К востоку от Берингова пролива

В стороне от торных дорог

Остров Нунивак довольно велик, длиной больше ста километров, расположен близко от материка и находится в очень приметном мес- те, между устьями Юкона и Кускоквима. И тем не менее даже здесь, на Аляске, он известен далеко не каждому.

Это выяснилось еще на пути к нему, в Анкоридже. Администратор гостиницы, взяв в руки советские паспорта (похоже, впервые в жизни), доброжелательно улыбнулся, назвал свое имя, добавив, что он коренной аляскинец. Сказал, что рад приветствовать нас, что нам будет хорошо в этой гостинице («не то что в соседней», — улавливалось в его голосе), наконец поинтересовался, куда же мы держим свой путь. Услышав в ответ: «На остров Нунивак», — администратор пожал плечами.

— Что-то не знаю такого. Это где, в Канаде иди в Калифорнии? — После паузы он добавил — А, вспомнил, так эскимосы называют свои лодки из шкур.

И опять наш собеседник ошибался. Лодку из шкур моржей или тюленей у эскимосов действительно можно увидеть, но называется она умиак, и, кроме сходства в звучании, между этими словами нет ничего общего. Впрочем, ошибка коренного аляскинца не удивительна. Нунивак лежит в стороне от торных морских путей. На острове нет достопримечательностей, о которых пишется в туристских проспектах, и здесь редко бывают приезжие. Словом, это аляскинская глубинка, причем: глубинка со стажем.

Еще до отъезда в Америку я попытался выяснить, когда и при каких обстоятельствах остров был обнаружен и описан. Оказалось, что мнения историков на этот счет расходятся. Большинство считает, что остров нанесен на карты русской экспедицией на шлюпе «Открытие» лишь в 1821 году, то есть почти через сто лет после того, как начались регулярные плавания наших земляков к берегам Аляски. Существует и другая версия. У нее, правда, не так много сторонников, но мне она показалась привлекательной. Будто бы остров был открыт гораздо раньше, еще в 1780 году, при следующих обстоятельствах. Казачий сотник Иван Кобелев с товарищами вышел на чукотских байдарах из Уэлена, направляясь к устью большой реки, где, по слухам, задолго до официального открытия русскими Америки обосновались бородатые белокожие переселенцы из Сибири. Мореплаватели так и не нашли загадочного поселка, но зато побывали на «Укипень острове». (А не был ли это Нунивак?) Тот остров, как пишет сам Кобелев, «от американской землицы отстоит в море например верстах в пятидесяти». (Похоже на Нунивак!) Предприимчивые спутники сотника не мешкая открыли с «укипенцами» торг и наторговали у них шкур — лисьих, куньих, росомашьих.

Так или иначе, но Нунивак открыт, положен на карту и описан намного позже, чем прилежащие части Американского материка. Он оказался как бы в стороне от жизни, и в этом виделась мне его особая привлекательность (если, конечно, не считать овцебыков, которых мы стремились увидеть). Можно было рассчитывать, что на острове живут еще «настоящие» эскимосы, не изменившие в угоду цивилизации своего исконного образа жизни, что здесь в первозданном виде сохранилась природа, свойственная этой части Аляски.

К слову, о нунивакских эскимосах. Они живут тут с незапамятных времен. Археологические находки свидетельствуют о том, что их предки появились на острове по крайней мере две тысячи лет назад. В конце прошлого века на острове насчитывалось около семисот жителей, обитавших в девяти небольших стойбищах.

К 1940 году, всего за полстолетия, занесенные «белыми», эпидемии сократили количество островитян в три-четыре раза. Позже население Нунивака немного увеличилось и достигло примерно двухсот пятидесяти человек, но все его обитатели сосредоточены теперь в единственном поселке Мекорьюк. «Примерно» — потому что никто, в том числе и староста поселка, не в состоянии точно определить современную численность островитян. Кто-то работает или ищет работу в Бетеле, Анкоридже или других городах Аляски; кто-то, наоборот, приезжает сюда, чтобы навестить родственников и знакомых…

Сразу скажу, что самобытность, которую мне так хотелось застать, нунивакские эскимосы почти потеряли. Причем произошло это уже совсем недавно, по сути дела в начале двадцатых годов, когда остров прибрали К рукам владельцы крупных стад домашних оленей И сюда тоже проник дух наживы и чистогана. Но природа острова сохранила многое из своей первозданности. Прибрежные круто обрывающиеся к морю скалы сменяются песчаными пляжами, соседствующими с грядами дюн. Большие и малые морские заливы, прозрачные реки и ручьи, часть которых не замерзает и зимой. Бездонные озера в кратерах потухших вулканов. Каменные россыпи и пятна лишайников на склонах гор, заросли ивняков в речных долинах высотой по пояс взрослому человеку… Туманы и незаходящее Солнце летом, куцые серые дни, пурга и твердые снежные заструги — зимой.

Таков остров Нунивак. Попав в его центральную Часть, не задумываясь, скажешь, что это тундра. Чем ближе к морю, тем пышнее становится растительность, но здесь она уже теряет сходство с тундрой. Само же побережье, прибрежные дюны покрыты густыми зарослями колосняка. Упругим стеблям этого злака нипочем штормовые ветры, соленые морские брызги.

И сам остров, и окружающее его море, особенно летом, богаты жизнью. На прибрежных скалах гнездятся миллионы кайр, моевок, чистиков, бакланов. Птичьи базары Нунивака — одни из крупнейших в северном полушарии. Остров дает приют и многим другим пернатым: черным казаркам и гусям-белошеям, канадским журавлям, куропаткам — тундряным и белым, многочисленным куликам. Размножаются и живут здесь круглый год кречеты, редчайшие на Земле представители птичьего мира. На острове зимуют, кроме того, белые полярные совы, а в прибрежных водах —’Стаи гаг, морянок. На Нуниваке можно встретить типичных тундровых жителей — песцов, леммингов, пуночек. Но нередки здесь красная лисица и норка, которые для тундр вовсе не характерны. У его берегов встречаются моржи и обычны тюлени. С берега можно увидеть фонтаны китов. В островные реки заходят на нерест косяки лососевых рыб.

До конца прошлого века на острове обитали дикие северные олени. Теперь здесь разводят оленей домашних. Стадо, в котором примерно четыре тысячи голов, Принадлежит местным эскимосам. Оленеводство — один из источников существования островитян наряду с добычей пушных зверей, тюленей и моржей, а также с рыболовством. А с середины тридцатых годов живут здесь также овцебыки, и это, пожалуй, самое интересное, что есть на Нуниваке.

В 1929 году остров Нунивак был объявлен заказником. Помимо сохранения самобытной природы острова в его задачу входят опыты по совершенствованию оленеводства и восстановлению стад овцебыков. Официально об островной природе, ее охране печется егерь заказника, эскимос и местный уроженец Ричард Дэвис. К своим обязанностям он относится очень добросовестно, и тем не менее, не будь у него надежных союзников, жизнь его, возможно, была бы хлопотнее. Союзники Же его — мелководья под берегами, туманы, ураганные ветры и другие помехи в регулярном сообщении между островом и материком. За последние десять лет на Нуниваке побывало всего лишь двадцать пять туристов! Вот уж действительно глубинка!

Нунивакские будни

Как и вообще на Аляске, на Нуниваке нам с Вадимом Сергеевичем пришлось побывать дважды. Оба раза мы прилетали сюда на маленьком одномоторном самолете, и оба раза при посадке остров был окутан туманом.

В первый наш прилет земля сверху еще как-то просматривалась. В стороне от посадочной полосы даже виднелось какое-то темное пятно. Оно оказалось кучкой вездесущих мальчишек — скуластых, жгуче черноволосых и, как и их сверстники во всем мире, любопытных и озорных. Сразу же, в считанные минуты они успели со всех сторон осмотреть севший самолет, выгруженный из него багаж, нас самих и высказать по каждому поводу свое мнение.

Прилет самолета в Мекорьюк, может быть, невесть какое, но все же событие: можно встретить вернувшегося с материка родственника, друга, узнать новости, просто взглянуть на нового человека. Нас здесь, конечно, никто не ждал. Не было даже заранее известно о вылете на Нунивак этого самолета. Однако, когда туман немного рассеялся, на аэродроме обнаружилось и немало взрослых. Здесь были пожилой степенный Староста поселка («Майор» — как он сам представился) Генри Шевинге и патер Чарли, местный священник, человек тоже немолодой, довольно полный, с лукавым выражением лица; из-под его куртки выглядывал белый стоячий воротничок. Пришел Ричард Дэвис, егерь заказника, эскимос неопределенного возраста, чем-то сразу располагающий к себе, может быть, улыбкой. Пришли и другие островитяне.

Потом, и очень быстро, мы обзавелись здесь друзьями и многочисленными знакомыми; жители острова проявляли к нам откровенный интерес (здесь еще никто не видел советских граждан и «кассакпиаков» — «настоящих казаков»), без конца приглашали в гости, были и сами не прочь навестить нас. Но сейчас, при первой встрече, они смотрели на нас с деланным равнодушием. Такова местная традиция.

Всего в Мекорьюке домов пятьдесят, но разбросаны они широко, без какого бы то ни было плана, и поселок поэтому кажется довольно большим. Постройки разномастны; это в большинстве своем жилые домики в одно-два окошка по фасаду, обитые снаружи толем либо досками. С военных лет здесь осталось несколько «полубочек» из гофрированного железа — бывшие казармы и военные склады. Сейчас их используют для жилья и как складские помещения. Посередине поселка стоит обшитая досками церковь, выделяются приземистые, недавно сооруженные школа и магазины, а за околицей виднеется недавно построенная бойня — на ней заканчивают свой жизненный путь олени. Вот, пожалуй, и весь Мекорьюк. В поселке обосновалось несколько автомобилей, легковых и грузовых, как правило, далеко не новых, изрядно помятых и побитых. Есть здесь несколько доступных для автомобилей улиц, на них даже висят дорожные знаки. Между домами и от домов к улицам пролегли деревянные переходы и тротуары, а прочее свободное пространство занимает сырая тундра, или, лучше сказать, тундровое болото.

В 1974 году в нашу осеннюю экспедицию на Нунивак кроме нас входили также доктор Питер Лент и доктор Кальвин Ленсинк, наверное, лучшие на Аляске знатоки овцебыков, и молодой американец Дэн Сен-Джон. Дэн работает учителем в индейском поселке на Юконе, заочно изучает русский язык. С нами он находился в качестве стажера и переводчика.

Мы поселились в одном из временно пустующих домиков. По утрам доктор Ленсинк, начальник нашей экспедиции, разжигал печку, пек на сковородке оладьи и варил кофе. Ленсинк человек очень мягкий и добрый, но вмешиваться в поварские обязанности он никому не позволял и удерживал их за собой с большим упорством. После завтрака мы уходили в тундру, на пастбища овцебыков, либо, если стояла летная погода и в поселке оказывался вертолет, летали на нем к стадам в другие концы острова. Словом, овцебыки были в центре внимания, и на знакомство с ними уходил весь день. Домой мы возвращались обычно поздно вечером.

В первый же выход в тундру стало ясно, что на Нуниваке выдался грибной год: среди стелющихся над землей ивовых кустов то тут, то там выглядывали шапки подберезовиков. В отличие от наших, подмосковных, они были бледны, почти даже белы, но на удивление ядрены. Даже явные переростки оказывались звеняще-упругими и вовсе не червивыми. Трудно было удержаться — уж очень грибы просились в кошелку! Так незаметно оказался наполненным большой полиэтиленовый мешок, взятый для сбора образцов растений.

— Может быть, поджарим? — предложил Вадим Сергеевич. Тяжелую ношу по очереди понесли в поселок.

По улице навстречу нам шел пожилой эскимос, один из немногих островитян; с которыми мы еще не успели познакомиться. Он внимательно посмотрел на наши трофеи и неодобрительно покачал головой. Следующим встречным был патер Чарли. Священник остановился, чтобы побеседовать с нами, но, когда рассмотрел грибы, на лице его выразилось сначала удивление, потом брезгливость и, наконец, порицание.

— Зачем вам чертовы уши? — спросил он. Так, оказывается, называют грибы эскимосы. Услышав в ответ, что мы собираемся их есть, священник только замахал руками. По дороге к дому встречались и другие эскимосы. Некоторые предупреждали, что «чертовы уши» очень ядовиты, другие так или иначе, но тоже выражали нам свое неодобрение.

Доктор Ленсинк на этот раз допустил нас к плите, и вскоре домик наполнился аппетитным запахом поджарки. Оба ученых и Дэн, хотя сначала они смотрели на нашу возню с грибами без энтузиазма (большинство американцев из грибов едят лишь шампиньоны), отдали поджарке должное. Потом к нам зашел Ричард Дэвис, испытующе посмотрел на каждого из сидящих за столом и, очевидно лишь из деликатности, согласился попробовать «чертовы уши». Он осторожно взял кусочек, положил его в рот, и хотя не сразу, но проглотил. Потом он зацепил вилкой другой триб, третий… Патер Чарли тоже завернул к нам, может быть, чтобы достойно проводить упрямых «кассаков» на тот свет. Однако, застав всех в добром здоровье, священник тоже согласился отведать «чертовых ушей» и тоже нашел их съедобными. Через несколько дней в ближайших к поселку окрестностях грибы стали попадаться редко, а грибники встречались то и дело…

Вместе с Ричардом, егерем заказника, сидим на гребне дюны. Шепчутся, набегая на пологий берег, волны. Шуршат, клонясь от ветра, упругие стебли колосняка. В воздухе то и дело появляются птицы. Ричард называет их по-эскимосски и, если это осуществимо, переводит названия на английский.

— Вот, по-нашему, каллоксиюк, что значит «следует за рыбой», — показывает егерь на орлана-белохвоста, действительно, заядлого рыболова. — А это кинглаик — «большой нос». — Это относится к гагам-гребенушкам. У самцов их в брачный период над клювом разрастается высокий гребень, и «нос» птиц в самом Деле становится большим.

Выясняется, что баклан по-эскимосски называется угачук («живущий на скалах»), чернозобая гагара — танушлик («спина разукрашена белыми точками»), белая сова — анипа («белая как снег»), канадская казарка — тутангаяк («у нее белые щеки»), гусь-белошей — натшаулик («у него как будто парка с капюшоном»).

И действительно, у чернозобой гагары в первую очередь бросаются в глаза белые пестрины на фоне черной спины, а у гуся-белошея, конечно, крупная белая голова. Не случайно и по-чукотски он называется «итлихлеут», что значит «белоголовый». Белый же цвет на шее птицы хотя и есть, но сразу его не заметишь.

А Ричард продолжает:

— Чугикпак («широкий клюв»), — это об утке-широконоске. — Октиотак («который остается здесь на всю зиму»), — о кречете. — Укулигаск («жирная осенью»), — об утке-шилохвости…

Белолобого гуся здешние эскимосы называют «лох-лох» или «лук-лук». Это явное подражание крику птицы. По-якутски она зовется почти так же — «лыглы». Ричард терпеливо, по слогам, произносит эскимосское имя поморника, но записать его мне никак не удается. Зато оказалось, что в переводе оно означает «вор». Интересно! Ведь и у нас на Севере его зовут то «разбойником», то «доводчиком» (то есть доносчиком, а это тоже не похвала). И я подумал: насколько метки иные эскимосские и вообще народные названия птиц, насколько они удачнее «книжных», принятых в цивилизованном мире!

На следующий год, на стыке зимы и весны, мы снова оказались на Нуниваке. Нам предстояло участвовать в ловле овцебыков и сопровождать их в пути с Аляски в СССР. Пойманные овцебыки должны были сначала какое-то время прожить в загонах на окраине Мекорьюка и пройти карантин. После этого их ждала перевозка на материк и перелет в Сибирь. На этот раз мы были здесь вместе с доктором Питером Лентом и заведующим Нунивакским заказником Джерри Хоутом. В нашу компанию входила также переводчица-американка Раиса Скрябина и, конечно, старый знакомый — егерь заказника Ричард Дэвис.

Интерес к переселению овцебыков на сибирскую землю в Соединенных Штатах, а особенно здесь, на Севере, оказался очень велик. Предстоящая операция предусмотрена одним из разделов советско-американского соглашения о сотрудничестве в охране окружающей среды. Это, конечно, не главный раздел в соглашении, но он. привлек к себе довольно пристальное внимание. Поэтому кроме биологов на остров прилетели кинооператоры и Мерлин Перкинс, ведущий одной из популярных телевизионных программ «Дикое королевство» (это передача вроде нашей «В мире животных»). Они должны были снять для телевидения специальный фильм о работе экспедиции.

Мекорьюк на этот раз утопал в сугробах. Из-под снега кое-где нелепо торчали верхушки дорожных знаков, выглядывали коньки домов, печные трубы, обозначавшие погребенные снегом улицы и дома. Днем и ночью слышался треск мотонарт. Они хозяйничали, а вернее, озорничали словно сами по себе, расплескивая здесь и там клубы сизого чада. Следы их гусениц беспорядочно петляли по поселку, казалось, нарушая и без того нестройную планировку Мекорьюка, забирались даже на крыши занесенных снегом домов.

Стоящая на отшибе длинная «полубочка» из гофрированного железа — нечто вроде островной гостиницы — на этот раз была отдана нашей экспедиции. Одна из трех небольших комнат в ней досталась Вадиму Сергеевичу и мне, и ее сразу заполнили клубы табачного дыма: мой спутник курит «Беломор» без перерыва, папиросу за папиросой.

Школа в Мекорьюке только начальная, работают в ней два учителя — Эрни Августин, по совместительству заведующий школой, и его жена Бэтти. Эрни — гаваец, Бэтти — коренная американка со Среднего Запада страны. Оба они молоды, им меньше нем по тридцать, и оба только начинают свою педагогическую карьеру.

Эрни и Бэтти первыми из островитян пригласили нас в гости. Ужинали мы в их учительской квартире, а затем перешли в школьный зал, где к тому времени уже начиналось кино.

Эрни, если судить о нем по первому впечатлению, вполне приспособился к жизни на Крайнем Севере. Когда я увидел его в первый раз, он показался мне типичным эскимосом. В нарядной парке из нерпичьего Меха, в расшитых бисером камиках, небольшого роста, смуглый и черноволосый, немного узкоглазый, он стоял вместе с другими островитянами у загона овцебыков и о чем-то оживленно толковал с соседями. Однако в душе он оставался гавайцем. Как признался сам, он сильно тосковал по своей далекой родине и, Видимо, столько чувства вкладывал в рассказы о ней, что Гавайями «заболели» и нунивакские школьники. Почти все они загорелись желанием побывать там на каникулах, конечно, вместе с учителем, а теперь зарабатывали на эту поездку деньги.

Школьники заключили договор с конторой по прокату кинофильмов (раньше в Мекорьюке кино не было) и Взяли, тоже напрокат, электропечь для поджаривания зерен кукурузы (поп-корн, или просто корн, хрумкают В Америке всюду, как у нас лузгают семечки). Посторонних на Нуниваке бывает не так уж много, поэтому основные покупатели билетов в кино и жареной кукурузы — родители юных бизнесменов, отдаленная родня или знакомые. Однако на деловых взаимоотношениях это не сказывается. Кассир в кино — девчушка лет десяти. Она очень серьезна, у нее, как у заправской кассирши, синие нарукавники, перед ней металлическая касса с отделениями для каждого сорта монет. Электропечь, похожую на бочку (одни части ее прозрачны, другие никелированы) обслуживает целая бригада. Один из мальчишек загружает в нее кукурузу, другой расфасовывает готовую продукцию. Отточенными, профессиональными движениями он насыпает в фирменные пакетики вздувшиеся от жара румяные зерна. Несколько мальчишек и девчонок разносят подносы с Пакетиками, протискиваясь вдоль рядов, получают деньги, деловито отсчитывают сдачу.

Вечером, после кино, несколько ребят («казначеи», — пояснил Эрни) с сосредоточенными лицами подсчитывали выручку, раскладывали по кучкам мелочь и бумажки. Деньги они хранят в Бетеле, открыли счет в банке. В общем-то почти весь доход поступает из родительских карманов, но и школьники, и учитель (похоже, и родители школьников тоже) горды. На путешествие зарабатывают сами!

Однажды нас пригласил к себе на чашку кофе Ричард Дэвис. В домике его было тесновато, но. прибрано, чисто. Жена Ричарда зарабатывает тем, что время от времени вяжет по заказам одной из фирм женские шарфики и шапочки из шерсти овцебыка. Шерсть И рисунки будущих изделий ей присылают по почте. Сейчас у нее несколько заказов, и она вяжет не отрываясь. Поэтому угощает и развлекает гостей только хозяин. Он испек кекс (для этого нужно было лишь поставить в духовку запаянный в станиоль полуфабрикат), разливает по чашкам кофе.

На гвоздике в комнате висит какое-то непонятное приспособление или инструмент — дощечка с несколькими отверстиями и привязанная к ней на толстой нитке палочка. В палочку вделано птичье перо. Ричард замечает мой интерес, снимает предмет с гвоздика. Оказывается, это игрушка. Палочку нужно подбросить так, чтобы, падая, она воткнулась в одно из отверстий. Попадания в разные отверстия дают игроку разное количество очков.

Разговор заходит об обычаях нунивакских эскимосов.

— Многое уже забыли, да и остальное помнят только старики, — говорит Ричард. — Вот, например, наши эскимосские игры. Их было много. Ночи у нас зимой длинные, и, чтобы скоротать время, мы часто собирались вместе, пели, плясали, играли. Теперь молодежь, если заработает десяток-другой долларов, норовит поехать в Бетел, оставить свой заработок в салуне. И играли не только дома, но и на улице, — продолжает он свой рассказ. — Например, в футбол. Но это пока на Нуниваке было несколько поселков и жило гораздо больше людей. Для нашего футбола тоже был нужен мяч, его делали из тюленьей кожи. Годилась в шкура, снятая с тюленьей головы, ее набивали сухой травой или оленьей шерстью. А играли так. Мяч клали посередине между двумя поселками и старались пригнать его ногами в чужую деревню. Играть могли все — мужчины и женщины, старики и дети. Сражение длилось иногда несколько дней подряд, пока какая-нибудь сторона не победит. Побежденные зато должны были хорошо угостить своих соседей. Конечно, во время пира они не забывали и о себе.

— Но теперь мы все живем в Мекорьюке, и в футбол нам играть не с кем, — заключает хозяин.

Ричарда волнуют судьбы его соплеменников. Он был одним из инициаторов запрещения торговли на острове спиртными напитками. Такое решение, по настоянию главным образом стариков, островитяне приняли на своем сходе.

— Но запрет не принес особой пользы. Ведь Америка свободная страна, — усмехается он, — и каждый, конечно, если у него есть деньги, может выписать сюда спиртное по почте. Ну а кроме того, у нас появились умельцы, которые сами делают виски. Они, конечно, работают по ночам и не хвастают своим производством. Поэтому-то по-английски они и называются «светлячками». По-эскимосски же их зовут «рождающими великого духа». А тот «великий дух» — большое зло для Нунивака, особенно для нашей молодежи, — сетует Ричард. — В Мекорьюке появились замки, — продолжал он. — Раньше их здесь и не знали. Кое-кто из наших парней приучился там, на материке, к наркотикам и завез эту моду сюда, в Мекорьюк. На острове все труднее найти работу простому человеку, все тяжелее жизнь. Да и на материке она не легче…

— Что ждет нас, нашу молодежь? — встревоженно спрашивал сам себя Ричард.

Патер Чарли на правах старого знакомого при каждой встрече справлялся о нашем здоровье и делах: много ли, например, поймано овцебыков? Интересовался, растет ли в Сибири трава, и вообще что там будут есть четвероногие переселенцы? Расспрашивал, какая в Сибири водится дичь (сам он, видимо, страстный охотник), делился своими заботами.

— Иду мирить Джона с женой, — как-то сказал он. — Ведь я предупреждал их, что не будет толку от этой женитьбы. И вот вам доказательство. Она все-таки ушла от него к своим родителям и унесла с собой сына. Джон требует его себе, а сыну-то всего два месяца от роду! Ну скажите, разве Джон вырастит его один?

В первых числах апреля, в пасхальную неделю, священник специально зашел в гостиницу, чтобы пригласить нас в церковь.

— Я полагаю, что вы атеисты, — сказал он, — но покажите хороший пример моим прихожанам.

Как было отказать в такой просьбе!

В церкви, когда мы вместе с Вадимом Сергеевичем вошли внутрь, уже шла служба. Первое, что меня здесь поразило, — до крайности бедная обстановка. Голые стены, обшитые досками, когда-то были выкрашены в белый цвет, теперь краска потемнела, а кое-где и облупилась. Некрашеные деревянные скамьи, сбоку невысокая, выкрашенная белой краской кафедра. Белый деревянный крест за невысоким деревянным барьером. Вот, пожалуй, и все убранство.

Священник уже произносил с кафедры проповедь, что, впрочем, не помешало ему тут же освободить для нас места на первой скамье, очевидно, предназначенные для почетных гостей.

— Эй, Питер и Дайен, пересядьте подальше, дайте место гостям, — по-английски сказал он, не меняя возвышенного тона и выражения лица.

Служба шла на эскимосском языке, и один из моих соседей по скамье шепотом переводил мне основные мысли проповедника. Как можно было понять, патер сегодня бичевал прелюбодейство. Порой, видимо, он слишком увлекался, и тогда в церкви слышались сдержанные смешки. Время от времени он приводил примеры из местной жизни, порицал или, наоборот, хвалил кого-нибудь из прихожан, и тогда все поворачивали головы в сторону «героя» и слышался более откровенный смех.

Раз-другой патер упомянул в проповеди нас с Вадимом Сергеевичем.

— Я сегодня призывал вас в свидетели. Говорил, что неловко, если о делишках в Мекорьюке будут знать там, в Сибири, — сказал патер, когда мы вместе с ним выходили из церкви.

Загон для овцебыков построен в стороне от поселка, но сюда уже пролегли торные дороги и здесь весь день толпится народ. Для некоторых это обязанность — присмотр за животными, их кормление. Для других — развлечение; островитяне приходят и приезжают сюда, как в клуб, — обменяться новостями, вообще побывать на людях, а молодые эскимоски — щегольнуть туалетами. К счастью, наши пленники не слишком пугливы. Едва стихает шум и треск мотонарт, овцебыки спешат К кормушкам, и охапки сена в них начинают на глазах уменьшаться. Здесь, в загоне, я впервые и увидел четвероногих кандидатов в переселенцы в советскую Арктику, тех овцебычков, которых нам предстояло теперь опекать. Они вели себя спокойно, солидно, с достоинством. Такими я их и представляю себе до сих пор.

Пурга началась, когда мы были еще в тундре, на пути к поселку. Пока выпускали в загоны новых, только что пойманных животных и расходились по домам, дуло еще терпимо. Но среди ночи ветер достиг ураганной силы, Стены нашего домика заметно вздрагивали, что-то гремело и монотонно звякало на крыше.

О том, как овцебыки пережидают пургу, среди зоологов нет единого мнения. Некоторые утверждают, что бородачи (так называют их эскимосы) и в непогоду остаются верны своим привычкам и как ни в чем не бывало продолжают добывать корм, пережевывать жвачку, отдыхать. По уверениям других, животные стоят, плотно прижавшись друг к другу, и сутки и двое, пока не стихнет ветер, причем взрослые быки укрывают своими телами от вьюги коров И телят. Третьи говорят, что овцебыки в непогоду лежат по нескольку суток и не кормятся. И вот теперь появилась возможность узнать, как же ведут они себя в таких случаях на самом Деле.

Вместе с Вадимом Сергеевичем и Джерри днем мы пошли к загону. Пурга неистовствовала. Сырая снежная пыль залепляла глаза, нос, секла кожу. Видимость иногда ограничивалась расстоянием вытянутой руки. Держась друг за друга, часто останавливаясь и отворачиваясь от ветра, чтобы передохнуть, мы брели, кажется, целую вечность, пока не наткнулись на стену знакомого сарая, а За ней — на ограду из металлической сетки.

И вот у решетки часть наших пленников. Они лежат, сбившись в кучу, на животах, поджав под себя ноги, и все — задом к ветру. У передних перед головой намело пологие сугробы. Бородачи, похоже, спали, а когда я потормошил ближайших их них за косматые загривки, они нехотя встали, повернувшись к нам мордами, сплошь залепленными снегом — виднелись только глаза и кончики рогов. На местах лежек не было и следов сырости или льда, настолько хороша теплоизоляция их «одеял» и «матрацев» — длинной шерсти, растущей на животе и боках. К тому же шерсть эта так густа, что снег не проникает глубоко в ее толщу. Стоило бородачам отряхнуться, и они уже были чисты.

Другие овцебыки также дремали, собравшись в кучки и отвернувшись от ветра. Сено, с вечера положенное в кормушки, если только его не разнесло ветром, оставалось нетронутым.

Так вот как они переносят пургу! Они, оказывается, И здесь верны своему главному жизненному принципу — как можно меньше тратить сил, экономить энергию. Отсюда же идет их оседлость, неторопливость, даже солидность и достоинство. Видно, в Арктике иначе им не прожить.

Умингмак

Овцебык — животное поистине удивительное. Специалисты долгое время даже не могли найти ему места в ряду парнокопытных млекопитающих. С кем в соседстве он должен находиться? Кто его ближайшие родственники?

Внешне он больше похож на корову. Бывает, что овцебыки присоединяются к стадам домашнего скота, и тогда они дружно пасутся вместе. Однако во время бега благодаря своим коротким ногам они больше напоминают овец. Новорожденный теленок блеет почти так же, как ягненок. Взрослые быки в брачное время издают низкий, утробный рык, похожий на львиный.

На вопрос: «Кто же он?» — зоологи смогли ответить только недавно. Оказалось, что овцебык стоит все-таки ближе к козам и овцам, чем к быкам, а его ближайший родственник отыскался, как ни странно, в тропиках. Им оказался и вовсе ни на кого не похожий — и не козел, и не антилопа — такин, обитатель горных лесов Индии, Бирмы, Непала, Южного Китая.

Научное название овцебыка — Ovibos moschatus (овцебык мускусный). Поэтому и по-русски животное называют то овцебыком, то мускусным быком. Первое название еще как-то соответствует действительности. Второе же лишь сбивает с толку, поскольку никаких особых мускусных желез у него нет, и ему, следовательно, не свойствен какой-либо специфический запах. По-эскимосски овцебык зовется умингмак, что значит «бородатый», или «бородач», и это название, наверное, самое удачное.

История овцебыков богата событиями. Когда-то они обитали только в Старом Свете. Во времена великих оледенений они распространялись до юга Западной Европы — нынешней Франции, Англии, заселяли большую часть территории нашей страны. Перешеек, существовавший многие тысячи лет назад на месте Берингова пролива, послужил им мостом для перехода в Северную Америку. Здесь они тоже широко распространились, почти до юга современных Соединенных Штатов, и отсюда проникли в Гренландию.

Менялся климат, отступали к северу ледники, оставалось все меньше территорий, пригодных для овцебыков. Животные исчезали, и этому немало способствовал человек. Нет сомнения, что наш далекий предок ценил вкус мяса бородачей, превосходные качества их шкур, рога, как замечательный — прочный и упругий — материал для разных поделок. Тем более что добывать этих животных было проще простого. Они в состоянии защищаться, увы, только от четвероногих хищников.

В первую очередь стада их исчезли на своей исконной родине, в Евразии. На Таймырском полуострове был найден череп овцебыка, пробитый пулей, похоже, еще при жизни животного. Охотник, значит, был оснащен огнестрельным оружием. Отсюда можно предположить, что эти спутники и современники мамонта еще жили на Таймыре всего двести — триста лет назад. Именно к такому выводу пришел известный советский зоолог и палеонтолог Н. К. Верещагин. Позже, менее ста лет назад, овцебыки исчезли на Аляске. Известны не только места, где паслось последнее стадо, но и имена истребивших его охотников. Это были двое «белых» скупщиков пушнины. Никакими другими подвигами они себя не прославили и вряд ли предполагали сами, что таким путем войдут в историю.

Сильно сократилась численность овцебыков и в Канаде. И неудивительно: только Компания Гудзонова залива с 1862 по 1916 год скупила больше пятнадцати тысяч шкур этих зверей (а сколько их осело у самих добытчиков — эскимосов?). К началу нашего столетия овцебыки сохранились лишь на северо-востоке Канады и на востоке Гренландии, а общая численность их здесь была близка к двадцати тысячам.

По поверьям аляскинских эскимосов, овцебыки и до последнего времени продолжали жить здесь, они лишь вознеслись на небо и стали недоступными для нагрешивших охотников. Но теперь овцебыки снова вернулись на Аляску, и, конечно, не с небес. В 1930 году три десятка телят, пойманных в Гренландии, поселились в вольерах невдалеке от города Фэрбенкса. Впрочем, путь их сюда был не простым. Телят догрузили на пароход и вначале привезли в Норвегию. Затем, опять на пароходе, переправили в Нью-Йорк. Потом на поезде овцебыки пересекли Северную Америку и приехали в Сиэтл, расположенный на Тихоокеанском побережье. Дальше переселенцы добирались морем, потом опять по суше и только тогда достигли окрестностей Фэрбенкса (но, увы, не все, часть животных погибла в дороге).

Вначале их поселили на поляне среди настоящего высокоствольного леса. Несмотря на столь необычные условия, животные прижились, в стаде каждый год появлялись новорожденные. Численность их, однако, не росла, и главными виновниками тому были медведи, высоко оценившие новый сорт дичи.

Пять лет спустя овцебыки снова были переселены, теперь на остров Нунивак, расположенный в Беринговом море. Это был период сильного потепления Арктики, трудное для новоселов время. Зимой часто случались гололедицы, выпадали глубокие снега. Но все же дела здесь пошли гораздо лучше. В 1939 году на острове жили уже пятьдесят овцебыков, в 1959-м — двести, а в 1969 году — восемьсот. В последние годы животных отсюда стали перевозить обратно на материк, и они там успешно приживаются. Впрочем, это не первый опыт переселения овцебыков. Еще в начале нашего века их пытались акклиматизировать в Швеции и Исландии, однако животные не смогли приспособиться к тамошнему климату, теплым и сырым зимам, и погибали. Удачнее оказались попытки выпуска овцебыков на севере Скандинавского полуострова, в Норвегии, и особенно на островах архипелага Шпицберген.

В общем, бородачи показали себя очень «прочными» зверями. Выяснилось, что им нипочем сильные морозы, но при необходимости они мирятся и с жарой. Они неплохо живут и даже размножаются во многих зоопарках, в том числе в Берлинском и Московском, Однако влажный климат для них губителен, они часто заболевают воспалением легких. Кроме того, мягкие зимы обычно означают оттепели и гололедицы, глубокие. снега. В таких условиях овцебыкам трудно добывать корм, они голодают, перестают размножаться, а то и гибнут от истощения.

Зимой бородачи предпочитают держаться на плато и на склонах гор, Ветер сдувает отсюда снег, обнажая участки со скудной растительностью, или слой снега бывает достаточно тонок для того, чтобы животные могли «копытить» себе корм. Весной, по мере того как стаивает снег, а также летом и осенью они придерживаются участков с наиболее богатой растительностью — речных долин и сравнительно низких участков тундры.

Характерная черта образа жизни бородачей — относительная оседлость. Бывает, что стадо проводит и год, и два в одной и той же долине, на одном и том же склоне. Способность овцебыков жить продолжительное время на сравнительно небольшой площади определяется их интересной экологической особенностью — они исключительно полно используют для питания окружающую растительность, как бы скудна она ни была.

Питаются животные в основном листьями и побегами полярных ив, осоками, злаками, арктическим разнотравьем — остролодочником, астрагалами, мытниками, поедают иногда лишайники и мхи.

Овцебыки живут стадами. Летом они обычно собираются в небольшие группы; самки и молодняк держатся отдельно от взрослых быков. В период спаривания, в августе — сентябре, самцы стремятся обзавестись гаремом; нередко он состоит из десяти и больше самок. Зимой самцы и самки, взрослые и молодые животные объединяются, и тогда стада их достигают наибольшей величины, иногда превышая сотню голов.

Мужают бородачи сравнительно поздно. Во время брачного сезона самцы ожесточенно дерутся между собой, разбегаясь и сталкиваясь рогами, как это делают бараны. В апреле или мае самка приносит теленка, обычно одного, и, как правило, кормит его молоком больше года. Плодовитость бородачей, следовательно, невысока. Животные, обитающие в Субарктике и Арктике, сильно различаются по своим биологическим особенностям. Первые начинают размножаться уже в трехлетием возрасте, вторые — не раньше чем в четырехлетием; В Субарктике коровы нередко телятся ежегодно, в Арктике — в лучшем случае через год. Если в Арктике стада могут увеличиваться в год всего на десять процентов, то в Субарктике — на двадцать пять.

Опыты переселения овцебыков преследовали прежде всего практические цели. Бородачи, как мы видели, очень неприхотливы к кормам, хорошо переносят невзгоды арктического климата и поэтому в состоянии обитать на самых северных участках полярной суши, даже там, где уже не могут жить северные олени. Их по сути дела оседлые стада могут быть постоянно в поле зрения человека. Неизвестны случаи массовой гибели животных от каких-либо болезней. Они не конкурируют из-за кормов с северными оленями. Им не страшны хищники, даже волки. При нападениях хищников стадо занимает круговую оборону — образует круг, внутри которого оказываются телята и коровы, а снаружи — взрослые быки, вооруженные мощными и острыми рогами.

Что может получить человек от овцебыка? Во-первых, мясо. Оно похоже на говядину, но гораздо нежнее и ароматнее. Вес же бородача-быка может достигать полутонны, самка весит вдвое меньше. Во-вторых, шкуры, которые могут быть использованы как прекрасное кожевенное сырье или как мех. В-третьих, шерсть, вернее, пух, или подшерсток (эскимосы называют его гивиот), исключительно высокого качества; он ценится намного выше шерсти тонкорунных овец и даже прославленного пуха южноамериканских викуний или кашмирских коз. С одного убитого овцебыка собирают до пяти килограммов пуха, с прирученного (одомашненного) — вычесывают до трех килограммов. Цена одного килограмма этого пуха достигает в США ста долларов. И наконец, молоко приятного вкуса, жирное, как сливки.

Планы возвращения овцебыков в советскую Арктику, их реакклиматизации разрабатываются уже давно. Зоологи и охотоведы установили, что переселенцы найдут здесь неплохие условия для жизни, особенно в гористых и малоснежных участках наших тундр. А таких мест здесь много. Это Новосибирские острова, остров Врангеля, Таймырский полуостров, тундры севера Якутии и Магаданской области.

Разрабатывая эти планы, советские специалисты учитывали, что переселенцы заполнят пустующую экологическую нишу, станут потребителями скудной арктической растительности, а значит, будут способствовать вовлечению в хозяйственный оборот этих иначе не используемых пастбищ. Учитывалось и другое важное обстоятельство. Жизнь в Арктике находится в состоянии неустойчивого равновесия. Иначе говоря, здешний органический мир особенно уязвим и терпит большой урон при стечении неблагоприятных климатических обстоятельств либо под воздействием человеческой деятельности. Исчезновение какого-либо вида не проходит здесь бесследно, как это бывает в южнее расположенных районах, а зачастую ведет к глубоким изменениям в растительности и животном населении. Следовательно, с возвращением овцебыков в советскую Арктику органический мир ее становится как бы более прочным, более стойким. Поэтому-то с таким нетерпением ждали в СССР четвероногих переселенцев.

На Аляске, невдалеке от Колледжа, пригорода Фэрбенкса, мне довелось увидеть необычную ферму, принадлежащую местному университету. Она расположилась на просторной лесной поляне. Небольшой скотный двор, сарай, несколько загонов, обнесенных сеткой. Ворота большинства загонов открыты настежь, и животные могут выходить, когда им вздумается. На ферме живет около ста пятидесяти овцебыков разного пола и возраста. Управляются с ними два пастуха, и обоих зовут Билл. Билл-старший — старший и по возрасту, и по положению — работает на ферме третий год.

— Трудно ли иметь дело с овцебыками? — спросил я.

— Теперь-то работа у меня благодать. Раньше, когда я пас коров, приходилось куда тяжелее.

На ферме царит будничная, обыденная атмосфера. Пахнет сеном, навозом и как-то очень по-домашнему — самими животными. У яслей бок о бок с овцебыками хрумкает сено поджарый рыжий конь. Загоны маловаты, и уже с ранней осени скотину приходится подкармливать сеном и концентратами. Отличаются эти овцебыки от диких тем, что у них из соображений безопасности удалены рога. Однако, как считает Билл-старший, особой необходимости в этом не было: опасны лишь старые быки, и то осенью, в брачный сезон.

Весной на ферме самая горячая пора. В это время бородачи линяют, и пастухи собирают гивиот. Не только с коров, но и с большинства взрослых быков Биллы попросту выщипывают пух руками, обходя загоны утром и вечером. Лишь немногих быков, что отбились от рук, приходится загонять в специальный станок. Животные весной в общем-то и сами жмутся к людям, поскольку освобождение от клочьев ненужной зимней шерсти приносит им облегчение.

На первый взгляд может показаться, что «интеллект» бородачей невысок. Однако каждый, кому пришлось долго общаться с одомашненными овцебыками, придерживается противоположного мнения. Джон Тилл, американский биолог, страстный пропагандист идеи одомашнивания овцебыков, пишет, например: «Работая на вермонтской ферме, я быстро убедился, что мускусные быки порой наблюдают за человеком не из столь уж праздного любопытства. Когда я запирал ворота загона, животные всегда внимательно следили за моими действиями. На скобу, вбитую в забор, я накидывал цепочку от ворот, а затем висячий замок. Причем защелкнуть замок мне и в голову не приходило. Как-то раз, когда я проделывал эти манипуляции, к воротам подошел один бык. Дождавшись, пока я закончу, он принялся дергать за цепь, пока не вывалился замок, и открыл ворота настежь. Вскоре этот трюк научились делать и его соплеменники, затрачивая на всю операцию не больше пяти минут.

Но самое незабываемое для меня событие на вермонтской ферме произошло в тот день, когда стадо показало, что принимает меня за своего. Я работал в загоне, когда к забору подошли наши собаки. Быки же решили, что это не иначе как волки, которые готовятся к нападению. Но в тот момент я этого не успел понять — слишком быстро все произошло. Стуча копытами и шумно сопя, стадо вдруг кинулось в мою сторону. Не успел я опомниться, как быки образовали вокруг меня оборонительный круг. Они защищали меня от собак, как своего детеныша!»

Одомашненные бородачи проявляют себя любопытными, общительными, даже веселыми животными. Любят игры, например, как заправские футболисты, с увлечением гоняют по загону мяч. Подражая людям, заходят в воду и подолгу, фыркая и сопя, резвятся здесь. Подбегают к знакомому человеку и ластятся, подставляют загривки. И пока человек треплет и гладит их густую шерсть, хитрецы шарят носами по его карманам в поисках чего-нибудь вкусного.

Возле фермы то и дело останавливались автомобили, и к сетке подходили люди, чтобы хоть издали взглянуть на необычный домашний скот. Большие щиты, выставленные у ограды со стороны шоссе, содержали, ответы на возможные вопросы к пастухам. На них рассказывалось о том, для чего и как здесь разводят овцебыков. Впрочем, посетителей приводит сюда не только праздное любопытство. Свою ферму домашних бородачей намеревался организовать эскимосский кооператив на побережье Берингова моря, и к работе Биллов, к нравам и потребностям животных присматривались двое молодых эскимосов, будущие пастухи будущей фермы.

Еще в 1918 году канадский исследователь Арктики Вельямур Стефанссон писал в своей книге «Гостеприимная Арктика», хорошо известной и советским читателям: «Мы привыкли думать, что корова и овца являются наилучшими возможными видами домашнего скота, и нам трудно поверить, что существует животное, которое, в случае его приручения, окажется более полезным… Я убежден, что в течение ближайшего столетия главным домашним животным в северной половине Канады и северной трети Азии будет овцебык, а не олень». В этих словах звучит, конечно, излишняя увлеченность, но ведь есть здесь и рациональное начало! Доказательства тому — фермы одомашненных овцебыков, и экспериментальные и производственные, уже существующие в США, Канаде, Норвегии и дающие их владельцам неплохой доход.

Привьется ли эта отрасль животноводства и в нашей стране, в колхозах и совхозах Крайнего Севера, покажет будущее. Важно, что в Советском Союзе появились овцебыки. Первая маленькая партия их приехала в 1974 году из Канады, с арктического острова Банкс. А через год с Аляски, с острова Нунивак, в СССР переселилось уже стадо из сорока овцебыков.

Как ловят овцебыков

Ранней весной, как, впрочем, и в Другие сезоны года, погода на Севере неустойчива. Кратковременные оттепели сменяются сильными морозами, и тогда поверхность за струг покрывается блестящей И скользкой ледяной коркой, а холодный, влажный ветер кажется особенно лютым. Не реже, чем зимой, и не слабее зимних бывают и пурги. Однако только в это время случаются те удивительно ласковые, тихие и солнечные дни, когда температура воздуха еще далеко не доходит до нуля, но все живое, будь то человек или лемминг, владеющий под снегом надежным и уютным жилищем, стремится выбраться на первый солнцепек, под ливень солнечного света и тепла.

Такая пора наступила, и ловцы — а к их числу относилась большая часть взрослых мужчин Мекорьюка — спешили, тем более что для многих это была единственная возможность заработать. Обожженные ветром и солнцем, они появлялись в деревне с очередной партией овцебыков и тут же вновь отправлялись к местам промысла.

На этот раз вместе с охотниками в глубь острова выехали почти все участники нашей экспедиции. Мы с Вадимом Сергеевичем ехали, чтобы на месте отобрать наиболее пригодных для переселения овцебыков и, конечно, чтобы получить представление о самой процедуре их ловли. Мерлин Перкинс и кинооператоры должны были запечатлеть на пленку сцены предстоящей охоты. С ними ехал механик, чтобы поддерживать в рабочем состоянии их мотонарты. Отказано было в поездке только Раисе. Не женское, мол, это дело — гоняться за дикими овцебыками. Однако вслух Джерри мотивировал свой отказ деликатнее, сказав огорченной переводчице, что «на ее долю не досталось исправных мотонарт».

Сборы, как обычно, затянулись. Наконец разномастное ревущее стадо мотонарт, некоторые с тяжелыми санями на прицепе, вырвалось из Мекорьюка. Темперамент водителей проявился уже на первых метрах пути. Передовые нарты тронулись с места на предельной скорости. Мотостадо вытянулось в цепочку, длина которой то сокращалась, когда кто-нибудь выскакивал в сторону и, мчась по целине, пытался если не возглавить кавалькаду, то хотя бы кого-нибудь обогнать, то снова увеличивалась, когда строй восстанавливался. Приметные «мотоджигиты» то забирались в начало колонны, то оказывались оттертыми чуть ли не в самый хвост. Но никому не удавалось обойти передовую нарту. Впереди неизменно маячил красный, круглый, как скафандр космонавта, шлем Генри Иванова. Хотя нунивакский эскимос Иванов приходился всего лишь однофамильцем нашим землякам, его упорство и ловкость воспринимались с чувством какой-то особой гордости.

Конечная цель этого выезда — горы Близнецы в центре острова. Как рассказали недавно побывавшие там разведчики, на склонах Близнецов держится несколько стад овцебыков, и среди них немало двухлеток, которых особенно не хватает в загонах.

Гонки длятся час, другой, третий. Темп им задают два-три заводилы, включая, конечно, Генри. Иногда к ним пристраивается наш Джерри. У него, чувствуется, большой стаж езды на мотонартах. Азартным гонщиком оказался и Вадим Сергеевич. Его приметную черную куртку я все время вижу перед собой. Он даже перенял «почерк» у местных лихачей и едет не сидя, а стоя то на коленях, то в полный рост.

На моих мотонартах есть спидометр (ездить можно и без этого прибора, и его ставят далеко не на каждую машину). На самой кочковатой дороге, когда поперек пути лежат частые заструги, скорость достигает двадцати миль (около тридцати километров) в час. Выскочив на гладкий речной лед, водители дают полный газ, и стрелка спидометра уходит к тридцати, а то и к тридцати пяти, милям. Это почти пятьдесят километров в час, скорость для мотонарт предельная. При встрече с каждым застругом и даже бугорком нарты взлетают в воздух и тут же тяжело плюхаются оземь. Удары отдаются где-то во внутренностях, и начинает казаться, что там не только все сместилось со своих мест, но и безнадежно перепуталось. Глаза забивает поднятая гусеницами мелкая пыль, и плохо видно. В горле першит от выхлопных газов впереди идущих нарт. Лицо обжигает встречный ветер, поэтому многие из моих спутников в меховых или шерстяных масках и почти все в защитных очках.

Конечно, такая сумасшедшая езда далеко не всем по вкусу. Но никто не отстает, и вообще нет желающих ехать последними. Почему, я вскоре понял. Машины нередко ломаются, но если сзади едут люди, дела не так уж плохи, в четыре, а то и в шесть рук отремонтировать нарты удается быстрее, чем одному. В крайнем случае с «калекой» можно пристроиться на чьих-то санях, а ремонтом заняться на привале или дома.

Но вот наконец Близнецы — две стоящие рядом, довольно крутые и очень похожие друг на друга горушки. На вершинах и на склонах чернеет земля. Это как раз то, что нужно овцебыкам, их типичные зимние пастбища. Животных пока не видно, хотя они находятся где-то там, наверху.

Двухлетние овцебыки весят килограммов по полтораста, и под их рога лучше не попадать. Не удивительно, что теперь, на привале, где разрабатывается окончательный план операции, лица охотников посерьезнели, хотя вообще-то эскимосы любят посмеяться и улыбки редко сходят с их лиц. План принимается такой. Из двух десятков ловцов (конечно, каждый на мотонартах; кинооператоры и мы с Вадимом Сергеевичем не в счет) половина объезжают горы, заходят стадам в тыл и сгоняют их в долину. Другие ловцы должны оставаться здесь и быть с сетями наготове: овцебыки с их короткими ногами не могут долго бежать по глубокому снегу. Хорошее знание местности и повадок животных позволяет нашим командирам предвидеть дальнейший ход событий, и они заранее расставляют кинооператоров на самых бойких местах. Нам с Вадимом Сергеевичем предоставлена полная самостоятельность, и мы немного поднимаемся по склону, чтобы видеть все поле боя.

— Берегитесь! — послышался вдруг отчаянный женский крик. Я обернулся и увидел, что со склона, противоположного тому, откуда мы ждали стадо, прямо на нас галопом мчатся овцебыки. Головы бородачей опущены, рты приоткрыты, изо рта и ноздрей вырываются облачка пара.

Дерева, на которое можно было бы залезть, здесь не найдешь, пытаться убежать бесполезно. Вадим Сергеевич бросился было к мотонартам, но замерзший мотор не заводился.

«Нападение — лучшая защита», — промелькнуло в голове, и с криком «Стой!», размахивая над головой руками, я побежал стаду навстречу. Расчет оказался верным. В нескольких шагах от нашего наблюдательного пункта животные остановились, а затем развернулись и, тяжело дыша, потрусили в гору.

— А я ведь думал, что затопчут, — с облегчением произнес Вадим Сергеевич, вытирая шапкой потное лицо.

С соседнего пригорка пешком спускалась Раиса. Это ее крик нас насторожил и, быть может, даже спас.

Раиса оказалась человеком упрямым, предприимчивым, и отказ Джерри ее нисколько не обескуражил. Проводив ловцов, она стала искать, кто бы мог довезти ее до Близнецов. Единственным мужчиной, оставшимся в деревне и владевшим исправными мотонартами, был патер Чарли. К нему-то и обратила Раиса свои чары и красноречие, конечно, вместе с обещанием неплохо заплатить. Зерна упали на подготовленную почву. Патер встретился мне накануне вечером. На мой вопрос, поедет ли он ловить овцебыков, он ответил, что очень хочет (какой эскимос может устоять перед таким соблазном?), но стесняется посторонних и колеблется: «А вдруг неприличествует это занятие моему сану?» В общем долго уговаривать его, видимо, не пришлось, и вот наша симпатичная переводчица здесь.

Между тем загонщики уже согнали стадо в долину. Утопая по брюхо в снегу, животные было встали, заняв круговую оборону, но тут же вновь пустились галопом, высоко подкидывая зады и теряя космы длинной темно-бурой шерсти. Пробежав еще с сотню метров, загнанные овцебыки окончательно остановились.

Существуют разные приемы ловли этих животных. Когда-то, чтобы завладеть живыми телятами, поступали примитивно и нерасчетливо: несколько человек подходили к стаду, занявшему круговую оборону, и убивали всех взрослых овцебыков. Молодые (они не уходят от убитых матерей) становились уже легкой добычей. С появлением специального снаряжения и препаратов намеченных к отлову животных стали предварительно обездвиживать, как правило, используя в этой операции вертолет. Иногда с помощью вертолета овцебыков подгоняют к скалам и здесь ловят петлями. Практикуется и такой способ: совместными усилиями вертолетов и большого числа людей животных загоняют в озеро (овцебыки неплохо плавают) и ловят с лодок.

Нунивакские эскимосы пошли своим, непроторенным путем и достигли очевидного успеха. Поимка животных на острове обходится дешевле, чем где бы то ни было, а гибели овцебыков при отлове почти не бывает. Загнав в глубокий снег стадо, ловцы безбоязненно и безнаказанно въезжают в глубь его на мотонартах, разделяют его и в первую очередь отгоняют взрослых быков — их тут же отпускают на волю. Группы, в которых есть молодежь, отделяют одну от другой. Каждую из них затем дробят (лишних зверей также отпускают) до тех пор, пока не останутся только нужные животные, то есть овцебыки, пригодные для переселения, определенного пола и возраста, не имеющие заметных увечий.

Все это было проделано в считанные минуты. Убедившись, что «товар» заказчикам нравится, ловцы приступили к самому главному. В ход пошел бредень, сплетенный из толстого желтого шнура. Ловят им овцебыков в принципе так же, как добывают в наших прудах карасей. Набрасывают сеть двое, но, чтобы удержать запутавшегося зверя, требуются усилия многих людей.

На снегу со спутанными ногами уже лежало несколько пленников. Очередной бычок прыгал в сетке, но повалить его никак не удавалось. Я побежал на подмогу ловцам, но меня опередил человек, которого я сразу узнал, хотя и видел только со спины. Он лихо бросился на добычу, и бычок вмиг был повержен на снег. Человек повернулся ко мне лицом и лукаво подмигнул. Это был патер Чарли. В глазах его горел охотничий азарт, и было ясно, что былые сомнения священника совершенно рассеялись…

Стада пригонялись с гор постепенно, и у ловцов не было больших перерывов в работе, как, впрочем, и чрезмерных перегрузок. Можно было только удивляться такой слаженности в их действиях, уверенности и спокойствию. Они мельтешили на мотонартах под самыми мордами у старых и действительно опасных быков, управляли стадами так, словно это был домашний скот. У каждого была своя специализация — кто набрасывал сеть (для меня не было неожиданностью, что главным «рыбаком» оказался Генри Иванов), кто первым кидался на добычу, кто держал веревочные путы, чтобы сразу связать ими пленнику ноги.

Конечно, случалось и непредвиденное. Бычок, по какой-то причине забракованный ловцами и отпущенный на все четыре стороны, не стал догонять стадо, а помчался было к кинооператору, возможно, уловив в единстве человека, штатива и кинокамеры какое-то сходство с родителями и собратьями. Но когда оператор пустился бежать от него, утопая по колено в снегу, бычок одумался и побрел за соплеменниками. Другой бычок со спины подкрался к пешему охотнику (кстати, самому пожилому из ловцов) и поддел его рогом. Человек упал, но отделался легко: удар смягчили несколько слоев теплой одежды. Овцебыка отогнали, а пострадавший поднялся на ноги, отряхнулся и опять включился в работу. Если первое происшествие вызвало у охотников сдержанные смешки, то по поводу второго раздался дружный смех, причем громче всех смеялся сам пострадавший.

Охота подходила к концу. Снег в долине был истоптан, испещрен следами гусениц и выглядел так, будто здесь и в самом деле шли бои. Тут и там на снегу или уже на санях чернели неподвижные фигуры связанных пленников. Усталые и возбужденные, охотники стягивались к краю долины, собирались в кучки. Появились бензиновые плиты, примусы, коробки с продовольствием и посудой. Как это бывает только на морозе, особенно сильно и вкусно запахло свежесваренным кофе.

Загоны постепенно пополнялись животными. Рядом с загонами визжали пилы, стучали молотки, из толстой фанеры и деревянных брусков строились транспортные клетки. Потом началась перевозка бородачей на материк, в Бетел, где могут садиться большие самолеты. Незаметно подошел и день нашего расставания с островом, с друзьями-островитянами.

В Бетеле мы встречали советский авиалайнер, прилетевший сюда впервые в истории. Еще шла погрузка клеток с овцебыками, когда заморосил дождь, первый в этом году. Ко времени вылета самолета разразился настоящий ливень.

— Хорошая примета! — радостно воскликнул провожавший нас доктор Лент. — Вам везет! Значит, переселение будет удачным!

Из сорока аляскинских овцебыков двадцать поселились на острове Врангеля и двадцать — на Таймыре.

Некоторые из них не смогли перенести первой арктической зимы. Акклиматизация живых организмов — процесс длительный, нелегкий, и на первых порах биологов нередко ждут огорчения. Однако большинство животных выжили на родине своих предков, возмужали, начали давать потомство. Первые телята появились в 1977 году на острове Врангеля, а в следующем году — на Таймыре. Все больше крепнет надежда на успех этого опыта. Похоже, что доктор Лент не ошибся!

Долог ли путь на остров Нунивак?

Чтобы попасть рейсовыми самолетами из Москвы на Нунивак, нужно пересечь Атлантический океан и почти целиком два материка — Европу и Северную Америку.

Один только перелет через Атлантику длится около десяти часов, а океан даже для современного авиалайнера остается океаном. Этот отрезок пути запомнился мне особенно хорошо. После взлета в Лондоне (здесь по дороге в Нью-Йорк самолет Аэрофлота делает короткую остановку) стюардесса с милой улыбкой, будто речь идет о чем-то очень приятном, показывает, как пользоваться надувным спасательным жилетом в случае вынужденной посадки на воду.

Заканчивая объяснения, стюардесса достает из нагрудного кармашка распухшего оранжевого жилета милицейский свисток и, одаривая пассажиров прямо-таки чарующей улыбкой, говорит, что желающие спастись при аварии самолета должны также подавать звуковые сигналы. Когда стюардесса подносит к губам свисток, мой сосед вздрагивает и бледнеет. Может быть, он уже попадал в такой переплет и прибегал к помощи свистка?

Мало-помалу, однако, пассажиры успокаиваются, погружаются в чтение или в беседу, а чаще в сон. Ухо перестает улавливать однообразный гул моторов. Дело происходит днем (при движении на запад сутки как бы растягиваются, их светлой части хватает на весь перелет через Атлантику), и видно, что за бортом расстилается безбрежный океан то воды, то ватно-белых облаков.

Лишь на шестом часу полета людей выводит из полудремы чей-то радостный возглас:

— Земля!

Головы тянутся к тесным округлым оконцам. И впрямь земля! Так же как Колумб со спутниками, рады ей и теперешние авиапутешественники.

Показался архипелаг каких-то мелких островков. Миновав их, самолет опять долго летит над морем. Но все равно это уже Америка. Пассажиры оживляются.

Ночуем в Нью-Йорке, а утром — снова в самолет. Летим по бойкой протяженной трассе Нью-Йорк — Вашингтон — Токио в Анкоридж — «воздушные ворота» Аляски. Теперь мы становимся пассажирами «летающего вагона» — «Боинга-747». Это действительно махина. Перевозит сразу триста пятьдесят человек; даже загружают сюда пассажиров не как обычно, а при помощи специальных контейнеров. В каждом ряду самолета по десять кресел, между ними два прохода. Есть даже второй этаж, куда ведет устланная ковром лестница. На втором этаже гораздо просторнее и уютнее, чем на первом, но сейчас здесь совершенно безлюдно. Это первый класс.

С Вадимом Сергеевичем нас разлучили: для курящих и некурящих в самолете разные отсеки. Я оказываюсь в компании с японцами, то ли туристами, то ли деловыми людьми. В Нью-Йорке они-, видно, недоспали и теперь, сняв ботинки, свернувшись в креслах калачиками — а это удается не каждому, — наверстывают упущенное. Впрочем, к завтраку или обеду они просыпаются, стюардесса с особого лотка протягивает им чашки с вареным рисом вместо хлеба и пластмассовые палочки вместо вилок. Кое-что японское перепадает и на долю остальных путников. Всем, например, перед едой раздаются «о-сибори», небольшие горячие и влажные салфетки. Стюардесса предварительно окунает их в кипяток и выжимает; «о-сибори» предназначены для обтирания лица и рук, и эта процедура в самолетной духоте оказывается совсем не лишней.

Пассажиров в воздухе не только кормят, но и развлекают. Одновременно на нескольких экранах крутят кинофильм, даже довольно свежий и популярный. Изображение можно смотреть бесплатно, но звук слышен только через наушники, и желающие получают их напрокат у стюардессы за два доллара.

Долго летим над Соединенными Штатами, затем над Канадой и вновь оказываемся в США. Это уже Аляска. Очень жаль, что под нами все время были сплошные облака и увидеть Америку с воздуха не удалось. Когда мы улетали из Москвы, стояла зима, поля вокруг Шереметьева были сплошь покрыты снежной пеленой. В Лондоне не было и следа снега, нудно моросил дождь и зеленели, поблескивая влагой, газоны. В Нью-Йорке было еще теплее и даже цвели какие-то экзотические деревья. Но в Анкоридже мы снова очутились в зиме. Мела поземка, пешеходы на улицах зябко ежились, пряча лица в поднятые капюшоны своих разноцветных парок.

До городка Бетела, лежащего в низовьях Кускоквима, еще можно добраться рейсовым реактивным, правда, небольшим самолетом. На этой трассе пассажира еще поят в воздухе прохладительными напитками симпатичные стюардессы, с лиц которых не сходит профессиональная улыбка, предлагают полистать пухлую американскую газету или журнал, заключенный в пластиковую обложку с надписью: «Не уносить. Собственность авиакомпании». Словом, путешественника здесь еще окружает привычный авиационный комфорт, а сами самолеты летают, более или менее придерживаясь расписания, конечно настолько, насколько позволяет аляскинская погода.

Из Бетела летают на остров Нунивак совсем маленькие самолеты или вертолеты. Конечная цель, кажется, теперь уже совсем рядом. И верно, обычно этот перелет длится всего около часа, но «близко» вовсе не значит «легко» или «просто». Отсюда недалеко до моря, большую часть года свободного от льдов, а это значит, что трасса Бетел — Нунивак часто и надолго бывает затянута туманом и вообще здесь преобладает неважная погода. И если летчики всего мира не любят забираться в туман, к летчикам Аляски это относится вдвойне. Конечно, не потому, что пилоты здесь трусливее или не так квалифицированны. Вовсе нет. Дело в том, что по числу мелких частных самолетов на душу населения Аляска, по-видимому, занимает первое место в мире. Эти летательные аппараты мельтешат в воздухе практически в любом месте и в любое время. Они, как правило, не оснащены радарами, и столкновения их в тумане и вообще при ограниченной видимости дело весьма обычное. Далеко не каждый день пригодна для приема самолетов и посадочная площадка на самом острове. Поэтому мы просидели в Бетеле трое суток. Нам еще повезло, другие сидят дольше.

Последний этап пути был преодолен на крошечном самолете, где пассажиры размещаются в невероятной тесноте. Туман, надежный страж острова, и на этот раз оказался на своем «рабочем месте». Там, где полагалось быть острову, еще издали показались облака, повисшие над самым морем. Самолет постепенно приблизился, нырнул в них — и очутился в серых, липких сумерках. Некоторое время длился слепой полет, а затем, видимо положившись на интуицию, пилот вдруг резко отжал от себя штурвал. Туман еще больше сгустился, клочья его, казалось, заскребли по самолетной обшивке, но тут же колеса запрыгали по ухабам. Мы прилетели в Мекорьюк.

Современная авиация сократила расстояния. Бывший когда-то необъятным, земной шар превратился просто в «шарик». Тем не менее наш путь из Москвы на Нунивак оказался долгим — в общей сложности он едва уложился в пять суток, в том числе больше чем в сутки летного времени. Мы перенеслись за многие тысячи километров и оказались буквально на противоположном краю Земли, поскольку разница во времени между Москвой и Нуниваком составляет двенадцать часов.

Домой мы улетали другим путем, через Чукотку. Чтобы бородачи не очутились в разреженной атмосфере и не пострадали от горной болезни, нужно было лететь низко. И наши летчики пошли на это, несмотря на заметный проигрыш в скорости и лишний расход горючего. Чтобы иметь под боком запасные аэродромы, самолет не сразу взял курс на запад, а сначала полетел на север, вдоль аляскинского побережья, И тем не менее ровно через два часа после вылета мы садились на Чукотке, на мысе Шмидта. Был морозный, солнечный, но уже «завтрашний» по сравнению с Аляской день. Посередине Берингова пролива лежит линия перемены дат, и с пересечением ее, если двигаться на запад, прибавляются одни сутки.

— Оказывается, до Нунивака-то рукой подать! — выходя из самолета, сказал Вадим Сергеевич.