Кабинет фей

Мадам д’Онуа Остров Отрады[409]

оссия — холодная страна[410], где не бывает таких погожих дней, как в умеренном климате. Горы там почти всегда покрыты снегом, а деревья обледенели, так что стоит солнцу облить их лучами, и они кажутся изукрашенными хрусталем; леса необычайно огромны, а белые медведи так свирепы, что на них всегда непременно нужно охотиться и убивать их; такая охота — одно из самых благородных и излюбленных занятий у русских. Народом этим правил юный принц по имени Адольф, от рождения столь учтивый и умный, что трудно было поверить, будто в таком грубом и диком краю мог родиться владыка столь совершенный. Ему еще не было и двадцати лет, когда он выстоял в ожесточенной войне с московитами[411], показав чудеса храбрости и снискав всеобщее восхищение. Когда армия его отдыхала, сам он не ложился, а отправлялся на опасную медвежью охоту. Однажды он поехал поохотиться с большой свитой, но благородный пыл увлек его так далеко, что принц оказался в лесной чаще и, рыская по разным тропам, наконец заблудился. Адольф понял, что остался один, но было уже поздно, он не знал, куда идти, к тому же, откуда ни возьмись, надвинулась гроза. Тогда он направил коня на большую дорогу да затрубил в рог, чтобы оповестить кого-нибудь из охотников, но тщетно. Тут и ночь наступила, и принца окружила тьма кромешная. Лишь сверкавшие молнии позволяли разглядеть хоть что-нибудь вокруг; гром гремел жутко, разразился небывалый дождь с грозой. Принц укрылся под деревьями, но вскоре пришлось ему покинуть и это убежище: потоки воды лились отовсюду, все дороги превратились в реки. Наконец принц решил выбраться из леса и поискать места, где бы буря ему не угрожала; большого труда стоило ему выйти на равнину, но там еще свирепее бушевала непогода. Посмотрев по сторонам, он заметил наконец вдали, на высотах, какой-то огонек. Он направился туда и, после долгого и трудного пути, оказался у подножия горы почти неприступной, скалистой, с обрывами и со всех сторон окруженной пропастями. Более двух часов двигался он на свет, то пешком, то верхом. Наконец увидел вход в пещеру, а в глубине ее огонь, тот самый, который давно заметил издалека. Он не сразу решился войти, опасаясь, не тут ли логово тех самых разбойников, что опустошают частыми набегами эти края и теперь могут его убить и ограбить. Однако, поскольку душа у принцев благороднее и возвышеннее, чем у всех прочих людей, он устыдился своего страха и направился прямо в эту пещеру, положив руку на рукоять меча, чтобы быть готовым к обороне, если вдруг кто-то осмелится на него напасть. При этом он чуть не умер от холода, пробиравшего до костей.

На шум его шагов из расщелины скалы вышла старуха, чьи седые волосы и глубокие морщины говорили о весьма почтенном возрасте.

— Вы первый смертный, которого я здесь вижу, — сказала она с удивлением, — да знаете ли, сударь, кто живет в здешних местах?

— Нет, добрая женщина, — отвечал Адольф, — я не знаю, где нахожусь.

— Здесь жилище Эола[412], бога ветров, — сказала она, — он укрывается тут со своими детьми, а я — их мать, и вы застали меня одну, ибо они носятся по всему свету, и каждый творит добро и зло на своей стороне его. Однако вы, как я вижу, промокли и продрогли, сейчас я разожгу огонь, чтобы вы могли обогреться и обсохнуть. Да вот только жаль мне, сударь, что и угостить-то вас толком нечем: ветры едят полегоньку, а людям надобна более плотная пища.

Принц поблагодарил за радушную встречу и подошел к огню, который вмиг разгорелся, ибо как раз вошел Западный ветер и раздул его. Вслед за ним явились в пещеру Северо-Восточный ветер и несколько Аквилонов, затем не заставил долго себя ждать Эол, а за ним следом и Борей[413], Восточный, Юго-Западный и Северный ветры. Все они были мокрые, с надутыми щеками, взлохмаченными волосами, повадками грубыми и неотесанными, а когда заговорили с принцем, то чуть было не заморозили его своим дыханием. Один рассказал, как только что разметал морской флот, другой — что потопил несколько кораблей, третий — что проявил благосклонность к нескольким судам и спас их от корсаров, собиравшихся их захватить; другие же похвалялись тем, как выкорчевывали деревья, срывали крыши домов, обрушивали изгороди, короче говоря, всякий гордился своими деяниями. Старушка слушала их, но вдруг разволновалась.

— Так вы не встретили по дороге вашего брата Зефира[414]? — спросила она. — Время уже позднее, а его все нет, и мне, признаться, тревожно. — Ветры отвечали, что не видели его, но тут Адольф как раз заметил у входа в пещеру маленького мальчика, такого красивого, каким обычно рисуют Амура[415]. У него были крылья из белых и бледно-розовых перьев, такой нежной тонкости, что они казались одним сплошным колыханием; волосы его тысячей локонов небрежно вились до плеч, на голове венок из роз и жасмина; сам он был весел и мил.

— Откуда это вы явились, маленький проказник? — скрипучим голосом прокричала старушка. — Вы один так мешкаете и вовсе не думаете о беспокойстве, которое мне доставляете.

— Матушка, — отвечал он, — я сожалею, что припозднился, хотя и знал, что вы этого не любите, — но я был в садах Отрады, она сама гуляла там со своими нимфами; одна из них плела гирлянду из цветов, другая прилегла на травку и слегка обнажила грудь, чтобы мне удобней было, подлетев, целовать ее; некоторые из нимф танцевали и пели. Сама принцесса прохаживалась в померанцевой аллее, мое дыхание касалось ее губ, я порхал вокруг, колыхая ее покрывало. «Зефир, — говорила она мне, — как ты мил, как ты меня тешишь! Пока ты здесь, я не хочу возвращаться с прогулки». Признаюсь, ласковые слова, произнесенные столь очаровательной принцессой, околдовали меня, и я совсем уж себя не помнил и вовсе бы не решился ее покинуть, когда бы не боялся вас огорчить.

Адольф слушал его с таким удовольствием, что пожалел, когда тот закончил говорить.

— Позвольте спросить вас, милый Зефир, — произнес он, — в каком краю царствует принцесса, о которой вы только что рассказывали?

— На острове Отрады, — отвечал Зефир, — никто из смертных не сумел добраться до него, сударь; только его все и ищут, да такова уж людская доля, что никогда найти не смогут. Тщетно блуждают они вокруг да около и даже иногда льстят себя надеждой, что уже нашли его, ибо случается им попасть в небольшой порт, где живется мирно и спокойно, и есть такие, кто с радостью остается там; но эти острова, что лишь весьма отдаленно напоминают остров Отрады, всегда плавучи: быстро они уходят из-под ног, и алчная зависть, которая не терпит, чтобы смертные тешили себя хотя бы даже тенью счастья и покоя, гонит их оттуда. И вот я часто вижу, как гибнут там люди, весьма достойные лучшей участи.

Принц продолжал расспросы, а Зефир отвечал ему ясно и разумно.

Было уже очень поздно, и добрая матушка приказала детям расходиться по своим щелям. Зефир предложил принцу свою кроватку; у него было очень чисто и не так холодно, как в остальных закутках пещеры; постелью служила тонкая нежная травка с цветами; принц тут же бросился на нее, проведя весь остаток ночи с Зефиром и все это время расспрашивая его про принцессу Ограду.

— До чего же хотелось бы мне ее увидеть! — молвил принц. — Неужели же никак, даже и с вашей помощью, нельзя мне попасть туда?

Зефир отвечал ему, что затея эта опасна, но, осмелься принц ему довериться, он бы мог перенести его туда по широким воздушным просторам.

— У меня есть особый плащ, который я одолжу вам, — добавил он, — если вы наденете его зеленой стороной вверх, то сделаетесь невидимы и никто вас не заметит, а это немаловажно для сохранения вашей жизни, ибо стоит лишь стражам острова, ужасным чудовищам, вас увидеть, и тогда уж не поможет никакая храбрость и вы навлечете на себя страшные беды.

Адольф так страстно желал преуспеть в этом приключении, что, хоть все предложенное Зефиром и было крайне опасно, с радостью решился.

Аврора[416] едва показалась в своей перламутровой колеснице, как он в нетерпении уже разбудил Зефира, еще довольно сонного.

— Я совсем не дал вам отдохнуть, — сказал принц, обнимая его, — однако, кажется, пора уже отправляться.

— В путь, в путь, сударь! — сказал Зефир. — Мне жаловаться не на что, я, напротив, благодарен вам. Ибо, сознаюсь, я влюблен в одну розу, которая весьма горда и своенравна, и не миновать мне сцены, если я не явлюсь к ней, едва забрезжит день; живет же она в одном из цветников принцессы Ограды.

Закончив эту речь, он дал принцу обещанный плащ и приказал было ему ухватиться за свои крылья, однако нашел, что это неудобно.

— Я понесу вас, сударь, как Психею по приказу Амура[417] в тот день, когда я доставил ее в тот великолепный дворец, что он для нее построил, — сказал Зефир. Тут он взял принца на руки и, встав на вершину скалы, начал мерно раскачиваться, затем расправил крылья и воспарил.

Принцу, при всей его храбрости, стало немного страшно очутиться так высоко, полностью во власти юного отрока. Но он приободрился, рассудив, что этот отрок все же божество и что даже Амур кажется самым маленьким и слабым существом на свете, а на деле всесилен и грозен. И, вверив себя судьбе, он воспрянул духом и принялся внимательно разглядывать все места, над которыми пролетал, — но этих мест было не счесть! Сколько городов, королевств, сколько морей и рек, деревень и пустынь, лесов и неизведанных земель, и сколько разных народов! Все это так восхищало принца, что он утратил дар речи; меж тем Зефир рассказывал ему об именах и обычаях всех обитателей Земли. Летел он медленно, и им случалось даже отдыхать на чудесных горах, на Кавказе и на Афоне[418], равно как и на многих других, что попадались по дороге.

— Пусть даже прекрасная роза, которую я обожаю, всего меня исколет своими шипами, — промолвил Зефир, — а я все ж не могу пролететь весь этот длинный путь, не позволив вам вдоволь подивиться на чудеса, которые вы теперь видите перед собою.

Адольф горячо благодарил его за доброту. В то же время он опасался, что не поймет языка принцессы Отрады, как и та не поймет его речей.

— Не беспокойтесь об этом, — отвечал ему юный бог, — принцесса все знает и ее все понимают; я уверен, что вы очень скоро заговорите на одном языке.

И вот после долгого полета вдали завиднелся желанный остров, и его красоты поразили воображение принца, который без труда поверил, что место это волшебное: воздух там благоухал всеми мыслимыми ароматами — и дивной розовой водой, и померанцевой, и кордовской, цветком померанца пахнул и дождь, водопады располагались так высоко, будто вода ниспадала прямо с небес, в лесах росли редчайшие деревья, а в цветниках — необычайные цветы. Повсюду мелодично журчали родники с водой прозрачнее хрусталя, птицы пускали рулады, которым позавидовали бы лучшие музыканты, фрукты зрели сами по себе, никто за ними не ухаживал, и по всему острову были расставлены богато накрытые столы, а на них все чего душе угодно[419]. Однако то, что было во дворце, далеко превосходило все, что я успела описать. Стены там были из алмазов, полы и потолки — из драгоценных камней, и из них же перегородки в комнатах; золота столько, сколько везде булыжников, а мебель, самой тонкой работы, феи сделали своими руками, и трудно сказать, что тут больше поражало — роскошь или разнообразие. Зефир спустился с принцем на приятную лужайку.

— Сударь, — сказал он, — я сдержал свое слово, остальное предоставляю вам.

Они обнялись. Адольф поблагодарил его как подобает, и юный бог, сгорая от нетерпения, отправился к своей возлюбленной, которую оставил в этих прекрасных садах. Принц шел по аллеям, тут и там замечая гроты, словно нарочно созданные для наслаждений; в одном он увидел беломраморное изваяние Амура, выполненное так искусно, что это, несомненно, был шедевр какого-нибудь непревзойденного мастера; из факела у Амура вместо пламени вытекала струя воды, а сам он стоял, прислонившись к скале, отделанной камешками и раковинами, и, казалось, читал стихи, выгравированные на лазуритовой глыбе:

Затем Адольф вошел в беседку, увитую жимолостью, такой густой, что солнечные лучи едва пробивались сквозь чарующий полумрак. Здесь, на травянистом ковре у ручья, он забылся сладким сном, веки его отяжелели, телом овладела усталость, и он проспал несколько часов.

Принц проснулся около полудня, сожалея, что потерял столько времени, и, дабы восполнить эту утрату, поспешил ко дворцу, где залюбовался красотами, которых издалека разглядеть не смог. Казалось, все искусства состязались, украшая это здание, и без того роскошное и совершенное. Плащ на принце был по-прежнему надет зеленой стороной вверх, так что Адольф видел все, а его никто не видел; он долго искал, где бы войти во дворец. Не успев еще понять, глухая ли стена или врата с другой стороны, он вдруг увидел прелестную девицу, которая открывала хрустальное окно. Тут, откуда ни возьмись, прибежала маленькая садовница, и девица из окна спустила ей на лентах с бантами великолепную корзину из золотой проволоки и велела девочке набрать в нее цветов для принцессы, что садовница и исполнила не мешкая. Адольф же запрыгнул поверх цветов в корзину[420], и нимфа подняла ее обратно в окно: видно, зеленый плащ, превращавший в невидимку, мог сделать еще и невесомым, иначе непросто было бы принцу так благополучно попасть наверх. Оказавшись внутри, он тут же кинулся в обширную залу и увидел диво дивное. Нимфы прогуливались там стайками, и самой старшей на вид было не более восемнадцати лет, но много было и таких, что казались еще моложе. Одни белокуры, другие темноволосы, и все прекрасно сложены, белолицы, свежи, с утонченными чертами лица и жемчужными зубками; все разные, но каждая была совершенством. Принц провел бы целый день в этой зале и не отрывал бы взора от них, не возбуди его любопытство несколько голосов, звучавших мелодично и в лад с музыкальными инструментами, на которых кто-то прекрасно играл. Он устремился в комнату, откуда доносились эти прелестные гармоничные звуки, и, войдя, услышал вот что:

С чаровницами, увиденными в зале, никто не мог бы сравниться — так показалось было принцу; но тут он понял, что ошибся, и притом самым наиприятнейшим образом, ибо музыкантши далеко превосходили красотою тех, кого он видел до сих пор. Точно по волшебству, он понимал все, что вокруг говорили, хотя и не знал языка, которым пользовались в этом дворце. И вот, когда он стоял за спиной одной из самых красивых нимф, у той упало покрывало, а принц, не подумав, что может испугать ее, поднял его и протянул ей. Она громко вскрикнула, и, должно быть, в первый раз в этом дворце кто-то был испуган. Все подружки ее обступили и принялись настойчиво расспрашивать.

— Вы решите, что я фантазерка, — отвечала им нимфа, — но я только что уронила покрывало, и нечто невидимое мне его протянуло.

Все засмеялись, а несколько нимф поспешили в покои принцессы позабавить ее рассказом об этом происшествии.

Адольф устремился вслед за ними, скрытый зеленым плащом, прошел через залы, галереи, бесчисленные комнаты и наконец попал в покои государыни. Она восседала на троне, сделанном из цельного карбункула, который сиял как солнце, но еще ярче сияли глаза принцессы Отрады, и такой совершенной была красота ее, что и дщерь самих Небес не могла бы быть краше. Она, во всем блеске юности и разума, вся пробуждала любовь и почтение; одежды скорее утонченные, нежели роскошные, белокурые волосы украшены цветами, в цветах была и шаль, а платье из газа с золотой нитью. Вокруг нее летали, резвясь, несколько Амуров, игравших в разные забавы: одни целовали руки принцессы, другие, сперва вскарабкавшись на плечи своих товарищей, потом взбирались на ее трон и венчали ей голову цветами. Услады приплясывали вокруг нее; словом, такое увидел принц кругом великолепие, что и представить себе нельзя. Он же был вне себя от восторга, хотя и с трудом выдерживал сияние принцессы, столь взволнованный и потрясенный, что не думал больше ни о чем, кроме прелестного создания, уже им обожаемого; плащ соскользнул у него с плеч, и принцесса увидела его. Она никогда прежде не встречала людей и была крайне удивлена. Адольф, которого она теперь обнаружила, с благоговением пал к ее ногам.

— Великая принцесса, — промолвил он, — я пересек всю вселенную, чтобы созерцать вашу божественную красоту, отдаю вам мое сердце и все мои помыслы. Откажетесь ли вы? — У принцессы был живой и веселый нрав. Однако тут она долго молчала в замешательстве; до сих пор ей никогда не приходилось встречать ничего и никого милее этого существа, показавшегося ей единственным в своем роде; это натолкнуло ее на мысль, что перед нею, должно быть, Феникс[421], столь редкий и столь превозносимый. Утверждаясь в своем заблуждении, она сказала:

— Прекрасный Феникс (ибо, думаю, вы не кто иной, как он, так вы совершенны, что на всем острове не найти ничего, вам подобного), мне так сладостно вас видеть, и какая досада, что вы только один на свете: а то как же несколько птиц вашей породы украсили бы мой вольер!

Адольф улыбнулся этой речи, исполненной очаровательного простодушия; между тем он не хотел, чтобы та, кого он уже любил страстно, продолжала заблуждаться на его счет, и потому принялся с жаром объяснять ей все, что ей следовало знать, и никогда еще ученица не делала таких успехов и не схватывала так быстро и легко все, чему ее обучали; вскоре она и сама могла уже кое-чему поучить. Она полюбила его больше, нежели себя самое, а он ее больше, чем себя самого; и нега любви, и красота и живость разума, и чувствительность сердца — все открылось нашим нежным возлюбленным. Ничто не нарушало их покоя, кроме одних только наслаждений; не досаждали им ни болезни, ни даже легкие хвори. Годы проходили, а они не старились, ибо в тех прекрасных местах воду пьют прямо из Источника вечной молодости[422]. Ни смут любовных, ни терзаний ревности, ни даже тех милых пререканий, что часто следуют за тихим покоем любящих и вскоре заканчиваются сладостным примирением, — даже и этого ничего не случалось с нашими влюбленными. Одни лишь радости опьяняли их, и никто из смертных до тех пор не знал столь долговечного блаженства, какое досталось принцу; но горек конец у счастья смертных, и отрады их недолговечны.

И вот однажды, сидя подле своей возлюбленной принцессы, Адольф поинтересовался, сколько времени он уже имеет счастье видеть ее.

— Рядом с вами время течет так быстро, — промолвил он, — я и думать забыл о том, как давно здесь нахожусь.

— Я скажу вам это, — отвечала она, — однако как полагаете вы сами: сколько времени вы здесь провели?

Принц поразмыслил, а затем сказал:

— Если бы я слушался только моего сердца и помышлял бы лишь о радостях, коих здесь вкусил, то думал бы, что провел здесь не более недели, однако, милая моя принцесса, если вспомнить, сколько всего тут со мною случилось, то выходит, что не меньше трех месяцев!

Принцесса громко рассмеялась, а потом сказала серьезно:

— Знайте же, Адольф, что прошло триста лет.

— Триста лет?! — воскликнул принц. — Что же теперь происходит в мире? Кто правит теперь? Как живут люди? А вернись я туда, — кто меня узнает, и кого узнаю я сам? Мои земли конечно же перешли в чужие руки. Я не могу больше надеяться застать в живых никого из родных; я буду государем без государства, на меня станут смотреть как на призрак, и я уже не буду знать нравов и обычаев тех, с кем рядом придется жить!

Принцесса с нетерпением прервала его.

— О чем вы сожалеете, Адольф? — сказала она. — Так-то вы платите за мою любовь и доброту к вам? Я впустила вас в мой дворец, вы в нем теперь хозяин. Здесь я сохраняю вам жизнь уже три века, вы не стареете, и, кажется, до сих пор вам здесь не приходилось скучать. А без меня сколько бы времени вас уже не было в живых?

— Я вовсе не так неблагодарен, прекрасная принцесса, — отвечал немного сконфуженный Адольф, — и знаю, скольким вам обязан. И все же, пусть и был бы я теперь мертв, зато, может быть, успел бы прежде совершить подвиги, увековечившие память обо мне. Теперь же я со стыдом сознаю, что добродетели мои остались без применения, а имя — без блеска славы. Таков был Ринальдо в объятиях Армиды, однако слава вырвала его из ее чар[423].

— Так, стало быть, слава вырвет и тебя из моих, жестокий?! — воскликнула принцесса, проливая потоки слез. — Ты хочешь покинуть меня, ты не стоить той скорби, что терзает меня!

Сказав так, она лишилась чувств. Принц был глубоко тронут, он очень любил ее; однако ж он всячески корил себя за то, что провел столько времени с возлюбленной, а ради геройской славы ничего и не совершил. Понапрасну пытался он скрывать, сколь этим огорчен; затосковал и вскоре совсем увял. Прежде столетия принимавший за месяцы, он теперь месяцы считал за века; принцессе горько было смотреть на это, ей не хотелось, чтобы он оставался с нею лишь из сострадания. Она объявила ему, что он — хозяин своей судьбы и может отправляться когда пожелает, но она боится, как бы не случилось с ним большой беды. Последние ее слова почти его не встревожили, зато первые — весьма и весьма обрадовали; и, хотя мысль о разлуке с принцессой его и печалила, однако же зов судьбы оказался сильнее. И вот он простился с той, кого обожал и которой был еще так нежно любим; он уверял ее, что, едва только сумеет стяжать себе славу и тем самым сделается еще более достойным ее расположения, то, не теряя ни минуты, вернется, дабы признать в ней свою единственную госпожу, единственную радость жизни. Природным красноречием своим восполнял он недостаток любви, но принцесса была слишком проницательна, чтобы обманываться: мучили ее печальные предчувствия, что вскоре навсегда утратит она того, кто так дорог ей.

Старалась она не показывать виду, как ей невыразимо больно. Адольфа своего, столь равнодушного, одарила она великолепным оружием и лучшим в мире скакуном.

— Вихрь (так звали коня) отвезет вас туда, где вам надлежит славно сразиться и победить, — сказала ему принцесса, — однако пусть нога ваша не коснется земли до тех пор, пока вы не окажетесь в родном краю, ибо волшебная сила, которой наделили меня боги, позволяет мне предвидеть, что, оставь вы мои слова без внимания, непременно попадете в такую беду, откуда и сам Вихрь не сумеет вас вытащить. — Принц обещал следовать всем ее советам; он покрыл поцелуями ее прекрасные руки и поскакал прочь из этих дивных мест с таким нетерпением, что даже забыл прихватить зеленый плащ.

Доскакав до края острова, храбрый конь бросился со своим седоком в реку. Переплыв ее, понесся он по долам и холмам, сквозь поля и леса пробегая столь стремительно, будто наделен был крыльями. Но вот как-то вечером, на узенькой извилистой тропинке, усеянной камнями да булыжниками и поросшей по краям терновником, путь им преградила телега. На ней кучей навалены были ветхие крылья всевозможных форм, мастей и покроев; телега перевернулась, придавив старичка, который ее вез. Его седины, дребезжащий голос и жалкий вид под тяжестью накрывшей его повозки тронули принца. Вихрь уже перепрыгнул через него и помчался было дальше, как вдруг старичок закричал:

— Ах, сударь, сжальтесь же, видите, я попал в беду; если не соблаговолите помочь, близок мой конец!

Тогда Адольф спешился, подошел к нему и протянул руку. Но увы! С немалым удивлением увидел он, как старик сам вдруг вскочил с неимоверной легкостью и схватил его так быстро, что тот не успел опомниться.

— Наконец-то я нашел вас, принц российский, — страшным и грозным голосом промолвил тогда старец, — я зовусь Время, и вот уже триста лет как разыскиваю вас, летая из конца в конец вселенной, так что износил все крылья, которыми полна эта телега; однако, как бы хитроумно вы ни прятались, от меня не уйдет ничто на свете.

Вымолвив это, он положил руку принцу на уста, да с такой силой, что тут же пресек его дыхание, задушив его.

В сей горестный миг мимо пролетал Зефир, который с живейшей скорбью стал свидетелем беды, приключившейся с его дорогим другом. Когда жестокий старик оставил принца, он приблизился и попытался теплом своего дыхания вернуть его к жизни, но тщетны были его старания. Тогда он взял его на руки, как в тот день, когда они узнали друг друга, и, горько плача, перенес в сады дворца Отрады, в грот, уложив его там на плоской вершине скалы. Разоружив принца, он усыпал его тело цветами; из оружия же сложил обелиск, а рядом воздвиг колонну из яшмы, выгравировав на ней следующие строки:

Это был тот самый грот, где принцесса, безутешная с самого отъезда возлюбленного, каждый день пополняла воды ручья потопом своих слез. Как же радостно было ей найти там своего Адольфа, когда она полагала, что он так далеко от нее! Отрада подумала, что он только что вернулся, усталый с дороги, и уснул; сначала боялась разбудить его, но, не в силах противиться порыву нежности, раскрыв объятия, устремилась к нему; тут только и поняла, какое горе ее постигло. Она громко вскрикнула; даже самых бездушных потрясли бы ее стенания. И приказала тогда навеки запереть врата своего дворца; и вправду, с того горестного дня никто уже не мог похвастаться, что с нею накоротке, ибо так велика скорбь ее, что показывается она лишь изредка, и ей всегда предшествуют тревоги, сопутствуют огорчения, а следом идет досада — и теперь они ее постоянные спутники. Все люди тому свидетели, и после этой-то беды они и принялись говорить, что время всё побеждает, а отрады без горя не бывает.

История о принце Одолфе Лампладïискомъ и Острове вѣчнаго весѣлия[424]

лизъ полунощной страны Кледеному морю тамъ лежащая часть лампландïи планиды небесной есть холодное Государство (,) где мало бываетъ благораствореннаго воздуха (.) тамъ же втехъ места^х находятся рощи чрезвычаïнои вышины (,) где обретаются медведи белыя ипрочïи^х зверей множество (,) ипотамошнему месту промыслъ охотничеи жители тоя страны имѣяхъ (.) аособливо втехъ местахъ былъ некоторой владетель принцъ иминуемыи одолфъ (,) которой многихъ вовсемъ превосходилъ какъ храбростию такъ идобродетелми (.) ивоедино время поехалъ принцъ заохотою изаехалъ влесъ инепроходимыя места (;) тамо заблудилса иездилъ долгое время воо^тчаянiи жизни иобрете пещеру вкоторой узре^л старуху (,) распростершую власы главы своея (;) онаже (,) видевъ мя (,) удивися игаворила тако (:) вы есте первы измертвы^х воскресъ (,) котораго я вижу всихъ места^х (;) изнаетели (,) кто зде^с живеть или незнаете (.)

Принцъ же ответствовалъ (:) я незнаю исумневаюсъ что втакомъ месте нахожусъ. Старуха ответствовала (:) сие жилище бога Аола (—) ветро^в отецъ (—) ивсию пещеру входить совсеми детми (,) а я мать ихъ (,) атеперь ихъ нетъ — для того что они пошли поразнымъ местамъ исполнять свои должности вделахъ добродетели излости всвете — но толко я васъ очень сожалею (,) что вы здесь никакои пищи наитить неможете (.) ивдру^х взашли впещеру ея дети ветры — Восточнои — Севернои — Западнои — и Южнои (,) иони все были мокры отдождя ищоки и^х виду неочень были веселы (,) понеже съ Принцо^м говорить начали сердитыми словами ичють ево неознобили. одинъ ста^л расказывать (,) что онъ разнесъ флотъ кораблей поразнымъ местамъ (,) адругïи привелъ въвелики страхъ многихъ кораблей, третïи далъ благополучную погоду многимъ кораблямъ (,) вчетверты сказалъ (,) что онъ вырывалъ древа искорени идомы дооснования испровергалъ — ивтотъ самой чась одолфъ увиделъ вшедшаго впещеру одново младова о^трока велми прекрасна имного подобенъ купиде^{2} (—) имелъ онъ крылья белыя (,) аïмя ему зефирь (;) исталъ расказывать (,) какъ быль упрекраснои пренцесы красоты и веселия (,) смотрелъ (,) где она гуляла совсеми нимфами (;) некоторыя плели короны изразны^х цветовъ (,) иïныя многия увеселенiя вïделъ (.)

Адолфъ (,) слыша сия (,) стакимъ удоволствиемъ сожалелъ отомъ (,) и когда зефирь^{3} пересталъ говорить (,) ионъ сказалъ (:) позволте мне (,) любе^зны зефирь (,) спросить васъ (,) вкоторомъ цр^стве сия прекрасная пренцеса (.) ответствовалъ зефирь (:) Воострове вечнаго веселия иникто (,) мои г^сдрь (,) туда доити неможетъ (,) понеже сталъ завеликими инепроходимыми горами морями и лесами (.) любезны мои дети (,) сказала старуха (,) время покои иметь (—) уже позно (.) итако вси идоша спати (,) азефирь одолфа взявъ всвою пещеру ипрепроводили всю нощь вприятныхъ разговора^х (.) наконецъ одолфъ просилъ (:) любезны мои зефирь (,) снетерпеливымъ моимъ желаниемъ хощу я видить сию пренцесу (.) Зефирь о^тве^тствова^л (:) ежели имѣете великодушие ио^тдатите себя вмою волю (,) то непременно тамъ будите (;) иподари епанчу рече (:) аще ты наденешь зеленою стороною (,) то невиди^м будешь — итако насвои рамы повеле одолфу сести и поднялса навозду^х илетелъ чрезъ горы моря иреки ичре^зграды леса поля и озера (,) итако принесе наостровъ тои исказа^л ему тако (:) мои Г^сдрь (,) я окончалъ свою службу (,) атеперь вы сами должны достава^тъ что желаете (.)

Адолфъ зефира благодарилъ запоказанную ево службу идля своего увеселѣния поспешалъ кьфартецïи^{4} и полатамъ (,) икогда подошелъ кни^м ближе иувиделъ вокно одну нимфу (,) спустившую назалато^м снурке корзину (,) иприказала садовнице нарвать цветовъ для пренцесы. садовницаже нарвавъ иположила вкарзину цветы (,) одолфъ же имея епанчю зеленою стороно^ю итако невидимъ ими быстъ (,) селъ нацветы всамои тотъ маментъ (.) девица же встянула ево невидимо (;) тажъ епанча придавала ему легкость (,) икакъ скоро онъ туда встянут (,) то увиделъ себя въвелико^м зале, нимфъ было тамъ множество (,) небыло старее пятна^тцати летъ (;) волосы уни^х были увсе^х белорусыя (,) атело уни^х чрезвычайной белизны идилика^тности было (.) иследуя одолфъ задевицами чрезъ каморы впренцесины покои (,) где сидела она натроне зъделанно^м изъеднаго камня (,) называемаго скорбунка^{5} (,) имеяшеже присебе малинких^{6} купидончико^в цалующи^х ея руки (;) итако одолфъ отнетерпеливаго зрения напренцесу позабылса иурани^л съсебя епанчю ипа^д пре^днозе ея съ великимъ почтениемъ (.)

представлялъ ей осебе разговоры Тако (:) Великая Принцеса (!) Пришолъ Я вовселенную вашу чрезъ многия идалныя страны (,) принимая велики трудъ воо^тчаяние живота моего видить блистателную вашу красоту ивозревновавъ симъ способо^м которой имелъ все объявить еи случившѣеся впути (;) и Принцеса (,) оное о^тнего слыша (,) хотя иïмела великую всебе остроту иувïде^в принца (,) задумалась (,) исия причина принудила думать офиниксе похвално^м (.) иговорила принцеса тако (:) Прекрасны Финиксъ (—) я недумаю иному кому быть опричь васъ (,) понеже вы очинь премудры что никто (,) опричь васъ (,) вмоемъ острове ненаходится (—) ирадуюсъ (,) что я васъ вижу (,) аоче^сти знать немогу (.) идолфъ сказалъ (,) что онъ о^тполуношнои страны принцъ адолфъ. слыша она онезнае^мом человеке (,) удивилась премудрому проïску (;) ипомноги^х разговора^х объявилъ свою любовъ (,) иона ему противности нимало непоказала (.) ипотомъ они другь друга безмерно любили (;) ичто имъ есть радости иумеления (,) то было въихъ сердце двухъ (,) иниодинъ члвкь такова счастия необреталъ. однако слабость всегда влечеть насебя злополучие.

Ивсемъ случае (,) когда былъ упринцесы (,) думалъ что неболѣе осми дней снею веселится (;) вздумалъ спросить (;) нопренцеса узнала его мнение (.) Сказала (:) любезны мои одолфъ (,) тому уже триста леть (,) какъ ты всемъ острове (.) закричалъ одолфъ (:) Ахъ (,) вкакомъ состоянïи теперь светъ находится икто уменя моимъ г^сдрствомъ владѣеть (,) ичто учиню (,) когда возвращюся вмое отечество, нетерпеливая пренцеса сию ево речь пресекла исказала (:) одолфъ (,) что сожалѣешь оботече^стве итакли награждаешь любовь мою ктебе исохранение имела живота твоего три века напротивъ (,) одолфъ о^тветствовалъ (:) светлейшая принцеса (,) завсе сие покорно благодарствую (,) знаю ичювствую ивпредь чювствовать буду (;) толко изволте меня о^тпуститъ вмое отечество (.) вселюбезнеиши одолфъ (,) явижу (,) что ты меня хочишъ оставить (,) исердечно отомъ сожалею (;) однакожъ напоследокъ принуждена ево о^тпустить исказала (:) ну (,) одолфъ (,) лошадь тебе даю (,) которая называе^тся бешаръ (;) она васъ препроводить довашихъ предко^в (,) толко снѣе несла^сте (,) аежели вы мои слова оставите (,) то никогда бешаръ выручить неможеть (.)

Ипринцъ обещалса последовать ея словамъ (,) ицеловалъ тысичю ра^сврозовыя ея уста ируки ио^тнестерпеливости позабылъ свою епанчю (.) ипотомъ скоро лошадь бросилась воезеро ипереплыла снимъ бесповреждения (;) потомъ ехалъ чрезъ горы идалины (,) пробежалъ рощи и поля стакою скоростию (,) что казалось ему (,) бутто бы онъ накрыльяхъ ветренни^х летелъ: ивоединъ вечеръ ехалъ онъ поускои дороге инаехалъ одну каляску (,) которая лежала поперекъ дороги (,) авнеи было накручено старыми крыльями зделанныя изразны^х манеровъ иопрокинута весма надстары^м члв^екомъ (,) которои (,) увидя принца (,) закричалъ благимъ матомъ (:) сотвори милосерды принцъ надомною милость (.) когда бешаръ хотелъ перескочить чрезъ коляску (,) онъ вовторое проси^т сослезами (:) государь мои (,) покажи милость надсостояние^м мои^м (,) аежели непокажите мл^сти (,) то моя жизнь непродлитца болѣе чеса (.) адолфъ умилосердися (,) слесъ слошади иподошедъ подалъ ему руку (,) ножестоко тому удивился (,) что тотъ старикъ всталъ самъ съ такою бодростию (,) что принцъ немогъ клошади обратитца (,) ао^н занево иухватился.

и Сказалъ ему голосомъ веема громки^м (:) я тебе (,) принцъ (,) объявляю осебе (:) меня зоуть^{7} Время (;) я васъ искалъ повсему свету болѣе тре^х вековъ ïизмахалъ все свои крылья (,) ихотя бы вы где необретались (,) я бы васъ везде нашолъ (.) ивтоть чась летелъ зефирь чрезъ то место (,) увидя несчастие искренняго своего друга свеликою досадою исожаленïе^м (.) когда сеи стары мучитель осгавилъ его (,) тогда онъ подошелъ кнему (,) дабы его жизнь чрезъ слаткое дыхание даровать (,) новсе было въ туне (.) потомъ уже (,) взявъ ево вевои руки иплакалъ доволно и о^тнесь ево всадъ наостровъ вечнаго веселия иположилъ води^н гро^т инагробнице выреза^л сïи вирши^{8} (:) Время есть время (,) г^сдинъ (,) иниединаго нетъ (,) чтобъ доконца непроисходилъ (.) красота проходить згодами: ачл^вчески разу^м во³мущае^т многия забавы (,) авыдуммываю^т разныя желанïи (,) аежели надѣется засвои трудъ (,) оно^и Гротъ^{9} въ награждение быль тутъ. Конецъ.

Мадемуазель де Ла Форс Персинетта[425]

ень ото дня росла взаимная склонность двух влюбленных; наконец они поженились. Свет еще не видывал такой страсти, коей пылали их юные сердца. Счастью и довольству их не было равных; наконец, в довершение блаженства, молодая супруга понесла. То-то радости было в нежном семействе! Супруги день и ночь мечтали о дитяти, и вот наконец мечта сбылась.

По соседству с ними жила одна фея, которая на всю округу славилась своим великолепным садом. Всевозможные фрукты, травы да цветы росли там в изобилии.

В те времена петрушка была в тех местах в диковинку; фея выписала ее из самой Индии, и во всем краю ее сад стал единственным, где водилось это редкое растение.

И вот юной супруге страстно захотелось попробовать неведомой петрушки; но она знала, что нелегко будет утолить ее желание, ведь в таинственный феин сад никто входить не отваживался. От этого впала она в такую тоску и томление, так осунулась, что даже муж с трудом ее узнавал. Он и так, и эдак расспрашивал о причине ее и душевной скорби, и телесной немощи; долго не открывала жена ему причины своей печали, но наконец, сломленная его уговорами, нехотя призналась, что ей очень хотелось бы отведать петрушки. Муж только вздохнул: ведь он знал, как нелегко исполнить ее желание. Но для истинной любви нет ничего невозможного, и он стал денно и нощно ходить вокруг сада, пытаясь проникнуть за ограду, которая была так высока, что казалась неприступной.

И вот в один прекрасный вечер приметил он, что ворота сада приоткрыты. Он проскользнул в феины владения, и так ему повезло, что сразу же попалась на глаза петрушка, и нарвал он ее полную пригоршню. Верный супруг вышел из сада той же дорогой, что вошел, и радостно понес жене свою добычу. Та с жадностью набросилась на петрушку; однако не прошло и пары дней, как ей с новой силой захотелось откушать чудесной травы.

Надо полагать, петрушка в тех краях была необыкновенно вкусна.

Несколько раз несчастный ее супруг возвращался к воротам чудесного сада, но все тщетно. Наконец он был вознагражден за настойчивость: ворота снова оказались открыты. Он вошел — но каково же было его удивление, когда навстречу вышла сама фея, сурово выругавшая его за дерзость, с которой он проник в ее сад, куда входить ни одной живой душе не разрешалось. Весьма пристыженный молодой человек упал на колени, умоляя фею о прощении и уверяя, что его молодая супруга наверняка умрет, если не скушает немножко петрушки; он признался, что женушка его тяжела, и, стало быть, слабость ее в некотором роде простительна.

— Так и быть, — сказала фея, — я дам вам петрушки, сколько пожелаете, если только вы согласитесь отдать мне за это дитя, которое вашей благоверной предстоит произвести на свет.

Муж, недолго поразмыслив, обещал фее младенца. Затем он набрал петрушки, сколько смог унести.

Когда подошло время, фея явилась к роженице, только что разрешившейся чудесной девочкой, и нарекла малютку Персинеттой. Затем она укутала ее в златотканые пеленки и брызнула ей в лицо драгоценным эликсиром, который носила с собой в хрустальном сосуде: от этого девочка в мгновение ока сделалась так прелестна, что равных на всем белом свете не сыщешь.

После всех этих прихорашиваний фея отнесла дитя к себе. Для воспитания малютки волшебница ни на что не скупилась, и та уже в двенадцать лет стала чудом из чудес. Однако пестунья знала, что предначертано девочке, и решила уберечь воспитанницу от судьбы.

Силою чар возвела она в чаще леса высокую башню из чистого серебра. В этой таинственной башне совсем не было дверей, зато покои столь великолепны, просторны и так светлы, будто в них постоянно сияло солнце, — то тихо рдели во всех комнатах огромные карбункулы. Всего было там в изобилии, разнообразные диковинки свезли отовсюду в эту волшебную башню. Стоило Персинетте открыть какой-нибудь ящик или ларец, как тут же оказывалось, что он доверху полон драгоценностей; платья ее не уступали нарядам восточных цариц; стоило в свете появиться какой модной новинке — и девушка тут же оказывалась ее обладательницей. Однако в столь дивной обители жила она одна-одинешенька, и для полного счастья ей не хватало только общества; все остальные ее желания сбывались, едва лишь она успевала о них подумать.

И, уж разумеется, на столе у нее не переводились самые утонченнейшие кушанья. Так что скажем без лукавства — Персинетта, не знавшая на свете никого, кроме феи, совсем не скучала в своем уединении: она читала, рисовала, музицировала, наконец, находила себе забавы, в коих знает толк каждая благовоспитанная девица.

Фея отвела ей покой на верху башни, в светелке с всего одним окошком, и, поселив ее в этом милом укромном уголке, спустилась через окно и отправилась восвояси.

Персинетта же, оставшись одна, нашла чем поразвлечься: не будь даже у нее иной забавы, как только копаться во всевозможных ящичках и шкатулочках, — и этого уже немало, чтобы занять себя на весь день. Сколько бы девушек ей позавидовало!

Из окна башни открывался прекраснейший на свете вид: направо — бескрайнее море, налево — огромный лес; куда ни взгляни — глаз радуется. У Персинетты был дивный голос, и она очень любила петь — особенно когда поджидала фею. А та частенько к ней наведывалась и, подойдя к подножию башни, говорила:

— Персинетта, спустите мне косы, по ним я к вам и поднимусь.

А косы у Персинетты, надо сказать, были чудо как хороши: длиною не менее тридцати локтей, а носить легко, и сияют точно золотые; множество разноцветных лент красовалось в них. Персинетта спускала их фее, и та поднималась к ней.

Однажды Персинетта одна сидела у окна; она запела, да так прелестно, как никто еще, кажется, на свете не пел.

В это время молодой принц, выехавший в лес на охоту, гнал оленя и отбился от свиты. Услышав сладостные звуки, он поскакал к башне и увидел в окне юную Персинетту. Принц был очарован ее красотой, околдован ее голосом. Он несколько раз обошел вокруг роковой башни, но дверей так и не нашел. Тогда он так огорчился, что чуть не умер; но любовь вселила в него небывалую храбрость, и он решился забраться наверх.

Персинетта же сама едва не лишилась речи, когда увидела такого красавца. Долго она в изумлении любовалась им, но вдруг вскочила и отбежала от окна, подумав, что это, должно быть, одно из тех чудовищ, которые, как ей доводилось слышать, убивают взглядом, — вот какими опасными показались ей взоры незнакомца.

Принц же пришел в отчаяние: куда вдруг скрылась прелестница? Он попытался разузнать о ней по всей округе; ему рассказали, что фея, которая возвела башню, держит там взаперти юную девицу. Принц бродил вокруг целыми днями. И вот однажды он увидел, как фея, подойдя к башне, произносит:

— Персинетта, спустите мне косы, по ним я к вам и поднимусь.

Тут же прелестница спустила свои прекрасные длинные косы, а фея взобралась по ним к окошку; такой способ ходить в гости показался принцу весьма необычным.

На следующий день, с трудом дождавшись, когда стемнело и фея, как думалось ему, уже не придет, он встал под окошком и, очень похоже передразнивая голос и интонации феи, произнес:

— Персинетта, спустите мне косы, по ним я к вам и поднимусь.

Бедняжка Персинетта, не почуяв обмана, подбежала к окну и проворно спустила свои дивные косы, и принц взобрался по ним наверх; заглянув в окно и увидев это чудо красоты так близко, он едва не упал вниз, однако, призвав на помощь всю свою природную храбрость, все же вошел в комнату и, бросившись к ногам прелестницы, обнял ее колени с горячностью, весьма убедительной для юной особы. Персинетта сперва испугалась и задрожала и осмелела лишь тогда, когда почувствовала в своем сердце любовь, равную той, что она внушила принцу. А тот, набравшись храбрости, предложил ей немедленно сделаться его супругой, на что она согласилась, не сознавая толком, что делает; так оно и сладилось.

Принц был счастлив; Персинетта любила его, как будто так и надобно. Они виделись каждый день; наконец она стала тяжела. Это незнакомое положение немало ее обеспокоило, принц же, не желая пугать ее, не стал ей ничего объяснять. А вот фея с первого взгляда догадалась, что за недомогание у ее подопечной.

— Ах, несчастная! — вскричала она. — Вы совершили тяжкий проступок и будете за него наказаны. От судьбы не уйдешь, и все мои предосторожности оказались тщетны.

И фея потребовала, чтобы Персинетта рассказала ей все подробности своего приключения, что бедняжка и сделала, плача навзрыд.

Волшебницу нимало не тронула история нежной любви, которую ее воспитанница рассказала со всем очаровательным простодушием. Схватив Персинетту за волосы, она обрезала ее драгоценные косы; затем они обе спустились через окно. Оказавшись у подножия башни, фея призвала облако снизойти с небес; обе они взошли на него и перенеслись на берег моря, в весьма пустынную, но не лишенную приятности местность. Были там и луга, и леса, и ручьи студеной водицы, и еще стояла маленькая хижина, сложенная из вечнозеленых листьев. В хижине была кровать из морского камыша, а рядом с нею — корзина с превосходными бисквитами, которых там никогда не убывало. Туда-то фея и отвела Персинетту и оставила одну, прежде осыпав упреками, показавшимися бедняжке горше самой беды ее.

Здесь и произвела она на свет двоих малышей, принца и принцессу, здесь же она их и воспитывала, оплакивая свою злую долю.

Фее же мало было такой мести: ей хотелось залучить себе в лапы и самого принца, чтобы покарать и его. Оставив бедняжку Персинетту, она тут же вернулась в башню, села в ее светелке и запела ее голосом. Обманутый этим, принц явился под окно и, по обыкновению, попросил спустить косы; а злодейка-фея ведь недаром отстригла их у прелестной Персинетты. Она спустила их ему, и несчастный поднялся к окну, где был не столько удивлен, сколько убит горем, не найдя своей возлюбленной, зато услышав от феи:

— Наглец! Ваше преступление неслыханно, и ужасным будет наказание!

Принц же, не слушая угроз и думая лишь о любимой, спросил:

— Где же Персинетта?

— Вы ее больше не увидите! — отвечала фея. И тогда принц, горе которого было несказанно сильнее любых колдовских чар, бросился с высокой башни. Он должен был бы разбиться насмерть, однако, упав, не погиб, а лишь ослеп.

Пораженный тем, что утратил зрение, он еще походил у подножия башни, стеная и неустанно зовя Персинетту.

Потом он пошел, сам не зная куда, сперва спотыкаясь на каждом шагу; впрочем, привык он к слепоте и прожил незнамо сколько, одинокий как перст; некому было помочь ему, и никто не стал поводырем его. Голод утолял он как мог травами да кореньями.

Так скитался он несколько лет и наконец, совсем обессилев от любви и бедствий, лег под деревом, отдавшись скорбным мыслям; нет занятия горестнее для того, кто заслуживает лучшей участи. Но вот раздумья его прервал чей-то дивный голос; звуки его проникали в самое сердце, пробуждая в душе нежные чувства, от которых он, казалось, давно отвык.

— О боги! — воскликнул он. — Я слышу голос Персинетты!

И правда: он, сам того не зная, добрался до той пустынной местности, где жила его возлюбленная. Она сидела на пороге хижины и пела скорбную песнь своей любви. В двух шагах играли двое детей, прекрасных, как ясный день. Вот они отбежали от нее, вот они уже под тем деревом, где лежал принц; и, лишь только увидев его, оба бросились ему на шею, все повторяя:

— Отец, отец. Вот наш отец!

И они принялись так громко звать мать, что она бросилась к ним, не зная, что и думать: до сих пор ничто не тревожило ее одиночества.

Каковы же были ее удивление и радость, когда она узнала своего дорогого супруга! Этого не выразишь словами. Она громко вскрикнула; из глаз ее хлынули потоки слез, что при подобных обстоятельствах весьма естественно. Но — о чудо! Лишь только драгоценная влага из глаз ее коснулась глазниц принца, как тот вмиг прозрел! Видел он теперь зорко, как прежде, и дар этот получил от своей нежной и страстной Персинетты. И тогда, прижав ее к сердцу, он стал ласкать ее, как не ласкал никогда прежде.

До чего же трогательно было видеть прекрасного принца, очаровательную принцессу и их милых деток! Все были вне себя от радости и нежности.

Весь день пролетел в подобных утехах; наступил вечер, и маленькой семье пришлось позаботиться о пропитании. Принц взял бисквит — бисквит превратился в камень. Такого чуда как не испугаться? Он вздохнул печально. Бедные дети заплакали. Несчастная мать думала хоть водой их напоить — вода превратилась в хрусталь.

Что за ночь! Такой ночью не разоспишься. Всем им не раз думалось, что она станет для них вечной.

Как только рассвело, они решили поискать съедобных трав. Но что же это! В их руках все превращалось в жаб и прочих ядовитых гадов. Самые безобидные птички оборачивались драконами или гарпиями и летали вокруг них, наводя ужас.

— Все кончено! — воскликнул принц. — Дорогая моя Персинетта, я нашел вас лишь для того, чтобы снова потерять — и потерять так ужасно!

— Умрем же, дорогой принц, — отвечала она, нежно обнимая его, — и пусть самая смерть наша будет так сладка и нежна, что позавидуют нам враги наши!

Они держали на руках своих бедных деток, которые так ослабли, что были уже на волосок от смерти. Кого бы не разжалобила эта картина: все несчастное семейство гибнет! Но вот свершилось благое чудо. Сама фея, растрогавшись и вспомнив, как нежно любила когда-то милую Персинетту, явилась на помощь воспитаннице. Волшебница примчалась на колеснице, сиявшей золотом и драгоценными каменьями; на эту колесницу она взяла наших счастливых влюбленных, сама устроилась между ними, а любезных деток их усадила в ногах на великолепных подушечках. И так долетели они до дворца короля, отца нашего принца. Тут уж всеобщая радость была безмерна: принца встретили как настоящее божество, ведь все давно уже считали его погибшим. Он же был наверху блаженства, обретя наконец, после стольких гроз и треволнений, и покой и защиту. И жил он с тех пор со своей бесподобной супругой так счастливо, как никому еще на свете не случалось.