодка, не правда ли?

— О да, — кивнул Браш. — Погода в самом деле хорошая.

— А теперь положите руку на эту подушечку, мистер Браун. Есть отпечаток. Та-а-ак-с! Отлично! — Он понизил голос и свойски подмигнул: — Не бойтесь, ничего плохого не будет, мистер Браун. Это простая формальность; мы обязаны, понимаете? Они отошлют их в Вашингтон, где уже собраны восемьдесят пять тысяч отпечатков. Там есть отпечатки даже шерифов и другого начальства. Я не удивлюсь, если там окажутся отпечатки и некоторых сенаторов. Теперь другую руку, дружище; есть оттиск. Что, раньше не приходилось делать такое?

— Нет, — ответил Браш. — В другом городе, когда меня арестовали, не утруждали себя такой процедурой.

— Возможно, у них не было аппарата, — заметил Бохардус, самодовольно пристукнув костяшками пальцев по стеклянному столу. — Мы выложили две тысячи долларов за эту штуку. Великолепная вещь!

Браш внимательно рассмотрел оттиски.

— Этот палец получился не совсем отчетливо, мистер Бохардус, — заявил он. — Я думаю, надо сделать еще раз.

— Нет, этого достаточно. Отличный оттиск. Видите эти спирали?

— Да.

— Самые превосходные из всех, что я когда-либо видел. Говорят, по ним можно узнать характер человека.

— Неужели?

— Да, говорят, можно. Та-а-ак. Готово. А теперь мы сделаем ваше фото. Будьте добры, станьте там, головой в рамку. Готово. Отпечатки пальцев, вообще-то, удивительная вещь. Держите! — продолжал Бохардус, положив на грудь Брашу картонку с номером. — Даже если сделать триллион триллионов таких отпечатков, двух одинаковых не найти.

— Вот это да! — ответил Браш, с благоговением покосившись на стеклянный стол аппарата. Бохардус накрылся с головой у камеры.

— Может быть, мне улыбнуться? — спросил Браш, глядя в объектив.

— Не надо, — ответил Бохардус, наводя резкость. — Обычно мы не просим улыбаться в подобных случаях.

— Я полагаю, за свою жизнь вы насмотрелись на уголовников, мистер Бохардус?

— Я? Еще бы. Я видывал таких убийц, которые и свою родню не жалели, которые и жен своих травили, которые и на флаг плевали. Вы не представляете себе, чего я насмотрелся. Та-а-ак-с! А теперь боком, в профиль, мистер Браун.

Он подошел и повернул Брашу голову. Пользуясь моментом, он наклонился к уху Браша и доверительно спросил:

— Извиняюсь, а в чем все-таки вас обвиняют, мистер Браун?

— Я ничего такого не сделал, — пожал плечами Браш. — Я только сказал президенту банка, что содержать банк — безнравственно, и меня тут же арестовали.

— Ох, не говорите! Подбородок чуть выше, мистер Браун.

— Меня зовут не Браун. Я — Браш, Джордж Марвин Браш.

— А-а, да-да, разумеется. Что-что? Как ваше имя, вы сказали? Хм-м. Та-а-ак-с! Готово. Я думаю, фото будет первый сорт.

— А вы не продадите мне несколько штучек, мистер Бохардус?

— Нет, извините, не положено. Хотя, должен признать, меня еще об этом не просили.

— Вот как! А я бы купил несколько штук. За последние два года я ни разу не фотографировался. Я уверен, моей маме было бы любопытно взглянуть на меня в таком ракурсе.

Бохардус строго взглянул на него.

— Не думаю, чтобы это было хорошим тоном, мистер Браун, делать из моей работы посмешище. Должен вам сказать, мне это не нравится. За пятьдесят лет, что я здесь, еще никто не смеялся надо мной, даже отпетые убийцы.

— Поверьте, мистер Бохардус, — сказал, покраснев, Браш, — я и не думал смеяться. Я знаю, вы хороший фотограф, — вот и все, что я хотел сказать.

Но Бохардус сердито молчал, когда Браш пытался вернуть его доброе расположение.

Начальник полиции, мистер Саутвик и еще какие-то должностные лица о чем-то совещались, когда Браша ввели в кабинет. Прямо с порога Браш обратился к мистеру Саутвику:

— Я не понимаю, что преступного было в том, что я сказал. Мистер Саутвик, я не могу оправдываться за те нарушения, которые я не совершал. Мне кажется, вы обиделись на меня за то, что я не вполне уважаю банковское дело, но это не повод для того, чтобы сажать меня в тюрьму, и также не причина для того, чтобы мне менять образ мыслей. Во всяком случае, все, чего я прошу, это законного суда, и я уверен, что оправдаю себя за полчаса. И я уверен, что в зале судебных заседаний будет полно народу, потому что в эти трудные времена Депрессии многим интересно будет узнать, как Ганди смотрит на деньги!

Начальник полиции вскочил и с угрозой двинулся к нему.

— Прекрати сейчас же свои глупости! — сердито сказал он. — Сейчас же прекрати! Что это с тобой такое случилось, приятель? — Он обернулся к своим людям: — Джерри, слышишь, он, кажется, того! Пожалуй, мы отправим его в Монктаун, чтобы его проверили. Как у тебя с психикой, приятель? Что это такое с тобой творится? Ты не сошел с ума?

— Нет, не сошел! — с яростью закричал ему в лицо Браш. — Я требую суда! Я совершенно точно знаю, что я не сумасшедший. Можете проверить меня, спрашивайте на память что вам угодно: даты, что-нибудь из истории, из Библии. Я — гражданин Соединенных Штатов, и я в своем уме. А если кто скажет, что я сумасшедший, я ему сумею ответить, несмотря на то, что я — пацифист! Я только лишь сказал мистеру Саутвику, что его банк — и всякий другой банк — неправедное дело, основанное на страхе и малодушии…

— Все, кончай, завязывай, — остановил его излияния начальник полиции. — Теперь слушай, Браш: если ты не уберешься из нашего города в течение часа, я тебе гарантирую смирительную рубашку и шесть месяцев в дурдоме. Ты меня понял?

— Пожалуйста, как хотите, — с вызовом ответил Браш. — Но только я не могу выбросить на ветер целых шесть месяцев.

— Гогарт, — приказал начальник, — отведи его на вокзал!

Гогарт был тот самый высокий полисмен с тяжелой челюстью и светлыми голубыми глазами.

— Ну что, дружок, сам пойдешь без глупостей или тебя придержать? — спросил он.

— Сам пойду, — буркнул Браш. — Не волнуйся.

Пройдя в молчании несколько кварталов, они остановились, и Гогарт, тронув Браша пальцем за лацкан пиджака, доверительно спросил:

— Скажи-ка мне, дружок, а где это ты услышал, что у “Мариана-банк” плохи дела? Кто тебе сказал?

— Я не имел в виду именно этот банк. Я имел в виду все банки вообще.

Такой ответ не удовлетворил Гогарта. Собираясь с мыслями, он продолжал рассматривать Браша через свои очки. Потом отвернулся и задумчиво посмотрел вдоль улицы.

— Сдается мне, сегодня у дверей банка людей больше, чем всегда, — пробормотал он.

Вдруг он повернулся к Брашу:

— Дружок, я на минуту. Не подведи меня! — попросил он.

Он кинулся в дом, у которого они остановились. Там на кухне женщина мыла посуду.

— Миссис Каулис! — сурово воскликнул Гогарт. — Как констебль нашего города, я имею право по служебной надобности воспользоваться вашим телефоном!

— О да, конечно, мистер Гогарт! — залепетала перепуганная миссис Каулис. — Что-то случилось?

— И еще вас попрошу, мэм, выйдите, пожалуйста, на крыльцо. У меня секретное донесение.

Миссис Каулис удалилась. Когда Гогарт услышал из трубки голос жены, он сказал быстрым полушепотом:

— Мэри, слушай сюда! Немедленно пойди и забери из банка все наши сбережения! Все, до последнего цента! Поняла? И побыстрее! Чтоб в полчаса обернулась. И никому не говори об этом ни слова!

Положив трубку, он позволил заинтригованной миссис Каулис продолжить мытье посуды и вернулся к Брашу. Он еще раз глянул вдоль улицы и, сочтя свой служебный долг исполненным, доверил Брашу добираться до вокзала самому.

Мистер Саутвик вернулся домой и лег на диван в гостиной, не зажигая свет. Время от времени он ворочался, издавая тяжкие стоны, в то время как его жена, ходившая вокруг на цыпочках, наклонялась к нему и, поправляя мокрый платок у него на лбу, шептала:

— Тимоти, дорогой! Не мучай себя, не думай о делах. Постарайся уснуть.