Как бездомная собака

ГЛАВА X

Школа, недавно побеленная, взгромоздилась на вершину холма, стоявшего перпендикулярно к большой дороге в Больё. Во все стороны расстилалась зеленая долина; осины вздымали свои тонкие ветки, еще до сих пор сохранившие летний убор. Возвышавшаяся на холме церковка, которая видна была во всей окрестности, казалась маяком и для тех, кто жил в низине, и для жителей гористых мест.

К Розе и Сесили, ожидавшим окончания уроков, подбежала Диана, собака Тоньо. Она приветствовала дам, потянулась у их ног, потом вспрыгнула, показав на розовато-коричневом животе два ряда сосков, словно два ряда пуговиц на пальто. Диана оставила своих щенят, чтобы пойти встретить Тоньо после окончания уроков. Это была гончая с жесткой шерстью и с глазами более выразительными, чем человечьи. Она подходила к дамам, виляя хвостом, будто говорила: «Очень уж долго ждать маленького хозяина! Не ошиблись ли мы часом?»

Стук деревянных башмаков возвестил об окончании занятий. Дети начали выходить из школы, прыгая один за другим со ступеньки прямо на двор. Их было немного в этой сельской школе; около двадцати мальчиков и девочек от шести до четырнадцати лет. Все они учились в одном классе. Самые младшие первыми отправились домой; некоторые из них шли чинно, держа за руку старшую сестру или брата, но были и такие, которые подставляли друг другу ножку.

Старшие, заинтересовавшись Розой и Сесилью, «учителями», уставились на них, позабыв вытереть носы и снять головные уборы.

Тоньо подошел поздороваться с дамами и позвал Эли, которая последней оставалась в классе и помогала учительнице собирать тетради и грифельные доски.

- Моя мама пришла! - крикнула Эли, раскрасневшись от волнения. - Она, кажется, хочет поговорить с вами, мадемуазель.

Молоденькая учительница, еще совсем новичок в своем деле, поспешила выйти навстречу посетительницам. Она жестом приказала детям, еще остававшимся во дворе и глазевшим на гостей, разойтись. Девочки тут же побежали домой; сумки у них болтались на руках, передники были расстегнуты, сзади виднелись их летние, сильно поношенные платья. Они оборачивались, недружелюбно поглядывая на Эли, и что-то шептали друг другу на ухо.

Мальчишки же, думавшие только о том, куда бы приложить свою энергию, играли во дворе в мяч, испуская громкие крики.

- Я заехала к вам,-сказала Сесиль, гладя по голове Эли, которая стояла, прислонившись к ней, - чтобы просить называть девочку Элизабеттой Монзак, а не Перье. Ваша предшественница это делала., Я считаю Эли своей дочерью и, хотя формальности еще не выполнены, она носит мою фамилию.

- Хорошо, так и будет, - ответила молодая девушка, которая за эти два дня имела возможность разузнать о своих учениках, особенно об этой холеной девочке, на которую остальные школьники смотрели во все глаза, ерзая на скамейке, когда она назвала ее Элизабеттой Перье. Поняла она и то, что произошло во дворе во время перемены и чему тогда не придала значения: толкотня и крики - «Перье! Перье! Пш! Пш!», которые слышались со всех сторон.

- Боюсь, - сказала она, думая, что ее хотят упрекнуть за то, что она не остановила детей, смеявшихся над Эли, - боюсь, что мои ученики, особенно девочки, дурно обращались с Элизабеттой из-за этой фамилии. Если бы я знала… - Она была очень мила, эта молоденькая учительница, с улыбающимся лицом и ямочками, полная желания всем угодить.

Эли круто повернулась; глаза ее были полны слез; она сделала вид, будто рассматривает узор на жакете матери. Пришлось утешить и приласкать ее.

Сесиль и Роза пригласили молодую девушку, которая приехала издалека и чувствовала себя здесь чужой, приходить к ним в «ля Трамблэ».

Когда Эли села в машину, чтобы ехать домой, она позабыла о своем горе и испускала,, крики радости. Девочке так редко приходилось радоваться за ее короткую жизнь, что она не знала как и когда уместно проявлять это чувство!

Роза, понимая, как взволнована Сесиль, приказала Эли замолчать.

В пятницу, возвратившись около двенадцати часов из школы, Эли увидела Марию, которая привезла на тележке чан с бельем и развешивала в саду простыни. Девочка, подпрыгивая, подбежала к ней и принялась развешивать мелкое белье.

Гарсиа, младший брат Марии, который был обручен с Анеттой Плессис, дочкой фермера, проезжал в это время по дороге. Не сходя с велосипеда, он остановился, одной ногой опираясь на землю, и стал болтать по-испански с сестрой. Мария - добродушная толстуха, - поглаживая рукой простыню, которую только что повесила, громко смеялась, отвечая ему пронзительным голосом. Разговор затянулся. Наконец, дружески распрощавшись, Гарсиа уехал, и Мария, все еще улыбаясь, принялась за работу. Она удивилась мрачному лицу девочки.

- Ну-ка, ну-ка, Мария, поторапливайся, голубушка,- говорила женщина самой себе.- Муж, брат и Тоньо будут раньше тебя дома. Ты еще даже не кончила своей работы.

- Если бы вы не теряли время на болтовню, вы бы уже давно все кончили, - строго заметила Эли. - Вы, кажется, забываете, что за это время мама вам платит.

Сесиль, подъехавшая на своей машине, видела всю сцену и, хотя не расслышала слов, но сразу догадалась, что Мария обижена. Девочка, наверно, чем-то ее оскорбила.

- Что случилось?

Мария, не отвечая, забрала узел с мелким бельем, которое Эли так и не успела развесить, потому что все делала очень медленно. Поденщица избегала смотреть на Сесиль, - слезы подступали к горлу, она не могла говорить.

- Эли, чем ты обидела Марию? Что ты ей сказала? Ну, повтори.

Эли повторила. Больше всего удивило Сесиль, что девочка, казалось, нисколько не стыдится того, что сказала; она только боится пощечины, которой, конечно, ей не миновать.

Она ее получила и разревелась.

- Как ты смеешь так говорить с Марией? - набросилась на нее Сесиль. - Что на тебя находит, я тебя спрашиваю? Моментально беги домой и чтобы больше этого не было, не то я задам тебе хорошую порку.

Девочка, идя по садовой аллее впереди матери, обернулась и сказала, все еще плача:

- Мне больно.

- Так тебе и надо; я дала тебе пощечину в наказание, а не для того, чтобы тебя приласкать. Можно подумать, что ты никогда не раскаиваешься ни в своих дерзостях, ни в глупостях и что боль ты испытываешь только от пощечины.

- Я скажу Франсису, что ты дала мне оплеуху.

- Тогда скажи ему, что получила две! - крикнула Сесиль, вторично ударяя девочку.

Через десять минут Эли, сидя за столом и разрезая бифштекс, весело рассказывала Сесили и Розе все школьные новости: она решила задачу, учительница ее вызвала, она получила две 10.

Эли уже позабыла и свою дерзость, и наказание. Сесиль и Роза старательно ее угощали и говорили с ней о школьных делах, с любопытством наблюдая за этим чуждым для них ребенком, которого они воспитывали и которого не знали.

- Вот видишь, - сказала Сесиль, когда девочка снова отправилась в школу. - И это сразу после нашего вчераш-него разговора с учительницей. Элизабетта Монзак! Вот и получилось. Она стала уверенней в себе. Какая наглость для девятилетней девчонки! Я ее ударила, бранила при Марии, но, кажется, ничто ее не оскорбляет. Никакого самолюбия!

- Ничто не оскорбляет, - повторила Роза, - потому что бедняжка с первых дней жизни претерпела сильнейшее унижение, став питомицей Попечительства о сиротах. Это унижение всегда тяготеет над ней. Она причиняет боль другому, - как бы в отместку за то, что ей самой пришлось выстрадать. Мадам Бержэ рассказывала, что среди их сирот нередко встречаются воришки, но это происходит оттого, что эти дети хотя и не терпят нужды, лишены главного, лишены тех, кого должно почитать. Поэтому они и лгут, стараясь только себя выгородить и избавить от заслуженного наказания. Они всегда считают себя обиженными. Помнишь, в первое время, когда ты взяла к себе Эли, как она внимательно смотрела на наши тарелки и на свою, боясь, что ей дают худший и меньший кусок? Потребовалось больше года, чтобы она поняла, что всегда получает лучшее, что есть в доме, и, когда имеется одна порция десерта или одно пирожное, это оставляют ей. И даже теперь, после двух лет, она при каждом удобном случае напоминает: «А я!» Умение отстаивать свои интересы ей очень поможет в жизни.

- О да, она сумеет защищаться и зубами и ногтями. Что касается меня, - призналась Сесиль, - у меня опускаются руки. Иногда она прелестна, нежна, добра, а через минуту она показывает когти. Нет, я не понимаю этой натуры.

- Не всегда понимаешь и собственных детей,-вздохнула Роза.