Как птички-свиристели

6

Дом сотрясался от грохота строительных работ. Через новое стекло в окне у лестницы косой луч солнца, пронизывая мириады пылинок, падал на елку, окруженную облетевшими коричневыми иголками и упавшими игрушками. От некоторых остались одни серебристые осколочки. Подрядчик снял дверь с петель, и порывы зябкого ветра, долетавшего с улицы, смешивали деревянную стружку и платановые листья с крутящимися обрывками бумаги. В дверном проеме на уровне пола виднелись говорящие головы Чика, Ласаро и Хесуса — отдельно от тел. Рабочие походили на героев кукольной комедии и вопили друг на друга на невообразимой смеси английского с испанским и китайским, перекрывая адский грохот кувалды и визг пил.

— Enano![121]

— Beso mi culo![122]

— Ты, ублюдок!

Том спрятал пресс-папье за массивной антологией поэзии Луиса Унтермейера[123] в черном переплете — туда лазить никому не интересно, это точно — и на велосипеде отправился в магазин «У Кена». Вернулся и сразу услышал, как Чик прокричал нечто, прозвучавшее похоже на боевой клич котяры, участвующего в территориальном конфликте на крыше. Запахнувшись поплотнее в поношенное зимнее пальто, Том сел в «фольксваген» и отъехал. Он жаждал тишины и покоя.

Том проезжал мимо решетки Фримонтского моста, и тут начался воображаемый разговор с Бет. Она будто бы сидела с ним рядом этаким хмурым грозовым облаком, омрачавшим не по сезону ясное утро. Как она несправедлива! Том резким движением переключился со второй скорости на третью, что-то в автомобиле даже пискнуло.

— Извини, — сказал он. И потом: — Послушай…

Поехал дальше, мысленно пререкаясь с Бет. Машины двигались медленно, то и дело останавливались. Свернув вправо, к выезду с междуштатной магистрали, Том произнес вслух:

— Никогда и представить себе не мог, что ты окажешься такой до чертиков ограниченной.

Город постепенно сошел на нет, начались уродливые окраины. Обвешанные флажками агентства по продаже автомобилей, длинные ряды магазинов и автостоянок, склады пиломатериалов, закусочные «Тако Белл», студии восточных боевых искусств — все выглядело еще безобразнее в неумолимом солнечном сиянии. Тем временем Бет — испорченное и неблагодарное создание — продолжала со своего сиденья изводить Тома.

— Да тебе и в голову не пришло… — отругивался он. — Можно было бы проявить простую порядочность и…

Женщина за рулем красного джипа без всяких сигналов проскочила впереди, и Том хватил кулаком по клаксону. «О чем думает эта стерва?» Потом пришлось надолго застрять позади еле тащившегося грузового фургона. «Да тронешься ты, черт дери, или нет?» Бет адресовалось следующее:

— Ты предала меня, ты предала нашего ребенка, и ты предала себя.

Покрышки на колесах заскрипели, когда Том рывком затормозил у парковки, работающей с 7 до 11.

Все больше раздражаясь, он стоял у прилавка и ждал, пока продавец — болтающий по мобильнику сикх в тюрбане — заметит присутствие покупателя.

— Пачку «Мальборо». Нет, не этих, красных.

Неприятно удивила цена на кассовом чеке. Том полез в карман за мелочью.

— Спички?

— Да, конечно, спички для этого дела вообще-то нужны.

Узнает она у меня!

Но теперь Том даже смог улыбнуться всей нелепости своей выдумки. Садясь в машину, он уже снова владел собой, и никакая Бет не сидела рядом. Покупка сигарет вытеснила ее на периферию внимания. Пристроившись к потоку транспорта и считая оставшиеся до поворота улицы, Том почувствовал: гнев его прошел.

В последний раз он выезжал сюда за год до рождения Финна. Ян Тэтчелл обнаружил тропу через Саммамишскую Топь и восхищенно расписывал, что «это, наверное, самые ровные двенадцать пеших миль на всем Американском Западе». Том и Ян, прихватив с собой Энгельса, черную собачонку Тэтчеллов, как-то летним воскресным вечером гуляли по найденной непритязательной дорожке, регулярно останавливаясь, дабы заглянуть в заведения, которые Ян упорно называл пабами. С помощью автомобильного атласа Том добрался до той же засыпанной битым кирпичом прогалины, где они с Яном останавливали машины шесть лет назад.

Сама Топь была, вероятнее всего, руслом некогда протекавшей здесь реки. Топь окружали уже мертвые заросли камыша. На поверхности буроватой воды едва заметно обозначалась рябь течения. Ян утверждал, там водится лосось, однако водоем больше напоминал промышленный сток. Том подумал, будь он рыбой, закрывал бы себе нос плавником во время долгого путешествия вверх по течению из озера Вашингтон в озеро Саммамиш.

Мощеная тропа пересекала заурядный парк отдыха, на удивление безлюдный. Одетый в спортивное трико лысый старичок на подгибающихся ногах, явно дышащий на ладан, пыхтя, протрусил мимо, потом пронеслись две могучие валькирии. Их атлетические тела нависали над роликами, длани в перчатках мелькали в нескольких дюймах от земли, а над двумя одинаковыми черными шлемами реяли блондинистые хвосты. Так что Том был на дороге практически один. Предвидя длительную пешую прогулку, он без труда покрыл милю. Дошел до первого «паба» — выкрашенного пурпурной краской бункера из шлакоблоков, без окон, с эмблемой пива «Будвайзер» на дверях. Здесь путника ждал отвратительный, разогретый в микроволновке чизбургер и кружка пива, которую Том подержал в руках, однако от питья воздержался.

Присутствие грязной пепельницы на стойке бара побудило Тома залезть в карман пальто за пачкой «Мальборо». Снять целлофановую обертку, скомкать фольгу, добраться до трех рядов светло-коричневых кончиков сигарет — какое ностальгическое удовольствие! Чувствуя себя неловким новичком, он вытряхнул одну сигарету, раскурил ее. Мерзкий вкус дыма — похоже на перегной. Том попробовал затянуться и сразу почувствовал головокружение и тошноту. После третьей решительной затяжки загасил окурок, переломил его пополам, расплатился с барменом и продолжил путь.

Минуя Вудинвилл, тропа вступала в ничьи, брошенные земли. Запущенный край арендуемых земельных участков, «делянок», как называла их Бет, покосившихся сараев, курятников, загонов для лошадей, овощеводческих ферм, заросших сорняками. Речушку окаймляли голые тополя и непролазные кусты ежевики. На покрытых лесом холмах виднелись группки новостроек, с дороги, огибавшей восточную часть долины, слышался непрерывный гул движущегося транспорта. Этот неприветливый, случайный, безымянный пейзаж регулярно появлялся в местных ночных новостях — там демонстрировали любительские кадры: медведи и пумы часто выходят из своих диких обиталищ и поселяются где-нибудь здесь. Теперь Том разделял смятение зверей от случайной встречи с людьми.

Поля при каждом взгляде, брошенном на них поверх густого кустарника, казались разными — то городскими территориями, то сельскими, то дикими, а то ухоженными. В осоке на краю такого поля найдет отличное укрытие рыжий кугуар, а медведь устроит берлогу в развалившейся уборной вон той оставленной людьми фермы. Тому, воспитанному в благоговении к двусмысленностям академического, литературного порядка, начинали нравиться неоднозначные проявления жизни на этой обширной заброшенной территории, самом неанглийском месте из всех когда-либо виденных. Он забавлялся, населяя Сассекс медведями и воображая диких кошек в Уонстеде.

Том остановился около общественного туалета, установленного властями округа Кинг, посидел некоторое время снаружи на деревянной скамье, что поставили в честь светлой памяти Холли У. Клингман (1938–1997). Тому стало любопытно, будет ли на воздухе сигарета иной на вкус; оказалось — да, вкус и впрямь совсем другой. На сей раз, когда Том глубоко втянул дым в легкие и перед выдохом задержал его на несколько секунд в груди, пяти прошедших лет словно и не бывало. Том Дженвей — истинное волшебство, не иначе — снова стал собой, вернулся домой после долгого житья на чужбине. Окрестный пейзаж словно всколыхнуло свежим ветром, вот та острота восприятия, которой — Том помнил — он обладал раньше. Только в течение всех погруженных в туман лет воздержания она ускользала от него. Том докурил сигарету до самого фильтра, изумляясь внезапной и необычайной ясности, вдруг пришедшей к нему, явившейся нежданным даром.

Теперь прогулка уже не была бесцельной. Том шагал шире, и полы длинного пальто развевались, задевая ноги. Он подумал — впервые за многие месяцы — о своей невозможной, ненаписанной книге, о картонной коробке, до краев наполненной разрозненными мыслями и зарисовками о полиморфной, полифоничной, полицентрической Америке. Беда в том, что в коробке уместились описания тысячи деревьев, но за ними не видно ни проблеска леса, ни намека на него.

— Поберегись, слева! — мимо промчался мотоциклист, затянутый в ярчайший эластик с металлическим отливом и оттого напоминающий диковинное насекомое.

Лишь туристы и люди неопытные осмеливались увидеть Америку в целом. Чик сказал: «Он шутить над Америка» — так оно и получалось. Здесь проявился гений Билли Уайлдера: режиссер обладал одновременно и совершенным, с оттенком европейской учености знанием, и совершенной свежестью восприятия. Если материалам из коробки суждено когда-нибудь стать книгой, Тому понадобится похитить глаза и уши у кого-то значительно более простодушного и в то же время более дерзкого, чем он сам. Придется отвергнуть радиоимидж кроткого профессора, англичанина венгерского происхождения, и для написания произведения найти более интересного персонажа.

Словно вырезанная из черной бумаги и аппликацией приклеенная к небу, какая-то хищная птица парила футах в ста над Топью. Том решил, что это белоголовый орел, но, прищурившись, подумал — нет, краснохвостый канюк. Сначала, приехав на северо-запад, Том могу знать только воробья, скворца и ворону, остальные же птицы, летавшие у дома, были не менее диковинны, странны и экзотичны, чем длиннохвостые тропические попугаи. Том выучил всех, одну за другой, по книжке, как и полагается человеку неопытному. Теперь, заметив дрозда или красноголовую пирангу, он не бросался за биноклем в надежде оставить след в истории орнитологии. С приобретением опыта взгляд, однако, не стал острее. Герой, которого ищет Том, должен быть таким же эмоциональным, каким был он сам в тот день, когда впервые увидел во дворе овсянку. Описал птичку Бет, она сказала — вроде бы нечто похожее упоминается в «Книге откровений».

Том наметил несколько претендентов на искомую роль. Подумывал об Уильяме Коббетте[124], выращивавшем брюкву на Лонг-Айленде. Коббетт «откопал кости» Томаса Пейна[125], а вдруг Тому случится откопать для своей книги Коббетта. Может, Фанни Троллоп[126]? Эта «вульгарная напористая дамочка», как о ней отзывался Роберт Браунинг[127], с ее прогоревшим «Базаром» в Цинциннати, писала в стиле, превосходно поддающемся имитации. Она самовыражалась многословно, с оттенком снобизма, и результат выходил более забавный, нежели авторша того заслуживала. Или, скажем, Диккенс в «Американских заметках». Том помнил неспешное создание эффекта благоговейного романтического трепета при виде Ниагарского водопада…

Стилизация станет его методом; Том заговорит голосами других.

Он почти слышал их у себя в голове: миссис Троллоп в фуд-корте, Коббетта на фондовой бирже, Диккенса, одетого в сюртук и краги, на подъемнике в Сноквалми. Вот кто будет героями Тома. Он попробует призвать энергичность и заносчивость Англии девятнадцатого столетия, чтобы в какой-то мере уловить и передать энергичность и заносчивость Америки в последние дни столетия двадцатого.

Том закурил новую сигарету. Идея была бесформенна и не выверена, однако чувствовалось: это donée[128], так долго ускользавшая от него. «Тоннели» и «Немногие» начинались и с меньшего. По крайней мере теперь он спокойно может таскать кипы книжек из библиотеки. Надо почитать и менее известных англичан, побывавших в США, — капитана Бэзила Холла[129], например. И капитана Марриэта[130]. Должно быть, есть многие, о ком он и не слышал. Прочитать бы их всех. Прежде чем Том сможет начать работу над книгой, ему самому придется стать туристом — посетителем викторианских литературных достопримечательностей.

Внезапно перед его мысленным взором возникла длинная комната очень привлекательного вида: ряды книг на полках, высокие окна, кожаные кресла — огромные, глубокие; аромат цветов, в камине пылают дрова. Том поживет здесь ближайшие несколько месяцев, прекрасно устроившись в просторном помещении, подумывая и о более длительном пребывании. Наверное, пришло избавление от невзгод последних недель. Здесь можно быть счастливым, это точно.

Улыбаясь своему везению, Том остановился и щелчком сбросил окурок в Топь. Когда окурок коснулся ее поверхности, коричневая вода забурлила, будто бы из нее выскакивало что-то, потом раздался всплеск, как от брошенного камня. Несколько секунд виднелась воронка на том месте, где появилась рыба — да и рыба ли вообще? Окурок исчез.

Не в силах поверить увиденному, Том отделил фильтр еще от одной сигареты и с надеждой запустил ее в речку. Эта, подергиваясь, медленно поплыла по течению, пока не скрылась из виду. Но все же его взору на короткий миг успел предстать Левиафан!

Солнце уже садилось; резко, до дрожи похолодало, и Том свернул с тропы в поисках заведения — очередного из Яновых своеобразных пабов. Залпом проглотил виски «Гленфиддич» с водой («Безо льда!»), выкурил две сигареты и попросил бармена вызвать такси. Потом ехал назад к своей машине, глядел на темный пейзаж и грезил о книге. В названии должно как-нибудь фигурировать слово «зеленый»: зелены неопытные новички, американские деньги зеленого цвета, зелень упоминается в пословице «Трава всегда зеленее…»[131] «Зелень»? «Вся эта зелень» или просто «Зелень»?

В тот вечер основным сюжетом «Новостей из первых рук» на канале «KIRO 7» стало распоряжение мэра Сиэтла, господина Шелла, об отмене городских празднеств в честь прихода нового тысячелетия. По тону репортажа можно было решить, что откладывается наступление самого Миллениума. Мэр до сих пор держался немного неуверенно после сокрушительного поражения в инциденте с демонстрациями против ВТО. Он похлопал глазами и сказал журналистам, мол, риск террористического акта в Центре города и в башне Спейс-нидл слишком велик, его нельзя снимать со счетов. «Это не обычные будни, — говорил мэр. — Мы не хотим рисковать общественным спокойствием. Мы стремимся к спокойному и безопасному для каждой семьи переходу в новый век. Надежнее проявить благоразумие». Всякие умники из полуночников, любящих побродить в Сети, прицепятся к последним словам, о чем мэр, по-видимому, знал. Он, со своим висячим носом и мешками под глазами, имел вид человека, твердо вознамерившегося сделаться посмешищем национального масштаба.

Далее говорили о поисках очередного пропавшего ребенка. Дети на окраинах города исчезали часто, как кошки, и кадры, которые демонстрировали соседей, прочесывающих лес, и водолазов, ныряющих в пруды, регулярно появлялись в местных новостях. Поэтому Том почти не прислушивался к сюжету, пока освещаемый прожекторами корреспондент, передававший с места происшествия, не произнес: «Дорога вдоль Саммамишской Топи». На экране возникла фотография маленькой девочки: Хэйли Топольски, шесть лет. Широко улыбается щербатым ротиком. Голос за кадром сообщил, что Хэйли и ее брат Тэйлор, восьми лет, играли в прятки у воды под присмотром четырнадцатилетней сестры, Мэдди. Хэйли пряталась. После более чем получасового отсутствия девочки Мэдди подняла тревогу. В департаменте шерифа округа Кинг составлен фоторобот «лица, представляющего интерес» для следствия по данному делу.

В отличие от привычных рисунков, изображающих Человека-в-Розыске, этот был портретом монстра. Из толстых, вздутых губ свисает сигарета. Волосы, торчащие над массивным выпуклым лбом существа, напоминают разоренное гнездо цапли. Круглые черные глаза запали, косматые брови срослись. Первая мимолетная мысль, мелькнувшая у Тома: художник, наверное, срисовал Великана с иллюстраций к «Джеку и бобовому стеблю» издания прошлого века, а потом добавил сюда некоторые черты Человека-Волка, Годзиллы и Кинг-Конга. Затем Том понял: набросок — это чудовищная карикатура на него самого.

«Внешность соответствует следующему описанию: белый, рост от пяти футов девяти до пяти футов десяти дюймов, волосы седые, мелко вьются, вес — около 220 фунтов».

Пошли новости с места другого преступления, но Том продолжал видеть на экране свое собственное лицо, отталкивающее, абсурдно искаженное. Он схватил пульт и стал щелкать по всем каналам в надежде, что еще раз мелькнет губастый зверюга. На «КОМО» хриплоголосый задиристый типчик сплавлял народу подержанные фургоны; на «KING» Пол Шелл снова отменял приход нового тысячелетия; на кабельном канале новостей комментатор горевал о последнем поражении «Морских ястребов». В душе Том не сомневался ни минуты. Эти волосы, этот яйцевидный череп, эта сигарета — определенно он. Кто-то совершил нелепую ошибку, надо бы их там поставить в известность.

Телефон в гостиной так и не оправился после эксперимента, во время которого Финн намазал кнопки с цифрами арахисовым маслом. Они прочно западали, стоило надавить хоть чуть-чуть сильнее обычного, вот и сейчас гудки пошли только с третьего набора номера 911. Они шли, и шли, и шли. Том возмущался: а может, он пытается сообщить о несчастном случае или о том, что в дом забрался грабитель? Наконец, очень нескоро — к тому времени грабитель наверняка пристрелил бы хозяина, — подошел оператор, принимающий срочные вызовы. В его голосе послышалось нетерпение еще до того, как Том успел изложить, в чем дело.

— Да, — сказал он, — добрый вечер. Скажите, могу ли я побеседовать с кем-нибудь из департамента шерифа округа Кинг?

Слова «Кинг», и «шериф», и «округ» Том произнес, будто говорил на языке урду или на санскрите, давая понять — по крайней мере, надеясь, что дает понять: он — гражданин, занимающий активную общественную позицию, однако не имеющий опыта непосредственного общения с полицией.

Звонок раздался издалека — словно птенец зачирикал, потом все ближе, пока Бет не проснулась окончательно, не вытащила из-под одеяла руку и не схватила трубку телефона, стоявшего на полу у кровати.

— Да?

— Бет!

— Дебра?

— Бет!

— Что?

— О боже мой, Бет, ты хочешь сказать — не смотрела новости?

Дежурный офицер в департаменте шерифа поблагодарил Тома за сотрудничество и за быстрый отклик. Попросил дважды продиктовать по буквам фамилию, назвать номер, с которого Том звонил — «Все правильно, совпадает», — и велел ожидать звонка завтра утром.

— Есть ли у вас рабочий телефон?

— Я работаю дома.

— С вами скорее всего будет говорить детектив Пол Нэйджел.

Том ухватился за услышанное имя. Оно придало его странной ночной беседе некую приятную обыденность.

— Понимаете, я даже не видел тех детей.

— Что ж, может, вы видели что-то еще. Незначительное для вас, но важное для следственной группы.

— А есть следственная группа?

— Ну, ведь не только одна эта девочка пропала в означенном районе.

Значит, серийный маньяк гуляет на свободе, а полиция только и может показать по ТВ какую-то идиотскую картинку. Немудрено, что большинство преступлений остаются нераскрытыми. А если бы тем ребенком был Финн? Том не положил, а бросил трубку в гнездо.

Он поднялся и успел выпить кофе задолго до телефонного звонка, раздавшегося в 8.30. Детектив Нэйджел держался, пожалуй, чересчур непринужденно.

— У меня с утра столько дел — черт ногу сломит. Вы бы видели, такая куча отчетов — и над каждым нужно посидеть… А это что было? Землетрясение у вас там, не иначе!

— Строители, — ответил Том.

— Все одно к одному. Я же говорю, накрылось утро. Как вам два тридцать дня — в ваш график вписывается?

Время тянулось еле-еле. Том через силу пробовал заинтересоваться строительством крыльца. Возводимый каркас из голых сосновых бревен напомнил о пробковых корпусах самолетиков, модели которых он мастерил в детстве у себя в спальне. Прилежно, часами — в руке ножик с выдвижным лезвием, к кончикам пальцев присох клей.

Чик сидел на корточках поперек узкой перекладины и осматривал алюминиевый уровень[132].

— Я думаю, площадку можно выкрасить в зеленый. Насыщенный темно-зеленый, — сказал Том.

— Вы его получить, — ответил подрядчик, не поднимая головы.

Строители работали над внутренней конструкцией крыльца. Один из мексиканцев, стоявший за деревянным каркасом, Хесус или Луис, уставился на Тома так внимательно, что тот почувствовал, как краснеет. После он целое утро во всем винил приступ паранойи, но воспоминание о досадном эпизоде то и дело возвращалось, и Том снова ощущал на себе до неприличия пристальный взгляд человека, постепенно узнающего известное лицо.

К зданию суда округа Кинг Том ехал сквозь сырую мглу, больше похожую на туман, чем на дождь. На перекрестке Третьей улицы с улицей Джеймс сомнительные типы в свитерах с капюшонами курили, стоя у края тротуара, и Том, которому надо было как-то убить двадцать с лишним минут, составил им компанию, обогатив криминальную атмосферу еще одной сиротливой струйкой дыма. Когда проходившая мимо женщина пробуравила его злобным взглядом, он затоптал каблуком сигарету и направился внутрь здания, всерьез опасаясь, что еще какой-нибудь незнакомец чего доброго набросится с кулаками.

На пропускном пункте вышла небольшая суматоха: заработала сигнализация. Раздался такой пронзительный, мерзкий вой, будто Том утаил в кармане брюк целый «узи». Извлекая на свет божий весь свой солидный запас ключей, он сообразил: в этом здании они будут смахивать на комплект отмычек. Охранник-латиноамериканец перебрал их, не спеша, досконально, и долго разглядывал огромный старый ключ с двумя бородками, отпиравший когда-то угольный склад в Илфорде. Страж показал связку коллеге женского пола, та раздраженно пожала плечами в адрес Тома и махнула рукой — проходите, мол.

Он назвал свою фамилию секретарше в приемной шерифа, получил отрывистое приказание сесть и ждать — детектив Нэйджел занят, говорит по телефону и никого не принимает. Узкий коридорчик чем-то напоминал приемную врача в какой-нибудь стране третьего мира, а именно — своим резким освещением, аляповатыми пластиковыми стульями и старым-престарым столиком, заваленным журналами. С обложки «Тайм» взирала вытянутая физиономия Джеффа Безоса, нареченного «Человеком Года».

Действуя исключительно ради секретарши, Том сделал вид, что устраивается поудобнее, нацепил очки для чтения с полукруглыми стеклами и якобы ушел с головой в журнал. «Джеффри Престон Безос, — читал Том, — разделил известный каждому опыт, впервые вступив в лабиринт соединенных между собой компьютеров, именуемый Мировой паутиной. Джеффри понял: именно здесь блестящее будущее розничной торговли». Том поднял голову и обнаружил: у суровой секретарши, если верить табличке на ее столике, необычная фамилия — Криминос.

Наконец освободился Пол Нэйджел. Детектив не стал подходить к Тому, однако кивнул в знак приветствия. Похожее выражение появлялось на лицах экспертов из «Антикварных гастролей», когда кто-нибудь приносил настоящую севрскую вазу или неизвестную доселе картину Джона Копли[133].

То был кивок оценщика, неожиданно распознавшего подлинный экспонат среди подделок.

— Томас, — сказал детектив, — идемте, я проведу вас.

Он двинулся вперед по коридору и спросил:

— Вы преподаете в университете?

— Да.

— Я, можно сказать, ваш студент. Посещаю курсы повышения квалификации — хожу на вечерние занятия посемейному праву.

— Я работаю в несколько другой сфере. Я писатель вообще-то.

— Да, и я тоже писатель в некотором роде.

Он указал на дверь своего кабинета, совершенно пустого, если не считать мигавшей под потолком лампочки и стола, усеянного клочками бумаги. Войдя вслед за Томом, Нэйджел взглянул на экран компьютера, щелкнул чем-то на телефоне, потом сказал:

— Да, день не задался. Раз уж вы преподаватель, я могу не канителиться и не зачитывать вам вслух… Вот, держите. Изучите внимательно сами и где сказано, поставьте автограф. Идет?

Так Том отказался от использования своего конституционного права, а Нэйджел тем временем заполнял какой-то из многочисленных бланков, конечно же, требовавший фиксации всевозможных подробностей.

Продолжая старательно выводить буквы и даже не поднимая головы, детектив спросил:

— Вы видели пропавшую девочку? Хэйли? По телевизору?

— Да, видел.

— Но вы не видели ее во время своей прогулки?

— Нет.

— Посмотрите.

С ловкостью карточного шулера Нэйджел метнул перед собой на стол с полдюжины снимков. Вот Хэйли, одетая как для похода в церковь и послушно улыбающаяся в объектив, позирует школьному фотографу; вот кадры со дня рождения — Хэйли среди своих маленьких друзей — обведена красным кружком; а вот смеющаяся Хэйли оседлала бронзового поросенка на ярмарке в «Пайк-плейс». До боли знакомые сюжеты, похожие фотографии хранятся и у Тома.

— У вас есть свои дети, Томас?

— Да, один. Мальчик. Ему четыре года и девять месяцев.

— А у меня двое, мальчик и девочка. Восемь лет и десять. Выходит, мы оба с вами отцы, оба беспокоимся, верно? Как зовут вашего сына?

— Финн.

— Ирландское имя?

— Моя супруга выросла в ирландской семье.

— Ладно. — Нэйджел откинулся на стуле и сцепил пальцы за головой (ее покрывал ежик темных волос). — Попробуем так. Снимки пусть лежат — может статься, они возьмут да и напомнят вам о чем-то существенном. Я хочу послушать про вашу прогулку. С самого начала. Не торопитесь. Мне надо знать абсолютно все.

Детектив задавал множество вопросов, подводил к ответам, и Тому потребовалось немало времени на изложение своего маршрута. Рассказ, если рассмотреть его в качестве повествования, катастрофически нуждался в теме, сюжете, ключевых событиях и развязке. Все держалось на восьми выкуренных Томом сигаретах — они по крайней мере худо-бедно устанавливали хронологические рамки событий того вечера. В остальном же история представляла собой нагромождение банальных случайностей. Том закончил тем, как на такси добирался до своей машины. «А потом я поехал домой». Произнеся это, он подумал: «Подобных глупостей мне еще не приходилось плести».

— Ладно, хорошо. Уже кое-что. А теперь… — Нэйджел полистал желтые линованные странички записной книжки. — Одиннадцать сорок. Вы, по вашим же словам, находитесь на Ботелл-вей. Продавец из магазинчика на автостоянке — индус, помните? — утверждает, будто вы были взвинчены и вели себя невежливо.

— Вы говорили с продавцом на автостоянке?

— «Дерганый… деньги еле сосчитал…», — прочитал детектив по своим записям. — Рассказывайте почему, Томас.

— Я незадолго до того мысленно ссорился с женой.

— Это мы проходили. Примерно пятьдесят минут спустя. Около половины первого, вы в гриль-баре «Трилистник». Бармен свидетельствует, что вы спросили пива, однако пить не стали, заказали чизбургер, но не притронулись к нему, потом зажгли сигарету, и ее не выкурили. Так с супругой и спорили, да?

— Нет, нет, тогда уже нет. Я… — Том усиленно пытался сохранить собственное достоинство в этой унизительной беседе. — Вообще-то чизбургеры там, наверное, самые отвратные на всем западе штата Вашингтон.

— И это мы тоже проходили. Некая картинка вырисовывается, Томас. Очень бы не хотелось мне переходить наличности, но обсудить положение вещей надо. Мы уже опросили немало людей, видевших вас во время той прогулки, и практически все сходятся водном. Согласно их показаниям, вы разговаривали сами с собой. Знаете, бормотали что-то себе под пос. Часто с вами такое бывает, Томас? Или опять будем валить на жену?

Том пришел в ужас.

— Я… не знаю, — пролепетал он. — Кажется, нет. Понимаете, я обдумывал будущую книгу и…

— Вы, значит, строчку придумаете и проговариваете ее вслух, чтобы прикинуть, как звучит?

— Ну да, вроде того.

— Да, я тоже так поступаю. Но не здесь, не в здании. — Нэйджел расхохотался. — Пенсии неохота лишиться. Ладно, поехали дальше. Редмондский бар, «У Вальдо». Натикало уже без четверти пять. Вы, по вашим рассказам, взяли скотча и воды, причем настоятельно просили лед в воду не класть. Бармен упомянул о вашем весьма приподнятом по неизвестной причине настроении, а также поведал, что вы с ним поговорили про «Сониксов»[134].

— Это он со мной говорил о «Сониксах».

— Бармен убежден — вы болельщик тот еще.

— Я просто поддакивал ему. Я ничего не смыслю в баскетболе, правил и тех не понимаю.

— Дело вот в чем, Томас. Парень из редмондского бара — человек веселый, контактный, с незнакомцами заговаривает, спортом интересуется. Совсем другое дело, нежели тип с Ботелл-вей в Вудинвилле, вам так не кажется?

— Да, точно… у меня как раз тогда появилась идея.

— Не поделитесь ли?

— Идея книги. И не думайте, тут совсем ни при чем… В общем, я думал о книге про британцев, побывавших в США в викторианскую эпоху.

Нэйджел удивленно заморгал, лицо его при тусклом свете лампочки казалось серым. Черепом детектива заинтересовался бы френолог: сквозь редеющие коротко остриженные волосы под кожей угадывались странные выпуклости и шишечки.

— Вот в чем нестыковка, Томас. Хочется вас исключить из списка подозреваемых, да только субъект вы слегка чудной. К тому же курите — еще один минус в данном случае. Я бы с радостью занимался другими делами, а не со всем этим возился, да и вы тоже. Но надо разобраться кое с чем еще…

Нэйджел положил на стол пластмассовую дощечку с зажимом.

— Здесь много всяких странностей, да только обратите внимание на черные крестики, обведенные кружками, — они изображают вас.

К дощечке прикреплялась некачественная ксерокопия карты местности. Саммамишская Топь идет через весь лист, сверху донизу. Тропа намечена зеленым фломастером, пунктиром. Участок длиной около двух миль обведен узким красным прямоугольником, скорее даже овалом. Маленькие крестики в кружочках сплошь усеяли карту. Рядом с каждым крестиком — циферки.

Наблюдая за Томом, Нэйджел сказал:

— Не смотрите, что их столько. Люди видели вас повсюду. К нам поступили звонки аж из Уэнатчи и Спокана. Приглядитесь к тем значкам, которые идут вдоль тропы.

Цифры располагались в беспорядке. Отслеживая свой маршрут, Том обнаружил 1007,1218,1615,1305,1150, 1702, 1350, 1600, 1425… Теперь все носят электронные часы, и время фиксируют с изощренной точностью, но в половине случаев оно указано ошибочно, а какие-то данные вообще из области фантастики. Тем не менее среди общей путаницы намечалась определенная система — в целом последовательность часов и минут совпадала с тем, что запомнил он сам.

— Сколько человек вам позвонило?

— Где-то около трехсот, по моим последним данным. Но это если считать соседей, университетских студентов и преподавателей.

Соседи? Студенты? — мелькнули вопросы в голове Тома. Ответы на них таятся словно за закрытой дверью, и лучше ее не открывать.

— А эта красная сосиска что означает?

— Промежуток времени, в который пропала девочка. С трех часов десяти минут до без десяти четыре. Я наметил временной отрезок в соответствии с моментами, показавшимися мне в вашей прогулке основными. Здесь вы со мной согласны, Томас?

— Да, вроде… Получается, где я отошел от туалета, там начало. Тут, по-моему, все верно. Погрешность минут в десять…

— В туалете кого-нибудь встретили?

— Я же вам сказал — я не заходил туда. Посидел снаружи на лавке, выкурил сигарету. Вторую сигарету.

— А теперь вот этот красный крест, посмотрите.

Крестик стоял в нескольких сотнях ярдов от Северо-Восточной магистрали № 124, пересекавшей Топь. Том помнил тот мост.

— Место исчезновения Хэйли?

— Да. Поняли, в чем у меня выходит нестыковка?

Крест помещался в самом центре сосиски.

— А кого вы там, говорите, не видели, Томас? — Детектив выложил на стол еще пару фотографий. — Забудем пока о Хэйли. Вот двое других детей. На Мэдди, девочке-подростке, были тогда розовые теплые брюки и короткая куртка. На Тэйлоре — синие джинсы и серебристый пуховик с капюшоном.

— Я их не видел.

— Они видели вас.

— Видели до… или после?

— Около половины четвертого. Мэдди уже начала беспокоиться.

Том поглядел на карту и на снимки. В памяти шевельнулась лишь миссис Троллоп со своими наполеоновскими планами относительно зарабатывания денег в Цинциннати в 1928-м. Это он помнил четко, а Мэдди с мальчиком совершенно не отпечатались в памяти.

— Мне жаль, но я их просто не заметил. Я думал о другом…

— Ладно. Еще разок. Я хочу, чтобы вы меня провели по отрезку от туалета до южной оконечности моста.

Том очень старался, однако мог сказать не больше, чем в первый раз. Он описал, как остановился понаблюдать за краснохвостым канюком. Перед глазами до сих пор стояли подрагивающие в вышине крылья птицы, замершей в небесах, неподвижной, словно воздушный змей на туго натянутой нити.

— Да, вы говорили. И я люблю посмотреть на птичек.

— А вы не думали, может быть, это медведь утащил девочку? Или пума?

— Нет. Мы бы обнаружили останки. — Нэйджел воззрился на голую стену кабинета так, будто на ее месте было окно, из которого открывался вид на море или на луга. — Хэйли — уже третий пропавший в этом районе ребенок. Исчезают только девочки. Прошлой весной тело одной из них нашли около Сэнд-пойнт в Айдахо. Другая — до сих пор не обнаружена. Сюда обратимся, Томас, — сказал детектив и, перегнувшись через стол, раздраженно ткнул пальцем в карту.

— В общем, прошло около десяти минут, значит, скажем… э-э… в четверти мили отсюда я остановился и закурил новую сигарету. Четвертую по счету.

Взгляд Нэйджела не выражал одобрения. Том объяснил, что некоторое время он стоял и наблюдал за течением реки.

— Понимаете, именно в тот момент у меня выкристаллизовалась идея книги, ну, то есть я вам расскажу сейчас, и мы тогда сможем…

— Вы мост видели с места, где стояли?

— Я не знаю. Я смотрел на воду. Я думал. Когда мысленно проживаешь некие события, внешний мир вроде совсем исчезает, понимаете?

— Так, значит, вы и не могли ничего увидеть, вроде как слепота на вас напала. Правильно я понял?

— Нет, все не совсем так — у меня просто крайне сузилось поле зрения. К примеру… Нет, прошу прощения, это совсем не относится к делу.

— В моей работе не относящегося к делу не бывает.

И Томас рассказал — с большим красноречием, нежели ему удавалось выжать из себя до сих пор.

Нэйджел выслушал его без улыбки, и финал истории встретил молча, недовольно барабаня пальцами по столу.

— Сигарету рыба съела.

— Да.

— Знаете что, Томас? Люди, до такой степени погруженные в себя, мне, кажется, еще не попадались.

— Примерно то же самое говорит и моя жена.

Том тихонько засмеялся — примирительно, желая разрядить ситуацию.

— Сообщите супруге — я полностью на ее стороне. — Судя по тону, детектив не шутил.

Подперев подбородок рукой, он продолжал, устало и монотонно:

— Я против вашего вовлечения в расследование, Томас. Свидетель из вас никакой, и самого преступления вы не совершали. Беда в одном: я не вижу, как снять с вас подозрение, по крайней мере сейчас.

— Может быть, мне следует сдать кровь? Или пусть меня проверят на детекторе лжи?..

— И что это даст?

— Не знаю. Я просто думал — так делается в подобных случаях…

Нэйджел взглянул в воображаемое окно.

— Вы ни черта не запомнили. А другие люди только вас и запомнили. Все сводится, в конце концов, к одному. — Он собрал фотографии и спрятал их в ящик стола. — Вероятность вашей причастности такова, что следственная группа будет требовать повторной беседы с вами.

— Да, разумеется, когда скажете.

— У вас нет гражданства.

— У меня британское гражданство.

— Значит, паспорт вы должны иметь при себе.

— Да, он у меня есть.

— Планируете куда-нибудь выезжать?

— Нет.

Они вышли в коридор, и Нэйджел положил руку Тому на плечо, чем немало его удивил.

— Я был с вами резковат, извините. День сегодня тяжелый.

— От меня вам никакой пользы, мне так жаль. Почему же, черт возьми, я оказался таким ненаблюдательным!..

В фойе детектив вручил Тому свою визитку.

— Надумаете уехать из города, не важно зачем, — звоните мне. Всплывет у вас хоть какая-нибудь мелочь — тоже звоните. Никогда не знаешь наверняка — а может, память к вам и вернется. Начнете вспоминать, что видели, — очень себе поможете, Томас. Через пару ли дней, через неделю ли, но мы с вами свяжемся.

Он протянул руку, улыбаясь устало и вымученно.

— Я хотел спросить, — сказал Том, — а что вы пишете?

— Киносценарии, — сварливо ответил Нэйджел, пресекая дальнейшие расспросы.

Том вернулся домой, и еще пятнадцать минут оставалось в запасе перед тем, как ехать в «Стебелек» за Финном. «Одно непрочитанное сообщение» в электронном почтовом ящике оказалось письмом от Бет:

До встр.? От одной коротенькой фразы Том вздрогнул и вообще счел сам тон письма подозрительным. Бет никогда раньше не писала «севодня». Словами из одних заглавных букв и восклицательными знаками она тоже не злоупотребляла. Неспроста эта оживленная болтовня, и очень Том сомневался, что жена хочет уберечь его от неловкости и только поэтому решила перехватить Финна.

Том рассчитывал, сын поможет ему уберечься от безумия. Он испытывал необходимость приготовить ребенку макароны с подливой, растянуться рядом на полу и вместе смотреть «Охотника на крокодилов» или «Планету животных» и слушать прибаутки Финна про «тук-тук!». Хотелось искупать мальчика, рассказать ему сказку на ночь, полежать с ним перед сном.

Том набрал номер рабочего телефона Бет, услышал автоответчик. Подумал было отправиться в «Стебелек» и опередить ее, по не хватило мужества — с такой пугающей ясностью представилась вспышка супружеского конфликта на глазах у воспитателей, детей и их родителей. Все они встанут на сторону Бет.

Без Финна процесс приготовления макарон и подливы казался невыносимым, и Том кое-как состряпал на ужин никудышный омлет по-испански. Кусочки яйца подгорели, кусочки картофеля, наоборот, остались сырыми и напоминали редис. Пока Том через силу ел, и тут возникла новая мысль. Полицейские, наверное, захотят обыскать дом. Так всегда делается. Об этом в первую очередь пишут в газетах. «Полиция произвела обыск жилища…» Если они заявятся в дом, то обнаружат Чика с мексиканцами. А если обнаружат Чика с мексиканцами, ответственность ляжет на него, Тома. Еще Бет говорила: «Помнишь Зои Баярд». Он окажется — какой там есть юридический термин — «соучастником постфактум». Могут и депортировать за сокрытие нелегалов, и не просто могут, а депортируют.

Том представил: под конвоем его заталкивают в самолет, вылетающий рейсом «Бритиш Эйрвейз», Финн рыдает в отдалении, а громилы-охранники не пускают ребенка к отцу. Том подумал: неразумно так паниковать. Но чем больше он размышлял, тем больше собственные страхи представлялись ему неким предвидением, даже делавшим картину возможных бед менее ужасной. Впрочем, есть еще время действовать — а ничего другого и не остается.

Только после двух выкуренных сигарет у Тома хватило духу спуститься в подвал к Чику.

— Пива хотеть? — Подрядчик открыл дверцу своего новенького холодильника, демонстрируя освещенные лампочкой полки, заставленные нехитрыми припасами.

— Нет, спасибо, сейчас не буду. Послушай, знаю, жутко неудобно получается, но тут наметилась одна проблемка. Понимаешь, полиция может приехать.

— Полиция? Вы звать полиция? — Лицо Чика начало мрачнеть и приобретать крайне неприятное выражение.

— Нет, нет, я не звать… — Том почувствовал, как сам переходит на ломаный язык, и ему тут же захотелось взять обратно повисшие в воздухе слова. — Это только… Ну, понимаешь, они могут здесь появиться. Чтобы со мной поговорить. А если ты будешь находиться здесь, и мексиканцы, то я подумал… Совсем было бы другое дело, имей ты гражданство или… грин-кард, вид на жительство…

— У меня водительские права, — отрезал Чик так, будто пригрозил: «У меня пушка».

— Да, но тебе, наверное, нужен именно вид на жительство, согласен? Просто не хочу втягивать тебя в неприятности, только и всего. Через пару дней дело уладится. И потом…

— Хесус говорить, он вас видеть по телику. Я ему сказать — нет. Парень-то тупой как пробка.

— Вышла дурацкая путаница. Полицейские пытаются разобраться. Но следующие дня два вам бы лучше тут не появляться. Извини.

— Он сказать, вы вляпаться по-крупному, — нахмурившись и ссутулив плечи, Чик угрюмо оглядел обстановку своего убежища.

— Он ошибается. Это все сплошная неправда. Вот он-то и вляпается, если полиция увидит, как он тут вкалывает. — Тому вдруг захотелось наказать Хесуса.

— Мексиканцы говорить, полиция бояться нечего. Только Иммиграционная служба.

— А мне так не кажется. Раз вы, ребята, без документов, отвечать придется мне, правильно? Тогда я в самом деле вляпаюсь.

— Крыльцо не готов еще. Нужен отделка. Сегодня краска достать, темно-зеленый, как вы сказать.

— Прекрасно. Слушай, я вам предлагаю всего лишь отложить работу, ну, вот только завтра и послезавтра повременить. Я, конечно же, хочу, чтобы вы вернулись потом, — обратился Том к телевизору, к стопке одежды на диване, к холодильнику и половичкам.

Аккуратное прямоугольное пространство, с которого подрядчик убрал всевозможный хранившийся в подвале хлам, смотрелось куда уютнее беллтаунской квартиры. Чик штудировал Доктора Сьюсса[135] и пил «Севен Ап». На телевизоре лежал уровень, сам телевизор помещался на подставке, чья единственная ножка была не просто вкопана в землю, а укреплена на дощечке. Том и в мыслях не имел выставлять человека из обжитого помещения, и ему неожиданно стало стыдно.

— Извини меня.

Китаец пожал плечами.

— Так неприятно тебе сообщать с бухты-барахты…

Чик глядел на Тома из-под распухших фиолетовых век, почти полностью скрывавших глаза, и на лице подрядчика застыло неподдельное горе.

— Послушай, как только все наладится, я сразу же позвоню. На твой пейджер…

— Может быть, — ответил Чик и принялся сворачивать спальный мешок.

Бет читала:

«Зимняя ловля стальноголового лосося — те же занятия сексом. Бывают дни, когда хочешь просто завалиться и уснуть, но порой это самая притягательная и захватывающая штука».

Дебра взялась выполнять работу журналиста, ведущего в «Oroonoko.com» раздел для рыболовов, и всю ее квартирку загромождали недавно купленные за счет организации принадлежности: ядовито-зеленые болотные сапоги, в которых Финн шлепал по комнате, гоняясь с рыболовным сачком за воображаемыми бабочками; удочка и коробка ярких мушек — трогать их Финну запрещалось. А сейчас он свернулся клубочком под клетчатым пледом, поглощенный электронной игрой. С кресла доносилось тоненькое механическое щелканье и попискивание — мальчик сражался с полчищами инопланетных захватчиков.

— Не знаю, — сказала Бет, — прямо не знаю.

— Насчет моего материала? — спросила Дебра, и лицо ее сразу стало встревоженным.

— Нет, прости, я еще не дочитала. Начало очень сильное, по-моему.

— Думаешь, ничего? А выходил ведь сущий кошмар.

— Нет, очень забавно, правда. Дай-ка я закончу…

«Я взяла грузило № 10 (а с забрасыванием удочки у меня дело обстоит очень неважно, учтите). Насадила на крючок диковинную мушку, и вот какой неудачей окончилась моя вторая попытка что-нибудь поймать в том прудике, заросшем ольхой: удочку-то я закинула, но моя наживка (единственная — вы, думаю, догадались) застряла в ветвях дерева. Снова лезу в коробочку с мушками! На глаза попадается зеленая нахлыстовая приманка (зеленая у нее, насколько можно судить, только маленькая верхняя часть, а сама она вообще-то ярко-желтая)…»

Дальнейшие неудачи и промахи на 1000 слов, и Дебра наконец выловила свою рыбешку.

— Читается превосходно, — сказала Бет. — Может, только с вводными предложениями перебор. Мне кажется, одно-два можно опустить. Единственное… Вот читаешь, и хочется чуточку побольше узнать о реке, ну, там про цвет воды и прочее, понимаешь?

— Ага, природа. Никогда я не умела изображать всякие красоты. Вот писать про людей и всякие их перипетии — это мое. А тебе понравился абзац про рыбу, которая переливалась веселыми искорками, как серебряное блюдо?

— Образ притягательный.

— «Переливалась веселыми искорками» — над этой фразой пришлось попотеть.

— Как же иначе. Понимаю.

Бет заговорила о Томе, осторожными полунамеками, ведь в комнате сидел Финн.

— Разумеется, я думаю — нет. Конечно, нет. Это немыслимо. Но…

— Ты не думаешь, что это он, хотя и не знаешь точно, что не он. Ты не совсем уверена, так?

— Может, и так. Возможно.

— Очень похоже на нас с Джоэлом — не-знание.

— Он не мог совершить подобное.

— Сколько раз я говорила то же самое о Джоэле.

— У него совсем другая внутренняя программа. И преступных в нем наклонностей нет.

— Тед Банди[136] работал на телефоне доверия в «Самаритянах»[137]. Все считали его самым добрым и понимающим малым. Пока не нашли трупы тех женщин на Тэйлор-маунтин.

— Тома в подобных вещах просто нельзя заподозрить. Он слишком сосредоточен на собственной персоне.

— А вот Джоэл, он там…

— Что?

— Он сотрудничал в «Самаритянах», — произнесла Дебра таким тоном, будто сообщала о совершенном мужем убийстве.

— Я очень беспокоюсь насчет… — Тут Бет кивнула в сторону гудящего и попискивающего комочка в кресле. — Разумеется, с’est ires important pour le garc&on de voir son pure — tu comprends?[138]

— Извини, не парлекаю. Я ж из Рапид-Сити, из Южной Дакоты, забыла?

И Бет зашептала:

— Финну… важно… видеться… с отцом…

— Поняла, — ответила Дебра.

— Сегодня я беседовала с врачом. С психологом, — вполголоса добавила Бет. — Не знаю, следует ли мне все принимать всерьез, но у нее большие опасения по поводу этого героя, про которого… мой бывший муженек… рассказывает ребенку — вроде как сказки на ночь. Его зовут… — Она бросила быстрый взгляд на Финна, потом написала «Мистер Гадкер» под Дебриной рыболовной статьей и протянула журнал подруге.

— Мистер Гадкер? — переспросила та и зажала рот рукой. — Ой, извини.

— Мистер Гадкер! — Из-под пледа показалась голова мальчика. — Он здоровский!

— Финик, я просто рассказывала…

— Знаете что? Он ходит во всем черном. В черной шляпе, и в черном пиджаке, и в черных брюках, и у него еще электрический галстук-бабочка! А в кармане выключатель, чтоб галстук запускать. Щелк — и бабочка вертится! Мистер Гадкер гуляет по всему Сиэтлу и делает гадости.

— Очень интересно, малыш.

— А еще ведьма Мойра! Она подружка мистера Гадкера. Летает по небу на волшебном пылесосе и помогает Гадкеру в его гадостях.

— Просто класс, — сказала Дебра.

— Да, они — это класс. Самые классные люди. Настоящие гадостники. — Финн натянул одеяло на голову и возобновил электронную баталию, но вскоре опять высунулся. — Мам, а ты можешь меня вечером к папе отвезти, пожалуйста?

— Нет, Финик. Мы ведь уже решили. И я тебе сказала — может быть, завтра.

— Расскажешь мне про мистера Гадкера?

— Финн, я не умею.

— Это легко. Начинается так: «По своему обыкновению…»

— Ты лучше поиграй еще, малыш.

— Извини, я ему напомнила… — сказала Дебра.

— Откуда тебе было знать, что так выйдет.

Через несколько минут Бет с Финном отправились к себе на одиннадцатый этаж. Когда они стояли в дверях, Дебра сообщила:

— Для моего следующего материала я собираюсь взять несколько выходных и слетать в Новый Орлеан — в озере поудить рыбку под названием «красный барабанщик». Хочешь со мной?

— Я бы с удовольствием, но тогда меня выкинут с работы. В марте открывается наш филиал в Чикаго, и у нас все просто с ума посходили.

Немного позже Бет перезвонила. Финн уснул, и можно было говорить, не опасаясь, что ребенок услышит. Дебра считала мистера Гадкера, несомненно, очень дурным знаком. Настоящее безумие оставлять ребенка одного на всю ночь с «таким отцом». Пусть Том видится с Финном здесь, в квартире, «но только в твоем присутствии», — уточнила Дебра. Чутье подсказывало Бет, и подруга, и Карен Юсбио слишком преувеличивают угрозу, однако сама она, к сожалению, осталась по отношению к ним в меньшинстве.

Возникло искушение звякнуть Тому, но Бет сначала заварила себе кружку ромашкового чая, а потом женщину стало ужасно клонить ко сну, и какие уж тут шахматные ходы и фехтовальные выпады, неизбежные в любом разговоре с бывшим мужем. Он все же привиделся ей той ночью, и во сне не был ни злодеем, ни преступником.

Том услышал резкое сварливое карканье ворон — кажется, впервые за целую вечность. В отсутствие Чика и всей бригады в доме воцарилась печальная тишина. Том улавливал какой-то еще едва различимый звук и далеко не сразу понял: это тук-тук-тук — его собственное сердце.

Он спустился в подвал. Чик унес все свои пожитки, прихватив старый диван, и только по притоптанной земле около печки можно было определить: раньше здесь находился человек. Подрядчик испарился столь явно и окончательно, что возникал огромный соблазн усомниться в его существовании, если бы не сооруженные из чего попало строительные леса с западной стороны дома и недостроенное крыльцо, заклеенное теперь крест-накрест красной клейкой лентой, дабы заставить невнимательных гостей поостеречься. Том с теплотой вспомнил вчерашние крики, визг пил и стук молотков — теперь бы он отдал многое, пусть только все вернется.

Резкий телефонный звонок позвал его наверх.

— Алло?

Мужской голос на другом конце провода: пожилой, сипловатый, слабенький.

— Хотел бы с вами обсудить то да се, если позволите, — начал голос вполне дружелюбно. — Ты, жид-извращенец, убийца… — Дальнейшее удалось разобрать лишь частично, но суть сказанного заключалась в следующем: Том — живое доказательство страшной правды, заключенной в «Протоколах сионских мудрецов»[139].

Он бросил трубку. Подумал: «Наверняка из-за моей шевелюры». Кто этот съехавший с катушек старый дурак? Сосед? Какой-нибудь выживший из ума заслуженный университетский профессор в отставке или покупатель, ежедневно отоваривающийся в магазине «У Кена», как и Том? Ему вспомнился желтый, высохший, шаркающий ногами чудак — часто приходилось стоять за ним в очереди в кассу, а брал старикашка всегда кошачий корм в баночках и замороженные полуфабрикаты из индейки. Неужели он? Голос очень похожий. И если ненормальный субъект знает телефон Тома, то ему наверняка и адрес известен. В стране, где за любым оригиналом не заржавеет довести свое мнение до сведения окружающих, пальнув несколько раз из полуавтоматического ружья, вполне резонно опасаться даже последнего скрюченного подагрика. Он может заявиться в гости и с кислородной маской, оставаясь, однако, способным на убийство.

Когда десять минут спустя телефон зазвонил вновь, Том дождался, пока заработает автоответчик. В микрофон заговорили тягуче, с оксфордско-кембриджским акцентом:

— Ах, Том. Только хотел узнать, жив ли ты там вообще, — произнесли медленно, с настораживающим участием.

— Дэвид, это я, я слушаю. Сейчас выключу…

— О, живой человеческий голос, чудно. Как поживаешь? Продвигается ли книга? Не прервал я тебя на середине предложения, нет? Как Бетси? Как сынишка?

Отдав дань вежливости, Скотт-Райс перешел к делу. Автор «от души надеялся», что Вашингтонский университет изыщет возможность выплатить ему авансом 15 000 долларов из его гонорара плюс цена авиаперелета, а билет на самолет он бы предпочел приобрести в Лондоне самостоятельно. Уже более месяца не было вестей от Шивы Рэя, понял вдруг Том, выслушивая все эти требования. Скотт-Райсу он сказал: наверное, остаются последние проволочки с документами и нужно увязать какую-нибудь мелочь. Том пообещал черкнуть пару строк заведующему кафедрой и выяснить положение дел.

— За последнее буду оченно благодарен, — отвечал Скотт-Райс. — Честно говоря, я испытываю некоторые затруднения. Ребята из Управления по налоговым сборам… они действуют до смешного необоснованно. Мой бухгалтер считает, пора бросить собакам кость — так, кажется, говорится. Но меня беспокоит вопрос, где бы еще эту кость взять. Косточка-то ведь ничего себе: двадцать пять штук. А если твои коллеги выложат пятнадцать тысяч зелененьких к двадцатому января, я думаю, удастся наскрести нужную сумму…

— Не сказать за начальство кафедры, однако возможность хотя бы что-то к тому времени тебе выплатить уже будет настоящим чудом.

— Упоминалось слово на букву «б»…

— Что упоминалось?

— Банкротство. — Скотт-Райс произнес раздельно, в три слога.

— Господи, неужели так плохо?

— Плохо? Пользоваться банковским счетом нельзя. Кредиткой — тоже нельзя. Постоянно расплачивайся наличными. Хуже и не придумаешь.

На мгновение детектив Нэйджел и пропавшая девочка выскочили у Тома из головы, и его согрел слабый огонек злорадства.

— И знают уже очень многие… отсюда общественное порицание. Я же говорю, все настолько серьезно, насколько вообще возможно.

Ясно, обсуждать со Скотт-Райсом свои трудности не имеет смысла: по сравнению с необходимостью платить наличными то, что сейчас переживает Том, и трудностями не назовешь.

— Теперь ты понимаешь, почему я на тебя рассчитываю.

— Конечно, я сделаю все от меня зависящее, но…

— Просто не забывай: я на грани полного краха. То есть совсем как в том проклятом романе у Диккенса, ты знаешь, о чем я. Маршалси.

— «Крошка Доррит».

— Да. И где она, черт возьми, когда ее так не хватает? Мне сейчас совершенно необходима любящая дочурка с двадцатью пятью тысячами наличкой.

Чем больше Скотт-Райс придавал своим финансовым проблемам оттенок легкой комедии, тем больше Тому хотелось поделиться с незадачливым романистом хотя бы некоторыми собственными бедами. Но он знал Скотт-Райса. До него не достучишься. Еще мелькнула мысль о солидном банковском счете, о непрерывно преумножающихся опционах Бет, которая уже — Том испытывал сильное подозрение — стала новоиспеченной миллионершей. Только деньги бы к ним не вернулись в случае чего. Ни к кому из людей, дававших Скотт-Райсу взаймы, не возвращалось ни цента.

— Эгей! Должен сказать, что не представляю жизни без моего покладистого друга.

— Ты не можешь попросить издателя выручить тебя?

— Не говори со мной о треклятых издателях. Теперь ими командуют гады-бухгалтеры, а они мерзкие, не лучше налоговиков. Еще и хуже. Слышал, эти фашисты вышвырнули бедного старину Терри?

— Нет, я не…

— Да, представь себе. Дали ему пинка. И сейчас я вынужден иметь дело с кошмарным прыщавым юнцом. На мальчика-курьера похож. Зовут Кевином. Кевин! Ты только подумай!..

— Надо бы позвонить ему…

— Ох, удовольствия не получишь никакого, точно говорю. Как думаешь, что он читает? Комиксы, не иначе. Комиксы, слюнявые журнальчики… и балансовые отчеты.

— Я имею в виду не Кевину, а Терри позвонить.

— Ах, Терри. Да, думаю, не помешало бы. Да вот с моими проблемами… — Дэвид преувеличенно драматично вздохнул. — Народ в Лондоне озверел. Жестокие времена настали. Все по Гоббсу[140]. Людей убивают на улице из-за мобильных телефонов. Автомобили угоняют среди бела дня. Я жду не дождусь, прямо сил нет, когда же сбегу в штат Вашингтон и устрою себе отдых от этой безумной жизни. Горы. Вода. Сосны. Маленькие устрички… Как же я завидую вашим тишине и покою! — Он потянул носом, будто вдыхал через телефонную трубку воздух Сиэтла, подобно знатоку вин, наслаждающемуся редким букетом. — Боже мой!

Скотт-Райс наконец распрощался, а в ушах у Тома звучали его последние слова: «На грани полного краха!»

«Тяжелейшие жизненные испытания, — читал Том, — нельзя встречать в одиночку». Данное утверждение вполне отражало чувства, которые он испытывал, листая справочник «Желтые страницы». Раздел «Юридические услуги» растянулся чуть ли не на сотню листов, адвокаты расхваливали качество оказываемых услуг, как торговцы на рынке — свой товар.

Моя фамилия Беннетт. Я юрист. Со мной вы избежите тюрьмы.

На карту поставлено ваше будущее? Моя задача — защита прав обвиняемых.

Если у вас неприятности, то вам нужна решительная, действенная защита.

Не следует теряться в лабиринте законодательства!

Мы будем бороться за вас!

Решительно, Профессионально, Достойно.

Если клиент находится под арестом, оплата звонка производится им самим.

В случае содержания под стражей консультация проводится на месте.

Рекламодатели перечисляли разнообразнейшие преступления, составлявшие сферу их специализации: от нарушения правил дорожного движения до тяжких убийств, подлежащих высшей мере наказания. Однако пребывание в положении лица, представляющего интерес для следствия, не упоминалось. Очевидно, никто еще не монополизировал рынок услуг, касающихся помощи жертвам ошибочного опознания. В конце концов Том позвонил Хэмишу Мактюрку из фирмы «Девитт, Олмстед, Грабовски, Лy и Мактюрк» в надежде, что Хэмиш окажется эмигрантом-шотландцем, с которым можно будет поговорить на его языке.

В голосе, раздавшемся в трубке, ничего шотландского не прозвучало. Адвокат скорее всего принадлежал к ветви клана Мактюрков, покинувшей Северное нагорье еще в эпоху очистки земель[141]. Юрист тем не менее слышал о Томе Дженвее и, что намного важнее, выслушал последнего.

— Черт возьми! — воскликнул Мактюрк. — Эй, Фил, знаешь, с кем я говорю? С Томом Дженвеем. Да, с автором и ведущим тех самых репортажей на Национальном радио.

И уже обращаясь к телефонному собеседнику, пояснил:

— Фил тоже ваш поклонник. Наш офис без радио жить не может. В прошлую кампанию по привлечению инвестиций мы пожертвовали тысячу долларов радиостанции «KUOW».

— Рад слышать.

— Готов поспорить, вы благодаря радио и узнали о нашей фирме, нет? Мы спонсоры, и нам приятно чувствовать себя столпами аудитории государственного радио, то есть поддерживать качественные выступления, которые так замечательно удаются вам, Том. А… если не трудно, скажите какое-нибудь слово с буквой «р», я вас прошу.

— Барракуда, — сказал Том. — Грейпфрут. Банкрот. Арест.

— Этот голос я узнаю где угодно. Фил, постой, не уходи. Сейчас громкую связь включу. Ты вслушайся — что за «р»! Ваш радиоавтограф, верно, Том? Нет, ну какое «р»! Потрясающе!

— Дело вот в чем: я столкнулся с небольшой проблемой.

— Слышал? «Пр-р-роблемой»! Том, вы чудо. Простите, я все потешаюсь, но у вас же с чувством юмора полный порядок. Умеете насмешить. Про интернет-компании, помните, недавно говорили? Они получают солнечный свет из капусты? Я долго ходил и цитировал. Сравнение — высокий класс, Том.

— Из огурцов. Извлечение солнечных лучей из огурцов. Это цитата…

— Точнее и не скажешь. Никто еще лучше вас не припечатывал новые коммерческие штучки. Очень бы хотел иметь запись той передачи. Ага, до встречи, Фил. Том, Фил передает вам привет. Так о чем вы там начали говорить?

Через две минуты Мактюрк провозгласил, что Тому сегодня везет — у служителя закона выдался свободный обеденный перерыв. Не прошло и часа, как адвокат и клиент встретились в холле клуба «Рейнир» на Четвертой улице. Юрист оказался примерно одного возраста с Томом, маленьким, лысым, курносым и похожим на бывшего боксера полусреднего веса. От его костюма в мелкую черно-белую клетку, явно тесного в талии, рябило в глазах. Все же здороваясь с Мактюрком за руку, Том остро ощутил поношенность своего пиджака и настоятельную потребность в галстуке. Галстук законника украшала целая флотилия крошечных парусников, несущихся под радужными треугольничками парусов.

— Боюсь, я не совсем при параде, — заметил Том.

— Ну-у, это ваша привилегия, ведь вы представитель богемы.

Когда они поднимались по лестнице, Хэмиш Мактюрк кивнул на обширное полотно в мрачных тонах, изображавшее вырубку и явно навеянное фотографиями печальных пейзажей Ипра и Пашендайля.

— Кен Каллаган, автор картины, спал с Мэри Маккарти, в ту пору еще школьницей. А ее работы отлично знали в Сиэтле, хотя сама она не местная.

Видимо, Мактюрк считал, что приводит пример богемного поведения, допустимого в его городе, не стесненном предрассудками.

Они устроились на мягких стульях с высокими спинками за большим столом у окна, в ресторане на третьем этаже. Тут Том заговорил о факте своего допроса в полиции, но Мактюрк сделал широкий жест над льняной скатертью.

— Каков мой девиз? Никогда не позволяй делам юридическим помешать хорошему обеду. Мы все обсудим, когда вернемся в офис, и я запишу вас на прием. Впрочем, исходя из сказанного вами по телефону, беспокоиться не о чем. Так что наслаждайтесь настоящим.

Адвокат обвел взглядом помещение, и каждому, кого он узнал, было адресовано приветствие в виде воздетой кверху руки.

Затем Мактюрк возобновил беседу с Томом:

— Да, значит, «свет солнца из цветной капусты». Теперь в разговорах со многими упоминаю эти слова. Одна фраза фактически передала всю суть интернет-культуры.

— Из огурцов. Я имею в виду, солнечный свет извлекается… У Свифта, помните? Посещение Гулливером Великой академии в Лагадо — он встречает того человека…

— Свифт? — Вопрос прозвучал резко и отрывисто, словно в зале суда.

— Да, Джонатан Свифт. Знаменитый отрывок из «Путешествий Гулливера».

— А разве возможно такое цитирование?

— Ну, в принципе…

— Ладно, назовем это законным использованием. А я-то считал, высказывание принадлежит вам, Том.

— В передаче я упомянул авторство Свифта.

— Может, я просто невнимательно слушал. В любом случае, — сказал Мактюрк примирительно, — фраза великолепная, кто бы ее ни выдумал, хоть вы, хоть Джонатан. Опадает общую характеристику бизнес-планов девяносто девяти процентов интернет-компаний.

— Знаете, я однажды встретился на Бейнбридж-Айленд с типом, который намеревается сказочно разбогатеть на производстве «цифровых запахов».

— Помню, вы по радио говорили. Какая-то непонятная штуковина подсоединяется к компьютеру… Сам черт ногу сломит. На самом деле задумка эта будет покруче половины никуда не годных проектов, получающих финансирование в Сиэтле. А если говорить о так называемых предпринимателях… Жду не дождусь того дня, когда зайду в «Макдоналдс», а они там будут гамбургеры заворачивать.

— Вы не слышали о человеке по имени Стив Литвинов? — У Тома возникла приятная перспектива: обрушиться с язвительной критикой на «НайдиДом. com».

Ответ Мактюрка оказался неутешительным:

— Мой старинный приятель. Мы со Стивом вместе учились в Сиракузах. Оба юристы. Стив теперь совсем в другую область ушел. У Литвинова бизнес-план действительно похож на бизнес-план. Вы на его сайт не заглядывали, случаем?

— Вообще-то моя жена там работает.

— Значит, представляете себе. Пока все из кожи вон лезли и бились над привлечением рекламодателей с помощью содержания, Стив нашел идеальное решение. У «НайдиДом» материал о самих рекламодателях и становится содержанием. Клиенты думают, что вступают в виртуальное сообщество, так? А получают-то они на самом деле не просто информацию, а именно рекламу. Это как телевидение без программы, как газета без новостей. А пару лет назад Стив лично описал свое предприятие следующим образом: интерактивные «Желтые страницы», где все платят: риэлторы платят, те же рестораны и кофейни платят, кинотеатры платят… супермаркеты… химчистки… Да за такие статьи дохода учредители большинства сайтов друг другу глотку бы перегрызли.

— Моя жена занимается… наверное, тем, что вы называете содержанием.

— Маленькая черная «ти берд»? Экскурсии? Да, помню, здорово. И даже лучше — действительно дешево. Говорю вам, Том, мне повезло, когда я откликнулся на просьбу Стива вложить энное количество баксов — немного, впрочем — в его дельце. В 96-м году дело было. А теперь знали бы вы, какой солидный выходит куш!

Том пытался совладать с запеканкой из оленины с овощами, а Хэмиш Мактюрк принялся за филе-миньон. К последнему весьма подходило определение «с кровью»: на тарелке вокруг кусочка мяса натекла целая красноватая лужица.

— Том, парусным спортом не увлекаетесь?

— Нет, ни разу не ходил под парусом.

Ничуть не обескураженный таким ответом, Мактюрк описал свою парусную шлюпку в мельчайших технических подробностях, которые были для Тома пустым звуком. Адвокат перешел к рассуждениям о навигационных системах, и туте их столиком поравнялся покидавший зал посетитель клуба. Мактюрк ухватил его за руку.

— Билл! Ты наверняка знаешь, кто со мной! Это Том Дженвей, автор тех замечательных радиокомментариев из передачи «Все учтено». Ты ведь слышал? В прямом эфире?

Билл медленно покачал головой и ошарашенно улыбнулся Тому. В последующие пять минут аналогичный диалог произошел с человеком по имени Крэйг, потом еще с одним, его звали Скотт. Затем Мактюрк позвал: «Норм!», обращаясь к удаляющемуся человеку в сером костюме. Тот обернулся и подошел к столу для беседы, уже успевшей стать тривиальной и рутинной. Норм, как и прочие, понятия не имел о Томе. Однако когда серый костюм скрылся из виду, Мактюрк сообщил:

— Вот вы и повстречались с прокурором округа Кинг.

— Будем надеяться, в первый и последний раз, — ответил Том.

— Нет, я от ваших «р» просто в диком восторге. Эй!..

Том испугался нового знакомого, но оказалось, Мактюрк подзывал официанта.

— Принесите нам, пожалуйста, меню еще разок. — Тому он объяснил: — Питаю слабость к десертам.

Том заказал кофе. Мактюрку принесли профитроли в сливочно-шоколадном сиропе.

— А кто же ваши ближайшие коллеги на Национальном радио? Боб Эвардс? Джеки Лайден? Роберт Сиджел? Кори Флинтофф? Знаете их всех?

— Нет, я работаю с продюсером из округа Колумбия, мы общаемся по телефону. Я никогда и не встречался с ней лично.

Мактюрк помахал ложечкой со сливками.

— Ведь вы, конечно, знаете, в какие инстанции обратиться? Если появляется идея, концепция программы?

— Я бы начал с Мириам, продюсера. Или, возможно, проконсультировался у ребят с местного радио «KUOW». Оно ведь напрямую связано с Национальным.

— Я не веду речь о франчайзинге, Том. Скажу по секрету, мы с Филом довольно много обсуждали возможную концепцию. Нам удалось обнаружить маркетинговую нишу на государственном радио, и мне хочется вас расспросить на этот счет как человека знающего.

— Я слушаю.

Кроме Мактюрка и Тома, в зале не осталось никого. Официанты толпились у стойки и ждал и, когда можно будет сервировать столы к ужину. Том разделял их нетерпение.

— Ниша огромна. Это право.

— Неужели?

— Только подумайте. Каждый в своей жизни рано или поздно сталкивается с правовыми вопросами. Вот вы, например, позвонили мне сегодня. Развод… опекунство над ребенком… тяжба между домовладельцем и съемщиком… вождение в нетрезвом состоянии… или, допустим, взял человек случайно что-то из магазина, не расплатившись, или на работе у него коллега неподобающе себя ведет. Со всяким может случиться. Даже с вами. Даже со мной. И какое в подобных случаях возникает желание? Обратиться к юристу.

— Да. — В собственном голосе Тому послышалась мольба.

— И вот вы советуетесь с нами, с Филом и со мной. Мы — законники. Мы обмозговываем вашу проблему — совсем недолго — пять, десять минут. Возможно, решаем ее сами, возможно, направляем вас к нужному специалисту. Мы толковы. Мы самобытны. Мы эксперты. Между нами говоря, мы рассматриваем иски в основных областях уголовного и семейного права, а также иски, касающиеся возмещения ущерба, автогражданской ответственности и прав потребителя. Консультируем по иммиграционным вопросам — а для многих радиослушателей это действительно больная тема; плюс по вопросам трудоустройства и финансов. Следите за моей мыслью?

— Да, — ответил Том, думая о том, что получил бы весьма невеликое удовольствие, услышав, как «обмозговывают» его собственную проблему ради потехи аудитории, составляющей чуть не всю страну.

— Назвать передачу можно «Беседы на скамье».

Том осторожно усмехнулся. Он был не уверен: хочет ли Мактюрк всерьез так окрестить передачу или же просто острит.

— Ну, с вашим проектом к Мириам Глэйзбрук точно не пойдешь. Придется тять гораздо выше. Если хотите, я с удовольствием спрошу у нее, к кому лучше обратиться.

Несомненно, Мириам знакома с главным редактором программ Национального радио, и рассказ о сегодняшнем нелегком обеде ее позабавит.

— Буду очень признателен, Том. Но вы уловили суть? Мы планируем нечто вроде ток-шоу с юридическим уклоном…

— О да, это… весьма важно.

Они взяли свои пальто, и по дороге в офис Мактюрка Том рассказал адвокату об изгнании бригады нелегалов.

— А зачем вы от них избавились? Хотите заявить в Иммиграционную службу?

Том объяснил, какую опасность представляет обыск дома, в подвале которого незаконно поселился китаец.

— Видите? Вот для чего людям нужны законники. На самом деле то, о чем вы мне сейчас рассказали, никакой проблемы собой не представляет. Даже если бы к вам заявились копы, строители бы их не заинтересовали. Ну, остановит на шоссе патрульная машина мексиканца-нелегала за превышение скорости. Фараон спросит водительские права, однако грин-кард он потребовать не может, иначе сам окажется нарушителем прав человека. Полиция не замечает нелегалов, полицейских это не касается. — Мактюрк положил Тому на плечо руку, обтянутую рукавом светло-коричневого плотного пальто из шерсти альпаки. — Я же говорю — всем нужна юридическая консультация.

В комнате «Лучик» Салли сказала:

— Давай, Финн, бери последнее пирожное.

Финн ничегошеньки не понимал. Воспитатели с ним такие ласковые. Позволили ему первым покормить аквариумных рыбок, последнее шоколадное пирожное разрешают съесть. Когда он дорисовал двух собачек на прогулке в парке (сверху — желтым карандашом — улыбающееся солнышко), Салли повесила картинку на стену и воскликнула: «Разве не замечательный рисунок? Сколько здесь выдумки, Финн!» Но раньше у него выходило гораздо лучше, и не раз, а на стену никогда ничего не вешали.

Он попросился выйти в туалет. Прошагал половину коридора, и тут директриса Мидж выглянула из своего кабинета, заулыбалась.

— А, Финн! — сказала она. — Доброе утро! Как поживаешь?

— Отлично.

Мальчик поспешил улизнуть. Ну и жуткая у нее улыбка, просто кошмар. Губы растянуты, их и не видно почти, одни зубы торчат, серые и страшные. Мама Спенсера тоже так улыбнулась сегодня Финну, хотя обычно говорит: «Ой, привет, малыш», равнодушно и безжизненно, будто здоровается с пустым местом. Папа Каро опустился рядом с Финном на корточки и спросил: «Как делишки, приятель?» — и опять та же улыбка до ушей. Прямо чудеса.

Хорошо посидеть одному в туалете. Финн аккуратно вытащил из носа порядочную козюлю и съел ее. В оконное стекло билась муха. А мухам снятся сны? О чем твои сны, если ты — муха? Замечательно думается в туалете. Финн спустил воду и крепко зажмурил глаза: он терпеть не мог смотреть, как клочок бумаги вместе еще кое с чем крутится в унитазе. Мальчик даже не знал почему, только уж очень противно это выглядело. В три года зрелище казалось ему страшным. Теперь было просто противно.

Финн порычал на свое отражение над раковиной, пока мыл руки. Глаза у него мечут смертоносные лучи, и зубы как у вампира. Он — Тварь Ночи. Может летать над крышами домов и заглядывать людям в окна, оставаясь невидимкой. Все зовут его мистером Смелым. Выйдя в коридор, герой расправил свой черный плащ и беззвучно заскользил по линолеуму. Вот он минует кабинет директрисы, а она даже не отрывается от компьютера, не оборачивается. Финн совершенно невидим, словно дуновение ветерка, словно сквознячок.

— Вот и Финн. Ты в туалете так долго был?

Опять та же улыбка. Вообще-то воспитательница нравилась мальчику, но из-за этой улыбки она становилась чужой.

Салли раздавала детям пустые молочные пакетики, бумагу и соломинки, через которые пьют.

— Будем делать пиратские корабли, — объяснила она.

Финн любил мастерить, особенно клеить. В течение нескольких минут ничего вокруг не существовало, лишь зубчатые лезвия пластмассовых ножниц восхитительно скрипели, разрезая плотную бумагу. Корабли — прекрасная вещь. Мальчик обожал кататься на пароме, и пока занимался своим корабликом, вспомнил о долгом-долгом плавании, совершенном прошлым летом вместе с мамой и папой. Они побывали в Канаде — в Виктории, и деньги там назывались по-другому, не как дома.

— Финн, ты слышал, что я сказала? — Салли подвинула стул и села совсем рядом. От нее пахло потом. — Я сказала… а, ладно, не важно. Расскажи мне, чем ты занялся.

— Делаю кораблик.

— Да, а вот сейчас ты с бумагой что делаешь?

— Паруса вырезаю.

— Все начинают с корпуса, Финн. Пакетики из-под молока…

— А я — нет. Я начинаю с парусов.

— Ладно, кораблик ведь твой.

Салли обняла его за плечи и прижала к своему пухлому телу. Финн словно попал в объятия к бегемоту. Крупная вязка шерстяной кофты царапала мальчику щеку. Он высвободился, опрокинув на пол молочный пакет.

— Финн? Все в порядке, милый?

— Я хочу сам, — ответил мальчик.

Воспитательница подняла упавший пакетик, встав с детского стульчика и хрустнув суставами.

— Хорошо. — Вид у нее был усталый, а улыбка короткая и едва заметная — наконец всегдашняя, обычная улыбка.

Когда она отошла, Финн сердито принялся за дело. Разрезал готовый парус надвое, взял соломинки, предназначавшиеся для мачт, покромсал на части. Отыскал среди них кусочки, подходящие для рук, ног и туловища человека-из-палочек. Голову он слепит из пластилина. Много разных ручек и ножек пришлось перебрать, пока не вышло то, что надо. Тогда Финн поднял руку.

— Эй, можно?.. Мне нужен клей!

— Положение ухудшается, — сказал Пол Нэйджел.

Детектив казался старше, чем запомнился Тому с первой беседы. Лицо, словно вылепленное из сырой глины, налитые кровью голубые глаза.

Было утро субботы, новое тысячелетие длилось уже девять с половиной часов. Даже если бы Нэйджел пил ночь напролет, вряд ли он выглядел бы хуже. Однако, похоже, не из-за встречи 2000 года лицо детектива стало таким измученным.

— Мам звонили и говорили, мол, видели вас на той тропе в феврале прошлого года. Двадцать восьмое число. Дата исчезновения Трэйси Гроу. Ее нашли мертвой в Айдахо, вы помните. И еще: вас видели там же семнадцатого ноября 98-го года, когда Николь Уэксмэн…

— Даже смешно. Я же вам объяснил, в понедельник я побывал там впервые за шесть лет.

— Так это ваше свидетельство, Томас, а другие люди сообщают другое.

— Я…

Мактюрк предупреждал: на предстоящие допросы ходить в сопровождении юриста, но Том пришел один. Ему казалось, что стоит только войти в здание суда вместе с адвокатом по уголовному праву, как неприятности сразу умножатся. Мактюрк не внушал симпатии, во время последней встречи он сунул счет за обед в новенькую папку с биркой «Дженвей», однако сейчас Том буквально жаждал его присутствия. Ощущение было такое, будто вместо твердой земли под ногами внезапно оказались болотные кочки и трясина, и куда бы ни ступил, обязательно по шею провалишься в черную жижу.

— Они ошибаются. Я не появлялся…

— В подобных ситуациях многие люди начинают припоминать события, которых не происходило.

— Вот спасибо.

Детектив открыл жестянку с леденцами, положил конфету в рот. Том ощущал его мятное дыхание.

— Кое-чего вы мне не рассказывали, Томас. Ваша жена… Элизабет. Пять недель назад она покинула ваш дом. В настоящее время проживает в кооперативной квартире в Беллтауне.

— Зачем мне вам об этом рассказывать? Это не важ…

— Одни события иногда связаны с другими самым невероятным образом. А ваш мальчик, Финн — имеется ли родительское соглашение касательно него?

Испытывая муки унижения, Том разъяснил составленный им с Бет еженедельный распорядок, однако умолчал о том, что не видел сына с воскресенья.

— Ага, это называется «совместная опека над несовершеннолетним ребенком в случае развода супругов». Вам трудно приспособиться к такому общению урывками, Томас?

— Нет. Мы с ней распределили дни, и поскольку мой дом совсем близко от детского сада…

— Вам повезло. А вот мои дети… Им разрешается проводить со мной два субботних вечера в месяц.

— Сегодня они у вас?

— Нет.

— Тяжело, наверное. Мне, например, трудно в плане…

— Папаша жены нанял ей классного адвоката. Из Сан-Франциско. Лихую бабенку, настоящую феминистку со стажем. В суде она вчистую размазала моего беднягу по стенке, хоть ложкой соскребай. Мне бы тоже надо было пригласить женщину. Да, не предусмотрел я, как дело повернется. Потому-то и изучаю в университете семейное право. Вы скажете — ну ведь работал же я в сфере юстиции и все такое, мог бы и разобраться сразу во всей этой хреновине. Но у меня мозгов не хватило. Из зала суда я вышел буквально с голой задницей, ни кола ни двора мне не оставили. — Глаза Нэйджела метали молнии, будто перед ним на стуле сидел не Том, а та адвокатша из Сан-Франциско. — Вот что я вам скажу, Томас. Когда дело дойдет до официального развода, ищите хорошую женщину-юриста, которая будет представлять ваши интересы.

От перемены в поведении детектива у Тома значительно прибавилось смелости, и он сказал:

— Знаете, я не уверен, но мне кажется, я все-таки кое-что запомнил во время той прогулки.

— Да, и что же?

— Вот мост, да? Там, где недалеко произошло… И рядом с ним автостоянка, небольшая — просто посыпанная гравием площадочка у дороги…

— Я слушаю.

— Возможно, были и другие машины, но мне помнится только одно транспортное средство. Облупившийся автоприцеп. Не мини-фургон и не дом на колесах, а скорее сборный вагончик…

— Переделанный из грузовика?

— Да, вроде того. Грязно-белый, местами вроде пожелтевший. И главное — старый и обшарпанный. Краска совершенно слезла. И по-моему, на окнах висели занавески в цветочек.

— Табличку с номерами заметили?

— Ох, разве возможно запомнить циф…

— Я вас про цифры не спрашиваю. Внутренние номера штата Вашингтон или какого-то другого?

— Аляска! — воскликнул Том, удивляясь сам себе. — Я почти уверен, там было написано «Аляска».

— Очень неплохо, Томас. Вообще-то номерные знаки фургона принадлежали штату Вашингтон, а на корпусе действительно значилось «Аляска» — это название фирмы-изготовителя. Владелец развалюшки выгуливал собак, он говорит, что ушел далеко в сторону Ботелла, когда… Впрочем, его показания подтверждаются. И думаю, мы наконец к чему-то приходим. Вы помните фургон, значит, живете в том же мире, что и прочие люди, хотя бы временами. А то я уже засомневался.

Чик все не отыскивался. Том отправил три сообщения ему на пейджер, и теперь медленно ехал по пересекающимся улицам, высматривая черный пикап. Поминутно на глаза попадались куда более солидные подрядчики, а «Замечательное строительство» растворилось в мрачном лабиринте города. Том затормозил на восточном склоне Квин-Энн и глянул вниз, на Сиэтл, привольно раскинувшийся среди озер и лесистых холмов. С выбранной точки наблюдения казалось, что серые бетонные новостройки тянутся миль на сорок, почти до самых заснеженных Каскадных гор. Подрядчик со своими мексиканцами мог находиться где угодно. У Чика не было ни привычек, известных Тому, ни связей, ни знакомств: он возник из небытия, подобно тому, как на островах вулканического происхождения нежданно-негаданно появляются растения, чьи семена переносят чайки. Чик — порождение чистой случайности, и нельзя предсказать, где ему случится временно укорениться в следующий раз.

На подходе к дому стало видно: длинная полоска скотча отклеилась от одного края крыльца и бьется на ветру нервным красным знаком вопроса. Том проворно перешагнул через две необструганные балки и вошел в парадную дверь. Он повернулся, желая закрыть ее, и тут готов был поклясться, что заметил вспышку молнии, хотя гром не гремел и в небе над головой лишь едва заметно белело несколько перистых облачков. Том осмотрелся. На всей улице — никого. Галлюцинации начинаются, не иначе.

Поднявшись в самое верхнее помещение дома — кабинет на третьем этаже, он обратился к неоконченным по сей день ЧУЖЕСТРАНЦАМ-doc, однако слишком нервничал и совершенно не мог сосредоточиться. Писать в таком состоянии не представлялось возможным. Том отыскал «Американские заметки», но от чтения диккенсовских описаний Атлантического океана на свирепом ветру лишь всплыло яркое непрошеное воспоминание о мутной Саммамишской Топи. Наконец Том сделал то, от чего уклонялся последние несколько дней: стал искать в Интернете информацию о Хэйли Топольски.

Он попеременно открывал окошки электронных изданий «Сиэтл таймс» и «Пост-интеллидженсер», прослеживая всю историю в развитии: от зернышка — полицейского отчета — до пышным цветом расцветшей газетной трагедии. Роль Тома в происходящем оказалась менее значительной, чем он опасался: «лицо, представляющее интерес для следствия» (полиция, оказывается, сначала вела розыск упомянутого лица) обнаружилось и было допрошено детективами. Представитель шерифа округа Кинг отказался назвать имя этого человека и утверждал, что он не рассматривается в качестве подозреваемого.

Более ста добровольцев прочесали поля в районе похищения и прощупали драгами дно речушки. Приводились слова одного участника поисков: «По крайней мере мы не нашли то, чего многие боялись». Соседи семьи Топольски весь субботний день привязывали ленточки к ветвям тополей, растущих вдоль тропы, дабы напомнить людям о Хэйли. Около ее дома возник импровизированный алтарь, куда доброжелатели клали открытки, бумажечки с молитвами, срезанные цветы, воздушные шарики, мягкие игрушки. В баптистской церкви на окраине Вудинвилла прошла ночная служба.

Хэйли была окружена пугающей неизвестностью — она очутилась в положении пропавшей. О девочке упорно говорили в настоящем времени, но использовали выражения, заочно доказывающие ее смерть. «Она — маленький солнечный лучик», — сказал духовный наставник Хэйли. «Она — чудесная малышка, — умилялась воспитательница детского сада. — Мила и всегда хорошо себя ведет». «Спокойная и веселая девчушка». Для этих людей Хэйли уже стала воплощением Детства, и они рассуждали так, как если бы сама Невинность пропала близ Саммамишской Топи. «Хэйли — ангел», — согласно весьма характерному замечанию одной соседки. Лишь старшая сестра Мэдди внесла одинокую реалистическую нотку в общий хор: «Она любила караоке».

И на секунду Тому удалось увидеть Хэйли настоящим, живым ребенком, невпопад скачущим с микрофоном в руке под Бритни Спирс.

Родители девочки, «уже привыкшие к мучительной тревоге», не давали интервью, но Том мог их себе представить по репортажам. Он — оператор погрузчика, она работает на полставки в закусочной «У Денни»; их одноэтажный дом с верандой в стиле ранчо, расположенный близ трассы 202, «Таймс» назвала «скромным», а «Пост-интеллидженсер» сообщала, что семья «арендует свое жилище». И для Эда, и для Шарон их брак уже второй. Мэдди — его дочь от первого брака, Тэйлор — ее сын.

В таком случае насколько же часто охватывала супругов Топольски подсознательная, часто возвращающаяся мучительная тревога, заставляющая родителей неотступно следить за безопасностью своих детей? Тому вспомнился Финн в два-три года — он шустро, пусть и неуверенно, топал между полками в супермаркете, и пока отец выбирал самые спелые бананы или ему успевали намолоть полфунта кофе, ребенок уже скрывался за углом. Начиналось метание от тележки к тележке, от покупателя к покупателю и ужасное волнение. В день, когда родился Финн, мир немедленно наполнился похитителями детей и вооруженными мешками конфет маньяками-педофилами, водителями, балабочущими по мобильникам и беспечно давящими малышей под колесами своих авто, а также бытовой техникой, оставленной без присмотра, глубокими водоемами, лестничными колодцами с отвесными стенами, электрическими розетками, острыми ножами и лекарствами, которые выписывает врач и из-за которых сам факт, что ребенок доживает до взрослого возраста, представляется нежданным-негаданным чудом.

Пару лет назад Финн скрылся из виду на многолюдном пляже в Голден Гарденс Парк. Стояла жара за тридцать градусов, воздух пропах лосьоном для загара и дымом от барбекю. Мило ворковавшие друг с другом Том и Бет на несколько секунд ослабили бдительность, а когда огляделись по сторонам, сына уже не было. В дикой панике Том вбежал в воду, вполне ожидая увидеть бледное тельце, похожее на медузу, влекомую бурлящей приливной волной. Бет в это время кинулась по пологим дюнам к автостоянке, заметив вдалеке мужчину, тащившего к своей машине ребенка. Финн, как выяснилось, пристроился рядом с чужой семьей и помогал двум девчушкам строить замок из песка. Но за те десять минут или чуть меньше Том испытал страх, настоящий, панический страх, и впервые осознал, что, оказывается, есть в его натуре эта особенность — настолько полно попадать под влияние одного-единственного чувства. Оно не поддавалось описанию, находясь выше — или ниже — простого понимания. Щемящая пустота в сердце. Дикие картины гибели собственного сына. Чуть позже Том, шатаясь, доковылял по песку до туалета рядом с детскими качелями, и там его рвало до тех пор, пока в желудке не осталось совсем ничего.

Муж и жена Топольски наверняка пережили все обычные ложные опасения и научились, как и Том, контролировать подобные вспышки безрассудной тревоги. В конце концов, твой ребенок благополучно отыскивается в любом случае. В любом. Да, а потом в один прекрасный день желтые ленточки появляются на деревьях, а на телеграфных столбах — листовки. И страхи — банальные, неразумные — превращаются в сбывшееся пророчество.

Бедняжка Мэдди. Том представил: отец кричит, а потрясенная мачеха смотрит с немым укором. Девчонка не звала на помощь целых тридцать минут. Мэдди всего тринадцать, и у нее отсутствует встроенный родительский генератор страха. Вероятно, она посчитала Хэйли маленькой врединой, когда та долго не отвечала, и просто пошла дальше. Мэдди стояла у Тома перед глазами: коротенькая курточка и розовые брюки, худенькое бледное личико, влажные от пота светлые волосы, заплетенные в косички. И сережки в виде крупных колец из разноцветных переплетающихся полосочек пластмассы.

На снимке, продемонстрированном Полом Нэйджелом, она была без сережек, Том не сомневался. Только воспоминание — неожиданное, спонтанное — могло добавить эту деталь. Девочка стояла как вкопанная на тропе, а ярдах в десяти — пятнадцати позади нехотя плелся мальчик. Том миновал их обоих, засунув руки глубоко в карманы пальто и опустив голову. Его мысли занимал Диккенс или по крайней мере Америка Диккенса, обширный и неприветливый край, одни болота, тюрьмы и сумасшедшие дома. С усилием сосредоточившись, остановив взгляд на иссиня-черных листьях падуба за окном, Том увидел арку моста, перекинутого через речку, а за аркой, внизу на тропе — что-то или кто-то, не столько даже фигура, сколько неясное мелькание некой тени.

С падуба вспорхнула стайка синиц, и по картине, худо-бедно нарисовавшейся перед мысленным взором Тома, побежали трещины, словно по ветровому стеклу, в которое запустили камнем. Закурив, Том принялся по кусочкам восстанавливать образ. Снова представил мост и грязную лужу под ним — из-за нее пришлось ступить в жесткую траву на берегу речки. Остановимся здесь. Голые коричневые кусты ежевики. Тополь. Высокие заросли пожелтевшей осоки. Напоминает серию картинок «Найди Вальдо», только Том не знает: высматривает ли он там Хэйли, предполагаемого похитителя или случайного прохожего. Но его не покидало убеждение, что чего-то не хватает, что память удерживает принципиально важные составляющие, а именно благодаря им воспоминание стало бы целостным.

Потом все стало ясно. Он понял, где видел яркие круглые сережки: не далее как вчера на девушке-кассирше в супермаркете «У Кена». Том не оживлял в памяти события, а выдумывал. Вообразил пугало под мостом, желая порадовать Пола Нэйджела и освободить себя от уголовной ответственности.

В тридцати футах над землей Чик, привязанный к стволу огромной старой сосны, заработал взятой напрокат бензопилой, придерживая переключатель пускового тросика и почти отпустив инструмент. Последняя боковая ветка, отламываясь, издала звук, похожий на взвизг поросенка, которого режут. Всей премудрости Чик научился у Ласаро. Мексиканец называл этот прием «опасный старт». Подняв живую, дрожащую в руке пилу, китаец едва не отрезал себе правую ногу по колено. Он улыбнулся стоявшим внизу Ласаро и Эрнесто, наставив на них бензопилу, как ружье.

Деревья — главный источник неприятностей здесь, в городе, насквозь промоченном дождями. Тротуары вздуваются и трескаются от разветвленных корней. Сами деревья растут не ровно, а непременно заваливаясь на сторону, точно пьяные. Подует ветер, и они падают, давя машины, обрывая провода и опрокидываясь на крыши соседних домов. У вас во дворе есть дерево? Тогда позаботьтесь о надежной страховке.

Чик из засады атаковал старушку, пока та выгружала сумки и пакеты из кузова своего «кадиллака». Пожилая женщина будто только и ждала китайца — так быстро она согласилась с тем, что ее сосну надлежит спилить. Первой мыслью Чика было запросить 250 долларов, но когда он сказал «пятьсот», старушка даже подскочила, можно подумать, дешевизна несусветная. Сначала на сосну взобрался Ласаро и отпилил ветки. Чик внимательно за ним наблюдал, потом потребовал оставить оголившийся ствол себе. Китайца волновали неуемная ярость и рык бензопилы, нравилось сидеть высоко-высоко и держать в руке грозно ревущее двуручное оружие.

Ласаро показал, как делается глубокая зарубка с той стороны ствола, на которую должно упасть дерево. Крепко обхватив ствол ногами, натянув привязь всем весом, Чик погрузил пилу в податливую, точно мясо, древесину, и его запорошило пахнущими смолой опилками. Внизу во дворе мексиканцы придерживали веревку — ее Ласаро привязал к сосне в десяти футах над головой Чика. Китаец показал два поднятых вверх больших пальца. Второй пропил — и из отверстия аккуратно выпал кусок древесины в форме толстого арбузного ломтя. Чик переместился на другую сторону дерева — требовалось подпилить еще сзади. Это самая трудная часть работы. Надо успеть остановиться, не доходя до угла зарубки, так, чтобы еще оставалась тонкая перепонка, соединяющая верхнюю часть с остальным стволом. Закусив губу, Чик вгрызся в сосну пилой настолько глубоко, насколько хватило смелости, потом поднял голову и увидел: верхушка нерешительно дрогнула, а секунды через две дерево медленно покачнулось, словно увядший цветок, и обрушилось, спружинив, на лужайку перед домом. Оно легло как раз вдоль линии, заранее намеченной Чиком и Ласаро. Из-за шума пилы падение показалось беззвучным, но китаец ощутил сотрясение в тот момент, когда ствол ударился оземь. Красивое зрелище. И вдобавок — первое спиленное дерево.

Сидя верхом на поверженной сосне, Чик осматривал покрытые мхом крыши, выбивающуюся из канав траву, облупившуюся штукатурку, густой плющ, провисшие крылечки, дома, утонувшие в зелени. Где бы ни останавливался его взгляд, везде требовались рабочие руки. За обновлением сгнивших досок и корчевкой да вырубкой буйной растительности можно провести всю жизнь. Одно очень быстро гниет, другое не менее быстро вырастает, и дела никогда не убавится.

Чик выключил бензопилу и, опустив ее, передал Ласаро. Тот стал распиливать упавший ствол на бревна. Один негр, владелец склада древесины, идущей на растопку, платит 40 долларов за корд[142]. Склад — у подножия горы Рейнир. А еще можно продавать древесину прямо с грузовиков. Заманчивая перспектива. Они сэкономят уйму времени и хорошо подзаработают. Чик еще обдумает, как лучше поступить. Нащупывая пальцами ног точки опоры в изрезанной коре, он слез и оказался рядом с придурковато улыбающимся Эрнесто.

Чик проследил за его взглядом и увидел, потрясенный, что мексиканец уставился на мистера Дона, восседающего за рулем своего мощного грузовика «форд» с огромными колесами. Губы мистера Дона шевелились, но шум пилы заглушал все слова. Чику пришлось выйти на тротуар, иначе ничего было не разобрать.

— Неплохое дельце себе нашел — лесоводом заделался.

— Мой работа, — ответил Чик, борясь с привычкой к почтительной манере.

На глазах у мексиканцев мистер Дон сидит, а он стоит, это плохо, к тому же Чик вынужден задирать голову, а мистер Дон смотрит сверху вниз.

— На деревьях получается неплохой навар. Очень за тебя рад и счастлив. Держи. — Из нагрудного кармана Дон вынул две небольшие сигары и протянул одну в окошко кабины.

Чик терпеть не мог курить, но решил: если подымить сигарой вместе с мистером Доном, как босс с боссом, это наверняка произведет впечатление на мексиканцев. Поэтому китаец наклонился над огоньком протянутой ему зажигалки, осторожно затянулся. От зажигалки несло керосином, дым имел неприятный привкус вишни.

Выпустив из ноздрей тонкие струйки, мистер Дон сказал:

— Мне тебя не хватало.

— Быть занят.

— Я уж беспокоиться начал. Ну, знаешь, — где ты да что ты.

Чик подавил кашель.

— Быть в порядке.

— Да, вижу-вижу. — Дон кивнул на черный пикап. — Неплохо ты тут поработал. Стараешься, приятель. Это мне очень нравится.

Выпрямившись во весь рост, Чик видел собаку мистера Дона, свернувшуюся клубком и спящую на переднем сиденье. Издали кажется, будто туда положили просмоленный канат.

— Скотти! — позвал Чик, стараясь отвлечь внимание от собственной персоны.

— Над английским своим потрудился. Теперь вот тебя слушаю — настоящий американец. Да ты и с виду — чистый янки!

Чик ухмыльнулся и поковырял ботинком землю.

— Заниматься по ночам. Кучу книжек читать.

А что, может же он рассказать «Кот в шляпе возвращается»[143], слово в слово.

— Чтение — прекрасная штука. А не пойти ли тебе учиться? Колледж окончишь, получишь профессию? Мозгов у тебя достанет. Ты в местный колледж записаться не думал?

— Нет, мистер Дон.

— А надо бы. Парень вроде тебя может, черт возьми, сделаться кем угодно! Выучишься как следует, а там, готов поспорить, и Эм-би-эй получить будет раз плюнуть.

— Посмотрим.

— Послушайся меня — сослужишь самому себе хорошую службу. Вот оно как. Одно только меня беспокит, Чик, и это к тебе имеет отношение.

— Что, мистер Дон?

— Ты упер моих мексиканцев.

Лицо его лишилось всякого выражения, сигара полетела в траву.

— Они кончать на вас работа. Кончен, баста. Я новый работа нашел для мексиканец.

— Ну, скажем, ты одолжил ребят на время, пока я их никак не мог использовать. А теперь парни мне снова понадобились. Эй, Эрнесто! Позови-ка сюда Ласаро.

— Им со мной нравится дело иметь.

Условия мистера Дона известны: 8.50 в час, притом за собачью работу. Чик платит 9.50, и работенка ничего себе — не с асбестом и прочей дрянью париться. И даже если б он платил одиннадцать баксов, все равно не остался бы внакладе.

Ласаро в желтой каске и наушниках вышел на тротуар, волоча ноги по земле и улыбаясь своей обычной бесцветной, извиняющейся улыбкой. Мексиканец пожал плечами, глянул сначала на Чика, потом на мистера Дона. Тот быстро залопотал по-испански. Чик внимательно следил за Ласаро, чтобы догадаться, о чем идет разговор. «Si, — отвечал Ласаро, сдвигая наушники, — о’кей… si… si… si…» Он то и дело искоса посматривал на Чика. Мистер Дон будто рассказывал длинную бессвязную историю, а Ласаро слушал, как послушный ребенок. Собственное неучастие в происходящем злило Чика, однако еще больше его доняла покорность Ласаро, кивки, опущенные плечи.

Чик подумал: «Двенадцать доллар в час».

Мистер Дон повернулся к нему и перешел на английский.

— Рад был встрече. Свидимся, когда свидимся.

Уже отъезжая, он крикнул:

— И не забудь про колледж!

— Что он говорить?

Ласаро упорно отводил глаза.

— Сказать, мы идти к нему в восемь утра, если нет — он связаться со свой друг из Иммиграционная.

— Слушай, Дон вас надувать. Этот тип плохое проворачивать. С асбест возиться. Не пойдет он в Иммиграционная, ни за что.

— Дон знать, где мы жить — на Гринвуд.

— Он вам врать с три короба, запугать хочет.

— Не нам, не мы. — Ласаро уставился в землю, будто там-то и была сокрыта тайна. — Это из-за твоих с ним проблем.

— Я предлагать сделка. Тринадцать доллар. Я платить тринадцать доллар в час. — Чик протянул руку и изобразил деловую улыбку, как у боссов из рекламных роликов. — Я гарантировать.

Ласаро продолжал держать руки в карманах джинсов. Он покачал головой.

— Он делать, что обещать, тот человек.

Распилили оставшуюся часть дерева; бензопилой орудовал Ласаро. К тому времени, когда два грузовика были доверху нагружены бревнами, сумерки сгустились и похолодало, в окнах начал зажигаться свет. Рабочие оставили ветки и сучки лежать у дома, в толстом слое опилок, похожих на грязный снег. Вышла старушка, и Чик сразу предупредил любые жалобы, легкомысленно махнув рукой на мусор. «Немножко нападало», — объяснил он, взявшись за ветку поменьше, как будто собирался ее оттащить. Но, получив пять сотен на руки, Чик тут же бросил ветку и направился к пикапу.

Грузовики ехали друг за другом к горе Рейнир, на склад древесины. Ласаро сидел рядом с китайцем. На Мерсер попали в пробку, обычную для часа пик. Чик сказал:

— В общем, ты и Эрнесто, вы — с ним. Хесус, и Дэни, и Виктор, и Сандро — со мной.

— Он говорить, все с ним.

— С ума ты сходить. От такой работы подохнешь. А оплата у Дона — дерьмо.

Ласаро совсем ссутулился, помрачнел, уперев в колени большие руки, покрытые ссадинами.

— Извини, Чик.

— Почему ты извиняться?

Ласаро вздохнул.

— Я не только о себе заботиться. Жена у меня. Ребенок.

— Эй, — Чик хихикнул, наклонился к Ласаро и похлопал мексиканца по колену, — у каждого свои недостатки!

— Когда же пала придет?

— Скоро.

Прижавшись лицом к стеклу, Финн смотрел в темноту, на снег. Крошечные редкие снежинки носились туда-сюда, как рыбки в банке. А попадались и такие, которые, казалось, падают снизу вверх, будто небо тянуло их обратно, к себе. Коснувшись перил балкона, они тут же превращались в обыкновенные скучные капли дождя. Зажмурив глаза, Финн изо всех сил пожелал, чтоб все на свете стало по-другому. Хлопья снега растут, становятся крупными, пушистыми, за окном уже не черно, а белым-бело, город заметает, сугробы ложатся, машины превращаются в причудливые снежные горы. Детский сад закрывается. Можно выстроить снеговика прямо на дороге, а еще налепить маленьких ангелочков. По улицам бегают одни ребятишки, они сражаются в снежки, катаются на санках, а под ногами мягко похрустывает снег. Это будет совсем скоро…

— Кажется, ложится.

— Не думаю, малыш. Недостаточно холодно, он не ляжет.

— Ляжет-ляжет. Ляжет ночью. Завтра мы проснемся утром и увидим столько снега!

— В прогнозе погоды не обещали.

— Ну откуда ты знаешь?.. Ты же точно не знаешь!

— Да, точно не знаю, конечно. Просто не хочется, чтобы ты надеялся сейчас, а наутро бы разочаровался.

Мама подошла к окну.

— Да эту слякоть и крупой-то не назовешь.

— Это снег.

Финн почувствовал, как она гладит его по голове. Только бы ее убедить, вот тогда точно насыплет много снега.

— Ну смотри, видишь, видишь — снег!

Мальчик услышал собственный голос, хнычущий, неуверенный. Теперь Финн словно глядел в окно мамиными глазами и видел то, что видела мама: крошечные серенькие льдинки быстро тают, сменяясь каплями дождя. Так несправедливо! Мама все портит. Если б не она, наверняка был бы нормальный снег.

Домофон пропел: «динь-дон!», и Финн кинулся через всю комнату отвечать. «Папочка?» Любой человеческий голос звучал из отверстий трубки гулко, будто говорил инопланетянин, и папино густое, чуть хрипловатое «Финик!» раздалось почти как с Марса или даже с Юпитера. Мальчик нажал кнопку и выскочил из квартиры встретить отца у лифта.

Финн вжался в стену — пусть папа его не сразу заметит — и стал прислушиваться к шуму и поскрипыванию, доносившимся со стороны лифта. Этажом ниже засмеялись, но то был не папин смех. С этими лифтами никогда не знаешь, кто приедет сию минуту, так что надо готовиться к сюрпризам.

Когда Том вышел на лестничную площадку, он, казалось, засомневался, куда же ему.

— Вот он я! — закричал Финн, подскакивая не хуже щенка, ловящего мячик.

Отец крепко прижал сына к себе, поцеловал его, царапнув небритой щекой. Финн проворно выскользнул из объятий и вытер губы тыльной стороной ладошки. Запах не тот, совсем чужой запах. И дышит папа тяжело, натужно, а каждый вздох — почему-то подумалось мальчику — отдает горелым беконом, кошачьей мочой, засохшими цветами.

— Ой, Финн, я соскучился!

— И я тоже, — торопливо прошептал Финн.

Ребенок неотрывно смотрел на отцовские губы, которые всегда казались пухлее, чем у остальных взрослых, но сейчас выглядели особенно толстыми. Их испещряли сотни и тысячи крошечных коротеньких линий, лежащих крест-накрест — похожая морщинистая кожица у гигантских слизняков, живущих в банке с крышкой в комнате «Лучик». Не хочется эти губы целовать. Финн в страхе зарылся лицом в длинное промокшее пальто, почувствовал на своих плечиках папины руки, они еще крепче обняли мальчика. Однако ощущение, что рядом совсем чужой человек, упорно не проходило. И одежда у отца тоже пропахла кислым, стариковским запахом. С папой творилось странное, Финн не мог понять, в чем дело, но ему вдруг захотелось снова в квартиру, к маме.

Прошли в комнату. Мальчик напряженно вслушивался, притворяясь, будто во все глаза наблюдает за снежинками.

— Выглядишь лучше, чем я ожидала, — сказала мама. — Хоть щеки слегка порозовели. Как оно там?

— А ты как думаешь? — Папа отвечал сердито. Он опустился на диван, не снимая своего черного пальто. — Конечно, есть тут определенная завлекательность. Не знаю даже, с чем сравнить. Нечто среднее между удалением зуба мудрости и бесплатной путевкой на выходные в Грозный или Косово.

— Но теперь подозрения сняты?

— Трудно сказать. В общем, большую часть времени мне кажется, что да — пока не нападет жуткая паранойя.

— Ву-у завэ вю-улё жан-дарм анкор?[144]

Финн терпеть не мог, когда мама говорила по-французски.

— Да. Пару дней назад. Он в принципе мне нравится. Парень стоящий. Вот только утверждает, что сценарии пописывает, и у меня ужасное предчувствие: наверное, предстоит с его творениями ознакомиться.

— Э лянфан? Ля петит фийет?[145]

— Глухо. Диспарю сан трас.[146]

— Ты представляешь, что ее родители сейчас переживают?

Финн увидел: папа покосился на него и тут же отвел глаза.

— Представляю.

Они говорят плохое, и голоса у них особенные. Финн маме с папой мешает. Ребенок точно не знал, что это — развод, но думал: у родителей сейчас самый развод. Происходит опасное, они что-то скрывают, еще немного, и будут кричать, ругаться, даже драться, а Финну придется прятаться.

Потом вроде стало более-менее. Мама заказала по телефону пиццу, вздохнула — вино есть, только ему уже несколько недель, а другого нет — и все равно достала бутылку из холодильника. Папа вино попробовал, сказал — чистый уксус, — но тем не менее выпил. Финн взглянул в окно и не увидел ни единой белой точечки в сплошном потоке дождя.

— Не будет сегодня снега, Финик. Температура повышается, теплеет. Идет Ананасный циклон.

— А что такое Ананасный циклон?

— Это горячий влажный ветер, который дует сюда с самых Гавайских островов — там растут ананасы. Он приносит тепло и сильные дожди.

— Хочу Снежный Экспресс.

— Да, тогда тебе нужен холодный северо-западный ветер он дует через океан, со стороны России и Аляски. Холод с севера придет, ветер снег нам принесет…

— И Воробушек тогда — вот беда — отморозит себе зад и не сможет какать он ну совсем, ни потом, никогда — вот беда![147]

— Финн! Откуда ты это взял?

— В садике один мальчик рассказал. Вот беда — отморозит себе зад…

— Все, все, одного раза предостаточно.

Они сели есть пиццу, и папа стал расспрашивать о разной скучище: про «Стебелек», да чем Финн там занимался. Разве интересно о таком разговаривать? И вообще Финн почти все позабыл, тем более это уже прошло. Но папа наседал и наседал на него, можно подумать, каждую ерундовую мелочь запоминать надо. Да если б даже Финн и мог запомнить, он бы не стал. «Не знаю», — отвечал мальчик, или: «Было хорошо». Ему стало намного легче и спокойнее, когда мама по-французски завела речь о «Саммамишском ляффер»[148].

— Не думаю, — говорил папа. — Невелик был прыжок в известность. Тот портрет появился на экране от силы секунд на десять.

— О чем вы разговариваете?

— Да так, просто, Финик. Видел вот недавно дурацкую картинку по телику.

Чуть позже, когда отец пошел в туалет, мальчик прошептал:

— От папы так странно пахнет.

— Знаю. Он опять курил свои противные сигареты.

— Он, значит, умрет? Бабушка Спенсера умерла. От сигарет умерла. Она выкурила пятьдесят сигарет сразу, в один день.

— Не волнуйся, Финик, папа перестанет курить. Мы его попросим.

Папа вернулся, и Финн сказал:

— Тебе надо перестать курить сигареты, иначе ты умрешь.

Папа посмотрел не на Финна, а на маму.

— Что такое? Материнский механизм пропаганды в действии?

— Он на эту тему заговорил, не я.

Родители уставились друг на друга. Папу с мамой разделял стол. Финн слышал их дыхание. Если сейчас кто-нибудь произнесет хоть слово, подумал мальчик, что-то очень-очень нехорошее случится. Он ждал, переводя взгляд с отца на мать, с матери на отца. Наконец папа протянул Финну руку, сказал:

— Ты прав. Курить очень глупо. Я больше не буду.

Мальчик, однако, сомневался, верить — не верить. Очень было похоже, что все сказано отцом просто так, лишь бы Финн отвязался.

— Мой друг Спенсер… ну, бабушка его, она умерла. У нее легкие почернели и скукожились, а потом ее положили в больницу, и она умерла. Им пришлось бабушку сжечь! И к ним еще гости пришли, и Спенсеру галстук надели.

— Очень печальные события, — проговорила мама.

— А вот и нет, никто и не грустил. — Финн попытался припомнить рассказы Спенсера. — Они, кажется, веселились.

— Наверное, бабушка Спенсера сейчас на небесах.

— Нет, нет! Она в урне. Ее в урну положили, а урну закопали в землю. Уже потом, когда бабушку сожгли, и ничего от нее не осталось, один пепел беленький. Она в урну чуть не поместилась, то есть еле-еле поместилась.

— Ужасно интересно, Финик.

— Все равно она очень старенькая была. Можно, я мороженое уже буду есть?

Наступило время сна, с Финном остался папа, и, не успел мальчик вылезти из ванной, как началась новая история про мистера Гадкера. По своему обыкновению, мистер Гадкер почитывал объявления в сиэтлской «Пост-интеллидженсер». Там он и обнаружил, что продается старый паром, построенный давным-давно где-то в штате Вашингтон, и притом очень дешево: за девяносто девять долларов девяносто девять центов. Ни мистер Гадкер, ни Мойра управлять паромами не умели, а потому пару раз чуть не пошли ко дну.

Финн улегся в кровать, и последовало продолжение истории, но ребенок слушал вполуха. Его отвлекал запах сигарет, и вообще так странно — папа здесь, в квартире, с ним.

— «Ты, псих ненормальный! — завопила Мойра. — Гляди, гляди, что натворил-то, дурачина! Вот тупица! Да откуда у тебя руки растут?!»

— Ты теперь здесь жить будешь, да?

— А? Нет, Финик, я просто погостить сегодня пришел.

— Ты в маминой кровати мог бы поспать.

— Нет, не получится, малыш.

— Ложись в мою кроватку, я подвинусь.

— Спасибо тебе. — Папа поцеловал его в лоб. — Сегодня никак. Вот ты уснешь, и я вернусь в наш дом на холме.

— Ладно. — Ему даже стало спокойнее: не хотелось ночь напролет нюхать тот запах.

Папа рассказывал дальше, однако Финн вскоре перестал следить за событиями. Мальчик воображал, будто находится в другом месте — не в квартире, не в доме на холме, а где-нибудь, где все покрыто снегом, может, высоко-высоко в горах. И сугробов намело много, и дома занесены полностью, а деревья все белые-пребелые. Финн зажмурился и увидел: везде, насколько хватает глаз — ослепительно сверкающий и переливающийся сахарный снег. Глубокие следы, в которых притаились фиолетовые тени, принадлежат Финну, рядом с ними следы поменьше и не такие глубокие. Их оставляют лапки его собаки. В разных снах собаку звали по-разному, а порой и вовсе никак не звали. На фоне несказанной белизны четко выделяется черный собачий хвостик. Пес бросился вперед, потрусил, взметая снежные бурунчики и то и дело оглядываясь — поспевает ли следом хозяин. Собака эта очень умная, умнее не бывает. Знает и умеет кучу всяких штуковин, а еще она добрая-добрая. Вот мальчик устанет шагать, и тогда они вместе выстроят эскимосское иглу. Укроются в своем снежном домике, прижмутся друг к дружке, и пес будет Финна греть.

— Дебра, я не могу к тебе подняться. Финн уже спит. Знаешь, мне кажется, Том даже не догадывается, что творится. Болтает о «десяти секундах известности». А шумиха ведь по всему городу, черт дери! А его мнение о детективе, который ведет дело? «Парень стоящий». Можешь себе представить? Да, ты понимаешь, вот так эти британцы анализируют человеческий характер. Он — парень стоящий. Или: он — никудышный. Какая тонкая наблюдательность! Потому-то ни один из них и в психотерапию не верит. Конечно, зачем, лучше ярлыки наклеивать. Почему они вступили в войну с Гитлером? Человек он был никудышный. А детектив этот — стоящий. Бог ты мой! Неудивительно, что Том не в состоянии сложить один с двумя. Ему всегда трудно скумекать…

Тут Бет внезапно вспомнила:

— Как, кстати, твоя статья продвигается?

Единственное оставленное на автоответчике сообщение гласило: «Да, все, номер у меня есть. Сейчас же звоню. Да? Ага. Пол Нэйджел, департамент шерифа округа Кинг. Сообщение для Томаса Дженвея. Очень сожалею по поводу появления в „Стрэйнджер“ той статьи. А? Да, как раз наговариваю ему на автоответчик… Томас? Так вот, насчет статьи. Хочу, чтобы вы знали: если наш отдел и предоставил материал для нее, то я здесь ни при чем. Но мое личное мнение таково: эти гаденыши сами навыдумывали невесть чего, да еще свою же бредятину потом раздули — обычная для СМИ картина. В любом случае хочу перед вами извиниться. Наш пресс-секретарь сделает заявление, в котором разъяснит положение вещей. Появятся вопросы — любые — обязательно звоните». Последовал щелчок, свидетельствующий об окончании звонка, затем механическое сопрано объявило: «Среда. Десять. Сорок. Семь. Конец. Последнего. Сообщения».

Когда Том сел за компьютер и попытался ввести электронный адрес, пальцы, казалось, нажимали на клавиши, абсолютно не повинуясь мозгу. Выходило и «wsw», и «wwe», и «wqw», пока не настучались три полагающиеся «w» подряд. Вот, даже стандартное «www» еле-еле далось. Сайт «Стрэйнджер» загружался неимоверно долго и мучительно. В конце концов прыгающие цветные квадратики оформились в набросок, выполненный художником-полицейским. Рисунок помещался на экране рядом со старой фотографией актера Джерри Бауэра с суперобложки «Немногих» и заголовком «БРЕМЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЛОЖИТСЯ НА ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКИЕ ПЛЕЧИ?». Черные жирные буквы были стилизованы под тюремные решетки. Над перечнем разделов сайта находился подзаголовок: «В ходе поисков пропавшей девочки подозрение падает на известного преподавателя литературы из Вашингтонского университета».

— Господи мой Боже.

Том щелкнул мышью по соответствующей ссылке. Микроскопические квадратики за стрелкой и песочными часами перегруппировались в еще один снимок, довольно некачественный, запечатлевший Тома в таком положении, что создавалось впечатление, будто он грабит собственный дом. Неуклюжая фигура в длинном пальто наклонилась вперед с какой-то шутовской осторожностью и делает широкий, почти через все крыльцо, шаг по направлению к парадной входной двери. Совершенно непонятно, откуда фотография взялась. Сфабриковали в лаборатории? И тут Том догадался: его сняли исподтишка, когда он высоко поднимал ноги, преодолевая недостроенное крыльцо и перешагивая через спутавшиеся полоски красного скотча, оставленного Чиком. Но судя по фото, человек в злодейском черном пальто вполне мог сжимать в руке револьвер, а на плече тащить мешок с награбленным добром.

Том покрутил колесико мыши, пробегая глазами сопровождающий снимки текст. Взгляд выхватывал ужасные слова. «Преподаватель-литератор из Вашингтонского университета, чудаковатый европеец, регулярно выступает по Национальному государственному радио в программе „Все учтено“». Боже! «Надменный», — характеризовал его один студент, фамилия которого не называлась, и другой вторил: «высокомерный». «Тяжеловесные подражания викторианской прозе, производящие удручающее впечатление». «Оказывал студенткам нежелательные знаки внимания во внеаудиторное время». Возмутительно! Нельзя же писать такое, черт, да он в суд на них подаст! Неизвестно каким образом газетчики вызнали второе, никогда нигде не упоминавшееся имя Тома, Бодог[149], перевели как «Счастливчик» и влепили в следующий, набранный жирным шрифтом подзаголовок «Счастливчик Том». Ублюдки бесстыжие.

«Подозреваемый».

«Облава на Саммамишского душегуба продолжается в течение двух лет».

Опять — «подозреваемый».

«…за неестественным, надуманным поведением скрывалось…»

За всю свою жизнь Том не переживал ничего, что могло хотя бы отчасти подготовить его к случившемуся. От самой беспрецедентности творящегося кошмара закружилась голова. Нечто похожее можно было лишь вообразить. Во время полетов через Атлантику, после чуть теплого ужина и второго стаканчика коньяка, когда перед просмотром фильма опускались жалюзи на всех иллюминаторах и маленькая лампочка над головой тускло освещала раскрытую книгу, Том частенько рисовал мысленно следующую ситуацию. В гудение мотора, напоминающее урчание стиральной машины, внезапно вклинивается голос командира экипажа. С профессиональным хладнокровием и с акцентом уроженца среднезападных штатов он объявляет по радио: «Дамы и господа, с прискорбием сообщаю: в приборах обнаружены серьезные технические неполадки. Просим вас немедленно пристегнуть ремни и принять положение, указанное на схеме, находящейся в кармане впереди стоящего кресла. Да не оставит нас Бог, давайте же вспомним о нем в эту минуту. Благодарю за внимание». Что-то в этом роде сейчас и творилось, но с единственной разницей: нельзя просто погрузиться в книгу и прогнать наваждение. Оно здесь, вот оно — то самое.

«…поведение, по словам студентов, „необъяснимое“».

Том начал лихорадочно рыться в кошельке, причем половина его содержимого высыпалась на пол, отыскал в конце концов визитку Пола Нэйджела и набрал номер. Детектив ответил сразу.

— Безумие какое-то, — выпалил Том, — даже в голове не укладывается.

— Средства массовой информации довольно часто допускают подобное, — ответствовал Нэйджел, чей голос весьма напомнил того пилота из воздушных фантазий Тома. — Конечно, события развиваются не самым благоприятным для вас образом, но мы сделали заявление — вот все, что в наших силах.

— Кому вы сделали заявление? Что там говорится?

— Минутку, сейчас файл откроется, он у меня здесь, в компьютере…

На экран же собственного компьютера Том читал: «Нет ли возможного объяснения происходящему в курсе викторианской литературы, преподававшемся мистером Дженвеем два года назад? В списке литературы, рекомендованной студентам, значится „Странная история доктора Джекила и мистера Хайда“ известного британского автора начала XIX века, Роберта Льюиса Стивенсона…».

— Вот, читаю. Здесь немного. Слушайте. «Департамент шерифа округа Кинг считает нужным пояснить: вопреки утверждениям местной прессы, Томас Бодог Дженвей не рассматривается в качестве подозреваемого в похищении шестилетней Хэйли Топольски, однако остается лицом, представляющим интерес для следствия по настоящему делу». Если хотите, могу переслать вам по электронной почте.

— «Однако»? Что вы хотите сказать вашим «однако»?

— Я вас не совсем понимаю, Томас.

— Это же противительный союз! Он как бы отрицает, по крайней мере частично, значение всего сказанного ранее. Или же содержание предыдущей части предложения изменяется. Ваше «однако», использованное абсолютно не к месту, означает: «Он не подозреваемый — но». И любой человек воспримет как раз «но», а «не» проскочит незамеченным. Разве непонятно? Каждый, кто прочтет ту клеветническую дрянь в «Стрэйнджер», сейчас же подумает: «Ага, конечно, он подозреваемый и есть, просто у них пока улик недостаточно». Вам нужно обязательно переделать заявление. Прямо сейчас, пока оно не разошлось повсюду. Не употребляйте «хотя», завершите предложение, то есть поставьте там точку и…

— Так вас, значит, грамматика не устраивает.

— Не в одной грамматике дело — тут важен подтекст в целом.

— Профессор, в заявлении говорится, что вас подозреваемым не считают.

— Есть же «однако»! Даже не «но», а «однако», а так еще хуже.

— Мы могли написать «в качестве подозреваемого пока не рассматривается» или «не рассматривается в качестве подозреваемого в настоящий момент». Именно такая терминология обычно используется в подобного рода заявлениях, но в вашем случае мы решили ее не применять. Из-за той самой статьи. Наш департамент активно стремится нейтрализовать ошибочное мнение о вас, которое может возникнуть по вине прессы.

— «Лицо, представляющее интерес»!

— Да. Формулировку не я предложил, она плод коллективного решения на уровне департамента. Если бы решал лично я, то, вероятнее всего, назвал бы вас «свидетель». Грань между понятиями очень тонка. Вы думаете, мы не страдаем от бюрократизма? Обсуждение происходило поочередно на каждой инстанции, пока не дошло до шерифа.

— Тот же самый «подозреваемый», только другими словами…

В трубке послышался глубокий вздох. Недружелюбный вздох.

— Лицо, представляющее интерес, — оно и есть лицо, представляющее интерес. Это означает: возможно, нам понадобится повторно встретиться с человеком. Это означает, мы еще не все о нем узнали. Это означает…

— Слова имеют то значение, которое им приписывают люди! А люди думают: «лицо, представляющее интерес» значит «подозреваемый»!

— Мне терпения не занимать, профессор. У меня скорость обменных процессов в организме пониженная, и завожусь я далеко не сразу. Но вот беседую тут с вами и начинаю понимать, почему писаки из «Стрэйнджер» на вас ополчились.

— Вы никак не возьмете в толк. Извините, конечно, ведь я битый час объясняю: язык — это…

— Департамент приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы устранить причины ваших, Томас, волнений. Стоило лишь статье появиться — ни один печатный экземпляр газеты даже продать не успели, — а мы уже обнародовали заявление. А вы мне теперь претензии предъявляете, мол, там у вас запятая, а нужна точка, а «лицо, представляющее интерес» — это, оказывается, подозреваемый. Мы не студенты, которых вы учите красиво выражаться, профессор. Не надо критически разбирать наше заявление, будь оно неладно. Слышите меня?

— А мне-то как теперь быть, после всего случившегося? — У Тома сорвался голос. — Я имею в виду свою репутацию.

— Пропала маленькая девочка. Идет полицейское расследование. Вероятно — страшно не хочется говорить, и лучше никому моих слов потом не повторяйте, — расследуется уже не просто похищение, а убийство. И вы всерьез считаете, что в департаменте нам, извините за выражение, не положить, по большому счету, на ваше уязвленное самолюбие?