Каникулы вне закона

Глава девятая Охота на крокодилов

Когда я бойко исчез, все с ума посходили. Взбесились. Сообщив эту потрясающую новость, Ляззат не уточнила, кто — «все», а я не спрашивал. Скорее всего, с точки зрения моих интересов, никто. Ибраеву об угоне вазовской «шестерки», а Жибекову — о захвате «Доджа-Рамчарджера AW 150» доложат особо или сообщат в общей ночной оперативной сводке по Астане после девяти утра. Мои же швейцарские «Раймон Вэйл» показывали семь тридцать пять.

И — какое расстройство! — стекло у часов оказалось надтреснутым. Приходилось только гадать, в какой из двух машин я потерпел материальный урон. Сегмент в полтора-два миллиметра отсутствовал. А если стекляшка осталась на полу или на сиденье?

Помимо этой, выяснялась и иная неприятность. Из-за неё вкупе с суточным недосыпом и расколотыми «Раймон Вэйл» впору было и самому взбеситься.

До появления Ляззат я только предчувствовал, каким гнусным образом обойдутся со мной казахские силовые аппаратчики. Версию этой гнусности я и навязывал накануне Олегу Притулину, именно версию и именно навязывал, не больше. Оказалось — правда…

Ляззат сказала, что вернулась домой с банкета в «Кара-Агткель» около часу ночи. И, когда я поинтересовался, чтобы загладить невольное хамство с зевком, не промерзла ли в пути и каким транспортом добиралась, она, пожав плечами, сообщила, что жибековский юбилей широко отмечался в том же «Титанике», на втором этаже, где «Кара-Агткель» недавно открыл банкетный филиал. А новая столичная квартира Ивана Ивановича Олигархова, то есть и её, находится на шестом этаже. Как можно замерзнуть в теплом лифте? И вообще дура она, что поехала потом ко мне в гостиницу. Не трепали бы нервы одурелые ибраевские ребята, которые после моего ночного звонка дважды попытались вломиться в номер.

Выходило, что в ресторане «Кара-Агткель» на проспекте Республики полковник Жибеков неторопливо и вкусно, как говорится, в анфас и профиль продемонстрировал наивного и самонадеянного залетку Шемякина или Фиму из Питера, как угодно, кадрам своей ментовской «наружки». Олег, перед которым я выставлялся высоким профи, знал про это. Слава Богу, что по наитию, вдохновленный мертвым молчанием за дверью несуществующего банкетного зала, я высказал предположение про замерзших жибековцев, рвущихся к нам на прием с улицы… Блеф обернулся реальной ставкой. Только по этой причине Олег и сдался.

Открывшееся обстоятельство в новом свете выставляло появление также Гамлетика Унакянца. Оно стало, по существу, очной ставкой, на которой мы опознали друг друга к радости полковника Жибекова и подполковника Ибраева заодно. Удостоверились в Унакянце — раз, удостоверились в неподдельности и иностранной качественности шлайновского живого товара, Шемякина, — два. А до этого молодые сыскные службы, недоверчивые и архивов не накопившие, сомневались из юношеской робости в подлинности двух героев. Для гербария редких сорняков, именуемого базой данных правоохранительных органов, приобретение получилось и полезное, и бесплатное. За это медаль полагается.

Меня опустили, в сущности. Но не в этом дело. Я давно перестал обращать внимание на унижения. Наносимых мне я не запоминаю, если вообще замечаю. Я плевал на то, в каком виде предстаю перед сотрудниками «наружки», которых воспринимаю вроде зеркал в витринах. В случившемся ужасал неосознаваемый мною риск, под который подвел меня собственный же оператор. Если Ибраев стал им по воле Шлайна, сдавшего меня внаем казахстанской конторе, подполковник нес ответственность за полноту моей информированности. Разве не так?

Говорят, что судьба человека — его характер. Я лохматил жибековского есаула Притулина и ибраевских ребят в вазовской «шестерке» минувшей ночью, признаюсь, без четко сформулированного намерения. Если хотите, отводил душу. В приюте для детей малоимущих эмигрантов на шанхайской Бабблингвелл-роуд мне дали кличку за мой нрав «Тохтамыш-Мамай-Губастый». Покойный папа предупреждал: Шемякины сгоряча распускают кулаки и только потом думают о последствиях.

Меня стреножили, согнули и придавили в Казахстане до предела, вот пружина и выпрямилась…

Пусть решают ребус со многими неслагаемыми: где я прохлаждался, пропав возле гостиницы, кто и зачем угнал «Жигули» оперативников, почему ключи от их машины оказались в кармане, надеюсь, не ставшего трупом владельца «Доджа-Рамчарджера», найденного в центре города, и так далее и в том же духе…

На месте Ибраева, не дожидаясь вещественного подтверждения авторства этих не стыкуемых в видимую причинную связь выходок, я бы решил, что они совершались по приказу Шлайна. Я бы крепко задумался: что за игра вдруг затеялась из Москвы? По собственной прихоти наемный агент Шемякин до такой степени задурить не мог.

Мог. С одной стороны. А с другой — не без определенного расчета великого бюрократа Ефима Шлайна.

Бюрократическое величие Ефима, с точки зрения его агентов, и соответствующее ничтожество, с точки зрения конторских коллег, гнездится в его личности. Оперативные оплошности, невезение или промахи агентов, даже от усталости, Шлайн квалифицирует как собственные системные ошибки, поскольку он подбирает, в сущности, не подчиненных. Ефим одержим созданием систем. На основе скроенных под эти системы фотороботов он и подбирает человеческий материал для решения задач, поставленных командованием. Это основное, помимо планирования операций, занятие Ефима. Занятие беспрерывное.

Разумеется, такой подход с использованием постоянного состава государственных служащих невозможен. Чины, звания, премиальные и награды для кадровых работников в России — в основном лишь метки сроков службы или юбилеев, отношения к качеству работы не имеют. Требования к этому качеству в силовых госструктурах нивелируются между худшим и посредственным, поскольку отличниками боевой подготовки все быть не могут. Шлайн же требует, по мнению коллег, из-за заносчивости и карьеризма невозможного, работы на износ. Воленс-ноленс Ефим и делает ставку на наемников, признающих, в отличие от госслужащих, допустимость любых крутых требований, разумеется, при абсолютной недопустимости некорректности попусту.

В результате на Шлайна работают не задерганные приказами чиновники, хотя и без них, наверное, не обходиться, а свободно отпущенные на дело характеры-роботы.

Для меня Шлайн делал, впрочем, как и Випол когда-то, скидку на унаследованную шемякинскую тягу работать единоличником, анархизм и своеволие. У меня не было друзей в школе, как и самой школы, а потом страны и гражданства. Я до сих пор не могу с определенностью сказать, на каком языке вижу сны. Строй я выдерживаю, если иду либо первым, либо последним, то есть или сам хозяин, или учусь при умельцах. А последнее на практике случалось только в Легионе…

Еще в Кимрах, обзаведясь домом, я чистил дворовый нужник биологическим составом «Санэкс», пять или шесть литров которого изводили с помощью каких-то бактерий скопившуюся дрянь за несколько часов. Гнусная, конечно, аналогия, но характер работы, на которую меня нанимают, делает её, я думаю, извинительной. Ефим Шлайн запускает — отчего бы не сказать именно так? мой характер, мои навыки и мой опыт в ситуации, нуждающиеся в кардинальной прокачке. Только и всего.

Как и в данном случае. Ефим Шлайн заранее если уж точно не знал, то непременно догадывался, как сработает психоробот Бэзил Шемякин.

Я и срабатывал здесь и теперь. Полковник Шлайн, с точки зрения собственных служебных интересов, на моей памяти не совершал ошибок, во всяком случае, системных, в том, что касается моей особы. Иначе бы не нанимал.

Подполковник Ибраев тоже поступал правильно: задуматься над тем, что же на самом-то деле затевает московский коллега Шлайн, стоило…

Глупо, конечно, искать в Астане часовую мастерскую, где бы заменили стекло на штучных «Раймон Вэйл». Но я не выброшу их из-за опаски, что они могут стать уликой вроде отработавшего ствола, припрятанного прижимистым и потому ставшим одноразовым киллером. Наташа подбирала часы на мое пятидесятилетие в бангкокском «Робинсоне» на углу Силом-роуд и проспекта Короля Рамы Четвертого. Мы поставили себе на полученную скидку бочкового по соседству, в пивной «У Тобика», кишевшей обычной шпионской и полицейской шушерой. Как говорится, заодно попрощались с местом, поскольку улетали в Москву…

Так что решение оставалось одно и единственное: унести ноги из Астаны по-английски, не прощаясь с местными коллегами, чтобы не нарываться на вопросы типа «где находился и что делал тогда-то», а также «кто это подтвердит». Подполковнику Ибраеву, я надеюсь, хватит характера примириться с невыполнением второй половины предписанной им пустопорожней программы обхода злачных мест этой новой достославной столицы. В конце-то концов, когда-нибудь нужно отправиться в далекий путь для решения поставленной им же главной задачи.

Я спросил Ляззат:

— Какие планы на сегодня?

— Не выполненные вчера, — ответила она.

…После заочного сватовства, предпринятого мамой, желавшей иметь православную невестку, я встречал Наташу из Веллингтона на полпути в Бангкок. Для этого я вылетел в Джакарту. В секции «Прилет» тамошнего аэропорта забронированная комната VIP походила на предбанник роскошного дома свиданий. По крайней мере, она мне казалась такой из-за двусмысленности затеи властной родительницы и православного батюшки, австралийского аборигена, выступавшего сватом. Пальмы, бамбуковый кустарник и охапки орхидей, рассованные по кадкам фикусы, водопадик, струившийся по замшелым камешкам, ротанговые кресла и кушетка с шелковой обивкой, бар, холодильник и три музыканта с экзотическими щипковыми во главе с цимбалистом… В резных тиковых дверях топтался прислужник в синей пижаме, поверх которой по-гренадерски, крест накрест, перехлестывались золотистые шарфики, в золотистой чалме и куцых клешах, поддетых под золотистую же юбку. И из почтения к происходящему босиком, с расходящимися на ступнях по-обезьяньи пальцами.

В довершение дикторша нежненьким голоском сообщила всему аэропорту, что самолет, следующий рейсом «Катай Пасифик» из Веллингтона, совершил посадку и встречающих просят пройти к таким-то воротам, а «невесту мистера Шем-Ки-Яна миссис Нату-Ло-Ху в салон ви-ай-пи номер восемь, где её ждет, сгорая от нетерпения, возлюбленный». Так и сказала: «ждет, сгорая от нетерпения» и «возлюбленный». Яванки сентиментальны, дикторша порола отсебятину из добрых чувств и по простоте душевной, а Наташа могла подумать, что по написанной мною бумажке…

Я комкал в руке её фотографию. И трясся от страха. Все шло к тому, что меня выставляли напыщенным дураком, и я не представлял, как выпутаться, не обидев девушку, из двусмысленного положения.

А когда Натали Лохв вошла, прислужник нахлобучил на неё трехслойный зонтик-паланкин с бахромой, так что я не сразу разобрал, с какой стороны сунуться со своим букетом. Кроме того, Наташа, летевшая через Гонконг, купила китайскую кофту, застегивавшуюся на пуговицы со спины. Мы посмеялись над кофтой, потом надо мной, и я вдруг по-настоящему запереживал из-за того, что в два раза старше «миссис Нату-Ло-Хо, невесты мистера Шем-Ки-Яна». Однако все обошлось. И когда компания «Катай Пасифик» из рекламных соображений прислала в салон помощника своего джакартского представителя, прицепившего на мундир эполеты, с бутылкой «Дон Периньона» в хрустальном ведерке и огромным букетом роз, мы уже мыли кости своим родителям и батюшке-аборигену.

В суете мы забыли, что можем говорить по-русски, и спохватились минут через пять, когда Наташа спросила про мои занятия в Бангкоке: чем я зарабатываю на жизнь?

— Охотой на крокодилов, — ответил я. Что ещё можно сказать при первом пристрелочном, если так можно сказать, свидании, относительно которого с обеих сторон допускалось, что оно окажется и последним?

— А как это звучит по-нашему? — спросила Наташа, и на этом с английским было покончено.

Из Джакарты мы улетели не в Бангкок, как велела мама, а на остров Бали, откуда через неделю отправили по факсу один и тот же текст на бланке гостиницы «Бали Хайятт» в Бангкок и Веллингтон: «Позаботьтесь о приглашении православного священника и свидетелей для обряда венчания…»

Такие вот воспоминания приходят, когда просыпаешься в два часа дня в гостиничной постели с нелучшими перспективами на будущее и уткнувшись носом в похожие на фасолины позвонки чужой жены, на которую муж, сев в тюрьму, одел позолоченый «пояс верности».

Потянувшись к телефонному аппарату на тумбочке, я невольно посмотрел на кресло: лежит ли «бергамский замок»? Лежал, и это означало, что Иван Иванович Олигархов, возможно, даже этим вечером переместится из камеры на улице Кенесары либо в дом Ибраева, либо в свою квартиру в «Титанике» на короткую побывку. Зачем бы это?

Ляззат потянулась, я почувствовал, как напряглось её тело, рывком повернулась и сдавила меня борцовским «замком».

— Уроню телефон, — сказал я.

— Роняй…

— Грех случится.

— Много раз уже. Почему не опять?

— Мне позвонить нужно.

— Звони, кто тебе мешает?

Возле телефона лежали две вещи: пистолетик ПСМ и карманного формата книжка в твердом переплете.

Подумать только, Ляззат минувшей ночью явилась с подарком. Книжка называлась «Аль-Фараби. Социально-этические трактаты».

Я мягко вывинтился из «замка», дотянулся до томика и, открыв наугад, прочел вслух:

— Некоторые считают достойным настоящего мужчины и проявлением могущества беспрерывные войны и боевые потехи, обжорство, празднества, совокупления и пустопорожнее присутствие всюду, где собираются подобные. От пресыщения слагают стихи и заставляют их слушать, выставляясь многомудрыми…

— Философ дал тебе в глаз, Бэзил, — сказала Ляззат.

— И за такие тексты его чалму увековечивают на банкнотах?

— В двести, пятьсот и тысячу тенге. Скоро появятся пятитысячные. Тоже с его чалмой.

— Плохи дела у вашего казначейства, — сказал я.

— Что значит — плохи? Пятитысячная равна тридцати пяти долларам… Сори и сори крупными деньжатами.

Я хохотнул.

— Что тут смешного? Страна богатеет!

— Деточка, твоя родная республика перестала печатать символы национальной кредитоспособности в Лондоне. Теперь они втихаря изготавливаются в Алматы на бывшем филиале типографии бывшего союзного Госзнака… Приходится экономить, а потому использовать одну и ту же матрицу с чалмой Аль-Фараби, меняя цвет да цифирь…

— Господи, и откуда ты это узнаешь?

Ну, вот, подумал я, решение и пришло. И сказал:

— От своего друга. Олега Притулина. Мы здорово вчера кутнули. Кантовались по городу, где открыто… Под утро завтракать в ресторан он не пошел. Сказал, что придавит пару часов до работы. А я попросил подавальщика позвонить тебе… Олег чудный парень, как ты думаешь? И, кажется, живет в этой же гостинице… Дочь его, как ее… Мила… уж точно. Я Олега едва отговорил идти бить какого-то типа, который с ней сожительствует, что-то в этом роде… Не позвать ли нам их вечером?

— Ты Олегу собираешься звонить?

— И ему…

— Он в конторе должен сидеть сейчас.

— Туда и позвоню.

— Он телефон тебе дал?

— Он мне дал все, что я попросил… Но первый звонок в Москву. Родне, как говорится.

Шлайн поднял трубку после третьего сигнала вызова.

— Отправка? — спросил я.

— Да, состоялась, — сказал он. — Вчера. Отец забрал Наташу и все, что ты считал нужным отправить с ней… Я проследил, прошел с ними внутрь самолета. Рейс «Люфтганзы», через Франкфурт. Как сам?

В задумчивости я пробарабанил пальцами трижды, сделал паузу и ещё дважды по трубке.

— По плану, — сказал я.

Вопрос «Как сам?» и ответ «По плану» с тройной и двойной дробью означали: «Вылетишь во Франкфурт и сам?» — «Смогу на третий день, через город со вторым условным кодом». Второй условный код после первого, Алматы, относился к Ташкенту.

— Там на полпути и встретимся, — распорядился Ефим.

Я положил трубку, и Ляззат сказала:

— Нехорошо врать начальству. Совсем не по плану. Ты проспал деловой визит в министерство экономики… Отобедать в кафе «Ностальгия» тебе тоже не судьба. Но в бар «Шале» попадешь, ручаюсь… Никакого Олега, никакой Милки с хахалиной!

— Уполномочена пасти и на сегодня?

— И не только здесь… Я в Бангкок полечу.

— Переводчицей?

— Английский у меня примитивный. Будешь мне переводить…

Она не шутила.

Ибраев сошел с ума, подумал я. Если бы прибил в третий раз или во второй подвесил на дыбу, и то к нему меньше было бы претензий. Впрочем, и такая перспектива меня устраивала. Все равно козыри были у меня на руках, поскольку Шлайн все, что требовалось от него, в Москве сделал.

— Почему меня не предупредили? — спросил я.

— Я проболталась, — сказала Ляззат. Она снова взяла меня в «замок».

— Зачем?

— Ты не рад?

— Это работа, — сказал я. — Если посылают довесок для контроля, подошел бы Притулин.

— У Притулина своя кампания, у меня своя. Моя сильнее, поэтому довеском меня назначат.

Я во второй раз за время нашего знакомства подумал, как славно было бы путешествовать с Ляззат. Любовницей и дочерью. Она сильная, и на неё я бы действительно положился.

Но все это в ней — ложь. Ее ложь. И в постели ложь? Про постель, приходилось признаться, так я не думал. Давал слабину. И тут услышал:

— Фима, я, наверное, люблю тебя.

Слава Богу, она обращалась к выдуманному в Москве чучелу, а не ко мне.

— Я не Фима, — ответил я. — Только его оболочка, мои душевные качества…

— Мои такие же. Забудем про них, — сказала Ляззат.

Во второй раз мы проснулись почти в сумерках. Для кого-то минул рабочий день. Нас никто не побеспокил. Ни Ибраев, ни Жибеков. Натура человеческая, говорил Конфуций, в основе своей благородна.

Я зажег лампу на тумбочке и поднес к глазам надтреснутый циферблат «Раймон Вэйл». До похода в бар «Шале» оставалась уйма времени.

Интересно: увяжется ли за мной Ляззат?

Она щурилась на свет лампы, положив подбородок на мое плечо.

Номера своего личного телефона в конторе Притулин мне не давал, конечно. Посторонние в подобные службы звонят через центральный входной и контролируемый телефон.

Интересно: когда Ляззат донесет за эту оплошность на Притулина? И кому?

— Пожалуй, встану наконец-то, — сказала она. — Это ужас, что мы творим… Ты не почистишь мою пушчонку, пока я поплещюсь в ванной и потом прогуляюсь немного?

Иногда мой космополитизм мне же внушает отвращение.

Приемы разборки-сборки оружия, конечно, общие что в Далласе, что в Сызрани: магазин в руке, патроны россыпью на столе — это в начале; части и механизмы пистолета разложены на столе — это в конце. А в промежутке остальное: отделяем рукоятку от рамки, шомполом выталкиваем стопор, отпускаем защелку, ну и так далее… Вот здесь-то и подстерегает ощущение давным-давно пройденного когда-то и в какой-то стране.

Ляззатовский пистолетик относился к разряду «карманных, жилетных и дамских». С «изнанки» я видел его и в первый, и как бы в сотый раз. Он повторял в деталях «Вальтер-9А», «Браунинг-бэби», «Маузер ВТП», «Беретту-М-318», «Джуниор Кольт», «Намбу бэби», в этом духе. В России, если знаешь соответствующую западную и японскую технику, легко приноравливаешься к местной, хотя поначалу инстинктивно ждешь «встречи с иероглифами». Работа копировален, по заказу которых московские спецконторы десятилетиями снимали пенки по белу свету, достойна восхищения, несмотря на промышленные исполнительские заусенцы.

Я старательно переносил это чувство на доверенный мне Ляззат уход за ПСМ, когда в двери хрустнул поворот ключа и в узковатый номер торжественно втиснулся подполковник Ибраев в роскошной итальянской дубленке. Высокую пыжиковую ушанку он ловко забросил на абажур настольной лампы. Наверное, его предки ещё ловчее орудовали в заволжских степях арканами… Увидев, чем я занят, поцокал языком, изображая недоумение.

— Здравствуйте, подполковник, — сказал я. — Не одобряете подкаблучников?

— Дома, наверное, чистите мясорубку? — ответил Ибраев вопросом.

Он уселся в кресле, раскорячив ноги в меховых ботинках, с которых потекло на ковер.

— Вы обманули меня, Шемякин, — сказал он спокойно. — Вас не обнаружили ни в одном месте, куда предписывалось сегодня явиться.

— Рассказать, чем занимался?

— Не нужно. Мне сообщили.

— Подполковник, вы не Господь Бог. Оставьте в покое мою мораль и займитесь делами земными, которые вы отдаете на промысел дьяволу. Из-за ваших распоряжений, в которых не просматривается никакого смысла, кроме возможной двойной игры, я едва выдираю ноги из ловушек на каждом шагу. Что я делаю до сих пор в этой столице, объясните, пожалуйста?

— То, что приказано. И не полностью. С явной ленцой. Нехотя. Почти саботируете.

— Желаете разыграть трамвайную сцену дешевого препирательства? спросил я и, отведя защелку магазина, вогнал его в рамку, завершая сборку ПСМ.

— При полной разборке-сборке этой игрушечки положено укладываться в двадцать или девятнадцать секунд. Сколько ушло?

— Хотите, чтобы я взглянул на свои часы? — ответил я снова вопросом.

В уголках глазных щелей подполковника образовались морщины. Следовало понимать, что он понимающе улыбается.

— Я знаю, ваши часы не в порядке. Посмотрите-ка, этот кусочек не залатает трещинку в циферблате? — спросил Ибраев ехидно.

Под дубленкой и пиджаком оказалась новомодная в огурцах и цветочках жилетка, из карманчика которой короткие толстоватые пальцы не меньше минуты выколупывали пластиковый пакетик с осколком стекла от «Раймон Вэйл». Поставленный маркером инвентарный номерок судебной экспертизы чернел поверх пластика.

Я принял пакетик и, не рассматривая, швырнул его в мусорную корзину.

— Парень из «Доджа» оклемался? — спросил я.

— С поддерживающим ошейником и под капельницей… Тянет как покушение на убийство.

— И когда же Жибеков обещает оформить санкцию прокурора на арест?

— У вас дружок в жибековской конторе объявился, мне сказали. Не поможет ли замять дельце-то?

— Ляззат молодец.

— Да уж, в отличие от вас. Информирует… С чего вас ночью в разнос понесло? Приказ поступил?

Играть так играть, подумал я и сказал:

— Ефим использовал ваш же прием.

— То есть?

Ибраев откинул полу дубленки и вытянул из пиджачного кармана трехсотграммовую фляжку коньяка «Казахстан». Получалось так, будто стоило Ефиму Шлайну выйти из номера, как на его место уселся Бугенбай Ибраев. Словно и не было этих длиннющих, суетливых и дурацки никчемушних двух суток после свидания с Ефимом. Ощущение временного «сдвига по фазе» в головушке, может, и в результате резкого перенапряжения в отношениях с Ляззат. Но как бы там ни было, ощущение хорошее. Достойное шлайновского психоробота, а потому я практически не лгал, когда в этом качестве заявил Ибраеву:

— Вы подвергали меня избиениям, пыткам и унижениям. Зачем? Ответьте на этот вопрос и получите искомый ответ. Избивали собаку, чтобы на скулеж примчался хозяин… Ефим и приехал… Вы думали, приемчик не переймут? На этот раз заскулили ваши песики, господин подполковник. Заверещали. Всей стайкой. И не от побоев. Из-за своего профессионального несоответствия. А ну, как я бы из Астаны вообще исчез? Да ваших людишек, которые крутятся вокруг моего Колюни, оприходовал таким образом, что пришлось бы посмертно награждать? Вот вы и пожаловали. Даже без выданного вам китайцами переносного детектора лжи. Помните, на столе такой приборчик лежал, когда меня подтягивали к потолку на веревочке? Явились не ребра крушить, как полагалось бы при вашей-то власти надо мной, а почтительно, с коньячком, при этом, как вам доложили, предпочитаемой мной марки.

— При чем здесь китайский детектор? — спросил подполковник.

И взял тайм-аут, отправившись в ванную за стаканами для чистки зубов. Перекрикивая плеск воды, в которой он споласкивал посуду под краном, Ибраев из ванной вопрос дополнил:

— Откуда известно, что детектор именно от китайцев?

Время подумать о цене за ответ у меня нашлось. Когда Ибраев, вернушись, разлил из фляжки по стаканам коньяк, я специально минуты две-три тянул резиновую молчанку, разглядывая черные пятна, оставленные каплями воды на рукавах его светло-серой дубленки. Потом ответил:

— Вы сообщите, кто распорядился расстрелять меня с крыши «Титаника», а я вам — откуда знаю, что ваше оборудование китайское.

— Что значит — расстрелять?

Вопрос вырвался невольно, от удивления, я услышал по тону. Подполковник не знал о происшествии на Ишимской набережной. Значит, не знала о нем и Ляззат. Ну, залетные, сказал я себе, выносите!

— Мне кажется, что Олег Притулин информировал вас, подполковник. Не прикидывайтесь незнайкой. Это, наконец, смешно…

— Олег Притулин?

— Ну, да. Прошлой ночью, когда я пьянствовал с ним в кампании каких-то бесконечных проходимцев в ресторане «Кара-Агткель», он намекнул, что работает на самом-то деле на вас. Я и просил его донести о покушении на меня… Мой поход в «Кара-Агткель» состоялся по вашей же личной рекомендации. Так? Я поступил логично, мне кажется. Разве нет?

Бедный Олег, прости, дружок, за подставу! Мне необходимо обострение свары между ибраевцами и жибековцами, скажем, на пару дней, только и всего. И ничего личного, коллега-легионер!

Подполковник Ибраев потянул из нагрудного кармана мобильный телефон.

На второй пуговице великолепного жилета я приметил пластиковую петельку, оставшуюся от срезанной фирменной бирки. Уж не из торгового ли комплекса «Евразия», где он по наводке Ляззат застукал меня с Жибековым?

— Сделайте милость, — попросил я вежливо, — выпьем сначала, подполковник, за избавление от смертельной опасности и мое здравие!

Пригубив из стакана, Ибраев выплеснул остатки на ковер.

— Духу-защитнику вашему, — сказал он, может, и искренне.

— И вашему, — ответил я, отлил из фляжки в пустой свой стакан, промокнул язык и плеснул следом.

Липучий и тяжелый взгляд из-под коричневых век без складок был и ответом, и вопросом.

— Вы, подполковник, не знали, что в меня стреляли, — сказал я с напором. — Вы, подполковник, зевнули предательство в вашей конторе в том, что касается интересующего вас в Бангкоке дела. Вы, подполковник, позаимствовали меня у Шлайна, а сами не в состоянии обеспечить безопасности единственного… я повторяю… единственного у вас работающего… именно работающего агента по этому делу. Вы на пороге того, чтобы профукать все и вся. Мое доверие к вам уж точно профукали. Это вам ясно? Если после вашего ухода, а может, кто знает, и при вас, меня грохнут в этом номере или на улице, что получится? Плевать мне на вас, на Шлайна, на последующие скандалы и разборки между вашими конторами! Мне не плевать на собственную жизнь, хотя бы потому, что мне дорого будущее сына, которого вы почти взяли в заложники! Вы воюете сами против себя…

— Не орите, — попросил Ибраев.

В Азии, во всяком случае, в той, где я долго существовал, уличить с глазу на глаз — не унизить. Унижают ором. Я сбавил тон:

— Извините… У меня лично безвыходное положение. Я могу с этим делом идти только вперед. Меня обозначили, противник знает, что я работаю на вас, что я уже носитель опасной информации, и повторит попытку устранить меня физически независимо от того, продолжу я ваш мартышкин бизнес или нет. Это тот самый противник, от которого вы не уберегли, подполковник, Усмана и танцовщицу…

Ибраев, дернув длинными желваками, убрал мобильник в карман.

— Хорошо, — сказал он, встал, стряс с себя дубленку на кресло и снова сел. — Предложение?

— Я исчезаю. Нейтрализуйте Ляззат, нейтрализуйте Притулина, нейтрализуйте вашу «наружку». Определите, кто из них предатель… Нейтрализуйте «наружку» Жибекова. Последнее, подполковник, сложновато. Видимо, благодаря Ляззат, вашей советчице, вы позволили Притулину беспрепятственно протащить меня сквозь строй жибековских сикофантов…

— Сикофантов?

— Извините… Это… э-э-э… греческий термин для сотрудников наружного наблюдения и информаторов, — сказал, спохватившись, выпускник Алексеевских курсов.

— Хорошо, — сказал Ибраев. — Сикофантов… Я правильно сказал? Греков ваших… Кто может их перечислить?

— Тот, кто меня им показывал. Притулин. Особо обратите внимание на кавказского человека Гамлетика Унакянца.

— Мне известно про такого, — сказал Ибраев.

Я рассчитал верно, назвав армянина, теперь и подполковник сумел обозначить свою компетентность. То есть, он уже сотрудничал. Вот что значил его ответ.

— Мы много говорим, подполковник. Давайте действовать. Я жду ваши наводки. Мне пора перемещаться в Бангкок и таким образом, чтобы в этом городе, этой стране и этом мире об этом знали только вы и я. Если не доберусь до места живым, то в смертную минуту буду уверен, что стреляли в спину мне вы. Больше некому.

— Удав, — сказал резко Ибраев. — Удав.

— Удав? Змея? — переспросил я.

— Змея. Живой удав. Другой зацепки у меня нет. Это была, я уверен, единственная поставка в Алматы таких параметров рептилии потайными тропами из Бирмы, я думаю. Не исключаю варианты из Лаоса или Таиланда. Маршрут отработанный. Горные тропы или вертолет в Таджикистан, потом Узбекистан и затем мы, то есть сюда…

— Зачем живой удав?

— Абсолютное свидетельство абсолютной способности поставщика доставить любой сложности товар через любые политические, географические и прочие районы, какими бы неблагоприятными климатическими или политическими условими для товара они не отличались… После этого было заключено соглашение. Не на продажу товара, я имею в виду героин. На обеспечение дальнейшей его переправки в Сибирь, а оттуда в Европу… Кто знает, может и судами Северного морского пути. Кому придет в голову искать во льдах отраву из Бирмы или Лаоса или Таиланда… А там и в европейские порты подводными лодками-малютками. Строят же такие русские специалисты для подобных целей в Гватемале, кажется. Сообщения проходили по интерполовскому сайту… Путей много.

— В том числе через северный Китай в Казахстан? — сказал я.

Ибраев помолчал. Липучий тяжелый взгляд из-под век без складок уперся в мой подбородок. Он колебался. Секрет принадлежал не ему. Наконец, я услышал:

— Пока это спорное предположение.

— Оставим ваш ответ до моего возвращения, — предложил я.

— На то, как говорится, воля Аллаха, — откликнулся Ибраев. — Моя проблема состоит в том, чтобы выявить местного транспортника. По сути дела, диспетчера, который здесь, в Казахстане, составляет для наркодилеров, которых несколько десятков, график движения товара. Другими словами, разводит их караваны во времени… Иначе вспыхивают разборки. Скажем, как сейчас в Таджикистане и Узбекистане. Вдоль тамошних границ воюют за временые квоты на тропах… Все против всех. И на всех сторонах конфликта. Только за это…

— Спасибо, полковник, — сказал я. — Удав — почти достаточно. Сообщите ещё пароль.

— Пароль?

— Для отправителя удава. Имя получателя в Алматы.

— Вы его знаете.

— Кто? — спросил я.

— Тот самый, кто обещал вам документы, за которыми вы пожаловали к нам.

— О, Господи, — сказал я.

— Вот именно, — отозвался подполковник Бугенбай Ибраев. — Он достал вам их, потому что это будет означать мою отставку или что-то похуже. То есть конец моего расследования против него… Вообще прекращение дела.

— Можете не называть имя, подполковник. — сказал я. — Каким бы оно ни оказалось, человека я действительно знаю.

— Спасибо…

Мы неторопливо, без разговоров, допили фляжку. Я помог Ибраеву влезть в тесноватые рукава дубленки и у дверей сказал:

— До встречи, подполковник. Я постараюсь.

— Иншалла, — ответил Ибраев и мягко прикрыл за собой дверь.

Китайцы держат тебя за хвост, подумал я ему вослед. Ты работаешь, дружок, на них, именно. И поэтому слабо надеешься, что я вернусь живым, хотя в глубине души хотел бы надеяться на другое, на то, что я вообще исчезну. Потому что мой успех будет означать твое освобождение от китайцев, а это — слишком хорошо, чтобы быть правдой. От китайцев никто и никогда не освобождался без их позволения. Даже Марко Поло.

Я улегся в туалетной комнате на кафельный пол и поскородил под ванной ручкой для очистки унитаза.

Пакетик с пленкой, на которую я переснимал документы в квартире Жибекова, исчез.

Камера «ФЭД» в сумке слоновой кожи тоже не нашлась.

Конкурент, которого я ждал, объявился.

Кафе «Шале» оказалось цементной ямой, в которую вход обрывался крутой скользкой кафельной лестницей. Оштукатуренная стойка вздымалась под невысокий потолок, и два или три посетителя казались сидящими не за ней, а притулившись возле. Бармен обслуживал, перевешиваясь через прилавок и опуская подносик с выпивкой на узкие полки, вмурованные в стойку. Приняв заказ на «Сибирское светлое», потребовал платеж вперед и сунул банкноту не в ящик кассового аппарата, а брючный карман.

Два американца, по виду нефтяники, скучновато посматривали в мою сторону. Если бы я и захотел, что называется, зацепиться с ними языком от скуки, все равно не смог. В зальце, примыкавшем к стойке с угла, зычный голос в микрофон-караоке имитировал Зыкину, а его с переменным успехом перекрикивал мужской, нудно и гнусаво, словно с минарета, повторявший нараспев и ритмично: «Я хочу, чтоб вино наполняло бокал… Я хочу, чтоб вино наполняло…»

Откинувшись на стуле, я разглядел веселое застолье за уголом. Наемный тамада в дешевом смокинге — как раз он и вопил про желание насчет бокала. Даже в профиль по лицу тамады было видно, что он придуривается и усталое раздражение, еле сдерживаемое ради заработка, перекипает в душе. Он переключился на подобие рэпа: «Какое поистине прекрасное пение! Давайте наслаждаться… Какое прекрасное исполнение! Давайте поаплодируем имениннице…» Аплодировала его напарница, казашка в национальном наряде со множеством блесток и заостренном, наподобие кулька, колпаке с мантильей. Она вдруг закричала: «Тост будет говорить Василий Игнатьич!»

Именинница, кавказского обличья дама в темно-вишневом приталенном платье, прохаживалась внутри столов, сдвинутых буквой «П», и с каждым шагом ощутимо прибавляла звук в микрофоне. «Снегопад, снегопад! Не мети мне на косы…» Вот что она пела. Внезапно застыла и оборвала песню, чтобы спросить напарницу тамады: «Мне что же, так вот по твоей милости и стоять пять минут, пока он говорить будет? Еще чего!» Тамада, подхихикнув работодательнице, покачал головой сокрушенно, извиняясь за сбой подчиненной, и возобновил боевой клич: «Я хочу, чтоб вино наполняло бокал!»

«Наверное, кому следует, мое появление отметили, — подумал я. Последний пункт ибраевской программы можно считать выполненным, пора уходить». И услышал нечто интересное. Василий Игнатьич все-таки влез с заявлением:

— Товарищи, дамы и господа, дорогая Руфима Абдуловна, я уполномочен всеми вашими товарищами и друзьями заявить, что… какое счастье для нашего Дорпрофсожа, я хочу сказать, его коммерческого отдела и всех нас отмечать…

Оказывается, гуляла железная дорога, то есть её столичные снабженцы. Перекупщики и торговые посредники, владельцы буфетов, ресторанов и тому подобного в поездах дальнего следования, вокзалах и станциях. У кого-то из них, может, лично у Руфимы Абдуловны, в одноместном купе и прокатился от Чимкента близ узбекской границы на холодный север в обитом мехом и с электрическим подогревом ящике, куда совали на заглот куриц или кроликов, ибраевский удав. А по какой ещё причине было велено явиться в эту дыру? Посмотреть на людей, судя по тем, кто собрался, а не показывать на этот раз себя.

— Ура! Под этот замечательный, поистине красивый тост и это искрящееся янтарное шампанское снова песня о любви и счастье в исполнении нашей любимой всеми именинницы! Поет только именинница! Я хочу, чтоб вино наполняло бокал! — крикнул тамада.

Плоская и щуплая Руфима Абдуловна с дородным голосом под Зыкину развернулась и прошествовала в моем направлении. Я подумал, приметив безгубый рот, почти кусавший микрофон-караоке, и злые глаза, что тамада получит ровно по счету, без чаевых, да ещё с упреками… И что Руфиму Абдуловну я не забуду и опознаю через сто лет.

— Вставь амортизацию костюмов в счет, — крикнул надо мной бармен кому-то в кухонную дверь за своей спиной. — Шолпан просила. Они женились в них, это личная собственность, износ покрывается Дорпрофсожем…

Торопясь убраться, пальто и ибраевскую папаху я одевал почти на улице, где почувствовал, что мороз отпускает. Шел снег. Я неторопливо прошел сто с небольшим шагом от подвала «Шале» до гостиницы «Турист», не приметив интереса к своей персоне. Вокруг никого не оказалось.

Я не сделал петлю в сторону проспекта Республики, чтобы посмотреть на окно своего номера. Светиться оно не могло. Думаю, Ляззат и Олег выпутывались в эти минуты из того, что я наплел Ибраеву напрямую и каждому из них по отдельности на другого, а они и Ибраеву, и Жибекову — друг на друга. Пока разберутся, успею выбраться за околицу этой стоянки первобытных людей и уйти огородами, чтобы не отследили мой путь ни люди Ибраева, ни люди Жибекова, ни тот, обозначившийся в этой ораве третьим, кто слизал плоды моих фотографических стараний в пентхаузе на девятом этаже «Титаника».

Пистолетик Ляззат, почищенный и смазанный, с полной обоймой я положил в верхний выдвижной ящик тумбочки возле кровати. Приходилось признаваться, что хотелось бы проститься и лично.

Покалеченные «Раймон Вэйл» показывали 8.30 вечера.

Кроме пустой сумки-талисмана слоновой кожи, все остальное я бросил в номере. И только теперь, оглядевшись в ванной комнате перед уходом, приметил, что Ляззат обзавелась собственной зубной щеткой. Я достал из кармана ножик и сделал на ручке неглубокую зарубку. Прощальная романтическая записка, назовем это так.

Кассир, конечно, отсутствовал, и я заплатил за прожитые трое суток и следующие двое вперед администратору. Затем я уточнил порядок регистрации приезжающих и сказал, что непременно зарегистрируюсь утром, поскольку паспорт мне ещё понадобится на центральном телеграфе, куда я сейчас поеду за ожидаемым факсом. Администраторша, приметив отметку о бронировании номера министерством внутренних дел, согласно кивала и позволила воспользоваться своим телефоном.

Начал я с Юсупа.

— Вовремя, Фима, — ответил он, довольно скоро сняв трубку. — Я как раз собирался выезжать к «Паласу». Значит, подавать к «Туристу»?

— К «Туристу».

— Через полчаса буду.

Он разъединился первым. Торопился, наверное. Никуда он не собирался выезжать и теперь бросится одевать штаны и помчится на заправку.

Алматинский номер Матье Сореса ответил его голосом на автоответчике. Оно и к лучшему.

— Крестник, — сказал я по-французски, — вчера в мой номер приходил некто и съел кусок пирога, который я получил навынос, как бедный родственник у богатеньких… Заглотнувший его, не представился, а я постеснялся спросить. Возможно, тоже родственник, с которым не довелось встретиться. Кто бы это мог быть? Позвоню завтра около трех-четырех пополудни, если не затянется встреча сам знаешь с кем.

«Встреча сам знаешь с кем» на жаргоне Шемякин-Рум-Матье означала — «Я в бегах с этой минуты, мобильным не воспользуюсь, выйду на связь обычным телефоном или по почте».

Вышел я из гостиницы вовремя. Юсупа блокировали двое «Жигулей», притершиеся к дверям его «мерса» так, что ни открыть, ни отъехать. Боковые стекла трех машин опущены, над крышами гвалт перебранки.

Забросив через плечо ремень сумки, я открыл дверцу ближней «копейки» и спросил распаленного водителя:

— Конкурент непрошеный?

— Он у «Паласа» стоять должен, — ответил из-за руля человек, который два дня назад на моем путаном пути из ибраевского сизо вызвался допивать вместе в ресторане «Туриста».

Что же, Ибраев слова не держит, хвост не оторвал?

А зачем бы Ибраеву отправлять за мной хвост и раньше, два дня назад, когда я выходил из его сизо? Действительно, подполковник туфты не лепит, а уж агента второй раз под зрительный контакт, тем более, не подставит.

— Слушай, мужик, — сказал я водителю. — Если не отсохнешь от парня в «мерсе», я на тебя стукну. Сдвинься на тройку метров вперед…

— Ты кому командуешь?

— Ну, хорошо, я сажусь к тебе. Поехали…

Я передвинул сумку на живот и провалился в разболтанное сиденье.

— Куда?

— Дом под названием «Титаник» знаешь?

— Триста тенге… И кому же стукнете?

— Езжай.

Он сдвинулся на пять метров. Мы хорошо просматривались теперь водителем второй блокировавшей «мерс» «копейки» и Юсупом в свете фар двух машин.

Я коленом сбил пластиковый сапог водителя с газа на тормозную педаль, вырубил локтем мужичка, по моим расчетам, на полчаса или побольше, а когда я вышел из машины, шофер второй «копейки» сам наскочил на подхват примитивной «мельницей». Шваркнув его о багажник и заломив одну руку, я прошипел:

— Стукну на обоих Жибекову. Понял, придурок? Если поедешь следом, подумай о новой работенке. Сгниешь на рынке сторожем, гнида! Вы мне операцию срываете!

Кажется, и этого я видел. В череде представлявшихся в «Кара-Агткель».

— Что Бог ни делает, все к лучшему, — сказал я Юсупу, усевшись в «мерс» на задний диван. Перекинул через голову ремень сумки и положил её рядом.

Действительно, если бы два дурачка не обозначились, далеко бы я уехал незамеченным?

— Спасибо, — сказал Юсуп.

— Это тебе спасибо. Теперь покрутись по центру, просто так и в аэропорт. Когда ближайший рейс на Чимкент?

— Чимкента нет, летают через Алматы. Туда, кажется, часа через два уходит. Под утро. Садится с рассветом, ближе к девяти утра… А крутиться зачем?

— Хочу посмотреть, два дурака увяжутся или нет?

— Не увяжутся. Какие-то новенькие… Раньше я их не видел. Свое получили. Не сунутся… А вы крутой, Фима!

— Да ладно, случается, — ответил «крутой Уокер»-Фима. — Забыли уже…

Первый шаг огородами оказался удачным.

Мы миновали горящий лас-вегасскими огнями «Палас», темный омертвелый под белым саваном свежего снега проспект Абая, высокий минарет новой мечети у рынка, выкатились на проспект Валиханова и проскочили под «сабельной аркой» перед мостом через Ишим. Мелькнул указатель — «Международный аэропорт».

— Прошлый раз удачно слетали? Или встречали кого, Фима? — спросил Юсуп из вежливости, чтобы что-то сказать.

— Ну да… Встречал любимую тещу с попугаем. Слушай-ка, Юсуп, а что если сразу махнуть прямехонько на Алматы? Бензин, еда, что там ещё — за мой счет. И стоимость прогонных, конечно. Согласен?

— Извините, Фима…

— Не мнись. Сколько?

— Извините, Фима… У вас проблемы какие-то. Извините, Фима, может быть, и с законом. Впереди много блокпостов. И замучаемся… Извините, Фима, вы на иностранца косите… Будут тормозить так часто, как могут. Самолетом надежнее. На авиалиниях меньше цепляются… На дорогах полиция разденет. И дороже, и дольше, и опаснее. Лучше не ехать.

— А от Алматы до Чимкента?

— Часов восемь машиной. Те же трудности.

— От Чимкента до Ташкента?

Юсуп извернулся с переднего сиденья и сказал весело:

— Это другое дело, Фима. Мой брат живет в Чимкенте. Встретит с машиной и отвезет куда надо. Никто не остановит. Там свои, даже казахи.

— Что значит — даже казахи?

— Раньше на дорогах полицейские были узбеки, много… Теперь одни казахи. Если начальник и имеешь власть, обязательно теперь казах.

— А русские?

— Мало совсем. Только такие, у кого связи с Москвой.

— Давай вернемся к твоему брату. Значит, он может отвезти в Ташкент без проблем?

— Не в Ташкент, до границы, там проведет пешком через ка-пэ-пэ, на узбекскую сторону, посадит в машину к другому нашему брату, и с ним вы поедете в Ташкент. На круг сто тридцать километров, дорога шелковая. Могу позвонить обоим.

— Позвони, — сказал я ему. — Сейчас доедем до аэропорта, постоишь там немного и затем договорим. Тебя Аллах мне послал…

Правоверный Юсуп зареготал от удовольствия, выруливая к подъезду с плашкой «Вылет», над которой попеременно загоралась и затухала проблесковым сигналом надпись «Рейс 738 Астана-Алматы, завершение регистрации через 15 минут».

Я напрасно ударился в галоп через новенький чистенький модерновый зал к билетной кассе. Мест на алматинский рейс предлагалось с избытком. Когда я заполучил свое в первом классе, чтобы отоспаться всласть, расторопный Юсуп уже находился за моей спиной.

— Десять тысяч тенге, ты их заработал, — сказал я, вкладывая пачку купюр ему в руку. — Звони брату в Чимкенте. Пусть встречает первым рейсом из Алматы сегодня, если такой будет. Если с ним не прилечу, то со следующим. Вознаграждение получит по достоинству.

— Все будет хорошо, — сказал Юсуп, — счастливо добраться.

Я пожал ему руку и сказал:

— Иншалла…

Он зареготал от удовольствия во второй раз.