Карелия

Глава 36 24 декабря. В Москве

Не знаю, как называется аэродром, куда мы прилетели. Но едва мы по шаткой металлической лесенке ступили на лётное поле, как у моего уха, перекрикивая звук работающих авиационных моторов, кто-то вопросительно прокричал:

— Луговая Комета Кондратьевна, как я понимаю?

— Луговых, а не Луговая…

— Да! Точно! Извините, перепутал. Младший политрук Гнеман. Пройдёмте в машину…

— Я не одна!

— А про сопровождающих мне не говорили…

— Это не сопровождающие, это моя сестра… Младшая…

— Ладно, на месте разберёмся, пошли!

Мы залезли в теплое нутро прогретой машины и меня сразу стало клонить в сон, Верочка уже заснула у меня на руках, нас куда-то везли, и я не пыталась вникать… В Москве я была только на вокзале проездом, так и чего дёргаться. Политрук с разговорами не лез, водитель тоже молча крутил баранку…

Долго ли, коротко ль, но мы доехали. Мы вышли у тёмной громады затемнённого дома, и политрук повёл нас к парадной, потом чуть поскрипывающий лифт и вот мы у двери. Сонная Верочка трёт ладошкой глаза, а нам открывает дверь невысокая немного плотная, но не толстая, а как говорят, сбитая женщина лет пятидесяти с открытым лицом. Это и оказалась Ираида Максимилиановна, жена комиссара Смирнова…

— Ой, девочки! Проходите, проходите! Мишенька, спасибо, что привёз! Ты иди…

— Ираида Максимилиановна, я только чемодан ещё из машины принесу, — бойко отрапортовал тот, внося мои вещмешки.

Дальше нас завертел какой-то вихрь, которому замёрзшие и усталые мы не могли сопротивляться, да и не пытались, а в себя я пришла, когда поняла, что нас обеих уже намыли в большой горячей ванне и сейчас Верочку, завёрнутую в пушистое махровое полотенце унесли и мне нужно сполоснуться напоследок и тоже вылезать и вытираться. Но как же не хотелось покидать теплую мягкую воду и приходилось бороться с предательски слипающимися глазами. Собрала волю в кулак и встала. Невольно встретилась со своим взглядом в запотевшем поверху зеркале. Да, из-за стекла на меня смотрела совсем не та наивная маленькая девочка, которую я привыкла видеть раньше. Скулы заострились, глаза словно стали немного больше даже несмотря на появившийся небольшой прищур, и стал некрасивым рот. Раньше линия, по которой смыкались мои довольно пухленькие губы была прихотливо изогнута, как рисуют старинные луки с чуть приподнятыми вверх краешками. Теперь линия стала почти прямой, из-за чего рот теперь выглядел сжатым в какую-то гримасу, не то презрительную, не то злую, а уголки чуть опустились вниз. Не осталось следа и от моих довольно кругленьких щёк, нет, они у меня не торчали, но заметно круглились делая лицо по детски умильным и округлым, теперь же щёки даже чуть ввалились и от этого носик стал выглядеть немного больше, но не большим. На левой скуле остался тоненький вертикальный шрамик, в память об ободравшем лицо заледенелом мхе. И это ещё замечательно, что шрамик только один, лицо-то я тогда ободрала изрядно. Не удержалась, осмотрела себя всю. Рёбра ещё торчат, но ноги уже почти вернули былую форму, хотя и не округлились, вон мышцы все, как в картинке из учебника анатомии. Грудь округлилась и поднялась, а живот втянутый и плечи стали прямее и более угловатые, вон как сильно ключицы торчат…

Но долго вертеться у запотевшего зеркала нехорошо, по отношению к Верочке и Ираиде Максимилиановне, замотала оставленным для этого полотенцем себе голову, я видела, как это сделали Верочке, надела банный халат, после того, как быстро промокнулась полотенцем и поспешила на звук голоса хозяйки. В комнате завёрнутая в полотенце сидела насупленная Верочка, а хозяйка ловко расчёсывала её когда-то шикарные мамины волосы, сейчас отрезанные до середины шеи, какой-то щёткой… Когда Верочка увидела меня, у неё в глазах появилось тепло, и я поняла, что она не злится, а просто смертельно устала и хочет спать. Я перехватила щётку, сказала, что сама сестру дочешу, а мы бы хотели выпить чего-нибудь и лечь спать… Тёплое кипячёное восхитительно вкусное с попадающимися кусочками упругой пенки молоко, с куском ароматного свежего хлеба, намазанного маслом, Верочка до конца допить не смогла, и так и заснула чуть, не выронив кружку на постель. Я успела подхватить кружку и уложила её спать. Сама в последних рывках борьбы со сном проглотила недоеденное и запила остатками молока и не помню как добралась до постели…

Утро началось с моего громкого чиха, во сне я лежала на бережку Белого озера, есть там одно местечко, где дно у берега не илистое, а из мелкой гальки с песком, но сам берег – заросшая густая луговина. Я лежу в высокой некошеной траве, в северном чуть сизоватом небе неспешно плывут громады летних кучевых облаков. А какой-то нахальный жучок подкрался и залез мне прямо в нос и щекочет в ноздре своими лапками и усиками, что щекотка отдаётся где-то в затылке, вот я и чихнула от всего сердца… Жучок в реальности отсутствовал, а испуганная громким звуком не желающая просыпаться Верочка сквозь сон только сильнее обхватила меня своей ручкой и упёршимся в мою левую грудь обрубком словно исполосованным на конце багровыми червяками свежих рубцов, что от неожиданности и омерзения меня всю словно встряхнуло. Омерзение не к моей любимой сестрёнке, а злое, какое-то нутряное с ненавистью за то, что не прощают никогда к тем, из-за кого у маленькой девочки вместо ручки вот это уродство. Я обняла и поцеловала любимую лохматую макушку, и поняла, что если в детстве я возилась с новорожденной лялькой и просто игралась в маму и дочку, то теперь без всякой игры я стала для неё скорее мамой, чем сестрой. И я это вынесу, справлюсь, и моя красавица сестрёнка вырастет и будет самой счастливой назло всем, всему миру, проклятым фашистам!

Я любовалась на её чуть осунувшееся, но всё равно такое привычное, расслабленное спящее детское лицо, как под прикрытыми пушистыми ресничками подрагивают глаза, а нахальный жучок из моего сна, скорее всего, был прядкой её чистых вспушившихся волос. И столько нежности разлилось внутри меня, словно горячие волны прокатывающие от головы вниз и отражённые в самом низу живота плещущие наверх разливаясь в груди и дальше бегущие с кровью везде… Это было так приятно и сладко чувствовать рядом родное тельце, раздвигать носом непослушные локоны и целовать розовое нежное ушко, и чувствовать её спокойное тёплое дыхание на своей шее…

Но валяться, как ни приятно, а вставать нужно, приводить в порядок не только себя, но теперь и Верочку, ведь с одной рукой она далеко не всё может сделать сама. Я аккуратно высвободилась из её объятий, хоть она сквозь сон уцепилась в меня ещё сильнее, но я шёпотом и поцелуями прямо в ушко успокоила её. На голове у меня не было такого взрыва, как у младшей, но расчёсывать пришлось, и щётка с конской щетиной мне в этом не очень могла бы помочь. Расчесалась, заплела "колосок", волос я за прошедшие месяцы потеряла немало, и было очень непривычно ощущать на голове скудные остатки былой роскоши. Волосы у нас были мамины, пышные и густые, хоть у меня цветом и папины, но коса у меня у основания была такой толщины, что захватить её пальцами было сложновато. А сейчас косичка едва в два пальца толщиной… Но как говорила бабушка: "Волосы не зубы – отрастут!" и сразу вспомнилось, как мелкая лазила где-то в дровах с Настей-провокаторшей и нацепляла на волосы расплавленной на солнце сосновой смолы и сразу не заметила, когда её ещё можно успеть снять без особых потерь. И вот теперь, когда смола перепачкала все волосы и местами волосы слиплись в небольшие колтуны, бабушка со здоровенными ножницами ворчит и пытается аккуратно выстричь особо злые места, чтобы потом разбираться с остальным, ну нет в деревенском хозяйстве маленьких, и уже от одного их присутствия мелкая трусится и сжалась в ужасе, молча стоит с такой несчастной мордашкой по которой текут чистые прозрачные слёзы… Вот и бурчала бабушка упирая именно на суть помянутой фразы. А я рядом получала свою порцию выговора за недогляд и вот ни капельки мне тогда было маленькую не жалко, а сейчас сердце защемило…

— Знаешь! — вдруг прорезался Сосед. — Я конечно понимаю, но ты бы с жалостью поосторожнее. Детей нужно ЛЮБИТЬ, а не ЖАЛЕТЬ! Нет. Жалеть тоже нужно, если ножку зашиб и больно, или ушко болит, но не делать жалость постоянным фоном, а с её травмой повод есть. Если ты хочешь для сестры добра, чтобы она выросла сильной, а не скулящей вечной иждивенкой, её нужно не жалеть и сюсюкать, а помогать и поддерживать, а главное, как уже сказал, ЛЮБИТЬ. Любить не за что-то, не за то какая она, а просто потому, что она есть, потому, что вы родные, потому, что вы части одного целого. Так очень трудно любить и именно так вас любила мама…

— Спасибо… Я попробую…

Пока я заканчивала сама и с Верочкой утренние процедуры, Ираида Максимилиановна не появлялась… В квартире, несмотря, на стоящий на улице мороз было очень тепло и к завтраку мы вышли в моих тельняшках, они выглядели на нас как платья и я посчитала, что это будет достаточно удобно…

— Доброе утро, девочки! — доброе лицо осветилось роскошной светлой улыбкой. — Давайте за стол и знакомиться будем! Меня можно называть "тётя Ира", так нам будет проще и удобнее. Тем более, что мы скорее всего землячки…

— А вы тоже из Ленинграда?

— Нет, в Ленинграде я, конечно, была, но я про другое. Ты ведь Мета?

— Да, а это моя любимая сестрёнка Верочка.

— Вот и замечательно! Познакомились. А я про то, что ваша фамилия – Луговых, а я в девичестве была Рудых.

— Александр Феофанович вроде говорил, что вы из каких-то яцких казаков.

— Яицкие, Мета, это значит с реки Яик, которую ещё Урал-рекой называют, это её не смог переплыть раненый Чапаев. Но отец и дед у меня из Оренбуржья, слышала про такие места?

— Конечно! У нас папа — оренбургский…

— Вот видишь! И фамилии у нас не просто так похожие…

— Я знаю, это сибирская фамилия.

— Вот, ваша от слова Луг, а моя по-другому Краснова выйдет…

— А почему не Руднева?

— Рудый – это оттенок красного, как чермный, червовый, алый, видишь сколько оттенков у красного цвета. А руда, может такое название из-за цвета получила, ведь рудные железные выходы всегда ржавчиной проявляют себя, вот и название привилось… Вы ешьте! Немного остыло, но я в одеяле держала. Саши сейчас в Москве нет, на фронте он, знаете, наверно, что немцев от Москвы гонят… Вот и политрукам работы много, зафиксировать, что эти нелюди на нашей земле наделать успели, людям на освобождённых территориях помочь, немцы же всё, что можно сжигают, а старики, женщины и дети в такой мороз на улице остались. Очень он хотел сам тебя встретить, но вот не вышло. Но он про тебя столько рассказывал, что я словно давным-давно тебя уже знаю… И Сонечка очень хочет познакомиться… Но сначала нужно что-то с вашей одеждой делать…

— Да у меня вроде форма есть… А с Верочкой, у нас же денег нет… Уж как-нибудь перезимуем, а там и образуется…

— Меточка, у меня есть на эту тему одно предложение, ты выслушаешь, и мы решим! Хорошо?

— Хорошо…

— У нас есть соседка, моя очень хорошая подруга, мы даже когда-то мечтали породнится, если… Ну ладно… Вот у неё есть много одежды на девочек, дочки давно выросли обе, а главное, у неё почти год жила племянница, она как раз ровесница Верочки тогда была, вот от неё остались вещи из которых она успела вырасти. Она нас ждёт, пойдём, посмотрим, если что понравится, подберём… Вы ведь не будете против?…

Я с утра уже посмотрела на то убожество, в которое в больнице замотали сестрёнку, когда главным критерием выступала задача не дать ребёнку замёрзнуть. Я уж молчу, что на ногах были размера сорокового стоптанные башмаки, в которые всунули замотанные в несколько слоёв подобия портянок маленькие ножки. Как она эти чудовища не потеряла на ходу, понять не могу. А денег действительно нет, всё, что составляло все наши финансы исчислялось тремя рублями и двадцатью копейками. Отказываться я не стала.

Валентина Николаевна жила на два этажа ниже и мы пошли туда, как есть и в тапочках. Её племянница видать была изрядной модницей и вещей нам сразу предложили почти целый шкаф, чего там только не было, но я постаралась ограничить выбор, хотя два роскошных широких праздничных платьица мы взяли. Верочка так на них смотрела, а я прикинула, что одно с длинными рукавами. А второе типа расклешённого сарафана и под него можно будет поддеть красивую кофточку с рукавчиками. Верочка ещё не отдаёт себе отчёт в том, что из-за руки ей придётся изменить свои взгляды на выбор одежды. Но куда важнее и своевременнее оказалось дорогое и красивое бельё, простые, но красивые кофточки и юбочки, два пальто, одно зимнее, а другое на весну и обувь. Вот от обуви отказываться было очень тяжело, и мы её набрали. Верочка почти всё время молчала, но выбор одежды её явно расшевелил. В некоторые моменты, во время примерки, одежда видимо касалась каких-то чувствительных участков на культе и она вздрагивала и морщилась от боли, а мне это отдавалось болью в груди. Я очень старалась ей помочь и предотвратить такие моменты… Обратно по лестнице мы поднимались, нагруженные, Верочка впереди такая нарядная и красивая, я старалась не смотреть на пустой рукав платья, а мы с Ираидой Максимилиановной нагруженные двумя чемоданами и ещё в руках что-то. Только когда Верочка не видела, на лице Ираиды мелькало выражение жалости, но при ней она ничего старалась не показывать. Молодец!..

В обед Верочка немного оттаяла и даже отвечала на некоторые вопросы хозяйки. А мне после обеда следовало ехать в госпиталь ВВС, чтобы уточнить, когда мне назначена комиссия, и вообще, как это будет происходить, я ведь даже не знала, будет ли госпитализация… Так что после обеда, я пока собиралась всё подробно объяснила Верочке, почистила сапожки, которые конечно не были так красивы, как мастера Амаяка, но были вполне ничего. Сняла и убрала медаль, ну не хочу я ею никого провоцировать и создавать ненужные сложности. После разговоров с Соседом я стала совсем по-другому смотреть на это… Ираида Максимилиановна мне очень подробно описала дорогу, показалось, что всё очень не далеко. От предложения вызвать Мишеньку с машиной я категорически отказалась, поцеловала и потрепала сразу замкнувшуюся сестрёнку и вывалилась в мороз московских улиц…

После любимой параллельной перпендикулярности любимого Васильевского круговерть московских улиц сводила с ума, а несмотря на военное запустение, после лазарета и леса, да и на Ханко особенного многолюдства не наблюдалось в нашем маленьком связистском мирке, а здесь машины носятся, народ валом валит, а в метро, вообще, словно колонна с демонстрации в полном составе завернула. Сосед, почти плакал от таких моих реакций, сказал, что ползущие со скоростью не больше сорока, а чаще двадцати километров в час одинокие машины – это не много, а очень мало! Скопление на переходе у перекрёстка пяти-шести человек, пока ОРУДовец в белом полушубке и валенках махнёт своей палочкой, разрешая переход, это не толпа, это для Москвы – безлюдье. А в метро, не хочешь, стоять не через три-четыре ступеньки и только по одной стороне, а на каждой ступеньке и по двое? И когда едва замешкался, толпа тебя просто вносит в вагон и радуйся, если тебе в ту сторону и нужно!.. И он показал мне километровые пробки, в которых машины стоят часами, сдвигаясть на пару метров раз в десяток минут…

Добралась, наконец, до госпиталя ВВС прямо в заснеженном парке, предъявила своё командировочное, меня немного помурыжили на КПП, но пропустили. В кабинете начальника приёмного покоя разговор сразу пошёл в форме давления, в направлении того, что мне нечего в авиации делать и лучше мне отказаться, не начиная даже. И хорошо, что Смирнов меня предупредил о местном настрое. Я умудрилась, не выходя из внешних рамок приличия довести до собеседника, что хоть я понимаю его резоны и уважаю его мнение, но отказываться не буду. Местного светилу скривило, но мы люди военные и команды надо выполнять точно и в срок.

Как оказалось, у них любая комиссия только на условиях госпитализации, и на госпитализацию меня записали на завтра. Сосед как-то загрустил, что завтра четверг, то есть только в пятницу возьмут анализы, а в четверг уже Новый год и разгульная новогодняя неделя до православного Рождества и работать люди начинают в январе хорошо если в середине двадцатых чисел, так что настраиваться мне нужно на полтора месяца, если они действительно планируют тебя всем специалистам показать и заключения получить… Ну а что я с таким могу сделать?…

Но у меня было ещё одно недоделанное дело, которое весьма удачно легло на мою поездку в столицу. Всю дорогу до госпиталя я старательно проверяла наличие за мной "хвоста". Сосед шипел, пыхтел и чертыхался, не вертеть головой, вести себя естественно, маскировать свои действия под естественные и так далее. Он мне голову вынес, своими советами и комментариями, я несколько раз пересаживалась с ветки на ветку, народа мало, так что отследить, чтобы лица не повторялись было нетрудно. Я пару раз выскакивала из закрывающихся дверей, а в каком-то магазине попросилась у продавцов "до ветра", а потом ушла через чёрный ход и чуть не прокляла всё, потому что оказалась в каком-то дворе из которого меня, сжалившись, вывел какой-то пацанёнок и заодно объяснил, как мне лучше добраться до метро, причём станция оказалась другой ветки.

В общем, к моменту прибытия в госпиталь я была почти уверена, что никто за мной не приставлен присматривать, ну не та я фигура, чтобы за мной матёрых профи пускать… Ещё в трамвае разговорилась с местной старушкой, оказалось, что почти сразу за госпиталем есть старые посадки, почти лес, где некоторые даже умудряются грибы собирать, это если уйти за Верхний Путятевский пруд. Честно сказать, мне было всё равно, как пруд называется, но она кроме названия говорила и другие ориентиры, а названия мне тоже требовались. Она же объяснила, что дорогу вдоль них чистят, и тропинка по краю натоптана, вот только вечером там лучше не ходить, тем более девушке, хулиганят там иногда. А если мимо пройти, то можно выйти к кольцу трамваев, на которых доехать до метро будет даже быстрее, чем по этому маршруту. Я старательно запомнила все озвученные ориентиры, ведь мне ещё в письме описывать место закладки… Коробку из-под печенья я осмотрела ещё у Митрича, её явно не трогали, вот и я не стала, ведь я всё сразу упаковывала с расчетом на то, что у меня не будет времени на дополнительную возню с ней. Поэтому ещё в деревне я взяла чуток первача и помыла им коробку со всех сторон и изнутри от своих пальчиков, о которых помнила и когда писала на чистовик. У меня тогда случилась почти паранойя и я завернула тетрадь в кусок тонкого брезента и прокапала для влагозащиты свечкой не только место стыка крышки с коробкой, но и завёрнутые края брезента. Всё это так и лежало у меня в вещмешке завёрнутое, по дороге только взяла в магазине кусок обёрточной бумаги с куском шпагата, а в другом магазине на подоконнике завернула посылку в бумагу и завязала шпагатом, стараясь не касаться пальцами. Что в нынешнем морозе сделала без проблем, просто варежки сняла, только когда пришло время завязывать узлы, сделала аккуратный бантик, вот и думайте, господа следователи…

Теперь выйдя с госпитального КПП я пошла, сделав небольшой крюк к описанным посадкам. Замёрзший пруд только угадывался, но старушка-старожилка очень точно всё описала и я вышла, куда нужно. Действительно под снегом просматривался лесок, в отличие от более ухоженного парка, вдоль него шла наезженная дорога, а чуть в глубине натоптанная прохожая тропка, по которой я и двинулась в полном одиночестве. На тропке я одна, по лесу фактически ни одного следа по снежной целине, то есть всё так, как мне и нужно. Я перевесила полупустой мешок себе на локтевой сгиб, ни с какой стороны меня видеть не могли. Заметила приметную берёзу с дуплом в паре метров от земли и висящей рядом с дуплом сломанной ветвью, не размахиваясь, а как называют такой нижний бросок "из-под юбки", со всей силы кинула к дереву свою драгоценную посылку, она беззвучно и бесследно канула в снег метрах в пятнадцати от тропинки. А я спокойно продолжила свой путь, вскоре выйдя к домам. Нашла трамвайное кольцо и уже в сумерках вернулась к Смирновым… На подходе к дому обрадовалась начавшемуся не очень обильному снегопаду, теперь уж точно время оставления посылки не определить…

Встретила меня неулыбчивая серьёзная Верочка и Ираида Максимилиановна. Меня усадили пить чай и докладывать о результатах, что я и сделала. Мне требовалось сегодня ещё письмо написать. Я извинилась и спросила, где я могла бы письмо написать, мало ли кому я письма пишу? Смирнова меня огорошила, сказав, что комната, в которой мы сегодня ночевали это бывшая комната их старшего сына и теперь она только наша с Верочкой и мы можем в ней делать всё, что нам угодно. Там они с Верочкой уже все вещи в шкафу разложили, там и стол есть и писчие принадлежности. Если мне нужна бумага и конверты, она мне сейчас всё даст. Вот и как на такое реагировать? Приятно, и что ни говори, очень удобно, тем более, что я даже не успела высказать просьбу о том, чтобы Верочка у них пожила, пока я буду в госпитале, как Ираида Максимилиановна сама это даже не предложила, а заявила как давно решённое.

Письмо я написала быстро, да и чего там расписывать? Просто информация о том, что неделю назад я в лесопосадке в Сокольниках неподалёку от… (расписала выданные мне старушкой ориентиры, госпиталь и пруд) примерно в середине, где метрах в двадцати от тропинки растёт берёза с дуплом на высоте двух метров и висящей рядом с ним сломанной веткой, в снегу оставил завёрнутую в обёрточную бумагу старинную коробку из-под печенья. В коробке лежит тетрадь с обещанным вторым письмом.

Я воюю, и собираюсь и дальше продолжать это делать. Очень рад, что что-то из моего первого письма вами использовано.

С уважением, ваш потомок.

Конверт у меня был, как и пара листов бумаги. Я заклеила письмо, но адрес писать пока не стала, а убрала его к документам в планшет. Мне ещё предстояло собраться, что мне с собой на госпитализацию брать кроме себя и документов? Мысленно прикинула, получилось немного и несложно, а вот письмо бабушке написать обязательно, заодно завтра тоже отправлю. Сначала я собиралась бабушке письмо написать и отправить из госпиталя, там письмо бы пошло как войсковое с треугольным штампом военной почты бесплатно и даже можно без конверта, достаточно сложить треугольником. Но я подумала и решила. Раз есть такая оказия, почему бы не написать сейчас, и отправить обычным письмом, что с тех копеек за конверт и марку? Мелькнула мысль попросить и Верочку пару слов черкнуть, но потом вспомнила, что она у нас абсолютная правша и ей ещё учиться нужно левой рукой писать. Это я теперь с Соседом легко могла писать и левой рукой. Как делать и многое другое, и не обязательно было ему передавать управление рукой, просто мне теперь это стало легко делать.

Я взяла новый лист, вывела "Дорогие наши родные, деда Василий, баба Вера, тётя Маша и Настенька!" И встала, вошла в штопор и уткнулась в стену. Как писать родителям, что у них теперь нет дочери? Как писать, что нет теперь любимого внука, племянника и братика? Что их внучка теперь калека? Но писать всё равно нужно, рано или поздно они об этом узнают, и если я сейчас не напишу, то это будет обида, что не сообщила. Они наши родные, они имеют право знать и знать всё как есть. Собралась, для настроя залезла на кровать, где устроилась Верочка и внимательно молча наблюдает за всем, что я делаю, как кошка, честное слово, даже лежит, почти свернувшись, ножки под подол платья спрятала, как под хвостом. Обняла и рассказала ей, как есть, о своих сложностях. Она выслушала, отстранилась, заглянула мне в глаза, посмотрела и взросло сказала:

— Надо писать, пиши как есть! Ты же меня к ним не бросишь?!.. — вот ведь спросила… Не "оставишь" или "отправишь", а "бросишь"! И как позвольте на такое не отрицательно можно ответить? Я всё знаю и понимаю, мне с сестрой будет очень сложно, а у бабушки с дедушкой ей будет и сытнее и надёжнее, и с родными, а не чужими людьми, но не могу я её сейчас бросать, этого предательства она мне никогда не простит! Может позже, когда я сумею её хоть немного отогреть, когда она немного обживётся в новых условиях и если сама захочет, отправлю, но не сейчас. Так ей и сказала:

— А ты бы хотела?

— Нет.

— Ну значит будешь со мной! Не скажу, что со мной тебе будет легко, но я буду стараться… Хорошо?

— Я люблю тебя!..

— Я тоже тебя люблю, сестрёнка!

Мы обнялись и ещё посидели немного, я собралась с силами, поцеловала родную пшеничную макушку и пошла писать…

Пошла взяла конверт у хозяйки.

— Ты чего смурная такая?

— Написала бабушке и дедушке…

— Они ещё не знают?…

Я кивнула и пошла запечатывать письмо, в комнате Верочка сидела, читала письмо и молча плакала. Господи! Ну что делать-то? Я обняла малышку, и поплакали вместе. Потом запечатала письмо и подписала адрес Вологодской области. Убрала письмо в свой планшет, ящик я у метро видела…

Нас позвали ужинать, за ужином Ираида Максимилиановна сказала, что ни Софья Феофановна, ни Александр Феофанович вырваться не могут. Оба сегодня отзвонились, расспрашивали, нам приветы и извинения. На фронте под Москвой тяжёлые бои, но немцев гонят. Из-за боёв много раненых и Соня из госпиталя отлучиться не может. А Сергея перевели долечиваться домой, но он числится на отделении пока. И ему дали капитана…

А рано с утра я поехала сдаваться на комиссию…