Каменный пояс, 1976

Борис Маршалов ВСЯ ЗЕМЛЯ В НАГРАДУ (заметки о новом романе Бориса Бурлака «Возраст земли»)

Верно говорят, что счастливая случайность выпадает лишь на долю упорных, талантливых людей…

Накануне октябрьских праздников бригада Степана Дмитриевича Иванова на разведочной скважине № 13 вела буровые работы. Ровно гудели мощные дизели, все глубже в землю уходила игла бура. И вдруг…

— Вот он, долгожданный, богатый газ! — Иванов взволнованно позвал товарищей: — Ребята, сюда!..

Случилось это в продутой ветрами степи, в пятидесяти километрах к юго-западу от Оренбурга на левом берегу Урала несколько лет тому назад.

Еще в предвоенные годы геологи «принюхивались» к оренбургской земле. Но поиски газа велись на правобережье, в северо-западных районах области.

Шли годы. Поиски то обнадеживали, то разочаровывали. Но вот нашелся человек, который был уверен, что нужно искать газ на юге, за Уралом. Человек этот не был пустым прожектером, но и в воображении ему не откажешь: он умел мечтать романтически, возвышенно, ни на мгновенье при этом не теряя под собой реальной почвы научно обоснованных фактов.

Он принял смелое решение, и на левый берег Урала перебрасываются крупные силы газоразведчиков, масса техники. Этот бросок на юг многих озадачил, может быть, даже напугал. Но дело было сделано: разведка повелась широким фронтом.

В короткий срок пробурены десятки скважин, и контуры оренбургского газового вала обозначились. Он вытянулся вдоль реки овалом более чем на сто километров в длину и несколько десятков километров в ширину. Продуктивный пласт месторождения уходил в глубину на полкилометра. Предварительные расчеты показали, что гигантский газовый резервуар вмещает более двух триллионов кубометров. Через короткий срок эта цифра устарела. Но и это не все. Сейчас уже установлено, что оренбургский «газовый пирог» оказался двухслойным. После отметки на уровне 1750 метров буровики не остановились и через 450 метров обнаружили еще одну мощную залежь газа!

И началось в оренбургской степь строительство комплекса газозаводов…

Кто же этот человек, который сделал открытие, достойное нашего века?

В романе «Возраст земли» писатель Борис Бурлак называет его Ильей Михайловичем Шумским[5]. Он начальник южноуральского геологического управления. Литературный персонаж романа, конечно же, не является копией ныне здравствующего прототипа. Надо и то сказать: Шумский у Бориса Бурлака в книге не стал единственным героем и история открытия южноуральского газа не главная тема романа. Шумский в романе выполняет свою важную задачу, связанную с трактовкой научно-технической революции в произведении. Своим присутствием на страницах книги инженер Шумский подтверждает мысль о том, что научно-техническая революция не только изменила быт и весь режим жизни современного человека, но и заметным образом отозвалась в его сознании, возбудила не только технические, научные и экономические проблемы, она их вывела в иную плоскость — тесного взаимодействия с проблемами гражданскими, нравственными, социальными. Вот почему Шумский умеет по-государственному распорядиться властью, ему д а н н о й, принять смелое решение, не оглядываясь на перестраховщиков.

В центре же романной композиции Бориса Бурлака, в центре романного мышления видится образ человека, коммуниста, который ведет бой против старого мира с его собственнической, эгоистической моралью, в какие бы одежды она ни наряжалась. Конечно, Георгий Каменицкий — не один в поле воин. Начальник геологического управления Шумский, директор Молодогорского металлургического комбината Ян Янович Плесум, строитель Дробот, начальник Главка в Москве Прокофий Нилович Метелев и его дочь Павла, молодые инженеры Виктор Дробот, Олег Каменицкий и старейшина геологического корпуса на Урале Леонтий Иванович Каменицкий — его соратники и единомышленники.

Некогда Добролюбов мечтал о людях, которые могли бы «слить требование долга с потребностями внутреннего существа своего», чтобы в процессе самосознания и саморазвития эти требования «не только сделались инстинктивно-необходимыми, но и доставляли внутреннее наслаждение». Только социалистическое общество создало условия для того, чтобы понимание общественного долга становилось для человека его внутренним моральным чувством. Ведущие положительные персонажи романа «Возраст земли» сумели воспитать, слить в себе воедино требование долга с внутренним моральным чувством. У Георгия Каменицкого, главного героя книги, преданность делу не исключает душевного богатства личности, а наоборот, как бы даже высветляет в нем эти качества: деловитость, рассудительность, умение взыскательно организовывать работу.

Масштаб шестидесятых-семидесятых годов, приумноженный социальный опыт дали Борису Бурлаку возможность посмотреть на жизнь в перспективе, в связи времен, в соединении прошлого с настоящим и в предощущении будущего.

Геологи трудно привыкают к городам. Особенно вдоволь покочевавшие на своем веку. Город тяготит строгостью геометрии домов, однообразием асфальта, покрывающего живую землю…

На исходе четвертого десятка годов судьба круто изменила привычный уклад и ритм жизни «вечного» геолога Георгия Каменицкого. После метельного Таймыра и знойной Кубы, после многих и многих кочевок по необъятной Сибири, его назначили главным геологом территориального управления, которое вело работы на Урале, давно исхоженном вдоль и поперек.

Не станет ли в романе такая коллизия началом душевного разлада в герое? Нет, не станет. Хотя сердцем Георгий Каменицкий не сразу примет резкую перемену в судьбе. Да и не может сильный человек меняться в мгновение ока. Наверное, именно в те короткие свободные вечерние часы, когда гулкие коридоры управления пустели и он выходил в просторный двор и брался то вскапывать землю вокруг молодых деревьев, то подрезать сухие ветки на пышных кленах, то поливать нарядные клумбы, Георгий «утрясал» в себе новую должность, «убеждал» сердце принять новую работу как продолжение дела всей предшествующей жизни. А как же иначе? За два десятка лет через геологический молоток земля поведала ему немало своих сокровенных тайн, и поделиться этими тайнами с молодыми геологами Каменицкий обязан. Обязан как высокообразованный специалист, как гражданин, как коммунист. И должность главного геолога совсем неплохая трибуна для этого. Ну, а что касается того, что походный рюкзак пришлось сбросить в городской квартире не в Тюмени с ее открытием века, и не на Таймырском полуострове, где, может быть, таится еще с полдюжины Талнахов, а в степном южноуральском городе, так ведь Урал — его родина, и здесь он начинал молодым горным инженером, здесь прославился геолог Леонтий Иванович Каменицкий — его отец, пример которого стал ему путеводной звездой на трудовом пути…

Верно, что Россия черпает с уральского золотого дна вот уже третье столетие подряд. В годы Великой Отечественной войны Урал, будучи становым хребтом, ничего не пожалел для победы страны. Верно и то, что после войны передний край геологов все больше перемещается в Сибирь. Однако Урал остается Уралом. И что еще «Хозяйка Медной горы» хранит в своих кладовухах — стоит поразгадывать. Георгию запомнилось, что ему недавно сказал отец:

Так Борис Бурлак начал сюжетное построение своего романа «Возраст земли». Постепенно в сферу романного притяжения попадают все новые и новые герои. Страницы книги «заселяются» персонажами, на первый взгляд, не имеющими прямого отношения к «осевой» линии произведения. Но это кажущееся «неравновесие». Даже Зоя Каменицкая, жена Георгия, с которой читатель «лично» не встречается в романе и о которой скупо узнает со слов других действующих лиц, запоминается своей добротой, свежестью, молодостью. И это по ассоциации способствует созданию своеобразного мажорного микроклимата на тех страницах, где говорится о молодой женщине. Кажется, с этих светлых страниц прошлого Георгия Каменицкого начинается тропка к его будущей новой любви…

В романе мы знакомимся с целой группой молодых людей, которые тоже находятся вроде бы не на «осевой» линии произведения. Вот Клара Кузнецова, Олег и Саша Каменицкие, Виктор Дробот, Анна Иванова… Их профессиональные интересы не пересекаются с геологической наукой и практикой (исключение здесь, может быть, составляет только Виктор. Он гидрогеолог). Мог бы писатель обойтись без этих действующих лиц в книге? Думаю, что не мог бы. Потому что тогда не появилось бы чувства завершенности романа, убежденности в том, что ты, читатель, узнал все о героях сполна, что должен был о них узнать и что хотел сказать сам автор.

На протяжении всего произведения никто из этих молодых людей не вступает в открытый бой против главного носителя отжившей эгоистической морали Голосова, никто из них открыто не сказал слова в поддержку позиции Георгия Каменицкого. Но это происходит не от инертности или безразличия молодежи. Автор не мог столкнуть две противоборствующие стороны в «открытом бою». Опытный демагог Голосов в подобной ситуации получил бы значительное преимущество. В романе столкновение «добра и зла» на этом этапе Борис Бурлак сумел показать публицистически доказательно, эмоционально убедительно, художественно достоверно. И сделано это не в какой-то одной сцене или главе. Всей своей двухлетней жизнью в романе: отношением к работе, к товарищам, к любимым, молодежь от имени своего поколения первой половины семидесятых годов убеждает в идейной закаленности, в бескомпромиссной приверженности ко всему тому, что мы называем гордо и кратко — советский образ жизни. Молодежь в романе не присутствует, она действует.

Клара Кузнецова руководит комплексной бригадой строителей. Она не только классный специалист. Нравственная среда профтехучилища, где она училась, строительного управления, где она сейчас работает, сформировали из этой, в общем-то обыкновенной, девушки способного руководителя, умеющего понимать и решать вопросы по-государственному.

Примечательный разговор в этом отношении состоялся между управляющим трестом Дроботом и бригадиром Кузнецовой.

Петр Ефимович Дробот начинал с десятников в годы первой пятилетки. С далеких тридцатых годов принес в своем сердце этот человек в наши семидесятые молодой задор строителей легендарной Магнитки, коммунистическую убежденность в реальности наших планов. Наверное поэтому и сегодня он хорошо понимает молодежь стройки, умеет выделить, поддержать самых способных из них. Это он, Петр Ефимович Дробот, принимает решение и назначает молоденькую выпускницу профтехучилища бригадиром комплексной бригады, да еще бригады, в которой предыдущий горе-руководитель совсем развалил дисциплину.

И вот они сидят друг против друга. Он, Дробот, пожилой человек, помнящий стройку, на которой главными «механизмами» были лопата да кирка, и она, Клара, современница космического века.

У Бориса Бурлака эта сцена естественна, художественно выразительна. И актуальна.

Извечная проблема строителей — нехватка кадров. Не только квалифицированных.

— Что надо сделать, чтобы девчата не уходили со стройки? — спрашивает Дробот.

— Посадите девчонку на башенный кран. Тогда ни за что не уйдет, — отвечает Кузнецова.

— Где же взять столько кранов?

— Верно — где? А почему бы не шире готовить из девушек мотористов, электромонтажниц, сантехников? Эти профессии до сих пор почему-то считаются мужскими. Редко встретишь среди женщин мастера или прораба. Все больше командуют мужчины, которые позволяют себе грубить, а то и сквернословить…

Вчерашняя школьница смотрит на несуразности, бытующие на строительных объектах, с позиции хозяйственной целесообразности сегодняшнего дня. Клара рассуждала о труде отделочниц, о том, что вряд ли кто лучше женщин сможет штукатурить, белить, красить. Однако труд их мало механизирован. На отделку дома, считает она, уходит куда больше времени, чем на сооружение всей «коробки» — от нулевого цикла и до крыши. Нередко самые искусные мастерицы вынуждены тратить время на подсобные работы, которые могли бы выполнять мужчины из новичков. Но быть подсобником в женской бригаде считается зазорным, хотя иной парень ничего другого и делать-то еще не умеет.

— Все это идет от старой технологии, когда ценилась физическая сила, а не умение…

Борис Бурлак заставляет своего героя «выложиться» на страницах романа полностью, а писательская публицистичность усиливает социальную заостренность произведения.

Случаются обстоятельства, когда отстаивать советский образ жизни приходится не только словом. Грудью. И даже тогда, когда в грудь нацелен нож.

В романе есть такие страницы, на которых запечатлена сцена неравной схватки молодого инженера Виктора Дробота с группой вооруженных грабителей и насильников…

Бригадир Клара Кузнецова с ее принципиальной требовательностью к себе и бригаде, к делу, которое ей поручил комсомол, и гидролог Виктор Дробот, самоотверженно вступившийся за честь девушки, — это типичные представители молодежи семидесятых годов, тех, кто сегодня сооружает газоконденсатный комплекс в Оренбурге, знаменитую БАМ, выращивает хлеб, делает научные открытия. Это их энтузиазмом одухотворяется порученное им дело, приобретая крылатость, устремленность в будущее.

Самой «горячей точкой» романа конечно же является противоборство Георгия Каменицкого и «друга Урала» Голосова.

Семен Захарович Голосов — фигура во многих отношениях примечательная. Когда-то в юные годы Голосов работал в поисковой партии старшего Каменицкого, уже тогда опытного геолога и знатока недр Урала. Когда автор впервые представляет читателю этот персонаж, Голосов занимает высокий пост научного консультанта по ископаемым всего Урала. Семен Захарович — доктор наук, профессор. Было время, когда он был и заместителем министра, потом редактировал академический журнал, потом… Писатель не стремится подробно проследить весь жизненный путь этого человека. Автор сосредоточивает наше внимание на «болевых» точках его судьбы, когда, казалось, можно было еще попробовать начать новый отсчет прожитому, совершенному. Но этого не случалось, и Голосов, делая очередной шажок по служебной лесенке наверх, совершал очередное надругательство над собой, над делом, которому, как он уверял всех, служил беззаветно.

А все началось с маленькой анонимной заметки в областной газете под названием «Деньги на ветер», в которой утверждалось, что геолог Леонтий Каменицкий не то ищет и не там ищет, бросая при этом государственные деньги на ветер. Шел тогда 1937 год. Автором газетной заметки был ученик Каменицкого Семен Голосов. Тогда никто не узнал этого…

Прошел не один десяток лет. Случилось так, что бывший ученик и бывший учитель оказались на том же Березовском месторождении медных руд. Здесь все начиналось и совершалось: подвиг геолога Каменицкого-старшего, открывшего богатейшую медную залежь и тем самым в немалой степени повлиявшего на дальнейшие судьбы развития цветной металлургии на Урале, и предательство геолога Голосова, сделавшего все, от него зависящее, чтобы подвергнуть сомнению важность открытия для страны…

Голосов пошел на этот шаг, изнемогая от собственного тщеславия, зависти, желания оказаться на виду.

Борис Бурлак исследует в романе голосовщину не только с позиции аморальности и нравственной патологии, что само по себе также необходимо, но и с позиции влияния моральных факторов на материально-производственные аспекты жизни общества. Такой комплексный подход чрезвычайно важен еще и потому, что в нем отчетливо виден взгляд в сегодняшний день, в дела наших современников.

В послевоенные годы Голосов стал самым ярым проповедником концепции сосредоточения геологических и материальных сил в Сибири. На Урал он махнул рукой в своих статьях, забыв при этом, что его диссертации написаны на уральском материале.

— Нельзя так ставить вопрос: Урал или Сибирь? — говорит ему сердито старый геолог Каменицкий.

Голосов мило улыбается.

Леонтий Иванович убежден, что поиски железной руды на Урале прекращать не следует, несмотря на найденные кустанайские железные клады, наконец КМА.

Голосов мило улыбается и говорит: «Интересы государства превыше всего». Он делает вид, будто не понимает, что эта фраза, обращенная к Каменицкому, звучит кощунственно. Ведь именно за глубокое понимание государственных интересов, служение им всем своим незаурядным талантом многие десятилетия Каменицкий-старший отмечен самыми высокими наградами и почетными званиями.

«Интересы государства превыше всего»… Эта формула служила щитом и мечом Голосову исправно долгие годы. Надо было только спрятаться за нее, когда не все акценты расставлены, и рубить ею с плеча, когда мнение выяснено и предложение принято большинством. Тут тебя могут заметить, оценить активность, продвинуть по службе.

Семену Захаровичу везло, его замечали, к нему прислушивались…

Автор не спешит развенчать Голосова. Это случится на последних страницах романа, и поставит точку Георгий Каменицкий. И не будет выглядеть это, как месть сына. Это будет логическим завершением противоборства двух нравственных, жизненных концепций, и читатель, сравнивая жизнь этих героев, выберет себе в спутники достойного.

Весна нынешнего 1976 года знаменательна состоявшимся XXV съездом Коммунистической партии Советского Союза. С чувством гордости за нашу социалистическую Родину, уверенности в ее завтрашнем дне, с глубоким сознанием величия и ответственности задач, выдвинутых партией, восприняли советские люди доклад Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л. И. Брежнева.

Истекшие годы были периодом дальнейшего подъема советской литературы. Она обогатилась новыми выдающимися произведениями.

На съезде была поставлена задача перед литературой не ослаблять внимания к теме морали и нравственных исканий, необходимости продолжать еще настойчивее, еще пристальнее исследовать эти проблемы.

Само время диктует в качестве центральной, главенствующей проблемы жизни и литературного развития проблему человека и его ценностей. Могут сказать, что эта проблема вечная. Да, но на каждом историческом отрезке времени она звучит во многом по-новому. В чем видится сегодняшняя ее новизна?

В углублении и детализации подхода к пониманию значения духовных, нравственных и гуманистических ценностей для человека и общества.

В ясности понимания того, что и в период зрелого, развитого социализма по мере движения к коммунизму в геометрической прогрессии возрастает роль нравственных начал.

Борис Бурлак в романе «Возраст земли» на богатом материале родного Оренбуржья средствами художественной прозы показал картину созидательного труда в годы прошедшей пятилетки. Автор сумел в беллетристическом произведении, по сути дела, следуя по пятам событий, соединить документальную основу с художественной типизацией.

Живительным источником творческих исканий и творческого вдохновения для писателя явились рабочие коллективы крупнейших предприятий края, комсомольские стройки, изыскательные партии. Борис Бурлак в романе «Возраст земли» дал бой бездуховности, решительно заявил об опасности духовного вакуума. Своим произведением писатель еще и еще раз утверждает мысль: человек — это его дело.

Евгений Арензон ШИШЕЛ-МЫШЕЛ, БРАТ ЭНИКА-БЕНИКА

Эник-беник — литературный герой со стажем. Живет он в стихах Овсея Дриза. А родился из детской считалки, которая начинается так: «Эники-беники ели вареники…»

Шишел-Мышел появился в читательском мире совсем недавно. Снарядил его в литературную дорогу челябинский поэт Лев Рахлис, обнаружив как-то в детской считалке «Шишел-мышел, Ванька вышел…»

Книжка Л. Рахлиса, по-дебютантски тонкая, выпущена Южно-Уральским издательством. Перехваливать ее нет надобности. Она не из событий в детской литературе, но из хороших ее фактов. А известного поэта и его героя вспомнил я для того, чтобы показать творческие ориентиры Л. Рахлиса. Он не подражает О. Дризу, а идет с ним в одном направлении.

Есть поэты, любящие подсюсюкнуть малышу, укутать его ватой уменьшительных суффиксов. Есть поэты, любящие детей только за то, что они когда-нибудь станут взрослыми. Такие авторы ведут ребенка по кратчайшему пути к трезвой солидности.

Л. Рахлис принадлежит к тем работникам трудной литературы для маленьких, которые не занимаются сентиментальной консервацией детства, но и не считают детство всего лишь подготовкой к настоящей жизни.

Хорошие детские поэты всегда уважительны к реальности мира малышей, понимая его абсолютную ценность. В этом мире игра — самая убедительная достоверность. Ребенок, играя, познает себя и людей. Но он не только учится жить. Он уже живет своей интересной жизнью. Самое серьезное воспринимается им с игровой стороны. Поэтому, например, Шишел-Мышел опечален, когда в трамвае некому уступить место. По той же причине он невзначай, между прочим, познает возможности родного языка, весело играя словами, как любопытными игрушками («металлолом», «металлозвон», «металлогром», металлохлам» и т. д.).

Маленький персонаж книги Л. Рахлиса — человек очень деятельный и могущественный. Он, правда, может пуститься наутек от смирного козла, приняв его за страшного зверя. Тут уж сказывается его городское происхождение. Но среди машин, среди уличной толчеи и людского разнообразия чувствует он себя запросто:

И сразу находится у него множество дел: то чинит мальчик скамейку, то разбирается в дорожном происшествии, то беседует с бабусей-соседкой, снисходительно прощая ей старческую чудаковатость.

Шишел-Мышел, как всякий нормальный ребенок, ощущает себя хозяином созданной им действительности. Происходит это потому, что придумавший его поэт понимает суть детского мировосприятия. Для ребенка весь мир нов, неожидан, заманчив, это лаборатория бесконечных открытий. Движимый инстинктом познания, он придумывает невероятные связи и отношения между окружающими его вещами и явлениями. Сознательно допускаемые нелепости своеобразно утверждают истинное положение дел. Это метод «проб и ошибок» в своей подчеркнуто игровой, изначальной форме. Лучшие страницы книжки «Шишел-Мышел» (стихотворения «Кто дает нам молоко?», «Что ответил Шишел-Мышел», «Особая примета» и другие) как раз воссоздают типичные для детского фольклора ситуации нелепостей, шиворот-навыворот.

Стихи Л. Рахлиса веселы, благожелательно ироничны по отношению к малышу и, самое главное, рождены как бы в атмосфере незамысловатой случайности. Как говорится, сию минуту. Впечатление легких импровизаций, несущих в себе мимику, жест:

Когда же у Л. Рахлиса слишком заметен взрослый человек, наблюдающий за малышом со стороны, возникает некая искусственность, «нянечкино» восхищение. Таким стихотворением ( с банальными деталями и весьма приблизительной рифмовкой), к сожалению, открывается книжка:

Лиризм, совершенно особый в поэзии для детей (классический в этом смысле поэт — поздний С. Маршак), Л. Рахлису мало свойствен. Разумеется, это не упрек, а попытка разобраться в особенности его работы. Стих Л. Рахлиса хорош в сюжетном развитии шутки, каламбура, с частыми повторениями одного и того же слова, с возвращениями к исходному положению. Вспоминается манера Даниила Хармса, у которого Л. Рахлис многому научился.

Действенность лучших стихов, составивших книжку «Шишел-Мышел», проверена в детских аудиториях. Между поэтом и его слушателями всегда устанавливается завидный контакт. Он читает, скажем, самым маленьким «Течет-течет — не вытечет, Бежит-бежит — не выбежит. Речка в городе у нас называется…» — и делает паузу. «МИ-АСС», — подхватывают все. Дети рады не только тому, что знают свой город. Они приобщились к тайнам сочинительства. Оказывается, и это в их силах. Оказывается, каждый из них похож на веселого человечка со смешным именем Шишел-Мышел. Всех же ему удач в пути, нашему современнику, идущему по большой дороге жизни!

Александр Шмаков „ЖЕЛАЮ ВАМ ЭНЕРГИИ И СВОБОДЫ…“ О неизвестной переписке

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский был уже признанным художником слова, а творческий путь Владимира Тимофеевича Юрезанского только начинался под благотворным влиянием этого незаурядного большого писателя. Наш земляк делал всего первые литературные шаги репортером в челябинской газете «Голос Приуралья».

Владимир Тимофеевич Юрезанский полюбил прозу Сергеева-Ценского, зажегся его творческим огнем, когда прочитал доверительно-страстное откровение:

Эти слова писатель вложил в уста героя-революционера в произведении «Когда я буду свободен».

Свой первый сборник о родном крае «Ржи цветут», напечатанный в Виннице в 1924 году, куда занесла судьба уральца в послереволюционные годы, незамедлительно Юрезанский послал в Алушту — «писателю драгоценных недр», как позднее назвали критики талант Сергеева-Ценского.

Сергей Николаевич, обрадованный присланной книгой, тут же дружески отозвался любезным письмом, угадав, что перед ним молодой литератор, близкий по духу, творчески созвучный его лире прозаика. Приятно было открыть для себя соратника по перу, по душевному настрою.

То была открытка с почтовым штемпелем: «Алушта, 26 мая 1924 г.». С нее и началась их переписка, прерванная в 1930 году, если судить по тем письмам, какие сохранились в личном архиве В. Юрезанского.

Следующее письмо писателя было также незамедлительным ответом на присланную Юрезанским новую книгу «Зной».

В это время Владимир Тимофеевич жил уже в Харькове и работал в издательстве «Пролетарий». Переехать сюда заставили неурядицы и неустроенность с работой в Виннице.

Проходит три дня. Сергей Николаевич спешит поделиться своими впечатлениями, сказать то, что он думает о молодом литераторе и его рассказах. Удивительная обязательность!

Два упорных и напряженных года творческой работы. Произведения В. Юрезанского появляются в альманахах и журналах. Снова выходит сборник новых рассказов в издательстве «Пролетарий» — «Яблони». Владимир Тимофеевич помнит о друге, живущем в Алуште, который порадовал его и своих читателей романом «Жестокость» и обдумывал будущую эпопею «Преображенная Россия».

Вновь по харьковскому адресу приходит очередная радостная весточка от Сергея Николаевича, посланная 14 марта 1928 года.

Владимир Тимофеевич уже давно взялся за большое полотно о рабочих людях — шахтерах Донбасса. В конце 1930 года у него выходит роман «Алмазная свита», и снова он посылает бандероль в Алушту.

За «Алмазной свитой» появились произведения: «Исчезнувшее село» — роман из эпохи Екатерины Второй, «Покорение реки» — о строительстве Днепрогэса и его восстановлении после Великой Отечественной войны.

Книги В. Юрезанского были переведены на иностранные языки, и творчество нашего земляка, чья юность прошла на Урале, где начался и его путь в большую советскую литературу, узнал и полюбил зарубежный читатель.

Переписка продолжалась и позднее, но многие письма Сергеева-Ценского были утрачены в тяжелые военные годы. Но то, что осталось, говорит о близкой творческой дружбе учителя и ученика, благодарного за душевную поддержку в начале литературной деятельности.

Павел Худяков ПЕВЕЦ РОДНОГО КРАЯ

Говорят, что у нашего деда, по отцовской линии, Кузьмы красивый высокий лоб. Портрет его был подарен в двадцатых годах дальним родственникам в деревню Звериноголовскую Курганской области. Может, и сейчас он сохранился. Висит где-нибудь в бревенчатой избе или лежит в старинном, окованном железом сундуке.

Но высокий лоб (признак большого ума) не помог деду. Жизнь его прошла «ухабистыми» дорогами и оборвалась на тридцатом году от роду.

Умер дед, не оставив своему единственному сыну Кондратию никакого наследства, за исключением старенькой избушки в городе Кургане. Мать Кондратия Татьяна Фасетовна умерла семью месяцами раньше мужа.

Восьмилетнего сироту взяла на воспитание сестра матери Степанида и увезла к себе в село Глядянское. Их дом был разделен на две половины: в одной жила Степанида со своей матерью и Кондратием, а в другой — двоюродная сестра Степаниды. Хозяйство теток велось бестолково, оно не приносило никакого дохода, зато хлопот доставляло в избытке. Мальчика заставляли вставать чуть свет и работать по двору, убирать навоз, поить скотину, а по вечерам, в доме, чинить старую обувь и хомуты. Об учении в школе и речи не могло быть.

Сам научился читать псалтырь, напечатанный славянской старообрядческой азбукой. Вскоре легко переключился на общерусскую печать и стал тайком почитывать романы, повести, рассказы. Особенно полюбил поэзию. Не раз ему приходилось прибегать к хитростям, прятать книги, чтобы не попадаться на глаза теткам и не подвергаться побоям.

Однако время делало свое. Тетки слабели, а мальчик рос и креп. Самостоятельно стал выезжать на дальние пашни: пахать и сеять, косить, жать хлеба, убирать урожай. Он неделями бывал один в лесу, и после трудового дня с наслаждением открывал книги и читал их до полуночи при свете лучины.

Жаль, что, описывая в дневниках свою жизнь, отец мало касается тех вечеров — того мира, в котором формировался упорный, волевой, целеустремленный характер.

Трудно представить, чтоб без старшего и зрелого умом наставника можно было так глубоко и проникновенно постичь душу трудового крестьянина.

Родному краю отец посвятил большую часть своих стихов. Хочется вспомнить его слова, написанные в городе:

На западе от села Глядянского, в заречье, были бескрайние заливные луга в весеннюю пору и царство трав, цветов и кузнечиков — летом. Оттуда, из сиреневых далей, подбегал Тобол, река кроткая, безобидная летом, но буйная и коварная в весенний разлив. Сделав у села крутой поворот на север, Тобол продолжал путь на Курган. Много земли, но еще больше — неба. Было где разгуляться в вечерние зори человеческому воображению при виде волшебных красок. Туда, в тающие горизонты, уходили мы, мальчишки и девчонки, с удочками и, устроившись где-нибудь на крутояре, ловили окуня, ерша и чебака. Водилась в реке и крупная рыба. В теплой воде под крутояром ловили раков. В заречье, неподалеку от Глядянки, стояла когда-то деревушка Худяково, дома в которой были все построены из толстых бревен. В ней жили наши предки: деды, прадеды. Однажды Тобол так «взыграл» весной, что предки навсегда оставили деревушку и перебрались в Глядянку, на правый, более высокий берег Тобола. Но как ни хорош был запад, восток был еще лучше: здесь через версту от села проходила таинственная зубчатая стена могучего бора. Мы очень любили летом совершать походы в бор по грибы и ягоды и дальше на восток — на дальние пашни, расположенные в десяти километрах от села.

Перед входом в бор, вдоль его «стены», тянулась поскотина — так крестьяне называли изгородь из двух-трех тонких молодых берез или осин. Кто не знает, сколь радостно русскому сердцу увидеть деревенский пейзаж и в нем — эту покосившуюся от времени, облинялую под солнцем, обтертую ветрами, прополосканную дождями, бог весть когда поставленную изгородь.

Если при входе в бор взять немного правее, на юго-восток, можно было попасть в глубокий овраг, называемый «каменным логом». Еще правее было поле, вспаханное под бахчи, где к осени поспевали сочные арбузы и дыни. В бору были родники, хрустальные холодные струи которых бойко пробивали себе дорогу и сверкали на солнце, как серебряные рыбки. Крупная земляника яркими шапочками гномиков вспыхивала то там, то тут. Через три километра бор кончался и начинались поля с березовыми и осиновыми колками, полными клубники, смородины, вишни, костяники, малины, грибов. Не было конца этим пашням и перелескам. Именно про эту землю отец напишет стихи, вспоминая свое детство:

Как ни бескрайни были эти просторы, а всюду чувствовались человеческие руки: поля между перелесками были засеяны, в нашу бытность, злаковыми, подсолнухом, маком, горохом. В незасушливые годы земля давала богатые урожаи. В лесах было много дичи, водились волки, лисы, зайцы, барсуки. По обочинам дорог и в колках цвели все цветы, присущие средней полосе. Иногда мы доходили до дальних пашен, это, примерно, в семи километрах от бора, где стояла древняя высокая, как каланча, деревянная вышка, у верхушки которой был лабаз.

Вышка была так стара, что при малейшем ветре старчески кряхтела, словно на ее лабазе собрались все пройденные мимо нее десятилетия и ей трудно было держать их на дряхлых уставших ногах. Рядом с вышкой, под тенью берез, незаметно притаилась небольшая избушка с единственным подслеповатым глазом — небольшим окном. Не в этой ли избушке отец читал по ночам Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого?..

В 1905 году, девятнадцати лет от роду, Кондратий женился на русской крестьянской девушке — Феодосии Ивановне Худяковой. Девичья фамилия, как видно, у невесты была такая же, очень распространенная в этих краях. В деревушке Худяково, о которой было уже сказано, почти все жители — Худяковы.

Свадьба была не из шумных. Невеста, конечно, не получила родительского благословения выйти замуж за бедняка, да еще другой некержацкой веры. Но девушка оказалась с характером: она убежала из родительского дома в чем была и навсегда связала свою судьбу с любимым человеком. Выйти замуж помимо воли родителей (в народе это называлось — убегом) и без венчания в церкви считалось великим прегрешением. Бабки-староверки тоже были против этого брака, но, почувствовав твердую волю своего воспитанника, смирились. Однако круто взялись за «очищение» молодой от ее прежней веры и приобщение к новой.

В 1906 году Кондратий переезжает в город, в унаследованный от отца домик.

Была в нашем семейном альбоме фотография отца этого периода. Если эту фотографию показать людям, которые знали его во втором десятилетии двадцатого века, как интеллигентного горожанина, никто бы не признал на ней Кондратия.

Его, привыкшего к крестьянскому труду, всюду, куда бы ни заходил, с подозрением осматривали и, долго не рассуждая, выпроваживали «за порог».

Он работал фонарщиком, конопатчиком, грузчиком, плотником. Но все это были работы не постоянные, да и напарники приносили много огорчений: пьянствовали по неделям. И стал отец упорно выбираться на «приволье широких дорог», как скажет он потом в одном из своих стихотворений:

Однажды он зашел в мастерскую курганского художника Бабина. Сам Бабин работал на выезде, расписывал стены в церквях и храмах, а в мастерской трудились подмастерья и ученики. Взял Бабин его учеником в мастерскую. Отец быстро овладел искусством писания вывесок и, уразумев, что ему ни к чему работать под чьим-то началом, снял частный подвал неподалеку. Благо, что в заказчиках большой нужды не было: город торговый.

Материальные дела отца поправились. Появилась уверенность в завтрашнем дне, а главное — появились лишние деньги, на которые можно было покупать книги.

Получив поздравительное письмо от Бабина, предсказывающее в Новом году «розы» (речь шла о стихах), отец ответил другу, что «розы» — не его удел, что «розы» могут завянуть.

Читая дневник и первые опыты стихосложения отца, поражаешься его трудолюбию и упорству. Удивляешься почерку самоучки, который с каждым днем приобретал характерную устойчивость.

В 1911 году стихи его были чисто ученические, а уже в 1916 — вышел в свет поэтический сборник «Сибирь», куда вошло около ста стихотворений, среди которых — лучшие сонеты, получившие высокую оценку большого русского поэта Сергея Есенина.

Сборник этот стал теперь библиографической редкостью.

Кондратий Худяков СТИХИ