Какая у вас улыбка!

8

Произошла крупная неприятность. Началась она неприятностью для всех, потом только для меня и Игрека, а кончилась для меня одного. В последнее время всегда так — по другим неприятности проезжаются, а на мне останавливаются. Таким невезучим я стал.

Началось с того, что цех получил важный заказ. Важный, хотя и простой: отобрать шестьсот конденсаторов с емкостью ровно в двести микрофарад. Номинальная емкость у всех двести, то есть на каждом конденсаторе стоит эта цифра «200». Но фактически она всегда чуть больше или меньше — двести десять, двести двадцать или сто девяносто, сто девяносто пять. А конденсаторы с емкостью ровно в двести встречаются очень редко, и мне одному эти шестьсот штук пришлось бы отбирать года полтора. Поэтому Игрек объявил: за проверку конденсаторов сядут все, весь цех. Ребята были недовольны, кричали: у нас высшие разряды, что за работу нам дают! Но Игрек сказал: ничего не поделаешь, заказ министерства, срочный, очень ответственный, оплачивать будут по особому тарифу Одни ребята потом говорили, что конденсаторы пойдут на сверхважные кибернетические машины, другие — что на аппаратуру для спутников. Одним словом, гадали. Толком никто ничего не знал.

Когда Игрек объявил, что, по его подсчетам, заказ удастся выполнить недели за три, я первый раз за все время подал голос. Сказал, что работу можно значительно ускорить. Незачем измерять емкость каждого конденсатора, как обычно. Ведь нас интересует только одно: двести в нем микрофарад или не двести. Поэтому я предложил: установить стрелку универсального моста ровно на двести микрофарад и подключать конденсаторы Если есть писк — значит, не двести А на сколько больше или меньше— для нас в данном случае неважно. Работа упростится и ускорится. Игрек сказал: «Поздравляю, Савинов Это первая конструктивная идея, вышедшая из твоей головы. Заказ выполним дня за три».

За три дня, конечно, не получилось, работали целую неделю — со склада принесли гору универсальных мостов, все сидели в наушниках, занимались моей работой. Наконец шестьсот конденсаторов отобрали, отослали их куда нужно, универсальные мосты отнесли обратно на склад, и все вернулись к своим делам. А еще через неделю вдруг прогремел гром среди ясного неба: один из шестисот конденсаторов оказался бракованным.

Игрек, сообщив нам об этом, сказал: «Один из вас оказался растяпой или вредителем. В любом

случае негодяем. Меня еще в жизни никто так не подводил».

Потом мы узнали: директору завода звонил сам министр и ругал его резкими словами. После чего директор вызвал Игрека и ругал его этими же словами. А Игрек уже нас.

Виноват был кто-то из нас. Конденсаторы еще в цехе упаковали в специальный ящик и навесили пломбу. Никто, кроме нас, к ним не прикасался.

Мы понимали, какими неприятностями грозит вся эта история цеху. Но никто ничем не мог помочь.

Тогда Игрек стал вызывать нас в свой кабинет по одному и допрашивать. Ему во что бы то ни стало нужно было найти виновного, иначе виновными оказывались все. Мы это понимали. И все думали, все говорили только об этом. Даже в обеденный перерыв, даже за бифштексом в столовой говорили о бракованном конденсаторе. От ребят я узнал: если найдут виновного, то накажут только его, если же нет — плохо придется всем. Поэтому Игрек и превратился в следователя.

Я спросил: «Как накажут?» Ребята засмеялись: «Выгонят с треском». Тогда я сказал: «Ну, это еще ничего». Я считал, что наказание будет более строгим: например, отдадут под суд, посадят в тюрьму, ведь эта ошибка обошлась государству очень дорого, но ребята поняли меня иначе. Один спросил: «Что, на себя примериваешь?», а другой: «Слушай, Савинов, может, это ты сделал, а?» За меня вступился Юра. «Бросьте, — сказал он. — Сережа умеет проверять конденсаторы лучше всех нас. Он в этом деле профессор». И разговор прекратился.

Но в этот же день меня вызвал Игрек. Он вызывал и допрашивал всех подряд, и тут как раз подошла моя очередь. «Ну, как живешь? — спросил он. — Как вообще дела-то?» Я ответил, что ничего. «Слушай, — сказал он тогда. — А ведь ты, по-моему, парень довольно неуклюжий, а? Помнишь, еще в самый первый день на трансформаторе у меня сидел, никак не мог слезть, даже штаны порвал? Было такое? Неуклюжий ведь, верно?» Я ответил, что нисколько не верно. Что тогда я не мог слезть от смущения, а вообще-то я довольно ловкий и даже боксом занимался, а боксер, как известно, не может быть неуклюжим. «Боксом? — переспросил Игрек. — И тебя по голове били, да?» Я ответил, что иногда попадало. «И может, у тебя какая-нибудь легкая травма осталась? спросил Игрек. — Рассеянность, забывчивость, а?»

«Зачем вы задаете эти вопросы? — сказал я. — Может, вы меня тоже подозреваете?» Игрек оживился. «Что значит «тоже»? — спросил он. — А кто еще? Кто-нибудь еще?» «Да нет, — ответил я. — Просто ребята в шутку за бифштексом сказали». «За каким бифштексом? — удивился Игрек. — Ты и говоришь как-то непонятно». «Мы сидели в столовой», — объяснил я. «А-а», — сказал Игрек. Помолчал и отпустил меня. Больше ни о чем не спрашивал.

На следующий день я проверял конденсаторы, и как раз перед самым обеденным перерывом мне неожиданно попался один с емкостью ровно в двести микрофарад. Я отложил его в сторону — просто так, из уважения к его идеальной емкости. А когда прозвенел звонок на перерыв, подошел к Юре и сказал весело: «Подумаешь, трагедия! Вот, пожалуйста, еще один номинальный конденсатор, случайно попался. Можешь отдать его Игреку. Пусть отошлет взамен бракованного и успокоится».

Я сказал это в шутку, просто был зол на Игрека за допрос. Я прекрасно понимал, что менять конденсатор уже поздно, что после драки кулаками не машут, но Юра отнесся к моим словам серьезно. Он сказал: «Поздно ты хватился» — и посмотрел на меня с подозрительностью. Это мне не понравилось, и я, взяв конденсатор обратно, пошел на свое место. Но Юра крикнул: «Ну-ка, постой! Иди-ка сюда!» Я вернулся. «А откуда у тебя номинальный конденсатор?» — спросил он строго.

Я рассмеялся ему в лицо. Эти ребята, в том числе и Юра, умеют делать чудеса, но в вопросах проверки конденсаторов они наивны, как дети. «Чудак! — сказал я ему. — Мне почти каждый день такие попадаются. Это вам они в диковинку, а я их навидался на своем веку знаешь сколько? Меня от них тошнит».

«А почему ты его с собой в руках носишь?» — спросил Юра. Я ответил: «Что же, мне его в ногах носить?» — и громко засмеялся, хотя шутка получилась довольно посредственной, но мне хотелось развеселить наш разговор. Мне не нравилась Юрина серьезность. Какая-то неприятная серьезность.

Но он не засмеялся вслед за мной. Продолжал смотреть на меня хмуро, без улыбки, подозрительно, и я спросил его: «Может, и ты начинаешь думать, что это я подсунул негодный конденсатор?» «Все может быть», — буркнул Юра и сделал вид, что углубился в свою работу, хотя уже шел обеденный перерыв. Я крикнул: «Ты не смеешь так говорить! Возьми свои слова обратно!» «Не мешай работать», — ответил Юра.

Тогда я немедленно отправился к Игреку. Я вошел к нему в кабинет и сказал: «Юра подозревает, что это я подсунул негодный конденсатор. Я знаю, что и вы тоже подозреваете. Конечно, мне наплевать на все ваши подозрения, но все-таки… Конечно, я понимаю., на меня думать легко, потому что я еще новичок и ничего не умею. Но совесть у меня чиста— я действительно ничего не умею, но проверять конденсаторы я умею лучше всех».

Игрек занимался каким-то делом, читал какие-то документы, но тут сразу отодвинул их подальше и внимательно посмотрел на меня. «Так, так, — проговорил он. — Значит, Юра тебя подозревает?». «Нет, — ответил я. — В буквальном смысле он не подозревает, он только высказал предположение». «Но ты же сначала сказал, что подозревает», — возразил Игрек. «Ну вот, — ответил я, — вы уже ловите меня на слове».

Больше мне не хотелось с ним разговаривать, и я пошел к двери. Но Игрек меня остановил. «Постой», — сказал он, и я вернулся. Некоторое время мы молчали. Игрек смотрел на меня и улыбался. Какой-го загадочной улыбкой, как знаменитая Джоконда на портрете Леонардо да Винчи. Потом сказал: «А в самом деле, как было бы хорошо, если бы это был ты». Я тут же возразил: «Но это не я, клянусь вам!» «Знаю, — сказал Игрек. — Ты парень честный и добросовестный, хотя к нашему делу и не очень способный. Но, понимаешь пи. с твоей стороны было бы очень благородно, если бы это оказался ты»

Он стал говорить, что я новичок, к тому же еще несовершеннолетний, и что поэтому с меня взятки гладки. «Тебе нравятся наши ребята?» — спросил он. «Еще бы, — ответил я. — Особенно когда Семенов за пятнадцать минут сделал приемник УКВ». «Это еще что, — сказал Игрек. — У них авторитет лучших на заводе специалистов. Если я скажу директору, что виноват ты, — тебе ничего не будет. А иначе пострадают все ребята. Весь их авторитет полетит к чертовой матери. Ты их один спасти можешь». «Вы думаете, раз у меня пока нет авторитета, то он и в дальнейшем мне не понадобится?» — спросил я.

И ушел. Сидел, проверял конденсаторы, стараясь ни о чем не думать, надеясь, что наш разговор с Игреком закончен, что продолжения у этого разговора не будет. Я пытался убедить себя, что Игрек затеял его как бы в шутку, просто желая подразнить меня. Но перед концом рабочего дня в динамиках вдруг прозвучало: «Савинов, зайдите ко мне». Игрек впервые вызывал меня по стереофонической установке. Его голос прозвучал сразу со всех сторон. Будто меня вызывают отовсюду. Будто я нарасхват.

Я вошел к нему. «Ну, как? — спросил он. — Подумал?» «О чем? — удивился я. — Разве я обещал вам подумать?» Игрек усмехнулся: «Ты что, думаешь только по обещанию? Не хочешь — скажи прямо». Он говорил так, будто до этого я вилял. «Я вам с самого начала прямо и сказал: не хочу», — ответил я. «Ладно, — сказал Игрек. — Считай, что этого разговора у нас не было. Забудь о нем. Завтра директор объявит выговор мне, а я — ребятам. Тем самым, которые тебе очень нравятся, как ты говоришь».

Получалось, что в выговоре ребятам буду виноват я. Мне и самому уже начинало так казаться. Поэтому я сказал: «Ладно, я подумаю».

Но Игрек обрадовался так, будто я уже дал согласие. «Молодец!» — произнес он и вышел из-за стола с поднятой рукой, наверное, хотел похлопать меня в знак одобрения по плечу. Но я остановил его: «Пока я ничего не обещаю. Я обещаю только подумать», — хотя прекрасно уже понимал, что отступать поздно, что, сказав: «подумаю», — я уже как бы и согласился. «Вот мой домашний телефон, — сказал Игрек. — Если вечером придешь к решению — позвони. Утром мне идти к директору, хорошо бы иметь ясность в этом вопросе».

Рабочий день вскоре кончился, но идти домой не хотелось. Я побродил по городу, зашел в знакомый парк и долго сидел на скамейке, думая о разных пустяках. Уже вечерело, когда ко мне вдруг подошла секретарша редактора газеты. Она проходила мимо. «Какая неожиданная встреча! — воскликнула она. — Ты у нас уже не работаешь?» «Давно уже», — ответил я.

Она была одета гораздо красивей, чем в приемной у редактора, к тому же от нее сильно пахло духами. «Ты кого-нибудь ждешь? — спросила она. — Какой ты грустный! К тебе не пришли на свидание?»

«Свидание — это что, — ответил я. — У меня неприятности покрупнее. Причем одна за другой». «Как мне это знакомо! — сказала она. — Просто ты попал в полосу неудач, я знаю. Но она скоро кончится, а за ней начнется полоса радостей. Так всегда бывает. Они чередуются. Ты потерпи».

Я сказал: «Слишком уж что-то толстая эта полоса. Наверное, я иду вдоль».

Она спросила: «Как это?»

Я ответил: «Как тропинка. Поперек — перешагнешь в полшага, а если идти вдоль, то — сто километров. Вот я, наверное, и иду по этой полосе неудач вдоль».

Она сказала: «Это ты красиво придумал. У тебя образное мышление. У нас в редакции у некоторых тоже есть образное мышление».

«У кого? — спросил я. — У Кирилла Васильевича?»

«Ты знаешь Кирилла Васильевича? — воскликнула она. — Правда, он удивительный человек. У него такое образное мышление, что он всем придумал клички. Меня он, например, зовет: «Стадо телят» — даже обидно повторять, правда?»

«Почему стадо? — спросил я. — Разве ты стадо? Ты одна»-.

«Вот и докажи ему, что я одна», — ответила она. И заторопилась.

«Куда? — спросил я. — У тебя свидание?». Она ударила меня по руке сумочкой, крикнула: «Не смей спрашивать такие вещи!» — и кокетливо засмеялась. «У тебя полоса удач?» — спросил я, и она кивнула.

«Слушай, — предложил я. — Идем в ресторан. Я на днях получил зарплату, и мы сможем веселиться до утра».

«Но сегодня же я не могу», — сказала она озабоченно. «Сегодня и я не могу, — ответил я. — Я приглашаю тебя, например, на завтра». «Ага! — закричала она. — Значит, и ты кого-то ждешь!» — и снова ударила меня сумочкой по руке.

Мы договорились встретиться завтра, в шесть часов вечера, на этой же скамейке. Вот такое у меня неожиданно возникло знакомство.

Когда она уходила, я спросил, как ее зовут. «Майя». — ответила она. «Ну и везет же мне, — сказал я. — Полоса неудач и полоса Май». «Ах, так у тебя уже есть одна знакомая Майя!» — закричала она и в третий раз ударила меня сумочкой.

Когда я подошел к дому, то увидел во дворе мальчишек — целую толпу. Было уже темно, но я сразу догадался, что здесь Стасик, потому что в воздухе опять пахло водкой. Мальчишки радостно визжали и топали ногами — в центре толпы стоял Стасик и швырял в небо огромные гири. Они подлетали так высоко, что исчезали в черном небе, а потом снова появлялись, и Стасик их ловил, а мальчишки ревели от восторга.

Это было довольно опасное зрелище, гири вполне могли упасть на головы мальчишек, которые сбежались на это представление не только с нашего двора, но и с соседнего. Но Стасик не давал гирям упасть, он вылавливал их из темноты и снова швырял в небо.

Я выбрал момент, когда гири были в руках у Стасика, подошел и сказал: «Брось. Убьешь ведь кого-нибудь». Но он расхохотался и свирепо посмотрел на меня из темноты. «Ну, что! — закричал он. — Кто говорил, что Стасика уже можно списывать? Рано, сволочи, рано!» — и попытался еще раз бросить гири, но я крепко схватил его за руки, почти повис на них. Он сказал удивленно: «Ты собираешься со мной драться? Хочешь, я разорву тебя на две половины?»

Он действительно мог бы разорвать меня, это не составило бы для него труда — мускулов и злобы в нем было достаточно. Он тяжело дышал, но даже в тяжести его дыхания было больше силы, чем усталости, — воздух из его раскрытого рта бил в мое лицо с такой упругой силой, что в нем совсем не чувствовался запах водки, он был как свежий природный ветер.

«Ты думаешь, почему я выпил? — спросил вдруг Стасик шепотом. — Я завязываю, понял? Больше пить не стану. С завтрашнего дня начинаю тренироваться, ты веришь мне?» «Нет, — ответил я. — Не верю. Сколько тебе можно верить? Ты каждый день завязываешь».

И пошел домой. «А ты поверь! — кричал мне вслед Стасик. — Поверь, а то убью!» Я оглянулся: он стоял огромный и белый в темноте, а в руках держал две черные гири. И в воздухе опять пахло водкой.

Я вошел в дом и позвонил Игреку. Он ответил сухо и официально: «Слушаю». «Я согласен», — сказал я. «Это ты, Савинов? — произнес Игрек уже другим голосом. — Ну что ж, выручил ты нас. Молодец».

Я не ответил, ждал, когда он положит трубку. «-Спасибо, — сказал Игрек, помолчав. — Ты делаешь доброе дело». Я снова стал ждать, чтоб он положил трубку. Он сказал: «Поверь, я хорошо понимаю,

чего тебе стоит такое решение. Я ценю это», — и трубку пришлось положить первому мне.

Было уже поздно. Папа еще не вернулся со спектакля, мама читала в гостиной, бабушка, была на кухне. Я пошел в ванную и проявил пленку с осенними фотоэтюдами.

Потом повесил ее в своей комнате и стал смотреть, как она сохнет. Это интересный процесс, я люблю за ним наблюдать. Сначала пленка висит мокрая, и с нее капает. Потом уже не капает, хотя она по-прежнему мокрая. Затем высыхают края, и пленка начинает изгибаться, коробиться, вид у нее со стороны отвратительный, кажется, что она безнадежно испорчена. Наконец она высыхает вся — висит гладкая, ровная и матово светится. На нее приятно смотреть.

Я долго рассматривал на свет свои осенние этюды — некоторые получились довольно удачными, — представлял, какими они будут на бумаге, прикидывал, как скадрировать каждый снимок, на каком номере бумаги их печатать и в каких проявителях лучше проявлять. Это были самые приятные минуты сегодняшнего довольно неприятного дня, и мне очень хотелось продлить их — запереться в ванной и печатать фотографии до утра. Но я знал, какой ужасный день ожидает меня завтра. Перед ним нужно было хорошо выспаться.

Накануне я купил книгу «Особенности светопередачи широкоугольных объективов» и немного почитал ее в постели, а потом быстро заснул, и мне приснился сон, будто я лежу совершенно голый на пляже и прячу под собой какой-то очень важный секретный предмет, а надо мной стоит мужчина и весело тараторит о разных пустяках, а я фальшиво хихикаю в ответ и ерзаю спиной от жуткого страха: вдруг он догадается, что я что-то прячу.

Я не люблю таких снов, в которых нет никаких событий, никакого действия, а одно только нервное напряжение, но этот сон длился очень долго, и я никак не мог его закончить. Потом наконец проснулся и подумал: а как я мог положить в годные конденсаторы бракованный?

Спросонья моя голова работала необыкновенно четко. Я вдруг понял, что вся затея Игрека рушится, и обрадовался. Ведь если я подсунул негодный конденсатор по рассеянности или по халатности — одним словом, нечаянно, то, значит, я сам не должен был этого заметить? Значит, я не должен знать о своей вине! А если знаю, то выходит, что я подсунул негодный конденсатор нарочно. Специально! Умышленно! Но ведь этого не может быть! Я же не вредитель, в это никто не поверит!

Значит, так: я проверил конденсатор, и у него емкость не соответствовала номинальной. И тем не менее я взял и положил его в коробку, где лежат годные конденсаторы. И не по рассеянности положил, раз помню, а сознательно, причем хорошо зная, что это не обыкновенная работа, а задание государственной важности…

Кто в это поверит?

Я вышел в прихожую и позвонил Игреку, не включая света, на ощупь набирая номер. Я не знал, который час, но чувствовал, что уже глубокая ночь.

Я думал, придется долго слушать гудки, пока Игрек проснется и подойдет к телефону.

Но он снял трубку мгновенно. Как будто всю ночь держал руку над телефоном в ожидании моего звонка. «Это я, — сказал я. — Ничего у нас не выйдет. Ведь получится, что я нарочно…»

«Я собирался позвонить тебе утром, — перебил меня Игрек. — На заводе у нас вряд ли найдется время для отдельного разговора. Все очень просто. Слушай внимательно и запоминай. Помнишь, как было? Большой ящик и маленькая коробочка. В ящик вы бросали обычные конденсаторы, в коробочку складывали номинальные. Представь себе такой случай: ты нечаянно бросаешь номинальный конденсатор в ящик. И тут же спохватываешься — вынимаешь его из ящика и кладешь в коробочку. И проверяешь конденсаторы дальше. Так могло быть?»

«Вполне, — ответил я. — Обычных конденсаторов гораздо больше, так что привыкаешь бросать в ящик один за другим, все в ящик да в ящик. Даже рефлекс вырабатывается — в ящик, а не в коробочку».

«Вот именно, — сказал Игрек. — Может, у тебя так и было? Слишком хорошо ты объясняешь».

«Да, было, — ответил я. — Один раз. Но я же вынул из ящика и положил в коробочку. Вы что, снова меня подозреваете?»

«Мне уже нет смысла подозревать, — сказал Игрек. — Слушай внимательно дальше. Итак, ты проверяешь другие конденсаторы, но вдруг у тебя возникает сомнение: тот ли конденсатор ты вынул из ящика? Внешне ведь они одинаковы, и ты вполне мог бросить один, а вынуть другой. Могло так быть?»

«Нет, — сказал я. — Так не было. Я вынул тот же».

«Охотно тебе верю, — сказал Игрек. — Но быть так могло. И сомнение у тебя могло возникнуть. Не возникало?»

«Я сейчас повешу трубку, — ответил я. — Вы не смеете меня подозревать».

«Слушай внимательно, — продолжал Игрек. — Я тебя ни в чем не подозреваю. Я только создаю легенду… Итак, у тебя возникло сомнение, и ты решил перепроверить все конденсаторы в коробочке. Убедиться, номинальная ли у всех емкость, не попал ли туда негодный. Но тут зазвенел звонок на обеденный перерыв. Ты все равно хотел перепроверить — ведь это недолгая работа, в коробочке не больше десятка конденсаторов, но к тебе подошел Юра и потащил в столовую. Если не ошибаюсь, он всегда подходит к тебе в начале обеденного перерыва?»

«Да, — ответил я. — Только сегодня не подходил. Из-за подозрений уже».

«Так вот, — перебил Игрек, — к тебе подошел Юра, и ты подумал: ладно, проверю после обеда. А когда вернулся из столовой, коробочки уже не было, ее унесли. Тем более, что с обеда ты опоздал…»

«Как это опоздал!» — спросил я и вдруг увидел бабушку. Она незаметно вышла из своей комнаты и теперь стояла посреди коридора в белой ночной рубашке, похожая на привидение. «В такой поздний час! — воскликнула она трагическим шепотом. — Сережа! С кем ты разговариваешь?»

Я махнул рукой, чтоб она умолкла. «Как обычно, — говорил Игрек. — Остаток перерыва ты проводишь в коридоре, так? И играешь с Юрой в ноус. Правильно?»

«Да, — ответил я. — В ноус».

«Боже мой! — сказала бабушка. — Что такое вноус?»

«И иногда прихватываете лишних минут пять, — продолжал Игрек. — А то и десять».

«Нет, — возразил я. — Пять — это еще куда ни шло. Это максимум».

Бабушка стояла возле меня, качая головой и шумно вздыхая. Она мешала мне. Я хотел попросить ее уйти, но мог услышать Игрек.

«Допустим, — говорил он. — Допустим даже, что ты вообще не опоздал, это ничего не меняет. Мастер унес номинальные конденсаторы в сейф и запер их там. Он делал это всегда дважды — в обеденный перерыв и в конце рабочего дня. И когда ты пришел с обеда, коробочка была уже пуста Тогда ты решил перепроверить все конденсаторы из ящика: если среди них нет номинального, значит, все в порядке. Понятно?».

«Да», — ответил я. Игрек продолжал: «Но ты его нашел. Ты перепроверил всего пять или шесть конденсаторов и натолкнулся на него — с емкостью ровно в двести микрофарад… Ты хорошо запоминаешь?»

Настроение у меня испортилось. Я уже надеялся, что у нас с Игреком ничего не получится и мне не придется брать вину на себя, но теперь видел, что Игрек придумал все довольно ловко. Кроме того, у меня теперь не выходила из головы такая мысль: ведь у меня было несколько таких случаев, когда я бросал номинальный конденсатор в ящик, а потом вынимал и клал в коробочку. Но ни разу я не подумал, что мог перепутать. А ведь мог… «Ты меня слышишь?» — спросил Игрек. — «Да, да, — ответил я. — С емкостью ровно в двести микрофарад».

«Боже мой! — вдруг громко сказала бабушка. — Что такое двести микрофарад?»

Она произнесла это так громко, что ее голос донесся до Игрека. Он спросил: «Ты что, не один?» «Один», — ответил я, и бабушка снова охнула и повторила: «Один!».

Мы разговаривали еще долго. Игрек продолжал рассказывать мне сказку о том, как я подсунул негодный конденсатор. Как я ужаснулся своему проступку, но решил молчать. Потому что мне стыдно было поднимать шум. К тому же я, как очень темный в радиотехнике человек, подумал, что если один конденсатор будет чуть отличаться от остальных, то ничего страшного не произойдет. И это никого не должно было удивить, так как всем известно, что в радиотехнике я ничего не смыслю, и мне простят, а Игрек для виду объявит мне выговор, а в министерство полетит телеграмма, что виновен вчерашний школьник, ученик, и из министерства прикажут усилить воспитательную работу и техническую учебу среди молодежи, и на этом дело кончится. «Что тебе выговор? — сказал Игрек. — Что такое вообще выговор для человека, которому еще нет восемнадцати? Ему самим богом положено допускать промахи в работе. Ясно?»

«Ясно, — ответил я. — Спокойной ночи», — и положил трубку.

Бабушка всплеснула руками. «Сереженька, — воскликнула она, — я просто потрясена! Ты даже ночью ведешь производственные разговоры! Даже ночью в тебе нуждаются! Это замечательно, но, ради бога, объясни: что такое вноус? И микрофарад? Но, конечно, если это не государственная тайна…»

Я лег и быстро заснул. Но мне приснился новый сон, а потом еще один и еще. Они снились мне всю ночь — короткие и длинные, интересные и скучные, страшные и нестрашные. Я проснулся утром с таким чувством, будто вышел из кинотеатра.