Караул устал

Глава 15 Рабочий подвиг

Мы уже собирались возвращаться в Сосновку, я с Лисой и Пантерой, когда вдруг началась суета.

Не люблю «вдруг». На одно приятное «вдруг» приходится сорок неприятных.

— Андрюша в колодец упал, — доложили девочкам.

Андрюшей звали известного актера, он сам настаивал на таком обращении, то ли из широты души, то ли стараясь удержать молодость, поскольку удавались ему роли молодых и задорных военнослужащих, срочной службы и младших офицеров. В лирических комедиях, да. В шестидесятые.

— В тот самый колодец? — спросила Ольга.

— Вестимо, в тот самый.

То есть в колодец, что был в подвале. Глубокий-преглубокий. И большой. С каменными ступенями у стены, ступенями, ведущими вниз.

— И? Живой? — это уже на ходу.

— Живой, — не очень уверенно ответил посыльный, ассистент оператора Пальчиков, юноша лет тридцати. — Кричит.

Раз кричит — уже хорошо. Хуже, если не кричит. Гораздо хуже.

Девочки перешли на бег. Я старался не отставать.

У колодца распоряжался Валерий Давидович, второй главный режиссер. Распоряжался толково: устанавливал лебедку, трос, петлю. У съёмочной группы всё это есть: во время съёмок то с круч приходится спускаться, то наоборот, подниматься, нужна страховка.

Я подошёл к колодцу, прислушался.

— Свят круг, спаси, свят круг, сохрани, — бормотал Андрюшка где-то внизу.

— Как это произошло? Как он упал вниз? — спросила Надежда.

— По глупости, — поморщился режиссер. — Мы в соседнем зале работали, а он и ещё несколько… индивидуумов здесь пережидали, чтобы не мешать. Открыли колодец, посветили, увидели винтовую лестницу, и взыграло детство в… В общем, где-то взыграло. Кто-то ляпнул, что тому, кто спустится, бутылка коньяка. Ну, и Андрюша решил совершить подвиг во имя прекрасных дам, — он посмотрел на стоящих поодаль актрис. — Полез, и, видно, оступился.

— А вода?

— Воды там нет.

Принесли лямку-люльку, на одного.

— Всё это можно выяснить потом. Сейчас главное — вытащить Андрюшу, — сказала Ольга.

— Именно, — поддержала Надежда.

— Ага, ага, конечно, — сказал я. И пошёл к колодцу.

— Ты куда?

— А кто ещё в клетку пойдет? Алмазов — это имя, афиша, публика, касса! Фонарик есть?

Мне дали фонарик. Закрепили на теле лямку — это страховка.

Но я не спешил. Колодцы — штука непростая. У нас время от времени случается: полез человек в колодец и — не вернулся. За ним второй. За ним третий… До восьми человек погибших. И это только в нашей области. Спустились — и задохнулись. Углекислый газ, он тяжелее воздуха. Скапливается внизу, и чем дышать? Тут бы противогаз, да непростой, а изолирующий, на кислороде.

Но нет у нас такого противогаза. И Андрюша жив. И…

— Сигаретку можно?

Несколько человек протянули сигареты. Как же, последнее желание обречённого, нужно уважить.

Я распотрошил сигарету, порвал папиросную бумагу на мелкие кусочки, и бросил кусочки в колодец. Так и есть: они упорно не хотели лететь вниз, а кружили, кружили, кружили… Восходящий поток воздуха. Значит, вентиляция есть. Значит, буду надеяться, что застоя углекислоты нет. В крайнем случае — вытащат лебедкой.

И я полез в колодец.

Несчастные случаи на съёмке — дело нередкое. Ломают руки, ломают ноги, наступают на грабли, на гадюк, на морских гадов… Но вот чтобы со смертельным исходом — это категорически не приветствуется.

Спасателей в штате киношников нет. Есть инженер по технике безопасности, пожилая дама, работа которой сводится к тому, чтобы каждый расписался в журнале: проинструктирован, обязуюсь соблюдать и выполнять.

А укрощать тигров — это другое дело.

Совсем другое.

Я шёл, одной рукой касаясь стены, другой — освещая ступени. В сознание впускал три ближайшие ступени. Чтобы не перегрузить его, сознание. Тише едешь — дальше будешь.

Почему я? Ну, во-первых, Лиса и Пантера — продюсеры, ответственность на них. Во-вторых, врач лучше, чем неврач, оценит ситуацию с Андрюшей. С какой высоты упал? Что сломал? И что делать? Я в хорошей форме, трезв и внимателен, молод, герой.

И, в-третьих, было просто любопытно — что там, внизу? С детства у меня интерес ко всяким подземельям, всё больше теоретический, литературный: «Чёрная курица», «Семь подземных королей», и, особенно, «Аэлита», с подземельями, населенными гигантскими пауками. А тут такой случай! Два с лишним года назад, в памятную новогоднюю ночь, в колодце была вода, а сейчас воздух был если не совсем сухим, то и не очень-то влажным. Почти обычным. Только пах луговой травой и полевыми цветами — чуть-чуть.

Кладка ровная, хорошо сохранившаяся. Кое-где белесый налет, верно, селитра. Но чуть-чуть.

— Свят круг, спаси, свят круг, сохрани, — слышно снизу, громче и громче.

Значит, живой.

Где-то на глубине метров двенадцать кирпичи стали другими — по цвету. Из темно-красных — желтыми. Для красоты, что ли? Кому тут смотреть? Но стало немного светлее.

Когда я, по моим прикидкам, преодолел половину пути, Андрюша вдруг (опять это вдруг!) возопил «Изыди, изыди!». Громко, пронзительно — но недолго. Секунд пять.

После чего замолчал.

Сверху стали кричать, спрашивать, что и как.

Я не отвечал, не рассеивал внимание. Спускался.

Ступени сухие, шершавые, сцепление с обувью хорошее. Главное — не упасть самому. Положите рельс на землю — и вы легко пройдёте по нему десять шагов. Поставьте этот же рельс между зданиями на высоте десяти метров — и вы просто откажетесь идти, и правильно поступите. А если высота — сто метров?

Вот я и представлял три ступеньки. Что такое три ступеньки? Совершенный пустяк. И потому я спускался без страха и сомнения. Прием Мересьева: тот тоже многокилометровый путь разбил на сотни маленьких участков — доползти до той сосны, доползти до следующей сосны…

И ведь дополз!

А я здоровый малый, меня страхуют, — чего бояться.

И я не боялся.

Но шёл осторожно. Так я и улицу перехожу осторожно. По светофору, и глядя по сторонам.

Иду, иду, иду. Вниз по лестнице, ведущей вниз. Вообще-то это зависит от направления. Сейчас вниз, а обратно — вверх.

Дышать легко. Вернее, обычно. Признаков кислородного голодания не замечаю, хотя, правда, у самого себя кислородное голодание несложно и пропустить, а потом хлоп — и потеря сознания. Но есть и объективные критерии. Но не у меня.

Наконец, вместо третьей ступени я увидел дно. Кучу листьев. Сухих мелких листьев. Длинных и узких, как у ветлы — так у нас зовут иву. Но не совсем такие. Легче. Много легче — то и дело взлетают на вершок другой, и опять падают. Поток воздуха есть, но не очень сильный.

Я ступил на стлань. Листья пружинят — уже хорошо. Но на глубине в десять — двенадцать сантиметров ощущается плотная поверхность. Дно.

Только теперь я направил луч фонаря на Андрюшу.

Лежит, положение туловища и конечностей естественное.

Пульс? И пульс обычного наполнения и напряжения, ритмичный, семьдесят ударов в минуту, или около того.

Дыхание свободное. Тонус мышц без особенностей.

Впечатление, что он просто уснул.

Но оно может быть обманчивым, впечатление.

Я освободился от сбруи, и осторожно надел её на Андрюшу. Хорошо, что он лёгкий, Андрюша. За весом следит. И рост сто шестьдесят, недаром он в фильмах изображает лётчиков, танкистов и гусар. Гусар из него отменный. «Жомини да Жомини…»

Я стал быстренько паковать пациента. Со всем бережением, конечно.

— Вира помалу, — не знаю, к месту, нет, но поняли меня верно, и Андрюша поплыл вверх. Медленно.

А я осмотрелся.

Внизу диаметр колодца увеличился, метров до четырех с половиной. Не цирковая арена, но клетка для боёв без правил, видел по телевизору. В Америке.

Сухо. И — ход в стене. Не очень большой, метра полтора в высоту. Выложенный опять же жёлтым кирпичом, рукотворный. Куда ведёт?

Я наклонился, посветил — и увидел, как прочь, в темноту метнулись — мокрицы? Тараканы? Кошки? Скорость была такова, что не разглядел толком. Может, не ведёт, а выводит? Выползают из этого хода драконы и крокодилы, сражаться. С кем?

А в лицо продолжал плыть запах луговых трав и цветов.

Ход изгибался метров через десять, луч фонаря упирался в кирпичную стену.

Нет-нет-нет. Не полезу. Это как атаковать неприятельского короля одним конём. Или даже ферзём, но без поддержки остальных фигур.

И вообще, что-то мне странно.

Нет, не тревожно, напротив, по телу разливается какая-то благость, так и хочется спеть что-то радостное, «мы идём, дружные ребята, мы поём, октябрята!»

Пора, пора отсюда убираться, а то прилипну мухой на медовой бумажке. Только мёду капля, остальное — клей.

Андрюша продолжал путь наверх, и я встал на ступень. Теперь держался стены уже двумя руками, для верности, а фонарик, почти погасший из-за севшей батарейки, сунул в карман. Не страшно, ноги помнят. Да ничего сложного и нет — подниматься по лестнице. Главное — не торопиться, не споткнуться.

Вверх я поднимался против часовой стрелки, почему-то это казалось очень важным. Пауки, пауки, милые создания. Я совсем не боюсь пауков, спокойно беру в руки, всегда спасаю из ванны, осторожненько, чтобы не повредить, спасаю — и выпускаю на волю, живите, милые.

А они меня боятся, или нет?

Интересно, чем питаются пауки в марсианских подземельях?

И вообще, подземелья ведь не только на Марсе. На Земле они тоже есть. Подземные города, подземные леса, подземные моря.

Алексей Толстой, несомненно, что-то знал. И Погорельский, он же Перовский, что-то знал о подземельях. И Волков знал, Александр. И Баум знал.

И я что-то знал, да вот забыл. Но вспомню, непременно вспомню. Метро? Бункер? Навь-Город?

— Чижик, Чижик, успокойся. Выпей боржома!

Это девочки, Лиса и Пантера. Ага, я уже поднялся. Вылез из колодца. Очухался. Но не совсем: в мозгу туман, в кармане… что у меня в кармане? Ах, да. Фонарик.

Руки слушались, пальцы двигались, и я вытащил фонарик.

— Батарейка села.

С батарейками здесь беда. Вернее, временные сложности. В магазин они попадают уже почти с истекшим сроком годности, и если круглые(точнее, цилиндрические, но все называют их круглыми) ещё держат заряд, то квадратные разряжаются очень быстро. А у меня был фонарик как раз с квадратной батарейкой, на четыре с половиной вольта.

Я включил. Спиралька лампочки еле тлеет. Кончилась батарейка. Ну, да ладно. Главное, что в нужные минуты светила.

— Что с Андрюшей?

— Цел Андрюша. Целёхонек. Только немножко не в себе, как после стакана самогона.

Я завертел головой.

— Нет, мы «скорую» вызвали, его в больничку местную увезли. Пусть рентген сделают, на всякий случай, анализы возьмут, прокапают…

Ну, это понятно. Документировать случай. Что нет переломов, что нет сотрясения. Ну, а если найдется в организме спирт, то и вовсе дело тёмное станет делом светлым: спьяну упал в колодец, но отделался лёгким испугом.

— Тут… Тут, помню, была решетка… Металлическая, запиралась на амбарный замок. Над колодцем. От изыскателей вроде Андрюши, — сказал я.

— Убрали, — ответил Валерий Давидович. — Для съёмок. С решеткой, с замком — вид не тот. Но теперь, конечно, восстановим.

— Что, уже сняли?

— Нет, но и не будем снимать. Освещения недостаточно. Если очень будет нужно — построим в павильоне.

Да, освещение для кино — как топливо для ракеты. Без него — не взлетит. съёмка идет на цветную плёнку «Свема». Которая пытается, но пока не может.

Да и вообще… съёмка на натуре вдохновляет актеров, но изводит операторов. Операторы любят павильонные съёмки, где можно и солнце остановить, и снег снимать в июле. Для павильонных съёмок невозможного мало. Нахватался по верхам. На самом деле, думаю, всё сложнее.

— Вы-то, Михаил Владленович, как себя чувствуете? — спохватился режиссёр.

— Обыкновенно, — ответил я.

— Ну, и славно. Пойду, мне тут нужно… — сказал Валерий Давидович, и быстро ушел. Почти убежал.

— Ты, Чижик, вылез из колодца прямо как Орфей из ада, глаза блестят, сам поешь бодрое, радостное, — сказала Лиса.

— «Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной», — уточнила Пантера. — Словно и ты хватил самогона.

— Возможно, газы, — предположил я. — Что-то вроде закиси азота, или рудничный газ. Или растения. Там, на дне колодца куча листьев, — я опять полез в карман, куда, кажется, положил несколько листьев. Или хотел положить, потому что в кармане ничего не оказалось.

— Откуда же там листья, в колодце?

— Сам не знаю… Может, привиделось? Там ещё и ход был куда-то, выложенный кирпичом.

— Жёлтым?

— Жёлтым. Ну да, может, и это привиделось.

А может, и не привиделось, подумал я. Но не сказал.

— Так вот, ты вылез, а потом минут пятнадцать сидел здесь, сидел с видом задумчивым, словно с Фишером играл. Мы уже и беспокоиться стали.

Лучше бы вы раньше беспокоились, когда я в колодец полез, подумал я. И опять не сказал.

— Нет, ты не думай, мы беспокоились, — Ольга словно прочитала мои мысли. — Но ты же был со страховкой.

— Пристегнут к тросу, — добавила Надежда.

Ты, друг, пристёгнут был к крючку, сказала рыбка червячку, в третий раз подумал я, и в третий раз ничего не сказал. А что говорить? В глазах окружающих я герой, а герою положено проявлять героизм при каждом удобном случае.

Мы покинули подвал. Покинули и Замок.

— А где Владимир Семёнович? — запоздало спросил я.

— В больнице. Вместе с Андрюшей. Очаровывает персонал.

— Это хорошо. Это правильно.

И в самом деле хорошо. Думаю, в истории болезни запишут всё, как нужно. Поскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся — гипс. Это если вдруг будет перелом. Высоцкому, как первому главному режиссеру, тоже не нужны несчастные случаи на производстве. Никому не нужны.

За руль я не сел: хоть и чувствую себя хорошо, но это может быть самообманом.

Да мне бы и не дали сесть за руль. Усадили позади, отдыхай, Чижик, ты сегодня устал, ты сегодня совершил очередной подвиг.

Положим, не подвиг, но что-то совершил. Это несомненно.

Сколько у нас в области странных мест, мест, о которых большинство ничегошеньки не знает? Далеко и ходить не нужно, взять хоть наш институт медицинский. Какие лаборатории, над чем работали прежде? Да и сейчас? А другие институты? Секретные темы не зря называют секретными. Может, это удобрения невиданной силы создают, а, может, и совсем наоборот.

И в Замке… В годы войны в Каборановск был эвакуирован технологический институт — на всякий случай. Гитлеровцы Чернозёмск не взяли, Воронеж встал на пути, и стоял насмерть, но были, были тревожные дни и недели. А чем занимались сотрудники технологического института в Замке? Вряд ли конфетами. Совсем вряд ли. Вдруг, да и химическим оружием, оружием последней надежды? Атомные бомбы это и сложно, и очень дорого, а газ — что газ, наши химики могут многое. В том же Воронеже целый завод по производству синтетического каучука ещё до войны построили. И тех же химиков куда-то ведь эвакуировали? Почему не сюда, не в Каборановск? И очень может быть! Получили задание — создать невиданный доселе газ, и создавали. Психомиметик. Мы знаем, что у немцев был газ RH, у США на вооружении BZ, думаю, что и наши химики не отсиживались, сложа руки.

Ну, и…

Понятно, что лаборатории помещали в местах, недоступных вражеским бомбежкам. В подземельях.

Чушь, конечно. То есть вести в подземельях работу во время войны — и очень может быть. Но что там оставили экспериментальные отравляющие вещества — или даже просто экспериментальные, не отравляющие — не верю совершенно. Всё, всё убрали.

Или нет? Или закрыли в тайной комнате, замуровали, а потом забыли? Ну, не сами забыли, а попали под процесс, были посажены, сосланы, расстреляны, наконец? Там, может, вообще лежит где-нибудь ящик с брусками армейского чая, и чай этот потихоньку того… испаряется.

Ерунда, Мишенька. Ерунда.

Давай уж сразу — подземная страна рудокопов, мудрец из страны Оз, параллельные миры, гулять, так гулять…

Ладно, ерунда. Тогда другое: новый директор не только конфеты делает. А ещё опять же некие добавки. Пищевые. Галлюциногены.

В подземелье?

Нет, но система вентиляции… А может, и в подземелье — только не в колодце, понятно, а вполне приличном подземелье, с нормальной лестницей, быть может, с подъемной машиной. А система ходов открывает доступ в разные места. В том числе, и в колодец. Я же не знаю, где товарищ Зуев экспериментирует с конфетами.

Последнюю фразу я сказал вслух.

— Не волнуйся, Чижик, у Зуева претензий не будет, — сказала Ольга. — Зуев будет нам благодарен.

— Когда узнает, что конфеты утверждены. Только называться они будут не «Мишка на пасеке», а «Мишка Олимпийский», но это даже лучше. Конфеты получат олимпийский статус, и будут представлены на Играх! — пояснила Надежда.

Да, это мощно. Раньше кондитеры боролись за почётное звание поставщиков двора Его Императорского Величества, а теперь — поставщики Олимпийских Игр! Это слава, это премия, это ордена! Конечно, Зуев будет благодарен. Он уже благодарен.

Моя роль в этом ничтожна. Да нет её, моей роли. Мальчик на побегушках.

Товарищ Стельбов — вот кто герой.

И славно.

Я разрешил себе уснуть.