Калейдоскоп (сборник рассказов)

ВЕРШИНА

В меня вселился демон. Он сказал:

— Для достижения цели, все средства хороши…

— Ложь! — вскричал я, возмущаясь этим беспринципным иезуитским правилом, но тут же умолк: он заполнил всю мою сущность.

Метеопрогноз оказался неблагополучным. Я засомневался. Он пристыдил меня: «Для достижения цели…»

Повздорил с друзьями (его наущение). Они обозвали меня кретином и болваном. Но мы (я и он) уже решили. Решили доказать, на что я способен.

— Не желаете? Не надо. Пойду сам. Что погода! Метель, буран, сильная облачность, — плевать! Сопляки! Дней пять, не более. Начинающий взберется в считанные часы. А они — погода! Слюнтяи! Я докажу им, что человек способен и в одиночку преодолеть любые преграды. Это психологи веками утверждали: человеку необходимо общение. Чушь! Бред сумасшедшего! Я докажу, что и один человек способен на многое. Ну, ваши диалоги. Я разговариваю сам с собой, — мне предостаточно!

(Он ликовал и лукаво улыбался.)

Рюкзак придется облегчить. Набить самым необходимым. Двигаться в путь завтра же (его желание). Но это будет завтра, а сегодня спать. Выспаться. Наперед. Заранее.

Вершина блеснула, ослепляя глаза. Ни намека на ухудшение погоды.

— Что я тебе говорил? — подзадоривал меня он.

Мне сильно везет. Я всегда слыл счастливчиком. А что вы хотите? Жизнь коротка. Нужно черпать её глубокой чашей! (Мои ли это слова?)

Крутой подъем. Дыхание учащается. Мышцы ног немного устали. Отдохнуть. Привал.

До чего тепло. В долине носился ветер, а тут превосходно. Я скинул рюкзак, прилег. Небо чистое и прозрачное, без единого облачка. Птиц тоже не видно. Куда-то улетели. Один на один с вершиной. Вот она, белоснежная и сверкающая, застывшая глыба белого мрамора, такая далекая и такая близкая.

Он толкнул меня:

— Нужно идти, расслабишься — погибнешь. Такова жизнь. Нельзя давать ни телу, ни душе спуска. Борьба. Постоянная и неустанная борьба.

Я шел, приближаясь к подножью. Думал только об одном: о своем скором возвращении. Каким будет оно?

Не успеваю подумать о том, как некто все рисует в моем воображении: я распахиваю широко дверь, на меня смотрят пораженные глаза:

— Ты вернулся? Ты жив?

— Да! — отвечаю я с апломбом. — Я жив! Я покорил вершину! Один! Слышите, вы, я покорил её в одиночку!

— Кретин! Баран!

— Пусть так, зовите меня, как вам угодно. Всё одно последнее слово останется за мной!..

Я испугался последних мыслей и фантазий. Нужно идти. Поправил гетры, вскинул на плечи лямки рюкзака и на миг замер.

Какая красота!

Подножье гигантским телом распласталось вдоль, охватывая со всех сторон ледяные пирамиды остроконечных вершин. Некогда взбелененная матушка-земля извергла из своей утробы раскаленные глыбы, разбросала вокруг. Остыв, они так и остались лежать в беспорядке, напоминая о прошедшей миллионы лет назад катастрофе. Большие и малые, скристаллизованные в единый пласт и одинаково покоящиеся, они покрывались мхом и лишайником, иссыхали под знойными лучами солнца, изнывали от перепадов температур переменчивого рассвета, стенали под струями непрекращающегося ливня. Почва стала твердой, как скалы, промерзая насквозь зимой и немного оттаивая летом. Ненадолго. Только дать вздохнуть растениям, спрятанным внутри, насладиться благодатным светом. Чуть припекло — долина вмиг украшается разноцветьем горной флоры. Вот и сейчас, глазу невозможно оторваться. Еще полностью не сошел снег, а уже то тут, то там сочное цветение. И только безликая вершина стоит властно и грозно, словно снежная королева, уверенная в своей вечности, в своей ледяной сущности.

И снова голос:

— Все же ты покоришься мне! Ты — холодная и неприступная! Ты — отпугивающая и своенравная! Я остаюсь с тобой один на один. Я сильнее тебя, слышишь, ты! Я сильнее тебя!

Мы ударили ледорубом о землю в знак своей решимости совершить задуманное. Горы ответили полным безмолвием. Они преклонялись перед моими замыслами. Что может быть величественнее замыслов? Даже горы ниже их полета!

Я двинулся вперед. Меня не смущало расстояние. Какая чепуха. За свои двадцать пять я исходил по земле расстояние чуть ли не равное длине экватора, а тут каких-то пять километров от подножья. И тогда начнутся льды. Только льды и солнце. Солнце и льды…

До наступления темноты часов семь. Сколько еще времени в запасе. Вперед! Только вперед! Я лечу как на крыльях. Я возношусь ввысь. Великие устремления рождаются в дерзких сердцах!

Все чаще попадаются участки мерзлого грунта, все реже — с растениями. А вот и вовсе удивительное место. Какое забавное разделение. Резко. Отчетливо. Черная земля и белоснежная, даже бледно-голубая льдина. Вот оно — начало. Дальше — восхождение, дальше — преодоление, дальше — победа или смерть!

Я обернулся назад в последний раз взглянуть на равнину. Она скрылась в тумане, пробиваясь сквозь пелену темно-зелеными пятнами. Неподалеку от себя я заметил втоптанную в снег горечавку. Вероятно, я случайно наступил на неё. Крохотные темно-синие лепестки этого цветка покрылись грязью моих подошв.

Я испугался, захотел вернуться, поднять цветок, укрепить, полить свежей водицей, но он снова вмешался:

— Вот еще! Что за глупости лезут в голову! Не хватало только валандаться с каким-то там цветком. Впереди — цель, вершина. Мало что под ноги попадет…

Я надел черные очки, вскинул на плечо ледоруб и стал подниматься наверх, навстречу сверкающему пику. Сильные ноги уверенно несли меня вперед. Ловкие пальцы спокойно сжимали ледоруб, утопающий в снегу. Холод еще не сковал мои члены, они были как всегда послушны и терпеливы. Корочка, покрывающая снег, легко поддавалась, проламываясь под моими ботинками. Все шло, как нельзя лучше. Я прошел часа два пути. Снег, правда, немного утомляет, но ничего, постепенно привыкаешь, стараешься даже не замечать его.

Смешно: кругом снег, а ты его стараешься не замечать.

Немного устали плечи. Когда их расправляешь, становится легче.

Привал. Вот здесь. У огромной льдины. Какая идеальная форма. Сбоку, ну прямо ровная поверхность. Я захожу наперед и замираю в неожиданности. На меня широко раскрытыми глазами смотрел человек! Его сковало льдом. Скрюченный в неестественной позе (одна нога, согнутая в колене, выше головы; другая развернута в противоположную сторону; руки утопились куда-то внутрь), он представлял ужаснейшее зрелище. (Я часто слышал о гибели альпинистов, но никогда не сталкивался с этим воочию.) Я подошел поближе. Снял очки, присмотрелся. Его глаза были необычайно стеклянными. Почему мне померещилось, что они голубые? В них отражалась голубизна небосвода. И белые облака также двигались в них…

У меня мороз пробежал по коже. Я поглядел вверх, откуда он мог упасть. Не нашел ничего подходящего. Мое воображение уснуло. Глаза человека вперились в меня. Небо молило о помощи. А в вышине сияла вершина…

Тишина неожиданно заполнила пространство, отчего стало не по себе. И среди этой тишины я услышал чуждый мне голос. Вероятно, он вырвался из меня:

— Некогда, братец, нужно спешить до наступления темноты.

И ядовито, с сарказмом:

— Э, дорогой, да что у тебя за вид? Эка тебя вывернуло… Анекдот!

Я хотел заплакать, но мышцы тоже налились злой окаменевшей силой. Пожелал застонать, крикнуть, но вместо стона почувствовал, что начинаю судорожно смеяться. Мне стало смешно. Задрожал от хохота. Даже в животе заурчало.

— Во, как вывернуло!

У меня возникло желание поскорее уйти. Я отошел чуть в сторону и вырвал на снег…

— Братец, да ты совсем слабенький. Надо идти. Твоя вершина еще неблизко. Пойдем, пойдем. Поднимись. Вот так. В путь. К вершине!

Я побрел, как помешанный, будто после глубокого похмелья, еле передвигая ноги. Образ погибшего альпиниста неоднократно вставал передо мной. Человек тот казался мне знакомым. Русые волосы, как у меня; голубые глаза — такие точно; маленькая бородка, прямо моя; вязаная спортивная шапочка с надписью «Полет», такая же, как на моей голове… Ужас! Человек! Там умирает человек! Может, он жив еще?

Я бросился бежать обратно, но споткнулся и упал лицом в снег. Раздался дикий хохот:

— Никуда ты от меня (считай: от себя) не уйдешь. Мы связаны навеки. Куда ты, туда и я. Только вперед. На вершину! Вверх!

Я задыхался совершенно. Никогда таким трудным не казался мне подъем. Пот заполнил все свободное пространство под одеждой. Я то и дело оборачивался, будто чувствовал на своем затылке уничтожающий взгляд. Я брел с давящей мыслью о возвращении. Мне хотелось повернуть обратно. Плюнуть на всё. Я устал бороться. Эти муки, эти кошмары, составляющие жизнь, уничтожали меня, разъедали по частям. Мыслимое ли дело — существовать в постоянном напряжении воли, урывать от жизни лакомые кусочки, забывая про сон и досуг, преодолевая выступы и впадины, рытвины и водомоины, поднимаясь все выше и выше, закрывая чаще глаза, дабы не увидеть, мельчания того, что когда-то представлялось тебе огромным и недоступным. Ты поднимался все выше и выше, но боялся взглянуть вниз, потому что там ты оставлял себя, некогда уважаемого, высокого, а ныне, в твоем настоящем представлении низкого и ограниченного. Неужели то был я, спрашивал ты себя, иногда возвращаясь мысленно в прошлое. И, решив окончательно, что таковым ты никогда не мог быть, шел вперед, к вершине, чтобы стать таким, каким ты желал стать любой ценой, ценой даже собственной настоящей жизни!

Снег вминался в грунт, как каша, под моей тяжелой и усталой стопой. Ноги двигались машинально, и если бы не навязчивая мысль достигнуть вершины во что бы то ни стало, давно бы упал и сдох, как паршивая собака, лишенная пищи. Цель стала твоей пищей. Достижение цели — твоей волей. Раз и навсегда, вопреки всяким объективным законам. Да. Скользят твои ноги. Да, срываются руки. Да, слепнут в очках глаза. И все же, и все же — назад дороги нет! Ты полностью увяз в трясине гонки за целью. Желание достигнуть вершины настолько ослепило тебя, что ты перестал различать истинную цель от ложной, а позже забыл даже, к какой цели стремился. Но все шел и шел, карабкался и вгрызался, урывал и вымаливал…

Туман опустился неожиданно. Ни зги не видать. Остановиться, тоже нет подходящей площадки. Выступ за выступом, метр за метром, но вперед, только вперед…

Плевать! Оставил человека. Да он никогда, может быть, человеком-то и не был. Он родился трупом. И жил мертвым. Радовался жизни, как мертвый, ничего не требуя от неё, обходя даже холмы, не то, что вершины. «Тебя устраивало такое существование?»- спроси я его, он наверняка ответил бы: «Все так живут». Ох, эта бесцельная жизнь. Хотя кто мне ответит, что такое цель жизни? Цель жизни! Химера. Бред. Суетишься всю жизнь, ищешь чего-то, называя свои поиски достижением цели, а потом останавливаешься и понимаешь, что все искания — напрасная трата времени; что искать что-то новое, наконец-то, казалось, осмысленное, — поздно. Что цель, стоящая перед тобой, всякий раз переиначивается с ног на голову, и ты перестаешь осознавать, к чему стремился всегда, потому что это давно стало бессмыслицей. Слышите, вы: бессмыслицей!

Ах ты, черт, какая ахинея, какая чушь! Только ждешь чего-то, идешь к чему-то, преодолеваешь что-то и все ради того, чтобы всплакнуть над всем этим у порога смерти. Вот она жизнь — жалость к достигнутому, утеря неосуществимого. Чувства, скажете вы, радость достижения? Да забыл я все это, оставил позади. Вот только так: пальцами в выступ скалы, ледорубом в углубление, вгоняю крюк, креплю страховку и вверх, вверх, выше, выше…

Ноги соскальзывают, крюк вырывается, ледоруб выпадает из рук, и я падаю, падаю в бездну… Какая нелепость!

Меня полностью занесло снегом. Боли совсем не почувствовал, даже не ощущаю своих членов. Насколько хватает угла зрения, осматриваюсь. Какая нелепая поза: у самого подбородка ширинка брюк, ноги неестественно вывернуло, руки тоже в странном положении. Но совсем не холодно. Удивительно. Говорят, когда замерзаешь, не чувствуешь холода, я его вовсе не ощущаю, следовательно, я замерз. Полностью. К тому же я не дышу. А глаза смотрят. Ресницы оледенели, но не падают, их удерживает снег. Перед лицом небольшое пространство, и мне смотреть не больно. Закрыть глаза я не могу, а хочется. Хочется поспать. Не организму, его я не знаю, хочется спать мне. Когда устаешь от всего, возникает желание уснуть. Попробую спать с открытыми глазами.

Идет дождь. Невероятно. Здесь не может быть дождя! Какая-то неразбериха. Хотя все может статься, если даже я умер, но вижу всё и рассуждаю…

Дождь размыл окно. Я теперь нахожусь в куске льда. Мне через его прозрачную оболочку хорошо видны горы. Какая красота! Но зачем я здесь, почему? По чьей вине оказался?

Я стал вспоминать и вспомнил: мою сущность заполнило неестественное существо. Где оно теперь? Тишина. Сплошная тишина…

Свет. Я вижу свет! Поднимается солнце. Оно встает из-за гор, заполняя постепенно весь горизонт. Вот оно всплывает, из полосы превращается в диск. О, как светло, как замечательно! Вершины загораются сияющим блеском, начиная резать глаза. Благо, я привык к нему, ослепляющему взор.

Но что это? На площадку передо мной легла тень. Кто-то идет в горы? К вершине? Кто этот счастливчик? Увижу ли я его? Подойдет ли? Заметит? Спасет? Похоронит ли по-человечески, закрыв шершавой ладонью мои усталые глаза?

Человек. Это же человек! Уходит? Нет. Топчется на месте. Останавливается на привал. Обернись человек, обернись. Взгляни на льдину, здесь я, здесь!.. Обернулся, увидел. Неужели увидел? Да, слава Богу. Идет сюда. Хочет рассмотреть поближе. Иди. Скорее, скорее, что же ты мешкаешь? Не бойся, неужели не видел никогда мертвого человека? Еще ближе, еще… Подошел, снял черные очки. Присмотрелся. Какие бесцветные у него глаза. Неприятные. Он поражен (как же не поразиться: увидел смерть наяву). Ужаснулся. Отступил назад. Теперь я вижу его отчетливо. Что-то до боли знакомое проступает в его обличье: русые волосы, маленькая бородка, шапочка с надписью «Полет». Кто же это? Кто? Несомненно, я встречал его раньше. Вместе учились? Работали? Жили на одной улице? Не помню! Где же я его видел? Где? Я теряюсь. Знакомое выражение лица. Что выражение? Ужас всем людям придает одинаковое выражение. Знакомая одежда? Что одежда? «Спорттовары» завалены подобным хламом… И все же, где я его видел? Где?

Какая боль в голове. Какой мучительный вопрос. Я хочу знать, где я его видел. Кто даст мне ответ? Я хочу знать!

Он снова подходит ко мне. С интересом разглядывает. Не нравится мне его похолодевшее обличье. Он посмотрел вверх. Что-то ищет взглядом. Снова на меня. Какие неприятные глаза. Какие лукавые щелочки. Пронизывающий взгляд. Он меня вводит в озноб. Кажется, я ожил от его презрения. Но что это? Губы его расплываются в улыбке. Шире. Шире. Смеется. Смеется? Какие недобрые глаза. Я узнал тебя. Ты — тот, который был во мне. Ты снова принял чужую маску. Ты смеешь смеяться надо мной, не зная, что сам смешон?!

Я разгорячился. Я взволновался до того, что стала болеть голова. Но как ей не болеть? Взрыв моего возмущения не мог уравновеситься деятельностью жестов, мимики, движения. Голова раскалывалась от напряжения, а человек напротив смеялся все неистовее. Он схватился за живот, еле удерживаясь на ногах от хохота. Он смеялся, а мне хотелось плакать, я даже вот-вот ощутил выделение слезы, но я мог только чувствовать её, но не видеть. Но видел я отчетливо, как человек, судорожно сотрясаясь от смеха, отходил в сторону до тех пор, пока совсем не скрылся из виду.

Вершина еще раз блеснула отраженным светом и окончательно ослепила меня.