Как закалялась сталь 2 и 1/2

10. Сера, разведенная в масле

Это же надо было додуматься до такого без кавычек душещипательного сочетания, как сера, да еще и разведенная в персиковом масле, да еще и для внутримышечной инъекции! Сложно предположить, что дядя-изобретатель смешивал все это, да еще и испытывал, чтобы экспериментальным путем добиться столь поразительного эффекта, который достигается легендарным препаратом под наводящим ужас названием «сульфазин».

Представьте хлорную известь на новокаине, или уксус на физрастворе, или вытяжку жгучего перца на том же персиковом масле. Все эти несуществующие и ужасающие по определению сочетания не особенно безобиднее всё разъедающей серы, впрыскиваемой в трепетные ягодицы отечественных психбольных и прочих диссидентов.

Не важно, что было перед этим, где он служил и куда отправлялся в командировки, — все это пока что секрет (приказ № 0010). Важно то, что даже его тренированная и, казалось, такая подконтрольная психика дала сбой. Он кинулся на безбоязненно хамящего командира и чуть было не покалечил его.

Начальник был совершеннейший «скунс неприятный» паскудности небывалой. Впрочем, за время службы выяснилась железобетонная истина. Командиры маленького роста и щуплого сложения — редкие сволочи, коктейль из комплекса неполноценности и комплекса власти. В психиатрии это, кажется, называется синдромом Наполеона и характеризуется болезненным желанием шмакодявки трахнуть всю планету и невыносимым зудом в части отношения к более крупным и сильным особям.

Выходка не прошла даром. Начальничек всеми силами пытался угробить его карьеру, стараясь тем не менее не сталкиваться лицом к лицу в штабных коридорах. Но чем извращеннее были подковерные телодвижения этой букашки, тем отчетливее и живее он стал видеть сон, как душит и рвет зубами эту «генетическую ошибку». Будучи не самым тупым человеком, он понимал, что однажды может просто сорваться и совершить уже непоправимое, а с учетом доступности орркия и постоянных командировок «в поле» эта вероятность умножалась на восемь, а то и десять!

Начмед был в курсе всей «оперетты» и настоятельно порекомендовал посетить госпиталь.

— Как-то у вас, голубчик, с нервами не вполне замечательно, м-да…

Психиатр в госпитале, не проговорив с ним и десяти минут, сразу напрягся лицом и корявым, для гиппократского форсу, почерком накидал направление на психическую реабилитацию. С учетом семи черепно-мозговых травм различной тяжести и участия там-то и в том-то подобный шаг был вполне обычен, так что у вышестоящего начальства удивления не вызвал.

Положили не в госпиталь, а в дорогое гражданское лечебное учреждение. К тому времени с деньгами у него особых проблем не было — заплатил здесь, договорился тут, и вот он уже в приемном покое. Ногастая врачиха за тридцать грудным голосом поинтересовалась, кто его привез и почему оставили без присмотра. Отвечал невпопад, не отрывая взгляда от нюансов теткиного белья и фасона тончайшего белого халатика, сделанного, видимо, с учетом африканской жары и призванного в силу своей экстремально короткой длины оставить загар ровным до самой поясницы. Для лошадки от медицины подобное обстоятельство новым не казалось, и она привычно напоминала о своем присутствии вопросами типа: «Молодой человек, вы меня слышите? Але-але, я здесь! Дайте сюда кисть».

Она зачем-то провела пальцем по ладони и констатировала:

— У него сухо, а его сразу к нам, хм… У него и вправду были не свойственные для буйно помешанного сухие ладони. Идиоты, видите ли, потеют обильно, причем руками. Скорее всего, он был очень специальным идиотом. Вот же, блин, и здесь отличился.

Отделение оказалось премилейшим: цветочки, шторочки, если бы не решетки на окнах и отсутствие ручек на дверях, то почти санаторий. Лишь одно было вообще запредельным — окно. Прозрачное окно в туалетной двери без шпингалета. Интимно нагадить не удавалось по определению, а так как отделение изобиловало военными и полувоенными типа генерала с железной дороги, которого мучила «белочка», то постоянные советы и комментарии сыпались в изобилии, превращая процесс испражнения в «яйцекладку», «пастодавление», «откладку личинки», ну а просьбы насрать «пистолетиком» просто сыпались со всех сторон. Нехватка общественного движения компенсировалась пристальным и, учитывая специфику больных, идиотским вниманием к мелочам жизнедеятельности.

Напоминание о статусе душевнобольного прилетело с поразительной быстротой. Бабулыса-сани- тарка с мясистым добрым лицом намывала пол, убаюкивая обглоданную психику мерным покачиванием фундаментального зада, помещенного на надежные короткие ноги. Мыла руками, без швабры, чудом не касаясь пола морщинистыми и очень динамично болтающимися грудями.

— Слышь ты, козел, не хрен стоять — пулей мне воду поменяй, — с материнской улыбкой промурлыкала она вместо: «Жили-были старик со старухой…»

— Тетя, то говно, которое ты с утра спорола, было несвежим, — парировал он, удивляясь галлюценогенности разговора в целом.

— Да я тебя, падлу» в клетку упакую, — так же умильно проворковала бабуся. — Да я санитаров сейчас…

Больной сделал по-идиотски озабоченное лицо и стал приседать, разводя руки в стороны, однозначно имитируя разминку перед боем.

— Волоки их всех сюда. Последний бой — он трудный самый…

То ли мускулистая фигура, то ли явный идиотизм ситуации сыграли свою роль, но бабулыса в который раз нежно улыбнулась и всего лишь обронила:

— Вот же долбоёб!..

Затем взяла ведро и, по-утиному переваливаясь, грузно покатила свое тело за свежей порцией воды.

Потом они подружатся, она окажется милейшим и безобидным человеком, что вовсе не означает, что она считала психов настоящими людьми.

Медсестры были молоды и страшноваты, а потому сексуально переполнены. Через пару дней он рке смело хватал их за ягодицы, а они вяло отбивались, не скрывая возбуждения. В итоге дверь, ведущая на улицу через пищеблок, была для него открыта, несмотря на тюремную дисциплину в организации. Свободой не злоупотреблял, но его до странного пугала перспектива потери физической формы. В ту пору он имел 72 с половиной килограмма вполне тренированного мяса и вовсе не хотел изменений этого положения вещей. Открывал пищеблок, забирал спортивную форму из кухонного стола и бегал пятнадцатикилометровые кроссы за час (то есть по четыре минуты на километр — о как!), убивая свои тяжелые служебные мысли и, возможно, лишние калории. Дурдом находился в лесу, рядом имелось даже небольшое озеро, где вполне можно было искупаться после пробежки.

Обследование шло своим чередом После недели ударной, сверхплановой сдачи анализов он попал на прием к своему лечащему врачу — обладательнице еврейской наружности, несексуальных лет и деревянного неподвижного лица. У дамы была красивая славянская фамилия Шмидт, ученая степень кандидата медицинских наук и огромные очки, через которые она воорркенно-мерцающе смотрела на «проявления объективной реальности, данной нам в ощущениях» (В. И. Ленин). За все время пребывания в дурке больной так и не отделался от навязчивого, но вполне естественного желания спереть эти самые очки и выжечь на подоконнике: «Слава КПСС!»

— А что, молодой человек, почему-таки вы не сняли с шеи золотую цепь с крестом? Вы что, с распорядком не близко знакомы?

— Да нет, знаком. Просто я человек набожный, а крест у меня только золотой, другого нет.

— А кому это интересно, я вас умоляю? Снять и сдать родственникам, сделайте такое нежное одолжение, на первом же свидании. Да, еще одно! Иду я на службу в прекрасном настроении и вдруг вижу молодого человека, бегущего по лесу, очень похожего на вас. Вы бежать не можете, потому как у нас больные по лесу не бегают — они у нас уже даже не сидят, они у нас уже лежат! Так это, видимо, брат-близнец. Вы ему таки передайте, что если он еще раз будет замечен в окрестностях больницы, то вам изменят режим содержания.

— А что за режим?

— Еще один вопрос, и будет что внукам рассказать, если, конечно, маразм к тому времени в ежика пыхтящего не превратит.

Пришлось предусмотрительно замолчать. Служба в разведподразделении формирует простые и надежные навыки. Его больше никто не видел в лесу, никто не знал, когда и насколько «болезный» исчезал из поля зрения Пиночета.

Так величали старшую медсестру, всеслышащую и всевидящую гром-бабу. Эта тетя была ветераном психиатрического фронта, сидящим в отдельном (!) микроскопическом кабинете, сделанном, видимо, с пятимиллиметровым припуском от ширины ее необъятных ягодиц.

Навыки навыками, но он не учел фискальные способы сбора информации. Какая-то больная сволочь накапала администрации, что в хозблоке хранится спортивная форма Девку уволили или перевели в другое отделение, а его вызвала к себе Пиночет. Ситуация отягощалась тем, что времена были еще тяжелые. Кроссовки не просто стоили денег, их было не купить, не говоря уж про трусы и майку с волшебным названием «Nike».

— Твое?

— Мое…

— А что это ты так на меня зыркаешь? Сейчас возьмешь ножницы и все порежешь на тряпки, а ботинки эти аляпистые — пополам.

— Что-о?!

— Молчать! Сейчас санитаров вызову! В клетку, в клетку упакую!

— Ах ты, сучка толстомордая, об меня, как о бомжа вонючего, ноги вытирать?! — он подался грудью на человекообразную свинью с крестом во лбу.

Пиночет пронзительно заверещала, налившись соком, поразительно напоминая Синьора Помидора из цветного мультфильма. Она заслонилась короткими пухлыми ручками и на одной ноте выводила, закрыв для уверенности поросячьи глазки:

— Сааааниииитааарыыы!..

Зрелище было настолько уморительным, что он прыснул и буквально загнулся в припадке гомерического хохота. Прибежавшие санитары оторопели. Картина была еще та Заливающийся слезами, скрюченный в конвульсиях хохота знакомый им «военный», и потерявшая дар речи и возможность подняться со стула, нервно всхлипывающая и булькающая соплями Пиночет…

— Что случилось?

— Да ничего, скучно было. Я состроил рожу и спрашиваю: «Галина Васильевна, а как вы относитесь к анальному сексу?» Ну и глаза вот так, и губу закусил. Откуда я мог знать, что на нее былое нахлынет и каскадный мультиоргазм накроет. Вон как колбасит сердешную. Принесите ей ведро для анализов, а мне — утку и кислородную подушку.

Санитары ползали по полу, а у него случился тот приступ смеха, который убивает пресс, не дает дышать, а когда через пять-десять минут, взяв себя в руки, замолкнешь, стоит взглянуть в пунцовое лицо соседа, и вот уже снова бьешься в судорогах, прося окружающих о пощаде.

Форму не порезали, а просто отправили на склад, а вот с ним стало происходить что-то неладное. Он вдруг стал «притормаживать». Идя «на горшок», натыкался на кресло или стену и замирал в оцепенении, ощущая себя частью неживой природы. Хорошо еще, под себя ухитрялся не надудонить, видимо, сказывались железная воля и годы тренировок!

Как-то с утра, находясь еще в относительной прозрачности мыслей, он попытался проанализировать причину такого глобального отупения. Скорее всего, «это» не в пище, а в тех витаминках-таблетках, которые Пиночет выдает. Неужели травит, падла?

Прежде чем проглотить пригоршню, он попытался визуально определить, что пьет. Надо сказать, к приему лекарств в дурдоме относятся, как к полковому знамени — с трепетом и соответственной ритуальной частью. Больной берет горсть «колес» левой рукой, закидывается и запивает из одноразового стаканчика в правой руке, после этого следует показать руки и открыть рот. В особых случаях Пиночет берет какую-то медицинскую хреновину и ковыряется в полости рта — вдруг больной по растерянности чего не проглотил. «Они, психи, чисто дети незапланированные, живут исключительно с одним девизом: «Время срать, а мы не ели!» Овощи беспонтовые! Что с них взять, кроме бакпосева?».

Среди обычных и знакомых витаминов, реланиума, ноотропила и глюконата кальция он заметил забавные белые капсулки. Точно такие же лежали в чудовищной по размеру банке с надписью на латыни, что-то вроде «неулептил», и примечанием на русском: «Только для клиник». Как фокусник Акопян, он непринужденно зажал это маленькое «муравьиное яйцо» между пальцев и картинно выпил препараты.

— Рот покажи, — процедила «бомба».

— Вот ведь какие фетиши у людей есть. Кто овечьи шарики под языком катает, кто соседские носки нюхает, а кто пломбы у молодых людей считает! Да будьте любезны, как псих — психу! Да с нашим пониманием, все для милых дам!..

Так он избежал первого за неделю впадения в столбняк. Нашел матерого шизика и выяснил у него, что эти малюсенькие капсулы — швейцарский корректор поведения, синтетический наркотик, забивающий психику до состояния полного отсутствия на этой планете. Недопитые капсулы с восторгом принимались местными наркотами и имели бешеный успех.

Месть «кота Леопольда», видимо, не ограничилась только выходкой с таблетками. После очередного обхода его отправили для беседы к светилу отечественных помешательств. Профессор оказался артистично-болезным на голову дядькой, он картинно обхватывал колено бледными пальцами и задавал вопросы, кульминационно закатив глаза. После неведомых ключевых вопросов профессор так расчувствовался, что запрокинул в итоге голову и устремил манерную бородку в потолок. Как со стула не падал — только ему известно, ну и Эмиль Кио, наверное, в курсе…

На итог больному вдруг объявили, что с завтрашнего дня ему будут колоть какой-то сульфазин. На него это не произвело ровным счетом никакого впечатления, хотя врачиха буквально процедила это название сквозь зубы и сделала многозначительную паузу, изучая его немигающими очками. Новость была воспринята с милейшей улыбкой. «Да сделайте такое одолжение — я уколов не боюсь, если надо уколюсь!» Идиот малограмотный!

Сульфазин ставят в полужопицу, предварительно разогрев его для равномерного рассасывания в тканях, что делает концентрацию препарата в месте укола вполне совместимой с жизнью. «Веселка» начинается через шесть-семь часов, когда отрава плавно попадает в кровь. Температура подскакивает до 40 градусов, начинаются дикие ломки, нельзя сидеть, стоять, лежать, очень трудно ходить, прикосновение пальцем к телу вызывает ощущения удара топором. Организм горит огнем изнутри, испепеляя сознание и выматывая до полного изнеможения. Наркоманы всерьез уверяли, что героиновые ломки по сравнению с «сульфой» — детский лепет на лужайке. После всего пережитого почему-то хочется им верить. Пытка продолжается сутки. При «особых» заслугах «сульфу» ставят в четыре точки — лопатки и ягодицы — по 2–3 куба в одно место. Результат достигается поразительный. Если у «буйного» сильное сердце и сразу он не помер, то его крючит по двое-трое суток — причем так, что он просит его пристрелить. Потом достаточно одного упоминания о «сульфе», чтобы прекратить самую сочную истерику.

На все отделение «сульфу» ставили двум «подопытным»: ему и «афганцу», старшему лейтенанту.

После контузии тот с энтузиазмом закурил гашиш, отчего в уже «мягкой» голове что-то чпонькнуло и заработало самостоятельно. Так, «на воле» старлей по ночам отбивался с ножом в руках от наступающих «духов», а днем мог часами снимать растяжки. Учитывая вес в 120 кг и непредсказуемые помутнения рассудка, его определили на «сульфу» еще раньше нашего весельчака. Терпели на пару, причем целью было не захныкать и не просить докторов Менгелей о пощаде.

Курс приема подходил к концу, и на инквизиторские вопросы доктора Шмидт: «Как вам, молодой человек, сульфазин показался? Чувствуете улучшения в мировосприятии?» он вымученно отвечал:

— Все бы ничего, и препарат чудо как хорош, но вот побочные эффекты мучают… Какие? Да, блин, самопроизвольные семяизвержения. Причем странное дело — только увижу белый халат, так и брызгаю! Если вдруг увидите пятна сзади, не удивляйтесь. Сожалею, но, видимо, не успел отвернуться. Какая досада!..

Его вызвали на последний укол «сульфы». К этому времени он уже с трудом таскал ноги, через пергаментную кожу светились синеватые вены, а шишковатая задница уже была одной болевой точкой. Удивился, что укол будет ставить сама Пиночет — молоденькая медсестра как-то виновато ежилась у двери.

Почувствовав неладное, спросил:

— А что это «сульфу» сегодня не разогревают?

— Уже разогрели, подставляй жопу, — скомандовала свинья-копилка.

Препарат входил подозрительно жестко, разрывая ткани так, что ягодица чуть не слетела с иглы.

— Не рука, а ласточка! Достояние республики. Это надо же так за сорок лет в психиатрии насобачиться, даром что психи безответны, как мухи…

— Давай, давай, пшел…

Реакция наступила внезапно и гораздо раньше, чем через шесть часов. Ногу стало разрывать, ногти посинели, как-то помутнело сознание, и вдруг стало отчетливо понятно, что хочется отрезать эту невыносимо болящую, инородную ногу. Цинизм ситуации заключался еще и в том, что дело было в субботу, все врачи и медсестры были уже дома и трескали пончики с повидлом. А сульфазинщик бился в отупляющей истерике, чувствуя, как начинает задыхаться и сердце отчетливо дает сбой, давление явно падало. Спасло его то, что сосед по палате, склочный пенсионер-полковник, вдруг ужаснулся мертвецкому цвету лица и с перепугу стал долбиться в дверь, крича, что тут больной помирает. Дежурный врач пришел часа через два, сонно поинтересовался, кто орет, почему орет, кто помирает, почему помирает, после этого недовольно призадумался и нехотя дал команду дежурной сестре вколоть этому дауну вот «это» и вот «то».

— Если не поможет, меня не беспокоить, не голоси — не сдохнет. А мне сон не ломай, а то в изолятор запру обоих — там хоть заорись…

Еще через минут сорок ему стало легче, наутро не мог ходить, но уже сносно говорил и опять чувствовал себя жителем планеты Земля. Пришедшая медсестра констатировала, к его неописуемому удивлению, температуру 38,5 градусов… Так какая же тогда была ночью?!

Вся психиатрия, по большому счету, основана на очень простом и очевидно действенном принципе: сделай больному так плохо, чтобы даже тараканы в его голове передохли. «Чем хуже, тем лучше», — говаривал великий психиатр и, по совместительству, великий кормчий Мао.

Не устаешь удивляться прозорливости его слов хотя бы в части отечественного способа корректировки «мягких, как титька» голов. Перечислю лишь немногие перлы лечебной практики.

Номер один, конечно, — сульфазин, препарат удивительно отрезвляющий и успокаивающий порой до летального эффекта.

Инсулиновый шок — очень забавная процедура, на которую вполне можно продавать билеты для тех, кто любит «погорячее». Инсулин забирает сахар из крови, мозг без сладкого начинает агонизировать, наступает реальный столбняк, человек впадает в кому с ужасающими конвульсиями. На глазах изумленного персонала девочка четырнадцати лет с суицидными настроениями ухитрилась привязанными к кровати руками загнуть раму панцирной сетки — сюрреализм в густой смеси с ркастиком. Когда «лечебный» эффект считается достигнутым, медсестра ставит в одеревеневшую руку укол глюкозы и… больной опять с нами, бойко хлопает пустыми глазками, обливаясь трупным потом. С возвращением! Как тебе там показалось?

Голодание. Ну, это для нежно устроенной субтильной интеллигенции, которая от жесткой дрессуры может и о правах человека заголосить. Да и мрет она, зараза, по-есенински легко — того и гляди, с перепугу тапок съест или зубного порошка нанюхается, вот тебе и ЧП, а оно надо? Так что голодание — чистый спешиал фор яйцеголовых очкариков. Ходят дистрофики, глазками бесноватыми зыркают и жрать хотят так, что рке вроде и в попу баловаться расхотелось. Вот вам яркий пример победы советской медицины над империализмом, педерастией и прочими пережитками классового неравенства. Сделать 25–30 кг за месяц в минус — так это не предел. Под хорошую клизму, да под санитарский присмотр еще не так можно фигуру отутюжить.

Все остальные наркотерапии, таблеточки, пилюли, психоанализы и остальная чепуха — это для очень блатных и богатых.

Да еще и не факт, что поможет, в то время как с «сульфой» результат гарантирован. Если считаете, что не помогло, то фирма готова поставить еще пару кубов за свой счет. Что, сразу стало гораздо свежее? А мы что говорили?!

…Он лежал и абсолютно тупо смотрел в потолок. Когда-то очень давно слышал, что самое замечательное на войне — это сидеть и курить. Молча, не спеша сидеть и, не озираясь, курить. Только сейчас до него доходило, что значит «курить». Собравшись с силами, он повернулся на бок, лицом к стене. На куске картона написал цветным карандашом, сворованным у соседа-маразматика:

За ним приехала мать. Полтора месяца дурдома оказали благотворное действие на геройского «зовьет зольдата». Не то что драться-рвать-убивать, а ходить без посторонней помощи эта «угроза миру и демократии» уже не могла, вес крепко упал в категорию до 70 кг, что при росте в 180 см выглядело несколько обезжиренно. Постоянно хотелось спать, есть или хотя бы сидеть с закрытыми глазами. Зато он получил заключение комиссии о том, что психически здоров. Это его немало удивило.

Ведь во время экспертизы психолог жалостливо смотрела и сокрушалась:

— Ну, никак вам в армии нельзя! Спонтанный лидер, не адаптированный к среде. Это же портрет уголовника-рецидивиста, как правило. Но, с другой стороны, при вашем уровне развития интеллекта это более чем странно.

Впрочем, желание замять скандал с холодным сульфазином — токсикозом могло косвенно помочь ему остаться в итоге вменяемым.

Жизнь поделилась на два исторических периода: до и после «сульфы».

Кто пробовал, тот поймет.