Каникулы вне закона

Глава восьмая Возраст потерь

Как многомудрый Ефим Шлайн и предвидел, в «Кара-Агткель» мне устроили смотрины. Я не вникал в имена казахов и русских, узбеков и евреев, кавказцев и метисов, мужчин и женщин, подсаживавшихся к столику, за которым мы сидели с Олегом. Имена в ресторанах имеют такой же срок годности, как бирки на чемоданах в аэропорту. До выхода… Я лишь старался запоминать экзотические физиономии возникающих фигурантов. Кроме одной, которая в этом не нуждалась: армянина, умиротворенного однажды с моим участием в Прибалтике ещё по заказ-наряду бангкокского босса Випола…

Последовательность клиентуры определял брат мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях. Он встретил меня в гардеробной, провел к накрытому столику и сказал, что платеж «за-все-про-все» не моя забота.

Топтун у входа в банкетный зал по кивку Олега исчезал верхней половиной туловища за дверью, после чего появлялся новый знакомый или знакомая, которые, приметив по пути в туалет директора Булаевского элеватора, останавливались перекинуться парой слов, присаживались и знакомились со мной. Некоторые откровенно маялись, не зная, о чем вести толковище… Как говорится, глаза бы их на меня не смотрели.

Я раздражал их, я видел. Полковник Жибеков, промахнувшись трижды, преподнес сюрприз всем. Может быть, они считали, что, вводя меня в кодлу, он совершает промашку и на этот раз?

— Они боятся меня, твои друзья, — сказал я по-французски Олегу, смакуя на десерт любимое лакомство подполковника Ибраева, клубнику в сметане.

Конская колбаса, икра, стейк, копченый осетр, свежие овощи и молодой картофель были тоже превосходными по вкусу и сервировке. Их не испортил даже лишний гарнир из череды блатных проходимцев. Тонкая японская посуда и серебряные приборы радовали глаза и руки. Коньяк и эвианскую воду подливали в хрусталь вовремя и не навязчиво. Салфетки по-королевски менялись после каждого блюда. Чего же больше желать?

Да и директор Булаевского элеватора старательно преодолевал степную неуклюжесть.

— Конечно, боятся, — вежливо согласился он. — Ты с ног до головы, камарад, покрыт европейской соплей, даже пьешь и ешь не по-человечески, в одиночку… Чокнись хоть раз, а? Люди ведь выпивают за нашим столиком с нами…

Обращение «камарад» и на «ты» совсем уж отдавало Легионом.

— Это имеет значение? — спросил я.

— Они возвращаются в банкетный зал и шепчут в ухо юбиляру, что ты подсадной, ну, по крайней мере, агент Интерпола… А один тебя узнал, он знает твое имя. Шепнул мне, что ты точно полицейский.

— Кавказский человек в кожаной жилетке под замшевым пиджаком?

Олег кивнул.

— Попросит у Жибекова дозволения резать меня на куски здесь же, в зале, или дадут пройтись немного?

Олег говорил по-французски с замедлением, давно не практиковался, наверное. Но строил фразы грамотно. Он сказал:

— Может, и попросит… Но резать не будет. Слишком крутой для такого. Имеет помощничков.

— Ну, за меня браться ему не низко. Даже чести прибавит.

Клубника в сметане вызывала недобрые ассоциации. Наверное, напрасно я заказал. Доев вкуснятинку и обтерев губы салфеткой, я бы с удовольствием двинул Олегу справа, как это проделал со мной четыре дня назад Ибраев, и отправился бы в аэропорт в рассуждении улететь ото всех этих блатных и приблатненых первым попавшимся рейсом и в любом направлении.

Кто тут кого оценивал по достоинству и кто тут кого опускал?

— Знаешь, камарад, — сказал я, — сколько народу продал кожезамшевый пижон в Даугавпилсе?

— Где этот Даугавпилс? — спросил Олег.

— Далеко отсюда… А для всех, кого он сдал, ещё дальше. Или ближе к Казахстану? Такой вот получается прокол… Если все инопланетяне, промельтешившие с заходом к нашему столику в сортир, вроде этого черненького… Ух! И думать про последствия не хочется… Дерьмо, какое поискать. И ведь выставляются, суждение желают иметь обо мне, после нас, я уверен, руки мыли с мылом в сортире. А ты, хочешь, чтобы я тянулся чокаться с такими! Ну и местечко, дорогой Олег, определил мне, да и тебе на своем юбилее всемогущий хан Жибеков! У дверей в сортир!

Я злил его, хотел расшевелить, чтобы понять: известно этому жибековскому есаулу про стрельбу своего хана нынешним вечером или нет?

Тохтамыш-Жибеков играл в странные игры. Желал заполучить мой труп, да промахнулся. А ну как просто попугал? И полицию послал искать для подстраховки: вдруг подранил все же? Или, может, и вообще к выстрелам не причастен? И опять противоречие: кто, кроме Жибекова, смог бы прислать патрульную машину, судя по марке, прямехонько из столичной дежурки подбирать мой труп?

За копченой осетринкой поразмышлял я, кстати говоря, и о неувязках в рассказиках Ляззат. По её словам, «мой начальник» и «ее начальник», пока мы обреталась в гостиничной койке, встречались за поздним ужином на квартире в «Титанике». Относительно идентификации моего начальника сомнений не возникало. Начальником же Ляззат, если этот начальник обретается в «Титанике», мог быть только полицейский полковник Жибеков, ведь его квартира-пентхауз находится в этом доме. Подполковник национальной безопасности Ибраев живет в другом месте, он имеет особняк, в котором я и провел свою первую ночь в Астане.

Таким образом, Ефим Шлайн, выходит, вел переговоры с Жибековым?

Мне же сказал, что отправляется на встречу с Ибраевым.

Ефиму врать смысла не было, Ляззат тоже оговориться не могла.

Значит, я вправе предположить, что переговоры действительно проходили в квартире дома, именуемого «Титаником», квартира эта принадлежит начальнику Ляззат, Шлайн отправился туда для встречи с Ибраевым и, стало быть, в разговоре участвовали трое — Шлайн, Ибраев и Жибеков?

От этих путаных соображений, парада блатных и идиотского выражения на лице туповатого Олега могло стошнить.

Пора спасать впечатление от кухни «Кара-Агткеля» и перебираться в «Палас» пить чинзано, подумал я, взглянув на свои «Раймон Вэйл». Стрелки показывали четверть после одиннадцати. В любом случае ибраевское расписание полагалось соблюдать. Кейфовал-то я на его ассигнования.

Олег с хрустом выдергивал пальцы, я отметил, у правой руки, захватывая их левой. От висков до челюсти под влажной кожей ходили желваки. Брат милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях вызревал. Следовало подтолкнуть его мысли в нужное русло.

— Может, стукачок и прав, — сказал я. — Интерпол так Интерпол, отчего бы и нет? Может, и хорошо. Оперативных действий предпринимать не имею права. Только с санкции местной полиции… А санкционеры-то все там, за дверью. Так что, кому и кого выдавать, а? Некому. Все схвачено. Пустой базар…

Для этого термина из фени в моем словарном запасе французского эквивалента не нашлось, и, вынужденно перейдя на русский, я непочтительно ткнул квадратным носком итальянского ботинка в сторону топтуна и двери банкетного зала. За ней царила удивительнейшая тишина. Или двери плотно подогнали и изолировали, или за ними ничего нет, только морозная улица, на которой завивается очередь придурков, жаждущих у меня приема. А чтобы они не давились, за порядком лично наблюдает авторитет, полковник, юбиляр и олеговский уважаемый тесть Жибеков. Пустой базар, короче, и есть.

Высказавшись таким образом в открыто издевательской манере, я прочертил пальцем в воздухе как бы несколько строчек для расторопного подавальщика в фиолетовом халате и белом войлочном колпаке. Молодец сообразил, что я прошу счет, и кинулся к кассиру. Мои связи его впечатлили.

Олег вперился в меня. И не спохватился, когда принесли счет, по которому я расплатился пачкой тенге, продолжая напористо вдалбливать прибалтийскую историю в его блатные, или какие там, мозги, контуженные неслыханным надругательством над всемогущей сходкой под колпаком начальника и родственника Жибекова…

Отстегнув достойные чаевые, я резко оборвал попытку спохватившегося Олега влезть со своими деньгами. Унижение должно быть сильным и продолжительным… И вернулся к теме замшево-кожаного пижона.

Я рассказал о производстве в Даугавпилсе «кетамина», обезболивающего препарата. Я поведал о том, что медицинское использование героина и кокаина в тысячу раз уступает по объемам применению синтетических наркотиков. Синтетики производятся открыто и на крупных солидных предприятиях. Продукт дешев, себестоимость дозы химической «тащухи» — как у буханки хлеба. Даугавпилсский завод потерял медицинские заказы лет десять назад, но производственные линии не останавливал. «Кетамин» шел в Россию как «народный» наркотик. Низкая цена, легальная доставка, огромные и быстрые обороты, высокие прибыли… Героиновая тропа из Юго-Восточной Азии через Афганистан, Таджикистан, Узбекистан и Казахстан в Европу усыхала, становилась нерентабельной. Щепотка интеллектуалов и немногих избранных крутых, предпочитающих, если не «коку», то непременно чистенький «геро», потребительский рынок не составляют.

И тогда в Швейцарии приземлились орлы, совершившие перелет с кавказских хребтов. Спустя некоторое время московские предки потомков, обучающихся в суперэлитной частной школе «Шато де Розей» в лозаннском пригороде, получили курьерской почтой Ди-Эйч-Эл пакеты с фотографиями. Золотые чада были отсняты на фоне двух черных «мерсов»-внедорожников «G320 Brabus» с затемненными бронированными стеклами, пуленепробиваемыми скатами и всем остальным тому подобным… Грузи и уезжай.

Чада принадлежали не наркодельцам, которых на понт, даже с подогнанным к подъезду танком, взять трудно. Они на сдачу вызовут два, да ещё пикирующий бомбардировщик для куража… Российские учащиеся «Шато де Розей» гордились своим элитным постсоветским происхождением по праву и открыто. Без высоких гарантий относительно положения родителей в школу, где воспитывают принцев и принцесс голубых кровей или голубых денег, детей не берут. Эти гарантии в перечне условий приема стоят на первом месте, и только за ними, на втором, — полагающиеся за учение платежи. Отцы новых князей Ржевских влияли на многие структуры, в том числе и такие, чины которых, если захотят, где-нибудь границу откроют, а захотят — закроют.

Российские коридоры для даугавпилсской синтетики после прибытия конвертов по назначению закрылись. Кавказские орлы в качестве извинения за лозаннский наезд предприняли ответную меру: предложили больше тех сумм, которые поступали от балтийских «рыбоедов». Никто никого не опустил, разошлись уважительно. Южный рынок возрождался…

Залетная стая, снявшись с вершин швейцарских гор, вернулась частью в родные дикие гнездовья, частью — в московскую гостиницу «Останкино». За исключением оставленного в Лозанне для подстраховки, да и вообще изучения европейской конъюнктуры махачкалинского армянина Гамлетика Унакянца, получившего должность полномочного представителя всесильного Кавказа по причине обладания дипломом об окончании Московского института иностранных языков.

Шел девяносто второй год, в который, подобно великому океану, открывался перед наркодельцами бездонный и безбрежный постсоветский рынок.

Бывший майор королевской таиландской полиции Випол нюх на требования сыскной конъюнктуры имел собачий. Он немедленно воспользовался наличием в своей лавочке «практикующего юриста» из этнических русских, то есть Бэзила Шемякина. А каким ещё русским я был?

Подряд, который Випол получил от правительственного Бюро по борьбе с наркотиками на выявление новых, через Среднюю Азию и Россию, коридоров доставки героина в Европу, привел меня невыносимо душным и влажным вечером на бангкокскую улицу Пхаон Ютхим. В конце её, почти за городом, я едва разыскал цементную трехэтажку, оттертую на задворки престижным кондоминиумом. Из окна конспиративной квартиры, в которой не оказалось кондиционера и повизгивавший потолочный фен перемешивал липкий воздух с табачным дымом, открывался великолепный вид на заболоченные пустыри. Я сто лет, со времен боев в дельте Меконга, не видел болотных выпей, которые здесь, в городе, нелепо складываясь и отвратительно дрожа крыльями, нагло лезли под навесы с мусорными контейнерами. Чем-то подобным три человека, обретавшиеся в квартире, и поручили мне заняться в Лозанне.

Агентура Бюро высмотрела в Швейцарии российского типа, к которому следовало втереться в доверие с «подсадными» тремястами тысячами швейцарских франков наличными. Суть подобных операций принято называть «меченые атомы». Я запустил меченый атом-заказ из Лозанны на пробную партию героина редкой, наивысшей пробы, то есть из урожая опиумного мака, собранного в определенном месте, и очищенного на рафинадной фабрике с гарантированным реноме. Такой товар величают «шампанским». Меченый эксклюзивным содержанием тюк отправился из бирманского городка Май Сот, близ северо-западной границы Таиланда, до порта Даугавпилс на Балтике. Прохождение его по Азии отслеживали то ли кадровые агенты Бюро, то ли наемники вроде меня. На завершающем этапе я получил «шампанское» в Даугавпилсе и, как приказывал Випол, переоформил его доставку далее на Польшу. Обмен товара на наличные, положенные на гарантийный банковский депозит под липовый контракт на поставку розового масла для парфюмерии, также состоялся в Даугавпилсе, после чего я репейником вцепился в хвост российского типа, разыгрывая возбужденный интерес к расширению сделок с эксклюзивным «геро».

Агентура Бюро тем временем вычерчивала на своих оперативных картах новый маршрутик…

Бывший майор Випол как-то глухо упомянул однажды впечатляющую цифру потерь Бюро на этом направлении. Под личиной экспедиторов с караваном шли трое тайцев, родом из южного городка Хатъяй, близ мусульманской Малайзии, сами правоверные мусульмане. К казахстанской границе они не вышли, пропали перед последним контактом в Узбекистане.

Випол спрашивал: нет ли у меня «хороших знакомых» на узбекской стороне, в Ташкенте, и на казахстанской — в Чимкенте?

По наводке типа, которым и оказался Гамлетик Унакянц, я добрался до Москвы, а в Москве — до кофейной в гостинице «Останкино», где некое «доверенное лицо» выдало мне допуск к «большому человеку» в угловом номере-люксе на пятом этаже гостиницы «Украина» с видом на Кутузовский мост. Человек оказался хрупким чеченцем в кожаном пальто в талию и с огромными отворотами, между которыми, когда он вылез из голубой «Вольво» перед похожей на торт высоткой, голая мшистая грудь исходила паром. Стоял сильный мороз…

Чеченец не слишком вежливо подпихнул меня к гостиничному входу, где за турникетом рядом со швейцаром скучали три джигита в таких же кожаных с отворотами пальто без шапок. В лифте и по коридору, застланному ковровыми дорожками, джигиты отконвоировали меня в просторный люкс с походным рестораном, оборудованным в кабинете…

Когда Шлайн покидал должность российского генконсула в Бангкоке, мы договорились о восстановлении отношений после моего переезда в Москву. Но зимой девяносто второго, примериваясь к существованию на родине отца и деда по линии матери, я засомневался в своевременности возвращения. И посчитал, что не стоит морочить Ефима телефонным звонком попусту, а потому работал без страховки и практически оказался во враждебной стране.

Признаюсь, впервые за много лет я испытывал страх.

Меня потчевал шашлыком инопланетянин. Если бы, упаси Бог, мне предстояло воевать с ним, я бы не знал как. Я чувствовал это. Впрочем, я не знал и как торговать с ним, тем более — как разговаривать.

Общее между нами были только то, что он говорил на русском языке. И это тем более казалось странным. В прошлой жизни я говорил по-русски с самыми близкими, родными людьми, остальные вокруг им не владели.

Меня не покидало гадливое ощущение, что кто-то лезет мне под белье…

Я, наверное, действительно, покрыт «европейской соплей». Ел, благодарил, молчал и ждал. Гамлетик заранее сообщил в «Украину»: что, сколько, по какой цене, а также когда и где я хочу получить.

Не думаю, что мне поверили в «Украине». Обещали стандартное «подумать и дать знать». Из Москвы я убрался, едва вышел из гостиницы. Взял такси и уехал в Шереметьево. Первый подвернувшийся рейс оказался на Варшаву. Переговорив из Варшавы по телефону с Виполом, я вернулся в Даугавпилс, где немедленно «упаковал» Гамлетика Унакянца, опасаясь, что ему прикажут оборвать со мной встречи. Из «упаковки», конспиративной квартиры близ нефтяного терминала, армянина увезли в машине явившиеся с паролем от Випола два азиатца, судя по их английскому, из России. Они переправили выпускника института иностранных языков на приморскую дачу, куда пригласили и меня для оформления протоколом показаний, которые я давал как свидетель, не больше. Оперативно в Швейцарии, России и Прибалтике я действовал по лицензии частного «практикующего юриста». Таиландское Бюро по борьбе с наркотиками, заказавшее работу, формально к делу не относилось. Швейцарцы ли, поляки или латыши, не важно кто, все одинаково ревнивы к полицейскому суверенитету на своих территориях. А частный детектив — коммерческий, по сути, работник…

Азиатцы посчитали долгом напоить меня на уютной, со старомодным шиком обставленной даче, одновременно, скорее для оправдания представительских расходов, вяло попытавшись вербовать. Ребята оказались симпатичные, и я снабдил их своим контактным бангкокским телефоном. Они осторожно, как им казалось, вытягивали из меня информацию о тарифной сетке «практикующего юриста».

Ребята шире меня видели рынок наркотиков. Кто бы мог подумать, что по каналам доставки спирта и виски, отлаженным в годы «сухого закона» в Америке, после его отмены десятки лет бесперывно «качают» наркотики? Азиатцы кое-что знали об этом. Они гордились немножко собою. И, кроме того, я, русский белогвардеец, как они меня называли, в одной с ними команде возбуждал их. Из легкого бахвальства следовало, что они участвовали, присосавшись «из подкопа» к каналам наркодельцов в Южной Америке и Афганистане, в «отравлении империалистов», но теперь, «в новые времена», им приходится «работать наоборот»…

На кого теперь в свою очередь «работал наоборот» Гамлетик Унакянц, оказавшийся в Казахстане? Не на тех ли самых азиатцев, с которыми я пьянствовал под Даугавпилсом на вкусно пахнущей каминным дымком и кожей даче, где он трясся от холода и страха в подвале? Бедный, бедный Жибеков…

Лозаннское и даугавпилсское приключения стали последними моими делами перед завершением контракта у Випола, да и азиатской эмигрантской жизни вообще. Бывший майор помог выгодно сдать представительству Интерпола ставшее не нужным жилье — трехэтажную квартиру во Втором переулке, удивительно тихом, на центральной бангкокской Сукхумвит-роуд. Когда я распродал мебель и агент по скупке машин угнал мою «Тойоту-Корону», Випол одолжил внедорожник-пикап «Ниссан» с дизелем. На нем я и отвез себя в аэропорт Донмыонг, откуда вылетел в Москву самолетом «Аэрофлота», представитель которого, определенно по указке Ефима Шлайна, ни бата не взял за перевес багажа.

И прежнюю жизнь словно стерло из памяти.

Бывший майор, со вздохом приняв ключи от «Ниссана» в баре на втором этаже аэровокзала в секции вылета, сказал на прощание:

— Бэз, однажды ты начнешь, как и я, обрастать агентами. Ты почувствуешь, что день этот пришел… Не противься. Это — призвание. Сейчас мы расстаемся, ты не попросишь прибавки, и я могу сказать тебе, паршивец, что в Бангкоке ты считался не самым худшим…

— Я учился в хорошем месте и в хорошем же месте проходил практику, Випол. Сам знаешь.

— Давай без этого, — ответил морщинистый тайский старикашка.

…Теперь морщинистый русский старикашка, Бэзил Шемякин, переваривая эксклюзивную пищу в ресторане «Кара-Агткель», самодовольно чувствовал, что день пришел. В сущности, он наступил, когда я вербовал Усмана и после его гибели, следом — Ляззат.

Олега подогревать не приходилось. Вытащенная мною на свет Божий из жибековской запазухи смердящая гадюка Гамлетик Унакянц сделала свое дело. Директор элеватора полыхал до мочек ушей от унижения. Деньги, здоровье и все остальное ему было не занимать, я брал его на протухшие честь и достоинство.

Мои «Раймон Вэйл» показывали без двадцати минут полночь. Терять времени не приходилось. Я сказал:

— Жибекова можно понять, конечно. Менты по-своему несчастные люди. Не они уголовную среду переделывают. Среда их затягивает. Они перестают понимать, что такое низость. Они превращают свои полномочия в товар, а это — предательство… Я понимаю его, вполне понимаю… Гамлетика Унакянца втерли Жибекову в доверие. Больше того, он знает, что этот пижон двойник… И вашим, и нашим, где выгодней… Да вот беда, зачем, зная об этом, дурить других подельников? Тем более тебя, зятя…

— Да ты такой же, двойной, — прошипел Олег, нависая над столешницей. Нет?

— А ты? — спросил я. И рискнул добавить: — Ты-то после Легиона кем стал и как ссучился, до того как на элеваторе оказался?

Брат мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях забарабанил пальцами по скатерти. Левой руки опять.

— Левша, что ли?

Он кивнул.

— Проблема… Протоколы полагается подписывать правой.

— Следователь и адвокат могут любой, — возразил я.

— У нас не могут, я-то знаю…

— Самое опасное, когда адвокатами гангстеров становятся бывшие следователи и сыщики-розыскники. Они продают тайны розыска и следствия своим клиентам. Так ведь, господин бывший сыщик и адвокат? За что и дали элеватор…

Я по наитию влепил в десятку. Я это видел. По лицу Олега. Оно становилось таким же бессмысленным и отрешенным, как в лифте гостиницы «Турист». Он медленно вставал из-за столика. Стоя распускать кулачищи сподручнее…

— Правильно, — сказал я, тоже вставая. — Пора уходить. Как насчет винишка в «Паласе»?

Полковник Жибеков промахнулся, подумал я, и в четвертый раз. Не стоило бы ему предпринимать попытку так опускать меня в ресторане «Кара-Агткель», даже если такого гостя навязывает конкурент и соперник Бугенбай Ибраев.

Я мстительно и с расчетом приступал к откормке крота в жибековском хозяйстве. В дополнение к тому, который уже набирал вес в ибраевском.

Слава Богу, моя игра становилась активной. Я видел свою тактическую цель. Не Шлайна, сдавшего меня внаем местным коллегам. Свою, собственную, на сейчас и на завтра.

2

Красивую и мужественную жизнь уроженца Акмолинска Олега Притулина символизировала пачка трепаных фотографий, которые, разложенные по порядку, давали представление о добыче золота щелочным способом в песочном карьере. Нечто жидкое вроде пульпы перегонялось по вздыбленным над барханами трубам-хоботам. Некие желтоватые слитки, вываренные из этого нечто жидкого и сваленные в застывшем виде на дощатый верстак, отражали фотовспышку. Поверх золотых брусков валялась пара забытых на них замызганных нитяных перчаток. На фоне все тех же барханов, с добавком кусочка синюшного сухого неба, два немытых, нечесаных типа со штурмовыми «калашниковыми» скалились из-за плеч мрачноватого, щегольски выряженного Олега, прижимающего к пивному животу стопку слитков.

Пакет со снимками Олег держал всегда при себе. Грело душу, как я понимал.

Конечно, Булаевский элеватор существовал. Существовал и его директор с другой фамилией и другой человек. Олег носил, как он сказал, только ксиву с указанием директорской должности. Ксив вообще имелось около десятка. В том числе одна действительно, с моей точки зрения, полезная — сотрудника Кинологической службы Управления по борьбе с контрабандой и нарушением таможенных правил Главного таможенного управления по Южно-Казахстанской области майора Притулина. С потертой фотографией и сроком действия до 10 января 2003 года.

Остальные, высыпанные Олегом на льняную, перекрещенную складками свежайшей глажки скатерть ночного клуба-казино «Миллениум» в гостинице «Палас», где мы рассиживали, я слегка отодвинул.

— Вы знаете, Олег, — сказал я задумчиво, — собачки-снифферы, работающие по поиску наркотиков, сами наркоманы… Их приучают к наркотику. Таков единственный способ заставить Жучку и Джульбарса работать без устали. Они ищут свою дозу. Чтобы уйти от ломки. Сто процентов эффективности… А если она не обеспечивается, канава для дохлятины… Не так ли и наша жизнь? Мы — отравленные жаждой авантюрных передряг криминалкоголики. А то, что мы на стороне закона, — воля случая… Вы верите в судьбу, Олег?

В судьбу он верил. И видел во мне её посланца.

Вербовать приходилось, однако, человека с существенными недостатками: он пьянел и становился сентиментален…

Желтоватый софит высветил в центре зала круглую платформочку. Таинственный баритон прошипел в микрофон: «Женщина-вамп, господа!» И два подавальщика вышвырнули в освещенный круг немыслимых изгибов создание двух метров роста и, что называется по-французски, «торс ню», в одной багровой юбке, ниспадавшей складками ещё на метр с лишним. Создание тут же сорвало юбку и осталось в одних лакированных туфлях. Плясать ему не требовалось. Плясали по обнаженному телу кровавые блики. На полусогнутых из-за высоких каблуков кровопийца-стриптизерша двинулась в сторону нашего столика, поскольку остальные пустовали, впрочем, как и «Палас», насколько я заметил у входа…

Двое приставленных ибраевцев, скорее всего, остались в вазовской «шестерке» на морозе. Деньжат на «Палас» им не полагалось, я думаю.

Красные ноготки, выдвигаясь, наращивались со скоростью сантиметр в секунду. Квадратный ртище раздвигали серебряные клычки.

— Класс, — сказал Олег. — Класс, блин! Вот с кем парить кочерыжку… Класс!

Подвернувшийся подавальщик едва трепыхнулся в крючковатых ногтях вампирши, которая рвала и отбрасывала клочками его одежду. Клыки полоснули по горлу бедняги, длиннющий сизый язык вылизывал обнажившееся из-под драного тряпья тело, вымазанное куриной, я думаю, кровищей, выдавленной из пластиковых пакетиков под мышками жертвы.

— Класс, верно? — перекричал Олег драматическое стаккато оркестра и предрасстрельную дробь барабана. — Класс!

Свет погас и зажегся.

Женщина-вамп стояла в чем мать родила, не считая лакированных туфель. На её руках обвисал отсосанный до полного обескровливания подавальщик.

— Браво! — заорал Олег.

— Еще давай! — подхватил и я за кампанию.

И сгреб в карман пиджака удостоверение таможенника-кинолога.

Олег пребывал в возбуждении. Не до меня или подсчета своих удостоверений ему было. Он даже спел:

— Пираты наслажда-а-а-лись танцем Мэри-и-и…

И ведь полнейшим дураком не назовешь, подумал я, и резко спросил:

— Когда и как ты попал в Легион?

— Из Афгана, — ответил он машинально.

Женщина-вамп, выворачивая коленки, почти вприсядку, из-за высоких каблуков, утанцовывала в сторону занавески у стойки бара. Обескровленный подавальщик, пятки вместе, носки врозь на ширину приклада, простирал руку на её длинную белую от пудры спину, требуя аплодисментов.

— Давай по порядку, — сказал я Олегу.

Он спохватился. Выжидал, соображая, насколько глубоко вляпался с откровениями.

— Давай по порядку. Понял? — приказал я с нажимом, перегнулся через столешницу, намотал конец его галстука в горошек на правый кулак, а левым ударил в пах. И держал на галстучном поводке до тех пор, пока хватавший рот воздух не принял нормального положения.

— Еще? — спросил я.

— Понял… Откуда начинать?

— С места вербовки…

— Казарма Жюно, Дижон, Знаменная улица… Сказать телефон?

Я отпустил галстук.

— Путь в Дижон?

— Афган после трехмесячной подготовки молодого солдата… Разведрота. За полгода до дембеля по приказу ротного вылетел с двумя офицерами из особого отдела на вертушке с тремя цинковыми ящиками на борту. Домой, как сказали. Были подбиты. Когда рухнули, я вылетел с борта. Погибли все, кроме меня… Взломал один помятый ящик. Внутри оказались холщовые мешки с металлическими застежками. В мешках лежала зеленка… Распихал, сколько мог, по карманам и пошел в сторону нашей границы в надежде попасть на блокпост. Нарвался на духов. Не убили из-за зеленки, решили, что дезертир. С их базы попал в Пакистан, стал наемником, воевал с индусами. Потом обзавелся документами. Вернулся в СССР через Ташкент, там у меня дружок был. Выпить успели, потолковали по душам, а его сестрица шепнула, что уходить надо, братец за ментами послал… Сделал ноги. Уехал в Бангладеш, оттуда перебрался в Алжир, из Алжира в Испанию. С пакистанскими документами, они были подлинные. И потом Легион.

— Где проходил подготовку, специальность?

— Первый учебный лагерь на Корсике, группа морских диверсантов.

— Ну, хорошо… Думаю, что с зеленкой ты не домой шел, а к духам как раз. Да это не важно для меня. Вот что скажи… Где был в Бангладеш?

— Город Читтагонг, порт…

— Как там нищие выглядят?

Олег засмеялся. Я — тоже. Все было в порядке.

— Две бороды? — спросил я.

— Одна сверху, другая между ног, и никакой одежды, — сказал Олег.

— Хочешь работать со мной?

— С тобой — это с кем?

— На себя. Со мной — это на себя. Тогда вылезешь из дерьма, в которое ты тут крепко сел, я вижу. На себя. Если со мной. И на меня, конечно. Взаимосвязано. Гарантий не даю. Уж положись… В любом случае, это лучше, чем с Гамлетиком, верно?

— Выходит, ты — Интерпол.

— Ничего не выходит. Я это я. Вот и все. Зовут Бэзил Шемякин, и теперь я из Москвы… Собирай свои фотки и ксивы. Я забыл про них. Больше не хвастай. И пора тебе двигать отсюда. Скажешь Жибекову, что проводил меня в «Палас», посидел из вежливости и ушел, а я остался, дела имелись. Теперь иди…

— Дальше что делать?

— Что велю. Придет человек и скажет. Человека ты узнаешь, он найдет тебя сам, живи по-старому изо всех сил, до скорого…

— Ого! — сказал Олег.

— Давай, давай, марш в бордель, Легион! Гестапо проскочил. Зачислен…

Он ухмыльнулся. Так и следовало. Гестаповцами в Легионе называли офицеров-особистов, которые вели допросы кандидатов в легионеры, прошедших тесты физической и психологической выносливости, и занимались контрразведкой. Другими словами, обижаться ему на меня не приходилось: допрос есть допрос, ничего личного.

Виски «on the rock», в которых растаял лед, бесцветное и почти безалкогольное пойло, Олег прикончил в отвратительной, отдающей скупостью манере Мэтью — стоя и наклонившись, чтобы не оставлять и капли оплаченного. Я поднял свой стакан и тоже пригубил, как бы присоединяясь за кампанию.

Сделка с дьяволом у тебя состоялась, парень, подумал я про Олега Притулина.

Следовало все-таки перебираться в игровой зал, как предписывалось Ибраевым.

Послонявшись между столами без игроков, за которыми обретались истомившиеся крупье, я прочел от нечего делать написанное кириллицей, стилизованной под готику, настенное объяснение в позолоченной рамке про азартную княгиню Суворову и сел на табуретку у стойки. Как явствовало из витиевато и с загогулинами отпечатанного винного меню, зал и назывался «Княгиня Суворова». В честь особы, исхитрившейся две недели подряд ежедневно выигрывать по миллиону франков в Монте-Карло сто лет назад.

— Чинзано, пожалуйста, — сказал я бармену, от которого на свету оставалась только синяя бабочка и манжеты с запонками в форме скорпиона. Лицо размазывалось полумраком, царившим на три ладони выше прилавка.

— Позвольте рекомендовать фирменный коктейль «Княгиня Суворова», донеслось со стороны бабочки и манжет.

— Я бы тоже предпочла этот напиток, — почти продолжила фразу из-за моей спины какая-то женщина. Голос прозвучал визгливо и с раздражением.

Развернувшись, я увидел перед собой глубокое декольте. Пришлось поднять голову. Великанша оказалась женщиной-вамп. Я сполз с табуретки и сказал:

— Вы были великолепны… И все-таки чинзано. Я мечтаю о глотке уже часа три. Это невыносимое испытание, поверьте. Может быть, затем — да…

— Я видела вас с компаньоном. Я танцевала для вас.

— А для кого бы вам ещё это делать? Зал пустовал…

Из полумрака донеслось грохотание кусочков льда в шейкере. Готовилась «Княгиня Суворова». Господи, да дадут мне сегодня, наконец, то, что мне действительно хочется!

— Вы не желаете присесть рядом? — спросил я приторно, пытаясь сдвинуть к ней табурет, который оказался привинченным к полу.

Свет падал на мощные бедра и туфли, поставленные на подножку табурета, я думаю, сорок третьего размера, не меньше. И она курила, кто бы мог подумать, трубку. Прямую, изящную, затянутую в замшу, с длинным чубуком и серебряной крышечкой в дырках. Коктейлем она запивала дым.

Чинзано оказалось безупречным.

— Ибраев просил помочь вам, — сказала женщина-вамп.

— Выпить кровь из кого?

— Из Притулина… И его шефа. Разве не ясно?

— Теперь ясно, мадам, — сказал я. — Вы обознались. Я говорю об этом с сожалением, поскольку вы — прекрасны. Но кто такой этот баловень судьбы и женщин Ибраев?

— Вы не Шемякин?

Я второй раз сполз с табуретки.

Ее плечо на манер эполета украшала витая из шелка роза, из-под которой свисала аксельбантом нитка крупного жемчуга.

— Нет, — сказал я, — не Шемякин. Разрешите представиться. Я — Фима, Фима из Петербурга.

Если за ошибочную наводку она двинет в сердцах одного из ибраевских орлов, приехавших вслед за мной на «шестерке», подумал я, вражеские ряды поредеют на длительный срок. Предплечье женщины-вамп под шелковой розой выглядело шире моей ляжки.

— Как бы там ни было, вы позволите заплатить за ваш коктейль? спросил я приторно.

Она кивнула, встала из-за стойки — я опять увидел только декольте — и пошла к выходу из игрального зала. Юбка колоколом выше колен, стройные сильные ноги, прямая линия плеч, над копной волос, возможно и надставленных, боком сидела войлочная, стилизованная под степную шляпа с завернутыми вверх полями.

Господи, подумал я, ведь я её не узнаю, если встречу на улице. Хотя, конечно, не так уж много местных леди вышагивают по Казахстану, попыхивая трубкой с высоты двухметрового роста.

Я сеял панику в чужих рядах. Но проникался, выходит, ею и сам. Однако отступать было поздно.

Расплатившись, я неторопливо потащился в огромный, словно аэропорт, вестибюль «Паласа», воображая от скуки, что «шкурой чувствую» на себе влюбленный и тяжелый, как неумолимый рок, взгляд женщины-вамп. В зеркальном панно перед гардеробной я приметил, что она действительно следит за мной из глубокого кресла кремовой кожи возле белого рояля, неизвестно зачем поставленного в застуженном холле. Кажется, она негодовала.

Промороженные улицы Астаны ночью романтически пустынны, но, сделав несколько десятков шагов, я, окоченев, вернулся к «Паласу» и сел к леваку-таксисту в блестевший в отсветах рекламных огней старый «мерс» с лысыми скатами. Выбирать не приходилось, машина оказалась единственной. Стоянка считалась, как сказал пожилой казах за рулем, «дохлой», не то что у гостиницы «Турист», куда я попросил себя отвезти.

«Шестерка» вырулила следом и по-прежнему без огней. Можно было ехать и так. Безлюдный центр казахстанской столицы переливался неоновыми огнями, словно Лас-Вегас.

Я велел покатать себя по городу, из конца в конец и так быстро, как только водитель мог. Во-первых, следовало изучить Астану. Я ведь её не знал, за исключением административного пустыря, иначе и не скажешь про площадь, уставленную по периметру управленческими дворцами, а также набережной возле «Титаника» и прилегающих к гостинице «Турист» улиц. Во-вторых, в мои расчеты входила попытка потрепать ибраевскую «наружку», если уж я принялся, как говорится, лохматить спецслужбы нынешней ночью. Начало положено: отказался от контакта в «Паласе», мечусь на такси по улицам…

Возле моста через Ишим по дороге в аэропорт я вышел из машины и погулял под гигантской аркой из скрещенных сабель, покружил вокруг зеленоватого постамента, на котором скалилась, поджав кошачью лапу, подсвеченная прожектором гранитная пантера с жирным хвостом. Улучив момент, втиснулся между постаментом и парапетом моста, постоял, затаившись, и вернулся к такси. Затем попросил показать столичный университет, набережную возле катка, остатки бывшего Целинограда, здание компании «Казах Ойл», православную церковь, дом российского посольства и ещё прогулялся, на этот раз вдоль ограды новой мечети напротив пустынного замусоренного рынка.

Хвост носился теперь с включенными фарами и напряженно трудился контактно, в пределах видимости. Довольство рулившего казаха, я приметил, испарялось. Предвкушение заработка отравляло предчувствие допроса ореликов из вазовской «шестерки». Тертый ночник знал, кто какие номера имеет в городе.

Шел третий час утра.

Представление об Астане я получил.

— Двигай теперь к отелю «Сункар», — приказал я водителю.

— И там расстанемся, — сказал он. — Мне домой пора, да и заправляться…

— Если есть свободные номера, расстанемся, — сказал я с расчетом на передачу моих слов ибраевским ореликам. — И считай, что на датчик топлива я не смотрел и про бензин поверил…

Овальный холл «Сункара» орошал уныло журчавший меж искусственных бамбучин и пластиковой травы арык с настоящей водой. Центр занимал круглый диван, на котором спали, свесив стриженые головы вбок и раскорячив ноги в армейских ботинках, двое в сером камуфляже. Свет в баре не горел. На стойке настольная лампа высвечивала мраморную дощечку с надписью «Извините, до утра свободных номеров нет».

Таксист не умчался. «Шестерка» тоже просматривалась.

— Не судьба расставаться нам, — сказал я казаху. — Везите в «Турист», распрощаемся там. Сколько с меня?

— Две с половиной тысячи, — ответил он. Я почувствовал по голосу, что сумма названа с запросом.

— Делиться заставят? — спросил я, ткнув перчаткой за спину.

Казах вгляделся мне в лицо. Рассмеялся и сказал:

— Врать больше не стану. Конечно, если все не отнимут…

— Все не отнимут.

Я положил десять пятисотенных купюр возле рычага переключения передач и сказал:

— Спасибо, друг, все славно получилось. Как насчет того, чтобы поработать со мной, скажем, завтра или в другой какой день?

Он покосился на деньги.

— Во сколько подавать?

— У вас есть телефон дома?

— Есть… Тридцать два, двадцать семь, ноль восемь.

— Я позвоню. Но о договоренности никому. В особенности ребяткам из «шестерки», если они спросят… И не волнуйся. За мной ничего нет. Завтра или в другие дни будем кататься одни. Тариф сегодняшний. Устраивает?

— Меня зовут Юсуп, — сказал он. — А вас?

— Фима, — ответил я. — Фима из Петербурга.

— Очень приятно было познакомиться, Фима. Обо всем договорились. Вы приятный клиент.

— А вы, Юсуп, хороший водитель и симпатичный казах.

— Я узбек, — сказал он.

— Извини, друг… Какая разница?

Он ничего не ответил. Протянул руку, и я пожал её. Но из «мерса» вышел не у входа, попросил отъехать подальше, на проспект, чтобы видеть верхние этажи гостиницы.

В окне моего номера горел свет.

Витражное окно на лестничной площадке между баром первого этажа и рестораном на втором находилось на высоте примерно двух с половиной метров от асфальта. Я неторопливо прошелся под ним, присматриваясь к обстановке. Сугроб под окном убрали и, если прыгать, то приземляться на обледенелый тротуар. Окно не светилось. Или лапочки на лестнице гасили на ночь, или минувшим вечером из бара в ресторан никто не поднимался. Впрочем, шел четвертый час утра…

Автомобильный паркинг от гостиницы отделяли передвижные металлические рогатки. Несколько машин со снегом выше крыши превратились в горки. Будка сторожа пустовала, наверное, он уходил ночевать в холл гостиницы и поглядывал из окна. Если поглядывал.

Я опробовал висячую цепь, перегораживавшую въезд в паркинг. Оказалась не закрепленной. И, слава Богу, не грязной, ржавой или смазанной маслом. Весила килограмма четыре, не меньше. Отцепив с крюков, я обмотал омерзительно холодную цепь поверх пиджака под пальто. Господи, и во что я постоянно превращаю одежду!

«Шестерка» стояла у гостиничного входа, пустая.

— Два товарища вошли передо мной, — сказал я открывшему стеклянные створки дверей заспанному портье. — Куда они пошли? Я с ними разминулся…

— У вас есть удостоверение?

Я вытащил из кармана пиджака, прикрыв цепную опояску полой пальто, таможенную ксиву с гербом.

— Понятно, — сказал портье. — Извините, порядок есть порядок… Товарищи поднялись на лифте.

— А-а-а… спасибо, — сказал я.

На алюминиевом косяке раздвижных дверей лифта индикатор этажей высвечивал квадратик с цифрой «8». Поехали на мой этаж?

— Придется догонять, — сказал я портье.

Он устало улыбнулся, накинул на ручки входной двери крюк и поволокся за квадратную колонну к стойке оформления гостей, где стояли диваны.

Вторая кабина оказалась, слава Богу, выключенной на ночь.

Чего они ринулись наверх, в номер? Зевнули, пока я кружил вокруг гостиницы и паркинга? Но портье мог сказать, что я не входил. Однако, судя по его реакции на мое появление, его ни о чем не спрашивали. Значит, выходит, все-таки видели, как я пошел в сторону входа в ресторан с улицы, и решили, что я возвращаюсь в номер кружным путем, через ресторан, бар и дальше по запасной лестнице?

В принципе, логика в их действиях просматривалась. Они не следили за мной. Они меня охраняли. Чтобы я не стал третьим после танцовщицы и Усмана. И, упустив на несколько минут, бросились вверх, куда я, по их мнению, должен был отправиться. Плутание к номеру через черный ход вполне вписывалось в обуявшую меня, по их мнению, дурь кружить и носиться ночью по улицам. Случается, если, скажем, человек перебрал. Почему нет? В любом случае молодцам из вазовской «шестерки» поручали не выяснять причину моих поступков, им поставили другую задачу — охранять. Они и охраняли.

Я снял трубку с телефонного аппарата на стойке портье и набрал номер своей комнаты.

— Да? — ответила Ляззат.

— Меня никто не спрашивает сейчас?

— Кто-то начал постукивать в дверь…

— Скажи, что я в ванной или что-то в этом духе. Сделаешь?

— Минутку! — крикнула она двери. И мне: — Сделаю. Ты где?

— Рядом…

— Минутку, — сказала она теперь мне.

Я положил трубку на место.

В пределах видимости пульт отключения лифта не обнаруживался. Стоило бы и попенять себе, что не высмотрел впрок, прожив практически два дня в этом месте. Вырубив лифт, я выиграл бы до двадцати минут.

Выручила цепь, по которой я планировал спуститься из витражного окна к паркингу, если бы ребята из «шестерки» засели в вестибюле. Она вполне сгодилась замотать металлические ручки стеклянных створок входных дверей гостиницы с улицы. Блокировка получилась непреодолимая, если, конечно, не бить двери многослойного стекла кувалдой. Минут пятнадцать-двадцать, которые займет беготня на улицу кружным путем через черный ход, таким образом, у меня все-таки есть. Времени достаточно. А могут, успокоившись после ответа Ляззат, и засесть в теплом вестибюле…

Вазовская «шестерка», как и прошлый раз, осталась не закрытой, да и ключ зажигания сидел в гнезде. Значит, не засядут, даже если и вознамерятся, сначала пойдут закрывать машину… И немедленно подадут сигнал перехвата по городу. Один будет орать в рацию, а другой ринется проверять мое наличие в номере «на ощупь».

Я перекрестился и бросил «шестерку», минуя первую, со второй скорости вниз по проспекту Республики. Пять минут: я проскочил под аркой в виде скрещенных сабель, мост через Ишим и мимо гранитных пантер. Семь минут: слева промелькнуло помпезное шатровое здание и справа какой-то мемориал, обставленный саженцами. Десять минут: появился указатель «Международный аэропорт» с направляющей стрелкой. Шестнадцать минут: возникли огни диспетчерской башни. Восемнадцать: появились вытянутые чередой, освещенные, как у лайнера в ночном море, окна аэровокзала. Двадцать минут: вазовская «шестерка» втиснута между двумя «Волгами» в жидковатом ряду машин на автостоянке перед входом с надписью «Вылет».

Приоткрыв дверь, согнувшись, я вывалился из-за руля на снег и, всматриваясь в темноту, несколько долгих минут, полз, выжидая и прислушиваясь, за прикрытием из автомобилей. Я опасался, что меня заметят сверху, с башни, где обычно, помимо авиационных диспетчеров, в международных аэропортах сидят и полицейские посты наблюдения за территорией. Идеальным решением было бы найти машину, в которой не включена противоугонная блокировка и сигнализация, а багажник поддастся отмычке из карманного набора «дюжина в одном» — подобия швейцарского ножа с инструментами на непредвиденные обстоятельства.

Нашелся кособоко и торопливо припаркованный старый «Додж-Рамчарджер-150 AW». Индикатор противоугонки в кабине не мигал. Для этой рухляди — две двери и крытый кузов за сиденьями водителя и пассажира на противоугонку и я бы не потратился. Замок задней подъемной створки кузова щелкнул, едва я ковырнул его отверткой.

Внутри американский внедорожник, предназначенный для деревни или войны, промерз, как холодильник. Но пол устилало ковровое покрытие. Как сказал бы Олег, просто класс.

Владелец, я приметил, отапливался привинченной под панелью приборов печкой от «Москвича» или какой другой российской легковушки. Отопление я тут же включил, пусть он подумает, что забыл выключить, и лег на полу кузова, поплотнее прижавшись сзади к спинке сиденья. И опять подумал: Господи, во что превратится моя одежка?

Минут через десять, пригревшись, расслабившись, я почти дремал, вяло перебирая в памяти события дня. Вне сомнения, удачнейшим оказалась вербовка Притулина.

Я принялся подсчитывать, сколько русских однополчан встретил с тех пор, когда снял гимнастерку с капральской нашивкой, которые в Легионе «не даются, а выслуживаются»?

Беспутные монахи «военного монастыря». Определение Николая Бахтина, профессора Бирмингемского университета, бывшего унтера-легионера. Были и князья, Юрий Курнин, например. Были воры, у которых вместо имен кликухи. Были отчаявшиеся, дезертиры, бродяги, сбежавшие военные и торговые моряки, невозвращенцы, убийцы, солдаты и офицеры Советской Армии, брошенные на произвол судьбы в Конго при Лумумбе, семинарист из Загорска… Непредсказуемый, вольный и опасный люд, который Россия аппаратная десятилетиями исторгала на уничтожение. В войнах, где за одного чужого отдавали десять своих. В лагерях вроде Потьмы. В пьянстве. В бестолковом труде. В нищете. В бараках. В духовной зашоренности. В воровстве всех уровней. Легион, хотя бы и немногих, все же спасал от России. Наемники, которых обуздали и которые позволили себя обуздать, стойкие в бою, службе и товариществе профессионалы… Возможно, конечно, и «Weisse Sklaven» — белые рабы, как говорил мой однополчанин и дружок, Дитер Пфлаум. Но — по вольному выбору. Не мобилизованный сброд, рыхлый и липучий, которым заполняют казармы по воинской повинности. Слово-то какое — повинности!

Я размышлял о том, что скудная жизнь Легиона для русских, в особенности тонко организованных, со сложным и необычным прошлым, таких, как, скажем, Бахтин или Курнин, становилась притягательной, иная казалась бледной, запутанной и пресной. Бахтин об этом так и говорил. Легионерский военный быт был тем и хорош для него, что слагался, видоизменялся и выверялся в деле, исходом боя с подсчитанными по-бухгалтерски результатами. Старые «горшки» второго контракта носили больший «иконостас» наградных колодок, чем штабные офицеры. Буйный, крутой монастырский материал для умелого мастера…

Олег Притулин, даже засаленный нынешним окружением, засветился своим «монастырским» прошлым передо мной только потому, что я тоже был когда-то «монахом». Ворон ворону… На Алексеевских курсах Боткин в числе существенных признаков подлинной или поддельной идентификации человека выделял его прошлый опыт. Тот, который становится неотъемлемой частью личной истории, который обстругал эту личность и инстинктивно, на уровне подсознания проявится в любом занятии — от шиномонтажа до политологии. Даже подавленный или скрываемый, он себя выставит в решающую минуту. «Legio Patria Nostra» — «Легион наша родина», и ты всегда будешь уважать поверженного врага, не бросишь раненого или погибшего товарища, не позволишь завладеть твоим оружием.

Мне кажется, я понял, как смогу использовать брата милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях эффективным образом… Жалкое, в общем-то, приобретение, в моем возрасте, возрасте потерь. Когда чаще хоронишь, чем знакомишься с новыми людьми.

Пробудил меня хруст снега. Человек приоткрыл дверь «Доджа-Рамчарджера» и пока, прикрывшись ею, справлял малую нужду, в машину нанесло холода и снегу. Видимо, начиналась метель.

Отопитель все-таки подсадил аккумулятор, который едва провернул двигатель.

— Идиотка, — сказал водитель, — сто раз говорил ей…

Он не стал прогревать мотор. Машина туповато набирала скорость. Я услышал попискивание набора номера на мобильнике. Водитель сказал в телефон:

— Ну, все, уехала… Сейчас приеду. Неделя наша…

Щелкнула крышка складной трубки. Привстав на коленях за спиной водителя, одной рукой я цепко сдавил ему шею, а другой перехватил мобильник и сказал:

— Езжай как едешь, не оглядывайся, иначе выверну шейный позвонок. У тебя есть оружие?

Если он и косил глаза на зеркало заднего вида, видеть мог только мой контур.

— Откуда ему взяться? — ответил он.

— Наклонись вперед, — приказал я и ощупал его подмышки, пошарил за поясом и на бедрах. Действительно, не было. А жаль, пушкой разжиться хотелось бы.

Полчаса дремы придали мне сил.

— Так и ехать? — спросил он.

— Так и ехать. К гостинице «Турист». Знаешь где?

Он кивнул.

— У тебя есть деньги?

— Есть.

— Где лежат?

— Бумажник в нагрудном кармане пиджака. Документы оставь…

— Оставлю…

Он сделал попытку захвата правой, когда я завис над его плечом, запуская руку под кожаную меховую куртку. И напрасно, потому что я ждал нападения. В конце концов, он сам нарывался на силовое решение.

Вывернув ему шею, я тычком сбросил рукоять передач на нейтралку и, перекинув руку на обмякшее колено водителя, уткнул его ступню в педаль тормоза и надавил. Худо-бедно замедляя ход, «Додж-Рамчарджер» крутанулся, и я, будто с карусели, обозрел окрестности вокруг шоссе — далекие, едва выделявшиеся на снегу домишки, слабые огоньки фонарей на столбах и затем лас-вегасские всполохи Астаны.

Мои «Раймон-Вэйл» показывали шестой час утра.

Я не приметил поста дорожно-полицейской службы по пути на аэродром из города. Останавливать для проверки, хотя бы документов, меня, по всей вероятности, некому. В любом случае, в пешем строю я окажусь и приметным, и подозрительным в этот час и в этом месте.

Шоссе и город оставались пустынными. Пара машин и три или четыре зябко сутулившихся прохожих — вот и все, кому попался на пути к гостинице «Турист» трепаный «Додж-Рамчарджер 150 AW». Я оставил внедорожник с его омертвелым владельцем в начале улицы Бейбитшилик, на углу, с видом на запорошенные метелью профили трех гранитных мудрецов, символизирующих неведомые мне демократические традиции степей.

Я загасил габаритные огни машины, поставил её на ручник, выключил двигатель и вложил в карман меховой кожаной куртки завалившегося на пол водителя ключи зажигания от угнанной вазовской «шестерки».

Метель расходилась не на шутку. Учащая шаг в сторону гостиницы «Турист», видневшейся над крышей похожего на барскую усадьбу здания столичного акимата, я подумал, что к рассвету, наверное, потеплеет. Интересно, вылезла Ляззат уже из нагретой постели или нет?

В гостиницу я вошел со стороны ресторана. Завтраки начинали подавать в семь утра. Я с наслаждением пригубил горячий крепкий ароматный кофе, который лично принес метр, он же кассир, памятуя щедрые чаевые, полученные — о Господи! — уже два дня назад. Я попросил его позвонить в мой номер, напомнить мадам, что пора вставать, и спросить, через сколько минут готовить кофе и для нее.

Бумажник оказался итальянской кожи. Не трогая документы, я переложил восемьсот двадцать долларов и девять тысяч шестьсот тенге в свой карман, протер бумажник салфеткой, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, и, пользуясь одиночеством, швырком запустил под батарею отопления в дальний от себя угол.

Когда я выпрямился, злющая, с ввалившимися глазами Ляззат вышагивала ко мне через зал, показывая немыслимые коленки и сиреневое белье между полами распахнутой лисьей шубки. Я встал, чтобы отодвинуть ей стул. И, помимо воли, не сдержал зевоту, которой свело челюсти.

Поцелуя «С добрым утром, дорогая!» не получилось.