Каменный пояс, 1979

Владимир Карпов ЖУРКА Рассказ

Он никому не сделал ничего плохого. Никому. Никогда.

Ребятня прилипала к забору и смотрела в щели на невидаль. Не где-нибудь в зверинце, а там, в огороде, вышагивала длинноногая, чудаковатая птица, рылась клювом в ботве, что-то отыскивала и, задрав голову, сглатывала. Сквозь изгородь просовывались маленькие руки с зерном, хлебным мякишем. Журавль подходил и, щекоча ладони, склевывал, что давали.

Улететь он не мог. Правое его крыло топорщилось, и при взмахе виделось, как оно изломано, согнуто, будто рука в локте.

И когда высоко в небе проплывали величественные и забавные уголки, Журка бежал за ними вдоль огорода, хлопал крыльями и неистово, словно требовал справедливости, курлыкал. Ребятишки всей душой помогали любимцу, поднимались на цыпочки, тянули головы вверх, и казалось, еще чуть-чуть, и Журка взлетит, но этого «чуть» не хватало. Журка добегал до противоположной изгороди и еще долго бил крыльями и кричал вслед улетающей стае.

— Все равно он когда-нибудь улетит, — упрямо выводил какой-нибудь побольше и поделовитее. — Крыло выправится. Кормить надо лучше.

— Конечно! Поправится, наберется сил и улетит, — соглашались наперебой остальные.

Юрку тоже очень хотелось, чтобы его Журка смог летать, взвился бы однажды над огородом и встал во главе одного из уголков. Юрок был бы только рад, хотя, признаться, и жалко… За лето он привык к Журке, сдружился с ним. Играл, кормил его, на ночь запирал в сарай, где из камыша и травы устроил ему гнездо. И с тех пор, как появился у него журавль, все в квартале, даже взрослые, стали к Юрку внимание проявлять; интересуются всегда: ну как там твой Журка?

Юрок даже приосанился, посерьезнел. А как же? На его плечах забота и ответственность. И жизнь на глазах у людей. Они ведь с Журкой почти артистами стали. Да! Только выходит Юрок в огород, как за забором: «Журка, клюнь! Клюнь, Журка!». Юрок неторопливо, с форсом снимает кепку, наклоняется, и Журка — раз! — долбанет его клювом в затылок. Часто Журка бывает чересчур старательным и клюет так, что голова трещит, но Юрок терпит. Зато другим радостно! Сморщась, почешет затылок, потрясет головой прикрякивая и улыбнется: мол, мозги набекрень, а приятно. А ему и правда — приятно! За забором смех, просят еще, головы в щель суют, кричат:

— Журка, меня клюнь!

— Пусть лучше меня!..

Расставаться с другом всегда тяжело. И все-таки, когда бежит Журка за стаей и кричит, Юрку, может, больше других хочется, чтоб он полетел. И крик этот сносить Юрку не по силам. Он закусывает губу и тужится, едва сдерживая слезы, и виноватым себя отчего-то чувствует.

— Давай-ка, брат, домой за уроки, — зовет с крыльца отец, — Поиграл — хватит. Ты теперь школьник, надо заниматься, а Журка подождет.

Он стоит в грубом, толстом свитере, усатый, большой, сильный. Юрок любит отца и гордится им. Он настоящий охотник! У него не двустволка, как у других, а карабин с оптическим прицелом, и полозья широких лыж покрыты тонкой оленьей шкурой. Он подолгу, месяцами, живет в тайге. Он сильный, добрый, спокойный. Лишь однажды видел Юрок, как разозлился он, вспылил.

Юрок играл с сусликом Сосей на улице. Подошел пьяный сосед дядя Шура, «пошутил» — ткнул папиросой суслику в нос, только Сося увернулся, не будь дураком, цапнул шутника за палец. Дядя Шура взбесился, схватил Сосю, ну и… об землю. Юрок заплакал, вышел отец, увидел Сосю, помрачнел — и дядя Шура летел кубарем аж до своих ворот.

Юрок заманивает журавля в сарай, приговаривает:

— Что, брат, неохота идти? Надо. Я теперь школьник, надо заниматься. Если сразу учиться хорошо не начнешь, то так потом и будешь. Только знаешь, брат, эти палочки у меня никак ровно не получаются. Все пляшут…

Когда Юрок зашел в избу, отец провел ладошкой «против шерсти» по его голове и, мягко улыбнувшись, заговорил:

— Что, брат, может отдадим журавля? Тебя, я гляжу, от него за уши не оттащишь. А ты теперь школьник, надо заниматься. А то учиться не начал, а уж силком приходится за уроки садить. Это не дело, брат.

Юрок потупившись молчал.

— Отдавать надо. Зима на носу, где его держать? В сарае он замерзнет… Вот из детсада приходили, просили… У них там есть условия…

— Я сам всегда за уроки буду усаживаться, только давай Журку не отдадим.

— Ну-у, брат… Ты же большой, а там маленькие. Их много, всем на радость Журка будет.

Конечно, если всем, то отказывать неудобно. Но ведь и тут всем. Каждый день столько людей мимо идут и смотрят, а свои с улицы, так просто-напросто заходят и играют с Журкой так же, как и он, Юрка.

— Нет, не отдадим. Тут тоже многим на радость. За ним уход нужен, а они не смогут. Если надо, пусть сюда приходят, смотрят. Тут недалеко. А за уроки я сам буду усаживаться.

— Ух ты, единоличник, — усмехнулся отец и снова потрепал сына по волосам. — Жить негде ему, говорю, — поглядел на упрямый молящий взгляд, сомкнутые губы, добавил: — Ладно, поживем, увидим.

А дня через три…

— Вот он! Во-о-от о-он! Красивый како-о-ой! — услышал Юрок за забором.

Меж штакетин враз появилось несколько десятков носов. К доскам жалась мелюзга лет по пять. Дверь ворот приоткрылась, и во двор заглянула женщина. Фока, черная коротконогая такса, залаял. На крыльце появился отец. Закрыл в будку пса, кликнул Юрка. Юрок понял: прибыл детсад, и это серьезно.

— Ну что? Давай решай, — сказал отец, когда Юрок подошел. — Видишь, сколько их. Пришли просить.

— Ма-а-альчи-и-ик, о-о-отда-а-ай на-а-ам жу-рав-ля-я-я! — затянула какая-то девочка.

И наперебой загалдели остальные:

— Пусть он у нас живет!

— У нас хорошо!

— Мы его кормить сами будем!

Юрок поглядел на Журку. Тот беззаботно, не подозревая ни о чем, рылся в ботве. Они кормить его будут. А что, он, Юрок? Думают они — нет, каково ему без Журки?!

— Он все равно скоро улетит. Я его почти вылечил, — отговаривался Юра.

— Вот и пусть немного у нас поживет. Пока не улетел, — женщина присела, говорила нараспев, — у нас есть кролик, ежик, но всем ребятам хочется журавля. Все уши прожужжали мне про твоего Журку.

— Надо уметь, Юра, и о других думать. Смотри, сколько их! — Малыши зыркали во все глаза. Ждали.

— Откажем мы им сейчас, не отдадим журавля, знаешь сколько будет горя, слез, а отдадим — столько радости.

— Юра, ты же будешь к нам приходить. Тем более, нам все равно твоя помощь потребуется.

— Ма-а-альчик, отда-а-а-ай, — снова запела девочка.

— Ладно, — решает Юрок, — берите. Только вы хорошо следите за ним. Кормит пусть кто-нибудь один, надежный, а то закормить можно. Двигаться станет мало, разжиреет и заболеть может. Без присмотра не оставляйте, на ночь на замок запирайте… — спешно давал Юрок последние советы.

Рядом с детсадом — магазин. Идут люди за покупками, и непременно, хоть на полминуты задержатся, посмотрят на журавля и детей вокруг него. Юрок тоже частенько стоит в толпе у зеленой оградки. Во двор обычно не заходит. Стоит себе, любуется Журкой, поглядывает на ребятишек, на людей рядом. И никто ничего не знает, кто он, какое отношение имеет к этой красивой птице? И хорошо ему отчего-то, светло на сердце. Уйдет и все вспоминает: как смотрели люди, с каким торжеством какой-нибудь шалопай подставлял голову, а потом чесался и морщился точно так же, как раньше он, как воспитанно и гордо вел себя Журка.

Осень стояла сухая и теплая. Однако по утрам выпадал и белил землю иней. Шел Юрок в школу, заметил — парит сильно изо рта. Решил: надо забежать в детсад, подсказать, чтоб о теплом жилье для журавля позаботились (он у них пока жил в сарайчике). После уроков побежал, проскочил сначала к магазину. Там у входа, устоявшись на деревянном крыльце, согнутая пополам, живая, разговорчивая бабка Сатуниха продавала семечки. Юрка она всегда угощала одной-двумя пригоршнями.

— Не знаешь ниче еще? — встрепенулась старуха, увидев его.

— Что, баба Нюра?

— Вишь, журавля-то нету. — Юрок посмотрел во двор: пуст.

— Убили его седня ночью! — выпалила она.

Юрок провалился и куда-то полетел. Бабка часто хлопала глазами и поджимала губы.

— Как убили?! — выдохнул Юрок. — Как убили?.. Баба Нюра?.. Как?..

— Как, как. Известно как убивают. Камнем кинули — и все. Фулиганья-то мало рази? Иду давеча утром, глянь — а он лежит и голова едак набок. Воспитательша тут же бегает, слезьми заливается: «Чо я ребятешкам скажу!» А чо говорить? Кто ж на улке-то оставляет на ночь? Ты чо, Юрок? Господь с тобой, ты чо? На вот семечек…

Юрка словно понесло: и дорога, и зеленый заборчик, и калитка — все смешалось, запрыгало, расплылось от слез. Убили! Журку убили! Кто?! Как?! Его все так любили! Так ему радовались! Почему же?! Он ведь никогда, никому ничего плохого не сделал! Никогда! Никому! Он был добрый и доверчивый! Он не мог улететь и его убили! Кто-то кинул в него камень! Просто взял и кинул!

Юрок влетел в одни двери, распахнул другие. Дети стояли кружком, а посередине — тетя в белом.

— Играете! Как вы можете играть?! Почему вы его не заперли на ночь?! — закричал он. — Я же вам говорил!

Тетя растерялась. Встревоженно глянула на детей.

— Мальчик… мальчик… успокойся.

Она подошла к Юрку, взяла его за плечи.

— Пойдем отсюда, пойдем.

— Я же вам говорил…

— А Журка улетел, — торопливо перебила Юрка тетя. — Летели сегодня утром журавли, и он с ними улетел… поднялся и улетел.

— Что вы!.. Это вы им говорите, — Юрок мотнул головой на притихших детей, вырвался из рук и закричал захлебываясь, — он не мог улететь, у него крыло перебито! Не мог он, понимаете, не мог! Вы закрыть его забыли. Я знаю. Я же вам говорил, а вы!..

Прибежала вторая тетя, та, что приходила просить журавля.

— Мальчик, как его?.. Юра, Юрик, пойдем. Ты большой, пойдем. Мы доктора вызвали, и он вылечил Журку…

Она легко подталкивала Юрка в спину, и они оказались за дверью. Женщина долго еще говорила нараспев о докторе, о Журке…

А там в комнате — Юрок слышал — дети загалдели:

— А что такое Юра говорил?

— Разве Журка не улетел?..

Юрок брел по улице, размазывал по щекам слезы. Он их вытирал, вытирал, а они текли и текли…

Он долго еще всхлипывал в сарае, забившись в угол и сидя на корточках. И все смотрел на Журкино гнездо. И настырно лезла ему в голову картина, словно наяву виделось — вечером, когда отец ушел встречать мать с работы, он снял со стены карабин, положил его в мешок. Туда же сунул кота. Набил патронами карманы и пошел в детсад. Привязал к скамейке у песочной ямы кота, приговаривая: «Потерпи, Барсик, потерпи немного…» — а сам лег в песочницу. Нацелил карабин на улицу. Он знал одно: он должен убить всех, кто может просто так кинуть камень.

Валентина Петрова ЛЕТО Стихи