Капитан идет по следу

ВЕРСИИ ОДНОГО ДЕЛА

Отпустив последнего свидетеля, Смолин спрятал разбухшее дело в сейф и отправился к Кичиге.

Майор сидел за столом, положив голову на руки, и спал.

Рядом с ним лежал исписанный лист бумаги. Это было заключение экспертизы по делу об убийстве часового мастера Агулина, случившемся на прошлой неделе.

Смолин, стараясь не разбудить Кичигу, недосыпавшего последние ночи, осторожно взял листок и сел на диван.

— Избу сруби, а тараканы свою артель приведут, — не поднимая головы, внезапно проговорил майор. — Положи на место.

— Здорово ночевали! — засмеялся Смолин, пожимая руку товарищу.

— Ночь догонял, — споласкиваясь под краном, проговорил Кичига. — Что нового?

— Еще одна версия.

Пока Кичига приводил себя в порядок, Смолин успел прочитать заключение экспертов. Они утверждали, что Агулин убит ножом, и смерть наступила мгновенно. Труп и мебель были облиты керосином и подожжены.

Это вполне совпадало с материалом, который собрал Смолин. Тело было обнаружено в спальне; возле него нашли остатки бутылки. Вероятно, преступник не сразу поджег дом; стараясь скрыться раньше, чем в поселке поднимут тревогу, он, надо полагать, вставил свечу в горлышко бутылки с керосином и подпалил фитиль. Затем собрал все, что смог, сложил в кожаный чемодан — его не оказалось ни среди целых, ни среди обгоревших вещей, — и исчез в темноте.

В полночь свеча растаяла и подожгла керосин в бутылке. Пламя быстро охватило дом.

Огонь потушили через полчаса. Особенно пострадала наружная стена дома. Найденные здесь осколки оконного стекла сильно покоробились. Никаких следов человека, совершившего преступление, под пеплом не оказалось. Рядом с телом часовщика нашли маленькую медную зажигалку. Соседи покойного утверждали, что такой зажигалки у Агулина не было.

Эксперт, приехавший утром на место пожара, посыпал пол порошком, и доски вскоре заметно покраснели. Порошок давал эту реакцию только тогда, когда в остатках горения находился керосин или другие продукты перегонки нефти.

Смолин еще раз пробежал глазами акт экспертизы и утвердительно кивнул головой.

Покончив с умыванием, Кичига подсел к товарищу и, раскуривая папиросу, полюбопытствовал:

— Какие ж версии, Александр Романыч?

— Нам пришлось провести большую и кропотливую работу, опросить несколько десятков свидетелей. Я не могу коротко рассказать тебе об этом.

Кичига понимающе взглянул на капитана:

— Разумеется, не коротко. Говори.

— Хорошо. В общих чертах дело тебе известно. Агулин был убит ночью, около 11 часов, и, вероятно, через час загорелся дом. Преступник унес часы, деньги, инструмент.

Ночью со второго на третье июня небо было в тучах, хоть глаз выколи, и, возможно, потому никто из соседей не заметил убийцу и грабителя. На скамеечке возле соседнего дома сидела девушка, дочь кузнеца Ососкова. Около одиннадцати часов луна на мгновение появилась между облаками, и девушке показалось, что кто-то, долгоногий и тощий, вышел из калитки Агулина.

Последний гость в этот день ушел от часовщика вечером. Это был Ососков.

Проводив его, Агулин запер калитку и, как всегда, закрыл дверь на засов.

Вот все, Сергей Лукич, что мы знали, начав работу. К этому следует добавить, что покойный был молчалив и скрытен, что слухи о больших деньгах, хранившихся у него дома, видимо, имели под собой почву. У нас также есть сведения, что жена Агулина ушла от него из-за крайней скупости мужа и скандалов в связи с этим. Детей у них не было.

Как я сказал, мы опросили десятки людей. Были в тюрьме, в лагерях, на базарах, стараясь напасть на след преступника или преступников.

Все это дало возможность пока только кое-что предположить.

Первая догадка связана с кузнецом Ососковым. Несколько человек, опрошенных нами, намекали, что подозревают в убийстве его.

Кузнец был не только близким соседом покойного, но и его другом, если у таких замкнутых людей, как Агулин, могут быть друзья. И поэтому в момент пожара всем бросилось в глаза странное, почти необъяснимое поведение Ососкова. Он сидел дома у раскрытого окна, судя по всему, очень волновался, но не сделал и попытки помочь своему другу в несчастье. Он так и не вышел на улицу и не стал тушить пожар.

На другой день рано утром Ососков, заняв денег, с первым же автобусом уехал в город.

Мы немедленно опросили жену кузнеца, куда и зачем отправился муж. Она ответила, что не знает. Директор МТС сообщил, что Ососкова никуда не посылали, и он уехал без ведома администрации.

Сейчас его ищут наши люди.

По второй догадке преступниками могут оказаться часовщики из города — Беловол и Трубников. Они хорошо знали Агулина и нередко наведывались к нему в гости. Утром второго июня они приехали в поселок и весь день провели в буфете. Вечером их уже никто из опрошенных нами людей не видел.

Если допустить, что преступники прошли в дом через дверь, то выходит, Агулин открыл ее. Здесь не может быть двух мнений: посетители были близки часовщику.

Однако это не все. Утром третьего июня Беловол и Трубников снова появились на улице. Они купили в магазине ящик водки, еду, наняли частную машину и укатили в лес.

— Ну, что ж, возможно, часовщики и виноваты. Что еще?

— Третья, думается, очень основательная догадка связана с человеком, которого почти никто в поселке не знает. Зовут его Сидор Третьяк. Около месяца назад он появился в наших местах и почти сразу угодил в поселковую больницу. У него оказалось крупозное воспаление легких.

Третьяк нигде не работал. Он кочевал из города в город, шатался по базарам, перепродавал какие-то вещи и был постоянным посетителем пивных и закусочных.

Из больницы выписался за три дня до убийства Агулина и сейчас же отправился на базар. Там он упорно узнавал у людей, продававших часы, адреса мастеров. Себя Третьяк тоже выдавал за часовых дел мастера.

Третьего июня он исчез.

И, наконец, четвертая, пятая и так далее версии. Это обычный в нашем деле резерв на тот случай, если все предыдущие догадки ничего не дадут. Это версии об убийцах, которых мы пока не можем назвать.

Кичига немного помолчал, видимо, сопоставляя догадки товарища, и сказал капитану.

— Вчера тебя разыскивал работник автоинспекции Куглянт. Утром третьего июня он обнаружил подозрительные следы машины почти под самыми окнами Агулина. Свяжись с ГАИ[5].

— Хорошо. А теперь я захвачу заключение и пойду. Мир твоему сиденью…

— Мир доро́гой… — проворчал Кичига.

Поднимаясь к себе, Смолин размышлял, что следует предпринять немедля, и не заметил, как дошел до кабинета.

На стульях, у двери, сидело двое. Когда капитан поравнялся с ними, Анчугов, одетый в гражданский костюм, поднялся и кивнул на незнакомца:

— Андрей Егорыч Ососков.

Смолин пригласил кузнеца к себе.

У Ососкова было непривлекательное лицо: под редкими, будто выгоревшими бровями тускло светились узкие покрасневшие глаза.

Он легко приподнял с пола большой чемодан и прошел в комнату.

Опустив ношу, кузнец исподлобья осмотрел стены, не найдя нигде таблички «Не курить», потянулся за папиросами.

— Садитесь, Андрей Егорыч, — пригласил его Смолин, — и расскажите нам, зачем отправились в город? Вы приехали сюда третьего. Сегодня одиннадцатое. Что делали здесь эту неделю?

Кузнец свел брови к переносице, размял большими задубевшими пальцами папиросу и поднял глаза на капитана:

— А это, я полагаю, мое дело.

— Не совсем. Вы должны понимать, мы зря спрашивать не будем.

Кузнец болезненно прищурил глаза:

— Тогда поясните, зачем привели?

— Я сказал: мы должны знать причину отъезда.

— Ну, что ж, пишите, — насмешливо произнес кузнец. — Приехал лечиться.

Чтобы выиграть время после этих неожиданных слов, Смолин задал первый пришедший в голову вопрос:

— Что случилось, Андрей Егорыч?

— Глазами болен.

Смолин, заполняя протокол, вполглаза наблюдал за Ососковым. Кузнец мрачно курил и не глядел на капитана.

— Поехали сами? Врач направил?

— Врач.

Кузнец раздраженно достал бумажник и выудил из него аккуратно сложенные бумажки.

Справки из больницы свидетельствовали, что Ососков в течение недели лечился от конъюнктивита.

— Почему же ваша жена не знает, где вы и зачем уехали?

— Тьфу, старая дура! — неожиданно выругался кузнец. — Она, видно, и надула вам в уши: муж исчез!

И, повеселев, добавил:

— Я думал, дела на час, а вышло — неделя. Пришлось у сестры пожить.

— Может, и так, — неопределенно откликнулся Смолин. — Откройте, пожалуйста, чемодан.

Желваки на скулах Ососкова нервно задергались, но он не стал возражать и откинул крышку.

В чемодане, над свертками шелка, лежала толстая пачка денег.

— Странно, Андрей Егорыч. Едете лечиться и покупаете шелк? Откуда деньги? Вы же заняли червонец, чтобы добраться сюда.

Ососков внезапно встал со стула, подошел вплотную к Смолину, и зрачки на лице кузнеца почти исчезли под воспаленными веками.

— Что ты меня грызешь, как ржа железо? — угрожающе спросил он и добела сжал пудовые кулаки.

Сейчас же рядом с Ососковым вырос Анчугов, сказал подчеркнуто вежливо:

— Сядьте, Андрей Егорыч. И отвечайте на вопросы честью. Мы ничего обидного не говорим.

— Гладко стелешь, да кочковато спать, — усмехнулся кузнец. — Деньги шабра Сартакова. На мотоцикл давал. И шелк — ему.

Анчугов вопросительно посмотрел на Смолина, и капитан, поняв его взгляд, кивнул головой:

— Поезжай, Иван Сергеевич.

— Я хотел бы задать вам еще один вопрос, Ососков, — сказал Смолин, когда дверь за Анчуговым закрылась. — Покойный Агулин был, кажется, вашим другом?

— Был.

— Почему же вы не помогли тушить пожар, когда горел его дом?

Кажется, только теперь кузнец стал догадываться, почему его задержали и привели в милицию. Он опустил голову на ладони и сказал хрипло и расстроенно:

— Болен. Понимаете? Глаза болят!

Смолин попросил кузнеца подождать у дежурного.

Через час вернулся Анчугов. Он успел побывать в поселке и в областной клинической больнице. Все, что говорил кузнец, оказалось правдой.

Первая версия оказалась несостоятельной.

Странно, но слова лейтенанта обрадовали Смолина. Ему почему-то стало приятно, что этот мрачноватый и нескладный человек оказался невиновен, и первая же проверка убедила следователя в этом.

Пожав Ососкову руку, Смолин сказал весело и совершенно искренне:

— Поезжайте, Андрей Егорыч, к своей жене и больше не беспокойте ее внезапными отъездами!

Послав Анчугова к дому часовщика сфотографировать следы автомашины, о которых звонили из автоинспекции, капитан уехал в поселок.

Еще около двух дней ушло на проверку второй догадки.

Часовые мастера Беловол и Трубников тоже оказались невиновны. Привезенные к Смолину участковым милиционером, они сообщили, что между девятью и двенадцатью часами ночи второго июня были в гостях у знакомых на другом краю поселка.

Смолин поочередно вызвал на допрос всех людей, бывших в ту ночь на вечеринке. Он подробно спрашивал у каждого из них, кто во что был одет, кто за кем пришел и ушел из дома, что говорили. Все свидетели отвечали похоже.

Сомнений не было. Все это бесспорно доказывало алиби часовщиков.

Оставался Третьяк.

Его задержали на городской толкучке. Сидор — длинный и нескладный человек — похаживал по базару, посвистывал, отчего на его шее постоянно двигался кадык. Третьяк, должно полагать, чувствовал себя здесь, как зяблик в конопле. Он переталкивался с людьми и сыпал прибаутками.

Увидев перед собой капитана милиции, Сидор взял под козырек, сказал что-то такое относительно своей любви к работникам порядка и очень удивился, узнав, что работники эти пришли сюда именно за ним.

— Вот те и раз! — бормотал Третьяк, семеня впереди Бахметьева. — Век живи, век тужи, помрешь — повеселеешь!

Потом Сидор сделал вид, что ему грустно и стал уверять Бахметьева, что житейское море преисполнено подводных каменьев и что ему, Сидору Третьяку, везде плохо и негде жить.

Развалившись в машине и покуривая дешевую папироску, Сидор насмешливо бормотал:

— Господи Иисусе, — вперед не суйся, назади не оставайся, а в середке не болтайся. Разве ж угодишь начальству?

У Смолина он браво вскинул ладонь к кепочке и отрапортовал:

— Сидор Михеев Третьяк, образца одна тыща девятьсот четырнадцатого года. Несудимый.

— Зря.

— Что зря? — забеспокоился Третьяк. — Несудимый?

— Зря шумите. Мозоли на языке натрете.

— А-а, — успокоился Сидор. — Помолчать могу.

Смолин присматривался к этому пожилому шатуну и видел, что за маской веселого и спокойного человека проглядывает на его небритом лице страх.

Остановившись против Третьяка, капитан спросил:

— Профессия у вас есть? Специальность какая-нибудь?

— А как же? Часы делаю.

— А кровь откуда?

— Какая кровь?! — испуганно отступил Третьяк. — Сурик или эмаль — может, а кровь, — откуда же кровь?

Искоса осмотрев рукава и лацканы истертого пиджака, на которых запеклись бурые пятна, Сидор неожиданно улыбнулся, показывая стальные зубы:

— Озадачили меня, как поленом в лоб. Это подрался я. Из носа текло.

Поглядев на Смолина и ничего не прочтя на его лице, Третьяк вздохнул и стал аккуратно выворачивать карманы брюк и пиджака. Он выложил на стол Смолина разные отверточки, напильнички, крохотные кусачки и многое множество других часовых инструментов. Сверху поместил зеленую трехрублевую бумажку и развел руками:

— Все.

— Откуда инструмент?

— Батин подарок. С детства таскаю.

Отправив Третьяка к дежурному, Смолин поехал в поселок. Пробыв около получаса в больнице, капитан остановил машину у дома кузнеца Ососкова.

Дочь Андрея Егоровича — единственный человек, видевший, как ночью из калитки Агулина выходил неизвестный, готовилась к экзаменам и сначала отказалась поехать с капитаном. Но отец молча взглянул на нее из-под жидких бровей, и девушка проворно направилась к машине.

У дежурного по управлению девушка мельком взглянула на Третьяка и вышла к Смолину, ожидавшему в коридоре.

— Он, стало быть, и есть, — неуверенно сказала она. — Его фигура. А там кто знает?

Поднявшись к себе, капитан вызвал задержанного.

— У меня к вам всего один вопрос, Сидор Михеевич. Вы лечились в поселковой больнице. Меня интересует, что вы сдали кастелянше на хранение?

Третьяк, загибая пальцы, охотно стал перечислять свое немудрое имущество. В числе сданных вещей он назвал и часовой инструмент.

Тогда Смолин дал ему прочесть справку больницы. Кастелянша удостоверяла, что на склад были приняты только одежда и дешевые карманные часы.

Кое-как осилив по слогам бумажку, Третьяк обеспокоенно вытянул шею и задергал кадыком.

— Вишь ты какое делю, — забормотал он, — я инструмент этот с пиджаком сдал. Вот как.

Смолин пристально всматривался в лицо этого человека, не то превосходного артиста, не то безнадежного дурака, счастливого своей глупостью.

Вечером эксперты-биологи сообщили Крестову, что кровь на пиджаке Третьяка принадлежит человеку и относится к третьей группе.

Такая же группа крови, как свидетельствовала старая справка из поликлиники, была у мастера Агулина.

Кажется, можно было забыть о неудачах с первыми двумя догадками и теперь сосредоточить все усилия на Третьяке. В пользу этой версии говорило и то, что подозреваемый не мог сообщить ничего путного о том, где он был в полночь со второго на третье июня.

И все-таки Смолин продолжал искать новые следы. Два-три года назад он, несомненно, поступил бы наоборот. Улики против Третьяка были настолько основательны, что поиски на стороне казались просто потерей времени.

Но Смолин уже не раз убеждался, что самые правдоподобные догадки иной раз рушились, погребая под своими обломками веру сыщика в свои силы. Что стал бы делать капитан, окажись Третьяк невиновным?

Поэтому, отпустив Сидора, Смолин позвонил в автоинспекцию, попросил к телефону Куглянта и предупредил его, что через полчаса приедет.

Эти тридцать минут он потратил на знакомство со снимками протекторов[6], сделанными недавно Анчуговым у дома Агулина. Капитан долго рассматривал рисунок шин, стараясь найти характерные особенности и потертости.

Это были, видимо, оттиски колес «Москвича». На одной из шин Смолин заметил резкую особицу: кусок протектора был вырван, рядом с повреждением рельефный рисунок сильно потерся.

Этого было достаточно, чтобы искать машину.

Капитан автоинспекции Григорий Куглянт, взглянув ка снимки, сказал уверенно:

— Я на земле еще оттиски хорошо разглядел. Это — «Москвич». Колея от передних шин — 1105 миллиметров, от задних — 1145. Машина прошла, можно думать, не одну тысячу километров. Протекторы сильно изношены и повреждены. Что ж, давайте поищем, капитан.

Сначала решили осмотреть частные машины. Вероятнее всего, преступник, если он приехал на «Москвиче», взял не казенную машину. Незаконный рейс на учрежденческом автомобиле всегда связан с известным риском. Да и служебных «Москвичей» в городе было совсем немного.

Два дня «Победа» автоинспекции колесила по городу, останавливаясь то у одного, то у другого дома. Нужный «Москвич» не находился.

Наконец на исходе второго дня Куглянт остановил машину у двора одного из видных работников города — Ремизова.

Во дворе, около веранды, стоял серый «Москвич». Одно из колес было снято, и возле него на корточках сидела девушка в пижамных брюках и майке.

— Здравствуйте, Вера Васильевна, — устало произнес Куглянт, подавая руку, — чинитесь?

— Угу! — сверкнула зубами девушка и насмешливо сощурилась. — Помочь хотите?

— Отчего не помочь.

Ловкими быстрыми движениями заклеивая порез на камере, Куглянт спросил Ремизову:

— Папа дома?

Вера Васильевна рассеянно потерла нос, от чего он сейчас же стал сине-черным.

— Папа в командировке. Со второго июня. Не то рожь сеет, не то картошку убирает. Руководит.

Накачав камеру, Куглянт покатил колесо к машине. Смолин бросил быстрый взгляд на оттиск. На следе было видно совершенно отчетливо: в протекторе не хватает куска резины, рисунок возле повреждения сильно потерт.

Это была та машина, которая прошла под окнами Агулина в ночь со второго на третье июня.

Куглянт тоже увидел это, привинчивая колесо.

— Мужчинам надобен магарыч? — справилась Вера Васильевна и понимающе взглянула на гостей нагловатыми зелеными глазами.

Все прошли на веранду.

Тут только девушка, вероятно, сообразила, что надо спросить у людей, зачем они пришли.

— Мы хотели бы узнать, — сухо отозвался Смолин, — где вы катались в ночь со второго на третье июня?

Бывают люди, которые умеют глубоко прятать свои чувства. Даже в минуты сильных душевных потрясений они говорят с завидным внешним спокойствием, шутят, или, напротив, молчат с безразличным видом.

Но есть и такие — это обычно люди, не встречавшие в жизни серьезных препятствий, которых первое, даже незначительное потрясение совершенно преображает и выбивает из седла.

Это и случилось с Верой Васильевной. Взглянув на Смолина, она вдруг сильно побледнела, глаза ее почти побелели от страха, и она стала похожа на маленькую глупую напрокудившую девчонку.

— Вы не ответили мне на вопрос, — напомнил Смолин.

— Боже мой! Боже мой! Если узнает отец! — испуганно заговорила Вера Васильевна. — Ведь мы, кажется, убили его!

— Кого?

— Человека этого, в поселке!

— Расскажите обо всем по порядку, — потребовал Смолин, еще не решив, записывать ему или нет показания Ремизовой.

Девушка отрывочно и бестолково рассказала, что в ночь со второго на третье июня она отвезла отца на вокзал к поезду, отходившему в полночь. Мать в это время ила на даче.

С вокзала Вера проехала к друзьям и предложила им покататься за городом.

Захватив подругу и двух товарищей, она погнала машину через поселок в лес. По пути они захватили в вокзальном ресторане несколько бутылок вина.

Короче говоря, все опьянели и, примерно, в час направились домой.

Вера Васильевна чувствовала, что машина плохо слушается ее, но продолжала ехать на большой скорости. В поселке «Москвич» то и дело задевал за кусты по бокам дороги, заезжал на тротуары; глох мотор.

На одной из глухих улиц поселка, когда она сильно выжала акселератор, в лучах фар вдруг метнулся длинный несуразный человек с чемоданом.

Вера Васильевна резко крутнула баранку руля и, сразу отрезвев, не оглядываясь, помчалась в город.

Теперь, вероятно, Куглянт и капитан приехали, чтобы увезти ее в милицию.

Смолин слушал девушку рассеянно. Узнав в самом начале, что она отвезла отца на вокзал к двенадцатичасовому поезду, капитан усмехнулся про себя: девчонка не могла иметь отношения к убийству, — оно случилось около 11 часов. Но теперь, услышав о человеке с чемоданом, Смолин насторожился.

Он принялся было расспрашивать Ремизову о приметах этого человека, но Вера Васильевна только махнула рукой:

— Пьяна я была.

Перед тем, как проститься с Ремизовой, Александр Романович написал короткую записку Анчугову. Капитан просил Ивана Сергеевича срочно связаться с районом, куда уехал Ремизов, и узнать у него, где находился «Москвич» до полночи второго июня.

Машина автоинспекции довезла Смолина до народного суда. Капитан передал записку шоферу и попросил немедля завезти ее Анчугову.

В суде Смолина интересовали приостановленные производством дела. Возможно, удастся отыскать среди них такое, которое так или иначе наведет на следы преступника. Такие случаи встречались изредка в практике сыска.

До конца рабочего дня оставалось около часа, и Смолину не удалось найти ничего путного. Решив наведаться сюда утром, капитан поехал домой.

Утром, прежде чем отправиться в суд, Смолин позвонил Анчугову. Тот уже успел поговорить с отцом Веры Васильевны по телефону. Ремизов сообщил, что «Москвич» весь день находился в гараже под замком. Ключ хозяин никому не отдавал.

В половине двенадцатого дочь вывела машину из гаража и довезла его, Ремизова, до вокзала. Оттуда она, конечно, вернулась домой.

Четвертая версия тоже оказалась беспочвенной. Надо было искать новые следы.

Смолин пробыл в суде до вечера. Он просмотрел десятки приостановленных дел и грустно думал о том, что в жизни неправомерно большое место занимают случайности.

Только вот эта тощая папка, дело № 247, имела может быть, отношение к той работе, которой занимался сейчас капитан.

В папке были подшиты несколько бумажек. Одна из них была заявлением покойного Агулина. Часовой мастер сообщал: у него похищены часы «Звезда» и указывал, что подозревает в краже С. Мятлика с улицы Новой, дом 43.

На чем основаны подозрения, Агулин не сообщал.

Мятлик, вызванный к следователю, как говорилось в протоколе допроса, решительно отвергал свою вину.

Не было ничего удивительного в том, что суд не дал хода этому делу.

Смолин еще просматривал очередные дела, когда его пригласили к телефону. Звонил следователь Гайда из прокуратуры.

— Тут Сивриков у меня вот… за дверью сидит… — как всегда, отрывочно и не очень складно объяснял Гайда. — Из тюрьмы привезли. Заявил, что он-де Агулина убил. Врет, небось, шельма… Да, врет… Но поговорить надо. Не мешает.

По дороге в прокуратуру Смолин расстроенно говорил себе, что в его работе усилия, затраченные на сыск, нередко прямо противоположны успеху, и что с этим, вероятно, надо мириться, как с издержками профессии. А вдруг этот Сивриков сказал правду? Какая тогда цена ему, сыщику с многолетним опытом? Впрочем, едва ли есть на земле профессии без неприятностей. Смолин вошел к Гайде, стараясь скрыть свое раздражение, но Михаил Иванович, бросив взгляд на капитана, дружески пожал плечами:

— А вы, батенька, не расстраивайтесь… Врет же, поверьте мне… А вот, зачем врет, любопытно…

— Его привезли из тюрьмы? — чтобы начать разговор, спросил Смолин. — За что осужден?

— Убийство в пьяной драке. Двадцать пять лет тюрьмы.

— Сколько вели следствие?

— Около месяца.

Смолин откровенно рассмеялся:

— Он, что же, сидя в тюрьме, убил Агулина?

— Нет, отчего же. Бегал из-под стражи. Первого июня исчез. Пятого — вернули.

Смолин задумался. Потом неожиданно повеселел и сказал Гайде:

— А вы знаете, Михаил Иванович, это очень интересно. Давайте сюда вашего Сиврикова!

Часовой ввел в кабинет высокого широкоплечего парня лет двадцати восьми. Узкий, скошенный назад лоб, должно полагать, свидетельствовал о том, что Сивриков не отличается большим умом.

— Расскажите гражданину следователю, Сивриков, — обратился к нему Гайда, — как вы убили мастера Агулина.

— Убил и все, — пробурчал Сивриков. — Ножиком.

— За что осуждены? — вмешался Смолин.

— Драка с убийством.

— Срок наказания?

— Двадцать пять лет. По статье.

Смолин пристально посмотрел на осужденного:

— Сбежал из-под стражи и — за нож?

— Бывает.

Смолин повернулся к Гайде:

— Пожалуй, его больше и судить нечего, Михаил Иванович? А? И так — двадцать пять лет.

— Понятное дело, куда больше, — ухмыльнулся Сивриков.

Капитан заглянул в дело:

— Вы не скажете, Аркадий Петрович, передачи вам в тюрьму приносили? Приносили. Кто?

— Мальчишка один. Знакомый. Нечего его сюда впутывать.

— Значит, вы убили Агулина? — без всякого перехода спросил Смолин. — А как он был одет в ту ночь?

— Обычно, — спокойно отозвался Сивриков. — В пиджаке, понимаешь, в брюках.

— А на ногах? Ботинки, сапоги?

— Я на ноги не глядел.

— Как вы проникли в квартиру Агулина? Вы знали его раньше? Видели когда-нибудь?

— Зачем мне его знать? Должен открыть клиенту. Я постучал, он открыл.

— Когда вы стучали?

— Ночью.

— Понимаю. В какое время?

— Ночью. А время не знаю.

— Приблизительно?

— Может, в двенадцать, может, в час.

— Почему поздно?

— Занят был.

— Чем?

— Занят — и все.

— Хорошо. Расскажите, как расположены комнаты в доме Агулина?

Сивриков сделал неопределенный жест рукой:

— Вот так одна, понимаешь. Вот так — другая. Вот так, еще одна.

Смолин помолчал, приглядываясь к Сиврикову, и сказал негромко, занятый, очевидно, какими-то мыслями:

— В доме Агулина — только две комнаты. Та, в которой работал, и спаленка. Третьей нет.

— Может, и нет, — не стал упираться Сивриков.

— До ареста работали?

— Нет. Нервы у меня.

— Друзья у вас есть?

— Имеются.

— Назовите.

Сивриков потер лоб тыльной стороной ладони, ответил с подчеркнутой обстоятельностью:

— Иванов, Петров, Сидоров и другие.

Смолин постучал пальцами по столу, сказал Гайде:

— Велите отправить осужденного в тюрьму, Михаил Иванович. Мне он пока не нужен.

Оставшись одни, следователи несколько секунд молчали.

— Сивриков тут не при чем, — наконец промолвил Смолин. — Это ясно, как божий день. Берет на себя чужую вину. Полагает, что его не убудет от этого. Видимо, хорошо знает убийцу и выполняет его просьбу.

Гайда согласно кивнул головой. На малоподвижном некрасивом лице, этого человека странно живыми и притягательными были глаза. Смолину казалось, что они постоянно меняют краски, как поверхность голубого горного озера в короткие минуты рассвета.

— Понятно, просьбу, — отозвался Гайда. — Да ведь не всякий возьмется выполнять такую просьбу… да, не всякий. Значит, дружок просил. А когда просил, как полагаете?

Гайда подчеркнул слово «когда», и Смолин понял своего старшего товарища.

— С первого по пятое июня, когда Сивриков был на воле? — вслух размышлял капитан. — Едва ли. Он думал о том, как замести следы и верил, что сделает это. Иначе, зачем бежать? Полагаю, убийца и не стал бы просить Сиврикова в то время — у этих людей есть свой кодекс. Они, вероятно, не встречались в эти пять дней. — Ведь мы могли выйти на след того или другого и взять обоих.

— Да… вы правы… конечно… — подтвердил Гайда. — Почему Сивриков только вчера заявил об убийстве? Зачем тянул? Нет, не тянул… Он ничего не знал о нем. Что ж в итоге?

— Его попросили взять на себя вину два-три дня назад? Так, надо думать?

— Вот именно. Надо найти тех, кто носил ему передачи.

На следующий день Смолин поехал в тюрьму, чтобы выяснить фамилии людей, приходивших к Сиврикову. Выходило, что передачи осужденному приносил всего один человек. Сохранилась его записка на листе из ученической тетради. Записка не представляла особого интереса, и Смолин, быстро пробежав ее взглядом, остановился на подписи.

В конце страницы неустойчивым аккуратным почерком было выведено:

Смолин насторожился. Он уже где-то слышал эту фамилию.

Теперь, пожалуй, можно было возвращаться к себе.

Машина, не сильно покачиваясь на рессорах, мчалась к центру города, и капитан на мгновенье закрыл глаза, отдыхая. И совсем внезапно, как это часто бывает у людей, обязанных многое помнить и знать, капитан почти зримо представил себе тощую папку — дело № 247, прекращенное производством в суде. Там, в этой папке, было заявление Агулина, обвинявшего в краже часов «Звезда» С. Мятлика, — улица Новая, дом 43.

Приехав в управление, Смолин позвонил в суд. Память не изменила капитану: С. Мятлик жил в доме № 43.

Смолин не стал терять времени. Найдя Анчугова и Бахметьева, капитан отправился с ними на улицу Новую.

Неподалеку от дома № 43 сыщики вышли из машины. Отправив Павла за ордером на обыск, Смолин медленно пошел к нужному дому. Анчугов свернул в боковую уличку, чтобы выйти к нему с противоположной стороны. Бахметьев заправил длинные мягкие волосы под фетровую шляпу, широко улыбнулся, и его подвижное скуластое лицо стало маленько глуповатым от счастья: молодой и здоровый человек, вероятно, пришел на свидание.

Купив у девочки на углу ветку отцветающей сирени, Бахметьев воткнул ее себе в петлицу пиджака и, поминутно взглядывая на часы, стал вышагивать от угла до угла.

Через полчаса, уже обеспокоенный тем, что его, очевидно, обманули, молодой человек стал присматриваться к проходящим автомашинам.

Заметив выехавшую из-за угла «Победу», он решительно поднял руку.

Шофер на секунду задержался, покачал головой и отправился дальше.

Бахметьев положил в карман ордер на обыск, переданный ему Павлом, и направился к дому № 43.

Калитка была открыта, и капитан прошел во двор. Почти сейчас же рядом с Бахметьевым оказался Смолин, и они вдвоем направились в маленький домик.

В неприбранном запыленном помещении находился мальчуган лет десяти. Он неумело шаркал рубанком по доске, и пот градом катился с его лба.

Увидев незнакомых, мальчишка оставил свое дело, потер руки, выпачканные в смоле, и вопросительно посмотрел на вошедших.

— Здравствуй, — сказал Смолин. — Ты — Мятлик?

— А то нет?

— Один?

— Ну, да.

— Зовут-то тебя как?

— Степа.

— А где взрослые?

— У нас нет взрослых. Брат один.

— А он где?

— Не знаю.

— Ну, ладно. Мы его подождем. Можно?

— Ждите.

Мальчишка несколько раз провел рубанком по доске, потом поднял голову и молча взглянул на взрослых.

— Ты что-то спросить хочешь, Степа?

— Вы зачем пришли? В гости или как?

— По делу. Чемодан купить надо. Соседи говорят: у вас есть. Лишний.

— Это какой же? — поскреб мальчишка в затылке. — Кожаный, что ли?

— Он самый.

— Хватились! — ухмыльнулся Степа. — Его Семен давно отдал.

— Кому?

— А у кого брал.

— Опоздали, выходит, — огорчился Бахметьев. — А нам чемодан этот в самый раз подошел бы. Кожаный, большой, прочный.

— Что и говорить, — солидно подтвердил мальчик.

— А брат не поминал, чей чемодан?

— Говорил, Венки Кривого. Он тут близко от нас живет. Сапожник.

Взрослые помолчали.

— Знаешь, что? — сказал Смолин Бахметьеву. — Ты тут посиди, Егор Авдеич, а я к этому сапожнику схожу. Может, продаст?

Острогав доску, Степа сел рядом с Бахметьевым и сказал, покачивая ногой:

— А я недавно в тюрьме был!

Мальчугану, кажется, наскучило одиночество и теперь он был рад поговорить.

— Что ж ты там делал?

— Передачу таскал. Сиврикову. Его зазря посадили.

— Может и зазря, — отозвался капитан. — А почему ты передачу носил, а не брат? Ведь Сивриков, его товарищ, а не твой.

— Семен сказал — голова болит. А у меня голова никогда не болит. Я и пошел. И в тюрьме интересно побывать.

Степа неожиданно вздохнул и сказал без всякого перехода:

— Денег, понимаешь, у нас мало. А мне вот так нужно…

Он провел себе пальцем по горлу.

— Зачем же тебе деньги?

— А как же? — с искренним удивлением промолвил Степа. — Самолет я делаю. Матерьял нужен.

— А Семен разве плохо зарабатывает?

Мальчишка махнул рукой:

— То густо, а то пусто. Если куда поедет, заработает. А дома сидит — картошка одна.

— Устроился бы на службу.

— Больной он. Чарка его бьет.

— С водкой дружит?

— Ну, да.

Бахметьев достал папиросу и чиркнул зажигалкой.

Степа внимательно поглядел на зажигалку и ухмыльнулся.

— Ты, что? — поинтересовался капитан.

— Машинка у тебя простенькая. У меня лучше была.

— Чем же лучше?

— Вся медная, — воодушевляясь, заговорил мальчик, — и фигуристая, красивая. Только колесико я потерял. Перестала она зажигаться.

— Починил бы.

— Сам не мог. А в мастерских не брали. Уже потом мне Сеня сказал: «Поедем в поселок, там Агулин есть такой. Он починит». Мы там два раза были. Агулин тоже не хотел брать, злой такой. Ругался на Семена чего-то…

Степа сокрушенно покачал головой и признался:

— Потерял я эту зажигалку где-то. А может, брат взял, да не признается. А Агулина убили.

— За что же его убили, Степа?

— Кто знает? Сеня говорил, больно злой он. Вот за это и убили, наверное…

В прихожей послышались шаги. Бахметьев опустил руку в карман и сейчас же вынул ее — в комнату вошел Смолин.

Переглянувшись, сыщики вышли во двор.

Оказалось, что сапожник Венка Кривой ничего не знал о чемодане. В ответ на вопрос капитана он громко расхохотался:

— А я ж не граф, гражданин, чемодан из кожи иметь. Для моего барахла и фанерный сойдет. Приболтнул Сенька, это за ним водится.

Бахметьев коротко рассказал о своем разговоре с мальчиком, покачал головой:

— Жалко мальца, но придется искать сейчас.

Сыщики вернулись в комнату.

Смолин сказал:

— Мы должны сделать у вас дома обыск, Степа. Вот наши документы.

Мальчик исподлобья взглянул на следователей и нахмурился:

— А говорили, чемодан нужен!

— Не все можно сразу говорить, Степа. Ты не сердись. Мы — быстро, и ничего лишнего не тронем. Вот только понятых позовем.

Анчугов, наблюдавший из глубины сарая за калиткой, уже устал и очень хотел курить. Он видел, как Смолин вышел на улицу и вскоре вернулся с двумя мужчинами, видимо — понятыми.

Прошло еще около часа. Старший Мятлик не появлялся.

В это время Бахметьев и Смолин уже заканчивали безрезультатный обыск.

Были пересмотрены все вещи, обследованы стены и полы.

Головки гвоздей в полу везде были покрыты краской, а там, где краска сошла — имели серовато-ржавый цвет. Значит, ни одну доску пола не снимали со своего места и не устанавливали вновь. Если бы это случилось, шляпки гвоздей, несомненно, блестели бы от ударов молотком.

Стены в домике были каменные, и сыщики простукали их молоточками. Кирпичи издавали звонкий, а не глуховатый звук, какой обычно бывает тогда, когда в стене есть пустоты. Выходит, в стене не было тайника.

Закончив обыск в комнате, сыщики прошли в небольшой чулан, пристроенный к дому.

Полив землю водой и прощупав ее длинным стальным прутом, товарищи не нашли здесь ничего подозрительного.

В углу чулана были беспорядочно свалены книги. Бахметьев взял несколько книг сверху — это оказались старые церковные тома — перелистал их и передал Смолину.

Внимательно осмотрев книги, Смолин поднял еще несколько томов и изумленно вздернул брови: книги в этом сухом подвале были очень тяжелы.

Александр Романович открыл одну из них. Под обложкой, во всю толщину страниц, были прорезаны круглые аккуратные отверстия, и в них тускло блестели серебряные часы. В остальных книгах был спрятан часовой инструмент и короткий нож с наборной рукояткой.

Увидев это, Венка Кривой, приглашенный понятым, удивленно присвистнул и покачал головой:

— Нечисто.

Потом, потирая щетину на подбородке, сказал огорченно:

— А ему, сукину сыну, кило смолы в долг давал. Плакала моя смола, получается.

Сыщики переглянулись. Теперь, кажется, становилось ясным, как Мятлик проник в дом Агулина. Зная, что часовщик недоверчив от природы, да еще подозревает его в краже часов, преступник, конечно, не стал стучаться к нему. Мятлик, видимо, смазал тряпку жидкой смолой и бесшумно выдавил «пластырем» стекло в большой комнате, где обычно работал Агулин и где ночью, разумеется никого не было. Оттуда он проник в спальню и расправился с жертвой.

…Уже в небе поднялась луна, и утомленный Степа похрапывал на кровати, когда на улице послышались медленные широкие шаги.

Вскоре калитка дома № 43 бесшумно распахнулась. Однако никто не вошел во двор.

В напряженной тишине прошелестел крыльями ночной жук. Где-то сонно полаивали собаки.

Прошло несколько минут, и в раме калитки выросла фигура высокого узкоплечего человека. Он на секунду остановился, прислушался и осторожно пошел к дому.

За его спиной внезапно вырос кто-то.

Резкая команда на секунду парализовала Мятлика, но уже в следующее мгновение он метнулся в сторону и бросил руку в карман.

Увидев прямо перед собой дуло пистолета и услышав приглушенные голоса трех человек, Мятлик медленно, будто раздумывая, потащил руки вверх и сказал не столько этим людям, сколько себе:

— Сивриков, выходит, продал, подлая душа.

И помолчав, зло усмехнулся:

— Ведите. Отпрыгался Сенька Мятлик!