Калейдоскоп

КОВЫ-КОВОНЬКИ

Полутемь. Голоса какие-то. За окном башня вроде. Черт, в жисть такой не видывал. Комната незнакомая. И письменный стол, и кресло, да просто все чужое!

Голову ухватил рукой и в щелку между пальцами слежу за чужаками. Двое у дверей, выход, похоже, стерегут. Третий у стола. Этот что-то мне талдычит, остальные знай поддакивают, каблуками щелкают. Мигом смекаю: народ зависимый, верно, подчиненные.

Положение аховое: вся троица в мундирах. Мундиры, эхма, нечего обольщаться, полицейские. Провинциальная полиция, провинциальный комиссариат. Комбинация удручает: полиция и никаких знакомств. В городке со щербатой башней не знаю ни души. Придется налаживать связи. Но с умом и осторожно. Мало ли что переменилось за ночь?

Влип в историю. Увяз обеими ногами. Ночью что-то стряслось. Ну, ладно, ладно… Однако какого лешего вывезли меня? И аккурат сюда? Ба, спрашивает-то полиция. Полиция с чужих ответов кормится. А ты знай припоминай.

Сейчас, спокойно, все по порядку… Вечером я еще дома был. Ужин, два-три телефонных разговора. Отчетливо помню: зельц, селедка в масле. И под селедку. Разик-другой. Когда заводил будильник, снова подал голос телефон. Звонила Дополька фон Ангел. Разговор как разговор. Обычное цып-цып на сон грядущий. Через пять минут отправился на боковую. А будильник? Не помню. Боюсь, запамятовал.

Не раз сокрушалась старушка няня: «Я, чай, не права, но ты отродясь не те сны видишь, которые надо. На таких-то снах далеко не уедешь». Сперва меня посетила Дополька. Что-то читала мне перед сном, следом рванула пожарная команда. Хотел бы пояснить: пожарка у нас — пунктик, полнейший бзик. Город без ума от военных и пожарников. Стоит завыть сирене, все бросаем и бежать. Несемся за огненными машинами что есть мочи.

Разве ж удивительно, что помчался следом и я? Команда летела на пределе. О том, чтобы догнать, и речи не было. Сирены выли дальше, дальше, ну и вконец утихли. Покатили трамваи, автобусы. Нормальное уличное движение отгородило меня от пожарников.

Тут хлынул дождь. Диковинные дожди уже никому не в диковинку. Увесистые капли простреливали шляпы и зонты. Расцвечивали синяками носы. Заметил и продырявленные. Этого я опасался больше всего. Бросился к первым попавшимся дверям. Уборщица протирала зеркальные окна и медные ручки. Ко мне отнеслась сурово.

— Время вышло! Пускать не велено, закрыто.

Гундосила, что контора — не туалет, носятся всякие как приспичит. Ничего путного в голову не лезло, я представления не имел, какая это фирма. На крики тем не менее отвечал криками. Каждый пустит локти в ход, если не впускают. Я дергал дверь, призывал в свидетели законы и приказы.

— А академические четверть часа — это как?

Уборщица, видя, что имеет дело с солидным клиентом, пропустила.

— Что тут можно оформить?

— Ничего. Окошки заперты. Касса под пломбой. Деньги в банк отвезены, если вы за этим.

Я зациклился: хоть тресну, а что-нибудь получу. Что — сам еще не придумал. В дирекции тишина. Только сломанные часы показывали рабочее время.

— А что вы посоветуете?

Пристыженная вниманием уборщица провела меня к автомату за раздевалкой.

— Старье, но еще работает. Авось что из него и выскочит, как опустите жетон.

Автомат выбивался из последних сил. Жетон был брошен, захрустел и заскрежетал изношенный механизм. Верхом валил дым. Автомат фырчал и брызгал кипящим маслом. Потом что-то в нем треснуло, и выпал закопченный лист бумаги на предъявителя. Женщина зыркнула и давай меня начальником величать. Затараторила:

— Место завидное, потому как в торговом квартале, где поесть умеют и здоровье уважают. Но это занятие не про вас. Поди, еще что выдаст. Я щетку принесу, вдарим по нему как по счетчику.

Мы взяли старозаветный короб под перекрестный огонь. Женщина молотила щеткой, а я трубкой от пылесоса. Автомат тужился, исходил дымом, пока, наконец, не выдавил с натугой еще одну бумагу — побольше и с позолотой.

— Тащи, шеф! — гаркнула уборщица. — Это ваше. А мне уж эта, первая. Уличный сортир и тот без женской руки за день прогорит. Для каждого дела сердце требуется и голова. Вы зайдите как-нибудь. Буду очень рада. Пивко найдется и что покрепче.

Ткнув бумагу в карман и попрощавшись с уборщицей, вышел из конторы. Я был уверен, что в нужный момент затарахтит будильник и вызволит меня из «сонного царства». Куча народу проводила там свободное время. Никто не был в претензии. Никого не убыло. Будильник прерывал ход снившегося приключения, и человек возвращался к жизни наяву. Я любил свой будильник. Мне славно жилось под его бесстрастным циферблатом. Замечен за ним лишь один недостаток: слабая пружина требовала ежедневного завода.

А тут на тебе… Будильник молчит. Небо светлеет. Самому мне не выкарабкаться. Вместо знакомых крыш непривычная башня заполнила окно.

Сквозь пальцы разглядывая полицейских, я прикидывал, что делать дальше. Поразмыслив, встал и энергичным шагом двинулся к открытому окну. Первый этаж… Полицейские не шелохнулись.

— Вторая половина тринадцатого века, — выпалил тот, у стола. — Строил башню мой прадед.

— Строил и недурно построил.

Голос прозвучал непривычно. В окне как в зеркале видел я свою идиотскую физиономию и мундир высшего комсостава полиции. Да, физия безнадежно глупая. Повернулся на каблуках.

— Коллега…

— Комиссар Подмухел, инспектор.

Ситуация помаленьку прояснялась. Комиссарова личность показалась знакомой.

— Вот именно. Мы ведь знакомы? Ей-ей, не в горах ли это было? На турбазе, в ливень? Подмухел, вы тогда были с медведем.

— По делам службы, инспектор!

— Вот именно…

Комиссар смекнул, что сейчас не время для воспоминаний. Открыл несгораемый шкаф и выложил папку на стол. Я тыкнул в нее пальцем:

— Скверное дельце, а?

Подмухел притворил окно.

— Очень.

С деланным интересом я листал протоколы, рапорты, информации, донесения, счета. Мундир мундиром, но не ощущал я себя полицейским. Мое прежнее независимое существование приводило меня к умеренной критике полиции. Сколько раз задумывался над газетой: ищут, ищут, а поймать не могут. Дурни. Теперь из-за этого чертова будильника я попал в свои же сети. Оказался по ту сторону барьера. Знать бы, кого ловят в провинции.

— Ну, добро. Подмухел, вот этого я не понимаю. Послушайте: «Нынче в ночь, с пятницы на субботу, сызнова в лесу говорило». Подпись: «Лепус». Кто таков этот ваш Лепус?

— Лесничий, но… — комиссар скривился и пальцем покрутил, над носом, — увы, чуток того. Мы концентрируем любую информацию, так как след обрывается в лесу.

— За лесом я приметил железнодорожную станцию. Что говорит расписание движения?

Подмухел чувствовал себя уязвленным.

— След теряется по э т у сторону леса. Пятьдесят шагов вглубь, ни метра дальше. На пятидесятом метре обнаружена сумочка погибшей женщины за номером XI. Я посчитал употребление римских цифр более тактичным.

— Согласен. Пятьдесят метров и ни шагу больше. Что собаки?

— Ничего. И псы, и не псы — ничего… — Подмухел пододвинул фотографию и неожиданно взорвался. — Никогда ничего у нас не гибло, и вдруг получай! Двенадцать человек за месяц!

— Да ведь это дюжина, — проронил я достаточно сурово.

— Шесть пар, тютелька в тютельку, — ввернул сержант.

— Давайте карандаш. Подсчитаем. Двенадцать человек, недель — четыре. По трое на каждую?

— Точно, по трое, — отвечали хором комиссар, сержант и постовой.

— Многовато, коллега Подмухел, право, уж очень много.

— Я подавал рапорт, дело запутанное и гнусное.

— Двенадцать человек вошли в лес средь бела дня и что?

Комиссар развел руками.

— Сквозь землю провалились?

— В земле их нет. За это ручаюсь.

— Так улетели? Испарились? Растворились в воздухе без остатка?

— Точно подмечено, инспектор.

— Вообще-то говоря, — вставил сержант, — коль это не ковы-ковоньки, то невесть что и есть.

Подмухел ужаснулся, бросил на него грозный взгляд. Мне улыбнулся извиняясь. Видать, живут они запанибрата.

— Глупости, чушь.

Сержант с виду был не простак. Назло комиссару я его ободрил:

— Докладывайте смелее…

— Раз наш, тутошний, шел берегом реки…

Я посмотрел на комиссара, тот подтвердил:

— Точно, река имеется.

— Есть, следовательно, и берега. Дальше!

— Значит, шел он берегом, не прошел и ста шагов, как река спрашивает человечьим голосом: «Не знаете, который час?» Этот, кого спросили, заорал: «Скоро двенадцать!» — и бегом в город. За час все об этом узнали. Потом выяснилось, что не река спрашивала, который час, а дамочка одна. Купалась нагишом, чужого парня и застыдилась. Вода в реке чистая, такая прозрачная, камешки можно сосчитать, инспектор.

— А где эти ваши ковы-ковоньки?

— Поначалу все шумели, мол, они. Чему ж еще быть? Река спросит: который час? Ковы и только.

Подмухел торжествовал.

— Браво, сержант. Теперь инспектор в курсе. Думал было, на простофиль напал.

— Когда это произошло? — продолжал я как ни в чем не бывало.

— Давно. Та дамочка уже внуков нянчит.

— Любопытно. Весьма любопытно.

Постовой сгорал от нетерпения. Разрешил я и ему выговориться.

— Шла одна тут по полю против солнца. Смотрит, а две груши-дички в мяч играют. Застеснялись ее и перестали. Мяч куда-то запрятали. Она сама рассказывала. Выяснилось, у докторова сына на том поле новый футбольный мяч потерялся. Слух и пошел, что, мол, очередные ковы.

— У сына доктора тоже внуки?

— Шустер парень. Переходит из класса в класс на одних пятерках, — вмешался комиссар.

Я вернулся к изучению документов дела. Подмухел тревожно ходил взад-вперед, но я оправдывал это беспокойство естественной робостью в присутствии начальства. Я должен был отдать комиссару должное. Ничем не пренебрег. Местная полиция сделала все, что в ее силах. И несмотря на это…

— Двенадцать человек исчезли бесследно. Мотивы не установлены.

— Мотивы отсутствуют, — поправил комиссар.

Акт подтверждал его слова. Гибли люди, но не гибли вещи. Драгоценности и деньги лежали на своих местах. Ничего не исчезло. Было изучено прошлое погибших, проведен опрос среди знакомых, установлены склонности и слабости. По этому случаю всплыли на поверхность пикантные детальки и маленькие пакости, которыми так называемые приличные люди привыкли разнообразить монотонность жизни. Обильный материал был провеян полицией. Результат: куча сплетен, ни единой улики.

Для полного спокойствия сменили персонал пансионата, в котором жили погибшие. Тихий пансионат напоминает в эти часы улей. Повар, поварята, горничные, садовник, начальница и даже дочка начальницы были тактично заменены сотрудниками полиции. Из старого персонала уцелел лишь портье.

Комиссар отдал приказ прочесать лес, рощи, огороды, сады, поля, луга, дороги, тропы, придорожные канавы и лозняк у реки. Специальные наряды следили за железнодорожной станцией, перетрясали багаж, заглядывали в лица, дергали за бороды и усы. С колокольни костела агент в бинокль наблюдал дальнюю околицу. Суровее, чем обычно, контролировались телеги и механические средства передвижения. Подмухел привел в действие гигантскую машину. О любой мелочи — рапорты и отчеты, что свидетельствовало о четком функционировании машины.

— И ничего. Ни единого следа. Результат нулевой. Огромная мельница мелет сорняк.

Комиссар склонил голову.

— Сколько у вас людей?

— Один плюс еще двое. Итого со мной трое.

Я сорвался со стула.

— Подмухел, что за шутки? Трое? А эти, эта мельница?

— Привлеченка.

— Дорогое удовольствие. Кому-то придется оплачивать. Кому? Подмухел!

— Финансы, инспектор, есть финансы. Мы у себя рассчитываемся по-хозяйски. Сегодня люди нам, а завтра мы им… И кой-как концы с концами сходятся.

— А воз и ныне там… в лесу.

— До леса следы четкие, как шоссе. А там хоть плачь. Ищейки вертятся по кругу. Земля вся перерыта. Ни туда, ни сюда. Не за что зацепиться. Ничего, ничего, ни-че-го.

— Были, пропали. Пропали без следа. Улетели. Как — полиции невдомек. Что это значит? Объяснение должно быть.

Полицейские молчали. Повесив головы, изучали носки ботинок. Я догадался, о чем они мыслят.

— Итак, что? Ковы? Ковы-ковоньки?

— Наш человек! — рявкнул сержант.

— Так да здравствует, ура, ура! — тотчас вслед за сержантом заорал постовой.

Комиссар схватил меня за плечи и, несмотря на протесты, расцеловал в обе щеки.

— Спасен! Сегодня я должен был подать рапорт об отставке… — Подмухел выдернул из папки клок бумаги и разодрал на кусочки.

— След обрывается в лесу. А в лесу что-то говорит по ночам… Вот и зацепка. Я хотел бы услышать ваше мнение о лесничем Лепусе.

Комиссар впал в задумчивость на несколько минут, рассудил, что уместно отделаться общими фразами.

— Лепус слывет чокнутым, в молодости будто свалился в погреб на кучу свеклы. Не лечился, не судился. Отчетность, как говорится, в ажуре. Деревом больше, деревом меньше, кто разберется? И грибы у нас не считают.

Сержант:

— Тертый, шельмоватый. Его вся округа знает. Ушлый. О, еще какой ушлый.

Постовой:

— Лепус? Хо-хо… Знает штучки.

— Какие?

— А такие, разные. — Постовой раскидывал мозгами минуту и повторил: — Разные.

Комиссар:

— Факт, о Лепусе каждый судит по-своему.

— Поэтому я хотел бы с ним переговорить.

Комиссар дал указание сержанту. Сержант крикнул постовому:

— Лепуса к инспектору, одна нога здесь! Выдь на двор и покличь. Он в сквере пиво пьет. Повестку завтра получит.

— А пиво у вас ничего?

Комиссар облизал спекшиеся губы. Подчиненные разразились смехом.

— Вы шутите! А где ж лучше?

— Вода качественная, классные спецы. Пивзавод славится на весь мир. Пятьдесят лет традиции, — информировал Подмухел. — Я полагал, о нашем пиве все знают.

Мы переместились в сквер. Столики оказались свободными, только у одного — усач в выцветшей форме лесничего.

— Посмотрите влево, — шепнул Подмухел из-за пивной кружки. — Видите? В зеленом мундире. На левой щеке шрам. Вроде… Но дело в суд не попало. Это он и есть, Лепус.

Я пригласил лесничего на пиво. Он не отказался, но только о фотографии выспрашивал.

— Раз должна быть фотография, то за новым мундиром пойду и в парикмахерскую по дороге загляну. И чтоб не щелкал на ходу или из-под мышки. Не люблю. Что проку от такой работы. Шибко псы любилися, дак дети слепы и родилися. Снимать лучше всего у ратуши или на балконе. Против солнца не ставьте. Как нос припечет, моментом чихаю. После шоколада тоже.

Комиссар оборвал его:

— Инспектор желает вам задать вопросы кое о чем. Слышите, Лепус, что вам говорят?

— Слышу, слышу. На одно ухо лучше, на другое хуже. Вы про Клеопатра? Жаль, что не были с ним знакомы. Ему аплодировали в самых больших городах. Из каждого открытку присылал, дорогую, цветную. Начальник почты за голову хватался. Верить не хотел, что такие места есть на свете. Разлучили войны нас. Нынче не получаю уже открыток. То ли писать перестал, то ли произошло чего. Волнуюсь я. Мало ли что могло статься. Время тревожное для всех, даже для артиста.

Комиссара разбирало. Он пыхтел от злости. Выстукивал ногой какие-то бешеные марши. А я прикинул: пускай старик поговорит. Человек болтает, болтает, и всегда в конце концов чего-нибудь выболтает.

— Познакомились мы под осень. В четверг. Было так: возвращаюсь домой, гляжу — сидит. Подхожу ближе, а он дальше сидит. Ну, я с ним минутку побазарил. О зиме, что, слышно, ранняя будет. Так, в разговоре, он мне приглянулся. Сметливый, ухватливый, уважительный, сразу мне глянулся. Договорились завтра наперегонки бежать. У меня чуть сердце не разорвалось, но примчался первым. Клеопатр только головой вертел. Смекнул, что и я не промах, при мне кой-чего поднабраться сможет. Кончилось воскресенье, вытащил я инструмент во двор и давай наяривать, то неспешно, то весело и грустно. Потом так говорю Клеопатру: «Музыка — штука тонкая. Олуху по гроб жизни не смекнуть, в чем тут соль». Сказал так и вроде забывши оставил инструмент перед домом. Утром чуть рассвело, будит меня такая барабанная дробь, что образа на стене закачались. Ноги сами ходуном ходят. Я башмаки на ноги и во двор! А Клеопатр наяривает! Ай, мастер, подумал я и ни капли не ошибся. Он играл изрядно, разве что быстровато. С одной спешкой у него всю дорогу хлопоты были. Нервен и темперамент, дорогие мои, имел.

— Лепус научил зайца играть на барабане, — пояснил комиссар Подмухел.

Прищурился я — и Лепусу ни с того ни с сего, круто:

— Какая была погода в ночь с пятницы на субботу?

— А такая себе, ничего.

— Ветер?

— То дул, то не дул.

— А если дул, то деревья шумели и вам казалось, что в лесу кто-то есть и переговаривается?

— Гудели деревья.

Мы обменялись с Подмухелом парой слов, в сторону. И:

— Сейчас мы отправляемся в лес. Сержант, Лепус пойдет с нами.

Я, комиссар, а за нами, в нескольких шагах, Лепус и полицейские. На опушке леса Подмухел заботливо взял меня под руку.

— Мы на месте. Это здесь… Далее, за воткнутым в землю прутом, никаких следов. Тут на ветке висела сумочка. Там обнаружен след губной помады на коре. Забавно, будто кто-то нарочно поцеловал сучок. Тут замечены отпечатки туфелек, там валялся окурок, там зажигалка… Прошу, подробный план и фотографии.

Сквозь лупу я изучал деталь за деталью.

— К чему все это? — выговорил еле слышно комиссар. — Ведь вы, инспектор, доподлинно знаете, что ничего тут не сыщете. Ничего более найти невозможно.

Я поднялся, отряхнул брюки.

— Вы правы. Перестанем ломать комедию. Странное место.

— И мне здесь не по себе. Возвращаемся? Впереди — пустынный лес. Следов не было и не будет. Если что и произошло, то именно тут.

— Слышите?

— Ветер.

— Загадочное место, загадочный лес. — Против воли я почти шептал. — Белка!… Что-то ее спугнуло. Прыгнула было и передумала на ходу.

— Боязливый зверек.

— Птицы тоже чем-то взволнованы.

— Знать, чуют грозу. Давайте вернемся.

В эту минуту за нашими плечами раздался приглушенный мужской голос:

— Комиссар…

Я вправо, Подмухел влево: мы моментально кинулись между деревьев. Несколько шагов, и я ощутил холодный пот на спине. Пусто, ни души! И лес наг, видимость — на выстрел. Внезапно крик:

— Стоять, стоять!

Прямо передо мной Подмухел с пистолетом в руке. Комиссар бледен, пистолет дрожит.

— Не стоит стрелять. В этом правда толку ни на грош.

Подмухел пришел в себя.

— Прошу прощения.

— Мы слишком далеко убежали. Никого не видать, ничего не слыхать.

Медленно, озираясь по сторонам, возвращались мы к месту, где пропали следы. Снова:

— Комиссар, комиссар…

— И ты? Что ты тут делаешь?

Я привалился к дереву. Над ухом зазвенел знакомый смех. Я проревел нечто бессмысленное. Комиссар тряс меня за плечо.

— Вы ее знали? Вы тоже?

Прибежали полицейские. За ними не торопясь вышагивал Лепус. Словно не замечая нас, задрав голову, обозревал верхушки деревьев.

— Алло, Лепус!

— «Алло» у нас говорят телефону. А мне «лесничий».

— Послушайте, Лепус, вы в лесу как дома. Толкуют, что все деревья как свои пять пальцев знаете. Видите деревья, на которые птицы не садятся и которых сторонятся белки? Эти деревья росли тут год назад? Полгода?

— Ни год назад, ни квартал назад их в лесу не наблюдалось. Позже пришли. Полиция записала, когда.

— Какому дереву двадцать шесть лет? — Подмухел не мог совладать с нервами. Визжал.

— Березе, — выдохнул я.

— Березе.

Подмухел разинул рот, дыша как рыба, вытащенная из воды. Молниеносным движением вскинул пистолет.

— Бандит! Твои фокусы!

— Ковы, ковы… — бурчал лесничий отрешенно.

Пистолет не выстрелил. Комиссар таращился на пустой магазин.

— Сам заряжал… Где патроны?!

Отбросил оружие. Каблуком втоптал в песок.

— Ковы, ковы, — твердил Лепус с триумфом и благодарностью. Чуть, и перебрался бы на тот свет.

Подмухел обратился ко мне:

— Что теперь? Разве срубить и похоронить по-человечески на кладбище?

Снова ветер расшевелил деревья.

— Пентюх, я тебе рубану…

Голос шел не от нас. Подмухел посинел. Сорвал фуражку.

— А как же? Пересадить? На кладбище? А то в парк? Березу я хочу забрать к себе. В сад, под окна. Я должен взять ее любой ценой! Слышите? Любой ценой!

— Коллега, — я отвел его в сторону, — опомнитесь и возьмите себя в руки. Подумайте, жена, дети… Что об этой березе скажет общественность?

— Хочешь сам ее забрать…

Я пожал плечами. Лесничему:

— Вы сюда часто заглядываете, да? Мы вверяем деревья вашей опеке. Мы понимаем друг друга, Лепус…

— Может, деньги? Что другое? Скажите! — У Подмухела сдали нервы.

— А что другое? — Лесничий махнул рукой. Потом, что-то припомнив, добавил вполголоса: — Эта старая сосна просила запретить собак выгуливать. Льют ей на ноги.

— Я прикажу огородить, куплю сетку и сам покрашу импортной краской. Инспектор, какой цвет был бы уместен? Может, разноцветными полосами?

— А к чему огораживать? Закрывать? Стоят тишком, рядком, без ветра не шумят… Коли сетка, так калитка, как калитка, так и ключ. Чего стоит лес за забором? Не надо, господин хороший.

Лесничий приложил руку к козырьку и побрел домой. Через пару минут ушли полицейские. Подмухел дал им увольнительную до конца недели. Наконец и для нас пробил час. Комиссар спрятал испачканный песком пистолет в кобуру:

— Не откажите отобедать с нами. Жена отменно готовит.

— Я желал бы на некоторое время снять комнату в городе. С видом на лес, если можно…

— Я ничего не знал, что и вы… — выдавил Подмухел с подкупающей искренностью. — Она рассказывала мне о каком-то слесаре, а о вас и словом не обмолвилась.

Добродушный олух, что ты знаешь… Что вообще ты можешь знать о Допольке фон Ангел? Я не обо всем понятие имею, куда уж тебе?

— Я хотел бы остаться здесь до окончания дела.

Комиссар резко остановился.

— Вы еще надеетесь?..

Я не отзывался, Подмухел заткнулся, перестал спрашивать. Мы одновременно оглянулись. Лес стоит как стоял. Там еще ничего не переменилось.

Перевела М. Шилина.