Как я съел асфальт

– Чего ты там про него говоришь?

– Говорю, что он мерзавец! Самый натуральный мерзавец! Да с ним не то что здороваться, да я с ним в один туалет на трассе, понимаешь… Да что там туалет – на асфальте не сяду… Одной бумажкой с ним не подотрусь!

– Ну и что? Зато как он умеет одеваться! И походка…

Последнее время он стал чаще вспоминать тот разговор с Пашей. Даже не разговор в целом, а свое новое отношение к людям. А тогда он с Пашей поспорил, или, точнее, Паша поспорил с ним, а еще точнее, они оба спорили об одном человеке. Они остро отстаивали каждый свою точку зрения. Именно тогда Саша и подумал о походке и умении того человека одеваться. А одеваться он умел. И походка…

Он вдруг отчетливо осознал, что именно так он и думает, что даже уверен в правоте своих слов. Отчетливо понял, что умение обращать на себя внимание посредством умения хорошо и, главное, правильно, подобающе случаю, одеться – основополагающее качество человека. Немаловажно для человека и умение преподнести себя при помощи походки. У того человека она была такая значительная, жизнеутверждающая и вместе с тем степенная. Еще он понял, что все остальное в этом человеке было не важным. Взгляд задерживался только на костюме и походке. Саша еще удивился, отчего он придает такое значение всему этому. Странным казалось то, что раньше его интересовали совсем другие человеческие качества.

Он вдруг понял, отчетливо понял, что его радуют хорошо одетые люди, передвигающиеся красивой или даже элегантной походкой. Если человек хорошо, правильно одет, то, скорее всего, это успешный человек, а следовательно, умный. С таким всегда хочется быть на короткой ноге. С таким хочется работать и даже иногда разговаривать. С ним просто приятно быть.

Что значит правильно и верно одеваться? А это значит точно подобрать галстук к цвету рубашки или к стелькам в обуви. И надо еще так сделать, чтобы все это гармонировало с пиджаком. Глупо напяливать пиджак на голое тело, да еще и галстук на шею повязать, когда ты, скажем, спишь, тем более с обнаженной женщиной. Это очень тонкая штука – правильно и солидно одеваться. Саша отчетливо осознал, что все остальное в человеке его мало интересует, только одежда и походка…

Может быть, это и неправильно, но он давно научился определять характер, да и весь внутренний уклад человека по его походке. Это произошло еще в детстве или, точнее, в армии. То есть все это понимание пришло в далеком детстве, а отчетливое понимание этого понимания окончательно сформировалось в рядах вооруженных сил. Точнее, в армии.

Тогда с ним в один призыв попал человек с элегантной, в сущности, фамилией. Фамилия у него была Скороспелкин. Саша сразу обратил внимание на его странную походку. Он сильно косолапил, но не в силу плоскостопия, а именно так непонятно ставил ноги при ходьбе. Сам Скороспелкин был ужасно несобран, рассеян. Казалось, что весь характер парня косолап и неаккуратен, как и его походка. Сержант долго бился с ним на занятиях по строевой подготовке. Скороспелкин, маршируя, шагал левой ногой и левой же рукой совершал отмашку. Со стороны это выглядело очень смешно. Тогда сержант сказал про него, что он иноходец. С тех пор Саша окрестил про себя всех людей со странной походкой иноходцами.

Иноходцы были необычными людьми. Нельзя сказать, что они глупые или какие-нибудь ущербные. Скорее странные, не такие, как все.

Еще Саша остро чувствовал, что к своим тридцати девяти стал лучше понимать людей и тщательнее следить за своей походкой.

– Я, честно сказать, не совсем понимаю, куда ты клонишь. Вернее, совсем не понимаю этого, – хмуря губы и мрачно скосив в сторону полные щеки, говорил Леша, старый приятель Саши, которого чаще называли Леха. – Мне даже кажется, что мы говорим о разных вещах.

– Конечно, о разных. Все потому, что ты меня совсем не слушаешь, – сладко затягиваясь, ответил Саша.

Этот разговор случился у них совсем недавно. Тогда они сидели в ресторане и обсуждали наступившую осень. Паша, казалось, не очень старался вникнуть в суть спора. Он лениво ковырял вилкой салат с мудреным названием, а на деле страшно похожий на банальный винегрет.

– Почему не слушаю?! Я тебя очень внимательно слушаю! – искренне возмутился Леша.

– Слушать и слышать – это совершенно разные вещи, – парировал Саша.

– Как есть или быть съеденным, – вступил в беседу Паша. – Все дело в восприятии. И жертва, и хищник – они оба присутствуют на трапезе, именуемой обедом, но находятся по разные стороны зубов. Так и ваш спор об отдыхе. Саша пытается втолковать тебе, что он любит отдыхать. Просто отдыхать. Не отчего-то, а просто… от всего и от всех. Отдых, в который все включено. А ты говоришь об отдыхе от конкретно проделанной работы. Улавливаешь?

– Ну-ну. Продолжай, – сказал Леша, сосредоточенно обкусывая свои ногти.

– А я все сказал. Я правильно перевел тебя на доступный Леше язык? – обратился Паша к Саше.

– Лучше и не скажешь, – подтвердил Саша, одобрительно кивая головой улыбающемуся Паше.

– Что ж, – усмехнулся Леша, – значит, вы оба так считаете? Прекрасно. Не нравится вам, значит, моя конкретика? Отдых только в широком понятии этого слова… То есть если глаза устали, то надо отдыхать от всего сразу, просто отдыхать. Я правильно понимаю? Почему же когда дело касается, ну… скажем, секса, то просто сказать, что я им занимался, это значит, ничего не сказать? Надо именно уточнить, что я занимался конкретно сексом.

– Еще не мешало бы уточнить, – засмеялся Паша, – что ты занимался сексом не один, а, положим, с девушкой.

– Ну, это уже частности, – смутился мечтающий похудеть Леша. – А лечиться от всего сразу можно?

– Можно, Леша, можно, – Саша затушил сигарету в пепельнице. – Я, конечно, не специалист, но есть общеукрепляющие процедуры. А в твоем случае похудеть – это будет польза сразу для всего организма.

– Ну, давайте! – отмахнулся от них Леша. – Теперь еще и фигура вам моя не нравится. Еще скажите мне, что я толстый!.. И все-таки, Саша, ответь мне, как ты отдыхаешь?

– А отдыхать, Леша, я предпочитаю, не лежа на пляже, жарясь под палящим солнцем и время от времени окунаясь в заплеванные воды курортных морей, а путешествуя. Мне нравится бродить по улицам какого-нибудь Лисабона, разглядывать памятники архитектуры, дома, не такие, как у нас, улицы, отличающиеся от наших, людей, спешащих по своим лисабонским делам, и, главное, не слышать ни слова по-русски. Вот тогда я отдыхаю.

Саша очень давно был знаком и с Лешей, и с Пашей.

С Лешей, с Карнауховым Лешей, они сошлись, когда Сашу пригласили в какую-то компанию. Саша сразу же обратил внимание на толстого человека, который очень походил на добродушного циркового медведя – большой, неуклюжий и трогательно жалкий. Леша не был иноходцем в полном понимании этого слова. Он слегка косолапил, заворачивая носки ног глубоко внутрь. Сильно сутулился. Вместе с тем умудрялся обладать раскачивающейся походкой, вероятно оттого, что при передвижении он расставлял ноги широко, как моряк, пытающийся удержать равновесие на качающемся судне. Саша тогда, наблюдая его движения, попытался для себя охарактеризовать Лешу. Обычно те, кто при ходьбе ставит ноги носками внутрь, очень замкнутые люди.

Причем чем глубже внутрь, тем необщительнее и тем более сосредоточен на себе обладатель такой походки. Такие люди чаще говорят сами с собой, и даже среди толпы они, не скрываясь, перебирают губами слова, сказанные самому интересному в мире собеседнику в своем лице.

Те же, кто ходили, широко расставляя ноги, большей частью были людьми сильными, раскованными, где-то уверенными в себе. В Лешиной походке присутствовали эти две взаимоисключающие особенности. Саша не стал разбираться в этих противоречиях, он сразу нарисовал себе психологический портрет грызущего ногти человека, совместив оба характера в один. И оказался прав. Леша был сам в себе, его с великим трудом можно было вытянуть из дому. Он боялся всего нового, трудно сходился с людьми. Леша был страшно рассеянным и необязательным человеком. Он никогда никому не отказывал в любой просьбе, но, дав согласие, тут же принимался остервенело грызть ногти и ругать себя за то, что не признался сразу: он не сможет помочь. А потом долго казнился тем, что человек ждет, ждет от него обещанной помощи и сам ничего не предпринимает. А Леша ничего для него и не делал.

Раскованность Леши проявлялась редко, и только с людьми, которые ему были близки. Тогда он мог быть сильным, мог советовать и покровительственным тоном поучать кого-либо. Такое же раскрепощающее действие оказывал на него алкоголь.

Еще Леша мечтал похудеть, но так, чтобы сразу, не прилагая к этому никаких усилий. Он не придерживался диет, не занимался спортом, но каждое утро становился на весы и, укоризненно качая головой, обнаруживал, что вес не уменьшался, а, напротив, по какой-то неведомой ему причине прибавлялся.

При всей своей неприспособленности к жизни и несобранности Леша был женат. Вернее, его жена была замужем за Лешей. Она организовала сеть газетных киосков и являла собой направляющую силу, способствующую направлению спящей в Леше энергии в нужное русло. А Леша, с каким-то исступлением грызя ногти, слушался ее во всем и занимался этим газетным бизнесом, не проявляя никакой инициативы. Еще он любил одаривать приятелей несвежими газетами и журналами, нереализованными через торговую сеть.

– Стало быть, ты не желаешь слушать родную речь? – продолжил свои расспросы Леша.

Леша любил задавать вопросы и спорить, очень любил. А точнее, любил неистово спорить до пены у рта, до хрипоты. Спорить по любому поводу, даже по самому незначительному и пустяковому.

– Нет, не совсем так, – закурив очередную сигарету, ответил Саша. – Здесь, в России, я очень даже люблю ее послушать, но за границей?.. Точнее сказать, не в русском языке дело. Причина в соотечественниках, от которых я устаю. Леха, дражайший мой друг, ты пойми, мне надоело хамство, а там его нет. Там совсем другая атмосфера! Мне улыбаются. Понимаешь? Просто улыбаются, не зная совершенно, что я за человек. Может быть, это ничего не значит, но как приятно! Я зашел там в кафешку какую-нибудь, а мне улыбаются. Посидел, выпил, надебоширил, а мне продолжают улыбаться. На следующий день я опять туда, а мне улыбаются. Опять напился, опять надебоширил, уже не очень улыбаются, но и не бьют. В третий раз меня уже узнают. Меня туда не пустят, но без мордобоя, а даже с какой-то вымученной улыбкой. Ты у нас приди наутро в то заведение, где накануне устроил скандал. Да ты просто не дойдешь, потому что тебе ребра в тот же вечер пересчитали так, что ты неделю вообще ходить не сможешь. И ни тени улыбки! Вот это я называю хамством и бескультурьем. Вот от этого я езжу отдыхать в цивилизованные страны.

– А что, тут тебе совсем никто не улыбается? – уточнил Леша.

– Улыбается, – улыбнулся в свою очередь Саша. – Гаишник улыбается, когда остановит за нарушение, парикмахер улыбается, когда прошу сделать меня похожим на человека, жена улыбается, когда я делаю попытки вразумительно объяснить, где я провел ночь. Но это все не то.

– А мне не улыбается сидеть здесь всю ночь, – подал голос Паша, – и слушать ваши препирания.

Саша и Леша засмеялись.

Потом они долго стояли возле ресторана, смеялись и курили на вечернем ветру.

Сентябрь выдался на редкость сухим и теплым. Саша любил такую сухую и теплую погоду, когда нет дождя, то есть сухо, и тепло, что значит когда не холодно, а, наоборот, тепло и не замерзаешь от холода. Оранжевыми и золотыми красками осень нарядно раскрашивала Москву. Ковры с причудливыми орнаментами из листвы устилали парки и скверы. Погода стояла изумительная, чем радовала Сашу. В такие дни вполне можно было красиво и элегантно одеваться. Нечасто удавалось облачиться в свой любимый элегантный осенний плащ, приобретенный на блошином рынке в Париже, и не менее любимые туфли. Летом в Москве было жарко, и в плаще ходить было не совсем удобно. Саша пробовал, он любил красиво одеться, но от идеи носить плащ летом пришлось отказаться: было жарко и неуютно. А после лета обычно как-то резко наступала зима, и в плаще было прохладно и даже холодно. А сейчас после лета неожиданно наступила осень, и Саша с готовностью и с какой-то всепоглощающей радостью решил, что наступило самое время для плаща.

Еще Саше нравилось отдыхать. А лучше всего отдыхалось в хорошую погоду. Плохую погоду Саша не любил. Ходить с зонтом по мокрым лужам или в шапке под колючим снегом он не любил, а вот хорошая погода ему нравилась, он ее любил.

Саша занимался редким, но вместе с тем нужным и необычным делом. Он любил свое дело, как и хорошую погоду, всегда с радостью и какой-то даже гордостью говорил о своем деле, если его об этом спрашивали. Но даже если и не спрашивали, Саша все равно сообщал новым знакомым и не очень новым и не всегда знакомым, чем занимается. Он рассказывал о своем деле и с радостью замечал то изумление и, подчас, интерес, который он вызывал. А вызывал он его часто. Саша строил маленькие домики, маленькие нужные домики по дорогам и федеральным трассам нашей страны. В этих домиках всегда было два входа, два окошка и по нескольку отверстий в полу. Почти всегда эти два входа укомплектовывались соответствующими надписями, которые Саша называл «мемориальными досками». На этих «мемориальных досках» красовались лаконичные, но емкие по содержанию и смыслу надписи. Буквы «М» и «Ж» отражали саму суть дороги, а может быть, и всей нашей жизни. У Саши была строительная фирма, которая специализировалась на установке придорожных туалетов, или отхожих мест, если хотите. Саша уже очень давно занимался этим и знал о туалетах все. Он также хорошо, на профессиональном уровне, располагал сведениями о том, для чего они нужны. И гордился этим сокровенным знанием.

А рисовал он всегда. В детстве его водили на плавание, он занимался футболом, но все время хотел рисовать и рисовал. Родители, как могли, боролись с юным художником, разрисовывающим стены, потолки и двери соседей, но ничего поделать с тягой Саши к прекрасному не могли. Повинуясь внутреннему голосу, Саша уехал в Москву, где поступил в строительный институт. Архитектура в какой-то мере отвечала его стремлению рисовать всегда и везде.

Быть студентом Саше не очень понравилось, зато просто быть в Москве ему понравилось куда больше, чем учиться. К концу второго курса Саша понял, что ошибся в выборе пути. Понять ему это, отчетливо осознать, помогли хвосты, которых у него скопилось превеликое множество. Институт он не закончил, но познакомился с ребятами, которые играли музыку. Саша всегда был далек от музыки, но ему хотелось себя попробовать в этом новом для него деле.

Ребята, которые играли музыку, понравились Саше больше, чем их музыка. А ребятам Саша понравился гораздо больше, чем музыка, которую он наиграл, неумело тренькая по струнам скрипки.

– Слушай, ты умеешь на чем-нибудь играть? – спросили тогда его.

– Точно не уверен, но думаю, что могу, – просто сказал Саша.

Взяв инструмент на манер балалаечника, Саша извлек несколько тяжелых гитарных – или, правильнее сказать, скрипичных – рифов, в тайной надежде что у него получится освоить этот новый для него предмет. Ребята, более искушенные в музыкальной терминологии, назвали игру Саши «лажей». Но из группы его не изгнали.

– Хватит, хватит! – нетерпеливо закричал тогда Гена, которого все называли Геша, и яростно захлопал в ладоши. – Достаточно! Скрипач из тебя, как из меня Дюймовочка.

Признаться, Гена не очень был похож на Дюймовочку – плотно скроенный, с тяжелым подбородком и недельной щетиной, он напоминал скорее Бармалея, чем крошечную девочку. Саша тогда даже обиделся на него, он все-таки старался, играл на полную катушку. Но, увидев выражение глаз Саши, Геша успокоил расстроенного скрипача-самоучку.

– Но не признать твое нахальство и наглость не могу. Будешь перкуссионистом, – объявил он.

– Кем, кем? – удивился Саша.

– На маракасах играть будешь.

– А что такое маракасы? – Саша впервые в жизни услышал тогда это слово.

– Это такие погремушки на палочках, – объяснили ему.

Так Саша влился в коллектив, в котором кроме него было не то пятеро, не то трое ребят в зависимости от степени «вдохновляющих мероприятий».

Вдохновляющие мероприятия сопровождали любой концерт, и ни одна репетиция не обходилась без этой важной для музыканта составляющей творческого процесса. Мероприятия по вдохновению заключались в употреблении спиртных напитков и традиционно заканчивались пьяным храпом участников группы.

Саша отчетливо понимал, что он органично вписался в музыкальный коллектив под пафосным названием «Уличный фонарь», и ему нравился мир этих, похожих на него людей.

А еще Саше очень понравился Геша. У него была подпрыгивающая походка веселого человека. Саша замечал, что если у человека походка быстрая, стремительная, кричащая о занятости и перегруженности делами, то у обладателя такой походки каменное лицо, жесткие морщины у рта и неразговорчивый, угрюмый характер. Но если к стремительности в походке мужчины добавлялся некий элемент легкости, если он подпрыгивал, стремясь ввысь к мечтам, то это, скорее всего, оптимист с хорошим чувством юмора. Его подпрыгивающая манера передвигаться говорила о стремлении жить и все успеть. Это была походка творческой личности, которая не просто спешила жить, а спешила выразить или отдать часть себя через свое творчество и искусство. Таков был Геша.

А еще Геша был не очень худой, точнее, совсем не худой и с длинными волосами. Длинные волосы были у Геши не только на голове – соломенного цвета усы украшали его лицо на мексиканский манер. Точнее, неприметное лицо веселого Геши украшали невзрачные, непонятно откуда взявшиеся усы. И одеваться Геша умел не без известного лоска.

Саше отчетливо вспомнилось первое появление их «Уличного фонаря» на сцене родного строительного института, а точнее, свое феерическое выступление с ребятами на серьезном концерте. Саша не помнил сейчас, что тогда было за мероприятие, но выступало много таких же студенческих коллективов. Одним из первых на сцену выпустили «Уличный фонарь». Не просто объявили и они вышли, а именно выпустили, потому что сначала их не хотели выпускать. Ребята очень серьезно тогда отнеслись к «вдохновляющим мероприятиям», и творческий настрой группы был явно на высоте. На такой высоте, что гитарист и одновременно вокалист группы Геша не мог самостоятельно стоять. Кого-то искать, чтобы тот сзади поддерживал Гешу, не было времени. Ребята просто посадили Гешу за сценой и дали ему гитару и микрофон.

Перед публикой появились ударник Вова, клавишник, скрипачка Маша, басист и Саша со своими неизменными маракасами. Ребята начали играть музыку. Зал с замиранием сердца следил, как запутавшийся в проводах басист пьяно передвигал ногами, всякий раз рискуя свалиться со сцены. Чтобы предотвратить этот провал, Маша подошла со своей скрипочкой к басисту и в моменты, когда она не была занята в музыкальных партиях, незаметно поддерживала его за шкирку.

Некоторое время музыку играли только те, кто находился непосредственно на сцене, а потом подключился и Геша. Его гитарные экспромты лихо ворвались в общее слаженное звучание остальных членов коллектива. Ребята играли тогда тему из «The Doors» с придуманным текстом на русском языке. Геша, забыв о договоренности и вопреки всем музыкальным законам, заиграл придуманную им недавно песню «Детка, я здесь».

А еще Геша запел. Его сильный голос зазвучал неведомо откуда. Публика недоумевала: мало того что было слышно невидимую соло-гитару, так еще и поет кто-то. Ударник, будучи самым трезвым, подмигнул Саше и знаками пояснил, что надо кому-то открывать рот. Саша тогда все понял и, неистово тряся маракасами, подошел к одиноко стоящему микрофону и начал симулировать пение. Слов новой песни он не знал, поэтому выходило не очень похоже. Точнее, совсем непохоже, а еще точнее, было похоже, что буйнопомешанный сбежал из сумасшедшего дома и пытается сожрать микрофон.

Неожиданно выступление группы «Уличный фонарь» всем понравилось. И хотя песня была грустная, про то, как парень не смог жить без девушки, которая не нашла его на дискотеке, а он решил свести счеты с жизнью, приняв смертельную дозу пива, и умер от разрыва мочевого пузыря, зрители и слушатели умирали со смеху.

Потом долго все показывали пальцем на Сашу, а Геша даже ревновал друга к славе, незаслуженно свалившейся на того. А главным в музыкальном коллективе считался именно Геша. И еще из всего состава «Уличного фонаря» только он был москвич, и не просто москвич, а именно коренной москвич. Вот и получилось так, что Геша остался только с усами, а слава досталась Саше.

Тогда Саша рано пришел в свой офис, вернее, приехал рано. Он не очень любил суету начала рабочего дня, поэтому часто старался прийти или, точнее, приехать на работу раньше других. Саша любил думать, а еще больше он любил думать, когда это получалось. Когда совсем не получалось думать, Саша не думал. А когда получалось, тогда он любил обдумать мысль. Если мысль приходила, Саша всегда думал ее с разных сторон. Тогда-то он и полюбил думать свои мысли.

Саша слегка толкнул дверь, она медленно и беззвучно отошла в сторону, словно приглашая его войти. Он откликнулся на это предложение, прошел к шкафу, бережно снял элегантный плащ и повесил его на плечики. Затем мягко опустился в кресло и по привычке включил компьютер, точнее, не он включил, а компьютер включился сам – Саша только нажал нужную кнопку. На экране заработавшего монитора возникла давно привычная картинка. Точнее, не картинка, а фотография, на которой он вместе с женой и детьми бредет по осеннему парку. Саша вгляделся в черты жены, на фотографии она выглядела счастливой. Вообще-то, правильнее сказать, не счастливой, а скорее умиротворенной или удовлетворенной правильным течением жизни. Саша с грустью улыбнулся ей и своему изображению на мониторе. Последнее время навалилось много работы, и ему приходилось все реже и реже видеться с супругой и детьми.

Затем он включил настольный светильник, а еще с сожалением достал из стола «Рубашку». Точнее, он вынул ее из ящика, а еще точнее, вытянул. Но не рубашку, а великолепную книгу «Рубашка». Саша отчетливо понял, что он даже получает какое-то удовольствие оттого, что без удовольствия и даже не без некоторого раздражения читает этот роман. Четыре месяца, четыре долгих месяца, этот роман никак не поддавался прочтению. А еще Саша не мог понять, что в этой книге так могло поразить и зацепить его знакомую, которая ему буквально навязала эту книгу.

– Ты пойми, это вещь! – говорила тогда Оля. – Непростая, конечно, но хорошая. Эта книга обо всем понемножку и ни о чем в целом.

Сашу тогда зацепила эта рецензия, странная и завораживающая, точнее, не рецензия зацепила, а желание приобщиться к восторгу, такому же искреннему и безумному, как у Оли.

Мысли сегодня не думались, и Саша, скрипнув зубами, приподнял обложку «Рубашки». Глаза сразу уперлись в строки на первой странице романа и слова в этих строках. Слова Саша видел, он их читал, читал много раз, но так и не смог понять, как могли автомобили, «махнув на все рукой», заводиться во дворе, причем делали они это с задержкой. Устав думать над ребусом, оставленным автором в начале книги, Саша раскрыл книгу на заложенной кассовым чеком странице. Десять тяжелых минут он с великим трудом продирался сквозь долгие рассуждения без оживляющих любую книгу диалогов и тщетно силился понять замысел автора. «Да-а-а… до Фрэнсиса Скотта Фицджеральда автору далеко!» – подумал Саша. Все в этом романе казалось Саше никаким, и даже сам роман казался никаким, но он обязательно хотел его хоть как-то дочитать, надеясь, что, может быть, в самом конце, на самых последних строчках, он, как и его знакомая Оля, воскликнет: «Какая сильная вещь! Какой матерый человечище тот, кто ее написал». А пока автор не казался Саше матерым. Скорее, хотелось его обматерить. Обматерить от души.

Но тут ему позвонили. Позвонили по телефону. Саша слегка обрадовался и с облегчением оторвался от «Рубашки». Но, с другой стороны, он отчетливо понимал, что совершенно не понимает, кто ему может звонить в такое время, да еще и по телефону. Он с трудом подумал, что это могла быть жена, Алла, которая что-то забыла сказать, а сейчас вдруг вспомнила.

– Алло, Алла! – обрадовался Саша в телефонную трубку.

– Это не Алла, – услышал он голос и удивился, отчего это его супруга говорит не своим голосом, а каким-то чужим, далеким. И даже хриплым и мужским голосом говорит Алла.

И тут Саша шестым чувством понял, что это не Алла, точнее, он понял, что это, может быть, и Алла, но не его Алла, не жена.

– Это я, – откровенно призналась телефонная трубка со звучащим в ней мужским голосом. – Ты не узнал меня, Саша?

Саше было неловко признаваться человеку, который называл его на «ты» и по имени, в том, что он решительно не узнавал собеседника.

– Почему не узнал? Узнал, конечно… Привет… как ты там? – затягивая время, Саша пытался догадаться кто это. – Что нового? Как дети?

– Саша, у меня нет детей.

– Да ты что?!! – искренне удивился Саша, совершенно не представляя, как построить разговор дальше.

– Это Гена.

– Геша? – снова удивился Саша раннему звонку друга, с которым уже очень давно не виделся.

– Ну да, это Геша, если тебе так хочется, – как-то особенно грустно усмехнулся приятель.

И Саша почувствовал эту горечь в голосе друга. Геша как бы говорил со дна колодца или из потустороннего мира. От его голоса пахнуло чем-то неживым, прохладным и неживым, а точнее, мертвым. Саша еще подумал, что давний его приятель звонит с жуткого похмелья. Он неохотно выдавливал из себя слова, отвечая на вежливые вопросы Саши о погоде и работе, и вся его манера говорить казалась вымученной.

– Геша, что-то случилось? – решился наконец спросить Саша.

– А как ты догадался? – грустно спросил Геннадий.

– Ты сегодня какой-то не такой. Геша, уже десять минут ты на все мои вопросы отвечаешь, что погода хорошая. Так что же все-таки случилось?

– Случилось, Саша, случилось, – сказал Геша и опять замолчал.

– С тобой? – Наводящим вопросом Саша попытался вытянуть из приятеля причину его плохого настроения и столь раннего звонка.

– Нет, со мной все в порядке, а вот Оля в реанимации.

– В реанимации?! Оля?!! Надеюсь, ничего серьезного? Что с ней? – Саша сжался от дурного предчувствия.

– Много чего, – прошептал в трубку Геша.

– Так ты расскажи толком! Не тяни.

– Я и сам толком ничего не понимаю. Понимаю только, что Оля в больнице. Ее машина сбила.

Возникла пауза. Саша не находил что сказать. Он понимал, в каком состоянии находится Геша, но не знал, как его поддержать.

– Да-а-а, не самая приятная новость, – выдавил он из себя. – У меня, честно сказать, тоже не все так уж гладко.

Тоже как-то… с утра прямо не заладилось. У меня, Геша, плащ мой…

Саша затих, пытаясь нащупать в кармане сигареты.

– Украли?!! – ужаснулся Геша.

– Всего лишь порвался.

– Твой плащ? – В голосе друга было слышно неподдельное сочувствие.

– Да, мой любимый элегантный плащ. Вот здесь… – Саша для наглядности пальцем провел по рукаву пиджака. – Не знаю где и как, только смотрю сегодня утром, а плащ порван.

– Зашить можно? – Голос Гены дрогнул и сделался сдавленным.

– Алла еще не знает. Вечером посмотрит и вынесет свой вердикт. – Саша сглотнул застрявший в горле ком. – Думаю, все обойдется, но сам понимаешь – неприятно.

– Да уж понятно, хорошего мало.

– Так что с Олей? – Саше не хотелось вспоминать об испорченной вещи, хотелось пережить как-то эту утрату или хотя бы забыть на время, поэтому он перевел разговор на нейтральную тему.

Чувствуя поддержку друга, Геша несколько пришел в себя:

– Я пока сам во всем не разобрался. Не было меня в Москве несколько дней, а тут такое… Мне рассказали… Короче, Оля хотела покончить жизнь самоубийством. Она вышла на крышу собственного дома и прыгнула с крыши.

– Ужас!!! – перебил рассказ друга Саша.

– Это еще не ужас, – успокоил Сашу Геша. – Ужас в том, что не рассчитала она свой прыжок и попала на крышу соседского балкона. Крыша оказалась из шифера, Оля ее проломила и упала на балкон. А там на полу варенья стояли. Ну и соседи обиделись, милицию вызвали… Они же эти варенья на зиму приготовили. Оля тоже расстроилась – платье почти новое испортила. Переживала очень.

– Господи, – произнес Саша. – А из-за чего она на такое решилась?

– Не знаю, – жестко ответил Геша. – Ничего не знаю. Знаю только, что на этом она не успокоилась. На следующий день она повторила попытку. Но теперь для гарантии она мало того что прыгать с крыши собралась с той стороны, где нет балконов, так она еще веревку на шею накинула.

– О, господи! – воскликнул Саша.

Его всего затрясло от ужаса. Он даже на какое-то время забыл о порванном рукаве элегантного плаща.

– Вот, а кроме этого она наглоталась таблеток каких-то, – продолжал нагнетать обстановку Геша, – запила все это спиртом разведенным…

– Ужас, ужас!!! – продолжал причитать Саша.

– …облилась остатками этого спирта, чиркнула зажигалкой и прыгнула с крыши.

– Постой, Гена, ты же говорил, что Олю машина сбила, что она в реанимации. Так что, она после всего этого выжила?

– Представь себе, да. Спирт, оказалось, она развела слишком сильно, и он не загорелся. Веревка задержала падение Оли, и в районе четвертого этажа она влетела в раскрытое окно чужой квартиры, где веревка благополучно порвалась. Но это к лучшему, – пояснил Геша, – там под окнами «лексус» стоял, а «лексус», как ты знаешь, машина не из дешевых, неизвестно чем бы закончился для Оли этот прыжок.

– Да уж, – только и смог вставить Саша.

Саша скривил губы, он представил себе, точнее, отчетливо представил себе, а еще точнее, ощутил, как у Геши опустились усы вниз. Саша не мог представить себе, для чего это все понадобилось Оле, но усы Геши представил. А Оля всегда была рисковым человеком, человеком, который любит риск, но это был не совсем оправданный поступок, а точнее, совсем не оправданный. Ведь, как справедливо заметил Геша, неизвестно как бы все вышло, упади она на «лексус».

– Геша, ты говорил, что Оля таблеток наглоталась…

– Да, – подтвердил Геша, – но алкоголь нейтрализовал действие этих таблеток, так что и здесь ей не удалось приблизиться к смерти.

– Но, скажи, зачем она все это проделывала, что ее толкнуло на ряд этих шагов?

Саша был в недоумении. У Саши был в жизни период, когда он тоже не хотел жить, но это было очень давно, в детстве. В детстве он был так обижен на папу, потому что он не разрешил пойти маленькому Саше гулять с друзьями на стройку, что Саше хотелось умереть. Но умереть Саша хотел так… на время, точнее, и не умереть вовсе, а напугать всех. То есть вроде как бы умереть, а потом ожить. «Посмотрел бы я тогда, как они бы поплакали и побегали», – думал он тогда. А потом хотел ожить и сказать: «Ну что, испугались?!»

Но все это было давно. С тех пор Саша никогда не хотел умереть. Правда, несколько раз было такое, что ему хотелось провалиться сквозь землю, но дальше этого не вполне искреннего желания дело не шло. А еще ему иногда хотелось стать невидимым, но это все тоже было несерьезно.

– Не знаю, Саша. Сам ничего не знаю и не могу понять, – вздыхал в трубку Геша. – А потом эта авария…

– Где это произошло? – спросил Саша. – Это тоже попытка убить себя?

– Нет-нет. Не думаю. Все вышло совершенно случайно. Ее тогда снова в милицию забрали, а когда все выяснилось, отпустили. Ну а на выходе из милиции… – Геша продолжал приглушенным и сдавленным голосом, – под «Запорожец»…

– Где это случилось? – Саша отчетливо вдруг понял, что это очень важно для него, важно для него – и для Оли это важно.

– За сто первым километром, у туалета придорожного.

– У туалета, у туалета… у придорожного туалета… – как зомбированный принялся повторять Саша.

Он не знал, для чего он повторял, скорее это просто была реакция на неприятные известия, но он все повторял и повторял эти два слова. А может быть, в голову пришла какая-то еще не совсем оформившаяся мысль и Саша хотел ее обдумать. Хотел, но не мог, потому что мысль не совсем оформилась. Она ускользала и терялась, и Саша никак не мог уцепиться за нее, чтобы подумать. Он даже нервно закурил сигарету.

– Как она туда попала? И зачем? – Этот вопрос Саша адресовал скорее себе, чем Геше, да Геша и сам не мог толком ответить:

– Ничего не знаю.

– А как она сейчас? – бросил наконец погоню за беспокойными мыслями Саша и вернулся в действительность.

– Стабильно. Оля пока в коме, но врач сказал, что надежда есть. А в палату к ней никого не пускают.

А еще Саша понял, что непременно должен побывать в том туалете.

– Геша, а ты в туалет не хочешь? – спросил он у друга.

– Я? В туалет?! Н-нет… С чего ты взял? Не хочу я… Что за?..

– Да ты не понял, Геша! В ту-а-лет, – раздельно проговорил Саша. – Ну просто посмотреть, что там и как?

– Чего я там не видел? – возмутился Геша. – У меня сестра… вон чего, а ты мне какую-то…

Саша не обиделся на возмущенный тон друга. Слишком хорошо он понимал, что творится в душе у Гены.

– Ты не понял! Я говорю про тот самый туалет, где Олю… где Оля на «Запорожец»… наехала, точнее, «Запорожец» на Олю, а еще точнее, где они встретились друг с другом. Теперь понял?

Геша замолчал и тяжело задышал.

– Давай позже, – выдохнул он, – не могу я сейчас туда. Я вообще о туалетах и веревках слышать ничего не хочу. Приезжай лучше ко мне. Я очень устал.

– Хорошо, Геша. Я приеду. Скоро. Я скоро буду.

Оля возникла в жизни Саши очень давно. Сейчас ему даже казалось, что он знал Олю всю жизнь. Но это было невозможно. Оля родилась в Москве, училась в Москве и работала в Москве. Оля всю жизнь прожила в Москве, никогда из нее не уезжала. А Саша приехал в Москву из Ейска. Саша вдруг отчетливо вспомнил, что Оля всю жизнь мечтала побывать за границей, но так никуда и не выехала.

Оля была сестрой своего брата Гены, который тоже родился в Москве, учился в Москве, работал в Москве. Он тоже всю жизнь прожил в Москве и при этом был Олиным братом.

Саша и Геша познакомились в строительном институте, там же Саша решил примкнуть к музыкальной группе «Уличный фонарь». А когда у Саши не сложилось с учебой и ему пришлось бросить институт, перед ним замаячила перспектива вернуться домой в Ейск. Но кто хоть раз наступил на грабли, тот никогда не захочет покидать Москву. Не захотел уезжать из столицы и Саша. А поскольку жить Саше было негде, Геша великодушно предложил ему пожить у него. А жил Геша хорошо. Жил он с сестрой Олей в большой квартире на Сретенке. Их отец, некогда известный писатель, уехал жить в старую зачуханную деревеньку Тамбовской области и поселился в местах, упоминание о которых не встречалось не только у Паустовского, но даже и в фантастических произведениях Брэдбери.

Квартира престарелого писателя была большая, а еще она была на Сретенке. И Геша предложил Саше пожить в этой большой квартире, так как квартира была не маленькой, а большой. Большая квартира на Сретенке, где когда-то жил известный писатель, была большой, но сильно заставленной всякой мебелью. Книжные шкафы с книгами, обилие которых поражало Сашу, сменялись стенами, плотно увешанными картинами в тяжелых рамах и фотографиями незнакомых ему людей.

Когда Геша рассказал сестре Оле о том, что он пригласил к ним пожить своего знакомого, Оля не стала возражать. Она только сказала, что в квартире и так бардак и много хлама, поэтому квартиру уже ничего испортить не сможет, даже очередной собутыльник ее брата.

На протяжении многих лет Оля оставалась такой же, как и тогда, когда Саша ее впервые увидел. Невысокая, скорее полненькая, чем стройная. Про таких обычно говорят «в теле». Одеваться Оля не умела и не любила. Это не означает, что она ходила неодетой. Точнее, Оля не любила одеваться правильно или хотя бы по моде. Походка у нее была мужской.

Вообще женские походки отличаются от мужской манеры ходить. Сколько раз Саша видел эти потухшие глаза у стремительно продирающихся сквозь толпу женщин с мужским типом походки. Слегка ссутулившись и повесив плечи, они быстро перебирают ногами в неухоженных туфлях. Они спешат все время. Спешат, словно боятся опоздать на последнюю электричку. Чаще всего они прекрасные хозяйки. Постоянно с сумками, авоськами и пакетами, из которых торчат батоны колбасы для эгоистичных сыновей и супругов-деспотов. Мужья им достаются непременно алкоголики, у которых (если они окончательно не спились) есть на стороне любовницы. Чем быстрее, стремительнее бежит женщина, чем унизительнее она торопится, низко опустив голову, тем деспотичнее супруг, ожидающий ее прихода.

Оля тоже всегда по-мужски широко шагала. Но походка у нее была быстрая и ровная. Наверное, потому, что она никогда не была замужем. А работала Оля в СЭС. И всегда занимала ответственный и очень нужный пост. И потому, что пост был нужный и ответственный, к Оле часто обращались с просьбами знакомые, знакомые знакомых и многочисленные знакомые знакомых знакомцев. А она всем всегда помогала или старалась помочь.

Саша никого не встретил из сослуживцев, когда на ходу застегивал порванный на рукаве элегантный плащ. Еще было слишком рано. Только минут через пять должна была подойти его секретарша, а за ней коммерческий директор фирмы «Эмжэ», въедливый и приставучий молодой человек по имени Женя. Но сейчас Саша совершенно не думал о сослуживцах, которые не застанут своего руководителя на привычном месте в рабочем кабинете. Он спешил к Геше, а еще он думал об Ольге. Саша отказывался понимать и принимать то, что произошло с ней.

Он сел в машину и вклинился в пробочный московский поток. Он спешил, но не в силах был сделать что-то, не в силах что-то изменить. Некоторое время Саша медленно двигался за черным «ауди». Он наизусть выучил все буквы и цифры номерного знака этого автомобиля, пока не сообразил, что едет неправильно. Тогда он стал думать мысль: как ему поехать, чтобы было правильно?

А еще Саша вспомнил, точнее, не вспомнил, а отчетливо понял, что он прожил под одной крышей с Олей несколько лет. Несколько долгих лет он прожил в их с Геной квартире на Сретенке. Оля сразу сделала так, чтобы Саша не чувствовал себя чужим. Она просто его не замечала. Вернее, не обращала на него никакого внимания, словно он старый шкаф, стоявший в углу с незапамятных времен. Ольга совершенно не стеснялась ходить при Саше в нижнем белье, а Саша отвечал ей взаимностью, совсем не стыдясь своих сатиновых трусов в синий цветочек. А еще утром Оля без всяких церемоний стучала в дверь туалета, подгоняя Сашу ускорить процесс утренних посиделок, а Саша весело кричал: «Занято!» А Оля кричала в ответ, что он не один и что ее уже ждут на работе.

Оля очень много читала. Читала все подряд. Именно она подсунула Саше «Рубашку», но не ту рубашку, что ближе к телу, а ту, что Саша безуспешно пытался прочитать.

«Почему, зачем? Зачем она это сделала? – задавался вопросом Саша. – Может, она не те книги читала?» Саша вспомнил, как он пришел к Оле и поздравил ее с днем рождения, а она, вместо благодарности, дала Саше очередную книгу автора «Рубашки». Саша вспомнил, как тогда Оля с каким-то детским восторгом в глазах протянула Саше новую книгу.

– Ты «Рубашку» прочел? – спросила она его.

– В принципе да, – замялся Саша.

– Ну, как? Понравилась?

– Очень! – соврал он тогда.

– Какая глубина мысли у этого писателя! – нахваливала Оля книгу. – Какой талант! Представляешь, целую книгу написал, а мысль его так глубоко запрятана, что никто ее не находит. Только большой мастер способен простым набором слов держать читателя в напряжении.

– Пожалуй, – согласился Саша и вспомнил, как скрипели его зубы от нетерпения и, как Оля сейчас сказала, от напряжения, вызванного чтением такого очень непростого сочинения.

– А эта, – Оля пальцем указала на книгу в руках Саши, – эта вещь еще интереснее. Она лучше «Рубашки».

– Куда уж лучше… – Саша улыбнулся мертвенно-бледной улыбкой.

А потом он наугад раскрыл книгу, в которой кто-то «…сидел за столом, уложив в ладонь левой руки голову, смотрел, казалось, на угол холодильника, но холодильника не видел» и при этом «думал, какие то неожиданные мысли…».

«Может быть, это действительного интересно», – обрадовался тогда Саша. Он с детства любил читать про монстров. Героем этого произведения наверняка был монстр, у которого либо непомерно большая рука, в которую умещалась голова, либо невообразимо маленькая голова, способная удобно и без проблем разместиться в ладошке левой руки. К тому же он был косой, потому что, как писал автор, смотрел на холодильник, но не видел его.

Но Саша так и не прочитал «Рубашку», хоть и пытался издеваться над собой. Не дошли руки и до нового романа, который так понравился Ольге.

А еду Оля не готовила. Не то что она не любила поесть, просто она не любила и, наверное, не умела готовить. Точнее, она готовила очень редко. А если Оля готовила, то готовила одну сосиску. Отварить одну сосиску Оля могла, а более сложных блюд, к примеру из двух сосисок, Оля не готовила никогда. А еще она могла сварить кофе. Кофе Оля варила часто, варила на кухне. Кофе, который варила Оля, часто сбегал, потому что Оля либо висела на телефоне, либо курила, либо листала книгу.

В Гешином подъезде было тихо. Обычно здесь было шумно и многолюдно, а сейчас тихо. Тишина нещадно била Сашу прямо по ушам. Не было никого. Саша воспользовался ступенями и поднялся на второй этаж. Бронированная дверь Геши сейчас была бесполезна. Бесполезна, потому что была приоткрыта. А еще полоска желтого света пробивалась из квартиры Геши. Саша толкнул дверь, но дверь не открылась. Дверь не открылась, оттого что она открывалась на себя. Тогда Саша потянул за ручку, и дверь поддалась.

– Геша, ты дома? – спросил Саша у квартиры, скосив один глаз на холодильник, молча стоявший в углу просторного коридора.

Квартира молча не ответила. Ответил Гена. Он появился в коридоре со стаканом в руке:

– Саша, ты приехал?! Ну и правильно, ну и хорошо! А то я сижу здесь один и боюсь свихнуться от всего этого. Я тебе первому позвонил. Точнее, не первому, но первый приехал ты. Я звонил в милицию и пожарную охрану. Я просто хотел, чтобы хоть кто-нибудь приехал. Я и в «Скорую» звонил. Лучше бы не звонил. Приезжайте, говорю, плохо мне. Спросили, что со мной. Говорю, что одиноко мне, тоска и выпить не с кем. Сказали, что если я больной, то мне надо лечиться. А они кто? Кто лечить-то должен? Не врачи, что ли?

Саша не стал разуваться. Он только обстучал грязь с обуви о стену и молча прошел в гостиную.

Геша выглядел неважно. Вернее, для Саши было важно, как выглядит его друг, но сам Гена выглядел не очень, и ему, видно, было совсем не важно, как он выглядел. Лицо Геши сильно опухло, тяжелый подбородок стал еще тяжелее и казался совсем неподъемным. Его унылые висячие усы соломенного цвета повисли еще больше. Теперь они напоминали веревку, оборванную веревку, на которой Оля пыталась повеситься.

Геша поставил стакан на стол, где он присоединился к открытой бутылке коньяка. А потом Геша буквально упал на Сашу. Саша застонал, засопел, но удержался на ногах. А затем они долго стояли обнявшись. А еще Саша похлопывал его по спине, тихо приговаривая:

– Все хорошо, все хорошо…

Потом Геша присел на диван.

– Вот видишь, плащ?.. – виновато улыбнувшись, Саша показал прореху на рукаве своего элегантного плаща.

– Ага, ага, – живо заинтересовался Геша и даже запустил пальцы в дыру. – Да ничего страшного вроде. Может, и не будет заметно, когда твоя Алла зашьет. Непонятно только, зачем она вообще это сделала?

– Кто?! – удивился Саша. – Ты думаешь, Алла это сделала? Думаешь, Алла порвала рукав?

– Нет, нет, ну что ты… – отмахнулся Геша, – я сейчас про Олю говорю.

– А-а, про Олю… – вспомнил вдруг Саша, зачем он здесь. – Как она, кстати?

– Пока ничего нового, – Геша подошел к столу с коньяком. – Все пока по-прежнему.

Саша стоял и молча смотрел на стол. Ему тоже хотелось выпить, но Геша ему не предлагал. А еще Саша был за рулем. Гена поднес стакан с коньяком ко рту, и наступила тишина. В наступившей тишине слышно было лишь движение жидкости по пищеводу Геши. И еще кадык, гулявший по его длинной шее, нарушал невыносимо тягостную тишину.

– Саша, у тебя курить есть? – спросил Геша.

Саша ответил, что есть.

– Давай покурим, что ли, – предложил Геша.

Саша достал сигареты и положил их на стол. На столе лежала пачка дорогих американских сигарет, но Геша захотел покурить именно Сашины сигареты. Они оба закурили. Саша поискал глазами пепельницу. Она стояла на подоконнике. Саша зачем-то пересчитал окурки. Их оказалось ровно семь штук.

Когда они закурили, Саша понял, что забыл снять свой плащ. «Не хватало еще пеплом испачкать или, того хуже, прожечь», – подумал Саша и снял его. Потом он повесил его на спинку стула. Саша не знал, что говорят в таких случаях, и молчал.

Вскоре они снова закурили. Саша боялся смотреть на пепельницу и окурки, лежащие в ней, как чьи-то раздавленные жизни, и сбивал пепел в ладошку.

– Так что же произошло? – нарушил молчание Саша.

– Я же тебе все рассказал, – удивленно отозвался Геша. – У тебя с памятью все в порядке?

– Да, – успокоил друга Саша. – С памятью у меня пока нормально. Но просто совершенно непонятно, что могло толкнуть Олю на этот отчаянный шаг. Почему и зачем? Зачем и почему? Ты что-то должен был почувствовать! Может, у нее на работе какие-то неприятности были?

Геша задумчиво затянулся, а потом ответил, что все было нормально. Оля никогда ни на что не жаловалась, и накануне она тоже ничего не рассказывала. Они созванивались в начале августа. Оля была веселая и много шутила.

Саша хотел ехать в больницу, но Геша напомнил, что к ней в палату никого не пускают. От прежнего веселого Геши мало что осталось. Он был грустен и несчастен.

Саша познакомился с Гешей в институте. Они учились на одном курсе. В тот день Саша пришел на свою первую лекцию. Была лекция по высшей математике. Саша тогда отчетливо понимал, что он вступает во взрослую жизнь и что сейчас надо приложить все усилия, чтобы устроиться и закрепиться в этой жизни. С каким-то юношеским, но зрелым задором он принялся записывать в тетрадку эту свою первую лекцию. Так продолжалось минуты четыре. Потом Саша подумал мысль, что лекция получается какая-то сухая, не интересная, а даже скучная. Преподаватель не удосуживался скупые математические понятия перемежать смешными случаями из жизни, вставлять в свою лекцию подобающие к случаю анекдоты. Он не пытался оживить сухое изложение о комплексных числах живыми и красочными примерами из собственного опыта. Да и тема лекции не казалась интересной. Вспоминались строки из Маяковского: «Единица, кому она нужна?..» А здесь даже и не единица вовсе, а мнимая единица. Кому она, спрашивается, нужна?

Саша заскучал, его ручка замерла над тетрадной страницей. И тут Саша понял, отчетливо осознал, что это его последняя лекция, которую он записывает. Он попытался собраться, даже отругал себя за лень и легкомыслие, но снова настроиться на учебный процесс не мог. Не мог он заставить себя работать.

Саша огляделся вокруг. Все усердно писали. Все хотели, понимали и хотели приложить усилия, чтобы закрепиться и устроиться в этой жизни. Саша тоже хотел, но не мог. Тогда Саша оглянулся и встретился глазами с парнем, который, тоже отложив ручку, мечтательно разглядывал потолок. Потолок был интереснее для того парня со смешными усами, интереснее лекции по высшей математике. А еще Саша увидел в глазах однокурсника отражение своих желаний. А желание у него было одно: слинять, испариться из этой аудитории. Точнее, у них было одно желание на двоих. И в перерыве учебной пары они его осуществили.

А еще Геша, как звали нового знакомого Саши, сказал, что занимается музыкой. Этим он окончательно завоевал полное расположение Саши. Для Саши те, кто умел играть музыку, были кем-то сродни волшебникам.

А потом была группа «Уличный фонарь», а потом знаменитое выступление и много чего другого. Без лекций и прочих никчемных атрибутов высшего образования студенческая жизнь протекала интереснее и насыщеннее. Насыщенности ей придавали новые цвета, в которые окрашивалась жизнь с помощью таких простых и, казалось бы, бесцветных красок, как водка.

Кроме алкогольных красок жизнь подсвечивалась музыкой. Геша постоянно сочинял какую-нибудь музыку и, как следствие, стихи. И если в сочинительстве музыкальных тем никакой магии для Саши не было (музыка, сочиненная Гешей, почти ничем не отличалась от популярных пьес «The Doors» и «Deep Purple»), то способность писать складные тексты вызывала у Саши неподдельный восторг.

Репетировали в крошечной комнате, среди музыкантов группы любовно называемой каморкой. Иногда репетировали и в других помещениях, но всегда это сопровождалось вдохновляющими мероприятиями.

Спустя какое-то время все как-то само собой рассосалось. Каждый занялся своим делом, нашел себя в жизни – или, напротив, потерял. Но из всех музыкантов и завсегдатаев каморки только Геша остался верен музыке и длинным волосам. Он по-прежнему играл музыку в группе. Играл на свадьбах и похоронах. Еще у Геши бывали концерты и на корпоративах, где все, перепившись, абсолютно не обращали на музыку внимания, как на разлитый кем-то на столе соус. Для кого только не играли Геша и его группа, наверное в память об «Уличном фонаре», названная «Свет мечты». Все его песни были похожи одна на другую или одна на чужую, но Геша не переживал. Главное, что стихи были разными и со смыслом.

А Геша любил сочинять стихи на малоизвестных ему английском, испанском и итальянском языках. Но если с итальянским проходило (этот язык мало кто знал), то с английским было гораздо сложнее. Геша складывал свои стихи из малоупотребляемых в Англии и придуманных Гешей слов:

Лвинг винглз сеп темби.

Мег туд тьюзди.

Сент бенди коллче аран би…

И если у него спрашивали, на каком языке песня, а он отвечал, что на английском, его часто поднимали на смех те, кто немного владел этим языком. Тогда Геша переходил на итальянский. Его грустные стихи изобиловали словами: серпинто, луягуро, персольто, контине, реветти, люкомба, сорказти, бильяццо, полюццо. А еще, чтобы избежать возможных недоразумений, Геша говорил, что эта песня написана на древнем языке народов страны Парколло, которая была когда-то расположена на древнем материке Гондвана. А песня, продолжал рассказывать Геша, о парне, который любил пиво и одну девушку, но у него не было Интернета и он не знал, как ей признаться в любви.

Саша всегда восхищался поэтическим талантом друга и пробовал сам что-нибудь написать в этом роде, но у него не получалось. Точнее, получалось, но как-то не так. Не так, как у Геши, у которого был к этому несомненный талант. Талант от Бога.

К своему творчеству и таланту в целом Геша относился совершенно серьезно и без тени юмора говорил, что он – один из настоящих поэтов-песенников, в чьих словах есть глубокие мысли.

А скрипачка Маша, что придерживала тогда басиста на феерическом выступлении первого состава группы, неожиданно стала женой Геши.

Саша всегда любил Гешу, точнее, не всегда. Когда Геша женился на Маше, которой симпатизировал Саша, Саша перестал любить и Гешу, и Машу. Но вскоре опять полюбил. Полюбил, потому что Маша не стала женой Саши, а стала толстой, некрасивой и стервозной бабой и при этом женой Геши.

Они допоздна сидели и разговаривали про Олю. Саша и Гена. Они много чего вспоминали. Воспоминания, в основном, были теплыми и хорошими. А сидели они у Саши на кухне, в его, Сашиной, квартире. Геша сам захотел уехать к нему.

– Не могу я сейчас дома оставаться. Пока не могу, – объяснил он Саше. – Маша придет и все опошлит своим приходом. Понимаешь?

– Понимаю, – кивал головой Саша.

Он понимал друга как никто другой. Он скорее допустил бы мысль, что Геша мог бы покончить собой, имея такую спутницу жизни, как Маша. Но Ольга… при чем здесь Оля?

– А как они последнее время общались? Я говорю о твоей сестре и супруге, – спросил Саша, наливая себе и Геше чай.

– А никак, – махнул рукой Геша. – Видеть друг друга не хотели.

Когда Геша сообщил о своих намерениях осчастливить Машу предложением руки и сердца, Саша очень переживал. Мало того что он сам в то время имел виды на скрипачку, так теперь становилось совершенно понятным, что ему придется покинуть удобное жилье на Сретенке. И он стал скитаться по съемным квартирам.

Оля тоже не была в восторге от выбора брата. Женщины как-то сразу не поладили между собой, и вскоре они разменяли писательскую квартиру на две отдельные.

– Оля давно перестала ходить к нам в гости, а я если и приходил к ней, то без Маши. – Рука Геши дрогнула, и он пролил чай себе на брюки.

Геша небрежно смахнул с брюк капельки чая и, уставившись в окно, рассказал, как он ходил на квартиру Оли. Ходил в тот день, когда это известие обрушилось на его плечи и на его мексиканские усы.

После разъезда Оля жила в Марьино. Геша, с трудом волоча отяжелевшие ноги, подошел к двери Олиной квартиры. Сердце его билось, точнее, не билось, а буквально выскакивало из груди. Геша взглянул на дверь квартиры своей сестры и закатил глаза. Непоправимость и неправильность всего произошедшего не давала ему покоя. С тяжелым сердцем он очнулся. Очнулся. Именно очнулся, как будто его включили. Геша открыл глаза. Точнее, один глаз, другой был закрыт. Геша не вздрогнул, не забоялся, не издал никакого звука, а просто молча смотрел на номер квартиры. Он искал разгадку в этих двух цифрах. Но двадцать второй номер на табличке не давал Геше никаких подсказок.

Входная дверь в квартиру Оли была не заперта, но он долго не мог туда попасть, так как ключей у него не было. Совсем. У Геши совсем не было ключей от Олиной квартиры. Геша вспомнил об этом. Вспомнил как-то вдруг, неожиданно вспомнил. Свет везде горел. Геша с порога стал звать сестру. Но никто не отвечал. А потом он понял, что напрасно зовет Олю, потому что ее здесь нет.

Геша прошел в комнату. Свое тело он в этот момент не ощущал, вернее, ощущал, но как мешок, именно мешок, набитый пылью. Он прошел в комнату и увидел, что никого здесь нет. Совершенно никого. А еще увидел платье. То самое платье, в котором Оля попала на соседский балкон. Геша догадался, что это именно то самое платье, потому что оно было испачкано вишневым вареньем. В тот момент он ощутил досаду. Да, это была именно досада.

– Понимаешь, старик, – говорил о своих ощущениях Геша, – то самое платье лежало на диване. Скомкано и брошено на диван.

Саша участливо кивал головой, хотя не понимал, что в этом платье вызывало в Геше такое чувство.

– Ну почему она такая непрактичная? – Геша с какой-то злобой погасил в пепельнице окурок.

Саша снова кивнул и отхлебнул из чашки.

– Ты уже испортила одно платье, – пояснял Геша, – так его и надень! Так ведь нет! Оля надела другое платье. Естественно, теперь и оно безнадежно испорчено. И что мы имеем в сухом остатке?

Этот вопрос был адресован другу. Саша подумал мысль и отчетливо понял, что он не совсем понял, куда клонит Геша. А еще точнее, он совсем этого не понял.

– Что в сухом остатке? – переспросил он у друга.

– А в сухом остатке – два… понимаешь, старик, два испорченных платья и несколько разбитых банок с вареньем.

Саша подошел и обнял Гешу за плечи:

– Не переживай так. Я все понимаю. Я сам через это прошел.

Плащ, испорченный плащ, белым пятном висел перед глазами Саши.

Когда Саша уже был студентом и учился в Москве, то после первой сессии приехал домой в Ейск на каникулы. Тогда он заявил матери, что ему нужны новые брюки. В условиях тотального дефицита, которым наградила нас коммунистическая партия, в магазинах готовой одежды купить что-либо приличное было невозможно. Особенно в Ейске. Мама и папа – коммунисты с многолетним стажем – категорически отказывались посетить местную толкучку, где посредством спекулянтов можно было прикинуться вполне прилично. Саша не менее категорично заявил, что в старых поношенных брюках в столицу не поедет.

– Что же делать? – спросил папа.

– Может быть, сшить? – робко поинтересовалась мама.

Ее предложение неожиданно всем пришлось по душе. А потом Саше была выделена необходимая сумма денег на покупку материала и заказ брюк в местном ателье. А еще мама назвала имя-отчество знакомого закройщика, который клятвенно пообещал ей сшить для сына все что угодно «недорого, но по высшему разряду» и уж никак не хуже, «чем в столицах варганят».

Но встреча с друзьями, которых Саша не видел полгода, перечеркнула все благие намерения и надолго оставила ейских кудесников иглы и нитки без выгодного заказа. Встреча бывших одноклассников отличалась особой теплотой. Горячительные напитки, льющиеся рекой, как непременный атрибут взрослой жизни еще больше повысили градус дружеского общения. В этой атмосфере всеобщей любви и взаимного уважения Саша не заметил, как от «брючных» денег осталось несколько монет, которых могло хватить разве что на пару пуговиц к ширинке, увы, пропитых брюк.

С виноватым видом Саша явился к маме на следующее утро.

– Ты был у Семена Моисеевича? – поинтересовалась мама. – Брюки заказал?

– Нет.

В этом коротком ответе улавливалась такая тоска, такая скорбь, что мама и не думала ничего больше спрашивать у сына, но Саша пояснил сам.

– Я… я… потерял деньги… – И его голова безвольно повисла на повинной шее, которую, как известно не всякий меч отсекает. – Точнее, у меня их украли. Я ехал к этому… как его… Семену Модестовичу…

– Моисеевичу, – машинально поправила мама.

– Ну да, – охотно согласился Саша, – именно к Моисеевичу, и в автобусе, где была жуткая давка, кто-то их потихонечку вытащил. И теперь у меня осталось только вот…

Разжав уже не детский кулачок, Саша продемонстрировал несколько мелких монеток. Кругляшки разного достоинства тоскливо поблескивали в потной ладони. Мама и на это ничего не сказала. Она лишь подивилась современным карманникам, не лишенным некоторого благородства, оставившим сдачу в кармане ее сына.

Тайком от строгого папы была выделена очередная сумма на пошив столь необходимых для обучения в строительном институте брюк. Но деньги были быстро и, главное, своевременно потрачены на опохмелку всей честной компании.

Очередной спектакль о «нехороших людях», явно осуществлявших заговор, имевший целью оставить именно студента Сашу без брюк, прошел с меньшим успехом, чем предыдущий. Мама укоризненно качала головой и всматривалась в красные от ночных посиделок с водкой на территории детского сада глаза, но молчала. Точнее, не молчала, а тяжело вздыхала. А еще мама смотрела на фотографию маленького Саши и снова вздыхала. А потом она сказала, что больше не отпустит Сашу одного.

– Во всяком случае, с деньгами, – подытожила она. – Мы с папой не миллионеры, а простые инженеры. И деньги нам достаются трудом, а не с неба сыплются.

А через некоторое время Саша и мама встретились у того самого ателье, в которое Саша не мог добраться два предыдущих дня. Мама безо всякого сожаления потратила свой обеденный перерыв на ожидание сына. Саша не заставил себя долго ждать. Он почти не опоздал. Саша только сказал друзьям, что скоро будет. А еще Саша был не совсем в форме, точнее, немного нетрезв. По нему это не было заметно, но он все же был выпивши. Но мама не заметила.

В ателье маму встретили как старую знакомую. Семен Моисеевич, смешной маленький человек с походкой зайчика из мультфильмов, лучезарно улыбался посетителям. Седые, торчащие в разные стороны волосы обрамляли лысую наподобие тонзуры макушку. Бухгалтерские нарукавники на безукоризненно белой рубашке, старомодный галстук и накинутая на шею ленточка с сантиметровыми делениями делали закройщика похожим на персонаж старого фильма о временах НЭПа. Он суетливо принялся прикладывать ленточку к ногам Саши со всех сторон. А еще он задавал множество вопросов, касающихся покроя брюк. Саша отвечал односложным «Угу», стараясь и вовсе молча кивать. И все же, несмотря на его ухищрения, мама при выходе из ателье задала вопрос:

– Тебе не показалось, что от Семена Моисеевича пахло водкой?

– Что-то такое почувствовал, – в сторону ответил Саша.

– Странно, – удивилась мама. – Прежде за ним такого не замечала. Чтобы Семен Моисеевич выпивал?! Да еще в рабочее время?! Очень странно!

Через три дня Саша забрал из ателье готовые брюки. В этот же день обновку, которая должна была поразить жителей столицы в самое сердце, решено было опробовать на местном уровне. Полигоном был выбран ресторан «Славянский». Выбран был «Славянский» не случайно: у одного из друзей в этот день образовался день рождения, а поскольку жил он непосредственно в соседнем доме со знаковым рестораном города, то вопрос о месте проведения чествования именинника не стоял. Вернее стоял, но очень непродолжительное время. А еще было единогласно решено водку пронести с собой, чтобы там не покупать «за дорого». И хотя туркменские глотатели, перевозившие в своем теле контейнеры с наркотиками, появились значительно позже, чем Саша сшил свои брюки, ребята быстро сообразили, что с таким количеством водки в ресторан их не пустят. Решено было часть водки пронести в себе, то есть предварительно выпив. В соседнем дворе намерения ребят были воплощены в жизнь. И молодые люди выкушали спиртосодержащей жидкости почти по полкило на брата.

Саша привык закусывать, а закусить должным образом в этот раз не получилось. Трех конфет и одной жвачки на шестерых явно было мало. Разнеженный московской жизнью, Саша потерял былую хватку и к концу процедуры глотания был «как кол». Его друзья, закаленные местными производителями самопального пойла, подхватили Сашу и направились к ресторану.

На пути друзей встал охранник, отсеивающий по внешнему виду посетителей на тех, кто способен что-либо заказать в ресторане, и тех, кто был не в состоянии этого сделать. Последних охранник просто посылал. Точнее, не посылал, а просто не пускал под вежливым предлогом, что «местов нет». Чтобы не оказаться в числе отсеянных, ребята разобрались по одному, выстроились по росту, как на физкультуре, и живой цепочкой потянулись ко входу. Саша шел последним. Что-то в позе ползущего на четвереньках парня заставило охранника усомниться, что этот клиент может принести ресторану материальную выгоду, и ему было заявлено, что «местов нет». Напрасно Саша пытался объяснить жестами, что там, внутри, в ресторане, его друзья сейчас справляют день рождения. Охранник был неумолим. Сашино жалобное мычание тоже не было услышано, и не только не услышано, но и не понято. Легким пинком охранник указал парню направление движения, и Саша оказался один на один с вечерним городом.

Тогда он твердо решил во чтобы-то ни стало присоединиться к бросившим его друзьям и выразить свое неудовольствие их нетоварищеским поступком. Самый короткий путь к имениннику лежал через окно. Со стороны двора и подсобных помещений незарешеченные окна были на втором этаже. Одно окно было приоткрыто. А еще высота потолков ресторана была около четырех метров. Но неблизкий и тернистый путь наверх не испугал горевшего справедливым негодованием Сашу. Деревянные ящики несколько раз выстраивались в шаткую пирамиду. Несколько раз упрямый Саша совершал это восхождение, но всякий раз неудачно. Он срывался с кучи наставленных у стены ящиков и больно ударялся всеми частями тела, включая новые брюки. Он отключался, засыпал на короткие промежутки времени и вновь включался. Включался в жестокую борьбу с обстоятельствами, лишившими его радости живого общения с друзьями-одноклассниками.

А потом, невзирая ни на что, упрямство переломило поединок человека с судьбой. Вершина была взята. Саша рукой оттолкнул створку окна и занес колено на подоконник…

Мужчины, сидевшие за столом, только-только разлили в рюмки по третьей, как их глазам явилось потрясающее зрелище: чумазый, как шахтер, в лохмотьях, которые не всякий бомж согласился бы надеть, в окне второго этажа появился Саша. Приложив к глазам руку наподобие Ильи Муромца с картины Васнецова, Саша оглядел зал в поисках друзей. Но увидеть он их не мог, потому что те три часа назад покинули заведение.

А потом какие-то удивленные мужчины уговорили Сашу посидеть с ними и рассказать о том, каким образом он вознесся так высоко. Что это – элементарная левитация или применение технических средств? Саша охотно поделился с новыми знакомыми своим опытом, за что был вознагражден парой рюмок коньяка. А еще через полчаса он гордо прополз мимо удивленного охранника, того самого, у которого память на лица являлась профессиональной привычкой.

Потом Саша шел домой. Шел долго, часто отдыхая на лавочках сквера и просто на земле. Земля была холодна и негостеприимна. Саша вставал и вновь шел. Временами ему снился дом. А еще ему виделось, что какие-то сердобольные люди его поднимали, выворачивали карманы, потом поили водкой, и он снова просыпался.

В районе семи часов дом, в котором Саша провел отроческие годы, встал на его пути. Он посмотрел на часы. Семь часов, которые показывали стрелки отцовской «Победы», не давали полной картины о времени суток. Уверенный в том, что сейчас утро, Саша зашел в подъезд дома напортив и уставился в окно родительской квартиры. Мама хлопотала у плиты, папа, погруженный в мрачные думы, неохотно ковырял вилкой в тарелке.

В половине восьмого родители всегда уходили на работу. Саша стоически перенес тридцатиминутное ожидание, но родители не торопились. Саша с тревогой посматривал на часы – мама и папа опаздывали! Ему хотелось крикнуть им, поторопить, ведь завод, которому родители Саши посвятили жизнь, ждал своих ведущих инженеров. Саша начал усердно думать. В голове что-то зашевелилось. Саша обдумал пришедшую в голову мысль и пришел к заключению, что он жестоко ошибся. Теперь не утро, а вечер! И ни на какую работу его родители не собираются, а, наоборот, давно с нее пришли и теперь ждут его. Ждут непутевого сына, который выпал из ейской действительности и собственной жизни больше чем на сутки.

А потом он позвонил в дверь…

Именно с тех пор у Саши и появилось это трепетное отношение к одежде. Именно тогда ему стали нравиться нарядно одетые люди, нарядно и правильно. И именно поэтому он понимал сейчас досаду Геши на Олю.

– …и никакой записки, – закончил рассказ о своих поисках Геша. – Никакого намека, зачем она это пыталась с собой сделать. Я все перерыл, все ящики, все карманы просмотрел, но так ничего не нашел из того, чтобы могло ее на это толкнуть. Таблетки нашел. Точнее, упаковки от таблеток, которые она пила перед тем, как… и все.

Ближе к вечеру Геша засобирался домой. Саша не мог оставить его одного.

– Может, останешься? – предложил Саша.

– Нет, и не уговаривай, – категорично заявил Геша. – Пойду я. Чего я тут у тебя? У тебя, Саша, жена есть. Дети. У меня тоже есть. Жена есть. Все у нас есть. Нет только покоя и ясности. Ясности и покоя нет.

Саша вызвался довезти Гешу до дому. А еще Саша предложил другу заехать в больницу к Оле:

– Может быть, пропустят?

А Геша сказал, что попробовать стоит.

Геша не ошибся. Друзья безо всяких преград в виде строгих санитарок или наглых секьюрити поднялись на третий этаж, где была палата Оли. У палаты интенсивной терапии мужчины тоже никого не встретили и беспрепятственно вошли в покои.

Оля безжизненно лежала на белом белье. Капельницы, трубочки, бинты и запах лекарств буквально кружил голову. А еще Саша увидел на больничном пододеяльнике солидных размеров дыру. Простую дыру, с обтрепанными краями, через которую виднелось красное больничное одеяло. Глаза Саши слегка увлажнились. Геша ободряющее приобнял друга:

– Остынь, старичок, все еще образуется. Врач же сказал, что надежду терять не стоит.

– Да я все из-за плаща никак не успокоюсь. – Саша хотел закурить, но решил все же, что здесь этого делать не следует. – Плащ-то какой у меня элегантный был, а теперь…

– Да-а-а, – многозначительно протянул Геша, а потом добавил: – Уж!

А потом Саша и Геша ехали в машине и молчали. Точнее, они не говорили, ни о чем не говорили, а только курили.

– Давай твоих покурим, – попросил Геша и больше не сказал ни слова.

Они молча курили и ехали в машине. А на улицу опустился темный и какой-то жалкий вечер. А Саша вдруг подумал, что хорошо, что теперь вечер. Потому что день был каким-то длинным, даже бесконечно длинным, а может быть, и ужасно длинным. Саша подумал мысль, вернее, поймал себя на ощущении, что все вдруг сделалось странным. Странным и непохожим. Саше одновременно было удивительно, что все вокруг так круто изменилось, и было как-то спокойно и вполне понятно, что этот день не похож ни на один, прожитый до этого.

Саша подрулил к подъезду Геши.

– Спасибо тебе. Право… не знаю, чтобы я без тебя делал… – каким-то извиняющимся тоном благодарил Геша.

– Не надо, Геша. За это не благодарят, – отмахнулся Саша.

А потом Саша поехал домой. Пробок не было. Ехалось свободно и легко.

Дома Саша сразу лег. Лег не раздеваясь. Точнее, плащ и обувь Саша снял, а все остальное не стал. Даже галстук не ослабил. Сейчас, в этот час Саше было все равно, как он выглядит, ему даже было не до элегантности сейчас. Просто не хотелось раздеваться. Саша это отчетливо понял и даже конкретно ощутил всем телом. Усталость тяжелым вечерним грузом надвинулась на него.

А еще Саша никого не встретил, никого не видел в этот вечер. Он был один и остро ощущал это одиночество. Детей не было слышно. Аллу он тоже не видел. А еще он удивился, что телефон молчал весь день, что его никто не искал, что с работы ни разу не позвонили и не спросили, где он и как. Было также удивительно, что сегодняшний рабочий процесс как-то обошелся без своего руководителя и даже назойливый Женя, обычно не обходившийся без советов Саши, не звонил. Словно он выпал из обоймы туалетостроения, такого важного и неблагодарного дела в нашей стране.

«Эмжэ» не мог существовать без своего руководителя. Саша всегда был в этом отчетливо уверен и вникал, точнее, привык вникать в любой процесс. Любое решение, вплоть до помывки окон и заправки картриджей на принтере, требовало Сашиного одобрения. И вот день пролетел, и он никому не понадобился. Это его, в общем, радовало, но и огорчало.

При других обстоятельствах Саша удивился бы, а точнее, возмутился, но сейчас это казалось вполне нормальным и допустимым. Он слышал свои вопросы и слышал свои ответы на них. Все так и должно быть! Было некоторое беспокойство, некоторое осознание нереальности происходящего, но Саша гасил их простой фразой, что при нынешних обстоятельствах именно так все и должно быть.

А потом он заснул. Точнее, не заснул, а впал в какое-то зябкое забытье. Снились ему люди, которых он давно не видел и уже успел забыть. А еще грезились разные эпизоды прожитой жизни. Саше приснилось, как он играл на маракасах на том самом концерте. Играл и раскрывал рот у микрофона. А изо рта вместо слов вылетали большие черные птицы. Вылетали и тут же падали к ногам безобразными черными кляксами.

А еще ему приснилось, как еще учеником восьмого класса он собирался на первомайскую демонстрацию, точнее, не собирался, но им пригрозили снижением оценок, если они не явятся на мероприятие. Тогда он вместе с двумя друзьями нарисовал плакат. На плакате была изображена разломанная бомба. Под бомбой большими, даже огромными буквами было написано: «Peace – ДА!» Тогда классная руководительница похвалила ребят за инициативу, поскольку плакат был политически выдержанным. А ребята умирали со смеху. Если читать звуки слов – сначала английские, а потом русские, – то получалось нехорошее слово. Друзей это жутко забавляло. Их даже показали потом по телевизору с этим плакатом. А теперь Саше приснился этот плакат, и ему стало стыдно.

Проснулся Саша совершенно разбитым и не выспавшимся. Ему даже показалось, что он заболел. Не почувствовал, а именно показалось. Он проснулся и не почувствовал тела. Скорее всего, проснулась одна голова, когда все тело еще спало. А в голове был Саша. Он открыл глаз, один глаз, и стал слышать.

А еще все ему казалось чужим. Квартира, где он жил последние лет пять, была его, но определенно казалась чужой. «Наверное, Олин поступок все перечеркнул», – подумал он тогда и начал думать мысли.

Привычных звуков оживающего дома он не услышал. Аллы не было, как не было и детей. Саша подумал, что жена встала раньше и уже увезла детей в школу, а его будить не захотела.

Саша поднялся, сменил измятый костюм и засобирался на работу. А когда он выходил из дому, на сотовый позвонил Геша. Он опять начал благодарить Сашу. Но Саша его прервал. А Геша сказал, что поедет к отцу в Тамбовскую область.

– Не могу я эту новость по телефону ему сообщить, – объяснял Геша. – Я должен в этот момент находиться рядом с ним. Я глаза его видеть должен.

– Ты после вчерашнего отошел? – заботливо поинтересовался Саша.

– Не беспокойся, – ответил Геша, – все нормально. Я вообще Машу хочу попросить, чтобы она за руль села.

– Правильно, – похвалил Саша. – Это очень хорошая и правильная идея.

А про себя он подумал, что идея и впрямь замечательная, если только Маша втиснется за руль. Последнее время Маша заметно располнела.

Саша прошествовал в свой кабинет и мягко опустился в удобное кресло. И сегодня он пришел первым. Никого еще не было. Точнее, был один Саша, а другого никого не было. Еще не пришли.

На большом столе призывно блестела глянцевая обложка «Рубашки». Но Саша отвел взгляд от притягивающей внимание книги. Глаз лег на фотографии, плотно облепившие стены. Прямоугольник света из окна выделил группу его любимых фотокарточек. Вот он, Саша, стоит в элегантном плаще возле туалета, из которого выходит и одергивает юбку известная певица. Вот он на фоне кирпичной кладки туалета трассы Нижневалуйск – Огреховск. Большой туалет на фото заполняет собой весь кадр как грозное напоминание о делах насущных. В центре, на самом почетном месте, синяя табличка «М» и «Ж» – дубликат первой «мемориальной доски», установленной на туалете в Подмосковье у торгового центра «Руслан и русалочка».

Еще на его столе стоял макет туалета. Саша очень гордился этой уменьшенной копией придорожного сортира. Когда-то он сам его спроектировал, и ему его изготовили. При этом туалет сделали очень точно, почти как настоящий. Маленькие кирпичики и настоящий цемент образовывали стенки уборной. Миниатюрные буковки «М» и «Ж» манили, звали окунуться в уютный круг тех, кому приспичило. Специальный коричневый гель, картинными кусочками наваленный у входов, издавал присущий подобным заведениям запах. Впрочем, от такого натурализма пришлось отказаться. Дело в том, что Саша впоследствии часто заказывал подобные макеты и раздаривал их друзьям и знакомым. Некоторые привередливые барышни отказывались принимать подарки с естественным ароматом. Теперь Саша ограничивался цветным гелем без запаха.

Миниатюрные туалеты всем очень нравились, а Саша прямо-таки гордился своей остроумной выдумкой. Туалеты были красивые и символичные.

Взгляд снова лег на «Рубашку». Саша почти решился бросить ее в мусор, но сдержался. Сдержался, потому что эту книгу дала ему Оля. Надо было как-то пересилить себя и «добить» ее до конца.

Саша снова отчетливо почувствовал, точнее, ощутил, что что-то важное ушло из его жизни. Очень важное. И оно ушло, его больше не было. В кабинете не хватало какой-то необходимой составляющей. Тревожное чувство утраты чего-то важного не давало ему возможности сосредоточиться на ощущениях. Мысль, которую Саша силился обдумать, то и дело ускользала и не поддавалась осмыслению.

А еще Саша думал, что и кабинет и квартира его остались прежними. Только все это казалось отрезанным от внешнего мира, каким-то автономным и отрезанным. Но в целом ничего не поменялось. Изменился сам Саша. Но в чем состояло это изменение, он пока не смог уловить и четко понять и даже осознать. Даже плащ, его элегантный плащ, казался чужим и неважным.

И все же Саша уловил, точнее, почувствовал на тонком, ранее неведомом ему уровне, что изменения эти связаны с тем, что сделала Оля. Саша осознавал, что, пойми он мотивы ее действий, как-то все образуется и станет на свои места. А Оля делала странные поступки. Но она прежде всего женщина, а понять женщину далеко не просто. Очень часто женщины не вписывались ни в одну стройную систему психологии, даже в кропотливо выстроенную годами самим Сашей.

Как-то недавно Саша познакомился с девушкой, вернее, с молодой женщиной. С женщиной, которая перевернула Сашины представления о женщинах. Не вообще перевернула, но некоторые оценки, которые он давал на основании походки, точно изменила. Точнее, дала понять, что, как и в каждой стройной системе, существуют свои исключения из правил.

Очень давно Саша вычитал, что впечатление, которое складывается о человеке в первые сорок – сорок пять секунд, как только вы его увидели, – это наиболее правильная оценка, которая в последующем может лишь слегка корректироваться и незначительно дополняться. Но именно первый взгляд и ощущения от этого человека являются объективными и точными. Первое впечатление – самое важное. Это нечто неосознанное. И даже на уровне инстинкта. Это на уровне животного инстинкта, забитого в нас самой матушкой-природой. Животное, столкнувшись с другим животным, за долю секунды должно оценить его и понять. Понять, съедобно ли оно, ядовито ли, опасно или безвредно. Так же и человек. Он уже не животное, точнее, не совсем животное, но это звериное чутье сохранилось в нем от наших предков и работает до сих пор. Поэтому так важно произвести именно первое впечатление.

Тогда Саша увидел ее в каком-то министерстве. Деловой, неприступный вид женщины обратил на себя его внимание. Он успел только понять, что у него сложились самые приятные впечатления о ней. Женщина же никак не показала, что Саша хоть сколько-нибудь заинтересовал ее. Сугубо деловой тон заставил сердце Саши дрогнуть. Он ощутил беспокойство. Именно беспокойство, как Саша сам называл то волнение, что случалось всякий раз, как только он чувствовал влюбленность.

А еще Саша увидел ее походку. Это была правильная походка, не имеющая ничего общего с иноходью. Походка была сильная, какая бывает у женщин, которым самим приходится пробираться сквозь дебри жизненных невзгод. Такая походка бывает у женщин, которым не хватает возможности опереться на плечо. Тогда Саша понял, что эта деловая женщина не замужем. Но тот холодный взгляд, которым она ответила на его пылкие взгляды, говорил, что опыт общения с мужчинами у нее, несомненно, имелся. Скорее всего, печальный. Когда-то она была замужем, но что-то там не сложилось, и теперь она свободна, но не спешит завязать отношения с очередной «сволочью», к которым теперь она причисляла всех мужиков.

А потом, спустя месяц, Саша случайно ее встретил. Он остановился купить сигареты и увидел ее. Она шла неторопливо, хотя было уже поздно. Узнала его. Саша понял это по вскинутым вверх бровям.

– Здравствуйте. – Она первая поздоровалась.

– Вечер добрый, – опешил Саша.

Она молчала, и тогда Саша предложил подвезти ее. Она как-то просто и сразу согласилась. Хотя предупредила, что живет далеко. Саша ответил, что это не страшно, и спросил адрес.

– Саша, – представился в машине он.

– Саша, – повторила женщина. Молчание затягивалось, и Саша спросил:

– А вас как зовут?

– Я уже представилась, – засмеялась девушка. Девушка еще громче рассмеялась, когда натолкнулась на непонимающий взгляд мужчины.

– Саша, – повторила она. – Меня зовут Саша. Александра.

Теперь уже смеялся и Саша.

Потом он бросил взгляд на руки, теребившие сумочку. Кольца не было. Точнее, кольца и перстни на пальцах были, но на том пальце кольца не было. А еще точнее, он толком и не знал, на каком пальце носят кольца замужние женщины. Сам Саша колец не носил. На всякий случай он спросил:

– И как только ваш муж не боится отпускать такую красавицу одну? Тем более в столь поздний час?

– А я не замужем, – последовал быстрый ответ. Потом они сидели в кафе и пили кофе, точнее, Саша пил кофе, а Саша пила легкие алкогольные коктейли. Затем они сидели в машине и курили. Саша пытался рассказывать о своей работе. Долго и с каким-то надрывом говорил о туалетах. О том, как они нужны и что люди неблагодарные и неметкие. Но Саша четко уловил, точнее, отчетливо понял, что эта тема женщине не кажется интересной. Саша этому удивился. Удивился, потому что Саша казалась вполне нормальным человеком и наверняка хотя бы раз в жизни пользовалась услугами туалета. Она просто не могла не делать этого. Саша был уверен в этом. А понял он, что эта тема не интересует женщину, сразу, как только увидел, что она заснула. А Саше было весело. Он засмеялся. Громко засмеялся и разбудил Сашу. А женщина, внезапно проснувшаяся, сделала вид, что не спала, а, наоборот, слушала, и даже очень внимательно слушала:

– Ты прав. Я с тобой полностью согласна. Ты занимаешься интересным и нужным делом. Я бы, наверное, тоже хотела заниматься любимым и таким интересным делом. Интересным и нужным.

А утром Саша забеспокоился – ему показалось, что он влюбился в Сашу. Он не хотел этого. Этого ему в тот период просто было не нужно. Совершенно ненужно!

Саша посмотрел в спящие глаза своей супруги Аллы и забеспокоился. А еще ему сделалось стыдно. При всем том что Саша часто влюблялся и встречался с женщинами, он считал себя верным мужем. Верным он считал себя потому, что он изменял только физически, а не духовно. Духовно тоже было, но все это быстро проходило и не оставляло никакого следа. Почти всегда… кроме той самой любви, сильнее которой, казалось, не бывает.

Чтобы не запутаться во лжи, Саша старался не врать жене, но иногда приходилось врать. И он врал. Врал часто.

– Где ты был вчера? Ты пришел почти в двенадцать ночи… – Саша не заметил, как Алла проснулась.

Надо было что-то отвечать, отвечать сразу, но мысли, как назло, не думались.

– На работе, – сообщил Саша первое, что пришло в голову.

– И что ты там делал? – не унималась Алла. – Допоздна испытывал новый туалет на дороге между Москвой и Владивостоком?

Саша натужно засмеялся, стараясь придумать что-нибудь поумнее. Смеялся долго и громко, но ничего не придумывалось.

– Ну, хватит! – оборвала супруга. – Не такую уж я смешную шутку сказала, что над ней можно смеяться пять минут.

– Не скажи, очень смешно. – Саша вынужден был тянуть время.

– Хорошо, попробую выступать в «Кривом зеркале», судя по тебе, меня ждет феноменальный успех.

Саша опять захохотал.

– Так где ты был? – Вопрос Аллы попал в самое больное место. Сказать правду Саша не мог: он боялся, что жене такая правда не понравится. А соврать ничего не получалось.

– Что за допрос? – Саша повысил тон.

– Не хочешь – не говори, – равнодушно сказала Алла.

Вот это безразличие в голосе супруги, ее равнодушие слегка царапнуло, а точнее, больно кольнуло прямо в сердце.

– Ты почти угадала, – нашелся Саша. – Презентация была, но я не мог уйти.

– А духами от тебя почему пахнет? Такое ощущение, что на тебя весь пузырек вылили.

– Духами? Ну-у-у… правильно все! Духами и должно пахнуть. Не мог же я допустить, чтобы от меня туалетом разило. Попросил у секретарши и… вот… теперь благоухаю.

Саша принужденно засмеялся. Алла тогда ничего не сказала, но и не стала больше ни о чем расспрашивать. Она поднялась и накинула халат.

Неожиданно загудел Сашин телефон. Алла протянула руку к столику. Саша быстрее молнии вскочил и бросился наперерез жене:

– Я сам!!!

Худшие опасения Саши подтвердились: звонила Саша. Он нажал кнопку отбоя и, стараясь заглушить короткие пикающие сигналы телефона, быстро заговорил с несуществующим собеседником:

– А, Юрий Николаевич, здравствуйте. Нет, нет, не разбудили. Давно на ногах. Ага. А как же, все сделаем. Да.

В этот момент телефон вновь зазвонил, прерывая диалог с выдуманным собеседником. Алла удивленно вскинула брови, но опять промолчала.

– Черте что! – возмущался Саша. – С телефоном творится что-то невообразимое.

Звонила конечно же вчерашняя знакомая Саша. «Вот какая настойчивая!» – подумал тогда Саша и был вынужден отключить телефон.

А потом было несколько встреч Саши и Саши. Тогда Саша понял, что дал преждевременную оценку и своим чувствам, и Саше как личности.

Саша была несколько неуравновешенной натурой. Это проявилось уже на следующий день. Отключив телефон утром, Саша забыл о нем почти до обеда, о чем горько пожалел, когда обнаружил это. Точнее, пожалел, что включил, а не потерял его вовсе. Вихрь звонков, куча эсэмэсок обрушились на него. Саша буквально впала в истерику.

– Почему ты не отвечаешь?! А может, я умерла…

– Если бы ты умерла, – резонно заметил Саша, – то не смогла бы звонить. Что случилось?

– Мне надо с тобой срочно увидеться.

По поводу предстоящей встречи энтузиазма Саша не испытывал, но бросил тогда все свои дела и поехал к министерству на встречу с капризной женщиной.

– Привет! – растрепанная, как фурия, Саша жестко приземлилась в сиденье его автомобиля. – Поехали.

– Куда?

– Куда хочешь.

Саша привез молчавшую всю дорогу Сашу к тихому кафе.

– Давай здесь посидим, – попросила дама, имея виду салон автомобиля.

– Здесь, так здесь, – согласился Саша.

– Он меня не понимает! – огорошила нового знакомого Саша.

– Кто?

– Кто, кто? Ну парень, господи! – Она нетерпеливо трясла растрепанной головой. – Парень, с которым я живу.

– Ты же говорила, что не замужем. – В тоне мужчины сквозило справедливое возмущение: Саша всегда боялся отношений с замужними женщинами.

Саша открыла сумочку и вытащила из нее пачку дамских сигарет и щелкнула замком сумки. Затем она извлекла тоненькую коричневую сигаретку из пачки, вновь открыла сумочку и положила пачку на место. Замок закрывающейся сумки щелкнул. Словно спохватившись, Саша опять полезла в сумочку, теперь уже за зажигалкой. Потом прикурила и в очередной раз полезла в сумочку, чтобы спрятать зажигалку.

В этот момент Саша отчетливо ощутил, что молодая женщина утрачивает свое обаяние в его глазах. Нельзя сказать, что Саша был ленивым человеком, но свои движения он расходовал достаточно бережливо, точнее, экономно. А такое проявление нерационального расходования действий, совершенно ненужных действий и движений, заставили его по-другому взглянуть на Сашу.

– Ты говорила, что не замужем, – еще раз напомнил Саша.

– Говорила. Говорила, потому что мы с ним окончательно расстались… вчера днем. А вечером я решила дать ему последний шанс и позвала назад, точнее, потребовала, чтобы он явился домой.

Саша говорила и говорила. А Саша уже не очень слушал. Он слышал Сашу, но не слушал. Не хотел. Он понял из ее речи, что он, ее Яша, увидел эсэмэски, которые она писала Саше. А еще Саша понял, что парню, с которым Саша жила полтора года, не понравилось, что его женщина общается с другим мужчиной.

– Он совсем не понимает меня, – повторила Саша свое обвинение. – Какое он имел право лезть в мой сотовый телефон?

Саша хотел что-то сказать, но проблема обезображенного ногтя затмила собой ссору с сожителем.

– Ой, ноготь испортила! – В этом возгласе было столько же возмущения, как в голосе диктора, объявившего о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз.

В доказательство непоправимого ущерба, нанесенного маникюру, Саше была предъявлена крошеная царапинка на ярко-красном ногте. Совершенно не зная, как помочь женщине в такой ситуации, и удивляясь, что порча лака на ногте могла повергнуть женщину в настоящий шок, Саша малодушно промолчал. Мрачно промолчал и закурил, уставившись на зеленый листик, прилипший к лобовому стеклу.

– Тебе не интересно? – поинтересовалась Саша у Саши.

– Как не интересно? Интересно.

– Тогда почему ты не спросишь, что такого я написала тебе, когда он увидел эту злосчастную эсэмэску? Почему ты не спросишь, как он ко мне относится? Может быть, он меня бьет!

Саша усомнился в последнем предположении собеседницы. Ему казалось, что скорее Саша способна на это, а не тот терпеливый мужчина, умудрившийся сохранить рассудок за полтора года совместного проживания. Или не сохранить?.. Быть может, он давно свихнулся? Но Саша был уверен, что, если женщина просит… надо как-то идти ей навстречу.

– Как он к тебе относится? Он тебя, случайно, не бьет?! – Повышение интонации в конце предложения должно было по замыслу Саши усилить эффект якобы проявленного беспокойства.

– Все! Хватит о нем! Ничего не хочу слышать о нем! Между нами все кончено. Раз и навсегда.

В сумочке Саши, что-то запищало. Она достала телефон и мяукающе проворковала:

– Алле. Да.

Приложив пальчик к губам, Саша потребовала от молчавшего и без того Саши соблюдения тишины.

– Да, Юра. В автобусе. Да. Домой. Не слышно, как двигатель работает? Так мы стоим. Не знаю, наверное, сломался. Что сломалось? Колесо, – уверенно заявила Саша. – Колесо переломилось прямо пополам. Почему на другой не сяду? Водитель сказал, что сейчас заклеит и мы поедем. Да. Целую. И я… И я тебя… Я тоже. Очень!.. Конечно… Что? Очень, очень!!! Пока.

– Кто это – Юра? – без особого интереса поинтересовался Саша.

– Ты его не знаешь, – последовал ответ.

– Понятно, что не знаю, просто мне…

– Знакомый один, – перебила Саша и резко закрыла тему. – И все, хватит о нем! Что нам, больше поговорить не о чем?

А потом Саша рассказывала, что у нее был мужчина, а потом он пропал из ее жизни. Но Саша не такая, чтобы ее можно было как вещь… на помойку…

И Саша рассказала, как она отомстила тому «женатому козлу».

Тогда Саша окончательно понял, что его первое впечатление на сей раз обмануло, подвело его. Это был не подчиненный никаким логическим объяснениям случай, который можно было отнести к исключениям из правил.

С тех пор Саша стал осторожнее относиться к своей теории походок. Теория требовала если не полного пересмотра, то некоторых уточнений и дополнений точно.

Тогда Саша понял, что у любого правила существует ряд исключений. И еще Саша решил, что бывают исключения из правил по обстоятельствам. То есть если женщина неуверенно ступает, далеко отставляя руки, она не обязательно неуверенный в себе человек, лишенный поддержки. Возможно, она просто балансирует, боясь ходить на шпильках, или натерла ноги.

А пока Саша сидел в своем кабинете и, обхватив голову руками, думал разные мысли, навестившие его голову в тот момент. Среди мыслей выделялась одна внятная, своим нестерпимым зудом ярко давившая, точнее, кричащая о непоправимости случившегося. Мысль эта была о том, что необходимо было во всем этом разобраться. Разобраться в мотивах поступка Оли.

Тяготил вакуум вокруг него. Саша удивлялся тому, что никого не было, но удивлялся он как-то спокойно. Не было секретарши, и не было Жени, коммерческого директора, а точнее, заместителя по любым вопросам. Уже скоро девять, а еще никого не было.

Казалось, что это было только вчера. А на самом деле прошло уже больше месяца, когда Женя жутко доставал его, звоня на сотовый каждые пять минут, если Саши не было в офисе. Стоит ли говорить, как надоедал Женя, когда Саша был на месте, сидел в кресле своего кабинета. Тогда под большим вопросом оказался проект, которого он очень долго добивался.

Женя, как всегда, когда были серьезные вопросы, без стука вошел в кабинет. Саша тогда читал. Читал книгу. А Женя вошел, молча сел напротив. Саша заложил книгу лежавшими на столе бумагами и, подперев голову ладонью, также молча стал смотреть в глаза своему заместителю. Неизвестно, сколько они могли так просидеть, если бы Саша не нарушил молчание:

– Что-то случилось?

– Еще нет, но скоро может.

Сашу всегда раздражала эта манера говорить, но ничего не сказать. Почему бы ему сразу не изложить причины визита, а не изъясняться загадками? А еще не нравилась Саше походка Жени. Женя всегда ходил как-то мелко и сутулился. От этого его семенящая походка казалась нарочито угодливой. Саше это не нравилось, хотя одевался Женя неплохо.

– Ты можешь свои загадки приберечь для своих девочек на дискотеке. Ты толком скажи, что произошло или может произойти! – раздраженно потребовал Саша.

Женя вытянул документы из книги, которую читал Саша.

– Ты вытащил закладку из моей книги, – сказал ему Саша.

– Не переживай, я положу обратно, – ответил Женя и всунул бумаги наугад в середину книги. – Дело в том, что местные власти Уборновска не хотят заключать договор с нашей фирмой.

– Как так?!

– А вот так.

– Ну все же было договорено-переговорено, – возмутился Саша.

– А теперь они задний ход включают. Надо ехать туда и решать на месте, – прояснил обстановку коммерческий директор.

– А что на месте можно решить? Почему они отказываются? Ведь туалеты на трассе все равно надо ставить. Они что, нашли другого подрядчика?

– Не знаю. Поэтому и говорю, что решать надо на месте. Здесь, – Женя постучал ручкой по столу, – из Москвы мы ничего не выясним.

– Погоди, Женя. Ты мне скажи, чем они мотивируют свой отказ.

– Мотивируют дороговизной проекта. Мотивируют, говоря, что все равно местные жители, привычные к вольным условиям, не зайдут в эти туалеты. Кусты ближайшие – для них туалет. Почти вся трасса проходит через лес. Так на кой им там, говорят, туалеты? Только деньги переводить! Глава администрации мне так и сказал: «Деревьев в лесу много, и под каждым деревом уже готовый туалет».

Саша тогда предложил оригинальное решение, и проект удалось отстоять. Тогда по совету Саши на специально организованных автобусах вывезли больных из кишечно-инфекционного отделения военного госпиталя, где у Саши главврачом работал друг. Вывезенные якобы на терапию больные так уделали всю дорогу, что приехавший на место глава администрации молча завизировал договор.

«Теперь никто не надоедает, даже Женя», – подумал Саша, а еще подумал, что это его не трогает и не заботит. Что больше всего сейчас заботило Сашу, так это Олин поступок. Это казалось таким важным и всеобъемлющим, что все, включая работу и даже семью, отодвинуло на второй план. Казалось, поступок Оли неразрывно связан с чем-то нехорошим, произошедшим с ним лично. Но Саша никак не мог понять, откуда такая уверенность в этом и что, собственно, это такое. Какое событие так круто изменило его жизнь и жизнь всегда жизнелюбивой Оли? И Саша отчетливо понимал, что разберись он в этом вопросе – и все сразу срастется, встанет на места и разложится по привычным полочкам.

Позвонили по телефону. Позвонили на сотовый. Звонившим оказался Геша.

– Ты уже выехал? – спросил у него Саша.

– Нет, пока только собираюсь. Я вот тут узнал… Ты говорил, это важно… ну, что в Олином поведении казалось необычным… Так вот я узнал, что Оля была на приеме у психотерапевта…

Саша сразу же зацепился за эту новость. Вернее, не зацепился, а отчетливо понял, что это действительно может быть важным. Очень важным. Он нетерпеливо перебил Гешу:

– У психотерапевта? У какого? Как зовут и как его найти?

– Как найти не знаю, а зовут его, точнее, фамилия его – Петров.

– Да-а-а… – разочарованно протянул Саша, – с такой редкой фамилией найти его – раз плюнуть.

Геша уловил горечь в словах друга и промолчал.

– Это все? – нарушил молчание Саша.

– А еще Оля была у… не знаю, как сказать… у колдуна, что ли… точнее, у экстрасенса, а еще точнее, у медиума.

– Оля?! – Саша готов был подпрыгнуть от удивления до потолка.

– Да, Оля, – почему-то спокойно подтвердил Геша.

– Наша Оля? Наша всегда рационально мыслящая Оля была у медиума?

– Представь себе. Этот экстрасенс или медиум – не знаю, в чем разница, – так вот он на Мясницкой принимает. У него там кабинет. Точнее, из квартиры сделали кабинет, и он там принимает. А фамилия у него какая-то глупая…

– Какая?

– Холодец.

– Как?! – едва не рассмеялся Саша.

– Я ж тебе сказал, что глупая. Холодец, – повторил еще раз Геша.

– Действительно очень глупая, – прокомментировал Саша.

Они еще некоторое время поговорили с Гешей, а потом Геша попрощался и повесил трубку. Саша остался наедине со своими мыслями.

Оля никогда не верила во всю эту потустороннюю чушь. «Зачем она ходила к колдуну? Снять порчу? Господи, глупость-то, какая!» – от такого чудовищного предположения Сашу передернуло. Он задумчиво закурил, вернее, закурил и глубоко задумался. «А еще и психолог!..» – Саша даже затряс головой, надеясь скинуть, стряхнуть это наваждение. Уж очень все это не вязалось с Олей. Саша знал, что Оля не верит во всю эту чепуху. Она неоднократно иронизировала на эту тему. Саша ее поддерживал в этом и сам так же относился к этим псевдонаукам. Он твердо, отчетливо был убежден, что «каждый сам себе психолог». Он был уверен, что человек – нормальный человек – вполне способен разобраться в своих мыслях и желаниях. И никто ему в этом не нужен, тем более платный помощник. Надо просто чаще прислушиваться к себе, спокойно анализировать ситуацию и, руководствуясь здравым смыслом, принимать решения. А тем, кто все же не может сам прийти к гармонии с самим собой, тем нужен не психолог, а уже психиатр, и даже квалифицированный психиатр. Саша был уверен, сильно уверен, в том, что организм человека, включая его психику, очень тонкий механизм, способный к саморегуляции и самонастройке.

Саша познакомился с Мишей еще в институте. Тогда, проучившись почти год, Саша впервые заговорил с ним. Он не просто не разговаривал с Мишей, как если бы обижался на него за что-нибудь, а просто не возникало подходящего повода. Здоровался Саша с ним всегда, а вот разговаривать… до этого не приходилось. А тогда Саша опоздал на лекцию и встретил в коридоре Мишу. Миша тоже опоздал и поэтому сидел на подоконнике и рисовал пальцем на стекле. А Саша любил рисовать и поэтому подошел к Мише.

– Привет, – поздоровался он.

– Привет, – ответил Миша и спрыгнул с подоконника.

– Чего рисуешь? – спросил у него Саша.

– А… так… – махнул рукой Миша. – На занятия вот опоздал.

Миша был невысокого роста, точнее, совсем низенький, но плотного телосложения. Одевался он неважно, а походка у него была интересная. Миша ставил ступни елочкой. А еще он выкидывал носки ног далеко в стороны.

Обычно низкорослые так раскидывали ноги и обладали «пружинящей» походкой, если они были толстяками. Худые же, напротив, старались ступать прямо, и еще они широко разводили согнутые в локтях руки, словно обладали «мощным» телом, в котором просто некуда девать силу. Некоторые из них старались не поворачивать шею, они поворачивались всем корпусом и активно помогали ходьбе покатыми плечами. Чаще всего этот тип движения можно встретить у подростков, которые старались самоутвердиться как перед сверстниками, так и перед окружающими. Бывает, что они становятся хулиганами, чтобы придать значимости себе – прежде всего в своих глазах. Они могут быть жестоки и грубы.

Миша, как понял Саша, был тихим парнем, в глубине души желающим, чтобы на него обращали внимание. Для этого он вальяжно раскачивался, а все движения производил лениво и неторопливо.

Как-то так получилось, что Саша подружился с Мишей. Нет, они не стали большими друзьями не разлей вода, а просто приятельствовали.

Как-то раз Саша застал Мишу в радостном возбуждении. Саша спросил тогда у него, в чем причина такого ликования.

– Курсы закончил, – весело возвестил он. – Мне даже корочку дали.

– Какие курсы? «Кройки и шитья»? – сострил Саша.

– Зачем «кройки и шитья»? – Миша принял насмешку за чистую монету. – Психологов. Я теперь психолог.

Из уст Миши это звучало твердо, убедительно и гордо, а со стороны выглядело смешно.

Оказывается, Миша уже год как ходил на какие-то курсы, к какому-то доморощенному специалисту, где на квартире у этого психолога занималась группа. Группа занималась методами нейролингвистического программирования.

– А что это такое? – простодушно поинтересовался Саша.

В ответ на свой вопрос он прослушал почти часовую лекцию о манипулировании человеческим сознанием.

– Для чего тебе все это? – не выдержал Саша такого эмоционального натиска со стороны товарища.

– Как для чего? Как для чего?! – изумился Миша. – Я ж тебе объяснял. Да я теперь, пользуясь методами соблазнения, любую красавицу закадрю!

Саша скептически оглядел плюгавенькую фигуру Миши:

– Ну и многих ты закадрил? Много девичьих сердец разбил?

– Много не много, а закадрил, – заулыбался Миша. – Раньше бы, до курсов, я не то что познакомиться, я подойти к ним боялся, а теперь…

Миша с гордостью полез в карман и извлек из него несколько фотографий.

– Вот смотри, – с нежностью проговорил Миша и развернул перед Сашей карточки девушек, на которых тот взглянул не без содрогания.

– И это те самые красавицы?! – возмутился было Саша.

– Ага, – как ни в чем не бывало и даже с какой-то трогательной интонацией в голосе ответил Миша. – Нравятся? Правда, клевые девочки?

Саше стало смешно и грустно одновременно. Те девицы, якобы соблазненные новоявленным психологом с «корочкой», судя по их, с позволения сказать, лицам, были готовы на все что угодно безо всякой психологии и даже бесплатно. Печать порока несмываемым пятном лежала на лицах всех девушек, а еще все они были некрасивыми. Точнее, сказать про них «страшные», означало бы не сказать ничего. Но Саше не хотелось портить настроение парню, обижать его. Он растерялся, некоторое время восторгался «клевыми девочками», потом отдал фотографии Мише и поспешил в туалет, где долго с мылом мыл руки. Он мыл руки и думал о том, как парню запудрили мозги.

Тогда Саша еще с большим недоверием стал относиться ко всякого рода психологам, точнее, психотерапевтам. Саша не стал ярым борцом с психологами и сочувствующими им, но уверился, что это не для него. Возможно, кому-то это и помогало, но Саша твердо был уверен, что все это на уровне плацебо. Таким легковнушаемым людям, как Миша, достаточно было дать таблетку и сказать, что теперь он будет легко сходиться с людьми, легко знакомиться с девушками и все у него будет хорошо. И он будет этому верить – твердо и свято. И, что более странно, у него действительно будет это получаться.

Но еще большим шоком для Саши было известие, что Оля посещала медиума. Он еще как-то мог понять и принять желание уйти из жизни, но общение с колдунами и экстрасенсами было совсем уж не понятным. Точнее, абсолютно непонятным и неприемлемым. Именно поэтому Саша и решил начать собственное расследование с посещения медиума со странной фамилией Холодец.

Тогда он сидел в Олиной квартире и пил коньяк. Точнее, они вместе с Олей пили коньяк. За окном было пасмурно и неуютно, а в комнате Оли было светло и спокойно. Не было никакого праздника, не было совершенно никакого повода, но Саше хотелось прийти в гости к Оле, и он пришел.

Встретила Оля Сашу в нижнем белье, так как уже с первого дня знакомства она не стеснялась его. Саша тоже не стеснялся Оли, но раздеваться не стал. Точнее, не стал раздеваться до нижнего белья. А плащ он тогда снял. Снял плащ и поставил на стол бутылку коньяку. Оля отварила традиционную сосиску, достала из холодильника лимон и быстро накромсала его крупными кусками.

Все было как всегда. Они посидели, выпили. Саша расслабился и восторженно поделился с Олей новой идеей, владевшей его помыслами последние дни.

– Удивительно, отчего это раньше не пришло мне в голову? – возмущался собственной несообразительностью Саша. – Понимаешь, Оля, идея-то лежала на поверхности. Да что там на поверхности… на каждом заборе. Угадай, что это?

– Не знаю, – откровенно призналась Оля.

– Вот, а я знаю. Твердо и даже отчетливо знаю. Реклама на туалетах и в туалетах!

Глаза Саши сияли, словно звезды на ночном небе.

Он ждал от Оли одобрения или какой-либо реакции вообще, но Оля молча курила и пускала дым к потолку.

– Представь себе, – призывал Саша женщину включить воображение, – сидит себе человек или, наоборот, стоит. О чем он думает?

Саша задал вопрос скорее себе, чем Ольге, но Оля сочла своим долгом ответить. Она почесала затылок под собранными в пучок волосами. Было видно, что она всеми силами пытается найти ответ на поставленный вопрос.

– Не знаю, правда, не знаю… – Растерянная улыбка сопровождала ее ответ.

– Господи! – Саша всплеснул руками. – Да о пустяках. О разных пустяках он думает.

– И что? – Оля явно не поспевала за ходом реактивных мыслей друга.

– А то! А тут реклама на стенах. Реклама ну… той же туалетной бумаги, например. Или там книг каких-нибудь, газет. Актуально же?

– Вполне, – согласилась Оля.

– А можно и более полезную рекламу разместить. Сидит бедолага, от запора страдает. А тут реклама лекарства от запора. Или «Проктолог в седьмом поколении навсегда избавит вас от тяги к простатиту» и телефончик врача.

Оля тоже воодушевилась идеей Саши:

– А можно литературу популяризировать. Стихи на стенах писать, отрывки из произведений современных авторов.

– Да, конечно, можно, – согласился Саша. – Правда, это много денег не принесет. А хочется придумать что-то такое, чтобы навсегда доход был, чтобы не бояться больше за спокойную старость.

– Не рано ты о старости? – спросила тогда Оля, хитро улыбаясь.

– Главное, чтобы не поздно. А есть же еще любители надписи на стенах оставлять. Знаешь, рисунки там всякие, надписи непечатные? Но если у человека нет с собой карандаша или фломастера, как ему выразиться? Можно посадить перед дверью продавца со стикерами, и вот человек, потратив ничтожную сумму, уже с удовольствием наклеивает рисунок со схематически нарисованными половыми органами. Или там наклеивает прикольное слово из трех букв… Почему я раньше этой темой не интересовался?

Они еще пили и говорили. Много говорили. О чем говорили, Саша теперь не помнил. А еще Саша вспомнил, что Оля хранила тетрадки с его рисунками и юношескими стихами. Тогда его поразило глубокое стихотворение Геши, которое тот отказывался положить на музыку. «Это, старик, надо не петь, а чувствовать», – говорил тогда Геша. И Саша с ним был согласен. Стихи, которые написал Геша, действительно были хорошие. Точнее, очень точные, даже математически точные.

145, 17, 38!

14, 03, 100, 71.

700, 4, 3, 08,

504, 200, 2, 1.

Сашу всегда поражало умение Гены писать стихи. Но эти строки просто потрясли Сашу – строки, полные такими глубокими и точными мыслями. Он и сам попробовал написать что-то подобное, но, как сам тогда понял, у него это не получилось. И вот две тетради с этими первыми неумелыми мыслями, облеченными в стихотворную форму, где-то пылились у Оли.

Ничем запоминающимся тот вечерний разговор с Олей не отличался. Ничего важного он от нее тогда не услышал. А вот вспомнил. Вспомнил и прокрутил его в своей голове еще раз. Идея со стикерами и рекламой в туалетах так до сих пор и осталась идеей. Точнее, Саша начал что-то пробивать по этому вопросу, но обилие работы отодвинуло воплощения проекта на неопределенное время.

Саша еще раз продумал свои мысли об этом и, одевшись, вышел из кабинета. Он твердо и даже отчетливо решил обязательно разыскать Холодца и побеседовать с ним об Ольге.

Сначала он долго кружил по городу. Он любил ездить, если не было пробок. А пробок было немного. Точнее, было немного пробок там, где ехал Саша. Саша ехал, кружил по Бульварному кольцу, затем просто бесцельно покатался по незнакомым московским улочкам. Он поймал себя на мысли, что боится этого Холодца. Боится, но боится, скорее, не самого медиума, а того, что он может от него услышать. Услышать от Холодца, как ни нелепо это звучит. Саша как-то особенно остро почувствовал, что в этом разговоре может выясниться неприятная для него, Саши, подробность. Но желание выяснить все неуклонно приближало его к Мясницкой, где, по словам Геши, находился кабинет этого колдуна-экстрасенса.

А еще Оля хотела, непременно хотела женить Сашу. Женить во что бы то ни стало. Саша не понимал, чем была вызвана забота Оли о его, Сашином, семейном положении. Но Оля со свойственной ей основательностью и горячностью решила устроить Сашину жизнь. Вот женитьбы Геши Оля не желала, так как отчетливо понимала, что женись Геша – и квартира на Сретенке вмиг превратится в общежитие, а может, даже в сумасшедший дом. А вот Сашу Оля хотела и даже мечтала женить. Возможно, Оля наивно полагала, что, встретив девушку своей мечты, Саша захочет как-то устроиться в Москве самостоятельно, не занимая их, Олину и Гешину, жилплощадь. Из тех же побуждений, то есть отсутствия возможности обеспечить себя жильем, Саша благоразумно не собирался заводить каких-либо серьезных отношений. Поэтому всех претенденток, которых Оля сватала Саше, он или откровенно игнорировал, или не менее откровенно и даже отчетливо использовал в целях удовлетворения своей похоти.

Так и случилось с очередной «очень хорошей девочкой», которую Оля привела к себе домой в надежде растопить ветреное Сашино сердце. Саша тогда пришел рано. Он в то время работал еще над росписью стен детского сада. И очень быстро все закончил. Саша пришел злой и уставший. А еще он был голоден, как тот волк, похожий на молоток, что Саша нарисовал на стене дошкольного учреждения.

– Значит, ты говоришь, что все они там к тебе клеятся? – громко спросила Оля подругу, как только входная дверь за Сашей захлопнулась.

Вопрос был задан настолько громко, что Саша понял, отчетливо понял и даже сообразил, что это сцена разыгрывается для него. А еще он понял, что это не сцена вовсе, а даже целый спектакль, имевший целью обратить Сашино внимание на Марину, как звали девушку.

– Ну ты скажешь тоже, – делано засмущалась Марина. – Прямо уж все… У нас всего-то на предприятии около тысячи мужиков работают.

– И все за тобой ухлестывают?! – продолжала следовать собственному сценарию Оля. – Оно и понятно! Такая красавица!

– Ну не все, – кокетливо скосила глазки Марина. – Сторож вот, Василий Игнатьевич, тот не бегает.

– Помилуй, а сколько ж ему лет?

– Семьдесят шесть.

– Ну-у-у, семьдесят шесть… – зацокала языком Оля. – Он, поди, и не видит ничего. Зрячий был бы – не прошел бы мимо такой красавицы.

Красавице, мимо какой не проходил ни один мужик, кроме подслеповатого сторожа Василия, было на вид двадцать лет. Но, хоть Марина утверждала, что всей тысячной армии заводчан она давала однозначный «от ворот поворот», недотрогой она не выглядела. Не выглядела она и застенчивой девушкой.