Как ставится пьеса

Чтение в лицах

Если вы намерены написать или уже написали пьесу, не советую вам ходить на её первое чтение в театре. Впечатление получите самое удручающее.

Собираются шесть — восемь актёров, все они выглядят смертельно усталыми, зевают и потягиваются. Одни сидят, другие стоят, и все тихонько кашляют. Во всеобщем унынии проходит с полчаса, наконец режиссёр возглашает:

— Начинаем.

Изнурённый ансамбль рассаживается у расшатанного стола.

— «Посох паломника», комедия в трёх действиях, — начинает режиссёр скороговоркой. — Бедно обставленная комната. Направо двери в переднюю, налево в спальню. Посередине стол и прочее. Входит Иржи Данеш…»

Молчание.

— Где пан Икс? — сердится режиссёр. — Что он, не знает, что у нас чтение в лицах?

— Репетирует на сцене, — хмуро бурчит кто-то.

— Ах, так! Тогда я буду читать за него, — решает режиссёр. — «Входит Иржи Данеш». «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное»… Клара!

Молчание.

— Чёрт побери, где Клара?

Молчание.

— Где пани Игрек?

— Кажется, болеет, — мрачно предполагает кто-то.

— Уехала на халтуру, — провоцирует другой.

— Мари вчера говорила мне, — начинает кто-то, — что у неё…

— Ладно, я прочту за неё, — вздыхает режиссёр и во весь дух, точно его подхлёстывают, читает диалог Данеша и Клары. Никто его не слушает. На другом конце стола завязывается тихий разговор.

— «Входит Катюша…» — выпаливает наконец с облегчением режиссёр.

Молчание.

— Слушайте, мадемуазель, — сердится режиссёр, — будьте повнимательнее! Ведь вы Катюша?

— Я знаю, — отвечает инженю.

— Ну так читайте. «Первый акт. Входит Катюша».

— Я забыла роль дома, — мило заявляет Катюша.

Режиссёр произносит что-то страшное и сам отбарабанивает диалог Катюши и Клары в темпе, в котором дьячок читает заупокойную на бедных похоронах. Один только автор пытается слушать, никто не проявляет ни капли интереса.

— «Входит Густав Вчелак», — хрипло кончает режиссёр.

Один из актёров спохватывается и начинает искать в карманах пенсне; найдя, он листает роль.

— Какая страница?

— Шестая.

Актёр переворачивает страницу и начинает бубнить свою роль мрачным, замогильным голосом.

«Господи боже мой, — ужасается автор, — и это удалой бонвиван!»

Режиссёр, заменяющий Клару, и актёр, играющий удалого бонвивана, обмениваются заунывными репликами, которые должны быть искромётным диалогом.

— «Когда вернётся ваш сурпуг…»— уныло произносит бонвиван.

— Супруг! — поправляет режиссёр.

— У меня здесь «сурпуг», — настаивает актёр.

— Это ошибка машинистки. Исправьте.

— А пускай она переписывает как следует! — обиженно говорит актёр, царапая карандашом в тексте.

Агонизирующий ансамбль постепенно набирает ходу и наконец несётся вскачь. Вдруг — стоп! в одной роли не хватает фразы. Снова стоп! — здесь купюра: от слов «…была первая любовь» до «вам нравится это блюдо?». Ещё раз стоп: перепутаны роли… Поехали дальше. Косноязычно, торопливо, заунывно звучит текст «нетерпеливо ожидаемой новинки». Актёры, закончившие свою роль, встают и уходят, даже если до конца пьесы осталось три страницы. Никого не интересует, чем кончится интрига. Наконец звучит последнее слово и наступает молчание — первые интерпретаторы взвешивают и обдумывают пьесу.

— А какое мне надеть платье? — среди удручающего молчания восклицает героиня.

Автор, пошатываясь, устремляется прочь, подавленный уверенностью, что во всей истории театра не было ещё такой скверной, безнадёжно унылой пьесы.