Как птички-свиристели

2

В 5.20 утра «Тихоокеанский возница» держался на одном небольшом канате у причала номер 28 близ Харбор-Айленда. Оставалось два часа до рассвета, и натриевые лампы контейнерного терминала заливали судно ослепительным светом, отчего оно казалось гигантской сценой, а бухта Эллиот — затемненным зрительным залом. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветра; корабль сместился чуть назад, ближе к тому месту, где был брошен якорь, и замер у бетонной стены причала. Концы каната перебросили на пристань шестерым портовым рабочим, и те, подтянув их к берегу, накинули петли на металлические швартовые тумбы.

Сверху, с капитанского мостика, раздался голос лоцмана:

— Отлично.

— Нам заменили вспомогательные винты, — сказал усталый и раскрасневшийся, но довольный капитан. — Старые совсем ослабли, с судном было не справиться в тесноте и вблизи от берега. А во время последнего ремонта винты поставили новые. Теперь совсем другое дело.

— Какая у нас грузоподъемность? Сорок пять?

— Пятьдесят одна тысяча тонн.

Капитан, с кружкой кофе в руке, взглянул снизу вверх на рослого лоцмана.

— Передайте Дагу мои самые искренние соболезнования.

На пристани двое агентов Иммиграционной службы сидели в машине с правительственными номерами и ожидали разрешения подняться на палубу. Около заправочной станции, где они припарковались, стоял кофейный автомат, и вот агенты маленькими глотками пили эспрессо из картонных стаканчиков с яркой эмблемой «Торрефационе».

— Потрясающе быстро выходит. Раньше приходилось ждать, пока номер наберется, а сейчас все делается в момент, прямо не сравнить, — говорил Рефуджио Мартинес. — Буквально раз щелкнул и готово — вошел.

— А модем самому надо устанавливать? — спросила Стейси Сакияма.

— Да там делать нечего. Комплект высылается, а дальше все по инструкции.

— Ну, я в таких делах не спец.

— Я бы мог тебе установить. Нет, цифровая абонентская линия — это класс! Правда, нужно находиться не дальше тысячи пятисот футов от главного кабеля, но ты в таком месте и живешь.

— Ну-ну. Смотри, трап спускают. Кажется, можно идти.

Агенты временно базировались в кают-компании, за столом под электронной доской для дартс. Они проверили и проштамповали стопку паспортов, принадлежащих членам экипажа, — корабельный эконом принес документы, аккуратно перетянутые резиночкой.

Капитан, все еще в приподнятом настроении после безукоризненной швартовки, подошел и повел себя, как подобает гостеприимному хозяину.

— Хотите кофе? Сухарей? — предложил он. — В смысле, печенья?

— Спасибо, кофе мы уже выпили, — ответила Сакияма, — а вот от печенья не откажемся. Придется вам сегодня, капитан, пообщаться с нами еще, хотя, может, и не очень хочется. Часов в восемь произведут выборочную проверку груза.

— Но у меня в полдень на берегу встреча с нашим местным представителем, — возразил капитан.

— Боюсь, она отменяется, — сказал Мартинес, продолжая изучать чей-то паспорт. — Остальные члены команды могут быть свободны, когда закончим с документами, но вы и ваш помощник, ответственный за погрузку, нам еще понадобитесь.

— Что вчера в Лонг-Бич произошло, слышали? В одном контейнере обнаружили пятнадцать китайцев. В Лонг-Бич, и еще в Ванкувере, и в Лос-Анджелесе — все за последние две недели.

Мартинес поставил в паспорте штамп и черкнул на нем свои инициалы.

— Среди местных китайцев прошли слухи, будто бы первого января президент собирается объявить амнистию нелегальным иммигрантам. Так по крайней мере говорят «змееголовые»[27]. Значит, сейчас, пока есть время, в страну пытаются пробраться все кому не лень, а об остальных делах они и думать забыли.

— Ваш рейс проходил нормально, капитан… — Сакияма заглянула в паспорт. — Уильямс?

Капитан хмыкнул.

— Уж не знаю, что для вас значит «нормально». Перед самым отплытием погода резко испортилась, из-за этого мы на три дня задержались в Гонконге. Затем с опозданием на пять дней отчалили из Токио, поскольку там судно компании «Маерск» встало на якорь прямо на нашем пути. Когда наконец мы вышли в море, к северу от нас разыгрался сильнейший тропический шторм, который и сопровождал корабль до самого пролива Хуан-де-Фука. Нам полагалось быть здесь в прошлый вторник, и еще вчера «Тихоокеанский возница» должен был покинуть порт. Мы на восемь дней отстаем от расписания.

— Я имела в виду — все ли в порядке с контейнерами? Может быть, вы что-нибудь видели или слышали?

— Да при такой погоде там, внизу, хоть рок-концерт устраивай — никто бы ничего не услышал.

— В Гонконге вы грузили контейнеры с брезентовым верхом?

— Возможно, есть один или два. Спросите Боба Стенхауса, ответственного за погрузку.

Проходя по коридору с паспортом в руке, капитан столкнулся с главным инженером. Тот уже приготовился сойти на берег: надел плащ и свитер с высоким горлом.

— Нас тут за глотку взяли.

— А что такое?

— Выборочная ревизия груза — ищут нелегалов. Вам-то ничего, можете идти. А у меня встреча с Тони Андрессеном…

— Капитан, — позвал Мартинес из дверей кают-компании, — нам еще нужна декларация судового груза.

— Так пойди и возьми, — буркнул главный инженер.

На девятой палубе в своей каюте третий помощник Дэвид Пилбери морально готовился к встрече с дикой природой Сиэтла. Он только что побрился и благоухал одеколоном «Олд Спайс». Сначала третий помощник был в одних ярких спортивных трусах, но вот он натянул футболку в фиолетовую полоску и глубоко задумался. Ему надлежало принять важное утреннее решение: что предпочесть — джинсы или кожаные штаны. Дэвид Пилбери остановился на последних.

К шести утра Бет уже встала и приняла душ. Пока электрическая кофеварка шипела и плевалась в кухне на столе, она взяла свежую «Нью-Йорк таймс» и пробежала глазами заголовки. Никак не утихала шумиха вокруг кубинского мальчика[28]: ребенок был всего на два месяца старше Финна и уже успел стать маленьким символом последней битвы в истории «холодной войны». Конечно же, его надо отправить на родину. Эти кубинцы из Майами всем надоели: так мило маскировали ненависть к Кастро под сентиментальные чувства к ребенку, которому, видимо, слишком хорошо жилось, вот и решили втравить мальчонку в дутые политические игры. Бет просмотрела рубрику Морин Доуд[29], налила кофе в свою личную большую кружку и перешла к разделу финансовых новостей. Бет хотелось узнать, как обстоят дела с ее акциями на американской фондовой бирже. По итогам года — сначала незначительное падение, затем стабильное повышение.

На голубом бумажном квадратике Бет написала:

«Т!

Сегодня у Ф. бассейн — уложи его купальное. Не забудь очки (!). Стирка? — Оч. прошу! Буду в р-не 6».

«Б-босс» — подписалась Бет и магнитом в виде листочка салата прикрепила записку к холодильнику. Затем отправила в рот одну за другой четыре таблетки витаминов и запила их большим глотком кофе без сахара.

Бет вышла во двор, с трудом ступая по мокрым, скользким опавшим листьям. Во многих домах горел свет, а на деревьях с утра пораньше устроили перепалку хриплоголосые вороны. «Фольксваген» Тома криво стоял под платаном — переднее колесо заехало на обочину. На ветровом стекле застыла порядочная капля вороньего помета. По сигналу пульта старая дверь гаража завизжала и загремела, постепенно отъезжая в сторону и являя миру темный силуэт «ауди».

С легким щелчком закрылись дверцы. Зажглось мягкое внутреннее освещение. Бет пристроила кружку с кофе в специальное углубление, включила зажигание и обратилась к целому созвездию красных лампочек вперемежку со шкалами и циферблатами. Все это больше напоминало приборную панель «Боинга 747», чем пульт управления обычного легкового автомобиля. Бет втянула носом свежий кондиционированный воздух. Нажала светящуюся кнопку СД-плеера, и сам воздух взорвался неистовой партией ударных и перкуссии, сменившейся четкими тактами двенадцатиструнной гитары и низким, хрипловатым, лениво-тягучим голосом Люсинды Уильямс[30]. Звучала песня «Как раз вовремя».

Ритмичное туф-дуф-дуф басов мерно отдавалось у Бет где-то в спине. В машине было восемь скрытых микрофонов и отдельный низкочастотный динамик, работавший на совесть. Возникал полный эффект присутствия музыкантов. Музыка немного странно воспринималась в столь непосредственной близости: Бет будто сама стала Люсиндой. Женщина еще немного прибавила звук, плавно выехала из гаража и вскоре уже летела по дороге. Колеса «ауди» словно и не касались неровного асфальта.

Машина была куплена всего полтора месяца назад, и пробег ее составлял лишь 1143 мили. Приобретение автомобиля заняло важное место среди других значительных событий в жизни Бет. Большинство из них уже так или иначе произошло: сначала поступление в колледж Смита, потом переезд из Бруклина в Сиэтл (даром что путешествие в «форде галакси», жуткой колымаге Чеда, заняло целых девять дней — они расстались, едва добравшись до места), ну а потом Бет встретила Тома, забеременела, родился Финн… Однако покупка «ауди» стала сугубо личной авантюрой Бет; столь безрассудно потакать своим прихотям ей до этого не случалось. Ее все еще потрясала и одновременно возбуждала собственная смелость: став обладательницей нового автомобиля, Бет как бы открыла доступ в иной мир крайностей и безумных порывов. Что же дальше? Затяжные прыжки с парашютом? Сплав по Амазонке?

Однако Бет смутно тревожили стороны собственной личности, которые приоткрылись благодаря покупке машины, а из-за неясной тревоги удовольствие ощущалось уже не так интенсивно. Безусловно, вновь обнаруженные особенности характера в корне противоречили всему, что Бет давно и привычно знала за собой. В демонстрационном зале она сама на себя удивлялась. Будто не ее, а совершенно постороннюю женщину охватило острое желание при виде кресел цвета слоновой кости с небесно-голубой отделкой. Боже, обивка сидений, только и всего! И тем не менее стремление обладать было необычайно сильно и ослепляло, подобно сексуальному желанию, томившему в ранней юности. Ужасно похоже на безумную школьную влюбленность, выговаривала себе Бет, ну нельзя же так сходить с ума по несчастной тачке!

Она невзначай заговорила на не дававшую ей покоя тему однажды вечером, когда Финн смотрел «Рагрэтс»[31], предполагая и даже искренне надеясь, что Том просто высмеет ее порывы. Чувствуя себя более чем нелепо, Бет протянула мужу толстый проспект, принесенный из агентства по продаже автомобилей. Том все внимательно изучил, проштудировал каждую страницу, словно читал «Нашего общего друга»[32] или тому подобную классическую муть. Время от времени он поднимал глаза и поглядывал на жену со своей особенной, кривоватой, британской улыбкой, смысл которой Бет никогда толком не могла понять.

— А что такое колесная база? — спросил Том.

Бет пожала плечами.

«Изысканный стиль и превосходные эксплуатационные качества, — читал Том, — абсолютно все в этом автомобиле привлечет даже самых взыскательных водителей. Он подобен скульптуре, достойной взгляда знатока и ценителя. Истинного ценителя». Продекламировав рекламный текст своим «дикторским» голосом с намеренно раскатистыми «р», Том посмотрел на Бет поверх очков в форме полумесяца, старивших его лет на десять.

— Ну и какой ты выбрала, с автоматической коробкой передач или с ручной?

Бет показалось, муж над ней издевается. Она улыбнулась и покачала головой, однако через два дня опять зашла в салон, чтобы в последний раз взглянуть на машину. Бет надеялась избавиться от вожделения и с легким сердцем покинуть притягательное место, но обольстительная небесно-голубая отделка сидений вновь подействовала безотказно. Бет остановилась на модели с автоматической коробкой передач, так как среди тех, у которых скорость переключалась вручную, не нашлось нужного цвета — насыщенного малинового. А чек Бет даже не выписала, а поспешно черкнула, словно отоваривалась в супермаркете. После сдачи в салон старого, 1987 года, «доджа спирита» с длинной царапиной на левой передней дверце цена за «ауди» составила с учетом налога и при наличии у Бет водительских прав «тридцать шесть тысяч восемьсот двадцать четыре доллара» — нацарапала она на чеке с особой поспешностью. Вполне можно принять эти цифры за стоимость целого дома. Впрочем, у Бет еще оставалось 19 000 долларов из первой прибыли от биржевого опциона, и срок уплаты следующего взноса наступал чуть меньше чем через полгода.

Однако среди коллег покупка Бет не вызвала ажиотажа. Старый поцарапанный «додж» моментально выделял свою владелицу из всех, и почему бы даже не счесть его неким вызовом, зато «ауди» скромно вписался в общую картину на парковке, где Стив Литвинов оставлял свой серебристый «Мерседес-500» и куда технический персонал подруливал на новеньких «порше бокстерах» и «лексусах». Бет относилась к приобретению очень бережно и крайне ревностно, хотя в большей степени — именно дома. Чтобы скрыть покупку от циничных взглядов университетских коллег Тома, Бет ставила «ауди» в старый гараж, дверь которого то и дело заклинивало. В случае семейных выездов она предпочитала быть пассажиркой «фольксвагена», пусть и приходилось уступать переднее сиденье Финну.

Обретя собственный автомобиль, Бет постепенно поняла: до сих пор она никогда не имела своего угла. И когда снимала комнату совместно с другими девушками, и когда жила у Чеда, и потом, когда вновь снимала комнату, и, наконец, теперь, с Томом, ей ничего другого не оставалось, как только наилучшим образом приноравливаться к чужому пространству. То есть Бет привыкала к чьей-то любимой музыке, чьим-то кастрюлям и сковородкам, книгам и даже фотографиям из Лувра — последние непременно развешивались по стенам. Пожитки Бет, еще чей-нибудь хлам, — все основательно перемешивалось, и получившаяся куча мала принадлежала одновременно каждому и никому. Дом на Квин-Энн-Хилл они с Томом обставили вместе, но мебель практически полностью купил на свои деньги Том, и потому право «вето» весьма часто оставалось за ним. Бет принимала это как данность, с которой ничего не поделаешь и с которой, как с плохой погодой, следует просто смириться.

С помощью регулятора она установила в «ауди» умеренную летнюю температуру — 21 °C, сохранявшуюся, даже если откинуть верх. Здесь, в машине, Бет чувствовала себя настоящей владелицей частной собственности. Женщина сидела в водительском кресле, и перед ней открывался вид, напоминавший просторы за окнами Блейнгеймского дворца, виденного ею за год до рождения Финна: ощипанный овцами луг, неясные очертания вязов и дубов и многие, многие акры земли, предназначенной лишь для успокоения души и праздных мечтаний. Глядя тогда во все глаза на это великолепие, Бет воскликнула: «Как в раю!» — и действительно, пейзаж казался ей неземным. Она еще подумала, сколько труда и поразительного мастерства потребовалось, чтобы создать нечто настолько живописно бесполезное. Теперь Бет ощутила смутный отголосок того чувства. Ее офис находился в десяти минутах езды от Квин-Энн-Хилл в сторону центра, поэтому практически два часа в неделю, проделывая путешествие от дома до Клондайк-билдинг, она имела возможность наслаждаться роскошным и необычным видом.

Другие машины практически не попадались, и автомобиль, словно чайка, отдавшаяся воле ветра, несся вниз по Каунтербэлэнс. Только светящиеся стрелочки циферблатов на панели управления напоминали, что четырехлитровый двигатель работает. Салон «ауди» был изолирован от внешнего мира наподобие звукозаписывающей студии с мягкими стенками. Уютно устроившись в кожаном сиденье с небесно-голубой отделкой и посматривая на маршрутный компьютер, Бет потягивала кофе, впитывала звуки песни Люсинды Уильямс и успевала как раз вовремя.

Сначала просмотр «Артура» по ТВ, потом активное поедание сухого завтрака из злаков, затем победа над никак не желавшей застегиваться пуговицей на джинсах, а после — резкий поворот кругом и возвращение за забытыми купальными принадлежностями, и чуть позже — встреча с громаднейшим слизняком на дороге, а также взаимный обстрел любезностями с Эминой матерью, которая посещала вечерние занятия по литературе продвинутого уровня, и аналогичного рода общение с Салли, воспитательницей Финна — только после всех этих событий Том вернулся наконец домой и тут же услышал телефонный звонок в кабинете на третьем этаже. Задыхаясь от бега вверх по лестнице, он снял трубку, сказав «алло».

— Томас. Это Шива. Шива Рэй.

Хотя Шиве, по слухам, было слегка за тридцать, его голос с заметным певучим индийским акцентом напоминал скорее о каком-нибудь представителе предыдущего поколения англичан. Член клуба на Пэлл-Мэлл, диктор с Би-би-си (Альвар Лидделл, например!) — вот кто мог бы говорить с таким сочным оксфордско-кембриджским прононсом.

— В данный момент нахожусь в воздухе, — веско сказал Шива, — лечу из аэропорта Форт-Уэрт в далласский аэропорт имени Кеннеди.

Шива Рэй почти всегда звонил с борта самолета, создавая впечатление, будто единственно в полете ему и удавалось выкроить свободную минутку. Том постоянно испытывал неловкость, общаясь с ним.

Том не являлся заведующим кафедрой — им был Бернард Голдблатт, весьма посредственный специалист по литературе восемнадцатого века. Но однажды, задержавшись из-за плохой погоды в Денвере, Рэй устроил телефонные переговоры в режиме совещания и заявил: «Том — свой человек. Мы мгновенно понимаем шутки друг друга, верно?» Однако до сих пор никаких шуток не наблюдалось, по крайней мере Том еще ни одной не уловил.

— Я снова применил метод мозгового штурма, — сообщил Шива Рэй, — Габриэль Гарсия Маркес!

Что ж, Маркес хотя бы еще жив в отличие от тех, на кого доселе падал выбор Шивы, включая Грэма Грина и Голдинга — «ну этого, помнишь, автора „Повелителя мух“».

— Да, идея неплохая, — ответил Том, которого отвлекло неяркое лазурное пятнышко в ветках падуба, росшего под окном. Через секунду с дерева вспорхнула синяя птица и улетела прочь.

— Считаешь, он клюнет?

— У меня есть небольшие сомнения на сей счет. Но попытаться можно.

— Томас, пессимизмом я уже сыт по горло. Сам я всегда был оптимистом. «Сомнения — предатели: они проигрывать нас часто заставляют там, где могли б мы выиграть, мешая нам попытаться»[33].

Он так часто щеголял цитатами из «Меры за меру», что Том уже подумывал: а не эту ли пьесу Рэй анализировал на выпускном экзамене в Харроу?

— Я могу разузнать, как с ним связаться, — сказал Том. — Но знаете, Шива, может, нам нацелиться на кого-нибудь еще — для равновесия, понимаете?

— О да, равновесие — прекрасная штука.

— То есть я хочу сказать, допустим, мы приглашаем Маркеса, Беллоу или Моррисон. Конечно, для студентов будет просто чудесно встретиться и поговорить с ними, лучшего подарка начинающим писателям и не придумаешь, это бы их очень вдохновило! Однако общение с такими великими авторами, которые вдобавок уже в годах — не кажется ли вам, что подобные мероприятия могут несколько охладить молодежь? Вот если б нам удалось чередовать выдающихся писателей с просто хорошими и устраивать встречи студентов с менее яркими, но тоже, без сомнения, звездами! Тогда молодым людям представилась бы реальная возможность пообщаться с теми, кто им ближе, понимаете? Ближе, чем Сол Беллоу или Маркес.

— А кого ты имеешь в виду?

Том сразу смешался. Синяя птица снова села на ветку падуба.

— Ну, вчера я ходил на публичное чтение и видел там немало студентов. Да, их пришло много, всем хотелось послушать английского писателя Дэвида… Дэйва Райса.

— Так, так, имя определенно знакомое.

— Совсем недавно вышла его книга, она уже становится просто культовой.

— «Культовой»? Недурно.

— Нам он, правда, не вполне подходит. Во-первых, староват, ну и стиль у Райса, как говорится, не блестящий. Однако меня заинтересовала реакция молодых слушателей. Юноши и девушки запросто отождествляли себя с Дэйвом Райсом и его героем, а вот в Соле Беллоу они бы себя никогда так не увидели.

— Название книги?

— О! «Хрустальный дворец», да это не важно. Я упомянул автора лишь для примера. Пример не самый удачный, признаю. Допустим, Делилло согласится, и тогда… не подыскать ли нам одного-двух писателей не столь высокого уровня и, возможно, более понятных студентам? К тому же нельзя упускать тот факт, что они обойдутся дешевле.

— Твое «дешевле» мне не нравится, Томас. «Дешевле, дороже» — я вообще о том не думаю. Да не дороже денег, в любом случае. Деньги не проблема. У нас речь идет о Современной Литературе, а ведь ничто глобальное нельзя строить на презренном металле. Эх, Теннесси!

«Боже мой, теперь Уильямс, — подумал Том, — продолжаем гоняться за покойниками».

— Думаю, мы сейчас именно над Теннесси и пролетаем. Да, вот старые горы Грейт-Смоки, я просто уверен. Очень мило, но мне безумно хочется в Сиэтл. Знаешь, Томас, я страстно мечтаю о нем, ну, о моем маленьком домике на берегу озера. Уже буквально извожу своего архитектора. Он так долго тянет, а я терпеть не могу, когда дело идет медленно. Я люблю, когда быстро. Но вот этот малый перестанет наконец валять дурака, и сразу свершится чудо, я заживу словно в раю — знаю наверняка. В буквальном смысле каждый день представляю: берег, вода, тенистый дворик… Да, там я буду творить. И…

Но тут, как часто бывало, когда звонил Шива Рэй, связь оборвалась, и Том услышал лишь отдаленное потрескивание в трубке. Он всегда хотел узнать и все же никогда не спрашивал: вел ли Шива свои экстравагантные переговоры с борта обычного пассажирского авиалайнера или же звонил, с комфортом расположившись в салоне личного самолета? Тома очень забавляло, что этот властитель виртуального мира безостановочно носится вдоль и поперек мира реального, хотя по идее с Интернетом любое расстояние не помеха. А ведь можно подумать, Рэй всесилен благодаря своим механизмам запуска веб-сайтов. Или что там у него.

В восемь с минутами к причалу номер 28 подъехал голубой «джип чероки» со встроенной в заднюю часть клетушкой с зарешеченным окном. «Джип» привез спецагентов Квиллиана, Ли и Камински, а также полицейскую собаку-ищейку. Час спустя пес что-то учуял в глубине трюма «Тихоокеанского возницы». Оказалось — покрытый брезентом контейнер; всего там стояло шесть таких, и разглядеть их можно было только через зазор шириной в фут между ящиками, погруженными на нижнюю палубу. Собака просунула голову в щель и, бешено виляя хвостом, принялась радостно подвывать. До контейнера добрались, лишь подняв с помощью крана весь находившийся выше груз и открыв крышки палубных люков. Три доковых крана и два «мака»-вилопогрузчика хозяйничали на судне, вывозя неразгруженные контейнеры и рядами выставляя их на пристани. Полицейские натянули вокруг «Возницы» желтую ленту, какой обычно окружают место преступления. Небольшая группа санитаров и медсестер столпилась возле двух машин «скорой помощи», а автомобиль, прибывший из департамента полиции Сиэтла, стоял с включенными фарами и открытыми дверцами, словно намеренно выделяясь из окружающей обстановки.

Капитан Уильямс, потрясенный, с побелевшим лицом, вцепился в пластмассовую дощечку с зажимом, державшим декларацию судового груза. Стараясь перекрыть гул работающих кранов и грузовиков, Уильямс выкрикивал: «Там ведь написано „Сезонные украшения“». Это капитан уже успел сообщить агентам Иммиграционной службы, полицейскому из порта и двум медсестрам. Ветер, поднявшийся на заре, яростно трепал страницы декларации и гонял маленькие вихри пыли взад и вперед по пристани.

Главный инженер, передумавший идти на берег, обернулся к Бобу Стенхаузу.

— На море и не такое случается.

— На вашем месте я бы этого капитану не говорил, шеф.

В течение бесконечно долгого утра прибыли еще две полицейские машины, потом автобус Иммиграционной службы. Оцепленное судно привлекло внимание свободных портовых рабочих и водителей грузовиков; они поглазели на корабль ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выкурить сигарету и обменяться парой шуточек, а затем разошлись — ничего особенного ведь не происходило. Лишь после полудня удалось наконец расчистить место вокруг контейнера, обнаруженного удачливой ищейкой.

Доступ к дверце контейнера преграждала цепь с висячим замком, и главный инженер перекусил ее огромными ножницами. Когда агент Камински снял предохранительную планку, дверца распахнулась, и присутствующих обдало ужасным зловонием.

— Черт подери! — выругался Камински.

Сначала они увидели лица — множество бескровных, лишенных выражения лиц у самого входа.

— Без защитных костюмов внутрь никому не входить! — крикнул Камински. — Стейси! Срочно позвоните в отдел — нам нужны спецкостюмы; возможно, имеем дело с отравляющими веществами. Маски! Стейси, слышите меня?

Одно из лиц, уже вместе с телом, приблизилось к темному прямоугольнику дверного проема: существо без пола и возраста, в кедах, джинсах и ярко-малиновой спортивной куртке с капюшоном. Квиллиан протянул руку, и существо, спотыкаясь, двинулось вперед.

— Сегодня! — произнесло оно топким надтреснутым голосом.

За ним выступило вперед еще одно — на этот раз, несомненно, мужчина, с жидкой бороденкой и настолько глубоко запавшими глазами, что, казалось, еще немного, и их не станет видно за посиневшими и распухшими веками.

— Пересчитать их! — рявкнул Камински. — Я должен знать точное количество!

Квиллиан помог выйти третьему. Голова его была опущена, и плечи тряслись. Кто-то протянул ему гигиеническую салфетку.

— Ждать полчаса, — раздался голос Сакиямы, — мне сказали, защитное оборудование доставят сюда через полчаса.

На лицах троих выбравшихся из контейнера застыло ожидание. Вдруг позади что-то беззвучно зашевелилось, новое зловонное облако вырвалось наружу, и там, где минуту назад стояли три человека, людей внезапно оказалось гораздо больше, сразу и не сосчитать.

— Чертово дело!

— Взять его!

Первый из вышедших почти успел вскарабкаться, как кот по занавеске, на трап у стены трюма, но его сняли. Остальные, хромая и спотыкаясь, в беспорядке разбегались, надеясь спрятаться за неразгруженными контейнерами. Полицейский из порта загнал отделившегося от прочих беглеца в грязный угол у переборки и, не спуская глаз, наблюдал за скорчившимся, прерывисто дышащим человеком. Мартинес поймал двоих, которые, прячась, настолько тесно прижались друг к другу, что сначала он принял их за одного.

На всех задержанных (как выяснилось, женщин в контейнере не было) надели наручники, затем мужчин отвели в автобус с решетками на окнах. Медсестры оказывали помощь тем, кто не мог идти. Береговая охрана отрядила двух своих людей с овчарками.

У человека, который произнес «Сегодня!» и вышел первым, лицо стало более осмысленным, и теперь на нем застыло жалкое и горестное выражение.

Спецагент Ли заговорил с ним на кантонском диалекте китайского, а мужчина ответил на диалекте провинции Фуцзянь.

— Говорит, два трупа там внутри. «Два умер», — вот как он сказал.

— Да ни хрена подобного, — отозвался Камински, с отвращением всматриваясь в темноту контейнера.

— Он утверждает, будто те люди умерли от морской болезни.

— Никто от нее не умирает. Вроде и хочется подохнуть, да никак не получается, вот в чем проблема.

Человек продолжал лопотать резким, свистящим шепотом.

— Давно ли они умерли, ему неизвестно. Он потерял счет дням. Может, неделю назад, может, больше. Сначала умер один, на следующий день — другой. Одного из умерших он знал, это некто Чен Дзяньшен. Имя другого позабыл. Сначала их тошнило… тошнило всех… Пробовали пить воду, но бесполезно, людей тут же начинало рвать. Они ослабели, а потом умерли. Вот что он рассказал.

— Сильно штормило, — хрипло проговорил капитан Уильямс. — Погода испортилась с самого начала, из-за тропического циклона… — Тут он заплакал.

Стейси Сакияма тронула его за плечо.

— Это не ваша вина. Откуда же вам было знать?..

— В контейнер никому не входить, — приказал Камински. — Стейси, спросите еще раз насчет защитного оборудования.

Полицейский сказал:

— Я вызову патологоанатомов с помощью автомобильной рации.

Он вылез из трюма по тому самому трапу, с которого несколько минут назад сняли «безбилетника».

Люди у контейнеров расступились. Грузовики и краны наверху прекратили работу, и на корабле воцарилась зловещая тишина, нарушаемая только мерным гудением генераторов.

— Люди в основном питались галетами, — сообщил Ли. — Галетами и еще яблоками.

Последних китайцев унесли на носилках, потом подъехал микроавтобус, привез защитные костюмы. Двое полицейских, а за ними Камински с Квиллианом, все в специальных скафандрах и белых масках, с черными электрическими фонариками, гуськом вошли в контейнер.

Лучи фонариков скользили по полу и стенам, перекрещивались и, чуть подрагивая, замирали, выхватив из дурно пахнущей темноты вещи, поддающиеся идентификации: ярко-красный бумажный пакет; автомобильный аккумулятор, очевидно, севший, и провода, тянущиеся от него к небольшому вентилятору и лампе, прикрепленной к металлическому выступу над дверцей. А также груду пустых пластиковых бутылок, четыре стопки тощих матрасов, расстеленных вдоль стен наподобие лежанок, с аккуратно сложенными сверху одеялами, потрепанный журнал, рюкзак, зубную щетку, пластиковый стакан.

Подошвы при каждом шаге с громким чавканьем отлипали от пола. Фонарики осветили блестящую липкую поверхность: наверное, сначала она была залита чем-то жидким, но потом жидкость перемешалась с крошками, волосами, грязью и так загустела, что все вместе напоминало старый полусгнивший ковер. Там и сям мелькали тусклые пятна, отличавшиеся по цвету от остальной массы, — видимо, засохшая рвота.

Почти половину пространства внутри контейнера загромождали туго набитые мусорные мешки, завязанные сверху на узел. По-видимому, сначала мешки громоздились кучей в дальнем углу справа, но вскоре она расползлась, оставляя «безбилетникам» меньше и меньше свободного места. Из каждой складки и каждого изгиба на раздувшихся мешках сочились вязкие струйки. Они стекали на пол, их пытались вытереть свернутыми одеялами, которые теперь почернели и насквозь пропитались омерзительной жижей.

— Черт! — воскликнул один из вошедших, и голос его прозвучал глухо из-за маски.

За мешками, в левом углу, тонкое одеяло обрисовывало контуры двух тел, лежавших рядышком, точно любящие супруги в постели. Полицейский нагнулся, брезгливо протянул руку и дернул одеяло на себя.

— Не трогайте! Оставьте их патологоанатомам!

Одеяло упало.

Когда на следующее утро в сиэтлской газете «Пост-интеллидженсер» появилось сообщение о происшедшем, о двоих погибших известно еще не было. Пятнадцать оставшихся в живых находились в тюремном отделении медицинского центра «Харборвью».

«Восемь человек из пятнадцати предприняли попытку бегства, однако вскоре были задержаны», — так прокомментировала случившееся представительница Иммиграционной службы Ирэн Мортенсен. По ее словам, сначала властям сдались добровольно только семеро, остальные рассредоточились по кораблю, но в настоящее время все иммигранты уже в руках полиции.

Пип. Пи-ип. Пип. Новые электронные послания одно за другим сыпались на рабочий компьютер Бет. Она рядом, за столом, и торопливо говорила по внешней связи. За последние полторы минуты целых два сообщения пришло от Роберта, ее помощника. Глядя поверх перегородки, разделяющей их закутки, Бет видела, как он кому-то усердно кивает головой.

— Нет, — объясняла Бет, — нам нужны люди из местных. Мы брали на пробу материалы у приезжих, оказалось — какие-то «путевые заметки», в общем, полная дрянь. Неужели нельзя найти ребят посмекалистее, из тех, что пишут для «Обсервера» или «Войс»?

— Привет, Лиз. Лиз…

Она оглянулась и увидела Стива Литвинова. По крайней мере две недели он не заглядывал на девятый этаж, который редакционный отдел делил с массажным кабинетом и тренажерным залом, а неожиданные визиты директора всегда внушали тревогу.

Стив улыбнулся Бет — его губы чуть дрогнули и почти сразу же вернулись в прежнее положение.

— Прошу прощения, мне пора. Освобожусь и сразу же перезвоню, — сказала Бет в микрофон и быстро повернулась в кресле.

— Я посмотрел, как обстоят дела с Финиксом, — сообщил Стив, — и твоя работа мне понравилась, Лиз. Очень неплохо.

Стив Литвинов был худ как жердь и узколиц; макушка у него уже облысела, а на висках и затылке росли даже не волосы, а седенький пушок — Литвинов стригся совсем коротко. Он отличался от обычных боссов новых интернет-компаний. Стив вышел из финансистов, а не из техников, и это проявлялось во внешнем виде директора: зимой и летом Литвинов ходил в одинаковых костюмах-двойках, легких, прекрасно сшитых, с белыми рубашками, неизменно застегнутыми на все пуговицы. Стив не носил галстуков, возможно, желая привнести в свой облик маленький неформальный штрих и сделать некую уступку мужской части коллектива, поголовно облаченной в футболки и свободные брюки цвета хаки. Но отсутствие галстука в сочетании со строгими костюмами и наглухо застегнутыми рубашками придавало ему сходство, как однажды выразился Роберт, с персидским муллой, вдруг увлекшимся итальянской модой.

— Однако, — зловеще предложил Стив, — дайте-ка я присяду.

Он подкатил свободное кресло поближе к компьютеру Бет и сел за клавиатуру. Не признавая мышь, Стив набирал и вводил адреса, набирал и вводил, пока наконец не добрался до Финикса. Из-под отложных манжет рубашки Стива виднелись густые черные волосы, окружавшие синий с золотым ободком циферблат часов на запястье директора. Бет сидела достаточно близко и прочла надпись: «Патек Филипп, Женева».

— Видишь? — Он кивнул на экран. — Экскурсии слишком однообразны. И прилегающие районы должны смотреться более притягательно. Добавить еще фешенебельных участков, но это уж не твоя забота, ребята свое дело сделают. Я хочу, чтобы Феникс больше напоминал Сан-Франциско. Такие приемы всегда отлично действуют.

Стив посмотрел на роскошные часы и отъехал вместе с креслом чуть назад.

— У тебя же есть дети, Лиз?

— Да, мальчик — Финн. Четыре года и девять месяцев.

Стив показал три пальца.

— А с нами живет только одна дом ка, она заканчивает колледж Буш.

— Финн ходит в детский сад на Квин-Энн, — сказала Бет, не понимая, с чего вдруг, после трех месяцев ее работы здесь, директор завел разговор на бытовые темы. Особенно это казалось странным, если учесть, что Стив, похоже, не знал ее имени.

— Нам нужно больше общаться, — заключил он, — в неформальной обстановке.

И вышел.

Вот так новости! Неужели?.. Да нет, не может быть. Народ говорит, Стив ведет тихую загородную жизнь в Иссакуа, и вообще он правоверный приверженец епископальной церкви. Но как бы там ни было, Бет чувствовала себя наполовину польщенной, наполовину встревоженной, и целое утро ей нет-нет, да и представлялось его волосатое запястье и темно-синий циферблат часов, окруженный густой растительностью.

Она запоздало прочла второе сообщение от Роберта, предостерегавшее: «Стив идет!!!!!!!!!!»

Бет и Роберт принадлежали к двум сотнями поденщиков, занимавшим пять из десяти этажей в здании «Клондайк Офис Плаза», бывшем «Клондайк-отеле», который закрылся в 1994-м — тогда в номерах стали регулярно находить тела убитых проституток. Новый владелец переделал все внутренние помещения, снес стены и заменил их металлическими переборками, выкрашенными в оранжевый цвет. Немного лепных украшений, катлеровски с почтовые ящики и старинные лифты, кабины которых помещались в латунных клетках, — больше от облика старого отеля не осталось ничего, а ведь он был самым шикарным в Сиэтле со времени открытия в 1901-м. Теперь же здесь помещались центральные офисы многих интернет-компаний. Большинство из них въезжали сюда и вскоре покидали здание, совсем как постояльцы гостиницы, но Стив Литвинов не только остался, а еще и процветал. Вначале ему принадлежали пол-этажа, а теперь ходили слухи, будто он ведет переговоры о покупке здания полностью.

— Мы развиваем новые принципы, — сказал Стив во время десятиминутного сеанса личного общения с новой служащей, Бет, в октябре 1998-го.

Тогда каждый кому не лень развивал новые принципы, однако в устах Литвинова все это звучало хотя бы правдоподобно.

— Для любого веб-сайта, специализирующегося на розничных продажах, самое важное — заключение сделок с покупателем. На нашем же сайте первостепенную роль играет само его содержание и чувство удовлетворения, которое испытывают клиенты. Мне нравится идти наперекор стандартному здравому смыслу и не нравится извлекать прибыль лишь из розничной торговли. Итак, наш сайт торгует в розницу, но главное, к чему мы стремимся, — положительные эмоции клиента, заходящего на эту веб-страницу. Да, понимаю, мои заявления звучат несколько непривычно. Вы примерно представляете, чем занимается Джефф у себя на «Амазоне»? Так вот, мы делаем прямо противоположное.

Джефф остановился на книгах. Конечно, низкая цена за единицу товара, небольшие размеры, книги легко упаковываются и пересылаются, да и выбор, естественно, огромный, верно? И что теперь? Не один или два, а сотни сотрудников «Амазона» продают газонокосилки в Атланте! А вот чем меня привлекли дома: их не требуется отправлять экспресс-почтой. Значит, минус расходы на перевозку и хранение на складах. К тому же я не ставлю перед собой цели тупо продать дом! Это работа агентов по недвижимости, им гораздо лучше удается заговорить покупателю зубы. И бумажная возня тоже по их части.

Он взглянул на резюме Бет.

— Перед вами не стоит задача продавать дома, Лиз. Наш доход складывается из довольства покупателей, и продаем мы именно интересно, доступно поданную и, разумеется, нужную информацию, приятное общение с клиентами и доброжелательное к ним отношение. И все это поддерживается на высоком уровне, ведь только на первоклассный товар будет высокий спрос.

В конце интервью, за время которого Бет едва ли произнесла хоть слово, Стив Литвинов сказал:

— Ну что же, теперь можете выпить чего-нибудь освежающего, — и напоследок коротко улыбнулся и кивнул через стол.

Бет занимала должность «исполнительного редактора; раздел — жилые районы». Сама компания носила название «НайдиДом. com», звучавшее донельзя нелепо и тяжеловесно, однако маркетинговые исследования выявили, что оно оказалось запоминающимся. Между собой ребята-техники окрестили компанию «большой дом», и этот жаргон страшно нервировал Бет. На сайте были представлены Сиэтл, Портленд, район Залива, Санта-Барбара, Сан-Диего, Даллас, Денвер, Финикс и Канзас-Сити, поскольку Литвинов проводил политику экспансии в восточном направлении. Стив намеревался выйти за Миссисипи в первом квартале 2000-го и освоить, по его собственному выражению, «индейские земли».

Бет, сидя в своем достаточно просторном боковом закутке, командовала целой армией нищих журналистов-внештатников из западных регионов. Ее бравые солдаты в основном писали для альтернативных еженедельников, а в «НайдиДом. com» им платили по доллару за слово, чтобы они смачно изображали достоинства и недостатки мест, где жили сами. Авторам материалов полагалось соблюдать чуточку развязный стиль отлично информированных людей, который и был фирменным знаком «НайдиДом». Бет несколько «причесы-ваала» полученные заметки, убирая ненужный энтузиазм и предвидя возможные основания для заявлений о клевете, а также стирая все местоимения «я».

Посетители сайта заходили в раздел «Город», читали краткую информацию общего характера, потом выбирали нужный район и тут же отправлялись на виртуальную экскурсию, уже организованную и продуманную одним из юных и талантливых наймитов Бет. Клиент мог при желании посмотреть видеоролик своей «поездки» — в верхней части экрана, в уменьшенном формате. Одновременно внизу слева возникал сопроводительный текст, а справа маленький автомобильчик с откидным верхом (при ближайшем рассмотрении это оказывался «ти берд» 1957 года) ехал по улицам, изображенным на крупномасштабной карте города. Можно было его остановить и подробно изучить супермаркеты, кинотеатры, клубы, гастрономы, газетные киоски, цветочные магазины, рестораны и прочие объекты, каждый из которых приносил сайту прибыль. Технический персонал на десятом этаже бился над тем, чтобы «ти берд» поворачивал одновременно с демонстрацией поворота на видео: иногда оба изображения удавалось синхронизировать, иногда нет. Традиционным ответом на жалобы клиентов являлась следующая фраза: «Ведется серьезная работа по улучшению технологических характеристик сайта».

Каждый раз, когда автомобильчик проезжал мимо дома, выставленного на продажу, на карте загоралась красная надпись «ПРОДАЕТСЯ». Щелкнув по ней мышью, потенциальный покупатель имел возможность увидеть фотографию дома, какой-нибудь «милой, недавно отремонтированной викторианской развалюшки» или «особняка с привидениями 1950 года постройки». Новый щелчок мыши — и посетитель попадал на сайт риэлтора, где находилось более удобоваримое и привлекательное описание недвижимости. За визит каждого клиента в раздел «Далее» «НайдиДом. com» автоматически получал от риэлтора твердую комиссию в размере 12 с половиной долларов.

На сайт заходили многие, и поэтому загружался он крайне медленно. В третьем квартале 1999-го средний посетитель проводил на сайте семнадцать минут — почти на две минуты больше по сравнению с предыдущим кварталом. Основной причиной, по которой народ сидел на сайте и по которой риэлторы грозились навязать собственные условия для продажи акций «НайдиДом. com», были виртуальные кофейни «Старбакс» практически в каждом районе. Их владелец Говард Шульц с самого начала вкладывал в сайт немало денег, рассчитывая, что он послужит неплохим испытательным полигоном для настоящих кафе. В виртуальные кофейни набивались потенциальные покупатели недвижимости, праздные посетители и реальные жители тех самых районов — все они могли торчать там целыми часами, обсуждая любые местные новости. Люди сообщали друг другу фамилии и телефоны рабочих-подрядчиков, предупреждали собеседников о том, где в городе предвидится строительство нового объекта, оценивали достоинства местных учителей и школ. Если бы вдруг на свободе оказался, к примеру, сексуальный маньяк, вы бы в первую очередь узнали об этом в виртуальной кофейне. А также получили бы сведения о том, кто умер, а кто развелся, к кому влезли воры и какую няню лучше пригласить к вашему ребенку, кто устраивает вечеринку, а кто распродает домашнюю утварь, и еще — как найти общий язык с трудным подростком, что сейчас читают и даже когда собирается общество анонимных алкоголиков. В виртуальных кафе назначались реальные встречи, порой заканчивавшиеся реальными драками, стоило только горожанам-пользователям компьютеров оторваться от привычных экранов и начать выяснять отношения в «физическом пространстве» — именно так называли реальный мир в Клондайк-билдинг.

Бет, на самом деле обыкновенная журналистка, до сих пор чувствовала себя чужой в мире Интернета. Внутренние принципы работы сайта были для нее не менее загадочны, чем для рядового пользователя Сети, и никакой технический персонал не мог помочь ей во всем разобраться. Поднимаясь в лифте вместе с кучкой сутулых парней, едущих на десятый этаж, Бет чувствовала: они смотрят прямо сквозь нее, будто здесь никого нет вовсе. Она ощущала себя еще слишком молодой, чтобы к ней относились как к пожилой и отставшей от жизни тетке. А стоило технарям заговорить, возникало ощущение, будто они пользуются неким непостижимым шифром, изобилующим таинственными аббревиатурами.

Редакция помещалась между техническим отделом, находившимся этажом выше, и финансовым, занимающим нижние этажи, поэтому ее регулярно атаковали и с земли, и с воздуха. Бет и коллеги-журналисты не обладали собственной, загадочной и закрытой для непосвященных сферой деятельности, которая послужила бы им защитой, поэтому, когда программисты и бухгалтеры не могли сами уладить разногласия, они буквально отыгрывались на несчастных обитателях девятого этажа. Какое-то время вражеские снаряды благополучно миновали Бет, ибо всевозможные проблемы повышения эксплуатационной эффективности и оптимизации использования пропускной способности памяти не имели к ней отношения. Но вскоре принялись и за нее, поскольку читать умели на всех этажах. И началось. Вот это надо бы разбавить, говорили Бет. А здесь не хватает изюминки. А вон то суховато. Напиши покороче, посмешнее, посерьезнее. Не так язвительно — или, наоборот, более колко. Чтобы было в стиле «Архитекчурал дайджест», «Роллинг Стоун», «Уайрд», «Айлендз», «Салона», «Гурмана», «Нэшнэл энкуайрер» — или какую там еще газетенку или паршивенький журнальчик они листали в последний раз. Или так. Или этак. Или то, или се. Или. Или. После подобных разговоров Бет прямо-таки физически чувствовала на теле синяки от дурацких «или».

Она открыла новое сообщение, от Гарриет Циммерман, сидевшей по другую сторону закутка Роберта.

привет, бет. это от рейчел вью, пит ее так хвалил, а я думаю, материал нам не подойдет, прочитай, хорошо? спасиб.:) гарриет

Бет щелкнула по прикрепленному файлу «Милл Вэлли. doc» и пробежала глазами текст:

«Давно прошли те времена, когда в Милл Вэлли устраивались милые вечеринки для любителей джакузи и чужих жен. Сегодня Милл Вэлли — прелестный лесистый островок в районе Залива, самое подходящее место для человека достаточно образованного и в меру передового. В тени секвойевых рощ расположились милые деревянные домишки, они ютятся на дне извилистого каньона. Только представьте себе: выкуришь после обеда восхитительную сигаретку „Давидофф“, с полным комфортом сидя на крыльце из красного дерева, а потом отправишься на пешую прогулку с любимым плеером и любимой же болонкой. В воскресенье подкатишь на велосипеде к кафешке „У Пита“ и щегольнешь перед знакомыми стильной обновкой. А потягивая кофе (непременно без кофеина!), с довольным и чуть усталым видом проведешь рукой по модной стрижечке под Клуни и пожалуешься на противных кроликов, обглодавших молодые побеги в саду».

Не пойдет, ясное дело. Лесистый островок и милые деревянные домишки никому в «НайдиДом. com» не нужны, а любимые болонки и подавно. Эта дамочка, Рейчел, похоже, никогда сама на сайте и не бывала. Бет щелкнула по «Ответить».

Ты права. Для материала это не катит. Но видно, что она старалась. Рассчитай ее и найди кого-нибудь другого. Б.

На самом деле агенты Иммиграционной службы задержали не всех. Когда люди из контейнера, много дней не видевшие света, рассыпались по открытому пространству и ринулись наверх, пытаясь вырваться на свободу, один из китайцев, повинуясь инстинкту, наоборот, спустился вниз, в темноту. Он привык к ней, научившись превращаться в тень, и зная, что безмолвие и неподвижность делают человека настоящим невидимкой.

Скрывшись в спасительном мраке позади контейнера, он изо всех сил вжался в ребристую обшивку, глянул на свои ноги и не увидел их — свет совсем не проникал в это маленькое убежище. Человек нащупал поручни трапа, ведущего вниз, однако не сразу полез по ступенькам, а дождался, пока за контейнерами опять не раздастся топот ног и окрики. Услышав голоса и шум шагов, он ногой отыскал верхнюю перекладину и начал быстро спускаться в темноту, осторожно нащупывая пальцами ног каждую следующую точку опоры. Высота пугала его, вдобавок лестница была грязная и скользкая, отчего подошвы то и дело соскальзывали с железных перекладин.

Трап уходил глубоко вниз, однако человек пошел дальше нижней палубой и, рискуя быть обнаруженным, стал петлять между контейнерами, протискивая узкие ступни куда только можно. Он помнил о собаках и стремился затеряться в этом лабиринте ящиков. В дальнем конце судна человек на минуту прислонился к холодным листам обшивки, дыша тяжело и прерывисто, дрожа с ног до головы в футболке и ветровке с эмблемой «Нью-Йорк джетс»[34]. Потом снова двинулся вдоль борта, ища глазами следующий трап.

Очередной зазор между палубными втулками пропускал больше света, чем прочие, а свет пугал человека. Медленно, словно улитка по стеблю травы, он на животе подполз к отверстию и осторожно глянул вниз. Его предположения оправдались: прямо под ним устрашающе отчетливо виднелись «лендкрузеры», выстроившиеся в ряд на автомобильной палубе. Проклиная рев судового механизма, человек старался заметить какое-нибудь движение или чью-то фигуру в тени от машин.

От прятавшегося человека немного осталось: кеды, джинсы, ветровка, бейсболка, надетая задом наперед. Было время, он представлял собой нечто большее. Попав в контейнер невероятно давно, кажется даже — в другой жизни, он еще прижимал к груди спортивную сумку с вещами и определенно кем-то являлся тогда. А именно Цзином Пенем из Лянь-цзяна. Двадцати четырех лет. Если б его допрашивали, он припомнил бы многие факты, ставшие теперь лишь оболочкой, мертвой, как арахисовые скорлупки, которые хрустят под ногами на улице.

Сейчас он — это только привычная ноющая боль в животе, бешено колотящееся сердце да шум крови в ушах — вот и все. Человек лежал впотьмах, около щели в полу, и тянул шею, чтобы разглядеть врага на нижней палубе. Внезапно вдохнул, порывисто и глубоко, почувствовав ужасную вонь — несло, точно из выгребной ямы. «И это я! — пронеслось у него в голове. — Я — это вонь».

Человек стоял на трапе, ведущем вниз, и принуждал себя начать спуск. Он двигался, как паук по паутинке, ноги переступали быстро-быстро, и руки горели, крепко обхватывая перекладины. Внизу, пригибаясь как можно ниже, человек перебежал к ближайшей машине и скорчился между ее огромными колесами. Осмотрелся. Никто не шел сюда. Лужи на палубе полностью скрывали из виду заклепки в полу; пахло соленой морской водой. Удостоверившись, что вокруг никого, человек выполз из укрытия и, осторожно переходя от лужи к луже — нельзя оставить после себя запах, — стал пробираться между автомобилями. Все дальше и дальше отходил он от трапа, на котором ободрал ладони. Человек выбрал одну машину, казалось, затерявшуюся среди прочих «лендкрузеров» и, кроме того, стоявшую в огромной луже — еще и поэтому пришлось предпочесть именно ее. Быстрым взглядом окинул ряд машин — также мгновенно и незаметно он озирался раньше на улицах Фучжоу, — потом опустился на корточки за багажником, расстегнул ремень, теперь висевший совсем свободно, и вытащил его из джинсов. Язычок в пряжке остро заточен — так надо для дела. Отпереть заднюю откидную дверцу оказалось проще простого: замок легко поддался, щелкнул, и готово. Человек снова быстро огляделся, потом влез в машину и сразу вылез, открыв левую дверцу. Затем он тихонько закрыл откидной борт, еще подождал, посмотрел и снова залез в машину, запершись на сей раз изнутри.

Пахло воском, машинным маслом и ароматной кожей. Так пахнет богатство. Человек забрался под передние сиденья сзади — их спинки были очень кстати откинуты — и съежился там, затаился, испуганный, почти несуществующий — грязный комок в полумраке роскошного салона. Он осторожно дышал носом, поскольку знал: стоит ему открыть рот, и сразу раздастся жуткий запах. Машина не должна провонять им.

До путешествия в контейнере способность становиться незаметным, практически растворяться в воздухе пригождалась ему, но теперь человек словно исчез навсегда, и это также непоправимо, как катастрофа или болезнь. У него появилось смутное и жуткое чувство, что в один из последних дней он утратил человеческие качества.

Вначале люди разговаривали, доверяли друг другу свои истории, показывали фотографии близких, спорили, ссорились. Произошли даже две потасовки. А потом до слуха донеслись разные шумы: скрежет и треск, скрип гнущегося металла, грохот такой, будто рушатся небоскребы, а еще постоянно слышался пульсирующий гул моря. Людей бросало друг на друга, словно мертвые туши. Никто не мог стоять на ногах. Никто не мог говорить. Если кому-то и случалось что-то выкрикнуть, это непременно оказывалось проклятие. Сон превратился в бредовый кошмар, пробуждение от которого, пусть и в изнеможении, было облегчением.

Время перестало существовать. У некоторых людей часы показывали дату, и сначала за сменой числа на циферблате следили с возрастающей надеждой. «Змееголовый» обещал им шестидневное плавание. На пятый день все решили, что путешествие скоро кончится, ведь они должны быть уже близко к Соединенным Штатам. Но ничего не кончилось. Сначала умер один человек, потом еще. Он думал, что тоже умрет, и не возражал: хотелось одного, если вообще какие-то желания были возможны, — прекращения мук.

После смерти тех двоих сел аккумулятор. Никто не рассчитывал, насколько им может хватить вентилятора, тоже постепенно вышедшего из строя. Фонарь, который люди укрепили над дверью, почти погас, и все погрузилось в темноту, только нить накала в лампочке слабо светилась. Сначала она походила на светлячка, потом постепенно приобрела медный оттенок, и стало видно: это очень тонкая проволока, согнутая в восьмиугольник без одной грани.

Человек тогда слушал непрекращающийся треск и грохот, смотря на огонек. В полубреду понял, что молится на единственный в мире свет — на полупогасшую лампочку.

Пробудившись от безумного сна, увидел: света больше нет. Человек был уверен, его черед тоже пришел.

Фонарь перестал гореть, но до внезапной остановки корабля прошло немало времени. Качка сразу прекратилась, послышались голоса людей. Все стонали, каждый на свой лад. Никто не говорил, никто не кричал. У одного стоны напоминали тихое потрескивание вроде сухого колючего кустарника на ветру. Другой скулил, словно голодный пес. Третий тянул что-то гнусавое, как старый монах.

Человек прислушивался к собственному стону — болезненному, резкому «ооооо!». С каждым тяжелым, хриплым выдохом воздух царапал пересохшую гортань. «Ооооо!» Он попытался еще заговорить с соседом и почувствовал, что распухший язык не помещается во рту. Получилось лишь нечто похожее на «кар!» — так кричат вороны на телеграфном столбе.

Люди поделили между собой остатки воды. Он попил и оставил немного — ополоснуть лицо и пропотевшие подмышки. В воцарившейся тишине задремал, то совсем проваливаясь в сон, то в страхе просыпаясь. Когда американцы наконец открыли дверь, он уже успел в отличие от остальных прийти в себя настолько, чтобы попытаться убежать. Дождался, пока схватят первых двух, потом потихоньку выбрался из контейнера, воспользовавшись криками и беготней.

Он сжался под сиденьем автомобиля. Чувствовал одно: в нем совсем не осталось адреналина, только накатывали волны тошноты и усталости. Теперь человек и не мог вспомнить, зачем сбежал. Ему захотелось, чтобы его нашли. Они ведь дадут поесть? И поспать? Скоро сюда придут, подумал он, вот и все. Человек ждал, находя какое-то болезненное утешение в собственном безразличии.

Сначала он услышал приближение собаки — «ату!» эхом неслось по всей палубе откуда-то издалека и сверху, а потом пришли люди и принялись медленно ходить между автомобилями. Человек так же крепко держался за сиденье и все лежал, почти успокоившись, на мягком коврике на полу салона. Чувствовал искушение сделать усилие, подняться на колени и тем самым выдать себя. Лишь давняя привычка скрываться удерживала его. Он не тот, кто облегчает жизнь военным, полицейским или чиновникам. Это люди, от которых приходится прятаться, с которыми нельзя не ловчить. Показывать им в случае чего надо не свое лицо, а бесчувственную и безжизненную маску.

Последняя мысль приободрила прячущегося. У него есть еще привычки, значит, он не потерял себя окончательно в непроглядной тьме контейнера. В нем вдруг появилась новая уверенность, он ухватился за спинку водительского кресла. Человек знал, что делать, и стал тенью. Услышал голос, в ответ раздался смех, громкий, похожий на лошадиное фырканье, смех гвеило[35], от которого брызги слюны разлетаются во все стороны. «Хорошо, раз смеются», — подумал он. Значит, особо тщательно никого не ищут. Просто прохаживаются по палубе, и собаки их молчат, хотя и ясно: вот они, близко — когти стучат по металлу. Мелкой рыбешкой узкий луч фонарика скользнул в машину, быстро метнулся туда-сюда, и люди прошли дальше. Снова смех.

Позднее, когда крышка большого люка в задней части корабля медленно откинулась, поток дневного света хлынул на палубу и появились новые люди, пришедшие, чтобы одну за другой вывести автомобили на берег. Спрятавшийся под сиденьем приготовился ехать, но машина через минуту или две остановилась, и водитель — он весил немало, поэтому кресло прогибалось и давило на лицо — вылез и захлопнул дверь.

Беглец слушал, как в желудке урчит от голода. Совсем недавно никто не мог есть, а вот он набил себе рот галетами и поспешно проглотил гнилой огрызок, выброшенный кем-то еще несколько дней назад. Сейчас, похоже, внутри остался один воздух. Не смея пошевелиться, человек лежал ничком, чувствуя, что живот болезненно вздулся, и ждал сумерек.

Проворно бегая пальцами по клавиатуре, Том набирал:

«Неизменно, каждое утро, моя жена, подобно стольким жителям этого виртуального города, исполняет племенной ритуал. На кухне варится кофе, а она завладевает очередным худосочным выпуском „Нью-Йорк таймс“ и поспешно пролистывает его, пока не добирается до последнего раздела. Там можно узнать свою судьбу.

Оплачивать ставку астрологу газете „Нью-Йорк таймс“ не позволяет статус. Но издание публикует котировки американской фондовой биржи, которые отнюдь не уступают предсказаниям знаменитых ясновидящих прошлого или цыганских прорицательниц. И вот где-то в дебрях десятых, сотых и тысячных моей жене приоткрывается таинственное будущее.

У Бет, впрочем, есть выбор — опцион».

Короткое вступление для передачи Национального радио составлялось по форме не менее строгой, нежели форма сонета: у Тома в распоряжении имелось четыре минуты и 480 слов, отчего возникало ощущение, будто перед ним маленькая комнатушка, в которую хочется втиснуть чрезмерное количество мебели.

Перед Томом на полу лежали, раскрытые и перевернутые обложками вверх, «Избранные стихотворения» Поупа[36] (в потрепанном издании «Нансач») и «Путешествия Гулливера» Свифта — специально для написания планируемого радиокусочка. Дело в том, что Том намеревался неведомым образом за четыре минуты попасть из Сиэтла 1999 года в Лондон 1720 года и вернуться обратно; он собирался охватить и фантастические идеи Свифта (извлечение из огурцов солнечных лучей) и сетования Поупа на увлечение акциями («Любой Позор — ничто, теперь ведь Биржа есть, Добро и Красота забыты, Ум и Честь»), дабы рассказать о новоиспеченных интернет-компаниях и фондовых опционах. Когда Том дошел до 108 слов (у него была новая хорошая приятельница — функция текстового редактора под названием «Статистика»), он уже вовсю расписался о Бет — придется нещадно урезать.

Хотя и «Тоннели», и «Немногие» были обозначены издателем как романы, Том не считал себя «романистом», вовсе нет. «Книжный червь» — пожалуй, более правдивое определение. Писательский труд для Тома всегда становился в некотором смысле продолжением чтения. «Тоннели» начались с небольшого отрывка, победившего на еженедельном литературном конкурсе «Нью стейтсмен». От участников требовалось придумать и описать встречу известных героев произведений английской литературы девятнадцатого века. У Тома получился обмен колкостями между Доротеей Брук из «Мидлмарч»[37] и Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия». А потом стали возникать в голове новые встречи, они навязчиво лезли на ум, пока Том ехал в метро или когда пытался уснуть. Самые интересные он набросал в блокноте и вскоре уже, можно сказать, работал над книгой о викторианском Лондоне. Или книга работала над ним.

Тоннелями, которые Том сделал заглавием книги, были лондонские сточные канавы, со смаком описанные Генри Мэйхью[38] в «Лондонских рабочих и лондонской бедноте», а еще имелись в виду тоннели, прокладываемые автором-библиофилом между самыми разными книгами, так что, например, генерал Уильям Бут[39], написавший книгу «Во мраке Англии и вне его», мог пробраться в диккенсовскую «Крошку Доррит» и пытаться вовлечь Эми в Армию Спасения. Или сыщик Кафф, уйдя в отставку со службы в «Лунном камне» Уилки Коллинза, начинал копаться в темном прошлом нувориша Огастуса Мельмотта из романа Троллопа «Как мы теперь живем». Том не чувствовал собственного стиля: он обнаруживал, у себя творческую манеру то Чарльза Кингсли[40], то Джорджа Гиссинга[41], и при этом испытывал чувство освобождения и открытия чего-то нового, подобно актеру, играющему характерные роли и полностью растворяющемуся в персонажах. В рецензиях его неверно характеризовали как пародиста. Том знал, кто он: почитатель, подражатель, стилист.

Успех «Тоннелей» удивил Тома. Книга даже вошла в курс лекций по постмодернизму, хотя сам автор относил себя к безнадежным премодернистам. Благодаря большим тиражам в Америке у Тома с избытком хватило средств, чтобы выплатить по закладной за квартиру, и теперь, в перерывах между ответами на письма юных аспирантов, он имел возможность понемногу, лениво, отдавать дань другому старому увлечению — книгам о Второй мировой войне.

Еще в студенческие годы в Брайтоне Том был тайным поклонником ретроспективных показов телефильмов 1950-х годов о войне, особенно тех, где снимался молодой или скорее моложавый Кеннет Мор[42]. Кому-то нравился Антониони[43]. А Том любил «Дотянуться до неба»[44]. В дешевых развалах рядом с букинистическими магазинами он отыскивал книги, послужившие основой для фильмов, в большинстве своем издания серии «Пэн» в мягких обложках, пожелтевшие и истрепанные: «Одна из наших подлодок», «Два яйца у меня на тарелке», «Последний противник», «Зло при свете луны», «Врач на войне», «Не осторожничайте», «Кто угодно, но не солдат». Кроме того, Тома интересовали книги о побегах из лагерей для военнопленных (и сколько еще тоннелей находилось в тех произведениях!), например, «Колдитцкая история»[45]. «Деревянный конь», «Великий побег», «Сбеги или умри».

В 1998 году Том читал и перечитывал эти книги в течение долгого и счастливого лета. Он собрал и другие произведения, напечатанные в годы войны на сероватой бумаге, разукрашенные дешевыми ксилографиями и предназначенные для поднятия патриотического духа солдат, находящихся вдали от родины. В них говорилось об английских церквях, английской сельской местности, английских каналах и английских графствах, все это описывалось в невероятно вкусной манере, лучше и не передать прелесть сельского чаепития с непременными пшеничными лепешками, густыми сливками и засахаренным клубничным джемом. Еще он покупал любые книги, какие только удавалось найти, о Блетчли-парке и кембриджских профессорах, взломавших код «Энигма».

Кодом, который сам Том пытался расшифровать в «Немногих», стала загадка Англии, преломленная через попадавшиеся ему книги и фильмы соответствующей тематики. В центре Спектакля — так Том обозначил в своей книге войну — он поместил весьма приятного молодого персонажа, офицера по имени Кеннет. «Не слишком ли очевидно?» — беспокоился Том. Один из последних оставшихся в Дюнкерке на берегу, Кеннет летал на «Ланкастерах» и истребителях «Спитфайр», убегал из Колдитца, натягивал водолазный костюм, чтобы установить магнитные мины на неприятельских военных кораблях, плавал на корвете в составе конвоя, сражался вместе с фельдмаршалом Монтгомери при Эль-Аламейне, высаживался в Анцио, находился во Франции во время освобождения Парижа и в Германии — в день падения Берлина. Вот весь Кен — образец благопристойности, порядочности и одновременно рыцарской галантности, но никому не известный. Вопрос заключался в следующем: по собственному разумению героя, за что он сражается? И почему же в Спектакле Кеннет — Звезда?

«Немногие» стали бестселлером в Британии, а письма от аспирантов уступили место целому потоку корреспонденции от полковников и бригадиров[46] (в отставке), которые окопались в Уилтшире, Кенте и Хэмпшире и оттуда вели по Тому прицельный огонь. В США книга в основном получала весьма лестные отзывы в печати, но продавалась вяло: у Америки были свои военные фильмы, и нигде не снимался Кеннет Мор. Том проехал с одного конца Штатов до другого во время писательского турне по восьми городам и не встретил ни единого человека, смотревшего «Дотянуться до неба».

Зато Том встретил Бет.

Она работала в литературном отделе «Пост-интеллидженсер» и приехала, слегка сбитая с толку, к Тому в номер отеля «Алексис», чтобы взять интервью. Бет никогда не слышала о Дугласе Бейдере[47] или Харрисе-«бомбардировщике»[48], однако читала «Даниэля Деронду»[49], учась в колледже Смита, а «Тоннели» анализировала на курсах викторианской литературы. Посему Бет с Томом говорили в основном о Диккенсе и Джордж Элиот. После публичного чтения в издательстве «Эллиот Бэй» Том (или скорее его издатель) пригласил Бет поужинать в «Пестрый стол», и так все началось, а потом пошло одно за другим. Оден[50] сказал: из поэзии самой по себе ничего не появляется. А вот из «Немногих» кое-что возникло. В конечном счете благодаря им родился Финн.

Именно Бет узнала о вакансии в Вашингтонском университете, и именно она заставила Тома избавиться от ощущения, что подача заявления о приеме на преподавательскую работу будет жульничеством. Попасть в список кандидатов на должность было пределом его мечтаний, и Том уже провел десять чудесных дней вместе с Бет в Сиэтле, когда получил приглашение явиться на собеседование, для чего в каком-то смысле требовалось пересечь Атлантику. Просто университетский курс для начинающих писателей являлся своего рода колониальным владением кафедры английского, и поэтому Тома с пристрастием допрашивала комиссия преподавателей английского языка, выяснявших, насколько хорошо он знает викторианскую литературу и достаточна ли его преподавательская подготовка. Фактически Том стал выполнять функции двух преподавателей, работая на одну ставку. Как Бет узнала впоследствии, в комиссии произошел страшный раскол между сторонниками романиста Джеда Уинга и поэтессы Камиллы Тарук Санчес. Противники первого старались еще больше очернить выразительные черные комедии Уинга, заклеймив автора «грубияном и женоненавистником», противники же поэтессы, в свою очередь, не замедлили назвать ее творчество неприкрытой агитацией и пропагандой. И таким образом Том оказался выше всех дрязг как единственный кандидат, по поводу которого не велись ожесточенные споры. С самого начала Том знал благодаря органайзеру Бет: он получил эту работу, поскольку его считали относительно безобидным, и с тех пор старался поддерживать сложившееся мнение. Том никогда не высовывался, не ввязывался в конфликты, всегда вовремя являлся на занятия и скрупулезно отбывал на работе положенное время. Он получал удовольствие от общения, которое предполагала преподавательская работа; Том часто хвалил, а если и критиковал, то не обижая. Он умел находить в каждой студенческой работе пусть не достоинства, но по крайней мере скрытый потенциал. В общем, посещать те немногие семинары, которые он вел, желающих всегда находилось в избытке.

В настоящее время коробку от «Шардоне» из Чертова каньона переполняли заметки и наброски о настоящем или о том, что было настоящим на момент, когда Том об этом писал. Содержимое коробки стало его Америкой, так же как викторианская писанина явилась когда-то его Лондоном, а заметки о Кеннете Море — его Войной. Когда-нибудь скоро, думал Том, он внимательно прочтет все накопившиеся в коробке материалы и увидит, не наклевывается ли новая книга из собранного за восемь лет. Когда-нибудь, но не теперь. Сейчас ему очень нужна вторая коробка.

Оса, хоть появляться ей уже не сезон, с жужжанием ударилась в стекло, и Том приоткрыл окно, выпуская ее. Город, вода и небо — все снаружи было одного, пасмурно-серого цвета. Еще две недели назад Том мог беспрепятственно взглянуть на Клондайк-билдинг, но недавно его заслонил строящийся гигантский офис, снизу доверху затянутый какой-то пленкой вроде той, в которую пакуются хрупкие вещи и на которой дети и слабонервные любят хлопать маленькие пластиковые пузырьки. Раньше место работы Бет находилось в поле зрения Тома: сначала огромная куполообразная крыша зеленого цвета — здание редакции «Пост-интеллидженсер», потом Клондайк-билдинг. Когда Тому не удавалось подобрать нужное слово, он устремлял взгляд на противоположный берег залива, словно прося помощи у Бет, и уловка почти всегда срабатывала. А сейчас в ответ лишь новая постройка безжалостно сверкнула полиэтиленом и сталью.

Том стер с экрана все набранное и начал снова:

«Каждое утро моя жена первым делом узнает из газеты свою судьбу…»

— Ав! — лаял Финн. — Ав! Ав! Ав!

В туалете для мальчиков они вместе со Спенсером были собаками: Финн — большим пуделем, кудрявым и черным, а Спенсер — аляскинский маламут, как Бальто, его домашний пес.

— Гав! Гав! — отвечал Спенсер. — А я один раз видел, что Бальто пьет из туалета.

Стоя на четвереньках, пудель-Финн поднялся на задние лапы и оперся передними о край унитаза.

— Р-р-р! Р-р-р!

Вода внутри до сих пор бурлила — Спенсер недавно спустил ее.

— А я видел, что он пьет, — снова сказал Спенсер, как будто ему кто возражал.

Финн набрал побольше воздуха и заглянул в унитаз. Потом задрал голову к потолку и принялся заливисто лаять.

— Не выпил! — в восторге завопил Спенсер.

— Ав! — Финн отряхнулся, забрызгав голубые вельветовые штаны Спенсера и его футболку с Винни Пухом.

Спенсер хохотал так сильно, что начал сползать по стене.

— Ты меня намочил! Плохая собачка! Нельзя, нельзя!

— Ав! — тяжело дыша и высунув язык, Финн уронил на Спенсера еще несколько капель.

— Нельзя!

— Спенсер? Финн? — Воспитательница Салли заглянула в приоткрытую дверь. — Туалет — не место для…

— Финн пил из унитаза! Финн пил из унитаза!

— Нет, я не пил. Я… — Тут Финн вспомнил: он же собачка!

— Ав! — залаял ребенок на воспитательницу Салли. — Ав! Ав!

— А волосы, Финн! А лицо! У тебя все лицо мокрое…

— Это же простая вода, — оправдывался Спенсер.

— Гр-р-р! — Припадая на передние лапы, пес-Финн метнулся к ногам воспитательницы.

— Там кишечная палочка! И другие микробы! Глистов подцепишь! Ай, вот хрен…

— А вы сказали плохое слово. Это плохое слово.

Спенсер громко прошептал Финну:

— Она сказала «хрен».

— Ох, извини, Спенсер, я случайно. А ты, Финн, может быть, встанешь? Ты ведь уже большой мальчик и…

— Ав!

— Прекрати! Поди сюда! — Салли дернула за бумажное полотенце, но в руках у нее остался совсем маленький кусочек.

— Я на вас злой, — предупредил ее Финн, — я на вас такой злой!

— Придется вызвать твоих родителей. Немедленно. А сейчас — быстро к врачу, оба. Финн, я серьезно говорю.

— Финн, я серьезно говорю, — передразнил ее Финн, не двигаясь с места. Он не боится воспитательницу Салли. Она глупая, глупее остальных воспитательниц, и вдобавок такая противная!

— Финн!

— Вуф! — ответил мальчик, однако получилось больше похоже на всхлип, чем на лай, и Финн беззвучно зарыдал. По его щекам покатились слезы вперемешку с водой из унитаза.

Позже, когда обоих мальчиков забрали родители и состоялся обмен натянутыми улыбками, а также всевозможными «как-бы-чего-не-вышло», директриса Мидж устало произнесла:

— Все, довольно. Этому ребенку требуется лечение.

Похоже на город, только без окон и дверей в домах. Контейнеры, поставленные по три один на другой, — это кварталы, между ними — сеть улиц, но не асфальтированных, а земляных, и все освещено резкими лучами прожекторов на вышках. Тщательно выбирая дорогу, высматривая тень, которая бы полностью скрывала его от яркого света, человек осторожно крался от одного перекрестка к другому, стараясь уйти как можно дальше от контрольно-пропускного пункта — там в высоких стеклянных будках сидели одетые в форму охранники. Беглец все время ждал ружейных выстрелов, поэтому приходилось внимательно осматривать каждую стену, возле которой он решал притаиться. Один раз китаец в страхе бросился наземь, когда вдруг заметил совсем близко от себя какое-то движение, но то оказалась тень его собственной руки, на миг освещенной прожектором.

Человек выбрался из «лендкрузера» на волю, по пути ему попались какие-то кусты, и с них беглец сорвал и съел много листьев, запив водой, которую вычерпал из крышки, валявшейся как раз неподалеку, — такими обычно закрывают центральную часть колес на машинах. Дела его шли путем. Без проблем.

Он добрался до конца земляной улицы и в нескольких километрах увидел настоящий город: небоскребы как в Нью-Йорке — десяток сверкающих огнями башен, стоящих рядом, словно снопы пшеницы. Зрелище неожиданно приятно взволновало его, страх исчез, осталось только воодушевление. И в видеофильмах так было. Теперь он будто сам попал в видеофильм. Человек улыбнулся от остроты ощущений. Эге, неплохо, а? Без дураков!

Двадцать ярдов открытого пространства отделяли его от последней ограды, высокой, с колючей проволокой наверху, однако преграждающей, по-видимому, вход на территорию порта, а не выход оттуда. Бетонные балки, сцепленные вместе, помещались между штакетинами, и выехать на машине через отверстие в заграждении невозможно. Вот с одной из балок он и начнет. Каждая прикреплялась к самой ограде проволокой, скрученной в узлы, находившиеся на расстоянии сорока — пятидесяти сантиметров друг от друга. Они не так велики, но могут послужить опорой для пальцев ног. Главную трудность создавали прожекторы. Держась в тени, человек двинулся дальше по краю контейнерного города, высматривая участок ограды, подходящий для побега.

И вскоре нашел, что искал: посреди залитого светом пространства — небольшой участок тени, хорошо скрытый контейнерами от охранников, а по другую сторону ограды очень кстати — куча песка, оставленного рабочими. Пригнувшись, на корточках, человек подобрался к ней и устремился ввысь, быстрый и юркий, как белка; за него думали мускулы. Пальцы ухватились за цепь, скреплявшую балки, а правая нога нащупала первый проволочный узел. Есть! Он стал буквально невесомым, пока, извиваясь, карабкался по ограде. Есть! Взялся за железную кромку на самом верху, поставил левую ногу ближе ко второму ряду колючей проволоки и всем телом подтянулся вперед.

Уф! Удар о мокрый песок чуть не вышиб из него дух, и вот он в Америке.

Огни терминала осветили место, очень похожее на особую экономическую зону — такая же пустынная стройплощадка, такая же грязь, такие же горы мусора и желтые экскаваторы, а еще красные пластиковые заборы, временные, непрочные, но с металлическими колышками. Хорошее укрытие. Пригибаясь к земле, человек пересек недостроенную дорогу, чтобы спрятаться около экскаватора. Болела лодыжка. Рукав ветровки разорвался, зацепившись за колючую проволоку. Скрючившись на земле под кабиной экскаватора и дрожа от холода, человек смотрел на высокие, ярко освещенные здания города, где машины, точно падающие звезды, мелькали на магистралях, находившихся будто не на земле, а в воздухе. Все огни города освещали путь к деньгам.

Город не пах ничем, будто мыло, и точно так же слегка отдавал лесом и морем. Вот так и деньги, подумал человек, ничем не пахнут. Америкой пахнут.

Он терпеливо ждал в темноте под экскаватором. Уже осталось недолго, рассуждал беглец, скоро придут рабочие и тогда можно раствориться в толпе. Почувствовав приближение рассвета, он оставил убежище и потихоньку пошел вдоль пластмассовой ограды до конца стройплощадки, к мощеной дороге под огромными бетонными опорами, поддерживавшими автомагистраль.

Некоторое время человек сосредоточенно осматривался. Здесь, на подъездном пути к терминалу, движение постепенно увеличивалось. Он ожидал увидеть людей на обочине дороги, однако никого не было.

Один среди грузовиков, и это опасно, потому что его слишком легко заметить. Засунув руки глубоко в карманы и уставившись в землю, он постарался придать себе вид человека, занятого своими делами и знающего куда идти. Беглец несмел оглянуться, и на каждом шагу ждал: вот сейчас схватят сзади, ударят, наденут наручники и затолкают в машину.

Он пошатывался от ветра, который поднимали проносившиеся мимо грузовики. Их тормоза визжали, а моторы урчали и ревели, но необъяснимо тревожило другое, а именно — отсутствие чего-то. Вдруг беглец понял: не слышно горна! В Америке еще ни разу не заиграл горн.

Нет звуков горна, нет людей. Где же рабочие? Небо уже побледнело, а он до сих пор оставался единственным пешеходом на дороге. Как можно находиться в городе и быть до такой степени на виду? Приходилось идти не останавливаясь — спрятаться негде, — но теперь известно, чем его прогулка закончится: полицейскими, битьем и тюрьмой. Эта мысль принесла успокоение. Тюрьмы ему не страшны.

Немного прихрамывая после прыжка с ограды, он быстро пересек широченную улицу, свернул налево по направлению к высоким зданиям вдалеке и внезапно совершенно расслабился. Он уже не несет ответственность за будущие события. Все попытки предприняты, все силы приложены. Теперь от него ничего не зависит.

Здесь грузовиков стало меньше, мимо проплывали в основном легковые автомобили, беззвучно, как огромные рыбы. Проехал одинокий велосипедист — отчетливо раздалось звяканье цепи, — но то был не рабочий, а спортсмен в шлеме и разноцветном облегающем костюме.

Беглец почувствовал, что в царящей вокруг жутковатой тишине прислушивается к звукам, издаваемым им самим: шуршанию джинсов и ветровки, негромкому шлепанью кед по мокрому цементу. Он давно привык быть неясным силуэтом, шорохом. Раньше умел почти совсем исчезать — настолько ловко ему удавалось скрыть свое присутствие, а в Америке он вдруг сделался необыкновенно заметным и шумным, как толстяк с барабаном. Бум! Бум! Бум! Вот я, здесь! В видеофильмах Америка показана другой, совсем другой.

Он прошагал не меньше двух километров, прежде чем увидел их — прохожих, идущих по улице без какой-либо конкретной цели. Ему сразу же бросилось в глаза, насколько далеко они держатся друг от друга. Каждый занимает свое личное пространство, прямо как статуи какие-нибудь на площади. Потом он заметил, что одеты пешеходы бедно, не лучше его самого. Бедняки? Америке? Человек замедлил шаг. Гвеило, ясное дело. Но американцы? Такие? Может, это крестьяне, если в Америке вообще есть деревни? О последнем ему задумываться не случалось.

Он приостановился, осматриваясь. Незаметно оказался у границы, за которой цемент и проволока уступили место выщербленным кирпичным стенам, лестничным пролетам, запасным выходам, темным углам и оставленным машинам — укромным уголкам и потаенным убежищам настоящего города. Именно так беглец представлял себе Нью-Йорк, давным-давно, в другой жизни. «Крестьяне» находились на самой окраине мира — а теперь совсем близко, только протяни руку. Тот мир он еще мог сделать своим.

Чуть впереди по одну сторону улицы виднелась береговая линия, по другую — автомобильная эстакада. Тут и там под ее сводами стояли, прислонившись к опорам, одетые в обноски «крестьяне», разговаривали, курили, чесались.

Сейчас ему придется с ними заговорить. Он знает английский. Год занимался в школе и выучил все буквы. Или почти все. Повторял вместе с другими учениками: «Это мистер Браун. Он читает газету и курит трубку» и еще: «Энергия воды в реке дает электричество жителям города». Но что важнее, много английских фраз запомнилось по видеофильмам. Он знал, какое слово понадобится прямо сейчас, и несколько раз шепотом произнес его, чтобы получалось правильно.

На случай, если что-то пойдет не так, в голове наметился план побега: через железный забор, между машинами, припаркованными на стоянке в первом ряду, по узкой соседней улочке, потом вверх по ступенькам и на другую улочку, а там уж любые преследователи его упустят — машин слишком много. Он двигался быстро, как Чен Янг, ведущий мяч и прорывающий шанхайскую защиту. Да кого угодно остановит такое уличное движение, и к тому же почти все «крестьяне» на вид старые и больные.

Держась у самого забора, готовый перемахнуть на ту сторону при первой опасности, китаец приблизился, внимательно рассматривая незнакомцев, однако на него никто и не взглянул. У них была очень плохая кожа, у некоторых настолько, что он подумал, не прокаженные ли передним.

Выбрал мужчину с седой косичкой, прислонившегося к дальнему краю забора. Совсем старик, слишком медлительный и неповоротливый, опасаться вроде нечего.

— Пожалуйста! — произнес беглец свое первое в Америке слово. — Чайна-таун?

— Чего?

— Китайский! Квартал! — Он ведь правильно все сказал? «Змееголовые» постоянно говорят: «Китайский квартал».

Через несколько бесконечных секунд, полных неопределенности, седой забормотал и стал куда-то указывать. От мужчины несло спиртом и кислым молоком. За его речью уследить было невозможно, но рукой он все время делал жест наверх, в направлении улиц.

— Э! Спасибо, приятель.

И снова как в видеофильме, опять в пути.

Петляя, беглец пробирался по городу, похожему на огромный улей с бесчисленными сотами.

Он быстро вышел на промозглые, полупустые улицы, пересекающиеся между собой и пропахшие тмином и корицей, — там находились китайские ресторанчики. Из-за пережитого сначала ужаса, а потом возбуждения терзавший его голод притупился, но теперь началась такая резь в животе, что даже закружилась голова. Желудок буквально скрутило, настолько хотелось есть. Уже не думая об опасности, беглец торопливо рылся в переполненном до краев мусорном баке, пока наконец не нашел почти нетронутую коробочку риса, политого оранжевым соусом. Схватил ее и обеими руками затолкал в рот холодную клейкую массу. Порывшись еще, вытащил наполовину обглоданную куриную ногу, кусок круглой булки, банку «Севен Ап», в которой еще был хороший глоток газировки, ломтик котлеты из гамбургера, остатки рыбы, прилипшие к коричневому бумажному пакету, горстку молодых бобов и жареное свиное ребрышко.

Он заглатывал еду, едва успевая хрипло втягивать воздух, и плакал. С ребрышком в руке перешел через дорогу и очутился в небольшом парке с миниатюрной раскрашенной пагодой и питьевым фонтанчиком. Наклонившись, человек шумно пил, ловя ртом слабенькую струйку ледяной воды, холодом обжигавшей горло. Потом умывался, изо всех сил оттирая грязь вокруг губ и глаз. Поднял свиное ребрышко с края фонтана, уселся на каменную скамейку и уже не спеша объел мясо. У ног его толкались голуби, и он бросил им дочиста обглоданную кость.

Тишина вселяла тревогу. Будто недавно здесь произошло что-то нехорошее. Утро далеко не раннее, а по улице лишь несколько одиноких фигур торопятся неизвестно куда. Вывески в ресторанчике странные, запахи, доносившиеся из кухни, тоже не те. Большинство витрин пустовало: ничего, кроме выгоревшей рекламы старого фильма с Джетом Ли[51], нескольких упавших кнопок да дохлых мух. Человек миновал бакалейный магазин, с виду убогий, как любая лавка в Фучжоу. На углу заметил двух беседовавших людей, издалека показалось, что говорят на кантонском диалекте, однако, подойдя ближе, он не смог разобрать ни слова.

Чуть дальше на той же улочке обнаружился зоомагазин — узкое и длинное помещение, озаряемое единственной лампочкой под низким потолком и зеленоватым свечением аквариумов, в которых поднимались маленькие пузырьки. В магазине не было никого, кроме хозяина — иссохшего старика в тапочках. Шаркая ногами, старик ходил между аквариумами и кормил рыб.

В темноте возникло чувство безопасности. Притворившись, будто рассматривает стайку гуппи, вошедший заговорил с хозяином, не поворачивая головы.

— У меня письмо для дяди. Он здесь работает в ресторане. Он из Наньпина, что в Фуцзяни.

— Спросите лучше в ресторане «Хой Сун». Там все из Фуцзяни.

Пришлось напряженно прислушиваться, чтобы разобрать слова старика, чей голос дрожал, а потому все произнесенное им полностью искажалось, точно звук эха в тоннеле.

— Теперь вспомнил. «Хой Сун». Там он работает. Спасибо. — Гость постучал ногтем по стенке аквариума, отчего испуганные гуппи бросились врассыпную. — Хорошие у вас рыбы.

Он проходил мимо «Хой Суна» лишь несколько минут назад. Вернулся, подергал дверь. Заперто. Сзади ресторанчик примыкал к переулку, там повар в фартуке, забрызганном мясным соком и подливкой, выбрасывал в мусорный ящик еду. И еду, похоже, неплохую. Запомнить ящик. Подошедший извинился и спросил, не работает ли у них официантом Кай Чао из Ляньцзяна, который приходится ему дядей. Повар ответил на диалекте Фучжоу, мол, никто с таким именем не работает в «Хой Сун», но вот в Такоме есть один ресторан, принадлежащий целой семье из Ляньцзяна. Повар сунул руку в карман брюк, достал пачку американских сигарет.

— Куришь?

Подошедший терпеть не мог курить, от курева дыхание становилось несвежим, и все же взял сигарету. Прикрыв сложенными ладонями огонек зажигалки, протянутой поваром, наклонил голову и сделал несколько энергичных затяжек. Ядовитая вонь жидкости из зажигалки заглушила слабый травянистый аромат табака.

— Охрана здоровья! — Повар захохотал. Объяснил: — Мы ж прямо там, внутри, и дымим, но когда госпожа Хан на кухне… — Повар кивнул в сторону ресторанчика. — Ух! Тогда держи ухо востро!

Собеседник повара старался, чтобы дым оставался у самого рта, для чего выпускал его сквозь сжатые губы настолько часто, насколько позволяли, как ему представлялось, хорошие манеры. Здесь, на улице, дым от двух сигарет висел в холодном неподвижном воздухе, обволакивая куривших едким облаком. Оно напомнило первые дни в контейнере, когда у людей еще не вышли запасы табака.

Повар оказался дружелюбным, но грубоватым и слишком прямым. Он задавал личные вопросы: из Фуцзяни — откуда именно? Давно в Штатах? Где сейчас? Собеседник тактично уклонялся от ответов и, вежливо наклонив голову, подводил разговор к вопросу, интересовавшему его самого: допустим, кого-то интересует работа, самая скромная, ну, хотя бы посудомойщиком в «Хой Сун», так с кем можно об этом потолковать?

Повар глубоко затянулся и поглядел на небо, затянутое серыми облачками. Ответил: с господином Ханом надо говорить.

А где же господин Хан?

Нет его. Может, попозже будет. С ним никогда ничего не знаешь наверняка.

Повар и улочка вдруг расплылись перед глазами, и пришлось опереться на стену, иначе и упасть недолго. Видимо, голова пошла кругом от дыма… Нет: внутренности взбунтовались.

— Туалет! Пожалуйста! Покажешь, где туалет?

Он сидел в темной, без окошка, кабинке и тихо стонал. Будто само его существо вдруг разжижилось и теперь выливалось в унитаз сплошным потоком, который жег, как кипяток. Бедняга никогда бы не подумал, что в одном истощенном теле может быть такое количество экскрементов. На минуту понос прекратился, потом шумное болезненное извержение возобновилось, и зловонная масса постепенно наполнила унитаз. Испугавшись — а вдруг перельется через край, — он представил: вот вся дрянь потихоньку подтекает под дверь, и в коридоре образуется лужа. Кто-нибудь увидит на полу дерьмо, откроет дверь туалета, а там — кучка промокшей одежды, а человека уже и нет.

Достигло самого края, однако не вылилось. Пришлось спустить воду четыре раза, прежде чем унитаз очистился окончательно. Потом, пошатываясь и наталкиваясь на стены, человек тщательно, насколько мог, привел себя в порядок. Когда наконец вышел на улицу, повара не было. Страдалец привалился к кирпичной стене. Он словно превратился в немощную тень и опасался, что его может просто унести порывом ветра. Жадно дыша, прикрыл глаза и приготовился ждать господина Хана.