Как бездомная собака

ГЛАВА I

- Мамочка, ты еще долго будешь корпеть над своими счетами? - крикнула Эли, подъезжая на велосипеде к настежь открытому окну библиотеки. - Лучше посидим под деревом нашего папы.

Обычно Сесиль, когда бывала занята счетоводством фермы, приказывала девочке убраться, но на этот раз она положила перо:

- Ты права, хватит мне в такой чудесный день сидеть взаперти. Тетя Роза все запишет, когда вернется из Тулузы. Иду!

Сесиль Монзак, захватив вязаную косынку, вышла к дочке. Девочка, разгоряченная ездой, была вся в поту, лицо у нее пылало. Сесиль обтерла ей шею и лоб и набросила на плечи косынку.

- В каком ты виде! Ну разве так можно!-укоризненно сказала она.

И вместе с маленькой Эли, принимавшей с видимым удовольствием заботы матери, Сесиль спустилась на луг.

Здесь на пригорке стояла одинокая ветвистая сосна, которую Эли назвала «деревом нашего папы», потому что Поль Монзак очень его любил, именно «деревом нашего папы», а не «папиным деревом». Тот, которого она называла папой, не был ей отцом. Это был муж Сесиль Монзак- ее приемной матери, которая взяла ее на воспитание и собиралась удочерить. Девочка, нуждавшаяся в мужской опоре, пусть даже человека, ушедшего из нашего мира, любила Поля Монзака и гордилась им. Эли считала его - все кругом это говорили, и мать, и тетя Роза, и работавшие здесь фермеры - лучшим из людей, самым великодушным и ученым. В каждой комнате были фотографии профессора Монзака, снятые в разные поры его жизни; поэтому девочке казалось, что она давно его знает. Особенно любила Эли портрет, стоявший на письменном столе Сесили. Поль Монзак смотрел на нее ясным мужественным взглядом. Этот портрет она часто украшала цветами.

Сесиль села под тенью дерева и задумалась.

Нахлынули воспоминания. Ей представился тот день в Тулузе, в январе 1943 года, когда профессор Монзак возвратился после лекции, в которой говорил студентам о Родине и о попранной Свободе. Он был доволен собой, проявив такое мужество, и не хотел признать, что поступил опрометчиво. Сесиль, хотя и сильно встревожилась, не могла не восторгаться мужем. Ее тетка. Роза Виньоль, была еще более взволнована, чем она. Любимый ученик Монзака, Франсис Вернь, прибежал к ним, чтобы рассказать о слухах, которые шепотом передавались среди студентов. Франсис умолял своего любимого профессора не читать больше лекций. Он был уверен, что на Поля Монзака донесли и ему грозит арест.

Профессор Монзак три дня противился настойчивым просьбам жены и друзей. Когда же он, наконец, покинул тулузскую квартиру, туда через час нагрянуло гестапо.

Сесиль представилась также и ночь в родовом гнезде Поля, в доме, под кровлей которого она сейчас жила, ночь, когда Поль, месяцами скрывавшийся в Сульяке у родителей Франсиса, пришел с ней повидаться. Она никогда не забудет эти часы, полные тревоги и счастья. Уснуть они не могли; когда же вздремнули, их разбудил скрип гравия на площадке перед домом. Подъехала немецкая машина. Сесиль умоляла Поля бежать, сама же думала вступить в переговоры, прежде чем открыть двери. Но профессор Монзак, зная, что он ни в чем не виновен» спустился вниз и последовал за своими палачами.

Сесиль вспоминала: месяцы без вестей, годы полной неизвестности, - она даже не знала, жив ли любимый человек или погиб.

В 45-м году, когда заключенные, о страданиях которых говорил уже весь мир, начали возвращаться из лагерей смерти, у нее родилась надежда вновь увидеть мужа. Страстная надежда!

В Париже, живя у младшего брата мужа, Жана Монзака, она каждый день поджидала возвращения Поля. День за днем приходила Сесиль в отель «Лютеция» просматривать списки уцелевших, о возвращении которых здесь было объявлено. Какая горькая доля - тщетно искать дорогое имя в этих списках! Только бы ей возвратили мужа, пусть даже больным, измученным, даже умирающим, подобно некоторым страдальцам, которых она здесь встречала. Молодая женщина всем своим существом чувствовала, что сумела бы возвратить к жизни Поля, - ведь она так горячо его любила!

В коридорах Сесиль сталкивалась с такими же женами, как она сама, с упорствовавшими отцами, матерями и детьми и спрашивала себя, сколько же времени может длиться надежда, когда придется признать ее тщетной и перестать сюда приходить. Взгляд этих людей, собравшихся в коридорах, выражал твердую веру и вместе с тем отчаяние. И у нее, и у Жана Монзака был тот же взгляд. Вместе с ним пережила она часы ожидания, вместе они надеялись, вместе падали духом. Но однажды Сесиль, придя одна, увидела ссыльного, еще не сменившего своей полосатой одежды, худого, изможденного. Он пришел сюда что-то выяснить. Ей показался он знакомым.

- Вы, кажется, доктор Мартинэ из Тулузы?

- Он самый или, точнее, то, что от него осталось. Меня еще можно узнать? И вы здесь, мадам Монзак? Вы ждете вашего мужа…

- А вы что-нибудь знаете о нем? Его ведь отправили в Тулузскую тюрьму, где были и вы. Я всегда надеялась, что вас с ним не разлучат.

- Присядем сюда на скамейку. Я очень быстро устаю. Ну так… Нас вместе с вашим мужем сослали сначала в Дахау, потом в Бухенвальд. Наша дружба очень нас поддержала. Я ходил за ним. Для него было большим утешением в последние минуты иметь подле себя друга. Ведь он с его больным сердцем не мог долго выдержать. И это к лучшему: одним днем страданий меньше - уже большой выигрыш.

- Поль умер! - с трудом выдавила из себя Сесиль, кусая губы, чтобы не разрыдаться. - Значит, я жду напрасно,- добавила она чуть слышно… - Не для чего больше ждать. Остается только уйти…

- Профессор Монзак скончался в ноябре сорок третьего года.

- Он с вами говорил обо мне?

- Он говорил только о вас, особенно в последние дни. Он говорил, что, потеряв вас и свободу, он больше не может жить, и видел для себя только один исход.

- Он ничего не просил вас передать мне?

- Он настоятельно просил, если мне доведется когда-нибудь с вами встретиться, убедить вас закончить ваше образование и заняться домом в Больё, которым он очень дорожил… Возвращайтесь в Тулузу, - вам тут нечего делать. Вы уже достаточно измучились, голубчик. Я в ближайшие дни приеду к себе. Мы опять увидимся с вами и поговорим о нем. Я видел много смертей, но его кончина была смертью друга.

Доктор пытался ее увести, держа за локоть, но она захотела еще раз остановиться у списков спасенных из лагерей, хотя ничего уже не могла разобрать в них. Слезы лились ручьем, застилая глаза.

На следующий день Сесиль вернулась в Тулузу, в свою квартиру, но оставаться там была не в силах.

Теперь она чувствовала себя как бы очищенной семью годами страданий и находила естественным избранное ею одиночество. Если она решилась взять на воспитание Эли, то только потому, что Поль как-то ей сказал: «После войны, если у нас не будет детей, мы возьмем на воспитание девочку». Сесиль обратилась в Попечительство о сиротах с просьбой дать ей ребенка, родившегося в 43-м году, когда Поль был еще жив.

Сесиль не могла сосредоточиться; она вынула из сумки белую шерсть и спицы и принялась вязать.

- Это для кого? - спросила Эли.

- Для Анеттиного малыша… У тебя есть все, что тебе нужно, Элизабетта.

- Да, конечно, но я люблю, когда ты вяжешь для меня.

- Эгоистка! - воскликнула, целуя ее, мать. Сесиль с удовлетворением посмотрела на свою девятилетнюю хорошенькую дочку и, похлопывая по ее крепким ножкам, сказала: - Тебе уж жаловаться грех; посмотри, какие у тебя ноги, словно налитые. Кормят тебя как следует и ухаживают за тобой неплохо.

- Ах, мамочка, если бы я на самом деле была твоей дочкой, как это было бы хорошо! Правда?

- Это от нас не зависит. Но ты совсем как моя девочка. Я тебя люблю, как мать.

Элизабетта вздохнула.

- А ты помнишь, мама, тот день, когда ты приехала за мной в Жорнак к моей мамке? Я так боялась, что ты уедешь и не возьмешь меня с собой…

- О, да, я хорошо помню, какая ты тогда была…

В один августовский день Сесиль Монзак предприняла длинную поездку, вместе с тетей Розой и Элианой Бержэ, инспектором Попечительства, чтобы познакомиться с Элизабеттой.

Сидя в машине, Сесиль, до крайности взволнованная, сказала Элиане Бержэ: «Я ни в коем случае не хочу выбирать из нескольких детей. Найдите мне хорошую девочку, умненькую, способную, и я буду довольна».

- У меня есть такая на примете. Маленькая Перье. Я уверена, что она вам понравится, - с энтузиазмом ответила Элиана, ведя свою машину по каменистым дорогам, таким узким, что окаймлявший их с двух сторон кустарник задевал за кузов автомобиля. Невольно думалось,- что же произойдет, если им повстречается другая машина?

- Известно, кто мать ребенка?

- Мать -жена военнопленного, у которой родился ребенок в то время, когда муж был в плену. Ребенка она бросила. Родился он в сентябре сорок третьего года,

- А отец?

- О нем сведений нет.

- Мне безразлично, кто бы он ни был, но только не немец. Как я вам говорила, мой муж погиб в концлагере. .. и я бы не хотела…

- Понимаю вас.

- Не могли ли бы вы разузнать об отце?

- Это дело трудное, - мать бесследно исчезла.

Наконец они добрались до фермы. Все было уныло в этой разрушенной деревушке: камни домов обвалились и поросли травой и крапивой. Только два или три домишка еще сохранилось; в них жили старики, не желавшие, как молодежь, покинуть свою землю и переселиться в город.

Маленькая девочка встретилась им на дороге; она влезла на откос, чтобы пропустить машину.

- Это она, - сказала Элиана Бержэ, - посмотрите на нее хорошенько.

- Настоящая бездомная собачонка… - заметила Роза, внимательно разглядывая девочку; впечатление создавалось не совсем благоприятное, но и против ребенка ничего нельзя было сказать.

Малютка, судьба которой сейчас решалась, пристально смотрела на дам широко расставленными глазами. Не из-за нее ли они приехали из города вместе с инспектором.?»- спрашивала она себя. Уже один раз какие-то люди приезжали за Эли, а потом, через неделю, привезли ее обратно. Девочка не подошла им. И она вернулась в Жорнак, к своей мамке, с разбитым сердцем, считая, что все кончено, что никогда ей не удастся найти приемных родителей.

- Как тебя зовут? - спросила ее Роза Виньоль.

- Элизабетта.

- Хорошее имя. Сколько тебе лет?

- Семь.

Она отвечала не смущаясь, можно даже сказать,- равнодушно. У нее не хватало зубов, голова была всклокоченная, но, когда мамка обтерла ей личико мокрым полотенцем, румянец заиграл во всю щеку.

Мадам Бержэ отвела Сесиль и ее тетку в сторону и спросила их:

- Как вы ее находите? Хотите посмотреть еще других?

- А она догадывается, зачем мы сюда приехали?

- Весьма возможно.

- Нельзя обнадежить ребенка, а потом так разочаровать его. Раз вы говорите, что она умна и здорова,- это главное.

- А она добрая девочка? - спросила Роза.

- О да. Уверяю вас, именно такая вам и нужна.

- Ну, значит, берем, - решила Сесиль.

- Во всяком случае сейчас не может быть речи о том, чтобы удочерить девочку, - вмешалась тетя Роза. - Прежде всего тебе следует хорошенько ее узнать.

Мадам Бержэ подозвала Эли.

- Бабетта, - сказала она, - вот эта дама, видишь, будет твоей мамой, а эта-твоей тетей. Это большое счастье для тебя. Люби их и будь примерной девочкой .

Элиана Бержэ сама одела Бабетту, запаковала ее пожитки, и девочка, поцеловав свою мамку, молча, не улыбаясь и не плача, села в машину рядом с инспекторшей, впереди Розы и Сесили, не менее смущенных, чем ребенок.

Растроганная воспоминаниями, Сесиль наклонилась к дочке и погладила ее по щеке. Девочка лежала на траве и болтала ногами.

- Ты знаешь, мама, - вдруг заявила она, - я люблю, когда мы так сидим с тобой вдвоем. Мне хорошо-хорошо,- она приподнялась на локтях, задрала вверх подбородок; по всему было видно, что она счастлива.

- Правда? Тебе больше ничего не надо?

- Только еще тетю Розу, - тут же ответила Эли.

- Ты любишь тетю Розу?

- Ну конечно! Но кое-кого я еще больше люблю,- сказала девочка, бросив на мать выразительный взгляд.- Все же, как бы это сказать, мне не хватает..,

- Кого?

- Я бы так хотела иметь живого папу.

- Живого папу? Но лучшего папы, чем Поль Монзак, не может быть. Он погиб, и смерть его для нас с тобой невознаградимая утрата.

- Я их ненавижу! - Эли свирепо сверкнула глазами.- И войну я тоже ненавижу. - Девочка поцеловала мать и вздохнула. Потом достала из карманов своих штанов орехи и начала их дробить камнем. Она очищала их от скорлупы и клала в рот матери, а та равнодушно жевала, не замечая, что ребенок забывал оставить себе свою долю.

- А себе? - спросила, наконец, Сесиль.

- Нет, мамочка, это для тебя.

Эли была сегодня необычайно благодушно настроена; и Сесиль успокаивалась, глядя на нее. Далеко не всегда бывала девочка такой кроткой, иногда она выводила из себя приемную мать.

Сесиль окинула взглядом широкий горизонт; холмы громоздились друг на друга, гористые склоны были покрыты фруктовыми садами и виноградниками, зеленые луга то опускались, то поднимались вверх; на них паслись голландские коровы ее имения «ля Трамблэ». За этими холмами вилась река Менуар, которая огибала Нонарскую равнину; по другому ее краю бежал горный ручей, спускавшийся с Пью д’Арнак, и равнина, защищенная со всех сторон, окаймленная быстротечными водами, обласканная солнцем, выставляла напоказ свое плодородие. Ложбины заросли орешником с корявыми ветвями, на которых орехи терялись в листве. На земляных насыпях яблони, усеянные желтыми и краснощекими плодами, вздымали свои кроны, а внизу их окружали паданцы, словно венком. Все здесь говорило об изобилии, об упорном труде человека.

Дом, который господствовал над этим имением, был отчим домом профессора Поля Монзака, который приезжал сюда из года в год и думал здесь поселиться, когда выйдет в отставку. Сесиль Монзак, верная любви к мужу, так привязалась к этому дому, что предпочла преподавать в больёском коллеже, чем оставаться в Тулузе.

Она жила уединенно в своей усадьбе, расположенной в нескольких километрах от Больё, с приемной дочерью и с теткой, Розой Виньоль, воспитавшей ее и любившей больше, чем родная мать, и делила время между педагогической работой и имением, оставленным ей в наследство мужем.

- Ой, мамочка, у тебя ресница на щеке! Задумай что-нибудь.

- Хочу, чтобы скорее приехала Роза.

- Ударь себя по правой или по левой щеке.

Сесиль ударила себя по левой щеке, и девочка воскликнула:

- Желание твое исполнится!

- Я жду не дождусь, чтобы вернулась тетя Роза,- сказала Сесиль. - Я брожу, как неприкаянная, когда она в отъезде; я не могу работать, ищу ее повсюду.

- И я тоже, - как обезьянка вторила ей Эли, - я тоже ищу ее повсюду. А когда уезжает дядя Жан?

- Завтра утром.

- Вот хорошо! - воскликнула Эли.

- Чему ты так радуешься? Разве ты их не любишь?

- Люблю, - ведь они мои родственники. Только, видишь ли, я предпочитаю быть с тобой и с тетей Розой.-Девочка подозревала, что и Сесиль довольна тем, что ее деверь, невестка и их шумливые дети уезжают домой.

- Однако ты разбиваешься в лепешку, чтобы обратить на себя внимание бедного Поля. Ты все время к нему пристаешь.

- Ну и что ж такого? И он ко мне пристает! - От кротости Эли не осталось и следа.

- Спокойно, спокойно! - остановила ее мать, погладив круглую головку девочки. - Послезавтра начинаются школьные занятия. Ты об этом подумала? Каникулы окончились.

- Думаю, мама. - Несмотря на такой благонравный ответ, Эли кубарем скатилась по заросшему травой холму, но потом поднялась к матери и села рядом с ней, как примерная девочка.

- А было бы еще лучше, если бы ты каждый день брала меня с собой в твою школу, как раньше.

- Бесполезно об этом говорить, моя милая, - решительно, с неожиданной строгостью возразила мать. - Ко мне в школу ты поступишь, когда перейдешь в шестой класс, не раньше.

Два года тому назад Сесиль ежедневно привозила девочку на своей машине в больёский коллеж, где она сама преподавала математику. Эли до того возгордилась, - подумать только, ведь она дочь преподавателя и приезжает в школу на собственной машине! - что стала дерзка с учителями и несносна с товарищами. Сесиль со второй четверти перевела ее в сельскую школу, чтобы приучить к скромности.

- В нашей деревенской школе тебе гораздо лучше,- добавила мать примирительным тоном.- Ты подружилась с Тоньо и вместе с ним ходишь в школу. Он такой славный мальчик!

- Тоньо обещал зайти за мной в понедельник; мы пойдем вместе. Ты знаешь, у нас будет новая учительница. Совсем молоденькая. Я очень довольна, и Тоньо тоже. Ах, скорей бы наступил понедельник! Тогда мы познакомимся с новой учительницей.

В эту минуту на дороге показался роскошный черный лимузин фирмы «Ведетта», сверкавший на солнце. Автомобиль замедлил ход, въехав за белую ограду усадьбы, обогнул большую лужайку и направился к дому Монзаков. Сесиль еще издали увидела женщину, сидевшую у руля, и рядом с ней белокурую детскую головку.

- Это мадам Делаэ со своим сыном, - сказала она Эли. - Идем.

Сесиль вышла из тени, которая длинным языком падала от сосны, и поднялась по лугу в сопровождении нехотя тащившейся за ней девочки. Они приблизились к дому одновременно с лимузином.

- Я не зайду к вам, - поторопилась заявить мадам Делаэ, выйдя из машины, - но, проезжая мимо, я захотела представить вам моего сына, моего Пьерриля.- В этих словах чувствовался восторг бездетной женщины, которая, наконец, обрела ребенка. - Нас ждут друзья в Бриве; там мы должны встретиться с нашим папой, поэтому мы очень спешим.

Пьер был здоровый, красивый пятилетний мальчик, который сразу преисполнился самодовольства, как только его начали хорошо одевать, хорошо кормить, тщательно причесывать и возить в автомобиле. С недовольной миной он вылез из машины.

Двое питомцев Попечительства с любопытством, даже с известной враждебностью, смотрели друг на друга, словно прикидывая в уме, кому из них больше повезло.

В то время как дети разглядывали друг друга, мадам Делаэ отвела в сторону Сесиль.

- Он боится только одного - появления мадам Бержэ, - сказала она. - Та иногда заезжает к нам, чтобы справиться о Пьере. Мальчик не хочет ее видеть, и когда она у нас бывает, то каждую минуту спрашивает меня, скоро ли она уйдет.

Сесиль хорошо знала, что, если таким обездоленным детям удается «найти себе семыо», они не хотят иметь ничего общего с Попечительством.

- Мы еще приедем к вам, и дети подружатся, - уверяла мадам Делаэ.

Пьер в этот момент сильно толкнул Эли. Девочка вопросительно взглянула на мать.

- Нет, нет, посмотрите на них, - возразила Сесиль,- им будет трудно стать друзьями. Такие дети при встрече невольно напоминают друг другу, что еще не так давно они были круглыми сиротами.

Когда автомобиль тронулся с места, Сесиль ласково потрепала рукой щечку дочери:

- И эта мама, кажется, любит своего сынишку… Еще один, которому посчастливилось.

- «Ведетта»! - только и произнесла Эли.

Сесиль, которая ожидала, что дочь ей нежно скажет:

«Но не так, как мне», резануло это слово. Девочка умела наносить такие царапины.

- «Ведетта»! - повторила Сесиль. - Ну, нам на это в ближайшее время рассчитывать нечего. Я истратила много денег на восстановление дома и фермы и все-таки надеялась, что, продав плантацию орешника в Кейсаке, смогу приобрести хорошую машину. Но дом, где живут Плессисы, нуждается в новой крыше. Посмотри, там, где важно расхаживают белые голуби, видны сломанные черепицы. Если я не приведу крышу в порядок, у Мари-Луизы будет протекать зимой. Я также обещала отремонтировать квартиру для Анетты и Гарсиа, которые поженятся через месяц. На все это уйдут мои орехи, - как плоды, так и деревья. А тут еще нужно платить страховку и налоги… - Она вздохнула и добавила: - Да-а, нам далеко до покупки «Ведетты». Придется довольствоваться нашей старушкой и грузовичком.

- Ничего, ничего, мама, - сказала девочка.

И Сесиль поняла, что Эли не то что утешает, а скорее извиняет за то, что мать не может предоставить ей шикарную машину фирмы «Ведетта».