Как закалялась сталь 2 и 1/2

14. Воздух, кровь и свет

Вы дышали когда-нибудь?

«Что за чушь?!» — спросите вы.

Нет, не просто дышали, а дышали ли вы с упоением, вкусно, сочно? Дышали? Ах, в Альпах, да и на Кавказе в общем тоже чудесно. М-да…

Чушь. Полная абсолютная херня. Кто не пил водки, тот не знает вкуса холодной воды. Вкус — настоящий, удивительный вкус — воздуха знает лишь астматик, делающий первый глоток живительного газа, после того как все же нашел спасительный аэрозоль.

Действие промедола мягко и безвозвратно проходило. Сначала он почувствовал, что у него есть спина, затем, что в нее вбит лом. Через мгновение некто злобный, сидящий внутри, сжал легкие и принялся резво рубить топором уже раздавленную грудную клетку. Еще через секунду процесс дыхания из обыденной, ежесекундной и несущественной задачи стал непосильной и мучительной борьбой за крохи кислорода, столь болезненно необходимые для истерически капризных клеток его тела. Клетки, в силу своего малого размера и очевидной тупости, не хотели вникать в то, что три ребра острыми краями переломов рвали окружающую их плоть, не позволяя раздвинуть грудь для вдоха. Не понимали, что спина выгнулась горбом травматического сколиоза, а легкие, приняв на себя удар через пролом в грудине, частично полопались и набухли кровью, уже не имея возможности впустить в себя этот упоительный, желанный, почти ощутимый в своей тяжести воздух.

Так умирающий на берегу большой и неуклюжий карп хлопает мягкими темными губами, не веря, что уже не вернуться назад — в прохладный и темный мир водных глубин. Еще немного и даже обожженный засухой рот перестанет хватать то, без чего нельзя прожить и нескольких минут.

Лишь находясь на краю пропасти, человек боязливо оглядывается и с этой неуютной точки своей жизни до рези в глазах отчетливо видит, что действительно ценно, а что всего лишь фантики от уже съеденных конфет. Звучит цинично и грубо, но чем чаще виден край, тем осмысленнее становится последующая жизнь. Memento mori — так, кажется, по-латыни. Все упирается в способ напоминания.

Как остро не хватает мозгу крови в момент, когда на шее сжимается учебно-боевая петля. Отражение мира слабеет, и остатки сознания вяло пытаются сохранить подобие мыслительного процесса. Картинка плывет, предметы приобретают злобные и глупые очертания, единственное, что удерживает на этой части бытия, — это боль. Дикая боль от нейлонового шнура, разрывающего шею. Кажется, что гортань, все сильнее сжимаемая удавкой, предательски, пискляво хрустнет и ввалится внутрь, не оставив шансов на бесцельное разглядывание календаря с новой датой и наивными фотографиями времен года. Ярость и полное отсутствие права выбора — вот что спасает. Напугайся, удивись боли, замри на секунду, и вот уже голова опустилась в ватную тишину. Всё — каюк. Вот уж хрен — боль! Боль — только она и кровь — по-настоящему, все остальное — выдумки. Если бы не эти две подруги, то скольких вещей нельзя было бы понять. Боль заставляет жить, а кровь и есть жизнь.

Боль вынуждает в безвыходной, казалось бы, ситуации трепетать и бороться за существование. Как гусеница, проткнутая булавкой в момент пионерского ничегонеделания… С мифическим трепетом он преклонялся перед той болью, которая преследует всю жизнь, объясняя, что имеет значение, а что просто дерьмо, попавшее в вентилятор либо добросовестно выработанное темной субстанцией с пафосным, но ничего не означающим именем «интеллект». Что есть наши мысли, по сравнению с нашей кровью?..

…Нет, сначала он не резал глаз. Это был молочно-белый ровный свет, чуть потухающий в одной стороне и тепло мерцающий — в другой.

Повязку сняли, голова была вполне в своих геометрических размерах, что не могло не радовать. Лечение серого вещества и системы его кровоснабжения прошло вполне успешно. Но вот зрение пока не возвращалось.

Через пару дней будут различимы контуры людей — привидений, скользящих по вселенскому туману и никак не желающих принять четкие очертания. Затем эти очертания придут, но начнут игриво ломать изображение на угловатые сектора. «Отсутствие периферического зрения, — сумничает врачиха и добавит: — Да ладно! Молодой, здоровенный — пройдет».

Прошло — не обманула. И всего-то через пару (!) месяцев. А до этого момента переход через улицу оставался невыносимой и унизительно боязливой задачей.

Мерзкое чувство беспомощности — вот что такое потерянное зрение. Остались руки, ноги и все остальное, но все это уже не ваше. Потому что нельзя назвать своим то, что невозможно использовать. Мир становится чужим и темным. Уткнувшись в стену, вдруг понимаешь, что потерялся. Потерялся очень крупный и беспомощный ребенок, бывший когда-то кем-то с весом 100 кг. Непроницаемая темнота превращает человека в муравья, замершего на тротуаре. Сознание сжимается от судорожной животной боязни быть раздавленным скучающим пешеходом по имени Жизнь.

Как много значительных, весомых и таких важных проблем составляют наше существование, как любовно мы обсасываем каждую мелочь нашей жизнедеятельности, как лелеем наши обиды и без тени сомнения утверждаем сами себе, что судьба-скотина не вполне к нам справедлива и более чем некорректна.

Был первый по-настоящему темный период жизни — с жестким, реальным предательством близких и невообразимой грязью. Время, когда, бесцельно передвигаясь по улицам, он с каждым шагом сгибался под тяжестью навалившейся темноты. «Почему именно со мной? Все так глупо и бездарно… Похоже, сопьюсь и сдохну, голодный, под забором». Питер очень мрачный и взрослый город. Город, полный туманов, миазмов и депрессивных флюидов, сочащихся из неопрятных каналов.

Навстречу шел мужчина с суровым непроницаемым лицом, перед собой он катил коляску, в которой сидел молодой парень, инвалид с церебральным параличом. Подросток смотрел на мир большими влажными глазами.

Как от удара током, ноги, потеряв подвижность, вросли в землю, сердце сжалось в горошину. Глядя вслед удаляющейся паре, он отчетливо, невыносимо остро понял, что это и есть настоящее горе. Горе, по сравнению с которым собственная гибель лишь «успокоительное средство», способ бегства от ужаса. Как можно утопать в волнах собственного эгоизма, гадить на все и всех, обвинять, хныкать, благодарно жалеть себя, даже не имея представления о том, что такое настоящее горе? Имея подаренную Богом возможность вздохнуть полной грудью этот удивительный воздух, не заботясь о живой крови, текущей по венам, и видя то, что многие гораздо более достойные люди уже не увидят никогда?!

Человеческая жизнь более чем омерзительна, если она всего лишь любовно оберегаемая частная собственность, источник удовольствий.