Капитан Ненависть

Глава 5. Обед с укрыском

Обед оказался сущей пыткой. Ненависть никогда не видала, чтобы из простого действия делали такой спектакль. Почище пьесы, что она видала когда-то на столичной площади. В тот день наёмники вышли гулять, и от них, надо сказать, прятались, а вот актёры не успели никуда удрать. Дали представление и вместо денег были отпущены жить безмятежно. Только Стервятник наорал на бедолаг в самом начале, когда они запели про короля. Но актёришки быстро сообразили и стали петь про принца — правда, песня стала заметно хромать в тех местах, где произошла столь стремительная и неловкая замена слов…

А здесь, в замке Ринальта, вместо актёров были подавальщики. Не такие, что в трактире, а важные, носы задравшие так, что, кажется, вот-вот уронят блюдо, которое несут на растопыренных пальцах, или вино прольют мимо стакана. Вышагивают, будто цапли по болоту, разве что не замирают на одной ноге! А сами стаканы — серебряные «дудки» на длинных ножках? А длинный стол, как на картинках в храме? Хорошо хоть, сели они с Ринальтом не по разным концам этого стола, а рядом, иначе ей бы до него не докричаться.

Еда тоже расстраивала больше, чем насыщала. Мясо здесь подавали отбитое так, что сразу расходилось под ножом, а жевать считай что и нечего было, да ещё вкус терялся от каких-то вонючих соусов. Рыбу солёную настругали лепестками и уложили в виде розы. И ко всему зачем-то накидали на тарелки всякой скотьей травы. Тут целыми снопами лежала какая-то зелень, по виду навроде капусты, и что-то красное, будто плоды ядовитого редьяра, и что-то фиолетовое, как будто флаг короля на салат порезали.

Когда Ненависть пальцами стала отодвигать это сено подальше, чтобы не мешало есть баранину на рёбрышках, Мэор заметил:

— Овощи продлевают жизнь.

— Да ну? — фальшиво изумилась Ненависть. — То есть если бы я жрала это сено, меня б не убили, что ль?

Мэор наколол на вилку красный ломтик неизвестного Ненависти овоща (сказать честно, для неё все это было чисто «скотьим кормом»), подцепил кусочек белого сыра и макнул вместе с красным ломтиком в тёмный густой соус. Положил в рот и зажмурился от удовольствия.

— Ты бы только попробовала…

Линда угрюмо жевала мясо. Вкус был… словно призраком вкуса. И вино из маленьких стаканов на ножках не понравилось: слабое и кислое.

— Как вы тут живёте при такой кормёжке? — спросила она. — Если солдат в день котелка каши с мясом не сожрёт, да хлеба буханку, да ещё, скажем, похлёбки какой не перехватит, погуще и пожирнее — много он тебе навоюет?

— Будь спокойна, у солдат другое довольствие. Хочешь посмотреть на свою армию? — Ринальт усмехнулся и отпил вина.

С таким видом, будто ничего вкуснее никогда и не пил. Может, у него там в стакане другое налито?

— Что ты думаешь о принце, краса… Хасс?

— Принц небось обо мне ничего не думает, — буркнула Ненависть, — чего же мне думать об нём? Как там говорится? Ты можешь смотреть на луну вечно, но она тебя не увидит.

— Народная мудрость — альтернатива глупому ответу, — изрёк Мэор не слишком понятно. — Можно сказать пословицу и уйти от ответа. Но я хочу, чтобы ты сказала честно. Мне хотелось бы установить с будущей женой и настоящим генералом честные отношения.

— Да? — Линда с сомнением посмотрела, как он жуёт свои эти фиолетовые ошмётки, будто куски от королевского флага, и подцепила ножом один такой.

Пока жевала — ну трава и трава, уж лучше бы она крапиву сожрала! — Мэор покивал и снова спросил:

— Так что ты думаешь о принце?

— Что он вонючий укрысок. Его папаша считай своим отродьем признал, а мог бы просто чпокнуть по-тихому да прикопать под нужником… Так нет! Признал своим сыном, дочь за него хотел выдать, выучил, вынянчил как родного…

— Он и есть родной, Хасс, просто незаконный, а королевской дочери всего три года, — мягко улыбнулся Мэор. — К тому же многие против родственных браков… Но продолжай, прошу тебя.

Похоже, его забавляло, как Линда говорит о принце. А вот слуге за его спиной это не нравилось. Кажется, у парня даже коленки дрожали, так он расстроился. И когда вино Мэору подливал, руки слуги тряслись так, что немного на скатерть выплеснулось. Вот Линда всегда считала, что скатерти всякие там и салфетки — излишество. Руки можно и о штаны вытереть. А вот платье это — оно для вытирания не удобное, ткань тонкая и какая-то больно уж плохо вбирающая в себя жир. Наказание одно, а не платье!

— Ну а чего продолжать? — спросила она. — Король, значит, принца как своего принял, а принц ему давай пакостить по-всякому. Сперва, значит, наследника единственного извёл. Потом чернокнижником оказался и принцессу заставил по всему дому, значит, бегать со страху. Ежели, кстати сказать, ей всего три, то совсем плохо. Она ж малая совсем, ну чего ребёнка-то пугать? Небось она там все свои панталоны с перепугу обмочила. Ну не укрысок? А когда ему от дома, значит, отказали — пошёл войной на собственного папашу, чтобы отжевать полкоролевства, а после папашиной смерти и всё остальное прибрать. Вот скажи мне: он папашу после смерти тоже заставит по всему дворцу бегать в виде умертвия?

— А что, это интересная мысль, — задумчиво сказал Мэор. — Только ты не всё знаешь, Хасс. Чернокнижие и некромантия — это не увлечения. Это дар. И игнорировать его нельзя.

— Если гнобировать нельзя — то можно, значит, попросту в узде держать, дар-то, — рассудила Линда. — А ты, значит, всё-таки идейный. И меня хочешь так же, чтобы за одну только идею работала, да? Небось денег у тебя нет, всё за долги пошло?

— Почему нет? Есть, — кисло улыбнулся Мэор.

— А гостей листьями кормишь, мясо потоньше порезал, — упрекнула Линда.

Ринальт не выдержал и расхохотался. Это уже даже не раздражало. Ну, подумаешь, весёлый некромант. С кем не бывает?

Но поев, Ненависть поняла, что ей лучше. Она больше не чувствовала себя такой мёртвой. Пожалуй, живой она себя тоже не ощущала, но, во всяком случае, поняла, что ей легче двигаться и что руки-ноги наполнились силой.