Капитан идет по следу

СУД ИДЕТ!

Смолин устало всматривался в бледное лицо старухи, в ее покрасневшие неспокойные глаза и молчал, ожидая ответа.

Орфаницкая теребила узкими сухими пальцами края жесткой вылинявшей юбки и бормотала с тупым отчаянием:

— Господи! Что же это, господи!

Смолин потянулся за папиросами, но вздохнул и захлопнул коробку.

— Ну, так как же, Татьяна Петровна?

В глазах старухи сверкнул злой огонек, но тут же погас, будто в него швырнули горсть песка.

Плотно закрыв веки, Орфаницкая уронила голову на край стола и заплакала.

Смолин плохо переносил женские слезы. Даже сыскная работа не научила его равнодушно относиться к ним. Он подвинул Орфаницкой стакан с водой и сказал немного растерянно:

— Выпейте, пожалуйста. И соберитесь с силами. Вы должны ответить на вопрос…

Выплакавшись, старуха подняла на Смолина красные глаза и сказала глухо и твердо:

— Я сейчас ничего не буду говорить.

Оставшись один, капитан медленно выкурил одну за другой две папиросы. Достав из ящика дело об убийстве Подколзина, вложил в него план допроса и откинулся на спинку стула.

Через несколько минут в дверь постучали. В комнату грузно вошел старик в синем форменном костюме проводника.

Присев на стул, он внимательно оглядел кабинет и попросил разрешения курить. Затянувшись дымом, сказал неожиданно тонким голосом:

— Спрашивайте. Слушаю.

Андрей Михеевич Изварин много лет сопровождал московские поезда. Смолин знал, что на Доске почета в управлении дороги висела его фотография. Свою неподкупность в деле Изварин подчеркивал с такой молчаливой наглядностью, так сурово смотрел на окружающих, что иным людям становилось не по себе от этой очень уж явной добродетели. Женщин презирал, утверждая без тени улыбки, что в головах у них находится душа, а не ум. Старик читал книги, но запоминал только одни афоризмы и поучения.

Выслушав Смолина, Изварин несколько раз постучал жестким негнущимся пальцем по столу и сказал с совершенной убежденностью:

— А что ж тут гадать? Ее рук дело. Темная она женщина.

— Объясните, пожалуйста.

— Ну, послушайте, коли охота.

Старик часто задымил папиросой, потер жесткие, будто проволочные усы:

— Один ребенок в семье — плохо. Беда чаще в такую семью идет. Потому что отец и мать всю жизнь над чадом трясутся. И растет оно капризным, сумасбродным.

А Таня одна была у юриста.

Отец — бородка клинышком, пенсне для солидности, краснобай совершенный. Хлесткое слово любил досмерти. И в угоду ему мог все на кон поставить.

Полный день у старика в приемной всякая накипь пузырилась: барышники, коммивояжеры, торговцы. Какие у них дела к адвокату — известно. Разве он знал, как дочь росла и что у нее на уме было?

А в ней уже черт сидел. Красивая была очень, вспыльчивая, а восемнадцать лет — острый возраст, сами понимаете.

Изварин поджег потухшую папиросу и усмехнулся:

— Вдруг исчезла. С купчишкой, говорили, молоденьким. Не знаю. Через год явилась. Пожила месяц, ребеночка похоронила и опять уехала. Видели ее с театром одним, любовниц играла. Говорят, хорошо играла, проникновенно…

Изварин замолчал и иронически потер усы.

— Я слушаю вас, Андрей Михеич, — напомнил Смолин.

— Ну-с, — спохватился Изварин, — судили ее потом. Актера, говорят, отравила. Изменил он ей или так поссорились, не знаю. Оправдал ее суд. Полагаю, зря. Она на все была в страсти своей способна.

Через год, может, взялась за Подколзина. Он тогда совсем мальчонком был. По годам они почти однолетки, да ведь год году не равняется.

Не любил ее Подколзин и даже боялся. Она и ревела уж, и уксус пила, и по щекам его хлестала.

Не помогло. Только когда женился Подколзин на артистке из своей труппы, отступилась от него Орфаницкая.

Новая блажь на нее нашла, в молитвы ударилась. Да ненадолго хватило. Стал я замечать ее в кабачках, лицо пожелтело, а все же красивое, очень редкое лицо.

Встретил как-то, говорю:

— Опомнись, Татьяна! Не губи жизнь.

Смеется:

— От тебя и от советов твоих вяленой рыбой пахнет.

Спрашиваю:

— Как жить будешь?

Она отвечает смиренно:

— Пойду в монастырь, там много холостых.

Плюнул я и, не простившись, ушел.

— И ведь постриглась, бесово ребро! Может, с полгода и пробыла всего там. Прогнали.

Встретил ее лет пять назад. Нарочно по чайным всяким ходил, искал. Только нашел ее случайно, около театра стояла, афиши читала. Постарела, конечно, только глаза, как раньше, горят.

Жадно затянувшись дымом, Изварин закончил совсем тихо:

— Последняя встреча была в ту ночь, когда она своих компаньонов на Подколзина навела…

Старик замолчал и стал вытирать испарину со лба. Смолин некоторое время ждал, не заговорит ли он снова. Потом спросил:

— Скажите, Андрей Михеич, отчего вы так хорошо знаете жизнь Татьяны Петровны?

Изварин постучал мундштуком папиросы о пепельницу и внезапно побагровел, будто его уличили в чем-то, что явно не шло ко всему его облику человека без ошибок. Потом несколько раз провел платком по лицу, как бы стирая краску волнения, и, наконец, ответил с внезапной и злой грустью:

— Любил я ее, подлую…

Побеседовав с Извариным обо всем, что случилось в поезде, Смолин дал старику подписать протокол и проводил до выхода.

Вернувшись к себе, капитан подвинул чистый лист бумаги и механически стал рисовать железнодорожные вагоны и паровозы. Он старался ни о чем не думать, отдохнуть от необходимости что-то сопоставлять и анализировать. Но, помимо воли, снова вспомнил о старухе.

Позади были дни и ночи напряженной работы: розыск, допросы свидетелей, проверка их показаний, изучение множества документов и бумаг. Две версии, по которым в убийстве подозревались профессиональные преступники, отпали.

Смолин нарисовал женскую головку с огромными глазами. Такое, верно, было лицо Орфаницкой в годы ее беспутной юности. Но представить себе теперь старуху яркой и свежей девчонкой не смог. Скомкал бумагу, бросил ее в корзину.

Итак, виновна Орфаницкая в смерти Подколзина или нет?

Все факты, какие удалось собрать, все догадки, какие приходили в голову, все свидетельствовало против нее.

…Месяц назад режиссер местного театра Илья Лукич Подколзин, тот самый Илюша, которого когда-то без памяти любила Орфаницкая, возвращался из Москвы. Он ехал один в четырехместном купе мягкого вагона и уже стал собирать вещи, когда к нему постучали.

Подколзин открыл дверь и увидел Орфаницкую.

Старуха, волнуясь и торопясь, объяснила, что оказалась здесь случайно. Она едет в соседнем, плацкартном вагоне, почти пустом перед конечной станцией. В вагоне потух свет, а рядом какие-то люди пьют водку. На остановке она перешла в мягкий вагон, — не разрешат ли ей доехать в одном из купе?

Режиссер был расстроен и встревожен, ему очень не хотелось ехать с Орфаницкой, но отказать перепуганной женщине он не мог.

— Подите к проводнику, — посоветовал Подколзин, — и спросите разрешения. Я не буду возражать.

Изварин, к которому обратилась Орфаницкая, объяснил, что он не может этого сделать. И рад бы для знакомой, но есть закон. Пусть Орфаницкая на первой же станции доплатит разницу, и тогда все будет выглядеть, как положено.

На остановке старуха побежала в вокзальчик, но кассир уже закрыл окошко, и она вернулась в свой темный вагон.

Пассажиры, в это время совсем уже пьяные, стали пугать старуху и требовать у нее денег на водку.

Тогда Орфаницкая схватила свои чемоданы и снова кинулась в мягкий вагон.

На этот раз режиссер сам пошел к Изварину.

— Ладно уж, — сказал проводник, — приму грех на душу. Только вот тут, рядом есть совсем свободное купе. Пусть там едет.

На конечной станции Подколзин, не дожидаясь Орфаницкой, вышел на перрон. Старуха, возившаяся с чемоданами, крикнула ему вдогонку:

— Илья Лукич, подождите же! Как же я одна ночью!

Она догнала Подколзина, когда тот уже стоял на привокзальной площади, ожидая машину. То ли телеграмма о выезде запоздала, то ли что-нибудь случилось с машиной, но театральной «Победы» не оказалось на станции.

Орфаницкая предложила идти пешком. Подколзин молча взял у спутницы один из чемоданов, и она мелко засеменила рядом с этим человеком, который когда-то без зла обидел ее на всю жизнь.

Ночь была влажная, непроглядная, какими нередко бывают первые весенние ночи.

Старики тихо шли по спящему городу, думая каждый о своем.

В ту минуту, когда Орфаницкая собиралась уже проститься с Подколзиным, чтобы свернуть в свой переулок, из-за деревьев к ним метнулись люди. Режиссер, глухо охнув, упал.

Орфаницкая в беспамятстве кинулась к забору, споткнулась и плашмя упала в сухую канаву.

Сколько она там пролежала, не помнит. Только перед самым утром увидела проезжавший грузовик и закричала.

Подколзин уже не дышал, и она на том же грузовике увезла его тело домой.

Затем Орфаницкая унесла чемоданы к себе и поспешила в милицию. Сообщить, зачем ездила в соседний город, она отказалась.

К месту убийства на машинах примчали розыскных собак. Лучшие овчарки питомника промаялись полдня, — и все же упустили следы.

Смолин и Анчугов сфотографировали и залили гипсом отпечатки, оставленные убийцами на земле, и вернулись к себе.

Во все районы были посланы телеграммы, но сыск пока ничего не дал.

Открыв снова папку, Смолин стал рассматривать бумаги. Вот протокол обыска на квартире Орфаницкой. Следователь нашел оба чемодана, с которыми старуха вернулась в город, но они оказались пустые. Орфаницкая побледнела, когда ее спросили о содержимом чемоданов, и ничего не смогла ответить на вопрос.

Три дня назад на базаре был задержан человек, у которого нашли ручные часы Подколзина. Задержанный сумел доказать, что эти часы он купил у неизвестного продавца.

Эксперты опылили отпечатки пальцев на золоте часов, и оказалось, что один из них оставлен пальцем Орфаницкой. Теперь ей почти невозможно было доказать свою невиновность.

В полдень Смолин вызвал Орфаницкую к себе. Она сильно осунулась, пожелтела и одну за другой курила дешевые плоские сигареты.

— Я вынужден требовать у вас ответа на вопрос, Татьяна Петровна. Зачем вы ездили в соседний город? Вы не можете не понимать: ваше объяснение многое решает.

Орфаницкая ответила сухо:

— Я не буду говорить.

— Воля ваша. Почему опустели чемоданы?

Орфаницкая молча курила.

— Я немного знаю о ваших отношениях с Подколзиным. Но хотел бы послушать вас.

Старуха внезапно согласилась:

— Хорошо. Расскажу. Я давно любила Подколзина. Знаю, не его вина, но он сломал мне жизнь. Не хочу врать, я думала о мести. Ждала, может быть, его бросит жена и он придет ко мне. Тогда я зло посмеюсь и выгоню его, и снова стану прежней веселой Танькой, которую никто не уважал, но все любили. Этого не случилось. Вот и все.

Орфаницкая снова обошла вопросы, которые интересовали Смолина. Тогда капитан произнес хмуро и твердо:

— У нас есть подозрения, что вы причастны к убийству.

Старуха несколько секунд пристально разглядывала лицо Смолина и внезапно улыбнулась:

— Это наивно и глупо.

Смолин не стал возражать. Он покопался в ящике и положил на стол несколько исписанных листков. Пробежав глазами один из них, капитан подвинул письмо Орфаницкой.

— Это ваше?

Та помедлила с ответом, близоруко вглядываясь в строчки.

— Мое.

— Вот что здесь написано: «У меня мало слов сказать Вам, как я Вас ненавижу. Нет такого несчастья, которое Вы заслужили, черствый и холодный человек». Это вы писали, Татьяна Петровна, Подколзину. Две недели назад. Письмо нам передала вдова Ильи Лукича. Что вы скажете?

— Я писала то, что думала.

— Расскажите еще раз о всем, что случилось в городе ночью.

Смолин видел, что Орфаницкая крайне утомлена, и ему хотелось как можно скорее отпустить старую женщину. Но оба понимали: нельзя бесконечно тянуть дело.

Орфаницкая снова стала говорить, как они шли с вокзала, как на них напали преступники. Было темно, и Орфаницкая не различила ни лиц, ни фигур. Она смертельно испугалась и спряталась за дерево. Почему грабители не тронули ее чемоданов, не знает.

— В прошлый раз вы сказали мне, что упали в канаву. А теперь говорите, спрятались за дерево? Как же так?

Внезапно плечи у старухи затряслись, глаза сильно сверкнули, и вся она забилась в беззвучном плаче.

Смолин пытался было накинуть на нее упавший головной платок, но она оттолкнула его руку и сказала каким-то бесстрастным тоном:

— Совершенно ничего не помню! Ничего!

— Я хотел бы задать вам еще один вопрос, — сказал Смолин, увидев, что старуха внезапно присмирела. — Это — деликатный вопрос, но я прошу ответить. Не брал ли вас Илья Лукич в ту ночь под руку, или, может быть, вы прикасались сами к его руке?

— Нет.

Смолин открыл папку и достал лист с заключением экспертов.

Узнав, что на часах Подколзина был обнаружен след ее пальца, Орфаницкая мертвенно побледнела, и Смолин подумал, что она сейчас во всем сознается.

Но старуха овладела собой и сказала хмуро:

— Не знаю.

Оставшись один, Смолин позвонил Крестову и справился, не приехал ли Бахметьев? Оказалось, что сыщик еще не вернулся из соседнего города. Капитан узнавал, что там делала Орфаницкая в день перед убийством.

Смолин дней десять не видал Анчугова. Лейтенант работал по одной из версий, выясняя, не убила ли Подколзина случайно наткнувшаяся на него банда.

Несколько раз перелистав дело и выписав из него нужное в блокнот, капитан задумался.

Вся эта история ему сейчас представлялась так.

Орфаницкая, видимо, решила убить Подколзина. Она, возможно, договорилась с сообщниками и выехала навстречу режиссеру. Ей надо было подсесть в тот поезд, в котором он возвращался из Москвы.

Чемоданы она, вероятно, взяла для вида, и они были пустые с самого начала.

Ее сообщники, — их в вагоне было трое, — нарочито вели себя так, чтобы у старухи был «повод» уйти из вагона и проникнуть к Подколзину.

В городе преступники опередили их и дождались у поворота в глухой переулок.

Потом, может быть, Орфаницкая сама сняла с руки убитого часы, чтобы симулировать ограбление.

Но все-таки даже сейчас Смолин не чувствовал облегчения, которое рождается совершенной уверенностью в своей правоте. Что-то мешало. Что же?

Смолин уже полчаса вышагивал по кабинету, стараясь разобраться в том, что его смущает.

Орфаницкая настойчиво искала встречи с Подколзиным в вагоне. Это сразу бросается в глаза. Впрочем, что здесь подозрительного? Если пьяницы вели себя в вагоне буйно, то вполне понятно желание старухи избавиться от них.

Ну, а то, что Орфаницкая пошла с Подколзиным ночью? Случайно ли это? И здесь нет плохого: женщина боялась одна идти по темным улицам.

Ее изобличает письмо? Но она не так глупа, эта старуха, чтобы, задумав убийство, писать Подколзину о мести. Что же еще? След на часах? Вполне могло случиться, что в момент нападения она в беспамятстве бросилась к Подколзину и схватила его за руку.

Слезы и путаница в показаниях тоже могут ни о чем не говорить. А как должен вести себя человек, которого подозревают в тяжком преступлении?

Несколько лет назад, начиная работу в сыске, Смолин чрезмерно прямо судил о людях, которых допрашивал.

Он знал, что надо внимательно следить за поведением обвиняемых и свидетелей, и по мельчайшим признакам отличать ложь от добросовестного заблуждения и показные слезы от настоящего горя.

Смолин помнит, как встревожили и насторожили его слова, прочитанные в каком-то учебнике. Плохой судья, говорилось там, всегда сумеет заподозрить человека в преступлении. Беспокоится обвиняемый, — значит, у него нечиста совесть. Напротив, ведет себя непринужденно, — нахал. Забыл он о какой-то детали, — запирается. Ответил на все вопросы, — ловкий преступник и хочет сбить следствие с правильного пути.

Почему молчит Орфаницкая? Разве, какие-нибудь преступные связи?

Расхаживая по кабинету, Смолин пытался безошибочно представить себе эту женщину, возможно — преступницу. Казалось бы, еще один-два факта, и дело можно передать прокуратуре.

Он не заметил, как вошел Бахметьев. Теперь, после ранения, Егор Авдеевич часто покашливал, и этот кашель выдал его присутствие.

Смолин ждал, что Бахметьев расскажет о своей поездке в соседний город, но капитан кивнул на дверь так энергично, что мягкие рыжеватые волосы, упав, совсем закрыли ему глаза.

— Там, у Крестова, отмывается от пота Анчугов. Он с немалой удачей.

— Что ж ты молчишь, Черт Иванович! — повеселел Смолин. — Пойдем к нему.

Бахметьев придержал товарища за руку:

— Повремени. Он только что доложился полковнику. Я слышал все.

Оказалось, что Анчугов с самого начала удачно напал на след. Осматривая в первый же день место убийства, он обратил внимание Смолина на следы преступников. В каблуках двух ботинок ясно были видны пятиугольные оттиски солдатских гвоздей.

Через неделю на окраине города был совершен грабеж. В полночь в заводской буфет вошли трое. Один из них — высокий и сутулый — был в желтой соломенной шляпе и темных очках. Его спутник — низкий круглый человечек — скомандовал неожиданно густым голосом:

— Спокойно! Буфетчица — выручку!

Забрав деньги, преступники исчезли.

Анчугов сейчас же поехал в буфет. Можно было и не делать этого: сыск поручили другим.

Потом, объясняя Крестову, почему он это сделал, лейтенант сказал:

— В городе, после долгого перерыва, — одно за другим случилось два преступления. И там, и тут было по три человека. Возможно, действовали одни люди.

И Анчугов очень обрадовался, когда перед буфетом, среди трех пар следов, увидел оттиски ботинок с солдатскими гвоздями.

Через двое суток в городском саду был ограблен пожилой врач. Один из преступников — толстый и невысокий — был в желтой соломенной шляпе и темных очках. Грабители запутывали сыск, меняясь шляпой и очками.

Крестов создал пять поисковых групп. Работники розыска, одетые в штатское, обошли рестораны, закусочные, пивные, парк и вокзал. В каждой группе были очевидцы нападения на буфет. В группе Анчугова находился старый врач, ограбленный в городском саду.

Почти ежечасно Крестову звонили со всех концов города, докладывая о ходе сыска.

Преступников нашли в центральном кафе. Они были сильно пьяны, и их обезоружили без труда.

В управлении эксперты взяли оттиски обуви у всех троих. В каблуки ботинок высокого и сутулого преступника были вбиты солдатские пятиугольные гвозди.

— Вот и все, — заключил Бахметьев.

Для Смолина это было далеко не все. Связана или не связана с этой тройкой Орфаницкая? В рассказе Бахметьева не было и попытки ответить на этот вопрос.

Смолин нетерпеливо спросил у товарища:

— Ну, а твои дела? Что у тебя?

Бахметьев улыбнулся вполне понятному нетерпению Смолина:

— Ничего особенного. Орфаницкая выезжала в соседний город на рынок. Продавала сухие фрукты. Ей, бывшей артистке, казалось позорным торговать в своем городе. Обратно везла пустые чемоданы.

Вскоре в кабинет вошел Анчугов.

Смолин сильно пожал ему руку:

— Есть в тебе молодца клок, Иван Сергеич!

Анчугов улыбнулся:

— Повезло, Александр Романыч!

— Не скромничай! — засмеялся Бахметьев.

Вечером Смолин пригласил Орфаницкую.

— Так как же, Татьяна Петровна? Не будете отвечать, зачем ездили?

— Не буду.

Смолин весело сказал ей:

— Ну, тогда я сам скажу вам, зачем вы отправились в путь. Ягоды продавали.

Смолин ожидал, что это известие удивит Орфаницкую. Но, против ожидания, она только скорбно кивнула головой:

— Правда, капитан. Вероятно, я сказала бы сама. Это все-таки лучше, чем числиться убийцей человека, которого любила…

Через месяц Смолин поехал в суд, где разбирали дело банды. Войдя в переполненный зал, капитан внимательно огляделся, выискивая свободное место.

В первом ряду, прямо перед столом суда, сидел, опершись на палку, грузный старик в синем форменном костюме проводника. Изварин взволнованно потирал усы и все посматривал куда-то, в конец зала.

Смолин перевел взгляд туда.

В середине последнего ряда, вся в черном, сидела Орфаницкая, сидела неестественно прямо, будто замороженная в этой неудобной позе. Рядом с ней стоял пустой стул.

Смолин совсем было собрался пройти туда, когда услышал внезапный и густой шепот.

Из второй двери в зал входила вдова Ильи Лукича Подколзина. Она медленно пересекла комнату и опустилась рядом с Орфаницкой.

Несколько минут они сидели, повернувшись друг к другу спиной. Потом Подколзина вдруг взяла Татьяну Петровну за руку и уткнулась в ее ладони головой. Орфаницкая вздрогнула, слезы потекли по ее воспаленным щекам, и она внезапно прижалась к вдове.

В зале стало тихо и негромкий густой голос произнес:

— Прошу встать! Суд идет!..