Какая удача

Воскресенье

Я просыпаюсь от солнечного света, яркого, полуденного. Почему я до сих пор здесь лежу? Я слышу трансляцию футбольного матча по телевизору в соседней комнате. Это NFL? Уже обеденное время? Сколько я спал. Я растерян. Почему никто меня не разбудил?

Я перекатываюсь от стены и начинаю моргать. Я поднимаю взгляд и вижу собаку. Это доберман пинчер, одна из пород с такими худыми, точеными, угловатыми мордами, которые похожи на пулю, направленную на тебя. У него пена у рта. Он смотрит на меня несколько секунд, сначала с любопытством, потом с угрозой. Глаза у него – яд и кровь.

Он бросается к моей глотке. Меня откидывает к стене, и я ударяюсь головой, на этот раз просыпаясь по-настоящему. Я просыпаюсь в поту и моче, хватая ртом воздух.

Все еще полдень. Все еще включен NFL. Марджани моет меня в ванной.

– Я сегодня первым делом зашла к тебе, но ты еще спал, – говорит она, бросая охапку мокрой одежды в мусорный пакет. Девяносто процентов ее ежедневных задач требуют, чтобы она непринужденно делала вещи, от которых большинство людей затошнило бы. – И ты очень крепко спал. Я даже сначала забеспокоилась! Но ты отдыхал, что тебе и надо было. Тебе нужно было отоспаться. Поэтому я оставила тебя отсыпаться.

Свет сегодня сияет слишком сильно. Должно быть, снаружи куча людей с похмельем. Если бы вы видели, как выглядит университетский кампус после того, как сто тысяч пьяных людей приехали в город и пятнадцать часов разваливали его, а потом осознали бы, сколько труда нужно, чтобы это убрать, вы из чувства вины никогда бы больше не ходили на футбольные матчи. Марджани уже покрыта сажей, грязью, пивом и бог знает, чем еще. От нее пахнет, будто она спала в мусорном баке возле Waffle House, но она только что все утро убирала последствия пикников. Я морщу нос от отвращения, когда она засовывает губку так глубоко мне в правое ухо, что я слышу ее левым. Трэвис называет это выражение моего лица «попыткой стать анусом». Оно все сжимается и морщится.

Она вытирает меня, одевает в брюки и рубашку, а затем пристегивает обратно к креслу.

– Теперь получишь завтрак на обед, – говорит она. – В любом случае, это просто яйца.

Уже обед. Я не уверен, что когда-либо спал так крепко и долго.

Прежде чем Марджани вывозит меня на нашу воскресную прогулку, я снова открываю почту.

Может, это Джонатан переборщил с шуткой? Андерсон сказал, что он отчаянно хочет быть причастным ко всему, а выучить китайский – это признак отчаяния. Я даже не знал, что на клавиатурах можно печатать на китайском. У него, наверное, Mac.

Я вставляю письмо в Google Переводчик, что, конечно же, мог сделать и он, только наоборот.

И получается это:

Я глазею на компьютер и не имею ни малейшего представления, что сказать. Что это такое?

Я тут же пересылаю письмо Андерсону. Я не знаю, настоящее ли оно – черт, но ведь кажется же настоящим! Верно? Вам оно кажется вполне реальным, не так ли? – но он единственный человек, который говорил с Джонатаном, и он полицейский, и, святые угодники, как же меня напугало это письмо.

Я печатаю:

Я еще какое-то время смотрю на письмо. Перевод неточный, но что-то очевидно не так. Если Джонатан настолько псих, что он выдумывает послания от Ай-Чин и переводит их на китайский в Google Переводчике только ради меня, был бы его английский НАСТОЛЬКО плохим? Это совсем не кажется правильным, но, опять же, не кажется правильным, что он звонил бы в полицию и признавался в преступлениях, которых не совершал. По тону не похоже на Джонатана, но, опять же, у кого есть тон, похожий на Google Переводчик?

Что, если она правда там?

Я покажу письмо Марджани, но не сейчас. Сначала мы сходим на нашу стандартную воскресную прогулку, я хочу, чтобы она чуть дольше пожила в мире, где она не так сильно озадачена происходящим. Трэвис поступал похоже в университете, он не проверял свой банковский счет и не смотрел на чеки из банкоматов, чтобы у него была возможность отрицать перед самим собой, насколько он на самом деле на мели.

По воскресеньям она всегда везет меня немного быстрее. У нее столько работы, что, хоть даже это и лучшая часть ее дня – помыть мой член и яйца, одеть в чистое белье и любые вещи, которые она может найти, запихнуть яйца, три четверти которых все равно просто вывалятся, мне в рот, провезти мою вялую задницу по кампусу, засунуть меня обратно в кресло, не получить благодарности, не считая моих грубых шуток о том, как от нее пахнет, конечно, это лучшая часть ее дня – ей нужно спешить. Я не против спешки.

Это прохладный день, твердая 6 или 7 по ПИЗометру, и ветер кажется чистым и свежим.

– Значит, ты ходил на матч с Трэвисом? – говорит она странным тоном. – Он был с той девушкой? Она начала часто сюда захаживать, как по мне. – я ничего не говорю, потому что у меня очень серьезная болезнь, атрофирующая мои мышцы настолько, что они слишком слабые, чтобы производить различимые, отчетливые слова, о чем Марджани никогда не забывает, а значит, этот разговор больше для нее, чем для меня.

– Я думаю, ему нужна такая милая девушка, – говорит она. – Трэвис хороший мальчик, но он уже взрослый. Он уже не мальчик. Его стиль жизни – это слишком, со всеми вечеринками, музыкальными концертами и марихуаной. Ему нужна хорошая девушка. Ему нужно повзрослеть. Ему нужен дом, свой дом, для семьи. Он уже не мальчик.

Марджани часто высказывает подобные непрошенные мысли о жизни Трэвиса, но обычно они намного больше похожи на выговор, и, что важнее, они обычно звучат, когда Трэвис стоит рядом с ней.

– Он так долго был тебе хорошим другом, – говорит она, когда мы заворачиваем обратно на Агрикалчер-стрит в сторону моего дома. – Он был с тобой с детства, всегда приглядывал за тобой. И он был с тобой здесь. Он отвозит тебя, куда нужно, катает в кузове того ужасного грузовика, приходит к тебе почти каждый день. Каким хорошим другом он был.

Я начинаю понимать, что все же этот разговор не для Трэвиса, а для меня.

Марджани наклоняется ко мне, когда мы приближаемся к крыльцу.

– Дэниел, я надеюсь, что эта девушка хорошо на него повлияет, – говорит она, глядя мне в глаза. Разве она не спешит? – Но если не эта, то будет другая. Однажды появится девушка и никуда не уйдет. Они создадут свою семью. У него должна быть своя жизнь. Он всегда будет готов тебе помочь. Но не всегда сможет быть, – она поднимает руку, покрутив запястьем: – этим. Ты это понимаешь?

Я понимаю. Почему ты думаешь, что я не понимаю этого? И почему эта тема всплыла сейчас?

– Это случится раньше, чем ты думаешь. Так всегда бывает. Тебе нужно готовиться к этому.

Ну, если повезет, я преставлюсь достаточно быстро, чтобы он мог завести семью, которую ты так ему желаешь.

– Это не смешно.

Бедная Марджани. Только измотанная Марджани подняла бы эту тему. Только измотанная Марджани сказала бы что-то настолько правдивое и окончательное.

Я немного ворчу, и Марджани замечает скатившуюся из моего левого глаза слезу: на улице было ветрено. Она вытирает ее и ввозит меня в мою комнату. Я показываю на компьютер.

– Ладно, – говорит она. – Но ты знаешь, что у меня мало времени.

Она выходит в соседнюю комнату, чтобы взять очки из своей сумки. Она надевает их на нос и щурится, приближая лицо к экрану. Я вижу, как ее губы беззвучно шевелятся, пока она читает. Потом я показываю ей перевод. И она бледнеет.

– О, Дэниел, – говорит она. – Это очень плохо.

– Нам нужно позвонить Трэвису, – повторяет она вслух. – Нам нужно прямо сейчас ему позвонить.

– Да, да, вам нужно проверить почту, – говорит Марджани. – Сейчас же.

Оставив Трэвису сообщение, чтобы он пришел сию же секунду, Марджани позвонила Андерсону, и теперь она поставила его на громкую связь.

– Мэм, я за рулем, я сейчас не могу проверить телефон, – немного раздраженно говорит он. Ужасно, народ из дома этого инвалида никак не перестанет его беспокоить.

– Вам нужно съехать на обочину, это важно.

– Разве вы не можете мне сказать, что в письме?

– Дэниел отправил вам письмо, которое недавно получил от Джонатана.

– Он все еще общается с Джонатаном. Я думал, я сказал ему, что Джонатан трепло. – я слышу, как кто-то другой, наверное, напарник, посмеивается на заднем плане.

– Да, но Джонатан отправил ему несколько очень безумных писем.

– Он безумный человек, мэм.

– Да, но одно было на китайском.

– Что, еще раз?

– Джонатан отправил письмо на китайском, мы перевели его и похоже, что оно от Ай-Чин.

– Чего?

– Он говорит, подождите, извините, она говорит, что он ее держит и ей нужна помощь.

– Он это сказал?

– Нет, она это сказала. – у Марджани начинает заканчиваться терпение. – Вы можете просто посмотреть на письмо?

Андерсон тяжело вздыхает:

– Подождите секунду, я на дороге. – я слышу, как он говорит своему напарнику: «Открой мою почту». До нас доносится много шуршания, возни, бормотание напарника: «Что мне искать?» Андерсон говорит, что письмо от меня, а напарник шутит, что там нет ничего, кроме рекламы Виагры. Марджани может в любую секунду швырнуть телефон о стену.

«О, вижу», говорит он Андерсону и начинает читать последнее письмо вслух. Он останавливается, добравшись до китайского. Я слышу, как они тихо переговариваются, но не могу разобрать слов. Снова возня, а потом Андерсон возвращается на линию.

– Так, мы все получили, – говорит он. – Это… очень странно. Даже для него. – он замолкает на несколько секунд. – Ладно. Нам сегодня нужно еще заехать в несколько мест, но мы попытаемся заглянуть к нему домой перед концом смены. Сам факт, что он так сильно вам надоедает, значит, что нам нужно с ним поболтать.

Марджани нервно поднимает большой палец вверх.

– Ему продолжать с ним переписываться? – спрашивает она.

Андерсон снова советуется со своим напарником. Надеюсь, его напарник старше и мудрее его. Может, это Ленни из «Закона и порядка». Или Коломбо. Или просто особо любознательная собака. Может, это Хуч?

– Похоже, что ему не терпится получить ответ, – наконец-то отвечает он. – Ответьте ему, пусть думает, что все нормально. Поддерживайте разговор.

Погодите, я думал, что все правда нормально?

– Можете заехать и сюда? – говорит Марджани. – Мы здесь немного потрясены. – Марджани действительно кажется потрясенной. И из-за этого я беспокоюсь, что я потрясен недостаточно. Должен ли я быть более потрясенным?

– Я не уверен, что у нас будет на это время, но пусть Дэниел даст нам знать, если Джонатан начнет угрожать или что-то еще, – говорит он. – Мы попытаемся сегодня его проверить, ладно?

Марджани благодарит его и заставляет пообещать, что он ответит, если она позвонит снова. Он соглашается усталым голосом.

Марджани заканчивает звонок и берет полотенце, чтобы вытереть мне лицо. Затем она вытирает свое и садится за кухонный стол.

Но я не так уж уверен.

– Послушай, – говорит Марджани, и я улавливаю, как она поглядывает на свою куртку, висящую у двери. Она может волноваться сколько угодно, но у нее все же есть часы и часы работы. Она не может болтаться здесь, и знает это. И я это знаю. – Я попытаюсь зайти позже, когда у меня будет перерыв после пресс-конференции. Но я не уверена: они часто затягиваются.

Еще одна из работ Марджани – это подносить напитки и закуски репортерам, собирающимся на еженедельные пресс-конференции Кирби Смарта, проходящие на следующий день после матчей. Это очередная дерьмовая работа, но она делает ее, чтобы увидеть Кирби.

– И, – говорит она, вытаскивая телефон из кармана куртки, – Трэвис все равно придет до вечера. – она звонит ему, попадает на автоответчик, который он никогда не проверяет, и, глубоко вдохнув, вываливает ему:

– Трэвис. Это Марджани. Ты нужен Дэниелу. Тебе нужно прийти как можно скорее. Мне нужно уйти, но он будет ждать. Это чрезвычайная ситуация. – она прерывается. – Ну, не чрезвычайная. Я не хотела тебя пугать. Пока что это не чрезвычайная ситуация. Но может такой стать. Просто прийди сюда. Возьми свою девушку, если нужно. Она мне нравится. Ну, я ее особо не знаю. Но она кажется хорошей. Но ты мне нужен здесь и сейчас. Не чрезвычайная ситуация. Но, пожалуйста, прийди сюда. – она снова замолкает, смотрит на меня.

За последнюю неделю Марджани сказала больше слов, чем за все годы, что я ее знаю. Мир сходит с ума. Нервы не выдерживают. Она потрясена. Напуганная, взволнованная и нервно болтающая Марджани меня пугает.

Она наклоняется, приподнимает мой подбородок и обхватывает мою голову руками. Смотря прямо мне в глаза, она стискивает зубы и процеживает:

– Будь. Осторожен. Дэниел.

Со мной все будет в порядке.

Затем она подкатывает меня к компьютеру, потому что мы оба знаем, что мне нужно ему ответить.

– Я попробую заглянуть сегодня вечером, – говорит она, но я уже глазею на экран.

Я не детектив, поэтому я не знаю, что и думать. У Джонатана очевидно есть такой же доступ к Google Переводчику, что и у меня. Но в чем смысл отправлять мне такое послание на китайском? Может, он подумал, что если я ему не ответил, то не поверил ему? Почему он решил, что ему нужно убеждать меня в правдивости этого? У него нет причин считать, что я ему не верю. Он не знает, что я говорил с Андерсоном и узнал, что ему нравится придумывать истории о себе. Насколько мне известно, в его глазах, все, что он сказал мне, правдиво.

Есть еще момент с одиночеством, жаждой внимания и потребностью в друге. Это кажется чем-то другим.

Будто, может, она у него. И была все это время.

И, может быть, наша переписка подвергла ее еще большей опасности. Андерсон сказал, что я могу оставаться с ним на связи. Поэтому я могу просто прямо спросить. Никто этого не предвидит. Но если окажется, что Ай-Чин там, он увидит письмо, отправленное с его почты, не так ли? Может, что-то среднее: не обращать внимания на письмо на китайском, но выложить немного карт на стол.

Я нажимаю «Отправить» и вскоре обнаруживаю щелкающие перед лицом пальцы и безошибочно узнаваемый запах марихуаны.

– Эм… чем ты занимался, чувак? Ты все еще разговариваешь с этим полудурком?

– Вот что бывает, когда я оставляю тебя одного на день, видишь, – говорит Трэвис, засовывая сразу несколько куриных наггетсов из Zaxby’s себе в рот. Можно с легкостью определить, что сегодня воскресенье, потому что никто в здравом уме не выбрал бы Zaxby’s вместо Chick-fil-A, разве что это воскресенье и у них не было выбора.

Трэвис делает мне бананово-морковный смузи, смесь, которую он придумал несколько лет назад, чтобы проверить, сможет ли вызвать у меня отвращение, но в итоге это стало его фирменным блюдом, и засовывает соломинку мне в рот, параллельно листая мою переписку с Джонатаном. Он несколько секунд читает, качает головой, читает еще несколько, раз или два шепчет «Какого хера», читает дальше. Он заканчивает, присвистывает, отставляет чашку со смузи и смотрит мне в глаза.

– Я не знаю, чокнутый он или нет, – говорит он, – Но он однозначно мудло.

Трэвис делает что-то, чего я еще за ним не замечал: он краснеет. Он встает, относит чашку в раковину, споласкивает ее, делает мне еще один смузи, какое-то время переминается на месте, цокает языком, выключает блендер, выливает все в стакан, засовывает трубочку мне в рот, направляется в ванную, сидит там слегка долговато, медленно и тщательно моет руки, а затем выходит и садится передо мной.

Он снова замирает, а затем его лицо озаряет улыбка шириной с Техас.

– Чувак, я был с Дженнифер, типа, все это время! – его голос постепенно нарастает, словно озвучивание этого делает все реальным, будто от того, что он сообщил это кому-то еще, он убедился, что ему не показалось. – Мы просто пошли к ней после игры, и, ну… я наконец-то ушел от нее около часа назад. Мы даже не проверяли телефоны! У меня никогда не получалось сделать так, чтобы девушки не проверяли телефон!

Я гневно смотрю на него. У него было много сообщений от меня, когда он наконец-то удосужился проверить свой телефон.

– Ой, да, эм, извини за это, – говорит он. – Наверное, мне стоило повнимательнее следить после всего пятничного дерьма.

Я допиваю второй смузи. Качаю головой, когда Трэвис спрашивает, хочу ли я еще один, хоть я и хочу. Если я выпью третий, то постоянно буду просыпаться пописать. И мне все еще кажется, что мне нужно больше сна. Я не осознавал, как отчаянно я нуждался во сне, пока не проснулся, проспав слишком долго. Полагаю, так это и работает.

Трэвис вытирает мне подбородок, отвозит меня в туалет, а затем переодевает меня в пижаму. Он даже стирает остатки черного карандаша для глаз, который все еще на мне после вчерашнего костюма, это неловко. Потом он относит меня в кровать.

Тревис цокает языком и скептически смотрит на меня.

– Думаю, мне лучше переночевать здесь, – говорит он.

Я качаю головой так сильно, насколько могу.

Трэвис хмурится, опускает глаза, снова цокает языком, встает и похлопывает меня по голове.

– Держи меня в курсе, да, – говорит он. – Перешли мне все эти письма. И позвони сразу же, если случится что-то странное. Я вернусь завтра утром. – он наклоняется и серьезно глядит на меня.

Он вытирает мой вспотевший лоб, подкатывает к компьютеру и неуверенно оглядывает, пятясь из комнаты. Я слышу, как он проходит по крыльцу и открывает дверцу машины, и еще до того, как заводится двигатель, я засыпаю в кресле под дразнящее мерцание компьютера, моего друга до самого конца.

Передо мной женщина, она смотрит на меня, грустно, почти разочарованно, словно хочет, чтобы я догнал ее и не понимает, почему мне не удается. Она немного похожа на Ким, но старше. Не старая, не как бабушка, даже не как Марджани, но старше, как будто она постарела в два раза быстрее меня за последние десять лет: она выглядит, словно она прожила намного дольше и ничего бы не хотела поменять, но все равно очень устала. Она зовет. Она машет мне. Иди сюда.

В моих снах я всегда могу бегать, и прежде, чем вы подумаете «Как чудесно», словно это какое-то исполнение желания, освобождение от моих земных ограничений, знайте, что ходить не так уж захватывающе, и это на самом деле сложно. Ходить сложно! Это портит ваши колени, сутулит спину и искривляет ступни. Все силы гравитации, существовавшие на планете целую вечность, делают все, чтобы прижать вас к земле, и это вы, ходок, должны прилагать все усилия, чтобы перебороть столетия природного порядка. Мир не хочет, чтобы вы ходили. Он хочет вас раздавить. Он хочет сделать вас похожими на меня.

Нет. К черту ходьбу. Лучше бы я мог летать во сне. Я хочу быть свободным от всего этого, чтобы мои конечности расплывались во всех направлениях, с легкостью поднимались без ограничений, гравитации, силы. Свою неспособность летать во сне я считаю личной нехваткой воображения. Я должен бы плыть к Ким. Я должен бы нестись по воздуху с развевающимися волосами, стучащими зубами, хлещущим между пальцами ног ветром, в сверхзвуковом порыве…

ВЖЖЖЖУХ!

…пока не окажусь рядом с ней, пока она не увидит меня настоящего, каким я был тогда, а не каким стал. Кто она сейчас, это сорокапятилетняя женщина, которая столько всего повидала с тех пор, как мы были подростками и почти смогли убедить себя, что мы одинаковые, что это могло быть реальностью, что мы могли соединиться в тот краткий момент у маленького пруда в маленьком лагере в маленьком городе? Считает ли она меня уродцем? Считала ли тогда? Имеет ли это значение? Сейчас она здесь и хочет, чтобы я пришел к ней, а я не могу. Я просто бреду вперед, пока земля притягивает меня, с каждым шагом все крепче хватает за ноги. Почему я не могу летать? Почему не могу полететь к ней? Почему я не могу сейчас, в моем сне, получить одну эту треклятую вещь?

Она смотрит на меня и хмурится. Я прыгаю, чтобы полететь к ней, но меня дергает вниз еще сильнее. Я, как всегда, никуда не иду. И, как всегда, она исчезает.

Я пытаюсь крикнуть ей, а затем слышится громкий писк, еще один, и еще более громкий сигнал, и наконец рев. И вот я проснулся.

На экране мигает сообщение.

Несколько.

Похоже, я снова заснул в кресле. Я все еще дезориентирован во времени. На улице темно. Вроде бы. Закат? Или, может, просто свет выключен.

Это третий раз на этой неделе, когда я заснул в кресле, а для меня это очень опасно. Сон в сидячем положении требует больше усилий от легких и повышает вероятность формирования комка у меня в горле, который может там застрять, и тогда я захлебнусь кровью. Это нарушение, за которое даже Трэвис на меня кричит. Это очень плохая идея, как ни посмотри.

Но последние дни были очень насыщенными.

Приглашения в Google Hangout на самом деле приходили весь последний час. По всей видимости, Джонатан недоволен тем, что я игнорировал их и его. В моем ящике пять писем, каждое по одному абзацу.

Я со средней регулярностью пользуюсь Google Hangouts. Мой начальник из Spectrum Air переписывается со мной там, проверяя, как я справляюсь, сообщая об особенно вопиющих задержках, иногда отправляя мне странные мемы. Я отвечаю ему, только когда это необходимо, или когда мне нужно одобрение, чтобы заблокировать кого-то на официальной странице: я не уполномочен совершать маневры такого высокого уроня. Там также есть фанатская группа Квентина Тарантино, где я раньше общался. Мы с Трэвисом общались в Gchat, пока его не закрыли несколько лет назад, иногда я забываю, что он больше им не пользуется, и отправляю ему смешную ссылку или историю – обычно он отвечает, типа, через год, говоря: «черт я забыл что это все еще здесь извини хахахахахахах чувак».

Хоть там есть аудио- и видеозвонки, я пользуюсь только чатом, по очевидным причинам.

А теперь Джонатан хочет початиться.

Я проверяю телефон. Два сообщения от Марджани, узнающей, как дела, пришел ли Трэвис, и одно от моей мамы, где она говорит, что посмотрела игру на Ямайке и «ВПЕРЕД ДОУГС ЛЮБЛЮ ТЕБЯ 😏». От Трэвиса сообщений нет. Тишина. Не на что смотреть.

Я мог бы пройтись с вами по всей моральной дилемме, если бы хотел. Мы могли бы устроить сократический диалог о плюсах и минусах разговора с Джонатаном. Я мог бы изложить причины, почему это хорошая идея, и (намного более длинный) список причин, почему это плохая идея. Вы могли бы сказать все, что мне нужно сделать, как мне нужно заблокировать этого парня, выключить компьютер и пойти спать, и, может быть, на этот раз я смог бы полетать. Вы были бы правы, что бы ни сказали, и я бы согласился с вами по всем пунктам, но вы провели со мной все это время, поэтому вы прекрасно знаете, что я сделаю. Я нажму на эту ссылку и позависаю на Hangouts.

Проходит несколько минут. Я думал, он торопится. Еще десять минут. Знаете это чувство, когда вы чем-то одержимы, и у вас колотится сердце, вы потеете, и это так напряженно и всепоглощающе, что вы почти засыпаете? Словно ваше тело решает «неа, для меня это чересчур, я ухожу» и запускает Операцию Отключение? Нет? Только я?

А затем слышится «МЯУ», звук оповещения на моем компьютере. Не важно, я всегда хотел кота.

То письмо на китайском сейчас совсем не кажется шуткой. Все это звучит чертовски реально.

У меня по шее стекает пот. Я начал медленно сползать в кресле, до того, что теперь я едва вижу экран.

Собрав последние силы, я выпрямляюсь в кресле.

Раздается громкое хрясь, на мгновение вспыхивает яркий свет, а затем я падаю.