Как бездомная собака

ГЛАВА XV

На следующий день после отъезда Розы Сесиль получила письмо от Жана Монзака.

«Наступило уже 20 октября, а я только теперь собрался написать Вам,- извинялся Жан.- Поль с самого приезда очень занят. Наша Мими ходит в детский сад - большое переживание для матери и для малютки. Моей дочке там нравится, только она никак не может понять, почему ей нельзя в любую минуту побежать к маме. И Поль и Мими, оба мечтают о приближающихся праздниках, особенно о том радостном дне, когда Вы приедете к нам. Вы в первый раз проведете с нами рождество. Для Поля и Мими Ваш приезд большое событие. Их радостное волнение, всякие нелепые проекты, возникающие у них в связи с Вашим предстоящим пребыванием у нас, свидетельствуют о том, какое место Вы занимаете в их жизни.

Удалось ли Вам освободиться от Эли? Уехала ли она уже? Не подлежит сомнению, что Вы не могли оставить у себя этой девочки. Она всегда была трудным ребенком, и Вы сейчас, наверно, спокойно и счастливо живете в Вашем большом доме, деля время между занятиями в лицее и работами на ферме, которые Вам так по душе. Девочку Вы скоро позабудете. Как хорошо, что с Вами Ваша тетя Роза, такая умная и добрая женщина! С ней Вы никогда не будете чувствовать себя одинокой. Передайте м-м Виньоль, что мы очень просим ее приехать к нам вместе с Вами на праздники в Париж.

Пишите. Ждем от Вас вестей. Примите уверения в моих дружеских, братских чувствах. Иветта и дети Вас обнимают».

Это письмо глубоко взволновало Сесиль. Она почувствовала, что готова снова встать на защиту ребенка, но это желание было лишь слабым отголоском того, что она чувствовала прежде.

Однако, увидев в окно Эли, возвращавшуюся к пяти часам с озабоченным липом из школы, Сесиль пожалела ее. В душе наступила какая-то перемена, и она решила все то время, которое ей предстоит еще пробыть с девочкой, относиться к ней по-матерински. Ей казалось, что она случайно встретила Эли на своем пути, что девочка недолго здесь задержится и скоро навсегда исчезнет из ее жизни.

Эли сразу же поняла, что мама лучше настроена, увидела, что у нее подобрели глаза. Сесиль поцеловала ребенка и разрешила себя поцеловать, а не оборвала Эли, как делала это в последнее время: «Отстань, терпеть не могу, когда все время лижутся».

Девочка приободрилась и побежала в сад посмотреть, не осталось ли роз для «нашего папы».

Сесиль видела из кухни, как Эли бегает вверх и вниз по саду между желтыми подсолнечниками, лиловыми астрами и последними георгинами. Все эти цветы были выше девочки, и она исчезала среди них. Сесиль смотрела на нее совсем другими глазами, словно это был чужой ребенок. Ей бросилось в глаза изящество Эли, которое так пленяло Розу, ее грация и миловидность, и растроганная Сесиль решила последовать советам тетки и поместить девочку в закрытое учебное заведение, а не отсылать к мадам Бержэ.

Когда Эли, запыхавшись, возвращалась, внезапно налетел шквал - отголосок бушевавшей вдали бури, захлопали ставни, широко распахнулись окна.

- Неуютно теперь на море, - сказала девочка, входя с двумя розами в руке. Ветер набросил ей на голову юбку. - Какой ветер! Я все думаю о тете Розе, - а ты мама?

- Ия тоже. Я очень за нее беспокоюсь. До вчерашнего дня была такая хорошая погода. Не повезло ей!

Их объединяла общая тревога. Ветер распахнул кухонную дверь. Сесиль удержала ее, чтобы помешать с шумом захлопнуться, и велела девочке закрыть окна в библиотеке и столовой.

Эли побежала. На письменном столе матери бумаги все разлетелись; упрямый ветер, раскидав их по полу и по стульям, снова взялся за них, сдувая в разные стороны. Письма и бумаги порхали по комнате, девочка гонялась за ними. Наконец Эли закрыла окно и подняла множество бумажек, «ее записочек», которые она клала за столом на прибор матери, а вечером на ее подушку, прося прощения за дерзость или непослушание. Значит, мама их сохраняла, - Эли была этим очень растрогана.

Она подняла конверт с бланком Ситроена. . . «Письмо от дяди Жана! - воскликнула Эли.- Наверно, только что пришло». Вне себя от радости она уже было побежала к матери с криком: «Мама, ты получила письмо от дяди Жана. Что он пишет?» Но вдруг передумала, вернулась в библиотеку, вынула письмо из конверта и стала читать.

Вначале, когда она узнала, что Поль и Мими ожидают их на рождество с нетерпением, улыбка озарила ее подвижное личико, и она снова собралась побежать к матери, чтобы поделиться с ней своей радостью, но, перейдя ко второму абзацу: «Удалось ли Вам освободиться от Эли? Уехала ли она уже?» - бедняжка побледнела, пыталась читать дальше, но эти листки внушали ей отвращение. Ее охватил ужас. Она почувствовала во всем теле пустоту, ноги у нее подкосились, и она рухнула наземь, почти теряя сознание. Письмо упало возле нее. Обе розы, которые она положила на письменный стол, тоже были сдуты ветром.

Девочка поднялась, бросилась к входным дверям и, словно обезумев, добежала до большой дороги, свернула на первую попавшуюся тропинку, не понимая, куда она ведет. Ветер бил ей прямо в лицо. К счастью, возвратившись из школы, она не успела еще снять плащ и не почувствовала холода. Эли звала или ей казалось, что она зовет: «Мама! Мама! Моя мамочка! Тетя Роза! Моя тетя Роза!» Она плакала, продолжая бежать, спотыкалась о камни, падала, снова поднималась, приходя все в большее и большее отчаяние. Никто не попадался ей навстречу, и она продолжала свой путь. Она миновала ферму и добралась до леса. Эли бежала все дальше и дальше. Зацепившись за свалившийся сук, она содрала кожу с колена; из ранки потекла кровь. Обычно в таких случаях мама или тетя Роза обмывали и перевязывали рану. Теперь уж никто этого не сделает, никто. Она вспомнила мадам Бержэ. Мадам Бержэ - девочка это знала-не покинет ее, именно она приедет за ней, чтобы увезти далеко от той, которая была теперь ее матерью. Разве она, Эли, такая дурная, что ее нельзя любить? Ведь тетя Роза ее любит. Если тетя Роза любит, почему же мама не может тоже ее любить? Какой злой дядя Жан! А она так восхищалась им. Он как будто доволен тем, что мама собирается ее отослать. «Но что ж я такое сделала?» - спрашивала себя девочка. Значит, она не поедет в Париж, не будет веселиться на рождестве у дяди Жана. Нет у нее больше дяди, нет тети Иветты, нет кузенов. Никого! У нее нет больше родных… А она так надеялась, что Франсис станет ее отцом. Франсис тоже не любит ее, раз позволяет прогнать. Прогнать ее. Но почему же мама хочет ее прогнать? Разве мать может выгнать свою дочурку? Лучше умереть, чем остаться совсем одной. Снова стать питомицей Попечительства, жить на какой-то заброшенной ферме, по воскресеньям носить синее платье! О, только не синее платье, не синее платье!

Эли уже раз испытала большое унижение, о котором, казалось, позабыла, но теперь она вспомнила о нем во всех подробностях. Прежде чем попасть сюда, к этой маме, где она была так счастлива, мадам Бержэ устроила ее к каким-то мучным торговцам - мужу и жене, которые хотели усыновить ребенка. Жена сразу же сказала ей: «Ты будешь называть меня Марселью, а мужа Бернаром». Эли показалось очень странным называть мать и отца по именам, но что было делать? Пришлось подчиниться, но она старалась как можно меньше обращаться к ним. Бернар был очень доволен ее присутствием в доме и играл с ней в столовой, но это почему-то не понравилось его жене. Она являлась иногда с сердитым видом посмотреть, что они делают. Через неделю Бернар привез ее обратно к мадам Бержэ. Эли не подошла мучным торговцам. Девочка вспомнила, что совсем тогда не плакала. Нет, ни за что на свете она не стала бы плакать. Мадам Бержэ, оставила ее на несколько дней у себя, прежде чем отвезти в Жорнак. Она не злая, эта мадам Бержэ, - все это получалось не по ее вине. У нее было много знакомых и друзей, которые собирались по вечерам в ее доме, играли в карты или занимались музыкой. В эти дни Эли всех целовала. Теперь, когда она об этом думала, она понимала, что была совсем как бездомная собака, которая ищет себе хозяина, друга, семью, домашний очаг. Бездомная собака! Вот чем она стала снова. Все от нее отказались. Ей всегда так хотелось подобрать и привести домой всех бродячих собачонок, которые попадались ей навстречу, а теперь она сама стала совсем, как они… Без мамы! Без отца! Без тети Розы! Если тетя Роза погибнет в этой буре, тогда все будет кончено. Тетя Роза была единственным огоньком, тем огоньком, который мерцает где-то вдали и светит путнику, когда он потерял дорогу, вот как Эли сейчас. Она плутала по лесу, не узнавая его. Вдруг она увидела под деревом белые грибы. Она собрала их, но потом бросила. Белые грибы! На что они ей теперь! У нее нет дома. Куда она их принесет?.. Мохнатые каштаны падали вокруг нее, лопались; из скорлупы выкатывалось ядро. Девочка проголодалась. Она подняла каштан, пожевала его, но он показался ей горьким. У нее мелькнула мысль попросить пристанища на ферме, если она найдет туда дорогу. Анетта такая милая, она, конечно, пожалеет Эли. Но она отведет ее обратно к Сесили, а этого девочка ни под каким видом не хотела. И Мария Гонзалес тоже ее бы приютила, но и туда она не могла пойти по той же причине, да и Тоньо не вступился за нее, когда школьники стали ее обижать, называя «Перье». Может быть, он даже радовался ее унижению. Она обидела его, отказавшись от шоколадок, которые он ей принес. Да, так оно и должно быть! Перье! Фамилия, данная ей Попечительством. И до чего были довольны дети, выкрикивая фамилию Перье, даже самые младшие, с которыми она охотно возилась. Мужчины, женщины и дети - все были злые. Даже ее мать! Даже ее мать!.. Она горько, горько заплакала.

В лесу наступила ночь. Верхушки деревьев окутала мгла, туман стлался по сырой земле и травам. Полил проливной дождь; он замочил голые колени, юбку и лицо девочки. Эли крепко затянула капюшон плаща; из-под капюшона виднелось только ее маленькое, бледное личико. Звери, может быть волки, выйдут из лесной чащи, чтобы ее напугать. Во всех рассказах, которые она читала, всегда фигурировали волки. Дул ледяной ветер; бедняжка продрогла, у нее зуб не попадал на зуб; она снова заплакала, сравнивая себя с бездомной собакой. Потом, выбившись из сил, присела, прислонившись головой к дереву, сжалась в комок и, тяжело вздыхая, заснула.

Всю ночь Сесиль вместе с Плессисами, Гарсиа, Гонзалесом, Мари-Луизой и Марией искали девочку. Разбившись на группы и вооружившись факелами, они искали ее по дорогам, искали в лесу. Их зовы оставались без ответа.

Наконец Гонзалес, которого вела собака, близко к рассвету наткнулся на Эли. Она все еще спала и не ответила на его расспросы. Гонзалес взял ее на руки и отнес к себе домой, это было ближе всего. Его жена положила Эли на кровать. Девочка была так бледна, так измучена, что ее можно было принять за покойницу. Тоньо тут же побежал в усадьбу, куда только что вернулась, совершенно отчаявшись, Сесиль. Она решила позвонить по телефону Франсису - ее единственной опоре после отъезда Розы. Этой ночью он должен был возвратиться из Парижа. Неужели он задержится?

Франсис, еще не очухавшись от сна, вначале не мог понять, что у нее случилось. Он ехал всю ночь и теперь только прилег вздремнуть. Когда он услышал голос Сесили и понял, что девочка пропала, он обещал немедленно приехать. Однако ему требовалось около часа, чтобы добраться в «ля Трамблэ». Он быстро оделся, огорченный за ребенка, отказываясь верить в несчастный случай теперь, когда жизнь стала для него такой прекрасной.

Сесиль, с посеревшим лицом и желтыми белками, была на себя не похожа. Но, дозвонившись к Франсису, она почувствовала себя менее одинокой. Кто-то подбежал к дому; Тоньо, запыхавшись, крикнул с порога:

- Она нашлась!

- Где она? Ты видел ее? Что с ней? Она не ранена? - забросала его вопросами Сесиль.

- Она у нас, она спит. Ничего худого с ней не случилось. Папа нашел ее в Шенильском лесу почти что замерзшей. Вы за ней приедете сами или хотите, чтобы папа ее привез?

- Сейчас еду. - Посадив Тоньо в машину, она с облегчением воскликнула:

- Наконец-то! Что такое взбрело в голову моей дочурке, ума не приложу. Какую ночь мы все провели, ища ее в такую бурю по дорогам и лесам! Ты крепко спал, Тоньо, и, к счастью, ничего не слышал.

- Вы могли меня разбудить и взять с собой, - возразил Тоньо, - я уверен, что мы бы ее сразу нашли с помощью Дианы. Знаете, это она повела папу в Шенильский лес.

- Славная собака, твоя Диана.

- Но я просто не понимаю, - добавил с очень серьез-ной миной мальчик, - не понимаю, почему Эли это сделала. В школе ничего не случилось. Вы ее не бранили?

- Нет, не бранила.

Он посмотрел на нее так пристально, что она несколько смутилась.

Низенький дом Гонзалеса стоял за километр от усадьбы, прямо у большой дороги. Сесиль с мальчиком мгновенно доехали. Сердце сжалось у молодой женщины, когда она входила в дом.

Эли, казалось, не захотела проснуться, когда мать наклонилась над ней. Девочка почувствовала, как горячие капли смочили ей лицо, но не поняла, что это были слезы.

- Голубка моя, родная моя деточка, - говорила Сесиль, - почему ты это сделала?.

- Бездомная собака, только бездомная собака! - бормотала в полусне Эли. Потом она открыла глаза и увидела мать. Но улыбка не появилась на ее губах. Это строгое лицо, этот молчаливый приговор острой болью отозвался в сердце Сесили.

- Мама, - наконец сказала девочка, - мама, это ты? Ты за мной приехала? Отвези меня домой. - И, словно успокоившись, она закрыла глаза.

«Детка моя, незлопамятная моя девочка, - подумала Сесиль, - вот что ты сочла нужным мне сказать». Она почувствовала, насколько она себя унизила, не выполнив принятых на себя материнских обязанностей.

Завернув свою дочь в одеяло и передав ее на руки Марии, Сесиль повезла Эли домой. Она уже не ощущала усталости от бессонной ночи, проведенной в поисках ребенка. Она раздела Эли, которая оставалась ко всему безучастной; уложила ее на свою широкую кровать, растерла, легла одетая рядом с ней, чтобы согреть, поцеловала маленькую безжизненную ручку и, полная тревоги, стала ждать приезда Франсиса и врача.

Франсис очень спешил и прибыл первым. Сесиль слышала скрип гравия под колесами машины; она вспомнила то злосчастное утро, когда явилось гестапо арестовать Поля. С тех пор ей всегда становилось страшно, когда в тусклые предутренние часы скрипел гравий, отбрасываемый колесами автомобиля.

Франсис на цыпочках вошел в ее спальню. Сесиль посмотрела на него измученными глазами, но не посмела пошевельнуться, боясь потревожить девчурку, которая металась во сне. Франсис поцеловал в губы молодую женщину и провел прохладной рукой по ее озабоченному лбу. Потом он наклонился к Эли, которая то прятала голову, прижимаясь к матери, словно думая избавиться этим от боли, то поднимала лицо, как утопающий, которому не хватает воздуха. Тогда молодой человек спросил Сесиль: «Почему?»

Она приложила палец к губам, стараясь высвободиться из объятий девочки, но, как только она делала движение, Эли еще плотнее прижималась к ней. Все же ей удалось подняться с постели и тихонько прикрыть одеялом ребенка, не разбудив его.

- Она вся закоченела, - пояснила Сесиль. - Я стараюсь ее согреть. Бедняжку еще сильно лихорадит, но сон у нее сейчас более мерный; как видно, она успокоилась. Возможно, потому что ты здесь. Я жду с минуты на минуту врача. О, Франсис, только бы нам спасти ее!..

Франсис обнял молодую женщину. Сесиль положила голову на его широкую грудь.

- Как хорошо, что ты со мной! - сказала она и, высвободившись из его объятий, добавила: - Побудь с Эли, я пойду умоюсь. Если она проснется, успокой ее, приласкай, скажи, что я сейчас приду. Во всяком случае она будет довольна, что ты приехал и что она лежит в моей кровати. Я велю Марии приготовить крепкий кофе, а потом тебе все объясню.

Франсис следил за пульсом малютки; проведя рукой по небритым щекам, он пожалел, что забыл захватить свою электрическую бритву. Когда появилась Сесиль, которая причесалась и привела себя в порядок, он спросил ее, нет ли у нее бритвы. Она принесла бритву Поля, которую благоговейно хранила, и протянула ее Франсису:

- Никому я бы ее не дала, но ты, ты можешь ею пользоваться.

Глядя на себя в зеркало, орудуя этой бритвой с длинным лезвием, которой брился Поль - человек прошлого поколения, Франсис понял, что в это полное треволнений утро его жизнь слилась с жизнью Сесили.

Он кончал бриться, когда приехал доктор Инграндес. Это был старый человек, который в течение тридцати пяти лет вел тяжелую жизнь деревенского врача, все время колеся в машине или даже на велосипеде по каменистым дорогам. Он изумился, увидя у Сесили Монзак вместо хорошо знакомой ему Розы Виньоль красивого молодого человека, который, казалось, чувствовал себя здесь как дома.

«Ну и ну, - сказал себе Франсис, - вот я и скомпрометировал Сесиль».

Врач осмотрел больную и нашел, что есть все основания опасаться воспаления легких.

Франсис стал объяснять доктору, что он аптекарь, бывший ученик Монзака, что он устроился в Бриве и только сегодня утром вернулся из Парижа. Он преследовал две цели: побудить старого врача прописать самые современные лекарства и вместе с тем дать ему понять, что приехал он сюда только поутру. Положение становилось комическим, и Сесиль, несмотря на свое беспокойство за девочку, с трудом удерживала улыбку. Она положила руку на плечо молодого человека и сказала:

- Доктор, вы наш старый друг, и вам первому я сообщаю, что мосье Вернь - мой жених. Как только моя дочурка выздоровеет, мы поженимся.

Врач уехал, а Франсис, который от счастья не знал что делать, приподнял Сесиль и, наклонившись над Эли, сказал:

- Вот что, дочь моя, изволь поскорей вылезать из этого дела. Ты не имеешь права болеть. Ты что ж, хочешь помешать мне жениться?

- Нет, - ответила Эли и в первый раз улыбнулась.

Франсис, как стрела умчался на своем автомобиле за медикаментами в Больё. Он быстро перегнал старый рыдван в две лошадиных силы доктора Инграндеса, которому, проезжая мимо, покровительственно помахал рукой. Весь мир принадлежа л ему.

Через несколько дней всякая опасность миновала. Заботы матери и Франсиса принимались Эли с большей или меньшей покорностью; она хныкала, когда ей ставили горчичники, но мужественно переносила уколы.

- Ты очень скоро выздоровеешь, деточка, - сказала ей Сесиль. -Ты слышала, что говорил доктор?

- А нужно ли мне выздороветь? Как, по-твоему, мама? - спросила Эли, которая иногда позволяла себе впадать в уныние, особенно когда отсутствовал Франсис.- Тебе было бы так просто освободиться от своей дочки!

- Да разве я хочу освободиться от своей дочери? Вздор какой! Я же в вечном страхе, как бы с тобой чего-нибудь не стряслось. Когда мы во время каникул влезли на Саней и ты нарочно наклонилась над пропастью, я так испугалась, что схватила тебя за руку и умоляла не подходить к самому обрыву. Помнишь? Ну а теперь, дитя мое, скажи мне, - откуда ты взяла, что я решила расстаться с тобой?

- Из письма дяди Жана.

- Я никогда ничего подобного ему не говорила. Он меня не понял.

- Мамочка, я твоя дочка. Я тебя так люблю! Нельзя же всегда менять своих мам. Нужно иметь одну маму.

- Да и мать тоже не может менять своих дочерей. - Сесиль крепко поцеловала ее.

- А тетя Роза не утонула, когда буря была? Правда, мама? Покажи мне еще раз ее телеграмму. Что значит «Жак подтверждает»? ..

- Это значит, что Жак подтверждает свое приглашение нам троим погостить у них на пасхе. Тебе разве не доставит удовольствия поехать в Маракеш за тетей Розой?

- О да, - ответила Эли, но тут же поборола в себе радость. «Только бы это не было, как с поездкой в Париж!» - подумала она, но не поделилась своими мыслями с матерью, а только сказала: - Напиши тете Розе, что ты меня любишь, тогда мне будет спокойней. Напиши, что ты мне простила: и мой дурной характер, и злые слова, которые вырываются у меня сами по себе. Я потом так об этом жалею!..

Когда мадам Бержэ, которой Сесиль сообщила о болезни ребенка, приехала проведать Эли, та отказалась пустить ее в детскую.

- Нет, я не хочу ее видеть, мама. Скажи ей, что я сплю. Мама, скажи ей, что я сплю.

Несмотря на это, Элиана Бержэ вошла к девочке и критически посмотрела на ее бледное личико. Сесиль успокоила ее.

- Доктор Инграндес обещает, что она будет на ногах через одну - две недели. Моя дочурка доставила мне много беспокойства.

Ребенок улыбнулся матери; они таили про себя то, что обеим пришлось выстрадать.

- Ты перепугала свою маму, маленькая Эли. Почему ты бежала из дому? Целую ночь оставаться в лесу! Да ты ведь могла умереть!

Девочка упорно молчала, ища в глазах матери поддержку.

- Надо будет отправить ее на юг, в дом отдыха, чтобы вернуть ее румянец; конечно, когда она достаточно окрепнет для такой поездки.

- Я не могу отлучиться, - сказала Сесиль, - я только что брала отпуск, чтобы ходить за Эли.

- Ну так я ее отвезу, там она останется одна. Интересы ребенка должны быть превыше всего. Я знаю такой санаторий для детей в Сен-Мартен-Везюбле. Ей там будет очень хорошо.

- Я не хочу с ней разлучаться, - запротестовала Сесиль, которая не могла понять, что ребенок не полностью принадлежит ей и что другие люди имеют право распоряжаться его судьбой. - Дома уход за ней будет не хуже, чем в любом санатории. Приезжайте посмотреть на нее через несколько недель, и вы сами убедитесь.

Сесиль была также задета за живое, как и девочка.

- Мама, - сказала Эли, притянув к себе мать,- я хочу остаться с тобой здесь, дома. Прижми меня к себе. Я никуда не поеду без тебя…

Сесиль, провожая мадам Бержэ к машине, объяснила ей причину драмы.

- Значит, вы все-таки решили оставить ее у себя? - спросила инспекторша.

Эти злополучные слова, сказанные громким голосом под самым окном детской, услышала Эли. Сердечко ее начало учащенно биться. Когда Сесиль вернулась, она нашла ребенка в холодном поту, с заострившимся носом, ввалившимися глазами, чуть ли не в обмороке.

- Она тебя спросила, оставишь ли ты меня? Значит, правда, что ты хотела меня отослать?

И, сколько Сесиль ни хитрила, сколько ни объясняла, что все это относится к теперешней поездке Эли в санаторий, девочка оставалась весь вечер в подавленном состоянии. Она провела дурную ночь. Сесиль и Франсис дежурили у ее постели, боясь, что утомленное сердечко ребенка не выдержит нового испытания. Все же утро благополучно наступило, но потребовался весь неистощимый запас жизнерадостности Франсиса, сила воли и мужество Сесили, чтобы убедить и успокоить Эли, выздоровление которой задержалось из-за этого нового потрясения.

Тоньо, хотевшему зайти к Эли, пришлось несколько дней подождать.

- Угадай, - кто хочет навестить тебя? - спросила ее Сесиль.

- Тоньо!

- Угадай, - что он тебе принес?

- Не знаю. Что-нибудь сладкое.

И девочка со стыдом вспомнила шоколадные конфеты, хотя до сих пор не понимала, в чем была ее вина; она ведь сказала правду, как ее учили мать и тетя Роза.

- Нет, не сладкое.

- Тем лучше. Птичку?

- Нет.

- Собачку?

- Правильно. Как же ты угадала?

- Потому что мне очень хотелось иметь собачку.

Вошел Тоньо с месячным щенком на руках.

- Какой хорошенький! - воскликнула Эли. - Дай же его сюда, Тоньо. Положи ко мне на кровать. - Это был щенок из породы гончих с толстой мордочкой, трогательный, глупый, еще совсем младенец, но веселый и шаловливый. Когда же он залаял, то привел в восхищение всех присутствующих. Диана, стоя у постели, наблюдала за своим отпрыском и по временам облизывала его мордочку или зад, стараясь придать ему презентабельный вид. Вполне понятная гордость матери!

Когда Тоньо, довольный тем, что доставил больной удовольствие, ушел, девочка, которую его посещение утомило, сказала Сесиль:

- Видишь ли, мама, я, конечно, очень рада иметь этого щеночка, но я бы предпочла бездомную собачку. Я недавно встретила такую собачонку, совсем простую, грязную дворняжку; наверно, она была очень голодна. Такая славная! Я ее погладила, а она посмотрела на меня такими счастливыми и испуганными глазами. Бездомный щенок! Он искал себе дом и маму- (и Эли подумала: «Как и я!»). - Мама, я ведь ничем не обидела Тоньо? Я ничего ему не сказала. Ох, посмотри, что сделал щенок у меня на постели!

Еще многие, кроме Тоньо, навещали Эли. Мари-Луиза заходила к ней каждый день и приносила ей георгины и красный шалфей, а также воздушное печенье, которое она специально для нее пекла. Гарсиа сделал в ящике японский садик, посыпанный разноцветными камешками, и посадил туда крошечные кустики, напоминавшие деревья в миниатюре. Анетта принесла ей своего младенца и положила на постель, к великой радости девочки. Раймонда Форестье, молоденькая учительница, тоже посетила свою ученицу и подарила ей иллюстрированную книгу об эскимосах. Школьные товарки пришли к Эли частью из любопытства, чтобы посмотреть дом, где она жила, а также из жалости к маленькой больной, совершившей такой, никому не понятный поступок. Дети подарили ей картинки, специально раскрашенные для нее в классе. Все это растрогало Эли, которая убедилась, что к ней очень тепло относятся, и нужен был только случай, чтобы это проявить.

Сесиль писала Розе:

«Моя дочь просит написать тебе, что я ее люблю. Начала я с того, что послала тебе телеграмму: «Я оставляю ее у себя», чтобы успокоить твою душу.

Я вспоминаю все, что ты мне говорила в пользу этого ребенка и что я не хотела слушать. На следующий день после твоего отъезда пришло письмо от Жана Монзака, в котором он подтверждал свое приглашение на рождество мне, а также и тебе и спрашивал, - рассталась ли я с девочкой. Это письмо попало в руки Эли, которая в полном отчаянии убежала из дома и провела всю ночь в лесу, где Гонзалесу удалось ее найти только на рассвете. Она заболела воспалением легких. К счастью, теперь всякая опасность миновала. Ах, Роза, как я боялась потерять ее! Я поняла, что привязана к ней, словно сама ее родила в ту страшную ночь, в течение которой я ее искала вместе с Плессисом, Мари-Луизой, Гарсиа, Гонзалесом и Марией. Мы ее искали повсюду, с электрическими факелами обшарили лес, звали ее, но тщетно. Я избороздила на своем автомобиле все дороги, большие и малые. Как зловеще выглядит лес в бурную ночь, когда ищешь пропавшего ребенка!

Роза, что скажешь ты о всех моих колебаниях, о моем отвращении к Бабетте! Теперь между мною и моей дочерью установился душевный контакт. Ее тельце, требующее моего ухода, ее больные легкие и возбужденное сердечко, которые чуть не довели ее до гибели, кажутся мне моей собственной плотью.

Для меня не может быть рождественских праздников без моей девочки. Я бы хотела добавить: и без тебя, Роза, - но я разумна, и теперь, когда я вновь обрела свою дочь, я могу ждать до тех пор, пока ты вдоволь не насмотришься на все, что тебе дорого.

Эли неоднократно спрашивала меня, не утонула ли ты в пути, особенно волновалась за тебя каждый раз, как у нее поднималась температура. Только теперь она успокоилась. Пришлось несколько раз показать ей твою телеграмму. Она захотела узнать, что означают слова: «Жак подтверждает». Я объяснила, что мы втроем, Франсис, она и я, собираемся поехать за тобой на пасху и что Жак подтверждает свое приглашение (свою идею я сообщила и Франсису, который пришел от нее в восторг, как малое дитя).

Франсис сразу же приехал и в эти страшные дни не покидал меня. Он устроился в твоей комнате и заботился об уходе за больной, о лекарствах, о питании. Он дорог мне, как сама жизнь.

Я рассказала Франсису о причине разыгравшейся драмы. И знаешь, что он тут же мне ответил? «Бедняжка! Нужно во что бы то ни стало обезвредить Жана и Иветту Монзак, они только и представляют опасность для Эли». Мы стали думать, что можно сделать, и решили сказать, что мы, то есть Франсис и я, предприняли сами розыски и узнали, что все, рассказанное мадам Бержэ, касается не Эли, а другого ребенка. Не придет ли тебе на ум, что-нибудь еще? Ты видишь, что Франсис реагировал на историю с Эли в точности, как ты. У меня нет вашей доброты, но я восхищаюсь вами.

Если бы ты знала, Роза, до чего я была потрясена, когда мадам Бержэ, приехавшая навестить Эли, предложила поместить ее в санаторий для детей, чтобы восстановить здоровье! Я осознала, что моя девочка не принадлежит полностью мне. Мне нужно договориться с Попечительством, чтобы ее окончательно передали в мои руки. Правда, я не смогу ее удочерить, потому что выхожу замуж и твердо надеюсь иметь детей от Франсиса.

Не думай, что я обольщаюсь; с Эли мне еще предстоит много трудностей, но, когда есть любовь, все можно преодолеть. Я постараюсь забыть то, что мне известно. Вместо двух жертв войны мы станем настоящими матерью и дочерью.

Прощай, мой друг, моя вторая мать, всегда любившая меня больше родной матери.

Прощай, моя дорогая. На пасху мы приедем за тобой в Маракеш. Предупреди Жака и Флору. Скажи им, что хотя этим летом они почти совсем не воспользовались моим гостеприимством, мы все же собираемся погостить у них. Франсис думает подыскать какого-нибудь приятеля, которому поручит вести дело во время своего отсутствия. Сегодня он в Бриве, старается ускорить ремонтные работы, чтобы через месяц открыть аптеку. Он решил каждый вечер приезжать домой. Жизнь наша представляется мне счастливой, но беспокойной. Нам будет недоставать души нашего дома - тебя, Роза. Поскорей бы пасха, чтобы поехать за тобой! Поцелуй от нас своих детей, больших и маленьких. Здешние дети томятся без тебя, особенно твоя Сесиль.

Р. S. Я объявила о своей помолвке твоему старому другу, доктору Инграндесу, «прежде» чем получила твою телеграмму. Знаю, что ты не любишь во мне недоверчивости, а я хочу, чтобы ты во всем была довольна мною. Конечно, мне предстоит еще многое сделать, чтобы вновь обрести полностью твое уважение.

Бабетта просит добавить еще несколько слов от нее. На своей кровати она разложила джемпер, который ты ей связала для начала школьных занятий. Она диктует мне: «Тетя Роза, твой джемпер, с такой любовью связанный твоими руками, согрел меня в ту ночь, когда я плутала по лесу.

Благодарю тебя, моя дорогая. У меня было много горя, ты знаешь, но теперь я снова нашла свою маму, да еще живого папу в придачу, о котором я все время мечтала.

Я очень люблю Франсиса. Они с мамой прекрасно ухаживали за мной, не хуже, чем если бы это ты сделала сама. Я почти поправилась и тороплюсь окончательно выздороветь, потому что они хотят пожениться и ждут только, чтобы я была на ногах.

Мне очень хотелось бы сохранить фамилию Монзак, чтобы по-прежнему быть дочерью бедного папы, а то у него никого не останется. Как ты об этом думаешь? Мама плачет, когда пишет это тебе, но я ее утешу».