Калейдоскоп (сборник рассказов)

ВОЛЧЬЯ ЯГОДА

Влад придвинул к себе полную тарелку винегрета и с удовольствием причмокнул. Из всех салатов отчего-то именно винегрет крайне привлекал его. То ли тем, что, ссыпанный в блюдо, пестрил разнообразными красками, напоминая мазки импрессионистов, то ли своим специфическим вкусом, то ли по какой иной причине, о которой даже сам Влад не догадывался, но только констатировал свою любовь к нему, предпочитая это блюдо остальным.

Правда, Владу больше нравился винегрет домашнего приготовления, но и изготовленный в кулинарии его устраивал вполне — если добавить в него побольше репчатого лука и растительного масла, винегрет становился просто обворожительным. Влад поглощал винегрет с аппетитом, всякий раз будто заново наслаждаясь им.

Вот и сейчас, подрезав лука, подлив масла и немного посолив, он стал перемешивать салат, предвкушая замечательный обед, как вдруг заметил среди побуревших кусочков картофеля и свеклы маленькую красную ягоду. Влад сильно удивился. Обычно в винегрет никаких специфических ягод не кладут. Есть, конечно, гурманы, даже в обычные блюда любящие прибавлять что-нибудь особенное, как, скажем, его соседка Лара, в окрошку измельченное кубиками сало. Она когда-то угощала его, и Влад нашел такую окрошку своеобразной. Быть может, и в данном случае, делая в «Кулинарии» салат, кулинары решили использовать нечто подобное: бросить, например, в эту разноснедь ягоду калины для оригинальности вкуса? Может быть. Но вот уверенности не было. Влад и уделил внимание ягоде ровно столько, сколько она могла привлечь его своей алостью и своим присутствием, не более. Вскоре Влад снова перемешал всё и, попробовав и найдя винегрет недостаточно соленым, досолил. Теперь он мог съесть его даже с ложкой, таким аппетитным тот ему показался. Да, это действительно было вкусно. Влад едва успевал одну ложку отправлять в рот за другой, чувствуя, что насытиться не может не столько от голода, сколько от удовольствия.

Неожиданно во рту Влад ощутил горьковатый привкус. Сразу же подумал о ягоде. Ведь только она могла обладать таким своеобразным горьким привкусом. Влад знал на вкус все составляющие винегрета, ни одна из них не отличалось горечью либо остротой. Это могла быть только ягода. Та красная ягода, которая недавно обнаружилась в его тарелке.

Тогда Влад вновь подумал о «Кулинарии». Странно, не могли же там нарочно положить в винегрет этих ягод? Зачем? Да и нужно ли?

А если это сделано специально, — вдруг подумал Влад. Читал же он про некоторых религиозных фанатиков, отчаявшихся в своей вере и давших зарок уничтожить человечество. Во имя этой химерной идеи они отравляли колодцы, подкладывали ядохимикаты в хлебное тесто или в какие-либо суррогат-продукты. Быть может, в «Кулинарии» тоже нашлась такая рьяная фанатичка, и единственная (или нет?) ягодка попалась именно ему, Владу, в блюдо, и теперь он, отравленный, станет очередной жертвой исступленного фанатизма?

Но, с другой стороны, вполне вероятно, эта ягода (или ягоды) случайно попала в общую миску, а затем к нему на стол. Тогда нечего беспокоиться. Мало каких гадостей глотают люди. Некоторые даже проглатывают иглы, булавки, пуговицы. Редко кто из них умирает. А тут какая-то ягода! Да, Господи, переварится — и всё! Влад аж повеселел. Какие только мысли не придут в голову!

Он съел еще одну ложку винегрета, еще. В желудке неестественно заурчало. Влад прислушался. Почти проник вовнутрь. Где-то в районе желудка закололо. Неужели все-таки он ошибся, и эта гадкая ягода дает о себе знать?

А не волчья ли это ягода, от которой… Да нет, глупости! Даже если и она — ну, прослабило бы, ну, сбегал бы пару раз в туалет. Не яд же Медичи!

Но в животе снова закололо. Не к добру.

Неужели вот так просто, мелькнуло у Вадима, съел ягоду — и в ящик? Ни птичьих пересвистов, ни девичьих улыбок, ни солнца, ни дождя, ни снега?.. И стало ему неимоверно жаль себя. Влад согнулся, так как желудок продолжало резать, и чуть не расплакался. А ведь раньше даже в разговорах с друзьями кичился своим фатализмом: мол, кому дано повеситься, тот не утонет… Ему, видно, оказалось быть отравленным. И отравленным какой-то неприглядной ягодой. Что может быть банальнее?

Поникший Влад со злостью отшвырнул ложку и поднялся. Боль унялась. Тьфу ты, черт, выругался, будь она неладна!

Последнее время живот его иногда баловался, будто издевался: то ни с того ни с сего заколет, то попустит. Наверняка и в этот раз случилось то же самое, а он, дуралей, связал это с ягодой. Не идиот ли? Обычная история, а раздул целую трагедию! Влад вышел из кухни и через десять минут совсем забыл о ягоде и животе.

Вечером его пронесло. Снова подумал о ягоде. В принципе, она могла расслабить его нездоровый желудок. У него и так с желудком не как у других. И после водки его слабило, и после пережженного хлеба кололо. Влад давно приметил, но старался не придавать особого значения: нормального функционирования организма это не нарушало.

Поужинал с аппетитом. Зверским. Но пища показалась ему на этот раз несколько безвкусной. Чего-то не хватало: соли, перца, соуса, — не мог определить чего.

За окном заскулил Трезор. Влад совсем забыл про него. Не кормил с утра. Взял миску, ссыпал в неё остатки пищи, добавил супа, накрошил сухарей и понес собаке.

Будка Трезора скрывалась в глубине двора, в темноте. Снег ярко отражал блеск округлившейся луны, но будку не выхватывал — её укрывала тень от сарая.

— Трезор! Трезор! — громко позвал Влад, удивляясь, что собака не бежит, как обычно, быстрее пули к нему и не поднимается на задние лапы в предвкушении еды. Напротив, на зов Влада — «Трезор! Трезор!» — из темноты донесся глухой устрашающий рык.

«Во дуреха!»- подумал Влад и снова крикнул в темноту:

— Трезор, иди похлебку есть!

В ответ все тот же настороженный рычащий звук.

— Ну, как знаешь, — поставил Влад на снег миску и повернулся было уходить, как услышал, что Трезор зашевелился. Влад обернулся и увидел выступившего на свет пса. Его зубы были оскалены.

— Ты чего, дуралей, не признал, что ли? — попытался заговорить с ним Влад, но пес еще пуще ощерился, готовый сорваться с места. В недоумении Влад поднялся на крыльцо, переступил порог дома и закрыл за собою дверь.

«Проклятая собака», — подумал он и поймал себя на мысли, что в самом деле не обрадовался такому повороту. Трезор никогда не бросался на него, даже голоса не повышал.

Влад включил телевизор, но смотреть не смотрел, опять стал думать о какой-то перемене в поведении собаки. Она всегда исправно охраняла дом, уважала хозяина. Впрочем, и у людей иногда бывают периоды беспричинной злобы: на друзей, на знакомых, на близких, не говоря уже о случайных попутчиках в автобусе или метро. Быть может, такой же период нашел и на Трезора?

По телевизору ничего интересного не транслировали. «Тоска», — подумал Влад, провертев все триста шестьдесят на переключателе каналов, выдернул шнур телевизора из розетки и с унынием посмотрел на улицу. К вечеру окна замерзли, и едва-едва сквозь затейливый рисунок пробивался свет колышущегося от ветра одинокого фонаря.

Там, за окном, завывала метель и было холодно. Здесь, в доме, жарко топилась печь и морило на сон. Даже буквы старого потрепанного журнальчика, который Влад решил почитать, быстро сливались, и рука то и дело резко опадала, устав от напряжения и выпуская всякий раз вдруг отяжелевшую двадцатипятистраничную книжицу.

Влад еще пытался какое-то время сопротивляться сну, но вскоре, поняв, что бороться с ним не так-то легко, отбросил надоедливую литературу, вяло, почти сомнамбулически разделся, забрался в постель и плотно, по самую шею, как обычно это делал, закутался в ватное одеяло. Сон моментально одолел его.

Во сне на него набросился Трезор. Рвал наутюженные с утра брюки, снова, как накануне, скалил зубы и вдруг исчез.

Потом Влад заехал левой Щеголеву, своему коллеге. Прямо на этаже, в курилке. Щеголев отчего-то был не лысым, а с пышной шевелюрой. Он тоже, как Трезор, скалил зубы, дико смеялся и кричал: «Я всего тебя пущу на парики!» И тогда Влад ударил его. Наотмашь. Щеголев упал, парик с него слетел, а Влад зачем-то вскочил к нему на грудь и стал когтями (ногтями?) рвать его рубаху, с силой вонзаясь в уже парализованное страхом тело Щеголева.

Тут Влад увидел свои жутко волосатые руки, испугался и… проснулся.

На дворе рассвело. Солнце яркими бликами играло на замерзшем стекле. Как не хотелось выбираться из-под теплого одеяла, но все равно придется протопить печь, чтобы к возвращению с работы было не так холодно.

Влад поднялся, быстро натянул трико, влез в теплый свитер, набросил фуфайку и вышел за дровами.

Дрова хранились в небольшом сарайчике, пристроенном Владом к летней кухне всего в нескольких шага от дома. Но оказалось, что и два шага Владу не так-то легко и сделать. Как и вчера, из глубины двора раздалось грозное рычание Трезора. Влада его рычание вывело из себя.

— Заткнись ты, собачье отродье! — выпалил злобно, даже не удивляясь, откуда появилась злоба на обожаемого пса. Но Трезор не унимался: лаял, рычал, рвался с цепи, пока, наконец, это не надоело Владу.

— Ну, шельма! — крепко сжал кулаки Влад и двинулся навстречу Трезору. Трезор, словно почуяв опасность, поджал хвост и втиснулся в будку, продолжая оттуда выглядывать и рычать. В другой раз, увидев такое поведение собаки, Влад равнодушно прошел бы мимо, но сегодня на него будто что-то нашло. Сам не понял что. Он вдруг с яростью двинулся к будке и…

Через минуту, может быть, две Влад очнулся. Он понял, что очнулся, вероятнее всего, раньше, но даже если и раньше… Он разорвал собаку. Легко. Просто отделил ей голову от туловища и бросил на снег.

Спускался вечер. Нет, уже был вечер. Темнота подкралась и к его порогу. Влад несет дрова в дом. Ему нужно растопить печь. Он должен растопить печь, чтобы в доме было тепло. Но Влад топит обычно и утром и вечером. Что же тогда сейчас: утро или вечер? Он выходил как будто утром, а заходит вроде бы вечером. Так утро или вечер? Всё перемешалось в голове у Влада.

Он накормил Трезора? Кажется, оставлял ему суп. Так начинал думать Влад, но потом будто и не думал вовсе, а просто водил вокруг глазами, с трудом осознавая, где он и что с ним. Какой-то дом, нет — просто дом. Двор. Забор. Снег. Но ему не холодно. Он что-то остро чует носом. Какой-то знакомый запах… И снова нет его, Влада. И снова это его дом, двор, забор. Он несет дрова, поднимается на крыльцо, привычно отворяет дверь, ссыпает дрова у печи и вдруг с удивлением замечает, что его руки покрыты темными густыми волосами. От локтя до кисти. Но сколько Влад помнит себя, его волосы на теле были редкими и светлыми, едва заметными. Он это знал определенно и иногда стеснялся. Да и его впалая худосочная грудь также никогда не отличалась обильной растительностью. Если и вырастет один-два осиротело скрюченных волоска, Влад тут же выдернет их, чтобы не вызывать лишних вопросов у тех женщин, которые клали свою голову на его грудь.

Влад где-то слышал, что женщины чрезвычайно возбуждаются от ласкания волос на груди мужчины. Порою становился абсолютно уверенным в этих домыслах и тогда начинал жалеть, что вырос таким обедненным в этом смысле. Ему даже казалось иногда, что многие из женщин, с которыми он встречался, расставались с ним именно по этой причине. Однако теперь неожиданное появление столь большого количества волос не обрадовало, а, скорее, испугало его. Влад стоял перед зеркалом с распахнутым на груди воротом рубахи и непонимающе прикасался к ним.

Нет, что-то здесь не то. Что-то наверняка произошло!

Влад почти вплотную приблизился к зеркалу. Вроде ничего не изменилось: формы лица остались прежними. Нос, как нос, глаза — его глаза, и губы такие, какими он привык их видеть всегда… Но что-то всё равно не то. Что?

Ощущения! — осенило его. Они стали другими. Там, внутри, он, вроде, как и тот, и что-то не совсем его, какая-то перемена, какое-то…

И вдруг Влад вспомнил старую сказку: «Не пей, Иванушка, козленочком станешь!» И там было зеркало — лужица. И там Иванушка увидел лужицу и возжелал испить из нее. И он, Влад, увидел ягоду, и захотел её, и съел. Как Иванушка выпил водицы.

«Не пей, Иванушка! Не вкушай, Влад!..»- раздалось в мозгу. А потом в животе отчетливо заурчало, но это было не обычное урчание, особенное, наверняка так или иначе связанное с теперешними изменениями его ощущений. Но сказка сказке рознь. Да и не верит он ни в какие сказки. Да и можно ли всё происходящее с ним назвать сказкой? Неужели волчья ягода?

Волчья? Отчего волчья? Вот чепуха! Почему это ему пришло на ум, что та ягода именно волчья?

Но отчего-то и сказка именно эта всплыла в сознании? Не здесь ли ответ? «…козленочком станешь…»

В детстве они любили сочинять разные истории. Так было интересней. Густой непродираемый куст в лощине с мелкими ярко-красными ягодами они называли волчьим. Был ли то куст волчеягодника или жимолости, — неизвестно, но они верили, что, съев несколько ягод с этого куста, человек может превратиться в волка. Верили и не пытались рвать те ягоды, хотя чего они тогда только не пробовали: и зелень, и полусгнившие фрукты, даже зубную пасту ели — фруктовую или апельсиновую. Но то была наивная вера ребенка, не подкрепленная никакими доказательствами. Наивно и сейчас было бы вдруг снова поверить в ребячьи фантазии. И всё же…

Владу стало не по себе.

Может, Овидий был не так уж и далек от истины, и воплощенное им в бессмертной поэме не плод воображения? Ведь в каждой лжи есть доля правды. Насколько верно то, что донес до нас из глубокой древности фольклор? Насколько я могу доверять тому, что вижу, слышу, чувствую?

Влада зазнобило. Он натянул фуфайку и плотно укутался, присел у печи, но про дрова забыл. Ему и так стало тепло. Само по себе. Просто тепло.

Сколько Влад проспал, он не знал. За окном опять светло. Или еще светло? Утро и вечер для него потеряли смысл, даже не сохранив временных свойств. При свете тоже можно спать. В темень лучше не спится.

Влад ощутил ужасный голод. Двумя руками взял небольшую кастрюльку с остатками супа и в охотку стал уплетать его. В кастрюле нашелся и кусок мяса на кости. Каким-то безвкусным показался ему он. Однако, будучи голодным, Влад быстро проглотил его и даже обглодал кость, чего раньше никогда не делал.

С каждым часом его всё сильнее раздражало окружающее. Влад то передвинет на другое место стол, то вынесет стул, то стянет с кровати покрывало и швырнет его в угол. Надоела занавеска на окне, слегка колышущаяся на сквозняке, — сорвал её. Не понравилось отражение в зеркале — разбил зеркало. Не найдя больше пищи, сбросил на пол всю посуду и разметал по кухне крупы. Лишь скрип снега за окном, отчетливо услышанный им, и возня на крыльце, заставили его прекратить разорение, притихнуть и насторожиться.

Это была Сана, второй день не находившая себе места. Влад не приехал как обычно и даже не позвонил. Она не знала, что думать. Старалась отметать разные нехорошие мысли, а в самое худшее — разрыв с Владом — просто не хотела верить. Решила поехать к нему сама.

Сана не ошиблась, быстро разыскала его небольшой дом, хотя и была здесь всего пару раз. Да, это был его дом, та калитка и тот двор, густо теперь заметенный снегом. Вход в дом находился с тыльной стороны. Сана пошла к нему, оставляя за собой вереницу отчетливых следов. Других следов возле дома не было. Неужели Влад не ночевал дома?

Сана поднялась на крыльцо и на секунду замерла у порога. Потом постучала. Ей никто не ответил. Постучала громче — ничего. Наверное, так оно и есть: Влада дома нет, и Сана приехала напрасно.

Тут что-то бухнуло внутри. Отчетливо. Сана приложила ухо к двери и снова дробно застучала.

— Влад, — позвала, — Влад, это я, Сана!

За дверью, как показалось ей, что-то зашевелилось, и кто-то словно засопел. Трезор? У него была собака.

— Влад! — позвала снова.

— Сана? — послышалось в ответ.

— Влад? — переспросила она, но из-за двери опять тишина. Может, показалось? Еще раз постучала.

— Сана, — отозвалось оттуда. — Сана, уходи. Уходи, Сана, — каким-то дрожащим, с трудом прорывающимся голосом.

— Влад? — Она ничего не понимала. — Влад, это я, Сана. — Ей вдруг стало тревожно и муторно. — Что с тобою, Влад?

— Уходи, Сана! — уже громче и настойчивее. Но этот голос менее всего напоминал ей голос Влада. — Уходи! — крикнул Влад и грохнул об пол какую-то посудину.

— Но Влад… — совсем сбитая с толку, произнесла Сана.

— Уходи! — уже озлобленно и с надрывом. Сана отступила, отошла и вдруг ясно услышала из-за двери глухое, испугавшее её, рычание. Она попятилась и неожиданно, сойдя с крыльца, оступилась, чуть не упав. Схватилась за перила и непроизвольно глянула на то место, куда угодила её неуклюжая нога. Посмотрела и вскрикнула: у крыльца, припорошенный снегом, в небрежно-раскинутой позе лежал Трезор. Вернее, всё то, что от него осталось. Её поскользнувшаяся нога выгребла эту скрытую замерзшую плоть из-под снега.

А чуть в стороне из-под снега торчал глаз Трезора.

Сана окаменела. Что это, Боже?!

А из дома всё доносилось:

— Уходи, Сана! Уходи! — и звон разбивающегося стекла и треск ломающихся стульев, а потом глухие, тяжелые удары в дверь. Чаще, сильнее, настойчивее.

И вдруг до Саны будто дошло. Вдруг она испугалась по-настоящему. Почти обезумела, сорвалась, побежала, спотыкаясь и прикрывая рыдающее лицо маленьким озябшими, несмотря на одетые варежки, ладонями.

А Влад всё метался из комнаты в комнату, разбивая вдребезги стеклянную посуду, ломая стулья, срывая и разрывая простыни, наволочки и занавески. Он всё крушил, разбрасывал и разбивал, не задумываясь и не осознавая, что делает, ощущая только, как необычайно наливаются его мышцы, как грудь непривычно расширяется, требуя всё больше и больше воздуха, а ноги так прямо и готовы бежать хоть добрую сотню километров, — настолько литыми и огромными, как показалось ему, они стали. И в этом кавардаке Влад почувствовал себя абсолютно свободным. Душа затрепетала, голова пошла кругом от радости, захотелось на свежий воздух. Побольше воздуха! На улицу, на простор, вон из замкнутых стен!

Налег плечом, без труда вынес входную дверь и замер на крыльце.

Стемнело быстро, и полная луна во всем своем божественном сиянии зазолотилась вверху. Её вид особенно поразил Влада. Это было как явление, как какое-то откровение. Недостающая цепочка его бытия.

Владу вдруг сделалось необыкновенно легко. Так, как никогда не было легко. Он весь затрепетал от возбуждения, до боли сжал кулаки, выпростав руки вдоль тела, и… завыл вековым неистовым волчьи воем.