Как я съел асфальт

Вместо ответа Саша махнул рукой и скривил нос.

– Мазня! – добавил он после своей пантомимы. – В работах явно не хватает жизни, экспрессии, ракурса…

– Да ты с ума сошел?! – взмолился Паша. – Посмотри, какой ракурс!

Паша за рукав подтащил друга к полотну, на котором пышнотелая дама, сильно нагнувшись, стирала в тазике белье.

– Это ли не ракурс?! Посмотри, как все точно и четко подмечено! Тут тебе и ракурс, и жизнь, и экспрессия.

Пашины восторженные отзывы были прерваны появлением Антоши.

– Ну, как вам выставка? – поинтересовался Антоша у Паши.

Паша представил мужчин друг другу и затем высказался. Высказался о работах Сашиного земляка в тех же восторженных фразах, что и до прихода Антоши.

– А мне кажется, что художник одержим одной идеей. Четко прослеживается его неудовлетворенность и озабоченность.

Антоша сразу же завоевал сердце Саши, в том смысле что он ему понравился. Мало того что он умел хорошо одеваться и одевался, сразу было видно, что это человек далеко не глупый, если его мнение совпадало с Сашиным.

Как и сказал Паша, Антоша был связан с литературой. Он был главным редактором известного литературного журнала.

– Друзья, пойдемте-ка отсюда, – предложил Антоша и заговорщицки подмигнул Саше и Паше. – Я здесь неподалеку знаю одно местечко… один очень даже приличный клуб.

Предложению Антоши почему-то больше всех обрадовался Паша. Хотя Паша не пил. Сейчас не пил. Точнее, в настоящий период. А еще Паша радовался тому, что он не напивается ни от радости, ни от горя. А напиться он мог. Пьяный он был очень буйный. Но он об этом знал, то есть о своем буйстве. Знал и старался сдерживаться.

Тогда Саша вспомнил период, когда Паша пил. А пил он крепко и даже сильно мог напиться. Друзья долго обсуждали, как помочь другу. Всякие кодировки Паше не помогали. Точнее, помогали, но только ровно на тот период, когда он находился непосредственно у врача. А как только Паша покидал стены лечебницы, кодировка прекращала оказывать на него сколько-нибудь заметное влияние и Паша напивался. Разговоры и душеспасительные беседы тоже не очень-то помогали. Паша кивал головой, с умным видом ругал себя последними словами. «Какая же я свинья!» – вопил он, колотя свою голову кулаками, когда ему рассказывали о вчерашней выходке в пьяном виде. Но стоило ему только посмотреть в глаза «зеленому змию» через бутылочное стекло, как вся его самокритичность улетучивалась. «Да ладно вам, что я… алкаш, что ли?» – говорил он. А еще он говорил, что может бросить пить когда угодно. Но не бросал. Точнее, не мог бросить.

А тогда Саша с товарищами решили помочь Паше. Когда тот сильно напился, его друзья привезли к нему на квартиру колоритнейшую «красавицу» с Казанского вокзала. Бомжиха эта в далеком и забытом детстве мечтала о сцене, о премьерных спектаклях. И вот ей выпал шанс блеснуть талантом. Она охотно согласилась сыграть в небольшой дружеской театральной постановке, а обещанная бутылка водки – гонорар за антрепризу – подняла ее актерские данные на недосягаемую высоту.

Паша тогда очень сильно перебрал. Точнее, он был буквально никакой. Утро вползло тогда постепенно, но очень жестко. Его словно включили. Сопутствующий похмелью сушняк казался всего лишь досадным недоразумением. Тошнота и дичайшая головная боль были поистине тошнотой и головной болью, точнее, геморроем, а еще точнее, настоящим «гемором». Позывы поделиться с унитазом вчерашним ужином стали просто невыносимы. Только слабость во всем теле и раскалывающаяся голова не давали ему возможности подняться.

Паша осторожно приоткрыл один глаз, второй не открывался. Совсем не открывался. Он, глаз Паши, не мог открыться – Паша случайно облился вином, и вот ресницы приклеились к лицу, точнее, к Пашиной опухшей коже на том месте, где у нормального человека случается лицо. Одним своим глазом Паша обозрел край подушки, медленно перевел взгляд еще дальше. В углу притаился стол. Его стол. Его, Пашин, письменный стол стоял в углу. Это четко означало, что он дома. У себя дома, и это было очень обнадеживающе. А еще письменный стол был завален. Но завален он был не письменными принадлежностями, а ощетинился бутылками и стаканами.

Собрав в кулак всю свою волю, Паша подтянул руки и принял положение «наизготовку». Тошнота усилилась. Позывы сделались нестерпимыми. Паша решил перевернуться и аккуратно сползти с кровати задом…

Отчетливый силуэт лежавшего рядом человека бросился в глаза, точнее, в один открытый глаз Паши. Он осторожно дотронулся пальцем до закутанной спины соседа по кровати. Тело, неопознанное тело, пришло в движение, и сначала сильный, очень сильный и неприятный запах ударил в нос Паше. Затем нечесаная голова показалась из-под одеяла, а потом лицо… Беззубый рот существа, лежавшего рядом, ласково улыбнулся. Улыбнулся счастливой улыбкой. И женский голос сладко произнес:

– Доброе утро, милый. Ты просто душка!

До унитаза Паша добежать тогда не успел. Совсем не успел.

Правда, бомжихе пришлось доплатить за испорченную одежду и «прическу». Пришлось доплатить еще два пузыря, но дело того стоило.

С той поры Паша не пьет. Точнее, он, конечно, пьет, но вот уже четыре месяца ограничивается только соками и какими-то страшно полезными зелеными чаями.

И вот Паша очень обрадовался словам Антоши, который сказал, что устал от такого количества людей и что ему хочется тишины и спокойствия. А в том клубе как раз хорошо и тихо.

Антоша и Паша были с девушками. А Саша был тогда один. Но он сказал, что это не проблема и что он с успехом обходится один. И они все вместе поехали в клуб. А пока они ехали, Саша понял, отчетливо понял, что Антоша ему нравится. Он много шутил, и Саша смеялся его шуткам. А еще Антоша сказал, что скоро они уже приедут, а то ему ужасно хочется отлить. Тогда Саша решил, твердо решил, что подарит Антоше один из своих маленьких туалетов, точнее, макет туалета. Он подумал, что Антоше обязательно понравится такой подарок.

В клубе, куда они наконец туда прибыли, совершенно не было тихо, а людей там было даже больше, чем на выставке. Тем не менее Антоша спросил:

– Правда, тут хорошо? Хорошо и тихо?

Точнее, Антоша спросил, но из-за шума, из-за оглушительной музыки Саша совершенно ничего не расслышал. Он скорее догадался о том, что говорил Антоша.

– Да, тут хорошо, – закивал головой Саша. – Только не очень тихо. Точнее, совсем не тихо, а даже наоборот, как-то громко тут.

– Что? – заорал ему в самое ухо Антоша.

– Говорю, что громко музыка играет. Слишком громко.

– Да-да, – обрадовался Антоша, – тонко! Здесь все тонко продумано.

– Только шумно, – повторил Саша.

– Ты прав, старик, – довольно заулыбался Антоша. – Дизайн продуман очень умно. Все здорово. Здесь можно и от людей отдохнуть, а еще здесь тихо.

Саша тогда промолчал, потому что в таком адском шуме разговаривать было бессмысленно.

До полуночи друзья просидели в этом клубе, а потом Паша предложил перебраться куда-нибудь, где действительно тихо. Его все поддержали и перебрались в тихое заведение напротив.

Там разговор, прерванный в клубе, возобновился. Антоша, блистая остроумием, рассказывал о своем журнале. Рассказывал о том, как две девицы пытались пристроить свои любовные романы.

– Они даже согласились забеременеть от меня, чтобы только я пустил их в номер, – смеялся Антоша.

Сашу тогда очень заинтересовало все, что было связано с издательством книг и журналов. Он очень внимательно слушал каждое слово, которое произносил Антоша.

– Они были так настойчивы, – возводил глаза к небу Антоша, – что пришлось два раза…

– Переспать? – нетерпеливо перебил Саша.

– Нет, что ты… пришлось два раза указать им на дверь. Сначала одной, потом, после аналогичного предложения, другой. А другой журнал напечатал эти бездарные вещи. Наверное, им удалось уговорить главного редактора.

А еще Антоша сказал, что он знает этого редактора.

– У него зрение минус шесть, поэтому эти страшные… эти страшно бездарные девицы смогли сойти за очаровашек.

Сашу безумно заинтересовал этот рассказ. Ему было приятно слушать Антошу. Приятно и интересно. А еще ему нравился Антоша. Но не так, как понравился бомж руководителю предприятия в его, Сашином, замысле, а так, как нравятся мужчины друг другу, когда им есть о чем поговорить и даже выпить. Саша хотел говорить, говорить о творчестве, но что-то сдерживало его изнутри. Он никак не мог решиться. И разговор как-то сам собой скользил по разным темам. А еще разговор зашел о профессиях. А Саша хотел говорить о творчестве. Выпитый алкоголь и внимание Антоши помогли Саше раскрепоститься. И он произнес целую речь.

– В каждой профессии и в каждой работе существует элемент творчества. Вот я строю туалеты. Держу пари, что у вас это ассоциируется с неприятным запахом, кучками перед входом вполне понятного происхождения, с грязью. Ведь так?

Антоша и Паша согласно закивали. Девушки неприязненно наморщили носики.

– Ну вот, – продолжил Саша. – А я сразу представляю себе уютный маленький домик, чистенький и аккуратный. Разница в том, что вы представляете себе конечный вариант, а я создаю их сам, я вижу, так сказать, исходный продукт, когда его чистоты не коснулась еще ни одна задница. Это потом приходят разные люди, снимают штаны и торопливо… совершенно нетрепетно совершают… то самое, за что мы все не очень любим этот объект. Ну, вы меня понимаете?

В этот момент принесли заказ, и официант стал торопливо расставлять на столе тарелки и бутылки.

– Так вот… – продолжал Саша.

– А можно сменить эту неаппетитную тему? – в один голос потребовали девушки.

– Я быстро, – успокоил их Саша и чуть тише, видимо чтобы совсем не отбить аппетит у дам, продолжил: – Так вот, что надо сделать, чтобы на полу туалета не было гов… гов… говорящих, так сказать, следов пребывания человека в уборной? – Саша обвел аудиторию тяжелым взглядом: – Кто знает?

Никто ему не ответил на заданный вопрос. Лишь одна из девиц злобно оттолкнула от себя тарелку с салатом и проворчала:

– И вам всем тоже приятного аппетита!

– Вот, никто, оказывается, не знает, – счастливая улыбка засияла на устах Саши, – а я думал разные мысли по этому поводу. Если расширить дырки в полу туалета, чтобы только туда делали, чтобы не промахивались, а, наоборот, попадали… точнее, чтобы были точнее… тогда будет неудобно. Неудобно будет и даже опасно. Я думал, долго думал. А потом придумал, точнее, понял, а еще точнее, отчетливо врубился. Врубился в то, что даже если совсем не делать пола, а сразу яму, точнее, одну большую дырку, то и тогда никто не попадет. Меткость… она просто не является, просто не входит в число добродетелей россиян. Точность – это отнюдь не черта пытливого русского ума. Дело-то оказывается в менталитете русского человека… Русский, он как привык? Все по-быстрому, по-скорому, все как-нибудь. Так что писать в туалете обращения к посетителям с правилами пользованиями отхожим местом – это мартышкин труд. Русские действуют вопреки! Если сказано «Не трогать!», он обязательно потрогает. Если написано на скамейке «Окрашено!», непременно пальчиком пощупает, даже если садиться на эту скамейку не собирался. Даже дорогу, дорогу мы как переходим? Обязательно на красный свет. А если выскочат на дорогу двое, а тут неожиданно автомобиль – то разбегаться они будут, несомненно, в разные стороны. Если у соседа обновка появилась, то ему тоже такую надо! Надо срочно. Здесь и сейчас. И он покупает. Покупает, переплатив в два раза. А на почте, услышав, что за оплату телефонной квитанции с него возьмут проценты, тотчас уходит. Бежит в отделении связи и на всей этой афере экономит пять рублей.

– К женщинам это тоже относится? – заинтересовалась девушка, потерявшая аппетит.

– Конечно! – Саша даже подпрыгнул от охватившего его возбуждения. – Если вещица модная, то, несмотря на фигуру, как-нибудь, лежа на диване, они натягивают ее на свои целлюлитные бедра. Молнию застегивают так, что дышать больно. Но терпят. А как же… красота требует жертв. А еще русские – оптимисты, глупые, наивные как дети. Если покупают выпивку, то берут одну бутылку, потому что свято надеются, что остановятся после первой. Но после первой все равно пойдут. Пойдут за второй, точнее, побегут.

– Саша, а это прямо-таки готовый тост. – Антоша радостно поднял стакан с коньяком. – За это стоит выпить. Обязательно выпить. Ну, чтоб, как Саша говорил, за второй не бегать!

Паша тоже весело салютовал стаканом с соком. Все дружно выпили, включая девушку с потерянным аппетитом.

А потом еще пили. Пили и веселились. Даже Саша умудрился пару раз удачно пошутить. Но в самый разгар веселья к столику несмело и как-то уж очень осторожно подошел человек. Саша давно не встречал таких стопроцентных иноходцев. Перед ним был эталон этого типа людей, самый настоящий ортодоксальный иноходец, реликт своего рода.

Выцветшая клетчатая рубашка на мужчине была застегнута на все пуговицы, точнее, до самого верха. Воротничок рубашки смешно топорщился. Наметившийся животик плотно обтягивали давно мечтавшие об утюге брюки. Свои штаны он, как это делали все иноходцы, натянул очень высоко. Только покрой брюк мешал ему поднять их еще выше, до самой груди. От этого брюки казались короткими и едва доходили до щиколоток. Черные прилизанные волосы казались специально смазанными маслом. Взгляд мужчины был робким, точнее, застенчивым и каким-то невидящим. Ступни его ног сильно смотрели внутрь. При ходьбе его правая рука параллельно следовала за правой ногой, то же самое происходило с левой стороной. А еще каждому своему шагу иноходец помогал головой, наподобие того, как это делают голуби.

За всей этой колоритностью зачастую скрывались добродушные, беззлобные, точнее, безобидные люди. Присущая им замкнутость граничила с аутизмом. Иноходцы редко спиваются, точнее, почти никогда. Им не надо дополнительных стимуляций, они довольствуются малым, и какая-то мелочь приносит им больше радости, чем сомнительная эйфория от алкоголя. Они редко создают семью, часто всю жизнь живут с мамами, которые, в свою очередь, обладают сильным характером и как бы подминают под себя индивидуальность сыновей.

В школе они тихие троечники. А еще они безропотные работяги. Нудная, тяжелая работа воспринимается ими как нечто неизбежное, как данность. Но только ни в коем случае нельзя давать им заданий, требующих самостоятельных решений. Они всего лишь исполнители.

Вот такой иноходец прервал застольную беседу друзей.

– Антон Игоревич, – понурив голову и пряча взгляд, обратился он к Антоше, – я еще написал. Не посмотрите?

Мучительно закатив глаза к небу, Антоша скорее промычал, чем сказал:

– Чусов, вы меня достали. Рукописи я принимаю в редакции.

– Но, Антон Игоревич, а может… с оказией…

– Как вы узнали, где я, как нашли меня? Чусов, вы следите за мной?! – Антоша повысил голос.

Чусов молчал. Видимо, Антоша угадал, а Чусов испугался, что его тайну раскрыли. Антоша безнадежно махнул рукой:

– Ладно, давайте вашу писульку.

Чусов протянул папку, которую он все время сжимал в руках.

– Достали эти писаки! – зло проворчал Антоша, когда Чусов растворился, словно ниндзя. – Житья не дают! Везде находят. Ладно, потом выброшу. – При этом Антоша указал рукой на лежавшую на столе папку с бумагами.

– Выбросишь? – удивился тогда Саша.

– Конечно, – жестко произнес Антоша. – А что прикажете с этим делать?

– А вдруг там шедевр, а вдруг там нечто?! Нечто из ряда вон выходящее…

– А там и есть нечто. Нечто глупое и отвратительное. Я эту публику насквозь вижу. Я на расстоянии чувствую, на что каждый из них способен. И этого Чусова я пробовал читать. Правда. Я честно осилил пять строк. Пять строчек его бумагомарания. Это и впрямь из ряда вон…

Саше стало дурно. Он вдруг подумал, что и его поэму вот так… Вот так же выбросят в ближайшую урну его труд. И никто… Никто и никогда не прочтет ее. Не прочтет поэмы и не сможет отчетливо ощутить тех глубоких мыслей, что Саша думает. А еще ему стало жалко Чусова. И Саше стало так дурно, что он почувствовал отчаянное желание выйти на воздух и хлебнуть его вечерней свежести.

– Я пойду покурю, точнее, подышу воздухом и покурю, – мрачно сообщил он товарищам и резко вышел из-за столика.

Саша стоял и курил. Курил и думал. Думал мысли. Мысли приходили разные и не очень приятные. А еще Саша понял, он твердо понял, что путь к славе усеян не звездами, а усыпан шипами. И продраться, пролезть сквозь эти шипы непросто, а даже наоборот – тяжело.

– А, вот ты где? – Саша вздрогнул от голоса незаметно подошедшего Антоши. – Что-то тоже на воздух потянуло. Небо-то какое сегодня! Кажется, любую звездочку можно достать рукой, достать и потрогать.

– Выбросил? – спросил Саша, далеко в сторону отбрасывая окурок докуренной сигареты.

– Чего? – не понял Антоша.

– Рукопись. Рукопись Чусова выбросил?

– Да нет. Не успел еще. На столе лежит. Да ты чего? Чего ты, в самом деле? Далась тебе эта рукопись! Ты, Саша, пойми, они уже достали. Вот ты книгу берешь и читаешь. Читаешь, и слова автора складываются для тебя в реальные образы. Ты как кино смотришь с актерами, которых сам выдумал, которых твое воображение нарисовало. А я как текст увижу, я сразу же ищу в нем стилистические ошибки, просчитываю, сколько повторов того или иного слова, разбиваю на абзацы, а бывают такие сочинения, что вообще полный абзац. Я разучился читать. Я могу только оценивать и править. А в основной массе ходят по пятам только бездари. Ни дня, ни ночи покоя! Ходят и ходят, как тот кот, что по цепи кругами и сказки говорит. А сказки все дрянь! Сказки такие, что не только слушать, их… – Антоша не договорил и в сердцах махнул рукой. – А сколько еще существует знакомых, которые подсовывают своих знакомых: «Антоша, ты поговори с ним. По-моему, он жутко талантлив…» – Последнюю фразу Антоша проговорил, сильно сюсюкая и скорчив рожицу. – Надеюсь, ты ничего не держишь за пазухой? Рукописи в кармане нет?

После всего сказанного Антошей Саша не испытывал никакого желания говорить с ним о своем творчестве. Но совершенно неожиданно для себя он выкрикнул. Выкрикнул с каким-то надрывом в голосе, точнее, с болью выкрикнул:

– Есть!!!

– Господи, что ты орешь?! – зашипел на Сашу Антоша. – На нас люди смотрят.

Наверное, Саша ответил излишне громко. Проходившие мимо люди с опаской косились на странную пару, а кое-кто даже перешел на противоположную сторону улицы.

– Я говорю, есть, – твердо повторил Саша, снизив громкость.

– Что есть?

– Есть рукопись за пазухой, точнее, в кармане, – выпалил Саша.

Глаза его горели, мысли путались и не думались. Совершенно не думались. Саша даже отчетливо почувствовал, что на его груди зашевелились волосы, хотя растительности на теле у него не было от природы.

– О чем твоя рукопись? – сразу посерьезнел Антоша. Посерьезнел и весь как-то внутренне напрягся, сжался.

– Стихи, точнее… нет, просто стихи… – Теперь Саша ругал себя. Ругал за смелость, а может быть, и за трусость.

– Стихи, – задумчиво и нараспев повторил Антоша. – Стихи – это хорошо. Может, что-нибудь продекламируешь? Прямо здесь?

Саша подумал, что теперь отступать некуда, и решился. Зажмурив глаза, как некоторые поэты, которых он видел по телевизору, и широко расставив ноги, Саша развел в стороны сжатые в кулаки руки и начал:

– Ну, ты отмочил! – громко засмеялся, точнее, заржал Антоша. – И прямо-таки напугал. Я уж думал, что ты серьезно. Классная шутка! Очень смешная! Правда.

Саша все еще стоял в образе, раскинув руки. Стоял и молчал. Он не знал, что сказать и как реагировать. Но зато Саша понял, понял, что Антоша ему разонравился. Сильно разонравился. Точнее, совсем перестал нравиться. А еще ему показалось, что не такой уж он и умный, этот Антоша. Первое впечатление оказалось обманчивым.

В офисе было по-прежнему тихо. Совсем тихо. Как-то уж даже очень неуютно становилось от такой тишины. А еще Саша удивился тому, как медленно ползет время. Казалось, что прошла неделя, как он приехал на работу, а на самом деле еще даже перерыв не закончился. Не дожидаясь конца перерыва и возвращения сотрудников, Саша решил уехать домой. Настроения не было, и ему никого не хотелось видеть. А еще больше Саша боялся, что вдруг Женя пристанет со своими срочными вопросами, а Саша не хотел думать. Он совершенно не хотел думать ни о чем. Никакие мысли Саша не хотел думать. А мысли без всякого спроса лезли ему в голову.

И вот Саша ехал домой. А ему позвонил Леша. Позвонил по телефону. И хоть весь мир теперь казался Саше не таким, как всегда, а перевернутым, Леша не менялся. Саша даже обрадовался тому, что не все изменилось. Какие-то ценности остались незыблемыми. На телефоне высветился номер Леши. Саша приветливо поздоровался:

– Привет, Леша. Еще раз привет.

– Это Леша, – представился собеседник.

– Да, Леша, я понял, что это ты, – на сей раз, совершенно не раздражаясь, продолжил этот бестолковый разговор Саша.

– Ага, это я, – обрадовался Леша, что его узнали. – Привет.

– Здравствуй.

«И все-таки, – с грустью подумал Саша, – и здесь все переменилось». Обычно Леша так легко не сдавался. Он назвал бы свою фамилию. А теперь он этого не сделал. Что-то кольнуло Сашу, толкнуло, и он вдруг спросил:

– А это какой Леша?

– Алло?.. – На том конце царило непонимание и удивление. – Саша?

– Да, это Саша, – продолжил он розыгрыш. – А это кто?

– Леша… – нерешительно проговорил Леша, словно и сам засомневался, он ли это. – Карнаухов Леша.

– А-а-а, – теперь Саша изобразил радость. – Это ты, старик?

– Ага. Это я. Саша, я хотел узнать – какие новости? Я про Олю спрашиваю, – уточнил Леша.

– Леша, новостей никаких. Пока никаких. Все так же и никаких изменений.

– Саша, может… может, пообедаем вместе. А то как-то тягостно на душе. Тягостно и грустно.

Саша чувствовал себя точно так же, и он зацепился за это предложение.

– Конечно, давай. Я уже домой собрался. Что-то никакого рабочего настроения нет. Ты сейчас где?

Леша объяснил. А еще они решили встретиться, как выразился Леша, пешим порядком. То есть без машин, чтобы можно было пропустить пару рюмок.

В их излюбленное место Саша прибыл первым. Он покурил и огляделся. Посетителей кроме него было трое. Возле окна, уткнувшись в газету, сидел лысоватый тип. Он пил кофе и курил. А в тени за колонной притаилась пара студентов. Они пили пиво и много матерились.

Саша сделал заказ танцующей в такт негромкой музыке официантке и приготовился ждать Лешу. Но долго ждать не пришлось. Леша появился, как только официантка, за фигурой которой завороженно следил Саша, скрылась в служебном помещении.

– Привет, – поздоровался Леша, за сегодня, наверное, уже в третий раз, и грузно опустился на стул.

Саша кивнул, не выпуская изо рта сигарету. А еще он подумал, отчетливо подумал, что Леша очень похож на того Чусова, которого он недавно вспоминал. На того иноходца, что с такой надеждой смотрел на Антошу и с таким благоговением передал ему в руки рукопись. Словно отдавал часть своей души. В итоге часть души этого Чусова не то что не была сколько-нибудь внимательно просмотрена, а брошена в ближайшую урну.

Леша сегодня был очень разговорчив. А Саша был даже благодарен ему, что разговоры не касались Оли. Саша был рад, что Леша вел пустую беседу о всякой ерунде. Именно о ерунде. Так, Леша сказал, что у Саши на рукаве плаща дырка. А Саша знал об этом. Твердо знал и даже уверен, что она, эта дырка, точно имеется на том самом рукаве, на который пальцем указал Леша. Но эта дырка не тревожила сейчас Сашу, а точнее, не эта дырка его беспокоила. Сашу больше тревожила другая дырка. Даже не дырка, а дыра. Дыры. Дыра в чувствах, дыра в событиях и дыра в жизни.

– Саша, ты стал другим, – заметил Леша, обратив внимание на полную безучастность Саши к собственному и даже любимому плащу. – У тебя плащ порван, а ты сидишь как ни в чем не бывало. Твой элегантный плащ помялся. Посмотри сам. Он выглядит как изжеванный.

А Саша беспечно махнул рукой и ответил, что за те деньги, которые он отвалил за него, плащ должен сам себя зашивать, гладить и оказывать ему, Саше, услуги сексуального характера.

– И злой ты какой-то, – добавил Леша.

А Леша был добрый. Всегда. Вот и сейчас он сделал вид, что не заметил раздражения друга, и продолжал вести разговор ни о чем. Он жаловался, что толстеет. Говорил, что весы, которые он приобрел, все врут и никак не помогают ему избавиться от лишнего веса. При этом Леша заказал очень много всего вкусного.

– Вот приеду домой, – говорил он, запихивая в рот порядочный кусок бифштекса, – взвешусь… И если весы опять мне покажут сто десять килограммов и ни граммом меньше, выброшу их к чертям собачьим…

– Правильно, – одобрил Саша.

А еще он хотел добавить, что Леша никогда не сможет похудеть, рассчитывая только на утренние взвешивания, поэтому ему давно надо перестать забивать себе голову всякой ерундой. Но не успел.

– …и куплю себе новые, – пояснил Леша, перебив мысль, которую думал Саша.

– Тоже вариант, – усмехнулся Саша.

Они выпили по рюмочке водки, и Саше стало лучше, спокойнее. И еще он подумал, что Леша один из немногих людей, с которыми дружеские отношения не прерывались. И это было очень хорошо.

Бывало так, что дружишь с кем-то, делишься с ним самыми сокровенными мыслями. А потом проходит период, и вы не встречаетесь, даже не созваниваетесь. Может быть, работа мешает, дела накопились или там семья… но вы упускаете друг друга из виду. На время. На непродолжительное время. Проходит три месяца, и вы случайно встречаетесь на улице.

– Привет, старик, как дела? – радостно восклицает он.

– Здорово, дружище. Рад тебя видеть! – радуетесь вы в ответ.

А потом, точнее, сразу вы сразу понимаете, отчетливо и тревожно, что говорить больше не о чем. Вы начинаете мучительно поглядывать по сторонам, в поисках продолжения беседы. Но ничего вам эти стороны не подсказывают.

– Ты как? – спрашиваете вы тогда.

– В норме. А ты?

– И я ничего.

– Ты все там же? – спрашивает он, наивно полагая, что вы бросите работу, которая дала вам возможность улучшить жилищные условия, приобрести престижную иномарку и купить красивую жену.

– Да. Все там же. Скриплю помаленьку, – отвечаете вы, хватаясь за спасительную соломинку вопроса, который был задан вам. – А ты? Ты никуда не ушел?

– А куда я уйду? – вопросом на вопрос отвечает ваш приятель.

А вы стоите и хлопаете глазами, подыскивая варианты ответов, безуспешно просчитывая варианты возможных мест трудоустройства.

– Мне зарплату прибавили, – говорит он.

– Надо же! – восхищаетесь вы и тут же ругаете себя последними словами. Восклицание, вырвавшееся из вас, звучит теперь удивлением, словно вы поразились, как это такому болвану могли повысить оклад.

– Да вот, повысили, – твердо повторяет он, улавливая в вашей интонации недоверие.

– Как Вика? – спрашиваете вы о его жене.

– Нормально, а твоя Ира все так же хороша?

– Увы, все по-прежнему, – виновато отвечаете вы и со страхом вспоминаете толстую, обрюзгшую Вику.

– Как твоя дочь?

– Учится, – отвечаете вы, хотя и так понятно, чем может заниматься двенадцатилетняя девочка. – А твой сын как?

– Тоже учится.

– Сколько ему? – морща лоб, спрашиваете вы.

– Десять уже, – небрежно бросает он.

– Десять?! – удивляетесь вы, будто неожиданно выяснилось, что сыну вашего приятеля давно перевалило за пятьдесят.

– Да вот…

– Десять лет! – повторяете вы.

А потом вы укоризненно качаете головой быстрорастущему мальчику. Причем вы с запозданием вспоминаете, что всего четыре месяца назад вы так напились на его дне рождения, что даже раздавили подаренную ему игрушечную машинку. А еще вспоминаете, как сын приятеля закатил истерику по поводу утраченного подарка и этот стервец требовал, чтобы «дядю Владика» никогда больше на дни рождения не звали.

Наконец и вашего приятеля начинает тяготить эта светская беседа – дань памяти былой дружбе. Он шмыгает носом и наконец произносит ту самую фразу, которую вы с нетерпением ждете. Точнее, говорит он те самые важные слова, которые должен был произнести, как только увидел вас.

– Слушай, безумно рад встрече, но я очень тороплюсь, – выдавливает он из себя.

– Признаться, я тоже, – облегченно вздыхаете вы.

– Ну, пока тогда?

– Ага. Давай. Как-нибудь увидимся.

– Обязательно! Звони, – говорит он, а в голосе слышится другое: «Только не вздумай звонить!»

– Непременно, – отвечаете вы, но ваш скучный, потухший взгляд говорит: «И не подумаю!»

Саша старался избегать таких встреч. Но они случались. А Саша, если это было возможно, переходил на другую сторону улицы, всячески делая вид, что не узнавал бывшего однокурсника. Короче, шел на любые ухищрения, чтобы не попадать в подобные ситуации, точнее, не попадать в глупые, никому не нужные ситуации.

А еще Саша вспомнил! Точнее, он помнил это всегда, но сейчас отчетливо понял, что произошло это совершенно недавно, а он, Саша, не мог точно припомнить, когда именно. Произошло странное и удивительное событие. Он тогда вышел из машины, припаркованной возле офиса, и шел. Шел он в офис «Эмжэ». Саша случайно оглянулся. Он ни тогда, ни сейчас не мог сказать, зачем он обернулся. Но он это сделал. И вот, когда обернулся, ему показалось… или он все-таки увидел двух своих школьных друзей. Друзей из далекого Ейска. Он их увидел и отчетливо понял, что не должен их видеть, не может увидеть их здесь, в Москве, где их просто не должно было быть.

Тогда Саша удивился, но подумал, что разговаривать им будет не о чем, как это часто бывает, и поспешил по своим делам. Но перед самой дверью не удержался. Не удержался и оглянулся. Его товарищи стояли между машин на парковке и были какими-то спокойными и неулыбчивыми. Просто стояли. И смотрели на Сашу. А Саша вошел в здание и больше их не видел. А еще он считал, что его друзья давно умерли. Родители ему писали, очень давно написали, что его друзья вроде как утонули.

А теперь Саша не мог вспомнить, когда это было. И еще Саша неожиданно подумал, что не знает, какой сегодня день. Он поймал себя на мысли, что не знает не только день, но и число, и месяц, и даже год. Только плащ напоминал ему, что сейчас осень.

– Ужас какой-то, – проговорил он вдруг. – Леша, какой сегодня день?

Леша, рассказывавший о чем-то своем, замер, встрепенулся, как испуганный воробей, и переспросил:

– Что?

– Да нет, ничего, – помрачнел Саша и закурил. – Продолжай.

Так вот с Лешей все было иначе. Иначе, чем с теми, кто выпадал из обоймы друзей, а потом с ними приходилось вести вынужденные диалоги. Леша никогда не пропадал надолго. Он часто звонил. Долго представлялся, но звонил. Спрашивал о делах. С интересом задавал вопросы. И сам, сам он тоже много рассказывал о себе.

Леша не всегда был таким полным, как сейчас. В институте Леша был другим. Конечно, он не был совсем худым, но тогда полнота его казалась пропорциональной. А вот человеком, боящимся всего нового, Леша был всегда. Наверное, с рождения, хотя Саша его тогда не знал.

Познакомились они на первом курсе. Тогда все очень боялись попасть в армию. Все, кто не прошел эту школу жизни, стремились «отмазаться». А еще все внимательно слушали рассказы бывалых, тех, кто поступил в вуз после службы. Рассказывали они много. Много любопытных и страшных вещей. Основной темой были рассказы о дедовщине. Жуткие, волнующие истории, рассказанные бывшими дембелями, служили предметом обсуждений будущих воинов. Среди слушателей всегда оказывался Леша. Он внимал каждому слову, и ужас овладевал его мыслями. Ужас, жуткий страх и еще горячее желание избежать призыва стали для Леши навязчивой идеей. И чем ближе наступал момент получения повестки, тем беспокойнее становился Леша. Весной он стал худеть.

Когда Леша трясущимися руками расписывался за получение повестки на отправку в армию, он понял, твердо и отчетливо осознал, что или армия обойдется без одного из своих призывников, или он, Леша, не знает, что сделает.

А потом он стал думать. Мысли, которые он обдумывал, были беспомощны против военкомата. Беспомощны, мелки и бесполезны. Военная машина, дважды в год с успехом пополняющая свои ряды за счет неоперившихся пацанов, была мощнее и изощреннее. Леша не мог соперничать с ней на равных. А потом он где-то услышал, что на какого-то парня напали хулиганы. Они так его отделали, что он месяц в больнице провалялся. И еще ему повезло, что оказался затронутым очень важный нерв. Теперь он комиссован, и никакая армия ему не страшна.

Леша боялся боли. Но ради благородной цели готов был рискнуть. К сожалению, адреса хулиганов, обеспечивших тому парню счастливое избавление от призыва, он не знал. Не знал также, где искать других надежных парней, которые могли бы вот так разом решить его проблему.

Леша, как человек образного мышления и широких взглядов, решил подойти к изучению этого вопроса систематически, точнее, всесторонне его изучить. Обложившись подшивками газет за последние полгода, он делал пометки, акцентируя свое внимание на отделе криминальной хроники. В ущерб сессии Леша готовился к получению белого билета или хотя бы отсрочки от неизбежного зла. Полученные из прессы данные Леша кропотливо наносил на карту Москвы. Таким образом, им были выделены три наиболее подходящих с точки зрения криминогенной обстановки района. В них-то Леша и попытался искать счастья – или, другими словами выражаясь, приключений на свою задницу.

Вечерней порой он прибыл на самые хулиганствующие улицы ославленного прессой района. Леша готов был пожертвовать здоровьем физическим для сохранения здоровья морального. Полный решимости, он прошвырнулся по самым злачным местам, где, согласно газетным публикациям, царили ужас и беспредел. Но то ли он прибыл слишком рано (мама запрещала приходить домой позже девяти вечера), то ли ему просто не повезло в тот вечер, то ли бандитствующие элементы обходили его стороной, но в тот вечер Леша обошелся без тумаков. И весь такой грустный и несчастный, он вернулся домой ровно к девяти часам.

Ночью он детально продумал свой план в поисках его слабых сторон. Наконец, изъяны были выявлены. Леша решил, что имеет недостаточно злобный вид, и потом временной фактор… Глупо рассчитывать на встречу с серьезными, точнее, профессиональными хулиганами сразу же по завершении передачи «Спокойной ночи, малыши». Все же летом вечереет достаточно поздно. А темнота, как известно, друг молодежи, желающей схлопотать по роже. Назавтра Леша решил отпроситься у мамы погулять подольше или даже ослушаться ее и выйти на поиски отсрочки от армии часам к десяти.

День он провел не за учебниками и конспектами, а в ожидании вечера. Он представлял себя в эпицентре толпы беснующихся хулиганов. И от этого ему становилось жутко, жутко и радостно одновременною.

Вечером Леша собрался на променад.

– Мама, я сегодня приду поздно, – решительно заявил он родительнице.

– Что?! – строго переспросила мама, оторвавшись от сериала «Фазенда доктора Моралеса».

– Приду поздно… может быть, – уже не столь решительно повторил он.

На удивление, мама отреагировала на подобное заявление весьма лояльно:

– Во сколько?

– Ну, не знаю… – замялся Леша.

– Не вижу препятствий, – закивала головой мама. – Ты уже взрослый мальчик. Да что я говорю?.. Вполне самостоятельный. Поэтому гуляй, сколько хочешь. Но в двадцать один пятнадцать, чтобы был дома!

– Мама! – пытался опротестовать приговор Леша.

– Я все сказала! – По тону матери, по ее каменному выражению сметанно-огуречной маски на лице Леша понял, отчетливо понял, что спорить бессмысленно.

«Придется ослушаться», – твердо решил он и шагнул за порог квартиры. Шагнул на путь опасных приключений. Леша шел, и ему было хорошо. Он отождествлял себя с героями Майна Рида и Фенимора Купера. А потом подумал, что больше он походит на героев песен Шуфутинского: «Я налетчик Беня-хулиган, пусть вас не смущает мой наган». И пусть у Леши не было нагана, но он смело и отважно направился туда, где люберы подстерегали неформалов.

Тем временем правота суждений Леши подтверждалась. С опускавшейся на город ночью на улицы высыпали странно одетые люди. Интуитивно Леша понял, что на панка он не очень похож в своей чистенькой маечке и брюках, напоминавших школьные. К группе обвешанных цепочками металлистов он тоже не отважился подойти. Леша увидел люберов, их широкие клетчатые штаны подметали асфальт. Они громко смеялись и шли по проспекту. Это были те, кого он так ждал. Они поравнялись, и Леша замер на месте. Он зажмурил глаза, готовясь к получению первого удара. Но его не последовало. Гроза неформалов прошли мимо Леши, даже не удостоив его взглядом. Он облегченно перевел дух, но сразу же сообразил, что шанс упущен и миссия проваливается. Леша снова забежал навстречу воинственной группе и попросил закурить. И снова ощутил себя пустым местом. Его не услышали, не увидели, не заметили, точнее, не хотели замечать.

Понурив голову, Леша направился домой. Но вот, подходя к метро, он услышал, что где-то в глубине дворов происходит нечто похожее на драку. Он бросился туда и не ошибся. «Какому-то счастливцу выдают отсрочку от армии», – подумал он. Два любера сосредоточенно пиночили металлиста. По хлестким ударам и по приглушенным стонам Леша понял, что счастливец попал в надежные, верные руки. Леша едва не воскликнул, что на его месте должен быть он, но потом передумал и просто бросился в эпицентр молодежной разборки.

Как только он оказался рядом с дерущимися, так сразу же услышал резанувшую по ушам трель свистка.

– Атас! Менты! – завопили люберы и бросились врассыпную.

Металлист тоже вскочил на ноги и едва ли не быстрее своих обидчиков скрылся в подворотне. Растерянный и разочарованный, Леша остался стоять на месте недавнего хулиганства, где и попал в не менее надежные руки блюстителей правопорядка. Он ничего не успел понять, как оказался в милицейской буханке в компании с двумя панками и одним пьяным мужиком, который беспрерывно сморкался на пол.

А потом он оказался в обезьяннике. На сей раз его соседями были проститутки и три цыгана. Точнее, только три цыгана, потому что проституток почти сразу же увели. Леша сел на пол. Он сидел и думал мысль. А мысль, пришедшая в его голову, была безрадостной и тоскливой. Задача, поставленная перед самим собой, оказалась невыполненной. Перспектива провести два года в сапогах, а то и три в ботинках улыбалась ему широкой, вымученной улыбкой салаги, полирующего писсуары собственной зубной щеткой. Привод в милицию тоже не сулил ничего хорошего. Вполне можно вылететь из института. Короче, Леше стало тяжело на душе, и даже очень тяжело, а точнее, совсем хреново. Он четко и даже отчетливо осознал всю глубину своего падения, крушения своих призрачных надежд. И заплакал…

Мама Леши, обеспокоенная отсутствием сына в четко означенное время, сняла с лица огурцы, смыла сметанно-кефирную маску и в задумчивости села возле телефона. Телефон молчал. В двадцать один тридцать, то есть выждав положенные на форс-мажорные обстоятельства пятнадцать минут, она решила действовать. Обзвонив всех возможных друзей и знакомых, мама Леши принялась за больницы. Милицию она отложила на потом. Поэтому только в двенадцатом часу ночи ей удалось обнаружить следы пропавшего Леши.

Около полуночи тяжелая поступь Лешиной мамаши раздалась на кафельном полу отделения милиции. Дежурный имел неосторожность поинтересоваться:

– Гражданочка, вы по какому вопросу?

Когда мама Леши увидела своего единственного отпрыска в компании трех цыган, да еще и за решеткой, вой милицейской сирены показался дежурному мышиным писком по сравнению с громогласными заявлениями дамы, намеревавшейся разнести здесь все к чертям за содержание «мальчика в нечеловеческих условиях». Трое вооруженных охранников с трудом удерживали оборону. На шум явилась подмога в лице старших офицеров.

Через полчаса буйную парочку, а точнее, мамашу с сыном вытолкали из отделения милиции.

Таким образом, Лешин план провалился полностью. План провалился, но не пропала идея, не испарилось желание оказаться подальше от армейской дисциплины и такой страшной дедовщины.

Утром Леша пришел в институт. У входа стояли его одногруппники Виктор и Сережа. Они оба курили и делились впечатлениями о разборках на вчерашней дискотеке.

– А я, а я, как только они подошли, я прямо обоим с двух рук. – Сережа продемонстрировал свои сокрушительные удары перед носом Вити. – А еще двоим под дых. Сложились пополам. Пополам, как гнилой ливер!

– А мне двое на одной руке повисли и один бугай здоровенный – на другой, – не жалел красок Витя, задетый геройством приятеля. – А еще один жлоб прямо на меня двинулся. Ну, думаю, кранты мне. А потом, слышь, я на руках подпрыгнул и жлобу этому двумя ногами в душу зарядил.

– Да ты гонишь! – усомнился Сережа.

– Отвечаю! – ударил теперь уже в свою «душу» Витя. – А потом руки свел… – Витя продемонстрировал те усилия, которые он приложил, чтобы свести руки с гроздьями висящих на них противников. – …свел я, значит, руки, а они лбами, точнее, мордами друг о друга ударились. Ну, пока они в себя приходили, я уже был далеко.

Леша слушал открыв рот и думал. Думал о том, что вот он – шанс, вот он – тот самый вариант. Где только его глаза были раньше? Оказывается, в этих щуплых на вид телах скрываются безбашенные боевики, способные на все. «Таким человека убить – что мне очки протереть», – с трепетом подумал возникшую мысль Леша. А еще Леша поспешил сделать друзьям выгодное предложение, от которого, как он думал, они не в силах будут отказаться.

– А вы можете проделать все то, о чем вы только что рассказывали, у меня? Точнее, у меня дома? А еще точнее, надо кое-кого избить.

Взгляды обоих «бойцов» заметно померкли, и воинственный дух оставил их, но на всякий случай друзья спросили, зачем и кого им надо «наказать», как они выразились. Наказывать, как выяснилось, никого не надо, а напротив, им предстоит помочь одному хорошему человеку и даже, может быть, спасти его от больших неприятностей.

– Как это? – не понял Сережа, тот, что «обоим с двух рук сразу».

– Кто тот «хороший человек», которому надо рога накрутить? – Витя сразу же перешел к обсуждению деловой стороны предстоящего мероприятия. – И что нам за это будет?

Леша пояснил ребятам, что им предстоит. А предстояло Сереже и Вите вступить в схватку с ним, с Лешей, и что Леша совершенно не будет сопротивляться, а даже будет стоять совершенно спокойно, а еще будет оказывать им всестороннюю помощь в избиении себя самого.

Вопрос о внезапном помутнении Лешиного разума не стоял перед Сережей и Витей ни секунды. Они, не сговариваясь, попятились от улыбающегося блаженной улыбкой Леши. Для них все было ясно как день. Заучился парень, точнее, переусердствовал в подготовке к сессии – с кем не бывает?

– Ну, так что? Обтяпаем? – по-своему растолковал растерянные улыбки на губах побледневших однокурсников Леша.

– Конечно, чувак. Все в порядке, – вступил в переговоры Сережа. – Мы тебя уважаем. Ты классный парень! Только бить мы тебя не будем…

– Почему?! – Огорчение и разочарование на лице Леши не поддавались описанию.

Сережа испугался и изменил формулировку:

– Да нет, брателлло, не вопрос. Конечно, мы тебе навтыкаем. Ты, главное, не беспокойся. Но не сейчас. Не сразу. А потом. Потом… через месяц или на крайний случай в следующем году. А пока отвянь! Ладно?

Наконец Леша понял, отчетливо понял и даже осознал, что происходит.

– Вы думаете, что я свихнулся? – спросил он.

– Нет, что ты? – поспешил успокоить его Витя. – Я так не думаю. И не думал никогда. А ты?

Сережа, к которому обратился Витя, отрицательно затряс лохматой головой:

– Нет, чувак. И я так не думаю. Ты совершенно непохож на сумасшедшего! Точнее, абсолютно непохож. Ни грамма. Разве сумасшедшие так себя ведут? Ни в коем разе! Ты слезно просишь избить тебя, что ж тут необычного? Все нормальные чуваки просто мечтают, что бы их отлупили.

Леше пришлось объяснить цель экзекуции. Тогда сразу все встало на свои места. Но ребята от этого не стали сговорчивее.

– Леха, ты поищи кого другого, ладно? – выразил общую позицию Витя. – Мы на такие дела не подписываемся. Ты подумай – как тебя бить? Да у нас рука на тебя не поднимется.

– Но почему? – вскричал Леша. – Вы же только сейчас хвалились, как на дискаче жлобов на уши поставили.

– Так то ж мы пьяные были… – привел последний довод Сережа.

– Так в чем проблема?! – выкрикнул Леша.

– Не ори! Чего орешь? – успокоил Лешу деловой Витя.

– За этим дело не станет, – перешел на шепот Леша и отвел заговорщиков в сторону, подальше от чужих ушей.

А потом минут тридцать ребята обсуждали детали предстоящего мероприятия.

– Короче, два пузыря нам с собой, – считал Витя.

– Три, – вставил Леша.

– Правильно, – поддержал его Сережа. – Вдруг нам по полкило мало будет.

– Тогда четыре, – поправил Леша. – Я один для себя. Ну, чтоб не больно было…

– Разумно, – похвалил Витя. – Короче, четыре с собой, закусь. Ну там… колбаски, запить, огурчик, помидорчик, ну сам понимаешь…

Леша согласно кивал.

– Вот, – резюмировал Витя. – И как все закончится, то еще по пузырю за работу. Годится?

– По рукам, точнее, годится, – искренне обрадовался Леша.

В последний раз он чувствовал себя таким счастливым лет в двенадцать. Тогда он нашел на улице десятку и прокатал ее на каруселях.

Начали утром. Утром, когда родители несчастного призывника отправились по своим рабочим делам.

Леша накрыл на стол. Стол не был обильно уставлен закусками, но «боевики» остались довольны. Четыре бутылки водки, несомненно, служили лучшим украшением стола, гордо возвышаясь над нарезанными ломтями помидорами и огурцами, посыпанными крупной солью. Аппетитно выглядел и батон колбасы.

– Чего колбасу не порезал? – ворчал Витя, с удовольствием потирая руки.

– Не успел, – ответил Леша.

Оплошность вскоре была исправлена, и заговорщики уселись за стол. Водку разлили по стаканам. Налили и Леше. Налили первый в его жизни стакан водки.

– За что пить будем? – спросил Витя.

– Давай за Леху, – предложил Сережа. – За тебя, чувак! За твое здоровье!

– Ты что? Сдвинулся? Мы здесь зачем собрались? Врубаешься? Какое ему, на хрен, здоровье?

– Тогда за нас с тобой. Нам-то здоровье не помешает?

– Давай за нас. Поехали, – провозгласил Витя и по-взрослому опрокинул водку в рот.

Леша последовал его примеру и поперхнулся. Поперхнулся и закашлялся. А еще ему совершенно не понравился вкус водки. И вкус этот был неприятным для Леши, точнее, противным. Справившись с кашлем, он по совету товарищей смешал водку с соком и пропихнул в себя этот коктейль. А вот состояние легкости, которое почти сразу последовало за этим, Леше понравилось. А еще его сразу сильно развезло. И он сидел, пуская слюни, и мычал. Мычал, как корова, точнее, как бык.

Витя и Сережа перестали обращать на него внимание. Чего, в самом деле? Водки много, закуски хватает. Они мирно беседовали, выпивали и время от времени выходили на балкон покурить. А потом и вовсе перестали соблюдать эти никому не нужные условности и курили прямо здесь, в комнате, сбивая пепел на ковер, а окурки тушили о полированную поверхность цветного телевизора «Витязь».

С водкой друзья явно перестраховались. Леша уже давно спал, свернувшись калачиком под столом, и двух пузырей ребятам хватило за глаза. Наконец Витя вспомнил об оказанном им Лешей высоком доверии.

– Серый, слышь?

– Ну…

– Баранки гну. Его ж это… скворечник ему снести надо.

– Чего? – не понял разомлевший Сережа.

– Морду набить. Ну! Лехе, говорю, рыло свернуть надо.

– Епэрэсэтэ, за что?! – ужаснулся Сережа. – Он нам бухало поставил, за что его?

– Забыл, что ли? – Виктор быстро напомнил другу, почему и зачем они здесь.

Сережа покопался в памяти и… действительно вспомнил. Вспомнил, точнее, твердо осознал, в чем заключается его долг. Долг друга и однокурсника. А Сережа не привык подводить друзей. Он заглянул под стол и опять понял, твердо понял, точнее, осознал, что не сможет ударить это беспомощное существо, так сладко чмокающее губами.

– Витек, я че-та не могу.

Жестокосердечный Витек полез под стол за Лешей. И тоже понял. Витя тоже понял, что рука его, такая беспощадная в выдуманной дискотечной драке, теперь не сможет подняться на Леху.

– Давай его хоть на диван переложим, – заботливо предложил он Сереже.

Сережа взял спящего друга за уши и хотел приподнять Лешу, но выпитая водка сказалась на координации движений. Неправильно оценив расстояния и высоту, Сережа ударил голову Леши о стол. Леша застонал и отчетливо осознал, что сейчас с ним будут делать его приятели. В этот момент ему стало до жути жалко себя, и он решил отложить, отложить на время выполнение задуманного. А точнее, решил отбиваться. Он взмахнул бессильной рукой и тыльной стороной ладони слегка задел Сережу по щеке.

– Он меня ударил! Витек, он меня ударил, – возмутился Сережа.

Злоба. Злоба и водка ударили в голову Виктора. С криком «Наших бьют!» он нанес первый удар. Леша ответил, вяло толкнув его ногой.

– Ах, ты сволочь! – взбесился Витя и начал гневаться, точнее, разозлился, а еще точнее, рассвирепел.

Когда все было кончено, Леша лежал под столом. Но ему не было так хорошо, как в тот момент, когда он выпил первый стакан водки. Теперь ему было плохо. Плохо и больно. А еще он чувствовал, отчетливо ощущал, что его избили.

Уставшие и тяжело дышавшие Сережа и Витя выпили для успокоения расшалившихся нервов и потянулись к выходу. Они по хозяйски захлопнули дверь и нос к носу столкнулись с мамой Леши.

– Вы кто? – грозно спросила тетка едва держащихся на ногах молодых людей.

– Мы друзья Лехины, точнее, Лешины, – успокоил ее Витя.

– Да, – топнув для убедительности ногой, подтвердил Сережа. – Друзья.

– А где Леша?

– Там, под столом лежит, – ответил Витя и громко рыгнул.

– Под столом, – повторил Сережа.

Материнское сердце почуяло неладное, и Лешина мама ринулась в квартиру.

А потом мама Леши поставила на ноги, а точнее, на уши всю столичную милицию. Но, так как из квартиры ничего не пропало и Леша категорически отказывался писать заявление, никто никого не искал.

А маме он рассказал, что сидел дома и занимался. Занимался и готовился к физике. В дверь позвонили. Он, Леша, открыл. Открыл дверь, так как звонили. А звонили в звонок. И он открыл. Ворвались двое неизвестных. Неизвестные из хулиганских побуждений сервировали стол, не забыв поставить на стол принесенную с собой водку. Потом они пили, закусывали и курили. Леша попытался пресечь бесчинство молодчиков, но неизвестные его избили. Избили и влили водку в это, уже избитое, бесчувственное тело. Сам Леша не пил. То есть добровольно не пил.

А еще Леша через неделю почувствовал себя сносно. И ему пришлось пойти в военкомат. Но в армию он так и не пошел, точнее, его не взяли. У Леши оказалось больное сердце. И с таким сердцем, больным сердцем, в армию его не призвали. А Леша тогда понял, что у него не сердце больное, а сам он – обыкновенный лох. Это он точно знал и отчетливо верил в это. Потому что только лох, который не подлежит призыву, будет просить себя избить, чтобы избежать этого самого призыва, которому именно он и не подлежит.

А сейчас Леша сидел с Сашей и выпивал. Выпивал водку, грыз ногти и беспрерывно что-то рассказывал. А Саша слушал его вполуха и думал о своем. Думал свои мысли. А мысли были самые разные, и даже разнообразные.

А еще Саша был благодарен Леше, который посидел с ним, выпил и, может быть, как-то успокоил его, Сашу. И вот он, успокоенный, молча встал, перебив рассказывающего про свой газетный бизнес Лешу. Встал, похлопал по плечу удивленного Лешу и как-то скомканно поблагодарил его:

– Спасибо тебе. Спасибо за все, старик.

А потом Саша просто вышел. Вышел и пошел домой. И сейчас ему было хорошо. Хорошо и спокойно. И он шел. Курил и шел. Пешком шел и курил сигарету за сигаретой. А еще Саша подумал, точнее, вспомнил, что не заплатил по счету. Совсем не заплатил. И платить, по-видимому, придется Леше. А Саша подумал, что это не важно. Теперь это совсем не важно. Не важно и не страшно. Не важно для Саши. Леша заплатит. «И так, – подумал Саша, – плащ, мой элегантный плащ, превращается из фетиша в какую-то тряпку. Никому не нужную тряпку». И Саша успокоился, что не заплатил. Ему сделалось как-то особенно хорошо, оттого что он не заплатил, и даже смешно. Он представил себе растерянное лицо Леши и рассмеялся.

Зазвонил телефон. Это мог быть только Леша. А Саша смеялся и долго не брал трубку. А потом все же ответил Леше, а в том, что это был именно Леша, Саша не сомневался. Не сомневался по той простой причине, что на телефоне высветилось имя этого самого Леши.

А Леша был настолько растерян, что забыл представиться, как он это делал обычно.

– Старик, я не понял?.. – промычал он в трубку.

– Кто это? – Саша сделал вид, что не узнал приятеля.

– Это я, – еще более потерянным и удивленным голосом проговорил Леша.

– Кто я?

– Леша… Леша Карнаухов.

– Не знаю никакого Лешу, – едва сдерживая смех, пошутил Саша.

А потом он отключил телефон. Отключил, чтобы Леша не смог до него дозвониться. Саша представлял себе Лешу. Представлял, как Леша нервничает, глупо выпячивает нижнюю губу, пыхтит или даже грызет ногти. И тогда Саша засмеялся. Впервые за несколько дней. За несколько дней, а может быть, даже и больше чем за несколько дней. Он просто смеялся.

А потом Саша вспомнил про Олю, и смех его оборвался. «Как она?» – думал Саша и шел домой. Шел и думал: «Зачем она это сделала?» И не находил ответа на свой вопрос. Ответа пока не было. Но Саша отчетливо знал, что ответ должен быть. Его просто не может не быть. И ему, Саше, надо найти ответ на этот вопрос, вопрос, который сейчас без ответа. Без какого-либо вразумительного ответа.

Дома никого не было. Саша не удивился. Все было нормально. Он так редко приходил домой в это время, точнее, никогда. Никого не должно было быть в это время дома. Алла на работе. Старший сын еще в школе, а младшего теща забирала к себе. Он, младший, делал у тещи уроки, а потом Алла приводила его домой. Приводила, когда сама возвращалась с работы. Поэтому ничего необычного в отсутствии домочадцев Саша не углядел, не ощутил отчетливо.

Но сказать, что Саше казалось, что все, как всегда, что все идет, как обычно, по привычной схеме, было нельзя. Совсем нельзя. Аура необычного и чего-то странного витала в воздухе, висела туманом в каждой комнате и царила в каждом предмете.

Саша стянул с себя плащ. Потом освободился от галстука и вышел на балкон покурить. Покурив, он некоторое время, точнее, около получаса слонялся на балконе. На балконе, уставленном различным хламом, который было жалко выбросить. На балконе размером метр на два. А потом он вышел, покинул балкон, по которому слонялся все эти полчаса.

Выйдя на кухню, Саша сообразил, отчетливо понял, что и здесь ему нечего делать. Совершенно. Он почувствовал, что есть он не хочет. Не хочет, потому что сыт. И Леша, наивный добрый Леша, оплатил его, Сашин, обед. Поэтому сейчас есть не хотелось. А вот попить, попить было можно. Саша включил чайник, который сразу же угрожающе загудел. Но Саша не испугался этого угрожающего, этого сердитого ворчания. Чайник делал так много раз, точнее, всякий раз, как только Саша его включал. И дальше угроз дело не шло.

А пока он прошел в спальню. В спальне прочно и уверенно – и даже где-то глубокомысленно – стоял шкаф-купе. Стоял у самой двери. Саша уважительно обошел его и освободился от душной рубашки и брюк. А потом оделся в домашнее. Оделся в домашние штаны и майку, тоже домашнюю.

Проделав этот рутинный ритуал, Саша мельком взглянул на свое отражение. Отражение в зеркальных дверцах шкафа вошло в сознание Саши, и он стал думать мысли. Думая, Саша совершенно не соглашался с зеркалом, вернее, с тем, что видит. Не согласился со своим зеркальным двойником. Саша ощущал себя совершенно не так, как выглядело его отражение. Саша всегда представлял себя молодым человеком, стройным и подтянутым. Представлял себя в элегантном плаще и с аккуратной прической. Сейчас же перед ним стоял какой-то незнакомый тип. Майка в жирных пятнах топорщилась на солидном животике. Пузыри на домашних штанах никак не гармонировали с элегантностью и плащом в воображении Саши. Но не это поразило его, а лысина, легко различимая лысина, ощутимо «ударившая» его по голове. Мешки под красными глазами тоже не придавали лицу очарования. Саша ощущал себя моложе, точнее, гораздо моложе и интереснее. Но зеркало безжалостно разбило иллюзию, так свято хранимую в тайниках сознания. Саше стало неприятно. Неприятно, как тогда, когда в продуктовом магазине вместо докторской колбасы ему подсунули ливерную. Неприятно и страшно, как тогда в детстве, когда он с раскрытым от ужаса ртом вглядывался в бесконечность. Саше больше не хотелось смотреть в зеркало. И он не стал этого делать. Отошел в сторону.

А затем Саша прошел в туалет. Он стоял и, вглядываясь в фаянсовый блеск белого унитаза, размышлял, спрашивал себя, отчетливо думал: «Интересно, а Оля заходила туда… в тот туалет на трассе, перед тем… перед тем как… так нелепо попасть под нелепую машину с нелепым названием „Запорожец"? И если заходила, то для чего? Что она там делала?»

Потом Саша помыл руки. И только потом, когда кран в ванной был уже закрыт, а свет выключен, лишь только тогда Саша вернулся на кухню. Чайник уже прекратил свое монотонное ворчание и даже как-то миролюбиво молчал. Саша заварил чай и начал пить. Пить тот самый чай, который только что заварил.

А еще чай, который пил Саша, был горячий. И чтобы не обжечься, Саша дул на него. Дул ртом, складывая губы в трубочку. Со стороны это выглядело смешно. Но Саша не хотел видеть себя со стороны. Общения с зеркалом ему хватило. А больше экспериментировать ему не хотелось.

На подоконнике, рядом с цветами, лежали кусок оберточной бумаги и забытая кем-то из детей ручка. Саша вспомнил свою обиду на зеркало, точнее, он ее и не забывал, только сейчас он почувствовал, что действительно гневается на зеркало. Он им, этим зеркалом, был отчетливо недоволен. И Саша взял ручку. Взял он также листок, клочок оберточной бумаги, и начал писать. Начал выражать свою обиду и изливать ее на бумагу.

Саша несколько раз перечитал написанное. Стихи ему понравились. Понравились даже больше, чем те, посвященные тургеневской собачке, безвременно утонувшей. Особенно понравилось Саше то, что эти строки он написал буквально за две минуты. Мысли, изложенные на бумаге, были искренними и правильными. А Саша вдруг взял и порвал бумагу со стихами. «Ни к чему теперь, – подумал он. – Незачем… никому не нужно… И главное, мне, мне самому это не нужно». Порвав бумажку на мелкие кусочки, Саша незамедлительно выбросил обрывки в мусорное ведро. А потом еще и руки помыл. Словно хотел отмыться от ненужных мыслей. А еще он вспомнил. Когда мыл руки, он вспомнил несчастного иноходца Чусова, с папочкой для бумаг, и Антошу, с его циничным отношением к чужим сокровенным думам. И еще Саша отчетливо осознал, что он все правильно сделал.

А потом Саша решил вздремнуть. Да, сон сейчас ему просто необходим. Надо дать отдохнуть голове и мыслям. Саша лег в гостиной. Он включил телевизор и лег. Саша любил засыпать под телевизор. Сейчас по телевизору показывали балет «Лебединое озеро». На всех каналах одно и то же. Саша не очень удивился, но как-то зябко поежился. С детства он помнил, что, когда по всем программам показывали балет или концерт симфонической музыки, это означало, что кто-то умер. Означало, что какой-то важный и нужный для страны человек ушел из жизни. Но Саша не слышал никаких сообщений на эту тему и не знал, что происходит. А потом он понял, что ему и не важно. Не важно, что кого-то не стало. Он мысленно отругал себя за такую черствость. Отругал и попытался заснуть.

Сон, глубокий, исцеляющий сон, не приходил. Думы и мысли одолевали Сашу. Он думал мысли об Оле, он думал мысли о себе и о том, что как-то все вдруг переменилось. Стало чужим и незнакомым.

Саша вспомнил, что он отключил телефон. Он поднялся, отыскал его в карманах плаща и лег обратно. Затем он посмотрел список пропущенных звонков. Звонков было восемнадцать. И все эти восемнадцать раз звонил Леша. Саша невольно улыбнулся, точнее, он заулыбался. Ровно восемнадцать раз Леша пытался ему дозвониться. А Саша отключил телефон, и Леша просто физически не мог этого сделать.

Других вызовов не было. Больше Саше никто не звонил. Даже Саша. Если уже не звонила Саша из министерства, значит, Саша действительно никому не нужен. Одно время Саша звонила по несколько раз в час. А теперь не удосуживается даже эсэмэску отправить.

На всякий случай Саша проверил сообщения. Оказалось, что он ошибся. Одно сообщение все же было. Саша снова улыбнулся. Видимо, отчаявшийся дозвониться, Леша решил пробить стену молчания таким несвойственным ему образом. С невообразимым количеством орфографических ошибок Леша писал: «Ты куда пропал? У тебя все в порядке? Перезвони мне. Срочно!!!»

Саша решил не нервировать больше добросердечного Лешу и тут же набрал его номер.

– Наконец-то! – захлебываясь от радости, проорал в трубку Леша. – Ты куда убежал? Я уже все передумал…

– Ты за деньги? Не волнуйся, я тебе отдам, – успокоил друга Саша.

– К черту деньги! Мне сон сегодня приснился нехороший, точнее, плохой, а еще точнее, очень плохой и странный. И ты себя так странно вел! Ушел куда-то… На звонки не отвечаешь…

– Старик, не обижайся. Пойми, мне надо было срочно остаться одному, Одному, понимаешь меня? У тебя разве так никогда не бывает?

– Бывает. Но сон…

– Что сон? – заинтересовался Саша. – Какой сон? Расскажи.

Саша заинтересовался сном Леши и забеспокоился. Раньше сны его не интересовали совсем, то есть абсолютно. Но как-то так случилось, что все переменилось. Саша стал прислушиваться к снам и старался понять их значение.

А интерес к сновидениям начался после одного сна. Тот сон приснился Саше ночью, когда он спал и видел сны. Тогда-то он и увидел во сне тот сон, который заставил Сашу пересмотреть свое отношение к снам.

Саша тогда спал. Крепко спал. Точнее, находился в фазе так называемого быстрого сна, когда, по заверению ученых, человек видит сны. А потом он вдруг четко осознал, отчетливо ощутил, что спит. Спит и видит сон. И Саша в этот момент летел, летел в пропасть. Он не мог понять, летит ли он просто, падает ли вниз или поднимается вверх. Это было непонятно. Понятно было лишь то, что Саша отчаянно боится углубляться в тот серый туман, в который он продолжал стремительно нестись. Саша боялся достичь чего-то более страшного, чем сам полет, жутко опасался заглянуть за край этого мрачного серого шума. А еще было очень необычно видеть сон и четко понимать, что это сон.

Саша разволновался и постарался проснуться, но это ему не удавалось. Он запаниковал, хотел закричать, но изо рта вылетало лишь сдавленное сипение. Саша усилил ритм дыхания и проснулся. Проснулся в поту.

Тогда он очень испугался. А потом ему несколько раз случалось попадать в это состояние. Именно состояние, потому что назвать это сном Саша не мог. Пересилив страх, он стремился за грань серого тумана. Любопытство толкало его вперед, но он никак не мог достичь этой грани. Сон выбрасывал, выдавливал его из себя. Саша даже научился вызывать этот сон, но полностью управлять им ему не удавалось.

Но однажды однажды Саша выпал из этого серого тумана. Тогда он так же, как обычно, дрожа от страха, стремился за край пропасти. Но достичь дна, точнее, постичь всю глубину падения в пропасть или всю силу своего возвышения Саша не мог. Как всегда. И вдруг он выпал… Именно выпал из серой дымки. Саша физически ощутил, как он дотронулся спиной, приземлился, ударился о твердую поверхность. Он отчетливо понял, что упал на траву, точнее, на поляну, густо поросшую мягкой травой. Была ночь. Густая ночь. И в этой ночи шесть силуэтов, шесть человеческих силуэтов, выделялись под неровным светом свечей. Тех свечей, которые они держали в руках.

– Он нас увидел! – крикнул в панике кто-то из них.

Силуэты людей мгновенно задули свои свечи, и Саша тут же проснулся.

Он долго лежал и думал мысли. Ничего вразумительного в голову не приходило. Но Саша ясно помнил момент падения. Он готов был поклясться. Поклясться себе, что он именно упал, свалился. Ощущения были настолько правдоподобными, что Саша даже чувствовал боль в спине. Боль от удара… Удара при падении на поляну.

С тех пор Саша придавал большое значение снам. Он не искал в них подсказок. Не искал пророчеств. Но он отчетливо стал воспринимать сны, не всякие, а именно те – яркие и реальные, – как нечто, данное свыше.

А еще Саша вспомнил свой последний сон. Точнее, не последний, а тот, что был самым ярким и реальным из тех, что ему снились. Тот сон не был связан с серым туманом, или серым шумом, как для себя называл его Саша. Сон был вполне самостоятельным, но ярким и реальным. Саша увидел себя, точнее, он увидел себя не со стороны, а смотрел своими глазами. И видел он, что заходит в незнакомое помещение, разделенное на комнаты. Саша отчетливо понял, что это сон. Ему сделалось страшно. Ему не хотелось идти по этому помещению, но он шел. Он вошел в почти пустую комнату. Прямо перед входом в комнату чернело окно. Верхушки деревьев, колышущиеся на ветру, создавали на стене причудливые тени. Все чувства Саши были обострены. Казалось, было слышно, как за окнами растут деревья.

С левой стороны комнаты стояла старомодная тумбочка. На ней, ярко сияя зелеными цифрами, стоял… точнее, стояли электронные часы. Цифры на часах мерцали и показывали странное время: 26:26:26. Саша четко осознал, что обязательно должен запомнить эти числа, сохранить их в памяти. Эти цифры были очень важными, важными для него и как-то связанными с ним.

А потом Саша проснулся. Проснулся и стал думать, как эти цифры связаны с ним и что они могли означать. Двадцать шесть часов? Но Саша твердо знал, точнее, догадался, интуитивно понял, что двадцать шесть часов не бывает. Эти часы показывали не время. А что они показывали? Календарную дату? Опять не получалось, не складывалось в мыслях, которые Саша думал. Не получалось по той же причине, что и со временем. Саша чувствовал, он был уверен, что месяца… двадцать шестого месяца не бывает. Во всяком случае, Саша о таком месяце ничего не слышал.

Совершенно не поняв значение сна и никак его не растолковав для себя мало-мальски разумным образом, он последние полгода ждал и боялся двадцать шестых чисел. А еще Саша вспомнил, что за последний месяц он снов не видел, вообще не видел. Он словно проваливался куда-то в черную пустоту и все. А снов не было.

– Так что, сон-то? – повторил вопрос Саша молчавшему Леше.

Тот так сосредоточенно грыз ногти, что не сразу ответил:

– Приснилось мне, что мы идем по лестнице, точнее, по крутой лестнице. Идем вверх, идем бесконечно долго… Представляешь, все время вверх.

– И все? – успокоенно перевел дух Саша.

– Не все. Не все, старик, – после паузы продолжил Леша. – Вела нас туда по этой лестнице… вела нас туда…

– Ну не тяни! Говори! – заволновался Саша.

– …моя бабушка… А она давно умерла…

Возникла пауза. Пауза как с одной, так и с другой стороны. Каждый из них думал свои мысли.

– Это что-нибудь значит? – спросил Леша.

– Что-нибудь да значит, точнее, обязательно значит.

– А что это может значить? – испуганно спросил Леша.

– Пока не знаю.

– Я и Олю видел…

– Олю?! – удивленно и нетерпеливо воскликнул Саша. – Так что ж ты молчал?!

– Я и говорю… говорю, шли мы по лестнице, и Оля с нами. А потом Оля остановилась. Оля не пошла с нами. Она вернулась.

– Ясно, – выдохнул Саша, хотя ему было не ясно, а точнее, совсем не ясно, совсем ничего не понятно.

Леша давно отключился, точнее, прервал вызов, а Саша все еще долго сидел с зажатой в руке трубкой и вслушивался сначала в гудки, а потом в неясный шум, который бывает, когда раковину подносят к уху. Саше снова сделалось очень тоскливо, тоскливо и беспокойно. Вновь Оля, пугающая своим безжизненным лицом на мертвенно-бледной больничной наволочке, вспомнилась ему. Что случилось? Что толкнуло ее на отчаянный шаг? Что означает 26:26:26? Какое предостережение зашифровано в этих цифрах? И какой смысл в Лешином сне? Вопросов было много, даже очень много. А ответов Саша не находил. Пока не находил.

Саша встал, швырнул телефон на диван и беспокойно заходил по комнате. Потом снова взял телефон и набрал Гешу. Геша ответил моментально, как будто ждал этот звонок:

– Да.

– Ты где?

– Пока в пути. Но уже скоро подъезжаю.

– За рулем, надеюсь, Маша?

– Нет, я сам. Не знаю, куда она пропала. Телефон не отвечает. Ждал, ждал, так и не дождался, – посетовал на жену Геша.

Голос Геши звучал вполне бодро. Он долго еще рассказывал, как ему было трудно пересилить себя, трудно было сесть за руль, а еще ему было, точнее, и сейчас все еще неприятно проезжать придорожные туалеты.

– Пойми, Саша, все, буквально все напоминает мне Олю. И запах, и сам вид, сам этот невозмутимый вид красных кирпичных стен… непробиваемых и безжизненных стен…

А потом Саша встал. Встал и прошелся по комнате. Последнее время он очень много курил. И Саша это твердо знал и помнил, но ничего не мог с собой поделать. Его руки потянулись к сигаретам. «Последнюю, выкурю последнюю, а потом брошу», – уговаривал он себя. А потом долго и с наслаждением курил. Курил и думал.

Саша по-прежнему чувствовал себя странно и неуютно. Он никогда не приходил с работы так рано, что дома еще никого не было, точнее, совсем никого. И сам факт – само осознание своего одиночества – давил на него. Давил и тяготил, именно тяготил. Тяготило отчетливое понимание своей ненужности и даже какой-то неопределенной заброшенности. Саше было грустно и даже где-то жутко.

Чтобы отвлечься от мыслей, стремившихся в голову для обдумывания и осмысления, Саша включил компьютер. После загрузки на экране монитора возникла, появилась картинка, а точнее, фотография его детей. Мальчики гордо показывали пальцами на туалет за ними. Туалет, который построил их папа. Саше очень нравился этот снимок. Он чувствовал необыкновенную легкость, четко ощущал свою нужность и причастность к строительству новой жизни. Это пьянящее чувство сопричастности поддерживало в нем стремление к усовершенствованию своих маленьких домиков.

А еще Саша подумал, что за этими вот туалетами он не видел главного. Он забыл… он не уделял внимания собственным детям. Внимания, так необходимого растущим и познающим мир мальчишкам.

«Зациклился я, засиделся в своих туалетах, – с грустью подумал Саша. – Но не в том смысле засиделся, как сидит человек, страдающий запорами, а иначе. Совсем иначе, как это бывает у людей, одержимых одной идеей». Даже подарки, которые Саша дарил друзьям, все это были туалеты. Сплошные туалеты, точнее, их точные копии.

А потом Саша опять постарался вспомнить день недели. Он просто пытался понять и ощутить этот день. Вскоре он поймал себя на мысли, что не знает, какой сегодня день недели.

А вообще, Саша очень любил пятницу. Ему всегда нравились нечетные дни недели. Нравилась Саше среда, потому что она делила неделю пополам, нравилось воскресенье. Даже в понедельнике Саша не находил ничего предосудительного. И вообще, нравились ему нечетные числа, а четные он не любил. А нечетные числа Саше сильно нравились, тогда как четные Саша ни во что не ставил. Так повелось еще с детства. Он чувствовал в нечетных числах какую-то таинственную силу, мистику. Один – это первый. А Саша всегда хотел быть первым. Семь, тринадцать – люди всегда придавали большое значение этим числам, наделяя их сверхъестественными силами. И эти числа казались Саше существенными. А четные – что они за числа? Это те, что делились на два. Двойки Саша не любил с первого класса. Он получал их часто, особенно за сочинения. Может быть, поэтому Саша не любил все то, что каким-то образом было связано с двойками. Он часто путешествовал и всегда старался прислушиваться к числам. К четным и нечетным.

Саша посидел, подумал и решил позвонить родителям в Ейск. Он набрал номер, но трубку никто не взял, да и гудков в трубке не было…

Саша никогда не действовал напролом. В нем всегда царило чувство неуверенности. Царило и безраздельно господствовало. Он не умел знакомиться на улице, в метро или в магазинах. Даже в туалетах Саша не мог заставить себя подойти к незнакомой девушке и представиться ей. Ему это казалось чем-то сверхъестественным и даже глупым и неуместным.

Все, с кем общался Саша, были не его знакомыми, а знакомыми знакомых. Так Саше было легче, так он считал правильным. А еще он верил в любовь с первого взгляда. Точнее, он не понимал, как можно по-другому, как можно иначе? Ведь чтобы человек мог понравиться, он обязательно должен был вызвать симпатию в первую же минуту, в первую секунду. А все остальное, как считал Саша, это не любовь! Все что угодно, но только не любовь. Могло возникнуть чувство дружбы, перерастающее в привязанность. Но все это любовью назвать Саша не мог. Он не понимал и не принимал этого. Саша отчетливо осознавал и был четко уверен в том, что любовь возникает только с появлением самого первого толчка, импульса. Импульса – этого смертельного удара током при взгляде в глаза. В ее глаза…

Очень нечасто, а точнее, очень редко он встречался на улице взглядом с глазами незнакомки. Еще точнее, встречался он нередко, но чтобы так, что при взгляде на нее сердце начинало буквально выскакивать из груди… Такое случалось крайне редко. И в этот момент он четко понимал, что его именно накрывало, цепляло. Саша не верил, что это совершеннейшая случайность. Возникал тот самый импульс – знак того, что это та самая девушка, с которой он, Саша, готов был умчаться на край света. Бывало и так, что он ловил этот взгляд глаз незнакомки как отражение своего собственного взгляда. Это был взгляд заинтересованности. И вот он безвольно опускал глаза, отводил свой обожженный взгляд и… проходил мимо. Ругая себя, проходил мимо, при этом четко понимая, что, может быть, он проходит сейчас мимо своей судьбы. Проходил, отчаянно понимая, что, возможно, больше ни разу в жизни с ним ничего подобного не случится.

Но один раз Саша решился-таки пойти напролом, наперекор собственным страхам и неуверенности. Он встретил ее в милиции. Нет, она не была преступницей, взятой под стражу. И Саша не был доставлен в отделение как подозреваемый с наручниками на руках. Она там работала, а Саше пришлось столкнуться с органами правопорядка в силу необходимости, вызванной простой формальностью.

Как-то ему позвонила Оля и попросила отнести в милицию справку, которую ее, Олю, попросили занести в отделение милиции в кабинет № 27.

– Саша, – сказала тогда по телефону Оля, – это очень важно. Я вчера должна была ее доставить, но не успела. А еще вчера вечером поняла, отчетливо поняла, что заболела. Поможешь?

Саша тогда не был сильно занят и согласился. Он заехал в магазин, купил все, что полагалось покупать больным, и приехал к Оле. Она и вправду выглядела неважно. А точнее, выглядела, как обычно выглядит простуженный человек. Саша отдал ей апельсины, яблоки, бутылку водки, лимон и шоколадку и пообещал сейчас же завезти справку в милицию.

Он быстро нашел отделение милиции. До этого ему никогда не приходилось сталкиваться с милиционерами, кроме сотрудников ГАИ. И вот он вошел в мрачное здание. Оно не было мрачным в прямом смысле этого слова. Но аура, витавшая вокруг двухэтажного строения, вселяла в сердце ничем не объяснимую тревогу.

Саша прошел по коридору с протертым линолеумом на полу и начал разглядывать номерки на покрашенных белой краской дверях. А потом он услышал шаги и обернулся. По коридору шла девушка в форме. В милицейской форме. Серая форма лишь подчеркивала изящные линии ее тела. А потом он увидел ее глаза. Визуальный контакт длился секунд десять или немногим меньше, но Саше казалось, что он смотрел в бездну ее глаз целую вечность. Длинные ресницы создавали поразительный эффект глубины и придавали лицу невообразимое очарование. Темные, слегка волнистые волосы оттеняли белизну ее лица, сияющего какой-то аристократической бледностью. А еще Саша разглядел в ее глазах мысль, точнее, несвойственную девушкам осмысленность во взгляде. Он давно привык видеть в глазах красавиц пустоту и скуку, здесь же все было иначе.

Саша увидел девушку, и его прошиб пот. Сердце затрепыхалось, потом бешено забилось в груди, угрожая взорвать Сашу изнутри. Язык распух и прилип к гортани. Саша отчетливо ощутил, как его щеки покрывает румянец. А мозг словно поразило молнией в сотни тысяч ампер. Саша понял, что пропал. Он четко догадался, что его зацепило. Сильно зацепило, как не случалось уже много лет. Та самая настоящая любовь, о которой он знал, в которую свято верил, любовь с первого взгляда, накрыла его, безжалостно раздавила и даже не оставила ему ни малейшего шанса. И хотя в глазах красавицы в форме Саша не уловил импульса и даже никакого намека на интерес к своей скромной персоне, он решил действовать.

Пока Саша думал, девушка скрылась за дверью. Она пропала из коридора, но Саша отчетливо видел ее образ, небесный образ. Поддавшись необъяснимому импульсу, Саша решительно постучал в кабинет, за дверью которого скрылся так поразивший его небесный облик. А потом открыл дверь. Саша думал мысли, осязаемые мысли, с огромной скоростью метавшиеся в голове. И он ухватился за две из них. «Сейчас… сейчас скажу, сейчас произнесу», – настраивал он себя. Саша даже открыл рот, но та мысль, которую он намеревался озвучить, отскочила в сторону, трусливо спряталась, уступив место банальному:

– Здравствуйте.

Саша хотел сообщить о прекрасном утре, так великодушно решившим преподнести ему, Саше, щедрый подарок, точнее, дар. И этот дар – возможность увидеть самую красивую девушку в мире. А еще он хотел узнать ее имя, потому что такая девушка не могла быть Наташей или Машей. Ее имя должно было быть особенным и даже возвышенным… Возвышенным и волшебным. Но ничего этого Саша не сделал. Не сделал попытки сказать девушке что-нибудь приятное. Сквозь пересохшие губы Саша всего лишь протолкнул нейтральное «Здравствуйте».

– Здравствуйте, – откликнулась девушка с погонами, откликнулась бархатным голосом, откликнулась достаточно приветливо, для того чтобы сердце Саши участило свой и без того бешеный ритм.

Саша отчаянно тонул в глубине ее глаз и призывал остатки разума подсказать ему фразу, подходящую мысль. Но разум в этот раз не сжалился над Сашей. Разум покинул его.

– Девушка, а где здесь двадцать седьмой кабинет? – малодушно поинтересовался он, чтобы не молчать, чтобы хоть что-то сказать.

– Там на двери табличка. Вы ее не видите? – спросила девушка, видимо озабоченная зрением посетителя. – По ней вы сможете с большой долей уверенности определить, что это не двадцать седьмой, а двадцать шестой кабинет.

– Спасибо, я вижу… – растерянно пробормотал Саша.

Он отчетливо понимал, что разговор закончен. Он четко представлял себе, что больше он ничего сказать не сможет, но не находил в себе сил двинуться дальше.

Девушка с погонами старшего лейтенанта озадаченно посмотрела на бестолкового мужчину.

– Хорошо, я вам помогу, – согласилась она, хотя Саша ни о чем больше ее не просил. – Традиционно… ну так принято… двадцать седьмой кабинет всегда располагается между двадцать шестым и двадцать восьмым. Поэтому сразу за дверью моего кабинета вы найдете искомый.

Саша сдержанно поблагодарил девушку. Пригласить ее куда-нибудь или хотя бы спросить имя он так и не решился. И вот он бросил на нее прощальный взгляд. Бросил на нее взгляд безмолвного обожания, полный безнадежной тоски, и, как побитая собака, отошел в сторону.

Кабинет № 27, как и предсказывала Саше прекрасная незнакомка, находился сразу за двадцать шестым и, что особенно удивительно, перед двадцать восьмым кабинетом. «Она еще и умна!» – восхищенно думал Саша.

А потом он вяло постучал в соседнюю дверь и вяло вошел, услышав: «Войдите». Ватные Сашины ноги не слушались, точнее, слушались, но как-то неохотно. Как-то нерасторопно. Саша даже ощутил себя иноходцем. Ноги делали все, что им заблагорассудится, не считаясь с остальным телом, и руками в частности. Саша едва не упал, переступив порог большого светлого кабинета.

– Вам плохо?! – участливо поинтересовался мужчина в штатском.

– Да нет, что вы! Мне хорошо! – ликовал, радовался чему-то Саша. – Мне безумно хорошо!

Сотрудник милиции в штатском поежился, видимо, твердо уверившись, что перед ним сумасшедший.

– Вы ко мне? – с надеждой в голосе спросил он – с надеждой, что странный посетитель не к нему.

– Да я, собственно… тут меня попросили вот… Ольга Михайловна сама не смогла. Болеет она… – Саша выудил из кармана несколько бумаг, которые дала ему Оля, и положил на краешек стола.

Хозяин кабинета опасливо взял в руки принесенные бумажки. Но потом его взгляд смягчился, и он просто поблагодарил Сашу. Точнее, не поблагодарил, а сказал, что это то, что ему нужно. А еще он просил Сашу передать благодарность Ольге Михайловне и пожелание скорейшего выздоровления. Саша покивал головой и ушел. А точнее, не ушел, а просто вышел из кабинета.

Дверь, за которой он увидел ее, была закрыта. Саша хотел еще раз увидеть прекрасную сотрудницу милиции, но дверь была закрыта. Можно было посмотреть в замочную скважину, свет из которой отражался на противоположной стене многообещающим пятном. Но Саша даже сам испугался своих мыслей. А потом он вышел из отделения милиции и пошел. Просто закурил на пороге и пошел. Он шел и думал мысли. А все мысли были только о ней. И он с наслаждением думал эти мысли. Ему даже хотелось совершить какой-нибудь подвиг, точнее, преступление, чтобы его забрали в милицию и его дело вела она. Но Саша заставил себя не совершать преступления. Он отчетливо понимал, что преступления совершать нехорошо, точнее, плохо. А еще совсем неизвестно, кому передадут вести его дело.

Саша не спал всю ночь. Облик девушки в форме преследовал его и занимал все его мысли. Он решил действовать. Действовать напролом, как никогда не делал раньше. Саша четко осознавал, что любой ответ девушки лучше, чем неизвестность и необоснованные надежды. А еще он понимал, что если он не сделает этого, то будет жалеть об этом всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь. А может быть, даже сойдет с ума.

Ему жутко хотелось поделиться с ней частью своей души. Саша представлял себе, как будет ей рассказывать о книгах, какие ему нравятся. Он думал, как они будут слушать музыку, которая нравится Саше и ей. Он надеялся, что она, эта музыка, понравится и девушке. Саша представлял, как они будут обсуждать фильмы… Ему было что ей рассказать. Он не хотел ничего другого – только быть подле нее, и ничего более. Саша пока не представлял, что их отношения могут получить какое-нибудь развитие. Он просто хотел увидеть ее еще раз. Просто увидеть!

И Саша пошел. Пошел в милицию. Вначале все шло хорошо, но вскоре Саша буквально стал заставлять себя передвигать ногами. Он сильно волновался, а еще боялся. Боялся оказаться смешным. Точнее, оказаться смешным именно в ее глазах. Он несколько раз представлял, что он ей скажет, но все это казалось пустым и несерьезным. Саша несколько раз поворачивал обратно, но столько же раз и возвращался.

А потом он не заметил, как в борьбе с самим собой вдруг оказался у кабинета. У ее кабинета. Казалось, что аромат ее духов проходит сквозь дверь и стены, хотя в коридоре было накурено. Но Саша не замечал этого.

А потом он увидел ту самую девушку в форме. Она словно плыла по коридору, медленно шла, медленно переставляла ноги, словно давая Саше возможность полюбоваться собой. Походка ее была легкая и изящная. Саша даже не видел отдельных элементов. То есть он не смотрел, как она ставила ноги, что делала руками во время движения. Она, ее походка, была просто грациозна. Походка была правильна и гармонично красива.

Саша ликовал. Она узнала его! Саша отчетливо догадался об этом по вопросу, соскользнувшему с ее улыбки:

– Вы все еще ищете двадцать седьмой кабинет?

Саша опять смутился. Удары сердца не давали ему сосредоточиться и обдумать свои мысли, носящиеся по пустой голове. И ему стало нехорошо, ему стало плохо, что его мысли не слушались его.

– Нет, что вы! Все в порядке, – ответил помрачневший Саша. – Благодаря вашей помощи я нашел его еще вчера. Сейчас я не могу найти кабинет номер двадцать пять…

– Охотно вам помогу и в этот раз, – улыбнулась отзывчивая девушка. – Он расположен рядом с моим кабинетом. Вот он.

Саша взглянул на белую крашеную дверь и табличку на двери. «Капитан милиции Краснов В. И. Старший оперуполномоченный», – значилось на табличке.

– Спасибо, – вымученно улыбнулся Саша, шаря по двери глазами.

Девушка пальцем указала ему на дверной номерок, чтобы у Саши не возникло никаких сомнений в нумерации, и сразу же открыла дверь своего кабинета.

Саша понял, что и сегодня сказать прекрасной незнакомке что-то важное у него не получится. Он грустно вздохнул и обреченно зашагал к выходу.

– Куда же вы? – Саша замер на месте, услышав бархатный голос за спиной, ее голос… это был именно ее голос.

Оказывается, она все это время наблюдала за рассеянным мужчиной.

– Что? – обернулся Саша.

– Вы снова прошли.

– Неужели?! – изумился Саша, изумился так, как будто ему сообщили, что он выходит в открытый космос.

– Конечно, – убедительно говорила красавица, – смотрите сами.

– Действительно, – снова удивился Саша и вернулся к двадцать пятому кабинету.

Девушка стояла и смотрела на Сашу. А Саша стоял и смотрел на дверь. Спустя некоторое время Саша отчетливо понял, с отчаянием сообразил, что она никуда не уйдет, что она будет стоять и смотреть на него, Сашу.

С замирающим сердцем он поднял правую руку и тихо-тихо, почти не касаясь костяшками пальцев дверного полотна, постучал. Саша надеялся, что его мышиное поскребывание никто не расслышит. Но, к его великому сожалению, обитатель двадцать пятого кабинета оказался человеком с тонким слухом.

– Войдите! – из-за двери резко и отчетливо отозвался грубый мужской голос.

Саша скривился и сильно покраснел и вдруг нашелся…

– Ну вот, – он разочарованно покачал головой, – ничего, точнее, никого нет. Не страшно… в другой раз приду. Ничего…

– Как нет никого? – Девушка удивленно подняла ресницы. – А по-моему, вас пригласили…

– Нет-нет, – поспешно ответил Саша. – Вам показалось.

Тогда она сама подошла и постучала.

– Войдите! – еще громче отозвались из-за двери.

– Увы, – настаивал на своем Саша, – я же сказал, что там никого нет. Совершенно никого.

Из двадцать пятого кабинета донеслась матерная ругань. Саша уже было собрался спасаться бегством. Очень уж ему не хотелось встречаться с обладателем грубого голоса. Но Краснов мало того что хорошо слышал, он еще был и достаточно трудолюбивым человеком. Капитан милиции не поленился оторвать от стула свой тыл и самолично открыл дверь «глухому».

– Входите уже! – рявкнул он в самое ухо обалдевшему от происходящего Саше.

Саша подчинился.

– Проходите к столу! – заорал Краснов, уверенный в том, что столкнулся со слабослышащим. – Садитесь!

Саша послушно опустился на стул. Уселся и огляделся. Кабинет был не очень большой, а точнее, маленький. Взгляд Саши приковал к себе кусок волчьей шкуры, висевшей на стене сразу за кособоким стулом Краснова. Видимо, хозяин кабинета увлекался охотой. Это же подтверждали снимки мужчины со своими трофеями, выложенные под стеклом на столе.

Капитан прошел походкой сильного, уверенного в себе человека и осторожно уселся напротив Саши. На Сашу смотрели крупные глаза уставшего милиционера. А еще капитан был совершенно лысым.

– Ну-с, начнем, пожалуй, – проговорил он как бы самому себе. А для Саши добавил, повысив голос: – Начнем!

Саша обреченно молчал. Он думал, напряженно думал мысль о том, как объяснить этому охотнику в погонах, что он случайно попал сюда, точнее, по ошибке. Только он раскрыл рот, как Краснов гаркнул:

– Фамилия!

– Зачем вам?.. – спросил Саша, собираясь сказать об ошибке, приведшей его в кабинет № 25.

– Вопросы здесь задаю я! – гневно сверкнул глазами оперуполномоченный. – Фамилия!

– Чья? – переспросил сбитый с толку Саша.

Капитан недобро ухмыльнулся:

– Моя, блин!

Саша начал соображать, точнее, пытаться это сделать, но ему никак не удавалось четко понять, отчетливо оценить ситуацию, в которую он попал. Решив, что здесь так принято, что в этом нет ничего необычного, Саша не стал запираться и подсказал забывчивому милиционеру его фамилию:

– Краснов.

Брови капитана на мгновение вздрогнули, метнулись вверх, но сразу же вернулись в исходное положение. А на бланке, который перед ним лежал, он вывел «Краснов».

Вывел старательно и, как показалось Саше, каким-то детским почерком.

– Имя-отчество, – закуривая, продолжил диалог милиционер.

– А я не знаю, – растерялся Саша.

Брови Краснова гневно насупились. Саша отчетливо ощутил волну гнева, исходившую от мужчины.

– Я, правда, не знаю, – робко оправдывался он. – У вас на табличке только инициалы. Только «В» и только «И». Может, Василий Иванович…

– Ага, Чапаев!!! – заорал Краснов, обильно сдабривая свою речь нецензурной бранью.

Саша с отрешенным видом смотрел в окно. Он четко решил для себя не обращать внимания на хамство. «Наверное, здесь так принято, – спокойно думал он, – здесь так полагается».

– Что ты мне голову морочишь? – проревел, брызгая слюной, капитан и скомкал испорченный бланк.

– Простите, – мягко осадил его Саша. – Я просто не понял…

Спокойствие и отрешенность Саши подействовали на Краснова умиротворяюще.

– Ну, хорошо, – мягко и даже не очень громко проговорил он. – Фамилия… ваша фамилия…

Саша назвал. Саша назвал свою фамилию и посмотрел, как капитан своим детским почерком выписывал его, Сашину, фамилию. Затем назвал имя, потом отчество. А потом Саша спросил:

– А это обязательно?

– Обязательно! Где родился?..

Капитан Краснов как-то естественно перешел на «ты». Саша всегда завидовал людям, умевшим вот так вот быстро становиться своими, своими в доску. А сам Саша неохотно сокращал дистанцию. Он всегда долго «выкал» и даже детям говорил «вы»…

Когда с анкетными данными было покончено, Краснов затянулся сигаретным дымом и вывел на бланке: «По существу дела могу пояснить следующее». А потом он потер руки о серый китель и с наслаждением приступил к главному:

– Ну, а теперь, дружок, давай кайся. Колись! И чем больше мне понравится твой рассказ, тем меньше тебе дадут. Понял?

Саша на всякий случай кивнул утвердительно и мягко добавил:

– Не совсем.

– Что не совсем? – изумился Краснов.

– Я не совсем вас понимаю, – миролюбиво пояснил Саша, – точнее, недостаточно отчетливо вас понимаю. А еще точнее, совсем не понимаю. Что я должен рассказывать? О чем?

Глаза капитана грозно сверкнули, но он сдержался:

– А я помогу. Я тебе помогу… Где и при каких обстоятельствах ты познакомился с Матвеем? Точнее, с гражданином Матвеевым?

Саша подумал мысли, и память услужливо подкинула ему сразу двух Матвеевых, которых он знал. Один из них был Дима Матвеев. Саша учился с ним в школе. Учился в школе Ейска до шестого класса, а потом родители Димы переехали в другой город, и Саша больше не видел его. Другой Матвеев, которого отчетливо вспомнил Саша, был помощником главы администрации Новогрибовского района. Сашина фирма только недавно заключила договор на участие «Эмжэ» в строительстве федеральной трассы Новогрибовск – Куренёвка. Вероятнее всего, вопрос задавался о последнем Матвееве. А Саша познакомился с ним в туалете. В своем туалете. Точнее, в одном из тех туалетов, что Саша построил на дороге. Он тогда показывал Матвееву свою работу. Об этом Саша и сказал капитану.

– Ага, – ухватился за этот туалет Краснов. – В туалете – это хорошо. Только вот с этого места поподробнее… Что делал Матвеев в туалете?

Саша вспомнил, что Матвеев просто стоял. А потом… потом Саша отчетливо понял, что Матвеев стоял не просто так. Матвеев стоял далеко не просто так. Матвеев тогда зажал папку с бумагами под мышкой и воспользовался услугами, бесплатными услугами, туалета. Того самого туалета, что строил Саша. А Саша вместе со своим неизменным Женей стояли и смотрели. Смотрели, как Матвеев пользовался туалетом.

– Ну, Матвеев пользовался туалетом, – добавил Саша.

– В корыстных целях? – уточнил капитан.

– Можно сказать и так…

Краснов одобрительно кивал бритой головой. А потом снова потер вспотевшие ладони о китель и беспокойно заходил по кабинету.

– Значит, Матвей у нас приторговывает, – проговорил он и вернулся к столу. – Что конкретно распространял гражданин Матвеев?

Последний вопрос был адресован Саше. Саша это четко понял, почувствовал, потому что никого другого в кабинете не было. Не было никого, кроме Саши, капитана и волчьей шкуры. А еще Саша попытался вспомнить, что распространял Матвеев. И сейчас Саша вспомнил… Он вспомнил, как они стояли с Женей, а Матвеев стоял к ним спиной. Стоял и пользовался туалетом. И еще Саша вспомнил, что Матвеев распространял неприятный запах. Саша это четко и отчетливо вспомнил. Вспомнил тот самый, распространяемый Матвеевым запах и даже зажал нос.

Движение Сашиных пальцев не ускользнуло от опытных глаз капитана.

– Кокс?! – страшно обрадовался оперуполномоченный Краснов. – Дурь?! Матвеев распространял дурь?

Саша снова мысленно вернулся в тот день, мысленно погрузился в него с головой, полной мыслями. И Саша вспомнил, что ему едва не сделалось дурно от запаха, распространяемого не особо стеснительным Матвеевым.

И Саша кивнул. Кивнул и даже добавил. Шепотом добавил:

– Это была дурь.

А потом были вопросы. Много вопросов, значение которых Саша понимал слабо. А если быть точным, не понимал совершенно.

– Сколько раз Матвеев толкал?

– Кого?

– Да дурь! Сколько раз Матвеев отпустил дурь?

А Саша старательно вспоминал. Вспоминал и считал. И по его, по Сашиным, подсчетам выходило, что три раза. И он заявил Краснову, что Матвеев три раза пустил эту самую дурь, да так, что у Саши закружилась голова.

В конце этого бесконечного и бесконечно ненужного разговора Краснов попросил подписать каждую страницу его показаний. А потом Саша написал, что с его слов записано верно и прочитано им. И снова расписался.

Когда Краснов милостиво разрешил Саше удалиться из кабинета, в дверь пролезла коротко стриженная голова человека, лицо которого все было в ссадинах. И вместе с ним в кабинет проник запах давно немытого тела.

– Гражданин капитан, я ж по Матвееву… Долго ж мне еще ждать? А то ж там муку в магазин завезли… Я ж работаю… Мне ж разгружать же ж…

– Как по Матвееву? – удивился Краснов, испытующе рассматривая Сашу, рассматривая так, будто он только сейчас впервые его увидел.

– Как же ж?.. – недовольно выпятил нижнюю губу грузчик из магазина. – Я же звонил…

– Ты кто есть?! – дико вращая глазами, заорал, заревел Краснов на Сашу.

– Я Саша, – опешил Саша.

– Так какого черта ты мне тут голову морочишь?! Пошел вон! А то я тебя сейчас…

Всю серьезность намерений сделать с Сашей нехорошее милиционер подтвердил тщательно продуманными матерными выражениями.

А Саша уже бежал. Бежал по коридору и думал. Думал мысль, что ему пришлось пострадать за любовь. А любовь всегда требует жертв. И Саша не сильно огорчался по этому поводу. Единственное, что его сейчас заботило, была она, ее образ, неотступно занимавший и даже преследующий его мысли. А еще Саша четко осознал, что и сегодня он ни на шаг не приблизился к осуществлению своей мечты. И осознание этого факта не нравилось Саше.

А на работу тогда Саша не пошел. Не пошел на работу, а плюнул на нее, на эту работу, и пошел домой. Тогда работа, его работа, показалась Саше ненужным и даже неблагородным занятием. И даже туалеты показались Саше неважными. И дома он все думал и думал. Думал о ней. Еще Саша думал о том, что можно сделать. Сделать, для того чтобы просто поговорить с ней, посмотреть еще раз в ее глаза, окунуться в их глубину…

А еще Саша подумал, что любовь – это совершенно неконструктивное состояние человека. В этом состоянии невозможно думать о чем-либо, кроме как о предмете своих мыслей. Мыслей своего сердца. Саша вспомнил, что он где-то читал, что любовь – это всего лишь химическая реакция в мозгу. «Если это так, – подумал тогда Саша, – то продукты этой химической реакции вредны для человека». Саша чувствовал слабость во всем теле, жуткую головную боль и металлический привкус во рту.

Причем все это справедливо даже в том случае, если любовь счастливая, точнее, ответная. Потому что все равно приходят мысли и приходится думать эти приходящие в голову мысли. И ты думаешь о ней. Переживаешь. Переживаешь за каждое слово, сказанное ей. Переосмысливаешь, анализируешь каждый звук, каждый жест, исходящий от нее. И от этого никуда не деться. С этим можно или, точнее, приходится существовать. Решать какие-то проблемы, задачи и просто жить…

Саша пришел домой и сбросил куртку прямо на пол. Прямо на пол коридора он швырнул куртку. Элегантного плаща тогда у Саши не было. Поэтому Саша бросил на пол именно куртку. Он совершенно не знал, чем себя занять. Просто не представлял, что и как можно было сделать. Образ прекрасного старшего лейтенанта парализовал его волю и мысли.

А потом Саша взял телефонный справочник и нашел телефон, точнее, номер телефона того самого отделения милиции. Саша позвонил дежурному и спросил номер телефона кабинета № 26.

– Вам Ирина Анатольевна нужна? – спросил его дежурный.

– Да… – с замирающим сердцем ответил Саша. – Нужна… Очень нужна.

Саша едва не сказал дежурному, что она нужна ему так, что сердце останавливается, так нужна, что жить без нее не хочет… Но не сказал. Саша промолчал. А потом негнущиеся пальцы, его Сашины непослушные пальцы, с трудом нацарапали карандашом прямо на справочнике семь цифр. Семь заветных цифр ее телефона. Ее рабочего телефона. Саша тут же набрал этот номер, но сразу же нажал отбой. Он совершенно не знал, как построить разговор. «Потом… Потом. Не сейчас», – успокаивал он себя.

Затем Саша закурил. Вышел на балкон и закурил. Теперь он знал. Точно знал, как ее зовут. Ее зовут Ирина. Ирина – значит покой и мир. Но Саша не чувствовал покоя в своей душе. Наоборот. Душа его переворачивалась и не находила себе места.

Тогда Саша выбросил недокуренную сигарету. Выбросил прямо на ламинированный пол балкона. Выбросил и раздавил тапочком. А потом написал стихи. Стихи для нее, для Ирины.

Саша писал стихи долго. Долго подбирал рифму и подставлял разные слова, чтобы оставался смысл. Но когда написал, Саша отчетливо ощутил, что время потрачено не впустую. Стихи получились очень личными, глубокими по смыслу. «Хорошие стихи», – подумал тогда Саша, наверное в двадцатый раз перечитывая родившиеся строки.

Саша перечитал последнее четверостишие, и ему сделалось грустно и жалко себя. Его еще никто не отверг, но Саша подумал мысль, что такое развитие событий вполне правдоподобно и даже оправданно. «Она – кто? Она страж порядка! Точнее, она охраняет покой граждан. А я? Кто я? Я всего лишь бедный архитектор, художник и поэт…» – с грустью думал Саша, и глаза его увлажнились.

А еще Саша не знал, что стихи окажутся пророческими.

Весь остаток дня Саша посвятил подготовке. Подготовке своей речи для Ирины. А еще он не спал ночью, почти не спал. Не спал и думал о том, что он может сказать девушке, чем может ее заинтересовать. Саша уже окончательно решил, что будет звонить. Звонить по телефону Ирине. А ходить больше не будет. В милицию Саша больше не пойдет.

Утром Саша пошел, а точнее, помчался на работу. Он помчался, полетел на крыльях любви. Он потребовал от секретарши ни с кем его не соединять и к нему никого не впускать, особенно Женю:

– Я занят. Очень занят. Я буду решать очень серьезный вопрос. Подчеркиваю, серьезный, точнее, деловой вопрос.

Минут тридцать Саша собирался с духом. Потом взял в руки телефонную трубку. Трубка в руке обжигала кожу, и казалась, что вес ее многократно увеличивался, как только Саша начинал набирать семь цифр, семь заветных цифр номера ее телефона. А набирал Саша много… Несколько раз нажимал на кнопочки с цифрами, но всякий раз после этого давал отбой. Сомнения терзали его душу. Сомнения и неуверенность отравляли своим ядом его мысли.

Саша встал и подошел к окну. Покурил. А потом очень решительно набрал номер и стал слушать гудки. Длинные гудки надежды казались растянутыми во времени, они казались слишком длинными, чрезмерно длинными. Длинными и бесконечными.

– Вас слушают. – Бархатный голос мог принадлежать только ей.

Сердце Саши выскакивало. Сердце рвалось из груди.

– Вы меня, наверное, не помните, – начал он сдавленным, чужим, не своим голосом. – Это Саша. Я тогда еще кабинет искал… двадцать седьмой кабинет искал. А потом…

– Я вас помню, – призналась Ирина. – Что вы хотели? Вы теперь ищете двадцать второй кабинет?

– Нет, что вы… – успокоил ее Саша. – Я ищу вас.

– Меня?! – удивилась Ирина. – С какой целью?

– С целью пригласить вас… – выдавил из себя Саша и больше не мог ничего сказать.

Саша молчал. Вся его заранее заготовленная речь рассыпалась. Речь рассыпалась и распалась окончательно, и теперь он не знал, что сказать. Точнее, знал, но не мог произнести эти важные и, главное, нужные слова.

Ирина молчала, потому что пыталась осмыслить услышанное. Но уже то, что она не положила трубку, не нажала на отбой сразу же, как только услышала его, Сашино, нелепое предложение, вселило в сердце Саше призрачную надежду. Молчать больше не имело смысла, и он непослушным языком продолжил:

– Так что? Я могу надеяться?

– Надеяться на что?

– Что увижу вас.

Неожиданно в бархатном голосе девушки Саша уловил нотки металла. Саша отчетливо услышал эти характерные для тяжелого металла интонации. А в музыке, в тяжелой музыке, Саша разбирался.

– Мне некогда с вами разговаривать! Абсолютно, – жестко ответила Ирина, – я очень занята.

Слова Ирины болью отозвались в Сашином сердце. Он едва не проглотил сигарету, которую его губы сжимали в этот момент.

– А позже… позже можно позвонить? – Саша почти не слышал своего убитого горем голоса.

– Попробуйте вечером, после шести, – спокойно произнесла девушка и положила трубку.

Тогда Саша с трудом дожил, дотерпел до вечера. Голова его находилась словно в тумане, мысли размазывались киселем по черепной коробке, и Саша не мог подумать ни одной из них. И Саша не думал. Не думал ни о чем, а просто ждал вечера.

Саша четко представлял себе, что «после шести» наступает сразу же, как только часы показывают чуть больше шести. Так он думал. И Саша позвонил, как только минутная стрелка перешагнула на одно деление. Ровно в шесть ноль одна Саша набрал заветный номер.

– Это Саша, – отозвался он, как только услышал в трубке ее голос.

– Тот, который родился в Ейске? – насмешливо уточнила Ирина.

– Да… – несколько озадаченно пролепетал Саша.

Он не предполагал, что его рождение в Ейске вызовет такой резонанс, не думал, что причастность к Ейску – преступление. Вместе с тем Саша отчетливо понял, что Ирина провела небольшое расследование. И теперь он, Саша, весь как на ладони лежит перед Ириной в виде формуляра, дела или чего там еще. Саша четко представлял, как Ирина читала свой милицейский документ. Читала и смеялась. Он предполагал, что написано в документе. Вероятно, там было написано, где и когда он родился, где учился, когда женился и все такое… А Саша и сам бы все это рассказал, если бы она его спросила, ничего бы не скрыл. Он рассказал бы ей все, что она могла найти в бумагах, и даже больше. Ведь бумага не отражает, совершенно не отражает его мысли, его убеждения. Формуляр не передает душу и внутренний мир человека. Все это Саша отчетливо подумал, но не сказал.

Униженный, словно за ним подсматривали в замочную скважину, Саша все же громко прошептал. Именно прошептал, потому что голоса не было.

– Так мы можем встретиться?

– Зачем? – мгновенно отреагировала Ирина.

– Просто… Встретиться просто так… Познакомиться поближе…

– Познакомиться поближе, – Ирина со смехом повторила его слова. – Просто познакомиться…

Смех резанул по слуху Саши, но он упрямо повторил:

– Да, просто…

– С какой целью вы, вообще, звоните, я не могу понять… Зачем я вам нужна? Я уверена, что у вас есть семья, дети, – продолжала сыпать обвинениями Ирина, вчитываясь в строки личного дела Саши. – Следовательно, просто так вы звонить не можете… Что вам нужно?

Саша хотел сказать, что ему нужно, но не сказал. Он тогда промолчал. А нужно ему было лишь одно. Саша просто хотел понять, что такого магнетического было в ее взгляде, что этот взгляд за долю секунды сумел перевернуть его душу, а может, и жизнь. Саша хотел разобраться в себе. А еще он хотел увидеть ее еще раз…

– Извините, бога ради… – пробормотал Саша и отключился.

Саша отключился, точнее, выпал из жизни на какое-то время. Он был раздавлен. Он отчетливо не представлял себе, что делать дальше. Саша чувствовал себя так, словно его не пустили в туалет. Ему очень надо, ему просто необходимо и срочно надо, а его не пустили…

«Зачем я вам нужна?..» – В ушах Саши, в его голове звенел голос прекрасной девушки. А прозвучало это: «Зачем ты мне нужен?» И это был не вопрос, а утверждение.

Кое-как Саша дотерпел, досидел до конца этот долгий рабочий день и двинулся к дому.

– Что-то случилось? – озабоченно спросила Алла, прочтя по лицу мужа, что произошла страшная трагедия, случилось что-то непоправимое.

– Да так, – отмахнулся Саша. – По работе… Кое-какие трения с милицией.

А потом Саша сидел у телевизора и впервые смотрел «Дом-2». Точнее, он не смотрел передачу, а просто смотрел на экран. Чужие страсти, развивавшиеся по плохо написанному сценарию, его не трогали. Саша просто думал свои мысли.

Размышления его были прерваны настойчивым звонком в дверь.

– Саша, это к тебе… – растерянный голос жены, заставил его вернуться к реальности, – точнее, за тобой…

Саша не успел удивиться, как тени людей, закутанных в камуфляж, повалили его на пол. Он отчетливо чувствовал запах пыли, исходивший от ковра, и одним глазом изучал рисунок на нем. Другой глаз был плотно прижат к этому самому ковру, и он не мог изучать им рисунка, так как глаз был прижат. С каким-то леденящим душу скрежетом за спиной Саши защелкнулись наручники на его запястьях.

А потом был допрос. Допрос проводил капитан Краснов.

– Ну-с, приступим-с. Начнем, пожалуй, – с особым чувством произнес Краснов, усердно протирая вспотевшие ладони о китель. – Фамилии… имя… отчество…

Когда с формальными вопросами было покончено и милиционер вывел на бланке: «По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее…», Саша услышал этот самый заданный вопрос:

– Где и с какой целью вы познакомились с гражданином Филатовым?

Саша подумал, что Филатовых среди его знакомых никогда не было. Точнее, он знал актера Филатова, но лично знаком с ним не был. А других Филатовых он не знал. Саша припомнил, что даже в школе не было ни одного Филатова. «Хотя, – Сашу прошиб пот, – в пионерском лагере…» В пионерском лагере «Орленок» был мальчик по фамилии Филатов. Он и тогда казался странным. У него еще была странная походка… Но Саша не стал рассказывать Краснову о том Филатове. Вначале он хотел выяснить, о том ли Филатове его спрашивают:

– Простите, а о каком Филатове вы спрашиваете?

Капитан сверкнул красными глазами:

– О том самом.

«О том самом, – подумал Саша, – значит, все-таки тот самый… из „Орленка"».

– С Филатовым я познакомился в лагере…

В глазах Краснова вспыхнул неподдельный интерес:

– За что чалился?

– Что, простите?

– За что, спрашиваю, ты лямку тянул?

Не разбиравшийся в милицейской терминологии Саша поглядел себе под ноги в поисках подсказки. Но подсказки не находил. Саша так и продолжал сидеть, рассматривая носки своих туфель. А еще он думал о том, какая у него у самого походка. Он привык оценивать, воспринимать людей через походку, а свою походку не видел. Не видел со стороны.

– Ты мне зенки-то в пол не лупи! Отвечай по существу.

Саша и рад был бы ответить, но не мог. Он совершенно четко представлял, что совершенно не представляет, что можно ответить. Боясь еще больше озлобить капитана, Саша открыто взглянул в глаза Краснову.

– Чего бельма вытаращил? Шлангом прикидываешься, да? Под дурку косить надумал?

– Простите, что? – вопросом на вопрос ответил Саша, ответил, чтобы хоть как-то поддержать не складывающуюся беседу.

– Слушай, – зло прищурился милиционер, – если ты не прекратишь порожняк гнать, я твою бестолковку вмиг отремонтирую. Кончай мне тут. Понял?! В последний раз спрашиваю. Спрашиваю – за колючку по какой статье попал?